Владимир Ильич Ленин был первым, кто превратил в практическую цель, в программу знаменитый тезис К. Маркса, выведенный из анализа противоречий «современного общества»: «Бьет час капиталистической частной собственности». Российская революция была первой в истории попыткой создания «безгосударственного» общества («коммунизма»), уничтожения капиталистической организации труда, капиталистического разделения труда и общественных классов. Даже с расстояния в несколько десятилетий она должна считаться историческим достижением Ленина. В то же время в определенном смысле с именем Ленина как основателя советского государства неразрывно связана и семидесятилетняя история СССР, происходившая из «антигосударственного» и антикапиталистического эксперимента социальной революции, не удавшегося по историческим причинам.

Несмотря на то что уже почти два десятилетия в Европе не существует крупных, пользующихся влиянием в своих странах и на международной арене организаций, движений или политических партий, которые провозглашали бы лозунг социальной революции , той или иной («безгосударственной» или «государственной») формы социализма , вокруг Ленина, как на его родине, так и за ее пределами, не утихают политические и научные споры. После 1991 г. стало совершенно ясно, что в области политической практики серьезные коллективистско-социалистические перспективы в мировых масштабах стали крайне туманными. В такие эпохи не только профессиональные историки, но и интеллектуальные и политические группы, размышляющие о возможностях гуманистического преодоления современного буржуазного общества, задумываются о причинах своей маргинализации, о своих традициях, предпосылках, источниках, о корнях, из которых в XX в. развились идея и практика общественного переворота. Это — богатая традиция, в которой, наряду с Плехановым и Мартовым, Каутским и Розой Люксембург, Лукачем и Грамши и многими другими, важнейшее место — и это нельзя оставить без внимания даже в XXI в. — принадлежит В.И. Ленину. В то же время, как известно, в современной исторической науке звезда революционеров-социалистов (то есть людей, которые работали над созданием коллективистско-гуманистической альтернативы капитализму) сияет не слишком ярко. Историки иногда бывают типичными представителями «прислуживающей интеллигенции». У нас есть все основания не терять объективности, которая очень нужна историку, если он не желает поддаваться модным теориям и стремится сохранить критический подход. В наши дни изучение ленинского наследия практически оттеснено на периферию научной литературы, но это, конечно, не означает, что не публикуется множество книг и статей о Ленине и его деятельности. Хотя марксизм служил для Ленина руководящим принципом прежде всего в области политики, политической борьбы, он вместе с тем позволил Ленину достаточно глубоко осмыслить почти все важнейшие проблемы эпохи, переосмысление которых, уже в совершенно других условиях, происходит и в наши дни.

Однако новые подходы несут на себе не только груз давних «пристрастий», но и бремя предрассудков нашего времени. Корни проблемы лежат, конечно, в самой личности Ленина, наследие которого может истолковываться по-разному, ведь в действительности существовало «несколько» Лениных. Несмотря на все «внутреннее единство» деятельности Ленина, он вел непрестанную борьбу и с самим собой. Например, одни требования предъявляли к Ленину сиюминутные нужды рабочего движения, когда он скрывался от преследования Временного правительства, и совсем другие — деятельность теоретика, занимавшегося проблемой освобождения всего человечества; один Ленин предстает перед нами в эпоху гражданской войны, на вершине власти, в обстановке террора, и совсем другой — в 1922 г., когда революционер и теоретик размышляет о будущем, находясь уже во власти тяжелой болезни. Ленин, осенью 1917 г. желавший уничтожить всякую государственную власть (вспомним «Государство и революцию»), находит свое место рядом с политиком и государственным деятелем, который после октября 1917 г. занимался организацией нового, советского государства. Однако тот, кто часто пытается растворить теоретические положения Ленина в его практических политических мерах, причем мерах нередко вынужденных, совершает грубую методологическую ошибку. Подобное искажение может допускаться с разных, больше того, противоположных мировоззренческих позиций. В то же время, несмотря на эту многоликость Ленина, в его жизни прослеживается интеллектуальная эволюция, обеспечивающая единство его деятельности. Таким образом, в этой книге ведется поиск «единства и различий» в образе Ленина.

