— Доброе утро. Ну как, все тут? Тогда начнём…

Александр Кнорц глубже нахлобучивает на голову свою старую шляпу. За ночь стало ветрено. На башне помещичьего дома скрипит заржавевший флюгер. С деревьев облетают последние листья. Ученики, собравшиеся во дворе имения, жмутся друг к другу. Рози мёрзнет. «А ведь ещё только октябрь, что же будет зимой?» — думает она боязливо. Кнорц распределяет всех учеников.

— Ты да ты, вы пойдёте пасти коров. Но прошу вас, господа, поторопиться. Давай-давай! — Затем он по очереди оглядывает всех ребят. — Сегодня нам надо возить удобрения. Мне потребуются два крепких парня. Они должны уметь обращаться с лошадью! Господа, кто хочет возить навоз?

Рената поднимает руку.

Александр Кнорц немедленно отмахивается.

— Можешь опустить руку, — говорит он. — Так дело не пойдёт. Я не намерен нарушать правила внутреннего распорядка. Девушкам разрешено управлять лошадьми только на территории имения, тут никто не возражает. Но, если речь идёт о поездке в поле, вожжи должны быть в руках у парней. Это ясно!

Но Рената не считает, что это так уж «ясно». Она негодует.

— Это какое-то стародавнее предписание! По-моему, сейчас все мы равноправны.

— При чём тут равноправие! С равноправием это ничего общего не имеет. Вы, девушки, чересчур пугливы. Из-за всякой ерунды теряете голову. Это не упрёк. Вы не виноваты, что так созданы. Да, да, можешь не смотреть на меня с таким возмущением. Как только появляется опасность, вы кричите: «Караул!» — и закрываете лицо руками. Я это знаю. Из-за ваших слабых нервов вам и не дают в руки вожжи. Поэтому предписание вовсе не стародавнее. — Александр Кнорц разошёлся. — Забота о человеке — вот что это такое. А то, чего доброго, нам придётся вытаскивать вас вместе с поломанной телегой из какой-нибудь канавы или снимать с дерева. Вот так-то!

Кнорц внимательно вглядывается в лица юношей. Его выбор падает на Занозу и Феликса Кабулке.

— Только смотрите, господа, не загоните лошадей.

Опасаясь, как бы заведующий хозяйством, чего доброго, не передумал, Заноза и Феликс спешат в конюшню. Мальчики рады. Не каждый день им доверяют лошадей. Они запрягают в тяжёлую телегу Петера и Пауля, двух рыжих жеребцов, которые специально выделены для интерната. Конюх наблюдает за каждым их движением.

— Вас учить нечего. Вы своё дело знаете, — говорит он.

— Ещё бы, герр Мельман, ведь мы не новички.

Действительно, Заноза и Феликс хорошо знают своё дело, Петер и Пауль — смирные лошадки. Правда, Петер иногда не прочь покапризничать, особенно если он заметит на дороге мотоцикл, но это не так уж страшно. Заноза садится на телегу. Феликс дёргает вожжи.

— Н-но, милые!

На току сегодня молотят рожь, и всех остальных учеников Кнорц посылает туда:

— Отправляйтесь во вторую бригаду. Давай-давай!

От деревни до тока около километра. Ученики бегут по просёлочной дороге. Рената сердится.

— Как несправедливо! Мальчишкам доверяют лошадей, а мы годны только для чёрной работы! — возмущается она. — Кнорц сам выдумал эти несчастные правила. Как будто девушки такие трусихи. Совсем недавно Я прочла где-то, что женщины ведут себя у зубных врачей гораздо храбрее мужчин. Вот вам, пожалуйста! Нет, мы не должны этого больше терпеть.

Лора берёт Ренату под руку:

— Ты не волнуйся. Недаром Кнорц старый холостяк! Он настоящий женоненавистник. Это сразу видно.

Девушки хихикают.

У тока стоит паровая машина, которая приводит в движение молотилку. Машина старинной конструкции — с безобразными колёсами и высоченной трубой. Факир уверяет, что так примерно выглядел первый паровоз. Машинист в замасленном комбинезоне влез на молотилку, чтобы почистить и смазать её. Проверив давление пара, он подбрасывает в топку несколько лопат угля. Из высокой трубы тянется грязноватый дым, ветер гонит его над полями.

Бригадир второй бригады, седой Кубале, расставляет по местам мужчин, женщин и молодёжь. Ренату он посылает развязывать снопы, остальные ученики, захватив длинные вилы, лезут на самый верх набитого снопами сарая. Кубале следит за тем, чтобы не упала лестница.

— Не валяй дурака! — кричит он Факиру, который, изображая Тарзана, быстро, словно обезьяна, лезет наверх.

