Необычный посетитель. Встреча первая

Придя в офис, я с радостью обнаружил, что Катя уже на работе.

Шестой год Катюша работает у меня секретаршей, причем помимо длинных красивых ног обладает достаточным для своей работы интеллектом и непревзойденной аккуратностью.

– Добрый день Катюш. Как дела? Какие новости? – поприветствовал я ее.

– Здравствуйте, Виталий Владимирович, все хорошо, – мило прощебетала Катя. – Снова звонили из Замоскворецкого суда, дело по обвинению Новикова назначено слушанием на завтра на одиннадцать утра, судья Трофимова, зал пятьсот двенадцать. Я записала всю информацию в журнал входящих телефонограмм и положила на стол. Корреспонденция за неделю тоже лежит у вас на столе. Больше звонков не было.

– Спасибо, пойду посмотрю, что там за корреспонденция. Может, оправдали кого, – усмехнулся я.

Кабинет поприветствовал меня безупречной чистотой, строгим видом и располагающей к общению обстановкой. Правда, чистота была все-таки заслугой не его самого, а уборщицы Нины, стаж работы которой исчислялся уже десятилетиями.

Самые лучшие уборщицы – гостиничные, за годы работы в одной гостинице они как будто сливаются с ней, и гостиничная пыль и грязь поддается только им, словно в знак того, что они столько лет вместе. А поскольку мой дорогой и любимый офис находится на втором этаже гостиницы «Токио», в центре столицы нашей Родины, и представляет собой переделанный под кабинет номер класса люкс, то и уборщица ему полагается гостиничная и тоже класса люкс. Получающая, правда, помимо гостиничной зарплаты еще и приличное жалование из моего кармана.

Всегда считал забавным, что мой адвокатский кабинет находится именно в гостинице «Токио», которая, как и множество других в Москве, является режимным объектом с охраной и пропускной системой на входе. Это страхует меня от случайных связей и сопутствующих заболеваний, которым часто подвергаются адвокаты и их конторы.

Директор гостиницы Валерий Геннадьевич давно перешел в статус хорошего знакомого, и потому табличка «Адвокат В. В. Ковров» на двери моего кабинета, надеюсь еще долго будет радовать взгляд клиентов.

Впрочем, я отвлекся, пора просмотреть бумаги, аккуратно разложенные на столе. Но перед этим скучнейшим занятием хочу поближе познакомить читателя со своей очаровательной помощницей.

Несмотря на недавно отмеченное тридцатипятилетие, Катюша отлично выглядит, как будто года четыре ей вернули в качестве сдачи. У нее красивые темные волосы, которые она собирает в аккуратный хвост, обнажая шею. Одеваться она предпочитает в костюмы, которые при всей своей строгости великолепно на ней сидят и подчеркивают достоинства фигуры. Внешний вид Кати хорош ровно настолько, чтобы привлечь взгляд посетителя, но не позволить засмотреться. Наверное, если бы она носила очки, то вполне сошла бы за директора какого-нибудь банка или, на худой конец, за доцента университета. Я ценю Катю как незаменимого работника, который, подобно личному ежедневнику, не должен попасть в чужие руки. Свою благодарность я выражаю высокой зарплатой и неплохой премией.

Развалившись в кожаном кресле, я все-таки приступил к штудированию накопившихся за неделю бумаг. Все как всегда. Несколько ответов из прокуратуры о полном отклонении ходатайства, о которых Катя уже мне сообщила, пара извещений о вызове в суд и прочая ерунда. Интересно, настанут ли в нашей стране времена, когда будут удовлетворять ходатайства адвокатов, оправдательных приговоров станет больше, чем три сотые процента, а защитников будут ценить и уважать как равноправных участников судебного процесса?

От таких мыслей стало грустно, но я поспешил прогнать их, вспомнив, что сегодня один из немногих дней, когда не назначено судебное заседание, нет следственных действий, переговоров. Поэтому с утра я выспался, принял душ, надел любимую голубую рубашку под запонки и серый пиджак и сейчас имел редкую возможность побыть в офисе, спокойно подумав о делах.

Такой день – большая редкость для адвоката, поскольку он всегда в движении и день обычно расписан по минутам. Хороший адвокат очень редко бывает в офисе, он, как геолог, всегда в поле: в суде, в прокуратуре, в милиции, на сделке, где-нибудь еще. А протирать штаны в конторе просто нет времени. Он приезжает туда только чтобы встретиться с новым клиентом, взять ордера и просмотреть корреспонденцию, чем я, собственно, и занимался, поскольку не был исключением из хороших адвокатов.

Стрелка настенных часов не спеша подползала к полудню. Невольно возникла мысль о том, что с загруженностью работой на полгода вперед действительно странно, что сегодня, в понедельник, у меня нет судебного заседания, переговоров и прочих адвокатских прелестей. Должно быть, суды и правоохранительные органы первый раз в жизни приняли во внимание, что в понедельник утром похмелье может быть не только у них и всем пора отдохнуть друг от друга. Однако столь глубокую мысль прервал телефонный звонок, вернувший меня на адвокатское поприще.

– Виталий Владимирович, к вам посетитель, некто Говоров Борис Олегович, – сообщила мне Катюша. – Сказал, что по рекомендации, правда, не назвал от кого.

«Нет, все-таки сегодня очень странный день», – опять подумал я и усмехнулся, вспомнив кэрролловскую Алису – непревзойденную чемпионку мира по удивлению. Мало того что я не занят в суде, так еще пришел незнакомый посетитель, не договорившись предварительно о встрече, не сказав, от кого он и по чьей рекомендации. Безусловно, я не самый известный адвокат в столице. Но в свои тридцать три года я уже защитил докторскую диссертацию по специальности «уголовное право» и получил медаль имени Плевако за вклад в развитие отечественной адвокатуры. Кроме того, успел накопить приличное состояние и достигнуть уровня и авторитета, заставляющих клиентов находить меня, а не наоборот.

Мои клиенты – чаще всего богатые бизнесмены, у которых возникают финансовые проблемы. Они выходят на меня через друзей, таких же бизнесменов, уже прошедших все круги следственно-судебного ада.

Чтобы встретиться, они не заходят в офис с улицы, глядя на потемневшую от длительного висения вывеску «Адвокат» над входом в левое крыло гостиницы. Перед встречей с потенциальным клиентом обычно мне поступает около пяти звонков от различных людей, и только шестой звонок, как правило, соединяет с самим клиентом. До этого звонят его знакомые, знакомые его знакомых, помощники, секретари, вежливо интересующиеся, можно ли ко мне обратиться за юридической помощью. Схема сперва кажется сложной, но она очень эффективна и позволяет быстро понять, что за человек к тебе придет, от кого он и с какого рода проблемой. В данном же случае оставалось непонятным, откуда взялся этот Говоров и с чего он вообще решил, что я жду его и хочу с ним встречаться.

С другой стороны, мое сегодняшнее настроение как раз соответствовало таким вот визитам, потому что голова как никогда светла, не загружена делами, а настроение можно определить как романтически азартное. Разовых юридических консультаций я уже давно никому не давал – а зря, это очень полезно, тренирует мозги. Потом, в конце концов, консультация стоит денег, придется об этом предупредить сразу, чтобы не тратить время напрасно.

Все-таки за сравнительно недолгое время служения Фемиде, то есть за одиннадцать лет, я уже успел стать циником.

– Хорошо, Катюш, скажи охране внизу, пусть пропустят, встреть его и проводи ко мне, пожалуйста.

– Сейчас сделаю, – услужливо раздалось на другом конце провода. Катя уже, наверное, успела сделать французский маникюр, пока я размышлял, принять посетителя или нет.

Через пару минут в кабинет постучали, и на пороге возник человек довольно приятной наружности. Передо мной стоял высокий плотный мужчина лет пятидесяти, с густыми, зачесанными назад седыми волосами и аккуратно постриженной бородой.

Одет он был в приличный темно-синий костюм, немного старомодный, но выглядящий необыкновенно свежо и хорошо сочетающийся с белоснежной шевелюрой и бородой. Особенно привлекали глаза этого человека – они были ясного небесно-голубого цвета, как бы в тон костюму, только светлее. Но главное в этих глазах – не их необычный цвет, а невероятная, невыносимая грусть. Я видел много грустных глаз, но обычно эта грусть временная, мимолетная, злая, связанная с насущными проблемами и, честно говоря, не вызывающая сочувствия. Грусть же глаз моего посетителя вселяла не то чтобы ужас, но некую обеспокоенность. Создавалось впечатление, что он страдал много лет, и при этом взгляд его остался светлым и ясным, как будто страдал за правое дело.

– Здравствуйте, Виталий Владимирович, – обратился посетитель. – Меня зовут Борис Олегович Говоров. Я знаю, что ваше время стоит денег. Оно будет достойно оплачено, правда, сегодня я его много не отниму.

Такое обращение меня немного удивило и смутило. Смутило, наверное, окончание его фразы, свидетельствующее о том, что он планирует встречаться со мной еще. Не подав виду и надев давно уже освоенную маску равнодушия и серьезности, я произнес:

– Добрый день, Борис Олегович, времени действительно немного, так что проходите, присаживайтесь. Слушаю, что у вас случилось?

Мужчина подошел к столу, пожал руку и расположился у стола, справа от меня. Стул, на который он сел, ниже моего кресла, это сделано специально, чтобы клиенты не казались выше, чем я сам, хотя я отнюдь не маленького роста.

– Виталий Владимирович, я понимаю, что мой визит может показаться несколько странным. Тем не менее, прошу вас выслушать меня. Я не привык говорить много и ни о чем, так что сразу перейду к делу. А чтобы меня было не так скучно слушать и ваш профессиональный интерес был простимулирован, я готов предложить плату за внимание, составляющую, для начала, десять тысяч долларов.

Говоров достал пачку новеньких стодолларовых купюр, опечатанную банковской бумагой, и положил на стол.

Такая сумма для меня не является чем-то невероятным, хотя нельзя не отметить, что далеко не каждый клиент готов заплатить десять тысяч долларов только за то, чтоб его выслушали.

– Эту сумму можете оформить договором или любым иным удобным способом. Хочу сразу убедить вас в серьезности намерений.

– Слушаю вас, – не моргнув глазом, ответил я, хотя сегодняшние события удивляли все больше.

Провокация, «подстава», происки врагов, недобросовестная конкуренция – все эти слова за секунду пронеслись в голове, но тот факт, что сидящий напротив человек меньше всего похож на провокатора и клоуна и предложил оформить все как положено, удержал меня от множества вопросов и укрепил желание выслушать его.

Причем самое смешное, что я уже хотел его выслушать. Не только из-за пачки новеньких купюр на столе, но и из-за чего-то еще.

– Итак, Виталий Владимирович, – продолжил незнакомец, – я прошу немногого: выслушать меня, не перебивая и не задавая вопросов. Попробую сформулировать суть своей проблемы таким образом, чтобы возникло минимум вопросов. Так вот, я пришел не с улицы, не случайно, а подготовившись. Я намеренно не договаривался заранее о встрече, поскольку дело, с которым пришел, очень деликатного свойства, и я не хотел бы в него никого посвящать. Считайте, что я просто знал, что вы будете в офисе, и решил прийти. Я наслышан о ваших успехах от многих знакомых, имен которых называть не буду, но уверяю, что это очень известные и влиятельные люди. Впрочем, перейдем к тому, с чем я пришел. Я очень богатый человек, деньги давно не имеют для меня значения, но все же с ними лучше, чем без них. В настоящее время мне нужна помощь. Хочу, чтобы вы занялись моим делом и вели его. Но есть одно условие: вы должны заниматься только моим делом и никаким другим. Иными словами, я прошу, чтобы вы отказались от всех других дел и клиентов, и готов компенсировать расходы, которые будут связаны с подобным отказом. Понимаю, что в один день это сделать трудно, поэтому готов подождать, – но не больше недели. У меня очень мало времени. В подтверждение своих намерений, при достижении обоюдного согласия, готов перечислить любую сумму, необходимую для достойного завершения имеющихся у вас дел. По поводу оплаты за ведение моего дела, думаю, мы поговорим отдельно, но считаю, что смогу удовлетворить ваши финансовые потребности.

Бред, блеф, понты! О чем говорит этот человек? Неужели это очередной дешевый «развод», или передача «Вас снимает скрытая камера» уже проникла и в адвокатуру? Странно, охрана никогда бы не пропустила журналистов и не допустила установки здесь скрытой камеры. Если все, что происходит сейчас в моем кабинете, попадет в прямой эфир, то шапки полетят, как перелетные птицы.

– А позвольте поинтересоваться, уважаемый Борис Олегович, в чем, собственно, суть вашего дела, каким делом вы просите заняться, – спросил я, не скрывая скепсиса.

– Я обвиняюсь в убийстве, – спокойно ответил Говоров. – В убийстве Бога. Вчера я получил повестку из суда, пятнадцатого сентября две тысячи восьмого года состоится судебное заседание. Хочу, чтобы вы были моим защитником.

Теперь все понятно. Этот тип – сумасшедший. Как я сразу не догадался, ведь ко мне довольно часто обращаются сумасшедшие. От этого никто не застрахован. И конечно, среди них могут быть богатые люди, почему нет. Единственный выход из ситуации – вежливо отказаться от ведения его «дела», сославшись на занятость и посоветовав обратиться к другому адвокату.

Или все-таки розыгрыш? Может же директор программы «Розыгрыш» на Первом канале быть знаком с руководством гостиницы. Валерий Геннадьевич, наш многоуважаемый директор, человек с чувством юмора и не прочь меня подколоть. Да еще и посмеяться потом над всем этим, сидя в скромном домике на Рублевке, в обществе красивой жены, попивая хороший коньячок и уставившись в плазму во всю стену.

С другой стороны, не такого уж я полета птица, чтобы всей стране было интересно наблюдать, как меня разыгрывают. Человек я, конечно, публичный, но не настолько. Ведь все эти примитивные передачи на центральных каналах в основном рассчитаны на регионы, где уж точно мало кто меня знает. Ладно, розыгрыш так розыгрыш, с юмором дружу, да и не боюсь лишний раз пропиариться по телевизору, пусть и в таком свете.

– Борис Олегович, – ехидно начал я, – если я не ослышался, то вы сказали, что обвиняетесь в убийстве Бога и получили повестку о вызове в суд?

– Совершенно верно, – ответил Говоров.

– А могу я взглянуть на эту повестку?

– Конечно, – Говоров достал из внутреннего кармана пиджака небольшой листок бумаги, развернул его и положил передо мною на стол.

Это была обыкновенная судебная повестка, за исключением того, что на ней стоял штамп «Небесная канцелярия Божьего суда». В тексте повестки содержалось следующее:

«Говорову Б. О.

15.09.2008 года вам необходимо явиться в суд по адресу:

Богородский вал, д. 888, по обвинению в убийстве Бога».

Нет, все-таки журналисты. Ну телевизионщики, ну чертяки, как хорошо все продумали, как подготовились. Успели даже штампик сделать и приляпать его на судебную повестку. В наше время это не так сложно, но все же. И с адресом суда-то как подкололи, «Богородский вал, д. 888», почти адрес Московского городского суда, только у того дом 8, на две восьмерки меньше. Ну журналюги, удивили, профессионально сработано, интересно, что у них еще имеется в запасе.

– Виталий Владимирович, – ход моих мыслей нарушился весьма серьезным тоном посетителя. – Послушайте меня, пожалуйста, еще несколько минут, и если по прошествии их вы все еще будете считать, что вас разыгрывают, я немедленно уйду. Я не сумасшедший, в случае необходимости готов предоставить любые соответствующие справки. А то, что здесь происходит, совсем не розыгрыш. Все гораздо серьезнее, чем кажется. Я пришел не в цирк, а к вам, к адвокату, в чьей помощи нуждаюсь. Я вам все смогу объяснить, но не сразу. На это потребуется время. Меня действительно обвиняют в убийстве Бога, и пятнадцатого сентября сего года состоится судебное заседание по данному делу.

Повторяю, со временем я все подробно объясню и расскажу, пока мне лишь требуется узнать, согласны ли вы заняться этим делом? За то, чтобы вы вели дело и защищали меня, я готов заплатить пять миллионов долларов, в случае выигрыша дела – еще столько же. Как только дадите согласие, я немедленно перечислю два с половиной миллиона на ваш расчетный счет, через две недели оставшуюся половину. Посудите сами, это неплохие деньги за осуществление профессиональной деятельности. Да и работа, я уверяю, будет очень интересной. Понимаю, что очень сложно поверить в то, что я говорю. На вас обрушился поток необычной информации, с которой довольно трудно справиться. Но вы же умный опытный адвокат, а все опытные адвокаты, по моему мнению, профессиональные игроки.

– Пожалуй, – ответил я. – И что?

– Так почему бы вам не согласиться поиграть в игру за пять миллионов долларов? Даже если посчитаете меня сумасшедшим, хотя это не так, психом, безумным богачом, масоном, да кем угодно – это ваше право. Но денежные средства будут перечислены настоящие. Я готов подписать любые бумаги, чтобы вы были застрахованы от неприятностей. Представьте, что я прошу вас поучаствовать в спектакле в качестве актера. Возможно, я все это придумал для того, чтобы развлечься самому и поразвлечь своих богатых друзей, которым некуда девать деньги. Даже в этом случае вы не проиграете, так как получите хорошие деньги, затратив не более двух месяцев. При этом я гарантирую безопасность этой игры для жизни. Формула «Любой каприз за ваши деньги» очень действенна. Считайте, что я сумасшедший богатый клиент, имеющий свой «каприз», который вы можете выполнить за достойное вознаграждение. Адвокаты, врачи, артисты работают для клиентов и получают за это деньги, не так ли?

– Да так-то оно так, – серьезно ответил я, – только я не привык играть в игры с неизвестными правилами и участвовать в бредовых затеях богачей. Я привык помогать людям, защищать их посредством закона и получать за это деньги.

– А я и прошу у вас помощи. Я действительно в ней нуждаюсь как никогда. Говоря об игре и о деньгах, хочу лишь привлечь ваше внимание и заинтересовать. А насчет правил игры… Я думал, что любое дело адвоката – игра в закрытую, где правила известны только государству, и то не всегда. Хотя я уже говорил, что со временем все основные правила будут известны. Прошу, поверьте мне и помогите.

– Борис Олегович, как я могу поверить, если вы говорите абсурдные вещи? Как в это поверить? Как я могу вас защищать? Что такое убийство Бога, о чем вы?

– При следующей нашей встрече, когда вы согласитесь, я все объясню. Пока не могу.

– А почему вы уверены, что я соглашусь? – спросил я.

– Я не уверен в этом.

– Борис Олегович, а позвольте полюбопытствовать, чем вы занимаетесь? – неожиданно спросил я.

– Я. директор благотворительного фонда. Понимая, что встречу необходимо завершать, я решил задать Говорову последний универсальный вопрос, который настолько прост, что подходит для любой самой сложной ситуации.

– А могу я подумать над вашим предложением?

– Конечно, – ответил тот, – для принятия любого серьезного решения необходимо время. Вот вам моя визитка, – он протянул мне карточку, на которой скромно значилось «Говоров Борис Олегович, тел. 787-87-87». – Но извините, на размышления у вас – не больше недели.

Взглянув на пачку денег на столе, я поднял телефонную трубку и попросил Катюшу выписать посетителю приходник на десять тысяч долларов за оказание юридической консультации, несмотря на то что оную я не оказывал.

Говоров встал из-за стола и направился к выходу. Около самой двери я окликнул его.

– Борис Олегович, последний вопрос. Вы виновны в том, в чем вас обвиняют?

– Боюсь, что да, – печально произнес он и закрыл за собой дверь.

Выйдя из офиса на улицу и глотнув непривычно свежего для августа воздуха, я почувствовал невероятное облегчение. Наконец-то встреча закончилась. Этот человек выпил меня до дна. Поговорил с ним не более часа, но мне показалось, что прошла вечность. Давненько я так не уставал. Все, пора домой.

Я сел за руль и с большим удовольствием нажал на газ. Почему-то очень захотелось быстрой и агрессивной езды, хотя подобная манера мне не свойственна.

Садовое кольцо, видимо почувствовав мое настроение, закрутилось со средней скоростью девяносто километров в час, чем доставило огромное удовольствие. Казалось, оно отдыхает от уехавших москвичей, догуливая законный отпуск, который закончится тридцать первого августа, когда все вернутся в Москву и привезут вместо сувениров многокилометровые пробки. Пролетавшие мимо дома, магазины, театры, клубы, тоже чуть погрустневшие от пасмурной погоды, вернули мне легкость мышления.

Проезжая мимо здания МИДа, как всегда серого и угрюмого, как будто уставшего от сложных многолетних международных отношений, я подумал, что Садовое кольцо – самое прекрасное место в Москве. Именно оно символизирует Москву как город. Не Кремль, не Собор Василия Блаженного, а именно Садовое кольцо.

Именно оно находится всегда в движении, отражая динамику развития города, в отличие от многочисленных храмов, соборов, памятников архитектуры, сохранивших в себе за века существования лишь былую красоту и величие, но утративших духовность. Безусловно, соборы и храмы Москвы с точки зрения истории, архитектуры – явление уникальное, которое, надеюсь, еще много веков будет восхищать иностранцев. Но у меня, прожившего в Москве большую часть жизни, не единожды посетившего все эти исторические памятники и взглянувшего на них не только снаружи, возникло какое-то неприятное ощущение. Все они напоминают покойников в день похорон – их фасады аккуратно причесаны и чисто одеты, а души давно улетели в неизвестном направлении.

Садовое же кольцо, напротив, всегда в творческом беспорядке, в движении, его душа на месте. Здесь свои успехи и неудачи, свой неоновый шик и серая скромность – оно живет, подобно человеку. У него собственная судьба.

Проезжая Крымский мост, я вдруг почувствовал, что очень хочу есть, и подумал о том, что дома меня наверняка ждет что-нибудь вкусное и горячее, приготовленное любимой женой. Я по привычке потер безымянной палец правой руки и невольно усмехнулся тому, что Садовое кольцо для меня и Маши действительно стало обручальным. Все как в песне.

С Машкой я познакомился восемь лет назад на работе. Тогда я еще состоял в коллегии адвокатов. Позже я оттуда ушел и открыл собственный кабинет, но те времена вспоминаю с удовольствием. Это были беззаботные, веселые, полные азарта будни начинающего адвоката.

В коллегии нас тогда было семнадцать адвокатов, не считая председателя. Когда мы все собирались в офисе на Цветном бульваре, атмосфера, царившая там, напоминала юмористическое шоу с хорошими высокоинтеллектуальными шутками, напрочь лишенными пошлости.

Плюсов работы в коллегии очень много, особенно когда ты начинающий адвокат. Всегда можно посоветоваться с более опытным товарищем по тому или иному вопросу, узнать у него, когда день рождения судьи по делу и какой сорт коньяка предпочитает прокурор. Кроме того, ты не забиваешь себе голову разными организационными вопросами – ими занимается руководитель.

Председатель коллегии всегда помогает своим адвокатам в случае чего. Именно он в ответе за жалобы, если таковые поступают. Именно он отдувается в адвокатской палате в случае дисциплинарного производства в отношении конкретного адвоката. Председатель напрямую заинтересован, чтобы сохранить лицо и репутацию коллегии.

Уплачивая ежемесячные взносы в коллегию, адвокат избавляет себя от вопросов, сколько необходимо заплатить налогов и когда заканчивается очередной отчетный период. Голова от подобных вопросов болит у бухгалтера, занимающегося финансовыми делами коллегии.

Адвокат, работающий в коллегии, не думает о покупке необходимых для работы канцтоваров, оргтехники, не занимается вопросами аренды помещения, поскольку все это уже сделано до него и за все отвечает председатель.

Так работать проще, можно заниматься непосредственно делами, не отвлекаясь на другие вещи. Да и ответственность за любое дело как бы становится меньше, поскольку в какой-то степени делится между отдельным адвокатом и председателем.

Во всяком случае, у нас было так, и это было неплохо. Председателя коллегии я вспоминаю добрым словом.

Но, к сожалению, есть и минусы работы в коллегии. Любой адвокат по сути одиночка. Он имеет свое имя, репутацию, клиентов, а главное – заработок. Посему адвокаты не могут быть единой сплоченной командой, хоть их и объединяет крыша коллегии. Именно заработки, порой сильно отличающиеся у разных адвокатов, и порождают многочисленные интриги внутри коллегии, борьбу за клиентов, зависть, ложь, лицемерие. Поэтому рано или поздно любой уважающий себя адвокат уходит из коллегии, открывая кабинет или создавая собственную коллегию, где становится самостоятельным хозяином.

Впрочем, когда Машка пришла в коллегию, уходить я еще не собирался.

День ее прихода запомнился очень хорошо. Председатель поручил мне ввести нового стажера в курс дела, объяснить суть работы и некоторые правила пребывания в коллегии.

Тогда я смотрел на Машку свысока, с высоты примерно трехлетнего стажа работы адвокатом. При первой встрече Маша мне абсолютно не понравилась – слишком серьезна и сосредоточенна. Это помешало мне сразу разглядеть ее удивительную внешнюю и внутреннюю красоту. Помню, как жадно схватывала она каждое мое слово. Смешно вспоминать…

Дальше все стремительно завертелось – в считаные дни я оценил ее ум, смекалку, способность с первого раза понимать суть дела. Машка оказалась очень образованным, эрудированным человеком, имеющим не меньший опыт работы по специальности, чем у меня, пусть и не в качестве адвоката. Оказалось, что мы одного возраста.

Мы с ней совпали, совпали во всем: в литературе, в музыке, в кино, в живописи. Что было интересно мне, интересовало и ее. Между нами начался настоящий служебный роман, которое мы долгое время от всех скрывали, причем скрывали успешно, так что мог бы позавидовать любой шпион.

Машка – яркая, ослепительная блондинка с синими глазами и тонкими выразительными губами. И, как это ни парадоксально для такой внешности, она обладает удивительно умным взглядом. У нее роскошные длинные волосы. Когда она их не убирала, они ниспадали густым водопадом до талии, которую я мог спокойно обхватить двумя ладонями.

Почему-то всего этого я не заметил при первой встрече. Зато заметили остальные. Из семнадцати адвокатов коллегии не осталось ни одного (пожалуй, кроме Андрюхи, о котором позже), кто бы не предложил Машке быть его подругой, любовницей, музой, женой, наконец. Но, к великому сожалению коллег, через два года после знакомства Машка стала моей законной женой, не оставив им ни единого шанса.

Свадьба была веселой, солнечной и счастливой, как полагается, с песнями, плясками и даже мордобоем. Наверное, благодаря ему через три года после свадьбы результатом нашего союза стало рождение сына, которому месяц назад исполнилось два с половиной года. Сына назвали в честь моего отца Вовой – Владимиром Витальевичем Ковровым.

Надеюсь, сейчас Владимир Витальевич и его мама ждут меня дома и приготовили что-нибудь вкусное. Я снова придавил педаль газа.

Войдя в квартиру, я оказался в объятиях своего пса, еще одного дорогого для меня существа, о котором не успел сказать. Йоркширский терьер по кличке Бакс поприветствовал меня долгим облизыванием и радостным поскуливаньем. Бакс – единственная собака, которая встречает хозяина после душа так, как будто он два дня не появлялся дома.

Бакс появился три года назад и с тех пор стал членом семьи.

Когда купили Бакса и первый раз везли домой, был жуткая метель, мы попали в аварию и, хотя сами не пострадали, машину разбили сильно. Это избавило нас от мучительного поиска клички для собаки. Имя «Бакс» родилось после того, как я оценил ущерб, причиненный автомобилю.

Бакс изо всех сил старается оправдывать кличку. Он постоянно болеет, не ест обычную пищу, питаясь исключительно кормами премиум-класса; перегрыз все провода в доме, в том числе и от моего ноутбука; все время мерзнет, для чего приходится покупать модную теплую одежду. В общем, как вы лодку назовете, так она и поплывет.

– Привет, любимый, – Машка нежно поцеловала меня, с трудом отбив от собаки. – Как дела? Ты чего такой мрачный? Тяжелый день?

– А я мрачный? – задумчиво переспросил я.

– Может, показалось, – улыбнулась Маша, зная, что я знаю, что ей не показалось.

Машка настолько хорошо меня чувствует, что не заметить моей обеспокоенности не может. Мы женаты всего шесть лет, а такое впечатление, что знакомы с рождения. Пусть звучит банально, но то, насколько она улавливает любые перемены моего настроения, иногда даже пугает, заставляя поверить в способность некоторых людей читать чужие мысли. Хотя вряд ли мысли любящих людей можно назвать чужими. У родных и мысли родные, что и позволяет без труда их прочитать.

Машка для меня не просто родной человек, но и лучший друг, коллега, соратник, поддерживающий любые начинания мужа. Адвокатом Машка так и не стала, чему, как ни странно, я несказанно рад, потому что женщина-адвокат со временем черствеет, особенно занимаясь уголовными делами. Зато она стала великолепным юристом в крупной российско-французской фирме. Я спокоен за Машку – у нее хорошее рабочее место, стабильная высокая зарплата, перспективы развития и роста, оплачиваемый декретный отпуск.

Хотя бы одному члену семьи непременно нужна стабильная спокойная работа. Вполне достаточно меня – адвоката с ненормированным рабочим днем, который в любое время может уехать на неотложные следственные действия. Не говоря уже о походах в следственные изоляторы и тюрьмы. Однако тот факт, что Машка по образованию юрист и прекрасно понимает суть того, чем я занимаюсь, имеет огромное значение.

Задолго до знакомства с Машкой я знал, что моя будущая избранница непременно будет связана с юриспруденцией. Девушки, далекие от профессии и специальности, искренне не понимали, как за день работы адвокатом можно устать. Ведь адвокаты ничего не делают, только болтают целыми днями, что же тут сложного?

– Любимый, ты чего в дверях застыл? Пойдем кушать, я приготовила солянку и голубцы, они еще горячие, можем спокойно пообедать, пока Вовка спит.

– Да, солнышко, пойдем, – машинально ответил я. – Я очень голоден, да и день выдался тяжелый.

После горячей солянки по телу разлилось приятное тепло, стало спокойно и уютно. Самое время рассказать жене про сегодняшнюю встречу и посоветоваться с ней, что делать.

Я всегда советуюсь с Машей по всем сложным вопросам, потому что у нее находятся простые ответы, основанные на женской мудрости и интуиции. Используя лишь рациональные поиски, я не всегда прихожу к решению проблемы.

Пересказывая Маше разговор с Говоровым, я удивлялся, как быстро и просто смог это сделать. А ведь еще час назад не вспомнил бы ни одного слова. Видно, отменная солянка подействовала.

– За мои услуги он предлагает очень большие деньги, правда, просит, чтобы я непременно отказался от всех остальных дел и занимался только им.

– Не знаю, Виталь. Не нравится мне все это. Что-то здесь нечисто. И этот непонятный тип, и непонятное дело, с которым он пришел. Судя по твоему рассказу, это не очень похоже на шутку. Но что тогда? Я поддержу любое твое решение, но, мне кажется, не стоит связываться с этим человеком.

– Сначала я тоже так подумал, – почесав в затылке, сказал я. – Но потом… Что-то есть в глазах этого человека, они кричат о помощи, причем просят о ней именно меня. И, не поверишь, мне почему-то захотелось помочь ему, правда, не знаю как.

– Любимый, делай, как подсказывает сердце, это будет правильно.

– Ты же знаешь, обычно мое сердце молчит, за него говорит разум. А здесь как раз твой случай – разум безмолвствует, а сердце как будто бьет тревогу: надо помочь этому человеку. Понимаешь, с одной стороны, я всегда мечтал заняться одним хорошо оплачиваемым делом, не отвлекаясь на другие. Полностью погрузиться в работу, сконцентрировавшись на одной узкой проблеме. С другой стороны, здесь и дела-то никакого нет, одни сплошные загадки: сходи туда не знаю куда, принеси то не знаю что. Как я могу согласиться заняться делом, сути которого не понимаю и которое с первого взгляда выглядит абсолютным безумием? Да еще и отказаться от ведения остальных дел.

– Ну, здесь-то как раз, по-моему, не все так сложно, – возразила Маша. – Ты же можешь согласиться, потребовав от него разъяснить техническую сторону дела. Пусть он объяснит, как ты должен его защищать, кем он обвиняется, где будет суд и кто будет его судить. Если не сможет, ты, в конце концов, вправе отказаться от ведения дела и вернуть деньги, если успеешь их взять. Пожаловаться на нарушение тобой адвокатской этики он не сможет, потому что пришел с непонятным делом, от ведения которого ты отказался после того, как не получил ответы на элементарные вопросы. Что же касается отказа от ведения других дел, то не понимаю, зачем от них отказываться. Насколько я поняла из твоего рассказа, этот Борис Олегович сказал, что его дело не займет больше двух месяцев.

– И?.. – я вопросительно посмотрел на жену.

– Возьми отпуск. Ты уже больше двух лет не брал отпуск. Отложи свои судебные заседания или, по крайней мере, часть из них. Ведь два месяца – не такой большой срок, тем более сейчас лето и многие судьи сами идут в отпуск. За два месяца ты не выпадешь из процесса. А твой Говоров все равно никак не сможет это проверить. Скажи ему, что отказался. Ты знаешь, я не переношу ложь, но в данном случае это не ложь, а маленькая хитрость в ответ на его хитрость с «убийством Бога».

– Я тебя люблю, – улыбнулся я в ответ.

Именно этого я и ждал от Маши. Именно такой простой ответ на сложный вопрос и был необходим. Как я сам не догадался? Действительно, зачем отказываться от дел? Можно же взять отпуск. Два месяца это не так мало, уголовные дела, назначенные к слушанию, никто откладывать больше чем на пять дней не будет. Но не так много у меня в производстве сейчас уголовных дел, требующих постоянного присутствия. Большинство моих сегодняшних дел – долгоиграющие арбитражи, которые легко можно затянуть. Кроме того, в запасе остаются коллеги-адвокаты, с которыми я по-прежнему дружу и которые легко заменят меня на нескольких судебных заседаниях. А если я им подброшу немного говоровских деньжат, они с радостью заменят меня до конца процесса.

Сложнее с клиентами, ведь они пришли не к моим коллегам, а ко мне и ждут моего участия в процессе. Хотя, опять же, если Говоров не блефует и готов, как он сказал, компенсировать все затраты, связанные с отказом от дел, это решит большинство проблем. Я предложу клиентам по имущественным спорам выплатить половину той суммы, которую они хотят получить в результате выигрыша, и объясню, что в течение двух месяцев не смогу заниматься их делом. Это будет очень щедрый и порядочный жест с моей стороны, который не позволит потерять хорошую репутацию, а, напротив, укрепит ее. С уголовными делами все-таки сложнее. Но, думаю, выкручусь, подробно растолкую каждому клиенту, что его дело особенное, непростое и мне необходим помощник, другой адвокат, который заменит меня на нескольких заседаниях.

Тактически такое укрепление силы поможет общему делу. Судья и прокурор расслабятся, решив, что появление другого адвоката вызвано слабостью позиции защиты. А в наивысший пик расслабления я снова появлюсь и нанесу решающий удар, который приведет к желаемому результату.

Главное в этой ситуации – избежать жалоб в адвокатскую палату, поскольку в соответствии с законом адвокат не может отказаться от выполнения принятого им поручения по защите прав клиента. Но для этого и существуют различные формы актов выполненных работ, расписок об отсутствии материальных и иных претензий и прочая ерунда, призванная охранять адвоката от различных жалоб.

Ну а если какой-нибудь нервный клиент решит таки написать кляузу в палату, вопреки любым бумагам, то многоуважаемые члены дисциплинарной комиссии при адвокатской палате Москвы не дадут в обиду адвоката своей палаты. Хороших и добросовестных адвокатов в Москве и так немного, а жалобщиков хватает всегда.

Так уж устроен клиент: ему делаешь добро, а он обвиняет адвоката, что тот ничего не сделал. Выигрываешь дело, а он говорит, что закон был на его стороне, поэтому и адвоката-то можно было не приглашать. Зато уж если дело проигрываешь или клиенту кажется, что дело проиграно, тогда держись. Жалобы посыплются одна за другой. Окажется, что денег ты взял в пять раз больше, чем полагалось. И за эти «бешеные» деньги еще и не смог договориться с судьей, чтобы вместо убийства в приговоре фигурировали лишь побои.

К сожалению, до сих пор большинство клиентов по уголовным делам готовы платить не за профессиональную честную работу, а за посредничество, заключающееся в даче некоторой суммы судье или прокурору за «решение вопроса». Они не понимают, что сегодня механизмы государства, и в частности судебной системы, устроены таким образом, что тупым «заносом денег» ничего не решишь. Прежде всего, необходимо показать качественную работу по делу, если речь не идет о краже подушки с соседнего дачного участка. Но такие дела, как правило, и до суда-то не доходят.

– Машка, я тебя очень люблю, – повторил я, очнувшись от своих мыслей. – Ты у меня умница!

Машка засияла и мило улыбнулась, обнажив зубки.

– Любимый, надо нам все-таки обвенчаться, – произнесла она.

Я нахмурился, ничего не ответив. Маша все поняла и поспешила в детскую – посмотреть, не проснулся ли сынуля.

Она знает, что я довольно болезненно отношусь к теме венчания. И не потому, что не люблю ее и не хочу прожить вместе всю жизнь. Нет, я очень люблю жену и хочу быть с ней всегда. И готов подтвердить это перед Богом. Но венчаться я пока не готов. Без веры это делать бессмысленно. Больше всего меня пугает сам обряд венчания, поскольку я ответственно отношусь к подобным вещам, а превращать все это в фарс и пьянку как-то не хочется. Мне кажется, я не настолько чист, что имею право венчаться. К венчанию надо серьезно подготовиться, а с моим отношением к Богу и с моей работой это сейчас невозможно.

Какой длинный выдался день! Я достал визитку Говорова и набрал его номер.

– Добрый вечер, Борис Олегович, я согласен заняться вашим делом, но требую подробного объяснения технической стороны вопроса. Завтра я буду ждать вас в офисе в три часа.

– Спасибо, Виталий Владимирович, рад, что вы согласились. Завтра в три я у вас.

 

Правила игры. Встреча вторая

По дороге в Замоскворецкий суд я решил позвонить старому приятелю Мишке. Мишка, правда, он только для избранных, к числу которых я отношусь, а для большинства смертных он ни кто иным как Михаил Игоревич Щербаков – страшный старший следователь Главного следственного управления Москвы.

– Привет, Миш, как жив-здоров, как служба?

– Здорово, коль не шутишь, – услышал я бодрый голос Мишки. – Да трудимся помаленьку. Недавно из отпуска вышел. Думал, пока отдыхаю, с преступностью будет покончено. Оказалось, что нет.

Я рассмеялся.

– Как отдохнул-то? Ездил куда?

– Можно сказать, и ездил, вернее летал, потому что доехать туда, по-моему, невозможно. В Таиланде отдыхал, на экзотику потянуло. Отдохнул супер, очень рекомендую, помимо теплого моря и жаркого солнца есть на что посмотреть. Дворец изумрудного Будды просто сказка.

– Да вот и я в отпуск собрался через недельку, как раз хочу сейчас все дела подбить.

– Давай, давай, отдыхать надо, а то с нашей работой совсем с катушек съедем.

– Это точно, – ответил я. – Слушай Миш, я что хотел попросить… Можешь пробить мне по своим каналам одного человечка? Некоего Говорова Бориса Олеговича. Может, был вашим клиентом когда. Вообще, хотелось бы знать, что он из себя представляет, с кем живет, где работает, короче – как обычно.

– Да не вопрос. Подожди, запишу. Как, ты сказал, его зовут?

