«Запрещенные пластинки»
«Мне кажется, вам пора освежиться», — хочется повторить мне вслед за героем «Бриллиантовой руки» и предложить вам покинуть загулявший кабак, чтобы отправиться в Шереметьево-2 и вылететь транзитом через Австрию и Германию — в Штаты. Если бы мы смогли осуществить подобный вояж в советские годы, то смогли бы совершить массу открытий на ниве Русской Песни. «Смогли бы… — ответит мне каждый читатель старше тридцати. — Да только кто б нам дал…»
Конечно, поездки в капстраны были доступны в СССР только избранным, проверенным товарищам, да и тех бдительные сотрудники органов и таможни старались оберегать от необдуманных поступков.
Передо мной документ, датированный декабрем 1947 года:
ГЛАВЛИТ СССРНачальник отдела контроля иностранной литературы.
«Не подлежит разглашению».М. Добросельская, г. Москва, 15 декабря 1947 г.
Список грампластинок, запрещенных к ввозу в СССР:
1. Д. Медов. «Колумбия»
1) «Письмо к матери»; «Привет с родины»
2) «Прощай, мой сын»; «Казбек» и все другие вещи в его исполнении.
2. Коля Негин. «Кисмет», «Колумбия»
1) «Лунная серенада»; «Корсетка»
2) «Оружьем на солнце сверкая» и все другие его вещи.
3. Адя Кузнецов. «Колумбия»
1) «Вы здесь, и я влюблен» и все другие вещи в его исполнении.
4. Моля и Михаил Донцовы. «Колумбия»
1) «Одесская панама»; «Ванька-ключник».
5. Даниил Дольский. «Колумбия»
1) «Прощай, красотка»; «Вот солдаты идут».
2) Циперович. «Военная сценка» (юмористический рассказ); «Торговец живым товаром» (юмористический рассказ).
6. Юрий Морфесси, у рояля князь Сергей Голицын. «Колумбия»
1) «Черные глаза»; «Калитка».
2) «Кошмары»; «Тени минувшего».
3) «Алла верды».
7. Люба Веселая и хор. «Колумбия»
1) «Казбек»; «Прощай ты, новая деревня».
2) «Ямщик, гони ты к Яру»; «О, эти черные глаза».
3) «Кирпичики»; «Прощай, мой сын».
8. Вера Смирнова. «Колумбия»
1) «Кругом осиротела»; Попурри из фабричных песен.
2) «Прощай, Москва»; «Ухарь-купец».
9. Владимир Дилов. «Колумбия»
1) «Бродяга».
10. Русский хор. «Колумбия»
1) «Маменька»; «Солдатушки».
11. Стрелецкий хор и хор Заркевича. «Виктор».
12. Хор донских казаков Сергея Жарова и все другие русские хоровые ансамбли
13. Владимир Неимоев. «Декка»
1) «Ты не грусти»; «Ах, Вы, мадам!»
14. М. Водянов. «Колумбия»
1) «Кобыла». «Бычок». Юмористические рассказы.
15. Цыганка Анна Шишкина. «Колумбия»
1) «Понапрасну, мальчик, ходишь».
16. Станислав Сарматов. «Виктор»
1) «В нашем саду»; «Каково мое положение».
17. Павел Троицкий. «Колумбия»
1) «Вертиниада»; «Вам 19 лет» — пародии.
18. Петр Лещенко. «Колумбия»
1) «Ты едешь пьяная»; «Кавказ».
2) «Яша за границей»; «Кофе утром, поцелуй».
3) «Ночью» (фокстрот с пением); «Зараза».
4) «Где вы, моя дорогая».
Содержание официальной бумаги говорит о многом: во-первых, среди артистов-эмигрантов появилось много новых имен, а «герои былых времен» — напротив, почти все исчезли. Умерла во французской тюрьме оказавшаяся советской шпионкой Надежда Плевицкая, тихо скончался в Стокгольме Николай Северский, вернулся в 1943 году на родину Александр Вертинский.
Оставались пока на эстраде Иза Кремер и Юрий Морфесси, но им уже дышали в спину подросшие дети первых изгнанников, решившие избрать для себя артистическую стезю.
Их имена и превалировали в циркуляре Главлита. Правда, составители допустили ряд ошибок в написании имен и названий, но сути дела это не меняло: на творчество «бывших» в стране победившего социализма было наложено строгое табу.
Запрет этот, как мы помним, брал начало еще в 20-х, но после войны репрессии в отношении творчества «предателей родины» усилились. Причины для этого были, с точки зрения советских идеологов, весомые. Их истоки кроются в пропаганде, развернутой немцами во время войны на нашей территории, где песня играла роль не менее мощного оружия, чем загадочные «Фау-2».
Русские голоса, восхваляющие на все лады по радио сладкую жизнь, обещанную оккупантами, очень нервировали власти. Через полгода после начала войны в «Комсомольской правде» (05.12.1941) появляется статья О. Г. Савича
«Чубчик» у немецкого микрофона
Когда оборванный белогвардеец — бывший унтер Лещенко — добрался до Праги, за душой у него не было ни гроша. Позади осталась томная и пьяная жизнь. Он разыскал друзей, они нашли ему занятие: Лещенко открыл скверный ресторан. Хозяин, он был одновременно и официантом, и швейцаром. Он сам закупал мясо похуже и строго отмеривал его повару. Ни биточки, ни чаевые не помогали ему выбиться из нищеты. Кроме того, ресторатор зашибал. По вечерам, выпив остатки из всех бокалов пива и рюмок водки, он оглашал вонючий двор звуками гнусавого тенорка: «Эх, ты, доля, моя доля…»
Кому-то из друзей пришла в голову блестящая идея: ресторатор, официант, швейцар и унтер должен стать певцом. Выпив для храбрости, Лещенко взял гитару и начал петь романсы. И тут случилось чудо: песенки возымели успех. Сочетание разухабистой цыганщины с фальшивыми, якобы народными мотивами и гнусавым тенорком показалось пражским мещанам истинно русской музыкой. Лещенко нанял швейцара, затем официанта и перестал ходить на базар. Он выступал теперь только в качестве кабацкого певца.
Слава постепенно росла. Белогвардейцы подняли его, что называется, на щит. Гнусавый тенорок был записан на пластинки. Унтер оказался, кстати, поэтом — он сам сочинял слова своих душещипательных романсов. С размером и рифмой он не очень стеснялся. Но слова подбирал по принципу: чем глупее, чем пошлее — тем лучше. Белогвардейцы слушали забытые кабацкие мотивы и плакали. Иностранцы слушали и умилялись: это и есть русская душа, если русские плачут. А Лещенко бил себя по бедрам и с пьяной слезой в голосе выкрикивал: «Эх, чубчик, чубчик вьется удалой!».
Пришла война. Казалось, мир мог забыть белогвардейского унтера и удалой чубчик, оказывается, курилка жив.
Захватив наши города, фашисты организовали в них радиопередачи. Несется из эфира на немецком языке: «Говорит Минск, говорит Киев». А затем раздается дребезжание гитары и гнусавый тенор развлекает слушателей: «Эх, чубчик, чубчик…»
Унтер нашел свое место — оно у немецкого микрофона. Украинцы и белорусы слышали лучшие в мире оперы, симфонические концерты, красноармейские ансамбли, народные хоры — все это, разумеется с фашистской точки зрения было большевистской пропагандой. Теперь немцы принесли «подлинную культуру» — Лещенко.
В промежутке между двумя вариантами «Чубчика» — залихватским и жалостным — хриплый, пропитый голос, подозрительно похожий на голос самого Лещенко, обращается к русскому населению в прозе и без музыкального сопровождения. «Москва окружена, — вопит и рявкает унтер, — Ленинград взят, большевистские армии убежали за Урал». Потом дребезжит гитара, и Лещенко надрывно сообщает, что в его саду, как и следовало ожидать ввиду наступивших морозов, «отцвела сирень». Погрустив о сирени, унтер снова переходит на прозу: «Вся Красная армия состоит из чекистов, каждого красноармейца два чекиста ведут в бой под руки». И опять дребезжит гитара. Лещенко поет: «Эх, глазки, какие глазки»… И, наконец, в полном подпитии, бия себя кулаками в грудь для убедительности, Лещенко восклицает: «Братцы красноармейцы! На какого хрена вам эта война? Ей-богу, Гитлер любит русский народ! Честное слово русского человека! Идите к нам в плен! Мы вас приголубим, мы вас приласкаем, обоймем и поцелуем». (Последняя строчка исполняется уже в сопровождении гитары.) «Убедительность» лещенковской пропаганды и ее «художественное достоинство», конечно, бесспорны. Но если эффект полностью противоположен немецким ожиданиям, унтер не виноват: он старается вовсю, Чубчик вьется у микрофона — грязный, давно поседевший, поределый: сколько драли его пьяные гости в кабаках! Чубчик продал родину, свой народ, продал традиции вольного казачьего Дона и служит тому, кто кормит, — изображает русскую душу такой, какой хочет видеть ее Гитлер. Заплеванный трактир вместо искусства, пьяный бред вместо человеческого голоса, продажный лакей вместо свободного гражданина. Надо ровно ничего не понимать в психологии русского народа, чтобы надеяться, что икота кабацкого хама может соблазнить советских людей.
