Б о время всего пути Сергей Ошеров с ума сходил от мысли, что поляк солгал или княжна Августа давно уже живет в другом городе, в другой стране… То вдруг сомнения оставляли его, сердце наполнялось ликованием – а вдруг?.. Вдруг свершится такое чудо, что он увидит ЕЕ? И сразу же душу охватывал страх: она ли встретит его – прекрасная принцесса юношеских грез? И как встретит?..

Старое палаццо с великолепным фасадом отражало солнце белизной стен, словно само собою светясь. Сергей долго стоял у ворот. Через минуту его мечта могла растаять, как розовый дым… И найдется ли тогда на свете человек несчастнее его?

Он услышал за воротами движенье. С внутреннего двора вышел маленький человек в скромном, но опрятном камзоле, с симпатичным, ни старым, ни молодым, выразительным лицом – явно итальянец. Сергей вдохнул поглубже, еще немного подождал и наконец обратился к человечку, окинувшему его пытливым взглядом блестящих черных глаз.

– Будьте любезны… э-э-э… не здесь ли проживает княжна Августа Тараканова? – спросил на плохом итальянском. И с восторгом услышал:

– Си, синьоре.

Сергей едва не подпрыгнул, как мальчишка, и, высыпая на изумленного человечка весь свой словарный запас итальянского, принялся пылко умолять сейчас же, без промедления проводить его к княжне.

– Я ее друг. Я русский!

– О, Россия! – это прозвучало вполне по-русски, но все же итальянец был явно озадачен.

– Вы друг? – переспросил он. – Я секретарь принцессы, меня зовут Марио Бельцони. Я должен представить вас.

– Ошеров. Сергей Ошеров! Уверяю вас, едва вы назовете княжне мое имя, она сразу же пожелает меня видеть.

«Сразу же?» – но сейчас он не мог и не хотел сомневаться…

Бельцони впустил гостя во двор.

– Вам придется немного подождать. Принцесса в саду.

Сергей остановился на дорожке, ведущей к подъезду палаццо. Оказавшись в залитом солнцем аккуратном дворике, почувствовал что-то сродни ощущению, испытанному однажды в детстве в мужском монастыре, куда возила его мать поклониться мощам святых угодников. Тишина и чувство вхождения в другой мир, а все привычное – за воротами… Но что такого особенного во дворе итальянского особняка? Сергею казалось, что он вот-вот уловит это «что-то», а оно не давалось, выскальзывало из рук вольнолюбивой птахой…

Когда напряжение ожидания достигло предела, на дорожке, ведущей из сада, показалась она…

Августа сама шла ему навстречу. Сергей замер, весь уйдя в зрение. Это было чудо. Чудо – что он нашел ее. Чудо – что лицо, которое он помнил словно в полусне, явилось перед ним живым, еще более прекрасным. Не девочка из украинской деревни, не юная тоненькая фея французской встречи – женщина, чья красота пышно раскрылась созревшим бутоном, а жизненный опыт, видимо – печальный, придал нежному лицу строгую одухотворенность.

Она была в черном платье с серебристыми кружевами, которое так странно сочеталось с молочным цветом кожи, с локонами, светлыми без пудры.

Опомнившись, Сергей бросился к ее ногам, осыпал поцелуями руки.

– Августа Алексеевна! – шептал он. – Ваше Высочество!

– Сергей! Сергей Ошеров! – как отрадно было вспомнить этот густой певучий голос. – Нашли меня, голубчик… Но опять вы, упрямец этакий, за свое. «Ваше Высочество…» Разве можно так говорить?

– Иначе не могу! Я так долго слушал, как царевной называли самозванку… После нее… Я увидел вас… словно глотнул чистой воды. Вы – как противоядие от безумия мира. Я постоянно помнил о вас, я так много думал о вас. Я люблю вас, Августа!

– Боже мой! – княжна смотрела на него с восторженным удивлением и тихо улыбалась. – Но как же вы нашли меня?

