Мы хотели бы подчеркнуть: культура хотя бы потому абсолютизирует инобытие, что не существует единой культурной системы отсчета для всего человечества в этом мире. Также Режи Дебре правильно констатирует, что «не существует универсальной, всеобщей группы, как и универсального языка. Но все люди при рождении получают способность говорить, и все группы получают при их создании способность верить. Способность говорить не обуславливает, что каждый говорит на волапюке или эсперанто; способность верить не обуславливает единственную всемирную религию. Это лишь значит, что каждая общая структура может верить или призвана к особенной религии». И Дебре напоминает о словах Хомского, что «все, что отличает людей друг от друга, интересует их больше, чем то, что у них общее».
Гийом Фай со своей стороны страстно борется с убеждением, согласно которому «технологическая и естественнонаучная динамика основывается-де на унификации земли к одной расплывчатой сети. Как в биологии и в кибернетике гомогенизация с определенной пороговой величины переходит в обратный процесс. Организм разрастается подобно раку и становится уязвимым, так как у него есть только один единственный тип поведения, лишь единственный запрограммированный ответ на вызовы. Большие человеческие воплощения, впрочем, никогда не были произведением всего человечества, но отдельных народов, которые поощрялись в соревновании с другими. Техническая динамика, культурное богатство и культурная творческая сила возможны только в расколотом мире, где каждое большое этнокультурное единство развивает свой собственный путь, свою собственное производство и свое собственное потребление. Происходящая теперь идеологическая, политическая и техническая унификация земли ведет человечество к чему-то вроде тепловатой гипертрофии, где «прогресс» в действительности означает «регресс». Существование человечества зависит скорее от продолжения существования его различий, его внутреннего политического или экономического соревнования. «Мы выступаем за гомогенную модель гетерогенных народов (а не наоборот). Это предпосылка к уважению других, к сосуществованию, к взаимному обогащению псевдообщего человечества, которое обеспечивается одной единственной всемирной коммуникативной сетью, унифицированным языком и широкомасштабным, безграничным обменом (так что никто больше не может общаться!). Этому мы предпочитаем отдельные, разные народы, ограниченный обмен, многообразные языки, чтобы смогли появиться настоящие связи и взаимообмен между отдельными культурами».
Астрофизика и биология свидетельствуют, что мир не знает неповторимой, неограниченно господствующей нормы. Мир — это скорее место неопределенного количества противоречивых логичных систем мышления. Все значительные естественнонаучные мыслители нашего столетия, например, Вернер Хайзенберг, Карл Поппер, Луи Ружье, и прошлого времени, среди прочих, Лейбниц или Гюстав Ле Бон, потрясли веру в рациональную волю, лежащую в основе существования мира. Хайзенберг, Кёстлер, Моно признавали, что «внутренняя часть мира не показывает даже самого незначительного следа такой воли». Скорее, в нем наличествует «многослойное взаимное «перекрытие» противоположных систем, которые сосуществуют в иерархическом, относительном равновесии. Планетное равновесие — это одна из этих систем, атомный порядок материи, на микроскопическом уровне, — другая. Органический мир обладает своими собственными основными законами, которые навязываются ему законами физического мира, и духовная область превосходит обе другие, не становясь при этом независимой от них, как это отчетливо представлял философ Николай Хартманн».
Патрик Труссон (Nouvelle Ecole, зима 1985-86, стр. 26–45) снова подхватил вопрос о представлении мира в рамках физики и привел решающие доказательства. Сначала Труссон обнаруживает революционную точку зрения нескольких исследователей, например, Люсьена Романи, Стефана Люпаско, Фритьофа Капры и Жана Э. Шарона. Романи подтверждает непрерывность материи, снова возвращая в научный оборот понятие эфира. Эйнштейн осознанно оставил без внимания это понятие в своей теории, когда он рассматривал «искривление космического пространства». Согласно Романи, эфир не был устроен ни атомарно, ни молекулярно, а состоит «из беспрерывного, в разные стороны растяжимого куска и может, таким образом, переносить все волны». Эфир — это, так сказать, материя. «Мировоззрение Романи», замечает Патрик Труссон, «родственно тем, которые достались нам из самых древних европейских традиций. Наши основополагающие мифы о создании мира, будь то греческие, кельтские или германские, представляют нам мир именно как единое целое, в котором боги и люди в какой-то мере однородны. Гипотеза Романи предлагает похожую точку зрения: общая основа, основной эфир, и разные формы для «отдельных материальных предметов — вихри эфира и радиоволны — причем целое и части однородны».
