Тамара Синявская: «Лучше уйти со сцены на полгода раньше, чем на один день позже»
В детстве она мечтала стать учителем или врачом и выключала радиоприемник, когда звучала опера. Но судьба была предопределена. Ее называли девочкой, которая поет, и она стала Народной артисткой СССР. Редкий по красоте голос, прекрасная внешность, уникальные актерские данные, а еще страстная любовь к жизни, природе и музыке. Она – возлюбленная кумира миллионов женщин, бриллиант в короне Большого театра. Она – Тамара Синявская.
Тамара Ильинична Синявская родилась в Москве. В 1964 году окончила Музыкальное училище при Московской государственной консерватории имени П.И. Чайковского (педагоги Л. Маркова и О. Померанцева), в 1970 году – факультет актеров музыкальной комедии (класс Д. Белявской) Государственного института театрального искусства имени А.В. Луначарского (ныне Российская академия театрального искусства). В 1964 году стала стажером, в 1965-м – солисткой оперной труппы Большого театра. В 1973–1974 годах стажировалась в школе «Ла Скала» в Милане.
Репертуар
В ее репертуар в Большом театре вошли следующие партии:
Паж («Риголетто» Дж. Верди);
Дуняша, Любаша («Царская невеста» Н. Римского-Корсакова);
Ольга («Евгений Онегин» П. Чайковского);
Флора («Травиата» Дж. Верди);
Наташа, Графиня («Октябрь» В. Мурадели);
Цыганка Матреша, Мавра Кузьминична, Соня, Элен Безухова («Война и мир» С. Прокофьева);
Ратмир («Руслан и Людмила» М. Глинки);
Оберон («Сон в летнюю ночь» Б. Бриттена);
Кончаковна («Князь Игорь » А. Бородина);
Полина («Пиковая дама» П. Чайковского);
Алконост («Сказание о невидимом граде Китеже и деве Февронии»
И. Римского-Корсакова);
Кэт («Чио-Чио-сан» Дж. Пуччини);
Федор («Борис Годунов» М. Мусоргского);
Ваня («Иван Сусанин » М. Глинки);
Жена комиссара («Неизвестный солдат» К. Молчанова);
Комиссар («Оптимистическая трагедия » А. Холминова);
Фрося («Семен Котко» С. Прокофьева);
Надежда («Псковитянка» И. Римского-Корсакова);
Любава («Садко» И. Римского-Корсакова);
Марина Мнишек («Борис Годунов » М. Мусоргского);
Мадемуазель Бланш («Игрок» С. Прокофьева) – первая исполнительница в России;
Женя Комелькова («Зори здесь тихие » К. Молчанова);
Княгиня («Русалка» А. Даргомыжского);
Лаура («Каменный гость» А. Даргомыжского);
Кармен («Кармен» Ж. Бизе);
Ульрика («Бал-маскарад» Дж. Верди);
Марфа («Хованщина» М. Мусоргского);
Азучена («Трубадур» Дж. Верди);
Клавдия («Повесть о настоящем человеке» С. Прокофьева);
Морена («Млада» И. Римского-Корсакова);
– Тамара Ильинична, вы часто выступали за рубежом. Какой театр вам нравится больше всего?
– Я пела во многих театрах мира… Говорю вам честно и совершенно объективно: самый любимый, самый «страшный», самый родной – это Большой театр, театр, на сцене которого я родилась как певица и как актриса. В 21 год я вступила на сцену этого театра и с тех пор это мой родной дом. Но, конечно же, «страшнее» всего петь на своей родной сцене – сцене Большого театра. Нет пророка в своем отечестве…
– Что вам больше по душе – большие спектакли или сольные концерты?
– Вы знаете, тут я не могу отдать чему-то предпочтение. У меня абсолютно равноценное отношение и к тому и к другому. Что значит большие, маленькие? Есть небольшие роли – допустим, я занята только в одной картине, например в спектакле «Каменный гость», или в двух картинах в «Евгении Онегине». Но есть огромные спектакли: «Кармен» – на сцене от и до, «Трубадур» – от и до, «Хованщина» и так далее. Каждый спектакль длится где-то порядка четырех часов. Но это не значит, что ты все время поешь – твой образ проходит сквозь весь спектакль, и ты обязана находиться в этом состоянии. Голосовая нагрузка, видимо, не такая интенсивная, если сравнивать с нагрузкой сольного концерта, но общая эмоциональная нагрузка, пожалуй, более мощная, и потом, рядом с тобой певцы, обладающие не менее прекрасными голосами и замечательными драматическими талантами. Естественно, рядом с ними нельзя выглядеть хуже. Конечно, каждый занимает свое место, но все равно это своего рода соревнование, несмотря на то, что все мы в одном ансамбле.
Когда ты находишься на сцене камерного зала и поешь сольный концерт, который состоит из двух отделений, и третий «на бис», что называется, тогда нагрузка и голосовая, и эмоциональная в миллион раз больше, но там ты сама себе хозяйка. Если ты поешь «под рояль», значит, ты хозяйка всему тому, что происходит на сцене. А если ты поешь с оркестром, тогда уже иное чувство – вроде как у тебя есть тыл за спиной. Понимаете? И хотя все это разные жанры, я люблю петь и с оркестром, и «под рояль», и с органом. И очень люблю находиться на сцене в условиях драматического театра, то бишь оперы, поэтому я не могу сказать, что мне больше нравится. Это все равно что спрашивать, что вам больше нравится, солнце или дождь? Мне и то и другое необходимо.
– Иначе говоря, это неотъемлемая часть профессии?
– Несомненно! Для меня – да, но это не для всех. Одним сольные концерты даже в голову не приходит петь, но это, простите за нескромность, и не всем дано. В сольных концертах ты должна быть не только певицей, владеющей техникой, но в еще большей степени – актрисой. Актрисой, которая способна удерживать внимание слушателей и зрителей на протяжении двух часов в произведениях разных композиторов. Тебе дается всего две-три минуты, иногда значительно больше, например «Варвара» Щедрина идет по времени восемь минут. За восемь минут я должна ввести слушателей мир этой женщины. А у меня в программах был и Ратмир – это 12 минут пения. Вы представляете? А есть миниатюрки, например «Хабанера» из Кармен идет всего три с половиной минуты. И в каждом произведении нужно сразу войти в образ, создать настроение, «прожить» там заманить в это состояние зрителей-слушателей, чтобы они вместе с тобой попереживали, и… выйти за время аплодисментов из этого образа, вернее, постараться выйти, потому что почти сразу же зазвучит другая музыка, начнется другая история. А мне от природы дан голос такой, который предполагает исполнение и женского, и мужского, и мальчикового, и подросткового репертуара, то есть меццо-сопрано с контральтовым уклоном. В сольных концертах мне приходилось исполнять и того же самого Ваню или Ратмира, и после этого – Марфу или Кармен. Понимаете, это огромный, огромный диапазон, но голос – это данность, а не моя заслуга.
– Это врожденное в большей степени?
– Скорее от Бога, а уж потом, как говорится, от «папы с мамой». А я сейчас говорю о диапазоне чувств, о том, что надо прожить 12 минут в состоянии молодого хазарского хана Ратмира, а потом почти мгновенно предстать в образе обольстительной Кармен.
Гастроли
В 1972 году принимала участие в спектакле Московского государственного академического камерного музыкального театра под руководством Б. Покровского «Не только любовь» Р. Щедрина (партия Варвары Васильевны).
1973–1974 годы – проходила стажировку в миланском театре «Ла Скала». Много выступает за рубежом. Участница музыкального фестиваля «Варненское лето» (Болгария). Выступала в спектаклях оперных театров Франции, Испании, Италии, Бельгии, США, Австралии и других стран мира. Гастролировала с концертами в Японии и Южной Корее. Некоторые партии из ее обширного репертуара впервые были исполнены за рубежом: Лель в «Снегурочке» И. Римского-Корсакова (Париж, концертное исполнение); Азучена («Трубадур») и Ульрика («Бал-маскарад») в операх Дж. Верди (Чехословакия, Болгария), а также Кармен (Турция и Франция). В Германии и во Франции с большим успехом пела произведения Р. Вагнера, в Венской государственной опере была участницей постановки оперы «Война и мир» С. Прокофьева (партия Ахросимовой).
Ведет обширную концертную деятельность, с сольными концертами выступала в крупнейших концертных залах России и за рубежом, в том числе в Большом зале Московской консерватории, Концертном зале имени П.И. Чайковского, Большом зале филармонии и
Государственной академической капелле в Санкт-Петербурге, Концертгебау в Амстердаме.
В концертном репертуаре певицы сложнейшие произведения С. Прокофьева, П. Чайковского, «Испанский цикл» М. де Фалья и других композиторов, оперные арии, романсы, произведения старых мастеров в сопровождении органа. Интересно выступает в жанре вокального дуэта (с мужем Муслимом Магомаевым). Плодотворно сотрудничала с Евгением Светлановым, выступала со многими выдающимися дирижерами, среди которых Бернард Хайтинг, Риккардо Шайи, Геннадий Рождественский, Валерий Гергиев, Мстислав Ростропович, Владимир Спиваков…
– Как этого добиться?
– Нужно много репетировать, но главное, конечно, дарование.
– Я правильно понимаю, это редкая особенность – такой широкий диапазон голоса?