Тема этой книги не уникальна в венгерской «лениниане», ведь Дёрдь Лукач еще в 1924 г. опубликовал, как он выразился, «исследовательский очерк» о «взаимосвязи идей» Ленина. Конечно, я не могу выступить с таким амбициозным замыслом, ведь написанная 84 года назад работа Дёрдя Лукача является необычайно ценным, оригинальным философским трудом, который жил и живет своей особой жизнью. Цель моей книги в другом, в исторической реконструкции идей, социально-философских, теоретических взглядов Ленина. Может показаться, что современная историческая ситуация не благоприятствует объективному изучению ленинских идей, но на самом деле верно обратное: в настоящее время нет никаких моментов, которые придавали бы данной теме политическую актуальность (в глубинном смысле) и затрудняли бы тем самым задачу ученого-историка.

С другой стороны, есть книги, написание которых кажется «нелогичным» именно потому, что они не актуальны, далеки от «духа эпохи», их тема представляется устаревшей. Во многих случаях, однако, позже выясняется как раз обратное (как уже выяснилось в случае Эрвина Сабо, Троцкого или Бухарина). Правда, если задуматься над историей феномена Ленина, то, думается, вес же можно доказать актуальность его изучения. Мы хорошо помним, что в десятилетия государственного социализма в Венгрии вышло в свет огромное количество книг, брошюр и статей о жизни и деятельности Ленина. Его произведения публиковались в самых разнообразных формах и такими невероятными, по сегодняшним меркам, тиражами, каких удостаивались лишь немногие авторы. Лишь простое перечисление названий ленинских работ, изданных в Венгрии в 1960-е гг., составило отдельную книгу. Конечно, общая, «систематизированная» интерпретация деятельности Ленина, создание «канонического» текста вплоть до 1989 г. оставались советской монополией. Видимо, этим и объясняется то, что в Венгрии за это время не было создано ни одной обобщающей работы о Ленине, если не считать официальных советских биографий Ленина, которые публиковались на всех восточноевропейских (и, конечно, не только восточноевропейских) языках.

Столетняя годовщина со дня рождения Ленина в определенном смысле стала событием большого значения. Даже в Венгрии она казалась своего рода поворотным пунктом, так как праздновалась вскоре после 1968 г., ставшего годом активизации «новых левых» и во многих смыслах означавшего смену эпох. В Венгрии наивысшим интеллектуальным достижением, связанным со столетней годовщиной со дня рождения Ленина, стала художественная биография Ленина «Ленин, Октябрь», написанная писателем Ласло Дюрко и вырвавшая образ вождя революции из оков идеологических штампов, которыми были переполнены скучные пропагандистские издания. Собственно говоря, определенное переосмысление образа Ленина началось уже в 1960-е гг. Первая значительная биография Ленина, носившая научный характер, принадлежала перу американского левого интеллигента Луи Фишера. В этой и поныне интересной книге Л. Фишер не только оспаривал официальную советскую трактовку деятельности Ленина, связанную с именем П. Н. Поспелова, но и, опираясь на обширную литературу, предложил новую интерпретацию образа Ленина. Наряду с другими проблемами на переднем плане в книге находится, конечно, «диктаторская роль» Ленина, а также его отношение к соратникам по революционному движению. Эти темы и в 1960-е гг. считались «табуированными» в СССР (и вообще в Восточной Европе). Книга Л. Фишера была издана в Лондоне и на русском языке, оставила свой след во всей «мировой системе социализма», хотя, конечно, не смогла оказать серьезного влияния на духовную жизнь в СССР.

