Еще в пору своего пребывания на острове Родос Тиберий безгранично доверял Фрасиллу. Собственно, Тиберий попал сюда изгнанником, оказавшись в немилости у своего отчима, императора Августа. Бездействие, чувство неуверенности способствовали тому, что Тиберий занялся изучением астрологии, в чем ему помогал именно Фрасилл, с которым опального случайно свела судьба. С течением времени «математику» стали известны все сомнения, тревоги и замыслы императорского пасынка. И тот, будучи по природе крайне подозрительным, в конце концов стал подумывать, как бы избавиться от магистра тайных наук. Однажды оба они шли по высокому и отвесному морскому берегу. Тиберий хотел было, воспользовавшись случаем, столкнуть вниз спутника, знающего слишком много, но тут заметил, что Фрасилл чем-то крайне озабочен и подавлен. Тиберий поинтересовался причиной этого.

— Звезды говорят о грозящей мне смертельной опасности. Но если этот день закончится благополучно, в наших судьбах произойдут счастливые перемены.

Далеко на горизонте появился корабль. Сияющий Фрасилл воскликнул:

— Вот она, радостная новость! Этот корабль несет весть о конце изгнания.

Именно так, судя по многим рассказам, Фрасилл завоевал доверие Тиберия, ибо корабль и в самом деле прибыл с хорошими вестями. Другие же излагали события в еще более драматическом виде. Тиберий, чтобы выяснить, кто из астрологов толково читает по звездам, отправлял их в дом на краю пропасти. Там они занимались составлением гороскопов себе и Тиберию. Если их предсказания доверия не вызывали, раб, сопровождавший астролога, сталкивал того на обратном пути в пропасть. Только Фрасилл вышел победителем из этого состязания, ибо, взглянув на свой гороскоп, в ужасе воскликнул:

— Сейчас как раз решается моя судьба!

Колоритных историй подобного рода рассказывалось множество. Фактом было то, что Тиберий, человек замкнутый, не доверявший людям, по возвращении с Родоса не расставался с Фрасиллом. Ничего не изменилось и тогда, когда он вступил на престол. Как советник и наперсник императора Тиберия, Фрасилл оказывал значительное воздействие на дела империи, ибо любому важнейшему решению предшествовал «разговор» со звездами.

Свою внучку Эннию придворный астролог выдал замуж за юного аристократа Макрона. После раскрытия заговора Сеяна тот стал префектом, скорее всего не без помощи Фрасилла. Эта должность тогда была необыкновенно престижна. Император, чья ненависть к людям с каждым годом усугублялась, постоянно пребывал на острове Капри; префект же преторианцев был одним из немногочисленных связных между ним и сенатом в Риме. Кто другой мог сравняться со столь влиятельными фигурами, какими были Фрасилл и Макрон? От первого зависели решения и эдикты императора, второй принимал их к исполнению.

Калигула, будучи совсем еще юным, понимал расстановку сил. Он жил на Капри, при дворе своего двоюродного деда, в постоянной тревоге: не прикажет ли император, который не щадил даже собственных детей, отправить на тот свет и его? Но, даже если ему удастся усыпить подозрительность властителя, разрушить враждебные интриги завистников, сумеет ли он когда-либо вступить на престол? Калигула понимал: ему необходимы союзники. Но кто мог быть могущественнее астролога и префекта преторианцев? Дорогу к ним Калигула сумел найти через Эннию, которая часто навещала деда и мужа. Некоторые позже утверждали, будто Макрон склонил жену к тому, чтобы она соблазнила будущего наследника престола. Зато другие считали, что инициатором этого романа была сама Энния: понадеялась, что позже сумеет женить на себе Калигулу и станет владычицей Рима.

Так или иначе, но Фрасилл поддерживал Калигулу. Делал он это, правда, довольно оригинально. Зная, что император никому не доверяет, убеждал его, что Калигула просто недостоин внимания; звезды предоставляют этому молодому человеку столько же шансов на захват власти, как и на проезд верхом по морскому заливу от Байев до Путеол!

Фрасилл умер в 36 году. Перед смертью он составил императору гороскоп, из которого неопровержимо следовало, что Тиберий проживет еще десять лет. Поэтому Тиберий не спешил с вынесением смертных приговоров лицам, которых он назначил отправить на тот свет раньше себя. Процессы, однако, уже шли; обвинения в Риме готовил и приводил в исполнение Макрон, а судебное разбирательство происходило в сенате, ибо обвинялись известные люди.

