«Веселая мишпуха»
Со смещением «центра тяжести» русской песни из Европы в США разительно меняется репертуар. Что-то я не припомню действительно известного артиста из Штатов, кто бы пел в 70–80-х репертуар «а-ля рюс».
С началом третьей волны в эмиграции зазвучали в основном «одесские» песни, блатные песни, лагерные песни…
Наверное, это отчасти обусловлено контингентом первых граждан, приехавших «дышать свободою, пить виски с содою». Очень многие были, и правда, из Одессы, где эти песни никогда не забывали. Немало «новых американцев» состояли на Родине, мягко говоря, не в ладах с законом, а бывших уголовников власти тогда выпускали, в общем, легко и с охотой — они были типа нашего десанта в ответ на их пропаганду.
Но был, как мне кажется, еще один момент. К началу массовой эмиграции в СССР уже бурно развивалась магнитофонная культура, по рукам ходили километры пленок Владимира Высоцкого, Аркадия Северного и «Братьев Жемчужных».
Качество, как правило, было нулевое, но сам материал нравился народу безоговорочно. Что происходит на новой Родине в стране победившего империализма, где все можно? Наши люди захотели этих песен в исполнении профессиональных музыкантов — благо среди отъезжающих их было немерено — и они их получили. В 1977 году в Канаде выходит альбом выпускника одесской школы им. Столярского Алика Ошмянского — «От Алика с любовью».
В то же время в Нью-Йорке записывает пластинку «Из Америки — с улыбкой» выпускник консерватории Виктор Шульман. В 1978 году два бывших рижанина Лев Пильщик и Григорий Димант выпускают по сольному альбому. В 1979 году на рынке появляется первый сольник бывшего солиста «Самоцветов» Анатолия Могилевского, одновременно выходит первая пластинка у контрабасиста ансамбля «Дружба» Вилли Токарева…
Чуть позже брайтонцы услышат творения выпускника дирижерско-хорового факультета музыкального училища Михаила Гулько и однокашника Аллы Пугачевой по училищу им. Ипполитова-Иванова, руководителя ансамбля «Лейся, песня!» Михаила Шуфутинского.
«Блатняк» запели профессионалы. «Запрещенные песни», сделанные в СССР и за границей, хоть и являются составляющими жанровой музыки, — отличаются коренным образом. Наш андеграунд был подпольным в прямом смысле слова.
Северный, Комар, Шандриков были самодеятельными артистами, не состоящими на службе ни в каких государственных концертных организациях, часто не имели даже музыкального образования. А если и имели, то работали в лучшем случае в ресторанах. На моей памяти только Розенбаум, будучи официальным артистом «Ленконцерта», решился записать «блатной» альбом. Успех советского творческого подполья во многом определяется тем, что эти люди жили практически той жизнью шальной, о которой пели. Личность человеческая и творческая переплетались настолько, что кто и где — было не разобрать. Значительная часть исполнителей из той плеяды отсидели, пусть не конкретно за песни, как Новиков, но тем не менее… Был такой опыт у Шандрикова, Шеваловского, Беляева, Комара, Юрия Борисова, Звездинского. У многих были проблемы с алкоголем. Те же Северный, Шандриков, Комар, Борисов, Агафонов пили… Но творили, тем не менее.
А в эмиграции — прямо противоположная картина, хотя, повторюсь, работали все в одном жанре. За кордоном петь «блатняк» стали бывшие официально-признанные артисты. С образованием, с поставленными голосами. На новой родине их никто за «Мурку» не гонял и не сажал, значит, могли записываться качественно, на хорошей аппаратуре, а не как у нас — микрофон на прищепку и одеялом окно закрыть для звукоизоляции. Кроме того, эмигранты сразу понимали, что записывают материал на продажу. Наши же самородки писались просто так, в кайф, под настроение, за бутылку. Ну, давали иногда Северному или еще кому рублей триста за концерт. Это что, деньги? Даже в советское время это было не бог весть что.
Нашим подпольным исполнителям приходилось «прятаться по подвалам и ночным ДК, чтобы сыграть очередной концерт», в распоряжении же эмигрантов оказались прекрасные студии, музыканты и звукорежиссеры. Теперь успех или провал альбома зависел исключительно от качества материала, уровня игры музыкантов, аранжировки. И, конечно, подачи самого исполнителя.
Едва оказавшись в свободном мире, артисты третьей волны принялись записывать песни. Зачем они это делали?
Пластинка — визитная карточка для певца, способ показать товар лицом, понравиться публике, а главное — возможность получить работу.
Первые альбомы отразили метания ошалевших от отсутствия худсоветов артистов.
Что петь? Чем удивлять зрителя?
Кто-то сразу кидается в омут «запрещенных» песен, напевая одесско-ресторанную тематику. Другие словно продолжают оставаться на советской сцене — поют и записывают репертуар фестиваля «Песня-75».
Однако быстро становится понятно, что со старым багажом в новом поезде делать нечего. Публика требовала чего-то поинтереснее.
* * *
Брайтон-Бич образца конца 60-х — район с дурной репутацией. Эта окраина Бруклина оказалась прочно оккупирована чернокожими, латиносами и выходцам из стран Карибского бассейна. Работать и созидать этим парням было не особенно по нраву, зато отведать нового кайфа или пощекотать перышком забредшего случайно с соседнего Кони-Айленда прохожего было любимым развлечением. Полиция предпочитала оставить эту местность в качестве заповедника, на практике наблюдая работу естественного отбора. Но им помешали «браконьеры» — крепкие еврейские ребята, которым очень глянулся этот уютный уголок на берегу океана, так похожий на любимую Одессу. И понеслось. Оседлав подержанные «Харлеи», с цепями и дубинками в руках, одесситы, минчане и киевляне живо разъяснили непонятливым аборигенам правила старинной английской игры «поло».
Начало 80-х — время рассвета Брайтона. Повсюду открываются небольшие лавочки и большие магазины, салоны красоты, кафе и рестораны. Калейдоскоп названий манит: «Гамбринус», «Садко», «Жемчужина», «Баба Яга», «Одесса», «Зодиак», «Националь», «Приморский», «Метрополь»…
Битва за клиента ведется не столько на кухне, сколько на сцене. Владельцы плетут византийские интриги, заманивая к себе хорошего вокалиста.
В 1985 году на дебютной пластинке «Любимый» бывшая киевлянка и первая «звезда» брайтонских кабаков Люба Успенская запишет «песню-путеводитель»:
Эта композиция стала объектом пристальнейшего изучения меломанов. Кого-то мы знали, но некоторые имена оставались абсолютной загадкой. Понятно было одно: там, в далекой Америке, на загадочном Брайтоне расцвела какая-то другая эстрада, со своими кумирами, хитами и конкурсами.
К концу 80-х сквозь проржавевшие в «железном занавесе» отверстия мы уже смогли более-менее понять расклад в эмигрантском шоу-бизе. Немало помогла этому кассета, записанная эмигрантской поэтессой и певицей Татьяной Лебединской.
Назывался альбом… «Могучая кучка». Сборник пародий открывался посвящением «голливудскому атаману» Михаилу Шуфутинскому, далее шли музыкальные эпиграммы в адрес Любы Успенской, Анатолия Могилевского, Михаила Гулько, Вилли Токарева и Анатолия Днепрова.
Автор «народной» песни «Не пишите мне писем, дорогая графиня» один из лучших поэтов русского зарубежья Таня Лебединская. Нью-Йорк, 90-е годы.
На артистов непопулярных пародий не пишут. Трек-лист кассеты абсолютно точно отразил имена тех, кто был по-настоящему любим публикой. И неспроста Лебединская начала с Шуфутинского.
Михаил Захарович оказался одним из немногих музыкантов третьей волны, кого можно было назвать профи экстра-класса. К моменту эмиграции он успел получить солидное музыкальное образование, поработать руководителем столичных ансамблей; в совершенстве владел искусством оркестровки, имел большой опыт работы в студиях.
Вдобавок ко всему незадолго до отъезда прошел школу работы в ресторанном ансамбле не где-нибудь, а в Магадане.
Именно Шуфутинскому принадлежит заслуга в создании профессиональной эстрады третьей волны. Практически все получившие настоящую известность проекты были записаны с его участием. Он делал аранжировки для альбомов Михаила Гулько («Синее небо России» и «Сожженные мосты»), Анатолия Могилевского («У нас в Одессе это не едят» и «Я вас люблю, мадам»), Любы Успенской («Любимый»). А еще для Марины Львовской, Майи Розовой, Яна Бала, Веры Северной…
Кроме того, Михаил Захарович создал ансамбль «Атаман», с которым выступал и записывал каждый год по сольному проекту.