– Это судьба! Я приехал, чтобы сказать вам: я никуда больше не уйду, я останусь здесь, подле ваших ног, я буду самым преданным вашим слугою… Не прогоняйте меня! Мне нет без вас счастья! Чтобы жить, мне достаточно просто вас видеть, знать, что вы рядом… Вы – моя принцесса, моя госпожа…

– Сергей Александрович! Право же, я тронута, дорогой мой. Тронута и удивлена, что весьма давние редкие встречи пробудили в вас такие стойкие чувства… Я не заслуживаю этого. Но думаю, пора мне пригласить вас в дом. Вы устали, взволнованны. Успокойтесь, голубчик! И встаньте с колен, прошу вас…

В старом палаццо – высокие потолки с белой лепниной, большие окна, щедро пропускающие внутрь жаркое южное солнце. Все здесь светло и ярко – светлое дерево резных дверей и полотно тяжелых штор, отделка стен – белая, розовая, золотистая… Августа провела неожиданного гостя по уютным залам с множеством картин, большей частью старинных, мастерское исполнение которых говорило о тонком вкусе владелицы. Наконец Сергей оказался в любимой комнате Августы, единственной слегка затемненной полуспущенной шторой, куда вошел как в святилище. На изящном столике лежали в некотором беспорядке разной толщины книги – среди них Сергей заметил Евангелие в дорогом переплете с позолотой. И здесь же – русская икона. Божия Матерь, лик Которой так странно походил на молодое лицо покойной императрицы Елизаветы Петровны… Княжна Тараканова села напротив Ошерова у камина и устремила проницательный взгляд прекрасных светло-серых глаз на его взволнованное лицо. Она явно ждала, что Сергей заговорит, но молодой человек лишь безмолвно любовался ею. Молчание нарушила сама княжна – нарушила, причем, довольно необычно.– А вы похорошели, – заметила она, – у вас в лице появилась мужественность, черты которой раньше лишь угадывались. Это красит вас несказанно… Сережа, я ведь тоже часто вспоминала вас, когда думала о России. А о России я думаю почти всегда. Именно вы тогда во Франции явились для меня посланником родной земли. Я много встречаю русских, живя за границей. И общаясь с большинством из них, не замечаю, что говорю с соотечественниками. Какая глупая мода притворяться европейцами! Сережа. Я не знаю, почему так легко говорю с вами обо всем. Может быть, вы и правы – это судьба! Скажите, неужели вы действительно разыскали меня лишь для того, чтобы сказать о своей любви?– Да!– Но все же, кто сообщил вам, что я здесь?– О! Это было удивительно! – засмеялся Сергей. – Гордый пан выболтал мне ваше местопребывание, когда шпага моя уже готова была вонзиться ему в горло.– Пан? – Августа призадумалась. – Вы должны мне, Сергей Александрович, рассказать все об этой в высшей степени странной истории с самозванкой. Я знаю лишь то, что писали в газетах. А верить всему, что пишут в газетах… При встрече вы дали мне понять, что видели эту женщину. Кто она?– Не знаю! Да и никто не знает. Называлась принцессой Володимирской, дочерью государыни Елизаветы Петровны и графа Разумовского. Сестрой «графа Пугачева» себя величала. Еще же носила имя Али Эмете, а граф Орлов называл ее Алиной.– Граф Орлов? Чесменский герой? Который заманил самозванку на русский корабль и отправил в Петербург? Об этой истории газеты много шумели. Возмущались вероломством графа.– Вероломством? Не знаю. Али Эмете…– Игрушка в руках польских конфедератов и могла повредить России?