Несмотря на юбилейные празднества, культ Ленина в СССР не привел к созданию глубоких, серьезных научных работ. Быть может, здесь сыграла роль и своего рода реакция на открытость, характерную для предыдущих, хрущевских лет. Однако и в 70-е гг. на официально ограниченной базе источников и в заданных идеологических рамках создавались необычайно подробные, «позитивистские», иногда очень ценные исследования, посвященные некоторым частным проблемам или отдельным событиям. В середине 1980-х гг. перестройка открыла все сдерживающие шлюзы, что привело к хорошо известным переменам: развалившийся режим государственного социализма и рухнувший СССР погребли под собой культ Ленина, а также свою опиравшуюся на Ленина легитимационную идеологию, «марксизм-ленинизм», вместе с его огромной институциональной системой и культурой, созданной массой ученых для оправдания и поддержания режима. Не удивительно, что в период перестройки историческая наука оказалась политизирована еще сильнее, а в том, что касается ленинской тематики, историческое исследование трансформировалось в политическое предприятие . Новому режиму также была нужна легитимирующая его идеология. Один за другим публиковались касающиеся Ленина документы, ранее неизвестные ученым и не попавшие в «Полное собрание сочинений» по причинам, связанным с требованиями культа. Публикация этих документов и связанный с ней пересмотр всей ленинской проблематики стали походить на своего рода бизнес, началась борьба за право обнародования тех или иных документов и их презентацию в прессе. Сложился «антикульт», превратившийся в «шоу», старые меха наполнились новым, низкопробным вином.

Конечно, нельзя не учитывать изменения международной интеллектуальной атмосферы. Все яснее вырисовываются характерные черты этого явления, а также и связанного с ним политического бизнеса, вовремя замеченные серьезными историками. Безусловно, заметить новые тенденции было не так уж сложно, поскольку в новых формах и с новыми функциями вернулась привычная риторика, логика, привычные мысли времен холодной войны 1950-х гг., хотя, конечно, то, что тогда было драмой, теперь оказалось фарсом. Как подчеркнул Э. Хобсбаум, европейских инициаторов этого поворота можно найти прежде всего во Франции среди бывших марксистов и коммунистов, ставших блестящими историками: «Всемирный конгресс историков 1950 г. привлек молодых марксистов, однако на нем отсутствовали многие прекрасные историки, превратившиеся в конце концов в антикоммунистов. В то время они были молодыми бескомпромиссными активистами Коммунистической партии: Франсуа Фюре, Энни Кригель, Ален Безансон, Ле Руа Ладури. Мне посчастливилось познакомиться с ними только в посткоммунистический период их творчества». Э. Хобсбаум упоминает о похожем повороте, совершенном А. Хеллер, и этот ряд можно было бы продолжить долгим перечислением имен венгерских авторов, если бы их результаты в изучении деятельности Ленина не были бы так постыдно незначительны.

В России сложилась несколько иная ситуация, там образ Ленина получил важную роль и в новой идеологической атмосфере. С некоторым опозданием в России так же, как и на Западе, развернулось «иконоборческое» движение, возглавленное неожиданно «прозревшими» марксистами-ленинистами, бывшими комментаторами текстов «классиков». Классическим примером этого является опубликованная в 1994 г. книга о Ленине бывшего начальника Главного политического управления Советской Армии, ныне уже покойного генерала Д. А. Волкогонова или же менее известная книга А. Г. Латышева («Рассекреченный Ленин»). В то же время появились и качественные работы по истории российской революции и большевизма, содержавшие новые концепции и подходы к теме, конспективный обзор которых дал О. В. Волобуев. С новой точки зрения Ленин как теоретик показан как бы мимоходом, в качестве «марксиста-догматика», а на передний план выдвигается силуэт прагматического политика.

В рамках модного ныне постмодерна, с его разочарованностью в ценностях левых сил и консерватизма с характерным для него духом традиционализма, Ленина размещают в нарративе «терроризма и диктатуры». В настоящее время в Венгрии, видимо, наиболее сильное влияние имеет коренящийся в ситуации холодной войны 50-х гг. образ Ленина, нарисованный Р. Пайпсом; при этом надо отметить почти полное отсутствие в венгерском обществе серьезного, глубокого интереса к ленинской тематике. Пользуясь языком постмодерна, можно сказать, что произошла деконструкция наследия Ленина или, иначе говоря, «ленинский нарратив» был перемещен в исторический «тупик» подобно «терроризму» (под которым понимается любая радикальная оппозиция капитализму). Модная систематизация такого рода в понятийном отношении слабее и путанее, чем любая другая со времени смерти Ленина.