Машинист проверил насос машины. Он вытирает о комбинезон свои замасленные руки:

— Всё в порядке! Берегись!

Раздаётся короткий, резкий свисток молотилки. Тяжело пыхтя, машина заработала. Она гремит, шипит, вздыхает. Широкий приводной ремень между паровиком и молотилкой приходит в движение.

Повидло ломает себе голову, соображая, сколько пар подошв можно выкроить из такого ремня.

Старый паровик работает всё быстрее. Молотилка гудит и шумит.

Рената развязывает первый сноп. Кубале смотрит на часы. Молотьба начинается.

Обмолоченная рожь сыплется в мешки. После того как мешок наполняется, Кубале проводит на двери сарая меловую черту. Соломы становится всё больше и больше. Взрослые и ребята работают не разгибая спины. Только машинист успевает время от времени отхлебнуть кофе. Чтобы он не остыл, машинист поставил бутылку с кофе на топку паровика. Молотилка грохочет. Вдруг Рози, работающая на самом верху, под крышей сарая, громко взвизгивает. Из снопа соломы, который она собиралась подать Лоре, выскочила мышь.

— Лови её, лови! — кричит Малыш.

Ветер врывается на ток и гонит мякину по сараю, пыль ест глаза. Рената почти ничего не видит. Но что поделаешь — ей непрерывно приходится развязывать сноп за снопом. Прожорливая молотилка, которая шумит там, внизу, у неё под ногами, требует всё новой пищи. Стоя позади машины, бригадир проверяет качество зерна, пересыпая его в руках.

— Добрый хлеб у нас будет, — говорит он с удовлетворением.

Из маленьких свинарников, которые стоят кучкой, как грибы на полянке, раздаётся многоголосый шум. Наступило время кормёжки, и все шестьсот свиней пришли в беспокойство. Даже самые жирные и ленивые вылезли из тёплых закутов и, визжа, тычутся взад и вперёд. Есть! Есть! Мокрые свиные морды нетерпеливо просовываются сквозь ограду. Едва заслышав звон вёдер, они хрюкают, с нетерпением дожидаясь своей очереди.

Али-баба, который начал обучаться уходу за животными в свинарнике, притаскивает корзины с мелко изрубленной ботвой. Он ловкими движениями наполняет корыта; многоголосый визг и хрюканье постепенно сменяются громким чавканьем и чмоканьем.

— Ну как, вкусно? Да?

Али-баба похлопывает толстую чушку по широкой спине. Потом он приготовляет пищу для поросят, замешивая на молоке муку грубого помола и картофельные очистки. Али-баба трудится на совесть. Его лицо раскраснелось от усердия. Готово! Али баба берёт вёдра, подзывает к себе своих питомцев и распределяет между ними еду. Поросята спешат на зов. Они окружают корыта, а некоторые из них залезают туда с ногами.

— Эй вы, не толкайтесь! — кричит им Али-баба. — Соблюдайте очередь. Цуцику ничего не достанется.

Цуцик, слабый маленький поросёнок, как неприкаянный бродит на тощих ножках вокруг своих более крепких сестёр и братьев, плотной стеной обступивших кормушки. Али-баба берёт его на руки. Поросёнок визжит и отчаянно барахтается. Али баба гладит Цуцика.

— Фу-ты ну-ты! Не бойся, я тебя не обижу.

Он относит поросёнка в пустой закут и ставит перед ним кормушку.

— Ну вот, теперь можешь лопать сколько влезет, не спеши, никто тебя не тронет…

Али-баба внимательно смотрит за тем, как Цуцик поглощает пищу, а потом, счастливый, идёт дальше. На ногах у Али-бабы высокие резиновые сапоги. Ходить в них неудобно: сапоги велики ему на целый номер. Раньше Али-баба надевал их только в слякоть, но теперь, когда его единственная пара ботинок разорвалась, приходится надевать сапоги каждый день. Босиком в октябре не очень-то походишь. На дворе слишком холодно.

Кормёжка окончилась. Али-баба чистит один из свинарников. Крытые соломой свинарники, расположенные на большой поляне позади двора имения, напоминают маленькую горную деревушку. Али-баба собирает навоз в кучу, обрызгав при этом все сапоги. Но Али-бабе это безразлично. Насвистывая и напевая, он так сильно размахивает метлой, что его широкие старые штопанные-перештопанные брюки, доставшиеся ему от отчима, надуваются, как парус, на ветру.

Хильдегард Мукке сидела в своей тесной канцелярии и смотрела в давно не мытое окно. При свете солнца оно казалось подслеповатым и грязным. «Посидишь здесь, и сама, того и гляди, покроешься пылью», — подумала она.