Среди обвиняемых был и Домиций Агенобарб. Неприязнь у императора он вызывал тем, что происходил из знатного рода и сумел породниться с царствующим домом. Естественно, что официально ему вменялось нечто другое: прелюбодеяние, безнравственная связь с родной сестрой Домицией Лепидой. То был испытанный и часто употреблявшийся тогда ход: с людьми расправлялись, дискредитируя их морально в глазах общества.

Дело Домиция и других «заговорщиков» было заранее предопределено. Некоторые из них, более слабые духом, кончали самоубийством, чтобы избежать ужаса допросов и позора унижений во время показательного процесса. Однако Домиций не сдавался. Он упорно повторял, что невиновен, и просил дать ему возможность приготовить защитительную речь. Поскольку никаких четких распоряжений императора на этот счет не существовало (ибо тот, доверяя гороскопу Фрасилла, не торопился, считая, что может вести еще долгую игру с подсудимыми), Домицию благосклонно предоставили отсрочку.

Тем временем Макрон получил с Капри конфиденциальное известие, что дни Тиберия сочтены. Скорая кончина императора, впрочем, не являлась тайной, Тиберию было уже 75 лет, но именно теперь он, дабы доказать всем, как крепок и здоров, стал предаваться утонченному распутству.

Подгоняемый предсмертной тревогой, Тиберий перебрался с Капри на материк, в селение Мизены на берегу Неаполитанского залива. 16 марта он почувствовал себя плохо и не смог подняться со своего ложа. По дому разнеслась весть, что он умер. Толпа поздравляющих тотчас окружила Калигулу и Макрона. Внезапно кто-то крикнул:

— Император просит есть!

Всех как громом поразило. Некоторые оцепенели от ужаса, более сметливые убрались восвояси. Калигуле и Макрону терять было нечего. Они ворвались в императорскую опочивальню. Один из них крикнул:

— Да ведь он совершенно замерз! Надо его отогреть!

Они схватили подвернувшееся под руку женское одеяние и общими усилиями удушили старца.

Однажды, через несколько месяцев после того, как Калигула прочно утвердился на престоле, Макрон и Энния получили приказ покончить жизнь самоубийством.

Смерть старого императора спасла Домиция. Он снова мог спокойно наслаждаться жизнью, тем увереннее, что его жена была родной сестрой Калигулы, нынешнего императора. Именно в эти дни был зачат сын Домиция Луций, родившийся почти через девять месяцев после смерти Тиберия, в середине декабря. Итак, своим появлением на свет он косвенно обязан тому гороскопу Фрасилла, который гарантировал Тиберию еще десять лет жизни. Если б не это предсказание и вера Тиберия в астрологию, Домицию не предоставили бы время для подготовки к защите и он покинул бы этот мир до кончины старого властелина.

У Фрасилла был сын Бальбилл. В царствование Калигулы он предусмотрительно пребывал в Египте, имея при себе сокровища, подаренные его отцу Тиберием. Бальбилл вернулся в Рим только в 41 году, когда узнал, что на престол вступил Клавдий, с которым у него были дружеские отношения. Их взаимная симпатия зародилась много лет назад. Всеми тогда презираемый, Клавдий был частым гостем в доме Фрасилла. Ученый-астролог и его младший сын с пониманием относились к увлечению Клавдия историей, его же привлекала загадочность их искусства. Однако приверженцем астрологии Клавдий так никогда и не стал, относясь к ней со здравым скептицизмом.

В Александрии было хорошо известно о сердечных узах, связывающих Бальбилла с новым владетелем империи. Поэтому к нему обратились с просьбой сопровождать в Рим делегацию из десяти человек. Делегации предстояло выполнить две задачи.

Во-первых, посланцы должны были передать императору официальные приветствия в связи с принятием власти и просить его от имени своих сограждан одобрить чествования по этому поводу.

Во-вторых, им предстояло ходатайствовать об утверждении новых городских привилегий, а также повлиять на императора, чтобы он принял меры против евреев. Впрочем, те со своей стороны также направили делегацию — с жалобой на александрийских греков!

Ответ императора помечен 10-м ноября 41 года. Вот выдержки из него: «Прежде всего разрешаю отмечать день моего рождения как день Августа, согласно вашей просьбе. Разрешаю также установить в ряде мест монументы мои и членов моей семьи. Ведь я вижу, что вы стремитесь всюду ставить изваяния, свидетельствующие о вашей привязанности к моему царствующему дому.

Что же касается двух золотых скульптур:

Первая из них должна символизировать Дело мира Клавдия. Я вознамерился было воспретить ее водружение, опасаясь, что она окажется слишком великолепной. Однако, уступая просьбам моего многоуважаемого друга Бальбилла, не возражаю, чтобы изваяние было установлено в Риме. А второе разрешаю носить во время шествий в дни, посвященные патронам города, так, как вы того желаете. Вместе с изваянием в шествиях можете носить и трон, украшенный по вашему усмотрению.