– Вы и это знаете?– Однажды явился ко мне некий молодой поляк и предложил…Августа запнулась.– Что же?– Российскую корону!И снова – молчание. Августа встала и подошла к полузашторенному окну.– Вечереет, – прошептала она. – Вы любите смотреть на закат?Сергей молчал. Княжна усмехнулась.– Вас так просто не собьешь! Но мне на самом деле говорить об этом не просто неприятно, а страшно. Хотя в этом доме все – преданные мне люди, да и русский язык понимает одна лишь Марья Дмитриевна. Помните Марью Дмитриевну Дараган? Я вас представлю… Она стала уже совсем немощной, моя милая старушка… Сережа, все же прошу: расскажите мне о самозванке.Говорить об Алине Сергею было неприятно, потому что стыдно. Много нехорошего, темного было во всей этой истории. Но вскоре он увлекся пересказом интриги и живописал княжне все происшедшее с яркими подробностями. Августа не проронила ни слова, она все еще стояла у окна и смотрела на разгорающийся закат. Наконец Сергей закончил и внимательно, почти умоляюще, взглянул на княжну Тараканову.Она вздохнула. Розовый закатный блеск бросал нежный отсвет на белое лицо, казавшееся выточенным из слоновой кости.– Бедная женщина! – покачала головой княжна.– Вам жаль ее, принцесса?!– Конечно же. Вы замечали когда-нибудь, насколько сильным может оказаться соблазн? Не многие находят силы противостоять. Бедная Али Эмете… И бедный граф! Это дело навек пятном ляжет на его честь.– Что же, по-вашему, он должен был делать, принцесса?– Не знаю… Нельзя забывать Бога, Сережа… Если бы граф Орлов помолился горячо, Господь указал бы ему, как поступить, чтобы исполнить свой долг и не уронить чести. Впрочем, всегда легко судить со стороны… Тем паче – не мне судить. Довольно об этом. Расскажите же мне, что вы намерены теперь делать?Ответ он обдумал, еще когда мчался к своей принцессе:– Остаться навек у ваших ног!Княжна чуть улыбнулась.– Мечтатель…– Августа Матвеевна!..– Не стоит, друг мой, растравлять свое сердце. Не на благо вам эта страсть. Я никогда не выйду замуж, Сережа! Я говорила вам об этом еще тогда, близ Парижа…– Но… неужели вы могли подумать, что я… что я имею дерзость…– Я не знаю, в каком еще качестве можно держать мужчину у своих ног, кроме как – законного супруга. Но даже будь мое положение иным… Я люблю вас, Сережа, но иной любовью. Она не похожа на вашу. Я не смогла бы стать вашей женой.– Никогда?– Не знаю… Наверное, никогда. Хотя помнить вас я буду всегда.– Вы прогоняете мне?– Вы – мой гость. Но гостеприимство мое не может простереться на всю жизнь.Сергей кусал губу. В груди что-то взволнованно поднялось и – сердце болезненно заныло. Опустив голову, он молча разглядывал теперь узор роскошного ковра. На лице княжны отразились чувства вины и сострадания. Она приблизилась к молодому человеку и легонько положила руку ему на плечо.– Простите меня! Сережа… Не печальтесь так. Когда вы вернетесь в Россию…– Мне некуда возвращаться, принцесса! – тихо возразил Сергей. – У меня не осталось никого и ничего. Мой дом сожжен пугачевцами, а мать и сестра погибли. Гостеприимством графа Орлова я тоже злоупотреблять не вправе. Вы – единственная, кто у меня есть. Только вы, Августа…– Вы мой гость, – мягко повторила Тараканова. – Я не требую, чтобы вы ехали сейчас. Оставайтесь… на время. Будущее, верю, все прояснит.