Практически полный корпус документов, фальсифицированных или замалчивавшихся в советскую эпоху, содержится в книге В. И. Ленин. Неизвестные документы. 1891–1922 гг . Но, как отмечает автор послесловия В. Т. Логинов, значение этой публикации не следует преувеличивать, так как 422 документа, включенные в книгу, буквально тонут в море 24 тысяч документов, опубликованных в известных во всем мире советских изданиях: «Полном собрании сочинений» в 55 томах, «Ленинских сборниках», «Декретах Советской власти» и «Биографической хронике». С изучением ленинской тематики связан и тот почти невероятный факт, что в указателе литературы к 55 томам «Полного собрания сочинений» Ленина значится более 16 тысяч книг, брошюр, статей, периодических изданий, документов и писем, использованных Лениным при подготовке его трудов. «Среди них источники более чем на 20 различных языках. В личной библиотеке Ленина в Кремле насчитывалось более 10 тыс. книг и журналов, в том числе много произведений художественной литературы».

Конечно, нет сомнений в том, что определенный интерес к объективному освещению ленинской проблематики все-таки сохранился. Однако он, по ряду исторических, политических и психологических причин, которых мы здесь не будем касаться, обычно проявляется в России у людей, находящихся в оборонительной позиции. Антикульт, немедленно сложившийся вокруг основателя советского государства в процессе смены общественного строя, оказался беспомощным перед тем фактом, что, несмотря на изменения, которые смели СССР, положительный образ Ленина глубоко укоренился в широких слоях населения среди традиционных патриотических ценностей. Согласно одному из социологических опросов, даже в момент кульминации «разоблачений» Ленина в 1994 г. он считался второй по популярности исторической личностью (33,6 %) после Петра Великого (40,6 %).

В наши дни как-то остается в тени тот факт, что культ Ленина пустил корни независимо от желания самого Ленина, более того, вопреки ему. Об этом говорят многие документы, прежде всего донесения ГПУ о настроениях населения, свидетельствующие о политическом и социально-психологическом возбуждении, всплеске эмоций, последовавшем за смертью Ленина. Не только охваченных революционным порывом рабочих, но и широкие слои сельского населения в определенной степени привлекала «сильная личность» Ленина; в различных документах отражаются и сложные душевные процессы, связанные с боязнью потрясений и неожиданных перемен. В этой обстановке Ленин воспринимался и как «защитник русского народа» от инородцев (прежде всего, конечно, от евреев) подкрепить бы ссылочкой, причем на все эти эмоциональные реакции накладывались и сильные религиозные чувства. Что же касается представителей власти, то они пытались усилить и закрепить революционную легитимацию нового режима с помощью формулы «партия — Ленин, Ленин — партия». Тем временем в противовес культу (и властям) проявилась и неприязнь к Ленину («антикульт»), также питаемая социальными и религиозными источниками. Между прочим, почитание «доброго отца» выразилось и в самом похоронном ритуале, создании мавзолея, бальзамировании тела Ленина и его выставлении для всеобщего обозрения; существует обширная литература по этой теме. Почвой, на которой формировался культ Ленина, были народные убеждения, народные верования. Массы рабочих и крестьян соединяли свои надежды на лучшее будущее с образом вождя, считая, что именно личность вождя является залогом осуществимости на земле общества, основанного на справедливости. Составлявшее большинство «крыло» коммунистов добавило к этим чаяниям «учебно-воспитательную» целенаправленность и свое стремление к сохранению власти, что может считаться цементирующим идеологическим материалом, отвечавшим требованиям времени. «Преданность делу» проявилась уже во время похорон Ленина. Характерно, что начавшееся среди рабочих «соревнование» за возможность в 30-градусный мороз принять участие в церемонии похорон не обязательно организовывалось сверху, а несколько позже в народе уже распространялись частушки о Ленине как народном герое и прорицателе.

