ИНАЯ ЖИЗНЬ

**

Я говорил ему:

«Мне душно в ограде вашей жизни. Я знаю — она создавалась веками, кровь и слёзы прочно спаяли её, но её стены — серы, как тусклые кольца мёртвого удава, потолок вместо неба тяжёлым сводом повис над головой, и в окна смотрит безглазый белый туман.

Кругом проходят тени людей. Одни смеются, другие плачут. Но я не знаю ни тех, которые смеются, ни тех, которые плачут.

Мне кажется странной и чуждой их торопливость, с какой они спешат начинать и заканчивать свои маленькие дела, как будто — ещё один миг, один миг, — и утрата будет невозвратима.

Они продают и покупают и землю, и горы, и море, — и то, что делают их руки и их машины из дерева, шерсти и кожи. Они клянутся и спорят… Но время летит, и привычное „завтра“ сменяет не раз усталое „сегодня“, — и изделия их рук распадаются пылью, не оставив следа, а земля, и море, и горы равнодушно смотрят на своих минувших владельцев…

Они бегут, спотыкаясь, беспорядочной толпой и, взмахнув руками, исчезают в пропасти.

Но так же одевается земля то пёстрым пологом трав, то пушистым белым покровом, и так же блестят на солнце алмазные короны гор и снеговые хребты уходят в далёкое небо, и так же море поёт свои тысячелетние гимны, и волны, изгибая спины, ласково и злобно, лижут чёрные скалы, и так же кипит белым ключом на прибрежных камнях седая пена».

Я замолчал и, не отрываясь, следил, как в глубине камина загорались и гасли красные искры, и маленькие золотые змейки пробегали и скрывались в серой золе.

Он тоже молчал, обхватив колени руками. В его странно-неподвижных зрачках отражались вспышки огня, но и в багряном отсвете пламени лицо его было бледно белизною мрамора под лучами заката, и вместо обычной едкой усмешки в углах его рта дрожала тихая горечь.

Усталая грусть была разлита в этой бледной голове, голове сатира, который заслушался далёких звуков церковного хорала и замер, склонённый, в глухой чаще леса.

Углы и стены тонули во мраке, и тем более ясно и до странности отчётливо рисовался мертвенный очерк его лица с острым профилем и глубоко сидящими глазами.

Медленно и звонко пробили часы…

Неторопливая мерность уплывающих волн говорила о роковом и неизбежном, — неведомом, но страшно знакомом, — о том, что когда-то знала, но забыла ослеплённая душа…

И вот оно вернулось и прихлынуло снова…

И я мучительно содрогался от желания вспомнить. И в его глазах я увидел то же усилие и ту же муку.

Беглая зарница блеснула в мозгу…

Но она скользнула и разом исчезла, и мы опять, не отрываясь, глядели на догоравшие угли, и кругом не было ничего, кроме надвинувшейся тьмы и золотых задумчивых змеек, исчезавших в серой золе.

И я заговорил опять:

«На свете мало людей, и те, что есть, мерцают, как одинокие могильные огни, — мерцают и гаснут, не зная друг о друге.

Когда я иду по улице, и предо мной в набежавших сумерках мелькнёт на пустынном перекрёстке силуэт случайного прохожего, — мелькнёт и исчезнет вдали, внезапная боль ранит сердце… Быть может, это и был тот, — близкий, родной, — тот, кого недоставало всю жизнь.

Но я уже не слышу его шагов… А он идёт, идёт, одинокий, как и я, и, быть может, думает то же.

И я не встречу его никогда.

Проклятие случаю, той слепой игре, которая соединяет и разъединяет людей.

О, я хотел бы, чтобы далеко, среди волн глубокого моря, был остров, где бы жили свободные, родные духом, знающие жизнь и утомлённые жизнью люди, — люди с душами, многострунными, как лютни.

Я часто думаю об этом блаженном острове.

Вот — я вижу, как моя лодка с лёгким шуршаньем врезается в песчаный берег.

Я выхожу и в немом восторге простираю руки вперёд…

Там бесконечные аллеи вьются под тёмными сводами спящих кипарисов и уходят в священный полумрак. В тени развесистых платанов белые лебеди глядятся в прозрачную зеркальность озёр. Высоко взметнулись в лазурь белоснежные портики, освещённые солнцем, и длинный ряд мраморных ступеней сбегает к самому морю, и изумрудные волны с ласковым шёпотом целуют блистающий камень, согретый лучами.

Умиротворённый, успокоенный иду я неспешными шагами вместе с другими людьми в широких белых одеждах; мы проходим под зелёным шатром, и над нашими головами ласково шелестят, сплетаясь, длинные ветви.

А в ночной час, когда кипарисы молчат, как вереницы застывших призраков, и мраморы голубеют от поцелуев луны, и глухо вздыхает полусонный прибой, — мы сидим на каменных ступенях, и тихо льётся неторопливая беседа.

И нет в ней ни капли того яда, которым отравлены люди.

А когда замолкают речи, и лишь волны чуть слышно поют свою задумчивую песню, люди в белых одеждах, осиянные лунным светом, кажутся недвижными и строгими, как изваяния умерших богов».

Я умолк, и снова было тихо… Только сгущалась кругом темнота.

Так много долгих вечеров провели мы вместе — я и бледный человек с профилем сатира. Днём мы были с людьми, получали и отдавали червонцы, ссорились и клеветали, лгали и клялись, защищали и обвиняли, и всякий думал, что купил нашу душу.

Но когда скрывались в дома усталые люди — есть, пить, и наслаждаться, и когда чёрная пасть зияла в окна бездонной пустотой, мы сходились и говорили подолгу, и глядели, точно околдованные, как вьются и тают в серой золе золотые задумчивые змейки.

Мы говорили о том, о чём не думают хмурые, озабоченные люди.

И с каждым днём всё тоньше и тоньше становилась грань, отделявшая нас от того, — иного, полузабытого и неуловимого, что не было сил припомнить.

Но всё плотнее и непроницаемей была стеклянная завеса, закрывшая от нас жизнь, и смутно и глухо долетали до нас её дальние шумы.

Однажды, в бурную зимнюю ночь, я и тот бледный человек, — мы сидели, как всегда, вдвоём и глядели, не отрываясь, в пламенеющие глаза огня.

За окном стонала метель, то нарастая, то упадая, как бурный переплеск морского прибоя. Она говорила о несказанном, полузабытом, но страшно знакомом, — что знала когда-то, но забыла ослеплённая душа.

И мы, дрожа от напряжения, ловили наплывающие волны…

Мгновенные молнии дальних намёков озаряли наши умы, и никогда ещё так ясно не стучалась в дверь нашего сознания другая, таинственная жизнь.

Мы не говорили друг другу ничего, потому что мы чувствовали больше, чем могут сказать слова.

И так шли часы. Внезапно мой друг поднялся, провёл рукой по глазам, как бы усиливаясь вспомнить, мучительная дрожь пробежала по его лицу, и через минуту за ним захлопнулась дверь, и с лестницы донёсся смутный гул удаляющихся шагов.

Я остался один… Вихрь неопределённых мыслей и ощущений бешено крутился во мне. Кровь стучала и била в виски, и красный туман заволакивал глаза.

Голова кружилась… Я невольно закрыл глаза руками и прислушивался к жужжанью спутанного клубка, который вращался в моём мозгу, — и я слышал, я чувствовал, как в нём яснела и выделялась одна мысль, — она стала длинной и острой, как клинок; она пронизала меня всего, и вот……

Прохладный ласковый ветер повеял в лицо, и я невольно опустил руки.

Я стоял на высокой зубчатой стене.

Позади вздымалась серая громада замка. В кровавом зареве заката зловещим глянцем пламенели круглые окна башен, и острые шпицы глубоко вонзались в горевшее пурпуром небо.

Я без удивления смотрел вперёд, где протянулась застывшая водная лента и широко раскинулся зелёный простор.

Жёлтым узором змеилась на нём уходящая в даль дорога, и чёрная гряда лесов замыкала линию горизонта.

Звук рога, протяжный и печальный, пронёсся над равниной…

Через минуту ко мне подошёл седобородый оруженосец и, склонившись, подал свиток пергамента с зелёной восковой печатью.

«Он посылает тебе это письмо, повелитель».

Я быстро сорвал золотой шнур. Перед глазами запрыгали ненавистные насмешливые строки… Вся кровь прилила к лицу.

«Проклятый карлик… сдаться… отдать её… лучше десять раз умереть…».

Я разорвал пергамент и швырнул его вниз со стены.

Белые клочья, тихо кружась, медленно падали в полный водою ров, где сиротливо белела на свинцовом стекле одинокая кувшинка с широко раскинутыми листами.

«Посол ожидает ответа, повелитель».

«Пусть он передаст своему господину: двоим нам тесно на свете.

Я объявляю ему борьбу на жизнь и на смерть. Мой меч обнажён, и я вложу его не ранее, чем он напьётся его кровью».

С поклоном ушёл старый оруженосец, и скоро рог, заунывный и грозный, возвестил об отъезде посла.

Сзади зазвучали шаги. Я обернулся и увидел моего друга — того, с кем глядели мы долгие ночи в красные глаза огня.

Он был в серебряных латах, но без шлема. Усталая грусть была разлита в этой бледной голове, голове сатира, и в багряных отсветах заката его лицо было бледно бледностью мрамора.

«Ты приехал! — воскликнул я… — Ты не покинешь меня?»

«Я умру с тобой», — сказал он односложно, и мы пошли рядом по стене.

«И с ней…» — добавил он, глядя туда, где сквозь открытое окно виделось белое платье и золотые волны волос.

Сердце сжималось знакомой печалью. Последний луч чуть золотил тонкие иглы башен. Но стены и окна уже тонули в прозрачном сумраке, и тем более ясно и до странности отчётливо рисовался мертвенный очерк его головы с острым профилем и глубоко сидящими глазами.

* * *

И вот опять глядят на меня привычные стены комнаты и ряды книг на полках, и груды бумаг, и потухшие серые угли.

Снова идёт обычная, размерная, как будто не прерывавшаяся жизнь, и скучающий маятник покорно и тупо отсчитывает мгновенья.

Я вижу людей, я спрашиваю и отвечаю, я говорю им то, чего они ждут от меня, и они смотрят на меня спокойно и думают, что я делаю нужное для них отмежёванное мне дело.

Я не сказал им ничего… Но я ничего не забыл.

Однажды я встретил моего бледного друга. Он стоял и что-то устало объяснял маленькому юркому человеку с бегающими глазами, а тот, перебивая его, азартно махал руками, хватал его за пуговицы и брызгал слюной.

Проходя, я молча пожал ему руку. Глаза наши встретились, и я понял, что он тоже не забыл ничего.

В один из вечеров, едва закрылась за мной дверь моей комнаты и я, усевшись в кресло у камина, протянул руку за щипцами, чтобы поправить угли, меч звякнул у меня в руке, и вот уже седобородый оруженосец стоял передо мною, помогая мне одеться.

«Ты говоришь, что гонцы перехвачены», — продолжал я начатый разговор.

«Да, господин. Горбун велел надеть их головы на колья, и их только что носили с хохотом под нашими стенами».

Я побледнел от ярости.

«Пусть всадники будут готовы немедленно. Я сам поведу их».

«Ты приказал, повелитель…» — склонился оруженосец.

Он удалился, а я пошёл в капеллу, где молилась она, — та, кого я любил.

Я шёл по длинным сумрачным коридорам. Темнота висела в углах. Под тяжёлыми шагами откликались звонкие плиты, и смутные отголоски рождались вокруг и таяли в дальних поворотах.

Когда я вошёл, алтарь утопал в полумраке. Тускло сверкали трубы органа. Чуть рисовались на стенах строгие лики, и вершины порфировых колонн терялись под высокими сводами.

Только узкая полоса солнечного света, пронизав расписное стекло, зажигала струистым блеском золотые волосы склонённой женщины и дробилась водопадом алмазов на серебряных латах стоявшего рядом воина. Но голова его была в тени, и лицо с острым профилем было, как всегда, неподвижно и бледно.

Когда мы вышли, нас ожидал отряд всадников, закованных в сталь.

С грохотом опустился подъёмный мост. Завизжали ржавые цепи. Раздался дробный стук копыт. Жалобно и злобно крикнула труба.

И вот мы мчались по равнине туда, где вдали сверкали на солнце латы, реяли знамёна и густыми волнами клубилась пыль. Мой бледный друг и я скакали рядом.

Он был без шлема.

Ветер развевал его волоса, и глаза глядели вперёд, не мигая.

* * *

Когда мы вернулись после утренней вылазки, и я, окровавленный и усталый, снимая на ходу меч, переступил порог своей опочивальни, разом встали кругом стены моей обычной комнаты, и оглушительно-долгий звонок заставил меня бросить поспешно железные щипцы, которыми я размешивал угли, и идти отпирать уже давно ожидавшему почтальону.

Дни проходили.

И так, чередуясь в моём сознании и сплетаясь двойной глубиной, шла моя жизнь…

Родные говорили, что я исхудал и болен. Они уверяли, что это — усталость, что надо бросить на время дела и поехать отдыхать к морю.

А замок томился в осаде. Ненавистный карлик окружил его железным кольцом. Запасы таяли, и с каждым днём всё угрюмее становился старый оруженосец, и всё дольше оставалась склонённой перед алтарём женщина с золотыми волосами.

Я помню всё и не удивляюсь ничему.

Я помню ожесточённый бой, где погиб, сражаясь один с двадцатью, мой бледный товарищ.

Я помню, как я нагнулся над умирающим другом, и моё ухо приняло чуть слышный шёпот: «Хорошо умирать за тебя… и за неё…».

И когда мы привезли в замок его тело, я помню, как горестно рыдала женщина с золотыми волосами над тем, кто любил её бескорыстной и чистой любовью.

И чему было мне удивляться, когда однажды, выйдя утром из дома и дорогой просматривая газету, я увидел имя моего бледного друга в траурной рамке с известием, что он «волею Божьей скоропостижно скончался».

Я был недолго у его гроба. На наголовье из белой парчи отчётливо рисовался мертвенный очерк его головы с острым профилем и глубоко сидящими глазами.

У гроба плакала худая прекрасная дама. Это была его жена.

Но у меня не было слёз для бледного друга. — Его я оплакал раньше, и в серебряных латах он был и мёртвым красивее, чем в этой чёрной одежде.

А когда я вернулся оттуда и, заперев дверь комнаты, разом увидел перед собой уходящие в сумрак своды, и мою шею обвили исхудалые женские руки, и золотая волна волос скатилась на мою грудь, моё решение было принято…

Я помню последнюю отчаянную схватку. Удары мечей о мечи… Треск ломающихся копий… Глухой стук прорубаемых лат… Стоны и проклятия… Предсмертные хрипы… Коней, грызущих друг друга… Тела, коченеющие в смертельных объятьях.

Я помню, как я бился один со многими и как упал, обессиленный…

А потом… тюрьма… связанные руки… Жёсткая солома на камнях.

* * *

И снова постель в моей комнате. Ровно горит лампа под зелёным абажуром. Доктор готовит питьё, а сестра мерно и неторопливо читает книгу. Это «Баллада» о страданиях узника.

