Переливы негромкой, грустной музыки рождались под пальцами, уверенно и нежно касающимися клавиш. Государыня прислушивалась, склонив чуть набок голову, как пел клавесин. Григорий Александрович, сыграв что-то на память, начал импровизировать, и весь отдался чарующе сладкому музыкальному плену. Когда мелодия смолкла, Екатерина тихонечко подошла сзади к задумавшемуся Потемкину и, обняв его крепкие плечи, нежно дотронулась губами до великолепных кудрей. Григорий обернулся.

– Сочинял я, матушка, – первую юность свою вспомнил.

– Жаль, не могу оценить талант твой, – сказала Екатерина. – Такой уж уродилась, что для меня любая музыка – шум.

– Меня хвалили, бывало. Думаю, обернись иначе судьба, стал бы пиитом или музыкантом знаменитым.

– Ты стал… Потемкиным! Не грусти, Гришенька, милый супруг мой, нет времени для грусти. Ждут нас дела – трудные и великие. Не кончилось еще наше время!