Появление этой статьи, несомненно, было ответом на некую радиопередачу (или даже серию программ) на вражеском радио.
Автор статьи О. Г. Савич песочит на все лады Петра Лещенко, якобы агитировавшего за ценности Третьего рейха советских граждан. Исследователи творчества певца, родственники и просто поклонники всегда начисто отметали подобные обвинения: «Мол, не из тех был Петр Константинович! В эмиграции оказался поневоле, любил всей душой Россию — и вообще пел здорово. А что служил в румынской армии, воевавшей на стороне Германии, так то не по доброй воле. И что пел в оккупированном Крыму и Одессе — тоже не беда — песня нужна всякому». Все верно. И я не собираюсь оспаривать чистоту помыслов и поступков Лещенко, а лишь показываю краткую зарисовку событий, прямо или косвенно отраженных в статье. Материал, к слову, изобилует неточностями буквально с первой строчки. П. К. Лещенко никогда не жил в Праге. И хотя он, действительно, владел тогда рестораном, но — в Бухаресте.
К началу 40-х Лещенко — наряду с Вертинским — самый популярный эмигрантский певец в Советской России. Официально он, конечно, под запретом и пластинок его днем с огнем не сыскать, но есть дипломаты и капитаны загранплаванья, которые помогают, как могут, заполнить культурные лакуны строителей коммунизма. Песнями Лещенко тайком заслушивается молодежь, а о самом певце из-за полнейшего отсутствия информации (никто даже не видел его фото) гуляют фантастические легенды, отчасти озвученные в статье. Петру Лещенко приписывали дружбу с Есениным (и побег вместе с ним за границу), другие считали его сбежавшим с судна моряком и даже фартовым вором, удравшим на Запад после большого куша.
Особенно часто муссировалась тема белогвардейского прошлого певца (кстати, не нашедшая доказательств до сих пор), озвученная и в статье.
Еще нюанс: описание голоса Петра Константиновича журналистом. Сперва это «гнусавый тенорок», который ближе к финалу превращается неожиданно в «хриплый голос»: «В промежутке между двумя вариантами „Чубчика“ — залихватским и жалостным — хриплый, пропитый голос, подозрительно похожий на голос самого Лещенко, обращается к русскому населению в прозе и без музыкального сопровождения».
Непонятно, зачем в программе прозвучали два «Чубчика» сразу — «залихватский и жалостный»? Никакого «жалостного» «Чубчика» у Лещенко — нет. Так, может, это была другая песня или два разных варианта исполнения одной песни? Допустим, Петра Лещенко («залихватский») и Морфесси (его версия и впрямь малость нудновата).
Или это «горит» между строк едва заметный огонек совести журналиста?
И загадочной трансформацией из «тенорка» в «хриплый голос без музыкального сопровождения» Савич вольно (или нет), но обнажил истинное положение вещей: имела место некая пропагандистская передача, в которой для усиления эффекта были использованы песни эмигрантов с дикторскими вставками. Кто, как не они — певцы с пластинок — олицетворяли для нас, обретавшихся за «железным занавесом», ту, потерянную навсегда, благополучную Россию?
Все эти незначительные «о— и про-говорки» наводят меня на мысль о том, что статья в «Комсомолке» написана, во-первых, с чьих-то слов, во-вторых, на основе все тех же бытовых, курсирующих в СССР слухах о певце («белогвардейский унтер») и, в третьих, человеком, равнодушным к подобной музыке в принципе, слишком уж сильны и вульгарны оскорбления в адрес певца.
Каковы же выводы из моего пассажа?
Мне думается, что имя Петра Лещенко здесь — образ собирательный. Автор сознательно выбрал самого известного «запрещенного» певца того периода, да еще с одиозной славой белогвардейца, для контрпропаганды.
Шаг понятный. И если даже у микрофона был вовсе не Лещенко, а кто угодно, распевающий русские песни (из сотни-другой тысяч артистов-эмигрантов нашлось бы к кому обратиться), его стоило бы назвать «Петром Лещенко» хотя бы для этой публикации зимой 1941-го.
Война — время, мало располагающее для четких и ясных выводов о чем бы то ни было вообще. Ежечасно перетекающие с места на место миллионные орды… Ежедневные бои, десятки тысяч погибших или пропавших без вести… В такой ситуации немудрено обмануться, принять ложный слух за правду, а правду посчитать происками врага…
В качестве примера приведу историю, описанную легендой советской эстрады Клавдией Ивановной Шульженко.
« Не могу не рассказать об одном случае, происшедшем весной 1942 года, — вспоминала певица. — Выступали мы в одной из частей Волховского фронта 24 марта, в день моего рождения. Работая на легендарной трассе „Дорога жизни“, концертируя по три-четыре раза в день, я так уставала, что и вовсе забыла о своем дне. И вот 24 марта вечером неожиданно пришел адъютант командующего армией и пригласил меня с товарищами в генеральскую землянку. Приходим… Накрыт стол. Первый тост — за Победу, второй — за новорожденную.
В. Ф. Коралли ( руководитель оркестра и муж К. Шульженко. — М.К. ) спросил у генерала:
— Как вы узнали о дне рождения Клавдии Шульженко?
Генерал, улыбнувшись, ответил:
— Моя разведка работает четко. — И вдруг с напускной строгостью спросил: — Что же это вы, друзья, одновременно обслуживаете нашу армию и фашистскую?
Мы опешили.
— Как… фашистскую?!..
— Да, да, — продолжал генерал, рассмеявшись, — я однажды слушал по радио из оккупированных городов Пскова и Новгорода концерт вашего джаз-ансамбля.
А дело было вот в чем. В первые месяцы войны, когда мы вместе с нашими войсками отходили от Выборга к Ленинграду, культработники воинских частей часто записывали наши выступления на пленку. Видимо, одна из пленок попала в руки врага, и мы стали жертвой фальсификации. Советские люди, слушая на оккупированной территории пленку, естественно, негодовали. Концерт начинался словами В. Ф. Коралли: „Мы счастливы, друзья, что сегодня выступаем для вас…“ И далее: „Для вас, истребителей ненавистных фашистских захватчиков, Клавдия Шульженко исполнит песню „Синий платочек“…“
В том концерте, который передавался по радио в оккупированных районах, заводилась довоенная пластинка „О юге“ — эту песню я вообще не пела в военных концертах. Слова же „истребителей ненавистных фашистских захватчиков“ убирались из пленки, вот и получалось, что В. Ф. Коралли обращается… к фашистам».
Так и журналист, писавший статью, мог в равной степени как быть осведомленным об истинном положении вещей, так и оставаться в блаженном неведении.
Версия была бы вполне основанной, если ни один нюанс — Савич не был простым советским «тружеником пера», мышонком сидящим за «железным» советским занавесом. Напротив, с 1924 года он жил в Германии, в 1929-м переехал в Париж. Печатался одновременно и в СССР и в эмиграции. С 1932 стал парижским корреспондентом «Известий», а затем и «Комсомольской правды». Два года, с 1937 по 1939-й, провел в Испании как фронтовой корреспондент ТАСС. В 1939-м вынужденно вернулся в Москву (его жену, уехавшую в 1936 году в СССР к умирающей матери, не выпустили обратно). Во время Великой Отечественной войны работал в Совинформбюро. Таким образом, Савич не просто имел доступ к самой разной информации, но, не исключено, что и пересекался с тем же Лещенко. С другой стороны, он мог, даже находясь в эмиграции, и быть страшно далеким от музыкально-ресторанных кругов, и элементарно ошибиться или передернуть факты в статье.
К тому же в море германской пропаганды нетрудно было утонуть даже сотруднику Совинформбюро. Об этом подробнее — строчкой ниже. А пока финальное предположение — журналист просто делал то, что ему говорили. После вынужденного возвращения в 1939 году из 15-летней эмиграции не мудрено было с ужасом воспринимать новые совдеповские реалии…
Давайте представим себе диалог О. Г. Савича с редактором «Комсомолки».
— Здравствуй, Овадий Герцович, мне тут в спецотделе одну программку занятную дали прослушать, льют, понимаешь, ушаты грязи на нашу родину, еще и песни распевают кабацкие.
— А кто пел-то?
— Эмигрант какой-то? Ты должен знать.
— А песню какую?
— «Чубчик»!
— «Чубчик»? Это Лещенко или Морфесси…
— Что за Морфесси? Не слыхал. А вот про Лещенко, этого «унтера недобитого», надо бы сделать текстик на «полосу», приходят, понимаешь, сигналы… Крутят его песенки фрицы день и ночь.
* * *
Теперь два слова о масштабах идеологической войны.
Слишком полноводным был информационный поток нацистов на оккупированных территориях, чтобы разобраться наверняка, что и где звучало. А. Окороков в монументальном исследовании «Особый фронт. Немецкая пропаганда на Восточном фронте в годы Второй мировой войны» свидетельствовал:
Согласно отчету руководителя восточного отдела Министерства пропаганды Германии доктора Тауберта на оккупированные территории СССР велись непрерывные передачи на 18 языках…Так, радиогруппа «Восток» имела главный передатчик в Риге и вспомогательные — в Каунасе и Минске. Радиогруппа «Украина» располагала передатчиком в Виннице…
Значительное количество станций работало и в других областях. Так, например, на территории Белоруссии действовала радиостанция «Голос народа», для населения Крыма вела ежедневные передачи радиостанция «Голос Крыма», размещавшаяся в Симферополе, и т. д.