Николеску считает, что природа производит свое собственное единство. «Мы понимаем мир скорее как систему соединений, связей и событий, чем, все же, как систему отдельных предметов. Мир, природа — это глобальное единство, и каждая часть ощущает, что происходит в остальных частях вселенной. Неотъемлемость характеризует основной уровень». Николеску без опасений ссылается на таких философов, как П.Д. Успенский и Г.И. Гурджиев — и даже на немецкого мистика Якоба Бёме, который еще в семнадцатом веке выразил убеждение, что всеобъемлющее является одним. Николеску осознает «существенную связь между наукой и европейским мировоззрением» (Труссон). Формулируя далее гипотезу, что мир обнаруживает больше измерений, чем четыре, которые характеризуют нашу обычную связь времени и пространства, Николеску отвергает точку зрения линейности (прямолинейности) на время и историю: «Не было никакого «раньше» и никакого «позже» в обычном смысле», комментирует Труссон. «Продолжение было лишь аппроксимацией. Также и здесь снова проявляется первоначальная европейская традиция, так как она никогда не рассматривала время, и, таким образом, и историю, в качестве чисто линейного и непрерывного».
Знаменитый мистический закон троичности (к которому особенно был привязан Якоб Бёме: мир огня, мир света, порожденный мраком и светом внешний мир) становится у Николеску законом формы или структуры. Также у Жоржа Дюмезиля можно увидеть это, когда он обнаруживает функциональное деление на три части в рамках индоевропейской идеологии. И тем же законом пользуется Стефан Люпаско в области физики и биологии, когда он приводит доказательство, что основное свойство энергии — это ее антагонизм (ее противоположность). Это решающая констатация, так как она наилучшим образом подтверждает то, что снова и снова утверждало европейское язычество: мир одновременно — един и разнообразен, что бы нам ни внушали постоянно рационализм и дуализм. Жак Марло называет это обстоятельство полемологическим монизмом; и это понятие в значительной мере совпадает с законом энергетического антагонизма Люпеско.
Патрик Труссон делает из этого следующий вывод: «Жизнь возможна только там, где есть различие, многообразие, неоднородность. Порядок, соотношения, иерархия — это необходимые условия для появления живого. Старение и смерть наступают тогда, когда гомогенное постепенно вытесняет гетерогенное. Параллель с традиционным учением очевидна. Живые системы, физическая теория информации и гипотеза Люпаско доказывают, что передача информации, т. е. воспитание и культура, может происходить только в разнообразной и в то же время упорядоченной структуре. Если бы все было нивелировано, сглажено, унифицировано, уравнено, гомогенизировано, тогда у самого понятия информации больше не было бы смысла. В дальнейшем эти (дифференцированные и упорядоченные) живые системы проявляются только как результат борьбы — борьбы между гомогенным и гетерогенным, между беспорядком и порядком, между импульсивным и обдуманным. Уже греки схематизировали эту точку зрения на природу, оставив нам историю о вечной борьбе между Дионисом и Аполлоном».
Такие естественнонаучные рассмотрения, в частности, о физике, предлагают нам великолепное, пожалуй, самое умное средство для повторного отвоевания идентичности. Также в Nouvelle Ecole (стр. 44) физик Анна Жобер пишет: «Выбор науки является выбором нашей идентичности. Мы должны признать эту науку, назвать которую европейской некоторые боятся, так как они хотят видеть ее как всемирную (один из видов ее отрицания). Это, возможно, цена нашего будущего: признание нашей науки может уберечь нас как от нигилизма, так и от идиолатрии. Очень тонкая грань проходит между этими обеими пропастями, и мы поставлены на карту».
И это — великолепное соответствие с антирационалистическим и антидуалистским взглядом на жизнь язычества, которое видит в мире непостоянное, антагонистическое равновесие напряжений, поле постоянно противостоящих друг другу сил, которые разделяются друг от друга и друг с другом в зависимости от их сродства, взаимодополняемости и вражды».
Но также и физика собирается отделиться от рационалистических, догматических и редукционистских логических схем. Теперь она отходит от «догм», как пишет Труссон, «и ищет воззрение настоящего, которое не является метафизическим и «рациональным». С исследованиями о симметриях в природе, с гипотезой bootstrap («вселенная — как связь взаимоотношений») и гипотезой основополагающего эфира, с энергетическим антагонизмом Люпаско она нацеливается на другую область реального‚ на «нерациональную» и духовную область. Укорененная в культурной традиции Европы, современная наука способна захватывать новые области знания. Благодаря Романи, Николеску и Шарону мы узнаем основную связь между человеком и космосом: они однородны в их сущности».
Языческое мировоззрение понимает народы и культуры, мирское и святое аналогично: в нем «биокультуры» воспринимаются как «силовые поля», мифы как «предпочтительные формы выражения этих ценностей». «При этой номиналистической точке зрения религиозные и идеологические убеждения относятся к тем «дериватам», которые, по В. Парето, основываются на органически несокращаемых «остатках»». Другая форма понимания однородности человека и космоса.
Уже пора забыть принципы Франкфуртской школы, и заняться, наконец, политической философией, которой чуждо представление об абсолютных принципах: решительно политеистической философией.