– Говоров Борис Олегович, думаю, примерно пятидесятого года рождения, – продиктовал я.

– О'кей. Сейчас посмотрю. Ладно, Виталь, давай, работать пора, привели на допрос очередного директора пирамиды, позже наберу.

– Давай, Миш, не забудь посмотреть, а директору пирамиды привет из Египта, – пошутил я.

– Скорее с Колымы, – засмеялся Мишка.

С Мишкой мы познакомились еще в стенах института. Правда, проучились вместе всего полгода, потом он перевелся в высшую школу милиции. Но за полгода успели подружиться и дружим до сих пор. Мишка – следователь от бога. Он образец современного следователя – никогда не жалуется на маленькую зарплату и болеет за дело. Начальство это в нем ценит, поэтому поручает ему самые громкие и сложные дела.

Мы не раз работали вместе по одному делу, но по разные стороны баррикад. Это не мешало нам оставаться друзьями. С Мишкой приятно работать. В отличие от других следователей, дела свои он не «шьет», а расследует. При этом сразу дает понять, даже мне, что «договориться» вне рамок закона не получится. Этакий современный Глеб Жеглов, предельно серьезный на работе и не менее душевный и веселый после нее.

Я часто прибегаю к помощи Мишки, когда надо что-нибудь узнать. В подобных вопросах я доверяю только ему и знаю, что все останется между нами.

В суд я приехал за двадцать минут до начала заседания, так что еще оставалось время поразглядывать симпатичных судебных секретарш. Зайдя в здание суда, я обнаружил небольшую очередь на входе, вызванную недавним нововведением во всех судах Москвы – появлением охраны, записывающей сведения о посетителях.

Запись производится нарочно медленно, чтобы граждане нервничали. Пыхтя и потея от важности своей работы, охранник пять минут разглядывает паспорт или удостоверение, после чего начинает переписывать в журнал фамилию посетителя, допуская в ее написании как минимум две ошибки. А когда эта унизительная процедура наконец заканчивается, то предстоит следующая, не менее унизительная – проход через металлодетектор, который заливается звонким голосом независимо от того, что находится у пришедшего в портфеле.

Все это жутко раздражает: во-первых – не остается времени поглазеть на секретарш, во-вторых, непонятно, зачем отмечаться адвокату?

Одно дело граждане – действительно, люди попадаются разные, из соображений безопасности можно записать, куда они идут, и проверить, что у них в сумках. Но при чем здесь адвокат? Зачем спрашивать адвоката, куда он идет и какой номер кабинета записать в журнале? А куда я могу идти? На концерт в консерваторию. Я показал адвокатское удостоверение, неужели этого недостаточно? Я пришел в суд работать, а меня спрашивают, в какой кабинет я иду. Какая разница, в какой я иду кабинет, может, во все сразу? Да и не помню я номера всех кабинетов суда, чтобы называть их.

Почему-то у прокуроров и судей никто и никогда документов не проверяет, и уж тем более не записывает, в какой кабинет они сегодня направляются.

Понятно, что и пробки существуют только для прокуроров, которые могут опаздывать в судебное заседание, и никто им ничего не скажет. Адвокаты же передвигаются по Москве исключительно на вертолетах, поэтому спокойно могут постоять внизу минут десять, чтобы отметиться. Но уж если адвокат опоздал на суд, хотя бы на пять минут, то замечание судьи в таком случае – это счастливый лотерейный билет. Мол, скажите спасибо, что не отложили заседание из-за «неорганизованности» адвоката и не написали жалобу в палату, указав, что адвокат «постоянно срывает судебные заседания». Что остается адвокату? Только относиться ко всему этому с юмором.

Когда подошла моя очередь показывать документы, я предъявил удостоверение, сказав, как всегда наобум, что иду в кабинет семьсот двадцать три. Тупой охранник прилежно записал в журнал напротив моей фамилии – «каб. 723», ни на секунду не задумавшись, что в здании суда всего пять этажей, и нумерация кабинетов не может начинаться на семь.

Я поднялся на второй этаж. До заседания оставалось минут десять. Около судебного зала я увидел своего доверителя – двадцатитрехлетнего парня, пришедшего на суд в сопровождении мамы.

– Добрый день, Валерия Викторовна, привет, Максим, – поздоровался я с ними. – Как настрой?

– Нервничаем, – ответила мама Максима. – Вся надежда на вас, Виталий Владимирович.

– Да не переживайте, все будет нормально, – успокоил я маму Максима.

Дело Максима Новикова было достаточно банальным и не представляющим особого интереса с точки зрения права. Он обвинялся в угоне автомобиля и похищении официальных документов. Его любимая девушка Ольга взяла напрокат машину. После чего в один из теплых летних вечеров, как бы это сказать помягче. сильно напилась, приревновала Максима к несуществующей сопернице и, решив отомстить, собралась куда-то поехать. Максим, чтобы не дать нетрезвой Оле сесть за руль, отобрал у нее документы, ключи от автомобиля и уехал на нем к себе домой. Но поскольку приобретенные Максимом на войне навыки вождения в основном касались военных грузовиков и уж точно не иномарок с АКПП, то благополучно добраться до дома ему не удалось. Практически у самого подъезда Макс не справился с управлением и въехал в спокойно стоявший и никого не трогавший фонарный столб. А в это время Оленька, неожиданно протрезвев, решила наказать дружка и, не будь дурой, написала заявление в милицию об угоне автомобиля, взятого ею напрокат.

Результатом всего этого стало уголовное дело в отношении Максима примерно на трехстах листах, на обложке которого гордо красовалось «Новиков Максим Викторович, ч. 1 ст. 166, ч. 2 ст. 325 УК РФ».

Мама Максима обратилась ко мне, когда предварительное следствие было уже окончено и дело передано для рассмотрения в суд. Бесплатный адвокат, предоставленный Максу на следствии государством, конечно, посоветовал ему признать вину и раскаяться в содеянном, что тот и сделал. В общем, повторюсь, с точки зрения адвокатской работы дело было никаким, и я бы его никогда не взял, если бы не одно но. Это «но» заключалось в личности самого Максима. Когда его мама первый раз позвонила и в двух словах обрисовала проблему, я решил, что Максим – очередной двадцатитрехлетний придурок, обкуренный и обколотый, проводящий все свободное время в ночных клубах, прожигающий там папины деньги, являя собой героя нашего времени.

Но я ошибся. Максим оказался спокойным неразговорчивым двадцатитрехлетним мужчиной, который прошел войну на Кавказе, остался живым и не возомнил себя героем.

Выяснилось, что Максим больше четырех лет воевал контрактником в Кавказском регионе, был командиром отряда, имел две государственные награды, удостоверение ветерана войны и контузию, сделавшую его глухим на одно ухо. Он служил в специальных войсках, куда попал после успешного прохождения различных испытаний. Отбор действительно был жесточайшим. Достаточно сказать, что из Москвы в эти войска попало всего десять человек, в числе которых был Максим.

То, что Максим рассказал мне про войну, не прочитаешь ни в одной книге и не увидишь по телевизору. Из десяти ушедших на войну восемнадцатилетних пареньков живы остались только двое. Одно это вызывает у меня глубочайшее уважение к парню, сделавшему за свою жизнь, возможно, гораздо больше, чем все наши надутые высшие чины. Правда, обещанных денег за службу Максим так и не получил, но зато про него написали в газете и наградили медалью.

Макс рассказал, что когда он лежал в больнице с контузией, к ним приезжал полковник из Москвы, который поблагодарил ребят за службу, сказав напоследок, что напрасно они полезли под пули. Разумеется, ни под какие пули они не лезли, а выполняли приказ ротного, который, испугавшись, убежал, в то время как они впятером уничтожили четырнадцать чеченских боевиков. Без потерь не обошлось, но задача была выполнена. Максим взял на себя командование операцией после бегства ротного и возглавил отряд, поскольку офицеров и старших по званию в группе не оставалось.

И вот теперь человек, прошедший Чечню, оказался на скамье подсудимых по обвинению в преступлении, за которое может быть назначено наказание сроком до пяти лет лишения свободы. Глупо, но факт.

Такие ситуации достаточно распространены. Это связано с тем, что люди, прошедшие войну, поучаствовавшие в боевых действиях, оказываются совершенно не приспособленными к жизни на гражданке. Они не могут жить в мире, спокойно общаясь с другими людьми. Они не понимают обычных людей, их шуток, жизненных ценностей. Они всегда на войне – спасают товарищей, укрываются от бомбежек. Как понять, придя с войны, что в современном обществе главное не жизнь, а на какой тачке ездишь.

В психологии и психиатрии наверняка все это подробно описано и носит название какого-нибудь красивого синдрома. Жаль только, психологи не говорят, что делать таким людям, как им жить здесь.

Вернувшись с войны, Максим стал общаться с Олей, типичной представительницей «золотой молодежи», которая никогда бы не поняла, зачем добровольно идти служить, рисковать жизнью, если можно попивать самбуку в клубе.

Я согласился защищать Максима.

Прежде всего я связался с потерпевшей, хозяйкой разбитой машины, которая оказалась наимилейшим человеком и сразу поняла, в чем тут дело. Она охотно согласилась на возмещение ей ущерба, причиненного преступлением, написала об этом бумагу, добавив, что примирилась с подсудимым и не возражает против прекращения дела.

С судьей, которая должна была слушать дело Новикова, я встречался и раньше в других процессах, и она произвела на меня очень хорошее впечатление. Поэтому перед заседанием я решил зайти к ней, чтобы прощупать почву, задав коронный вопрос: «Ваша честь, какие перспективы по делу?»

После примерно двадцатиминутного обсуждения «перспектив» судья в очередной раз сказала, что я наглец, напомнив, что в Москве в судах дела не прекращают. Я же изложил судье свое видение этого дела. Мало того что дело можно прекратить в связи с примирением подсудимого с потерпевшей, так еще Новикова можно освободить от уголовной ответственности, расценив его деяние как действия, совершенные в условиях крайней необходимости, направленные на предотвращение более тяжких последствий, нежели те, которые наступили.

Я понимал, что крайнюю необходимость притянуть здесь можно только за такие уши, коими не обладает ни один слон нашей планеты. Тем не менее судья согласилась, что мотив совершения Новиковым преступления далек от подлинно преступного. Еще минут пять мы поговорили о том, что, при всех заслугах Новикова перед отечеством, все-таки он еще молод и глуп и хороших девочек от плохих пока отличать не научился.

Итогом нашей беседы стало вынесение через полтора часа приговора, в соответствии с которым Новикова признали виновным в совершении преступления и назначили наказание в виде штрафа, размер которого, с учетом данных о личности подсудимого, был минимальным.

Это был хороший результат. Не стоит ждать от судебной системы большей справедливости, чем существует в нашем обществе. Времена Плевако и Кони безвозвратно ушли, а Новиковы остались. И они нуждаются в справедливости, возможно, иного уровня, но не следует забывать, что в государстве, в котором мы живем, не так давно существовали суды-тройки.

До встречи с Говоровым оставалось больше двух часов. Как назло, время сегодня бежало не так стремительно, как обычно. Я почему-то волновался. Поскорее бы встреча уже состоялась, чтобы расставить все точки над...

Волны «Радио Джаз» разлились по салону автомобиля, и я поехал вперед, навстречу делам, проблемам и сомнениям. Снова стало немного не по себе оттого, что я как будто бросаю всех своих клиентов, собиравшихся годами. Что за тип этот Говоров, почему желание помочь ему настолько велико, что я готов играть в его игру, не зная правил? Деньги? Нет, не деньги, здесь что-то другое. Не настолько я охоч до денег, чтобы поступаться жизненными принципами. Хотя, с другой стороны, ничем я особенно и не поступаюсь, за два месяца не перечеркнуть десятилетнюю карьеру. Ладно, время покажет. Надеюсь, я всегда смогу быть полезен обществу в своем профессиональном качестве. А пока неплохо бы попить горячего крепкого кофейку и затянуться сигаретой. Это позволит вернуть равнодушное выражение лица, за которым скрывается холодный рассудок. И чтобы никакой совести.

Подъезжая к офису, я заметил, как охранники гостиницы изо всех сил спешат отодвинуть столбики для Валерия Геннадьевича, паркующегося на огромном джипе у входа.

Начальство – это святое. Я тоже припарковал своего железного коня на спецстоянке, через два автомобиля от Валерия Геннадьевича, и направился ко входу.

– Здорово, адвокатура, – радостно обратился ко мне Валерий Геннадьевич, задержавшийся у входа.

– Здорово, агентура, – ответил я. – Приехали владения осмотреть? Так тут все по-прежнему, власть пока не изменилась, так что беспокоиться не о чем.

– А я и не беспокоюсь. Не та должность, – авторитетно пробасил Валерий Геннадьевич, не обидевшись на мою шутку.

Он обладал очень низким голосом, который гармонировал с его внешностью, представляющей собой двухметровый двухсоткилограммовый шкаф с бычьей шеей и посаженной на нее квадратной головой.

– Валерий Геннадьевич, мне тут клиент подарил роскошный дагестанский коньяк, пятнадцатилетней выдержки. Зная ваш безупречный вкус в этом деле, не могу себе позволить, чтобы вы его не попробовали, так что милости просим.

– О, благодарю за приглашение, непременно им воспользуюсь. А может, сегодня? Ты на встречу приехал или как?

– Да, у меня встреча через час, но, думаю, часам к пяти освобожусь. Спускайтесь, бокалы уже приготовлены, – пригласил я ВГ (для краткости я так называл Валерия Геннадьевича).

– Ладно, часов в пять зайду, у меня здесь тоже небольшая встреча, а потом я свободен, жди на дегустацию.

На этой милой ноте мы разошлись каждый в свою сторону. Я направился к своему офису, выйдя из лифта на втором этаже. Валерий Геннадьевич же поехал вверх, где на пятом этаже располагался его офис, занимающий помещение, как минимум раз в десять превышающее по площади мой скромный угол.

«Язык мой – враг мой», – вспомнил я пословицу. И дернуло меня пригласить его именно сегодня, в такой тяжелый день. А может, наоборот, хорошо, после встречи с Говоровым грех не выпить.

Катерина, как всегда, была в офисе и, как всегда, отлично выглядела. Настроение офиса напрямую зависело от Кати, от выражения ее лица в ту или иную минуту. Ни дорогая мебель, ни телефон, ни факс, ни прочая ерунда не могли наполнить такой радостью рабочий кабинет, как искрящаяся жизнерадостная улыбка Катерины. Если у Кати было хорошее настроение, то офис сиял вместе с ней, если ей было плохо, он был так же угрюм и молчалив.

– Катюш, отлично выглядишь, прямо светишься от счастья.

– Спасибо, Виталий Владимирович, просто у меня сегодня очень хорошее настроение, да еще и годовщина свадьбы. Муж с утра подарил потрясающий букет желтых роз, мы с ним десять лет вместе. Вечером идем в ресторан, а потом хотим покататься на теплоходе по Москва-реке, по-моему, это так романтично.

– Романтично и здорово, рад за вас, поздравляю, так держать. Можешь сегодня уйти пораньше, чтобы к ресторану выглядеть еще ослепительнее.

– Ой, спасибо, я как раз хотела вас об этом попросить.

– Катюш, минут через сорок придет Говоров, встреть его, и можешь быть свободна.

Я зашел к себе в кабинет и закрыл дверь.

В кармане завибрировал мобильный. Звонил Мишка.

– Виталь, пробил я твоего Говорова. Вполне добропорядочный гражданин. Ничего криминального за ним нет, не судим, не привлекался, на учетах в психо– и наркодиспансерах не состоит. Пятьдесят второго года рождения, вдовец, довольно известный человек в своих кругах.

– А что за круги? – поинтересовался я.

– Благотворительность, – ответил Мишка. – По моим данным, он является директором благотворительного фонда. Довольно крупный фонд, один из немногих, занимающийся не отмыванием денег, а действительно помогающий больным и сиротам. У фонда очень хорошая репутация, он не такой известный, как фонд Кобзона или Хаматовой, но по отзывам не сильно им уступает.

– Ясно, Миш. Спасибо огромное, выручил, очень ценная информация, – поблагодарил я Мишку.

– Да не вопрос, звони, если что. Ну, бывай, старичок, увидимся.

– Давай, Миш, пока, спасибо!

Я сел на кожаный диван недалеко от двери и закрыл глаза. Через минуту встал и подошел к большому зеркалу на двери.

Из зеркала на меня смотрел привлекательный молодой человек. Немного уставший, но с выражением спокойным и уверенным. Неожиданно темные волосы моего зазеркально-го альтер эго стали седеть, причем так стремительно, что через мгновение вся голова была седой. Я вздрогнул и тут же проснулся. Посмотрев в зеркало, я удостоверился, что мои волосы все еще темного цвета. Неужели я уснул? Что-то я вымотался за эти дни, надо бы отдохнуть, а то уже на работе засыпаю.

– Виталий Владимирович, – нарушил мои размышления Катин голос. – К вам Борис Олегович Говоров.

– Да, да, заходите, – придя в себя, ответил я.

Дверь открылась, на пороге появился Борис Олегович. Мы обменялись рукопожатием, и я пригласил Говорова к столу.

– Добрый день, Борис Олегович.

– Здравствуйте, здравствуйте, Виталий Владимирович, – поприветствовал меня Говоров. – Я очень рад нашей встрече, рад, что вы согласились.

– Борис Олегович, – сухо начал я. – Я действительно согласился встретиться, потому что что-то внутри меня говорит, что вам нужна помощь. Но предупреждаю сразу, сейчас вы должны объяснить, что от меня хотите и какой помощи ждете. Давайте перейдем к делу, и, чтобы не отнимать друг у друга драгоценное время, убедительно прошу не говорить загадками, туманными фразами и конкретно отвечать на вопросы. Люблю конкретику. Я уже говорил, что не намерен участвовать в непонятных глупых играх, пусть даже и за большие деньги. Если я почувствую в ваших словах какой-нибудь подвох и приду к выводу, что в действительности вам не нужна помощь адвоката, то, уж извините, буду вынужден отказаться от дальнейшего общения. Думаю, это будет честно.

– Хорошо, Виталий Владимирович, я взрослый серьезный человек и прекрасно все понимаю. Никакого подвоха в моих словах не будет. Постараюсь ответить на все вопросы, на которые знаю ответы.

– Замечательно, тогда перейдем к делу, – предложил я. – Для начала объясните, что за идиотскую повестку вы показывали в прошлый раз? Что вас на самом деле привело ко мне, и как я могу помочь?

– Идиотскую, как вы выразились, повестку мне прислали по почте, и знаю я о ней не больше вашего, но думаю, что она действительно из канцелярии Божьего Суда.

– Понятно. Думаю, на этом наше общение следует прекратить. Боюсь, не смогу быть вам полезен, – я привстал из-за стола и приготовился протянуть руку Говорову.

– Подождите, – мрачно сказал Говоров. – Позвольте мне продолжить. Я так понимаю, мистическое объяснение происходящего вас не устраивает?

– Абсолютно не устраивает, – раздраженно ответил я. – Неужели вы этого еще не поняли? Ведь минуту назад вы уверяли, что взрослый и серьезный человек.

– Извините. Позвольте я попробую объяснить суть дела еще раз безо всякой мистики.

– Да уж будьте любезны, – по-хамски промычал я.

– Я не знаю, откуда прислали мне повестку. Я действительно обнаружил ее несколько дней назад в почтовом ящике. Но, думаю, у меня есть этому логическое объяснение, которое могло бы вас устроить. Понимаете ли, Виталий Владимирович, в последнее время в обществе богатых людей стало негласной модой устраивать друг другу церковные суды. Да, не удивляйтесь, именно церковные суды, кто-то их называет Божьими, иные Страшными, но суть одна. Я говорил, что занимаюсь благотворительностью, и уже довольно давно. Благотворительный фонд, который я создал, помогает детским домам, больницам и храмам. Мне и людям, занимающимся тем же, открыты двери в любые государственные и негосударственные учреждения, мы вхожи в любые церкви, монастыри и даже мечети. Все мы очень религиозные люди и выделяем огромные суммы на развитие духовности в стране, в частности на восстановление храмов. Естественно, что большинство священников этих храмов являются не только нашими духовными наставниками, но и хорошими друзьями. И если кто-то из нас совершает, так сказать, неблаговидный поступок, то мало кто решается по-настоящему упрекнуть, указав на ошибки. Большинство знакомых священников боятся поссориться с нами и лишиться дальнейших инвестиций. Они готовы промолчать и простить нам любые грехи, лишь бы восстановить разрушенную церквушку, единственную в деревне. В связи с этим некоторые мои знакомые стали договариваться с отдельными как бы независимыми священниками и устраивать что-то вроде открытых исповедей для провинившихся богачей. Думаю, вы понимаете, что это держится в строжайшем секрете и очень недешево обходится тем, кто заказывает «действо». Представители церкви неохотно идут на это, но деньги и связи, в конечном счете, делают свое дело. Если батюшка в церкви за деньги освящает вновь купленную машину, то почему бы ему не исповедать грешника в присутствии небольшого количества людей, закрыв на два часа церковь для прихожан. Естественно, делается это исключительно в добровольном порядке, никто не потащит вас на «суд», если вы этого не хотите. Но дело в том, что люди моего круга очень уважают друг друга, вся наша благотворительная деятельность строится на системе партнерства. Если один из партнеров перестанет доверять другому, то цепочка оборвется, в конце концов рухнет весь бизнес и пострадают несчастные люди. Поэтому мы всячески пытаемся помогать друг другу, а иногда, когда это необходимо, направлять на путь истинный. Большие деньги ломают многих людей. Мы не можем этого допустить, так как погибнет наше общее благое дело. Но поскольку сами мы не судьи и порой можем быть необъективны друг к другу, то прибегаем к помощи священника, наместника Бога на земле, который может рассудить наши действия и направить в нужное русло. Все это происходит в присутствии друзей, партнеров, чтобы было наверняка. Что-то вроде третейского суда, который, насколько я знаю, гораздо быстрее и качественнее рассматривает дело, не растягивая его на многие месяцы. То, о чем сейчас я рассказываю, лишь моя версия происходящего. Сам я никогда не участвовал и не был очевидцем подобных мероприятий, но не раз слышал об этом от знакомых. Такие мероприятия носят чересчур закрытый характер, и те из нас, кто был там, совсем не обязаны делиться этим с остальными, дабы не поползли слухи. Иначе это может привести к чудовищным последствиям. Церковь потеряет доверие населения и будет считаться лишь инструментом в руках олигархов. В действительности это не так, потому что ничем плохим мы не занимаемся – напротив, помогаем нуждающимся людям. А чтобы следить за своим нравственным обликом, обладая огромными состояниями, приходится прибегать к таким вот «судам». Я очень обеспокоен тем, что получил повестку. Думаю, партнеры решили устроить мне подобного рода «суд», а поскольку в суде я имею право на защиту и могу пользоваться помощью адвоката, я обратился к вам.

Пока Говоров говорил, у меня возникло более сотни вопросов, из которых я решил задать только пару, оставив остальные на десерт.

– Борис Олегович, допустим, логика в ваших словах действительно начала появляться. Объясните мне, пожалуйста, еще раз, а то я что-то не понял, – вы все время говорите «мы», «мой круг общения», «богатые люди». Кого вы все-таки подразумеваете под этим «мы»: богатых людей Москвы, российских олигархов, партнеров по фонду, Березовского, Абрамовича или кого-то еще? В голове пока не укладывается, кто вы такие, сколько вас. Ни в один из кругов общения, известных мне, в том числе и в круг очень богатых и знаменитых людей, вы пока не вписываетесь, больше напоминаете членов какой-нибудь секты, которых сейчас немало развелось. Уж извините за откровенность. Доводилось и нам, простым адвокатам, общаться с олигархами, и даже, не поверите, защищать их, но ничего подобного я никогда не слышал.

– Когда я говорю «мы», – пояснил Говоров, – то имею в виду группу людей, являющихся учредителями фонда «Твори добро». Филиалы фонда имеются во многих странах. «Мы» – это узкий круг людей, так или иначе относящихся к фонду и ведущих его дела. По поводу сектантов. Вы где-нибудь видели сектантов, которые вместо выкачивания денег сами перечисляют людям огромные суммы, причем делают это открыто, у всех на виду? Мы же публичные люди, нас многие знают, о нас пишут, так что, думаю, на-счет секты вы зря.

– Хорошо, Борис Олегович, извините, с сектой я погорячился. Я не понимаю главного – как буду вас защищать. Исповедь и суд – это разные вещи. Если ваши друзья решили устроить вам исповедь, то исповедуйтесь, при чем здесь я? Кто будет слушать меня? Где будет проходить заседание, в какой церкви, на каком языке, в течение какого времени? Кроме того, на основании какого закона я должен вас защищать, если будут рассматриваться только вопросы морали, нравственности и веры? Какова процедура суда, исповеди или того мероприятия, которое будет происходить? Какого результата вы ждете? В чем, наконец, обвиняетесь, что такое «убийство Бога»? Поймите, мне известны только законы Российской Федерации, я могу оперировать только ими, а в религиозных вопросах я не силен и вряд ли могу быть помощником, тем более кодекса грехов по-моему не существует.

– Кодекс грехов существует, – уверенно сказал Говоров. – И вам он хорошо известен. Это Библия, или Священное Писание, если угодно. Я ответил на последний вопрос, отвечу и на предыдущие. Защищать меня вы сможете, потому что вы хороший адвокат, да и просто образованный человек. Любое дело так или иначе связано с вопросами морали и нравственности. Что касается неподготовленности в области религии и вопросах веры, то это дело поправимое. Еще достаточно времени на подготовку, пара месяцев изучения Писания – и будете отлично подкованы. Речь идет об ортодоксальных догматах и канонах христианской православной Церкви, известных в той или иной степени любому образованному российскому человеку. Суд, или исповедь, или мероприятие, как вы его назвали, будет происходить в одной из церквей на территории России. Займет это не более двух часов, производство будет вестись на русском языке. Процедура мероприятия будет напоминать обычное судебное заседание, где в роли подсудимого буду я, в роли прокурора, скорее всего, один из моих знакомых, в роли судьи – священник. А вы будете моим адвокатом, которого все будут слушать. Результат, которого я жду, – чтобы мне простили грехи, оправдали поступки и не заставили ничего в жизни исправлять.

– Ну что ж, – отметил я, – похоже, осталось узнать главное – в чем заключается обвинение.

– Да, это действительно главное, – многозначительно произнес Борис Олегович. – Прошу вас набраться терпения и еще чуть-чуть послушать меня. Я расскажу немного о себе, чтобы картина преступления была более полной и мы вместе поняли, почему и в чем меня обвиняют. Я родился и вырос в семье священника. Мой отец служил в церковном приходе небольшого городка на севере России. Впрочем, он жив, и до сих пор служит Богу в своем родном городке. Мы с ним очень редко общаемся. Мама родила меня довольно поздно, в тридцать пять, а поскольку я был первым ребенком, то роды были очень тяжелыми. Мама не смогла их перенести, скончалась, так и не увидев меня. В результате на отца в тридцать восемь лет вместе с счастьем рождения первенца обрушилась утрата любимой женщины. Трагедия была ужасной. Если вы хоть немного знакомы с традициями православных семей, то знаете, что рождение ребенка в семье священника из числа белого духовенства считается очень хорошим и светлым посланием от Господа. В семьях священнослужителей обычно много детей, что свидетельствует о Божьей благодати, спустившейся на батюшку и его супругу.

Говоров тяжело вздохнул, но поспешил продолжить.

– Мои родители по непонятным причинам долгое время не могли иметь детей, хотя очень хотели. Я знаю, что отец переживал по этому поводу, но виду не показывал, считая, наверное, что на все воля Божья. По моему личному убеждению, долгое отсутствие ребенка не позволило отцу продвинуться по иерархической церковной лестнице. Но отец не унывал, продолжая служить в городке, где все его знали, любили и уважали. Когда он узнал, что его жена, моя мама, все же забеременела, был невероятно счастлив. Позже он неоднократно об этом рассказывал. И вот представьте: я рождаюсь здоровым, крепким малышом, но своим рождением лишаю отца жены, а соответственно и дальнейшего возможного потомства. Отец оказывается в непростой ситуации: с одной стороны, на него сошла Божья благодать и наконец-то родился долгожданный ребенок, с другой стороны, Бог забрал жену, лишив сына матери.

Видимо, что-то в жизни отца было не так, раз заслужил такое испытание. Он продолжал служить Богу, но на небеса обиду затаил. И если с этой обидой он потом справился, то с обидой на прямого виновника смерти супруги вряд ли. Он обозлился на меня с самого рождения, как будто я был виноват, что так все сложилось.

Воспитанием моим отец занимался мало, посвящая все свободное время Богу. Он словно пытался показать, что, вопреки всем ударам судьбы, терпелив и преисполнен любви к Всевышнему и докажет это через молитвы. Поэтому с рождения меня нянчили служительницы прихода.

Отец был очень строг со мной, прививая с юных лет любовь к Богу. В семь лет я знал практически наизусть Евангелие, в восемь прочитал жития всех известных святых, а в девять участвовал в богослужениях. Думаю, не стоит говорить, что любой мой день начинался и заканчивался молитвой, а по воскресеньям я ходил в церковь. Я был лишен многих детских удовольствий, рос угрюмым и молчаливым. Зато много читал. Книги были для меня лучшими друзьями, в них я находил все: и игры, и приключения, и шалости. Дома была потрясающая библиотека, больше тысячи книг.

В пятнадцать лет, окончив помимо средней общеобразовательной еще и воскресную церковно-приходскую школу, я без труда поступил в областную духовную семинарию. При том, что конкурс туда составлял больше двадцати человек на место. Отец как-то даже подобрел ко мне и всячески поддерживал. Он говорил, что мое будущее обеспечено и по окончании семинарии я буду служить в его приходе, а со временем смогу заменить, уж он об этом позаботится. Наверное, так бы оно и было, потому что парень я был неглупый и со связями отца без дела бы не остался.

Но я не выдержал. Проучившись два года, я ушел из семинарии. Я не испугался сложностей обучения. Чтение молитв и псалмов, воздержание и соблюдение постов давались очень легко, я привык к этому с детства. Я не выдержал завистливых взглядов сокурсников и их отношения ко мне. Все они знали, что я сын городского батюшки и мне не придется сражаться за распределение после окончания семинарии. А сражения за хорошее распределение разворачивались такие, что мирянам и не снились. В ход шли все возможные грехи, которые, как нас учили, совершать нельзя. Алчность, ложь, зависть, подхалимство, гордыня – лишь небольшой перечень пороков, используемых учащимися, чтобы получить распределение не на Камчатку, а куда-нибудь поближе. Мне стало все это противно, стало жалко этих людей, и возникла апатия к Церкви. Подчеркиваю, к Церкви, но не к Богу. Стали противны церковные обряды, служащие церквей, прихожане. Тогда я понял, что пора уходить. Собрал немногочисленные вещи, взял немного скопленных денег и поехал в Москву. О своем решении я сказал отцу, чтобы это не выглядело бегством.

Тот день я помню очень хорошо. Отец был в бешенстве, никогда раньше не видел его таким. Он кричал на меня, оскорблял, постоянно повторял, что я не имею права так поступать. К вечеру он все же успокоился, опустился в кресло и тихо сказал: «Делай что хочешь, но сюда не возвращайся, обратно тебя не приму».

Утром я уехал. Уехал в неизвестность, в большой город, ничего не зная о его жизни и не имея гроша в кармане. Но как только поезд загудел, на душе стало невероятно легко, как будто я сбросил с плеч тяжелый ненужный крест, который нес все эти годы. Вместо него я взял с собой из прошлой жизни лишь маленький серебряный нательный крестик, надетый еще при рождении, соединивший меня с Богом, но не с Церковью. Потрясающее чувство легкости наполнило меня радостью и уверенностью. Я был молод, не боялся трудностей и был убежден, что смогу выжить в большом городе.

И я выжил, не просто выжил, но стал тем, кем сейчас являюсь. В Москве мне пришлось нелегко. Только бездельники и глупцы считают, что Москва кого-то ждет и деньги здесь валяются на дороге.

Самое смешное, что так думает треть населения страны, живущая не в Москве. Они думают, что стоит только приехать в Москву, как огромная зарплата свалится на них с одной из кремлевских башен, с квартирой и машиной впридачу. Этим людям я всегда советую поехать в Москву и попробовать заработать хотя бы рубль. На что они обычно отвечают, что ритм Москвы не для них, да и экология там просто ужасная.

В общем, город меня принял, вернее, я забрался в него, как шпион, и больше не вылезал. Не буду подробно рассказывать весь свой путь от начала до конца. О том, как нелегко пришлось и через что я прошел, прежде чем чего-то добился. Скажу лишь, что у меня обнаружилась потрясающая работоспособность, я мог работать по двадцать часов в сутки. Наверное, это и спасло меня.

За первые пять лет, проведенные в Москве, я испытал все прелести жизни чернорабочего. Не было «халтуры», в которой бы я не поучаствовал. Мне нравилась любая работа, я радовался ей и не чувствовал усталости. Спал по два-три часа в сутки, но этого хватало. Все свое свободное время, которого практически не было, я по-прежнему посвящал чтению.

Через четыре года безуспешных попыток я все-таки поступил в МГИМО на факультет политологии, на дневное отделение. В те времена не все еще решалось по блату, и знания вкупе с упертостью и терпением на пятый год растопили железные сердца в приемной комиссии. Я был зачислен. Естественно, такой возможности упустить я не мог, поэтому учился хорошо, стараясь изо всех, – другого выхода не было. По вечерам продолжал работать, чтобы иметь кусок хлеба, по ночам ломал зубы о «гранит науки». Через год обучения стал лучшим студентом потока, и мне предоставили комнату в общежитии. В институте я выучил несколько иностранных языков и подружился с очень «нужными» людьми. В общем, плацдарм к карьерному росту был подготовлен великолепно. Преподаватели восхищались мною, пророча хорошее будущее. Однокурсники же относились уважительно, посмеиваясь над моей провинциальностью. Здесь мне никто не завидовал, большинство учившихся со мной ребят были детьми дипломатов и не переживали за дальнейшее трудоустройство.

Атмосфера в институте была теплой и дружелюбной, люди собрались очень неглупые, знающие, чего хотят, и идущие к своей цели. Времени на интриги и различные гадости ни у кого не оставалось. Зато всегда находилось время на участие в самодеятельности, свойственной тогда студенчеству. Я поражался тому, насколько изменился, став студентом.

Изо всех сил я мстил своему угрюмому, застенчивому, молчаливому детству, от которого не осталось ни друзей, ни воспоминаний. В институте я участвовал в любом деле, открывая в себе различные способности и даже таланты, которых оказалось немало. Завел много друзей, знакомых, с которыми было приятно общаться.

Но главное, на третьем курсе обучения появилась она, моя будущая жена, Вероника. Это была настоящая любовь с первого взгляда. Правда, первый взгляд был обращен на Веронику, когда она была одета в огромную плюшевую бутылку водки, играя в институтском КВНе. Вихрь наших чувств закрутился с такой скоростью, что, не успев опомниться, мы поженились, основательно напоив добрую половину потока на свадьбе.

Дальше все понеслось еще быстрее. Я с отличием окончил институт и стал работать советником при одном из посольств в Москве. Вероника устроилась переводчиком-синхронистом при Министерстве иностранных дел. Это было престижно в то время. Мы очень любили друг друга и были несказанно счастливы.

Через пять лет после свадьбы счастье было дополнено рождением доченьки – Алиночки. К тому времени я уже скопил приличный капитал. После рождения Алиночки я впервые поехал к отцу, которого не видел до этого лет десять. Я поехал к нему, чтобы поделиться успехами, рассказать, чего я добился, показать фотографии моей доченьки и его внучки. Но отец встретил меня сухо, не разделив моих чувств. Он попросил прощения, в очередной раз сказав, что на все воля Божья, и поспешил в церковь. Как всегда, у него было очень много дел…

Через день я уехал, поняв окончательно, что не нужен ему. Его не интересовало, что я бросил все дела, чтобы поехать к нему и поделиться радостью, забыв о прошлых обидах. Он меня не видел и не слышал.

Все это немного омрачало мое счастье тогда. Но я не сдавался и все равно иногда звонил отцу. Я понимал, что он не слушает меня. Но когда слышал его голос, мне становилась легче. Наверное, оттого что отец жив и здоров. Такое странное общение было лучше, чем отсутствие его.

Не прекращалось все эти годы и мое общение с Богом. Я неустанно молился, благодаря Его за все, что он делал. Благодарил за ошибки и неудачи, за успехи и радости, за работу, за институт, за чудесную жену, за доченьку, за хороших друзей, за жизнь. Единственное, чего я не делал – это не ходил в церковь.

После рождения Алины я все же переборол себя и по воскресеньям вновь стал посещать церковь. Мне снова стало приятно там находиться, я вспомнил то, чему когда-то учился. Недалеко от дома, где мы жили, построили новую церковь Святой Троицы, которая очень полюбилась нам с Вероникой. Там мы и окрестили Алиночку, когда ей исполнился год.

Время шло, Алиночка росла. Когда ей исполнилось семь, Бог послал нам с Вероникой второго ребенка – еще одну дочку, которую мы назвали в честь моей матери Татьяной. Танечка была вылитая я, друзья даже удивлялись, как ребенок может быть так похож на отца. В то время я был уже довольно успешным предпринимателем и дела мои шли очень хорошо. Это позволило мне начать заниматься различного рода инвестициями. Позже это переросло в дело всей моей жизни – в создание международного благотворительного фонда.

Но когда родилась Танечка, до фонда было еще далеко, а пока по мере возможностей мы выделяли немалые по тем временам суммы денег на восстановление и реставрацию храмов. Конечно, часть выделяемых денег разворовывалась, но постепенно храмы восстанавливались, и я был рад, что занимаюсь правильным, полезным делом. Я не знал, как благодарить Бога за то счастье, которое он мне подарил.

Чтобы доказать Богу свою любовь, я решил посвятить жизнь благому делу – помощи другим. И начал с храмов. Занимаясь инвестированием различных проектов, я не забыл и про родной замерзший городок, где оставался отец. В результате моей нескромной помощи церковный приход маленького провинциального городка превратился в огромный храмовый комплекс, ставший лучшим в области. Но отец не оценил и этого. Поблагодарив, сказал, что они в этом не нуждались.

Не считая непростых отношений с отцом, все было замечательно. Дочки росли, Вероника цвела, состояние преумножалось. Казалось, счастье достигло высшей точки и замерло на ней, совсем не желая оттуда спускаться.

В один миг все оборвалось. Оборвалось внезапно, банально и навсегда. Автокатастрофа. Алиночка уже ходила в третий класс. Танечке исполнилось три года, и мы решили отметить ее день рождения на даче в выходные. Был теплый июньский день, жена взяла детей и утром поехала на дачу. Я должен был приехать вечером, оставались еще кое-какие дела.

Погибли все, Вероника и Танечка сразу, а Алиночка через день в реанимации. Их не спасли ни подушки безопасности, ни ремни, ни детские кресла, ни даже Бог. Чтобы избежать столкновения с лосем, вышедшим на проезжую часть, Вероника вывернула на встречную и не успела перестроиться обратно. Не пристегнутый ремнями безопасности водитель груженого КамАЗа, поднимающегося в горку, тоже не смог ничего сделать, скончался на месте.

– У меня нет слов, – промолвил я. – Примите искренние соболезнования, как отец маленького ребенка могу представить, что переживает человек, теряющий жену и детей. Хотя, думаю, представить это невозможно, иначе сойдешь с ума.

