Я лежал в постели, и мне снился сон, как будто это происходило то ли в бывшей Югославии, то ли в Братиславе, а может, это была Белоруссия. Чем больше я об этом думаю, тем сложнее сказать. «Проснись!» — крикнул Бруно. Вернее, я думаю, что он кричал, пока не выплеснул мне в лицо кружку ледяной воды. Наверное, он мстил мне за тот раз, когда я спас ему жизнь. Бруно стянул с меня простыни. Мне очень жаль, что ему пришлось наблюдать то, что он там увидел. И что? Хорошенькое дело. Каждое утро эта штука вытягивается по стойке «смирно», словно адвокат со стороны защиты.

— Смотри! — крикнул Бруно. — Про тебя написали в журнале!

У меня не было настроения реагировать на его розыгрыши. Когда меня никто не трогает, мне вполне достаточно пукнуть, чтобы проснуться. Поэтому я сбросил влажную подушку на пол и зарылся с головой в простыни. Бруно шлепнул меня журналом по затылку. «Встань и посмотри», — сказал он. Я продолжал играть роль глухонемого, которую за годы успел отлично освоить. Я услышал, как шаги Бруно удаляются. Из кладовки в коридоре донесся грохот. Я приготовился. За грохотом последовал громкий шум и треск микрофона. «О тебе написали в журнале!» — объявил Бруно через мегафон, который умудрился откопать среди моих вещей. Я, конечно, спрятал голову под простыни, но он все равно сумел точно определить то место, где было мое ухо. «Повторяю, — визжал мегафон. — Ты! В журнале!» Я скинул простыни и вырвал у него мегафон.

— Когда ты успел стать таким придурком? — спросил я.

— А ты когда? — ответил Бруно.

— Слушай, тупица, — сказал я. — Я сейчас закрою глаза и сосчитаю до десяти. Когда я открою их, чтоб тебя здесь не было.

— Ты ведь это несерьезно? — спросил Бруно обиженно.

— Нет, серьезно, — сказал я и закрыл глаза. — Один, два…

— Скажи, что несерьезно.

Лежа с закрытыми глазами, я вспомнил, как впервые увидел Бруно. Он гонял в пыли мяч, костлявый рыжеволосый мальчишка, семья которого недавно переехала в Слоним. Я подошел к нему. Он поднял на меня глаза и принял в игру. Не сказав ни слова, он просто пнул мяч в мою сторону. А я пнул его обратно.

— Три. Четыре. Пять, — продолжал я. Я почувствовал, как журнал упал мне на колени, и услышал удаляющиеся шаги Бруно. На мгновение они замерли. Я попытался представить свою жизнь без него. Это казалось невозможным. И что? — Семь. Восемь! — уже кричал я. На девятый счет входная дверь захлопнулась. — Десять, — сказал я уже в пустоту. Потом открыл глаза и посмотрел вниз.

Там, на страницах единственного журнала, который я выписываю, было мое имя.

Я подумал: «Какое совпадение, еще один Лео Гурски!» Естественно, я ощутил приятное волнение, хотя это наверняка был кто-то другой. Не такое уж редкое имя. Но. Оно и не такое уж распространенное.

Я прочитал одно предложение. И этого хватило, чтобы понять, что речь могла идти только обо мне. Я знал это потому, что сам написал это предложение. В своей книге, в романе всей моей жизни, который я начал писать после сердечного приступа, а после урока в классе рисования отправил Исааку. Его имя (теперь я это заметил) было написано вверху страницы заглавными буквами. «Слова для всего на свете», — говорилось там, в названии, которое я в итоге выбрал, а чуть ниже: Исаак Мориц.

Я посмотрел в потолок.

Потом я снова посмотрел вниз. Как я и говорил, в этом романе есть места, которые я помню наизусть. И фраза, которую я помнил, по-прежнему была на месте. Как и сотни других фраз, оставшихся в моей памяти, которые были лишь слегка отредактированы то тут, то там, что меня немного раздражало. Когда я перевернул страницу, чтобы прочитать примечания редактора журнала, там было сказано, что Исаак умер в этом месяце, а отрывок, который они напечатали, является фрагментом его последней рукописи.

Я встал с кровати и достал телефонный справочник, лежавший под «Известными изречениями» и «Историей науки», которые Бруно обычно подкладывает под себя, когда садится за мой кухонный стол. Я нашел номер телефона редакции журнала.

— Здравствуйте, — сказал я, когда там ответили. — Пожалуйста, соедините меня с отделом художественной литературы.

Трубка прогудела три раза.

— Отдел художественной литературы. — Судя по голосу, ответивший был молод.

— Где вы взяли эту историю? — спросил я.

— Простите?

— Где вы взяли эту историю?

— Какую историю, сэр?

— «Слова для всего на свете».