Эта вера в будущее воплотилась в том отношении к Ленину, которое определяло душевное настроение молодых героев «Сентиментального романа» В. Пановой во время смерти вождя: «Они стояли на углу, просвистываемые ледяным ветром, выбивали дробь ногами в жиденьких ботинках, зуб на зуб не попадал, — и говорили: каким он был, Ильич. Они его не видели. Югай видел его на Третьем съезде комсомола. Но так громадно много значил Ленин в их жизни. Не только в минувшие годы, но и в предстоящие, и навсегда значил он для них безмерно много. Всегда он будет с ними, что бы ни случилось. Так они чувствовали, и это сбылось. И, соединенные с ним до конца, видя в нем высший образец, они желали знать подробности: как он выглядел, какой у него был голос, походка, что у него было в комнате, как он относился к товарищам, к семье. И все говорили, кто что знал и думал».

На этом искреннем революционном порыве строился официальный культ эпохи сталинского государственного социализма, причем историческая разница между «двумя слоями» ленинского культа не выявилась с полной ясностью. Конечно, нет сомнения в том, что ученые и мыслители, ищущие правильный путь между «культом» и «антикультом», руководствуются не только профессиональными мотивами. Наследие Ленина в такой степени связано с практическим, политическим аспектом «изменения мира», что представители некоторых антикапиталистических движений и ныне актуализируют «ленинское наследие», как это показывает теоретическая инициатива бывшего словенского оппозиционера С. Жижека, а также марксистских теоретиков, оставшихся «новых левых», не говоря уж о разнообразных троцкистских рефлексиях. Гёран Терборн, изучавший различные проявления марксизма, его «нео-» и «постмарксистские» видоизменения, особо подчеркнул, что Жижек страстно защищает разрушающий традиции марксизм от нападок «либералов-конформистов». «Призывая “повторить Ленина”, - пишет Терборн, — Жижек тем самым утверждает, что даже в, казалось бы, безнадежной ситуации, даже после катастрофического поражения все же имеется возможность радикальных социальных перемен, как это произошло в случае Ленина во время Первой мировой войны после распада II Интернационала». Ныне, в совершенно иной исторической ситуации, стоит задуматься над историческими и научными предпосылками такой инициативы. В определенном смысле мнением по этому вопросу является и данная книга.

Таким образом, наследие Ленина снова является неотъемлемой частью духовных и политических поисков, хотя, как может показаться, поисков, имеющих лишь периферийное значение. Их направление, глубина, возможности и перспективы пока с трудом поддаются оценке, однако не вызывает сомнения, что творчество Ленина не может быть оставлено без внимания при изучении истории социализма как духовного и социально-политического движения XX в.

В этой области при создании различных интерпретаций также наблюдаются два крайних методологических подхода. Согласно одному из них, сам социализм как исторический феномен выводится из теоретических взглядов Ленина или, скажем, Маркса, хотя история, как, я надеюсь, выяснится из следующих глав этой книги, само собой разумеется, не является «реализацией» их взглядов. Между прочим, такие подходы приводят к репродукции апологетических интерпретаций деятельности Ленина, только с противоположным знаком. Представители нового течения в американской исторической науке, которые изучают прежде всего «культурные основы» зарождавшегося советского режима, в противовес концепции тоталитаризма, подчеркивают, что «идеи», «мифы», марксизм и марксистские идеологические и политические устремления получили значение постольку, поскольку являлись выражением исторических структур и ментальностей. Иначе говоря, в рамках такого подхода значение марксизма в исторических процессах выводится не из личной преданности делу и не из выдающихся способностей отдельных лиц или их страшного грехопадения, а, например, из «геополитических амбиций России», «чувства особой миссии», особенностей повседневной политической практики и стиля руководства, а также других «культурно-исторических» факторов. Как смогла бы большевистская партия бороться с царской тайной полицией, если бы в какой-то степени не походила на нее в организационном плане? Подход другого типа, который можно считать интеллектуальным «близнецом» тоталитарной системы, выделяется своим традиционным механистическим детерминизмом, согласно которому исторический процесс представляет собой безальтернативный логический ряд событий, «осуществление социализма»; Ленину же при этом всегда удавалось делать правильный выбор и находить соответствующее решение. В Венгрии пример И. Долманёша показывает, что такая трактовка революции и образа Ленина определяется не способностями историка, а атмосферой эпохи.