Все прошло как в полусне: новое знакомство с «тетушкой» Августы – Марьей Дмитриевной Дараган, – которая от времени еще сильнее высохла, уменьшилась да и сморщилась. Легкий, изысканный ужин. За столом, кроме княжны и Марьи Дмитриевны, присутствовал еще итальянец Марио. Принцесса развеселилась, так и сыпала россыпями итальянского, мгновенно переводила на русский и наоборот и со всеми была одинаково мила и сердечна. Сергей почти не поддерживал разговор. Он устал от сумасшедшего путешествия. Его охватила полудрема, но она была сладкой, похожей на розовый дым, через который ясно виделось лишь одно – точеный профиль Августы, нежный, но словно лихорадочный румянец на ее белом лице. Принцесса поняла его состояние. Когда встали из-за стола (причем княжна, как истинная русская барышня, несколько раз перекрестилась на восток), Сергей почувствовал, что все плывет у него перед глазами. Слишком сильным оказалось для него, и так уже утомленного последними событиями, впечатление сегодняшнего необычайного дня.– Я велела Марио распорядиться приготовить вам комнату, – услышал он очень близко голос княжны. – Вам надо сейчас спать. Завтра у нас будет день, чтобы поговорить…

Утро выдалось великолепным – в солнце хотелось плескаться, как в море. Сережа не сразу понял, почему проснулся в этой богато обставленной комнате с большими окнами и мозаикой на стенах. А когда вспомнил, вскочил с кровати и вдруг упал на колени и, так как не было иконы, горячо прошептал, глядя на солнце: – Господи, благодарю Тебя……Августа спускалась по лестнице ему навстречу. Едва увидел – душа счастливо затрепетала: она не забыла, как ему нравилось видеть ее в белом! Снежная ткань, спадавшая роскошными тяжелыми складками вокруг стройного стана, серебристо искрилась, а молочного цвета кружева тонкостью и изяществом рисунка напоминали причудливо переплетенные стрелки инея. Точеную шею обвивала тонкая нить жемчуга – это было единственное украшение принцессы. Впрочем, лучшим ее украшением были счастливо блестевшие светлые глаза…– Как вы хороши! – выдохнул Сергей, целуя тонкую руку. – Ваше Выс… Августа Матвеевна! Я все-таки скажу, – он вглядывался в круглый овал лица, в простую прическу из светлых локонов, – вы стали еще больше похожи на…Княжна приложила палец к губам.– Пойдемте завтракать, Сережа.Завтракали они вдвоем. Сергей любовался строгой грацией Августы, благородной отточенностью всех ее движений – очень естественной. Она даже кусочек от золотистого хлебного ломтика отламывала так, как, по мнению Ошерова, это может делать лишь принцесса. И ему невольно вспомнилась Алина. Он понял вдруг, чего не хватало этой рискованной женщине, пластично-грациозной, как пантера, и так хорошо усвоившей приемы высшего света, что она могла без труда выдавать себя за аристократку. Но когда понадобилось сыграть роль принцессы, увлеченная высокомерная авантюристка стала явно фальшивить. Сергей тогда так и не смог понять, в чем же эта почти неуловимая фальшь? Теперь понял: Алина, видимо, представляла, что такое настоящие принцессы – беда ее в том, что она никогда ею не была…В то же время он вспомнил, у кого еще с восторгом наблюдал эту царственную грацию, так притягательно сочетающуюся с простотой искренней вежливости. У императрицы Екатерины…Княжна тем временем попросила:– Расскажите же мне о себе. Все, что захотите… все, что сможете.– Мне нелегко это будет, княжна. Что же рассказать? В России был бунт. Пугачев… Я ни разу не видел его, но он сломал мою жизнь! Мать и сестренка погибли, когда обезумевшая чернь жгла наш дом. Дом в руинах, и военная карьера моя кончена, потому что я, бросив все, умчался почти что с поля боя. Хоть и имел на то дозволение, но… Конечно, меня могли бы и убить в этой войне и… лучше бы убили!Августа взволнованно, не замечая того, теребила белоснежные кружева на рукаве, ломая их накрахмаленные стрелки.– Мальчик мой, если бы я могла взять на себя хоть каплю ваших терзаний… Простите, что так вас называю. Хотя мы и равных лет с вами (не удивительно ли, что мы родились в один год?), но все же женщина тридцати лет старше тридцатилетнего мужчины.– Августа, вы – юная. Потому что… вы чисты… как снег нашей России. Я перед вами – ничтожество. И вы правы. Я должен уехать. Немедленно. Может быть, прямо сейчас.Августа глотнула золотистого вина из хрустального, обрамленного в серебро бокала. Молчала. Долго, задумчиво молчала… А потом вдруг грустно усмехнулась:– Боже мой, что есть человек! Уехать – это лучшее, что вы можете сделать, но… Я-то не готова сейчас вас отпустить! Господь простит меня. Я одна. Я не могу даже ни с кем поговорить о главном… самом главном на родном языке.Сергей упал на колено.– Что я могу сделать для вас?– Ничего. Ничегошеньки, кроме одного: берегите себя. И постарайтесь, несмотря ни на что, быть счастливым.– Без вас?– Без меня.Августа поднялась, а Сергей, не вставая с колен, целовал край ее платья.– Встаньте, Сережа. Вот что я думаю. Мы отправимся кататься по городу. Я расскажу вам о Милане и вообще об Италии. Вы мой гость. Важный и дорогой. Это так. Поверьте.– Я люблю вас, Августа…