«Атаман»
Михаил Шуфутинский… Его имя стало известно в СССР позднее других, ведь первый диск в эмиграции был записан им лишь в 1982 году, а фирменный стиль выработался еще позднее, на мой взгляд, начиная с альбома 1984 года «Атаман», где он исполнил произведения подпольного в ту пору советского барда, Александра Розенбаума. Уровень музыкального материала, яркая подача сразу позволили ему завоевать множество поклонников. «Атаман» продолжил удивлять публику, смело экспериментируя со звуком и стилем. Он первым стал записывать дуэтные композиции, первым сделал программу с цыганскими песнями. Михаил Захарович, как настоящий профессионал, умеет просчитать тенденции музыкального рынка и делает это блестяще. Вернувшись в начале 90-х в Россию, певец быстро влился в авангард отечественного шоу-бизнеса и зазвучал его «бархатный» баритон отовсюду: от первого канала ТВ до региональных радиостанций. Он по-прежнему «на волне», все так же удивляет публику то рэпом, то дуэтом с… Тото Кутуньо, а то и ремейком «Белых роз». Не зря пошутила когда-то Таня Лебединская в пародии на «голливудского атамана»: «Ориентируюсь я быстро. У меня лицо артиста».
Михаил Шуфутинский.
Михаил Шуфутинский во время первых гастролей в СССР. 1990 г.
Как всегда, Михаил Захарович «впереди планеты всей».
* * *
В раннем детстве я с родителями жил на даче в Салтыковке, они тогда были студентами. Собирались компании, и они пели «Таганка — все ночи, полные огня» или «На Колыме, где тундра и тайга кругом». Так что эти песни я впитал с молоком матери. Но в юности гораздо больше увлекался джазом. В музыкальном училище я слушал джаз и засыпал под «Голос Америки» и программу «Jazz Hour».
У меня был один из первых джазовых коллективов в Москве. Мы открывали кафе «Синяя птица», «Аэлита». Я был музыкантом и не представлял, что меня будут называть — «певец». Это было для нас «западло», мы же играли джаз, — начинает откровенный рассказ М. Шуфутинский . — Мне довелось поработать со многими известными певцами и композиторами в качестве аккомпаниатора и аранжировщика. Позднее я создал свой коллектив «Лейся, песня!».
Но жизнь в СССР была ограничена многими запретами, и в конце 70-х я принял решение об отъезде. Перед эмиграцией я несколько лет работал в ресторанах Магадана, где получил неоценимый опыт и возможность познакомиться с самыми разными людьми.
Дважды я встречался в Магадане с Вадимом Козиным.
Первый раз «мэр города» Жора Караулов — второй мэр, подпольный, — говорит:
«К Козину пойдем?»
Для нас Козин был огромный авторитет. Ссыльный к тому же. Пришли мы к нему домой. Он жил в плохой двухкомнатной квартирке, в «хрущовке», тесная, кошек штук десять там было. Что запомнилось? Стеллажи книг и стеллажи общих тетрадей. Он спросил нас, кто мы, откуда? Я ответил, что музыканты из ресторана «Северный». На что он говорит: «Ресторан — это даа-аа! Ведь раньше вся эстрада пела в ресторанах, а в филармониях кто выступал? Квартеты, хоры. А мы все в ресторане, самая лучшая работа — в ресторанах». У него было пианино, рояль негде было поставить. Козин нам поиграл, но, видимо, к тому моменту он уже был слегка не в себе, потому что спел нам песню о Ленине, «Магаданскую сторонку». Такой патриотический репертуар. А потом я ему говорю: «А что у вас в этих тетрадях?» Я знал, что он собирает некрологи, которые печатают в газетах, и вклеивает их в тетрадки. Так вот, Вадим Алексеевич Козин коллекционировал некрологи.
Вторая встреча произошла во время моих гастролей в 1990 году. Конечно, он меня не узнал, ему было много лет, под девяносто, наверное. Он жил в другом доме, но тоже без лифта, на пятом или шестом этаже. Там было две квартиры. В одной из них жила его сестра, которая за ним ухаживала, а вторая, двухкомнатная, была его творческим салоном. В комнате стоял красный рояль, подаренный ему Кобзоном. Мы с ним играли на нем, пели вместе. Жаль, никто не снимал это на пленку. Вадим Алексеевич рассказывал, как министр культуры Фурцева разрешила ему гастрольный тур по стране от Магадана до Ленинграда, но доехать он успел только до Красноярска, гастроли вновь запретили.
…До отъезда я был в отказе. По каким-то причинам нас долго не выпускали из страны. Работать я не мог, мы потратили все деньги, заложили друзьям кооперативную квартиру, а ОВИР молчит «как рыба об лед», ни слуху ни духу. Мы уже не верили, что когда-нибудь нас отпустят, ведь в такой ситуации были многие мои товарищи: знаменитый конферансье Алик Писаренков, Алла Йошпе и Стахан Рахимов. Все же в начале февраля 1980 года было получено разрешение и предоставлено десять дней на сборы. Этот срок можно было продлить, но я категорически не хотел этого делать.
19 февраля 1980 года c женой и двумя детьми мы выехали из страны, взяв четыре чемодана. Там было самое необходимое и так называемый «фраерский набор», то есть то, что можно было продать: фоторужье, объектив, фотоаппарат, пластинки, матрешки. Еще я взял с собой любимые ноты, которые оставались у меня с той поры, когда я только учился музыке. «Колокола» Рахманинова, другие партитуры в очень хороших изданиях. Самое интересное, что они продались первыми и лучше всего. Я буквально отрывал их от сердца, но из Москвы мы везли всего 511 долларов, которые обменяли при выезде из Союза, и выбирать не приходилось.
В апреле я уже был в Нью-Йорке, где нас встречал мой товарищ Вадик Косинов, с кем я работал еще в Магадане. Он играл в одном из первых русских ресторанов, который назывался «Садко». Там пели Люба Успенская и Марина Львовская. До этого он мне писал в письмах, что мы тут раскрутили шикарное заведение, народ к нам ломится, поэтому и Брайтон-Бич я представлял минимум как Калининский проспект. Несколько дней спустя поехали к нему на работу. Впечатление было шокирующее. Во-первых, грохочущий над Брайтоном сабвей (метро) и возникающая немая сцена, когда движется поезд, потому что сказать и услышать ничего нельзя. Маленькие непрезентабельные домики, горы мусора. Ресторан находился в полуподвале, туалет был на втором этаже, что было вообще непонятно. В ресторане я встретил своих знакомых музыкантов Нину Бродскую, Бориса Сичкина и Анатолия Днепрова, который справлял там день рожденья. Меня усадили за стол, поздравили с приездом. А дядя Боря Сичкин, видя мое состояние, встал и сказал: «Поздравляю вас, Миша, Вы попали в полное говно!»
…Первым моим проектом в эмиграции был не сольный альбом «Побег», а работа с группой «Brighton Brothers Band» в качестве аранжировщика и клавишника. Это была пластинка с четырьмя песнями в эстрадном стиле, где солисткой была Зоя Шишова. Затем ко мне обратился певец Саша Боцман с просьбой сделать аранжировки для его альбома, но этот проект так и не воплотился в жизнь.
Тогда же мы начали делать альбом с Мишей Гулько, которого я знаю еще со времен работы на Камчатке. Миша — легендарный человек. В Москве он выступал в кафе «Хрустальное». Он оказался в эмиграции раньше меня и пел там в ресторанах. На тот момент уже два своих альбома выпустил Вилли Токарев. Для нас тогда это был суперчеловек. Вилли был в порядке: жил на Манхэттене и пел в ресторане «Одесса».
Мы решили с Гулько сделать пластинку, подобрали песни, стали записывать. Я сделал все аранжировки. Диск получил название «Синее небо России», во время прослушивания заглавной песни мы обнялись и плакали в студии. Чтобы сфотографироваться на обложку для пластинки, поехали в театральный музей, выбрали офицерскую форму. Сегодня все это выглядит, конечно, очень наивно. Записали кассету и поехали к Вилли показать. Домой он нас не пригласил, сели возле дома на лавочке, он послушал, ему понравилось страшно, но он немного «озяб». Пожалуй, на тот момент я был самым опытным музыкантом в эмиграции, никто из остальных в большинстве своем не знал, что такое работа на радио, телевидении или запись на фирме «Мелодия».
У Гулько пошли кое-какие концерты, мы вернули деньги с продажи дисков и кассет, но следующий проект делали уже не как партнеры. А годом позже я записал свой первый сольный альбом «Побег».
Позже я продюсировал и аранжировал альбомы Анатолию Могилевскому, Любе Успенской, Майе Розовой и Марине Львовской.
Майя — очень интересная певица романсового плана. Кстати, муж Майи Розовой, известный в эмиграции человек Евсей Агрон, правил мне текст песни «На Колыме, где тундра и тайга кругом».
