Нашли очень интересную скалу. Она выступала в реку стеной. Так как не было около нее течения, то на веслах обошли утес, и тут-то профессор и заметил заинтересовавшую его породу.

Поглядевши, он решил, что здесь придется сделать остановку может быть не на один день, и с илимки бросили якорь.

На другом берегу, напротив, впадала в Тунгуску речка, вытекавшая из высоких скал, Николай поехал на ту сторону поискать глухарей и вернулся, привезя целую горсть графитовых обломков.

— В этой речке должен быть графит и ее стоит исследовать, — сказал профессор. — Берите-ка лодку, — обратился он к своему помощнику Ивану Николаевичу, — захватите Николая и Петю, припасов и отправляйтесь так, чтобы вернуться сюда на третьи сутки…

Ребята с восторгом принялись за приготовление.

Петя получил дробовик, Николай маузеровский карабин, взяли чаю, сахару, соли и сухарей и, конечно, Хорьку.

Меж широко разошедшимися горами вытекала речка.

Нагромоздила бугры громадных галек и прорыла себе многочисленные каналы. По главному руслу пройти было, невозможно. Там ревели и в пенные клубы сбивались валы порога. Пробрались одним из каналов.

— Настоящая горная речка, — сказал Иван Николаевич, — видите, как она изменяет свой путь? Размывает собственные наносы и в нынешнем году, прорывает себе дорогу там, где в прошлом накопляла гальку.

На веслах по речке итти было трудно — мешало быстрое течение. Поэтому Петя вылез на берег и повел бичевою лодку, а Николай, взявши шест, стал на корму и управлялся, одновременно нажимом шеста продвигая лодку вперед. Иван Николаевич сидел, разглядывал в бинокль скалы и записывал свои наблюдения.

Так проехали до самого вечера и все чаще и чаще встречали в прибрежной гальке куски графита. И все ближе подходили к высоким скалам, словно сдавившим реку. Перед самой остановкой Петя посмотрел себе под ноги и крикнул:

— Гусиные следы! Дайте-ка мне ружьишко!

И, повесив на плечи двухстволку, шел, таща бичеву.

Место попалось тихое, Хорька, набегавшись за день, спал у ног рассматривавшего карту Ивана Николаевича. Вдруг Николай увидел, что Петя бросает бичеву, сдергивает с плеча ружье и опрометью пускается к лодке…

Ничего не понимая, Николая все же подвел корму к песку. На лице удиравшего Пети был написан неподдельный испуг.

— Гусь что ли за тобою погнался? — пошутил Иван Николаевич.

В этот миг добежавший до лодки Петя обернулся к кустам и выстрелил по их направлению. В кустах раздался свирепый рев, и бурой копной на берег выкатился медведь.

Петя кубарем ввалился в лодку, Хорька завизжал и залаял, а Николай оттолкнулся далеко в реку.

Шум стоял всеобщий.

— Ружье! Ружье, — кричал Николай.

— Лодку перевернете! Тише! — кричал Иван Николаевич.

Петя орал просто так, без слов, ему вторил остервеневший Хорька, а на берегу тряс головой и яростно рявкал медведь.

И вдруг, обнаглевший зверь ринулся в воду и шумно поплыл к лодке, оскаливая на поверхности морду.

Этого уж никто не ожидал!

Тут под руку Николая попался карабин. Привстав в качавшейся лодке, он спустил курок. Пуля взрыла высокий фонтан воды, перед самым медвежьим носом.

Зверь испуганно фыркнул и повернул назад. Вторая пуля, просвистав над его головой, разбрызгала по берегу гальку. Третий раз выстрелить Николай не успел.

Хорька через борт рванулся в реку и от внезапного толчка Николай плюхнулся на дно лодки.

Медведь исчез в кустах, потрескивая сучьями.

Тогда, переглянувшись, все громко расхохотались…

— Ну, задал же он нам представление, — восхищался Николай.

— Кто же кого напугал-то больше? — допытывался Иван Николаевич, а Петя огорченно укорял Хорьку:

— И дернуло тебя дурака в воду прыгать! Был бы у нас медведь и тебе бы кусочек достался!

Для ночевки переплыли на остров, на широкую песчаную косу, где было не так много комаров. Развели жаркий костер, поужинали добытыми за день тремя рябчиками и крепко заснули.

■

Утром оказалось, что они находятся перед высокими скалами, между которыми река текла, как в коридоре. Выше на лодке, к огорчению путешественников, итти было невозможно.