В последнее время Хильдегард Мукке очень недовольна собой: вместо того чтобы помогать людям, приходится заниматься канцелярской работой. Стоит ей только собраться в конюшню или на поле, как обязательно что-нибудь помешает: то ей надо составить какой-нибудь документ, то неожиданно нагрянет инструктор, не говоря уже о собраниях и заседаниях.

«Нет, так дальше продолжаться не может», — решила Мукке.

Она заперла ящики своего письменного стола, надела светло-зелёную куртку и большими шагами направилась через двор имения. Она дышала полной грудью, стараясь вобрать в лёгкие как можно больше свежего воздуха. «Как это приятно! Нужно подумать и о своём здоровье», — сказала она себе.

Хильдегард Мукке любила простоту в одежде; она не носила ни шляпы, ни платка, и осенний ветер свободно играл её волосами. Удобнее всего она чувствовала себя в спортивной куртке и длинных серых брюках.

Её путь проходил мимо свинарников. В них не было слышно ни визга, ни хрюканья. Сытые животные лениво грелись на солнце.

Али-баба насыпал в вычищенные свинарники свежую солому. Он заботливо и аккуратно укладывал её на полу ровным слоем.

Хильдегард Мукке замедлила шаги. Она заметила Али-бабу. «Странный парень, — подумала она. — Всегда одет, как последний бродяга. Почему он такой неряха? Может, у него в семье что-нибудь не в порядке?»

Али-баба и не подозревал, что за ним наблюдают. Напевая про себя, он втащил в свинарник ещё одну охапку соломы. Хильдегард Мукке радовалась его усердию. Она остановилась. Что это за парень? Не похоже, чтобы он был лентяй. Надо с ним поговорить. Она откашлялась.

— Ну, как дела? Как поживают наши свиньи? — спросила она.

Али-баба стряхнул с куртки прилипшие к ней соломинки. Он смущённо улыбнулся.

«Какие у него крепкие зубы!» — не без зависти подумала Хильдегард Мукке. Ей самой В последние годы частенько приходилось наведываться к зубному врачу…

Али-баба показал на племенную свинью, которая чесала спину о забор в противоположном конце свинарника.

— На следующей неделе она опоросится, — сказал он тоном специалиста. — Значит, у нас опять будет прирост.

— А вам, ребятам, прибавится работы, — ответила ему Мукке.

Но тут, запыхавшись, прибежала фрейлейн Лобеданц, машинистка из канцелярии.

— Фрау Мукке, вас зовут к телефону! Звонят из района. В одиннадцать часов заседание в Доме профсоюзов. Надо взять машину и немедленно ехать.

Хильдегард Мукке зажмурила глаза. Она с трудом удержалась от крепкого словца. Поколебавшись секунду, она подала Али-бабе руку:

— Очень жаль, я бы охотно ещё с тобой поболтала. Но отложить разговор — не значит отменить его. Итак, до следующего раза… Всего хорошего!

Она ушла. Али-баба растерянно посмотрел ей вслед. Он был очень удивлён.

«Фу-ты ну-ты! Ну и смешная же тётка эта Мукке! Если она интересуется свиньями, почему ей не пойти к зоотехнику? Наверно, этой Мукке просто скучно. Ну да, те, кто весь день сидит в конторе, ничего ведь не делают…»

Али-баба вернулся в свинарник и поделил оставшуюся солому.

Обеденный перерыв был в одиннадцать часов тридцать минут. Али-баба проголодался. Он пришёл в интернат на несколько минут раньше срока, наспех вымыл руки и, не переодеваясь, как был, отправился в столовую.

Резиновые сапоги Али-бабы были облеплены навозом, одежда пахла свинарником. Но Али-бабе это не мешало. Его нос привык к подобным ароматам.

Завтрак, гуляш с картошкой, был уже готов.

Фрау Хушке накрыла столы. На каждом из них стояли миска с картофелем и миска с гуляшом. Али-бабе осталось лишь положить еду на тарелку.

Он не заставил себя упрашивать и наложил в тарелку целую гору картофеля. Затем он погрузил разливательную ложку в миску с гуляшом. Соус был наверху, мясо — внизу. Али-баба не стал перемешивать гуляш: недрогнувшей рукой он выудил со дна всё мясо, только жирные кусочки бросил обратно в миску — жира он не любил, а от шпига его просто тошнило.

Хорошо приходить к обеду раньше всех. Али-баба внимательно осмотрел свою полную, с верхом, тарелку. Сегодня благодаря его расторопности у него на обед был не картофель с мясом, а мясо с картофелем.