Дни в белом палаццо, к счастью Сергея, протекали медленно, время словно перестало торопиться. Каждое утро Ошеров завтракал вдвоем с Августой, а потом княжна прятала лицо под дымку вуали, и они отправлялись на прогулку в коляске. Обедали непременно все вместе, как было заведено, вместе с Марио и госпожой Дараган. Сергей чувствовал, как в тихом свете бесконечного обаяния «белой принцессы» затягиваются его душевные раны. С княжной он больше не заговаривал о любви, хотя о другом, важнейшем, они говорили и не раз. – «Человек – мера всех вещей», сказал Протагор из Абдер, но невозможно с ним согласиться в полной мере, – говорила Августа. – Мне более по сердцу слова блаженного Августина, коими он открыл свою «Исповедь»: «Ты нас создал для Себя, и наше сердце будет неспокойным, пока не упокоится в Тебе». Можно быть довольным жизнью, но счастливым можно быть только в Господе, Который воистину создал нас для Себя. Мы же считаем жизнь нашу своей только и делаем с ней, что пожелаем. Философия лукавого нашего века на том и возводится, что человек – мерило всего. И мы идем к гордыне, к безбожию в конце концов. Да, мы мало чем удалены от Ангелов, как сказал псалмопевец, но наше естество в том, что мы – образ Господень. Остальное – не главное. И получается, что мера всех вещей – Христос. И мы настолько люди, настолько подобны Христу.Заметно было, что все передуманное за годы уединенной жизни Августа торопиться излить, наконец, перед человеком, который способен ее выслушать и понять. Но Сергей не спешил соглашаться с ней.– Я далек от этого, княжна. Помню маленький наш храм, чтение дьячка нудное, из коего ничего разобрать невозможно, образ прокоптелый, почерневший – Спаса, о Коем говорить изволите… Вот и вся вера. Мужики в великие праздники, простите, ваше сиятельство, так надираются, что хоть святых выноси. Не по мне это. Ради веры подобной ни счастием своем, ни, тем паче, жизнью жертвовать не буду.– Не понимаю, – Августа с недоумением посмотрела ему прямо в глаза. – Как же вы воевали-то? С чем в бой шли?– Как с чем? – теперь Сергей удивился. – С именем России и матушки Екатерины. За Отечество и государыню жизни не жаль!– А… Бог?– Бог? Кто знает, что, какой Он? Ох, Августа Матвеевна, не думал я об этом.– Неужели и не молились никогда, в душевной потребности?– Я молитв не знаю. Матушка учила, да забыл.– А… сердцем?– Сердцем?Тут Сергей задумался. Вспомнил свое «Господи, помилуй!» в самую страшную минуту своей жизни, когда ополоумевший мальчишка из Ермиловой команды хотел запытать его насмерть. Да ведь и не раз еще слова молитвы, хоть и краткие, самые простые, находились. Так вера… есть у него вера ? Августа по-своему истолковала его молчание.– Мы о разных вещах говорим, – с грустью вздохнула она. – И убедить мне вас невозможно. Про себя лишь скажу: кабы не Христос, не смогла бы я жить, как сейчас живу. Только Он мне силы дает, и веру, и надежду. Он и любовь моя. Простите, что так говорю, о сем молчать надобно. Но о подобных предметах, верно, каждый может только за себя говорить…Поздним вечером Марио позвал за собой Сергея, и они по винтовой лестнице поднялись в чердачное помещение, где Бельцони показывал русскому дворянину звезды в телескоп и говорил о каждой звезде, словно о доброй знакомой. Оказалось, что итальянец прекрасно знает французский, поэтому с Сергеем они общались вполне свободно. (Ошеров в который раз благословил дядюшку Дмитрия за то, что тот едва ли не силой заставлял его учить языки).– Я гадаю по звездам, – говорил Марио, – тайком от принцессы. Мадонна гневается на меня за гороскопы, называет это колдовством и нечестием. Но она не против науки, и потому, когда я перехожу в беседе с нею к своим научным наблюдениям, выслушивает меня со вниманием.Марио действительно причудливо сочетал в себе астролога и астронома.– Верно, ваши звезды не всегда говорят правду? – улыбнулся Сергей.– Я мог бы продемонстрировать вам, – уклончиво отмечал Марио, – рассказав по звездам ваш грядущий жизненный путь.– О нет, не надо! – запротестовал Сергей. – Я не хочу знать, что будет со мною… даже если и не вполне верю вашим звездам.– А я и без звезд могу сказать вам, что линия жизни вашей пересекается с линией жизни принцессы. Не бросайте ее! Она одна, стойкая и прекрасная. И не смущайтесь тем, что она дочь императрицы.– Верно, мадонна не похвалила бы вас за такие слова.– Она за многое меня не хвалит. Но ни один человек в мире не желает ей счастья так, как я!

