В 42 году императрица добилась исполнения смертного приговора над третьим мужем своей матери, то есть ее отчимом Аппием Силаном. Ее соучастником был вольноотпущенник Нарцисс. Оба они, якобы абсолютно независимо друг от друга, поведали Клавдию свои зловещие сны: они видели убивающего его Силана. Разумеется, кроме этих слов нашлись и другие аргументы, также надуманные. Что явилось подлинной причиной ненависти Мессалины к Силану, установить трудно. Его смерть привела к разрыву отношений между матерью и дочерью на долгие годы. Домиция Лепида явилась к Мессалине только в последние минуты ее жизни.

В том же 42 году перед императрицей и вольноотпущенником открылась великолепная возможность отличиться. Был раскрыт настоящий, подлинный заговор! Наместник Далмации Скрибониан по договоренности с несколькими римскими сенаторами поднял мятеж. Они намеревались свергнуть существующее правление и восстановить прежнее, республиканское. Заговорщики были фантазерами и доктринерами. Когда далматинские легионеры узнали о намерениях своего военачальника, то тотчас оставили его: против императора они сражаться не будут! Часть заговорщиков покончила с собой, многих же, подозреваемых в соучастии, пытали и казнили. Политические последствия заговора и мятежа оказались крайне серьезными. Клавдий навсегда потерял доверие к сенатскому сословию, стал еще более подозрительным, целиком доверял лишь жене и вольноотпущенникам.

Разнузданная, всемогущая императрица превратила дворец в публичный дом. Никто не смел донести об этом ее мужу. Префект преторианцев, который показался Мессалине недостаточно преданным, погиб. Глухое молчание покрывало все ее происки, все более откровенные и наглые.

Перепуганный Сенека лихорадочно искал спасения. Но что мог он сделать на Корсике, отрезанный от мира, затерянный посреди скал и моря? При нем остался лишь его писательский талант. Случилось так, что как раз в то время умер брат Полибия, императорского вольноотпущенника. Сенека знал Полибия, ибо тот интересовался литературой. Он перевел Гомера на латинский язык, а на греческий — Вергилия. Полибий возглавлял канцелярию научных розысков для нужд императора. Изгнанник счел уместным напомнить о себе этому влиятельному лицу, одновременно засвидетельствовав свою преданность императору. Все это он изложил в пространном письме, которое содержало соболезнование и слова утешения Полибию в связи со скорбной утратой. Были там и такие фразы: «Сколько бы раз твои глаза ни наполнялись слезами, обращай их к императору. Слезы высохнут при созерцании великого и светлого божества. Блеск его ослепит тебя, и ты уже ничего другого не будешь видеть, созерцая его. Думай о том, на кого глядишь днем и ночью, с кем никогда мысленно не расстаешься. А при ударах судьбы призывай его на помощь.

Разве сам вид императора, сама мысль о нем не послужат тебе скорым и наилучшим утешением? Только бы боги и богини продлили его пребывание на земле! Только бы в своих деяниях он сравнялся с божественным Августом и превзошел того продолжительностью своего правления. Только бы смерть никогда не наведалась в его семью, пока он сам пребывает среди смертных! И да отдалится этот день вплоть до времени наших внуков, когда его род сможет зачислить императора в разряд небожителей!

Позволь же ему, судьба, исцелить род человеческий, издавна уже больной и зараженный! Позволь ему упорядочить и восстановить все то, что ниспровергнуто безумием предыдущего властителя. Пусть во веки веков сияет эта звезда, которая озарила мир, сползающий в бездну, погрязающий во мраке!»

Позже Сенека крайне стыдился этого письма. Действительно, банальная лесть славы не приносит. Хуже всего, однако, было то, что ценою подобного унижения он не приобрел ничего. Полибий, если и прочитал «Утешение», не подумал отблагодарить автора.

Через каких-нибудь три-четыре года из Рима пришло известие, от которого Сенеку обуял глубочайший страх: Полибий восстановил против себя Мессалину, впал в немилость и покинул мир живых! Как же должен был волноваться незадачливый льстец повергнутого любимца фортуны! К счастью, в Риме никто не помнил, что на Корсике бьется сердце, столь преданное Полибию.

47 год запечатлелся в памяти римлян не только смертью вольноотпущенника; это событие, впрочем, многие встретили с удовлетворением, как заслуженную кару за надменность и зазнайство сей особы. Однако в том же году погиб и достойный сенатор, дважды бывший консулом, баснословный богач Валерий Азиатик. Он равно восстановил против себя как императора, так и Мессалину. Та обратила на него внимание из-за любовной связи, какая завязалась у него с Поппеей Сабиной, как говорили, самой красивой женщиной в знатном обществе тогдашнего Рима. Уже одной красоты было достаточно, чтобы навлечь на Поппею ненависть Мессалины, а она к тому же посмела еще обольщать актера Мнестера, одного из любовников императрицы! Завистливая властительница рассчитывала, устранив Азиатика, одновременно погубить и соперницу. Помимо этого, Мессалина жаждала завладеть его великолепными садами, некогда составлявшими собственность Лукулла; Азиатик расширил и улучшил их, создав самый замечательный частный парк в Риме.