И порой я тихо смеюсь, и доктор глядит на меня с тревожным вопросом…

* * *

И вот уже опять нет комнаты, и нет зелёного абажура, и нет тревожных озабоченных лиц, и надо мной опять нависли угрюмые своды, и за окном чуть слышны монотонные оклики часовых.

Я хорошо помню тот день, когда меня привели к моему победителю.

В огромном зале, на возвышении, сидел он на троне — ненавистный горбун, одетый в золото. Его горб противно топырился под мантией из горностая, и змеиные глаза горели кровавым блеском, как карбункулы в его короне.

Кругом него толпилась свита, блестели кафтаны и латы, колыхались перья на шлемах и горели жемчугами высокие причёски дам.

Стража вела меня к нему. Я был безоружен, но руки мои не были связаны.

Я медленно подходил к нему, а он подпрыгивал от нетерпения на шитых золотом красных подушках, и улыбка растягивала его безобразный рот.

«Пусть введут её, мою невесту. Подайте мне кубок с пурпурным вином, мой брачный кубок», — раздался голос с трона, визгливый и скрипучий.

Вдруг внезапное смятение у дверей. Вбегает испуганный человек… он бледен… он падает на колени у трона.

«Господин! Она умерла… Женщина с золотыми волосами… Она убита её старым слугою… Он убил её и себя…».

Всё замолчало кругом.

Серо-бледным стало лицо горбуна, и глаза его, налитые кровью, почти выкатились из орбит…

Бешеный восторг наполнил мою душу. Он сдержал слово, верный старый оруженосец.

И я не достанусь тебе на потеху, проклятый владыка.

Мгновенье ещё…

Я быстрым движеньем вырвал кинжал из-за пояса ближайшего стража…

Прыжок вперёд…

Совсем близко передо мной бледно-зелёное лицо, искажённое страхом и злобой, с налитыми кровью глазами…

Удар… и удар…

Мой кинжал потонул в его грузном теле.

Далеко брызнула алая струя… Вот тебе брачный кубок, проклятый карлик!

Я хохотал, рассыпая удары…

Я прыгал, как бешеный волк, я извивался, как змей…

Но вокруг плотно сомкнулось стальное кольцо, и несколько мечей разом вонзилось мне в грудь.

Я упал, и радостный смех последний раз сорвался с моих губ.

* * *

И опять моя тихая комната, и лампа с зелёным абажуром, и сестра с Библией, и задумчивый доктор.

Я лежу, закрыв глаза…

Мерно звучат голоса Священной книги…

«Мне отмщение, и Аз воздам…».

Но я не вслушиваюсь в слова.

Книга закрыта. О чём там шепчутся они?.. Мой слух ещё достаточно тонок.

«Надежды нет… Не доживёт до утра…».

А я слушаю, и улыбаюсь, и радостно жду, чтоб Смерть разрубила тот двойной узел, который так мучительно и сложно завязала мне Жизнь.

 

Алая книга

**

 

ДРАКОН

Между скал, в ущелье мглистом, Тмя дыханьем небосклон, С ярым шипом, с тяжким свистом Вьётся огненный дракон. Много лет под ним во прахе Стыли мёртвые поля, И молчала в рабском страхе Истомлённая земля. Но пока в тумане чёрном Мрак и ночь скрывали даль, Я сковал за тайным горном Гневно блещущую сталь. В том клинке навек отмечен Синий свет моих обид, Красным золотом иссечен Облик древних Эвменид. Не страшится чар дракона Тот властительный закал. Там, где дремлет меч закона, Судию сменит кинжал. И когда горячей крови Ширь полей вспоит волна, Всколосись в зелёной нови, Возрождённая страна!

 

БЕГЛЕЦ

Куда бежать… Нет больше сил, И льётся кровь волной пурпурной. Я здесь один, среди могил, Склонён над каменною урной. Не слышно вражеских шагов. Чуть внятен шум далёкой схватки. У покосившихся крестов Мерцают красные лампадки. Пылают раны, как в огне, И смертной жаждой сводит губы. Надгробный ангел к вышине Возносит мраморные трубы. И кровь моя в земную грудь Проникла ядом лютой злобы, И дрожью мести злая жуть Смутила дремлющие гробы. Всё шепчут, шепчут, чуть слышны, И вот слились в призывный голос: Восстань! Карай врагов страны, Как острый серп срезает колос! И в жажде пламенных чудес Иду, исполнен новой силой. Шуми за мной, зелёный лес, Над обагрённою могилой! Гранаты огненный язык Прорежет темень небосклона… Вперёд! Туда, где шум и крик, Где плещут красные знамёна!

 

БРУТ

Так! Ты избег земного тленья. Живи в веках, великий Брут! Как факел радостного мщенья, Тебя народы воспоют. Собой полмира тяготила Тирана тяжкая пята, Но ты восстал. И вот могила Сомкнула дерзкому уста. Сенат склонился боязливый, Всесильный страх царил в сердцах. Кинжал сверкнул вольнолюбивый. Кто нынче — Цезарь, завтра — прах. Твой труп — добыча вражья стана Под шум изменчивой молвы. Но не приспешникам тирана Коснуться гордой головы. И в этот миг, когда развеял Твой хладный пепел ветр полей, Твой гордый призрак в выси реял В венце сверкающих лучей. Так! Ты избег земного тленья. Живи в веках, великий Брут! Как факел радостного мщенья, Тебя народы воспоют.

 

КОРОЛЕВА МАДДАЛЕНА

(Баллада)

Плохо спится Маддалене В пышно убранном дворце. Взор бежит дремотной лени, Зыбкий свет колеблет тени На встревоженном лице. Кто там стонет за стенами, Безысходен и уныл? Это — ветер над крестами, Над несчётными рядами Неоплаканных могил. Что за мгла неотвратимо Обвила над ложем сень?.. Вот клубится… Мимо! Мимо! Это тянет чёрным дымом Подожжённых деревень. Что прикован взгляд упорный К этим сводам, вновь и вновь? Тьмой завешен свод узорный. Там туман густеет чёрный. Боже! Каплет, каплет кровь! Дрогнул звон… Ужель измена В замок мой войдёт сюда! Гулких волн рыдает смена. Маддалена! Маддалена! Это колокол суда! И не спится Маддалене В раззолоченном дворце. Взор бежит дремотной лени, Смутный свет колеблет тени На испуганном лице.

 

МОГИЛА ГЕРОЯ

Остров чёрный, остров дикий! Здесь для взора нет услад. Но удел его великий Охранять заветный клад. Над пустынною могилой Я стою… А там, вдали, Вижу, чайкой быстрокрылой Пробегают корабли. Шум прибоя, еле слышен, Сторожит священный прах, И торжественен, и пышен, Гаснет пурпур в небесах. Бледный труп в гробу сосновом Здесь зарыли палачи. О, готовьтесь к битвам новым! Куйте острые мечи! Было много сил разбитых. Пусть сильнее рок разит! В этих камнях, в этих плитах Пламень вольности сокрыт. Этот пламень мы отроем. За волной придёт волна, И завеют над героем Алым шёлком знамена. Но над славною могилой Тихо всё… А там, вдали, Вижу, чайкой быстрокрылой Убегают корабли.

 

НАПУТСТВИЕ

Брат! Пора! Сомкнуты звенья. Час пробил. Дерзай! Умри! Выходи гонцом отмщенья С первым трепетом зари. Тот, кто смеет, тот, кто может, Пусть за всех умрёт один. Раб годами цепи гложет. Миг! — и сгинул властелин. Пусть конец тебе пророчит Сонм бесчисленных могил! Злой клинок тебе отточит Ангел смерти, Азраил. Всем уставшим, всем гонимым Есть надёжный талисман. Властен он развеять дымом Всё, в чём властвует тиран. Перед знаком возрожденья Преклонись и славословь! Вечен символ искупленья, В жертву пролитая кровь.

 

ОДИНОКИЙ

Ты затихаешь, мой Рим… Дневные смолкают шумы, Вечерняя сходит прохлада. Иду я неспешно заросшей тропинкой старого сада. Темнеет… Вдали огневеет Прощальной лаской заката мраморный портик дворца и                                    семнадцать ведущих к нему ступеней. Идут со мною вечерние думы, Печалью повитые думы, Вдоль тихих аллей. Вот, полускрытый тёмными пиниями, Строгими линиями, Белеет алтарь, перевитый плющом. На нём Не сжигают давно аромата… «Богу, чьё имя неведомо» — вырезал я на гранитном                                                                подножье когда-то. А ныне Жгучим ветром пустыни Выжгло в душе моей тихую радость милых чудес. Закрылась навеки в страну осиянную дверь. Теперь Я не мечтаю о чуде. И Бог для меня — лишь Тень, что придумали люди, Чтоб ей населить пустынность небес. А вот Нахмуренный грот С застывшим, как чёрный хрусталь, водоёмом. За колоннами входа паутиной густеет мгла… О, сколько раз на этой скамье, движеньем знакомым, Помню, бросала она мне на плечи свои руки любимые. Она умерла! Умерла… Неудержимые Слёзы текут сквозь прижатые бледные пальцы,                                                                 снова и снова. Кругом тишина… Ничьё ненужное слово Памяти той не обидит. Этих слёз никто не увидит.

 

НЕЛЮБИМЫЙ

Я думал, ты скажешь то слово, Когда я, гремя и блистая, к тебе подскакал на победной                                                                          моей колеснице, Обогнув ристалища грань, золотые столпы. Я видел, дрожало оно на губах, сорваться готово… При кликах толпы Тебе, как царице, Я бросил к ногам мой венок, что дают победителям. Но в небо твой взгляд устремлён, К нездешним обителям. Молчишь. Замерла. Прозрачный виссон, Как сон, Твой стан обвивает волнами алыми. Темнеет… Один, в колеснице, влекомой конями усталыми, Медленно я приближаюсь к дворцу моему. Холод и тьму Несу я с собой. Я буду один. И пока не зажжётся улыбкой восток золотой, Я буду бродить до утра по пустынным покоям, Стокрылым роем Горестных мыслей томимый, Я — нелюбимый.

 

ИЗГНАННИК

Обняв руками колени, изгнанник, сижу на холодном песке. Невдалеке Громадой немой чернеют утёсы. Там, в пещере сырой, меня ждёт мой тёмный приют. Предо мной многошумное море, Пустынное море. Над белыми гребнями волн скользят альбатросы. О моём неумирающем горе Волны поют. Белая пена ласкает мои бледные ноги. В этот час В тысячный раз Я вспоминаю о милом былом, что взяли жестокие боги. Помню я летнюю ночь… Сладкий запах цветов… Шёпот немолчных струй из медной пасти тритона, В лунном свете горит серебром бассейна зеркальное лоно, И тиховейна, Над мраморной чашей бассейна Шепчет листва. «Милый! Люби же! Люби!» И тела опьянённые, Восторгом и болью сплетённые, Росой окроплённые, Объемлет трава. Волны народа — как волны морские. Живая стихия Всё кругом залила стоцветным потоком. Высоко над ней, На золотой колеснице, правя четвёркой белых коней, В лавровом венке, взирая спокойным оком, Стою, вознесён над всеми, властитель. Я — победитель. Гудит земля. То железный шаг легионов. Люди жаждут законов, Я дам им закон, Непреложный, подобный граниту. В его защиту Сто тысяч мечей сверкнут из ножон. Волны приходят одна за другой. Стелется белая пена, Пенные руны слагает у ног. Смысл их: «измена». Жалобен крик гальционы над тёмными водными нивами. Золотыми отливами Гаснут вдали уходящие блески заката. Сердце печалью объято. Нечего ждать мне, жалкому страннику, Изгнаннику.

 

ПЕСНЯ О МЁРТВОМ КОРОЛЕ

Удары дружные вёсел Бороздят морские поля. На север дальний уносим Горестный прах короля. Лежит он в шлеме крылатом. Над пучиной меркнет заря. В его серебряных латах Дробится блеск янтаря. И тихо вздыхают струны, И вторит ветра напев, Он умер, мощный и юный, Свой путь свершить не успев. Он пал не в битве кровавой, Не в бою обрёл он покой. Он выпил кубок с отравой, Поднесённый любимой рукой. Скрипя, сгибаются мачты, Вечереют морские поля. О, девы, юноши, плачьте Над телом немым короля!             За туманами холодными,             За хребтами льдяных плит,             Мы найдём скалу бесплодную,             Где лишь волны да гранит.             Там покой Владыки мёртвого             Не встревожит чуждый взор.             Только плещут волны гордые,             Моря царственный простор.             Пусть он спит на ложе каменном,             Крепко очи затвори.             И на латах красным пламенем             Стынет вечная заря.

 

ПОБЕДИТЕЛЬ

Строй ступеней весь измерен, Долгим зовом стонет медь. Я пришёл, обету верен, — Победить и умереть. Чёрной грудью злобно дышит Неба траурный покров. Там, внизу, — прибой колышет Гребни пенные валов. Опущу спокойно вежды, Руки бледные простру. Буря рвёт мои одежды, Плащ мой бьётся на ветру. Змеи туч ползут над башней. Вольно дышится груди. Всё, чем жил, — как сон вчерашний, Всё осталось позади. Чёрной птицей, чёрной птицей Что-то сумрак прочертит. Дрогнув, месяц бледнолицый Мёртвый взор свой отвратит. Только волны в час последний, Разбиваясь о скалу, Возгласят ещё победней Дерзновенному хвалу. Строй ступеней мной измерен, Вещим звоном стонет медь, Я пришёл, обету верен, Победить и умереть.

 

ПОСЛЕДНИЙ СУД

Там, где берег дик и грозен, Лишь пробьёт знакомый час, Меж стволами чёрных сосен Заблестит кровавый глаз. Далеко кругом застонет, Зашумит дремучий бор. Сумрак мертвенный разгонит Ярким пламенем костёр. Я приду к нему, усталый, Скован властью темноты. Ляжет отблеск ярко-алый На недвижные черты. Станет ясна мне впервые Счастья тайная игра. Пляшут струи огневые В дымных отсветах костра. Обовьют ночные тени Пёстро-огненный узор, Я прочту в неверной смене Мой последний приговор. Лишь под серою золою Змеи красные уснут, Я недрогнувшей рукою Совершу мой правый суд. Нежным блеском перламутра Вновь зардеют небеса, И заглянет тихо Утро В остеклевшие глаза.

 

ДВА МИРА

За море солнце садилось. Море безмолвьем объято. Тихая даль золотилась Рдяной печалью заката. Ангелов белые крылья… В сводах небесного храма Вьётся серебряной пылью С моря туман фимиама. Берегом шёл я песчаным. Что-то в душе нарастало. Старое вечно-желанным Вновь предо мной восставало. Прорвана мира граница!.. Плещутся волны эфира. Мчусь я, как мощная птица, К берегу дальнего мира. Вот я средь плена людского, Идут так медленно годы, Тлеет под пеплом земного Отблеск забытой свободы. Долго я жил… Но нежданно Что-то в душе задрожало. Старое вечно-желанно Вновь предо мною восстало. Миг дерзновенный усилья!.. Плещутся волны эфира. Мчат меня лёгкие крылья К берегу прежнего мира. Снова там солнце садилось. Море раздумьем объято. Ясная даль золотилась Рдяной печалью заката.