К тому времени, когда ученики, посланные на молотьбу и вывозку навоза, явились в столовую, Али-баба от усердной еды даже вспотел.

— Приятного аппетита!

Али-баба, уплетавший за обе щёки, пробурчал в ответ что-то невразумительное. Пока Макки, Профессор, Малыш и Повидло рассаживались, он успел положить себе ещё одну порцию картофеля и полить её соусом.

— Ну и голодны же мы!

Все четверо вновь прибывших жадно набросились на оставшийся картофель и на соус без мяса.

Малыш потянул носом воздух.

— Здесь так пахнет, словно нам подали не гуляш из свинины, а живого поросёнка, — сказал он, искоса взглянув на Али-бабу.

— Фу-ты ну-ты… А чем плох живой поросёнок?

Али-баба выплюнул под стол попавший ему в рот перец. Его соседи отодвинулись.

Повидло помешивал гуляш разливательной ложкой. Единственное, что он обнаружил в миске, это несколько кусков жира.

— Мошенничество! — проворчал он разочарованно. — Тут нет ни крошки мяса, одна жижа!

Али-баба с жадностью проглотил последние куски мяса, лежавшие на его тарелке.

— Фу-ты ну-ты! — сказал он быстро, желая отвести от себя всякое подозрение. — Ишь, чего захотели — мяса! Вы что же думаете, на кухне едят одну картошку?

Теперь он был сыт. Он расстегнул верхнюю пуговицу брюк, перебрался на скамейку возле печки и закрыл глаза.

— Приятного аппетита! — В столовую вошла Инга Стефани.

Она тут же сморщила нос и, к удивлению присутствующих, несмотря на холодную погоду, раскрыла настежь окна.

— Чёрт знает, как у вас здесь пахнет! — сказала она.

В мгновение ока Али-баба сунул свои ноги в грязных сапогах под скамейку. Он притворился спящим, а десять минут спустя, когда он действительно уснул, обеденный перерыв уже закончился.

— Эй, вставай! Сегодня не воскресенье!

Спящего Али-бабу растолкала Рената, которая в тот день дежурила в столовой. Сейчас она вытирала столы.

Окончив работу, Али-баба стащил с себя вонючий комбинезон, а резиновые сапоги, не чистя, бросил под кровать. Потом, захватив мыло и полотенце, он отправился в душевую. Али-баба до тех пор полоскался в тёплой воде, пока его не прогнали ребята, вернувшиеся с молотьбы. Их лица были покрыты густым слоем пыли.

В душевой стало весьма оживлённо.

Карл Великий, как и надлежало столь высокой персоне, пользовался сразу двумя душами: горячим и холодным. Красный как рак, он перебегал из одной кабинки в другую. Его бросало то в жар, то в холод.

— Вы даже не представляете, как это полезно, — фыркая и отплёвываясь, поучал он смеющихся зрителей. — Затопек моется точно так же. Именно поэтому он и бегает так быстро.

Куниберт Мальке тоже стоит под холодным душем. Впрочем, не по собственной охоте: Повидло и Малыш всё время настойчиво толкают его под ледяную струю.

— Слышал, Профессор, как это полезно? — дразнят они его. — У тебя есть шанс превратиться из простого профессора в профессора Затопека.

Куниберт Мальке тяжело дышит. Он покрылся гусиной кожей и дрожит, как новорождённый щенок…

В душевой этажом выше, где мылись девочки, было не менее шумно. Рената только-только успела намылиться, как Стрекоза, Лора и остальные «русалки» подняли громкий крик. Вода в душе становилась всё холодней и холодней.

— Тёплой воды больше нет. Опять её разбазарили мальчишки! Безобразие! Никогда они не дают нам помыться по-человечески! — бранились девушки.

Душевая опустела.

Рената, покрытая хлопьями мыльной пены, продолжала стоять в своей кабинке. Глубоко втянув в себя воздух и вслух досчитав до трёх, она быстро открыла кран.

— Ай, ай, ай! — Струя ледяной воды обожгла девушку. Она заплясала на месте, прыгая с ноги на ногу.

Между тем Бритта, которая вымыла только лицо и руки, уютно свернулась калачиком на своей постели. Она читала старую, зачитанную до дыр книжку под названием «Сладкая тайна Фелициты». В ночном столике Бритты хранилось множество подобных книжонок. Забыв обо всём на свете, она листала страницу за страницей. В данный момент она читала о том, как семнадцатилетняя виконтесса фон и цу Экенлоэ готовилась к первому балу. «Фелицита протянула свою красивую, гладкую, как бархат, руку с тонкими пальцами к розовому тюлевому платью с широкой юбкой в больших воланах и, полная сладких предчувствий, коснулась его своим свежим и благородным лицом».