После выхода моего второго альбома «Атаман» с песнями Александра Розенбаума я стал просто героем. Пластинку купили все магазины, я продал пять тысяч экземпляров. В ресторан «Парадайс», где я тогда работал, стояли очереди.
Во второй половине 80-х годов я уже жил в Лос-Анджелесе, и как-то мы с сыном пошли в кино посмотреть «Красную жару». Неожиданно мы увидели в одном из эпизодов, как появляется музыкант, очень похожий на меня, и звучит песня из моего репертуара «Я налетчик Беня-хулиган», правда, с сильным акцентом. Сын мне тогда сказал: «Надо идти к адвокату». Песня была не моя, но я ее записал в одном из альбомов, и мой образ был полностью скопирован в фильме. Отослали составленную с помощью юриста претензию, свои фото и пленку с записью. Мне не понравилось, что имя не указали в титрах. Это была какая-то очень крупная кинокомпания, мы заключили мировое соглашение, я отказался от всех требований, и они выплатили пятьдесят тысяч, которые были поделены пополам с адвокатом. Такой у нас был уговор. Сумма не бог весть какая, но было очень приятно…
* * *
Михаил Гулько на сцене ресторана «Одесса». Нью-Йорк, 1985 г.
Судьба «атамана», без сомнений, заслуживает отдельной книги. К счастью, в 1997 году Михаил Захарович написал объемную автобиографию «И вот стою я у черты…», которую я искренне рекомендую всем его поклонникам.
В заключение сообщу интересный факт: на 60-летие друзья подарили маэстро трость, принадлежавшую когда-то самому Шаляпину. Ту самую, представленную во всех каталогах, с серебряным набалдашником в виде головы бульдога. Такая вот «эстафетная палочка»…
Люба-Любонька
Она была очень боевая девчонка, дерзкая и красивая. Петь любила безумно. А дома ее не понимали. Тогда 16-летняя Любка взяла и сбежала на Кавказ, выступала там в ресторанах. Успех был ошеломительный. Он пригодится потом, в Нью-Йорке, когда окажется, что ее помнят по Кисловодску, Еревану или Киеву.
Да почему была? Она и сегодня такая же, только уже не девчонка, а светская львица. Люба знает себе цену и точно чувствует, что ждет от нее поклонник, будь то песни в альбоме или ответы в журнальном интервью.
А в какой она форме! Всем бы так!
Королева русского шансона Любовь Успенская.
Я не удивляюсь рассказам, какие баталии разыгрывали мужчины вокруг юной красавицы, вдруг осветившей яркой звездой первые рестораны Брайтона. Самые крутые львы эмиграции были у ее ног.
Но за сегодняшним признанием и востребованностью стоит, конечно, колоссальный труд в ночных кабаках, первые опыты в студии и дебютный альбом «Любимый». Над этой пластинкой она заставила потрудиться двух зубров эмиграции: Токарева и Шуфутинского. Вилли написал три суперпесни, одну из которых «Люба-Любонька» спела дуэтом с Михаилом, он же сделал аранжировки для пластинки. С момента выхода диска прошло двадцать лет, но и по сей день Любовь Успенская остается королевой русской жанровой песни. Никто так и не смог с ней сравниться, ни здесь, ни там. А конкуренток ведь было немало: Марина Львовская, Майя Розова, Рита Коган, Наталья Медведева, Амалия Грин, Зоя Шишова, Нина Бродская, Сюзанна Теппер и далее.
Да и сегодня — как кто ни запоет, все выходит «под Успенскую». За очень редким исключением.
Впрочем, обо всем по порядку и не спеша.
В интервью различным изданиям Любовь Залмановна Успенская вспоминает:
До войны мой дедушка был директором фабрики музыкальных инструментов в Житомире. Он владел всеми музыкальными народными инструментами: баяном, домрой, балалайкой. Бабушка и папа (моя мама умерла при родах) выбрали в жертву почему-то меня.
У меня были братья, двоюродные сестры, но они играли на скрипочке, пианино, кларнетах… А я тащила этот баян до музыкальной школы километра два. Для девочки это было просто издевательством. В музыкальную школу я приходила уже бессильной. Руки у меня были настолько слабы, что играть я уже не могла. Но при этом была лучшей ученицей. Я была девушкой с характером, и папа никак не мог заставить меня петь. Я, конечно, любила петь, но только тогда, когда захочу. А если не хотела, то папа применял вот такие методы — платил мне за домашние выступления. У него были и другие интересные способы, например, чтобы развить во мне актерские качества. Когда я начинала что-то у него просить, он говорил: «Вот если за секунду заплачешь, то получишь!» И я за секунду выдавливала слезу. А потом точно так же переходила на легкий смех. Так папа делал из меня актрису.
В моей жизни был момент, когда я поступила в училище на эстрадный вокал. И как же я благодарна друзьям, которые отговорили меня! Они сказали: «Люба, ты с ума сошла. Они тебя уничтожат. Ты потеряешь все с этой совковой школой. Ты потеряешь себя». Я не понимала до конца, что они имеют в виду, а сейчас понимаю, как они были правы. Вокалу я никогда не училась. С детства я была сорванцом, не слушалась родных. Они хотели, чтобы их девочка хорошо училась и стала преподавателем в музыкальной школе или дирижером хора. А я, как только почувствовала, что могу зарабатывать пением, тут же уехала из Киева в Кисловодск. Этот курорт считался хлебным местом: рестораны, богатые отдыхающие со всего Союза. Деньги на меня, 16-летнюю девочку, посыпались дождем.
Я так разбаловалась, что когда меня пригласил «Укрконцерт» петь в ансамбле — отказалась. Вместо этого отправилась в Ереван. Там советской власти почти не ощущалось, и люди не стеснялись своего достатка. В 20 лет я могла себе позволить купить салатовый перламутровый «Бьюик» за двадцать семь тысяч! Всегда много работала и много зарабатывала, даже после того, как, вернувшись домой, в Киев, подала документы на выезд. Два с половиной года я была в отказе: меня не брали ни на какую работу, унижали, преследовали, телефон прослушивался КГБ…
Но я не бедствовала — пела на свадьбах…
Мне не хотелось жить в СССР. Я знала, что есть другая жизнь, стремилась к ней… Прилетела в Нью-Йорк, как сейчас помню, в среду, а в пятницу уже пела в ресторане «Садко» на Брайтоне. Это было то время, когда люди в эмиграции скучали, тосковали, и вдруг приехала девочка, которая привезла столько песен.
Я стала для них целителем. Я привезла модную тогда композицию Аллы Пугачевой «Лето». Что было! Эмиграция помешалась на ней! Мне заказывали ее по 50 раз за вечер! С тех пор я на протяжении 15 лет не видела ночи — уходила на работу, когда смеркалось, возвращалась — на рассвете. Сегодня работа на большой сцене — просто цветочки по сравнению с ресторанными ягодками. Там вы поете то, что душе угодно, а в ресторане певец обязан угодить людям. Помню, как мучилась из-за этого Жанна Агузарова, когда выступала в «Черном море» в Лос-Анджелесе.
В 1985 году я начала записывать свой первый альбом «Любимый». Три песни на этой пластинке написал Вилли Токарев, а аранжировал диск Миша Шуфутинский…
Что скрывать? Я обычно влюблялась в тех мужчин, с кем работала. И в Мишу, и в Борю Щербакова на съемках клипов «Кабриолет» и «Карусель». Дебютный проект, наверное, и оказался таким удачным потому, что в нем присутствовало чувство.
А вот с Вилли Токаревым у меня сложились необычные отношения. Мы познакомились в Нью-Йорке. В то время я держала ресторан, а Токарев пел в кафе на первом этаже. Как-то на свой день рождения я пригласила всех сотрудников, друзей, в том числе и Вилли. Но он не пришел, зато прислал куклу, цветы и открытку со стихами. А на следующий день на эти стихи он спел песню: «Люба-Любонька». Токарев был такой строгий, неприступный, и я никак не могла понять, любит ли он кого-нибудь или нет? Он всегда скрывал свои отношения с женщинами. В то время Вилли работал с пианисткой Ириной Олой, и все думали, что она его жена. Поэтому я и решилась спросить об этом Токарева. Он отмахнулся: «Да ты что, никакая она мне не жена!»