 

КУБОК

Когда я выпью кубок пенный И в нём увижу глубину, Возьму свой посох неизменный И брошу прежнюю страну. Пойду звериными тропами, В тени раскинутых дерёв, Пойду упорными стопами На звуки дальних голосов. Кругом шуршат седые травы, И смутен зыбкий шум лесной… Но вот вдали заблещут главы Червонно-яркой полосой. И разом длительные годы Померкнут в памяти, как сон. Войду под сумрачные своды, Где веет сонностью времён. И, опустившись на колени, Паду, усталый пилигрим, На полустёртые ступени, Последним пламенем томим. И всё, что цепкой пеленою Давно окутало меня, Растает бледною волною, Как тает воск в струях огня. И, внемля медленное пенье И звон серебряный кадил, Я буду вырван в то мгновенье Из власти отошедших сил. Разгонят красные лампады Влиянье тягостного сна, И тщетно будет вдоль ограды Бродить безмолвный Сатана.

 

СТРАННИК

Щит иссечен. Шлем изогнут, В ранах грудь бойца. Иль мечты мои не дрогнут Радостью конца?.. Волей сдвинуты границы, Тайна добыта. Чуть блестят, полуоткрыты, Медные врата. Шаг уверен. Взор спокоен. Мне ли ждать у врат? Кто свершил свой путь, как воин, Не пойдёт назад. Так прими, о край печали, Странника приход. Тусклы — светы. Блёклы — дали. Бледен небосвод… Шаг ещё… Я знаю, где ты, Сладостный ночлег. Далеко простёрся Леты Заповедный брег. Помню я, под говор елей, В детстве снился мне Бледный пурпур асфоделей В грустной тишине. Сбылась сказка старых былей, Сбылся давний сон. Тихим блеском нежных крылий Воздух напоён. Тёмный лес молчанью внемлет, Тайну затая. Меж полей беззвучно дремлет Сонная струя. Там паду с победным смехом На поблёкший мох, И провеет тихим эхом Мой последний вздох.

 

УЗНИК

Крепка железная решётка В моём окованном окне, И прутьев сеть чернеет чётко В узорах лунных на стене. Стою печальный и суровый, Замкнут навек средь тяжких плит, Но некий трепет жизни новой Везде таинственно разлит. Там, за окном, цветут сирени, И дышит сонная трава, И ветер, влажный и весенний, Едва колышет дерева. Но, чу! Шаги! Звучат ступени, И, слабо своды озаря, В углах колеблет ночи тени Мгновенный отблеск фонаря. А, это ты, мой враг надменный, Мой ненавистный властелин. Нас было двое во вселенной, И вот — я пал, и ты — один. Что вижу? Руки простираешь? Во прах склонился головой? Ты разделить мне предлагаешь Венец и скипетр мировой. Но мне презрен твой дар случайный. Не надо царского меча. Кто ведал счастье Высшей Тайны, Не будет братом палача. И в дни томительной тревоги, Когда немолчен зов минут, В твои продажные чертоги Мои мечты не притекут. Ушёл… И дверь гремит в затворах, И я один меж прежних дум. Стихает в дальних коридорах Шагов чуть слышных смутный шум. А за окном цветут сирени, И дышит сонная трава, И ветер, влажный и весенний, Едва колышет дерева.

 

АРГОНАВТЫ

Мертвы и холодны равнины морские, И небо завешено бледным туманом, И ночи, и дни вековая стихия Стремит корабли к заколдованным странам. Раскинут широко простор изумрудный. Шумит за кормой жемчуговая пена, И веяньем влажным нас ветер попутный Уносит всё дальше от старого плена. Не страшны нам бури и отдых неведом. Нам любо лететь над бездонной пустыней. Чертят корабли неизведанным следом Свободные шири безбрежности синей. Отважным награда — руно золотое. Над теми, кто ищет, не властна измена. Неси нас к победе, о море святое! Шуми за кормой, жемчуговая пена!

 

РУБИКОН

Ночь тиха. Глядят на землю Звёзды ясной чередой. Я пустыне молча внемлю… Шелест трав и шум лесной… Лунный луч струисто блещет Чёткой сталью копия. Под копытом тихо плещет Говорливая струя. И внезапною тоскою Дух тревожный омрачён. Что таится за тобою, Молчаливый Рубикон? Или стан мой плащ пурпурный, Царский пурпур обоймёт, Или холм с недавней урной Мирт печальный обовьёт. Слышу вздохи. Слышу стоны, Зовы вещие могил. И над брегом Рубикона Веют крылья тайных сил. Поздно! Поздно! Жребий — кинут. Рок гудит над головой. И вскипел поток, раздвинут Коней грудью боевой.

 

ОСТРОВ ЗАБВЕНЬЯ

Есть остров на море далёком, Покоем забвенья объят. Там виден во сне одиноком Могил беломраморных ряд. Там люди и звери безмолвны, Не стонет там ветер ночной. Катя полумёртвые волны, Молчит и не бьётся прибой. И звонкими песнями птицы Не будят зелёных полей, И, молча, теней вереницы Уходят в безмерность аллей. И тот, кто на остров прибудет И ступит на берег немой, Себя навсегда позабудет И внидет в последний покой. И станет, без дум и без горя, Влеком неизбежным концом, У берега сонного моря Сидеть с неподвижным лицом. Есть остров на море далёком, Покоем забвенья объят. Там виден во сне одиноком Могил беломраморных ряд.

 

РАСПЛАТА

Пьяной дрёмою степной Веет в воздухе ночном. Сонный тополь под луной Весь струится серебром. Погоди, мой милый друг! Дышит влажная листва. Обведён волшебный круг, Мерно падают слова. Мчусь я вихрем в вышине. Не спасёт твой тихий дом! Свищет ветер в уши мне, Рассекаемый плащом. Вот достиг, влетел, прильнул. Пляшет в сердце алый хмель. Хрип молчанье всколыхнул, Смята мирная постель. Смерти дрожь в людских чертах Я читать давно привык. Кровь и пена на губах, Синий высунут язык… Вот застыл. В зрачках — испуг. Будет там он навсегда. Спи спокойно, милый друг! Спи до страшного суда.

 

СОН ВИТЯЗЯ

Ярко рдеют угли кровью, Сумрак льётся из окон, К золотому изголовью Меч заветный прислонён. И над ложем наклонённый, Сон могучего храня, Тихо веет стяг червлёный В красных отблесках огня. И герой в тревожной дрёме Разметался тяжело, И нахмурилось в истоме Богатырское чело. Тёмный сон зловеще дышит Над победной головой, Грёзы чёрные колышет Тканью сумрачно-живой. Видит… Рьяно мчатся кони С диким ржаньем вдоль полей, Тяжкий меч звенит о брони, Бранный клич гремит грозней… Видит… Мёртвая равнина… Кто там спит, копьём сражён?.. Взор застывший исполина Прямо в небо устремлён. В чьём окне не гаснут свечи?.. Плачет бледная краса, И на мраморные плечи Пала чёрная коса. Тихо рдеют угли кровью. Рвётся сумрак из окон. К золотому изголовью Меч заветный прислонён.

 

Я ЗНАЮ ОДИН

Немая тень легла на землю, В тумане город потонул, В дремоте тяжкой смутно внемлю Далёкой жизни чуждый гул. Но только ночь на тверди синей Свой звёздный свиток развернёт, Ночной торжественной пустыней Свершаю медленный полёт. Я вижу, взор склоняя долу, Как по затихнувшим лугам Навстречу горнему престолу Клубится бледный фимиам. И слиты в таинстве моленья Дыханья неба и земли, Как будто росы примиренья На мир усталый снизошли. Но в сонмах звёзд, другим неведом, Мне ясен горестный укор, Полночный бархат ярким следом Прорезал красный метеор… Пусть в бриллиантовой порфире Горит заоблачный чертог! Но я один лишь знаю в мире, Что умер Бог.

 

ДВА ЛИКА

Грозны вопли непогоды, Стонет бешеный прибой. Я вхожу в святые своды С омрачённою душой. Благ и кроток лик Мадонны В мягком отсвете лампад. Еле видимы, колонны, Затенённые, стоят. Я печальный, я усталый. Чую — тайна снизошла. Нежно льётся сумрак алый В грань узорного стекла. Я стою, скрестивши руки, И с поникшей головой. Отчего ж иные звуки Снова властны надо мной? И привычною мечтою Я лечу в далёкий храм, Где недвижною волною Стынет чёрный фимиам. Ряд светильников багровых Зыблет огненный язык, И в дыму лампад лиловых Еле виден тёмный Лик… Там паду на хладный камень, Весь дрожа, простёртый ниц. Знаю, вспыхнет бледный пламень Из-под дрогнувших ресниц. Вмиг падёт покров туманный, И воспрянет в блеске сфер Красотою несказанной Осиянный Люцифер. ……………………………… Благ и кроток лик Мадонны В мягком отсвете лампад. Еле видимы, колонны, Затенённые, стоят.

 

К ЖИВОЙ

[64]

Я в могиле схоронён, Обо мне справляют тризны, Но несёт мне вещий звон Зов покинутой отчизны. И когда под шум дерёв Надо мной звучат молитвы, Я ищу в обрывках слов Бред любви иль грохот битвы. Слышу — вновь в душе моей Грозный вихрь летит по струнам, И опять в дыму страстей Стал я пламенным и юным. Дрогнут крылья за спиной… Тайный холод в сердце канет. Неподвижною волной Ночь грозящая настанет. Я лечу вперед, вперед, Над безмолвною землёю, И за мной змеится след Серебристой чешуёю. То, что было, не прошло. Всё покорно воле смелой… Сквозь узорное стекло Смутно виден полог белый… Я прильну к устам твоим, Опьянённый алой кровью, Ночь пройдёт, пройдёт, как дым, Между пыткой и любовью. Истомишься до утра Дрожью огненных объятий… Чу!.. Петух… Лететь пора Мне в обитель мёртвых братий. Вновь глубоко под землёй Я лежу. Сомкнуты вежды. Сосны шепчут надо мной Сказку белую надежды. И когда под шум дерёв Надо мной поют молитвы, Я ловлю в узорах слов Бред любви иль грохот битвы.

 

ИНКВИЗИТОР

[65]

Брожу задумчив и согбен, Окутан чёрной власяницей. Давно я сверг желаний плен И не воздам за зло сторицей. Во имя Бога на костёр Я шлю людей единым словом, И, видя казнь, мой ясный взор Горит веселием суровым. Но только полночь настаёт, Я вверх лечу, как лист осенний. На шабаш правлю мой полёт, И реют вкруг ночные тени. А там кипит бесовский пир, Гремят приветственные клики, Хохочет сатанинский клир У трона Чёрного Владыки. Но вот желанный час приспел, И я в безумстве вожделений Ласкаю груды женских тел В изгибах бешеных сплетений. Когда ж в объятьях пылких дев Я голос страсти успокою, Под их торжественный напев Прощаюсь с Бледным Сатаною. И вот я снова у окна… Так чутко спит немая келья… В углах смеётся тишина Улыбкой странного веселья. И льёт неверные лучи, Дымясь, светильник у порога, Ко мне! Входите, палачи!.. Иду карать… Во имя Бога!

 

ЧЕТЫРЕ ЦАРИЦЫ

 

1. ЦАРИЦА СТРАСТЬ

Кроют волны диск багровый. Небо тяжко, как свинец, И на дальний бор сосновый Пал зловещий багрянец. И безгромное молчанье Стало мёртвой тишиной. Лишь зарницы содроганье, Отражённое водой… Что нам молний блеск червонный, Неба пламенная пасть!.. Поклоняюсь, исступлённый, Лишь тебе, Царица Страсть! Мы идём, прижавшись близко, Где-то крикнул коростель… Стебли клонятся так низко, Стелют брачную постель. Тает в чащах знойный шорох. Взгляд вливается во взгляд. В белых свадебных уборах Липы сонные стоят. Бесконечным поцелуем Я к устам твоим приник. Тихим веяньем волнуем Дрогнул радостно тростник. Зной желаний клонит травы. Рдеют кровью облака. Опьянённые купавы Нежит сладостно река. Разверзает пламень бледный Неба сумрачную пасть… Но над ложем стяг победный Развила Царица Страсть. Кроют волны диск багровый. Гаснет огненный венец. И на кручах бор сосновый Окровавил багрянец.

 

2. ЦАРИЦА НОЧЬ

Дышит сумрак серебристый, Чутко спит застывший сад, Лёгких облак рой перистый Красит пурпуром закат. Снова таинство свершилось, Тени смутные сошли, Тихо солнце затворилось В лоно чёрное земли. И в зловещей колеснице, В скачке бешеных коней, Пролетает Ночь Царица Над бескрайностью полей. Удержи твой бег священный! О, скажи, Царица Ночь, Иль твой сын, постыдно-пленный, Должен в рабстве изнемочь? Иль не ты меня воззвала В первый раз убить в раю, Хладной сталью оковала Душу тёмную мою? И не ты ль на битву с Богом Обрекла меня восстать, В блеске сумрачном и строгом Научила — презирать? Так откинь твой звёздный полог, Дай приять твои огни! Скорбный путь, что сер и долог, Гневной мощью осени! Прянул в душу огнь победный. Снова сердце — как гранит.  ……………………………… ……………………………… Тает в небе отзвук бледный, Звон серебряных копыт.

 

3. ЦАРИЦА МЕСТЬ

Вещий серп в небесном поле Точит острые края. Приковалась в горькой доле Мысль смятённая моя. Вот припала к изголовью, Неотступная, твердит: Утиши враждебной кровью Боль несмолкшую обид. Берегись, мой враг заклятый! Бледный рок неотвратим. Я иду к тебе, крылатый Злобой чёрною, как дым. Под пятою никнут смелой Травы бархатным ковром. Вижу, дом с оградой белой Блещет лунным серебром. Пусть иной, душой покорный, Жаждет рабство перенесть! Узнаю твой саван чёрный. Это ты, Царица Месть! Сонно листьев трепетанье, В доме тихо и темно, Чуть доносится дыханье В растворённое окно. Что там медлить!.. Миг сплетений… Заглушённая мольба… Но не знает сожалений Разъярённая судьба. Вот опять иду, усталый, Влажно-бархатным ковром, На востоке отсвет алый Спорит с лунным серебром. И блаженным ветром воли Дышит мерно грудь моя. Вещий серп в небесном поле Гасит бледные края.

 

4. ЦАРИЦА СМЕРТЬ

Ясен день. В небесном крове Синь прозрачна и чиста. Но не жаждут славословий Воспалённые уста. Вот затмился свод лазурный, И, с полей взвивая прах, Кто-то мчится, бледно-бурный, В омрачённых небесах. Опоясан чёрной мглою, Кто-то дышит тяжело, Тяжко зыблет над землёю Исполинское крыло. И дрожа душой смущенной, Внемлет стихнувшая твердь. Это твой полёт священный, Это ты, — Царица Смерть! О, развей твой бледный свиток Ниспровергнутым в пыли! Дай испить святой напиток Всем рождённым на земли. Пусть, ликуя, мы, как дети, Обретём твой правый суд, Да последние на свете Дни земные протекут! И тот мир, что в долгой смене Ненавидел и страдал, На пороге вечной сени Встретит радостно фиал.