Программа передач немецких радиостанций была фактически стандартной: до 6 раз в день — последние известия, сводки германского командования и чтение статей из оккупационных газет; 3–4 раза в день — концерты и записи на грампластинках.
…О важности использования армейских радиосредств свидетельствует указание Верховного командования германских войск, разосланное на места в мае 1942 года. В нем отмечалось: «Немецкие войска, участвующие в военных операциях на Востоке, а также находящиеся в тыловых оккупированных районах, могут себе представить, как важен для дальнейшего ведения войны максимальный охват населения политической пропагандой. Одно из средств для проведения этого мероприятия — слушать радиопередачи на русском и украинском языках, которые передаются из Берлина целым рядом радиостанций… Поэтому необходимо учесть, что вся находящаяся в распоряжении части радиоаппаратура в те часы, когда она не используется для служебных целей, должна применяться для агитации населения».
* * *
Мог ли Савич ошибиться? Или даже сознательно передернуть факты? Без всяких сомнений. Такие вещи встречались в советской печати многократно: в 60-е ангажированные борзописцы, отслушав пару затертых бобин, вешали всех собак на Владимира Высоцкого, приписывая ему песни в исполнении Аркадия Северного или Александра Галича; или, обнаружив при обыске папку самиздата со стихами, печатали рифмы Бобышева и Рейна под именем Бродского.
В начале 80-х, на волне «бума» Вилли Токарева, любой эмигрант с кассеты автоматически становился им…
— Кто поет? — Токарев.
Обычный гражданин, не меломан, разве вслушивается в обертоны? Нет. И Савич, я убежден, не являлся исключением. Отсюда абсолютно непроверенный, но идеологически выверенный (и, по сути, для военного времени верный) материал «на злобу дня».
Еще вариант рождения «шедевра» от коллекционера Григория Сухно:
…Этой статьи Савич не писал, ибо родилась она в недрах спецслужб, была навязана редакции — с подписью известного репортера О. Савича для авторитета.
Перенесемся мысленно в декабрь 1941 года. Неделю-другую назад окончилась одна из наиболее кровопролитных битв Великой Отечественной — битва под Москвой. Казалось бы, что власти не до «Чубчика». Но в начале зимы 41-го в Одессе распространялись слухи о предстоящих концертах Петра Лещенко, которые сначала планировалось провести в Оперном театре в январе 1942-го.
«Одесская газета» писала: «Знаменитый, неподражаемый исполнитель русских и цыганских танго, фокстротов и романсов, напетых на пластинках фирмы „Колумбия“ и разошедшихся по всему миру, Петр Константинович Лещенко дает концерты в помещении Одесского театра оперы и балета».
Когда сведения из оккупированной Одессы по каналам спецслужб проникли в Москву, из верхних эшелонов власти поступил приказ: срочно оболгать и оклеветать легендарного певца в центральной печати. И слепленный пасквиль был немедленно опубликован. Это был заочный смертный приговор «бессарабскому соловью».
Что ж, может, было и так…
К слову сказать, сохранились документальные подтверждения не только о концертах артиста, но и о выступлениях Лещенко по радио на занятых врагом территориях.
Эти программы имели место в 1943–1944 гг., о чем неоднократно сообщала пресса оккупационных властей.
Из газеты «Голос Крыма» (5 декабря 1943 года):
«В пятницу 3 декабря выступил по радио известный за границей исполнитель цыганских романсов и жанровых песен, эмигрант Петр Лещенко. Он исполнил на русском языке четыре песенки, в том числе „Прощай, мой табор“ и свою коронную песенку — „Чубчик“. Голос певца звучал прекрасно и приятно обрадовал удивленных симферопольских радиослушателей, для которых его выступление было сюрпризом. Певец даст в Симферополе открытый концерт».
По иронии судьбы заметка вышла ровно два года спустя, день в день после публикации статьи Савича в «Комсомолке». Автор новости сообщает, что в эфире звучали исключительно песни в исполнении Лещенко. Но что там было на самом деле — поди знай сегодня.
Но были и другие примеры, не оставляющие сомнений в причастности того или иного артиста к фашистской пропаганде.
«К гитлеровцам пришло из среды русских эмигрантов (…) самое малое число, — пишет Л. Любимов в мемуарном труде „На чужбине“. — Либо особо ретивые „белые вояки“, либо псевдохитрецы, вообразившие, что выйдут сухими из воды, а на самом деле попавшие в помойную яму, либо по духу прирожденные лакеи, либо тупые до кретинизма…»
Некто А. Максимов в мемуарном труде «Так было» вспоминает о своем участии в «Русском корпусе», профашистской организации русских эмигрантов, созданной в 1942 году в Белграде белым генералом Стародумовым для борьбы с коммунизмом.
«…Середина мая 1942 года. На белградском вокзале нас встретили с оркестром. Были произнесены, как полагалось, торжественные патриотические речи…И нас строем повели в казарму. Нас разместили и выдали обмундирование, сшитое из югославского сукна коричневого цвета, пилотку и обмотки… И пошла обыкновенная казарменная жизнь…
Время от времени, с пятницы на субботу, устраивались вечера-концерты, на которых присутствовали белградские дамы, корпусные и немецкие офицеры. Гвоздем этих концертов было выступление Морфесси, исполнителя русских народных песен, и других звезд Белграда. Говорили, что шампанское лилось рекой…»
Да, к сожалению, бывший «царский любимец» Юрий Морфесси вступил во время войны в артистическую бригаду при «Русском корпусе» и разъезжал с концертами для частей рейха, армии Власова и прочих врагов СССР.
Кроме того, среди добрых знакомых Юрия Спиридоновича находился не кто иной, как Василий Викторович Бискупский (1878–1945), гвардейский офицер и бывший муж певицы Анастасии Дмитриевны Вяльцевой.
Похоронив в 1913 году любимую жену, он продолжил военную карьеру, в революцию стал ярым сторонником, а короткое время спустя — непримиримым противником большевизма и посвятил этой борьбе всю дальнейшую жизнь. В Мюнхене эмигрант Бискупский знакомится с Адольфом Гитлером, а в ноябре 1923 года, после провала «пивного путча», укрывает его на своей вилле. Фюрер не забыл об услуге и после прихода к власти назначил Бискупского начальником управления по делам русской эмиграции в Германии.
Сто против одного — Морфесси был знаком с «гауляйтером», и знаком накоротке. Еще в сезоне 1909–1910 гг. Вяльцева играла роль Кати в музыкальном обозрении «Цыганские песни в лицах» на сцене Петербургского Малого театра. В этом ревю принимал участие и Юрий Морфесси…
Последними пластинками, которые записал Баян, стали 4 диска, напетые им в Берлине… в 1943 году!
Ни Бискупский ли выступил «продюсером» записей старого приятеля Морфесси в Берлине 43-го? Разгар войны, на фронтах ситуация, прямо скажем, «не ах», — вроде бы не до музыки. Тем более странно надеяться сделать бизнес на паре дисков русского эмигрантского певца, к тому же основательно подзабытого аудиторией (до этого пластинки исполнителя выходили в 1930 г.).
Сам факт записи (с учетом обстоятельств и места) кажется изначально не коммерческим, но заказным мероприятием. Да и тираж дисков оказался ничтожно мал.
Крупный исследователь ретроэстрады В. П. Бардадым говорил без обиняков:
«В июне 1943 года 60-летний Юрий Спиридонович, грустный, но не потерявший голос, был приглашен в Берлин граммофонным обществом „Полидор“, чтобы сделать несколько записей. Он исполнил с хором и оркестром под управлением А. Шевченко восемь популярнейших вещей из своего богатого репертуара: „Прощай, мой табор!“, „Чубчик“, „Цыганка Аза“, „Помню я…“, „Эй, ямщик, гони-ка к Яру“, „Гори, гори“, „Ехали цыгане“ и „Любовь цыганки“. Эти записи стали его „лебединой песней“: больше он нигде и никогда не записывался…»
Посмотрим на берлинский вояж внимательнее. В то время когда работа над этой книгой близилась к завершению, из Швейцарии пришла крайне любопытная информация — немецкая пластинка фирмы «Полидор», выпущенная в конце 1941 года.
На этикетке значилось — «фокстрот». Но звучал там отнюдь не популярный танец.
На диске была записана песня в исполнении некоего Александра Шевченко. Да-да, того самого, с чьим оркестром два года спустя будет записываться Морфесси. Что же исполнял русский музыкант Шевченко?
А исполнял он на мотив известной народной песни «Ой, полным-полна моя коробушка…» буквально следующий текст:
Из-за плохого качества записи первое слово в третьем куплете расшифровать невозможно, но смысл предельно ясен и так.
Вот из-за таких творческих «находок» власти и ставили запреты на пути всех эмигрантских изданий без разбора. Какой смысл было разбираться, кто из них поет репертуар советских композиторов, а кто антисоветчину? Такая позиция власти в отношении искусства эмигрантов сохранится вплоть до распада СССР.
Более того, увлечение хулиганскими мотивами Утесова, «кабацкими» стихами Есенина, песнями бывшего эмигранта Вертинского или «белогвардейца» Лещенко в 40-х часто становилось обвинением и причиной репрессий, как случилось, например, со знаменитым золотодобытчиком В. И. Тумановым. Подравшись с сослуживцем на корабле, Вадим Иванович в итоге получил срок по 58-й статье (антисоветская агитация и пропаганда).