– У меня действительно достаточно большой диапазон голоса, по крайней мере, необходимые две с половиной октавы для оперного певца, как у вас говорят, в наличии. К сожалению, сейчас я уже не пою сольных концертов. Распался наш союз с замечательной моей партнершей – пианисткой, концертмейстером Большого театра Лией Могилевской. Много лет мы с ней музицировали, много гастролировали с разнообразными сольными программами по всему бывшему Советскому Союзу, несметное количество сольных концертов было спето практически по всему миру. Десять лет назад Лия Могилевская уехала по семейным обстоятельствам на ПМЖ в Америку. С тех пор настоящего ансамбля «певица – пианист» мне создать так и не удалось, по многим причинам. Во-первых, это создается годами. Необходима также так называемая человеческая совместимость… В общем, по большому счету, не так все просто, и двумя словами это не обозначить. И вообще, это сугубо профессиональная тема.
– Расскажите о лучшем моменте в вашей карьере.
– В карьере? Вы знаете, во-первых, я себя со стороны не могу рассматривать. И когда говорят «скромно» – «мое творчество, моя карьера», для меня это, мягко говоря, не совсем понятно. Это слова не из моего лексикона. И не из моей жизни.
– Я тогда спрошу иначе. Лучший момент, с вашей точки зрения и с точки зрения окружающих. Например, вы считаете, что некое произведение – это вершина, пик, а критики или люди, которым вы доверяете, считают, что это не самое лучшее ваше выступление, а лучшим называют то, что вы не считаете своей удачей. Расскажите об этом, именно с двух точек зрения.
– Я могу говорить только со своей точки зрения.
– Тогда со своей.
– Очень много было моментов в моей жизни, когда кругом все говорили, что это потрясающе! Очень много. Это, во-первых, все конкурсы, которые я прошла. Три международных: Болгария – золотая медаль; Бельгия – Гран-при и специальная премия королевы Бельгии; Конкурс Чайковского – золотая медаль. В тот момент, когда я пришла в Большой театр, будучи почти ребенком, со стороны говорили: «Браво, молодец, просто здорово!» И ни разу не ощутила, что вот это и есть вершина, Олимп. Никогда и ни разу. Единственный раз я поймала себя на мысли, что хорошо бы остановить мгновение счастья. И произошло это, когда я пела свой любимый спектакль «Царская невеста», посвященный столетию Марии Петровны Максаковой, партию Любаши. Как оказалось, последний на сцене Большого театра. Зал стоя аплодировал, кричал «спасибо», долго-долго не расходились. Это мгновение мне все-таки удалось зафиксировать.
– Это какой год?
– Это было почти пять лет тому назад, вот тогда я, видимо, и прощалась с театром.
– Но тогда еще никто не знал?
– Никто не знал. Я сама не знала. Но, видно, где-то в подсознании было, что вот на этой хорошей, красивой, так сказать, вершине надо уйти. Но я ничего не говорила об этом никому.
– То есть вы официально не ушли?
– А я пыталась уйти из театра официально, но меня заманивают то одним предложением, то другим – «Ну, может быть, ты споешь спектакль?» Мне это очень приятно, потому что было бы хуже обратное, если бы я в глазах коллег читала немой вопрос «Ну когда же ты уйдешь?» Многие уходили с предложением «Подайте заявление об уходе» или «Вам придется уйти». Это убийство моральное и практически физическое. А вот я каким-то образом зафиксировала этот момент, когда меня еще желают видеть и слышать. Для себя я решила, что больше не буду петь на родной сцене, тем более что Мой театр закрылся. На сцене того театра, который сейчас называют Большим театром, я не пела ни разу, не заключала с ним «контракт своей жизни». Поэтому и не страдаю. Я рассталась с тем Большим театром, который в данный момент тоже находится в «отпуске», может быть бессрочном, как и я. (Смеется.)
– Вы говорите, что лучше, когда человек ушел и ему поступают предложения, нежели наоборот. Если человек лучший, ему никогда не скажут, что он должен уйти?
– А возрастной ценз вас никогда не волновал?
– Нет, меня волнует, но если человек лучший, если он в состоянии работать? Хотя я согласен, в оперном искусстве возраст имеет значение.
– И очень большое.
– У человека должны быть мозги, он должен понимать, когда ему лучше уйти.
– Ну, вы уж очень большие, так сказать, дивиденды выдаете людям поющим, танцующим, играющим…
– Почему?
– Должна признать, это не частое совпадение, если бы так было – было бы замечательно. Я ничего плохого не хочу сказать ни о певцах, ни о танцорах, ни о людях, которые вообще на сцене находятся, но, как правило, эти люди более талантливы и более даровиты именно в своей узкой профессии. А что касается всего остального, это уже как Боженька распорядится. Не всегда совпадает «мудрость», мягко говоря, с тем, что тебе Бог подарил. Поэтому объективно себя оценить, к сожалению, не каждый сможет. Хорошо, если рядом с тобой находится человек, который может тебе вовремя подсказать, что пора уйти, да так, чтобы многие пожалели о том, что ты уходишь, а не наоборот.
– Правильно ли я понял – лучше уйти не на самом пике, а чуть раньше, как сделали вы, когда еще есть перспектива, есть большие ожидания, есть возможность для дальнейшего роста? Ну а вдруг человек в такой момент ушел, но, возможно, остановился на полпути к вершине, не достиг самого верха, потому что никто не знает, где этот верх. Лучше уйти раньше, чем позже?
– Я на 100 % за эту гипотезу, если можно так сказать. Например, как очень немногие из моих коллег, могу себе присвоить такую фразу: «Лучше уйти на полгода раньше, чем на один день позже». Потому что с этого дня и начинается незаметное, но все-таки отступление.
– То есть лучше остаться в памяти людей…
– Молодой и красивой, голосистой и талантливой, чем вызывать жалость, сочувствие и досаду: «Как жаль, такая была певица, а сейчас… Лучше бы не выходила». Нет, это не для меня. Всю жизнь я очень щепетильно относилась к своей вокальной репутации (и не только вокальной). Как только я почувствовала, что кому-то из профессиональных людей станут заметны вокальные погрешности, насторожилась.
– Именно из профессиональных людей?
– Да, потому что просто слушатели, почитатели, поклонники до сих пор не понимают, почему я почти нигде не пою. Сама себе я цену знаю, знаю очень хорошо, видимо, очень высокую планку подняла сразу. И привыкла к первым местам. Чуть-чуть избаловалась, на второе место не хочу! (Смеется.)
– Но это нормально, мне кажется, это нормальное чувство любого человека.
– Тем не менее я, пожалуй, одна из немногих в Большом театре пропела почти 40 лет – для ровного счета не хватает одного года. Понимаете, до моего собственного счета. Я могла бы до сих пор там находиться и петь какой-то определенный репертуар, и, пожалуй, одна из немногих я не смогла и не захотела перейти ни на маленькие партии, ни на возрастные роли.
– Да, лучше уйти звездой!
– Правильно! Только звездой я никогда себя не считала и считать не буду. Я не люблю это слово, не уважаю— обесценилось.
– Я неправильно сказал…
– Нет, вы правильно сказали, вы сказали так, как говорят все.
– Одна из лучших. Мне тоже слово «звезда» не нравится.
– Однажды кто-то из критиков очень красиво сказал (я цитирую): «Тамара Синявская – это один из бриллиантов в короне Большого театра». Так вот, на это место я согласна! Нескромно, но тем не менее. (Улыбается.)
– Вот и получается – одна из лучших.
– Это уже не мне судить.
– Так люди все-таки дали оценку.
– Конечно же, люди.
– А для вас все же что на первом месте? Мнение профессионалов, тех, кто знает все до тонкостей, или оценка людей, для которых вы поете?
– Вы знаете, в разные моменты жизни по-разному. Если я на конкурсе пою, то профессионалы. Если для публики, то она главная. На конкурсе, конечно, важнее всего мнение профи, с этим не поспоришь.
– Я вот что хотел бы понять. Допустим, писатель написал книгу. Профессионал утверждает, что слабая, неудачная, плохая книжка получилась, а народ зачитывается. Если перенести эту ситуацию на ваше искусство, то что для вас имеет большее значение?
– Представьте себе театр: режиссер поставил спектакль, на тебя поставил, поставили потрясающе, идет прогон, смотрят тебя твои коллеги, они просто в восторге, а публика – «мертвая»! Так что лучше?
– Я согласен, потому что в конечном счете это все для людей.
– Конечный итог нужен, а профессиональная оценка – это этап, который надо пройти прежде, чем вынести спектакль на суд зрителя.
– Нужно получить некий пропуск, входной билет?
– Совершенно верно, обязательно! Потому что в результате ты должен отдать сердце свое не тем, кто сидит в жюри (хотя они тоже люди), а тем, кто заполнил зал! Не хочется повторять избитую фразу «Я пою для людей», но это из глубины души…
– Я не считаю ее избитой.
– Ее употребляют очень многие, то и дело слышишь: «Мое творчество, моя карьера, для людей пою». Господи! Если люди в тебе нуждаются, они к тебе придут и в клуб завода «Красная косынка».
– Да, я согласен! Ваш рабочий день, когда вы активно занимались своей профессией, как складывался? Насколько день был заполнен репетициями, тренировками и так далее?