– Да уж, – ответил Говоров. – Но с ума я не сошел, хотя, наверное, это было бы лучшим выходом. После смерти Вероники и девочек моя жизнь закончилась. И хотя телесная оболочка еще функционирует, но души уже нет, она умерла. Я не живу, а существую, машинально выполняя каждый день минимальный набор действий, позволяющих жить организму и телу, но не мне. С момента аварии прошло уже больше пяти лет, а я до сих пор задаю Ему один и тот же вопрос – «За что?». Ответа нет, да и быть не может. Я не верю Ему и не верю в Него. В Него, в Бога. Он умер вместе с моей семьей, в тот же самый день. Да, Бог умер, как говаривал Ницше. А может, я просто убил его в себе. В первые дни после катастрофы я еще пытался спросить Бога, мол, как же так, неужели я заслужил это? После всего, что сделал. После восстановления десятков церквей и храмов разве я заслужил, чтобы у меня забрали семью? Где же логика, где любовь, где доброта? Или я был слишком счастлив, а это непозволительно простым смертным? Я был готов вынести любое испытание, но только не это. Это не испытание, это убийство, убийство верующей души и любящего сердца. Да, впрочем, к чему все это? Наверху все равно не услышат, а если и услышат, не ответят и не вернут мне семью. С того самого дня я разуверился в Боге, даже выбросил нательный крестик. Сделал это сознательно, спокойно, не в порыве злости. Просто понял, что не верю и верить не хочу. Я понимаю, случившаяся трагедия могла быть проверкой истинности веры. И значит, такая у меня слабая вера, раз сдался. Но, увы, ничего поделать не могу. Значит, слаб и готов ответить за свою слабость. Даже блестящее знание Писания и подлинное понимание его смысла не способны меня излечить. Не могу смириться с тем, что произошло. Единственное, на что я способен, не кончать жить самоубийством, хотя задумываюсь об этом очень часто.

– Да, Борис Олегович, – возразил я. – Но вы же продолжаете работать, занимаетесь великим делом – помогаете больным и нуждающимся, разве это не имеет смысла?

– Не знаю. А какой в этом смысл? Помогать больным, чтобы убивать здоровых. Работу я не бросил. Я давно достиг того уровня, что могу ничего не делать, а только получать дивиденды. У меня много молодых замов, которые делают все необходимое, правда, под моим контролем, но это не так сложно. Схема отработана годами. Дело всей жизни – мой фонд будет жить и без меня, без его создателя, вполне обходясь партнерами. Люди и дальше будут получать требующуюся им помощь, да только что толку. Я потерял семью, да и на небесах вряд ли ждет спасение.

И вот меня решили судить! Вместо благодарности – судить. Только они не знают, что ни один суд и ни один судья мне не страшен, даже если в роли судьи не продажный госслужащий, а праведный священник. Кто они, чтобы судить меня? Как можно осудить человека, всю жизнь делающего людям добро?

Именно поэтому я к вам и обратился. Стало обидно, что меня могут осудить, указав, как мой отец, что на все воля Божья, что необходимо быть терпеливым и смириться. Я не желаю этого и хочу доказать им, что имею право не верить в Бога, после того, что случилось. Больше того, имею право быть прощенным и оправданным. Пусть я убил в себе Бога, зато спас тысячи жизней на земле. Хочу, чтобы те, кто будут судить, признали, что я прав и заслуживаю спасения. Именно эту задачу и надлежит выполнить вам, Виталий Владимирович, как адвокату.

– А зачем вам это, Борис Олегович? – спросил я. – Если вы не верите в Бога, то какое все это имеет значение, зачем отпущение грехов и спасение?

– В этом весь парадокс. Я не верю в Бога, но объективно понимаю, что он существует. Существует Высший Разум, который руководит всем на земле. И когда я предстану перед ним, то хочу быть понятым и прощенным. И уж точно не наказанным. Не заслужил я гореть в геенне огненной после того, что сделал на земле.

«Не очень убедительно, – подумал я. – Ну да ладно, задача ясна, а мотивы меня не интересуют».

– Борис Олегович, из вашего рассказа непонятно только одно. Вы все время говорите об «убийстве Бога». Да и обвиняетесь в том же. Во всяком случае, так указано в повестке. Но, по-моему, это нелогично и некорректно. Ведь, насколько я помню Библию, Бог един. А если Бог един, то не может принадлежать отдельному человеку, так как принадлежит всем людям сразу. А значит, и убить его вряд ли под силу отдельному индивиду. Человек может потерять веру, отречься от нее, но это не убийство Бога, не так ли? Если представить, что Бога убили, тогда, позвольте узнать, кто вас будет судить? Это абсурдное обвинение. Вы заведомо невиновны, иначе вас некому было бы судить. Какой смысл в священниках и в их суде, если Бог погиб?

– Вот видите, Виталий Владимирович, все-таки не зря я обратился именно к вам, – довольно заговорил Говоров. – Вы уже меня защищаете, и довольно неплохо. Вижу, вы знакомы с Библией, имеете четкое представление о единстве Бога. Но ваших знаний пока недостаточно. В моем случае нельзя ограничиться академическим изучением Евангелия.

Понимаете ли, в чем дело, Библия – явление собирательное, включающее в себя, если речь идет о Новом Завете, не только Евангелие, но и Книгу Деяний, Соборные послания, а также Книгу откровений, называемую Апокалипсисом. Ни в коем случае не хочу умалить ваших знаний, просто обычно классическое изучение Ветхого Завета мирянами заключается в просмотре детской библии с картинками, а постижение Нового Завета ограничивается изучением Евангелия.

Причем зачастую речь идет об изучении двух, максимум трех Евангелий: от Матфея, Марка, в лучшем случае еще от Луки, до Иоанна дело не доходит. В то время как изучать надо все, иначе это бессмысленно, сути не поймете. К вам это не относится, в вашем образовании и эрудированности я уверен на все сто. Но ответы на многие сложные вопросы нужно искать не только в Евангелиях, хотя и в них тоже, а в Соборных посланиях, о которых я упомянул.

Отвечая на ваш вопрос, скажу, что единство Бога действительно является чуть ли не основным догматом церкви, принятым еще в четвертом веке. Однако триединство Бога, воплощающего в себе Отца, Сына и Святого Духа, совсем не означает, что Бог есть некая абстрактная субстанция, высший дух, принадлежащий всем людям одинаково, как вы говорите. Если глубже изучить вопрос, то станет ясно, что Бог-Сын, предстающий нам в образе Иисуса Христа, пребывает в каждом из нас, подобно, как и мы пребываем в нем, веруя. Пребывая в каждом из нас, Бог может менять Свой облик в зависимости от того, в ком Он пребывает. Так что о единстве Бога можно говорить с достаточной степенью условности, понимая под этим лишь единство Пресвятой Троицы.

Как можно утверждать, что Бог един, если мы не знаем даже, что есть Бог. Библия не дает определения Бога, да это и невозможно, поскольку Бог в сущности своей непознаваем. В писании содержится множество дефиниций Бога, большинство из которых связаны с теми или иными чувствами различного свойства.

Святой апостол Иоанн Богослов, возлюбленный ученик Христа, в своем послании говорит: «Бога никто никогда не видел. Если мы любим друг друга, то Бог в нас пребывает, и любовь Его совершенна есть в нас. Что мы пребываем в Нем и Он в нас, узнаем из того, что Он дал нам от Духа Святого»; «Кто не любит, тот не познал Бога, потому что Бог есть любовь»; «Бог есть свет, и нет в нем никакой тьмы». В этом и есть подлинное единство Бога, заключающееся в том, что Он может представать нам в разных обликах, являя кому-то любовь, а кому-то свет. Мы же, обличенные в Него, едины независимо от пола и расы. Об этом говорит апостол Павел, обращаясь с посланием к Римлянам, Фесса-лоникийцам и Филимону. «Все вы, во Христа крестившиеся, во Христа облеклись. Нет уже Иудея, ни язычника; нет раба, ни свободного; нет мужского пола, ни женского: ибо все вы одно в Христе Иисусе»; «Если же кто духа Христова не имеет, тот и не Его»; «Ибо в вас должны быть те же чувствования, какие и во Христе Иисусе».

То убийство Бога, в котором я обвиняюсь, нельзя воспринимать буквально. Бога нельзя застрелить или зарезать. Это образ, хотя в повестке он определен вполне конкретно. Считайте, что после того, что произошло в моей жизни, я потерял веру, потерял ту частичку Бога, которая предназначалась для меня. Или, если хотите, во мне умерла любовь, я не вижу света, вокруг сплошная тьма. В этом и заключается убийство.

После слов Говорова повисла небольшая пауза, которую я поспешил нарушить.

– Знаете, Борис Олегович, очень странно все это слышать от вас. Как-то не верится, что вы не веруете в Бога, уж простите за тавтологию. Вы говорите, как проповедник. Из ваших уст льются цитаты из Писания, как будто наставляя на путь истинный. Создается впечатление, что когда вы слишком увлекаетесь проповедью, то вспоминаете о том, что больше не верите. Может, вы обманываете меня, хотите проверить и выдумали все это?

– Может быть, – ехидно улыбнулся Говоров в несвойственной ему манере. – Только, как вы считаете, похож я на человека, ставшего бы выдумывать историю про гибель жены и детей, если верую? Такая выдумка была бы очень тяжким грехом. А если считаете, что я верю в Бога, так докажите это тем, кто будет меня судить, а заодно и мне. Если докажете, я буду счастлив и обрету покой. Вы же получите удовлетворение от работы, подкрепленное неплохим гонораром.

– Я попробую, – произнес я. – А скажите, есть ли у вас какие-нибудь рекомендации относительно позиции защиты. Может, есть собственные мысли и идеи, которые помогут оправдать вас? В данном случае ведь речь идет о вопросах, находящихся больше не в правовой, а в религиозной плоскости, где вы себя чувствуете, судя по всему, как рыба в воде. Или вы хотите от меня услышать полный расклад защиты? Тогда имейте в виду, что я могу ошибаться в вопросах православия, потому что за полтора месяца не смогу понять того, что иные пытаются понять веками. Как быть в этой ситуации? Я выберу позицию защиты, а она окажется неправильной, по вашему мнению. Начнете со мной спорить, как сегодня о единстве Бога, вряд ли тогда мы придем к желаемому результату. Обычно клиенты полностью доверяют мне, потому что несведущи в вопросах права. У нас наоборот, вы разбираетесь в вопросе лучше, и возникает другой вопрос: а зачем вам я?

– Виталий Владимирович, если бы вы не были нужны, я бы не пришел. Сегодня я не спорил, а лишь объяснял, что обвинение не абсурдно. Поправлять вас я себе позволил только потому, что вы еще не начали изучать проблему. С настоящего момента я полностью доверяю вам, не буду спорить, и любая выбранная позиция защиты будет для меня априори единственной правильной. За полтора месяца, думаю, вы превосходно подготовитесь. Это именно то, что мне нужно. Свежий взгляд на проблему со стороны опытного адвоката. Не углубляйтесь слишком в вопросы религии, иначе на определенном этапе запутаетесь окончательно. Мне нужны ваши ум, логика, умение убеждать, вести судебный процесс, а не голое знание вопросов православия. Иначе, как вы справедливо заметили, я бы справился сам или пригласил бы одного из знакомых священников. Вот, пожалуй, и все рекомендации по поводу защиты. Да, и еще… Единственное, о чем прошу, не пытайтесь выяснить у третьих лиц, где будет проходить суд. Когда придет время, я сам скажу об этом. Также не пытайтесь узнать обо мне и моем прошлом больше, чем я рассказал. Это бесполезно. Во-первых, все равно не узнаете, а во-вторых, того, что я поведал, будет вполне достаточно для защиты.

Я хочу честной работы, а не того, чтобы вы договорились с кем-нибудь о моем оправдании. Мне кажется, работа адвоката не должна заключаться в посредничестве между обвинением и судом.

– С этим поспорить трудно, – согласился я, удивившись, насколько его мысли иногда совпадают с моими. – Но есть еще одна сложность.

– Какая же?

– Я не могу ознакомиться с материалами дела по вашему обвинению, да и вообще непонятно, есть ли в природе это дело в письменном или каком-либо другом виде. Исходя из этого, я не знаю, какие доказательства вины могут быть в деле и чем будет оперировать в процессе сторона обвинения. Обвинение должно быть конкретизировано. Формулировка «убийство Бога» действительно является неким образом, а не совокупностью доказательств против вас. Любое уголовное дело имеет свои стадии – предварительное следствие, судебное следствие, прения сторон, последнее слово. По итогам предварительного следствия, например, составляется обвинительное заключение, где указывается, в чем человек обвиняется и какими доказательствами это подтверждается. У вас же, кроме повестки о вызове в суд, ничего нет, так как я могу знать, что имеется в запасе у тех, кто будет обвинять. Как они это будут делать, на что ссылаться?

– Обвинители будут ссылаться на историю моей жизни, которая хорошо им известна. Они знают обо мне практически всё. Доказательства обвинения содержатся в моей истории. Вы правы, никаких бумаг и никакого дела в письменном виде не существует. В суде, который предстоит, значение будут иметь только слова. В этом проявляется высшая форма состязательности, потому что здесь все друг другу беспрекословно верят, безо всяких ненужных и глупых бумаг, а равно бесконечных бюрократических процедур. Бумажная волокита нужна для обычных судов, здесь же достаточно убедительно высказать свою позицию. А уж ее истинность будет оценивать судья, исходя из количества и качества доводов той или иной стороны. Повторяю, те, кто будут участвовать в процессе, знают обо мне все, но не скажут ничего нового, чего бы вы не услышали из моего рассказа. Это будет словесная битва, не более того. Прения сторон, как вы их называете. Считайте, что судебный процесс будет состоять из одних только прений. Никто не будет оспаривать факты, которые имели место быть в моей жизни. А обвинительное заключение могло бы выглядеть так.

Говоров взял ручку и листок бумаги, на котором написал следующее:

«Обвинительное заключение

Говоров Борис Олегович обвиняется в том, что убил Бога.

Доказательствами, подтверждающими обвинение, являются:

– показания обвиняемого Говорова Б. О. о том, что после смерти семьи он перестал верить в Бога, отрекся от Него, выбросил нательный крестик, перестал ходить в церковь, перестал молиться, перестал соблюдать посты, и т. д. ит.п.;

– показания свидетеля N о том, что Говоров Б. О. после смерти семьи стал угрюмьм, перестал радоваться жизни, перестал ходить в церковь, избегает разговоров о Боге, не молится;

– протокол осмотра жилища Говорова Б. О., согласно которому в жилище обвиняемого отсутствуют иконы, православные книги, а также иные вещи, свидетельствующие о наличии веры у обвиняемого».

– Такая конкретика устроит? – спросил Говоров. – Не будет ни одного доказательства, которое было бы вам незнакомо после моего длительного рассказа.

– Это уже лучше, чем ничего, – констатировал я. – Однако я все еще сильно сомневаюсь, что мне известны все доказательства. Я не знаю, сколько будет свидетелей NN и что они скажут на суде. В зависимости от их показаний, я мог бы построить позицию защиты. Кроме того, что-то не припомню, чтобы говорилось о том, что в вашем доме не осталось ничего, напоминающего о Боге и вере. Это для меня уже новость.

– Да это не важно, – перебил Говоров. – Сколько будет свидетелей, не имеет значения, все они будут говорить одно и то же, только разными словами. Суть того, о чем они будут говорить, я вам передал. А тот факт, что у меня дома не осталось ни одной иконы, очень слабый аргумент и никто его использовать не будет.

– А почему вы так в этом уверены? – уточнил я.

– Просто знаю, – сказал Говоров.

– Простите, но звучит не очень убедительно. Откуда вы можете это знать, если ни разу не были на подобном мероприятии?

– Не был, но много слышал, – отрезал Говоров.

– Еще один вопрос, – заговорил я после длительного молчания. – Могу ли я привлекать для участия в процессе свидетелей защиты, если таковые будут, допрашивать их, а также прибегать к помощи специалистов, как это предусмотрено в нормальном суде?

– Нет, – Говоров покачал головой. – Только прения, слушать будут только вас и никого больше, никаких свидетелей и специалистов с нашей стороны туда не пустят.

– Это радует, – саркастически заметил я. – То есть если подвести итог нашей беседе, то задача сводится к тому, чтобы в суде вас оправдали, при том, что вы признаете свою вину. И защищая вас, я не могу ничем пользоваться, за исключением собственного языка.

– Совершенно верно. Ну или хотя бы не оправдали, а, признав виновным, освободили от наказания ввиду исключительности моего случая.

– От какого именно наказания? – не выдержал я.

– Я уже говорил, – спокойно ответил он. – От горения в аду.

Подумав пару секунд, я вынес окончательный приговор нашей встрече.

– Хорошо, Борис Олегович, я возьмусь за ваше дело, попробую помочь, но обещать ничего не могу. Слишком много вопросов, на которые нет ответа.

– Я понимаю, Виталий Владимирович, никаких гарантий не требую. Спасибо. Знал, что вы не откажете.

Дверь приоткрылась, и в нее просунулась голова Валерия Геннадьевича. Это единственный человек, который мог зайти ко мне без стука, без приглашения, без телефонного звонка.

– Виталий Владимирович, ты не освободился еще? – забасил Геннадьевич. – Хватит уже работать, шесть часов на дворе.

– Да, да, Валерий Геннадьевич, проходите, мы как раз закончили, – пригласил я его.

Войдя в кабинет, Валерий Геннадьевич по-чекистски быстро осмотрелся и, поглядев на Говорова, затараторил:

– Да, я, Виталий Владимирович, собственно, зашел поблагодарить за помощь, которую вы мне оказали. Ох, если б не вы, сидел бы уже, наверно, в местах не столь отдаленных и дни до освобождения считал. Как вы все-таки мастерски этого прокурора на лопатки уложили, судья аж рот открыла. Ох, если бы не вы, если бы не вы! Хорошо, что я к вам обратился, а не к другому кому, иначе бы все. Здравствуй, город Магадан!

Это была старая шутка Геннадьича, которая на первых порах действительно вызывала у меня смех, но со временем приелась. Приходя ко мне в офис, он практически всегда заставал посетителя и разыгрывал роль клиента, которого я недавно якобы спас от тюрьмы или которому отсудил огромную сумму денег. Он горячо меня благодарил в расчете подействовать на находившегося в кабинете доверителя, чтобы тот обрадовался, что пришел куда нужно.

Геннадьич не понимал, что девяностые закончились и клиенты нуждаются в иного рода рекомендациях. А неожиданно врывающийся в офис двухметровый амбал, радующийся, что его не посадили в тюрьму, наоборот, распугивает клиентов. Правда, клиенты поумнее понимали, что перед ними мой знакомый, обладающий сомнительным чувством юмора.

– Ну что ж, мне пора, – засобирался Говоров, наверное, тоже это поняв. – Я думаю, мы обо всем договорились. Если будут вопросы, звоните, а так – давайте встретимся недельки через две-три.

Мы пожали руки, и Говоров направился к двери. Они с Геннадьичем почему-то пристально посмотрели друг на друга, после чего Говоров удалился.

– Неприятный тип, – заметил ВГ. – Как я его с Магаданом, а? Теперь он твой, договор заключит как миленький, ха-ха! Виталь, а где твоя очаровательная секретарша… Катерина, кажется?

– Я отпустил ее сегодня пораньше, – ответил я. – У нее годовщина свадьбы.

– А, ну, это святое, ха-ха. Ну, где твой хваленый коньяк? Давай уже отпробуем, а то у тебя вид такой напряженный, вот-вот дым из ушей пойдет.

Я достал бокалы и бутылку коньяка. Из холодильника выудил лимон и шоколадные конфеты. Примерно за полчаса мы выпили с Геннадьичем добрую половину бутылки, обсудив параллельно погоду, природу, службу и дружбу. После очередной выпитой рюмочки мне пришла в голову неплохая мысль. Я поспешил воплотить ее в вопрос, обращенный к ВГ.

– Слушай, Валерий Геннадьевич, – по-совковски начал я. – Через месяц намечается одно сомнительное мероприятие с моим непосредственным участием. Я пока точно не знаю, где оно будет проходить, но, думаю, не очень далеко от Москвы. Так вот, нельзя ли будет организовать «хвост»? Чтобы весь день меня «вели», не спуская глаз, если это возможно. Естественно, я отблагодарю, и коньяком тут дело не обойдется… В общем, все будут довольны. Желательно ребят поопытнее, чтобы следили как можно незаметней и в случае чего вмешались. Надеюсь, что никакого «в случае чего» не будет, но, повторяю, мероприятие сомнительного характера, а поскольку моя жизнь представляет для меня некоторую ценность, то безопасность превыше всего.

– Ха-ха, «некоторую ценность», это ты хорошо сказал, – рассмеялся ВГ. – Да о чем речь? Организуем тебе «хвоста», как в лучших шпионских фильмах. Насчет ребят обижаешь, неопытных не держим, дам таких чекистов – волосы на голове твоей сосчитают, если нужно будет. А что за мероприятие-то?

– Да типа закрытой вечеринки в обществе с преобладанием криминального элемента, – расплывчато ответил я.

– С бандитами, что ли, разборка? – усмехнулся Геннадьевич.

– Да нет, говорю же, культурное мероприятие, только общество, боюсь, слишком уж «интеллигентным» будет.

– Ясно. Короче, чем сможем, поможем.

Забавно, примерно час назад я говорил то же самое Говорову. Круговорот воды в природе. Нет, скорее круговорот людей в суете.

После столь глубокой хмельной мысли я обнаружил, что коньяк с Геннадьичем мы уговорили. Поэтому довольно скоро он засобирался домой, а я последовал его примеру. Машину я оставил на служебной стоянке «Токио» и, поймав частника, поехал домой. После истории Говорова не очень хотелось садиться за руль выпившим. Хоть в Москве лося на дороге и не встретишь, но запросто – уставшего за день гаишника, который по богатому букету перегара поймет, что таксу можно повышать как минимум вдвое. А давать взятку гаишнику я не собирался, принципиально никогда этого не делал, понимая, что коррупция начинается именно здесь. Так что и Говоров со своей историей тут ни при чем, просто под градусом за руль не сажусь. Ну, по крайней мере, стараюсь.

 

Подготовка к защите

Первой мыслью, посетившей меня утром, была мысль, что Франция не Дагестан, а «Кизлярский» коньяк далек от «Хеннесси», как Кизляр от Парижа. Жаль, что действенных средств от похмелья не существует, за исключением сна до обеда или повторного употребления спиртных напитков. Но второй вариант чреват тем, что, выпив с утра бутылочку-другую пива, уходящего в организм, как в песок, рискуешь снова оказаться пьяным и не способным к полной саморегуляции. Перегар достигнет таких масштабов, что ни одна жвачка не сможет помочь тебе и твоим коллегам забыть о вчерашнем неплохом вечере. Но коллеги еще полбеды… А если это партнеры, клиенты, судьи, прокуроры, присяжные? Ни один хороший вечер не стоит провала дела и потери репутации. Хотя существует множество профессий, где похмелье является чем-то вроде рабочего дресс-кода, и если ты не пребываешь в таком состоянии, можешь нарваться на подозрительные взгляды коллег и получить вотум недоверия.

Поэтому, выучившись на юриста, а не на сантехника, я позволил себе проснуться в полдень, ощутив следы похмелья и параллельно оценив плюсы работы адвокатом. К ним, безусловно, относится отсутствие ежедневного восьмичасового рабочего дня, начинающегося в девять утра. Редко когда судебное заседание назначают раньше десяти. По уголовным делам обычно еще позже. Это обусловлено тем, что подсудимых, содержащихся под стражей, или, как их принято называть, «стражных», очень долго развозят из изоляторов по судам.

Мне очень жалко людей, которые всю жизнь ездят на работу к девяти, а домой после шести. То ли оттого, что по темпераменту я сова и не могу начать соображать раньше одиннадцати утра, то ли оттого, что ненавижу утренние восьмичасовые и вечерние девятнадцатичасовые пробки. С другой стороны, с годами у этих людей от неизменного режима вырабатываются биологические часы, что, по мнению медиков, очень даже неплохо.

Еще одним плюсом профессии адвоката является отсутствие начальника-самодура, указывающего тебе, что и как делать. Но отсутствие начальника сопровождается и отсутствием стабильной заработной платы, отсутствием оплачиваемого отпуска, социального пакета, медицинской страховки, что уже можно отнести к минусам профессии. Работодатель не заботится о тебе, потому что работодатель ты сам. Сам ищешь клиентов на первых порах, сам платишь себе зарплату, у которой отсутствует верхний предел. Правда, и нижний может опуститься до нуля. «Как потопаешь, так и полопаешь» – это про адвоката. Любишь поспать – милости просим, никто не накажет, но и денег не заплатят. Тот случай, когда солдат спит, а служба не идет.

Встав с кровати, я пошел на кухню и налил крепкого кофейку. Машки дома не было – наверное, ушла гулять с ребенком и не стала меня будить. Отпив глоток кофе, я почувствовал, как бодрость начинает разливаться по телу. Вспомнив Говорова, я снова задумался, почему согласился ему помочь. Взглянул на икону блаженной старицы Матроны, висевшую на кухне и красиво отделанную янтарем. Когда-то я купил ее в аэропорту Калининграда. На иконе виднелись следы склейки по периметру рамы.

И тут меня осенило.

Я хочу помочь Говорову из-за своих непростых отношений с Богом. Почему мне раньше не пришло это в голову? Возможно, если удастся защитить Говорова, я смогу отмыть свои грехи, которых накопилось немало. История Говорова очень напоминала мою собственную. Мое отношение к религии было таким же сложным и многогранным, как у него. Так уж получилось, что в первые годы после рождения меня не окрестили – родители не были верующими людьми. Отец посвятил жизнь физике и предпочитал объяснять происходящее с точки зрения науки, а не божественного начала. Теория большого взрыва применительно к рождению Вселенной его прельщала гораздо больше, нежели создание мира Богом за семь дней. Мама же всю жизнь проработала на заводе, и глобальные философские проблемы ее вообще мало интересовали. Поэтому когда мне исполнилось шесть лет, окрестить меня решила бабушка, которая тоже не была сильно верующей, но посчитала, что так будет лучше.

Дело было летом, я гостил у нее в деревне, недалеко от тогдашнего Загорска. Естественно, окрестить меня бабушка решила в Загорске. Я особенно не возражал, потому что не очень представлял себе процедуру крещения, полагая, что это должно быть интересно. Но в церкви мне стало страшно, я испугался батюшки, который в своей рясе был настолько огромен, что показался великаном из «Путешествий Гулливера». Помню, как великан достал большой золотой крест и велел мне его поцеловать. Не знаю, что со мной произошло в тот момент, но я стал орать на всю церковь, что не верю в Бога, вырвался из бабушкиных рук и побежал что есть силы к выходу. И услышал вслед слова батюшки: «Рано, бабуля, ему еще креститься-то, пусть подрастет».

Выбежав на улицу, я разревелся. Вышла бабушка, успокоила меня, но потом два дня со мной не разговаривала. Мне было очень стыдно, но не оттого, что убежал, а оттого, что заставил краснеть бабушку, которую сильно любил.

С тех пор отношения с Церковью не заладились. Церковь как будто не пускала меня. Когда я немного вырос, еще несколько раз пытался креститься, но каждый раз что-нибудь мешало. Я понимал, что хочу быть защищен Богом, по-детски верил в Него и даже молился, особенно когда случались неприятности.

Помню, мне было лет двенадцать, когда сильно заболела моя первая собака. Я ревел днями и ночами и умолял Боженьку помочь. И он помог, пес выздоровел и еще долго жил после этого. Но отношения с Церковью так и не сложились. Меня пугали церковные обряды, казавшиеся очень жестокими, принуждающими что-то делать. Я искренне недоумевал, почему должен целовать крест, если не хочу. Я верил Богу, но не верил священникам, вселяющим ужас одним внешним видом.

В десятом классе школа организовала нам турне по Европе. Уже тогда я был поражен, насколько там проще относятся к религии и вере. Может, потому что большинство верующих там были католиками, и их религия не казалась такой строгой. Заходить в церковь там, вдали от дома, было проще и легче. Я видел, что, придя в любой костел, ты не обязан ничего делать. Заходить туда и выходить можно в любой момент, никто ничего не скажет и даже не посмотрит косо. Доступ к вере более открыт, что ли… Никаких платков для женщин, никакой мрачной пугающей обстановки – напротив, все довольно весело и жизнерадостно. Повсюду красивая органная музыка…

Позже, учась в институте, на одной из станций метро, где ежедневно делал пересадку, я часто встречал батюшку, собиравшего пожертвования на восстановление храма. И вот однажды, проходя мимо, я увидел, как у него отклеилась борода. Сначала я не поверил, подумал, что зрение обманывает; но, увы, оно не обманывало. У батюшки действительно была накладная борода. После увиденного еще долгое время я оставался некрещеным.

Только через много лет я все же преодолел сомнения и покрестился, сделав этот шаг абсолютно осознанно. К принятию окончательного решения креститься меня подтолкнули два человека, одним из которых была жена.

Машка всю жизнь была верующей, но верующей, что называется, умеренно, без соблюдения всех постов, зато с удивительно светлой, завидной любовью к Господу. Ее любовь была настолько сокровенной, не выставленной напоказ, что ее истинность не вызывала сомнений. Наоборот, она вызывала чувство глубокого уважения. Своей верой Машка вселила в меня уверенность, что надо отбросить все предрассудки и покреститься. Машка часто говорила о том, что благодарна Богу за то, что мы встретились в этом мире, нашли друг друга из множества людей, любим и можем быть вместе.

Больше всего она ненавидела лицемерие и людей, выставляющих свою псевдоверу на всеобщее обозрение. Она не понимала, зачем поститься ради того, чтобы поститься, а в последний день поста напиваться вусмерть, как это делает большинство наших «верующих» граждан.

Пост заключает в себе не только воздержание от пищи, но и духовное воздержание. Когда человек отказывается от пищи и кричит об этом на каждом шагу, матерясь так, что вянут уши, то уж лучше бы он не постился. Было бы честнее. Грош цена той вере, которая является постоянным предметом обсуждения на пьянках и вечеринках. У многих современных людей вера как вещь, как модная тряпка или обувь, которой надо похвастаться перед другими. У Машки было все по-другому: тихо и скромно.

Вторым человеком, подтолкнувшим меня сделать столь важный шаг, был Платон. Платон приходился Машке дальним родственником, настолько дальним, что не рискну объяснить степень их родства. Я познакомился с ним на нашей свадьбе, когда он разнимал перебравших гостей. Я тогда переживал, что достанется ему, все-таки новоиспеченный родственник, да еще и в летах. Но, как выяснилось, переживать было не за что. Платон обладал удивительной способностью мирить и успокаивать людей. Ему достаточно было подойти к ругающимся, сказать несколько слов – и те уже обнимались, словно братья, и извинялись друг перед другом. Энергетика этого человека была настолько сильна и позитивна, что казалось, пусти его на сражение во время войны, он бы встал, осмотрел всех своим глубоким взглядом, после чего враждующие сложили бы оружие, задав только один вопрос: «Зачем мы это делаем?»

Мы подружились. С Платоном было приятно общаться, казалось, он знает ответы на все вопросы. В беседе Платон абсолютно не проявлял высокомерия, свойственного умным людям. Он просто объяснял, обыгрывая все таким образом, как будто я сам дошел до нужного ответа. Удивительно мудрый и добрый человек. Да что говорить, он стал для мне настоящим духовным наставником.

По счастливой случайности оказалось, что Платон принадлежит Церкви, носит сан священника, почетное звание архимандрита и занимает должность настоятеля монастыря в Суздале. Именно там я и покрестился. Мне настолько понравился этот город и монастырь, что я с великим удовольствием принял таинство крещения от Платона, именовавшегося отцом Василием. Мы с Машей часто приезжали в Суздаль, ставший для нас абсолютным воплощением духовности. Духовная чистота и внешняя красота этого города поразили меня, как только я очутился там впервые.

В отличие от других городов, храмы и монастыри Суздаля прекрасно гармонируют в едином ансамбле, наполняя сердце и душу покоем. Тихие, спокойные люди, живущие там, вызывают к себе невероятную симпатию, то ли потому, что их средний возраст не опускается ниже шестидесяти, то ли потому, что никуда не спешат, всегда приветливы и добродушны. А Суздаль зимой – настоящая сказка, с огромными сугробами, валенками, ярмарками, трескучим морозом и крепким самогоном. Еще, конечно, с блинами, медовухой и хорошей русской банькой. Когда слушаешь хоровое пение монахов в Спасо-Ефимьевом монастыре, дрожь проходит по всему телу. В эти моменты напрочь забываешь попов с отклеивающимися бородами, понимая, что все это суета, не имеющая никакого отношения к настоящей Церкви.

Через год после свадьбы Машка первый раз забеременела. Я был настолько рад, что делился своей радостью со всеми друзьями и знакомыми. Как видно, зря – может, кто нас и сглазил – ребенок родился мертвым. Двухкилограммовая девочка, которую мы решили назвать Лизой, умерла при родах от асфиксии, или, проще говоря, от удушения пуповиной, обмотавшейся вокруг неоформленной детской шеи. Было ли этой ошибкой врачей, сейчас сказать трудно, да тогда это было и не важно.

Мир в тот момент для меня рухнул – наверное, как для Говорова после его беды. Я запил, сильно запил. Месяц запоя чуть не разрушил все: семью, карьеру, дружбу. Пил я безбожно, проклиная Господа за то, что он допустил такое. В день похорон Лизы я разбил дома всю посуду, а заодно разломал иконы, в том числе и ту, на которую сейчас спокойно смотрел, разглядывая следы склейки. Помню, как разлетался в разные стороны янтарь, наклеенный на некоторые иконы, привезенные из Калининграда. Даже удивительно, как Машка смогла их так аккуратно склеить.

Она перенесла трагедию гораздо мужественнее, чем я. И хоть слез она выплакала огромное множество, но рассудка не потеряла, продолжала молиться. Постепенно Машка смирилась, поняв, что Лизу слезами не вернешь, а жизнь не заканчивается. И как только она поняла это, начала вытаскивать из запоя меня.

Пить я перестал, но отношения с Богом после этого так и не наладил. Платон, узнавший о нашем горе, бросил все и приехал в Москву, чтобы помочь. Мы подолгу разговаривали с ним, он поддерживал, как мог, но результатов это давало мало. Подобно Говорову, я задавал одни и те же вопросы: «За что?» и «Почему мы?». Почему не бомжи, не наркоманы, не убийцы? Почему мы? Почему у отбросов общества дети рождаются пачками, а наш первый ребенок родился мертвым? На это Платон отвечал, что только на долю хороших людей выпадают такие испытания. Именно испытаниями Бог показывает нам свою любовь и указывает на нашу избранность. А наркоманам и убийцам испытания не нужны, их давно прибрал к рукам дьявол, они сгорят в аду.

Слушая Платона, в глубине души я понимал, что, возможно, он прав, но, как и Говоров, смириться не мог и не хотел. Я наговорил ему кучу гадостей, на которые он никак не ответил, в очередной раз продемонстрировав свою мудрость. Погостив несколько дней, он уехал.

Позже я извинился, было жутко стыдно. Со временем я понял, что надо жить дальше. Однако отпечаток грусти сохранился на лице и по сей день. Близкие люди замечают его во взгляде. С Платоном мы стали общаться все реже, ограничиваясь поздравлениями с Новым годом и днем рождения, да и то по телефону. Так получилось, что общение свелось к минимуму. Я не мог с ним разговаривать, видеть его смиренное лицо, слушать спокойный мягкий голос. Мне казалось, я виноват перед ним. Он тоже понимал это и в душу не лез. Сказал, что всегда ждет нас и готов помочь.

Я продолжал работать, продолжал любить Машку, но Бога больше старался не вспоминать. Я просто забыл Его. Машка сильно переживала из-за этого, считая, что горе укрепило наши чувства и надо благодарить за это Господа. На этой почве мы даже ссорились. Вечным поводом для ссор была тема венчания, которую я упорно игнорировал, вынуждая Машку переживать. Я объяснял ей, что не готов пока вернуться к Богу, – может, когда-нибудь потом. Она отвечала, что венчаться просто необходимо, это решит многие проблемы. Каждый остался при своем.

Потом родился Вовка. Я был очень счастлив, но в этот раз счастье спрятал глубоко внутрь, чтобы никто не смог к нему подобраться. В годик Вовку окрестили. Я не возражал, поскольку явной неприязни к Церкви уже не испытывал, скорее, был к ней равнодушен.

Вот, пожалуй, и вся история. Она похожа на историю, рассказанную Говоровым.

Не люблю я совпадений! Ну да ладно, будет сильнее мотивировка защищать Говорова, может, и в себе что распутаю. Благо, среди друзей не припоминаю сумасшедших богачей, решивших учинить мне суд.

Кстати, насчет суда. Пока я тут предаюсь воспоминаниям, время идет, а в голове пока нет даже намека, каким образом построить защиту по этому загадочному делу. Пора за него уже браться. Неплохо бы начать с тщательного изучения Библии. Думаю, там я найду то, что могло бы оправдать Говорова. Но сначала надо скинуть оставшиеся дела, которые не удалось отложить. Самое время позвонить Макарову. Осчастливить его новой работой, сопровождаемой новыми гонорарами.

Я набрал его номер. После нескольких гудков услышал довольное «алло» Макарова, который что-то жевал.

– Все жуешь, Андрюха? – поприветствовал я его.

– Ковров, ты, что ли? – обрадовался Макаров. – Жую, жую, что еще делать остается? Надо постоянно поддерживать себя в форме, вернее, в своем весе…

– Ну, чувство юмора, смотрю, не потерял, значит, все в порядке!

– Да в порядке-то оно в порядке, – чавкая, ответил Макаров. – Только вот клиентов мало, не ценят в наше время хороших честных адвокатов.

– Это точно, – согласился я. – Слушай Андрюх, звоню как раз по делу, хочу перекинуть тебе пару своих клиентов. Собираюсь в отпуск, довольно длительный, а дела оставить не на кого. Выручай, старик, только тебе могу доверить, если ты не сильно загружен, – сыронизировал я, прекрасно зная, что Макаров, как всегда, сидит без работы.

– Загружен? Издеваешься, Ковров, – грустно заметил Макаров. – У меня в производстве четыре дела, да и то таких, которые тянутся годами. Нам до вас далеко, Виталий Владимирович. Это у вас отбоя нет от клиентов, а у нас с этим сложнее. Я работаю по формуле: работа есть – зарплаты нет, поэтому буду рад любому новому делу. А что за дела-то? Может, я.

– Да нормальные дела, – перебил я его. – Между прочим, очень неплохо оплачиваемые. И справишься с ними только ты, так что соглашайся, побольше уверенности! Или у тебя пожрать закончилось?

– Нет пожрать еще немного осталось, – засмеялся Андрей. – Виталь, да я с удовольствием перехвачу любое дело. Где это видано, чтобы адвокат от денежных дел отказывался? Только вот вдруг твои клиенты.

– Никаких вдруг, Макаров, – снова перебил я его. – Я с ними уже договорился, твоя персона их вполне устраивает. Я им час рассказывал, какой ты гениальный адвокат. Про твои слабости я тоже рассказал, так что не переживай, все будет нормально. Да что я тебя уговариваю-то, как девицу красную, где благодарность?

– У меня нет слов, Виталь. Спасибо, дружище.

– На здоровье, давай часа через два на «Академической» в «Корчме» встретимся, я все объясню и передам бумаги. Знаешь, где это?

– Обижаешь, Ковров, – замурлыкал Андрюха. – В Москве я знаю все места, где можно устроить праздник живота.

– Тогда до встречи!

С Макаровым мы познакомились, когда вместе работали в коллегии. Андрюха отличный адвокат, великолепно знающий свое дело и всегда готовый помочь. Он на пару лет старше и в начале моего адвокатского пути очень помогал. Всегда давал много полезных советов, не требуя ничего взамен. Кроме того, он единственный из коллегии не заглядывался на Машку, ценя ее, прежде всего, как хорошего человека и отличного специалиста. В результате наши отношения из сугубо деловых переросли в дружеские.