 

ИСКАТЕЛЬ

Я мчался по волнам морским. Громады вставали кругом. И пена, и брызги, как дым, Сливались зловещим кольцом. Я крался по чаще лесов, Во мраке сплетённых ветвей, И слышал томительный зов, Протяжные стоны зверей. Я был на излучинах гор, И тучи клубились у ног. Я видел безмерный простор И солнца лазурный чертог. Я шёл по безлюдью степей, В безбрежности мёртвых песков И видел скелеты людей И храмы умерших богов. Я слышал во мраке ночном, Как мерно дышал океан, Лаская скалистый излом, Прибрежье неведомых стран. Но в вихре сплетений земных, В изменчивой смене годов, Ловил я зарницы иных, Ещё неразгаданных снов.

 

ГОЛОС НОЧИ

Ветер воет за окном О нездешнем, об ином. Полночь! Полночь! Ночь глухая! Слышу твой беззвучный крик, Крик о том, чего не знает и не выразит язык. Вижу бездны… Вижу скалы… Вижу клочья облаков, Слышу дальние раскаты умирающих громов. Вижу море… Пляска шквала… Между скал кипит бурун. В белой пене тонут мачты опрокинувшихся шкун. Вижу мёртвую пустыню. Слышу ветра злобный шум. В дымно-траурной одежде мчится бешеный самум. Вижу полюс… Дремлет царство изумрудных вечных льдов. Лунный луч дробит узоры на кристальности снегов. …………………………………………… Я один… О, ночь глухая! Слышу твой стоустый крик, Крик о том, чего не знает и не выразит язык.

 

ЛИДИИ

Когда-то бездною надмирной, В толпе кочующих светил, Нас вместе влёк поток эфирный И ровный взмах пушистых крыл. Отторгнут сумрачною властью, Я жизни дольней отдан в плен, Но образ твой могучей страстью В душе навек запечатлен. И много лет в тоске напрасной И в плеске волн, и в шуме нив Ловил я тихий и неясный Твой ускользающий призыв. К случайным встречам равнодушны, Заветной верные мечте, Сошлись мы, жребию послушны, На роком скованной мете. Опять я твой. И мнится, снова В толпе кочующих светил, В волнах потока голубого Несёт нас лёт струистых крыл.

 

КРОВЬ

В тающем сумраке пропасти чёрной               Вьётся кровавый ручей, Вьётся лениво, струёю покорной, В нём отражаются цепью узорной               Отсветы бледных лучей. В мерном паденье струи неустанной,               В шёпоте мёртвой волны, Прошлое близится, близится странно, Снова живёт — и уходит обманно               В тайну безвестной страны. Медленно тянутся в сумраке мглистом,               Дышат, белея, цветы, Грезят, отравлены скорбью о чистом, Грезят и видят в сиянье лучистом               Радостный сон красоты.

 

НЕ ГОВОРИ

Не говори, что я устал, Не то железными руками Я гряну скалы над скалами, И брызнут вверх осколки скал. Не говори, что я устал. Не говори, что я страдал. Иначе мой победный хохот, Как моря бешеного грохот, Вселенной сдвинет пьедестал. Не говори, что я страдал. Не говори, что я любил. Не то кощунственною ложью Я окровавлю правду Божью, Любовь, которой мир служил. Не говори, что я любил. Не говори, что я умру, Не то я смерть низвергну с трона, Гремя, покатится корона, Пятой во прах её сотру. Не говори, что я умру.

 

ЭТО БЫЛО

Тихая майская ночь… Звёзды горят в вышине… В небе, словно виденья, рисуются контуры сосен… Всё кругом замолчало. Но в этом молчанье Море звуков таится… Сладко нам внимать безмолвию ночи. Хочется что-то сказать… Слово дрожит на устах. Призраки мыслей неясных, мелькая немой вереницей, Тонут бесследно во мраке сонного парка. Нега разлита вокруг… Что ж ты плачешь, дитя?.. «Больно любить», — говоришь. Полно, не плачь, дорогая, Всё это сон — порожденье томительной грёзы. Снова настало молчанье. А где-то бесцветные тени Мчатся, бегут, налетают одна на другую И, долетев, умирают в мгновенном лобзанье. Всё расплывается тихо, и призрак холодный Сердце мне сжал беспощадно железной рукою. Где я видел её — эту безумную ночь?.. Тише… тише…

 

ЕЛЕНЕ Т-ВОЙ

Я и ты — огонь и камень, Но в зрачках твоих лишь раз Я узнал знакомый пламень. Вот блеснул, и вот погас. Но я понял, что с тобою, Тайной властью сплетены, Мы блуждали под луною На полях иной страны. Но я понял, что от века Скован нам единый путь, И не воле человека Неизбежность обмануть.

 

ВЕЧЕР

[66]

Вечер печальный окутан туманами,               Гаснет унылый закат. Сердце не хочет жить только обманами,               Сердце не хочет утрат. Горьки рыдания моря тревожного,               Глухо вздыхает прибой. Сердце не хочет искать невозможного,               Сердцу желанен покой.

 

ВПЕРЁД

Смело двинемся, братья!.. Ветер рвёт паруса. Буря воет проклятья, С морем спорит гроза. Бросим берег туманный! Любо мчаться вперёд!.. Свет нам грезится странный. Нас безвестность зовёт.               Там, за гранью заколдованной               Весь объятый вечным сном,               Неподвижностью окованный,               Мёртвый город мы найдём. Меж немыми колоннадами Там стоит забытый храм. Бесконечными аркадами Он восходит к небесам [67] .               Полны дерзкого желания,               Смелым шумом голосов               Мы смутим покой молчания,               Тайну дремлющих веков. И над каменной могилою Тех, кто сгинули, как дым, С неизведанною силою Наше имя начертим.

 

НА РАСПУТЬЕ

Рыдает звон колокольный, Властный и внятный зов. Шёл я дорогой окольной Так много долгих часов. Храма отверстые двери. Виден тёмный алтарь. Торжественно, в ясной вере Диакон подъемлет орарь. Волна кадильного дыма, Клубясь, наполнила храм. Молча прошёл я мимо, Навстречу иным богам. Сурово вослед глядели Тёмные лики икон, Но душой голоса владели, Мечты неумолчный звон. Летел печально за мною Напев знакомых стихир, Но вдали влекущей волною Голубой струился эфир. И вольная песня моря Звала к другим берегам, И волны, с волнами споря, Ложились к моим ногам.

 

Летучий голландец

**

Вторая книга стихов

 

I. В ДАЛЯХ

 

АТТИЛА

Венчанный Божий серп, властительный Аттила, Пою тебя всей страстью слабых уст. Твой меч был Страх, и Смерть тебе служила, И кровь вокруг текла до конских узд. Вселенной ты явил стихийный лик Невзгоды. Твоя, как лава, хлынула орда. Перед твоим конём склонялися народы, И разлетались пылью города [68] . Тебя родила глубь незнаемых кочевий. Где ты, там прах, — и выжжены пути. Ты должен был разить в священном гневе, Чтоб жизнь могла иною расцвести. Ты должен был придти. Огнистые скрижали — «Земное — тлен» — над миром ты возжёг. В тех рунах смерть народы прочитали, И всяк познал, что жив Каратель Бог. Ты пролетел, как вихрь, как бурный облак в небе. Опять цветёт полей оживших грудь, И тёмный Рок, как прежде, зыблет жребий, Чтоб в должный час на мир его метнуть. Исполнен срок. Пора! Нависни чёрной тучей. Мы ждём тебя. Нас душит злая сонь. Пусть грянет гром! Приди, и жги, и мучай, И вновь обрушь живительный огонь.

 

ЗАВОЕВАТЕЛЬ

Утёсы одеты в алмазные хлопья. За нами, как тучи, нависли снега. Но радостным лесом вздымаются копья,               И кличут рога. Уж ветер ущелий свивает туманы, И даль развернулась, чиста и ясна. Синеют у ног беззащитные страны.               Дорога вольна. Нам золото нив! Нам цветущие долы! Нам зелень лугов, где пестреют стада! Дрожите, беспечные мирные сёла               И вы, города! Я небо над вами, как лаву, расплавлю. Вся жизнь замутится, как пенный поток. Где были дворцы, я лишь камни оставлю               Да дикий песок. И дали застынут в недвижности линий. Их сна не нарушит никто никогда. И тихо пойдёт над замолкшей пустыней               Годов череда. И будет на том бесконечном погосте Лишь ветер взвивать золотистую пыль, Да солнце палить побелевшие кости,               Истлевшую быль. За мною проносятся жадные клики. То волки завыли, почуяв врага. Как пламя их шлемы, как молнии — пики,               Как буря — рога!

 

ПРОКЛЯТЫЙ ЗАМОК

По вечерам вокруг руин Благоухает дикий тмин, Глядят сквозь мраморы колонн Пролёты чёрные окон. И дремлет старый архитрав, Опутан сетью цепких трав. Никто не ведает, давно ль В том замке жил седой король. Как майский день, свежа, мила, Его младая дочь цвела. Однажды, бесом обуян, Греховным пылом стал он пьян. Таясь во тьме, как вор ночной, Прокрался он в её покой. Сгубил король родную дочь. Её любил одну лишь ночь. Вот ночь прошла… Пришёл рассвет, А королевы нет и нет. Бежит, зовёт… Идут к реке. Там плащ белеет на песке. Всевышним грешник осуждён. С собой покончил ядом он. С тех пор народ из рода в род Проклятым замок тот зовёт. Безлюден, мрачен и забыт, Полуразрушен он стоит. Где был когда-то смех гостей, Лишь крики сов и шипы змей. И хмуро смотрит архитрав, Опутан сетью цепких трав.

 

ЮЛИАН ОТСТУПНИК

[69]

Когда мечта выводит тени Из мрака отошедших лет, Перед тобой клоню колени, Безумец, Кесарь и Поэт. В тиши поруганных хранилищ Тебе предстал — и счастлив ты! — Из пепла брошенных святилищ Нетленный образ Красоты. Пускай средь грохота и гула, Дряхлея, рушились века, Но руль Вселенной повернула Твоя бестрепетно рука. И вновь омыты белой пеной, Воскресли блеск и нагота, И перед Анадиоменой Поникло дерево Креста. От мирных нег, от пышных тронов Тебя стремил твой тёмный Рок. И стяги римских легионов Пошли на царственный Восток. В морях пустынь, в горючем зное, В песках, где странен каждый след, Мечом ты возвратил былое, Гром Александровых побед. Ты пал на грани дальней мира, Сражён неведомой стрелой, И стала царская порфира Тебе последней пеленой. И всё, что ты хранил, как тайну, Что ты лелеял в скрытых снах, Самум Судьбы, как лист случайный, Унёс и разметал во прах. И всё ж ты жив! И в смертной сени Для Красоты забвенья нет. Я пред тобой клоню колени, Безумец, Кесарь и Поэт!

 

ПЕСНЯ ВИКИНГОВ

Братья, трубите, трубите! Правьте смелей корабли. Видите, чёрные нити Там протянулись вдали. Скоро возникнут над морем Башни, дворцы, купола. Бранную песнь мы завторим [70] Вещему скрипу весла. Взвейся губительной вестью Знамя из чёрной парчи! Завтра, несытые местью, Кровью напьются мечи. Бурным промчимся пожаром, Всё сокрушим на бегу. Горе и юным, и старым, Смерть за пощаду врагу! Слава Гаральду Гардраду! Смелому путь без границ. Сладки нам будут в награду Ласки пленённых цариц. Руки разить не устанут. Бейся, кто весел и юн! В битве погибших помянут Скальды под рокоты струн. Верный победному кличу, Радостен бег корабля. Коршуны чуют добычу… Вот показалась земля.

 

НОЧНОЙ ГОСТЬ

Долго я мчался по звонким гранитам. Долго, невеста, меня ты ждала. Конь ударяет о землю копытом, Пеной и кровью багрит удила. Выйди! Поскачем по звонким гранитам, Конь мой храпит и грызёт удила. Снегом моя серебрится могила Там, за горами, в холодном краю. Клятвой себя ты со мной обручила. Помнишь ли клятву, невеста, твою?.. Мне до зари лишь открылась могила. Клятву пришёл я напомнить твою. «Милый, о, милый! Живой иль за гробом, Ты лишь возьмёшь поцелуй моих уст. Сладко уснём мы под белым сугробом. Мир без тебя мне и тёмен, и пуст, Факел любви не угаснет за гробом, Лишь о тебе каждый вздох моих уст». Чудо свершилось. И ожил убитый. Кости одела зацветшая плоть, Смуглым румянцем зарделись ланиты. Благ и премудр всемогущий Господь. Только любовью воскреснет убитый. Только любовью сияет Господь.

 

ТРАВЫ

(Баллада)

Пряные травы к ночи расцвели, Слили дыханье с дыханьем земли. Пар их, клубясь, к небесам восходил, Словно куренья незримых кадил [71] . Травы друг другу шептали, что вновь Близко пролита невинная кровь. Там, за рекой, на лесистой горе Рыцаря рыцарь убил на заре. Спящему в сердце вонзил он кинжал, Сел на коня и от трупа бежал. В залитой кровью звенящей броне Скачет он степью на борзом коне. Мчится по стеблям кровавая весть, Травы готовят предателю месть. Пьяными зельями луг напоён, Всадника клонит властительный сон. Сходит с коня он. В предутренней мгле Сладко уснуть на росистой земле. Вздыбились травы, свистят, поползли, Сонное тело кругом оплели. Горло сдавил ему бешеный дрок. Бьётся хрипящий зелёный клубок. Корни змеятся, под землю бегут, Стелют для рыцаря тёмный приют. Стебли вонзились, как тысячи жал. Дрогнул ещё… и навек замолчал. Вырос над телом горячий плакун. Бродит в полях одинокий скакун. Тщетно за лесом, тиха и бледна, Девушка будет вздыхать у окна. Больше не встанет убийца ночной. Господи, дай ему вечный покой!

 

КОРСАР

Вновь я ваш, морские волки! Вот вам верная рука! Я вернулся к вам по воле в ваши дальние века. Быть корсаром, быть корсаром… Как орёл парить над морем, Над вздыхающим простором уноситься Тёмным Горем! [73] Мчатся тучи, мчатся дали, мчатся волны, как в бреду. Я опять, бродяги моря, вас к победе поведу. Как чудовищные крылья, белый парус корабельный. Небо сверху, небо снизу, небо с морем нераздельны. Сердце жаждет свиста бури, сердце ждёт хмельной игры. Зазвенели, загудели боевые топоры. Гей, корабль! Трубите, трубы! На врата свинцовым градом Из чугунной глотки любо брызнуть чёрным коронадам. Все на борт! Полёт погони, пляшут пенные бугры. С жадным лязгом опустились абордажные багры. Визг канатов. Клубы дыма. О мечи звенят мечами. Будут золото и жемчуг, будут бархаты с парчами. Кончен бой… И снова дали… Вечер в волнах плавит медь. Нерушим устав корсара: в море жить и умереть. Счастлив тот, кто мог, как воин, путь пройти чредою бранной, Кто от жизни выпил кубок, полный влагой необманной. Ваш я вновь, морские волки! Вот вам верная рука. Я вернулся вольной волей в ваши дальние века.