— Какое великолепие! — восторгалась Бритта. — Тюлевое платье в воланах!

О своих рваных чулках, которые вот уже три дня лежали на тумбочке и дожидались штопки, Бритта совершенно забыла.

В седьмой комнате назревал скандал. Заноза и Факир требовали, чтобы Али-баба немедленно отправился во двор и почистил там свои грязные сапоги, которые «благоухали» на всю комнату. Али-баба возражал: он только что принял горячий душ, а на улице холодно.

Карл Великий, приятно утомлённый после мытья по методу Затопека, сидел на своей кровати и курил сигарету.

— Эй, — заявил он грозно, — ты что, ждёшь специального приглашения?

— Фу-ты ну-ты! Я почищу сапоги, но попозже. Зачем такая спешка?

— Зачем тебе спешить? — как тигр рычал Факир. — Ведь ты вырос в свинарнике. Но не воображай, что мы весь вечер будем терпеть это!

Заноза, усевшийся за письменный стол с книгами и тетрадями, чтобы приготовить уроки, угрожающе взмахнул линейкой.

— Послушай, Али-баба, — заявил он, — то, что ты дурак, нас не касается, но дерзить себе мы не позволим. У нас не детский сад, и, если ты не будешь вести, себя как следует, мы тебе покажем. Смотри! Хочешь ты этого или нет, мы тебя воспитаем, Для того тебя фрейлейн Стефани сюда прислала.

Али-баба скорчил гримасу. Затем он вытащил из-под кровати сапоги и начал соскребать с них грязь перочинным ножиком.

Это был прямой вызов! Заноза стукнул линейкой по столу.

Карл Великий, который, лёжа на кровати, пускал вверх колечки дыма, грозно поглядел на Али-бабу сквозь очки.

— Эй! Заноза, Факир, дети мои, — поучал он своих товарищей, — не позволяйте ему грубить.

Сам Карл Венцель был слишком ленив, чтобы подняться, — ведь он так удобно устроился, — а кроме того, он был староста комнаты.

— Мы должны воспитать в Али-бабе уважение к старшим, — продолжал Карл. — Дайте ему разочка два! Разомните ему кости как следует.

Бросив учебники и тетради. Заноза поспешил на помощь Факиру, который сцепился на полу с Али-бабой.

Али-баба сопротивлялся до последней возможности, но потом Заноза схватил его за ноги, а Факир всей своей тяжестью навалился на его руки.

— Ну, как дела? Узнал, где раки зимуют?

Лицо Али-бабы едва заметно дрогнуло. Ему было очень больно, но он стиснул зубы и промолчал. Нет, нет, он не закричит ни за что!

Карл Великий чувствовал себя обманутым. Он уже втихомолку радовался, ожидая услышать громкие вопли Али-бабы.

— Не так робко! Жмите крепче, тяните его за ноги! — кричал он.

Его слова возымели действие. Подручные палача старались вовсю. Они мяли, давили, тузили, колотили, дубасили и щипали свою жертву.

— Ну как, довольно? Сдаёшься? Проси прощения!.. Ну!

Али-баба крепко сжал зубы и не издал ни звука. Он был терпелив — отчим достаточно приучил его к побоям.

Факир и Заноза продолжали «перевоспитание» Али-бабы. Они стонали от напряжения, их силы подходили к концу.

В вестибюле зазвонил звонок. Карл Великий поднялся, чтобы идти ужинать. Заноза и Факир прекратили «массаж».

Али-баба как ни в чём не бывало вскочил на ноги. Показав ребятам язык, он проскользнул за дверь, прежде чем Заноза успел запустить в него линейкой.

— Какая дрянь! Но терпение у него есть. Твёрд как камень!

Факир вытирал пот, Заноза приводил в порядок свою растрепавшуюся шевелюру.

— Ничего! Будет время — мы с ним справимся. Это логично, — пророчествовал Карл Великий.

Они вышли из комнаты. По дороге Факир споткнулся о грязные резиновые сапоги Али-бабы, которые по-прежнему валялись посреди комнаты. Он поднял их, отнёс в туалетную комнату и после этого тоже спустился в столовую.

Али-баба по-прежнему сидит за отдельным столиком в коридоре. «Массаж» вызвал у него жажду. Он пьёт чай, две большие чашки подряд. Ребята один за другим пробегают мимо него в столовую, но Али-баба их не замечает. Последней спускается с лестницы Рената. Она только что спешно дописала письмо к сестрёнке; по дороге она опускает его в почтовый ящик, который висит тут же, в коридоре.