«Я был матросом, но мечтал стать капитаном — вспоминал Туманов [55] . — Окончил курсы штурманов, стал четвертым помощником на „Емельяне Пугачеве“, совершавшем плавания в водах Дальнего Востока, Кореи, Китая… Больше радовали предстоящие плавания под началом капитана Веселовского.
Веселовский относился ко мне с симпатией. На судне люди и их отношения как на ладони, и то, что можно скрывать на суше, контролируя себя, не спрячешь на маленьком ограниченном пространстве, когда месяцами друг у друга на виду. Здесь шероховатости общения, на первый взгляд безобидные, накапливаясь, чреваты раскатами грозы. Наш капитан со всеми был ровен и деликатен, и мы были поражены, когда в Мурманске по непонятным для нас причинам ему пришлось передавать „Уралмаш“ другому капитану…
Веселовский попросил меня прийти к нему в каюту.
— Я знаю, ты любишь Есенина, Вертинского, Лещенко… Я тоже их люблю, они всегда со мной. Сорок пластинок Вертинского и Лещенко обошли со мной полсвета. Теперь не знаю, как все сложится, а пластинки не должны пропасть. Возьми их себе.
Вынося из капитанской каюты коробку с пластинками, я был самым счастливым человеком. Откуда мне было знать, что не пройдет и полугода, как следователь водного отдела МГБ во Владивостоке, найдя при обыске эти пластинки и не добившись от меня, откуда они, использует их как свидетельство моих антисоветских настроений».
* * *
Справедливости ради замечу, что отказать советским цензорам в логике и бдительности было никак нельзя. Песня, действительно, была мощнейшим идеологическим оружием и «борцы с тоталитарным режимом большевиков», окопавшиеся на Западе, отлично это понимали.
Иван Иванович Октябрев
Победная эйфория, как известно, быстро сменилась долголетней «холодной войной».
После Второй мировой на Западе оказалось довольно большое количество наших граждан, не пожелавших возвращаться в «коммунистический рай». Напротив, они захотели всеми силами сражаться со сталинизмом. Одним из первых «бойцов» на этом фронте стал Леонид Пылаев (Павловский, 1914–1992).
«Я вернулся из лагеря на родину, от меня шарахались, как от чумы, записался на прием к Калинину, — рассказывал Пылаев-Павловский. — Вводят в кабинет.
— Отсидел свой срок, — говорю, — искупил вину, на работу не принимают.
Старик Калинин сощурился:
— Поезжайте в свой город и скажите всем: мы не дадим никому обижать советскую власть. Раз Калинин послал куда подальше, то просить нечего. Посадят опять».
Леонид Пылаев.
Июнь 1941-го. Через несколько месяцев, в окружении под Можайском, красноармеец Павловский попал в плен, где его завербовали эмиссары генерала Власова. Кончилась война, заметались по Западной Европе СМЕРШевцы, пошли массовые высылки на восток. Избитые сталинщиной, испытавшие нацистские лагеря россияне шли обратно, в лагеря советские. Павловский, ставший Пылаевым, чудом избежал ареста и осел в Западной Германии.
Образования у него не было никакого, но случайно (за утрированную русско-крестьянскую внешность) попавший на съемки фильма «Дорога», Леонид затмил знаменитую голливудскую звезду Юла Бриннера. Пылаев дал столько идей, предложил столько диалогов и ситуаций, что продюсер фильма распорядился переписать роль Пылаева в одну из главных.
Леонид Пылаев стоял у истоков создания радио «Освобождение» (будущей «Свободы»), где вел авторскую программу:
«Я, дорогие друзья, в Советском Союзе по радио никогда не выступал. У нас там простому трудящемуся по радио говорить не разрешают. Дорогие граждане Советского Союза, дорогие земляки, однополчане! Находясь сейчас за границей, я шлю всем вам пламенный беспартийный привет. Зовут меня Иван Иванович Октябрев, родом я из Горького, так что мои друзья-горьковчане меня знают. Ну, а я сегодня хочу всему советскому народу представиться. Я бы очень хотел, чтобы все советские граждане ко мне сочувствие и внимание имели, потому что ведь я утек не от своего народа и не от своих друзей и боевых товарищей, а только благодаря мудрому издевательству коммунистического режима…»
В конце 40-х годов он издавал в Германии сатирический журнал «Иван», где печатал антикоммунистическое продолжение «Василия Теркина». В Германии в конце 50-х — начале 60-х годов «самородок» записал две пластинки с песнями, резко критикующими советский строй. Вероятно, они не стали широко известны в СССР из-за того, что в то время реакционные настроения властей были очень сильны, и граждане не рисковали, как это стало происходить в 70–80-е годы, провозить столь наглую антисоветчину через таможню, а тем более тиражировать ее.
Хотя некоторые авторские песни Пылаева вполне могли понравиться слушателю. Вот, например, «Песенка эмигранта»:
Но основной лейтмотив музыкального творчества Пылаева ясно виден из титула дебютной пластинки: «Песни сталинских лагерей» с композициями вроде: «Рабы советских лагерей», «Срок за сроком», «Новый год — порядки старые».
В мемуарах А. Окулова «КГБ против русской эмиграции» автор вспоминает о своих встречах с еще одним «диверсантом», сотрудником антисоветской организации «Народно-трудовой союз» по имени Борис Брюно (1910–1995):
«Старик прекрасно пел и играл на гитаре. Мне повезло: он пел на моем 20-летии и на моем 30-летии. Именно от него я услышал большинство песен Белого движения — „Алексеевский марш“, „Дроздовский марш“, „Корниловский марш“. Он часто исполнял романсы Вертинского, эмигрантскую лирику. Очень красиво и трогательно у него получался „Монмартрский шофер“, мелодекламация на стихи эмигрантского поэта Евгения Тарусского:
FB2Library.Elements.Poem.PoemItem
Я слышал один раз его пластинку, изданную в Марокко в пятидесятых. Знакомые записали несколько кассет, но у меня ни одной не осталось».
* * *
После смерти Сталина, эпохального ХХ съезда, развенчавшего культ личности и начавшего процесс реабилитации, меняется тематика антисоветских пластинок.
В конце 60-х, актер и певец Теодор Бикель (р.1924) выпустил диск «No more silence» («Не могу больше молчать»), основной идеей которого был призыв к властям разрешить свободную эмиграцию евреев в Израиль.
В инструкциях КГБ Бикель проходил как ярый пропагандист сионизма:
За такую пластиночку, найденную при досмотре во Внуково, можно было быстро отъехать в прямо противоположном Тель-Авиву направлении.
Фата-моргана «шансона по-русски»
Одним из самых заметных проектов, направленных на разрушение «железного занавеса», стал диск «GULAG SONG» («Песня ГУЛАГа»), выпущенный в Германии весной 1974 года неким человеком по имени Слава Вольный.
На заднике обложки была помещена фотография А. И. Солженицына с припиской: «Самый известный советский заключенный». Опальный писатель как раз в год выхода «музыкальной прокламации» оказался на Западе, где годом ранее впервые был издан массовым тиражом «Архипелаг ГУЛАГ», что породило домыслы о причастности самого нобелевского лауреата или его покровителей к этой пластинке. Да и подборка песен строго соответствовала тематике: «Эшелон», «Товарищ Сталин» (Юза Алешковского), «За туманом», «Париж» (обе — Юрия Кукина), «Нынче все срока закончены», «Все позади…» (обе — Высоцкого), «Пара гнедых» и т. д.
Статья из западногерманского журнала о гастрольном туре Славы Вольного по случаю выхода его пластинки «Песня ГУЛАГа». Мюнхен, 1974 г.
Всего в альбоме было одиннадцать композиций.
В советское время альбом разошелся в записях, но в урезанной версии, где было только десять вещей. Дело в том, что в известной «Красной коннице» звучал переделанный текст, с резким антисоветским содержанием и люди просто боялись ее писать, а тем более тиражировать для других. Та же ситуация и с обложкой диска. Ввезти в страну его было практически невозможно из-за портрета Солженицына и аршинных английских букв — GULAG SONG. Тогда рвали конверт, подменяли его на безобидную обложку «из-под Карела Гота», но ухитрялись протащить раритет через советскую таможню. Удавалось не всем. Некий спортсмен и большой любитель музыки пытался провезти пластинку и был пойман бдительным стражем границы. Результат — год исправительных работ. Еще легко отделался. Недавно он купил этот виниловый диск на Горбушке за бешеные деньги. На память.
До недавнего времени отсутствовала практически любая достоверная информация о создателе альбома. Ходили и продолжают циркулировать самые нелепые слухи о его судьбе. Но волею случая (или, как считает, сам Слава, провидения) незадолго до завершения работы над книгой с Вольным удалось установить контакт.
Его настоящая фамилия — Мазур, он родом с Украины. Одним из первых в СССР семья Славы эмигрировала в Израиль, откуда впоследствии они перебрались в Германию.
Мазур-старший получил должность на радио «Немецкая волна». Короткое время там же работал и Слава. Затем он начал учебу в Кельнском университете на юридическом факультете, усиленно учил немецкий. В студенческом общежитии Слава не расставался с гитарой, привезенной еще из Киева, и пел песни, которые узнал, по его словам, от друзей и знакомых и которые все знают и поют в СССР, но только для своих, на кухне и очень тихо.