Вполне очевидно, что наследие Ленина составляет особую главу истории марксизма. Это сложное явление, конечно, может изучаться и интерпретироваться в рамках любой парадигмы или любого «нарратива», но ключ к его пониманию можно найти лишь с помощью      собственной теоретической «парадигмы» Ленина, марксизма , поскольку лишь в этом понятийном контексте можно правильно уловить движущие пружины, мотивы и результаты его теоретико-политического мышления. Ленин никогда не удовлетворит «чужим» нормативным требованиям, поскольку вся его деятельность была направлена на радикальное изменение существующего положения и вне этого стремления она просто не может быть правильно понята.

В то же время очевидны и опасности имманентного анализа, поскольку падение системы государственного социализма дискредитировало основополагающие понятия марксизма, которые составляли ядро интеллектуального наследия Ленина. К их числу относятся общественный класс, рабочий класс (пролетариат), классовая борьба, классовая теория, классовое сознание, классовое движение и т. д. Правда, отказ от употребления понятия «класс» и связанных с ним терминов сопровождался после 1989 г. появлением множества новых теорий, научная эффективность которых, однако, мягко говоря, весьма относительна. Проблема состоит в том, что те отношения и структуры, которые определяют социальное расслоение в современном обществе, как и в предыдущие два столетия, обусловлены своими классовыми аспектами. Только, конечно, нельзя смешивать понятия класса в себе и класса для себя или отрицать различия между ними (как это, между прочим, делалось и в эпоху государственного социализма!). Такие передержки встречаются так часто, что и не стоит приводить примеров. Среди понятий, предлагаемых вместо «класса» новыми социологическими и политологическими теориями, фигурируют «домашнее хозяйство», «производители и потребители», «антагонизмы», «население», «профессии»» и т. д. (не говоря уже о терминах расистских теорий). В действительности за понятием «класса» и сегодня стоят многосторонне — экономически и социально — обусловленные противоречивые отношения между индивидами и социальными группами. Ведь кто станет отрицать существование противоречий между собственниками и людьми, не имеющими собственности, противоречий, вытекающих из различия мест в иерархии производственного процесса, фактов социальной отверженности? Вообще, человеческие отношения пронизываются системой имущественного неравенства, которая в виде повседневного опыта непосредственно ощущается в отношениях распределения. В конечном счете ставкой в этой осознанной и неосознанной борьбе, связанной с социальными противоречиями и классовыми конфликтами, является социальная эмансипация. Таким образом, историческое развитие общества, даже чисто эмпирически, может быть описано понятиями классовой теории, терминами, отражающими противоречие между трудом и капиталом, ситуацию общественного разделения труда, хотя, конечно, не только ими, если мы не хотим вернуться к вульгарно-социологическому подходу, характерному для домарксового материализма. Но для такого возвращения у нас нет никаких причин.

Эти понятия не догмы, в которые можно втиснуть любое множество исторических фактов. Они составляют всего лишь определенное воззрение. Нельзя утверждать, что изучение культуры и языка как базовых источников и исходной точки интерпретации совершенно неплодотворно. Однако, в то время как языку, словам придается почти магическое, мистическое значение и они абсолютизируются в качестве самостоятельных сущностей, стоящих над общественными отношениями, исторические факты, наоборот, релятивизуются, историческое повествование распадается на нарративы. При таком историческом подходе, когда социальные группы, интересы и цели, социальная и политическая борьба считаются всего лишь «нарративами», успех революционного нарратива, «конструирование» истории, прошлого зависят прежде всего от того, кто говорил на языке, наиболее «понятном» и «убедительном» для населения. Таким образом, в рамках этого подхода сама история сводится к «истории памяти», и становится невозможным единое историческое повествование, изучение внутренних исторических связей. Согласно такому «постмодерновому» подходу, успех большевиков стал возможен потому, что они «эффективно» сформировали тот революционный нарратив, который сохранился в памяти индивидов и социальных групп. Однако при понимании истории как «репрезентации», «мифа» поиски причин социальных действий растворяются в «институционализации» революции, а традиционная (марксистская и немарксистская) историческая наука превращается в отброшенный «нарратив». Конечно, я не подвергаю сомнению право постмодернового подхода на существование, а лишь обращаю внимание на то, что сдача позиций «традиционной», ориентированной на поиск причин исторической наукой чревата большими опасностями для исторической науки вообще.