 

ПОЕДИНОК

Вечер, тучи, тени шатки. Меж стволов неверный свет. Мы сошлись в последней схватке. Кто-то ляжет, кто-то нет. Дерзко поднято забрало. Капли пота на челе. Двух невмочь, я знаю, стало Выносить сырой земле. Я прочту ль в летящем миге, О, судьба, твою скрижаль? Пусть звучат в нещадном сдвиге [74] Щит о щит и сталь о сталь. Будет буря. Ветер злится. Гул несётся по горам. То, что хочет чёрный рыцарь, Только с жизнью я отдам. Ходит меч в руке упруго. Пусть конец мой неминуч, Под железною кольчугой На груди храню я ключ. Там в скале затвор скрипучий Весь оброс зелёным мхом. День и ночь копьё над кручей Высит сторож, старый гном. Тёмно-лапчатые ели Обступили узкий вход. Словно жалобы свирели, Нежный голос там поёт. И когда, объят дремотой, Сонный страж склонит копьё, Долетает имя чьё-то, Только, только не моё. Будь, что будет! Мчитесь, миги! Замолчи, моя печаль! Пусть звучат в последнем сдвиге Щит о щит и сталь о сталь.

 

ЛЕТУЧИЙ ГОЛЛАНДЕЦ

Я летучий корсар. Я скиталец морей. Видит в бурю мой призрачный взгляд. Много встретилось мне на пути кораблей, Ни один не вернулся назад. Я не ведаю сна. Я не знаю утех. Вижу небо да синюю гладь. Я не знаю, за чей неотпущенный грех Осуждён я лишь гибель вещать. Кто на море рождён, кто любимец удач, Только глянут — и дрогнут они, Коль зажгутся на высях темнеющих мачт Надо мной голубые огни. Словно звон похорон, мой протяжный призыв Прозвучит над холмами зыбей. И домчит к берегам равнодушный прилив Только щепы изломанных рей. И, вскипая, волна будет бить о борта Молчаливые трупы пловцов, Но никто не расскажет из них никогда Про подводный таинственный кров. Я не помню о них. Мой корабль окрылён И неведомой силой стремим. Дни за днями идут, как тоскующий сон, Ночь за ночью, как тающий дым. День и ночь у руля. День и ночь у руля Я стою, подневольный палач. Только мне никогда не раздастся: «Земля!» С высоты фосфорических мачт.

 

БОГАТЫРЬ

[75]

Над водою бледною [76] Спит лесная ширь. Чащей заповедною Едет богатырь. Конь идёт над кручами, Верный путь исчез. Стенами дремучими Подступает лес. За горой на западе Гаснет алый щит. «Сколько чудищ, на поди, Из лесу глядит. Так и тянут лапищи, Разевают пасть. В их ли скверном капище Смелому пропасть! Как возьмусь за палицу, Все вы — наутёк. Кто сдержать похвалится Богатырский скок? [77] Нечисть!.. Эка невидаль! Что мне чёрный хор? [78] » И пронзает в гневе даль Запылавший взор [79] . Где-то меж ракитами [80] Ухает сова. Мягко под копытами Стелется трава. Тёмною осокою [81] Ветер шелестит, За горой высокою Гаснет алый щит.

 

КОНДОТЬЕР

Я кондотьер, беспечный и красивый, Готов на всё, рублю всегда с плеча. Есть в урне жребий хоть один счастливый? — Его достану остриём меча. Мне мил узор расцвеченных нарядов, Их слишком пышный и тяжёлый блеск. Люблю идти среди враждебных взглядов, Чтоб плащ горел от шитых арабеск. Я люб чужим и жёнам, и невестам, Мне весело на козни их глядеть, И вдруг потом как бы случайным жестом Порвать хитро раскинутую сеть. В кругу врагов мой облик прост и ясен. Та простота — мой самый лучший щит, Но задремли, удар мой не напрасен, И враг у ног поверженным лежит [82] . Я всё прощу, легко поверю чуду, Вчера язвившим дружеским устам, Но ни одной обиды не забуду И каждому сторицею воздам. За всё плачу. С отеческой любовью Судьба не даст мне всё, чем я богат, Плачу за всё иль золотом, иль кровью Друзьям втройне, врагам во много крат. Я кондотьер. И мне бросают плату И говорят: «Ты нанят, ты в плену!» Но кто купил, не сетуй на расплату, Я на тебя же шпагу поверну. Смеюсь над всем… И сам Святейший Папа Меня смутить анафемой не мог. Но мне жалка больная птичья лапа И придорожный сломанный цветок.

 

ОТШЕЛЬНИК

Глушь темноствольная сосен. Тишь и янтарная мгла. Цепью мелькающих вёсен Жизнь прошумела, прошла. В мире скитается Лихо, Рыщет Лукавый без сна. Странника на берег тихий Скоро домчала волна. Годы идут. И поныне В мир запечатана дверь. Любы Царице-Пустыне Равно и схимник, и зверь. Злоба растает, смирится В радости розовых зорь. Белка по келье резвится, Бродит заботливый хорь. Утро придёт. Над откосом Стану я, руки воздев. С хором лесным стоголосым Древний сольётся напев. Сосны — народ преклоненный, Небо — лазоревый храм. Солнце — светильник нетленный [83] , Пар над рекой — фимиам. Вечер… И с радостью новой Мерю я пройденный путь. Знаю, в колоде дубовой Время навеки уснуть. Глушь темноствольная сосен. Жёлтая каплет смола. Только бы Вечная Осень, Смерть, не забыла, пришла.

 

ПОСЛЕДНИЙ

[84]

Медлит день в осенних панорамах… Алой дрожью окна огневеют. Смотрят деды в потускнелых рамах, Что-то видят, знают и жалеют. Я иду по длинной галерее. Розовеют, теплятся колонны. Сердце бьёт то тише, то скорее. Звук шагов рождает отклик сонный. Я один, один, как сокол в клетке. Бой часов замедлен и негромок… Между вами, сумрачные предки, Я брожу, последний ваш потомок. Вашим гневом рушились престолы, Вашей волей открывались страны. Где прошёл ваш путь, стонали долы И следы кровавились, как раны. Весь тот пыл, упорство и отвагу, Весь тот блеск величий и хотений, Словно поле грозовую влагу, Принял я от прошлых поколений. Но погас в бессилье и в изменах Гордый сон былых великолепий. Я лишь призрак в этих древних стенах, Я лишь тень в полузабытом склепе. Тает день в осенних панорамах… Алой дрожью окна огневеют. Смотрят деды в потускнелых рамах, Что-то видят, знают и жалеют.

 

ПОСЛЕДНИЙ ЧЕЛОВЕК

Кометы знак, как кольца змея, Венчает небо. Так. Пора. Лежу, недвижный, цепенея, У охладевшего костра. Великий день неслышно прожит. Сомкнулось вечное кольцо. Последних мигов не встревожит Ничьё склонённое лицо. Кругом взметнулись пики башен И глыбы каменных громад. В алмазах лунных изукрашен Воздушных арок зыбкий ряд. Суровый храм, как череп белый, Глядит провалами очей. Молчит парламент опустелый, Молчит покинутый музей. Эмблема равенства и братства На них резцом иссечена. Бери ненужные богатства, Хранитель новый, Тишина! И пусть всё то, чем люди жили, Что слито яркостью племён, Уснёт под слоем серой пыли, В полёте мертвенных времён. Я знаю, житель отдалённый На тверди блещущих планет, Влеком мечтой неутолённой, Откроет вновь наш мёртвый свет. И с вещей дрожью гость случайный Пытливо стогны обойдёт И наши муки, наши тайны В страницах ветхих [85] развернёт. Когда ж, тревожный и усталый, Предастся сладостному сну, К его челу, как атом малый, Я, призрак ласковый, прильну. Всё море радостей и болей, Что было ведомо векам, В него вдохну могучей волей, Навек пришельцу передам. И, приобщённый тайным звеньям, Летя пространствами назад, Снесёт грядущим поколеньям Старинной жизни тонкий яд… В иных мирах, осилив бездну, Тысячелетий тёмных дверь, Я, дух Земли, опять воскресну Со всем, что умерло теперь.  …………………………… Застыла кровь. Текут мгновенья. Мой взор смыкают цепи сна. Мои пустынные владенья Прими, Властитель Тишина!

 

II. НОЧНЫЕ ГОЛОСА

 

ОСЕННИЕ СЛЁЗЫ

Долги осенние ночи. Ветер гудёт над оврагом. Оползни облачных клочий По небу тянутся шагом. Жёлтые, тусклые травы, Запахи листьев и прели, Холод осенней отравы В зове пастушьей свирели. Нивы в безлюдном покое, Красные кисти рябины. В траурно-сумрачной хвое Сеть золотой паутины. Ветви в шуршащем уборе. Блёклые краски заката, Робкие, бледные зори. Всё это было когда-то… Всё это было когда-то… Сердце не знает, давно ли. Слёзы старинной утраты. Слёзы ласкающей боли.

 

«Осень взоры клонит…»

Осень взоры клонит, Вечер свеж и мглист. Ветер гонит, гонит Одинокий лист. Так и ты, забвенный Лист в ночных полях, Прокружишь, мгновенный, И уйдёшь во прах [86] .

 

В ЗАБЫТОЙ СТРАНЕ

Здесь венец прохладных елей, Здесь источник, как хрусталь, Здесь блистанье белых мелей, Угасающих свирелей Затаённая печаль. Тихий вечер в чаще елей… Жёлтый топится хрусталь. Сонный ключ журчит у мелей. В долгих жалобах свирелей Глуше давняя печаль. Кто там глянул между елей Взором ясным, как хрусталь? Бледный лик белее мелей, Упоительней свирелей Голос, нежный, как печаль. О, я вспомнил! В чаще елей Пело счастье, как хрусталь… Потускнели пятна мелей, Дрогнул звонкий зов свирелей Это ты, моя Печаль!

 

ТРИ ДЕВУШКИ

Три девушки вышли в дорогу одне. Три девушки знали о белой стране. И годы сменялись, сменялись в пути. А белой страны не найти, не найти. Однажды спустилась вечерняя мгла, И первая тихо, склонясь, умерла. И скоро за нею в предутренний час Уснула другая, и пламень погас. Но третья молитву твердила одну: Дай белую, Боже, увидеть страну! И ночью глухою шепнули ей сны: Ты вышла вначале из белой страны. И правду ночную она поняла, Закрыла лицо и, вздохнув, умерла.

 

ВОЗВРАЩЕНИЕ

[87]

О, Леты медленной темнеющие воды! Едва тревожит гладь знакомая ладья. Как сон, как краткий миг, прошли земные годы, И вновь, седой беглец, сюда вернулся я. И чувства яркие, и думы охладели. Безбольно и светло в негреющей тиши, В просторах без конца вздыхают асфодели, И слабо шелестят речные камыши. В который раз я жду, блаженный и усталый, Под говор сонных струй, глядя на смутный дол, Пока не заскрипят истёртые причалы, И кормщик не возьмёт условленный обол. И мнится, жизнь моя в её огнях и грозах, Блистая и гремя, затем лишь протекла, Чтоб в этот миг стоять, склонясь на пыльный посох, И слушать дальний плеск неспешного весла.

 

НА ОЗЕРЕ

Неподвижны луны золотые рога,                 И пустынны кругом берега. Я гоню по волнам расписную ладью                 И протяжную песню пою. И внимают мне рощи развесистых ив,                 Над водою венцы наклонив, И упруго ладья рассекает, шурша,                 Серебристую грудь камыша. На зелёном лугу, на крутом берегу,                 Притаились, белеют кресты, Но причалить туда не хочу, не могу.                 Там уснула, о, милая, ты. Ты в безгорестный край улетела, любя,                 Уплыла в гробовом корабле. Но навек одному, без тебя, без тебя                 Мне не жить на цветущей земле. Много долгих часов, много тихих ночей                 Я проплакал над белым крестом, Но сегодня иной, одинок и ничей,                 Я плыву на челне золотом. На весле — жемчуга. Правлю твёрдой рукой                 Я туда, где черней глубина. Будет радостный крик, будет плеск и покой,                 Будет смерть моя сладко-вольна.

 

В СКЛЕПЕ

Вхожу, озираясь, неспешный, под своды старого склепа. Там, позади, ликует весенний день. Молчит погребальная сень, Прохлада и тень, Ласково нежат усталое тело. Здесь, под этими плитами, в их гробовой тишине В никем не тревожимом сне Почиет всё то, к чему я стремился так слепо, Что когда-то призывно сверкало, а теперь навек онемело. Вот из камня изваянный шлем, победный, крылатый, Осенил гранитные латы. Под этим надгробием смолкли о славе мечты. Это ты, Тысяч приветственный гул, Что вскипаешь, как медные зовы рогов, гулкое эхо тревожа, Тихо уснул В глубине могильного ложа. Женский рыдающий образ поник над урной разбитой, Крылья надломлены, долу опущены взоры. Это слёзы твои, струясь на холодные плиты, Выжгли на них немые узоры. Тенью безумной и светлой ты прошла земные ступени, Покорна Неведомой воле, Огонь, сплетённый из страсти и боли. Тебе, незабвенный прах, молюсь, преклоня колени. Дальше и дальше. И тесной толпой обступают меня саркофаги. В них застыли навек волновавшие юность волшебные саги, Всё, чем душа трепетала, Билась, пылала Долгие годы, Сказки о Боге, о цели святой Бытия, песни свободы, — Вас всех сокрыли тесные своды, Всех зацветающей, ласковой сонью одели они. Тихо склоняюсь на камни, Вас не вернуть никогда мне. Шёпот последний шепчет: усни.

 

НИЩИЙ

Я схожу в молчанье глубоком, И поют ступени крыльца. Смотрит ночь неотступным оком, Веет шорох, шорох конца. Я иду по пустому полю. В поле много, много дорог. Как нашёл я, как сжёг я волю, Никому я сказать не мог. Только ветру, ветру ночному Расскажу про своё житьё, Поклонюсь ему, как родному: О, прими ты горе моё! Пил до дна я горькую брагу. Вот иду, одинок и пьян. На холодную землю лягу, В облетевший сухой бурьян [88] . Я руками стебли раздвину И, прильнув, закрою лицо, Упадёт на мёрзлую глину Золотое моё кольцо. И былое, как долгий свиток, Вдруг совьётся в одно, в одно. Сердце станет звенящий слиток И узнает, что всё равно. И, смеясь над безумным нищим, Буйно-весел, и дик, и рьян, В тёмном поле ветер засвищет [89] , Пригибая к земле бурьян.

 

АНГЕЛ РАЗЛУК

О, вестник в ризах голубых, С крылами, льющими прохладу! Ты был при утре дней моих И вот пришёл задуть лампаду. Ты видишь, там, на дне души, Поникла смолкнувшая совесть. В папирус дел моих впиши Её томительную повесть. Огонь и боль, обман и страх, Укор, прильнувший к изголовью, И счастье — быстрый ветр в полях, И жизнь, сожжённая любовью. Так волны шумно протекли, Волна с волною вечно слиты, И плющ, и лавры заплели [90] Надежд заржавленные плиты. Но что мне в том! Мечте не жаль За песней песни недопетой. Лишь только б чёлн стремился вдаль — К черте, туманами одетой. Тебе не знать моих побед, Моей тоски, как меч, разящей, Твой жребий — видеть райский свет, Мой жребий — биться в тёмной чаще. Но час пришёл. И вновь пути Обстала древняя ограда. Священный мрак! Зову, приди. Угасни, тленная лампада.