В 1970 году Слава с друзьями открыл в Кельне русский трактир «Тайга».
Посетители могли не только отведать русской кухни, но и купить сувениры а-ля рюс. Место пользовалось большой популярностью среди немецкой молодежи.
По многочисленным просьбам завсегдатаев Слава и решился записать пластинку.
Дизайн обложки делал известный и популярный сегодня немецкий художник и скульптор Херб Лабусга, но делиться воспоминаниями он, по неясным причинам, отказался. Наверное, боится, по старой памяти, происков вездесущего КГБ.
Немецкий продюсер связался с Солженицыным, и тот поддержал идею выпуска диска «лагерных песен» и дал добро на размещение своего портрета. Альбом был признан лучшим проектом месяца, и Слава весь 1974 год провел, разъезжая с гастролями по городам Западной Европы.
Газетные заголовки, приглашая посетить концерт русского барда, кричали:
«Слава Вольный поет песни, призывающие выжить»
Песни политические, песни лагерные. Слава Вольный, проживающий в Кельне, поет песни о лагерной действительности, которая, в особенности со времен появления книги Солженицина «Архипелаг ГУЛАГ», стала известна широкой общественности. Если сравнить произведения Солженицина и Достоевского, то невозможно не заметить, что условия заключеных того царского времени и сегодня вовсе не изменились. Поэтому и «лагерные» песни в Советском Союзе официально умалчиваются. Часто никто не знает, кто написал их музыку и текст, однако каждый знает их.
…Русский фольклор? Под таковым у нас известны, в лучшем случае, очаровывающий гул добрых, старых донских казаков, а в худшем — резкий бас папаши Ивана Реброва. Однако в Советском Союзе существует еще и другой фольклор. Этот фольклор официально умалчивается потому, что он вызывает ненужное неудобство…
В конце 70-х успешный артист и ресторатор открыл новый клуб «Калинка». Заведение стало центром русской тусовки, туда приходили не только «добропорядочные бюргеры», но и лихие «мальчики» из набирающей мощь русской мафии. Случалась там и «легкая стрельба», как прокомментировал сам Слава Вольный сплетню о своей мнимой смерти в ресторанной перестрелке.
«Калинка» цвела. Гостями шикарного кабака побывали все советские звезды: от Аллы Пугачевой до Владимира Высоцкого, с которым Слава как-то сразу сошелся и провел три незабываемых дня в Кельне. Владимир Семенович слышал, как Слава исполнил две его песни, и остался доволен.
До конца 90-х Вольный занимался ресторанным бизнесом, но недавно отошел от дел и в качестве юриста занимается организацией крупных экологических проектов. Недавно он выпустил книгу, где немного рассказывает о своей, полной приключений и встреч, жизни, а также о высших силах, ведущих нас по пути судьбы.
* * *
«Песня ГУЛАГа» — культовый проект. Аранжировка здесь еще тяготеет к манере псевдорусской эмиграции 60-х в лице Татьяны Ивановой, Ивана Реброва или оркестра Фрица Шульца, но подбор песен, подача материала делают работу именно жанровой, а не русским лубком для Запада. Между прочим, диск хранится в коллекциях многих европейских университетов, где изучают русский, а песни Вольного до сих пор можно услышать по немецкому радио.
Через год во Франции вышел альбом Дины Верни «Блатные песни». Судьба этой великой женщины заслуживает отдельного рассказа.
Русская муза Франции
Дина Яковлевна Верни (Айбиндер, 1919–2009) родом из Одессы, откуда ее родители эмигрировали в 1926 году в Париж.
Дина Верни.
Пятнадцатилетней девочкой на Монмартре она случайно познакомилась с Аристидом Майоллем. Гениальному скульптору было на тот момент семьдесят три года. Дина стала его «последней музой», вдохновив на создание большого количества работ. Их сотрудничество продолжалось вплоть до смерти художника в 1944 году. Сегодня в парижском парке Тюильри можно увидеть скульптуру «Гора» и еще полтора десятка статуй, моделью для которых выступила Дина Верни.
В начале Второй мировой войны она жила с Майоллем и его семьей в маленьком городке неподалеку от Испании. Дина вошла в движение Сопротивления. Отважная девушка укрывала бегущих от нацизма людей в мастерских художника и переводила их через границу. В начале 1941 года ее арестовала французская полиция, был судебный процесс, но Майоллю с помощью хорошего адвоката удалось оправдать юную патриотку. По настоянию скульптора она уехала в Ниццу к Матиссу, где несколько месяцев работала у него натурщицей, выжидая, пока утихнет шум. Невзирая на первый арест, Дина продолжила участие в антифашистской деятельности и в 1943 году была задержана снова. На этот раз все было серьезнее: в Париже ее арестовали немцы. Полгода девушка провела в тюрьме, где допрос следовал за допросом. Не надо объяснять про методы, какими пользовалось гестапо. И на этот раз к ней на выручку пришел Майолль. Он был хорошо знаком с любимым скульптором Гитлера Арно Брекером [56]Арно Брекер (1900–1991). Закончил академию художеств. С 1927 года шесть лет жил во Франции. В 1934 году вернулся в Берлин, проявив полную лояльность к новому режиму. Через два года скульптор получил медаль за статуи «Десятиборец» и «Победительница» на олимпийской выставке. В 1937 году работы Брекера украшали павильон Германии на Международной выставке в Париже, членом жюри которой он являлся. До конца войны занимал пост профессора Высшей школы скульптурного искусства в Берлине. Известен его барельеф Гитлера 1938 года. После окончания войны 90 процентов работ Арно были запрещены к показу. Лишь в 80-х годах скульптор обрел мировое признание. Правительство ФРГ открыло близ Кельна Музей Арно Брекера, а в США было создано международное общество его имени.
. Вождь нацистов считал последнего немецким Микеланджело.
Майолль отправил ему письмо, в котором объяснил, что значит для него юная модель.
Фаворит Гитлера относился к Майоллю с большим уважением и был знаком с ним со времен работы во Франции. Он напряг все свои связи и добился таки освобождения «последней музы» гения. Но история на этом не заканчивается. Дина Верни получила возможность «вернуть долг» Брекеру. После поражения Германии тот сам оказался в фильтрационном лагере в американской зоне, и теперь уже Дина использовала свои знакомства для его освобождения.
Дина Верни и Аристид Майоль. Франция, конец 30-х годов ХХ века.
Со смертью Аристида Майолля предприимчивая женщина унаследовала все его работы.
Она стала известнейшей галерейщицей, проявив незаурядный вкус и талант бизнесмена. В 1995 году, благодаря усилиям нашей героини, в Париже торжественно открылся Дом-музей А. Майолля.
Знаете? как звучит жизненный девиз Дины Верни? Она говорила так: «Я никогда ничего не планировала. Надо просто держать глаза открытыми».
* * *
В 1959 году, в статусе успешной бизнес-леди, Верни первый раз приехала на историческую родину. СССР того времени произвел на нее тягостное впечатление: страна еще не оправилась от сталинского режима. Целью поездки было найти новых талантливых художников, но сразу это сделать не удалось. Следующий вояж состоялся почти через десять лет. Теперь она знакомится с И. Кабаковым, О. Рабиным, Э. Неизвестным, Э. Булатовым, другими художниками. Первой устраивает персональные выставки Сержа Полякова и Михаила Шемякина.
Вспоминает М. М. Шемякин:
«Дина Верни, бывшая одесситка, встречала меня в аэропорту. Мне были предложены все условия, о которых только может мечтать человек, плюс контракт на десять лет, но с одним пунктом: что я работаю только под ее контролем. „Метафизику забудь, дорогой мой, — сказала она мне, — это на сегодняшний день не товар. Будешь делать натюрморты… Я тебе покажу весь мир, я тебе сделаю карьеру“.
Но я отказался: „Мадам, я не для того сбежал из одной клетки, чтобы променять ее на золотую. Для меня свобода превыше всего. Я ухожу“.
На второй день пришел служащий и сказал: „Мадам Верни приказала вас выгнать из отеля, потому что она отказывается платить за вас“. Дина была в меня влюблена. Она мне мстила и мстит по сегодняшний день… Но она сделала мою первую персональную выставку, за что я ей благодарен…» [57] .
В 60-е годы Дина начала общаться с «советским подпольем» — диссидентами. В этих кругах было принято петь под гитару блатные песни. Эта музыка настолько полюбилась ей, что она решает сделать пластинку с «запрещенными песнями». Но записывать их было нельзя, за ней пристально следило КГБ, и тогда она решила запомнить их. Смелая парижанка отобрала два десятка вещей. В 1975 году вышел проект под названием «Блатные песни». После выхода диска въезд в СССР закрылся для Дины Верни на долгие годы.
На пластинку легли тринадцать композиций: «Течет речка», «Ванинский порт», «Советская лесбийская», «Товарищ Сталин», «Окурочек» и другие.
Авторство трех последних песен принадлежит известному писателю Юзу Иосифовичу Алешковскому (р.1929 г.). В 1979 году он оказался в эмиграции, успев побывать в СССР в армии и за «лагерной колючкой» (по статье «угон автомобиля») и почувствовать себя признанным литератором — автором книг для детей и киносценариев.