А она, по-моему, обиделась, что он так сказал…
Когда я делала альбом «Любимый» в Нью-Йорке, в соседней комнате записывала свой первый диск Уитни. Я тогда ее еще не знала. И продюсеру Уитни понравился мой тембр. Он поинтересовался у хозяина студии: «А кто это поет в соседней комнате? Черная из Европы?» На что хозяин ответил: «Нет, это русская из России» (смеется). Продюсер Уитни захотел со мной познакомиться, приехал ко мне домой. Все было солидно: с секретарями, переводчиками. Причем это был не музыкальный продюсер, а коммерческий — человек, который вкладывает деньги. Он сказал мне: «Я не знаю, что из тебя можно сделать, но ты продукт интересный, и я хотел бы попробовать. Но для этого два года ты должна жить в изоляции, говорить только на английском, тебя многому научат».
Но я подумала, что не смогу. Я побоялась, что на меня возлагают большие надежды, а я не справлюсь с этой работой. А может, я недооценила талант тех людей. Все-таки они раскрутили Уитни. Может быть, они знали больше меня, что-то понимали и были уверены, что я справлюсь. Дочка меня теперь все время ругает. Считает, что я должна была попробовать, испытать судьбу. Но, наверное, так суждено, и я должна была остаться самой собой.
Вообще все, что я ни задумаю, — все сбывается. Помню, когда я впервые приехала в Лос-Анджелес, то просто влюбилась в этот город. Всегда тепло, чистые улицы, красивые дома, красивая молодежь. Я подумала, что обязательно буду в этом городе жить. Как подумала — сразу же получила предложение переехать в Лос-Анджелес, плюс мне за это еще платили пятьдесят тысяч долларов. Сказка! Я оставила квартиру в Нью-Йорке, переехала и поселилась в Беверли-Хиллз. Сразу познакомилась с моим нынешним мужем. Два дня мы повстречались, а на третий он подогнал машину — черный кабриолет. Ну, как в такого не влюбиться?
Он красавец. Зеленоглазый шатен. В молодости был похож на молодого Баталова, только очень красивого. Мне показалось, что он любит певиц. Его первой женой была Наталья Медведева, бывшая жена Лимонова. В семнадцать лет она прилетела в Америку, он влюбился, женился. Столько денег на нее потратил! Возил ее в круизы, на Гавайские острова. Вторая жена тоже была певицей. И при этом он говорит, что певиц не любит!
Мне просто повезло, что моя семья меня понимает. Дочка с раннего детства все двадцать четыре часа была со мной. Я отдавала ей всю себя, спала с ней до десяти лет. В настоящее время у меня очень напряженный график, и моя дочка относится к этому с пониманием. Я же в курсе всего, я знаю, что происходит с ней каждую минуту.
Первый репатриант
Одним из музыкантов «списка Лебединской» был Анатолий Семенович Днепров (Гросс, 1947–2008). Не сказать что знаковая фигура в поющей эмиграции третьей волны, но все же довольно заметная. Он прежде всего автор целой серии шлягеров: «Радовать», «Россия», «Звезды на лугу», «Армения моя».
Анатолий Семенович Днепров. Фото Е. Гиршева.
В эмиграции Днепров провел недолго (с 1979 по 1987 год), успел записать пару сольных дисков и выступить как автор в проектах своих коллег. Первый диск Анатолия Могилевского «Васильковая канва» — его работа. Вот парадокс, материал Днепров пишет качественный, сам обладает незаурядным вокалом, а ни его диски, ни спродюсированные им чужие проекты успеха в Штатах не имели. Не поняли «наши люди на Брайтоне» его «колоратурное сопрано», как метко подметила Татьяна Лебединская.
Первую пластинку Могилевского ожидало полное фиаско: долгое время почти весь тираж пылился у него дома, а потом Толя просто выкинул их.
Днепров пытался выйти на американский музыкальный рынок со своими песнями, и даже вроде что-то клеилось… Но не склеилось.
На волне перестройки он первым из «веселой брайтонской мишпухи» вернулся на Родину. Это было правильным решением. Артиста тепло принял советский слушатель, концертные залы были полны, вышло несколько виниловых пластинок.
Я помню первый концерт «репатрианта» в Москве, в киноконцертном зале «Звездный». Полный аншлаг. Зритель валом валил на «эмигранта», и Анатолий не разочаровал. Особенно запомнились две песни: шуточная «Еврейский анекдот» на стихи Наума Сагаловского и «Ответ Вилли Токареву». Оказывается, они с Днепровым были и остаются друзьями, а тогда, на сломе эпохи, музыканты много спорили, даже в песнях, оставаться или возвращаться. Я и не знал, что Токарев имел в виду Днепрова, когда спел:
Пройдет несколько лет, и полемика закончится — вернутся почти все русскоязычные певцы Америки. Впрочем, будут и исключения из правил. Но тогда, в далеком 1987-м, когда о развале Союза еще никто и не помышлял, а Вилли Токарев открыто признавался в песне: «Я не желаю возвращаться — я боюсь…», Днепров вернулся, отбросив всякие сомнения, и стал первым из своих коллег, возобновившим карьеру на Родине. Жаль, она не оказалась ни суперуспешной, ни слишком долгой. Весной 2008 года сердце шансонье остановилось.
«Самоцвет»
Анатолий Исаакович Могилевский (р.1943 г.) появился на свет в… Монголии, куда его молодые родители были направлены на практику по окончании московского мединститута. Год спустя мама с маленьким сыном вернулись в Москву. Работы по специальности в столице не нашлось, и после развода с мужем она с Толей уезжает в Ригу.
Музыкальные способности проявились у малыша рано, но серьезную попытку получить специальное образование он предпринял самостоятельно только в 15 лет, поступив в рижское музыкальное училище, которое не закончил. Парня больше привлекала компания, с которой проводилось все свободное время. Играли на гитарах, дрались с латышами, выменивали фирменные шмотки у многочисленных в портовом городе иностранцев. На одной из вечеринок он познакомился с «продвинутым» и одаренным молодым человеком, которого по сей день считает своим учителем. Его имя — Лев Пильщик. К моменту знакомства у Льва уже была собственная группа, с которой он играл на небольших площадках. Могилевский влился в коллектив своего друга и с успехом стал петь для работников фабрик и заводов. Набравшись опыта, в начале 60-х годов молодой певец пришел на прослушивание в лучший ресторан Риги «Лидо» и был сразу принят. Репертуар Могилевского того времени состоял исключительно из композиций западных групп. По его собственному признанию, в 19 лет он как исполнитель не знал ни одной русской песни.
Анатолий Могилевский и сестры Роуз. США, 1987 г.
В 1966 году на гастролях в Латвии был известный ВИА «Джаз-66» под управлением Юрия Саульского. Администратор оркестра Гарри Гриневич за ужином в ресторане услышал голос Анатолия Могилевского и сразу же предложил ему работу в Москве. Вокальная группа «Джаз-66» состояла из восьми человек, одной из солисток была юная Валентина Толкунова.
Переезд в Москву и первое прослушивание состоялись в 1967 году. Для выступления перед авторитетной комиссией певец разучил хит «Моряк вразвалочку сошел на берег», который с блеском исполнил. Начались гастроли по стране. Шесть лет Анатолий сотрудничал с коллективом Ю. Саульского, но в 1973 году покинул его и стал солистом ансамбля «Поющие сердца». Яркий талант исполнителя привлекал внимание многих, и Могилевскому поступало немало предложений о работе. В середине 70-х он начал выступать в оркестре под управлением Олега Лундстрема.
Затем была сольная карьера в знаменитых «Самоцветах» Юрия Маликова.
Но ни толпы поклонниц, ни гастроли по странам соцблока не приносили радости. Раздражали и угнетали рамки, навязываемые властью, которая вторгалась во все сферы жизни, выбирая и указывая, что петь, в каких костюмах и какими голосами. В 1976 году Анатолий Могилевский принимает решение покинуть страну и в начале 1978 года оказывается в Нью-Йорке. Сразу выйти на сцену оказалось невозможно. На свободной западной земле никто не ждал, приходилось приспосабливаться к новым условиям, учить язык и искать работу. Будущей «звезде русской эмиграции» довелось поработать дворником и таксистом, прежде чем вновь получить возможность заняться творчеством.
В 1981 году Могилевский записывает первую виниловую пластинку с песнями Анатолия Днепрова. Диск получил название «Разбитое сердце». Дебютный альбом ожидало полное фиаско: из полуторатысячного тиража было продано несколько десятков экземпляров. Причиной тому был как неудачный подбор репертуара, сплошь состоящий из песен, аналогичных советской эстраде тех лет, так и блеклый дизайн.
Следующие две пластинки создавались уже в соавторстве с Михаилом Шуфутинским. Тщательно подобранный репертуар, красивая инструментовка и великолепная подача приносят успех. С «черной» работой покончено. Анатолий востребован и поет в лучших русских ресторанах Нью-Йорка. Начинаются гастроли по всем странам мира, где можно встретить русскоговорящую публику. Не сбавляя темпа, исполнитель выпускает раз в год по новому проекту.