Течение сделалось стремительным, река рвалась через камни, шумела в перекатах, бешено ударялась об утесы.

Порешили дальше двигаться пешком, привязав перед входом в ущелье покрепче лодку, В заплечные мешки набрали провизии, спичек, кружки и котелок. Петя взял двухстволку, Николай карабин, а Иван Николаевич своего неизменного спутника — молоток, которым он отбивал от камней образцы.

Уже при входе в теснины почувствовался холод, который при легком ветре делался пронизывающим.

По обоим берегам тянулись удобные для ходьбы террасы. Выше недоступными стенами вздымались берега ущелья.

Итти было очень интересно. За каждым поворотом реки открывалось что-нибудь новое. То причудливо нависшие крутые утесы, то водопадами низвергающаяся река.

Становилось все холодней и холодней, словно путешественники спускались в какой-то погреб.

Завернув за один кривляк, из-за которого тянул туман, все остановились, пораженные невиданным зрелищем.

С обоих берегов, спускаясь к воде, сверкали горы льда! Синей морщиной извивалась трещина, открывая огромную толщину ледяных пластов.

Между льдами неслась река, и вода ее казалась черной от белизны берегов.

Петя немного даже оробел. А Николай вопросительно смотрел на Ивана Николаевича, ожидая раз’яснения.

Лед оказался очень толстым, метров на семь, и весь спаянным из отдельных пластов.

— Это зимняя наледь, — решил Иван Николаевич, — она не растает и до следующей зимы! Речка здесь мелкая и примерзает до дна. Поверх ее льда выступают грунтовые подземные воды и замерзают ледяным слоем. Ударит мороз и опять выступят новые порции воды и смерзнутся коркой. Так за зиму и растет эта наледь, образуя к весне толстый ледяной пласт…

— Ишь, словно ледяные ворота! — сравнил Николай.

— Постой, постой, — вспоминал Петюха, — кто это нам про реку с такими воротами говорил? Да тунгусы! И, помнишь, пугали еще, что на этой речке полоумный якут живет? Который жену свою угробил и всякого приходящего из винтовки стрелять обещал?

— Ну, винтовка у нас и своя неплохая! — похрабрился Коля.

А все-таки мрачное ущелье, туманом дышащие льды, грохот реки и отвесные скалы обрывов не очень-то веселили!

После льдов дорога сделалась трудной. Карниз по краю реки стал узким, местами заваленным глыбами камня. Итти приходилось очень осторожно, чтобы не сорваться в воду.

И все-таки, путники бодро шагали вперед, подгоняемые жадным любопытством — а что же будет дальше?

В тенистых расселинах наверху нередко виднелись толстые полянки прошлогоднего снега. В иных местах они вероятно недавно сорвались в воду, увлекши за собой обвалы камней, загромождающих реку.

Вдруг Иван Николаевич сразу остановился, ударил молотком по черно-блестящей скале и удовлетворенно воскликнул:

— Графит!

Это был серебристо-черный и мягкий камень, словно ступенями лестницы выступавший из недр утеса.

Путешественники ликовали — они достигли того, чего хотели!

— Вот смотрите, — об’яснил Иван Николаевич, — графит со всех сторон окружен твердой изверженной породой — зеленоватыми и черными траппами. Эти траппы залили своей лавой бывшую здесь когда-то толщу угля и обратили этот уцелевший участок в графит…

— А во-время нам он попался, — заметил Николай, — дальше-то и дороги нет!

Действительно, выше графитовой скалы береговая терраса исчезала, и дальше тянулись отвесные стены.

— Эх, досада! — воскликнул Петя, — да там опять графит выходит!

И впрямь, шагах в двухстах повыше первой, черной скалы, виднелась вторая.

Но, увы, пробраться к ней было невозможно.

— Ну, Петюха, ты чай кипяти, а мы с Николаем измерения будем делать! — так решил Иван Николаевич.

Петя набрал обломков сучьев, скатившихся сверху, и, разведя костерок, повесил над ним котел.

А Иван Николаевич сперва горным компасом определил, в каком направлении тянется пласт графита, а потом рулеткой измерил его толщину.

— Окончательная промышленная разведка, — рассказывал он, — всегда старается узнать об’ем пространства, занимаемого полезным ископаемым. Положим, что оно определилась в тысячу кубических метров. Тогда, зная, сколько весит один кубический метр графита или другого ископаемого, можно узнать вес запасов всего месторождения…

За чаем продолжали эту беседу.