Очень скоро нашелся и услужливый доносчик, который предостерег императора от заговора со стороны Азиатика. Это звучало правдоподобно, ведь он уже входил в число заговорщиков против Калигулы; известно было также, что он, как выходец из Виенны (Южная Галлия), сохраняет многочисленные связи со всей Галлией и с армией на Рейне.

Азиатика арестовали на его вилле у Неаполитанского залива и в кандалах доставили в Рим. Допрашивали в личных покоях императора. Обвинял Сулла, тот самый сенатор, который шесть лет назад по наущению Мессалины выступал как официальный обвинитель против Сенеки и Ливиллы. В разбирательстве в качестве императорского советника участвовал и Луций Вителлий.

То был странный человек. При Тиберии он исполнял обязанности наместника Сирии. Прославился как прекрасный администратор и полководец. Он потеснил парфян из Армении, вынудив парфянского царя воздать почести орлам римских легионеров. Вникал в дела Иудеи так же, как позже Уммидий Квадрат. Когда прокуратор Понтий Пилат устроил резню самаритян, Вителлий приказал ему отправиться в Рим и лично объясняться с императором. Вообще он был дружелюбно настроен по отношению к иудеям. Поскольку жители Иерусалима встретили его с превеликими почестями, он с согласия императора вернул им одеяние первосвященника. Это богослужебное одеяние находилось под охраной римской стражи в прихрамовой крепости Антония. Перед каждым праздником иудеи получали его из рук римлян и тотчас потом возвращали; обе стороны строго проверяли печать. Такое оскорбительное одалживание призвано было, согласно намерениям римлян, держать строптивый народ в повиновении. Именно в Иерусалиме Вителлий получил известие о смерти Тиберия и восшествии на престол Калигулы. Новый властелин быстро отозвал заслуженного наместника, опасаясь его чрезмерной популярности. Вителлий въезжал в Рим, глубоко уверенный, что ему предстоит распрощаться с жизнью. Несмотря на это, он не забыл прихватить с собой из Сирии саженцы благородных сортов фиг и фисташек. Благодаря ему эти сорта распространились по всей Италии.

Тотчас по возвращении в столицу энергичный военачальник и наместник, который годами мощной рукой управлял делами Востока, превратился в жалкого льстеца и покорного раба. В тогдашней обстановке это лишь свидетельствовало о его уме. Другого пути спасения для человека такого ранга в ту пору не существовало.

Вителлий первый завел порядок приближения к Калигуле с таким же точно церемониалом, какой обязателен при общении с богами. Конечно, в общении с душевнобольным это создавало дополнительные сложности, и тогда спасти человека могла лишь его сообразительность. Однажды Калигуле показалось, что он вступил в единоборство с богиней Луны. Он неожиданно спросил Вителлия:

— Видишь эту богиню?

На что сей достойный муж, перед которым недавно трепетали народы и армии, с набожным страхом потупил очи долу и, содрогаясь, едва слышно прошептал:

— Это только вы, боги, способны созерцать друг Друга!

У кого не хватало ума на столь ловкие и быстрые ответы, тот расплачивался жизнью. Как-то, стоя возле высокого изваяния Юпитера, Калигула спросил прославленного актера Апеллеса:

— Кто выше? Я или бог?

Апеллес стал прикидывать. Этого было достаточно. Он погиб от палочных ударов и пыток, а Калигула на похвалы ему не скупился:

— Ты даже стенаешь великолепно!

Более благоприятные времена наступили для Вителлин с воцарением Клавдия. Тому требовались хорошие администраторы и советники. Он сразу привлек к сотрудничеству опытного наместника, наделив его доверием и сделав чуть ли не соуправителем. Но и теперь существовала известная опасность — вдруг на него падет подозрение или гнев Мессалины? Вителлий управился и с этим. Упросил императрицу подарить ему ее правую сандалию, которую постоянно носил в складках тоги, время от времени набожно целуя ее. Свое уважение к обоим сверхвлиятельным вольноотпущенникам, Нарциссу и Палланту, он выразил иначе, поместив золотые их изваяния среди домашних божеств.

В 47 году, когда вершился суд над Азиатиком, Вителлий занимал пост консула в третий раз. О ходе судебных заседаний ничего не знали, так как допрос обвиняемого и свидетелей велся в строжайшей тайне. Поговаривали, что после блестящей защиты Азиатика Мессалина заплаканная вышла из покоев, продолжая, однако, добиваться его казни. Ведь полагалось же существовать какому-то заговору. Клавдий, который не был извергом, позже отзывался об Азиатике с исключительной ненавистью.