К концу 80-х годов он собирает группу музыкантов и дает ей название «АМADEUS BAND»: на гитаре играет Игорь Северский — неоднократный победитель фестивалей музыки фламенко, барабанит Алан Диаз, работавший некогда с Сержио Мендесом — королем самбы, а на клавишах легендарный поляк Анджей Зелинский. Каждая следующая пластинка маэстро эволюционирует от стандартного эмигрантского песенного набора в сторону эстрадно-танцевальной музыки. Репертуар группы насчитывает несколько сот песен на всех языках мира.
В 1990 году, в первый раз за полтора десятилетия, Могилевский приехал в Россию.
А два года спустя состоялись триумфальные выступления в Санкт-Петербургском СКК, на основе этого концерта был выпущен двойной магнитоальбом «Back to Russia». Начинается возвращение Могилевского к своему слушателю, выходят несколько российских дисков, но кризис 1998 года не дал осуществиться всем его замыслам. Анатолий возвращается в Штаты, переезжает из Нью-Йорка в Лос-Анджелес, где по сей день работает по выходным в ресторане. Изредка приезжает с концертами в Россию.
Каждый раз, глядя на певца, я удивляюсь его прекрасной форме и опять вспоминаю шутливые зарисовки Лебединской тридцатилетней давности, которые в отношении Толи можно повторить и сегодня:
Взгляните на фотографии певца, сами увидите.
В начале 2000-х, когда эмигрантская эстрада претерпела кардинальные изменения, Анатолий перестал выпускать новые альбомы. Но вскоре понял, что не может прожить без любимого дела, и вернулся к студийной работе. Недавно он выпустил сразу два новых диска, один из которых состоит полностью из авторских композиций. Кроме аудиодисков, у Могилевского вышла видеоверсия юбилейного концерта, состоявшегося в Голливуде.
Великий Вилли
Многие любители жанра считают, что Токарев «выстрелил» сразу альбомом «В шумном балагане», с суперхитами «Небоскребы», «Мурка» и «Я тут в Америке уже 4 года…». Нет!
Но первая пластинка мэтра, как и дебют Анатолия Могилевского, была насквозь лирической, с песнями в духе Эдиты Пьехи и ансамбля «Дружба». Называлась она «А жизнь — она всегда прекрасна!» Блестящий материал, великолепное качество звука, да только публика в те годы хотела совсем других мелодий и текстов. Таланта Вилли было не занимать, и вместо лирики он записывает альбом, песни которого зеркальной мозаикой показали пеструю картину жизни эмигрантов. Тут было про каждого: таксисты, трактористы, обыватели, воры, налетчики, проститутки, негры — все, что зорким глазом увидел маэстро, он блестяще облек в музыкальную форму.
Легенда русского шансона Вилли Иванович Токарев раскуривает именную сигару «Дон Вилли». Москва, 2007 г. Фото автора.
Эти записи «нью-йоркского таксиста» сделали его королем Брайтона и принесли заслуженный статус «первого поэта третьей эмиграции».
В первые годы эмиграции бывший музыкант зарабатывал разными профессиями, но музыку не забывал никогда. Он первым продемонстрировал, что можно состояться как музыкант в эмиграции и сделать это исключительно на авторских песнях. Исполнителей всегда было больше, чем создателей произведений.
В третьей музыкальной волне первое место «за авторство» безо всяких оговорок принадлежит Токареву.
Слава бежала впереди «звезды» Брайтон-Бич. Токарев и не подозревал в первое время, насколько популярен в СССР, как «выстрелили» его песни за тысячи километров от «маленькой Одессы». А молва в Союзе слагала о заокеанском шансонье ворохи небылиц. Достоверной информации, фотографий, даже записей-то в приличном качестве было не найти.
Сегодня нет человека во всем русскоязычном мире, рассеянном по «странам и континентам», кто бы не знал его имени. Его песни в 80-е годы крушили «железный занавес» мощнее любых политических лозунгов, они помогали выживать нашим людям на чужбине, а нам, на «большой земле», давали возможность взглянуть, словно в «замочную скважину», на загадочную жизнь за океаном. Человек-легенда, живое воплощение американской мечты и гениальный мастер русской песни — все это Вилли Иванович Токарев!
Гитарист-виртуоз Леонид Полищуков и Вилли Токарев на сцене ресторана «Россия». Филадельфия, 1981 г.
Я родился в 1934 году на Кубани… Музыкой заболел с детства, еще в пять лет собрал во дворе первый хор, с которым разучивал хиты того времени.
Когда пришла пора служить, меня призвали на флот. Потом я несколько лет плавал на торговых судах котельным машинистом. Мы возили нефть и заходили в порты разных стран: Китай, Норвегия, Франция, африканские страны… Но увидеть жизнь за границей по-настоящему я не имел возможности. Мы выходили на берег на несколько часов с сопровождающим и могли купить себе только что-то из мелочей, не более того. Но эти вылазки дали мне возможность взглянуть на буржуазный образ жизни, в хорошем смысле этого слова, увидеть, как люди красиво одеваются, общаются, проводят время. Еще у меня был маленький транзистор, и я мог наслаждаться недоступной музыкой, слушая великих музыкантов.
В Ленинграде я закончил музыкальное училище по классу контрабаса. Контрабас — это главный инструмент в оркестре. В юности я посмотрел фильм «Серенада солнечной долины» и там та-аак играл контрабасист. Это что-то!
И я полюбил этот инструмент. На нем я играл в лучших оркестрах Советского Союза, у Анатолия Кролла, у Бориса Рычкова.
Помимо работы в качестве музыканта я всегда писал песни, но исполнять их не пытался, хотя приходил на радио, телевидение, показывал песни редакторам. Как-то раз в Москве одна женщина, работавшая на радио, мне сказала: «Вы пишете на злобу дня, на темы, которые прочли в газете. Но газета — это всего лишь текст на бумаге, а песня — это динамит! Я не могу включить ее в программу».
Когда я работал в ансамбле «Дружба» под управлением Александра Броневицкого, иногда на репетициях показывал ему свои музыкальные зарисовки. Он буквально лежал от смеха, но мы оба понимали, что я могу их исполнять только в узком кругу, для своих.
В поисках свободы творчества в начале 70-х годов я задумался об эмиграции.
Перед отъездом я недолгое время работал в ресторане «69-я параллель» в Мурманске. Одна из композиций, которую я создал в тот период — «Мурманчаночка» — до сих пор является одним из главных хитов Кольского полуострова.
В 1974 году я оказался в Нью-Йорке.
Помню, когда проходил таможенный контроль, почему-то обратил внимание на стоптанные ботинки полицейского и очень удивился, у меня даже голова от неожиданности закружилась. «Как же так, — подумал я. — Такая мощная страна, казавшаяся нам оттуда сосредоточением успеха и богатства, а тут такое…»
В тот момент я понял, что выжить здесь будет непросто. За первые годы я сменил массу профессий. Большим ударом стало увольнение с должности курьера на Уолл-стрит.
Из-за плохого английского я оказался безработным. Каждый день ходил на биржу. Но однажды опоздал, и меня исключили из списков. Мои скромные сбережения таяли на глазах, в день я мог позволить себе только молоко и хлеб. В это время мой друг, пианист из Литвы, предложил попробовать свои силы в качестве музыканта в одном престижном бродвейском ночном клубе. Там как раз через несколько дней намечалось прослушивание. Мы решили исполнить песню на русском и выбрали «Темную ночь». Когда я кончил петь, в зале повисла гробовая тишина, и я подумал: «Провалились». Но через минуту — шквал аплодисментов. Хозяин клуба подписал с нами договор, но через пять месяцев клуб был продан новому хозяину. Он решил его перестроить, и мы опять оказались без работы. В то время у меня уже накопился материал для первого диска, но, чтобы записать его, требовалось как минимум 20 тыс. долларов. Я поставил своей целью накопить эти деньги. Для этого освоил профессию таксиста. Эта работа — одна из самых опасных в Нью-Йорке. Я несколько раз был на волосок от смерти. Первый раз на меня напали через месяц после того, как я начал крутить баранку. Уже вечером ко мне сел мужчина лет за сорок в черной шляпе, которая ему очень шла. А через несколько минут он наставил на меня «пушку» и потребовал свернуть в какое-нибудь безлюдное место. По его стеклянным глазам и манере поведения я понял, что он принял дозу наркотиков. Его речь была бессвязной. Помню, он говорил: «Я воевал во Вьетнаме, у меня недавно умерла маленькая дочь. Я всех ненавижу. Я уже отправил на тот свет 25 человек, ты будешь 26-м». Тут у меня ни с того ни с сего сорвалось, что в России в свое время тоже убили 26 бакинских комиссаров. Он заинтересовался этой историей, но его пистолет по-прежнему упирался мне в бок. Тогда я стал рассказывать ему русские анекдоты на английском. Он смеялся чуть не до слез, а потом сказал: «Ты мне понравился, я дарю тебе жизнь». Он вытряхнул меня из машины на каком-то пустыре. Я встал и прошептал: «Господи, спасибо, я верил, что все будет хорошо». Правда, я оказался без машины, без ключей от дома, без документов. Но что все это значило по сравнению с тем, что я остался жив?