Иногда Августа садилась за клавесин. Она знала, что – увы! – слабый музыкант, и до Марио ей в этом искусстве далеко. Но слабость к музыке была сильнее этого понимания, и она частенько играла – для себя. А теперь и для Сергея, которому казалось прекрасным все, что бы ни делала княжна… В беломраморную просторную гостиную со светлой, дорогого дерева мебелью, проникал лунный свет через занавешенные окна, наполняя пространство серебристой зыбкой тайной. Золотые свечи плакали и пылали, вплетая теплый свет в холодное лунное сияние. Звуки, золотистые, как свечи, перекатывались звонкими горошинами, вырываясь в воздух с клавиш… Сергей не замечал ошибок в игре Августы – ведь все, к чему бы она ни прикасалось, становилось для него неотразимым. Звуки, торжествующие и нежные, сливались в бравурную мелодию, в которой вдруг пробивались мгновения невыносимой печали. Как лунный свет и золото свечей…– Чья это музыка? – спросил Сергей, когда клавесин замолчал, а Августа замерла неподвижно, и на слоновой кости клавиш недвижимо лежали тонкие пальцы, казалось, тоже выточенные из слоновой кости.– Моцарта! – отвечала княжна с восторгом. – Юный музыкант из Австрии. Ему нет еще и двадцати. Года три… или четыре тому назад, я слушала его игру, здесь, в Милане. Помню, все газеты наперебой, с упоением принялись восхвалять приехавшего в страну музыки юного австрийца, несмотря на возраст – ему едва исполнилось четырнадцать! – изумлявшего старейших мастеров. Он пребывал в Милане с отцом, давая концерты, неизменно заканчивающиеся триумфом… На месте Ее Величества Екатерины я бы пригласила Моцарта в Россию.– Граф Орлов говорил мне, что императрица Екатерина не любит музыки… Если бы вы были на ее месте… Простите! Я ничего не имел ввиду, поверьте, княжна! – Сергей отвернулся и провел рукой по лбу. – Просто, кажется, начинаю сходить с ума. Я столько лет люблю вас… Я сам смеялся над собой. Если бы не война… не знаю, что бы я сделал… Почему именно вы? Ваше Высочество… Я не вельможа, не князь, я небогатый дворянин, хозяин захудалого именья… Обыкновенный солдат…– Мой отец в нежных летах коров пас. А бабка по матери – Екатерина Первая, так она… Дело совсем в другом. И вы знаете это. А что до «Высочества»… Я никогда не представляла себя на троне, Сережа. Однажды – это было после знакомства с паном Доманским – мне приснилось, что меня захватили и везут в Россию, но дорога почему-то черная, и в ушах у меня звенит: «Заговорщица!»… Я не живу… я жду. Жду чего-то. Не знаю. И это ожидание, пустое как сон, растянулось на много лет… Это не жизнь, нет. В такой жизни нет места никому. Даже вам.– Но я…– Молчите! Вы не поймете, потому что я сама едва понимаю. Я никогда не говорила никому, что боюсь неизвестно чего. Я молюсь Богу. Он – мое спасение, и у Него обо мне, как и о всех нас, Свое попечение… Наверное, я жду Его воли. Жду, когда смогу понять, чего же Он, а не люди, хочет от меня… Не будем больше об этом. Хотите, я вам спою?Не дожидаясь ответа, запела без музыки, а пела Августа на самом деле чудесно. Голос у нее был бархатистый, чистый, потрясающей звучности и силы. Видимо, батюшкин талант передался по наследству. Не было больше Милана, итальянского палаццо. Была Украина. Шумящие от вольного ветра белые сады, хаты-мазанки, звуки бандуры, протяжные думки… Алмазы звезд на бархате неба… И юная девочка в белом платье… Благородная княжна. Принцесса!Августа не видела, как странно заблестели глаза Сергея… Она замолчала. И вдруг Сергей услышал сдавленное рыданье…Тараканова встала.– Не уходите! – воскликнул молодой человек.– Не могу остаться. Мальчик мой ясный! Не могу… да и ни к чему все это.Ушла, и он не стал ни звать ее, ни удерживать, не рвался вслед за ней. Машинально вытянул почти догоревшую свечу из гнезда подсвечника, загасил ее в пальцах, и яростно мял горячий комок воска. И слезы, горькие, уже не сдерживаемые, беззвучно скатывались по щекам…На следующий день Августа не вышла к завтраку, а потом и к обеду, к ужину… Перед сном Сергей нашел Марио.– Прошу вас, друг мой, передайте ее сиятельству… что я все понимаю. Что я уезжаю завтра на рассвете…Бельцони пристально взглянул ему в глаза.– Вы что же, поссорились? Впрочем, зачем же я спрашиваю… Значит, покидаете нас? Извольте, я передам мадонне…Сергей ответил полупоклоном.…Но на следующее утро он стонал, почти рыдал.– Нет, нет, нет! Я не могу уехать! Княжна… Не могу!– Прости меня, – прошептала Августа.