Но у Макарова был один недостаток, отпугивающий клиентов, как ладан черта. Его вес. Зашкаливающий за сто двадцать килограммов при росте меньшем, чем у меня. Андрюха был очень толстым и, естественно, любил хорошенечко покушать. От этого были все его проблемы. Сколько раз я наблюдал картину: по телефону он договаривался о встрече, при этом было слышно, как на другом конце провода потенциальный клиент уже дозрел и готов заключать соглашение. Но потом происходила сама встреча. Количество разочарованных взглядов, которых пришлось перенести Андрюхе, сравнимо с количеством сладкого, съедаемого им за месяц.

Его внешний вид действительно ужасал. Из-за лишнего веса ни один костюм не мог сесть на него нормально, хотя Андрюха об этом особенно и не заботился. Его вполне устраивала рубашка с какой-нибудь дурацкой жилеткой, безразмерные брюки с подтяжками и стоптанные ботинки а-ля семидесятые. Понятно, что при такой внешности можно сразу забыть о клиентуре противоположного пола, а значит, и о доброй трети возможных гонораров. Бизнесмены тоже не жаловали Макарова, поскольку им зачастую важнее, сколько стоят твои ботинки, а не какие у тебя мозги. Да и в судах Андрюхе приходилось нелегко, все молоденькие секретарши над ним посмеивались. Мы с коллегами пытались объяснить ему, что неплохо бы похудеть, сейчас для этого много возможностей, но Макаров всегда отшучивался, говоря, что «хорошего человека должно быть много» или что-нибудь вроде того. Не обращая ни на кого внимания, он продолжал добросовестно работать, цепляясь за любое дело и выигрывая его. Без сомнения, из работавших тогда в коллегии адвокатов он был лучшим. Казалось, он знает все. Нет областей права, в которых бы он разбирался лучше или хуже. Он блестяще разбирается во всем. Поэтому со временем занял достойную нишу в московской адвокатуре. Макаров постоянно прибедняется, жалуясь на отсутствие клиентов, но таковые у него все же есть. И те клиенты, дела которых он вел, были потом счастливы, что обратились к нему, а не к кому-то другому. Еще бы, Андрюха выигрывает практически все дела за сравнительно небольшие гонорары, чем заработал репутацию честного адвоката.

Макаров взял на абонентское обслуживание пару организаций и постоянно ими занимается, обеспечив себе пусть и не очень большой, зато стабильный заработок. Еще к нему любят обращаться старики, зная, что он их спокойно выслушает. Андрюха никуда не спешит, поэтому всегда везде успевает. Ему не хватает уверенности в жизни, зато она появляется в суде. В процессе он творит чудеса. Достаточно Макарову заговорить, как прокурор отказывается от обвинения, ответчик признает иск, а судья принимает правильное решение, забыв, что час назад внешний вид адвоката не вызывал ничего, кроме смеха.

Время от времени, не справляясь с наплывом клиентов, я подкидывал дела Андрюхе, которые он с радостью брал и впоследствии выигрывал. По этой причине я и решил передать ему часть настоящих дел, чтобы спокойно погрузиться в дело Говорова.

По дороге в «Корчму» я решил заехать в банк, чтобы убедиться, что Говоров не преувеличивает относительно своего состояния и расстался с его незначительной частью. В банке я обнаружил, что мой расчетный счет вполне доволен и согрет оговоренной суммой денег плюс неплохой компенсацией за отказ от ведения дел. «Значит, Говоров не врет», – почему-то с грустью подумал я.

Когда я приехал, Андрюха был уже за столом и доедал двойную порцию украинского борща с пампушками.

– Здорово, Андрюх, – мы обменялись рукопожатиями. – Смотрю, решил дать мне фору в виде двойного борща. Боюсь, даже с ней в соревновании кишкоблудства тебя не обойти.

– Да, здесь мне равных нет, – ответил он. – Я не удержался и сделал заказ, не дожидаясь тебя.

Я сел за столик и заказал ассорти из вареников. Вместо закуски выпил холодного клюквенного морсу и закурил, ожидая заказа. Вареники принесли быстро, и я не спеша принялся их поглощать, зная, что пока Макаров не наестся, говорить с ним бесполезно. А значит, еще есть время, нужное для поглощения двух порций блинчиков с икрой, многочисленных закусок, порции пельменей и графина кваса.

Дождавшись, когда Андрюха с этим справится, я достал бумаги. Довольно быстро ввел его в курс, высказав свои соображения по делам. После пары профессиональных вопросов я сделал вывод, что Макаров все понял и дальше разберется сам. Любую информацию Андрюха схватывает на лету. Не люблю «тормозов», адвокат-тормоз – это вечное наказание клиенту. Адвокат должен молниеносно ориентироваться в любой ситуации, соображая на ходу.

Передав Макарову документы, я не забыл передать и самую приятную часть, выраженную в нескольких пачках мертвых американских президентов. Меня всегда смешит, когда некоторые клиенты как будто случайно забывают передать деньги, если речь идет о наличных. Подписав соглашение, обо всем договорившись, они встают и направляются к выходу. Когда у выхода их догоняет вопрос: «А как насчет оплаты?», они делают глупое лицо, говоря: «А что, деньги прямо сейчас? А я думал – потом, по результату». До этого ты потратил час, чтобы объяснить им, что оплата складывается из нескольких частей: расходной, необходимой для того, чтобы адвокат взялся за дело, и результатной, связанной с оплатой гонорара успеха в случае выигрыша.

Клиенты делают вид, что просто этого не поняли, и скрепя сердце расстаются со своими кровными, будто адвокат их крадет, а не берет за работу. Интересно, почему у них не возникает мысли сначала взять в магазине хлеб, а уж потом, дня через два, расплатиться за него, когда тот будет съеден и как следует переварен?

Допив кофе, я поспешил попрощаться с Макаровым, оставив его наедине с фисташковым мороженым и кусочком медового торта. Пора было уже заняться Говоровым, оставалось только непонятным, с чего начинать. Поэтому начать я решил с посещения Дома книги на Арбате, где приобрел множество православной литературы, включая всевозможные толкования и комментарии к Библии, книги об истории христианства, о православных традициях Руси и даже практический справочник по православию. Все это духовное наследие заняло достойное место в моем автомобиле и отправилось домой.

Но попасть так скоро домой было, видимо, не суждено. В районе Якиманки мой еще не отключенный телефон догнал звонок-бумеранг, решивший вернуть меня в пределы Садового кольца.

– Виталий Владимирович, вы скоро? Все уже собрались, через полчаса начинаем. Выступаете третьим. Очень на вас рассчитываем.

– Да, да, Александр Николаевич, я помню, – соврал я. – Здесь пробочка небольшая, но через полчаса буду.

– Тогда до встречи, ждем вас.

Черт, как же я мог забыть, ведь он звонил пару дней назад. С этим Говоровым вообще в голове ничего не держится!

Быстро развернувшись на Ленинском, я вновь устремился в сторону центра. Попасть надо было в район «Курской». Доехать туда за полчаса было вполне возможно, если не нарваться на аварию. Надеюсь, в таганском тоннеле никто не додумался засмотреться на красивую студентку, выпускающую тонкие струйки дыма из окна автомобиля.

Позвонивший мне Александр Николаевич Романов – проректор Первого московского института адвокатуры, что недалеко от Курского вокзала. И, как назло, именно сегодня там проходит день открытых дверей или что-то вроде этого. А поскольку уже больше пяти лет я являюсь неотъемлемой частью профессорско-преподавательского состава данного учебного заведения, то мое присутствие весьма желательно. Как молодой и успешный адвокат я должен рассказать абитуриентам и их родителям о плюсах обучения в институте. Подобно судье, объясняющему присяжным, чем руководствоваться при вынесении вердикта, я должен дать напутственное слово поступающим и уже зачисленным молодым людям.

Естественно, никакой речи подготовить я не успел, потому что элементарно забыл о сегодняшнем мероприятии. Согласившись защищать Говорова, я почему-то перестал заглядывать в ежедневник. Мне показалось, что никаких судов в ближайшее время не назначено, а те, что назначены, я уже перенес. Забыл, что, кроме судов, существуют и другие дела. Последний экзамен я принял в начале июня, поэтому со спокойной совестью на время забыл о преподавательских обязанностях. А тут этот День открытых дверей!

Как же я не люблю этих пафосных рекламных мероприятий! Не люблю не потому, что приходится толкать бестолковые напыщенные речи. Нет, к этому я привык и безо всякой подготовки могу произнести длинную и яркую речь. Дело в том, что основная цель любых подобных мероприятий – привлечь больше людей, а значит, заработать больше денег. При этом всем понятно, что речь о качестве обучения, о престиже вуза и о сильнейшем в стране преподавательском составе идет только до того момента, пока последний абитуриент, вернее его папа, не перечислит определенную сумму денег за обучение. Дальше руководство вуза уже не интересует, чтобы студент стал отличным специалистом. Главное, чтобы оплатил обучение за следующий год.

Большинство сегодняшних российских, а особенно московских вузов перешли на систему платного, или коммерческого обучения. Разницы между словами «платное» и «коммерческое» я не вижу, но некоторых родителей слово «платное» почему-то оскорбляет. Они считают, что не покупают детям корочки дипломов, а вкладывают свои деньги в хороший коммерческий проект, который со временем принесет прибыль благодаря способностям их детей. Ну а как же! Ведь во всем цивилизованном мире обучение платное. Зато какие выходят специалисты! Наверное, поэтому они готовы платить миллионы любым мошенникам, наивно полагая, что за большие деньги из их тупых и ленивых отпрысков сделают умных людей.

Только эти родители не понимают, что на Западе на первом месте стоит качество обучения, а уже потом деньги. Никакие деньги там не спасут от нежелания учиться. Престиж учебного заведения за рубежом зависит от многолетнего уровня выпускаемых специалистов, а не от шикарного внутреннего убранства деканата и актового зала. Если там кто-то не справляется с программой обучения, то вылетает как пробка из бутылки, пусть даже это бутылка самого дорогого шампанского. Вылететь же студенту из наших коммерческих институтов практически невозможно, если конечно его папа не обанкротился в одночасье.

У нас создание коммерческого вуза – это прежде всего бизнес, причем бизнес неплохой. А бизнесменом я никогда не был и становиться не хочу. Вполне хватает клиентов, которым я по мере возможностей стараюсь помочь и которые платят за это деньги.

Институт, в котором я преподаю, – один из немногих хороших исключений, хотя и относится к коммерческим. Исключением он является не только потому, что плата за годовое обучение сравнительно небольшая, но и из-за действительно сильного преподавательского состава. В качестве преподавателей здесь собрались известнейшие московские адвокаты, которым есть чему научить студентов. Среди них и я, или, лучше сказать, не «я», а «ваш покорный слуга», как любят говорить преподаватели.

Демонстрируя студентам мастер-классы адвокатуры, мы стараемся заинтересовать их профессией на примере конкретных дел и научить не только теории, но и практике. Мы работаем не за те смешные деньги, которые платят.

Идея создать узко специализированный институт адвокатуры и выпускать практически готовых адвокатов показалась мне когда-то очень хорошей, правильной и своевременной. Поэтому я и согласился в нем преподавать. Попытаться кого-нибудь чему-нибудь научить всегда приятно, а особенно молодому адвокату, который, читая лекции, сам учится говорить, привлекать внимание зрителей, убеждать в правоте, отвечать на вопросы. Лучшей тренировки для адвоката не придумаешь.

Посвящать преподаванию всю жизнь по известным причинам я не собираюсь, но занятие это мне очень понравилось. Мне льстит, что студенты меня любят и слушают. Не так уж просто заставить тридцать человек слушать три часа про реституцию, виндикацию и прочую «.. цию». Мне это удается. Я стараюсь любую неинтересную тему сделать интересной для слушателя, показать студентам, как на практике можно использовать, казалось бы, абсолютно бесполезные знания.

С Александром Николаевичем у нас очень теплые отношения. Ни я, ни коллеги преподающие в институте, никогда не участвовали в интригах, связанных с желанием руководить институтом. Битвы за заведование кафедрами, за дипломников, за председательство диссертационным советом мы оставили коллегам постарше. Нашим глубокоуважаемым советским ученым-теоретикам, мучающим на протяжении лет бедных студентов. Мы прекрасно понимаем, что все заведующие кафедрами института – видные ученые, посвятившие себя целиком и полностью науке и оставшиеся у разбитого корыта Советского Союза. Возглавлять кафедру в престижном институте означает для них не только возможность продолжить деятельность, но и возможность заработать денег, чтобы не жить на одну пенсию. Мы с уважением относимся к старшим коллегам, не мешаем им и не претендуем на их места. Александр Николаевич в знак благодарности готов сдувать с нас пылинки.

Будучи ректором, Романов понимает, что успех и престиж института во многом обусловлен громкостью имен его преподавателей – то есть нас, работающих за идею адвокатов, а не забытых ученых, возглавляющих кафедры. Александра Николаевича действительно беспокоит дальнейшая судьба института. Это дело его жизни, за которое он по-настоящему болеет.

Романов – милый и добрый шестидесятилетний человек с большими усами, которые он начинает теребить, когда нервничает. А нервничает он из-за всего, что касается института. Удивительно даже, как он дожил до своих лет и еще не сошел с ума. В общем, заставлять в очередной раз Александра Николаевича нервно подергивать усы я не хотел и согласился выступить на дне открытых дверей.

Никакой аварии на Садовом не случилось, и к институту я подъехал вовремя. В холле четырехэтажного желтого здания с большими колоннами меня, как всегда, встречала двухметровая бронзовая статуя богини Фемиды, образ которой стал предметом шуток и насмешек. Господи, чего только не довелось пережить бедной Фемиде со времен Древней Греции! Даже я на своем адвокатском веку уже успел воочию повидать статуй богини с открытыми глазами, с перекошенными весами, с обнаженной грудью, напоминающей не о правосудии, а о сцене из эротического фильма. Такое впечатление, что все пошлости людского воображения обязательно воплощаются в жизнь через статуи и изображения Фемиды. В адвокатских кругах верхом дурновкусия стало ставить фигурку Фемиды на рабочий стол или делать визитку с ее изображением.

Сочувственно посмотрев на бронзовую статую страдалицы, я поднялся на второй этаж. Актовый зал был заполнен людьми, беспорядочно сновавшими в поиске свободного стула и громко переговаривавшимися между собой. Атмосфера напоминала биржевую суету в самый час пик торгов. Посредине сцены стоял одинокий микрофон, готовый в любую минуту приступить к работе. Справа в глубине сцены полукругом стояли стулья, на которых расположились ректор Романов со свитой, состоящей из преподавателей института. Всего было человек десять.

Из адвокатов присутствовал только Марк Гильштейн, очень уважаемый в столице адвокат, никогда не расстающийся со своей тростью, ставшей для него с незапамятных времен вечной спутницей. Сколько помню Марка, он никогда с ней не расставался, благодаря чему его всегда и везде узнавали. Не знаю, была ли у него когда-нибудь и есть ли необходимость сейчас пользоваться тростью по состоянию здоровья; в любом случае, без нее адвокат Гильштейн уже никем не воспринимается. Прав был старик Чаплин, советовавший выделять три составляющие внешности, чтобы быть узнаваемым. Сомневаюсь, что Марк последовал советам Чаплина, но среди десяти тысяч столичных адвокатов он не затерялся, в том числе и за счет трости.

Поздоровавшись с Александром Николаевичем и остальными, я сел на свободный, оставленный специально для меня стул, соседствовавший со стулом Гильштейна. Теперь боекомплект был полным, самое время начинать. Я представил, как сейчас начнет играть веселая музыка. По команде Романова мы все встанем со стульев и начнем ходить вокруг, пока музыка не стихнет. И в тот момент, когда музыка перестанет играть, начнем, как дети, драться за стулья, валяться по полу и рвать друг на друге одежду. Интересно, кому не достанется стула? В сущности, вся московская жизнь напоминает эту детскую игру. Каждый пытается усесться на персональный стул и больше оттуда не слезать.

Александр Николаевич направился к микрофону и начал говорить. Голоса в зале затихли, и все стали слушать Романова. Он стал рассказывать о том, что Первый московский институт адвокатуры – уникальное учебное заведение, первое и единственное в России, ориентированное на подготовку не только высококлассных юристов, но и профессиональных адвокатов. Романов стал говорить, что в институте студентов ждет интересная жизнь, полная ярких впечатлений от занятий, максимально приближенных к реальным судебным процессам. Он подробно рассказал обо всех факультетах института, об успехах выпускников, устроившихся на хорошую работу. Поведал о преподавателях, которые помогут студентам стать профессионалами своего дела. Не забыл упомянуть и о том, что прием документов продлится до конца сентября, и у тех, кто еще не успел поступить, есть замечательный шанс сделать это. Напоследок Александр Николаевич рассказал о демократичной стоимости обучения и о гибкой системе оплаты, с рассрочками на семестры.

После Романова слово предоставили Гильштейну, старожилу адвокатуры, доктору юридических наук, профессору и человеку, стоявшему у истоков основания института. Марк стал говорить о том же, что и Романов, только другими словами. Он объяснил присутствующим гостям, что обучение в институте дает хорошее преимущество перед другими вузами, поскольку уже в процессе обучения многие студенты смогут работать помощниками адвоката. А к окончанию института им останется только сдать экзамен в адвокатскую палату. При этом, обучаясь и работая по специальности, студенты наберутся необходимого опыта. Им не придется учиться на своих ошибках, поскольку они будут под крылом опытных адвокатов и всегда смогут посоветоваться. Кроме того, желающие смогут присутствовать, а возможно и участвовать в настоящих судебных процессах, сильно отличающихся от телевизионных и книжных.

После Гильштейна пришла моя очередь выступать.

Я не очень представлял, что можно сказать, чтобы не повторить слова уже выступавших. Говорить об уникальности «нашего» института не хотелось, поэтому я решил действовать от обратного. Чтобы привлечь внимание посетителей, я решил предупредить их о некоторых опасностях профессии, естественно, преподнеся их как достоинства. Что-то наподобие составления резюме, когда в качестве отрицательных черт люди указывают: «повышенное чувство ответственности», «слишком высокая работоспособность», «чрезмерное внимание к мелочам».

– Дорогие коллеги! – начал я. – Коллегами я называю всех тех, кто уже зачислен в институт, и тех, кто только собирается поступать. Если вы выбрали юриспруденцию своей специальностью, значит, мы с вами коллеги, единомышленники и друзья. Так вот, уважаемые коллеги, позвольте, я не буду повторяться и расскажу об обратной стороне медали, называемой адвокатурой.

Хочу вас сразу предупредить: на пути начинающего юриста и адвоката встретится множество искушений, которые будет очень непросто преодолеть. Одним из искушений является то, что, обучаясь на адвоката, на определенном этапе вы почувствуете себя богом. Хочу предостеречь вас от этого, чтобы вы, как уже было сказано, не повторяли ошибок других. Когда вы поймете, насколько важно то, чем занимается адвокат, неизбежно задумаетесь над тем, как много от него зависит. Зачастую от него зависят судьбы тех, кто к нему обратился за помощью. Избавив своего первого клиента от тюрьмы, вы почувствуете такой кайф, который не сможет сравниться ни с чем. Вы воспарите над миром, над собой. Но помните, вас очень быстро вернут на землю и дадут понять, что от вас не зависит абсолютно ничего. Хотелось бы, чтобы вы были к этому готовы. Готовы к ужасающей несправедливости, мерзости и неблагодарности юридического мира.

Еще одно искушение, с которым вы неизбежно столкнетесь, это успех, слава и богатство. Ни для кого не секрет, что многие адвокаты неплохо зарабатывают и являются известными людьми. Но поверьте, сумма гонорара – для адвоката не главное. Главное, это постоянное самосовершенствование, несмотря на успехи и гонорары. Адвокаты, достаточно быстро сколотившие неплохие состояния, считают, что учиться больше не надо. Они думают, что уже всё знают и ничего нового им не встретится. Они ошибаются, и ошибаются сильно. За подобные ошибки потом приходится очень тяжело расплачиваться.

Каждое новое дело, каждый новый клиент – это неизведанная страна на людском глобусе. И чтобы чувствовать себя комфортно в этой стране, желательно хотя бы изучить путеводитель. Поймите, законодательство меняется с такой скоростью, что невозможно, один раз поняв принцип, всегда быть на коне. Юриспруденция, как и вселенная, бесконечна. И в ней надо бесконечно обновлять свои знания, иначе ваша адвокатская звезда очень быстро погаснет на огромном правовом небосклоне. Наша задача как преподавателей – не дать вам зазнаться раньше времени. Я уверен, что каждого из вас ждет огромный успех, но важно не только добиться успеха, но и сохранить его в течение жизни. Чем смогу, постараюсь в этом помочь. Если вы уверены, что сможете справиться со всеми опасностями профессии, тогда вам сюда, к нам в институт. На самом деле, на адвоката, на защитника и на юриста возложена действительно великая миссия. Так что милости просим. Желаю успехов! О других искушениях, которые будут поджидать на пути, и еще о многих интересных вещах, расскажу на лекциях. Спасибо за внимание.

Зал взорвался аплодисментами. Многие даже повставали с мест, не переставая хлопать. Кто-то крикнул «браво», как будто перед ним выступил артист с концертной программой. Хорошо, что еще не кричат «бис», а то пришлось бы попросить у завхоза гитару и залабать пару песен.

Поблагодарив присутствующих за внимание, я вернулся на место. Шум в зале не смолкал, настроение у гостей было праздничное, близкое к эйфории. Александр Николаевич, почувствовав нарастающее ликование, решил немного остудить пыл абитуриентов и выставил на амбразуру заведующего кафедрой международного права, толстяка и редкостного зануду Марлена Ивановича Воронина. Воронин успешно подхватил эстафету выступлений и стал загробным голосом вещать про выход института на международный уровень.

Воспользовавшись небольшой передышкой, Александр Николаевич подсел ко мне и горячо поблагодарил за выступление. Он восхищенно сообщил мне, что сравнение юриспруденции со вселенной было гениальным. Я рассмеялся, сказав, что экспромт всегда лучше заранее подготовленный речи, а подготовленный экспромт еще лучше.

Не желая дожидаться конца мероприятия, грозившего перерасти в веселый пьяный банкет, откланявшись, я незаметно удалился. Если бы дело Говорова продвинулось хоть на шаг оттого, чем я здесь занимался, я бы непременно остался. Но, увы, кроме загруженной книгами машины, порадовать себя было нечем.

На следующий день я принялся за работу. Засел дома, закрылся в комнате, отключил все телефоны и, подобно студенту – «ботанику», на неделю погрузился в изучение вопроса. Отвлекался только на прием пищи и сон – в общем, принял обет воздержания от мирской суеты. Я тщательно работал с каждой книгой, выписывая все, что могло бы пригодиться. К концу недели выписки уже составляли толстенную тетрадь, в которой было много интересного, но не было главного – ответа на вопрос, почему Говоров должен быть оправдан и освобожден от наказания? Я нашел многое, что могло бы оправдать те или иные неблаговидные поступки, но оправдания безверию не находил нигде. Почему-то как в американских фильмах не получалось. Там адвокаты за ночь изучают материал, который физически невозможно изучить за месяц, и на очередном глотке кофе делают проникновенные глаза, давая зрителю понять, что необходимое решение найдено.

Я же решения не находил. Его поиск усложнялся тем, что предмет изучения был непривычен и непрост в понимании. Мне было достаточно сложно полностью сосредоточиться на чтении Писания, поскольку язык и ритм повествования постоянно заставляли отвлекаться от того, что я читал. Приходилось неоднократно возвращаться назад и читать заново. Помимо всего прочего, меня раздражали противоречащие друг другу комментарии и толкования, составленные различными людьми. Когда читаешь официальные комментарии к Уголовному кодексу, то все они, за редким исключением, напоминают братьев-близнецов. Здесь же каждый новый комментарий говорил о том, что предыдущий является ересью.

Довольно быстро я понял, что это связано с тем, кто комментирует. И остановился на толкованиях, не страдающих отсутствием единообразия, официально поддерживаемых церковью и выпущенных в свет по благословению Святейшего Патриарха Московского и всея Руси. В указанных изданиях отстаивались учения, не противоречащие догматам и не искажающие церковное понимание спасения. Для себя я открыл, что помимо Священного Писания важную роль в православии играет Священное Предание, под которым понимается способ передачи Откровения от одного человека другому. Поэтому существует список богодухновенных книг, называемый каноном Священного Писания и признаваемый Церковью. Таким образом, чтение только канонических книг и официальных комментариев к ним, признанных Церковью, позволяет избежать многих недопустимых толкований Библии.

Я даже пожалел, что потратил уйму времени на чтение размышлений сомнительных ученых относительно внутренних противоречий писания, несоответствий четырех Евангелий друг другу и того, что дошедший до нас из древности современный перевод Библии сохранил малую долю первоисточника.

Понятно, что темы кандидатских и докторских диссертаций постепенно становятся дефицитом, поэтому приходится хитрить и высасывать их из пальца. А лучше не из пальца, а из Библии, где, в принципе, каждая строчка может быть предметом исследования диссертации со стороны очередного бездаря. А если у бездаря еще и папа обитает на Рублевке, то книга обязательно выйдет в свет многотысячным тиражом. Церковь на это повлиять не сможет.

Отчасти вольное толкование Библии связано еще и с тем, что христианство как мировая религия помимо православия имеет и другие направления, такие как католичество и протестантство, рассматриваемые православной Церковью как инославия. Что интересно, в отдельных направлениях протестантства допускается толкование Библии не только священнослужителями, но всеми, кто ее читает. Вроде того что каждый читает собственную Библию. Этого мне хотелось всячески избежать, так как для построения правильной линии защиты хаос недопустим. Я четко решил читать только те книги, которые входят в Канон.

Однако, изучая Священное Писание, я не мог выделить главного, того основного, чем придется апеллировать в процессе. Мне казалось важным все, каждая строчка, каждая притча, хоть иди на суд, клади перед судьей Библию и говори: «Ваша честь, читайте, здесь важно все, а мне добавить нечего». Но добавлять что-то придется, только вот что? Как можно в Библии отделить зерна от плевел, если здесь нет плевел. После пары дней подобных размышлений я понял, что без помощи здесь не обойтись. Поэтому принял непростое для себя решение поехать. Куда? Конечно, к Платону.

 

К Платону. В Суздаль

Выслушав мои немногочисленные соображения по делу Говорова, Машка обеими руками поддержала решение ехать в Суздаль, сказав, что нам с Платоном давно пора поговорить. Несмотря на приглашение, она поехать отказалась, объяснив отказ тем, что не хочет вмешиваться в наши отношения. Кроме того, у нее в Москве множество дел.

Я созвонился с Платоном, который очень обрадовался и сказал, что давно меня ждет и с удовольствием примет. Стеснять Платона не хотелось, я не знал, как долго задержусь в Суздале, поэтому попросил его договориться о жилье. Платон пообещал, что я буду размещен в одном из лучших подворий Суздаля и смогу там остаться на любое время.

Любой самый захудалый частный домик в Суздале непременно называется подворьем какого-нибудь купца – подворье купца Калинина, подворье купца Калашникова, и все в таком духе. Понятно, что предоставление домов для временного жилья гостей является одной из основных статей дохода местных жителей, у которых нет другого заработка. Чтобы привлечь гостей поизысканней и взять с них побольше денег, приходится придумывать красивые исторические названия для своих жилищ. В действительности они не имеют ничего общего ни с историей, ни с именем купца, в честь которого названы. Но я не обращал на это особого внимания, считая все эти выдумки довольно милыми. Любое так называемое подворье не могло сравниться ни с одним самым шикарным номером в самой фешенебельной гостинице. Попадая в один из деревянных домиков Суздаля, я мгновенно проникался атмосферой тепла и доброты тамошних хозяев, готовых за уплаченные деньги ежечасно жарить шашлык из парного мяса, печь блины, растапливать баньку. Такого нельзя найти ни в одной гостинице, в которой вместо уюта предлагается лишь три вида туалетной бумаги.

Собирая мне вещи в дорогу, Машка взяла папку с делом Говорова и положила на подзеркальник возле входной двери, чтобы я не оставил ее дома. Она спросила, почему на ней вместо фамилии обвиняемого написано «Дело № 888».

Дело Говорова я действительно обозвал «делом № 888», из-за того, что с ним было связано очень много восьмерок. Во-первых, Говоров обратился ко мне восьмого августа две тысячи восьмого года, во-вторых, в адресе суда, откуда пришла повестка, номер дома значился как «888». Ну и в-третьих, в многочисленных комментариях к Библии я вычитал, что в древности исчисление имени основывалось на том, что буквы алфавитов имели цифровое значение. Каждое имя можно было арифметически подсчитать путем сложения цифрового значения букв. Так вот, имя Иисус, написанное по-гречески, равнялось числу «888».

Перед отъездом я созвонился с Катюшей и предупредил ее, что уезжаю в служебную командировку. Ей предстояло в одиночку оборонять офис от звонков клиентов, что было для нее привычным делом. В соответствии с придуманной для клиентов легендой, я, на абсолютно законных основаниях, нахожусь в ежегодном долгосрочном отпуске с выездом за пределы России. Люди в нашей стране прекрасно понимают, что через железную формулировку «ежегодный отпуск» пробиться невозможно ни к одному государственному чиновнику, а к частному адвокату уж тем более.

Чтобы избежать вечной пробки на Шоссе энтузиастов, я выехал ранним утром, чему несказанно обрадовался мой автомобиль, любивший продемонстрировать ходовые качества на трассе. Мне нравится путешествовать на машине, открывать для себя новые города. Любая поездка дальше ста километров от Московской кольцевой автодороги – действительно маленькое путешествие.

Пока мой верный джип мчал меня в Суздаль, я снова думал о том, как выделить из Писания то главное, необходимое для защиты. Как оправдать безверие Говорова, опираясь на текст Библии.

Парадокс. Получается, моя задача – доказать веру через неверие. Тяжелый случай. Но, размышляя о вычленении главного из важного, я все-таки смог немного сократить область поиска. Я твердо решил использовать при защите Говорова только книги Нового Завета, не ссылаясь на Ветхий, тем самым значительно облегчив свою работу. Слово «ветхий» вообще не укладывается в моей голове применительно к защите. Позиция защиты всегда должна быть сильной и новой, но уж никак не ветхой.

Проведя аналогию с юриспруденцией, где вновь принятый закон отменяет действие старого, я посчитал, что с появлением Нового Завета Ветхий автоматически утратил свою силу. По крайней мере, думая так, было удобнее сконцентрироваться на поиске доказательств невиновности Говорова. Можно было полностью погрузиться в изучение Евангелия и других книг Нового Завета.

Было слишком мало времени, чтобы изучать весь материал с той степенью внимательности, с какой я привык отрабатывать тот или иной вопрос. Поэтому всю свою усидчивость и пытливость я приложил к Новому Завету.

Но одна книга Ветхого завета меня поразила настолько, что не упомянуть о ней я не могу. Как ни странно, это не книга Моисея, не пророчества Иеремии, Исайи и Даниила, и даже не книга премудростей Соломона. Это скромная книга о праведнике Иове, в которой я увидел всю жизненную историю Говорова и отчасти свою. Книга Иова повествует о том, что в далекие времена, еще до пророка Моисея, жил некто Иов, имевший сказочное богатство. Помимо богатства у Иова была прекрасная семья и много детей. Он был очень счастливым человеком, не возгордившимся своим богатством, а наоборот, проповедовавшим доброту и сострадание к бедным. И вот Дьявол решил испытать его, а Господь не стал ему препятствовать в этом, дабы показать людям великое терпение Иова. В течение очень короткого времени Иов лишился всего, что имел, – семьи, богатства, здоровья. Но он терпеливо принял свалившиеся на него несчастья, говоря: «Наг я вышел из чрева матери моей, наг и возвращусь. Господь дал, Господь взял; …неужели доброе мы будем принимать от Бога, а злого не будем принимать». Спустя некоторое время Бог вернул Иову то, что дьявол забрал у него. Иов выздоровел, снова разбогател и обзавелся новой семьей. Умер он в возрасте ста сорока лет.

Эта история очень тронула меня, наглядно показав слабость моей веры, боязнь жизненных трудностей и бездуховность. Захотелось вернуться к Богу, покаяться перед ним и попросить прощения. Ведь мне, так же как Иову, было возвращено все: любовь красивой доброй жены, рождение здорового ребенка, трезвый рассудок. Интересно, что по этому поводу думает Говоров? Как он относится к этой притче? Он не поражен проказой и даже не лишен своего огромного состояния. Надо будет спросить его об этом.

Не считая этой истории, я полностью сосредоточился на Новом Завете, решив более узконаправленно, но и более качественно подготовиться к защите. В любой профессии и в любой специальности ценятся специалисты узкого профиля, а не те, кто нахватался верхов. В этом состоит классическое отличие отечественного образования от зарубежного. Выпускник российского вуза имеет отличную профессиональную базу знаний, но зачастую абсолютно ничего не понимает в отдельной взятой области своей же специальности. Выпускник же зарубежного института хорошо разбирается в узкой области одной специальности, которой впоследствии посвящает жизнь, но совершенно «не шарит» в других областях данной отрасли.

Сложно сказать, что лучше. С одной стороны, имея хорошую образовательную базу, при необходимости всегда можно изучить тот или иной отдельно взятый вопрос. С другой стороны, изначально посвятив себя изучению конкретной области знания, можно выиграть время у других в изучении вопроса. Оба подхода к образовательному процессу связаны с менталитетом.

Русский человек может закончить три института и проработать еще десять лет по другой специальности, пока поймет, что это совсем не то, чего он хотел, и перестанет этим заниматься. Вечный поиск себя. Вернее, лучшей зарплаты. Не все российские граждане по окончании института способны осознать, что, посвятив себя науке, рискуешь остаться нищим к старости. А чтобы не остаться – надо забыть о полученном образовании, красном дипломе и начать торговать каким-нибудь дерьмом. По крайней мере, можно будет не думать о пропитании на каждый день, купить жене шубу, а ребенку игрушки.

Западная модель меня привлекает больше. Конечно, изучая всю жизнь одну проблему, тупеешь в остальном и становишься невероятным занудой, но зато в этой проблеме ты царь и бог, чем вызываешь уважение окружающих. Русский же человек разбирается во всем, от уклонения от уплаты налогов и до совершенного знания блатного жаргона зеков. Этакий веселый разносторонний рубаха-парень, в сущности ничего из себя не представляющий. И когда такой рубаха-парень садится писать законы, то заканчивается это тем, что клиент начинает учить адвоката, как тому работать. Мол, он и так все знает, видел по телевизору, а к адвокату пришел на всякий случай. Хорошо еще, что на столе под ножом хирурга больные не советуют, что тому делать. Хотя, уверен, попадаются и такие.

От размышлений меня отвлек скромный указатель «Суздаль», свидетельствовавший о том, что я успешно добрался до пункта назначения. Полуденное августовское солнце светило в лобовое окно автомобиля. С Платоном я договорился встретиться возле Спасо-Ефимьева монастыря, решив в очередной раз не отказывать себе в удовольствии полюбоваться его красотой и великолепием. Внешний облик монастыря потрясает. Правда, зимой он выигрывает больше, так как не скрывается за листьями деревьев и удивительно гармонирует с белым искрящимся снегом. Игра контрастов в зимнее время более отчетливо будоражит сознание. Но и летом здесь есть на что посмотреть. Потрясающий крепостной вал, возведенный по периметру вокруг монастыря, своей мощью напоминает Великую Китайскую стену. С непреодолимой силой меня тянет к этому монастырю, к потрясающей колокольне с семнадцатью колоколами, к древним иконам, к волшебному хоровому пению монахов. Монастырь в настоящее время не действует, это музей, но оттуда постоянно доносился перезвон колоколов, как будто напоминая, что жизнь в нем еще теплится. Для меня, адвоката, очень символично, что когда-то на территории монастыря располагалась тюрьма, и по сей день там сохранились камеры.

Единственным минусом, мешающим насладиться созерцанием монастыря, было огромное количество туристических групп, ежедневно его посещающих. В подавляющем большинстве группы состояли из школьников, которых старушка-учительница вывезла приобщиться к культурному наследию. Только вот школьники, ученики девятых-десятых классов, не горели желанием проникнуться духовностью древнего монастыря. Выпив в автобусе по дороге на экскурсию, они больше были настроены покуражиться перед одноклассниками, а лучше одноклассницами. Главный хулиган какой-нибудь школы, основательно подпивший, начинал шататься и материться внутри монастыря, а учительница – «божий одуванчик», побагровевшая от стыда, пыталась его успокоить. И когда уже казалось, что ее попытки абсолютно бесполезны и необходимо принимать более радикальные меры, монахи начинали хоровое пение. В этот момент хулиган мгновенно замолкал и открывал рот, цепенея от услышанного. Даже вечно дебильное выражение лица немного менялось. Забавно наблюдать такие мгновенные перемены в человеке.

Пение монахов здесь какое-то чудодейственное и волшебное, вызывающее дрожь у любого, кто его слушает. Продолжается оно обычно недолго, не более десяти минут.

Подъехав к монастырю, я увидел Платона, дожидавшегося меня недалеко от главного входа. Мы тепло поприветствовали друг друга, обнявшись, как старые друзья. Не задавая лишних вопросов, Платон объяснил, где находится мое временное пристанище. Оказалось, что, как истинное подворье, оно расположено недалеко от монастыря, где служит Платон. Туда мы и поехали. Платон пообещал, что зайдет вечером, а я могу пока спокойно разместиться и отдохнуть с дороги. Я не возражал – отдохнуть не помешало бы.

Выйдя из машины, Платон невзначай спросил, не желаю ли я зайти в храм, многозначительно на меня посмотрев. Я отрицательно покачал головой, сказав, что пока не желаю, мол, действительно устал с дороги и хочу отдохнуть. На этом мы расстались. Я подумал, что будет непросто найти прежнее взаимопонимание, особенно когда Платон узнает, что приехал я не из-за своих проблем, а из-за проблем постороннего человека.

Хозяева подворья приняли меня радушно, быстро показав все необходимое в доме. Пообедав отменными шашлыками и блинами с черничным вареньем, запив все это ледяным освежающим квасом, я решил немного поспать перед предстоящим разговором.

Когда я проснулся, было уже около шести вечера. Спал я как убитый, и впервые за много лет мне ничего не снилось. С раннего детства я привык, что мне постоянно снятся сны. Может, потому что некрепко сплю, а может, из-за богатого воображения.

Я вышел на улицу, где меня встретили теплый вечер и легкий запах дыма, доносившийся, по-видимому, от соседей. Я осмотрелся. Мое временное жилище представляло собой двухэтажный бревенчатый домик с мансардой на втором этаже, куда можно было подняться по красивой резной лестнице через улицу, что я и поспешил сделать. Облокотившись на мощные деревянные перила, я увидел классический деревенский пейзаж. Повсюду виднелись небольшие домики с тонкими струйками дыма, выползающими из печных труб. Наверно, на Руси осталось не так много городов, где сохранились деревянные домики с печами, в которых готовят еду, не прибегая к помощи газа. Я словно оказался в прошлом, куда цивилизация еще не успела дойти. Это радовало.

Пройдет не так много времени, и уродливые многоэтажные монстры-новостройки сожрут эту первобытную красоту. Но пока она есть, надо ею наслаждаться. Наслаждаться видом на плохенький, местами прогнивший деревянный заборчик, окаймляющий мою сегодняшнюю «усадьбу». Наслаждаться калиткой, которая закрывается в лучшем случае на крючок, а то и не закрывается вообще. Наслаждаться лаем собак, который идет как по цепной реакции, начинаясь от маленькой шавки на одном конце города, и заканчиваясь овчаркой на другом конце. Подобный многоголосый лай сродни колокольному перезвону, где каждый колокол звучит отдельно, а вместе они образуют единый слаженный звон.