Случалось, я записывал строчки новых песен, стоя в пробке на светофоре. Так в 1981 году родился альбом «В шумном балагане», где первым треком стояла зарисовка о реальной жизни нью-йоркского таксиста:
FB2Library.Elements.Poem.PoemItem
Пластинку ждал сумасшедший успех. Это стало началом «токаревского бума».
В середине 80-х годов в Союзе появился слух, что «Токарева убили». Слух, вероятно, был распущен КГБ, ведь мои песни были запрещены в СССР.
Вскоре после выхода альбома «В шумном балагане» я приехал в Австрию и зашел к знакомому ювелиру, а он вдруг говорит мне: «Вилли, ко мне на днях заходил какой-то странный человек из Союза, по виду разведчик, интересовался тобой. Спрашивал, где этот Токарев, который поет „Мы — воры-коммунисты“?»
Я удивился: «Что же они его в Австрии ищут, когда он в Штатах живет?»
Самое интересное, что я не пел никогда таких строчек — «Мы — воры-коммунисты». У меня была шуточная вещь «Мы — воры-гуманисты» на втором альбоме, но никакой откровенной антисоветчины я не пел, политика — не моя тема, а потом понял, что, видимо, и в КГБ попадали записи не лучшего качества, и они просто не разобрали слов.
Однажды вечером я пел, как обычно, на сцене ресторана «Одесса» на Брайтон-Бич. Туда пришли поужинать приезжие из Союза и, увидев меня, живого и здорового, просто остолбенели: «У нас в Союзе все говорят, что вас убили… А вы здесь!» Я удивился и подумал, что надо как-то опровергнуть нелепые слухи. Лучшим опровержением была бы песня, которую я в тот же вечер и написал.
FB2Library.Elements.Poem.PoemItem
В 1989 году мне поступило официальное предложение приехать на гастроли в Советский Союз. Организацией концертов должен был заниматься Театр Аллы Пугачевой. Но отношения у нас не сложились. Я не мог согласиться с претензиями Аллы. Например, одну песню она вообще требовала убрать из программы, к другой поменять музыку, в третьей выкинуть куплет, а при исполнении четвертой «делать рукой вот так». Я подумал: «Как же так, 15 лет я жил свободно и опять попадаю в рабство, когда мне диктуют, как я должен вести себя на сцене». И хотя контракт с Театром Пугачевой сулил мне хорошие гонорары, я решил его расторгнуть. Начался суд, который обошелся мне в 20 тыс. долларов. Но я все-таки его выиграл. После чего принял приглашение Москонцерта. И побывал в 70 городах. Мне аккомпанировал оркестр Кролла, в общей сложности почти 70 музыкантов. Мои советские гастроли затянулись на целый год. В финансовом смысле это было более чем успешное предприятие, ведь я выступал в больших залах. Но ни одной копейкой из этих денег я так и не воспользовался. Все съела инфляция в начале 90-х…
Тогда за полгода маэстро дал около двухсот аншлаговых концертов.
Вилли Токарев на сцене БКЗ «Октябрьский». Петербург, 2000-е годы. Фото Е. Гиршева.
Работоспособность артиста удивляет многих. Вилли Иванович не делает тайны из своего метода поддержания формы.
«Мне достаточно поспать полчаса, и я восстанавливаюсь, так было всегда, еще в Советском Союзе, наверное, это дано от природы. Я могу уйти в объятия Морфея в любой обстановке. Когда я увлечен работой, то усталости почти не бывает. Этот ритм выработался у меня очень давно. Во время службы на торговых судах некоторые моряки не выдерживали жары при переходе экватора, падали в обморок, и я отстаивал свою вахту, а потом еще и за них. Я живу по внутреннему ритму и считаю, что размеренность уничтожает человека. Организм, когда находится в стрессовой ситуации, он закаляется. Когда плуг стоит — он ржавеет, а когда им пашут — он блестит. Парадокс, но это так.
Кушаю я мало, но только хорошее. Это касается и многих других вещей. Я курю только сигары ручной работы. Сигары, в отличие от сигарет, очень полезны для здоровья, ведь вместе со слюной в желудок попадает никотиновая кислота, необходимая для нормальной работы сердечной мышцы. Я прочитал целый трактат Уинстона Черчилля о сигарах. Он пишет массу интересных вещей о культуре курения. Во-первых, сигара настраивает на интеллигентную манеру ведения беседы. Во-вторых, она дает возможность взять паузу на переговорах».
Система Токарева не дает сбоев. У него четверо детей, самому младшему из которых нет и десяти лет.
«Я продолжаю свой американский марафон, — выдыхая дым фирменной сигары „Дон Вилли“, признается Токарев. — Работаю в десяти разных жанрах, — от лирики до сатиры, — и останавливаться не собираюсь…»
О легендарном шансонье еще в 1993 году в Штатах выходила книга. Знаю, что сам маэстро недавно закончил работу над воспоминаниями, но пока не нашел своего издателя. Надеюсь, это скоро случится: очень хочется узнать из первых уст о такой увлекательной жизненной «одиссее».
* * *
Вилли Токарев — абсолютный лидер по количеству песен-посвящений. В 80–90-е годы наши барды считали своим долгом написать песню о заокеанском шансонье. Среди авторов трибьютов были замечены даже Вячеслав Малежик и Александр Розенбаум, не говоря уже об артистах калибром поменьше.
Судьба и творчество Токарева уникальны. Успех, особенно первый, был безумен.
В подтверждение своих слов хочу вспомнить появление в середине 80-х «антигероя» Вилли Токарева — Виктора Слесарева. Этот проект родился с подачи известного коллекционера и продюсера времен «застоя» Рудольфа Фукса, который в эмиграции возглавил фирму «Кисмет», специализировавшуюся на русской музыке. Русский эмигрант Виктор Чинов взял в пику нашему герою «рабочий» псевдоним и начал записывать хулиганские песни.
Но подражатель не смог дотянуться до славы оригинала.
«Крестный отец шансона по-русски»
К первому отечественному изданию полной дискографии Михаила Гулько, — которая, как ни странно, имела место быть лишь несколько лет назад, — я написал рецензию:
…Альбомы «Синее небо России» и «Сожженные мосты», записанные в 1982 и 1984 годах в Нью-Йорке, наконец, увидели свет в своем первоначальном варианте. Удовольствие, которое доставят слушателю эти альбомы, бесспорно… Осуществила этот долгожданный, нужный проект компания «Монолит». Едва ли можно найти человека, кому сегодня за тридцать, не слышавшего в его исполнении песен «Поручик Голицын», «Ванинский порт», «Москва Златоглавая», «Мурка», «Окурочек», «Господа офицеры», «Постой, паровоз»…
Гулько — один из немногих среди певцов русской эмиграции, чей профессионализм был отмечен американцами: он выступал в лучших залах Нью-Йорка, про него по сей день печатают статьи в «Нью-Йорк Таймс», а компания «Фин-Эйр» на российско-американских рейсах наряду с песней Высоцкого предлагает пассажирам песню Гулько. Не будучи автором, он преподносит материал так, что именно его варианты исполнения стали каноническими в жанре.
Михаил Гулько в образе белого офицера. Нью-Йорк, 1986 г.
На мой взгляд, судьба каждого представителя брайтонской «Могучей кучки» заслуживает отдельной книги. У кого-то таковая уже имеется, другие (например Любовь Успенская) считают, что не пришло еще время мемуаров. Лично я горд тем, что несколько лет назад помогал Михаилу Гулько с изданием воспоминаний «Судьба эмигранта». Эта глава — попытка вместить в три страницы полвека странствий и интересных встреч.
* * *
Я родился в Харькове перед самой войной, потом несколько лет провел в эвакуации на Урале, в Челябинске. Моя мама была артисткой, а папа — бухгалтером книготорга, — начинает рассказ Гулько. — Музыка влекла меня с самого детства. Кроме пианино, на котором прекрасно играла мама, у нас был патефон и много пластинок к нему. Я знал наизусть, наверное, песен сто Петра Лещенко. Очень любил его. Такие жалостливые, сентиментальные произведения. Иногда он пел на пластинках вместе с женой Верой Лещенко. А еще были прекрасные исполнители — Константин Сокольский, Юрий Морфесси. Когда я освоил аккордеон, меня часто приглашали исполнить что-нибудь из их репертуара.