– Вы знаете, что в любом случае «тренировок» у нас нет. У нас есть только репетиции и уроки. Уроки, которые даются для встречи с концерт-мейс-терами, дирижерами, для разучивания партий и повтора этих партий. Если есть постановка нового спектакля, то это очень напряженный момент, особенно это было характерно в тот период жизни, который я прожила в Большом театре, когда работал мой любимый режиссер Борис Александрович Покровский, который «душу из нас вытряхивал» до основания. Тогда порой приходилось три раза в день приходить на репетиции. Утром, с одиннадцати до часу, иногда добавлялась дневная, а уж вечерняя проводилась обязательно. Смотря какие сроки ставились для выпуска спектакля. Мы репетировали так, что сейчас, хотя прошло уже очень много времени, я выйду и спою и сыграю все спектакли, которые я сделала с Борисом Александровичем. Меня среди ночи разбудят, и я это сделаю, и мне не нужен урок с концертмейстером, мне не нужна встреча с режиссером, чтобы возобновить все это. Каждый элемент был отработан от и до.
– А сколько времени нужно, чтобы с нуля поставить новый спектакль? Месяца три?
– Нет, у нас побольше времени было, где-то в районе полугода. Если это большой спектакль, то и год уходил.
– На постановку?
– Да-да. Например, «Руслан и Людмила», это огромный спектакль, там масса действующих лиц, много музыки, частая смена декораций и так далее, на него требуется время. А для «Каменного гостя» хватит трех-четырех месяцев, не больше, там немного действующих лиц, нет хора. Так что все зависит от произведения. «Кармен» тоже ставили очень долго. Я по четыре часа со сцены не сходила. Там и танцуешь, и поешь, и играешь, и падаешь…. и умираешь!
– Нагрузка какая!
– Нагрузка большая, но любимая! Поэтому я и говорю по поводу расписания, что когда такой интенсивный период жизни постановочный в театре, тогда нагрузка колоссальная. Тогда уж никаких сольных концертов или каких-то выездов – ничего не было. Отдавались только театру, только данной постановке. Мне как Народной артистке СССР полагалось спеть какую-то «охранную» норму, которую я была обязана выполнить. Два спектакля – это очень мало, я старалась спеть не меньше четырех. И чтобы наполнить свою сущность любимой профессией, я, конечно, пела сольные концерты. В них я самовыражалась – там было много отрывков из тех опер, в которых я участвовала в театре. Я старалась не выпускать эту возможность из поля зрения и действительно пела много сольных концертов. Тогда день строился по-разному. Если это было с театром связано, то сил, здоровья хватало только на репетиции. Еще и уроки были. Когда спектаклей стало мало, оставались только те спектакли, в которых я участвовала, – подготовка к ним и занятия с концертмейстером. Кстати, к сольному концерту я всегда готовилась, как к прыжку, ведь нельзя предугадать, насколько успешно он пройдет. Выход на сцену Большого театра, выход на сцену с сольным концертом для меня был и есть коррида.
– А с равнодушной публикой вы встречались?
– Слава богу, у меня такого никогда не было. Во-первых, на сольных концертах я знала, что пришли «на меня». Что касается сцены Большого театра, то там тоже не было равнодушных. У нас всегда были прекрасные спектакли, у нас были замечательные артисты, и мы не оставались без любви и ласки зала, без аплодисментов. Мы были избалованы любовью зрителя, у нас люди со спектакля не уходили!
– Как вы относитесь к современной музыке, эстраде?
– Вы имеете в виду современную музыку или современную эстраду?
– Я бы, наверное, разделил на две части современную музыку.
– Что вы имеете в виду, когда говорите о современной музыке?
– Я имею в виду те направления, которые сегодня развиваются в оперном искусстве.
– Отвечаю сразу: я «классичка».
– То есть только классика?
– Да, только классика. Для меня это и школа, и удовольствие, и наслаждение. Во всем, что касается новых направлений, я могу быть только созерцателем, слушателем, но не больше: принимать участие в этом сейчас я бы не хотела.
Дискография
«Борис Годунов» М. Мусоргского, партия Марины Мнишек, дирижер Александр Лазарев, Castle Vision;
«Руслан и Людмила » М. Глинки, партия Ратмира, дирижер Юрий Симонов;
«Евгений Онегин » П. Чайковского, партия Ольги, дирижер Мстислав Ростропович, Chant du Monde, 1970 год, дирижер Марк Эрмлер, Olympia, 1977 год;
«Иван Сусанин» М. Глинки, партия Вани, дирижер Марк Эрмлер, 1979 год;
«Князь Игорь » А. Бородина, партия Кончаковны, дирижер Марк Эрмлер, 1986 год;
«Цикл песен на стихи Марины Цветаевой», 1989 год;
«Иван Грозный» С. Прокофьева, дирижер Мстислав Ростропович, 1993 год;
«Еврейский цикл » Д. Шостаковича, дирижер Михаил Юровский, Capriccio, 1999 год.
В фильме-опере «Каменный гость» А. Даргомыжского в ее исполнении звучит партия Лауры («Мосфильм»).
Ее творчеству посвящен документальный фильм «Меццо-сопрано из Большого » (режиссер Г. Бабушкин). Выпущено четыре сольных диска.
В свое время я была занята в очень многих спектаклях, так называемых современных. Это были и Прокофьев, и Щедрин, и Шостакович. Не все позволяли себе такую роскошь, а я училась на них и очень счастлива, что мне пришлось петь Прокофьева на сцене Большого театра, потому что это абсолютно особое интонирование. Музыка Прокофьева – местами довольно скачкообразная, но иногда она такая кантиленная, что получаешь физическое наслаждение от пения. И это притом, что я действительно «классичка»: Глинка, Мусоргский, Римский-Корсаков – это мое, как и Верди, Бизе, Сен-Санс, Чайковский и Рахманинов. Понимаете, в этом я чувствовала себя как рыба в воде. И тем не менее Прокофьев тоже, особенно «Семен Котко» и «Война и мир». А в музыке Щедрина я просто нашла слияние всего, поэтому, когда я спела на конкурсе Чайковского песню и частушки Варвары из оперы «Не только любовь» Щедрина, сразу же получила предложение Бориса Александровича Покровского выступить в этой роли в спектакле. Но у нас уже не шла эта опера, он специально поставил ее для меня в своем Камерном театре. Я получила дополнительную возможность поработать с Борисом Александровичем не только на сцене Большого театра, но и на сцене Камерного театра. И считаю, что это одно из счастливых событий в моей жизни! И это была современная музыка, современная опера. А то, что сейчас происходит… Я, видимо, останусь в стенах «театра моей жизни», если так можно сказать. Что касается эстрады, то я не знаю, эстрада это сейчас или не эстрада.
– И я не знаю, вам виднее, вы профессионал.
– Для меня эстрада – это прежде всего люди с голосами, со своим лицом, с индивидуальной окраской голоса, тембром. И с определенным исполнительским, драматическим даром, с душой! Сейчас не могу ничего сказать про эстраду, потому что, во-первых, я никогда не видела и не слышала, чтобы они пели живьем.
– Их невозможно оценить?
– Я не могу их оценить, так как используется техника, освещение, костюмы, всевозможные трюки и эффекты на сцене, и за всем этим самого певца я не вижу и не слышу. Может быть, я не права. Мне бы хотелось каждого из так называемых «звезд» в концерте услышать по-настоящему.
– По-моему, на нашей эстраде со звездами как-то не очень…
– Я, пожалуй, не буду развивать эту тему.
– Похоже, вам все это не очень нравится?
– Мне это, простите, неинтересно, потому что я слышу только электрическую обработку голоса, двойные, тройные голоса.
– То есть это нельзя назвать искусством?
– Судить кого-либо – нет, этого я на себя не беру.
– Хорошо. А что вам больше нравится, если сравнить нынешнюю российскую эстраду и эстраду доперестроечную? До 85 года?
– Считалось это эстрадой или не считалось, я не могу вам сказать. Раньше любой концерт составлялся так: «кусочек» филармонического отделения, где пели артисты оперными голосами, а потом включались люди, которых было принято считать эстрадой. Вот и все. Публике в этих смешанных концертах больше нравилась, конечно, эстрадная половина. Это легче и проще для восприятия, потому что филармонические певцы «затягивали» свои арии, которые всем уже тогда порядком надоели. А на эстраде было очень много людей с голосами, они пели всегда живьем, не всегда одинаково хорошо, и в этом был смысл, была жизнь. Сейчас все поют одинаково. Почему? Потому что они поют под собственную запись, а тогда, пусть даже кто-то и петуха даст, но это живьем! Живой человек был, а сейчас все какое-то искусственное. Не знаю, может быть, я не права, но я совершенно не претендую на истину в последней инстанции.
– Лично мне не нравится, но я хотел узнать ваше мнение.
– Ну, может, кому-то это очень нравится. Это шоу. Озвученное шоу.
– Нет, я не вижу там шоу. Сравните с западной эстрадой, там действительно шоу.
– Да, и, прошу прощения, они поют живьем. Шоу – это живой голос на протяжении всего представления: Френк Синатра, Барбара Стрейзенд, Лайза Минелли. Это высший пилотаж. Я не могу судить, потому что могут сказать: «Ты уж разбирайся в "своей" опере», и не хочу их обижать, потому что я в этом сейчас абсолютно не разбираюсь. Раньше, мне казалось, разбиралась. Помните, были такие концерты – телевизионные отчеты года. Никто же под фонограмму не пел! Все исполнялось вживую, с отдачей, горячо, и тогда народ «ставил свои оценки», и были кумиры. А сейчас? Ну как я могу оценить, если транслируют запись. Запись подрегулируют, подчистят. Может быть, ты и петь-то не умеешь, а тебя «сделают» и навязывают это мнение массам.