Я закурил. Пришла мысль, что неплохо бы было купить в Суздале небольшой участочек земли с домиком, чтобы наслаждаться собственным уютом и быть хозяином, а не гостем. В перспективе посудиться с властями за землю, попытавшись помешать интервенции новостроек в этот божий уголок. Докурив, я заметил, как бесшумно открылась калитка и возник Платон. Спутать его с кем-то другим невозможно. Могучее телосложение, медвежья походка и густая черная борода делали Платона типичным представителем православного духовенства.

«Ну что ж, пора, – подумал я. – Настал долгожданный момент истины».

Мы расположились на первом этаже у большого дубового стола, на котором гордо пыжился самовар. Я налил заваренного хозяевами чаю с мятой.

– Очень рад тебя видеть, – по-доброму начал Платон. – Рассказывай, как ты, как Маша, как Вовка?

– Да все хорошо, Платон, работаем. Я по-прежнему адвокатом. Машка же в должности заботливой жены и хорошей матери. Вовка растет, начинает говорить, пока только первыми слогами от слов, но звучит очень мило.

– Представляю, – улыбнулся Платон, – Ребенок в семье адвоката, наверное, с рождения изъясняется юридическими терминами.

– Это точно, – согласился я.

Обмен любезностями давался нелегко, напряженность по-прежнему чувствовалась. Поэтому я решил сразу перейти к делу.

– Платон, ты для меня очень дорогой человек, поэтому не хочу ходить вокруг да около. Я приехал не из-за себя, а из-за другого человека, которому нужна помощь.

– Виталий, а кто поможет тебе? Ты тоже близкий мне человек, и меня интересует, что творится в твоей душе и как складываются отношения с Богом? – невозмутимо спросил Платон.

– Пока никак, – мрачно ответил я.

– То есть тебе не удалось восстановить веру, ты сомневаешься в себе, сомневаешься в Боге и тебе тяжело говорить об этом?

– Пожалуй, что так. Я действительно выбрал выжидательную позицию, сейчас мне проще обойти эту тему, не думать о Боге и не говорить об этом. По крайней мере, пока. Может, потом, когда пройдет время и я смогу до конца в себе разобраться.

– Никакого времени и никакой жизни не хватит, чтобы до конца в себе разобраться. Не стоит ждать, пока все само разрешится. Не надо бояться говорить о Боге и думать о Нем. Сомнения – это неплохо. Сомневаешься, значит веруешь. Кто не сомневается, тот глупец. То, что ты сомневаешься, уже большой шаг в преодолении безверия, во всяком случае, незнание не есть отрицание. Но необходимо пойти дальше.

– Только как? – перебил я Платона.

– Просто. Через покаяние. Исповедуйся – и станет легче. Ты снова обретешь веру. Бог всепрощающ. На свете нет греха, который бы превосходил Его милосердие. Тем более такого греха нет в тебе.

– Не уверен, – я покачал головой.

– А тебе и не надо быть уверенным, не бери на себя функции Бога. Только Бог может быть в чем-то уверен, и только он знает, как судить человека. Положись на Него. Бог пришел в мир, чтобы спасти грешников, а не праведников. Так что не стоит отчаиваться.

– Да я и не отчаиваюсь, – начал оправдываться я. – Просто к покаянию и исповеди пока не готов. Исповедь должна быть честной и от души, иначе это превратится в глупый фарс.

– Это верно, – грустно ответил Платон.

– Платон, та проблема, с которой я приехал, очень важна для меня. Ее решение поможет покаяться. История этого человека очень похожа на мою собственную и мне надо разобраться в ней, а заодно и помочь себе.

– Ну что ж, тогда я весь во внимании, – Платон погладил бороду и подлил нам горячего чаю.

– Платон, – начал я, сделав большой глоток чаю. – Ко мне обратился один человек, утративший веру в Бога из-за трагических обстоятельств. На мой взгляд, это хороший человек. Не знаю, насколько могу об этом судить, но скажу лишь, что этот человек посвятил жизнь помощи людям. Уже довольно долго он занимается благотворительностью, перечисляя приличные суммы денег больницам, приютам, детским домам. Основным направлением его благотворительной деятельности является инвестирование строительства и восстановления церквей, монастырей и храмов. Он – директор крупного благотворительного фонда, славящегося безупречной репутацией. Благодаря деятельности фонда за последние несколько десятилетий восстановлены десятки православных храмов. Сам он глубоко верующий, православный христианин, выросший в семье священнослужителя, знающий с детских лет строки Писания и почитающий его. Но он не пошел по стопам отца, а занялся не менее важным делом – восстановлением духовности России. У него была замечательная семья: любимая жена и две маленькие дочери, которых он любил больше жизни. И вот однажды его жена и дочки попадают в автокатастрофу. Погибают все. После этого он престает верить в Бога, перестает жить и радоваться жизни. И хотя он не покончил жизнь самоубийством, но был близок к этому. Близок он к этому и сейчас, по его словам жизнь бессмысленна. Человек не справился. Не справился с испытанием, не смог понять, за что ему это и почему Бог отвернулся от него. Подобные вопросы он задает себе каждый день. Повторяю, он прекрасно знает и понимает Библию, но смириться не может. Не так-то просто смириться, даже зная библейские истины, если не понимаешь логики и здравого смысла.

В выражении лица Платона я снова заметил грусть, но поспешил продолжить.

– Этот человек обратился ко мне за помощью. Понимаю, что звучит довольно странно, но он действительно попросил помочь ему.

– Виталий, извини, – не выдержав, оборвал Платон. – Не понимаю, в качестве кого ты должен оказать ему помощь? Из того, что ты рассказал, следует, что ему нужен духовник, духовный наставник. Ведь его проблема мало связана с правом и юриспруденцией.

– Это так, – ответил я. – Тем не менее, он обратился ко мне. Обратился не как к духовнику, а как к адвокату. Попробую объяснить. Этот человек очень богат и, наверное, имеет право на свои причуды после того, что случилось в его жизни. С момента трагедии прошло уже больше пяти лет. Не считая этих последних лет, он прожил длинную яркую жизнь, полную добрых дел и общения со священнослужителями. В настоящее время он не хочет обращаться к Церкви, не веря ей. Поэтому пришел к адвокату, то есть ко мне. Та помощь, которую он просит оказать, его единственная надежда.

– И в чем заключается эта помощь? – спросил Платон.

– Как раз об этом я и хотел поговорить, – продолжил я. – Мне непросто объяснить. Ну, в общем, он считает, что своими поступками на земле заслужил спасение после смерти. Хочет быть прощен Богом в день Суда. Иными словами грезит о рае, не желая попасть в ад. Но, как я говорил, он потерял веру и не хочет возвращаться к Церкви. Прозвучит дико, но моя задача заключается в том, чтобы обосновать ему его право на спасение, опираясь на Библию. Проще говоря, он требует, чтобы я составил что-то наподобие правового заключения на основе Библии, с цитатами из тех мест, которые говорят о том, что без веры все же можно заслужить вечную жизнь. Я согласился помочь. Пусть это глупо и мало связано с адвокатурой, но отказать я не смог. Он в отчаянии. И в принципе работа с текстом, пусть и не с законом, является неотъемлемой частью моей профессии. Таким образом, абсолютно не претендуя на роль духовника, я решил попробовать помочь ему как адвокат.

Платон недоверчиво и удивленно посмотрел на меня. Я продолжил:

– Платон, мы давно знаем друг друга. Я честен с тобой. Речь в данном случае идет действительно не обо мне, если ты об этом подумал. Историю этого человека я не выдумал, она вполне конкретна и, как видишь, очень похожа на события моей жизни. В связи с этим мне вдвойне интересней заняться данной проблемой, чтобы лучше понять Библию и попытаться вернуть себя к Богу.

– Я верю тебе, – промолвил Платон. – Только не понимаю, зачем этому человеку нужна помощь, если он не верует. Зачем ему быть спасенным, это же абсурд? И почему он обратился к тебе, если сам прекрасно знает Писание?

– Все эти вопросы я уже задавал ему. Парадокс заключается в том, что он не верит Богу, но верит в то, что тот объективно существует. Он считает, что существует какой-то высший абсолютный разум, руководящий жизнью людей на земле. Возможно, по его словам, это и есть Бог. Тогда этот Бог может и должен простить его. Ко мне же он обратился потому, что запутался в себе и хочет свежего взгляда на Библию, причем взгляда адвокатского, а не церковного. Человек верит, что я смогу доказать его невиновность пред Богом, ссылаясь на Библию. Доказать, что он не заслужил ада. Он, кстати, признаёт свою вину, если это можно так назвать. Признает, что отвернулся от Бога, но считает, что имеет на это полное право.

– А чего ты хочешь от меня? – как-то официально спросил Платон.

– Мне нужна твоя помощь в выделении главного из Священного Писания. Вернее, в выделении того, что может помочь этому человеку. Последние две недели я день и ночь изучал Библию, открыл для себя много нового, но не смог главного. Не смог выделить из Библии то, что необходимо для помощи ему. Мне кажется важным все, а я должен что-то выделить. Для этого и приехал к тебе – чтобы посоветоваться, как можно здесь помочь и на что обратить внимание. Я не прошу делать мою работу, но прошу подсказать, дать намек, а дальше сам постараюсь справиться.

Платон задумался. Минут пять он сидел со спокойным невозмутимым лицом.

– Виталий, – начал Платон после паузы, – сомневаюсь, что смогу помочь тебе и ему. Повторяю, единственная формула, позволяющая быть прощенным, это покаяние. Только через искреннюю исповедь можно заслужить спасение. Насколько я понимаю, этот человек не хочет покаяться, иначе бы давно сделал это. Я могу посоветовать направить его к священнику на исповедь. По-другому помочь нельзя. Если честно, при всем уважении, считаю, что ты зря согласился помочь. Такая помощь – это ересь, ведущая не к спасению, а в пропасть. Изучение текста Библии здесь не поможет, ибо без веры угодить Богу невозможно. Это слова Иоанна Богослова. И еще… То, что я сейчас скажу, возможно, нехорошо, но я сильно сомневаюсь, что этот человек прожил праведную жизнь, занимаясь исключительно светлыми делами. Благотворительность – это замечательно, но мне сложно понять, как все эти деятели зарабатывают миллионы и почему гордятся больше своим состоянием, нежели тем, что помогают людям. Помогать надо от души. Гораздо важнее отдать последнюю рубаху нуждающемуся нищему, чем один из ста миллионов какому-нибудь храму. Читая Библию, думаю, ты заметил, как в ней осуждается тяга к богатству, сребролюбие. Бог осуждает это. Излишняя забота о завтрашнем дне ведет к утрате веры, гордыне. У Матфея сказано, что для каждого дня довольно своей заботы. Сколачивая огромные состояния, люди слишком обеспокоены завтрашним днем и тешат гордыню, думая, что от них что-то зависит. Когда же завтрашний день приносит им не то, чего они ожидали, они негодуют, обвиняя Бога в неблагодарности. Это не вера, это эгоизм. Наверное поэтому Евангелие содержит известную истину о том, что верблюд ранее пролезет в игольное ушко, нежели богатый человек попадет в рай. Не зная человека, плохо так думать о нем, но мы сейчас общаемся как друзья, поэтому я могу себе позволить некоторые высказывания. Единственное, чем могу помочь – принять этого человека на исповеди, что, кстати, и тебе советую. Говоришь, он не доверяет Церкви и священнослужителям. Но если он знает Писание, то должен понимать, что прощает Иисус Христос, а не священник. Священник является лишь свидетелем перед Богом, что раскаяние искренне.

– Я понял тебя, – расстроено ответил я. Слова Платона звучали, как всегда, убедительно. – Извини, что обратился к тебе с этой проблемой. Возможно, ты и прав. Все, о чем ты говоришь, правильно, я понимаю это. Но обвинять всегда проще, чем защищать. Просто я подумал, что смогу найти выход для этого человека. И этот выход не обязательно должен быть в исповеди. Неужели только через покаяние можно найти себя? Я думал, есть и какие-то другие пути. Почему помириться с Богом можно только через Церковь и никак иначе? Ведь, насколько я знаю, даже духовником может быть не обязательно священник. Я не претендую на его роль, но претендую на роль хорошего адвоката, и знаю, что даже законченный убийца имеет право на защиту. И оно не обусловлено обязательным признанием вины и полным раскаянием. В конечном счете, все решает суд. Платон снова задумался.

– А чем он занимается сейчас, помимо того что печалится и унывает? – неожиданно спросил Платон.

– Он продолжает руководить деятельностью фонда, развивая его. Филиалы фонда есть уже во многих странах.

– Понятно, – задумчиво произнес Платон. – Ты сказал, что он из семьи священнослужителя. А что с его родителями?

– Да, совсем забыл, – ответил я. – Его мать умерла, рожая его.

Я рассказал Платону об отношениях Говорова с отцом. Платон внимательно меня выслушал и, вздохнув, сказал:

– С этого надо было начинать. Мне надо время, чтобы подумать над тем, что ты рассказал. Не обещаю помочь, но обещаю подумать. Ты же еще не уезжаешь?

– Конечно нет, – обрадовался я. – Я буду здесь столько, сколько нужно.

– Тогда до завтра, – Платон встал со стула и направился к выходу. – Подумай насчет исповеди.

Как только дверь закрылась, я облегченно вздохнул. Все-таки мне удалось донести до Платона суть проблемы, с которой приехал. Я немного изменил свою роль в деле с Говоровым, поскольку не хотел рассказывать Платону о существовании негласных церковных судов, где в роли подсудимого выступает богатый мирянин, в роли прокурора – другой не менее богатый гражданин, а в роли судьи – священнослужитель. Расскажи я об этом Платону, думаю, можно было бы собираться ехать обратно домой. Вряд ли бы он понял и одобрил подобного рода богохульство. Даже у меня в голове не вполне укладывается такая форма «судопроизводства». Я не считаю, что обманул Платона. Цель, которую необходимо достигнуть в деле Говорова, я сформулировал правильно, да и со средствами не обманул. Только умолчал о процедуре.

Изучая устройство Церкви в России, я с удивлением открыл, что церковные суды действительно существуют. Правда, совсем не те, о которых поведал Говоров. Суды действуют на основе Устава Русской Православной церкви и Положения о церковном суде. Оказалось, что Русская Православная церковь имеет собственную судебную систему, не связанную с государственной, осуществляемую как раз церковными судами посредством церковного судопроизводства. Эта судебная система имеет много общего с системой, в которой я привык работать. Она состоит из церковных судов определенных уровней, то есть инстанций. Высшей инстанцией, подобно Верховному суду, является суд Архиерейского собора, обладающий значительными полномочиями и широкой компетенцией. Поразительным оказалось то, насколько Положение о церковном суде напоминает Гражданско-процессуальный кодекс, в точности повторяя отдельные его места. Здесь и объяснения сторон, и показания свидетелей, и заключения экспертов, и протоколы судебных заседаний – в общем, практически все, что присуще судебной системе России.

Разница заключается только в специфическом характере рассматриваемых дел, связанных с обвинением клириков и мирян в совершении церковных правонарушений. Указанные правонарушения утверждены перечнем Священного Синода, и за них могут быть назначены канонические наказания в виде освобождения от должности, извержения из сана и даже отлучения от Церкви. Однако церковные суды не имеют ничего общего с теми судами, о которых рассказал мне Говоров. Даже странно, что сомнительное мероприятие, в котором мне предстояло поучаствовать, Говоров обозначил как «церковный суд». Думаю, ему известно о настоящих церковных судах, а значит то, о чем он говорит, не должно называться так же, иначе может возникнуть путаница в терминологии.

С другой стороны, изначально Говоров говорил о Страшном, или Божьем суде, куда его вызвали повесткой, и только после того, как я потребовал рационального объяснения происходящего, стал говорить о церковных судах. Странно все это. Такое впечатление, как будто Говоров действительно готовится к Страшному суду, а легенду про закрытые церковные суды придумал специально, чтобы я поверил и взялся его защищать. Да нет, бред. Говоров взрослый умный человек, не думаю, что он всерьез может ожидать Страшного суда. Гораздо больше в настоящее время его интересует конкретный суд, который хотят над ним вершить его вполне конкретные богатые коллеги. Возможно, ему вообще наплевать на спасение и на вечную жизнь после смерти, важнее показать превосходство перед друзьями, а особенно перед Церковью. Мол, решили меня судить, ну так я вам устрою процесс века.

Хотя после случившегося. вряд ли его так волнует мнение коллег. Нет, наверное ему все-таки важно посредством этого суда очиститься перед Богом, доказать свою невиновность, праведность. Но тогда, как и сказал Платон, было бы проще исповедаться. А исповедаться он не хочет, потому что не верует в Бога, но признает Его существование.

Чушь какая-то. Я запутался.

В любом случае, правильно, что я не стал говорить Платону об этих дурацких судах, только запутал бы его и себя. Все, пора спать.

Перед сном я налил двести грамм хорошего французского коньяка, привезенного с собой, и выпил залпом, проявив жуткое неуважение к производителям элитного алкоголя.

Утром я встал пораньше, чтобы успеть порыбачить на одной из турбаз неподалеку. Рыбалка – одно из моих любимых увлечений, позволяющее прекрасно отдохнуть от суеты и навалившихся дел. Перед рыбалкой я пребывал в отличном настроении, то ли от предвкушения будущего улова, то ли от нахлынувшего азарта рыбака. Никогда не знаешь, чего ожидать от незнакомого водоема и от хитрой рыбы, живущей там. Правда, надо быть справедливым, сегодня был не тот случай, когда я ехал на один из диких, обожаемых мною водоемов, где рыбу нужно сначала найти, а потом еще и суметь выловить. Я ехал на платную рыбалку, где рыбы достаточно и выловить ее не составляет особого труда. Хозяева суздальской турбазы не поскупились. Запуская в пруд рыбу, они не беспокоились, что стоимость выловленной рыбы может оказаться дороже стоимости путевки. Платная рыбалка тоже бывает разной, все зависит от жадности хозяев, которые могут закормить рыбу до такой степени, что она не будет клевать ни на одну даже самую заманчивую наживку. В принципе, платная рыбалка вообще не рыбалка, а скорее жалкое ее подобие. Я редко на нее ездил, но сегодня как раз тот день, когда просто необходимо почувствовать на крючке тяжесть нескольких килограммов карпа. Нужно снова обрести уверенность в себе, которой в последнее время так не хватает. Да и времени на нормальную рыбалку не было. Приходилось довольствоваться несколькими часами комфортной бездушной ловли бедных рыб, лишенных природной хитрости, с радостью идущих на смерть.

Настоящие рыбаки подтвердят, что ни одна платная рыбалка не может сравниться с рыбалкой на диком водоеме. Сорвавшаяся на дикой рыбалке единственная за день полукилограммовая рыбка доставит гораздо большее удовольствие, чем выловленный за десять минут на платной рыбалке пятикилограммовый сом. Так уж устроен человек: доступность не может быть интересной. Интересен скорее процесс, чем результат. Процесс проверки снастей перед рыбалкой, процесс поиска рыбы, ее прикормки. Больше всего привлекает неизвестность: никогда точно не знаешь, какую рыбу зацепишь, если не ловишь на платной рыбалке, где заранее известен весь ассортимент. Ловля рыбы сродни столичной суете, где каждый пытается поудачнее забросить удочку в надежде на богатую добычу.

На турбазу я приехал около девяти – особенно спешить на утренний клев было незачем. Я взял удочки, фабричную упаковку с червями, банку кукурузы и направился ловить. После десяти минут ловли вытащил первого карпа грамм этак на девятьсот, который, в отличие от червя был все же без упаковки. На очередном этапе ловли я подумал, что очень хочу выиграть дело Говорова, хотя понятие «выиграть» здесь довольно расплывчато. Выигрыш дела вообще достаточно условная категория, особенно в стране, где не бывает оправдательных приговоров. Я всегда четко понимал, что выигрыш по уголовному делу – это не достижение оправдательного приговора, а достижения результата, которого хочет клиент. Желаемый результат для Говорова: как минимум – понимание коллег, как максимум – прощение Богом через священника. По крайней мере первого я обязан добиться.

К обеду мой улов составил девять килограммовых карпов, три полукилограммовые форели и два таких же осетра. На этом я закончил, получив необходимую дозу уверенности.

Вернувшись с рыбалки в свой уютный домик, я забил рыбой холодильник и попросил хозяев разобраться с уловом по их усмотрению. Через час на столе я обнаружил обжаренного в сметане карпа, приготовленную на углях форель и сочный шашлык из осетрины, от вида которых можно было захлебнуться слюной. Я поблагодарил хозяев за заботу и пригласил их отведать вместе со мной чудесных яств.

Хозяевами моего пристанища была супружеская пара средних лет – милые и скромные люди, с которыми легко и просто общаться. За обедом мы выпили суздальской медовухи и, конечно, обсудили падение нравов современной молодежи.

После обеда я отправился спать. Погружение в царство Морфея произошло практически одновременно с погружением в кровать. Распорядок дня в Суздале напоминал размеренную, полезную и немного скучную жизнь в санатории.

Проснувшись, я обнаружил, что не свечусь от съеденного фосфора, зато светится мобильный телефон, показывающий пропущенный звонок от Платона. Я тут же набрал его. Платон ответил, что ему сейчас неудобно разговаривать, а часа через два зайдет. Это меня очень обрадовало. Почему-то было предчувствие, что Платон непременно поможет разобраться в истории с Говоровым.

Теплая летняя погода располагала к тому, чтобы посидеть в саду, в просторной и уютной беседке, увитой плющом. В центре беседки скучал одинокий стол. Деревянная столешница потрескалась от дождя и снега. Но это не мешало выглядеть беседке спокойным вдохновенным местом. Будь я поэтом, сочинял бы стихи не дома за компьютером, а непременно сидя в какой-нибудь беседочке, попыхивая трубкой.

Ожидая Платона, я поставил самовар, дождался, пока он закипел и перенес его в беседку. Попытавшись скрасить одиночество стола, я поставил на него чашки с блюдцами, заварной чайничек и вазочку с суздальскими пряниками.

Платон не заставил себя долго ждать и пришел, как раз когда я закончил все приготовления. Я попробовал на время вжиться в роль гостеприимного хозяина, и, по-моему, получилось неплохо. Мы сели за стол друг напротив друга, как будто нам предстояла не дружеская беседа, а очная ставка.

Разговор начал Платон.

– Виталий, я подумал над тем, о чем мы вчера разговаривали. И пришел к неутешительному выводу…. Не стоит тебе заниматься этим делом. Тот человек, который к тебе обратился, скорее всего преследует совсем иные цели, нежели конспектирование Библии. Мне кажется, что он каким-то образом, не знаю каким, хочет устроить тебе проверку.

«Странно, – подумал я, – Машка тоже изначально советовала не браться за это дело. Да сговорились они что ли?»

– Возможно это какая-то страшная игра, в которую тебя хотят вовлечь. И мой долг предупредить об этом.

– Платон, – перебил я его. – Я тоже сначала так думал. Но потом отказался от этих мыслей. Я повидал на своем коротком веку немало чудных богачей. Этот человек платит большие деньги за мою работу. Мои с ним отношения официально оформлены необходимыми документами, что немало значит. Человек он публичный, его знают многие видные государственные деятели, что исключает возможность авантюры с его стороны. Авантюры, которая может быть опасна для жизни. Я принял все меры для обеспечения безопасности. Ты же знаешь, у меня много знакомых в правоохранительных органах. Так вот, самым близким из них я рассказал про это дело, и в случае чего они вмешаются. Хотя, думаю, этого не потребуется, никакой реальной опасности я не вижу. Дело действительно несколько странное, но не опаснее других, а возможно даже и безопаснее, в нем не задействованы криминальные элементы.

– Дай то Бог, – ответил Платон. – Ладно, раз уж ты взялся, попробую помочь. На самом деле, я уже говорил, что не имею никакого права судить человека, потому что не Господь. Да и, честно говоря, из того, что ты рассказал, я делаю вывод, что обратившийся к тебе человек далеко не плох, а возможно, лучше многих. Отказ от веры – грех, но все мы грешны на этой земле. Грех греху рознь, ведь убийство же по тяжести нельзя сравнить со сквернословием, например.

Повторяю, любой грех можно попытаться искупить через покаяние. Господа интересуют грешники, а не праведники. Вспомним хотя бы притчу о Блудном сыне, описанную у Луки. Евангелист Лука передает нам также слова Господа о том, что на небесах более радости будет об одном грешнике кающемся, нежели о девяноста девяти праведниках, не имеющих нужды в покаянии. При этом не следует забывать и слова апостола Петра: «если и праведник едва сможет спастись, то где будет грешник». В этом заложен глубочайший смысл Библии, с одной стороны – любой согрешивший может покаяться и заслужить спасение, с другой стороны – это совсем не означает, что можно грешить. Едва ли грешник сможет попасть в рай. От неправильного понимания Писания рождается убеждение, что можно грешить, главное потом покаяться. Существует даже пословица «не согрешишь – не покаешься». Это в корне неверно. Изо всех сил надо пытаться вести праведный образ жизни. Вся библия – о необходимости творить добро и быть терпеливым, о возможности быть прощенным через покаяние.

– Платон, извини, – сказал я, – что-то я пока не могу уловить, каким образом это связано с нашей историей. Ведь я уже говорил, что этот человек не желает каяться.

– Связь огромная, – ответил Платон. – Дослушай до конца, я как раз приблизился к истории этого «твоего» человека. То, что он не хочет покаяться у священника, конечно, очень плохо, но хорошо то, что он не отрицает своих грехов, признает их и даже конкретно перечисляет. Это заслуживает уважения. А самое главное – он продолжает творить добро. Благотворительность – великое дело, особенно когда оно направлено на возрождение православия. Не слова имеют значение, а дела. Слова без дел ничто.

Человек, о котором ты рассказал, судя по всему, действительно посвятил жизнь благому делу и не бросил свое занятие до сих пор. Из этого я могу заключить, что веры в нем гораздо больше, чем у других, которые, говоря о любви к Господу, занимаются темными делами. Тот факт, что он не отрицает совершенных грехов, может свидетельствовать о покаянии и раскаянии. Мое гражданское мнение сводится к тому, что покаяться пред Богом можно и не прибегая к помощи Церкви. Главное, чтобы это было искренне. Если он признает свое безверие, продолжая заниматься добрыми делами, то, возможно, это и есть раскаяние. Возможно, впоследствии он вновь обретет веру.

– Потрясающе, – воскликнул я, не удержавшись. – Платон, ты гений. На этом можно построить всю линию защиты. Если я правильно понял, то речь идет о самооговоре. Говор… в смысле тот человек оговаривает себя, а в действительности невиновен. Его голое признание вины не подтверждается другими доказательствами, а значит, в соответствии с законом он невиновен. Пусть он грустен, уныл, но он деятелен и действительно занимается добрым великим делом.

– Я не силен в знании законов, – спокойно произнес Платон. – Не знаю, что такое самооговор, но, в принципе, мысль ты уловил правильно.

– Да неважно, неважно. Самооговор – юридическое понятие, неважно, что оно значит, главное оно есть и на это можно сослаться. Платон, дорогой, а можно поконкретнее, все то же самое, но с выдержками из Библии.

– Я смотрю, – засмеялся Платон, – хочешь, чтобы я всю работу за тебя сделал.

– Да нет, – обиженно ответил я. – Сам все найду, просто боюсь, вдруг что упущу.

– Ладно уж, слушай, – добродушно продолжил Платон. – Я думаю, читая Священное Писание, ты обратил внимание на большое количество притч. Так вот, многие евангельские притчи как раз и говорят о том, что необходимо творить добро несмотря ни на что. Совершение добрых дел человеком куда важнее пустых слов и обещаний. Вспомни притчу о двух сыновьях, о милосердном самаритянине, о бесплодной смоковнице, о доме на камне.

– Подожди секунду, Платон, – попросил я. – Хочу записать то, что ты говоришь. Сейчас вернусь.

Я быстро сбегал в дом, где взял тетрадку со своими записями и ручку. Через минуту вернулся и, как школьник на диктанте, приготовился записывать за Платоном.

– Подумай о словах Христа про доброе и худое дерево, – продолжил Платон. Господь сказал: «.всякое дерево доброе приносит и плоды добрые; а худое дерево приносит и худые плоды. Не может дерево доброе приносить плоды худые, ни дерево худое приносить плоды добрые. Всякое дерево, не приносящее плода доброго, срубают и бросают в огонь. Итак, по плодам их узнаете их. Не всякий говорящий мне: «Господи! Господи!» войдет в Царство Небесное, но исполняющий волю Отца Моего Небесного.».

– Я тоже запомнил эти слова, – решил я блеснуть перед Платоном. – По-моему, Христос говорит об этом как раз перед притчей о доме на камне.

– Совершенно верно, – ответил Платон. – Я вижу, ты неплохо владеешь вопросом.

– Стараюсь, – сказал я.

– Тогда ты найдешь то, что необходимо и не пропустишь ничего важного в Евангелии. Еще могу посоветовать повнимательнее изучить Соборные послания апостолов, там ты найдешь много интересных истин, непосредственно связанных с твоим делом.

«Говоров упоминал о том же», – подумал я.

– Так, апостол Иаков говорит: «Что пользы, братия мои, если кто говорит, что он имеет веру, а дел не имеет? Может ли эта вера спасти его? Если брат или сестра наги и не имеют дневного пропитания, а кто-нибудь из вас скажет им «идите с миром, грейтесь и питайтесь», но не даст им потребного для тела: что пользы? Так и вера, если не имеет дел, мертва сама по себе. Но скажет кто-нибудь «ты имеешь веру, а я имею дела»: покажи мне веру твою без дел твоих, а я покажу тебе веру из дел моих. Ты веруешь, что Бог един: хорошо делаешь; и бесы веруют, и трепещут. Но хочешь ли знать, неосновательный человек, что вера без дел мертва? Не делами ли оправдался Авраам, отец наш, возложив на жертвенник Исаака, сына своего? Видишь ли, что вера содействовала делам его, и делами вера достигла совершенства?.. Видите ли, что человек оправдывается делами, а не верою только?.. Ибо, как тело без духа мертво, так и вера без дел мертва»».

Записав последние слова Платона, я раскрыл рот от изумления. На одной подобной речи можно было построить всю защиту Говорова. Мне стало стыдно, что я настолько глуп, раз не смог сам дойти до этого. Платон был прав, Говоров обратился не по адресу. Что толку от моего свежего взгляда и знаний закона, если я даже на ста страницах не могу найти главного. Платон же сделал это за день. Платон был бы великолепным адвокатом. Мне захотелось сказать ему об этом, но я удержался.

– Что-то не так? – спросил Платон.

– Да нет, все нормально, Платон, – ответил я. – Просто стало стыдно, что я сам не додумался до этого. Я перечитывал Евангелие несколько раз и не смог самостоятельно найти того, что нужно. Того о чем ты сейчас рассказал.

– Не переживай, – успокоил меня Платон. – Библию читать непросто. Тем более непосвященному человеку, без определенной подготовки и образования. Понять истинный смысл Писания можно только перечитывая его вновь и вновь. Ты говоришь, что читал его несколько раз. А я читал его несколько тысяч раз, но до сих пор в силу своей человеческой глупости многое не могу понять. К Евангелию необходимо обращаться каждый день, тогда, возможно, к концу жизни ты приблизишься к пониманию его отдельных сложных мест. Вспомни Достоевского, его персонаж старец Зосима говорил: «Толкуйте Евангелие неустанно». Ты и так большой молодец, что изучаешь Библию, думаю, в скором времени поймешь свои ошибки и придешь к покаянию. «Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся», – сказано у Матфея. Ну а чтобы ты совсем не раскисал, давай на этом нашу лекцию закончим. Я бы мог процитировать еще много мест из Библии, но считаю, что остальное ты должен найти сам. Уверен, у тебя получится. Да и когда сам найдешь, что искал, получишь гораздо больше удовлетворения от проделанной работы, чем если услышишь это от меня.

– Полностью согласен, Платон. Ты, как всегда, меня опередил. Я хотел попросить о том же – чтобы мы закончили, и я самостоятельно смог продолжить поиск.

– Ну и отлично, – сказал Платон. – А все-таки как насчет исповеди? Мне кажется, за последние два дня ты стал ближе к Богу.

– Наверное, – задумчиво ответил я. – Общаясь с тобой, я действительно приблизился к покаянию. Но мне как будто не хватает еще одной капли, я чувствую это. Я словно нахожусь на каком-то очень важном рубеже, но преодолеть его пока не в силах. Нужен последний рывок. Возможно, помощь тому человеку и будет этим рывком. Вот разберусь с ним и исповедуюсь.

– Опять ставишь все в зависимость от каких-то условий, – покачал головой Платон. – Не хочу давить, но делай свой последний рывок быстрее. Ты готов к тому, чтобы Бог принял тебя, это чувствую я.

Поболтав еще немного на отвлеченные темы, мы решили, что пора идти спать, – по крайней мере, так решил Платон.

После его ухода я еще долго сидел в беседке, размышляя о его словах. Говоров себя оговорил. Звучит как каламбур, но это факт. А даже если не факт, то все равно на этом можно сыграть в суде и добиться его полного оправдания. Отречение от Бога, безусловно, грех, но попробуйте это доказать. Ну уныл человек, ну печален, не ходит в Церковь, говорит, что не верит в Бога. А сам между тем продолжает с усердием, достойным восхищения, возводить храмы, восстанавливать монастыри, да и просто помогать больным и обделенным людям. Это ли не настоящая вера? Человек признает свое безверие и хочет заслужить спасения, поскольку считает, что Бог существует. Это означает только одно: человек верит в Бога, а следовательно, признание им вины – не что иное как самооговор. Вера шире, чем простое поклонение Богу. Она действительно должна выражаться в праведных делах, а не в пустой болтовне. И в этом смысле Говоров истинный православный христианин. Его негодование можно понять. Его решили судить за отказ от веры, за страдания из-за потери близких людей. Статью обвинения пафосно обозвали «убийством Бога». А что, разве Говоров не имеет право на страдания, на печаль? После того, что случилось? Конечно, имеет! Только от веры-то он, может, и не отказывался, слова не имеют значения. Своими делами он доказывает полную невиновность. К тому же не отрицает обвинения. Согласен с ним, но не согласен с возможным наказанием. Только очень смелые люди могут взять на себя вину за то, чего они не совершали. Говоров проявляет именно такую смелость, признавая себя виновным и не являясь таковым на самом деле. Он оговаривает себя, а значит, заслуживает прощения.

Я мысленно представил, как говорю все это на судебных прениях. Подобная речь должна возыметь эффект. Хотя все зависит от судей. Извечный вопрос: а судьи кто? В деле с Говоровым этот вопрос встает особенно актуально. По какому праву и кто взялся его судить? Какой дурак мог придумать такого рода суды? Ведь, по словам Говорова, все его знакомые – верующие люди. Так как они тогда могут судить и обвинять, если это позволительно только Богу? На первом же заседании можно заявить судье отвод, как это предусмотрено законом. Обосновать отвод известной библейской истиной: «Не судите, да не судимы будете, ибо каким судом судите, таким будете судимы».

Проблема в том, что сам Говоров согласен, чтоб его судили. Он не боится суда, даже хочет его, желая доказать невиновность. Странно. Обычно невиновный человек боится суда как огня и предпочитает, чтоб его не трогали. Уж лучше обойтись без суда, чем доказывать, что ты не осел. Не боятся суда только закоренелые преступники, которым нечего терять и которые не раз через это проходили. Я давно заметил эту странную тенденцию: чем невиннее человек, тем сильнее он пытается избежать суда любыми средствами.

В принципе, это объяснимо. Такого количества невинно осужденных и просто осужденных, как в России, надо еще поискать. На карте мира немного стран со столь чудовищными показателями. Люди не верят судьям, считая их продажными. Поэтому любыми путями, даже незаконными, пытаются не доводить до суда, если речь идет об уголовном деле. Понимая, что в суде никто их не защитит и не оправдает, они не видят смысла метать бисер известно перед кем.

Посидев еще немного в беседке, выпив очередную чашку вкусного чая и выкурив сигарету, я отправился спать. Не знаю почему, но перед сном я решил помолиться. Прочитав «Отче наш», я погрузился в глубокий сон.

Утром я начал работать над составлением защитительной речи Говорова. Я выписал все евангельские притчи, о которых говорил Платон. Особенно меня заинтересовала притча о двух сыновьях, повествующая о том, что отец попросил двух сыновей пойти поработать на винограднике. При этом один из них отказался, а позже раскаялся и пошел работать. Второй же согласился, а впоследствии работу делать не стал. Естественно, волю отца исполнил первый, так как своими делами доказал преданность отцу.

Помимо притч я выписал из Евангелия все, что касалось совершения добрых дел и необходимости быть терпеливым. Вновь перечитав Новый Завет, я как будто прозрел. После Платона читать Писание стало невероятно легко и приятно. Я ни на что не отвлекался и легко находил нужное. В результате пришел к выводу, что под любую библейскую истину можно подвести определенные понятия или чувства. Основа учения Христа сводится к соблюдению заповедей, а также к любви, доброте, терпению, прощению и покаянию. Еще, наверное, к скромности и воздержанию.

Кроме евангельских притч и выдержек из посланий апостолов, я записал в свою шпаргалку множество других понравившихся мне мест, так или иначе относящихся к делу Говорова. Приведу некоторые из них:

«Во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так и вы поступайте с ними» (Мф. 7; 12);

«Так да светит свет ваш пред людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего Небесного» (Мф. 5; 16);

«И кто напоит одного из малых сих только чашею холодной воды, во имя ученика, истинно говорю вам, не потеряет награды своей» (Мф. 10; 42);

«Входите тесными вратами, потому что широки врата и пространен путь, ведущие в погибель, и многие идут ими; потому что тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их» (Мф. 7; 13–14);

«Покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное» (Мф.

3; 2);

«Если не покаетесь, все так же погибнете» (Лк. 13; 3);

«Терпением вашим спасайте души ваши» (Лк. 21; 19);

«Претерпевший же до конца спасется» (Мф. 10; 22);

«Вспомни, что ты (богатый) получил уже доброе… в жизни твоей, а Лазарь – злое; ныне же он здесь (в раю) утешается, а ты страдаешь» (Лк. 16; 25 – притча о богатом и Лазаре);

«Порождения ехиднины! Как вы можете говорить доброе, будучи злы? Ибо от избытка сердца говорят уста. Добрый человек из доброго сокровища выносит доброе, а злой человек из злого сокровища выносит злое. Говорю же вам, что за всякое праздное слово, какое скажут люди, дадут они ответ в день суда: ибо от слов своих оправдаешься, и от слов своих осудишься» (Мф. 12; 34–37);

«С великой радостью принимайте, братия мои, когда впадаете в различные искушения, зная, что испытание вашей веры производит терпение; терпение же должно иметь совершенное действие, чтобы вы были совершенны во всей полноте, без всякого недостатка… Блажен человек, который переносит искушение, потому что, быв испытан, он получил венец жизни, который обещал Господь любящим его. В искушении никто не говори: Бог меня искушает; потому что Бог не искушается злом и Сам не искушает никого, но каждый искушается, увлекаясь и обольщаясь собственною похотью» (из послания апостола Иакова);

«Делая добро, да не унываем, ибо в свое время пожнем, если не ослабеем. Итак, доколе есть время, будем делать добро всем, а наипаче своим по вере» (из посланий апостола Павла);

«При сем скажу: кто сеет скупо, тот скупо и пожнет; а кто сеет щедро, тот щедро и пожнет.» (из посланий апостола Павла);

«…сын мой! не пренебрегай наказания Господня, и не унывай, когда Он обличает тебя. Ибо Господь, кого любит, того наказывает; бьет же всякого сына, которого принимает. Если вы терпите наказание, то Бог поступает с вами, как с сынами.» (из посланий апостола Павла).