Мой дед до революции был купцом второй гильдии и шил форму для русской армии. Он был состоятельный и уважаемый человек. У него был прекрасный дом в Харькове, но когда мы вернулись из эвакуации, то в этом доме нам досталась лишь маленькая комната в огромной коммуналке.
После войны на базарах продавалось очень много трофейных инструментов. Я с ватагой ребят ходил по этим ярмаркам, брал в руки аккордеоны, играл и тем самым делал рекламу их продавцам. А потом папа купил мне личный инструмент. Так что, сколько себя помню, я всегда держал в руках аккордеон.
В последних классах школы я уже начал играть на танцах. Позже, в Москве, после выхода на экраны фильма «Карнавальная ночь», я давал концерты вместе с Люсей Гурченко: она пела, я аккомпанировал.
Несмотря на увлечение музыкой, я поступил в технический вуз.
Закончив учебу в московском политехе, вернулся на Украину и двенадцать лет проработал горным инженером. Но всю жизнь я пел. Везде. На свадьбах, на поминках, в компаниях. Меня знали все ресторанные музыканты, и когда некоторые из них разъехались на работу на Севера, то они стали звать меня.
Мой друг, прекрасный певец и музыкант Семен Макшанов позвонил мне как-то и сказал: «Миша, что ты там сидишь? Приезжай!» И я понял, что тот край манит меня, и поехал. Не из-за денег, нет. Скорее, по зову души. «За туманом…»
…Камчатка. Тихий океан. Моряки рыболовецких сейнеров, торговых судов, военные моряки. Люди открытые, честные, но подчас суровые, с ломаными судьбами. У меня был свой коллектив из пяти человек: барабанщик, басист, пианист, вокалист и органист.
Мы работали в ресторане «Океан», в порту, но иногда отправлялись в командировки. Обеспечивали культурную программу для моряков прямо на бортах: мы шли из Петропавловска-Камчатского Охотским морем до бухты Нагаево, в Магадан. Это занимало многие дни. Так продолжалось четыре календарных года. Потом я долго работал в столичных ресторанах.
Ресторан «Русалка» стал моим последним местом работы перед эмиграцией.
Он находился ровно напротив знаменитой Петровки, 38. Место было очень популярное — почти закрытый клуб «для своих». Приходили сотрудники МВД всех рангов, дипломаты, артисты расположенного неподалеку Театра миниатюр; фарца, путаны, «деловые»…
Однажды по просьбе отбывающих за кордон МИДовцев я записал целую кассету, причем большую часть из записанного я обычно не пел. Ребята притащили фирменный «Сони», зарядили 90-минутную ленту «ВASF», и я выдал: «Ты — жена чужая», «Пустите, Рая», модную тогда «Портрет работы Пабло Пикассо» (я пел: «ПаДло Пикассо»), «Жил я в шумном городе Одесса», «Шел я ночью пьяною походочкой…», «Прощальное письмо»… Магнитофон они мне сразу же после импровизированного концерта подарили в знак благодарности. К сожалению, о судьбе той ленты мне ничего не известно, но такой факт имел место.
Иногда по появлявшимся в зале ребяткам в одинаково хорошо сшитых серых финских костюмах я понимал — пришла Галина Леонидовна Брежнева с охраной. Тут уже можно было не опасаться никаких происков МОМА и лабать все, что душе угодно. Она любила хорошие песни.
Приходили послушать меня и известные устроители «ночников»: Толя Бальчев по прозвищу Кипа (он постоянно работал в ресторане «Архангельское» под Москвой) и Миша Звездинский (тот пел везде). Они не были членами МОМА и потому могли себе позволить такие рискованные мероприятия, когда кабак закрывался, но внутри собирались избранные представители столичной тусовки и слушали «запрещенные песни». Я в их программах никогда участия не принимал — у меня всегда был свой слушатель.
В коллективе «Русалки» короткое время у меня работал молодой вокалист Сережа Коржуков. Он здорово пел западную эстраду. Много лет спустя, будучи в Нью-Йорке, я услышал первые записи «Лесоповала», которые мне очень понравились, но даже представить тогда не мог, что это поет Сергей.
…В конце 70-х в США оказалась моя единственная дочь, и, несмотря на то что в Советском Союзе я чувствовал себя в полном порядке, решил ехать вслед за ней.
Первое заведение, где я начал работать в Нью-Йорке, называлось «Скрипач на крыше», хозяином был Федор Иванович — эмигрант второй, послевоенной волны.
Но вскоре он разорился. Позже меня пригласили в другое место уже в русском районе, а два года спустя я записал первую пластинку «Синее небо России».
Однажды я был выбран как исполнитель русских песен для концерта в честь 70-летия известного миллиардера, друга Ленина, Арманда Хаммера. Специальная команда занималась организацией торжества, ходили по всем ресторанам Брайтона и слушали. В итоге остановились на моей кандидатуре. За три минуты я должен был спеть русскую песню и поздравить юбиляра.
В назначенный день я приехал на Манхэттен, в шикарную гостиницу «Уолдорф Астория», на своем стареньком «Олдс Мобиле» с разбитым бампером. Меня даже не хотели пускать. Там «Роллс-Ройсы» вокруг, все сверкает, аристократы в бриллиантах, но я показал приглашение, и все, конечно, уладилось. В тот вечер я спел попурри: «Подмосковные вечера», «Очи черные» и «Катюшу».
Хаммер с юности очень любил русскую песню. В начале 20-х он вместе со своими братьями приехал делать бизнес в столицу СССР. В Столешниковом переулке, в доме, где в ту пору жил известный писатель Гиляровский, Хаммеры открыли свое представительство. Дела у предприимчивых коммерсантов быстро пошли в гору.
Молодым, интеллигентным, а главное — состоятельным иностранцам были рады в лучших домах «красной» Москвы. Они быстро стали завсегдатаями шикарных ресторанов, великосветских раутов и концертов. Как известно, на годы НЭПа приходится период относительного благоденствия советских граждан.
После революции молодые девушки из благородных семей, бывшие воспитанницы Смольного института благородных девиц, увлекшиеся цыганскими романсами, приходили на сцену, некоторые из них становились звездами…
В 1925 году Арманд Хаммер увидел молодую певицу Ольгу Вадину на концерте в Ялте, и, по собственному признанию, «впервые в жизни почувствовал, что потерял дар речи». Блестяще образованная, экстравагантная, порой до эксцентричности, она моментально покорила сердце молодого заокеанского миллионера и вскоре стала его женой.
Муж был в восторге от «русской красавицы»: «У нее был низкий гортанный голос Марлен Дитрих и внешность Греты Гарбо, однако она отличалась тем, что была полна жизни и страсти, — вспоминал Хаммер много лет спустя. — Она была вспыльчивой и капризной, настоящая примадонна. Но я не жаловался, я знал, что женился на исключительной женщине».
Говорят, «исключительная женщина», вдобавок ко всем достоинствам, являлась еще и агентом ОГПУ.
Прожив с Хаммером чуть больше десяти лет, Ольга Вадина в полной мере подтвердила репутацию своенравной примадонны, — бросив мужа, она отправилась в Голливуд, где продолжила артистическую карьеру, и скончалась в Соединенных Штатах в 1970 году. Несмотря на развод, бывший супруг сохранил о русской жене приятные воспоминания и восторгался ею до конца своей долгой жизни. Такая вот история о русской певице и миллиардере…
…В 1986 году я выступал в сборном концерте с Лайзой Минелли. Дело было так. В Нью-Йорк с гастролями приехал советский цирк. С огромным успехом прошли выступления в зале «Радио-сити» на Манхэттене. После программы я, по приглашению Юрия Владимировича Никулина и его сына Максима, появился на банкете для артистов. Там же оказалась Лайза Минелли. Это была наша первая встреча, а неделю спустя организаторы гастролей решили сделать прощальный концерт, куда уже официально пригласили меня и Лайзу. Она исполнила несколько песен под рояль, Юрий Никулин спел знаменитую «Про зайцев» под мой аккомпанемент, а я, в числе прочих композиций, специально для Лайзы Минелли спел песню Высоцкого «Корабли постоят».
Она была подругой Марины Влади, прекрасно знала и любила произведения ее мужа Владимира Высоцкого, которые не требуют перевода.
…Альбомы я записываю редко, потому что материал должен меня по-настоящему зацепить, затронуть глубинные струны в душе.
Весной 1985 года, на 40-ю годовщину Победы, я выступал в Нью-Йорке перед ветеранами войны.