Конечно, я тоже понимаю «языковую проблему», которую, однако, нельзя решить, выбросив в окно исторически сложившуюся парадигму марксизма ради, например, «модернизационной» парадигмы, поскольку в стремлении механически применить формы западного развития к изучению иных путей исторического развития мы нарушим устоявшиеся правила научно-исторического исследования. Я постараюсь сохранять дистанцию по отношению к языку, «пропагандистским» лозунгам исследуемой эпохи, хотя, учитывая главную цель данной книги, состоящую в исторической контекстуализации ленинского наследия, представляется неизбежной определенная «реконструкция» того «архаичного языка», на котором говорил революционный марксизм. Я был бы разочарован в том случае, если бы мне не удалось «откопать» из-под легитимационной идеологии режима государственного социализма определенные исторические элементы жизнеспособной теоретической культуры.

Как уже было сказано, важнейшая задача историка состоит в том, чтобы вернуть изучаемый ряд исторических событий, процесс, исторический «опыт» в первоначальный исторический контекст. Это стремление особенно важно в том случае, если речь идет о «феномене Ленина». И хотя систематизация и присвоение различными партийно-политическими течениями ленинских взглядов, политического и теоретического наследия Ленина начались сразу после его смерти, больше того, уже в последний период его жизни, понятие «ленинизма» в том или ином смысле употребляется и в наши дни. Конечно, представители различных идеологий и мировоззрений в исторической науке согласны в том, что Ленин создал такой политический и интеллектуальный «продукт», без учета которого нельзя анализировать и понять историю XX века. Не случайно, что серьезные историки избегают применения к Ленину всяких аналогий . Это происходит не потому, что они считают деятельность Ленина уникальной, беспримерной во всемирной истории (хотя, конечно, и поэтому тоже), а потому, что было бы абсурдом говорить о марксистском Робеспьере или марксистском Ататюрке, не говоря уж о еще более абсурдных аналогиях. Надеюсь, что эта относительно пространная книга объяснит, почему бессмысленны такие аналогии.

Автор монографии о Ленине, ставящий перед собой задачу в определенном и относительном смысле проникнуть в суть или, во всяком случае, дать оценку всей деятельности Ленина, сталкивается еще с множеством трудностей, помимо тех, о которых уже говорилось. Прежде всего я имею в виду то, что в ходе исторического анализа те или иные события, проблемы или, например, работы Ленина неизбежно должны рассматриваться в различных главах с различных точек зрения. Эта трудность возникает во всех тех случаях, когда историк вынужден одновременно прибегать к хронологическому и тематическому изложению. Такой «смешанный метод» затрудняет работу историка в процессе изложения, но в случае успеха может укрепить внутреннее единство книги, в данном случае — прояснить внутренние закономерности интеллектуального развития Ленина. В то же время при таком методе реконструкции приходится отказаться от упоминания множества подробностей. С течением времени определенные вопросы, которые, казалось, имеют важное значение, потеряли свою остроту, в то время как другие вопросы, которым ранее практически не придавалось никакого значения, именно в начале XXI века получили особую актуальность. За прошедшие годы не только распалось советское государство, создание которого советские историки и политики считали главным историческим достижением Ленина, но и выяснилось, что было осуществлено нечто совершенно отличное от того, что планировало первое, «ленинское» поколение революционеров. К тому же ныне уже неясно и реальное содержание, а также рамки этого «плана», поскольку новейшая и, быть может, наиболее пространная обобщающая работа, посвященная наследию Ленина, полностью «запутала» этот вопрос. Крайне интересно, что в новой исторической литературе рецепция деятельности Ленина по своему качеству опустилась почти до уровня сталинских времен, поскольку интеллектуально-теоретическое наследие Ленина механически рассматривается лишь в качестве легитимационной идеологии. Важнейший методологический недостаток такого подхода в том, что он приводит к разъединению связанных друг с другом теоретических и практических элементов, теоретических открытий Ленина и его важнейших политических решений. В то же время при таком подходе смешивается существенное и несущественное, на место некритического восхваления приходит стремление «поправить» Ленина: из необыкновенно многословных рассуждений, написанных спустя 70–80 лет после изучаемых событий, можно больше узнать о том, что сделал бы на месте Ленина современный британский профессор и каковы должны были быть теоретические взгляды Ленина на мир, чем о том, что Ленин сделал и что он думал на самом деле. Мне хотелось бы избежать этих ошибок в надежде на то, что в прошлое безвозвратно уйдет и некритическая апология Ленина.