 

В ПОЛЯХ

В ночных раздольях, в ночных просторах Сожжённый быстро, растаял день. Иду, и внятен мне каждый шорох, И жутко сбоку ложится тень. Весенним утром я шёл, счастливый, И были вздохи так далеки. О, как нежданно кругом взросли вы, Седые травы моей тоски! Куда иду я?.. О, если знать бы! Я только путник, лишённый сил, В краю, где ведьмы справляют свадьбы, И бродят в поле огни могил [91] . Кричать иль плакать? Но сжаты губы. Иду и знаю, что умер день. А ветер грянул в стальные трубы, И сбоку пляшет, кривится тень.

 

МОЯ ЗВЕЗДА

Сребрится купол голубой.             Лазурь чиста. Горит высоко надо мной             Моя звезда. Я не устану никогда             За ней следить. Уходит тонкая туда             Златая нить. Струится в безднах Млечный Путь…             Моя земля! Увижу ль я когда-нибудь             Твои поля? И, узник пленного житья,             Ненужных дел, Найду ли радость бытия,             Иной предел? Иль дух навеки заточён             Везде, везде, И тот же горестный закон             На той звезде? Сребрится купол голубой.             Лазурь чиста. Вверху высоко надо мной             Моя звезда.

 

ПОСЛЕДНЯЯ НОЧЬ

Ярится ветер, пёс безродный. Весь город — чёрная тюрьма. Я призрак тёмный и холодный, Стучусь в молчащие дома. Темнеют запертые ставни, За ними спят друзья, враги. Ужель не слышен зов мой давний, Мои звенящие шаги? О, люди! Люди! Выходите! Глядите в горестную высь. Уже сверкающие нити Над вашим городом сплелись. И чашу гнева Ангел мстящий, Грозя, над кровлями простёр. Их обратит фиал кипящий В один бушующий костёр. Быть может, поздно… Люди, люди! Спешите грозное постичь. Молите Господа о чуде, Да отвратит подъятый бич. Но глухи запертые ставни. За ними спят друзья, враги. Их не пробудит зов мой давний, Мои смятённые шаги.

 

ДУШИ НОЧНЫЕ

Лишь солнце усталые очи Закроет, и стихнет земля, Одиннадцать рыцарей Ночи Идут чрез луга и поля. Что кажется тайною мига Людей, и народов, и царств, Для них — как раскрытая книга Безумий, страстей и коварств. Им видно, как чёрные дымы Восходят к сияниям звезд. Вздыхая, идут они мимо, Всё тихо вздыхает окрест. И взор из печали пророчит, И небо вещает грозу. И каждый из рыцарей Ночи Ночную роняет слезу. Скатится — и сомкнуты веки. И вот уж, как сон, далеки… Но слёзы зажгутся навеки Заклятьем любви и тоски. И в снах беспокойные души Златые завидят огни. И многим виденья нарушат Неведомой грёзой они. И многих заклятья стальные Вослед за собой поведут. И перлы, те слёзы ночные, Избранное сердце найдут. Кто перл этот тайный добудет, Над тем уж земля не вольна. Покой навсегда позабудет И станет, как странник без сна. Вдоль нив, зацветающих кровью, Пойдёт он, скиталец ночной, Гоним беспощадной любовью, Гоним беспощадной тоской. О, Знавший надежды земные! О, Павший на крестном пути! Прими эти души ночные И дай им, и дай им — дойти.

 

ПУСТЫНЯ

Вечером тихим к тебе прихожу, родимая Мати Пустыня, К тебе припадаю, К твоему зелёному раю. Осени меня, ласковая тишь, вечерняя святыня. Годы за годами, вёсны за вёснами, В каменных стенах, В вечных изменах, Словами — путами косными Держали меня мёртвые люди. Меня ласкали их женщины, Пантерам подобные женщины, Меня душили их истины, Безглазые, тёмные истины, И под грохот машин, под гуденье грузных колёс, В этом сне без грёз, Некогда было мне думать о радостном чуде, Что мне предстало теперь с листвою, облитою солнцем, Струистым червонцем, С серебряным зеркалом студёных озёр, С ключами, звонко поющими, По камням бегущими, С горьким запахом вечерних лугов, С дальними контурами голубеющих гор, Со всем, что без слов Душе говорит и глаза слезами туманит И сердце ранит Тоской по приволью, Сладкою весеннею болью. Укачай меня, Мати Пустыня, волнами росистыми, Закружи мои мысли голосами лесными весёлыми, Птичьими переливными свистами. К тебе, о Мать, Я пришёл умирать. Ты меня вспомяни и, когда я умру, Ввечеру Над телом моим зажги заревое священное полымя. Приюти. Прости.

 

III. ДНЕВНОЕ

 

ГОРОД

Зубцами острыми подъемлются палаты, Восходит дробный гул к небесной тишине, Как будто древний зверь, огромный и косматый, Вздыхает тягостно в тысячелетнем сне. О, Город! Смерть тебе! В твоей бесстыдной власти Ты обратил Мечту в рабу своих утех, На ложе из огня ты в корчах сладострастий Сплетаешь Красоту и дымно-чёрный Грех. Ты плавишь лаву душ в твоём проклятом горне, Что смеют в тайных снах, свершаешь наяву, И с каждым новым днём возносишь всё упорней Багровым заревом венчанную главу. Гигант из сумрака, одетый багряницей, Сотканной из сетей привычных чародейств, Свободу сделал ты продажною блудницей И Власть игралищем испытанных злодейств. Как Бога, ты воздвиг чудовище-машину, И мир покорен ей, ярмо, как вол, влача. Последней правдою ты выбрал гильотину, Последним Судиёй — безумство палача. О, Город! Будет день! И грянет облак серный, И синих молний блеск расколет небосклон. И будет вопль, и стон, и ужас беспримерный, И голос возгласит: «Ты пал, о Вавилон!» Так, город! Ты умрёшь! И плющ завьёт палаты, Сползёт на улицы, где шум забав умолк, И будут жить в тебе лишь коршун, гость крылатый, Да пёстрая змея, да страж развалин, волк. И всё ж люблю тебя томительной любовью, Тебя кляня, твоей покорствую судьбе, И слёзы, и восторг, и боль, и славословья — Я всё отдам тебе.

 

ВСТРЕЧА

Город гигантские звенья раскинул, Словно усталый, распластанный змей, Тёмное небо далёко раздвинул Вспышками жёлтых и красных огней. Мчатся трамваи… Недремлющим оком В каждом горит электрический глаз, Волны людские струятся потоком, Светит за стёклами мертвенный газ. Шляпы красавиц и виды Иматры Кажет крикливый, весёлый плакат, Блещут зазывно электротеатры, Рвётся наружу оркестра раскат. Тихо иду я знакомой дорогой. Улицы гулом и блеском пьяны. Вижу, в одежде простой и убогой Кто-то недвижный стоит у стены. Руки опущены… Лик осиянный, Очи — как звёзды лазоревых рос. Ты ли, о, Ты ли вернулся, нежданный, Всеми забытый, воскресший Христос? Плачу от радости… Свет мой Пречистый [93] , Радость усталых, издрогших в пути, Мир обезумевший, злой и нечистый Ты оправдай, озари и прости. Миг — и пропал Он. Сменяются лица, Уличный говор уводит от грёз. Дышит, дрожит и клокочет столица: Крики звонков и гуденье колёс… Жадная вечно до зрелищ и хлеба, Та же толпа неумолчно шумит. Только вверху бесприютное небо Что-то узнало… и строго молчит.

 

МЛАДШИМ СУДЬЯМ

[94]

Со снежных костров, как с заоблачной Оссы, Вы мне возвестили враждебный ваш суд, О, вы, променявшие вечные росы            На брызги минут! Резец мой чеканит холодные строфы, Слагает их сталь в ледяную броню. Но тайную радость, но муки Голгофы            От всех схороню [95] . Мне грезятся башни священной Медины И в ночи раздумий, и в сонном бреду. Но пусть не узнает из вас ни единый,            Куда я иду. Мой путь неуклонен. Для вас он бесцелен. Но мною он избран. Возврата мне нет. Кричат мне из ваших уютных молелен:            Нет! Ты — не поэт! Так! Я не поэт! Но моей багряницы, Шутя и смеясь, не снесу я на торг, Сложу я у ног вам незримой царицы            И боль, и восторг. Я вами осмеян. Ей верен пребуду, Как рыцарь обету, как встарь паладин. Я с вами живу. Но к последнему чуду            Уйду я один.

 

ПУТНИКИ

Ветви печальны и голы У придорожных ракит. Дремлют безлюдные долы, Нить телеграфов гудит. Странники голову клонят В горьком раздумье на грудь. Тягостен, сердцем не понят, Сер и бесцелен их путь. Пеплы погасших пожарищ Хмуро глядят впереди. Если ты чуток, товарищ, Ухом к земле припади. Тихо раздвинь ты руками Градом побитую рожь. Слышишь, глубоко под нами, Там затаённую дрожь? Слышишь, растёт всё напевней Дальний вскипающий гул. Или ты думал, что древний Витязь навеки уснул? Жалким ли карлика чарам Скрыть первозданный огонь? Пламя взметнётся пожаром, Прянет, как бешеный конь. Пусть очертанья пожарищ Хмурятся в утренней мгле. Слушай, о, слушай, товарищ, Ухом приникни к земле.

 

ВОЛЬНАЯ ВОЛЯ

Я ушёл от каменных стен, От каменных стен, напоенных кровью и золотом. Там люди на плахе. И тягостным молотом По душам расколотым Куётся их плен. С вами я был долгие годы, Мои прежние братья, Жители комнат-гробов, жители зданий-гробниц. Вы меня приводили в ваши храмы, под нависшие своды, И покорный падал я ниц. Но теперь я беспечен, я волен, Дорог сердцу случайный приют. Ни трубы заводов, ни кресты колоколен С пути не вернут. Далеко — пережитая ложь, Шумит золотистая рожь, Струится шумом. И звенит, и поёт Ветерок-перелёт: «Что вернулся таким угрюмым?» А кругом без конца многоцветный узор, И встречает меня неоглядный простор Влажной лаской родимого поля. И забытую быль Навевает ковыль. О, прими меня, вольная воля!

 

ДРОВОСЕК

Нет ни печи, ни избы, Не кричит поутру кочет. Только ветер гнёт дубы Заливается-хохочет. Гость незваный, человек, Не по нраву, видно, бору. Эх, товарищ дровосек, Мы с тобой попали в пору. Забивайтесь во дворы Все, кому дремать охота. Наши жадны топоры, Опьянительна работа. Не беда, что мы с тобой Городские были франты. Пусть застонут под пилой Темноверхие гиганты. Сладко есть и сладко пить Это — доля барских мосек. Нам привольней уводить В чащу леса тонкий просек. Скучен тихий тёплый дом, Скучны пьяные вертепы. Под весёлым топором Полетят, как птицы, щепы. Ходят руки. Дышит грудь. Всё в безудержном размахе. Сладко ворот распахнуть, Отдохнуть на свежей плахе. Нежный сок течёт, бежит По коре из белых ранок. Будет время, завизжит По доскам стальной рубанок. И пойдут по гладям рек Баржи к синему простору. Эх, товарищ дровосек, Мы с тобой попали в пору!

 

БРАТЬЯ

Иди за мной! Из мглы долин Туда, где пурпур огневеет! Священным холодом вершин Тебя, усталого, овеет. Там в небо шпиль, блестящий рог, Вонзает мой орлиный замок, Сияет золотом чертог И огнеструйной тканью камок.            «О, нет! Напрасно, не зови.            Не быть мне гостем в светлом пире.            Смотри, — рука моя в крови,            И кровь бежит по смолкшей лире [96] .            Давно покинут отчий дом,            Одежды порваны и смяты.            Дышу в дыму пороховом,            Не мне кадильниц ароматы!» Иди за мной! Из сердца вынь Земной отравы злой осколок. Тебе ль, избраннику пустынь, Влачить кровавый жизни волок? [97] Иди за мной! В моих горах Журчит родник, певуч и звонок, Ты в нём омоешь дольний прах И выйдешь ясным, как ребёнок [98] .            «О, нет! Иной мне светит клич            Сквозь вопли суетного гама:            Взнеси пылающий свой бич            Изгнать торгующих из храма. Прощай, мой брат! Не быть с тобой Мне в узах ласковой дремоты. Мой путь — туда, где дышит бой! Твой путь — на горные высоты».

 

К БРАТЬЯМ НА ЗВЁЗДАХ

О, вы, мои звёздные братья! К вам путь ещё не угадан. Меж нами висят заклятья, Не видно конца преградам. И только одни поэты, Земным неподвластны шумам, Зовут ваши тихие светы, Как знак своим тайным думам. И мнится, на дальних звёздах, В мирах, на наш не похожих, В томленьях, как наши, острых, Мечта вам поёт всё то же. Быть может, вам так же снится, Как взрежет тёмные дали Рулю покорная птица, Гигант из меди и стали. И в волнах призывных кликов, Твердя о свершённом чуде, К подножью планетных пиков Сойдут грядущие люди. О, славьте тот миг свершений! Он ждёт, никем не изведан, Чтоб смелым открыть ступени, Ступени к новым победам. О, братья! Пускай мы сгинем! Мечта не умрёт на свете. Пройдёт по звёздным пустыням [99] Путь к последней победе.

 

СЕЯТЕЛЬ

Последний свет далёких звёзд Давно погас. Бреду меж взрыхленных борозд В рассветный час. Седой беглец, как бы во сне, Иду во мгле. Зерно, неведомое мне, Отдать земле. Пластов разъятых дышит грудь, И тёмный зев Спешит зерно в себе замкнуть. Взойдёт ли сев? И зашумит ли здесь стеной Могучий бор, И будет песни петь весной Лесной простор? Иль будет биться на ветру Сухой бурьян Да плакать в росах поутру Про злой обман? Что знаю я? Но, как во сне, Спешу во мгле Зерно, неведомое мне, Отдать земле.

 

АЛКОГОЛЬ

Когда толпа надежд растерянно рыдает И дьявол прошлого на раны сыплет соль, Когда спасенья нет… лишь он не отступает, Лишь он, целитель мук, священный Алкоголь. В нём невозможное так сладостно возможно, Единым манием мечты воплощены, В нём дивно истинно, что было только ложно, И сны — как будто явь, и явь — как будто сны. Хохочет он в глаза железному закону, В снегах творит цветы и всех зовёт: сорви! Бедняге-нищему дарит, смеясь, корону И нелюбимому — венец его любви. О Царь отверженных! О радость позабытых! О претворяющий в восторг земную боль! Ты в зареве веков — как сфинкс на чёрных плитах, Владыка гордых снов, священный Алкоголь!

 

НА РОДИНУ

Вечер… И тучи уплыли. Божий раскинулся сад. В море пушистой ковыли Двое идут наугад. Ветер несёт, налетая, Клёкот далёкий орла. В даль, без конца и без края Ровная степь залегла. Отжита горькая доля. Брошен тюремный полон. Здравствуй, родимая воля, Матери Степи поклон. Вам, колокольчикам синим, Любо на воле цвести. Думали, в каторге сгинем. Нет! Привелось добрести. Помнишь таёжные шумы? Выла, как дьявол, пурга. Только взлелеянной думы Не схоронили снега, Только обиды кровавой Вьюгой с души не смело. Там, за пригорком направо, Видно родное село. Ляжем во ржи за гумнами Ждать, чтобы вечер потух. Скоро заплещет крылами Красный весёлый петух.