После концерта ко мне подошел генерал-диссидент Петр Григорьевич Григоренко, возглавлявший комитет ветеранов русской общины в Америке: «Миша, у нас, фронтовиков, есть к вам разговор. Мы хотим попросить вас записать наши любимые военные песни. Ни у кого лучше вас это не получится. Со своей стороны поможем с арендой студии. Возьметесь? Порадуете нас? Ведь, кроме памяти, у нас ничего не осталось с тех лет, никому из нас советская власть не позволила вывезти даже наши награды. С собой мы привезли только боевые раны…»
Я загорелся идей записать такую пластинку, но сознавал, сколь ответственная задача на меня ложится.
Для начала я отобрал репертуар, причем намеченные композиции выискивал в разных исполнениях. Одной «Землянки» у меня было шесть разных вариантов. Затем я провел фотосессию в форме солдата советской армии, напечатал большие снимки, развесил их по дому и стал смотреть, насколько правдоподобен мой образ. Фотографировался в ушанке, держа аккордеон на коленях и сидя у костра. И, конечно, пел.
Постоянно пел эти песни… Первой вещью, которую я решил включить в альбом, стала «Эта рота». В Союзе я ее не знал, а впервые услышал в эмиграции на каком-то торжестве в исполнении одного из гостей.
Работа по созданию альбома заняла несколько лет, и, к сожалению, ее инициатор Петр Григоренко не дожил до выхода кассеты буквально месяц. Но его соратники, услышав песни, сказали: «Мы словно вернулись в прошлое, настолько достоверно и искренне все звучит».
…Что касается моих новых работ, то я осуществил в 2008 году сразу два больших проекта: во-первых, выпустил ДВД «Судьба эмигранта», а во-вторых, представил на суд публики абсолютно новый аудиоальбом «На материк».
Материал там, действительно, подобрался блестящий. Здесь и старинные лагерные песни, и любимая мною тема Белой армии, и еще много всего…
«Писари»
Достать свежую запись в советское время для рядового гражданина было сложно, и потому каждая новинка становилась событием. Меломаны всеми правдами и неправдами искали выходы на элитных коллекционеров или «писарей», контактировавших с дипломатами, летчиками международных рейсов и другими «выездными» товарищами, имевшими возможность везти пластинки из-за «бугра».
В первые перестроечные годы знакомый шепнул мне занятный телефон.
Надо было позвонить, пригласить к аппарату Славу либо Сережу и договориться о просмотре каталога музыки по интересующей тематике.
Безликий голос продиктовал адрес, и, взяв десяток чистых кассет, мы с приятелем поехали на Фрунзенскую набережную. Нас встретил пухлый молодой человек среднего роста, одетый по-домашнему. Вход в квартиру перегораживала решетка, за которой бесновались две огромные овчарки. Хозяин скрылся в глубине апартаментов и через минуту вынес список певцов и альбомов на нескольких листах. Запись на одну сторону кассеты стоила 3 рубля, еще советских, зеленых и потертых. Глаза разбегались. Кроме уже известных «китов» третьей эмиграции было очень много неизвестных певцов. Именно тогда я открыл для себя второй эшелон эмиграции: барда и гениального художника Зиновия Шершера, бывшего одессита Александра Шепиевкера, гитариста из Риги Григория Диманта, который, кроме того что пел русские песни, играл сольные партии на гитаре в альбомах… Эминема, а его сын — Леор Димант — стал впоследствии основателем культовых групп «Хаус оф пэйн» и «Лимп Бизкит».
Да много там было всего интересного. На протяжении года или чуть больше я регулярно наведывался в «нехорошую квартирку» за новинками. А потом телефон надолго замолчал, и больше я ни Славу, ни Сережу лично не лицезрел. Миновало с той поры лет шесть. Проскакали галопом 90-е, одарив жителей некогда великой и спокойной державы разными диковинками: рэкетом, казино, ваучерами и акциями «МММ». Вместе со всеми я наблюдал взлеты и падения Лени Голубкова и его «родителей» — братьев Мавроди. Однако тогда в мозгу ничего не щелкнуло. Лишь в начале нового века, созерцая на голубом экране очередную поимку милицией основателя пирамиды Сергея Пантелеевича Мавроди, я вслушался в речь диктора и прозрел. «Вчера в Москве, в квартире на Фрунзенской набережной был задержан…» И я увидел кусочек знакомой прихожей и слегка постаревшего и округлившегося Сережу, который десять лет назад выносил мне тугие пачки листов с напечатанными на машинке фамилиями певцов. Думаю, нет смысла объяснять, что удивлению моему не было предела: Слава и Сережа оказались братьями с широко известной в России греческой фамилией… Мавроди.
Те самые, которые потом околпачили полстраны, всего за пару лет до взлета были тихими подпольными «писарями». Впрочем, вкладчиком «МММ» мне стать не довелось, и, в отличие от потерпевших граждан, я стал, наверное, единственным человеком в стране, кто по-настоящему благодарен братьям Мавроди, их пленки по сей день хранятся в моем домашнем собрании.
Цена записи варьировалась в зависимости от качества и редкости материала, а также аппетитов конкретного «писаки».
Этим бизнесом в советское время занимались многие. В том числе известный подпольный исполнитель Константин Беляев, осужденный в 1983 году за эту деятельность на 4 года по статье «занятие незаконным промыслом»; сын известного скульптора Лактионова, чья мемориальная доска висит на углу дома по Тверской, 19, уже упомянутые братья Мавроди; коллекционер и будущий глава рекорд-лейбла «Мастер саунд» («Русский шансон») Юрий Николаевич Севостьянов и др. Конечно, за увлечение «запрещенной» музыкой больше не сажали, но творчество эмигрантов, доморощенных подпольных шансонье и зазвучавших в полный голос рокеров, как и прежде, тревожило партийных идеологов.
Так же, как в 20-е или в 40-е годы, власть продолжала бороться с «вольной» песней запретами. Вот документ, изданный в 1984 году:
ИНСТРУКЦИЯ ДЛЯ РАБОТНИКОВ СОВЕТСКОЙ ТАМОЖНИОрготдел БРФ, 5 января 1984 г.
ЗАПРЕЩЕНО!
Ввозить в СССР грампластинки, компакт-кассеты, видеокассеты, книги, плакаты и другую продукцию, отражающую творчество следующих рок-групп и исполнителей: «Немецко-польская агрессия», «Немецко-американская дружба», «Райнгольд», «Центральный комитет», «Отсутствующие цвета», «КГБ», «Кремль и хороший народ», «Злата Прага», «1943», «Белый Кремль», «Черные русские», «Россия», «Кожаные комиссары», «Петроградское ревю», «КИСС», «Нина Хаген», «Б-52», «Секс Пистолз», «Клэш», «Стренглерс», «Крокус», «Айрон Мейден», «Джудас Пpиcт», «АС-ДС», «Cпapкc», «Блэк Саббат», «УФО», «Элис Купер», «ХУ», «Скорпионс», «Чингиз Хан», «Пинк Флойд», «Хулио Иглесиас», «М. Джексон», «Дюран-Дюран», «Род Стюард», «Назарет», «Депеш Мод» и т. д., а также песни из так называемых «эмигрантских кругов» (Ребров, Вилли Токарев, Новиков, Виктор Шульман, А. Розенбаум, В. Высоцкий (зарубежные концерты).
Вывозить из СССР магнитофонные записи самодеятельных ВИА и рок-групп, в творчестве которых допускается искажение советской действительности, пропагандируются чуждые нашему обществу идеалы и настроения: «Альянс», «Гулливер», «Браво», «Мухомор», «Примус», «Центр», «Альфа», «Наутилус» (все Москва), «Аквариум», «Мифы», «Пикник», «Кино», «Дилижанс», «Акцент», «Ю. Морозов», «Хрустальный шар», «Автоматические удовлетворители», «Парад», «Люцифер», «Уличная Канализация», «Свинья», «Мухи», «Рыба», «Алло» (все Ленинград), «Корд» (Череповец), «Зимний сад» (Киев), «Гонг» (Новгород), «ДДТ» (Уфа), «Наутилусы», «Метро», «Фолиант», «Урфин Джюс» (все Свердловск), «Алюкай» (Каунас), «Красные маки», «Эла», «Круг», «Диалог», «Коктейль», Владимир Баграмов, Аркадий Северный, Владимир Высоцкий.
Среди запрещенных к ввозу и вывозу записей представителей «эмигрантских кругов» мелькают две новые фамилии: Розенбаум и Новиков. Допускаю, что в 1984 году авторы списка и представить себе не могли, что эти авторы-исполнители живут не на Брайтоне и даже не в Париже, а совсем рядом — в Ленинграде и Екатеринбурге.
будет петь уже в 1989 году с советского экрана недавний фигурант запретных списков Александр Розенбаум. Мог ли врач скорой помощи, записывая в начале 70-х первые концерты «для узкого круга», представить, чем все обернется? Думаю, вряд ли.