— А зачем узнавать запасы, — интересовался Петя.

— А как же! Положим, мы нашли железную руду и хотим из нее добывать чугун. Так прежде, чем строить рудники и завод, надо точно знать, каким количеством металла они обеспечиваются. А то выстроим большой завод, ухлопаем на него крупные средства и вдруг руды окажется мало!

Так разговаривали они, пережевывая сухари, пока ни опростали весь котелок. Николай, случайно взглянул на реку и очень удивился…

Встал, пристально пригляделся и неуверенно сказал:

— Глядите-ка! Не то река обмелела, не то берег поднялся!

Все вскочили, начали смотреть. К их удивлению, до второй графитовой скалы теперь свободно можно было добраться по осушившемуся карнизу.

Вода в реке убывала почти на глазах! Недавно бывшие под поверхностью камни, теперь обнажились и сверкали своими мокрыми головами.

— Пошли графит смотреть, — обрадовался Петя и, наскоро собрав котелок и посуду, побежал к скале.

За ним пошел, все еще удивленный, Николай, а сзади шагал что-то соображавший и очень озабоченный Иван Николаевич.

Когда добрались до графита, то речку курица сумела бы перейти в брод!

Вода еле журчащими ручейками сочилась меж каменьев, лужами накопляясь в ямах.

И тогда Иван Николаевич, вместо того, чтобы осматривать графит, остановил ребят и изменившимся голосом сказал:

— Я понял в чем дело. Может быть большая беда! Вероятно, речку где-то недалеко сейчас засыпало обвалом. Получилась запруда, и вода накопляется сейчас вверху. А как только она прорвет запруду, то ринется вниз таким валом, который смоет нас как пылинку!

— Бежать надо! — сразу же отозвался Коля.

— Куда? — раздумывал Иван Николаевич, — если назад — то не меньше часу надо до ледяных ворот итти! А часа запруда может и не продержаться…

— Особенно, если она из снега, — догадался Николай, — тогда ее живо размоет.

Все замолчали. Даже черный Хорька почуял тревогу людей, притих и жался к ногам…

— Наверх лезть надо! Наверх! — вдруг завопил Петюха, — ох, не хочу я, чтобы меня потопило! И Кольку и Ивана Николаевича!

— Не нюнь! — прикрикнул строго Коля.

Живо осмотрели стены ущелья. Первая скала графита поднималась крутыми уступами метров на десять. А выше, в массиве траппа, виднелась узкая расселина, уползавшая куда-то вверх.

— По той скале и — до трещины! — так скомандовал Иван Николаевич.

И действительно, несмотря на страшную крутизну указанного пути, больше подниматься было негде…

И все четверо, считая и Хорьку, бросились обратно, к первому графиту.

В ущелье стояла зловещая тишина. Вода не прибывала, но и не убывала.

Увы, склоны графита оказались такими скользкими и сглаженными, что, при первой же попытке забраться, Коля с’ехал на животе и ушиб себе коленку.

— Давайте ступени рубить! — распорядился Инан Николаевич. Как благодарен был Николай графиту за то, что тот оказался таким мягким!

Он приставлял к скале свой толстый охотничий нож, а Иван Николаевич ударял по ручке его молотком, и графит откалывался плитками.

Николай поднялся на первую приступку и стал рубить вторую ступень.

— А вы веревку готовьте, — крикнул он вниз, — собаку надо поднять!

Порвали две рубашки, скрутили из них жгутом веревку и обвязали под брюхом испуганного Хорьку. Коля взобрался метра на три. Выравнял там уступ скалы и сделал площадку, на которой могли уместиться все. Тогда Иван Николаевич сменил его и начал врубаться выше. А Петя с собакой пока еще дожидались на берегу.

— А что, — говорил Николай, ведь чем дольше вода не идет, тем сильней она потом ударит?

— Должно быть, что так! — отвечал Иван Николаевич, вколачивая нож поглубже.

Работали яростно и упорно. Порой неверный удар ранил руку. Но на это некогда было обращать внимания — надо было спасать свою жизнь!

И когда, наконец, долезли до верха графитовой скалы и подняли туда ружья и остатки припасов, Петя снизу испуганно заорал:

— Вода идет! Вода! Собаку скорей подымайте!

А сам, забравшись на первую площадку, тянул беспомощно болтавшего в воздухе лапами Хорьку.

Помог Николай.