 

IV. МАСКИ

 

СМЕРТЬ АРЛЕКИНА

[101]

Фея кукол расцвела, Словно цвет жасмина. Фея кукол позвала В гости Арлекина. Плыли звуки клавикорд Нежно-лунной сагой. Арлекин был очень горд Деревянной шпагой. Был так строен он и мил, Так красив собою, Сердце Феи он пронзил Сладостной стрелою. И она ему к ногам Бросила лилею, Арлекин влюбился сам В кукольную Фею. Каждый тайно пламенел Весь в огне желанья, Но никто из них не смел Вымолвить признанья. Арлекин унёс в груди Грусть с немой отвагой, Закололся на пути Деревянной шпагой. Рассказали мотыльки Участь Арлекина. В сердце Феи от тоски Лопнула пружина. И лежат они вдвоём, Арлекин и Фея, И цветёт над их холмом Белая лилея. Ветер спел над гробом речь, И над Арлекином Деревянный воткнут меч, Весь обвит жасмином.

 

ГОРБУН

Река… Закат червлёный… Далёкое ку-ку. Шуми ты, бор зелёный, Укрой мою тоску. Под ивой на рассвете Судьбу я обману. Я знаю, в целом свете Нет места горбуну. Насмешки — для калеки, Да палка — для горба. Нам быть с тобой вовеки, Невольная торба. Одно осталось средство, Верёвка из пеньки. Неважное наследство Получат рыбаки. Затеют птицы драку Над посиневшим лбом. Зароют, как собаку, Меня с моим горбом Под деревом безвестным В осиновом гробу. Да только будет тесно, Боюсь, и там горбу. На мёртвом не заметит Никто ненужных слёз. ………………………… Спеши, горбатый! Встретит Горбатого Христос.

 

СМЕРТЬ ПЬЕРО

(Весёлая история

[102]

)

И дождь цветов, и дождь лучей, Дымятся пенные бокалы. На белом мраморе плечей Сияют жемчуга и лалы. И вальс томит, и вальс зовёт, И в гибком танце вьются маски, Вмыкает пёстрый водомёт За парой пару в звенья пляски. Один лишь жалобный Пьеро Следит с трагическою миной, Мелькнёт ли белое перо Над изменившей Коломбиной? Вдруг дикий вскрик… И молкнет бал. Всё глуше медленные скрипки. И мнится, холод пробежал И с лиц гостей согнал улыбки. Вскочив на стол, Пьеро стоял С нелепо-вычурной отвагой, Кривится рот, в руке кинжал, В другой бокал с кипящей влагой. И время мертвенно текло, Как взмахи медленные вёсел, Когда звенящее стекло Он с тихим стоном на пол бросил. И долгим вздохом бледный зал Ответил сдавленному стону, А тёмно-алый ток бежал По шутовскому балахону. И все постигли в первый раз, Склонясь над вытянутым телом, Что значит жуть застывших глаз На лике, вымазанном мелом.

 

Железный перстень

**

 

В «Железный перстень» вошли стихотворения, относящиеся примерно к периоду от начала Европейской войны до 1922 года, и, рядом с ними, некоторое количество стихотворений из предшествующего, уже давно разошедшегося сборника «Летучий Голландец» [103] .

Сергей Кречетов

 

I. В ПОЛЯХ ДУШИ

[104]

 

ЖЕЛЕЗНЫЙ ПЕРСТЕНЬ

Приветствую тебя, железный перстень мой. Судьба опять тебя мне возвратила. Мы виделись не раз, старинный друг, с тобой, Моя рука тебя носила. Сподвижник Готфрида, суровый паладин, Я знал тебя у стен Ерусалима. Я пал тогда в бою, и видел ты один, Как в пене конь мой мчался мимо. Ты сорван был с меня неверного рукой И сохранён, как память боевая, И мерила, смеясь, тебя на пальчик свой В гареме пленница младая. И вновь, в стране другой, за сладостную трель Под говор струн, у замковой ограды Тебя я получил, влюблённый менестрель, В залог пленительной награды. Ты помнишь, в ту же ночь, под стрельчатым окном Ты видел блеск ревнивого кинжала И слышал краткий стон, и по тебе потом Струя горячая бежала. О, сколько разных рук и сколько разных чар Ты всё менял, холодный и послушный, Пока однажды мне случайный антиквар Тебя не продал, равнодушный. С тех пор, что ты на мне, я чую каждый час Твою в столетьях скованную силу. Ты мой, железный друг! Ты мой в последний раз, И ты со мной уйдёшь в могилу.

 

ВЕТРА ВОЙ

Ветра вой! О чём он плачет? Что протяжный голос значит? Иль он значит, что отныне никогда не вспыхнет свет? Мне поёт про тёмный рок он, И стучится в стёкла окон Призрак той, кого любил я, призрак той, которой нет. В нашем доме всё, как было, Милый образ сохранило. Глубь зеркал таит виденья белых плеч и стройных рук. Лишь она, с кем был одно я, В час тоски и в страстном зное, — Только шорох, только шелест, только ветра в ставни стук. Знаю я, твой дух томится, Как испуганная птица, Увлекаемая вихрем в даль ночного бытия, И терзается, и стонет, Что любимый не догонит, Что тебя в пустыне вечной никогда не встречу я. Мне твердят: себя смири ты, Все пути ещё открыты. Только как пути без цели, без надежд и без огня? Прочь, бесплодное витийство! Грех иль нет самоубийство, В путь последний не пойдёшь ты одинокий, без меня. Дальний стон! Я знаю, чей ты. Пусть поют земные флейты, Пусть цветы земного мая мне вослед звенят: живи! Я иду, чтоб в вечном мраке Лёгким блеском вспыхнул факел, Факел верной, факел ясной, факел радостной любви.

 

БАНКИР

В столице стерлингов, в угрюмо-душном Сити, Где в узких улицах неярок солнца свет, В одном из низеньких домов на Риджент-Стрите Смущённый, я входил в твой тесный кабинет. Ряды расчётных книг, ресконтро и гроссбухи, В чьих цифрах тысяч душ запечатлелся плен… И мнилось, под стеклом в ловушке бьются мухи, Докучливо кружа среди прозрачных стен. Известий биржевых белеющую ленту, Стуча, струил в углу бессменный телеграф. Иероглифы цен… Гаити… Нобель… Рента… Бразильские листы и рудники Эль-Гаф. Весь в чёрном, ты с лицом, застывшим, словно маска, Сидел, облокотясь на старый тёмный стол, И ни одна в лице не трепетала краска, И ни на миг огонь во взгляде не прошёл. И весь ты был отлит как будто бы из стали, А голос твой, как бой часов издалека. Вдруг, на краю стола, в изогнутой эмали, Мне бросились в глаза два бледные цветка. Как! Значит, был и ты ликующим ребёнком. Как! Значит, знал и ты и шум, и крик, и смех, И плакал на траве над выпавшим щеглёнком, И Богу поверял твой первый детский трех. О, сколько долгих лет слепой, бездушной силе Пришлось тебя ломать, и унижать, и гнуть, Чтоб люди навсегда тебя ожесточили И облекли в гранит твой беспощадный путь. И молча я смотрел… Но был ты весь из стали, И голос твой, как бой часов издалека… А в тонком хрустале тихонько умирали, Роняя лепестки, два бледные цветка.

 

ПРИЗРАК ДОН ЖУАНА

Меж алых роз мой ветхий саркофаг, Но в старом камне позолоты блески. Сюда доносится бряцанье шпаг И женский смех на дальнем перекрестке. Канцоны о любви мой нежат слух, Сливаяся вдали с напевом струнным. Стою, изящный и печальный дух, Над мраморной плитой в потоке лунном. Идут… Она и он… Назло годам Речам любви внимаю чутким ухом. Я не люблю пугать прекрасных дам И предпочту мерещиться старухам. У своего креста, в пяти шагах, Стоит, склоняясь вежливо, но смело, Как я, давно умерший Лепорелло С почтительной улыбкой на губах. А в стороне суровый Командор, Теперь бессильный, гневно хмурит брови. Старик ревнив и с тех далёких пор Не позабыл о мести и о крови. Коснулся розы лёгкий ветерок И лепестки дрожат благоуханны. Раскрылся влажный, млеющий цветок. О, давний сон! О, губы Донны Анны!

 

ВОЖАТЫЙ

Ты замолчала, тиха и безгневна. Солнце палит. Золотится песок. Это твой город, твой город, царевна! Час торжества твоего недалёк. Видишь, то башни, то мраморы зданий Нам открывает, волнуясь, туман. Завтра исчезну, как призрак, в тумане. Нынче я твой и веду караван. Звонки звонки у двугорбых верблюдов, Бег их колышет твой пёстрый завес, Дали сожжённой земли Иегудов Скоро сменит пышнолиственный лес. Завтра тебя поутру не встревожит Жалобным воем пустынный шакал. Ждёт тебя пурпур и золото ложа, Пышность и блеск разукрашенных зал. В чашу бассейна спадая напевно, Будет журчать без конца водомёт, Будет жених твой… Ты плачешь, царевна? Плакать не надо! Что было, пройдёт. Было ли, нет ли, я только вожатый. Мало ль что снится средь жёлтых песков. Ты эти сны навсегда запечатай, Кинь их для новых, для царственных снов. Долог был путь в раскалённой пустыне. Много забытых осталось в пути. Всё это было, чтоб снова отныне В блеске венца ты могла расцвести. Смеет ли раб, награждаемый златом, Жаждать иных, недоступных наград? Завтра останусь, как прежде, вожатым, Завтра наденешь твой царский наряд. Ты молчалива, тиха и безгневна, Взор отуманен, как в росах заря. Сон мой окончен. Прости же, царевна! Слёзы отри, чтобы встретить царя.

 

ВАРЯГ

Я — варяг, а ты царевна. Мимо стражи в тронный зал Ты проходишь ежедневно В колыханьях опахал. На златом твоём наряде Шиты гроздья алых роз. Я в твоём читаю взгляде И томленье, и вопрос. Что ни день, ты всё печальней, Гнев и боль в твоих глазах. У твоей опочивальни Я не стану на часах. Знаю, стан твой так же гибок, Знаю, грудь твоя стройна, Но печаль твоих улыбок Надо мною не сильна. Я твои изведал ковы. Хмель и плен — любовь твоя. Чем сильней куёшь оковы, Тем сильней восстану я. Византия верит тайнам, Волхованиям и снам. Только миг, лишь миг случайный Я упал к твоим ногам. Свежий ветер веет с моря, Полнит крылья парусам. Ни за ласки, ни за горе Я свободы не отдам. Я уйду к иному чуду, Вновь отважный и ничей, Но, клянусь, не позабуду Сладкий яд твоих ночей. И в стране моей суровой Я навеки затаю Эти слёзы, эти зовы, Тайну гордую твою. Я иду. Наутро снова, Твой свершая царский путь, Где был я, заметь другого, Чуть вздохни и позабудь.

 

ЛЕСНОЙ КЛЮЧ

Храм лесной из тысячи колонн. Тишина… Ни шелеста, ни крика… Как убрус у праздничных икон, На широких листьях ежевика. Запах смол, целебный и густой, Сладко пахнет молодая мята, Меж стволами пылью золотой Пламенеют полосы заката. У корней прозрачный, как роса, Плещет ключ, иконой осенённый, Тёмный Спас склонил к воде глаза, Плачут струи сладостно и сонно. Плачь и ты! И в междуствольной мгле Всё, чем жил и чем ты был волнуем, Расскажи, прильнув, сырой земле И очистись вечным поцелуем.

 

ЛИТОВСКИЕ ПАРКИ

Литовских парков тихие аллеи, Где я познал так много тайных дум, Через года всё ближе, всё яснее Ко мне доходит ваш спокойный шум, Литовских парков тихие аллеи. Червонный лист на гравии дорог, На белых клёнах солнечные пятна, На старых камнях пожелтевший мох, — Их речь душе опять так больно внятна. Червонный лист на гравии дорог… Гранаты след на мраморе фонтана, Молчит оскал покинутых траншей, Ещё зияет, не сомкнувшись, рана, Ещё далёко до счастливых дней. Гранаты след на мраморе фонтана… О, верьте! И для вас весна придёт, И будут сумерки благоуханны, И белые резвиться будут панны, Сплетая рук жемчужный хоровод. О, верьте! И для вас весна придёт.

 

В ТИШИ

Опять, опять в тиши дубравной, Себя от мира утая, Внимаю ропот своенравный Серебропенного ручья. Вдали — порок, вдали — герои, Вдали всё то, чем жизнь шумна, Здесь горьким ароматом хвои Меня объяла тишина. Померкнул блеск людских скрижалей, Не надо слов, не надо книг, И в вечных очертаньях далей Опять я вижу Вечный Лик.

 

КРАСНЫЙ ПЛАЩ

Был знойный полдень. И земля, Дрожа, впивала топот звонкий, И кто-то мчался чрез поля, И прах вослед крутился тонкий. Пожаром тусклым в небесах Сверкало пламенное око, Но разливался жёлтый страх От потемневшего Востока. И, пропадая, возникал Далёкий всадник в клубах пыльных, И плащ его, кроваво-ал, Метался по ветру, как крылья. Он ближе, ширится, растёт, Свои меняя очертанья. Стремительней его полёт! Багрянее его сверканья! Жестокий полдень был палящ, Пылало гневное светило, И всё, что есть, и всё, что было, Закрыл безумный красный плащ.

 

НЕИЗВЕСТНОСТЬ

В багровых дымах солнце тонет В далёком облачном краю, К какому берегу пригонит Мою усталую ладью? Увижу ль я, когда раздвинет Она, шурша, прибрежный хвощ, И тихой радостью обнимет Меня прохлада светлых рощ? Иль впереди, весь пеной залит, Седой утёс, и будет час, Когда ладья моя причалит К его камням в последний раз. Меня не ждёт ничьё жилище, Тоскуя, не зовут уста, Я только слышу — ветер свищет, Я только вижу — даль пуста.

 

СЛУЧАЙ

Чредою привычно-тягучей Уносятся дни и года, Лишь ты, ослепительный Случай, Приходишь, нежданный всегда. Ты полные жизней вагоны Кидаешь, шутя, под уклон, Разумному ставишь препоны, Безумцу даришь миллион. Два сердца, рождённых друг другу, Заставишь друг друга найти, Иль тигру дашь лебедь-подругу, Связав их навеки в пути. Ты в битве ведёшь, беззаботный, Меж тысяч грозящих смертей, Чтоб пулей настигнуть залётной У мирных бивачных огней. Взрастишь ты на ниве насилий Восстанья пылающий мак, Поверх коронованных лилий Повесишь фригийский колпак. Ты губишь за женщину Трою, Ты учишь, что смелый лишь прав, Ты правишь ребячьей пращою, Которой сражён Голиаф. Ты валишь соломинкой троны, Твоя безраздумна игра, И рубит стальные законы Удар твоего топора. Всё в мире — согласность созвучий, Всё в мире — размеренный ход. Да славится царственный Случай, Что к славе иль к смерти ведёт!