Итак, защита Говорова расположилась примерно на пятнадцати листах рукописного текста, началом которого было слово «Самооговор». Как говорится, в начале было слово… А день между тем близился к концу. За работой я не заметил, как он пролетел, поэтому вечер нахлынул неожиданно, застав меня врасплох. Особых планов не было, тем более что Платон сегодня не мог порадовать меня своим присутствием. На улице было еще светло, да и не так поздно, поэтому я решил пойти прогуляться по вечернему теплому Суздалю и полюбоваться его красотами.

За два часа прогулки я успел посмотреть Суздальский кремль, Ризположенский монастырь и музей деревянного зодчества, церкви и постройки которого поражают своей простотой и в тоже время изысканностью. Церкви, построенные без единого гвоздя, являют собой настоящие чудеса архитектуры. Подобные шедевры деревянного зодчества я видел лишь в Кижах, когда по молодости ездил в Карелию на свадьбу к друзьям.

На часах – половина восьмого. Я вспомнил, что собирался еще пройтись по торговым рядам, чтобы купить Вовке каких-нибудь самодельных игрушек с местным колоритом.

Торговые ряды Суздаля – это особенное место, живущее своей жизнью. Здесь можно найти уникальные вещи типа пуховых платков, шапок и валенок, сделанных пару дней назад. Летом ярмарка изобилует оригинальными поделками из бересты, деревянными авторскими игрушками, картинами с видами Суздаля и прочими приятными безделушками.

Походив по рядам, я купил Машке расписные деревянные пяльцы для вышивки. Ей очень нравится вышивать крестиком. Кому-то это занятие может показаться смешным или старушечьим. Но это не так. Сначала я тоже подсмеивался над Машкой, но когда увидел вышитый крестиком альпийский пейзаж необыкновенной красоты, то пошел сверлить дырку, чтобы повесить его в рамке на стену. Машка придумала красивую легенду, суть которой сводилась к тому, что вышитый крестик почти как крест. Каждый стежок – благодарение Богу.

Вовке я купил замечательную деревянную игрушку. Миниатюрные курочки, собравшись в кружок, клевали зернышки на расписном поле. Курочками можно было управлять с помощью нехитрой конструкции из ниток и привязанного к ним небольшого груза. Расплатившись за игрушку с милой бабулькой, укутанной, несмотря на лето, в теплый платок, я направился обратно к дому.

– Не забудь исповедаться, сынок, – догнал меня чей-то голос.

Я обернулся и встретился взглядом с бабулькой, которая из милой мгновенно превратилась в злую. Ее недобрый взгляд просвечивал меня как рентген, пытаясь испепелить.

– Вы ко мне обращаетесь? – спросил я ее.

– А к кому же еще? – ответила бабушка. – Говорю тебе – исповедуйся, а то поздно будет.

– Что поздно-то? – усмехнулся я.

– Сам знаешь что, – тихо прошептала бабка. – День суда близок.

– Какого суда, о чем вы? – раздраженно спросил я. Но бабка уже не слушала и отвернулась к соседке, торгующей деревянными ложками.

«Выжившие из ума бабки встречаются не только в Москве», – отметил я про себя и пошел прочь. Захотелось спать, свежий воздух опьянил.

На следующий день я собрался ехать домой. На календаре было тридцатое августа, а значит, пора было возвращаться, чтобы встретить начало осени дома. Как быстро пролетело время – с момента первой встречи с Говоровым прошло уже больше трех недель. Суд уже не за горами, а еще столько дел.

От Суздаля я получил все, что хотел: набрался вдохновения, подлечил нервы, пропитался божественной атмосферой, а главное, вернул уверенность в себе. Единственное о чем я жалел – что приехал в Суздаль летом, и лишил себя удовольствия попариться в баньке, окунувшись в снежный сугроб после парной. Летом баню я не люблю. Не понимаю людей, готовых париться в бане круглый год. В жаркую летнюю погоду вместо парилки лучше выбрать купание в прохладном водоеме, а еще лучше – в море. Жалко только, что в средней полосе России его нет. Но это вполне компенсируется огромным количеством чистых озер, с берегов которых открываются потрясающие виды.

Перед отъездом я заехал к Платону попрощаться. Пообещал, что, как только закончу дело Говорова, тотчас же приеду в Суздаль и обязательно исповедуюсь. Платон сказал, что будет ждать.

Вечером меня уже встречала родная московская суета, сопровождающаяся предсентябрьскими пробками. Машка приготовила замечательный ужин, ничуть не хуже суздальских яств. Даже лучше, хотя бы потому, что я был дома и мог насладиться приятным обществом жены, сына и собаки, а также любимыми вещами, включая собственную тарелку и хрустальный коньячный бокал.

 

Встреча третья. С ног на голову

Отдохнув пару дней, я вернулся к работе. В Москве я ощутил, что уже порядком устал от дела Говорова и соскучился по старым делам. Поэтому первое, что сделал после небольшой передышки, – позвонил Макарову. Тот пребывал в отличном расположении духа, о чем можно было догадаться по громкому чавканью, доносившемуся из трубки. За время отъезда Андрюха уже успел выиграть несколько моих, а теперь уже его дел. Он был доволен, что не протирает штаны в офисе и занимается интересными, хорошо оплачиваемыми делами.

После разговора с Андрюхой на душе стало как-то тоскливо. То ли ностальгия по нормальным делам, то ли ревность к Андрюхиному успеху, то ли паранойя по поводу моей легкозаменяемости. Воистину получалось, что незаменимых нет.

На самом деле мне не хватало очередного выигрыша конкретного дела. Адвокат, долго не выигрывающий дела, раскисает, потому что не видит результат работы, а следовательно, не получает удовлетворения. Я уже привык практически каждую неделю добиваться положительного решения суда. Выигрыш дела как сильнодействующий наркотик – без постоянного употребления начинается ломка. Занимаясь делом Говорова, не ощущая видимого результата, я чувствовал свою никчемность. Наплевать на большие деньги, которые он заплатил. Главное – я не понимал, чем занимаюсь. Для чего все это, кому нужно. Меня ждали десятки бизнесменов и сотни мошенников, каждый из которых имеет конкретную проблему, в решении которой я могу помочь.

«Поскорее бы уже закончилось это чертово дело, – подумал я. – Вернусь к родным проблемам рейдерства, банкротства и неуплаты налогов».

Я набрал номер Говорова.

– Приветствую, Виталий Владимирович, – услышал я бодрый голос. – Как раз собирался вам позвонить. Как продвигается наше дело?

– Нормально. Борис Олегович, думаю, нам надо встретиться.

– Конечно, я смогу подъехать к вам в офис примерно через час-полтора, вас устроит?

– Да, через час я буду ждать вас.

– Тогда до встречи.

– До встречи, – ответил я и повесил трубку.

В офисе меня встретила улыбающаяся Катюша, соскучившаяся по начальству.

– Ну как ты тут без меня, Катюш? – спросил я ее. – Звонки не одолели?

– Нет, Виталий Владимирович, все нормально, – ответила Катя. – Оборону выдержала, – засмеялась она. – На самом деле, в ваше отсутствие все было тихо. Похоже, отпуск, как новогодние каникулы: отдыхаете не только вы, но и клиенты.

– Это точно, – ответил я.

– Как съездили? – спросила Катерина. – Удалось чуть-чуть отдохнуть?

– Съездил отлично. Может, не совсем отдохнуть, но отвлечься от суеты удалось на сто процентов. Кстати, я привез настоящей суздальской медовухи, она в машине, напомни, я тебе ее отдам.

– Хорошо, спасибо большое, – обрадовалась Катя.

– Катюш, сейчас снова придет Говоров, если с охраны позвонят, скажи, чтоб пропустили.

– Есть, – отрапортовала Катерина, прислонив руку к виску.

Я проследовал к себе в кабинет.

Говоров не заставил долго ждать и появился как раз когда я почти закончил просматривать бумаги.

– Добрый день еще раз. Можно? – спросил он.

– Да, да, Борис Олегович, здравствуйте. Проходите, располагайтесь.

По лицу Говорова можно было понять, что он ждал встречи и ему не терпится узнать, что же я надумал. Почему-то он мне напомнил маленького ребенка, которому подарили игрушку в коробке, и он не знает, что там внутри.

– Виталий Владимирович, не буду скрывать, я сгораю от любопытства, – заговорил Говоров, как будто читая мои мысли.

– Борис Олегович, – спокойно начал я, – мне действительно удалось кое-что придумать. Позицию защиты я подробно изложил на бумаге, вам стоит с ней ознакомиться. Можете сделать это дома, не спеша, в спокойной обстановке и высказать свои соображения на сей счет.

Я положил перед Говоровым листы напечатанного текста.

– Хорошо. Я обязательно все изучу, но хотелось бы в двух словах услышать суть нашей позиции. Бумага бездушна и безэмоциональна, а я привык воспринимать живую информацию из первых уст, так сказать.

– Если в двух словах, суть защиты в том, что вы невиновны и себя оговорили.

– То есть? – уточнил Говоров.

– То есть вы не убивали Бога и не отрекались от веры в Него. Я считаю, что вы истинный православный христианин, безусловно заслуживший своими добрыми делами спасения. Раз вы так жаждете спасения, значит, верите в Бога, понимаете, что всё в его власти. То, что вы не посещаете церковь, не молитесь и пребываете в состоянии уныния, в принципе не имеет большого значения. Все это ничто по сравнению с тем, что вы делаете. Вы признаёте свои грехи, следовательно, находитесь на пути к раскаянию, а возможно уже раскаялись. Я пришел к выводу, что вы невиновны и оговариваете себя. Иными словами, признаёте вину в том, чего не совершали. Кроме вашего голословного признания, других доказательств вины нет. Все как в математике. Доказательств виновности недостаточно, чтобы вынести обвинительный приговор. Пусть кто-нибудь попробует убедить меня в обратном. Нам даже на руку, если на суде вы признаёте вину. Это будет свидетельствовать о публичном покаянии в стенах храма. А раскаявшийся человек, доказавший свою праведность делами, не может быть осужден. Доказательством этого служат многочисленные строки из Библии, которые я выписал и соединил в одно целое. Более подробно ознакомиться с ними вы можете, прочитав то, что я вам дал.

Говоров задумался.

– Виталий Владимирович, – после паузы начал он, – сразили наповал, ожидал всего чего угодно, только не этого. Самооговор значит… Хм… Я даже не подумал об этом. Очень интересная версия, а главное, она меня устраивает. Конечно, хочется верить, что это не версия, а правда. Все-таки не зря я к вам обратился, уже стало легче. Спасибо! Однако позвольте на этом откланяться, необходимо какое-то время побыть одному, а заодно изучить то, что вы подготовили.

– Благодарить пока не за что, – ответил я. – Пока мы не расстались, я хотел спросить, как вы относитесь к Книге Иова из Ветхого Завета?

– А, заметили, – улыбнулся Говоров. – Заметили, что ее сюжет – это практически сюжет моей жизни. Я отношусь к этой книге, как к красивой исторической сказке, не лишенной смысла, но мало соответствующей действительности. Ветхозаветные книги переполнены романтизма и интересны в основном с точки зрения истории. Немаловажны Моисеево Пятикнижие и пророческие книги, но в целом Ветхий Завет – это романтика, в которую с рождением Христа была внесена прагматическая ясность.

– В принципе, я такого же мнения, – сказал я. – И последнее, Борис Олегович, до суда или, правильнее сказать, мероприятия осталось меньше двух недель, а я до сих пор не знаю, где оно состоится и как туда добираться.

– Я и сам пока не знаю, – ответил Говоров. – Мне скажут об этом за три дня, а я в свою очередь сразу сообщу вам. Если не будете возражать, я предоставлю машину, на которой вас туда доставят.

– Да я могу и на своей добраться. К чему вся эта конспирация?

– Чтобы все было по-честному. Чтобы ни вы и ни я не могли повлиять на результат суда до его начала.

– Ясно, – равнодушно ответил я. – Буду ждать вашего звонка.

– Хорошо, Виталий Владимирович, позвоню вам дня через два, когда изучу материал, – Говоров показал на скрепленные листы бумаги, которые я ему передал.

Через два дня Говоров не перезвонил. Не перезвонил он и через неделю, чем ввел меня в некоторое замешательство. Успев привыкнуть к обязательности этого человека, я почему-то был уверен, что он позвонит в тот же день, когда мы встречались. Мое самолюбие говорило о том, что как только Говоров прочитает сочинение на тему его защиты, он непременно позвонит. Но он не звонил. Это было странно. До суда оставалось пять дней. Звонить первому не хотелось. Позвонив, я выглядел бы нетерпеливым школьником, которому любопытно узнать, на какую оценку он написал контрольную. Я вообще редко звонил клиентам, в основном звонили они. Одно из золотых правил адвокатуры заключается в том, чтобы показать клиенту, что он нуждается в мозгах адвоката больше, чем адвокат в деньгах клиента. Соблюдение этого простого правила позволяет достигнуть необходимой дистанции, в результате которой клиент не садится на голову, понимая, кто хозяин положения.

В ситуации с Говоровым все было сложнее. Чувствовалось, что хозяин положения он, а я лишь марионетка в его руках, которой, правда, кукловод платит неплохие деньги. Но я не настолько нуждался в деньгах Говорова, чтобы ждать, когда его величество соблаговолит набрать мой номер. Меня действительно раздражало, что он не звонит, тем более что мы договорились созвониться через два дня. Еще больше раздражала неизвестность. Я понимал, что жду его звонка, чтобы, как студент-стажер, узнать у шефа, когда же и куда мне все-таки приехать и что делать. В другой ситуации было бы наплевать, это проблемы клиента. Я знаю, когда назначен суд по делу, этого достаточно. А если клиент переживает за дело, то позвонит сам. Говоров же, видимо, совершенно не переживал за дело, взвалив это бремя на меня.

Не выдержав, я позвонил сам. Мобильный телефон Говорова был отключен. Я занервничал еще больше. Неужели он вздумал играть со мной? А может, просто занят или в командировке? Но ведь роуминг пока никто не отменял. В течение следующих нескольких часов я тщетно пытался дозвониться, но результатов это не приносило, его телефон был мертв.

Ну что ж, значит, все-таки решил поиграть. Ладно, давай поиграем. Самое время показать Говорову, что не только он имеет связи и влияние в городе. Представляю его реакцию, когда я позвоню ему на домашний телефон, а то и вообще заявлюсь прямо к нему домой.

Только бы Мишка еще не успел уйти с работы. Я набрал номер Щербакова. После нескольких томительных гудков Мишка наконец ответил.

– Никак Ковров, собственной персоной? – по приятельски поздоровался Щербаков. – Ну здорово. Куда пропал-то? Сто лет тебя не слышал!

– Да все как всегда, Миш, дела, дела. Так и не отдохнул толком.

– А я думал, дела только у нас, причем в основном многотомные, – засмеялся Мишка.

– Да и у нас иногда бывают, – пошутил я в ответ. – Слушай, Миш, по делу звоню.

– Кто бы сомневался, – перебил Мишка. – Я уже забыл, когда ты звонил просто так, не по делу. Злоупотребляете доверием, гражданин адвокат.

– Виноват, исправлюсь, – ответил я. – Думаю, поход в хороший пивной ресторан за мой счет загладит причиненный ущерб.

– Ладно, договорились. Что там у тебя за дело, слушаю, – уже серьезным тоном добавил Мишка.

– Миш, помнишь месяц назад я просил тебя пробить одного человека, некоего Говорова Бориса Олеговича? Ну, еще оказалось, что он директор благотворительного фонда, известный человек и т. д. Так вот, мне срочно нужен его домашний телефон и домашний адрес.

– Подожди, тормози, – перебил Миша. – Ты ничего не перепутал? Я тебя не слышал уже месяца три, какой человек, ты о чем?

Легкая дрожь пробежала по моей спине.

– Миш, мне сейчас не до приколов, – сказал я. – Информация на самом деле нужна срочно.

– Какая информация? Ковров, ты с утра травы не курнул случайно?! Ты что-то путаешь, я не пробивал тебе никакого человека месяц назад. Повторяю, что не слышал тебя месяца три, а то и больше. Ты же знаешь, на работе я не очень дружу с чувством юмора и прикалываться не буду.

– Мне кажется, это ты курнул, – раздраженно сказал я. – Или хорошенько отметил вчера внеплановый день милиции. Миш, я звонил тебе месяц назад, мы с тобой долго разговаривали, ты еще рассказывал, как летал в Таиланд, про какой-то дворец Будды, который тебе понравился. Вспомни.

– Виталь, я начинаю за тебя беспокоиться, – ответил Мишка. – Впору мне вести тебя в ресторан, чтобы ты отдохнул от дел, а то у тебя мозги начали зашкаливать. Ни в какой Таиланд я никогда не летал, последний раз был в отпуске больше года назад.

Я задумался. Мишка не тот человек, которого можно купить. Тем более он мой друг. На долгие розыгрыши он тоже не способен, почему же тогда врет? Мишка врет? Да этого не может быть! Щербаков и ложь—два несовместимых понятия.

– Слушай, старик, – начал я, – может, ты и прав, я действительно заработался в последнее время. Наверно, что-то перепутал. В любом случае, можешь мне срочно пробить Говорова Бориса Олеговича, пятьдесят второго года рождения? Он занимается благотворительностью, достаточно известный человек в своих кругах, по-моему, – неуверенно добавил я. – И еще посмотри, на чье имя зарегистрирован номер мобильного телефона.

– Да не вопрос, – с облегчением ответил Мишка. – Минут через двадцать позвоню.

– Спасибо, Миш. Мне нужно знать все про этого человека.

– Я понял.

Мишка повесил трубку. Я нервно закурил. Такого поворота событий я никак не ожидал. На сумасшедшего Мишка явно не походит, да и я вроде пока не сошел с ума. Почему же тогда творится настоящая чертовщина? Объяснение происходящему наверняка существует, просто я его пока не могу найти. Да и Кати, как назло, сегодня нет на работе – вчера она попросила выходной, не объяснив причин. А я, дурак, и спрашивать не стал, надо так надо. Крепкий кофе в ее исполнении сейчас совсем бы не помешал.

Мишка позвонил ровно через двадцать минут, как и обещал.

– Ну что, Миш? Чем порадуешь? – нервно спросил я.

– Да порадовать особо нечем. Пробил твоего Говорова по всем возможным базам, ни в одной его нет. Такого человека не существует, как и номера телефона, который ты продиктовал.

– Не может быть, – заорал я. – Я звонил на этот телефон много раз и мне отвечали. Что происходит, Миша?

– Виталь, успокойся, – спокойно заговорил Михаил. – Это я у тебя хочу спросить, что происходит. Что с тобой? Может, нужна помощь?

– Не нужна, спасибо, извини, Миш, точно заработался, бывай, потом позвоню…

Не дожидаясь ответа, я отключил телефон.

Снова набрал номер мобильного телефона Говорова. На этот раз услышал: «Номера, который вы набираете, не существует».

Что происходит? Хотел бы я знать ответ на этот вопрос. А еще лучше знать ответ на вопрос, что произошло с Мишкой. Неужели влияние Говорова безгранично? Кто он такой, чтобы мог стереть себя из милицейских баз? Или все-таки дело в Мишке? Никто из работников правоохранительных органов не застрахован от подставы, и Мишка в том числе. А подставы на высоком уровне имеют такие масштабы, что в целях их избежания человек может поступиться даже самой крепкой дружбой. Дружба – это замечательно, но когда речь идет о немаленьком тюремном сроке за превышение служебных полномочий, любой сотрудник будет заботиться в первую очередь о своей шкуре и семье, а не о высоких отношениях. Мораль и нравственность могут и спасовать перед колонией для бывших сотрудников и пожизненным клеймом «оборотня в погонах».

Господи, да о чем это я? Мишка замечательный человек, как можно так думать о друге? Лучше подумать о Говорове. Я включил компьютер, в поисковой строке Яндекса набрал «Говоров Борис Олегович». Результатом поиска явилась лишь фотография композитора из Петербурга, носящего такое имя. Другие Говоровы носили иные имена и отчества и особенно ничем не прославились. Поиск благотворительного фонда «Твори добро» в Интернете вообще не дал никаких результатов.

Почему же я не подумал об этом раньше? Почему я поверил в известность и публичность этого человека, если ни разу в средствах массовой информации не слышал упоминания о нем? Да потому что Мишка сказал, что Говоров известная личность. Мне даже в голову не пришло проверять это. Времени, чтобы смотреть телевизор, всегда не хватает, но не набрать имя Говорова в Интернете было халатностью с моей стороны. Как можно было заключать с ним соглашение, не убедившись, что он действительно тот, за кого себя выдает? Неужели деньги так могли затуманить мои мозги? Или здесь что-то другое? Может, гипноз? Только зачем это Говорову? Зачем ему платить мне деньги, чтобы впоследствии исчезнуть?

Так, надо успокоиться и трезво подумать. Думать я пока еще не разучился, хотя насчет трезвости мышления возникают серьезные сомнения. Скорее всего, Говоров затеял какую-то игру. В конце концов, Мишка и Интернет – еще ничего не значит. Необходимо проверить все, что известно о Говорове. Начать надо с гостиничной охраны, которая записывает в журнал всех посетителей, переписывая паспортные данные. Говоров появился первый раз восьмого августа, не так уж и давно, в журнале точно должна сохраниться запись.

Я спустился на первый этаж гостиницы, где в холле располагалась наша доблестная охрана. Охранников в гостинице трое, работают они посменно. Со всеми у меня хорошие отношения. Многолетние практически ежедневные приветствия сделали свое дело. Сегодня на посту дежурил самый старший из них, Сергей Викторович – маленький сухой седовласый старичок, выглядевшей молодцом для своих лет.

– Приветствую еще раз, Викторыч, как служба? – спросил я, подойдя к посту.

С некоторой категорией людей общаться можно не иначе как называя их по отчеству. Охранники относятся именно к такой категории.

– Владимирыч, служба как служба. Сам-то как?

– Да нормально. Слушай, Викторыч, дело к тебе на сто рублей. Можешь дать минут на пятнадцать журнал посетителей? Надо кое-что проверить. Боюсь, в наших рядах завелась крыса.

– Крыс надо травить, – покачал головой Викторыч. – Да бери, жалко, что ль, только вот если люди придут, где их отмечать-то?

– Да я быстро. Если кто придет, запиши пока на бумажку, потом перепишешь. Бутылка с меня.

– Лады, бери. Найдешь крысу, сообщи, примем меры.

– Непременно.

Я снова поднялся в кабинет и стал изучать журнал. Я понимал, что спрашивать охранников, помнят ли они, как через них проходил Говоров, бесполезно, так как за день в гостиницу заходят больше ста человек. Пять раз просмотрел журнал, я не обнаружил в нем ни одной записи, свидетельствующей о приходе Говорова. В нем не было записи о Говорове ни на одну дату, когда он приходил. Ни восьмого августа, ни девятого августа, ни пятого сентября. В эти дни, согласно журналу, не было посетителей к адвокату Коврову. Я вернул журнал Викторычу, поблагодарил, сказав, что крыса оказалась умнее, чем я думал.

Устав выглядеть, мягко говоря, идиотом в глазах окружающих, да и в своих собственных, я решил действовать аккуратнее. Оставались еще Валерий Геннадьевич и Катюша. Подкупить ВГ еще сложнее, чем Мишку, поэтому первому я позвонил ему.

– Здорово, адвокатура, – прогремел бас ВГ, вселивший надежду, что это единственный человек, которому я могу сейчас доверять.

– И вам не хворать, агентура, – ответил я. – Валерий Геннадьевич, по-моему, очень неплохо посидели последний раз, надо бы повторить.

– Всегда пожалуйста, – засмеялся ВГ. – Ваше общество для меня куда приятней общества министров и граждан Рублевки. Посидели супер, только вот твой хваленый коньяк, судя по следующему за ним утру, был, похоже, паленым, ха-ха.

«Слава богу, – пронеслось у меня в голове. – Хоть один человек что-то помнит».

– Не исключено, – засмеялся я в ответ. – Придется возвращаться к французскому производителю. Валерий Геннадьевич, все вспоминаю, как вы классно разыграли тогда моего клиента. Он наверно до сих пор с ужасом думает о тяготах лагерной жизни Магадана, – добавил я, решив подыграть ВГ, чтобы освежить его память. Глупые шутки Геннадьича были сейчас спасательным кругом, брошенным, чтобы выплыть из затапливающего меня безумия.

– Какого клиента, что-то не припоминаю? – пробасил ВГ.

– Ну того, что был у меня последний раз, когда вы пришли, – с надеждой затараторил я. – Помните, седой такой, с бородой.

– Нет, что-то не помню, – ответил ВГ. – Вроде один ты был тогда, даже секретарша твоя очаровательная куда-то слиняла, кажется.

Внутри меня все оборвалось. Неужели я действительно сошел с ума, не могут же все окружающие люди так правдоподобно играть. Особенно ВГ, напрочь лишенный актерского таланта.

– Да ладно, неважно, – попытался сохранить равнодушие я.

– Виталь, работать мне пора, Родину охранять, ха-ха, – снова засмеялся ВГ. – Слушай, ты говорил, тебе надо помочь. Ребят я толковых нашел, проследят в лучшем виде. Нужны еще или уже нет?

– Нужны, Валерий Геннадьевич, нужны, – на всякий случай ответил я. – Надо будет, чтобы они к моему дому подъехали.

– Сделаем, адвокатура. Таких бойцов к тебе приставлю, ни один волос с головы не упадет.

– Спасибо. В этот раз коньяк получше подготовлю, проверенный временем.

– Договорились. Ну, бывай…

Катя, Катерина, Катюша, хоть ты окажись нормальным человеком, ведь мы так давно работаем вместе! Я плачу тебе хорошую зарплату, отпускаю всегда пораньше, привожу сувениры из поездок. Хоть ты докажи, что я не псих, ты же видела Говорова несколько раз, провожала его ко мне в кабинет, даже приносила кофе!

Я позвонил Кате. Увы, трубку она не брала.

– Да где тебя черт носит! – вслух произнес я. – Звонок шефа – это святое, на него нельзя не ответить, даже если занимаешься сексом с собственным мужем.

Но Катя так и не ответила, телепатическими способностями она не обладала. Подключив себя к режиму резервного оптимизма, я сосредоточился и успокоился. Во всяком случае, Катин телефон не выключен, она всего лишь не берет трубку. Значит, на то есть свои причины, не зря она попросила выходной. Если и завтра она не будет отвечать на звонки и в десять утра ее не будет в офисе, тогда можно будет поднимать панику. А пока рано.

Потом, я еще не использовал свой главный и любимый козырь – Машку. Мне стало жутко страшно. А вдруг она тоже как ни в чем ни бывало скажет: «Любимый, кто такой Говоров, ты ничего не говорил о нем». Охватил неподдельный ужас. Я набрал ее номер.

– Алло, – услышал я Машкин голос.

– Привет, любимая, как ты? – спросил я жену.

– Отвратительно! – в трубке раздались всхлипывания.

– А что случилось? – с удивлением спросил я.

– А ты не знаешь, что случилось?!! – спросила она в ответ. – Платон звонил! – еще громче зарыдала Машка.

– И что? – не понял я.

– Ты еще спрашиваешь? Совести у тебя нет, вот что!!

– Маш, ты о чем? Я не понимаю!

На этом разговор оборвался, Машка повесила трубку.

Да что ж сегодня за день-то? Как будто весь мир восстал против меня. Резервного оптимизма уже явно не хватало, я не понимал, что происходит, почему все врут, почему рыдает жена и как это связано с Платоном.

Бросив все, я поехал домой. Дома я попросил, чтобы Машка объяснила, что же все-таки произошло и почему она плачет.

– Виталь, скажи честно, – начала Машка, – у тебя кто-то появился? Только умоляю, не обманывай. Помнишь, мы договаривались говорить друг другу правду? Если я тебе надоела, скажи, я пойму, только не мучай меня! Ты же знаешь, как я ненавижу ложь!

– Да о чем ты?! – повысив голос, спросил я. – Нет у меня никого, с чего ты взяла?

– Два часа назад звонил Платон, спрашивал как у нас дела, как ты. Он очень удивился, когда я спросила, как ты к нему съездил. Он сказал, что не видел тебя уже очень давно и что ты не приезжал к нему в Суздаль.

Я опустился на стул и заплакал. Заплакал как ребенок, который плачет от обиды, а не от боли. За один день моя жизнь превратилась в страшный сон, и я никак не мог проснуться. Я даже не стал звонить Платону, так как понимал, что это абсолютно бесполезно. Игра, которую затеяли против меня, была очень хорошо продумана.

Собравшись с последними силами, я спросил Машку:

– Ты помнишь дело Говорова, про которое я тебе рассказывал?

– Помню, – всхлипывая, ответила она. – А при чем здесь это?

Я рассказал Машке о сегодняшнем дне, включая все мистические события, имевшие место быть.

– Машка, уверяю, что я ездил к Платону в Суздаль и провел там несколько дней. Кто-то специально все это подстроил, чтобы выставить меня идиотом, прошу, поверь!

– Я верю, – обняла меня заплаканная жена. – Просто не понимаю, как такое может быть, как Платон может врать?

– Я тоже не понимаю этого. Как могут врать Платон, Мишка, Валерий Геннадьевич, почему в гостиничном журнале отсутствуют записи о приходе Говорова, куда пропала моя секретарша? Бред какой-то! Может, мы столкнулись с высшей формой гипноза, направленного на коллективный психоз? Не знаю, руки опускаются.

– Не надо было брать это дело, – покачала головой Машка. – Оно мне сразу не понравилось, не понравился и этот Говоров, даже по твоим рассказам.

– Поздно уже после драки кулаками махать, – заговорил я. – Главное, ты веришь мне, мы по-прежнему вместе, а с остальным, думаю, справимся. В конце концов, все здоровы, да и наплевать на Говорова. Вернусь пока к старым делам. В ближайшее время все должно проясниться, не может он исчезнуть бесследно. Завтра поговорю с Катюшей, съезжу в банк и сделаю распечатку входящих и исходящих звонков на сотовый телефон. Может, что и разузнаю.

– Виталь, я очень боюсь за тебя, – снова заплакала Машка. – Переживаю, как бы что не случилось. Этот Говоров очень опасный человек.

– Не переживай. – Я поцеловал Машку. – Я буду предельно внимателен и осторожен. Что он может сделать? Я всегда на виду.

– Не знаю, я все равно боюсь. Как будто нас кто-то проверяет. Давай обвенчаемся, только Бог сможет нас защитить.

– Маш, обещаю, как только разберусь с тем, что происходит, мы обязательно обвенчаемся, я готов. За время общения с Платоном, который по неизвестным причинам отрицает мой приезд, я многое понял и хочу исповедаться и обвенчаться.

– А зачем тогда тянуть?

– Солнышко, я хочу закончить с этим делом. Давай подождем еще четыре дня, как раз столько осталось до суда. Думаю, Говоров объявится. А даже если нет, то и черт с ним, моя совесть будет чиста. Пока на мне висит это дело, я не смогу не думать о нем, не смогу венчаться.

– Я люблю тебя, помни об этом, – грустно и нежно промолвила Машка.

– Я тоже люблю тебя.

К девяти утра я поехал в банк, дабы проверить, на месте ли главное, что должно остаться от Говорова. В душе я уже смирился, что вполне могу не обнаружить нескольких миллионов на счету.

Как ни странно, но оказалось, что сумма гонорара за дело Говорова от первой до последней копейки находится на счету. Во избежание возможных неприятностей часть денег я переложил на другой счет и попросил выписки с обоих счетов, чтобы впоследствии деньги не исчезли непонятным образом, подобно их бывшему хозяину. После банка я поехал в центральный офис своего сотового оператора. Надо было удостовериться, действительно ли не существует номера телефона, записанного на визитке Говорова, на который я звонил несколько раз. Причем не просто звонил, но и соединялся, и разговаривал. По дороге я вспомнил, что сам Говоров ни разу не звонил на мой номер, а звонил ему только я. Неважно, распечатка звонков все равно должна показать всю историю соединений.

Я без труда договорился с очаровательной сотрудницей сотовой компании, чтобы за двойную оплату она в срочном порядке подготовила распечатку звонков. Через десять минут распечатка была на руках. Естественно, соединений с номером Говорова в ней не значилось.

Я поинтересовался у девушки, фиксируются ли набранные звонки без соединений. То есть случаи, когда не удалось дозвониться до определенного абонента, но номер его ты все-таки набирал. Девушка объяснила, что фиксируются только состоявшиеся соединения, имеющие конкретную продолжительность разговора. Таким образом, согласно распечатке получалось, что с Говоровым по телефону я не говорил ни секунды, хотя, возможно, и набирал его несуществующий номер.

В очередной раз убедившись, что влияние Говорова безгранично во всех областях и сферах, я нашел несколько странной незыблемость в отношении финансов. Почему деньги не исчезли со счета? Или это тоже часть заговора? Я позвонил в офис. Трубку никто не брал. Я набрал Катин мобильный. Он был выключен и не хотел меня порадовать даже длинными безответными гудками.

Не успел я подумать о том, что уволю Катю в первый же день, когда она объявится, как наконец-то зазвонил мой телефон. Наконец-то, потому что за последние несколько дней в основном звонил я, а не мне.

– Виталий Владимирович, – услышал я незнакомый мужской голос, – это Сергей Скворцов, муж Кати, вашей секретарши.

– Да, Сергей, здравствуйте, – ответил я. – Где она, почему ее нет на работе?

– Дело в том, – убитым голосом заговорил Сергей, – что вчера вечером на Катю было совершено нападение, ее очень сильно избили и ограбили.

– Где она сейчас? – спросил я. – Что с ней?

– Она в реанимационном отделении Боткинской больницы. Врачи говорят, опасности для жизни нет, но состояние тяжелое. У нее сотрясение мозга, перелом ноги и многочисленные резаные раны лица.

– Резаные раны лица? – переспросил я, не поверив в то, что услышал.

– Именно, – ответил Сергей. – Эти ублюдки порезали ее.

– Их нашли, задержали? – спросил я.

– Нет… В милиции сказали, что ищут.

– А какое отделение занимается? – уточнил я.

– УВД Северо-Восточного округа.

– Ясно. Сергей, а вы сейчас в больнице?

– Да.

– Держитесь, я скоро приеду!

Я помчался в больницу. По дороге думал о том, что же все-таки творится. Если пропажу Говорова и вранье друзей пережить можно – по крайней мере, это не опасно для жизни, – то нападение на Катю переворачивает все с ног на голову. Это уже не глупые шутки, а совершение жестокого преступления, опасного для жизни человека, причем, по странной случайности, не постороннего. Становилось страшно от одной мысли, что нападение каким-то образом связано с Говоровым и с тем, что происходит в последнее время. Я привык не верить в совпадения и случайности и отдал бы многое, чтобы в этот раз ошибиться. Не дай бог, чтобы Говоров оказался причастен к истории с нападением на Катю. Уж я тогда приложу все усилия, чтобы эту сволочь упрятали за решетку. Не помогут ни деньги, ни связи, ни что иное.

Да, динамика развития моего отношения к Говорову с момента первой встречи до сегодняшнего дня претерпела серьезные изменения. Впервые увидев его, я безоглядно был готов помочь, считая его несчастным человеком, попавшим в беду. В настоящее время я скорее считал его зажравшейся богатой скотиной, которую ненавижу.

Покопавшись в записной книжке сотового телефона, я нашел нужный мне номер начальника УВД Северо-Восточного района Москвы Игоря Трутнева.

Игоря я знаю давно, не раз приходилось работать вместе, особенно после института, когда меня направляли в качестве дежурного адвоката защищать какого-нибудь бомжа. В одно из таких дежурств я и познакомился с Трутневым. Мужик он неплохой, из тех, с кем всегда можно найти общий язык. Друзьями мы не стали, но к разряду хороших знакомых я вполне мог его отнести. Игорь немного завидует успехам, которых я достиг за сравнительно небольшой промежуток времени. Когда мы только познакомились, я был молодым начинающим адвокатом, ездившим на метро и одевавшимся в костюмы фабрики «Большевичка». Игорь же был заместителем начальника Управления и курил сигареты «Camel», что казалось высшей степенью проявления крутости положения. Я не виноват в том, что сейчас мой костюм стоит дороже машины Игоря и что он по-прежнему курит «Camel», но уже в должности начальника УВД. Работу свою Трутнев знает, а это главное. С ним интересно работать, в любом деле он предлагает компромисс, устраивающий всех. Если Игорь видит, что адвокат добросовестно работает по делу, то на определенном этапе следствия он приглашает адвоката в кабинет на неформальную беседу. В ходе таких бесед адвокат обычно отзывает часть написанных и еще не написанных ходатайств и жалоб в обмен на изменение статьи обвинения или ее части на более мягкую.

– Игорь, приветствую, Ковров беспокоит, – начал я. – Как жив-здоров? Давно тебя не слышал.

– Привет, Ковров, – ответил Трутнев. – Да жив пока, и на здоровье вроде не жалуюсь. Интересно, чем может быть полезен простой начальник милиции элитному адвокату?

– Да ладно, не скромничай, – возразил я. – Кто из нас элита, это еще вопрос. Согласно последним изменениям законодательства, ты не просто начальник милиции, а руководитель СОСУСКа.

«СОСУСКом» адвокаты сокращенно в шутку называли Следственный отдел Следственного управления Следственного комитета.

– Ладно, с чем пожаловал-то? – засмеялся Трутнев.

– Слушай, Игорь, – серьезно заговорил я, – тут у вас в районе зверски избили и ограбили мою секретаршу, да еще и лицо ей порезали. При всем уважении к преступникам, надо бы этих сволочей наказать, я бы помог, если надо.

– А как ее фамилия?

– Скворцова. Екатерина Скворцова. Случилось вчера вечером, ее муж сказал, что твои ребята занимаются.

– Мои, – ответил Трутнев. – Есть у нас такое дело. Не знал, что она твоя секретарша. Изуродовали ее жутко, мы пока даже не допрашивали, врачи над ней колдуют. Вчера ночью поступил звонок. Прохожие сообщили, что недалеко от метро «Медведково» нашли женщину в бессознательном состоянии со следами насилия. Пока установили ее личность, нашли мужа, уже утро. Муж тоже толком ничего не знает, говорит, вечером, часов в одиннадцать, она возвращалась от матери. Перед выездом позвонила, сказала, что все нормально, едет. Через час не приехала, телефон был выключен. В час ночи он обратился в милицию, а где-то около трех мы нашли ее. Скорая отвезла ее в Боткинскую больницу, муж опознал. Так что, как видишь, информации негусто.

– Игорек, найдите их, прошу тебя, в долгу не останусь!

– Да о чем речь, Виталь? Сделаем всё, что сможем. Только пойми, информации ноль, зацепиться не за что. Сама она пока говорить не в силах, а время идет. Ее показания сейчас нужны во что бы то ни стало. Муж ничего не знает, говорит, врагов у них нет, больших денег тоже. На месте происшествия ничего особенного криминалисты не обнаружили. То, что пропала сумка с документами, кошельком и телефоном, известно тоже со слов мужа. Скорее всего, это уличные отморозки, выбравшие ее случайной жертвой.

– А зачем уличным отморозкам резать ей лицо? – поинтересовался я. – Ну, дали бы по башке, забрали бы сумку, резать-то зачем?