Только благодаря ходатайству Вителлия император разрешил Азиатику, учитывая прежние его заслуги, самому избрать род смерти. Гордый сановник решил умереть как подобает мужчине. Он приступил к обычным гимнастическим упражнениям, которым предавался с увлечением, затем принял ванну и пировал в душевном спокойствии. При этом поглядывал на костер — его укладывали, чтобы сжечь его останки. Он приказал перенести костер в сторону, дабы огонь не повредил ветвей раскидистых деревьев. Ибо и он, подобно Пассиену, обожал их. Только после этого приговоренный распорядился, чтобы врачи вскрыли ему вены.

Лукулловыми садами завладела Мессалина. Она и не предполагала, что становится хозяйкой места своей собственной гибели.

Судебное разбирательство дела Азиатика еще не успело завершиться, как люди императрицы добрались и до Поппеи Сабины. Они развернули перед ней впечатляющую картину тюремных прелестей. Очаровательная женщина предпочла принять смерть из собственных рук. Она оставила сиротой свою юную дочь от первого брака, носившую то же имя, что и мать, и унаследовавшую ее красоту.

Император ничего не знал о смерти Поппеи. Поэтому через несколько дней он за трапезой спросил ее мужа, почему тот явился без жены. Супруг ответил кратко и осмотрительно:

— Скончалась по велению судьбы.

Позже по постановлению сената к смерти приговорили двух братьев, в доме которых якобы происходили свидания Поппеи с актером Мнестером; последний, однако, продолжал жить в добром здравии. Мессалина избавилась от соперницы, превратив в собственность тогдашнего кумира сцены.

Сенека, слыша на негостеприимном острове об этих событиях, дрожал за свою судьбу. Он приступил к написанию трактата с характерным названием «О быстротечности жизни». Но в сколь же большем волнении протекали дни Агриппины! Она жила в самом Риме, неподалеку от дворца, в самом гнезде интриг. Она лишилась сестры. В любую минуту ненависть Мессалины могла обратиться и против нее. Это представлялось тем более реальным, что сын Агриппины уже подрастал, ему было около десяти лет. Как предусмотрительная мать, Мессалина наверняка, ни минуты не колеблясь, способна была устранить потенциальных соперников своего сына из близких к императорскому родов. А Луций Домиций, сын Агриппины, являлся ближайшим родственником Клавдия и был четырьмя годами старше ее Британника. Поговаривали, что как-то Мессалина подослала убийц с приказом удушить мальчика во время полуденной сиесты. Он чудом спасся. Подобные слухи по крайней мере кружили среди римлян, привлекая к нему всеобщие симпатии.

Это сочувствие нашло свое выражение во время больших торжеств по случаю восьмисотлетия основания Рима, которые состоялись в том же 47 году. Руководил празднествами сам император. Это мог быть последний год жизни Луция Домиция. В большом цирке в рамках юбилейных торжеств состоялась игра, именуемая Lusus Trojae: юноши из знатнейших домов садились на лошадей и, разбитые по отрядам, как бы демонстрировали боевые действия по образцу тех, которые некогда велись под стенами Трои. Правда, герои Гомера вели войну на колесницах.

Тогда-то Луций Домиций и Британник впервые публично выступили перед народом. Оба юноши, великолепно вооруженные, руководили каждый своим отрядом. Зрители с большим энтузиазмом аплодировали сыну Агриппины. Этого было достаточно, чтобы Мессалина вынесла ему смертный приговор.

Луция спасло только то, что после смерти Полибия Мессалина уже не могла рассчитывать на вольноотпущенников. А те, если действовали сообща, были могущественнее ее. Ведь все канцелярии находились в их руках. Сейчас вольноотпущенники опасались, что могут разделить судьбу своего товарища. Они боялись также и того, что Мессалина попытается свергнуть императора, без которого они ничего не значат, и возведет на престол кого-нибудь из своих любовников.

Агриппина, подыскивая в создавшейся ситуации союзника, который помог бы ей и сыну, обрела его в лице Палланта. Наряду с Нарциссом он был наиболее могущественным и едва ли не более честолюбивым. Повсеместно утверждали, что у племянницы императора и его министра финансов существовала любовная связь, возникшая именно в то время. Этим двоим не требовалось даже открыто выступать против Мессалины. Ее погубила собственная глупость и недоброжелательство Нарцисса.

Когда осенью 48 года ее мать Домиция Лепида забирала окровавленное тело своей дочери Мессалины из бывших садов Лукулла и Азиатика, Паллант и Агриппина уже принялись за дело.