Беловежская пуща, необъятная и загадочная в своей
протяжённости, зачаровывала необыкновенной красотой.
В ней тоже таилась собственная жизнь, подчиняющаяся
внутренним законам — законам зверей и деревьев, трав и озёр.
Прекрасная в своей чёткой однообразности строгость
соснового леса чередовалась с живописным беспорядком
лиственных рощ, а нежные берёзы и осины, дрожащие от
любого порыва ветра, давали место сказочным дубам-богатырям.
Налесные дорожки выбегали олени, дикие козы, не говоря
уже о том, что только в беловежской глуши ещё водились
знаменитые зубры.
На молодых зубров не охотились, это было запрещено. Государь и сам следовал этому правилу. Охоту Николай Александрович любил; он унаследовал эту любовь от предков, и дед его, и отец охотились в Пуще. Богатства её не истощались, хотя дичи добывалось обычно немало — глухари, тетерева, зайцы, лисицы, козы, лоси, олени.
Дремучие леса окружали охотничий дом в Беловежье. Дом, где жила царская семья, был своего рода дворцом, только в охотничьем стиле: он был отделан различными породами деревьев, растущих в Пуще, причём каждая комната имела свою отделку, а столовая была украшена рогами убитых на охоте животных. Как и на яхте «Штандарт», государь, проводя время с семьёй в Беловежье, хоть и не переставал заниматься основными своими делами, но требовал от окружающих забвения придворного этикета — даже мундиры снимались, и отдыхающие, включая императора, облачались в светскую одежду, мало чем отличаясь от простых помещиков.
В этом году осень стояла тёплая, но дождливая. Слякоть, однако, настроения не портила: восьмилетний цесаревич Алексей был здоров и весел — главное, что создавало в семье радостную атмосферу. Эта осень мота бы остаться в воспоминаниях одной из лучших, как время, пропитанное тихими радостями и негасимым семейным счастьем. Беловежская пуща, охота, утренние верховые прогулки великих княжон с отцом по лесным дорогам, походы по грибы. Безмятежная гладь пруда... Но на этом-то пруду всё и случилось.
Алексей только недавно перенёс очередной приступ болезни, измучивший его, и теперь горячо радовался, что жестокая болезнь отступила. Радовался, как и положено весёлому и бойкому мальчику: где можно тихо пройти — обязательно пробежаться, куда можно спокойно спуститься — непременно спрыгнуть. Ребёнок вознаграждал себя за тяжкие дни и месяцы скучного лежания в постели. И в лодку, спущенную на пруд, он не вошёл, а прыгнул. Живо и скоро прыгнул, да неудачно: ударился ногой о борт. Поморщившись от ушиба, тут же забыл об этом. А домой его, стонущего от боли, несли на руках...
Вскоре царская семья переехала в польское имение Спала, в мрачноватый деревянный дворец, окружённый густым лесом, где когда-то охотились польские короли. Алексею к этому времени стало лучше, и доктор Боткин, лейб-медик, успокоил встревоженных родителей.
Сюда же прибыл из столицы и Пьер Жильяр, чтобы дать наследнику первый урок французского. Учитель с рвением готов был взяться за дело: царственный мальчик очень нравился ему. Но...
— Извините, мсье Жильяр, — сказала однажды государыня. — Сегодня урока не будет, Алексей недомогает.
Сказано было спокойно, очень любезно, но тоска и какая-то безысходная тревога виделись в глазах Александры Фёдоровны.
Урок не состоялся не только «сегодня», но и на следующий день, и позже...
— Наш царственный ученик очень плох, — шепнул Жильяру коллега, учитель русского. — Вызваны профессора из столицы. Этот таинственный недуг... Бедный маленький страдалец!
Пьер не ответил. Он не смог бы произнести вслух, что мелькнуло в мыслях: если так, то почему же не прекращаются увеселения и охоты? Можно ли безмятежно улыбаться гостям, когда твой единственный сын едва ли не на смертном одре? Как же это было непохоже на добрую, чуткую, любящую мать-императрицу, которую он успел неплохо узнать!
Держась за руки, подбежали Мария и Анастасия — они часто ходили парой. Марии тринадцать лет, Анастасии — одиннадцать. Они любят играть в домашних спектаклях, но, искренние и бесхитростные, никогда не играют в жизни. Крупные, как вишни, глаза Марии очень грустны, у Насти подёргивается уголок рта.
— Мсье Жильяр, — обращается по-французски Мария, — вы не могли бы выполнить нашу просьбу? — И они с Анастасией изо всех сил стараются радостно улыбнуться.
— Всё, что угодно, — учитель слегка поклонился.