— Это из романа покойного Исаака Морица.

— Ха-ха-ха, — сказал я.

— Простите?

— Это не так, — уточнил я.

— Я уверяю вас, что так.

— А я уверяю вас, что нет.

— Нет, сэр, это действительно так.

— Хорошо, — сказал я. — Пусть будет так.

— Могу я узнать, с кем говорю? — спросил он.

— Леопольд Гурски.

Повисла неловкая пауза. Когда он заговорил снова, его голос звучал уже не так уверенно.

— Это какая-то шутка?

— Нет.

— Но так зовут героя романа.

— Вот и я об этом.

— Я должен уточнить в отделе проверки, — сказал он. — Обычно они сообщают нам, если человек с таким именем существует на самом деле.

— Вот вам и сюрприз! — воскликнул я.

— Подождите, пожалуйста, — попросил он.

Я повесил трубку.

Большинству людей за всю жизнь в голову приходят всего две или три хорошие идеи. И на страницах этого журнала была напечатана одна из моих идей. Я перечитал отрывок еще раз. Время от времени я усмехался и восхищался собственным остроумием. Но. Морщился я намного чаще.

Я снова набрал номер журнала и попросил соединить с отделом художественной литературы.

— Угадайте, кто? — сказал я.

— Леопольд Гурски? — произнес молодой человек с опаской.

— Точно, — объявил я и добавил: — Эта так называемая книга…

— Да?

— Когда она выходит?

— Подождите, пожалуйста, — попросил он.

Я подождал.

— В январе, — ответил он, вернувшись.

— В январе! — воскликнул я. — Так скоро!

На моем календаре было 17 октября. Я не смог удержаться и спросил:

— А что, книга хорошая?

— Некоторые считают, что едва ли не лучшая из того, что он написал.

— Едва ли не лучшая? — Мой голос подскочил на октаву и сорвался.

— Да, сэр.

— Я бы хотел получить сигнальный экземпляр, — сказал я. — Я могу не дожить до января, чтобы прочитать о себе.

На другом конце провода повисла тишина.

— Хорошо, — наконец ответил он. — Я попробую найти вам экземпляр. Какой у вас адрес?

— Тот же, что и у Лео Гурски в романе, — сказал я и повесил трубку.

Бедный мальчик. Он может потратить годы, чтобы разобраться в этой истории.

Но мне хватало и своих загадок. А именно, если мою рукопись нашли в доме Исаака и ошибочно приняли за его, не означало ли это, что он прочитал ее или, по крайней мере, начал читать перед своей смертью? Потому что если так, то это бы все изменило. Это бы значило…

Так что?

Я ходил кругами по квартире: бадминтонная ракетка в одном углу, куча выпусков «Нэшнл географик» в другом и набор для буль — игры, в которую я не умел играть, — разложенный на полу в гостиной.

Все было очень просто: если он прочитал книгу, то знал правду.

Я его отец.

Он мой сын.

И тут я осознал: возможно, что какой-то промежуток времени мы с Исааком, оба, жили, зная о существовании друг друга.

Я зашел в ванную, ополоснул лицо холодной водой и спустился, чтобы проверить почту. Я подумал, что еще может прийти письмо от моего сына, отправленное им перед смертью. Я вставил ключ в замок и повернул.

И что? В ящике была только куча мусора. Телепрограмма, реклама универмага «Блумингдейл», письмо от Всемирной федерации дикой природы, которая стала моим верным товарищем с тех пор, как я отправил им десять долларов в 1979 году. Я забрал почту наверх, чтобы выбросить. И уже поставил ногу на педаль мусорного ведра, когда увидел маленький конверт с моим именем. Мое сердце заколотилось, все его семьдесят пять процентов, которые еще работали. Я открыл письмо.

«Уважаемый Леопольд Гурски! — говорилось в нем. — Давайте встретимся в субботу в 4 часа на скамейке напротив входа в зоопарк Центрального парка. Думаю, вы знаете, кто я.

(Охваченный чувствами, я крикнул: „Да!“)

Искренне ваша,

(искренне моя, подумал я)

Альма».

В этот момент, на этом самом месте, я понял, что пришло мое время. Руки мои затряслись так сильно, что бумага зашелестела. Я почувствовал, что земля уходит у меня из-под ног. Голова у меня стала легкая-легкая. Так вот как за тобой присылают ангела!.. С именем девушки, которую ты любил всю жизнь.

Я постучал по батарее, вызывая Бруно. Ответа не было. Не было его и через минуту, и еще минутой позже, хотя я все стучал и стучал. Три удара значит: «ты жив?», два удара — «да», а один — «нет». Я ждал ответа, но его так и не последовало. Возможно, не стоило называть его тупицей, потому что сейчас, когда он был нужен мне больше всего на свете, его не было.