А вода сразу дошла до прежнего уровня и как будто бы остановилась. Только белые, пенные круги неслись по ее поверхности.

В ущелье издали загудел отдаленный шум, будто глухо ухнул громовой раскат.

— Наверх, скорей, скорей! — торопил Иван Николаевич.

От графитового утеса начиналась сырая и темная расселина, кое-где поросшая кустиками ольхи. В нее и полезли путешественники. И у каждого было одно сознание, что спасение впереди и выше и что отступления быть не может.

А снизу пенными грядами накатывала вода и путаным клубом тащила перед собой вырванные деревья.

Уже была затоплена не только терраска, по которой часа три тому назад пробирались люди, но залило и нижнюю площадку, прорубленную в графите.

Цепляясь за остряки камней, хватаясь за кустики, на руках подтягивались беглецы все выше и выше.

Последним лез Иван Николаевич. А когда компания взбиралась на длину веревки, то общими усилиями, разом, втаскивали к себе собаку.

И ни у кого ни разу не мелькнула мысль, чтобы бросить на гибель Хорьку.

А бешеный поток уже залил всю графитовую скалу и, словно в гигантской трубе, с грохотом несся по ущелью.

Поглядел было вниз Петюха, и едва ни закружилась у него голова! Если бы и упала теперь вода до прежнего уровня, то, все равно, спуститься вниз крутизной, на которую погнало их отчаяние, было бы невозможно… Всякая попытка сойти вниз обещала только гибель.

Но вот, узловатые стенки трещины, метра на три, сменились обрывом… Что делать?

А вверху, над головами, где-то близко уже синело небо и зубцами торчали края пропасти.

— Врешь, вылезем! — упрямо промолвил Николай.

— Вылезем… — через зубы процедил Иван Николаевич. И Петя, переведя дыхание и боясь взглянуть себе под ноги, слабо пискнул:

— Вылезем!

Раздумывать было нечего. Иван Николаевич, как самый сильный, уперся руками и ногами в стенки расселины, а Коля, забравшись к нему на плечи, и ухватившись за выступ камня, подтянулся на оказавшуюся вверху площадку…

На краю ее росла березка. Николай попробовал деревцо — стоит крепко!

Тогда Иван Николаевич снизу закинул ему веревку. Николай обернул ее вокруг березы и, держа конец обеими руками, весело кричал, наклоняясь над бездной:

— Здесь выход! Хороший выход!

Первым, держась за веревку, полез Иван Николаевич и выбрался благополучно. Потом Петюха навязал оставленные ружья и припасы, и их выдернули легко. За грузом последовала собака. Пете же приказали не лезть, а обвязаться веревкой крепко и держаться за нее что было сил! Даже, вдобавок, спустили два связанных ружейных ремня.

Петя зажмурил глаза, впился руками в веревку и почувствовал, как ноги его заболтались в воздухе… Приоткрыл глаза и увидел под собой головокружительную пустоту провала!

В эту минуту его, подхватили за плечи и вытащили на поросшую травкой площадку… А вверху, где-то над головой, как ни в чем ни бывало, уже заливался лаем нашедший птицу Хорька…

■

Наверху была полная безопасность, отдых и мягкая постель на моховом покрове.

А страшная Берея-Кан, ревевшая в ущелье, и круча обрыва и веревка, на которой, подлинно, висела их жизнь, все это осталось там внизу, в сырости и холоде провала.

А сейчас над путешественниками сияло жаркое солнце и бабочки, как летучие цветки, перепархивали по камням… И, за радостью избавления, быстро тускнела недавняя опасность!

— Пусть теперь хоть до краев поднимается речка, — совсем осмелел Петюха, — все равно убежим!

Вспомнили о лодке. Она, несомненно, погибла, захваченная потоком. Вместе с оставленными вещами.

— Что уж жалеть! — засмеялся Иван Николаевич, — спасибо, что сами-то живы остались!

Отдохнув, решили итти назад, к Тунгуске, держась направления трещины, в которой текла река. Местность, по которой они проходили, была высокой, слабо холмистой платформой, поросшей чахлой, северной тайгой.

Из древесных пород здесь росла только лиственница, да и то истощенная и гнилая посредине.

— Это оттого, — об’яснил Иван Николаевич, — что дерево не получает здесь, в промерзлой почве, достаточно пищи. Его рост скоро останавливается и оно начинает гнить на корню.