— Завтра после обеда мы разыгрываем перед papa, mama и гостями две сцены из «Мещанина во дворянстве». Не согласились бы вы суфлировать нам?
Что ж, нет ничего проще. Находясь за ширмами, Пьер наблюдал, как Александра Фёдоровна, сидя в первом ряду, любезно обменивается впечатлениями с гостями и оживлённо улыбается.
Что же это такое в самом деле? Неужели он ошибся в своём суждении о ней? И материнское беспокойство в глазах... лишь почудилось?
Неужели правда то, что сплетники на всех углах трезвонят про царицу: «бессердечная, холодная, самовлюблённая». Но это невозможно. Нет, она не такая, совсем не такая...
Исполненный грустных и самых противоречивых мыслей, Пьер Жильяр по окончании представления понуро вышел в коридор. И замер. Жалобные, раздирающие сердце детские стоны исходили из комнаты цесаревича. При страшном звучании их невольно вспоминались в тяжком сопоставлении только что отыгранная пьеса, смех, шутки, лёгкое светское веселье, лакеи, разносящие прохладительные напитки... Пьер с трудом сдержал слёзы сострадания и обиды за своего маленького ученика.
И тут он увидел её... Она, как-то растерянно и беспомощно прихватив мешавшее ей длинное платье, совсем не по-царски мчалась по коридору. На лице её была больше чем тревога — слёзы ручьём стекали по щекам. Жильяр невольно прижался к стене. Государыня промчалась совсем близко, не заметив его.
Когда она скрылась в комнате сына, Пьер вернулся в залу. Теперь он уже внимательно следил за государем. Да, внешне он тоже вполне невозмутим. Но вот царь разворачивается так, чтобы наблюдать за дверью. Императрица возвращается... Оглядывая залу, она слегка улыбается, её прекрасное лицо спокойно. Но через мгновение она находит глазами супруга, бросает короткий взгляд в его сторону, и этот взгляд, наполненный беспросветным отчаянием, говорит лучше всяких слов...
«Идиот! Тупица! — ругал себя последними словами Жильяр. — Как же я посмел примерять на себя её чувства, забыв о её исключительном положении? Они не хотят, чтобы в обществе было известно о болезни наследника! Ведь император и императрица принадлежат не только себе и своей семье. А ещё постоянные сплетни про неё... если узнают, что она родила больного ребёнка...»
Но неужели эта болезнь действительно настолько ужасна? Он слышал что-то об этом, но всё так смутно...
Однажды вечером, спустя несколько дней, к учителю зашла великая княжна Ольга, чтобы вернуть прочитанную книгу на французском и попросить новую — с детства она очень любила читать.
— Что с вами, Ольга Николаевна? — голос Жильяра, пристально глядевшего на неё, прозвучал с таким ласковым состраданием, что девушка, не выдержав, расплакалась.
— Я скажу... вы и так всё скоро узнаете... Умирает Алексей! Сегодня его именины, а было лишь богослужение... Мы пришли к маленькому, а он не понимал поздравлений и не видел подарков — у него сильнейший жар. Я читаю книги, хочу отвлечься — и не могу. И молиться сил уже нет! Господи! Что же будет с нами со всеми, если малыша не станет?!
Пьер утешал её как мог, с горечью сознавая, что утешения бесполезны. Любимая ученица как никто из царской семьи была близка к нему, и он знал, что любовь старшей сестры к маленькому брату для Ольги воплощение материнского чувства. Старшая великая княжна сама как-то рассказывала учителю со смехом, что царевич говорил порой, разобидевшись на родителей: «Я — Ольгин сын» — и перетаскивал в её комнату свои игрушки...
«Что же это такое? — в скорбной растерянности думал Жильяр. — Не может угаснуть этот всеми любимый солнечный лучик! Никак не может!»
Но он угасал. Один удар, всего лишь один удар бедром о деревянный борт... О причине болезни Жильяр узнает потом. А сейчас он, не переставая, думает о скрытой для всех трагедии необыкновенной семьи, с которой свёл его Господь, и о жестокой несправедливости к этой семье со стороны её подданных... Бессовестные сплетники! И как же должна мучиться столь непопулярная среди интеллигенции и знати скромная царица, беззаветно преданная мужу и любящая мать, когда за порогом дома для неё нет надежды, нет опоры, нет сострадания...
Однако даже преданный Жильяр не сознавал до конца, насколько велика была вера этой сильной и мужественной, но кроткой женщины в милосердие Небес, которое недосягаемо высится над кознями людскими. И потому с ней всегда Божия помощь, Божия милость, Божия любовь.