В столовой воцаряется тишина. Али-баба осматривает свою порцию. На ужин горячего не полагается.

На тарелке лежат пятнадцать граммов масла, а вокруг него аппетитно разложены три ломтика колбасы, кусочек сыра и кусок шпига. Всему этому Хорст Эппке предпочёл бы полную тарелку картошки с подливкой. Это куда сытнее. Он берётся за хлеб, просит у фрау Хушке горчицу. Тарелка пустеет. Колбаса, масло и сыр исчезают, но сало остаётся лежать. Брр!.. Али-бабу передёргивает. Он не переносит ничего жирного. Что же делать с салом? Кому его отдать? Может быть, Малышу или…

Из столовой выходит Макки, размахивая пустым чайником.

— Ну что, деточка, поболтать не с кем? — дразнит он Али-бабу, пока фрау Хушке наливает на кухне чайник.

Али-баба делает вид, что он не слышит. Тут за чаем приходит Стрекоза. Она стоит у двери в кухню и насмешливо смотрит на Али-бабу.

— Фрау Хушке, не высовывайтесь из кухни: Али-баба ест горчицу и может вас обрызгать, — хихикает Стрекоза и, схватив полный чайник, убегает обратно в столовую.

— Глупая болтушка! — Али-баба чуть не захлебнулся чаем.

Он рассержен. Хороши товарищи! Тьфу, черти! Нет, сала они от него не дождутся. Лучше отдать его кошке…

А вот кстати и толстый интернатский кот Петер. Мягко ступая, он скользит по коридору. Али-баба показывает Петеру сало и подзывает его к себе:

— Кис-кис-кис!

Выгнув спину дугой, Петер неохотно обнюхивает сало. «Покорно благодарю!» Всего лишь десять минут назад Петер поймал в сарае жирную мышь и поужинал. Он сыт по горло. Гордо поглядывая по сторонам, кот направляется в тёплую кухню, а сало остаётся лежать на том же месте, куда его бросил Али-баба.

«Глупое животное! — Али-баба поднимает с пола отвергнутое лакомство. — Я просто оставлю шпиг на тарелке», — решает он.

Однако его мучают сомнения. Фрау Хушке может подумать, что он начал привередничать и в следующий раз, когда будет пудинг, нарочно не даст ему добавки. Нет! С поварихой портить отношения не следует. Ни в коем случае…

Взгляд Али-бабы случайно падает на почтовый ящик, который висит на стене рядом с доской для объявлений.

Ого, теперь он знает, как проще всего избавиться от сала!

Али-баба искоса смотрит в сторону кухни. Обстановка складывается благоприятно: фрау Хушке стоит спиной к нему, у шкафа с посудой. Недолго думая Али-баба на цыпочках прокрадывается к ящику. Вот и всё! Наконец-то он разделался с салом.

Хорст Эппке хохочет от всего сердца. То-то удивится фрейлейн Стефани, когда раскроет завтра утром почтовый ящик! Интересно было бы поглядеть на неё.

День ещё не кончился. После ужина по вторникам в интернате проводятся занятия кружка арифметики. Ученики, которые за время своего пребывания в школе не успели выучить таблицу умножения, понять десятичные дроби и теорему Пифагора, имеют возможность наверстать в интернате упущенное. Кружок ведёт учитель герр Фюрст, который работает в ближайшем окружном городе и раз в неделю приходит в народное имение.

— Друзья, — предупреждает ребят Инга Стефани, — смотрите, чтобы никто из тех, кто хромает по арифметике, не улёгся в постель. Я их всё равно вытащу. Будьте довольны, что с вами занимаются дополнительно, а то вы потом не сможете подсчитать урожай на своих полях.

Заведующая позаботилась о том, чтобы столовую подготовили к занятиям. Ребята переставили столы и стулья и принесли большую доску.

— Только не спите, — предупреждает Инга Стефани.

Фюрст, небольшого роста человек с круглым женским лицом, повторяет вычисление площадей. Крошащимся мелком он чертит на доске равносторонний треугольник.

— Треугольник — это часть плоскости, ограниченная тремя сторонами, — говорит учитель своим ровным, громким голосом. — Сумма сторон треугольника равна А плюс В плюс С. Поняли?

В столовой стало тихо. От натопленной печи идёт приятное тепло; учеников клонит ко сну. Одна Рози ещё следит за объяснением учителя. Остальные клюют носом. Малыш вот-вот закроет глаза и задремлет. «Жаль, что я по вечерам так устаю», — думает он.

Фюрст начал рассказывать о признаках равенства, треугольников.

Али-баба зевает во весь рот. То, что в равных треугольниках соответственные углы и стороны равны, его абсолютно не интересует. Сейчас он мечтает только о своей кровати.