Награды
В 1968 году стала обладательницей I премии IX Международного фестиваля молодежи и студентов в Софии.
В 1969 году на XII Международном конкурсе вокалистов в Вервье (Бельгия) получила Гран-при и специальную премию королевы Бельгии за лучшее исполнение романса.
В 1970 году получила I премию IV Международного конкурса имени П. И. Чайковского и стала лауреатом премии Московского комсомола.
В 1971 году была награждена орденом Трудового Красного Знамени.
В 1973 году была удостоена звания «Заслуженная артистка РСФСР».
В 1976 году удостоена звания «Народная артистка РСФСР».
В 1980 году получила орден «Знак Почета».
В 1982 году была удостоена звания «Народная артистка СССР».
В 2001 году была награждена орденом Почета.
В 2004 году стала лауреатом премии Фонда Ирины Архиповой и была награждена орденом Ломоносова I степени.
В 2006 году была награждена орденом «За заслуги перед Отечеством» IV степени.
– Что вам нравится в современной жизни, что считаете наиболее дискомфортным?
– В современной жизни мне нравится… Мне вообще нравится Жизнь. Но дискомфорт есть: меня убивают телевизионные передачи, в которых бесконечное насилие, бесконечные убийства и какое-то беспредельное веселье.
– Количество развлекательных передач на телевидении?
– Да! Я, конечно, сейчас больше смотрю телевизор – у меня появилось немного свободного времени в связи с тем, что я не занята в театре. Но в повседневной жизни появился страх.
– Страх?
– Едешь по дороге – страх.
– А почему?
– А потому что по-хамски водят, порой не имея понятия о правилах вождения. Да, я не вожу машину, но я вижу, как ведут себя люди на дорогах. Мне кажется, жестокости больше, чем раньше. Исчезла доброта в глазах у людей.
– Но, может быть, все-таки дело не в недостатке доброты, а в том, что у всех столько проблем…
– А когда их не было, они всегда были, проблемы. Я иногда просто специально захожу в какой-то магазин, даже на рынок, я просто хочу увидеть лица тех людей, которых я когда-то встречала повсюду.
– То есть вы хотите сказать, что люди изменились?
– Очень!
– В худшую сторону?
– Не знаю, в худшую или нет, но у них стали какие-то «стеклянные» глаза. Я пытаюсь всматриваться в лица людей, и вдруг – живое лицо; оказывается, это человек из той, прежней жизни…
– Но, может быть, человека заботы одолели, к примеру, идет по улице женщина, у нее много детей, и думает она о том, как их завтра накормить, в школу отвести.
– Правильно, это на улице. Это всегда было и будет. Но те, у кого такие проблемы, они ходят пешком, а у кого нет проблем, они ездят на машинах. Хотелось бы увидеть людей с добрыми глазами.
– Их стало меньше?
– Да, они есть, особенно когда вдруг узнают. По старой памяти люди сразу открываются. Словно окунаются во времена своей молодости.
– С вами, с вашим образом ассоциируются те времена, года они чувствовали себя счастливыми…
– Да-да. И обязательно я слышу: «Как жалко, что вас не видно и не слышно» и так далее, и оказывается, это те же самые люди, которые надели на себя какую-то кольчугу, потому что просто боятся жизни. Понимаете?
– Да, возможно, возможно. Вы когда-нибудь думали о том, чтобы открыть собственную школу оперного искусства?
– Нет-нет. Для меня это огромная ответственность. Я и преподавать, пошла совсем недавно, потому что почувствовала, что у меня уже такой нагрузки на сцене нет. Людям надо отдавать, а не числиться «профессором».
– Вам же есть, что отдать людям?
– Смею надеяться, что да.
– Значит, это все-таки первый этап?
– Ну, конечно, но открывать свою школу я не планирую, нет. Я человек по жизни «ведомый», а не «ведущий». Я в большей степени исполнитель, причем очень неплохой.
– В общем, вы не менеджер, вы хороший исполнитель, которому кто-то должен задать направление работы?
– Я не менеджер, однозначно, но я могу руководить теми, кого беру под свое крыло.
– Только профессия, без всяких там «побочных приложений»?
– Администрирование мне не дано, я в этом признаюсь, и не считаю, что это зазорно. Я честна перед собой.
– На самом деле, по статистике, не более 5 % населения имеет организаторские способности, а я считаю, максимум 1 %.
– Конечно! Это, безусловно, дар. Если бы при том, что я уже заканчивала петь, и если бы у меня было дарование бизнесмена, неужели вы думаете, я не использовала бы это? У меня есть имя, у меня есть какие-то определенные возможности. Если бы у меня был талант к этому делу, так же, как и у Муслима (ему очень много раз предлагали заняться бизнесом), но мы не по этой части. А у него, кстати, голова менеджера, и не плохая, но ему это не интересно.
– Может, потому что он мужчина, любой мужчина в той или иной степени менеджер.
– Как выразился кто-то, у него «государственные мозги».
– Это называется «федеральный уровень мышления».
– Ну не знаю, может быть, это теперь так называется.
– Хотелось бы продолжить тему вашей преподавательской работы, если можно, еще два слова…
– Можно и больше. Я пришла к этому естественным путем, хотя никогда не планировала.
– Эволюционный путь?
– В детстве меня привлекали три профессии. И они сейчас реализуются, просто видоизменяются. Должна сказать, что помнить и осознавать я начала себя лет с трех.
– Вы помните себя с трех лет?
– Да, я помню – помню, везде надоедала всем своими танцами и пением. Везде, где бы это ни было, на улице – на улице, в подъезде – в подъезде, дома – дома, на сцене – на сцене. Первый раз я вышла на сцену в первом классе, семь лет мне было. Обо мне так и говорили: «На нашей улице живет девочка, из такой-то школы, которая поет».
– А у вас сохранились детские записи?
– Откуда, какие там записи! Какой это год был?! Да о чем вы говорите! Мы с мамой очень бедно жили. Когда мама купила (в третьем классе) мне радиоприемник, я была счастлива: под него делала уроки, слушала программу, на которой передавали драматические спектакли, оперетту, а оперу выключала – не нравилось. Мне нравились те спектакли, где поют и разговаривают, то есть оперетта. Этот жанр я понимала, но я ничего не понимала, когда все вместе пели, ведь не у всех хорошая дикция. Тогда я стала понимать, что значит петь и танцевать и быть артисткой, это предназначение.
Я была еще дошкольницей, а во дворе девочки уже в первый-второй класс ходили, начинали рассказывать, как они проводят время, учатся считать, какие-то там палочки писать. Мне это безумно нравилось. Я во дворе организовала «собственную» школу. Собирала ребятишек дошкольного возраста и изображала перед ними «учительницу». Это вторая мечта. А третья мечта связана с медициной. В нашем доме на втором этаже была поликлиника, я часто заходила туда, потому что мне очень нравился запах поликлиники! Забавно, да? Мне нравилась чистота, белые халаты и специфический запах эфира. Я просто наслаждалась этой стерильностью и очень хотела стать врачом. Увлеклась так, что всем детям нашего двора царапала кожу на запястье, воображая, что это «перке» (слово очень нравилось!). Даже картотеку завела и подписывалась: «Врач Синявская».
– Получается, пение, преподавание и…
– И профессия врача. С пением совершенно случайно вышло, я заканчивала школу и вообще не знала, куда пойду. Был просто очень хороший слух, но я этого не осознавала. Вероятно, в связи с этим очень хорошо шел иностранный язык. В школе преподавали немецкий. И учительница немецкого языка была уверена, что я буду продолжать свое обучение в институте иностранных языков. Но ведь вся жизнь кипела во дворе! Так вот, у нас во дворе жил преподаватель музыкального училища – пианист замечательный (кстати, у него занимались частным образом мальчики Михалковы). Его звали Рафаил Юрьевич Чернов, он учил их игре на рояле. Он попытался и со мной позаниматься. Но я была пристрастна к пению и танцам, поэтому всем двором «отправили» меня в Дом пионеров, в Локтевский ансамбль, где я сначала потанцевала, потом меня благополучно освободили от танцев, и я пошла петь и больше уже из хора не уходила до окончания школы. И вот Рафаил Юрьевич, когда я заканчивала школу, сказал: «Тамара, я думаю, что у Вас будет настоящий голос, – со мной на «Вы» был, – и я Вас порекомендовал бы в музыкальное училище». Конечно, я уже пела в пионерском ансамбле, была там солисткой. Владимир Сергеевич Локтев, который был руководителем ансамбля, тоже настаивал: «Ты пойди послушайся, по-моему, у тебя хорошее меццо-сопрано». А мне не нравилось петь низким голосом, мне хотелось повыше петь – сопрано. То, что я пела и тем и другим голосом, говорило о большом диапазоне. Я ухитрилась петь в первых сопрано и дошла до вторых альтов. Если вам это о чем-то говорит. В хоре звучат высокие голоса, потом средние, а потом низкие. Я успела попеть во всех голосах. И закончила на низких, и меня приняли в училище как меццо-сопрано. Вот так и осуществилась, можно сказать, мечта – одна из… Но я хотела быть не только певицей, но и драматической артисткой. И когда приходилось играть на сцене, то я играла уж «во все тяжкие», «во все легкие», как говорится. Что касается медицины, то вот сейчас у нас любимый пуделек Чарлик уже старенький, за ним я ухаживаю как «медсестра», делаю уколы, я слежу за его дыханием, питанием. Вот и медицинская мечта сбылась в какой-то степени. А что касается педагогики… Мне очень давно предлагали заняться преподаванием, но я не могла себя представить в этой роли. Я была полна энергии и сил для того, чтобы отдавать себя на сцене, а чтобы отдавать себя еще и ученикам, надо было «сесть на два стула». Я не приветствовала и не приветствую это до сих пор, поскольку числиться педагогом я не хотела. А отдавать надо себя стопроцентно. Для этого было необходимо себя «ужать в собственном творчестве», как сейчас говорят. Это я себе тоже позволить не могла, вот и дошла до того момента, когда сначала очень робко, а сейчас и с удовольствием начала заниматься преподаванием. Вы знаете, я где-то в этом нахожу даже продление своей профессии. Потому что я занимаюсь не только с ними, но и сама с собой. Занимаюсь ежедневно. Как я однажды сказала, каждое утро здороваюсь со своим собственным голосом. Я говорю ему: «Привет, ты еще со мной?» И час, как минимум, я пою, пропеваю все, что я пела в театре.