Безусловно, много раздумий потребовал поиск оптимальных пропорций в изложении отдельных проблем. Другие исследователи тоже размышляли над тем, не преувеличили ли они влияние Ленина на различные события, роль и вес его политических решений. Если бы мне пришлось самокритично реагировать на собственную книгу сразу после ее завершения, я бы указал на то, что, хотя у Ленина было постоянное стремление поддерживать органическую связь между теорией и политической практикой, все же в ходе работы над книгой у меня было такое чувство, что в некоторых случаях — именно вследствие постановки вопроса — я непроизвольно преувеличиваю теоретическую обоснованность политических действий Ленина. В то же время я нс думаю, что это «преувеличение» затрагивает внутренние пропорции книги в целом или историческую логику изложения. Необходимо отметить, что автор книги до самого конца работы боролся со своей собственной односторонностью, ни на минуту не переставая надеяться на то, что ему удастся снова сложить «разобранную» мозаику.

                               * * *

Такая объемная работа, каковой является данная книга, не может быть творением одного человека — ее автора. Прежде всего я должен упомянуть своих коллег и друзей, с которыми — независимо от их конкретных замечаний и ценных советов по поводу данной книги — меня связывает многолетнее интеллектуальное общение. Я хочу выразить благодарность Ласло Тютё, Петеру Сигети и всем членам кружка «Эсмелет». Эстер Барта любезно согласилась прочитать пространную рукопись книги и оказала мне помощь, сделав множество редакторских замечаний. Я признателен редактору книги, Гсллерине Марте Лазар, за проделанную ей большую работу, а также своей докторантке, Еве Варге, которая помогла мне достать множество книг и архивных документов. Я искренно признателен всем друзьям и коллегам, которые предварительно прочитал и рукопись данной книги и в рамках научного обсуждения или в личной беседе поддержали меня важными советами и ценными критическими (или одобрительными) замечаниями, в том числе: Петеру Агарди, Сергею Филиппову, Дёрдю Фёльдешу, Тибору Хайду, Ивану Харшани, Яношу Иемницу, Габору Каллаи, Марии Ормош, Палу Притцу, Петеру Шипо-шу, Габору Секею, Ласло Сиклаи, Дюле Сваку и Лайошу Варге. Мои коллеги по кафедре истории Восточной Европы и кафедре русистики Будапештского университета им. Ётвёша Лоранда с самого начала с сочувствием и поддержкой относились к моей работе. Хочу особо упомянуть Ильдико Иван, Юдит Вертеш и Еву Каталин Надь. Я должен поблагодарить своих докторантов, Михая Грубера и Миклоша Митровича, за их работу по подготовке данной книги, прежде всего ее указателей. Мои студенты с терпением относились к неоднократному изложению затронутых в книге проблем на занятиях и своими замечаниями и вопросами способствовали их более глубокому осмыслению.

Здесь нашла отражение и та поддержка, которую оказывала мне в течение прошедших десятилетий Каталина Барат, моя жена, прочитавшая рукопись этой книги.

Наконец, но не в последнюю очередь, я хотел бы выразить искреннюю признательность Дёрдю Фёльдешу и Фонду политической истории за их щедрую помощь. Выражая благодарность за полученную мною поддержку, я хочу подчеркнуть, что ответственность за все возможные недостатки книги ложится, конечно, только на меня.