Было бы, пожалуй, неправильно, приняв столь большие почести, отказать вам в создании административного округа, носящего мое имя, и посадке священной рощи по египетскому обычаю. Поэтому я согласен на это, равно как и на установку конной статуи Витразия Поллиона, моего прокуратора.

Разрешаю сооружение квадриг в мою честь на вашей границе.

Вместе с тем я отказываю в просьбе назначать верховных жрецов в мою честь и запрещаю постройку в мою честь храмов, ибо не намерен раздражать своих современников.

А теперь о том, кто виновен в стычках и спора  или, точнее сказать, в войне с евреями. Правда, ваши посланцы, в особенности Дионисий, сын Феона, во время совместной встречи с противной стороной вели себя крайне вызывающе. Тем не менее я решил не производить тщательного дознания. Однако предупреждаю, что выступлю со всей решительностью против тех, кто осмелился бы вновь сеять вражду. Заявляю без обиняков: если вы не откажетесь от этой губительной взаимной ненависти, буду вынужден показать, на что способен даже мягкий властитель, доведенный до праведного гнева. Поэтому еще раз настоятельно призываю вас относиться к евреям дружественно и с пониманием, ибо те издавна обитают в этом городе. Вы не должны препятствовать евреям в исполнении религиозных обрядов. Надо разрешить им их обычаи, как это было во времена Божественного Августа. Ознакомившись с мнением сторон, я санкционирую эти обычаи.

Евреям повелеваю удовлетвориться теми привилегиями, которые издавна у них существуют; и пусть они не посылают своих делегаций, словно живут в отдельном городе. Такого до сей поры никогда не водилось. Пусть также они не вмешиваются в спортивные соревнования, которые организуются городскими властями. Они должны довольствоваться своими привилегиями и пользоваться теми благами, какими обладают в этом чужом для них городе. Им запрещено склонять к переселению, а также принимать евреев из Сирии и остальных районов Египта, в противном случае это вызовет у меня серьезное к ним недоверие. А если они не подчинятся моим наказам, я вынужден буду применить к ним суровые меры, считая, что они наносят империи вред.

Если вы прекратите обоюдные распри, пойдете на взаимные уступки, проявите взаимопонимание, я буду как и прежде заботиться о городе, с которым мою семью связывает давняя дружба.

Хочу засвидетельствовать, что мой друг Бальбилл, как всегда, в беседе со мной проявил заботу о вас; с непомерным усердием он отстаивал ваше дело».

Цель последних слов императорского послания была понятной. Клавдий хотел укрепить позиции Бальбилла в Александрии, несомненно, по его собственной просьбе. Ведь делегация не добилась главного — император не осудил евреев. Вину за это греки — жители Александрии — склонны были возложить на своих посланцев, обвиняя их в нерасторопности, в отсутствии усердия, недооценке значения миссии. Потому-то император так подчеркнуто говорил об усердии и самоотверженности Бальбилла, который, вероятно, не хотел утратить доверия своих земляков на берегах Нила. На протяжении всего царствования Клавдия он делил свое время между Римом и Александрией. Он быстро поднимался вверх по ступеням государственной иерархии, возглавляя при этом и некоторые чисто местные, египетские учреждения.

В 43 году как военачальник высокого ранга Бальбилл участвовал в походе на Британию. Позже у него в Египте была почетная должность смотрителя храмов и рощ, посвященных Августу, при этом он служил верховным жрецом приюта Гермеса в Александрии. Благосклонное отношение императора позволило ему возглавить знаменитую Александрийскую библиотеку, крупнейшую в тогдашнем мире. В благодарность Клавдию он создал там специальный отдел, назвав его «Клавдианиумом», где ежегодно в определенные дни публике читались научные труды императора.

В Риме Бальбилл какое-то время выполнял министерские функции, возглавляя ведомство по приему делегаций и контролируя его греческий отдел.

Несмотря на занятость множеством ответственных дел, Бальбилл продолжал изучать астрологию. Он хорошо разбирался в науке вращения небесных тел и предупредил Клавдия, что в 43 году произойдет солнечное затмение, как раз в день рождения императора. Это было важное известие. Необычайное явление могло возбудить в народе тревогу как выражение воли богов. Стремясь загодя это пресечь, Клавдий распространил во всей империи сообщение. В нем указывалось, когда именно будет затмение солнца, разъяснялись также причины подобных явлений. Все это, несомненно, было делом рук Бальбилла.