– Перед тем как идти на занятия?
– Да, чтобы быть во всеоружии, показать им трудные места, понимаете? И очень часто слышу недоуменное: «Тамара Ильинична, отчего вы ушли со сцены?» Это тоже приятно.
– А сейчас попадаются одаренные ученики, видны какие-то задатки у тех, кому вы преподаете?
– Конечно, конечно! Изначально должен быть голос, тембр, и если это есть, то уже твоя обязанность не испортить. И потихонечку, знаете, как бросают в воду ребенка, чтобы научить его плавать. Ты его только корректируешь, чтобы ручки-ножки барахтались, но стой рядом и не дай ему утонуть. Для меня это – преподавание. Но чтобы «влезать» и говорить: «Ты пой, как я, или плыви, как я», – ни за что! Главное выявить и сохранить индивидуальность!
– Если какие-то уникальные данные есть, то ваша задача…
– Не испортить природу. Надо только лишь, чтобы он напитался музыкой, этот человечек, чтобы он природой напитался, напитался всем тем, что его окружает. И вынес все это через себя, через свое ощущение мира, на сцену. А для этого нужно, чтобы педагог был рядом и наблюдал за ним 24 часа в сутки!
– А сколько вы времени тратите?
– К сожалению, мало, занимаюсь два раза в неделю. Для меня это вообще мало, я просто сужу по себе, потому что мне попадались такие замечательные педагоги, которые во мне принимали участие действительно 24 часа в сутки. Они думали обо мне, они думали о том, как я сплю, как я ем, как я провожу свободное время. И получилось то, что получилось. Для меня это было просто наслаждение. И когда мне говорили: «Ты где работаешь?», я говорила: «Я не работаю, я пою в Большом театре». Я не могла и до сих пор не могу произнести слово «работать» применительно к сцене. Зато сейчас я именно работаю в институте. Пожалуй, лучше сказать: «Я служу в театре». Потому что это слово для меня уважительное – служба. Но не работа. Работа – это когда человек стоит у станка и что-то вытачивает, детали какие-то. Или работает молотом каким-то. Даже о таксистах я не могу так сказать, потому что это, на мой взгляд, тоже творческая профессия. Он может везти так человека по улицам, что и не захочется выходить из машины, может что-то комментировать или просто хорошо молчать. Тоже приятно. А не в меру говорливый попадется либо дурно пахнущий – тоже останутся «неизгладимые впечатления». Ты должен выйти из машины и подумать: «Как здорово он ведет машину, плюс ко всему какой приятный человек!» Вот что такое искусство вождения. И во всем так.
– А сколько у вас учеников?
– Пока три.
– Вы их взяли и будете вести?
– Я должна довести их до пятого курса.
– Значит, пять лет вы будете со своими учениками, будете за ними наблюдать?
– Да. Наблюдать, помогать, учить.
– Интересно, можно как-то количество увеличить или есть какие-то ограничения?
– Ну, можно, конечно. Правда, это институт ГИТИС, который так загружает студентов, что до вокала они еле добираются!
– А для них это не основной предмет?
– У них основное – это актерское мастерство плюс вокал. Я предполагаю, что актерскому мастерству, хочешь не хочешь, они научатся, желая быть на курсе у того мастера, который им нравится. Вокалу же надо учиться поболее. Того времени, которое им выделяют, на мой взгляд, недостаточно. Ну, это если по большому счету, а я вообще принимаю жизнь по большому счету.
– А учеников вы себе сами отбираете или просто так сложилось?
– На данный момент так сложилось. Меня, можно сказать, «заманили» – у меня на курсе практически одни из лучших голосов, понимаете? А я считаю, что заниматься нужно с человеком или с людьми, у которых есть данные, а не выжимать из них что-то. Зачем плодить серость?
– Я согласен, если человек не может петь…
– К примеру, никто из начинающих певцов изначально не прочил себя в «артисты» хора. Все хотели стать солистами. Подумайте, какая у них изломанная судьба, и когда выходит певец, который всеми правдами и неправдами попал на сцену Большого театра в качестве солиста, неважно поет и мучается. Представляете, сколько там народу сзади стоит и думает: «Ну куда его выпустили – у меня в тысячу раз лучше голос, чем у него!» Я всегда это помнила, мысленно ставя себя на их место. Смею себя тешить надеждой, что они это чувствовали, уважали и любили меня.
– Если я правильно понимаю, на сегодняшний момент ваше единственное занятие – преподавание?
– И да, и нет. Я периодически выступаю в концертах, но это уже разовые выступления…
– Когда придет приглашение?
– Приглашают очень много, не хочу лукавить, но у меня просто по состоянию здоровья не получается…
– Наверное, когда юбилей или какие-то близкие люди просят…
– Почему? Просто в смешанных концертах.
– В простых концертах?
– Да, это нормально. А если я, например, сейчас захочу спеть сольный концерт? Мне кажется, многие концертные залы Москвы предложат мне свою площадку, и я, возможно, даже не должна буду за аренду платить! А может, я ошибаюсь, и это мои мечты?.. К сожалению, я просто по состоянию здоровья сейчас не могу себе это позволить, и в частности, из-за Чарлика. Он уже года три не дает мне спать, кашляет, просыпается, падает, теряет сознание, я должна его вывести в туалет. Старикашка уже. Почти 16 лет. Бросить же его невозможно. Любим очень. Так что у меня сон без сна. Сон-греза.
– Тамара Ильинична, у вас есть любимый певец или певица?
– Вы знаете что, у меня их много, но я не могу сказать, что вот я от кого-то, так сказать, сошла с ума и стала петь. Такого не было. Мне нравились многие. Начиная с детского впечатления от Лолиты Торрес, которая в кино сыграла и спела так, что я вообразила, что я тоже Лолита Торрес. Это был фильм «Возраст любви», который свел с ума весь бывший Советский Союз. Я увлеклась Марио Ланца в «Великом Карузо». Это все то, что было доступно советскому зрителю и слушателю. А потом в моей жизни появилась Мария Каллас… И вот так я росла в собственных привязанностях и расширяла диапазон своих любимых артистов. Но подражать я никому не подражала, кроме Лолиты Торрес, и то это в детстве было. А потом уже прорывалось, так сказать, то, что мне было дано.
– А из современных кто нравится?
– Мне очень нравится Анна Нетребко, Рене Флеминг…
– В какой стране наиболее сильная школа пения?
– На мой взгляд – в Италии. Там не только школа пения, там природа, климат, там поет, наверное, каждый второй.
– Там море, воздух…
– Ну почему море? Море у нас тоже есть, и не одно. Нет, там язык, артикуляция, фонетика языка провоцирует на правильное красивое открытое и сумбрированное, когда надо, пение. Я поклонница итальянского пения.
– Хорошо, Италия, а на втором месте?
– Нет, ну зачем же второе место кому-то отдавать.
– А Россия?
– Россия и Мусоргский – это драма плюс пение, я бы так сказала, потому что это все непосредственно связано с глубиной музыки, с нашей с вами судьбой. Там больше увлечены голосоведением, кантиленой, артикуляций и иногда «подключают» сердечко. А у нас сначала подключают сердечко, а потом уж начинают петь, если по-настоящему, начиная с Федора Ивановича Шаляпина, который до мурашек пробирал. А там могут поразить своей потрясающей техникой. И не только итальянцы, но и испанцы, немцы.
– Если можно, несколько личных вопросов. Ваша детская мечта?
– А я уже про нее говорила, она практически осуществилась.
– Какими видами спорта вы увлекаетесь?
– Сейчас никакими.
– А раньше?
– Раньше и коньки мне нравились, и лыжи, и даже в баскетбол играла.
– А волейбол?
– Пальчики выбила и коленку, и на этом все закончилось. И баскетбол по этому же поводу закончился.
– А теннис не нравится?
– Нет, я не смогла бы. Я всегда была немножко «пышечкой». Весь спорт закончился, когда я окончила школу и поступила в музыкальное училище при Московской консерватории. По инерции я еще ходила в какие-то лыжные походы, потом у меня был три месяца бронхит, мне сказали: «Либо петь, либо ходить в походы». И вправду: идешь на лыжах – дышишь ртом, ну и все, и профессия потеряна. Все виды спорта на этом, к сожалению, закончились.
– Как и где вы предпочитаете отдыхать, активно или пассивно?
– Пассивно, конечно, постольку, поскольку эмоций затрачивалось и затрачивается на сцене очень много. Активно – это значит опять общение с людьми, это значит по расписанию, куда-то ходить, что-то смотреть. Нет.