«Фу-ты ну-ты! Как долго болтает этот парень! Небось получает почасовую оплату».

Али-баба шаркает ногами. Он знает, что учитель не любит, когда ему мешают. Нарушителей порядка он быстро выгоняет проветриться. «Вот и прекрасно, — соображает Али-баба. — Если Фюрст вышвырнет меня за дверь, я могу пойти спать. Будем надеяться, что я скоро вылечу».

Фюрст, который в это время чертит на доске треугольник, оборачивается к нарушителю тишины.

— Сиди спокойно, — говорит он. — Муравьи тебя кусают, что ли?

И учитель продолжает чертить.

Да! Ничего не вышло! Некоторое время Али-баба сидит спокойно. Потом ему приходит в голову новая блестящая мысль. Он складывает на груди руки, опускает голову и, закрыв глаза, начинает храпеть всё громче и громче.

В столовой заскрипели стулья. Даже Малыш и тот развеселился. Все улыбаются и, подталкивая друг друга локтями, с нетерпением ожидают дальнейших событий. Али-баба продолжает храпеть, как морж.

Фюрст, который по-прежнему стоит у доски, сломал мел.

— Кто хочет остаться дураком, может идти спать, — говорит он раздражённо.

Широко шагая, Фюрст устремляется к Али-бабе:

— Убирайся вон, невежа!

Али-баба протирает глаза. Он притворяется обиженным:

— Герр Фюрст, вы не имеете права так говорить — у меня сонная болезнь.

С этими словами Хорст Эппке быстро ретируется из столовой.

— Ну и дурень! — ворчит Фюрст, снова подходя к доске.

Урок продолжается. Но Малыш уже больше ничего не видит и не слышит.

Обитатели седьмой комнаты — Карл Великий, Заноза и Факир — уже улеглись. Карл Великий ещё читает. Заноза и Факир залезли с головой под одеяла. На улице дует сильный норд-ост. Через оконные щели ветер проникает в дом. Но господа из седьмой комнаты опять поленились протопить печку.

Заноза вспоминает о своём разговоре с Бриттой. Она рассказала ему, что в имении снова был случай панариция.

«Удивительно! — думает Заноза. — Химия так далеко ушла вперёд, в лабораториях изготовляют такие чудесные препараты, почему же ещё не нашли средства против панариция? Какого-нибудь противоядия или сыворотки, которые бы излечивали больных животных».

Он говорит об этом Факиру.

— Знаешь, — отвечает тот, — надо пустить в коровник какой-нибудь газ… и выкурить этих микробов, как выкуривают клопов.

— Прекрасная идея! — насмехается Заноза. — Нельзя же «выкуривать» газом коров. Самый крепкий бык и тот не выдержит такого лечения.

Факир молчит. Ему лень думать.

Заноза позабыл про свою усталость.

— Знаешь что, — говорит он. — Я бы с удовольствием изобрёл средство против панариция. Жаль, что мы так мало знаем о микробах.

Карл Великий, насмешливо улыбаясь, откладывает в сторону свой учебник по устройству парников.

— Дитя моё, — говорит он Занозе, — от твоих разговоров у меня башка гудит. Не будь смешным. О чём, скажи на милость, ты заботишься? Разве это твои коровы? Кроме того, есть болезни, против которых мы бессильны.

— Ты хочешь сказать — пока ещё бессильны, — возражает ему рассерженный Заноза. — Наука не стоит на месте. Нашли же наконец средства против ящура и сибирской язвы, почему бы не открыть в скором времени средство против панариция?

Карл Великий лениво зевает.

— Вольному воля, — говорит он. — Можешь открывать, если ты так умён. Мне это совершенно безразлично. Я, слава богу, садовник. Меня ваши хромые коровы не интересуют.

Заноза молчит. Карл Великий иногда ужасно его раздражает. Этот Карл — настоящий болван, он ни о чём не хочет знать, кроме дурацких клумб и цветников!..

Успешно закончив свой номер под названием «сольный храп», Али-баба вернулся к себе и комнату. Быстро раздевшись и побросав все вещи в шкаф, он стелет себе постель. Кальсоны, которые он носит уже три недели, Али-баба не снимает. В кровати холодно. Прямо поверх нижнего белья он надевает ночную рубашку.

Факир из-под одеяла зоркими, как у рыси, глазами следит за всеми движениями Али-бабы.

— Эй, ты! Мы не на Северном полюсе! — кричит он. — Снимай кальсоны!

— Эй ты, сосулька! — говорит Заноза. — Так ты в один прекрасный день ляжешь в кровать в ушанке и в перчатках.