Автор легендарных песен «Окурочек» и «Товарищ Сталин» Юз Алешковский. Начало 50-х годов.
В программе «Живая струна» на радио «Шансон» Юз Ефимович рассказывал о знакомстве с Диной так:
Дина Верни — наш очень близкий друг. И вообще, она была первым человеком, который мне позвонил на Западе. Еще в 1975 году ею был записан целый диск моих песен, потом в Париже, у нее в замке (под Парижем, точнее), мы так, под «балдой», вместе с ней пели (смеется), было очень смешно. С Диной дружу до сих пор, иногда видимся, когда я приезжаю в Париж. Она совершенно замечательная женщина, замечательной судьбы и настоящая культуртрегерша…
Ну, сейчас уже не до песен ей стало, потому что в возрасте человек.
В Россию она, по-моему, больше не ездит, но ездила в свое время, да.
Еще Миша Гулько поет «Окурочек», я знаю, поет хорошо и достаточно по-кабацки, меня это расслабляет. Мне несколько немножко не нравится, когда он там покашливает, как Ив Монтан в финале.
А с Монтаном была история, кстати. Дина Верни ему посоветовала перевести пару моих песен, он их спел. И должен был мне заплатить, естественно, гонорар, но не платит ни фига. Я Дине сказал: «Дина, где же бабки?» А бабок тогда не было, между прочим. Да. Она говорит ему: «Послушай, Монтан, ты трогаешь моих людей!»
Такой наезд, разборка. «Почему ты не платишь Алешковскому за „Окурочек“? Это он написал, между прочим». Он сказал: «Это было при царе еще написано». Она говорит: «При каком царе, когда с Ту-104 кидается окурок вообще, как это могло быть при царе?». А он говорит: «У русских может быть все» (смеется). Тем не менее бабки заплатил. Да, ну просто Дина двинула это дело. Мне это было чрезвычайно приятно — ну, все-таки всемирно известный певец… Честно говоря, он поет плохо, потому что у него и русского нет (изображает пение Ива Монтана), и что-то драматизирует, когда надо было просто петь и все. Есть мелодия, и есть текст, переведенный. И «Лесбийскую», по-моему, он пел тоже там. Но тем не менее это мне было приятно. Потом сам момент легализации песен и интереса к ним как-то льстил, потому что я никогда не думал, что кто-то будет петь.
А вот песню о Сталине я впервые услыхал из уст Высоцкого. Первая моя жена, царство ей небесное, говорит: «Эй, послушай, послушай-ка!».
Я слушаю, а Высоцкий поет песню о Сталине. Мне было тоже необыкновенно приятно. А когда мы познакомились вскоре, просто через месяц, наверное, ну поддали, разговорились. Поговорили о песенках, я ему еще чего-то, какие-то песенки свои спел. И он перестал петь. Не то чтобы я ему сказал: «Не пой!», вообще об этом разговора даже не было. Наоборот, я ему сказал, что мне это чрезвычайно приятно. Он сам прелестный, умный был чувак, я его очень любил.
Однажды человек, вхожий во властные круги, сказал, что песенки мои Брежнев пел по пьянке в Завидово, когда они гуляли там, хавая оленя убитого… [58]
В эмиграции Алешковский продолжил карьеру литератора — хотя песен больше не сочинял. Но сольный диск под названием «Окурочек» все же был сделан им в 1995 году в Нью-Йорке при содействии Андрея Макаревича, а не так давно вышел еще один проект — «Песенки о Родине» — это запись домашнего концерта, напетого Юзом накануне отъезда из СССР в 1978 году.
В 2008 году Юз Алешковский на церемонии в Кремле был удостоен премии «Шансон года».
Юз Алешковский. 1979 г.
Но вернемся к личности Дины Верни. Хотя она и прекратила поездки в Союз с середины 70-х годов, ей было чем заняться и во Франции. За время работы в сфере искусства она собрала одну из лучших на планете коллекций кукол, которая недавно была продана с аукциона за пять миллионов долларов! Действуя по принципу «я покупаю, то, что не в моде», Дина собрала крупнейший в мире парк карет, среди которых есть даже экипаж Шатобриана. Где кареты, там и лошади. Много лет Дина содержала огромную конюшню, дрессировала лошадей и предоставляла своих питомцев киношникам для съемок.
За заслуги в области искусств она неоднократно отмечалась различными наградами Франции, среди которых есть даже орден Почетного легиона.
Дина Верни несколько раз была замужем, у нее двое взрослых сыновей, которые продолжают семейный бизнес.
В последние годы в России было снято три документальных фильма об этой незаурядной фигуре. Автором первого был Эльдар Рязанов, второго — Ольга Свиблова, а третьим — владелец петербургской студии «Ночное такси» Александр Фрумин.
Его картина стала последним кинодокументом о великой женщине, в январе 2009 года она тихо скончалась в Париже.
* * *
В 70-е годы вообще было много антисоветски-направленных музыкальных проектов на Западе, но большая часть из них искусством не считается, а является именно «листовками» для населения Страны Советов. Про «Песни самиздата Советской России» Бикеля я уже говорил. Стоит, наверное, вспомнить «Песни советского подполья» Нугзара Шария и диск Александра Калецкого [59]Шария Н. (р. 1933 г.) — актер и режиссер, друг С. Параджанова. В 1972 году эмигрировал в США. Работал в театре и на ТВ, в том числе совместно с Юлом Бриннером. В 2006-м вернулся в Грузию.
Калецкий А. (р. 1946 г.) — актер, художник, писатель. С 1975 года в эмиграции.
с женой «Письмо из СССР».
И для этих парней, и для Верни, и для Вольного выпуск тематических альбомов был не просто творчеством, но формой борьбы с режимом.
Уникальность альбомов «Песня ГУЛАГа» и «Блатные песни» в том, что, тоже преследуя пропагандистские цели, они сумели при этом сделать качественный продукт и с точки зрения музыки. Они записывали альбомы не в расчете сделать себе имя и пожинать потом плоды в ресторанах или на концертах, поэтому получился неповторимый сплав, образец того, что теперь называют «шансоном по-русски».
«Засланный „Казачок“»
«Стальные ограды» запретов порождали неослабевающий интерес к «эмигрантам» и мифологизацию персоналий исполнителей. Но подчас случается и так, что любые, самые смелые, слухи оказываются лишь бледной тенью правды.
* * *
Судьба этого артиста закручена похлеще иного детектива. Я вспоминаю далекий теперь 1989 год, когда Борис Семенович Рубашкин (р.1932 г.) первым из «запрещенных» певцов приехал с гастролями в Москву. Столпотворение у Театра эстрады на Берсеневской набережной, тысячи людей в очереди за билетом, но при этом все как-то предпразднично возбуждены. Нет ни криков, ни ругани — и это несмотря на зимние холода. Я простоял в стройных рядах его поклонников часов восемь и попал на концерт. Конечно, был аншлаг, и даже репертуар, слегка сглаженный еще советской цензурой, принимался на ура. Главное — на сцене стоял Рубашкин, а аккомпанировал ему оркестр под управлением Петра Худякова, тоже легендарного музыканта второй волны, ныне живущего в Австрии и возглавляющего один из осколков великого Хора донских казаков Сергея Жарова. После концерта толпа, уже числом поменьше, ждала маэстро у служебного входа, и я был среди них. Борис Семенович — в богатой шубе, с седой бородой — с удовольствием подписывал программки и фотографировался с нами. Через несколько месяцев фирма «Мелодия» выпустила виниловый диск «Борис Рубашкин в Москве», который в столице я так и не нашел, а купил где-то в провинции под удивленный взгляд продавщицы. Она не знала, кто это!
Создатель танца «Казачок» Борис Рубашкин. Париж, начало 70-х.
В конце 80-х про «первого певца-эмигранта» много писали в прессе, он снялся в нескольких фильмах, были гастрольные планы, но что-то не понравилось маэстро в организации, кто-то где-то нарушил его права, и с тех пор с большими гастролями он к нам не приезжал. Теперь певец живет в Зальцбурге, в роскошном доме, с русской женой и юной дочкой. Или пишет мемуары в своем итальянском особняке с видом на море. Мог ли предполагать молодой инкассатор из Болгарии, как сложится его жизнь? Вряд ли.
Отец будущей звезды бежал от советской власти семнадцатилетним юношей после того, как большевиками был убит его старший брат. Оказался в Турции, потом в Болгарии, где женился на местной девушке Теодоре Лиловой. В 1932 году в семье Семена Чернорубашкина родился сын Борис. Мальчик с детства увлекался музыкой, танцами, посещал хореографический кружок. В семье не забывали про русские корни: говорили на родном языке, пели песни.
«Моим коллективным учителем стала белогвардейская эмиграция», — будет позже вспоминать певец. Первой взрослой работой юноши было ходить по магазинам и собирать дневную выручку — проще говоря, он стал инкассатором. В один из дней, возвращаясь с работы, Боря Чернорубашкин увидел объявление о конкурсе для работы в танцевальном ансамбле МВД Болгарии. Конечно, он был принят и уже два года спустя стал солистом. Параллельно началась учеба в экономическом институте. И тут мы встречаем чисто «совковое» проявление зависти: в ансамбле не нравилось, что он готовит себе иную карьеру, а в вузе танцора упрекали в чрезмерных заработках. Борис плюнул на все и поехал доучиваться в Прагу. В 1962 году он закончил институт, срок учебной визы также истекал, в Болгарию возвращаться не хотелось, и тогда он вместе со своей первой женой осмеливается на крайне опасное предприятие: бежать на Запад, в Австрию.