– Не знаю, Виталь, не знаю, – ответил Игорь. – Потому они и отморозки, что делают то, что не поддается нормальной логике. Слушай, а может, ты чем поможешь, нет у тебя никаких мыслей? Не может быть с твоими какими делами связано?

«Может и связано, но верить в это не хочется», – про себя подумал я.

– Нет, вряд ли. Я уже давно не защищаю отморозков, работаю в основном по финансово-хозяйственным спорам, рассматриваемым арбитражными судами.

– Понятно, – сказал Игорь. – Ну, в общем, обещать ничего буду, кроме того, что возьму это дело под свой личный контроль. Но чем раньше она сможет дать показания и описать нападавших, тем раньше мы сможем их найти.

– Хорошо Игорек, я понял. Сейчас как раз еду в больницу, поговорю с врачами.

– Да что с ними говорить? Твердят, что она в шоке и в ближайшее время показания дать не сможет.

– Ладно, посмотрим, – ответил я. – Спасибо Игорь, давай попозже созвонимся.

– Не за что. Звони в любое время.

Приехав в больницу, я прямиком направился к заведующему отделением, чтобы сперва услышать объективное мнение. Обычно опыт заведующих позволяет быстро спрогнозировать ситуацию, не отвлекаясь на эмоции и переживания. Эмоциональную сторону вопроса я оставил на потом. Ее предстояло услышать от мужа Кати.

Постучав, я вошел в кабинет заведующего. Передо мною сидел солидный мужичок, лет пятидесяти, абсолютно лысый, с надвинутыми на нос очками. «Почитай врача честью по надобности в нем; ибо Господь создал его и от Вышнего врачевание», – вспомнил я Библию. Жалко, в ней ничего не сказано про адвокатов, – даже здесь несправедливость.

– Добрый день, – поздоровался я. – Меня зовут Виталий Владимирович Ковров, я адвокат. У вас в отделении лежит моя секретарша, Екатерина Скворцова. Хотел поинтересоваться, как она.

– Здравствуйте, – ответил доктор. – У меня такое впечатление, что она не секретарша, а как минимум министр. Мало того, что милиционеры уже одолели своими звонками, только что, кстати, звонил какой-то начальник, интересовался, – так теперь еще и адвокаты пожаловали.

«Неприятный тип, – отметил я про себя. – Что за дурацкая привычка у этих врачей – никогда не представляться и не отвечать прямо на поставленный вопрос».

– Простите, а как ваше имя-отчество?

– Григорий Иванович, – равнодушно представился заведующий.

– Григорий Иванович, Катя действительно не простая секретарша, а моя секретарша, и к вам пожаловали не адвокаты, а конкретный адвокат Ковров, то есть я. Я очень переживаю за здоровье Катерины, переживаю до такой степени, что если будет необходимо, сюда действительно приедет министр здравоохранения, чтобы лично убедиться, что ей оказывают необходимую помощь.

Я понимал, что с такими врачами, как этот, разговаривать нужно только таким образом, иначе через их стену равнодушия не пробьешься. Да что там с врачами, просто есть определенная категория людей, с которыми нельзя по-хорошему. Чем ты лучше с ними, тем они хуже с тобой. Как будто в этом заключается их жизненное кредо. Зато когда на них начинаешь рычать, они становятся шелковыми и расплываются в улыбке. Как только покажешь, что не боишься их и знаешь, куда пожаловаться в случае чего, они всё делают как надо.

– Думаю, в этом нет необходимости, – ответил Григорий Иванович, проснувшийся от моего натиска. – Врачи делают все, что могут. Опасности для жизни нет. Лучшее для нее сейчас – это покой. Ей наложили множество швов на лицо, ставят капельницы. Говорить она пока не может, но в сознании и реагирует на происходящее.

– А когда, по вашему мнению, она сможет говорить? – спросил я. – Это очень важно для того, чтобы побыстрее найти тех, кто с ней это сделал.

– Я все понимаю, но, к сожалению, помочь ничем не могу. У нее сильнейший шок, она испугана, без помощи психологов здесь не обойтись. Повторяю, лучшее для нее сейчас – покой.

– А писать она тоже не сможет? – на всякий случай решил уточнить я.

– О чем вы говорите? – усмехнулся доктор. – Большую часть времени она спит, будучи под капельницей. Она даже пищу пока не в состоянии принимать самостоятельно. Уверяю вас, что раньше чем через неделю пообщаться с ней будет нельзя.

– А могу я зайти к ней?

– Пока нет, – покачал головой Григорий Иванович. – Она в реанимации. Когда переведут в общую палату, тогда пожалуйста. Пока мы даже мужа к ней не пускаем. Сейчас любые внешние воздействия будут вредны. А что вы хотите там увидеть?

– Просто хочу посмотреть. Это может показаться странным, но хочу убедиться, что это именно она.

Глаза заведующего округлились даже через толстые стекла очков.

– Насколько мне известно, в кармане ее брюк обнаружили служебный пропуск с фотографией. Коме того, ее опознал собственный муж, приехавший вслед за скорой. Поговорите с ним. Даже если мы разрешим зайти в реанимационное отделение, вы там все равно ничего не увидите, кроме женщины, обмотанной проводами. На ее лице различимы только глаза, остальную часть покрывают наложенные бинты, – закончил заведующий.

– Понятно. Спасибо.

Я вышел из кабинета. Вроде бы все сходится, у Катюши действительно был служебный пропуск для прохода в гостиницу. Но за последние дни я уже привык никому не верить, в том числе и себе. Задавая вопросы доктору, я лишний раз хотел убедиться, что меня не обманывают.

Пройдя по этажу отделения, я быстро нашел Сергея. По нему было видно, что он очень беспокоится за жену и находится на грани нервного срыва. Держась из последних сил, он пытался сохранять спокойствие и даже некоторую приветливость. Но когда он пробовал улыбнуться, губы начинали дрожать, выдавая его состояние.

Сергей рассказал, что накануне Катиной маме стало плохо, сильно подскочило давление и пришлось вызывать «скорую».

Госпитализация не потребовалась, ничего серьезного не обнаружили. Но мама живет одна, и врачи порекомендовали, чтобы следующий день она провела под чьим-нибудь присмотром. Поэтому Катя и отпросилась, чтобы побыть с мамой.

Я попытался подбодрить Сергея, говоря, что все будет нормально и что современная медицина способна на чудо. Сергей кивал головой в знак согласия, но, по-моему, не верил. В душе я и сам слабо верил, что все наладится. Я чувствовал и свою вину в том, что случилось с Катей. Всучил Сергею конверт с деньгами. Это единственное, чем я реально мог помочь. Хотя понимал, что вряд ли деньги смогут вернуть былую веселую и добродушную Катерину. После того, что ей пришлось пережить, люди годами приходят в себя. С другой стороны, при должной работе психологов и других специалистов, наверное, все-таки возможно заново родиться и обрести себя. На это и потребуются деньги. Душевные раны заживают гораздо дольше и болезненнее, нежели шрамы на лице. Последние при помощи современной пластической хирургии и все тех же материальных средств удалить можно практически на сто процентов.

– Сергей, а когда вы приехали в больницу, Кате уже наложили бинты? – полюбопытствовал я.

– Да, – ответил Сергей. – Когда я приехал, ее голова была почти полностью забинтована. Меня пустили к ней всего на пару минут для опознания.

– А как вы ее опознали? – спросил я. – Это очень важно.

– Ну как? – растерялся Сергей. – Она же моя жена, как я могу ее не узнать?..

– И все-таки?

– Ну, по одежде, по фигуре. По глазам, – как-то неуверенно добавил Сергей. – Потом, при ней был рабочий пропуск. Даже если бы это была не она, то где тогда Катя? Почему не вернулась от матери? Последний раз она звонила около одиннадцати вечера, как раз когда выезжала от матери.

– Да, да, все правильно, все сходится, – сказал я. – Просто хотел уточнить. Сейчас любые детали могут быть важны для поиска виновных лиц.

Попрощавшись с Сергеем, я уехал.

Дома рассказал Машке о случившемся. Она на удивление мужественно отреагировала на новости, успокоив меня и сказав, что моей вины в том, что произошло, нет. Не стоит себя винить за все беды и несчастья в отношении близких людей и знакомых. Отчасти я с ней согласен. Люди, излишне винящие себя в бедах других, либо страдают манией величия, либо просто изображают жертву, чтобы в результате жалели их, а не тех, на чью долю выпало настоящее горе. Ничьей жалости мне не требовалось, но чувствовал я себя паршиво.

Через два дня календарь безапелляционно констатировал дату 13 сентября. Время не желало останавливаться несмотря ни на что. Несмотря на исчезновение Говорова, на тяжелое состояние Кати, на отсутствие малейших результатов по поиску ее обидчиков. Настроение было прескверным, до суда оставался один день. И хотя я и понимал, что, скорее всего, никакого суда не будет, да и Говорова так просто не найти, ожидание 15 сентября все равно тяготило. Тяготили неизвестность и опасность, которую я нутром чувствовал, ожидая этого проклятого дня. За время отсутствия Говорова, то есть за последние две недели, я постепенно стал возвращаться к своим делам. Благо, еще не все мои клиенты перешли к Андрюхе.

Бизнесмены и мошенники (что часто означает одно и то же) снова потянулись ко мне за помощью. Чтобы отвлечься от Говорова, я полностью погрузился в работу, убивая время на бесконечных встречах и переговорах. Домой я приходил поздно вечером, а рано утром снова ехал на службу. Так и пролетало время в ожидании непонятно чего.

За ужином Машка спросила:

– Слушай, а если Говоров объявится, что будешь делать?

– Скорее всего, попробую договориться с ним о встрече, – подумав, ответил я. – А там уже посмотрю… Не исключено, что сдам его в руки доблестных правоохранительных органов.

– За что? – ехидно поинтересовалась Машка. – За то, что он пропал, заплатив тебе деньги? Так это не преступление. За то, что он подкупил всех наших друзей и знакомых, которые теперь врут, что не знают его? Но и такой статьи в кодексе нет.

– За Катю, – прервал я жену. – Такая статья есть в кодексе, и санкция по ней достаточная, чтобы ближайшие несколько лет провести не на Лазурном побережье, а в столярном цехе колонии строгого режима. И уж я позабочусь, чтобы ни один приличный московский адвокат не взялся за его дело.

– Ты считаешь, он связан с нападением на Катю?

– Если честно, не знаю, – ответил я. – Хотелось бы верить, что нет. А даже если и связан, то доказать это будет невероятно трудно. Самое обидное – я не понимаю, почему врет Платон. Допустим, Говоров подкупил Мишку, допустим, Геннадьич действительно запамятовал, а нападение на Катю – случайное совпадение. Но Платон? Его поведение не укладывается в голове. Но я докопаюсь до истины! Сейчас нет времени, но я обязательно снова съезжу в Суздаль. Хочу, чтобы Платон, глядя мне в глаза, сказал, что я у него не был. Заодно заеду к хозяевам подворья, у которых останавливался.

– Слушай, Виталь, – осенило Машку. – А что если Говоров надавил на Платона через свои церковные связи? Ты ведь говорил, он знаком со многими епископами.

– Не исключено. Совсем не исключено, эта мысль тоже приходила мне в голову. Но Платон все-таки твой родственник, не думаю, что карьерный рост его настолько интересует. Тем более непонятно, откуда Говоров может знать про наши отношения. Да и Платон не тот человек, не верю я, что он может предать.

– Честно говоря, я тоже… А что насчет самого дела? Если суд все-таки состоится?

– Если он и состоится, то без моего участия. Заниматься его делом я больше не буду. Тот, кто обманывает меня, не достоин, чтобы я его защищал. Один раз я по глупости поверил ему, желая помочь, больше верить не буду. Даже готов вернуть ему его грязные деньги. Больше всего мечтаю забыть этого человека и всю эту историю!

– Согласна с тобой, – закивала Машка. – Просто боялась, что ты можешь снова поверить ему. Мое мнение то же – надо закончить отношения с этим человеком. Какие бы золотые горы он не предложил, если объявится, нельзя идти у него на поводу. Ни при каких обстоятельствах не надо идти в суд или в другое место, куда он позовет. Мне кажется, даже в офисе встречаться с ним не стоит.

– Маш, я не боюсь его. И не хочу показаться трусом. Если я и буду с ним встречаться, то только для того, чтобы объяснить, что дальнейших отношений у нас не будет. Я привык с любым клиентом ставить точку в отношениях. Пусть неприятную, но точку. Легче расторгнуть с ним соглашение и вернуть деньги, чем вечно находиться под гнетом недосказанности.

– Ты прав. Как всегда, – добавила Машка, поцеловав меня.

Поужинав, я пошел в гостиную – поваляться на любимом диване, поиграть с Вовкой и Баськой, параллельно посмотреть вечерние новости. Такая возможность выпадала далеко не каждый вечер.

Не успел я устроиться на диване и в сотый раз послушать про кризис американской экономики, как в дверь позвонили. Залаяв, Бакс гордо побежал к двери, почувствовав себя настоящим охранным йорком. Толку от йорков в деле реальной охраны дома немного, зато их звонкий лай вполне может служить сигнализацией.

Идя открывать, я подумал, что только в московские многоквартирные элитные дома, где круглосуточно дежурит консьерж, где каждая квартира оснащена трубкой домофона, а входная дверь в подъезд открывается не иначе как специальным ключом, все же умудряются попадать все кому не лень. Это и наркоманы, и чистильщики ковров, и страховые агенты, и различные агитаторы – в общем, все, кому надо что-то задвинуть или задвинуться. Не удивлюсь, если сейчас, в десять часов вечера, мне предложат бесплатно почистить ковер или подключиться к бесплатному Интернету. Придется снова объяснять, что если они еще раз позвонят в эту дверь в подобное время, то вместо бесплатного Интернета получат бесплатно в физиономию.

Я посмотрел в глазок. За дверью стояла какая-то бабушка. Я открыл дверь. Лицо бабушки показалось до боли знакомым, но вспомнить, где ее видел, я пока не мог.

– Не исповедался еще? – заговорила бабка. – Зря. Я ведь предупреждала!

После этих слов я вспомнил. Эту бабку я видел в Суздале, когда покупал игрушку для Вовки. Она и тогда что-то несла про покаяние. Но откуда она здесь, как узнала мой адрес, как добралась?

– Откуда вы здесь, что вам надо? – недоуменно спросил я.

– А-а-а, вспомнил, – жутко засмеялась она. – Ну почему же ты никого не слушаешь, сынок? Конец-то уже близок!

– Кого не слушаю, о чем вы, какой конец?

– Его не слушаешь, Его, – бабка показала пальцем вверх. Я посмотрел наверх. С потолка на меня смотрели два огромных глаза. Столкнувшись с ними взглядом, я почувствовал, как начинаю гореть. С трудом оторвавшись от испепеляющего взгляда, я увидел, что мое тело пылает и огонь уже подбирается к шее, рискуя перекинуться на лицо. Я закричал. В то же мгновение ощутил резкий холод на лице и открыл глаза. Надо мною склонилась Машка, держа в руке пустой стакан.

– Извини, любимый, по-другому разбудить не удалось!

– Я что, уснул? – еще не до конца придя в себя, спросил я.

– Я бы сказала, отрубился, – весело ответила Машка. – Ты уснул, не успев лечь на диван. Я накрыла тебя пледом и пошла с Вовкой на кухню. Потом услышала душераздирающий крик. Прибежав в комнату, попыталась тебя разбудить, но бесполезно, ты закричал еще сильнее. Тогда мне пришла в голову мысль о стакане воды – может, не самая удачная, но, как видишь, подействовало.

– Спасибо, Маш, ты спасла мне жизнь, – засмеялся я. – Ты не дала мне сгореть и вовремя потушила. Так что можешь на полставки устраиваться пожарным.

Я рассказал Машке свой сон, и мы вместе посмеялись над тем, что пожарная машина вовремя подоспела к очагу пожара.

– Ой, Виталюха, какой ты все-таки фантазер, – вытирая слезы смеха, заговорила Машка. – Тебе с твоим воображением фильмы надо снимать, а не адвокатом работать. Ладно, пойдем спать, а то уже двенадцатый час. Только форточку надо открыть: в квартире очень жарко, раз муж во сне загорается.

Оставшись без секретарши, офис встретил меня угрюмо, как будто упрекая в том, что это я виноват в отсутствии Кати. На столе лежала стопка бумаг. Пока Катя не выздоровеет, я решил даже не думать о новой секретарше, это было бы по меньшей мере нечестно. Обязанности Катюши временно выполняли автоответчик, усердно записывающий телефонограммы, и охранники, которых я попросил получать у почтальона корреспонденцию и приносить в офис. Для них это не составляло большого труда – как минимум три раза в день они совершали обход гостиницы. У охраны есть ключи от всех номеров и кабинетов гостиницы, поэтому я уже давно привык доверять им, не переживая, что что-то может пропасть. В офисе я старался не хранить никаких ценностей, чтобы не искушать охрану и уборщицу. Единственной ценностью, но только для меня, были папки с делами, лежащие в сейфе.

В конторе у меня были назначены две встречи. Обе пролетели достаточно быстро, приблизив время обеда. Первая встреча оказалась абсолютно бесполезной, не сулящей никаких финансовых перспектив. Зато вторая, с владельцем сети ресторанов, грозила заключением вполне приличного договора на абонентское обслуживание. Таким образом, из двух встреч я получил пятидесятипроцентный результат, что не так уж и плохо.

Практически любой адвокат проводит половину рабочего времени на встречах с потенциальными клиентами. В семидесяти процентах случаев клиенты так и остаются потенциальными. И только оставшиеся тридцать процентов выстреливают, позволяя адвокату существовать. Другое дело, что этих тридцати процентов вполне хватает на достойную жизнь. Пустые встречи – издержки адвокатской профессии, от которых никуда не денешься. Со временем учишься отличать тех, кто действительно готов заплатить деньги, от тех, кто пришел втянуть тебя в очередную авантюру, называемую бизнесом. Адвокат не бизнесмен и никогда не должен забывать об этом. Призвание адвоката – обслуживать бизнесменов, но не становиться частью их бизнеса. Как только адвокат приобретает акции компании, которую обслуживает, он становится заложником интересов этой компании и не способен отстаивать ее интересы. Адвокат всегда должен смотреть на проблему со стороны, как бы извне, но никак не изнутри. Чтобы решить проблему, адвокат не должен быть сам частью проблемы.

Жалко только, что мой опыт не помог с Говоровым. Мало того что меня втянули в какую-то непонятную игру, так я еще и стал заложником не только проблем клиента, но и собственных личных проблем, связанных с верой в Бога. В принципе, отрицательный опыт – тоже опыт. Особенно он помогает на этапе, когда тебе кажется, что все знаешь. Тут-то и выясняется, что ты далеко не самый умный в этой жизни, а учиться, как говорится, никогда не поздно. В адвокатских кругах есть даже такая профессиональная шутка: «Полгода не срок – полгода урок». Для молодых ребят, совершивших кражу мобильного телефона, полгода колонии служат действительно хорошим уроком на всю оставшуюся жизнь. По некоторым данным примерно треть преступлений, совершенных в возрасте до восемнадцати лет, связана с мобильными телефонами. Вот как технический прогресс влияет на молодые умы.

Размышления моего уже не совсем молодого ума прервал телефонный звонок Валерия Геннадьевича.

– Здоровеньки булы, адвокатура! – послышался знакомый бас.

– Ласкаво просимо, Валерий Геннадьевич!

– Слушай, адвокат, ребята готовы приступить к спецоперации, ха-ха, – радостно сообщил ВГ. – Бойцы – высший класс, прошли горячие точки, сейчас временно трудятся в охранном агентстве. Их начальника знаю лично, очень толковый мужик, в общем, ребята не подведут. Скажи, куда и когда им подъехать?

– А много их? – уточнил я.

– Шесть человек, – ответил ВГ. – Они будут на двух машинах, чтобы в случае чего менять друг друга и не вызвать подозрений.

– Ну спасибо, теперь я спокоен, – засмеялся я. – Чувствую себя как минимум премьер-министром.

– Премьером не премьером, а кадр ты ценный, – засмеялся в ответ ВГ. – Так когда им приезжать-то?

– Пусть приедут к моему дому вечером, часов в девять, и ночку подежурят у подъезда. Плюс завтрашний день. Не исключено, что их помощь вообще не понадобится и завтрашнее мероприятие не состоится. В любом случае, заплачу хорошо, ребята останутся довольны.

– Ну и отлично. Вечером они будут у твоего подъезда, запиши номера машин.

Я быстро записал продиктованные номера автомобилей, поблагодарил ВГ за помощь и договорился созвониться завтра вечером.

Пробыв в офисе до шести вечера, подобно порядочному клерку среднего звена, я засобирался домой. Рабочий день основной части населения страны на сегодня закончился, а Говоров, увы, так и не появился. Да и черт с ним, сидеть и ждать его в стенах офиса я точно не собирался. Простояв больше часа в пробке на Садовом, я все-таки смог съехать на Ленинский и через десять минут подъехал к дому.

Возле подъезда я заметил две незнакомые невзрачные иномарки, номерные знаки которых, естественно, совпадали с теми, что я записал. Подойдя к одной из них, я постучал в стекло водительской двери. Вместо нее открылась задняя дверь. Я сел в машину. От увиденного сначала я открыл рот, а уже потом от души рассмеялся. На заднем сиденье был Новиков. Максим Новиков, которого я недавно защищал в Замоскворецком суде. Тот самый Новиков, который прошел Чечню, в совершенстве владел всеми видами современного оружия и пришел на суд с мамой.

– Привет, Макс, – поздоровался я. – Ну теперь я спокоен, не страшны даже чеченские террористы!

– Здравствуйте, Виталий Владимирович, – сдержанно улыбнулся он в ответ. – Как говорится, долг платежом красен. В прошлый раз вы меня выручили, теперь моя очередь.

– Не понял, вы что, знакомы? – послышался голос с переднего сиденья.

Человек, сидящий за рулем, судя по всему командир ребят, обернулся и протянул руку. Это был крепкий мужчина лет сорока, с кривым шрамом на лице, говорящем о богатом боевом прошлом.

– Знакомы, причем довольно неплохо, – ответил я. – Максим проходил свидетелем по одному громкому делу, которое я вел. Там мы и познакомились, – соврал я, не желая выставлять Новикова ребенком, влипшим в дурацкую историю.

Максим облегченно вздохнул и подмигнул в знак благодарности. Понятно, он не хотел рассказывать старшим товарищам про судимость, а особенно про обстоятельства уголовного дела.

– Ясно, – ухмыльнулся человек со шрамом. – Меня зовут Виктор, я руковожу группой, так что все вопросы можете задавать мне. Через две машины стоит автомобиль, в котором тоже наши ребята.

– Да я уже заметил. В своем дворе знаю все машины наперечет, так что появления двух неприметных иномарок не заметить не мог. Но все же из двух машин я выбрал одну правильную, именно ту, где сосредоточилось руководство.

– Вы действительно не ошиблись, – подтвердил Виктор. – Виталий Владимирович, можете еще раз объяснить задачу?

– Ваша задача последить за мной в течение ближайших суток. Возможно, завтра пожалуют гости, которые захотят отвезти меня за город. Вы должны будете сообщить об их появлении. Не исключено, что я добровольно поеду с ними на их автомобиле. В этом случае вы должны будете проследить, куда меня доставят, и остаться в этом месте до тех пор, пока я не поеду обратно или не сообщу вам. Скорее всего, меня повезут в одну из церквей Подмосковья, там должно состояться определенное мероприятие. Оно не должно занять больше двух-трех часов. Если по истечении этого времени я не появлюсь и не позвоню, значит, меня необходимо вытаскивать. Вот, вроде бы, и все. А вообще, думаю, никакого мероприятия завтра не состоится, весь день я пробуду дома, а вечером позвоню, чтобы вы ехали домой.

– Виталий Владимирович, а не может случиться, что вас повезут в частные владения, куда мы не сможем проехать, не засветившись? Допустим какая-нибудь закрытая охраняемая территория, со шлагбаумом, с пропускным режимом и прочими наворотами?

– Вряд ли, – подумав, ответил я. – А даже если и так, схема остается неизменной. Доводите меня куда сможете, а дальше ждете три часа. Если я не появляюсь и не звоню, то показываете служебные удостоверения и говорите, что за мной. Не думаю, что кто-то осмелится вас не пустить. Телефон будет включен, и я найду способ дополнительно связаться с вами. Повторяю, вероятность того, что я вообще завтра куда-то поеду, очень невелика. А еще меньше вероятность того, что, если я все-таки поеду, понадобится ваша помощь. В крайнем случае, позвоните Валерию Геннадьевичу и скажите, что меня похитили. Через десять минут любая закрытая территория моментально превратится в открытую, куда, помимо вас, прибудут еще несколько вертолетов с ОМОНом.

– Понятно, – ответил Виктор. – Вертолеты – это, конечно, здорово, – засмеялся он, – но еще не повредили бы пара танков и БТР.

– Можно рассмотреть и такое предложение, – засмеялся я в ответ.

Третий мужчина, сидящий впереди на пассажирском сиденье, не проронивший ни слова за время нашего общения, покачал головой в знак того, что задачу я ставлю некорректную. На вид ему было лет тридцать, одет он был в спортивный костюм и ничем особенным не выделялся, кроме того, что постоянно курил.

– Ну, если все понятно, тогда я пойду. А то жена уже, наверное, заждалась. Это за работу. – Я передал Виктору перетянутую резинкой пачку денег. Конверты в таких случаях неуместны.

Дома, как всегда, ждал вкусный ужин. Но есть почему-то не хотелось, и я решил проверить электронный ящик на предмет новых писем. За исключением ежедневной рассылки последних изменений законодательства всемирная паутина ничего особенного не предложила. Мой домашний компьютер как будто обиделся, что я уделяю ему мало времени, и не хотел порадовать меня хорошими новостями.

Желая показать ему, что я вовсе не отстаю от технического прогресса и иду в ногу со временем, я открыл свои любимые шахматы «Chessmaster». Обрадовавшись перспективам общения, компьютер мгновенно загрузил программу, расставил фигуры на доске и сообщил о готовности сразиться.

Шахматы – одна из немногих игр, которую я люблю с детских лет. К ним меня приобщил отец. Когда мне исполнилось двенадцать, отец подарил мне книгу Авербаха «Путешествие в шахматное королевство». Это было настоящим открытием. Во многом увлечение шахматами определило выбор профессии. С самого начала знакомства меня привлекло разнообразие возможных вариантов решения той или иной сложной задачи, исчисляемое тысячами. Шахматы научили меня просчитывать ходы противника и понимать, что пока вражеский король не будет уложен на лопатки, расслабляться не стоит. Все может измениться за одну секунду. Один неверный ход – и ты проиграл партию. Меня восхищало, что, пожертвовав фигурой, можно выиграть партию.

Шахматы – это чистая политика, со своими жестокими правилами. Важен конечный результат, остальное не имеет значения. Цель оправдывает средства. Макиавелли, Петр Первый, Сталин по праву могли бы носить титулы величайших гроссмейстеров своего времени. Будь я деканом факультета политологии, заставил бы студентов сдавать экзамен по шахматам. Недальновидность иных политиков связана с примитивностью их мышления и неумением просчитывать события дальше, чем на один ход. Их ходы часто носят беспорядочный характер и не направлены на конечный результат. Все войны – от неумения уступать. Шахматы учат не только поиску правильных решений, но и умению найти компромисс, умению достигать ничьи в проигрышной ситуации.

В общем, шахматы с юных лет вошли в мою жизнь. Я добился неплохих результатов на этом поприще. В десятом классе мне присвоили первый взрослый разряд. Но, как это часто бывает, быстро загоревшись, быстро и остываешь. В любом деле существует определенный уровень, которого при желании можно довольно быстро достичь. А вот перешагнуть этот уровень и пойти дальше под силу немногим. Дальше я не пошел, на это нужно было время. Только ежедневными многочасовыми тренировками можно достигнуть хороших результатов. При всей любви к шахматам, заниматься исключительно ими я не собирался. Поэтому мой уровень так и остался на уровне присвоенного разряда. Я не сильно переживал по этому поводу. Работа адвокатом быстро продемонстрировала, что любое дело, будь оно уголовным или гражданским, являет собой шахматную партию, где на доске вместо деревянных фигур стоят конкретные люди.

Довольно скоро мне удалось выиграть у компьютера фигуру при помощи нехитрой вилки. Дальнейшее было делом техники.

Неожиданно зазвонил телефон. Достав мобильный из кармана, на экране я увидел номер Говорова. Именно тот номер, которого не существовало, по мнению операторов сотовой компании. Телефон продолжал звонить, высвечивая несуществующий номер, а я продолжал тупо на него смотреть, не решаясь ответить. Через двадцать секунд я нажал на кнопку приема.

– Виталий Владимирович, добрый вечер. Извините, что не перезвонил тогда, – были срочные дела, пришлось уехать. Не забыли еще – завтра суд. Я прочитал то, что вы подготовили, это потрясающе.

Говоров говорил так, как будто ничего не случилось и мы расстались пять минут назад. Выйдя из оцепенения, я заговорил:

– Извиняетесь, что не перезвонили? Борис Олегович, да что вы себе позволяете? Я не знаю, как вы это делаете, но участвовать в ваших глупых играх я больше не желаю. Давайте встретимся, я готов вернуть вам деньги и расторгнуть соглашение.

– О чем вы? – с искренним удивлением спросил Говоров. – Что, собственно, произошло?

– Что произошло? – снова повторил я. – А вы не знаете? Мало того, что вы исчезли, не перезвонив, хотя мы договаривались. Вы умудрились каким-то образом сделать свой номер телефона несуществующим. Неоднократно пытаясь дозвониться вам, я слышал в трубке лишь «неправильно набран номер». Мои поиски не увенчались успехом и не принесли никаких результатов. Ни у кого нет данных ни о вас, ни о вашем якобы существующем фонде. И после этого вы спрашиваете, что произошло? Вы обманули меня, вот что произошло. Никакого фонда «Твори добро» не существует, так же как и вас, если верить базе данных, Интернету и окружающим людям. А два дня назад было совершено нападение на мою секретаршу Катю, которую избили и порезали.

– Виталий Владимирович, – серьезно начал Говоров, – я не очень понимаю, как связано нападение на секретаршу со мной. Искреннее сочувствую, я не знал об этом и готов всячески помочь. Что касается того, что я вас обманул, – это не так. Кто кого обманул, неизвестно. Если вы помните, я убедительно просил вас не наводить обо мне справки, это не принесет желаемых результатов. Вы не послушали и стали копать. Естественно, ничего не нашли, потому что я видел эту ситуацию и умышленно не стал говорить настоящее название фонда. Его работа слишком важна, чтобы в нее вмешивались. В мою жизнь я тоже вмешиваться не просил. Я обладаю достаточным состоянием и властью, чтобы не светиться в дешевых милицейских базах. Моя деятельность носит некоторую степень секретности, поскольку связана с большими деньгами. Я не могу допустить, чтобы мое имя значилось в Интернете.

Ну что ж, Говоров действительно достойный соперник. Можно считать, что он поставил мне шах. Ведь на самом деле я обещал, что не буду рыться в его биографии. И от других дел обещал отказаться, хотя не сделал этого. Получается, это меня можно упрекнуть в нечестности. Но в чем заключается моя нечестность?

От всех дел я, пусть и на время, но отказался, занимаясь исключительно делом Говорова. Ну проверил я его по своим знакомым, и что? С учетом специфики дела, это было необходимо сделать в целях собственной безопасности. Все равно в результате оказалось, что я напрасно понадеялся на спецслужбы и недооценил возможности Говорова.

Странно, получается, я виноват перед ним, а не он передо мной. Ведь за исключением того, что он не перезвонил через два дня после нашей последней встречи, как обещал, упрекнуть его не в чем. И Машка говорила о том же. Возможно, это я придумал невесть что, безосновательно решив, что Говоров причастен к нападению на Катю.

Так, стоп. Не хватало еще заниматься самобичеванием. Моя основная обида на Говорова связана даже не с Катей, – может, он здесь и ни при чем, – а с тем, что мне врут друзья и особенно Платон. Как Говоров мог это сделать, и главное зачем?

Вот что надо выяснить. Еще поиграем! От шаха никто не умирал. Выходить из себя и психовать здесь нельзя. Немного успокоившись, я решил еще немного попытать Говорова каверзными вопросами.

– Насколько я помню, – начал я, – вы говорили, что вы публичный человек, которого многие знают.

– Это действительно так. В кругах, в которых я вращаюсь, я человек публичный и меня многие знают. Но эти круги недосягаемы для простых смертных и уж тем более для средств массовой информации.

– Борис Олегович, я устал от ваших тайн, кругов и от вашего непонятного дела. Я не желаю больше заниматься вашими проблемами и никуда завтра не поеду.

– Если я не ошибаюсь, – продолжил Говоров, – согласно кодексу адвокатской этики адвокат, принявший поручение на защиту, не вправе самостоятельно отказаться от защиты.

– Вы не ошибаетесь. Только в данном случае плевать я хотел на адвокатскую этику, можете жаловаться. Не забудьте в жалобе указать, в чем вас обвиняют и в каком суде я сорвал заседание, не явившись.

– Я не собираюсь никуда жаловаться, не привык, – с обидой произнес Говоров. – На самом деле искренне не понимаю, в чем виноват и почему изменилось ваше отношение. Я обратился за помощью, в которой по-прежнему остро нуждаюсь. Вы согласились помочь. Почему же отказываетесь теперь, накануне суда? Вы так блестяще отработали защиту по делу, все было хорошо. Почему же сейчас вы заставляете меня унижаться, просить о помощи? Сколько надо повторять, что это я нуждаюсь в вас, а не наоборот. Неужели отказываетесь меня защищать только из-за того, что я не перезвонил?

Вот это уже похоже на мат. Мой образ порядочного человека рискует быть разрушенным. А этого я не хочу. Я не сволочь и не желаю ею прослыть. Все-таки зачем-то я нужен этому человеку, раз он по-прежнему умоляет о помощи. Наверное, стоит все же рискнуть и пойти на суд, узнать, что задумал Говоров. Точку поставить надо, при этом сохранив лицо порядочного адвоката. Тот факт, что Мишка и Платон врут, вина совсем не Говорова, а наших с ними отношений. Однако мерами безопасности пренебрегать не стоит. В сопровождении охраны ничего страшного случиться не должно, да и мне будет спокойнее.

– Хорошо, Борис Олегович. Вы правы. Я привык выполнять работу честно и добросовестно и не хочу, чтобы меня обвинили в непорядочности. Просто в последнее время происходят очень странные, неприятные для меня вещи. Я немного выбился из колеи, но доведу ваше дело до конца. Скажите, где будет суд и как туда добраться.

– Виталий Владимирович, – ответил Говоров, – боюсь, сами вы туда не доберетесь. Это закрытая для посторонних территория. Завтра в восемь утра у подъезда вас будет ждать белый автомобиль.

– Опять загадки? – недовольно поинтересовался я.

– Никаких загадок, просто небольшая конспирация. Не дай бог, туда попадут репортеры, – вздохнул Говоров. – Я настолько боюсь журналистов, что буду добираться туда отдельно от вас. Прошу, не обижайтесь.

– Ладно, я понял. В восемь спущусь.

– Отлично, спасибо, – поблагодарил Говоров. – Да, чуть не забыл, скажите своим людям, чтобы уезжали. Все будет нормально, следить за нами не нужно, особенно им.

Неужели ему известно все, что происходит в моей жизни? Вспоминается известный персонаж – лейтенант Коломбо, который, подобно Говорову, перед тем как попрощаться, как будто невзначай задает последний вопрос, начиная его словами «Да, чуть не забыл…» или «Извините, моя жена думает, что…». Показывая тем самым свою рассеянность, Коломбо усыпляет бдительность преступника, выясняя все, что ему нужно. Говоров действует так же. Нельзя показывать ему своего удивления.

– Хорошо, Борис Олегович, передам им, – невозмутимо произнес я. – Как видите, тоже приходится прибегать к некоторым мерам конспирации и безопасности заодно.

– Я понимаю. Поверьте, ничто не будет угрожать вашей жизни на завтрашнем суде. До свидания, Виталий Владимирович, до завтра. Привет жене и сыну.

На этом разговор закончился. После последней фразы, я снова подумал, что Говоров хороший игрок и не любит проигрывать, также как и я. Передав привет жене и сыну, он в очередной раз показал, что моя жизнь для него, как прочитанная книга. Ему известно все или многое. Надо пойти на этот суд. Иначе неизвестно, чем все это может закончиться для меня и моих близких.

Собравшись с силами, я позвал Машку.

– Слушай, Маш, сейчас звонил Говоров, дико извинялся за то, что пропал. Короче, я принял решение пойти завтра на суд.

Я рассказал Машке о причинах, побуждающих сделать такой шаг. Главная причина – желание выяснить, почему же врет Платон. Плюс невозможность забыть о чувстве долга.

– Машка, любимая, поверь, никакой опасности в этом суде нет. Я перестраховался и принял все необходимые меры безопасности.

Рассказывать Машке о том, что ребят вычислили, я не стал, чтобы она не волновалась.

– Хороший ты человек, адвокат Ковров, честный, – грустно помолвила Машка. – Я люблю тебя!

– Я тебя тоже, – обрадовался я реакции жены. – Пойду спущусь вниз. Дам ребятам последний инструктаж.

– Давай, – машинально ответила Машка.

Около подъезда я огляделся по сторонам, но ничего подозрительного не обнаружил.

– Планы немного изменились, – начал я, обратившись к Виктору. – Вас вычислили. Надо сменить место дислокации. Завтра в восемь утра от подъезда меня заберет белый автомобиль и повезет в неизвестном направлении. Задача остается прежней – проследить, не засветившись. Но проблема в том, что повезут меня, как вы и предполагали, на какой-то закрытый объект, куда нет доступа посторонним. Неизвестно, что это будет за место. Я боюсь, меня увезут далеко, и вы не сможете отследить маршрут передвижения.

– Об этом я и говорил час назад, – ответил Виктор. – Но эту проблему мы предусмотрели. Держите, – Виктор достал из кармана небольшой предмет черного цвета, напоминающий увеличенную таблетку активированного угля.

– Что это? – спросил я.

– Передатчик, чип, маяк – называйте как хотите. Главное, что это спутниковая система, позволяющая достаточно точно установить местонахождение обладателя передатчика.

– Типа как у собаки Путина, – засмеялся я. – У нее в ошейнике тоже какой-то чип, при помощи которого ее можно обнаружить в случае чего.

– Ну типа того, – впервые улыбнулся Виктор. – Мы всегда сможем знать, где вы находитесь, и не подъезжать достаточно близко, чтобы не быть замеченными.

– Потрясающе, – воскликнул я, не сдержавшись. – Ребята, вы настоящие профессионалы.

Я вспомнил Карлсона, который говорил: «Малыш, я же лучше собаки».

Дома я умылся, завел будильник, еще раз перечитал защитительную речь Говорова и рухнул спать. Меня ждал тяжелый день.

 

Суд. Встреча последняя

На завтрак Машка приготовила восхитительную яичницу с сосисками и красным луком. Позавтракав, я подошел к шкафу с одеждой. Классический вопрос любой женщины утром: «Что надеть?» – мучил сегодня и меня. Решив что лучше всего подойдет что-нибудь строгое, я остановил выбор на классическом черном костюме, белой рубашке с золотыми запонками и черном итальянском галстуке типа «селедка», чтобы узел был не очень большим.