— Раздевайся поскорей! — командует Карл Великий.

Но Али-баба временами туг на ухо. Накрывшись одеялом, он поворачивается спиной к соседям.

— Спокойной ночи! — кричит он упрямо.

Заноза и Факир в мгновение ока выскакивают из кроватей. Али-баба защищается, он брыкается как одержимый. Оба нападающих наваливаются на него. Кровать трещит, одеяло летит на пол. Али-баба вонзает зубы в руку Занозы. Но уже поздно. Факир прижимает его грудь коленкой:

— Раздевайся! Али-баба задыхается.

— Нет, нет и нет! — повторяет он упрямо.

— Чего с ним разговаривать! — подзуживает мальчиков Карл Великий, лёжа в своей тёплой кровати. — Разве вы не видите — ему хочется, чтобы его немножко поразмяли!

— Минутку. Я знаю кое-что получше…

Факир достаёт из своего шкафчика платяную щётку. Надо пощекотать этому дурню пятки.

Али-баба извивается. Он ужасно боится щекотки. Его ноги начинают вздрагивать раньше, чем к ним прикоснулась щётка. Это дешёвая щётка; щетина у неё грубая и колючая. Факир усиленно обрабатывает этой, щёткой пятки Али-бабы.

— Ай-ай-ай! — пищит Али-баба.

Карл Великий в восторге.

— Сильнее, сильнее! — кричит он.

И Факир работает на совесть. Он нежно и мягко проводит щёткой по подошвам. Вверх — вниз, вверх — вниз.

Али-баба ловит ртом воздух. Его глаза наполняются слезами. От смеха у него всё болит. Он уже не в силах больше терпеть.

Теперь Факир обрабатывает щёткой пальцы ног. Али-баба судорожно вырывается.

— Ну как, разденешься ты или нет? — спрашивает его Заноза.

Факир продолжает спокойно работать щёткой.

— Да-а-а-а-а-а! — кричит Али-баба.

— А сапоги будешь чистить во дворе?

— Да-а-а-а-а-а!

— Поклянись, что ты каждый день будешь добровольно топить у нас в комнате печку, — пользуясь случаем, требует Карл Великий.

Али-баба согласен и на это, его сопротивление сломлено.

— Ну, вот видишь, надо было соглашаться сразу.

Заноза и Факир исполняют победный танец. Их ночные рубашки развеваются.

Обессиленный Али-баба незаметно раздевается и приводит в порядок развороченную постель.

— Великолепная вещичка! — говорит Факир, рассматривая щётку. — Теперь у нас всегда будет тепло в комнате. Как это приятно!

Факир нежно поглаживает щётку, будто это бесценное сокровище. Заноза с чувством удовлетворения бросается на кровать.

— Чудесно! — говорит он. — Мы на правильном пути. Эту процедуру со щёткой надо повторять ежедневно. Не пройдёт и месяца, как наш Али-баба станет пай-мальчиком.

Кровать Хорста Эппке скрипит. Он молча накрывается одеялом.

Наверху, в «Ласточкином гнезде», ещё шумно. Под руководством Бритты девушки представляют в лицах «Сладкую тайну Фелициты». Накинув на плечи простыню, Бритта изображает виконтессу в бальном наряде. Лора, которая играет камеристку, вертится вокруг своей госпожи.

— Мадемуазель, — говорит она озабоченно, — ваши перлоны плохо лежат.

— Не перлоны, а перлон, — поправляет её Стрекоза.

Стрекоза любит участвовать во всяких представлениях. На этот раз она играет пламенного поклонника виконтессы — барона Адомара фон Хагештольца. По возможности изменив голос, Стрекоза объясняется Бритте в любви. Буква «р» звучит в устах «барона», как раскаты грома.

— Прриди ко мне в мой дворрец! — декламирует Стрекоза. — За моей терррасой находится сад в шестнадцать моррргенов!

Рената лежит на кровати лицом вниз. Она читает книжку и не обращает на представление никакого внимания. Бриттин спектакль ей не мешает. Она заткнула уши пальцами и целиком поглощена своей Дите.

Уже без пяти десять…

В печке у Инги Стефани потрескивает огонь. Горит настольная лампа. Её мягкий свет падает на письменный стол, где по-прежнему лежит незаполненная анкета. Инга Стефани задумалась. Поступать ли ей на курсы или раз и навсегда распрощаться с интернатом? Этого она никак не может решить. Её взгляд упал на часы. Через несколько минут отбой. Инга Стефани встала. В интернате ещё шумно, и ей пора укладывать своих питомцев. И голос Инги Стефани снова раздаётся на всех этажах:

— Друзья, поторапливайтесь!