– А море нравится?
– Люблю и море, и горы. Обожаю.
– Какой из курортов вам больше нравится?
– Я на курортах никогда не была, только в «глубокой молодости» в Крыму.
– А сейчас если вы на море ездите, то куда?
– В основном последние 30 лет мы ездили в Баку на Каспийское море.
– А за границей?
– Да нет, ну что вы. Заграница для меня – это всегда работа, вернее то, что вы называете работой. Я приезжала и видела только сцену, на которой я должна буду петь, обязательно бывала в музеях, храмах и… в аптеках, чтобы если простужусь, были все лекарства под рукой.
– Вы эмоциональный человек?
– Видимо, да.
– Легко идете на риск?
– Насчет риска не могу сказать. Не очень.
– Вы знаете свой порог риска?
– Я как-то об этом не задумывалась. Если я прыгаю куда-то, то в омут с головой, я даже не думаю, риск это или нет.
– То есть, вы не просчитываете все возможные варианты?
– Нет, никогда.
– А почему?
– Не дано. Если бы я просчитывала, была бы бизнесвумен.
– Так вы бы хотели просчитывать?
– Хотелось бы просчитывать, но у меня, к сожалению, срабатывает «заднее число», «задний ум». Я думаю: «Что же я раньше об этом не подумала?»
– Вы принимаете решения не раздумывая, спонтанно, без особых колебаний?
– Сейчас-то я уже стала чуть-чуть соображать перед тем, как рисковать. Раньше жила больше эмоциями, живу, в общем, и до сих пор и не считаю, что это плохо. Хотя иногда страдаю от этого, потому что надо было бы немного подумать, просчитать, как вы говорите, и результат мог бы быть другой. Но, видимо, так надо, я в этом смысле не гневлю Бога.
– Бывают такие ситуации: человек идет по жизни до какого-то перекрестка, и у него есть возможность пойти направо, налево, прямо и еще куда-то. У вас наверняка были такие перекрестки. Если вернуться назад, к исходной точке, то сегодня вы хотели бы что-нибудь поменять? Пойти в другую сторону?
– Насчет другой стороны я не могу сказать, потому что моя сторона была запрограммирована свыше в смысле профессии. Я считаю, что это самое главное. А что касается других вопросов, были такие моменты, которые я могла бы, прожив определенное количество лет, что-то подкорректировать. Необходимо было включить мозги или хотя бы посоветоваться с кем-то.
– Вы доверяете своей интуиции?
– Вы знаете, у меня бывает 50 на 50, но в основном я «интуичка», как говорят. Но иногда думаешь: «А что же такое интуиция?»
– Значит, вы считаете, что она у вас есть?
– Да, но я слишком часто даю ей карт-бланш, она же иногда меня по носу щелкает. Это из группы риска. Вопрос, который вы мне задали, из этой области. Чуть-чуть, на секунду задержи дыхание и начинай петь, то есть – действуй, а я иногда не задерживаю и начинаю петь.
– Просто надо паузу сделать?
– Опять же, из области вокала, не пауза, а люфт, знаете, как балерина застывает – маленький люфт. Люфт – это задержка дыхания.
– Как вы проводите свободное время?
– У меня его нет.
– Вы ходите в театр, кино? Какие жанры предпочитаете?
– В кино я не была лет тридцать, наверное.
– А в современных кинотеатрах не были ни разу?
– Никогда.
– Нет желания пойти?
– Наверное, нет.
– Почему?
– Не знаю, не могу, я привыкла смотреть то, что мне хочется, дома. А техника и большой экран – меня не очень волнуют. Меня волнует больше содержание, то, что там происходит, а не то, как это оформляют. Я не очень понимаю тех, кто говорит: «Ой, на большом экране это потрясающе», может быть так и есть, но я это чувство, к сожалению, потеряла. Как обоняние теряют. Сейчас мне важно то, что происходит, а не как это выглядит.
– Мне кажется, что это очень важно.
– Наверное, хотя, разумеется, большой экран дает совершенно другое впечатление.
– Мне кажется, звук, качество, ощущения совсем другие.
– А я в драматургию сразу ныряю, для меня это важнее.
– Какие из современных фильмов вам больше нравятся?
– Мелодрамы больше меня интересовали, иногда исторические, вот тут необходим хороший экран.
– А какие из недавних фильмов вы можете выделить?
– Вы знаете, может, для кого-то это последние, а мы же имели очень давно фильмотеку, поэтому это для меня уже давно-давно просмотренные фильмы.
– Я имею в виду фильмы, которые вышли сейчас.
– Не могу обозначить.
– Хорошо, а какие фильмы вы считаете лучшими?
– Я об этом не так много задумывалась, чтобы об этом говорить.
– Какой фильм вам понравился, запомнился больше всего? Произвел впечатление?
– Пока нет такого фильма.
– А советские фильмы вы смотрите?
– Смотрю, и объясню, почему я их с удовольствием смотрю. Я помню, был такой фильм – «Дело № 306». Я помню этот фильм до сих пор, мне было так страшно! Там никто никого не убивает, нет ни одного выстрела, нет ни одной капли крови. Но мне было страшно от музыки и от того, как была снята картина. Сейчас, если я смотрю фильм, я испытываю шок. Мне не хочется смотреть, потому что у меня эмоции перехлестывают от того, что кого-то убили, с детьми что-то происходит, с животными – не могу. Я себя начала беречь.
– Правильно.
– На ночь я не смотрю никаких фильмов, где, я знаю, будет насилие. Ни за что не буду. Я очень впечатлительный человек, потом мне все это снится…
– Снится практически всем, кто смотрит… И все же из российских фильмов что-то можете выделить?
– Нет, не могу, потому что я не очень озабочена этим.
– А фильм «Остров» смотрели?
– Нет, еще не смотрела, только принесли фильм на диске.
– Рекомендую посмотреть.
– Это нужно время найти.
– Да, нужно время найти и посмотреть его от начала до конца. Я думаю, это один из лучших фильмов за последние 10 лет. А театр?
– В театр, к сожалению, не попадаю.
– Хотели бы, но физически не можете?
– Да, хотела бы походить по театрам сейчас, потому что раньше я была театралкой, но это в студенческие годы.
– Сейчас многие считают, что театра просто нет и незачем туда ходить.
– Нет, я так не думаю, надо иметь свое мнение. Мало ли кто и что говорит, может, у того, кто так говорит, всего две извилины в рабочем состоянии!
– Я про тех, у кого их, как минимум, три. Вы увлекаетесь живописью?
– Все в прошлом, раньше ходила по всем музеям, по всем выставкам. Любила очень.
– Ваш любимый художник?
– Вы знаете, у меня не то что художник, у меня есть одна картина любимая – «Лунный свет» Куинджи. Настроение нравится. Я родилась под знаком Луны, видимо, меня туда и тянет, в эту глубину, в мистику, в лунный свет!
– Существует мнение, что двум сильным и талантливым личностям невозможно долгое время прожить вместе. Ваш союз это полностью опровергает. Расскажите, как вам удалось столько лет сохранять единство, поддерживать друг друга в творчестве и в повседневной жизни. Это особенно заметно на фоне современного мира, когда люди расходятся из-за мелочей.
– Никаких секретов я не знаю. Советовать ничего не могу, я знаю только одно: нужно очень любить. Потому что если это только влюбленность, увлечение, ты сразу же, на первых порах своей совместной жизни выяснишь все: все негативные, неприятные, отрицательные черты. Ну, а если любишь…
– Другими словами, любовь в прямом смысле слова подразумевает в себе набор неких вещей, которые…
– Конечно, ты и простишь то, что другой никогда в жизни не простит. Простишь и обиду, и оскорбления, и измену, я не знаю, что там еще у людей происходит.
– На первом месте любовь?
– Только любовь, а больше никакого места и быть не может.
– В одном из интервью было написано, что Муслима Магомаева до сих пор не могут поделить Россия и Азербайджан.
– Да, это сказал, между прочим, Владимир Владимирович Путин в тот момент, когда он приезжал в Баку по приглашению Гейдара Алиевича Алиева. Мы с Муслимом были на приеме в числе приглашенных. Путин сказал: «Мы до сих пор не знаем, чей он больше – ваш или наш», эти слова встретили аплодисментами.
– Мне кажется, наш – российский.
– А мне кажется – наш общий.
– 51 на 49 %.
– Да не надо никаких процентов, тогда же не было отдельно Азербайджана, тогда был Советский Союз, поэтому он все равно «наш».
– Какие у вас и у Муслима Магомедовича отношения с Азербайджаном?
– Какие отношения, в основном духовная связь. Мы живем в Москве, Азербайджан далеко, но любовь-то остается.
– Вы часто туда приезжаете?
– Сейчас, в связи с состоянием здоровья Муслима, уже давно не были. И плюс ко всему, после смерти Гейдара Алиевича все и случилось-то со здоровьем.
– Были очень личные отношения?
– Личные, причем не просто «бывали друг у друга в гостях», нет! Мы духовно были люди близкие, вернее, даже не мы, а Гейдар Алиевич, Зарифа Азизовна (жена Гейдара Алиевича) и Муслим, меня же они приняли в свою «компанию», когда мы поженились. Мы в прекрасных отношениях с сыном Гейдара Алиевича, хотя это совсем уже другое поколение. Наши чувства к теперешнему президенту остались такими же теплыми, ведь мы его знаем с 14-летнего возраста! Хотя теперь он уже сам солидный мужчина, занимающий очень высокий пост. Все равно для нас он близкий человек, сын близкого нам человека. Все это распространяется на его супругу, на всю семью, потому что, конечно, мы их очень давно знаем и любим. Сейчас гораздо меньше возможностей встретиться – к сожалению, мы там бывать не можем.