Кругом был густой олений мох и низенькие северные березки, вроде кустарников, едва поднимавшиеся до пояса человеку. Под ногами путались кустики пахучего богульника.

Чем дальше шли путешественники, тем ближе становилось к вечеру и тем больше поднималось вокруг комаров. Сперва друзья только отмахивались, потом пришлось вспомнить, о сетках. К счастию, эти необходимейшие для таежного путника вещи были при них!

Комары облаками реяли над идущими, бились о волосяную сетку и, как огнем, обжигали руки, Иван Николаевич вспомнил, что в его заплечном мешке сохранился пузыречек дегтя. Натер им руки и итти стало легче — комары не садились.

Перед ночлегом Пете посчастливилось застрелить белую куропатку и на остановке решили сварить из нее суп, приправив его сухарными крошками.

Несмотря на дым, комары тучами вились и над костром, и, как пыль, сыпались в котелок. Петя ложкой вычерпал густой их слой из котла, но суп через минуту подернулся новой пенкой из сваренных комаров!

Тогда котелок догадались накрыть берестой и так уж доваривали свою похлебку.

Сухарей едва осталось на утро, а идти, вероятно, предстояло еще долго. Очень мешали глубокие ложбины, отходившие от ущелья, и хребтики, часто преграждавшие дорогу. На обходы их уходили многие часы и много силы… В буреломе косогоров приходилось далеко уходить от нужного направления и это отнимало много сил и времени.

Но утро вечера мудренее! — решили друзья и, подбросив в костер сушин, заснули.

Не спалось только Пете. Едва он начинал дремать, как невольно вспоминалось пережитое за день. Тогда ему снилось, что он висит на тоненькой ниточке над обрывом, а за ноги, снизу, его старается поймать большой медведь… И Петя просыпался.

И снова засыпал от усталости. И опять ему снилось, что он застрял в ледяных воротах, и речка тянет его вниз, а Иван Николаевич и Коля, ухвативши за ноги, тащат наверх!

Опять проснулся Петя и увидел, что во сне он засунул под каряжину ногу и ее защемило, как в капкане…

Все было по-ночному тихо, только внизу, словно под землею, грохотала глухо речка. Был сумрак, костер прогорел до углей, и Хорька, жавшийся к огоньку, что-то чутко слушал… Тогда и Петя отчетливо услыхал словно бряканье бубенчика. И понял, что это оленье ботало, и что где-то недалеко бродит ручной олень. В этот момент Хорька громко залаял…

— Цыц! Цыц! — шипел на него Петюха, а пес отбежал в сторонку и продолжал лаять, неосторожно будя тишину.

Недалеко ему отозвался второй собачий голос. Петя вдруг вспомнил про страшного якута и бросился будить товарищей.

Обсудив положение, решили, что предполагаемое жилище находится как раз у них на пути, и обойти его было никак нельзя. С одной стороны мешала речка, а с другой — поднимался крутой хребет.

— Опасаться какого-то нападения нам просто смешно, — так сказал Иван Николаевич. И прибавил:

— Тунгусы — народ очень мирный и добродушный. Да и все туземцы такие… Конечно, если этот якут сумасшедший, то придется быть осторожнее. Но я думаю, что скорее мы встретим хороших людей и отыщем у них и пищу и помощь!

Все же пошли с опаской. Николай шагал с заряженным карабином, Петя — с двухстволкой. Иван Николаевич никогда не охотился, стрелял очень плохо и поэтому шел с молотком.

Двигались, растянувшись цепью, а Хорька бежал впереди, вроде разведчика.

Подойдя к небольшому пригорку, путешественники увидели перед собою ложбину, на которой стоял чум.

На жердинах висело разное тряпье, а перед входом сидела, насторожившись в их сторону, собака.

…И едва только, скрытые кустарником, наступавшие приподняли головы, как собака яростно залаяла и заметалась!

Тогда из чума вынырнула непокрытая голова, и через секунду выскочил человек с ружьем.

И ребята и Иван Николаевич прилегли к земле, наблюдая сквозь ветки кустов, что будет дальше.

Водя в их сторону ствол, человек напряженно рассматривал кусты, а потом, вскинув ружье, гулко выстрелил в сторону Ивана Николаевича!

Петя вскочил как на пружинах и, один за другим, выпустил два дробовых заряда в ответ… Хорошо еще, что для дроби было далековато!