Она не смотрела в окно, не видела, как он отъехал. Долго сидела в кресле, наматывая на палец легкую золотистую прядь. Наконец, позвала Марио. – Голубчик, – сказала по-русски. – Сыграй мне что-нибудь… печальное.– И вы будете слушать? – усомнился Бельцони.– Вряд ли… Я так виновата перед ним, Марио! Зачем я пригласила его остаться… зачем вообще согласилась его видеть?– Принцесса…– Он уехал, он был не в себе. И впрямь меня любит… Как же он теперь? В России, совсем один… Как я буду вспоминать его глаза в момент расставания?– Но, мадонна…– Мне нельзя любить, мне нельзя дружить. Для меня любое чувство – слабость, преступление.– Но разве у вас нет сердца? Или вы не из плоти и крови? Вы не устаете? И не нуждаетесь в сочувствии и понимании? Ах, принцесса! Вы не можете допустить слабости у себя. Вы горды…– Наверное. Но я права. Я – несчастье его жизни. Я буду молиться, чтобы он поскорее забыл меня.– Вы… любите его?– В любом случае это не имело бы никакого значения. Ну, сыграй же что-нибудь! Марио, единственный мой друг. Ты не бросишь меня?– Что за глупости, – проворчал итальянец, – простите, мадонна… Да благословит вас Господь. Так что же вам сыграть?– Что хочешь… на свой вкус. Я хочу домой, Марио. Я хочу в Россию…