– Вы занимаетесь благотворительностью?
– Видимо, всегда этим и занимались в различных формах. Как только начинались благотворительные фонды, мы там «обнаружились» сразу, благотворительностью не афишируемой, но целенаправленной, персонифицированной, как сейчас говорят. Занимаемся этим до сих пор – если мы видим, что человеку нужна помощь, мы не пройдем мимо. Но есть люди, которые пользуются этим, и сами понимаете…
– Что нужно для того, чтобы быть успешным, финансово независимым?
– Наверное, прежде всего, чтобы человек имел достаточное количество денег, чтобы о них не думать. Во всяком случае, на нашем уровне, чтобы не беспокоиться о том, что ты уже не молодеешь и зарабатывать деньги своей профессией ты уже не можешь, чтобы об этом твоя голова не печалилась – это называется финансовой независимостью. Но, к сожалению, на деле это не совсем так.
– Для вас ключ к успеху – это дисциплина, целеустремленность, уверенность, может быть, что-то еще?
– Прежде всего – это талант, призвание, а все остальное – как прилагательное. Это в нашем, профессиональном понимании. Сначала дарование, а потом уже работа, дисциплина и самодисциплина, чтобы хранить себя в форме не только вокальной, но и чисто физической, и внешней. Артист должен обязательно всегда об этом помнить!
– Справедливо ли высказывание, что жизнь – это игра?
– Думаю, что да. Мне очень понравилось выражение: «Жизнь, в сущности, очень простая штука, и нужно приложить максимум усилий, чтобы ее испортить». А.П. Чехов. То какими-то ненужными мыслями себя окружаем, то с кем-то ссоримся. Да занимайся ты своим делом, любимым делом, и тогда жизнь будет другая! Не заостряйся ни на соседях, ни каких-то бытовых проблемах. Мы сами себе ее портим. Я не совсем согласна, что жизнь легкая штука, но, в принципе, что игра – да, в какой-то степени. Иногда я вижу, особенно когда можно со стороны посмотреть на свою жизнь, как будто кто-то написал сценарий, а ты, как актер, его исполняешь. Вот первый акт. Ты здесь успешный, ты здесь молодой, а к концу пьесы ты будешь Фирсом из «Вишневого сада», вот это и есть сценарий жизни. Да, наверное, игра, а мы только исполняем роли. Кто-то роль какого-нибудь вампира исполняет, кто-то – роль мерзавца, а кто-то – добрейшего князя Мышкина. Мы все исполняем какие-то роли, как правильно заметил Шекспир.
– Можно ли сказать, что за успех и за талант нужно платить?
– Конечно, безусловно, мы в конце жизни и расплачиваемся: кто забвением, кто нищетой, кто болезнями – все расплачиваются.
– А почему так получается?
– А вот это уже вопрос не ко мне.
– Может быть, Бог, природа дают это человеку, в первую очередь дают талант, во-вторых, позволяют ему этот талант применить на практике, развить, поддержать и т. д.
– И в-третьих, кому удается подключить свой мозг к своему таланту, тот не заботится о том, что он будет финансово ограблен к концу своей жизни. Мы, например, с Муслимом относимся к тем людям, которые, получив от Бога талант (я не сравниваю свой талант с талантом Муслима – это совершенно несоизмеримые вещи, но подарок от Господа Бога, мне кажется, я тоже получила), абсолютно не думали о том, что когда-то это все закончится и надо будет думать о том, как дальше жить. Мы не думали об этом, а есть люди, которые думали, они перешли в другую ипостась, сейчас они, может, даже не вспоминают свое первое призвание, а мы с этим живем, мы помним о том, что мы певцы. На Западе по-другому. Там определенное количество лет они «вкалывают» как ненормальные, но они себе обеспечивают старость. Мы тоже «вкалывали» как ненормальные, но…
– У нас все-таки произошла смена формации, я думаю, если бы вы начинали сегодня…
– Наверное, думали бы немножко по-другому.
– И результаты были бы разными.
– Мы как раз жили бы и соображали по-другому. Мы бы знали, например, что баррель нефти стоит столько-то и что здесь нужен накопительный потенциал. Но мы никогда об этом не думали, и вот вам результат. Мы не жалуемся, главное, чтобы было здоровье, больше ничего, если ты здоров, ты можешь и сейчас найти себя и жить достойно. Нас всю жизнь учили, что о деньгах говорить неприлично.
– У моих родителей такое же отношение к этому.
– Мы, наверное, приблизительно одного возраста с вашими родителями. Нас так воспитывали. Если у человека была пенсия, он знал, что на эту пенсию он будет не то чтобы достойно жить, но, по крайней мере, он не будет думать о том, хватит ему денег до конца месяца или нет. Сейчас другая формация, другие требования.
– Как кризис 1998 года повлиял на ваше финансовое положение?
– Тогда никак. У нас никогда не было того, что мы могли бы потерять.
– Никаких вкладов?
– И никогда не было. Мы жили и до сих пор живем сегодняшним днем, мы ничего не потеряли, потому что мы ничего и не вкладывали.
– Возможно, это не совсем корректный вопрос, но есть ли у вас недвижимость за рубежом?
– Нет.
– Если бы вам представилась возможность жить в СССР до глубокой старости, воспользовались бы вы этой возможностью?
– Думаю, что нет.
– Несмотря на все плюсы, которые были там?
– А плюсы при нас и остались. Плюсы – это восприятие мира. Из той страны, в которой я родилась и жила, мне кажется, я взяла самое хорошее и перенесла в эту жизнь. Стараюсь, чтобы этого не разрушил никто. То есть это отношение к человеку, отношение к профессии, ощущение и восприятие мира. Мне сейчас вспомнилось, что вы про эстраду говорили. Несчастные сейчас молодые люди, они же даже не знают, что такое, например, опера «Кармен», они не знают этого, ну, может быть, кто-то и слышал в записи.
– Боюсь, что у них основная задача – заработать деньги.
– Беда. Духовные и душевные запасы, к сожалению, не пополняются. Сейчас, по молодости, они могут заработать деньги. Деньги кончаются, а душа нет. А если они ее вычерпывают – колодец может иссякнуть…
– Согласен.
– Поэтому мне, например, жалко молодое поколение, потому что они могут «выпускать пар» самое большее лет до 30. А дальше они войдут в настоящую жизнь, и окажется, что базы-то у них никакой, интеллекта с трудом едва наберется. Есть, конечно, и другие. К счастью, встречаются телевизионные передачи о молодежи, и я вижу, что есть такие умные, образованные, у которых очень неплохо соображает головка: «Умники и умницы» – замечательные ребята, просто чудесные. Есть передача «Большие», тоже ребята с прекрасной речью, с мыслями интересными, там у них вот этого «прикольно, мне параллельно» практически не услышишь. Я тоже этих слов наслушалась и даже почти понимаю, о чем они говорят. (Смеется.)
– Еще и телевидение влияет.
– Телевидение – сила страшная. Помню старые программы, четвертый канал был общеобразовательный, теперь это телеканал «Культура», на который кто хочет, тот и заглядывает. Кстати, очень хороший канал. Там есть что посмотреть, есть над чем подумать, причем без рекламы. Много лет назад выступал Корней Иванович Чуковский, он уже был совсем старенький. Однажды слышу: «Я не понимаю, что это за поколение, что это за язык – «чувак», «чувиха». С такой интонацией он это говорил! Я его вижу и слышу как сейчас. И я подумала: «Вот это да!» Для нас это было в порядке вещей – «чувак», «чувиха», «старик», «старуха» – современный молодежный сленг. Он этого тогда не понимал и не принимал. А мне сейчас иногда кажется, что я – «Корней Иванович Чуковский», который ничего не понимает – «фиолетово, параллельно, прикольно, туса, тупить». Но говорить это я не имею права. У него все-таки была совсем другая профессия. Но, в принципе, мне просто жалко язык Пушкина, родной, объемный, щедрый язык.
– Мне кажется, молодежь может разговаривать между собой, как хочет, но телевидение…
– Телевидение не имеет права на это! Муслим в свое время был ведущим на одном из каналов радио. Передача называлась «После полуночи», он вел эту передачу для полуночников очень мягким, интеллигентным, вкрадчивым голосом. Давал очень красивые записи, комментировал все это, предлагал послушать то или иное произведение. Он говорил, что их, ведущих, корректировал так называемый литотдел: не дай бог не там ударение поставишь – ни в коем случае, чтобы в эфир так не пошло. А сейчас что делается, ведущие такие ударения ставят! Переиначивают фамилии, ударения такие, как будто люди все из деревни, а акцент у многих просто «иногородний», чтобы не сказать больше. А раньше дикторы воспитывали народ правильным произношением, интонацией, свойственной интеллигентным людям.
– Это школа была.
– Да, и абсолютная правда то, о чем говорил Игорь Кириллов, знаменитый диктор. У них практически всегда был прямой эфир, проверялось со словарем каждое слово, не дай бог что-то не так, оговорка, неверное ударение – их за это могли просто уволить.
– Государство куда смотрит, здесь же денег не надо.
– Вот именно.