В разбежавшихся клубах дыма Николай заметил, что человек укрылся в чуме. Была секунда, когда он сам едва не спустил курок карабина, нацелившись в середину туземного жилища… Но Иван Николаевич во-время крикнул:

— Стоп! Не стрелять!

— Эй, кто там! — кричал Иван Николаевич в сторону чума. — Мы не худые люди и вас не обидим! Выходите и станем говорить. А если будете стрелять, то мы вас убьем!

Чум угрожающе молчал…

Иван Николаевич забежал между Николаем и Петей и, как заправский военком, распоряжался боем!

Положение становилось трудным. Идти вперед было опасно, потому что в любой момент можно было получить из чума пулю в спину. Поэтому Иван Николаевич, во что бы то ни стало, решил вызвать его обитателей наружу.

Началась осада.

— Если сейчас никто не выйдет поговорить с нами, мы будем стрелять! — так громко об’явил Иван Николаевич, повторив свою фразу и по-русски и, как умел, переведя по-тунгусски.

Никто не отзывался.

Тогда он скомандовал Николаю:

— Целься в самый верх чума, в место, где сходятся его жерди. И попробуй скорее выпустить три патрона. Слушай сигнал!

Николай припал к земле, наведя карабин.

— Выходи! — еще раз крикнул Иван Николаевич. — Не выходишь?! Пли!!

Три раза молнией сверкнул карабин. И три раза оглушительно резкий удар раскатывался в хребтах…

С верха чума полетели клочья разодранной ровдуги, обломки палок, поднялось облачко пыли…

С последним выстрелом изнутри послышался вопль. Человек выскочил из чума, завертелся на месте, вскинул руками и, как сноп, грохнулся оземь.

— Неужто убил!? — в ужасе пролепетал Никола. — Вперед! — крикнул Иван Николаевич и, мигом, все трое были около чума.

Человек с лицом туземца лежал навзничь, раскинув руки. На страшно перекошенных губах его дрожали пузырьки пены, он тяжело дышал…

Осмотрел его Николай и скорее на спину переворачивать и опять смотреть…

И отлегло у него на сердце — крови нигде не было видно. Иван Николаевич наклонился, внимательно ощупал лежавшего и улыбнулся:

— Не ранен! Только обморок!

И Николай почувствовал себя бесконечно счастливым — он не убил этого человека!

Но тут из чума послышался чей-то стон, и ребята испуганно опять схватились за ружья.

Иван Николаевич первым перешагнул вход и в изумлении остановился.

Внутри, забившись в темный угол, в позе смертельного ужаса, сидела тунгусская женщина. Увидев вошедших, она вся сжалась, словно дожидаясь последнего удара…

Иван Николаевич словами и жестами об’яснял, что они ничего худого ей не сделают, а переконфуженные ребята вторили ему.

Женщина вначале сидела неподвижно. Потом отняла руки от смуглого, немолодого лица и, убедившись, что ей действительно не грозит опасность, вскочила и ловко выбежала из чума…

Там она бросилась, к лежавшему человеку и, первым делом, осмотрела его. Поняв, что он жив и не ранен, она быстро заговорила по-тунгусски, примешивая к своей речи отдельные русские слова.

И чем дольше слушали путешественники ее об’яснения, тем стыдней становилось им за недавние военные действия.

Понемногу выяснялась тяжелая история лежавшего возле чума человека.

Он был полутунгус, полуякут и с молодых лет страдал падучей болезнью. Во время припадков становился как зверь — бросался на людей с ружьем и ножом, пока болезнь не валила его длительным обмороком.

Действительно, несколько лет тому назад, в болезненном исступлении, он убил свою жену, а сегодня пытался стрелять в подходивших путешественников.

Тунгусы все это знали, но очень боялись его, считая, что в этого человека вселился какой-то злобный дух.

Поэтому жил Харалькон, так звали человека, отдельно от других людей, вместе с сестрой своей, старой Ольгори, на берегу дикой речки, с ледяными воротами, Берея-Кан.

Сородичи время от времени привозили им продовольствие, чтобы отшельники не умерли от голода.

Вот что услышали наши путники и сразу же принялись помогать больному. Больше всех в этом понимал Иван Николаевич. Он умел и прощупать пульс и во-время брызнуть в лицо холодной водой, Харалькон очнулся.

— Он ничего не помнит, что делал, — предупредила старая тунгуска.

Через полчаса перед чумом горел костер, кипятился чай, мужская компания дружелюбно беседовала, а старая Ольгори угощала. Как будто бы люди и не стреляли друг в друга.