В специальном труде астролог объяснял, как с помощью гороскопа, составленного к дате рождения, можно определить продолжительность человеческой жизни, предсказать, какая последует смерть.

По позднейшим слухам, Агриппина выспрашивала Бальбилла, что говорят звезды о ее сыне. Изучив гороскоп, «математик» заявил:

— Он станет императором, но убьет мать.

Агриппина якобы сказала:

— Пусть убьет, лишь бы царствовал!

Эту беседу сочинили приверженцы астрологии и враги Агриппины. Однако не подлежит сомнению факт, что Бальбилл стремился ближе познакомиться с Агриппиной с того момента, когда она стала женой императора. На роль воспитателя ее сына Бальбилл рекомендовал Хайремона. Оба египтянина хорошо знали друг друга, их связывала работа в библиотеке и в музее, интерес к астрологии и неприязнь к евреям. Бальбиллу не требовалось изучать расположение планет, чтобы сразу заявить, что сын Агриппины — восходящая звезда. А Хайремону он вполне доверял: тот наверняка всячески старался внушить воспитаннику надлежащее отношение к познаниям «математиков».

Следовало приобретать как можно больше друзей астрологии в императорской семье. Ведь столь доходное дело, как составление гороскопов, имело и некоторые теневые стороны. Все пользовались услугами «халдейских» мудрецов, но все дрожали от страха перед тайнами их искусства. А страх рождает подозрительность. С особенным недоверием относились к астрологам высшие власти. Они были убеждены, что те действительно умеют читать будущее и, следовательно, зная государственные тайны, могут посвятить в них людей, не имеющих на это права.

Поэтому тот самый Тиберий, который так верил звездам, в первые годы своего владычества добился через сенат утверждения суровых репрессий против проживающих в Риме астрологов. Тогда было принято решение о том, что римские граждане, прорицающие по звездам, теряют все свое состояние и отправляются в изгнание, а «математиков»-иноземцев ждет смертная казнь. Это не были пустые фразы. Одного из астрологов сбросили со стены Капитолия, другому топором отрубили голову. Только публичное отречение от своего ремесла и личная благосклонность императора спасли некоторых из них от гибели.

Разумеется, эти постановления и репрессии не касались Фрасилла, так же как и более поздние эдикты императора не затронули его сына. Впрочем, через какое-то время даже менее влиятельные адепты астрологии возвратились в Рим. Спрос на них был чрезвычайно велик, в том числе и со стороны инициаторов таких гонений. Преследования не раз возобновлялись. Появлялись грозные указы, применялись суровые кары, но вскоре об этом забывалось, так как хотелось забыть.

Подобная непоследовательность была вызвана как раз глубокой верой в астрологию. Ведь непосредственным поводом для таких решений сената при Тиберии послужило раскрытие заговора, якобы составленного молодым аристократом Либоном. Он обратился к астрологам, желая узнать, когда император умрет и кто будет его наследником. Предвосхищая смертный приговор, Либон покончил жизнь самоубийством.

Через тридцать лет Агриппина использовала и это недоверие к астрологам, и решение сената о деле Либона, чтобы погубить свою соперницу Лоллию Паулину, дерзнувшую мечтать о браке с Клавдием.

Нашелся услужливый доносчик: Лоллия выспрашивает астрологов о важных государственных делах, добиваясь у них ответа, кто будет женой императора. Клавдий, чтобы успокоить Агриппину, лично обвинил Лоллию перед сенатом. Ее приговорили к изгнанию и конфискации почти всего имущества. Она смогла сохранить лишь малую толику своих огромных богатств. Впрочем, и этого Агриппине оказалось мало: впоследствии к изгнаннице явился трибун, огласивший ей смертный приговор.

Подозрительность вообще была присуща Агриппине. А вдруг приговор не приведен в исполнение? Или Лоллия подкупила офицера и он убил кого-то другого? Она велела доставить ей голову соперницы. Но смерть неузнаваемо преобразила облик Лоллии. Императрица не узнавала ее. Успокоилась только тогда, когда раздвинула мертвые губы и по зубам убедилась, что это она самая.

Такая судьба ждала женщину, обширные матримониальные планы которой поддерживал вольноотпущенник Каллист. Второй соперницей Агриппины была Элия Петина, на которую сделал ставку Нарцисс. Но это была уже немолодая женщина, и прежде не внушавшая Клавдию симпатию. Поэтому Агриппина оставила ее в покое. Всю свою ненависть она сосредоточила на Нарциссе. То была истинная месть Мессалины с того света. Человек, который больше всех способствовал ее гибели, теперь сделался объектом яростных нападок ее преемницы.