В Праге, помимо танцев, Чернорубашкин зарабатывал на жизнь мойкой машин в болгарском представительстве. Многие посольские в те годы ездили в Западную Европу, покупали там ширпотреб и перепродавали его в странах соцлагеря. Один из них предложил Борису сопровождать его в Вену в качестве водителя и выправил документ, по которому тот являлся шофером посольства, а также помог через свои связи в Югославии сделать визу жене. В Австрии супруги сразу пришли в полицию и заявили о побеге из советской Болгарии.
Первое время будущий певец был простым рабочим на заводе, а в свободное время приходил в кафе поиграть в шахматы.
Однажды, проигрывая, Борис выругался по-болгарски. Оказалось, что его партнер тоже болгарин, выгодно женившийся на богатой австрийской даме. Новый знакомый пригласил в шикарный ресторан «Жар-птица» выпить водки и показать, как он поет. Борис стал подпевать ему, потом сам спел песню с ресторанным оркестром. Публика зааплодировала, вышел хозяин ресторана, послушал… и предложил контракт.
В 1999 году в Болгарии у Бориса Рубашкина вышла книга воспоминаний, естественно, по-болгарски. Осенью 2007 года на грандиозном фестивале «Русская песня», организованном при поддержке правительства Москвы, мне посчастливилось повидаться с маэстро и выпросить один экземпляр мемуаров для личной коллекции.
В ответ я преподнес Борису Семеновичу свою первую книгу.
Праздник окончился, артисты разъехались, но мой контакт с живой легендой продолжался посредством электронной почты. Однажды маэстро обратился ко мне с вопросом, могу ли я посодействовать изданию его труда в России, и озвучил сумму желаемого гонорара. Говорю откровенно — я сделал все возможное, но — увы… Представления обитателей развитых стран Запада об оценке интеллектуального продукта отличались от предложений отечественных издательств примерно в 10 раз. Но правду говорят: все, что ни делается, — к лучшему.
В процессе переговоров мне удалось получить от Рубашкина ряд глав, переведенных на русский. Одна из них называлась «Как родился „Казачок“, принесший мне мировую славу».
— В венском ресторане «Жар-птица» мне работалось очень хорошо, — пишет артист. — Здесь собиралась прекрасная публика — богатые люди, которые умели веселиться и имели достаточно денег для этого. Цены были безумно высокими. Я изумлялся богачам, которые заказывали по полтора килограмма черной икры и ели ее большими ложками, как это делают порой герои русских фильмов. От такого количества икры и от выпитой водки толстосумам иногда становилось дурно.
Обычно я выступал с восьми вечера до часу ночи. Выходило около сорока песен. Мои выступления превращались в настоящие концерты. Полную тишину зала нарушал только звон бокалов. Обо мне часто упоминали в прессе и на ТВ. Чтобы послушать меня, жители Вены заказывали столики за месяц вперед.
Однажды ночью, перед закрытием, в ресторан ввалилась ватага русских. Швейцар пытался внушить им, что уже закрыто, но я тут же узнал среди них Рудольфа Нуриева. Гостей сразу пригласили в зал, а я представился Нуриеву. Всемирно известный артист балета, сбежавший из СССР, тосковал по русской музыке. Мы обменялись телефонами, а потом несколько раз встречались. Нуриев пригласил меня на свой спектакль в Венскую оперу…
Часто веселье в ресторане достигало кульминации. Благодаря хорошей еде и водке градус настроения повышался. Мы переходили к динамичным и темпераментным песням, а гости пускались в неистовый пляс. Их попытки пойти вприсядку заканчивались кувырками на полу. Все хохотали до упаду.
Глядя на толпу беспорядочно отплясывающих людей, я задумался: а нельзя ли как-то упорядочить их хаотические движения под звуки какой-нибудь русской песни? Я выбрал «Катюшу», которая, наряду с «Подмосковными вечерами», пользовалась широкой известностью. Добавил к ней медленный фрагмент из «Эй, ухнем!» и подобрал соответствующие музыкальные фигуры. Так первый русский современный танец был готов — я назвал его «Казачок…»
«Казачок» отправился в путешествие по Европе.
На ряде радиостанций он не покидал верхние строчки хит-парадов на протяжении полутора лет! Были записаны разные варианты мелодии — инструментальная версия, затем с вокалом певицы Рики Зарай, на этот раз по-французски.
Сегодня «Казачок» звучит более чем на сорока языках по всему земному шару.
Доходы от концертов и авторских гонораров за исполнение шлягера позволили купить Рубашкину «небольшую 300-метровую виллу в Австрии».
«И вот когда я был на вершине славы, над „Казачком“ сгустились тучи». Издательство французской коммунистической партии «Ле Шант Дю Монд» заявило о своих правах на первую часть — песню «о Катюше». Эти права, по словам адвоката, были переданы издательству в 1947 году советскими представителями в рамках помощи братским коммунистическим партиям. Французы попросили тогда права на все (!) произведения советских писателей, поэтов и композиторов. И… Представьте себе, получили их.
Началась судебная тяжба. Вердикт служителей Фемиды устроил обе стороны — в течение десяти лет 5 процентов прибыли от исполнения «Казачка» шли в копилку коммунистической партии Франции.
Данное издательство известно многим, прежде всего благодаря выпускавшимся на этом рекорд-лейбле концертам Владимира Высоцкого в аранжировке Константина Казанского.
Сегодня «Шант Дю Монд», конечно, уже не то, но «жив курилка» и еще довольно бойко смолит свою трубочку. Кажется, именно на этом лейбле вышел недавний альбом Юрия Шевчука в аранжировке Кости Казанского «Ларек».
Но вернемся к персоне Рубашкина.
Во время работы в «Жар-птице» у исполнителя произошло несколько встреч, сыгравших важную роль в будущей жизни. Здесь на него обратила внимание дама — профессор из консерватории, и он стал у нее учиться, здесь же он встретил человека, предложившего ему заключить договор на четыре первых диска.
В 1967 году артист выиграл конкурс на должность баритона в Зальцбургской опере и закончил выступления в ресторане.
Во время работы в Вене Бориса Чернорубашкина завербовали американские спецслужбы. Впрочем, «завербовали» — не то слово, он и сам был готов бороться с коммунистическим режимом, а потому и рассказал все, что узнал за время работы в болгарском посольстве в Праге. Толку для разведки от певца было немного, и вскоре его оставили в покое. Однако после переезда в Зальцбург контактов с оперной звездой стали искать уже советские спецслужбы.
В одном из интервью Борис Семенович описывал эти события так:
Обо мне в Советском Союзе уже знали, хотя сам я о том, что мои песни в России слушают и переписывают «на ребра», ничего долго не подозревал. И, конечно, удивлялся, что люди из советского консульства так ищут со мной контактов. Они приглашали меня на все свои праздники. Звали: «Пойдем, Борис, выпьем пива». Я сразу — две тысячи шиллингов в карман, потому что знал: они поужинают, выпьют, а Борис — плати! И я им говорил: «Я так рад, что ради меня в Зальцбурге открыли советское консульство!» [60]
С началом сольной карьеры фамилия Чернорубашкин сократилась до Рубашкин — так было выгодней с коммерческой точки зрения, ведь для западного уха его настоящая фамилия слишком сложная. В 70-е годы, по заказу одного французского издателя, Рубашкин написал музыку и поставил на сцене знаменитый танец «Казачок», сделавший его миллионером. Пластинки с различными вариантами «Казачка» были и «золотыми», и «платиновыми» и, наверное, «бриллиантовыми».
В 2002 году Борис Семенович отпраздновал 70-летний юбилей. Президенты Австрии и Болгарии наградили его орденами за огромный вклад в культуру, а российский министр культуры прислал… почетную грамоту.
Уникальная судьба: начать карьеру певца в тридцать пять лет, выступать в лучших театрах, объехать с гастролями весь мир, записать десятки альбомов…
После смерти легендарного руководителя казачьего хора Сергея Жарова Рубашкину предлагали возглавить знаменитый коллектив. Но он отказался: не сошлись в цене контракта, да и годы уже не те.
«Мне никогда и не снилось, что я проживу такую жизнь», — любит повторять почетный гражданин Зальцбурга, сын русского казака и звезда мировой сцены Борис Рубашкин.
Немецкий Шаляпин
В одно время с Рубашкиным выступал еще один блестящий певец — Иван Павлович Ребров (1931–2008).
Иван Ребров
Наверное, была какая-то конкуренция между ним и автором «Казачка». Утверждать не берусь. В газетных публикациях Ребров, напротив, говорил, что хорошие артисты должны быть друзьями. Здорово, если так. Иван Ребров, которого многие сравнивают по вокальным данным с самим Шаляпиным, родился в поезде Париж — Варшава в 1931 году. Мать его была русской, а отец — немцем. Настоящее имя певца — Ганс Риппер.