Взглянув в зеркало, я улыбнулся тому, что получилось. Мое отражение поспешило улыбнуться в ответ, подмигнув мне левым глазом, мол: «Не переживай! Все будет хорошо!». Надевая на руку часы, я вспомнил, как Платон неоднократно упрекал меня в том, что я страдаю слишком большой привязанностью к вещам. Он говорил, что тяга к новым вещам, особенно к дорогим, развращает человека. Даже упоминал о грехе, называемом мшелоимством и означающим постоянное стремление приобретать все новые и новые вещи без видимой пользы для себя, когда вещи приобретаются ради вещей, а не ради жизненной необходимости. По словам Платона, святые отцы считают эту греховную страсть даже хуже сребролюбия. Все вещи преходящи, и излишняя забота о них наносит ущерб заботе человека о его участи в вечности.

Я действительно страдаю непреодолимой тягой к хорошим вещам. Дорогая одежда, шикарные автомобили, крутые часы – все это очень привлекает. Но тому есть оправдание, неразрывно связанное с родом моей деятельности и выбранной профессией. Автомобиль, костюм, галстук, портфель, часы – необходимая атрибутика хорошего адвоката. Гораздо страшнее, если из-за внешнего вида адвоката посадят невиновного человека. Представляю, что будет, если я заявлюсь в суд в спортивных штанах и футболке, провонявших ароматами московского метро. Нет, лучше я буду привязан к своим недешевым вещам, нежели допущу, чтобы пострадал клиент. Дорогие вещи придают уверенности их обладателю и влияют на мнение окружающих о нем. Возможно, это неправильно, но это так.

Положив во внутренний карман пиджака передатчик, поцеловав Машку и спящего Вовку, я спустился вниз. Около подъезда меня ждала большая белая машина какой-то непонятной марки. Скорее всего, что-то китайское. Водитель радостно сообщил, что он от Говорова и что ему поручено доставить меня до места назначения. Куда именно, он не уточнил. Водитель чем-то напоминал улыбающегося Сальвадора Дали. Длинные черные волосы, тонкие усики и такие же безумные глаза, не гармонирующие с добродушным выражением лица.

Как большой начальник, я сел на заднее сидение автомобиля. Особенного желания общаться с сюрреалистическим шофером не было. Спать тоже не хотелось. Несмотря на ранний подъем, я чувствовал себя выспавшимся и бодрым. Достав из портфеля вчерашнюю газету, я погрузился в чтение. Не успел прочитать абзац, как буквы стали расплываться. Я отложил газету в сторону. В глазах потемнело, и я попытался открыть окно. Но тело вдруг стало невероятно тяжелым. Перестав меня слушаться, оно не позволило дотянуться до кнопки стеклоподъемника. Последнее, о чем я успел подумать перед тем как отключиться, что передатчик находится со мной.

Очнувшись, я почувствовал невыносимую жару. Дышать было нечем, я жадно хватал ртом горячий воздух. После нескольких неудачных попыток мне все-таки удалось разлепить глаза. То, что я увидел, навело на мысль, что я либо сплю, либо нахожусь под действием наркотиков. Скорее все же сплю, увиденное мало походит на галлюцинацию. Сохранилась способность мыслить и рассуждать, а это нетипично для эффекта от психотропных препаратов. Я вспомнил явление, называемое сном во сне. То есть, когда во сне кажется, что проснулся, а в действительности еще спишь. Получается как будто двойной сон.

Я зажмурил глаза. Несколько минут держал их закрытыми, ощущая, как струйки пота стекают по телу. Затем я снова открыл их. Моментально охватил ужас – вокруг ничего не изменилось. Я понял, что не сплю.

Я стоял посреди огромной пустыни. Из одежды на мне была лишь длинная льняная рубаха, напоминающая тунику. Вокруг носились вихри песка, из-за которых было сложно что-либо разглядеть. Гонимые ветром песчинки забивались в глаза, в нос и в рот. Дышать становилось труднее.

Неожиданно ветер стих. Вокруг все успокоилось, и я ощутил невероятную легкость в теле. Голова тоже стала ясной, как небо. В нескольких метрах перед собою я увидел длинный деревянный стол, стоявший на песке. Во главе стола в огромном кресле сидел Говоров, справа от него на деревянных стульях – двенадцать похожих друг на друга старцев, слева – Екатерина, моя секретарша. Все они были в ослепительно белых одеяниях, от взгляда на которые у меня заслезились глаза. Кроме стола на сотни километров вокруг ничего не было, за исключением тонн песка.

– Катюша, доложите дело, пожалуйста, – произнес Говоров.

Катя поднялась со стула, взяла в руки какую-то книгу и стала читать. Ее лицо было совершено спокойным и даже красивым, безо всяких шрамов.

– Слушается дело по обвинению Коврова Виталия Владимировича, – начала Катя. – Дело слушается в составе председательствующего – судьи Говорова Бориса Олеговича, с участием присяжных заседателей – апостолов Петра, Андрея, Иакова Зеведеева, Иоанна, Филиппа, Варфоломея, Фомы, Матфея, Иакова Алфеева, Леввея, Симона и Матфия, а также с участием секретаря судебного заседания Скворцовой Екатерины. Отводов составу суда в данном случае не предусмотрено. Подсудимый Ковров, вам объявляется, что в данном судебном заседании вы не имеете никаких прав.

Я попытался ущипнуть себя. Но сделать этого мне не удалось: при всей легкости тела, я не мог пошевелить пальцем, застыв неподвижно в одной позе. Я попробовал закричать, но увы, рот тоже меня не слушался, я был нем.

– Право говорить у вас также отсутствует, – усмехнувшись, произнес один из апостолов.

«Да что здесь происходит? – подумал я. – Где я?»

Я вспомнил один из своих любимых фильмов – «Кин-дза-дза» Данелии, где главный герой, так же как и я, оказался в пустыне. При этом он не растерялся, решив, что попал в пустыню Каракумы. Интересно, куда попал я? Чувство юмора меня еще окончательно не покинуло, но смеяться почему-то не хотелось. А даже если бы и захотелось, то сделать этого я бы не смог. Самое страшное было в том, что я не мог говорить. Адвокат без языка – как балерина без ног. Мне вспомнилось Евангелие от Луки. То место, когда Захария не поверил архангелу Гавриилу, что его жена Елисавета родит сына. «И вот, ты будешь молчать и не будешь иметь возможности говорить до того дня, как это сбудется, за то, что ты не поверил словам моим, которые сбудутся в свое время», – вспомнил я слова Гавриила.

Да кто же этот Говоров? Как я здесь оказался? Откуда на мне эта одежда? Откуда здесь Катя? Как долго я был без сознания? По ощущениям, не так уж и долго – час, два, может три. Я отключился практически сразу, как сел в машину. Но за два-три часа от моего дома в будний день в лучшем случае можно доехать до МКАДа, но никак не до пустыни. До ближайшей от Москвы пустыни только на самолете часа четыре лету. Неужели меня посадили в самолет? Неужели теперь никто не поможет? Куда же смотрели ребята со своей хваленой спутниковой системой? А может, я просто умер?

Да о чем я? Конечно, нет. Зачем я обманываю себя, о чем думаю? Какой спутник, какие ребята, какой Данелия? Почему я боюсь признаться себе, что понял, где нахожусь и кто есть Говоров? Ведь я не трус, и если мне уготовано предстать пред Судом, то этого уже не изменишь.

Конечно, я догадался, что судить здесь будут меня и судья именно Он. Перед глазами мгновенно пролетели события последних месяцев. Какой же я глупец! Как можно было быть таким слепым? Почему просветление наступило только сейчас? Ведь мне столько раз давали понять, кто передо мною. Начиная с имени. Борис Олегович Говоров. Как можно было не увидеть первых букв имени, не понять, что Он говорит действительно о Страшном суде? Как можно было не прочувствовать, что Его история – это моя история, только несколько видоизмененная? И обвинение, связанное с отречением от Бога, касается именно меня и моего поведения.

Сколько раз Он давал это понять! И через Платона, и через бабку в Суздале, и через сны, и даже через Машку. Но я упорно, как последний баран, не хотел покаяться, все откладывал на потом. Не поверил я, и когда стали врать друзья. Из-за своей гордыни вместо покаяния занимался Его поиском, не принесшим результатов. Усомнился в лучших друзьях, вместо того чтобы усомниться в себе. Если бы обманула Машка, наверное, усомнился бы и в ней. Какой же я дурак!

Он подарил мне жизнь, прекрасную семью, любимую работу, а я после первой же серьезной беды тут же отказался от Него. Он столько говорил о том, что грош цена той вере, которую так легко сломать. А сколько говорил об этом Платон! Даже Машка, женщина, смогла понять это. А я все искал оправдания своим поступкам, прикрываясь позицией защиты, построенной для другого человека. Все жалел себя. Мнил хорошим человеком, являясь в действительности гордым циником и не более.

Надо быть последним идиотом, чтобы столько изучать Писание и не понять там ни слова. Не понять, что главное – это вера. А добрые дела без веры не могут быть добрыми. Не зря Христос говорит: «…а кто отречется от Меня пред людьми, отрекусь от того и Я пред Отцем Моим небесным. Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч».

Как можно было, готовясь к защите и выписывая из Библии отдельные цитаты, не подумать о слабых местах защиты? Почему, переписывая библейские притчи, я забыл о тех, которые говорят о том, что нельзя сомневаться в вере и в Боге. Уж их-то в Библии немало. Достаточно вспомнить, как Иисус запретил ветрам и морю, как исцелял бесноватых, направив бесов в стадо свиней. Как ходил по воде, а Петр, усомнившись, начал утопать, после чего был спасен. Ведь я видел их, но умышленно пропускал мимо глаз. Я же крутой адвокат и не умею проигрывать. Зачем думать о слабых местах, надо сосредоточиться на сильных. Только вот логика эта неправильная, Библия – не кодекс, и из нее нельзя выписать отдельные статьи. Библия – это единый живой организм, из которого нельзя вычленить отдельный орган без ущерба для всего тела.

– Ну что ж, – прервал мои размышления Говоров, – я рад, что ты наконец-то догадался, где находишься. А то я уже начал волноваться, что ты глупее, чем я думал. Жаль, что тебе понадобилось так много времени, чтобы понять. А ведь все можно было исправить раньше и не доводить дело до суда. Но теперь уже поздно. Тебя будут судить по Моим законам, которые куда как совершеннее глупых земных. Правда, надо отдать тебе должное, ты избавил нас от части работы. В частности, от изложения тебе сути обвинения, которое заняло бы немало времени. Ты сам сформулировал его, причем достаточно точно. Хотя грехи твои можно было бы перечислять еще очень долго. За каждый из них тебе может быть назначена высшая мера наказания. Такая, по сравнению с которой смерть покажется высшим благом. Взять, например, твое вечное любование собой. То, как ты ежедневно заботишься, что есть, что пить, во что одеться и на какой машине поехать. Не надо себя оправдывать тем, что ты адвокат. Меня это не интересует. Хороший и умный защитник докажет правоту и без золотых запонок.

«Но не в нашем государстве», – подумал я.

– В любом государстве и в любом времени. Или тебе мало примеров из истории? Что-то не припомню, чтобы люди доказывали свою правоту через внешний лоск. Да что далеко ходить, взять хотя бы твоего друга Макарова. Разве он живет в другой стране или в другом городе? Разве он не выигрывает дела в судах? Или, может, он делает это благодаря дорогому костюму и дорогой машине? Нет! Ему наплевать на одежду, на машину, на то, что о нем подумают люди. В отличие от тебя он понимает, что человек не становится лучше, покупая себе дорогую машину. Человек не становится лучше, если пьет французский коньяк и носит дорогие часы. Или эту часть учения Христа ты не заметил?

Ты окружил себя роскошью и привязан к ней. Не обманывай, что вынужден это делать, чтобы сохранить образ успешного человека. Тебе нравится быть успешным и дорогим. Ты не видишь ничего вокруг, кроме себя. Ты презираешь окружающих только за то, что они одеты хуже тебя. Любуешься. Ну так полюбуйся собой сейчас. Как думаешь, здесь и сейчас очень важно, во что ты одет?

Ты давно стал заложником своего успеха. Ты не стремишься стать лучше путем духовного совершенства, зато изо всех сил стараешься шикарно выглядеть. Твой цинизм достиг таких размеров, что ты уже не в состоянии справиться с ним.

Посмотри, как ты относишься к людям. К родным, друзьям, знакомым. Всех подозреваешь в предательстве, во лжи, считая себя честным. Только в чем твоя честность? В том, что используешь людей, как тебе хочется? Мнишь себя неподкупным, считая остальных продажными? Постоянно врешь себе, что деньги не имеют для тебя значения? А между тем постоянно о них думаешь. Занялся бы ты моим придуманным делом, если бы я заплатил в тысячу раз меньше? Да никогда. Ты же такой авторитетный адвокат, зачем растрачиваться по мелочам. Вспомни, когда ты последний раз бесплатно кого-нибудь слушал. А ведь когда ты только начинал, мог легко потратить два часа в день, выслушивая несчастную бабушку, попавшую в беду. Ты боишься себе признаться, что деньги сломали тебя. Зато каждый день признаешься себе в том, какой ты порядочный, добрый, великодушный. За свои пусть даже и хорошие поступки всегда ждешь благодарности. Даже не ждешь – требуешь ее. Ты забыл, что добро надо делать бескорыстно, не ожидая похвалы. Иначе это не добро, а восхваление себя. Ежедневно гордишься тем, как помогаешь людям. Только толку от такой помощи немного. Эти бедные люди и так чувствуют себя вечно обязанными. А ты, вместо того чтобы незаметно уйти, всем своим видом демонстрируешь, насколько они тебе обязаны.

А родители? Как ты относишься к ним? Как к выжившим из ума старикам. Как к людям, ничего не добившимся за свою жизнь. Когда ты последний раз ездил к ним? Ты так и не понял, для чего я рассказывал историю про свои сложные отношения с отцом. Для того, чтобы ты вспомнил о родителях. Или, думаешь, ежемесячная передача им конверта с деньгами заменит чувства? Считаешь, все можно купить? Им нужен ты, а не твои деньги. Вместо того чтобы попросить у них совета, показав, как тебе важно их мнение, ты сам учишь их жизни. Ты смеешься над ними. Ты погряз в грехах, как в болоте, и тебя засасывает все глубже и глубже.

Но почему тогда я? – взбунтовался мой разум. – Я грешен, с этим трудно поспорить. Но неужели на земле нет больших грешников? Я никого не убил, не ограбил, даже жене ни разу не изменил. Так почему я стою здесь? Или желание хорошо выглядеть и нечастое посещение родителей – самое страшное в жизни?

Нет, что-то здесь не так. В Писании говорится: «неверующий в Сына Божия уже осужден». Но я-то пока не осужден.

Раз Он призвал меня к себе, значит, не все потеряно. А может, я и есть тот грешник, которому Он возрадовался больше, чем праведнику? Да, я не успел покаяться на земле, но за что же удостоен чести встретиться с Ним лицом к лицу? Неужели моя жизненная история самая интересная из шести миллиардов человек, живущих на земле?

Моя жизнь достаточно банальна с точки зрения Высшего разума. В ней нет ничего особенного. Семья, работа, снова семья. Среди клиентов есть сотни, чьи судьбы поражают своими хитросплетениями. Сериальный сюжет позавидовал бы их историям.

Но на скамье подсудимых нахожусь я. Почему? Любой из праведников отдал бы жизнь за то, чтобы встретиться с Ним. За то, чтобы увидеть Его лицо. Насколько я помню, в Библии сказано: «Блаженны чистые сердцем; ибо они Бога узрят». Выходит, я не так плох, раз узрел Его? Может, именно на моем челе имеется печать Божья? Может, я избранный?

– Ты не избранный, ты возгордившийся, – ответил на мои мысли Говоров. – Думаешь, то, что ты никого не убил, не ограбил, не прелюбодействовал, – такая большая заслуга? Подумай, чем гордишься? Не убить и не ограбить – обязанность любого нормального человека. Подчеркиваю, нормального, но не более. И уж точно не надо это ставить себе в заслугу.

Считаешь, раз верен жене, значит избранный? Самому-то не смешно? Принимая за подвиг обыденные поступки, ты в очередной раз доказываешь свою порочность. Раз ты часто задумываешься об этом, значит, стремишься к тому, чтобы убить, ограбить, изменить. И не делаешь это только потому, что хочешь показать себе, какой ты сильный.

Какой чистый и благородный, как стойко переносишь испытания. Но поверь, испытания твои еще не начались. Они начнутся здесь, и я посмотрю, как ты справишься.

А за других не переживай. Рано или поздно все предстанут пред судом Моим.

Возможно, но я предстал первым, – мои мысли не желали сдаваться. – Можно сказать, я пионер. Пионер среди подсудимых, а пионерам всегда должны быть скидки. Остается только непонятным, почему же именно я оказался первым? Страшный Суд Божий должен происходить в порядке возрастающей виновности подсудимых. Об этом свидетельствуют слова апостола Петра: «Ибо время начаться суду с дома Божия; если же прежде с нас начнется, то какой конец непокоряющимся Евангелию Божию?» Это означает, что сначала должен быть суд над верующими, затем над грешниками, а уж потом над бесами и дьяволом. Так почему тогда судят меня, грешника? Или суд над верующими уже состоялся? Неужели события, описанные Святым Иоанном в Апокалипсисе, уже достигли кульминации?

Почему бы и нет. То, что конец близок, очевидно. Мир двадцатого и двадцать первого веков задыхается от войн, болезней и стихийных бедствий. Зверь уже давно на земле. И боюсь, после него погибнет больше трети человечества. Апокалипсис был написан примерно в первом веке, когда не было ни атомной, ни водородной бомбы. Эти две бомбы и есть два зверя, описанные Иоанном – лжепророк и антихрист. Именно за ними и последует конец. Но если верить Писанию, то конец – это лишь начало новой жизни. И если я присутствую здесь, на Страшном суде, значит, обретаю новую жизнь. Возможно вечную.

– Не каждый праведник сможет обрести вечную жизнь! – произнес Говоров. – А что уж говорить о тебе? Ты здесь только потому, что я так захотел. На то имеются свои причины, но они далеки от тех, о которых думаешь ты. Если бы ты понял истинную причину нахождения здесь, я бы отпустил тебя обратно на землю. Но, увы, ты очень далек от понимания. Тебе не найти того ключа, который сможет открыть нужный замок. Пока ты, как вор, тщетно пытаешься вскрыть замок, используя свои примитивные мысли как отмычки.

Пусть мои мысли и примитивные, – подумал я. – Но я могу общаться с Вами. Вы лишили меня дара речи, но не лишили возможности мыслить. Раз Вы так легко читаете мои мысли, то язык мне не нужен. Думая, я как будто говорю с Вами. А значит, вполне могу защищаться. Такой вариант меня устраивает даже больше. Когда человек говорит, он может врать. Может запинаться, забывать нужные слова, говорить совсем не то, что хочет. А когда человек думает, его невозможно уличить во лжи. Мысли правдивы до безобразия, их нельзя скрыть. Общаясь с Вами при помощи мыслей, я застрахован от того, что меня неправильно поймут или не поверят мне. Честность в общении с Вами презюмируется сама собой. Адвокат в суде об этом может только мечтать. Сейчас я вспоминаю, как Вы говорили мне об этом. Говорили о том, что на суде любое слово будет восприниматься как истинное. А мысль тем более.

Да о чем я опять думаю? Такое впечатление, что мои мысли, так же как и я, всю жизнь учились на адвоката. Видимо, призвание защищать у меня в крови. Оправдывать человеческие поступки гораздо сложнее, чем осуждать их. Всю сознательную жизнь я посвятил защите. Защите правых и неправых, бедных и богатых, хороших и плохих, словом всех, кто ко мне обращался. Интересно, когда это началось? Когда я возомнил себя защитником? Если верить Фрейду – этому «шаману из Вены», как отзывался о нем Набоков, – то истоки и первопричины надо искать в глубоком детстве. И, как ни странно, в детстве был случай, перевернувший мою жизнь.

Это случилось, когда я учился в пятом классе. В школе я был хулиганом. В классе всегда пользовался авторитетом и уважением, но был на вторых ролях. Я являл собой хулигана второго плана, поскольку на первом прочно обосновался Васька Рыбников – отвязный, дерзкий и тупоголовый пацан, непомерно физически развитый для своих лет. Учился он очень плохо, умудряясь каждый раз каким-то чудом не остаться на второй год.

С Васькой у меня были вполне приличные отношения, обусловленные тем, что я не только был в состоянии постоять за себя, но и всегда с радостью участвовал в любых шалостях, не боясь, что потом влетит. Но, кроме шалостей, я еще прекрасно справлялся со школьной программой, чем Васька похвастаться не мог. Зато он единственный в классе мог подтянуться пятнадцать раз. С Рыбниковым мы не враждовали, а скорее сосуществовали в пределах одного класса. Я всегда давал Ваське списать, а Васька показывал мне, как из двух магнитов и марганца сделать бомбочку. Старшие ребята нас не обижали, зная, что вместе мы будем драться до последнего, причем Васька – настолько отчаянно, что лучше не связываться.

К директору всегда вызывали обоих. От этих выволочек мы еще больше сплачивались, но все же не настолько, чтобы стать лучшими друзьями. Я понимал, что рано или поздно с Васькой влипну в такую историю, из которой потом не выпутаюсь. Васька же понимал, что, кроме самодельных бомбочек и канцелярских кнопок, подкладываемых учителям на стул, меня интересуют и другие, чуждые ему вещи.

В один из дней февраля наши отношения окончательно перешли в плоскость сосуществования. Произошло это, когда у нашего одноклассника Леши Сенкевича, хлипкого и забитого, был день рождения. У нас было принято, что на день рождения именинник приносил конфеты и после уроков мы оставались пить чай, есть конфеты и поздравлять виновника. Но Леша Сенкевич был из неблагополучной семьи с сильно пьющим отцом и несчастной матерью. Поэтому денег на конфеты у его родителей тогда не оказалось. Он пришел без конфет. И столкнулся с жестокостью, свойственной отрокам двенадцати лет.

Вместо поздравлений с днем рождения Лешу Сенкевича начали дразнить и подкалывать, называя «бомжом». Детям трудно понять, как можно не иметь денег на конфеты и как можно не угостить ими класс в день рождения. Лешу обвинили в жадности и перестали с ним разговаривать. Особенно старались девочки, демонстрируя, насколько он им противен. Двенадцатилетние очаровательные создания с милыми косичками превратились в настоящих монстров, желающих уничтожить Лешу. Сенкевич, превозмогая обиду, держался молодцом и старался не показывать виду. Это злило всех еще больше. Классная руководительница от души поздравила Лешу, объявив, что после уроков, как всегда, состоятся наши посиделки. Но никто уже не хотел в них участвовать. Сговорившись, весь класс объявил Сенкевичу бойкот. Без конфет он никого не интересовал.

Особенной симпатии к Сенкевичу я тоже не испытывал, поэтому спокойно наблюдал все это со стороны. Я не знал, какую занять позицию, хотя в глубине души понимал, что одноклассники неправы. Просто противопоставить себя классу из-за какого-то Сенкевича я не решался. Васька рьяно встал на сторону класса и подначивал всех устроить Леше «темную».

На большой перемене Васька перешел к активным действиям. Для начала он отвесил Сенкевичу мощный подзатыльник, после чего со словами «конфеты для нас зажал» влепил ему отборного пинка. Постепенно к Ваське стали присоединяться и другие ребята, поочередно подходившие к Сенкевичу и одаривавшие его пинками. Влияние Рыбникова было настолько велико, что ни один из одноклассников не посмел не подыграть ему. Пиная Сенкевича, они, наверное, думали, что заработают авторитет у Васьки, который больше не будет их трогать. Они с наслаждением «чморили» Сенкевича, не осознавая, что в любой момент могут оказаться на его месте. Девочки хохотали над бедным Лешей, говоря, что за жадность надо платить.

На определенном этапе издевательств я не выдержал и из стороннего наблюдателя превратился в малолетнего Робин Гуда. Не говоря ни слова, я подошел к Рыбникову и задвинул ему такую затрещину, что тот отлетел в сторону. Весь класс затих. Открыв рты, все стали ждать, что будет дальше. Васька был сильнее и мог спокойно ответить. Его бы тут же поддержали остальные. Но Васька не ответил. То ли оттого, что растерялся, то ли оттого, что почувствовал мою уверенность в правоте.

Не знаю, что переживал Васька, но на этом инцидент был исчерпан. Все успокоились и вернулись к своим делам. Рыбников перестал со мной разговаривать. Сенкевич пригласил меня домой отметить день рождения. Я согласился. Леша был настолько благодарен, что, казалось, готов был отдать за меня жизнь. Тогда я впервые испытал истинное наслаждение от благодарности. Рыбников наконец остался на второй год, и мы окончательно перестали общаться. Кажется, потом он все-таки попал в историю, которой я так боялся и из которой нельзя выпутаться.

После случая с Сенкевичем я уже не мог забыть наслаждение, которое испытал, защищая его. Тяга к такого рода наслаждению засела глубоко внутри, сопровождая меня на жизненном пути. Так что отправной точкой моего самоопределения было дело Леши Сенкевича.

Теперь же пришло время защищаться самому. Сомневаюсь, что получится так же легко, как с Сенкевичем, но я попробую.

– Попробуй, – усмехнулся Говоров. – Считай, тебе предоставляется последнее слово. Вернее, последняя мысль.

После слов Говорова я вдруг почувствовал откуда-то слева запах сигаретного дыма. Я попытался максимально сфокусировать взгляд на ту сторону, откуда шел дым. Головы повернуть я не мог, но боковым зрением все же удалось увидеть, что недалеко от меня на песке сидит человек, по-турецки сложив ноги. Это был один из парней, что находился вчера с Максом и Виктором в машине у моего дома. Тот парень, который молчал в течение всего разговора и лишь качал головой. Его внешность была настолько серой, что не поддавалась описанию. Единственной характерной чертой этого человека было то, что он постоянно курил.

– Кто вы? – спросил я незнакомца. К великому удивлению, ко мне вернулся мой родной голос, по которому я уже успел порядком соскучиться.

– А сам как думаешь? – выпустив огромное кольцо дыма, спросил незнакомец.

– Неужели персональный ангел-хранитель?

– Можно и так сказать, – засмеялся мужчина. – А можно сказать, что я адвокат, причем предоставленный тебе абсолютно бесплатно.

– Предоставленный кем? – поинтересовался я.

– Неважно. Главное, что я буду тебя защищать.

– Интересно, как? Никогда не любил бесплатных адвокатов. Хотя защищаться самому непросто.

Вспомнилась шутка «Если ты сам себе адвокат, значит, твой клиент идиот».

– Как буду защищать? – переспросил он. – А разве тебя не удивляет, что вернулся голос?

– Вообще удивляет.

– Ну вот видишь. Это только начало. Дальше будет интереснее.

– А что вы можете предложить?

– Я могу предложить все, – ответил незнакомец, закуривая очередную сигарету.

– Весьма расплывчато, нельзя ли поконкретнее?

– Извольте. Для начала я предлагаю закончить весь этот цирк и пойти со мной.

Я перевел взгляд на Говорова, апостолов и Катю. Они молчаливо наблюдали за происходящим, как будто умышленно не желая вмешиваться.

– Не понимаю, – обратился я к новоиспеченному защитнику. – Всегда считал, что ангелы служат Богу, действуя на благо человека. Почему же тогда вы так неуважительны ко Всевышнему? Почему называете все это «цирком»? Куда меня зовете?

– Как много вопросов, – ухмыльнулся собеседник. – А с чего ты взял, что я служу ему? Я ангел, но ангел падший.

– Иными словами… – ужаснулся я, – вы… дьявол?

– Вообще, мое имя Люцифер. Но если угодно, можешь назвать меня дьяволом, сатаной, Вельзевулом, хоть чертом лысым. Суть не изменится. Имен у меня много, а суть одна.

– И в чем же она? – спросил я.

– В настоящий момент – в том, чтобы защитить тебя. Чтобы позвать тебя пойти со мной.

– Позвать куда? В ад?

– Ну зачем же так сгущать краски, – засмеялся он. – До ада нам еще далеко. Вспомни Апокалипсис. Если, как ты недавно заметил, сейчас судят тебя, неверующего, то впереди еще суд над грешниками, врагами Божьими, а уже только потом дело дойдет до бесов и до меня. Иоанн многого не предусмотрел или специально не пожелал описывать.

– Чего же?

– Того, что до меня очередь может и не дойти. Неизвестно, сколько пройдет времени, пока меня низвергнут в ад. Моя сила еще весьма велика. И велика она благодаря таким, как ты. На протяжении многих веков я веду борьбу с Ним. Я воюю не один, а при поддержке многочисленных соратников. Война идет по определенным правилам. И нам многого удалось добиться. Я сумел отсрочить день Суда не только для себя, но и для тысяч интересующих меня людей. Все они, так же как и я, находятся как бы в подвешенном состоянии. Они не в раю, но и не в аду. Пока мы боремся, над нами не могут вершить суд. И чем сильнее боремся, чем больше нас, тем дальше судный день. Одной из самых больших удач считаю склонение на свою сторону апостола. Это было давно, но он до сих пор помогает мне в борьбе. Я верю, мы сможем победить. С каждым днем нас все больше, и уже близится переломный момент. Не буду скрывать, приходится нелегко. Слишком много у Него воинов. Серафимы, херувимы, престолы и прочая «светлость». Пока им удается держать оборону. Но они ослабли, истощены под нашим натиском. Они сомневаются. А значит, в скором времени нам удастся разбить их. Главное – уничтожить предводителя, этого упрямого глупца Михаила. Без него они не смогут противостоять. Потом мы перетянем на свою сторону апостолов. А кого не перетянем, того уничтожим. А уж затем придет Его очередь. Вот истинный сценарий апокалипсиса. В его последний главе будет вечная тьма. Править миром будут такие, как мы.

– Что вы хотите от меня?

– Прежде всего, – продолжил Люцифер, – я хочу помочь. Хочу избавить тебя от суда или отсрочить его день. Хочу, чтобы ты присоединился к нам. Пойми, сегодняшний суд станет для тебя последним. Никто не оправдает твоих поступков и грехов. У тебя нет ни малейшего шанса на спасение. Ты один и не сможешь противостоять им. Ты отправишься в ад, а я не могу допустить этого. Не могу допустить, чтобы такой ум так глупо пропал. А за что, в сущности, тебя судят? За то, что ты хороший адвокат? За то, что любишь хорошо одеться? За то, что не веришь никому, кроме себя? За то, что презираешь ничтожных людей? Тебя не оценили и никогда не оценят. Тебе пытаются показать, какую никчемную жизнь ты прожил. А ведь это не так. Ты борец за правду, поэтому нужен нам. Нужен, чтобы бороться. Чтобы не дать погибнуть тому, во имя чего жил. Я зову туда, где ты сможешь применить свою силу, знания. Я зову на борьбу. Бороться – наше призвание, неужели ты так просто сдашься? Только с нами ты найдешь себе применение. Все будут восхищаться твоим умением мыслить и находить выходы. Вокруг будут такие люди, защищать которых мечтает любой адвокат. Защищать от несправедливого и бессмысленного суда. И делать это ты будешь не в одиночку, а со мной и моей огромной армией.

– И кто же эти люди? – спросил я.

– Тебе нужны имена?

– Да. Хотелось бы в общих чертах представлять, с кем предстоит общаться в ближайшие несколько веков.

– С великими, гениальными людьми, – докуривая очередную сигарету, произнес он. – Нерон, Наполеон, Гитлер, Иван Грозный. Достаточно или продолжать? Разве это не прекрасно – быть адвокатом самого Гитлера?

– Я бы предпочел быть защитником Джордано Бруно или Жанны д'Арк.

– Они слабаки. Их давно прибрали к рукам твои сегодняшние судьи. Все слабаки достаются им. Мне же достаются сильнейшие и самые лучшие.

– Если вы считаете, что Гитлер находится в списке лучших представителей человечества, у нас разные представления о критериях оценки.

– Короче, – резко заговорил собеседник, – я предлагаю тебе выбор. Времени на размазывание соплей у меня нет. Оплакивать невинно убиенных – это не ко мне. Долго уговаривать не буду. Хочешь, чтобы тебя осудили, мешать не буду. Только, по-моему, ты не очень похож на жертву. Возможно, я ошибаюсь. Если собственная жизнь тебя не интересует, то отдайся в лапы суда. И уповай на его справедливость и гуманность. Последний раз спрашиваю: пойдешь со мной?

– В настоящий момент, – уклончиво начал я, – я не могу даже пошевелить пальцем ноги, не то что пойти.

– Это не проблема, было бы желание. Ты свободен. Свободен в выборе.

Почувствовав, что тело вновь меня слушается, я опустился на песок и задумался. Задумался о выборе и о подлинной свободе. Мне вспомнился Сартр, работа «Экзистенциализм – это гуманизм». Ее суть сводилась к тому, что любой осознанный выбор является свободным. Главное, чтобы этот выбор был честным, пусть даже и неправильным. Еще я вспомнил Фауста. Вот уж не думал, что окажусь на его месте.

– А могу я покурить? – спросил я. – Не курил целую вечность.

– Конечно! – радостно ответил он, протянув мне сигарету и спички.

– А что будет с моей семьей? – закурив, спросил я.

– Да плюнь на них. О чем ты думаешь? Тебя ждет больше, нежели семья. Со временем мы позаботимся и о них. Но пока об этом думать рано. Раз ты здесь, то семью уже вряд ли увидишь. Хотя, если останешься со мной – это вполне вероятно. А вот оставшись с Ним, забудь о семье. В преисподней свидания не предоставляются.

Я посмотрел на Говорова. Его лицо оставалось спокойным и светлым. Он продолжал молча наблюдать. Я понимал, что бесконечно затягивать с выбором не удастся и сейчас все зависит только от меня. Почему-то я очень обрадовался этому. Обрадовался, что, находясь между светом и тьмой, между добром и злом, могу все-таки сам что-то выбрать. И, независимо от последствий, это будет мой выбор, а не выбор Высших сил. Пусть у меня всего два варианта и ни один не сулит ничего хорошего, но я могу выбрать. Выбрать только одно решение. А это означает, что я не марионетка в чужих руках, а человек. Человек, выбирающий свой путь и не сложивший руки от предопределенности судьбы.

– Итак? – прервал мои размышления сидящий на песке человек.

– Ты ошибся! – уверенно произнес я. – Изыди!

В то же мгновение вихри песка закрутились перед глазами, превратив пустыню в огромный белый волчок, стремительно несущийся к неизвестному будущему.

Я снова стоял один и не мог ни говорить, ни двигаться. Ураган сменился чудовищной тишиной, от которой становилось страшно.

– Подсудимый! – послышался Его знакомый голос. – Вам предоставлено последнее слово. Мы не будем ждать вечно, пока ваши мысли начнут работать. Уже несколько минут по непонятным причинам я не слышу даже намека на мысль. Ваша голова молчит. Не знаю, как вам это удается, но прошу проснуться.

«Значит, Он не видел того, что происходило. Не слышал, о чем мы разговаривали. Ну что ж, тем лучше. По крайней мере, один раз в жизни я сделал что-то хорошее не напоказ. Сделал не для того, чтобы заметили и отблагодарили, а просто потому, что верю. Верю в Него, в Его доброту и любовь. И не жалею о своем выборе. Я не жду прощения, но хочу быть услышанным – возможно, в последний раз в жизни».

Сосредоточившись, я начал мысленно говорить:

– Уважаемый суд! Уважаемые господа присяжные заседатели!

Я прожил жизнь, не соблюдая Божьих законов. Я отрекся от Бога, не имея на это никакого права. Я уделял слишком много внимания собственной персоне и плевал на окружающих. Готов ответить за все свои поступки и не боюсь этого. Не знаю, какое меня ждет наказание, но, уверен, оно будет справедливым.

Перед вынесением вердикта хочу сказать следующее. Мне всего тридцать три, а я уже успел испытать счастье. Большое счастье! И если бы мне дали шанс прожить жизнь заново, вряд ли я стал бы что-то менять. После смерти дочери я действительно отвернулся от Бога. Моя вина в этом. Но я приложил все усилия, чтобы вернуться к Нему. В последнее время я многое понял. Еще не попав сюда, понял, что верю. Пусть из-за гордости и малодушия так и не сходил в церковь и не исповедался, но в душе обрел покой. Покой от осознания того, что Он любит меня. Любит и защищает мою семью. И, вопреки всему, что здесь сейчас происходит, я бесконечно благодарен Ему. Я не успел признаться в этом на земле и сожалею об этом. Сожалею о том, что только здесь понял, как Он нужен мне, только здесь и сейчас понял истинный смысл покаяния. Оказывается, это совсем не тяжело, а напротив, легко и радостно. Мне действительно захотелось измениться, но, не буду кривить душой, захотелось здесь, а не там. Там казалось, что я очень даже ничего. Трудно взглянуть на себя со стороны. Сколько раз, защищая преступников, я слышал, как в последнем слове они врут суду, что «все поняли, раскаялись и больше не будут совершать преступлений». Все эти слова направлены исключительно на смягчение наказания. Поэтому не буду следовать их примеру и скажу, что даже если мне будет предоставлен шанс вернуться, не обещаю стать праведником и уйти в монастырь. Единственное, что могу обещать, это попробовать измениться. Измениться в лучшую сторону и попытаться не заниматься больше самолюбованием.

Возможно я повторюсь, если скажу, что не боюсь за себя. Но я жутко боюсь за семью. Боюсь, как они будут без меня. Не знаю, хороший я человек или нет, но одно знаю точно: больше всех на свете я люблю жену и сына. Люблю настолько, что готов заплакать, как ребенок. Может, моя любовь эгоистична, но это любовь. Я готов отдать жизнь за то, чтобы у них все было хорошо. Далеко не каждому дано так любить. Не каждому суждено встретить в жизни свою истинную вторую половину. Мне же посчастливилось ее встретить, и я очень благодарен за это Богу. Любить и быть любимым – наивысшая ценность в жизни.

Если я имею право что-то просить, прошу об одном: сохранить жизнь моей семье. Не думаю, что они должны отвечать за мои грехи. Любое право исходит из того, что один человек не может быть в ответе за другого. Это было бы неправильно.

Спасибо, больше мне добавить нечего.

Я закрыл глаза и мысленно представил, как встаю на колени. Спокойно и сосредоточенно я стал читать единственную молитву, которую знал наизусть – «Отче наш». В седьмой раз читая молитву, на словах: «И не введи нас в искушение…» я услышал голос:

– Любимый, ты где витаешь? Вернись, ты мне так нужен!

Я открыл глаза. По иконостасу я понял, что нахожусь в храме, в котором крестили Вовку. Я стоял на белом полотенце, одетый в черный костюм и белую рубашку, в которых уходил утром. Рядом была Машка, в красивом, но скромном белом платье. Голова ее была покрыта фатой. Лицо излучало счастье. Я посмотрел перед собой. В этот момент священник, стоявший перед нами, поднял голову, и я увидел его лицо.

Это был Говоров. Посмотрев ему в глаза, я увидел, как он еле заметно подмигнул мне. Оглянувшись, я обнаружил очень трогательную картину. Прямо за нами стояли Мишка и Машина подруга Аленка. Чуть подальше – мои и Машины родители. Еще дальше – Платон, Катюша с мужем, Валерий Геннадьевич и Андрюха Макаров. Платон держал на руках Вовку, который пытался подергать его за бороду. Я понял, что участвую в обряде венчания.

– Имеешь ли, Виталий, произволение благое и непринужденное и крепкую мысль взять себе жену сию Марию? – раздался голос Говорова. – Не обещался ли иной невесте?

– Имею, честный отче, – уверенно ответил я. – Не обещался, честный отче.

Со словами «Венчается раб Божий Виталий рабе Божией Марии» Говоров надел нам на головы венцы, а затем поднял руки и произнес: «Господи, Боже наш, славою и честию венчай их».