– Вы никогда не думали уехать на ПМЖ за границу?
– Никогда. У меня были предложения, и не раз. Однажды это совпало с путчем. В это время я жила три месяца в Сиэтле, была на постановке «Кольца Нибелунгов» Вагнера. У Муслима в это же время были сольные концерты в Нью-Йорке. Он прилетел ко мне, а в Москве начался путч. Американцы все за нас переживали, а мы скорее чемоданы засобирали домой! Вы представляете, реакция какая, что бы там ни было, только бы под своей кровлей быть! Они все: «Да что вы, оставайтесь, мы вам здесь предлагаем работу», – мне в оперном театре, а Муслиму предложили продолжить карьеру. А мы эти три дня просто как на вулкане прожили, потом – быстрей домой. Нет, я бы не смогла нигде жить. Я жила больше чем полгода в Италии, на стажировке. Должна была пройти эту школу в Милане. И я знала, что вернусь. А так, чтобы знать, что ты уезжаешь и больше не вернешься, особенно тогда, – нет. Сейчас ты можешь уехать и приехать. Что пожелаешь, то и сможешь осуществить!
Только, наверное, здесь в России я смогла бы всю жизнь прожить, уезжать – да, но жить за границей – нет! Помню себя по гастролям: три недели я живу с удовольствием, это предельный срок какой-то – двадцать один день, на двадцать второй меня уже все бесит. У меня, видимо, очень сильная связь с русской землей. Очень люблю Азербайджан, очень, но жить я бы там не смогла. Но и без него тоскую.
– Я не был там никогда.
– Ну что вы, Баку – красавец город, тепло всегда, вкусно, солнечно, я бы сказала, чересчур солнечно. Люди очень гостеприимные, правда, сладкоречивые, иногда могут довольно сильно «приукрасить» реальность…
– Что для вас более важно, приумножать или сохранять существующий капитал?
– Если он есть, конечно, сохранять.
– То есть на первом месте сохранить?
– У меня вообще нет такой задачи, чтобы сидеть и думать о сохранении капитала. Я хотела бы жить в стабильном, комфортном состоянии. А не волноваться из-за того, что «где-то надо еще рубль доложить».
– Перед приобретением крупной покупки вы с кем-нибудь советуетесь?
– А с кем? У меня, кроме Муслима, никого нет.
– А со знакомыми, с друзьями?
– Никогда. Мы люди самостоятельные.
– Только друг с другом?
– Да, и то мы просто ставим друг друга в известность: «Знаешь, хотела бы купить то-то».
– Вы сами принимаете решение?
– Если мне что-то необходимо – да, конечно.
– Я имею в виду крупные покупки.
– Понимаю. Машина, дача, квартира. Насчет машины решение принимает Муслим.
– А вы?
– Я вообще не «водитель», я «пассажир». В свое время очень хотела водить машину, получила права, но кто мне разрешит? Он боится за меня.
– А вам нравится водить?
– Очень! Мне вообще нравится женщина за рулем, вот здесь я хочу быть самостоятельной. Но не получилось, имея машину, я не могу водить. Это мое скрытое «страдание».
– Я 15 лет уговаривал свою жену сесть за руль, все-таки убедил, она трусиха была.
– А у нас наоборот. Я трус, но безумно хочу сидеть за рулем.
– Если хорошая машина, автоматическая коробка передач, все проще.
– Я об этом мечтала. А когда я получила полный отказ, в России появились машины с автоматикой!!!
– Жалко, если ехать на скорости 60 километров, пристегнуться ремнем, на хорошей машине…
– Нет, все равно.
– Надо как-то поговорить.
– Это даже не обсуждается.
– Я вам подскажу – например, подарок на день рождения.
– Да у нас есть машина!
– Нет, разрешение.
– А, разрешение… Нет, нет, нет, он столько аргументов приведет, мои доводы не помогут.
– Аргументы обычно у женщины – это безопасность, и это единственный аргумент.
– А самостоятельность? Как с этим быть? (Смеется.)
– Как вы оцениваете перспективу мировой экономики?
– Я так понимаю, что она развивается. Не везде одинаково, но развивается.
– Процесс, вы считаете, положительный?
– Да, процесс идет. Конечно, он не всегда безболезненный для той страны, в которой он происходит, но, мне кажется, он идет и идти будет. Иначе для чего же умные люди появляются на Земле? Для того чтобы что-то двигать вперед. Это же тоже посланцы Божии.
– А нужно ли что-то двигать? Мне кажется, что количество потребителей растет, потребности у людей растут, но без всего этого можно обойтись.
– Согласна.
– Так нужно ли это?
– Вы мне задали вопрос: «Как вы относитесь…?» Я ответила, что экономика будет развиваться. А второй подвопрос должен звучать: «Как Вы к этому относитесь – хорошо или плохо?» Отвечаю: я к этому никак не отношусь, потому что я «классичка» и в этом смысле тоже. Я за комфорт бытия на свете. Нам жизнь дается для того, чтобы жить и получать удовольствие, а не «бороться и искать, найти и не сдаваться», как сказал Н. Островский. Вообще ужас какой-то, мы всю жизнь только боремся, а потом еще и не сдаемся, ну что это за жизнь такая!!!
– Я согласен, надо реализоваться.
– Да, разумеется. Ну, для чего тебе дана жизнь? Чтобы ты радовался всему тому, что тебя окружает, а мы радоваться разучились или не умели вовсе. Поговорить с природой. Я, например, со всеми деревьями разговариваю, с небом разговариваю, с кем и с чем угодно я могу поговорить. Не подумайте, что я сумасшедшая.
– Что вы… Я считаю, что умение быть в гармонии с самим собой и находить общий язык со всем окружающим миром – это тоже талант. Кстати, об общечеловеческих материальных проблемах… Как вы оцениваете перспективу российской экономики?
– Я далека от этого, я никогда этим не интересовалась.
– Но положительную тенденцию видите?
– Думаю, что да, разумеется, на уровне обывателя и телезрителя. Я в этом деле просто ничего не понимаю. В экономике семьи-то не очень разбираюсь, а вы хотите, чтобы я в мировой экономике разбиралась! (Смеется.)
– Каково ваше мнение относительно девальвации доллара?
– Понимаете, в чем дело, я всегда пугаюсь, когда что-то такое происходит, потому что я не знаю, чем это обернется. Никак не могу привыкнуть к названию «евро». С трудом смирилась с тем, что исчезла марка немецкая, я как-то к ней привыкла. Много раз была в Германии, как-то расставаться с ней – как с друзьями, что ли.
– Вы консерватор?
– Да, консерватор, в хорошем смысле этого слова, не косный, конечно, а консерватизм как форма стабильности. В этом плане я не считаю, что консерватизм – это плохо.
– Я и не говорю, что это плохо. Мне кажется, что консерватизм часто бывает гораздо лучше, чем какие-то инновации…
– Да, которые неизвестно во что выльются – раз, во-вторых – это дополнительные нервы. А сейчас как-то с нервами жалко расставаться, потому что они, увы, уже не восстанавливаются.
– Восстанавливаются, но в меньшем количестве.
– И все же если я буду нервничать еще и по этому поводу, то меня просто не хватит на основную задачу: жить, петь, быть здоровой и помогать своим близким и друзьям, хотя бы своим участием.
– Какую книгу вы бы порекомендовали читателям нашего журнала?
– Вы знаете – это книга книг, я не имею в виду Библию, потому что не каждый может себе позволить роскошь вникнуть в Библию, это не каждому дано. На протяжении долгих лет меня зовет к себе одна интересная книга, и периодически я ее перечитываю. Уже раза четыре ее прочитала в различные периоды жизни. Я думаю, что приближаюсь к моменту, когда она опять меня позовет. Это «Сага о Форсайтах» Голсуорси. Там описано все, не из нашей жизни, правда, но очень, очень перекликается. Мудрая книга.
– Это мудрая книга для любого возраста.
– Да, когда я была совсем юная, у меня была «любимица» – Джун Форсайт, самая молоденькая. Меня трогала ее экспансия, ее увлечение искусством, художниками. Потом я переключилась на Ирэн, уже она у меня в фаворитках ходила. Самое смешное, что в конце четвертого перечитывания я вдруг к Сомсу стала испытывать симпатию, а сначала он мне был антипатичен, я его ненавидела за Ирэн. А потом я вдруг стала понимать его, потому что взрослела. Книга для любого возраста, там можно найти все. Ну, конечно, не с детсада, где-то лет с 28–30. Лет в 25 я прочитала ее в первый раз. Вот мои «романы» там и происходили – то с Джун, то с Сомсом, то со старым Джоном. И каждый герой в разное время находил отклик в моей душе. Хорошая книга. Конечно, я не могу сказать, что она для всех. Людям, которые любят развлекательные книги, возможно, она не подойдет. «Сага о Форсайтах» – это книга для тех, кто любит посидеть с книгой, «пожить» с ней рядом, провести с ней несколько лет, а то и всю жизнь.
– Это книга, которая чему-то научит.
– Конечно. Книги для этого и созданы. Иногда люди начинают ссориться, ругаться, а я думаю: «Ну ты что, не читал ничего, что ли? Почитай – об этом уже все написано».
– Да, в классической литературе.
– Все это уже было миллион раз. Тот же самый А.П. Чехов (и не он один, разумеется) нам все рассказал, все из жизни. Только надо понять и попробовать перенести в свою жизнь.
– Тамара Ильинична, большое спасибо вам за интервью.