С приходом к власти нацистов семья Рипперов покинула Германию, долго скиталась по разным странам Европы. Эмиграция закончилась в 1953 году. Получая гражданство ФРГ, сын русской матери записал в новый паспорт: Иван Ребров. Он начинал в казачьем хоре Сергея Жарова. Первое время молодой артист цокал языком, имитируя скачущую лошадь. За каждое выступление получал 15 марок. А популярность пришла к нему случайно.
Из-за травмы ноги Иван оказался в больнице. За время вынужденного безделья он записал мини-пластинку с русскими песнями: «Полюшко-поле» и «12 разбойников». Материал попал в руки редактора музыкальной программы французской радиостанции — и прозвучал в эфире. На студию тут же обрушилась лавина звонков от слушателей, сгорающих от желания узнать, чей могучий голос они услышали.
За долгие годы «второй Шаляпин» записал около полусотни альбомов, большинство — с русским репертуаром. После гастролей в СССР был даже диск «Перестройка. Гласность» с композициями типа «Перестройка-матушка». Несмотря на почтенный возраст, Ребров активно выступает, делая упор на исполнение церковной музыки. А для себя, наедине с душой, он, бывает, берет в руки скрипку, с которой когда-то начинал. Живет великий певец в роскошных домах, один из которых в Германии, а другой вроде на греческих островах. Он никогда не был женат и не имеет детей, что порождает массу слухов о его предпочтениях в любви. Но нам-то какая разница? Главное — великий голос артиста. В брежневские времена Иван Ребров бывал в СССР туристом, выступать ему не разрешали, хотя в Германии у него как-то состоялась встреча с тогдашним министром культуры Екатериной Фурцевой, где он попытался обсудить этот вопрос.
Она отнеслась к идее более чем прохладно.
Вот отрывок из книги Людмилы Зыкиной [61]Л. Зыкина. «Песня». (См. библиографию.)
, где она описывает свои гастроли в Западной Германии в марте 1968 года:
…Во время гастролей в Западной Германии, где живет Ребров, мне пришлось часто его слушать… Многих интересует, что я о нем думаю, как оцениваю этого певца? А кроме всего прочего, в последние годы пошла мода на Ивана Реброва и других «эмигрантов», — обладание их записями, подобно увлечению стариной, стало для некоторых чуть ли не правилом хорошего тона. На коктейле после премьеры доктор Кеплехнер говорил о том, что наш приезд и полмиллиона разошедшихся пластинок с русскими песнями пробили поначалу маленькую брешь в ознакомлении Запада и других стран мира с русской музыкой и песней. Монопольным правом в этой области завладели эмигранты, осевшие на Западе, русского, полурусского и совсем не русского происхождения типа Бикеля, Бриннера, Рубашкина и др. Особое место в этом ряду занимает Иван Ребров, который поражает своим действительно незаурядным голосом почти что в три октавы [62] . Для западной публики он «кондовый славянин» с окладистой бородой и архирусским именем. Его концертный костюм непременно включает в себя соболью шапку и броский, яркий кафтан с расшитым золотом кушаком. Популярность Реброва складывается, на мой взгляд, из нескольких компонентов: хорошие вокальные данные (на Западе басы всегда были в большом почете), экзотический внешний вид, сценический образ этакого кряжистого русского медведя, акцент на меланхоличные и грустные русские песни, находящие особый отклик среди сентиментальной западной публики.
Интересно, что Ребров пытался исполнять и немецкие народные песни, но особого успеха не имел. Его репертуар — удивительная мешанина из старинных русских песен (кстати, в убогой собственной обработке), например, «Помню, я еще молодушкой была», которая фигурирует у него под новым названием «Наташа». Песен из репертуара Шаляпина — «Из-за острова на стрежень», «Двенадцать разбойников», махровой цыганщины (тут и «Две гитары», и «Ухарь-купец») и всего, что только душе угодно. Модно петь «Подмосковные вечера» — пожалуйста, мелодии из кинофильма «Доктор Живаго» — извольте!
В песнях Реброва слышатся и отголоски белогвардейской обреченности, и интонации мелодий расплодившихся на Западе бывших донских казаков (ведь надо как-то зарабатывать на жизнь!). Своими записями Иван Ребров явно старается потрафить мещанскому вкусу обывателей, знающих — вернее, не желающих знать — больше Россию только по водке и икре. Показательны уже названия его песен: «В лесном трактире», «В глубоком погребке», «Рюмка водки». И сама пластинка называется «На здоровье!» — Ребров поет о водке и вине. В общем, Ребров — типичный представитель коммерческого «массового искусства», хозяев которого вполне устраивает, что не знающий ни родины, ни ее языка певец повествует о «русской душе» песнями «Бублики», «Маруся», «Журавли». Любопытно, что Иван Ребров бывал в Москве как турист и при посещении ВДНХ даже пел — не удержался! — с ансамблем Мицкевича, выступавшим в ресторане «Колос».
Вот она — квинтэссенция советской идеологии! Это их публику устраивает, что «…не знающий ни родины, ни ее языка певец повествует о „русской душе…“», а нашу, советскую, не устраивает, и непонятен какой-то отщепенец белогвардейский. И несмотря на уникальный голос и абсолютно, в общем, лояльный набор народных песен, певец был запрещен.
Ребров — настоящая немецкая звезда 70-х. Он и на театральных подмостках, и в собственном шоу на ТВ, и в кино. Его гастрольный график был расписан на годы вперед. Казалось, так будет всегда. Но… Зима 2008 года принесла «дурную весть».
«В среду, 27 февраля, в Германии остановилось сердце знаменитого оперного певца и исполнителя русского фольклора Ханса-Рольфа Рипперта, известного во всем мире под творческим псевдонимом Иван Ребров, — сообщал газетный некролог. — Певец давно страдал диабетом, но вел активную концертную деятельность. По рекомендации врачей три месяца назад он был вынужден временно прервать выступления, как сообщил тогда его агент, „в связи с общей усталостью“. Шесть недель Ребров провел в клинике, но с 1 апреля планировал выступить с серией концертов, билеты на которые уже были распроданы. Последний концерт артиста состоялся в Вене 7 декабря 2007 года. Своим артистическим последователем он еще при жизни считал выдающегося бас-баритона Ронни Вайланда и завещал ему исполнение своих ранее запланированных концертов.
Подмостки сцены Иван Ребров не оставлял почти до самого последнего дня своей жизни, давая по 200 концертов в год — несмотря на ухудшившееся состояние здоровья. Как-никак артист уже перешагнул 75-летний рубеж. Теперь с концертов он все чаще возвращался уже не в свою мюнхенскую резиденцию, а на греческий остров Скопелос, пользуясь благотворным климатом, с помощью которого боролся с преследовавшим его диабетом. А к высшей награде Германии — Ордену за заслуги добавился титул Почетного гражданина Скопелоса.
Последним желанием артиста было огненное погребение и развеяние пепла над Греческим морем. Прощальное богослужение состоится в тесном кругу в его греческом доме».
* * *
Помимо Бориса Рубашкина и Ивана Реброва было и еще много интересных имен.
Их биографии, репертуар и судьбы, в общем, схожи, но хотя бы несколько слов об этих людях надо сказать обязательно.
Подруга Реброва — несравненная Татьяна Иванова — одна из ярчайших звезд русской песни из Германии. Она очень рано ушла в мир иной, оставив нам пять бриллиантовых дисков.
Петр Худяков (р.1934 г.) — музыкант из Австрии, записал несколько блестящих пластинок с жанровой песней, а теперь ушел в исполнение церковной музыки. Занимается ею последние годы еще одна «легенда» — певец из Финляндии Виктор Клименко (р.1942 г.), оказавшийся на Западе вместе с родителями — русскими казаками — в 1945 году.
По сей день Виктор собирает залы в Стране тысячи озер и довольно часто приезжает в Россию, правда, по линии религиозных организаций. А к Богу, как говорят, Виктор обратился после несчастной любви, посетивший его в Париже. Тогда он был на грани самоубийства…
Давно ничего не слышно о Саше Зелкине (р.1938 г.) — мастере русской песни из Франции. В 60-е в Америке было издано два виниловых диска артиста. Говорят, шансонье записал «клюквенный» русопятский репертуар, желая наладить контакты с советским торгпредством и организовать совместный бизнес с Союзом, но посольские чиновники в ужасе шарахнулись от «белогвардейца». Иногда на «толкучках» Европы можно найти его французские песенные опыты. Сейчас Саша живет в Канаде, но музыкой больше не увлекается.
В 70-е на Запад выехало много бывших советских звезд: Лариса Мондрус, Эмиль Горовец, Михаил Александрович, Аида Ведищева, Нина Бродская, Жан Татлян…
На родине их творчество тут же объявлялось вне закона, а сами артисты были вынуждены искать себя в новых реалиях. Бывший супергерой эстрады Жан Татлян, оказавшись в Париже, записывает в 1977 году альбом с песнями в стиле «русского лубка», повторяя манеру Реброва или Рубашкина. Но это была попытка догнать уходящий поезд. Вкусы публики к тому времени здорово поменялись. Изменилась и сама публика. Отныне спрос диктовали не потомки первой волны или бывшие «перемещенные лица», а новые представители еврейской эмиграции. Они и ехали-то теперь все больше не в Европу, а в Америку.
Одной фразой сложившуюся ситуацию метко отобразит главный эмигрант 80-х Вилли Токарев: «На Брайтон-Бич для всех нежданно налетела девятым валом наша третья волна…»