 

СЕМЬ ДНЕЙ НАЗАД

(Военная песенка. Из английских мотивов)

В долину к нам семь дней назад Спустился всадников отряд, Их были кони горячи, На солнце искрились мечи. Наполнил смех их, шум и звон Наш тихий, мирный рай, И пели птицы со всех сторон В зелёный месяц май. Вот весть пришла. Но их опять Уж никогда нам не видать, Поникли пики, как трава, Замолкли гордые слова. Но как в тот день, когда смех и звон Будил наш тихий рай, Вновь пели птицы со всех сторон В зелёный месяц май.

 

КУРАНТЫ

(Из английских мотивов)

Дрогнула чуткая мгла. Со старой башни Кидают колокола Зов всегдашний. Белых птиц полоса Вдоль тёмных склонов, — Летят, подняв паруса, Чёлны звонов. Воздух в полях пустых Дрожит, певучий, Плывёт колокольный стих Вместе с тучей.

 

ПРОСТАЯ ПЕСЕНКА

Лесов пылающий наряд, В осеннем золоте мой сад. «Quand les lilas refleuriront, Dans cette allée nous reviendrons» [105] . Так ты сказала, уходя. Любовь — крылатое дитя. Безумец тот, кто предан ей, Но я был предан тем сильней. И я твердил: кто любит, верь! Пусть бьётся вьюга в нашу дверь, Я каждый вечер буду рад С надеждой провожать закат. И тщетно в пляске круговой Зима металась над землёй. Под снежным саваном земли Цветы мне счастье берегли. Пришла весна. Цветёт сирень, Томительно идёт мой день. Всё ждёт тебя в моём саду, И дни, и ночи — как в бреду. И снова осень… Я один Меж облетающих куртин. «Quand les lilas refleuriront, Dans cette allée nous reviendrons».

 

ПАЛАЧ

Меня боятся дети И прочь бегут крича. Поймёт ли кто на свете Загадку палача? Презревши жизни тину, Храня любовь одну, Люблю я гильотину, Как верную жену. Моей покорна власти, Она моя всегда, Превыше всякой страсти Её стальное «да». Казнённых мною лица Мне помнятся едва. Зачем же стала сниться Одна мне голова? Встают в час утра белый, Сквозь сон моей тоски, Коса, как колос спелый, Глаза, как васильки. Зовёт, молчит и манит… И каплет, каплет кровь. Ужели смерть обманет Прозревшую любовь? Наутро над собою Обрушу за неё Уверенной рукою Тугое лезвиё. И сталь со звоном ляжет, Спокойна и светла, И в смерти тесно свяжет, Что в жизни развела.

 

ТРОЙКА

Хорошо ль тебе, подруга? Скрылись дальние огни, Белой птицей вьётся вьюга, В белом поле мы одни. Всё забудь, что нам пророчат. Где начала, где концы? Верь тому, о чём рокочут, Задыхаясь, бубенцы. Крепче, ближе… Губы, губы… Где-то в искрах облака. Под мехами чёрной шубы Обжигается рука. Белых волн, во мглу летящих, В небо бьётся торжество. Кроме глаз, в глаза глядящих, Никого и ничего. В мире душно, в мире тесно, Мира сломлен тонкий лёд. Через вихри, через бездны Тройка бешено несёт. С мигом вечность обвенчалась. Так… Ещё… Целуй больней. Расступайся, древний Хаос, Укачай своих детей.

 

НА ДАЛЬНЕМ БЕРЕГУ

Что я вижу? — Мшистые кочевья. Что я слышу? — Рыканье медвежье. Не звенит поутру песня девья, Не скрипит весло у побережья. Только гривы тёмных волн на море Идут нескончаемым дозором, Да в тумане багровеют зори, Зажигают рёбра дальним горам. Я один с рассвета до заката, Я один с заката до рассвета, Жизнь — как будто бы одна утрата, Жизнь как будто бы давно пропета. Только нет! Не сдамся так легко я, Я не сторож у морского поля. Не сильней ли моря, скал и зноя Бешенством отточенная воля! Я гляжу на волны равнодушно. Не шуметь вам у моей могилы! Нити жизни только мне послушны, Захочу, — и будут снова силы. Жил, как воин, и умру, как воин, Не лежать мне, как доске на мелях. Что там? Парус… Сердце, я спокоен. Вечером покину этот берег.

 

НЕИЗВЕСТНЫЙ ЖЕНИХ

В Светлый праздник домой возвращался Поздней ночью к невесте жених. Он из церкви шёл и смеялся С толпою друзей молодых. Уронил на дорогу колечко, И другая его подняла. Задрожала в руке её свечка, А сердце шепнула: нашла. И всю жизнь, обручённая Богом Тебе, неизвестный жених, Прожила в спокойствии строгом, Далека от страстей земных. И когда она умирала, То колечко с руки сняла, Поглядела, ничего не сказала И, закрыв лицо, умерла.

 

КОБРА

Я кобра и жила в развалинах, В песке сверкала чешуя. На свете много мной ужаленных, Хоть я и добрая змея. Вот так всегда! Придут и тянутся, И дразнят прутиком меня. Моя ль вина, что вмиг обманутся, Что жало кобры — из огня? Бывало, в смертной неизбежности Они бегут, крича, к домам. Я предаюсь в печальной нежности Моим задумчивым мечтам. Не странна ль ты, судьба змеиная! Сперва манить, потом убить… И гну с приветливостью спину я, Как позолоченную нить. И вот однажды, кобра малая, Я у ручья ползла на мель, Как вдруг за лесом услыхала я Чужую дальнюю свирель. Те звуки были так знакомые, Хоть не слыхала раньше их, И уползла на них от дома я, От камней давних и родных. И сбылся жребий, мне назначенный, Живу в тюрьме из тростника. Не жаль свободы мне утраченной, Не жаль горячего песка. О, только б вновь, как цепь узорная, Под сладостный свирели звук, Могла обвиться, вся покорная, Вокруг его спокойных рук.

 

ТРИ ОГНЯ

Над морем пламень догорал, И был закат безумно-ал, И медленно вечерний час                   Угас. В пустыне дальней паладин Сражён был местью сарацин. Был ветром принят тихий глас,                   Угас. И в тот же миг в стране другой Охвачен замок был бедой. Навек огонь прекрасных глаз                   Угас. И три огня в один слились И тёмным небом пронеслись. Вот свет блеснул в последний раз,                   Угас.

 

II. О НЕЙ

 

ТЁРН И МЕЧ

Над ширью Русския Державы, В блистанье исполинских крыл Века назад орёл двуглавый Могучим взлётом воспарил.                   В грозе и славе неизменный,                   Сиял его суровый лик,                   И внятен был для всей вселенной                   Его торжественный язык. Но час пришёл неумолимый, Разъялось пропасти жерло, В последний раз в багряном дыме Мелькнуло гордое крыло.                   Крушились стены вековые,                   И хохотал, ликуя, ад,                   И там, где высилась Россия,                   Лишь вихри пламени гудят.                   Но в высях к Горнему Престолу                   Взывают: «Господи, спаси!»,                   Склоняясь к гибнущему долу,                   Угодники Святой Руси. Пора придёт! Орёл двуглавый Небесным блеском осиян, Вскрылит из бездны с новой славой На изумленье чуждых стран.                   Орёл России из могилы                   Вспарит грядущее возжечь,                   Но знак страдания и силы                   В державных лапах — тёрн и меч.

 

ИЗГНАННИК

I

Изгнанник, стою одиноко над спокойною, чуждой рекой. Высоко надо мной Сияют холодные, ясные звёзды. Строги и просты Очертанья мостов и линии дальних огней. О Ней, о Ней, Врагами распятой, Отнятой На долгие года, Может быть — навсегда, Сердце сжимается и медленно, медленно ноет. Кто приютит? Кто укроет Потерявшего родину странника, Изгнанника? Куда идти? Нет пути.

II

Вижу, закрыв глаза, как там, на востоке,                                           поникли родные просторы Реки, степи и горы, И месяц, странно огромный, Тусклый и тёмный, Повис над землёй злобным и мёртвым ликом. Сдавленным криком, Чудится, воздух дрожит. Ни звука! Даже ветер не шумит над могилами, Над погибшими силами, Что веру свою Вместе с головами своими Сложили в неравном бою За Её пречистое имя. Окрест — тишина. Она, Россия, спит.

III

Господи! Ты один всё видишь. Господи! Ты один всё знаешь. Ужели Ты Русь до конца возненавидишь? Ужели Ты Русь до конца отвергаешь? Нам, поникшим в тёмной печали, Не прочесть Твои горние скрижали. Мы сами расколоты враждою и спорами, Горькими, как полынь, укорами. Не ведаем, не знаем, Не зная, изнемогаем. Мы знаем только одно: Оно Кровью прикипело к нашим душам. Мы все не нарушим Ни ради чего Этого одного.

IV

Через наши невзгоды, через наши страданья, До последнего нашего дыханья, До последнего смертного объятья Будем верны тому, за что умерли наши братья. Нам не ведом ни день, ни час, Но много иль мало останется нас, Пока не спадут с России вериги, Мы будем работать для святого прихода Твоего, русская свобода. Ты же, Господи, в Твоей небесной книге Запиши всех за родину убиенных, Знаемых и безыменных, И простри над ними, Усопшими рабами Твоими, Твой светлый покров, Во веки веков.

 

ГУГЕНОТЫ

(Из английских мотивов)

То был прекрасный и грозный час, Конница шла в атаку на нас, Сотня за сотней в ряд. Труб пронзительны трели, Белые перья блестели… Сабли на солнце горят. Только нас горсть, но все на подбор. Были мы к морю прижаты в упор. Воля, как сталь, остра. Мы не мечтали о чуде, Молча честные люди Гибли во имя добра. Но никогда и никто, друзья, Счастлив так не был в тот миг, как я. Свой призывая черёд, Встречные падали немы. Как ветер, клонил их шлемы Мой клич: «За веру! Вперёд!»

 

СТАРЫЙ КОЛОКОЛ

Опять, опять стою у этих медных недр, Слой пыли говорит о пережитых годах, В пролётах каменных пустынный свищет ветр, В забытых плачет переходах. Ужель ты, колокол, в опале позабыл, Что в годы давних смут твои уста вещали И твой безмерный гнев, и твой священный пыл, Глаголы мщенья и печали? Когда глухая ночь легла на землю-мать, И градом выбиты лежат родные нивы, Ты ль будешь, колокол, испуганно молчать, Как раб коварный и ленивый? Проснись! Гуди опять! Пускай святая медь, Стеная, всколыхнёт покой заснувшей силы И людям возвестит, что лучше умереть, Чем быть живым во тьме могилы. Без устали качай чугунный твой язык, Стони, рыдай, кляни полуночные чары! Пускай, как зверя вой, твой будет долгий рык, Твой вопль пронзительный и ярый! Но если речь твоя не будет так громка, Чтоб к новой битве мир опять проснулся дольний Разбей в отчаянье ненужные бока И грянься наземь с колокольни!

 

КИЕВ

О, стольный город на горе! Не здесь ли Божии скрижали На тихо плещущем Днепре Народам русским воссияли? С тех пор века слились во мгле, И княжий род варягов вымер, И опочил в сырой земле Давно Князь-Солнце Володимер. И Русь познала много бед, Уделов спор и смерч Батыев, Но сердца русского завет, — Всё краше возвышался Киев. Ты долго жил в чужих руках, Но души верных не ослабли, Когда на древних площадях Звенели лязги польской сабли. Ты слышал пенье разных вер, Но сквозь застав враждебных кольца Брели к мощам твоих пещер В сермягах русских богомольцы. И ныне, чрез века, опять Листы судеб тебе судили Венец терновый восприять, Быть смятым в яростном точиле. Беда сменилася бедой, Ты видел иглы разных касок, И дикие теперь тобой Владеют орды красных масок. Терпи и верь! В твоих стенах Взгремит оружье русских ратей, И стяг трёхцветный на волнах Вспарит всё выше, всё крылатей. И процветёшь ты, возвращён Под сень Российский державы, Двояким блеском озарён: Сиянием Креста и Славы.

 

РОДНАЯ СТРАНА

Суровые поля, великие, пустые, Ваш тихий, древний зов я знаю наизусть. Я непокорный сын, я не люблю, Россия, Твоих просторов вековую грусть. Что в том, что каждый куст и в поле цветик алый И узкий край межи, поросший васильком, — Всё говорит в тебе понятным мне сызмала, Давно знакомым сердцу языком. Не так же ли, среди священных камней Рима, Прохладный тибрский ветр впиваю, как живой, И всё мне кажется так близко и любимо, Там всё своё, и там всему я свой. Иль в час, когда иду вдоль желтых дюн Бретани, Где вереск без конца и море без границ, Мне всё там кажется известным так заране, — И эти паруса, и крики белых птиц. О, выси снежных Альп! О, тополя над Арно! Твои огни, Париж! Твои пески, Эль-Мим! Вам всем моя душа ответит благодарно, Откликнется, как близким, как своим. Но для моей тоски дана одна стихия, Кто всем равно родной, тот всем равно чужой. Лишь над тобой одной могу рыдать, Россия. Я не люблю тебя, но я навеки твой.

 

ПЕПЕЛ

Не гуди, о ветр ночной, Над пожарищем пустынным. Говорит твой тёмный вой О забытом, о старинном. Знаю, ветер, как и ты, Что лесная глубь пропала, Всюду пепел да кресты Без конца и без начала. Но сегодня видел я То, что ветер не приметил, И горит душа моя, И опять я сердцем светел. Колдовской ли минул срок, Завершился тайный круг ли, Только выглянул росток На холодном сером угле. Будет чудо! Там, где спит Чернозём под головнями, Жизнь, ликуя, прошумит Белоснежными крылами.

 

ДНЕПР

(Из дорожных воспоминаний)

О, Днепр! Ты всё ещё могуч, Ещё живут твои преданья, Но скорбно прибережных круч Твоих застыли очертанья. Неумолим полёт веков. Угрюмо в небо смотрит Божье Сквозь дым немецких хуторов Поруганное Запорожье. Ещё клокочут горы вод В твоих порогах, и клубится Опененный водоворот В хрипящем горле Ненасытца. Но будет время, динамит Проложит между скал дороги И сталью шлюзов усмирит Твои бессильные пороги. Всё тот же ветер веял вам, Тарасы, Гонты, Наливайки, Когда к Царьградским берегам Казацкие летели чайки. Но не ответит больше он Напевам вольного народа И злобно стонет, заглушён Гудком кощунным парохода. Не с той ли злобою и я Тяну ладьи моей причала? О, если бы твоя струя Меня в прошедшее умчала. Но нет! Тебе — влачить суда, Мне — в современности томиться. Прощай! Запомню навсегда Последний грохот Ненасытца.

 

КОЛЕЧКО

(Военная песенка)

Как с Корниловым мы уходили В ледяной тот Кубанский поход, В этот час всё с тобой мы решили, Ты стояла тогда у ворот.              И бледна, и тонка, словно свечка,              И струилися слёзы на грудь.              Ты дала на прощанье колечко              И шепнула: «Носи, не забудь». Через красных шрапнели и пули То колечко хранило меня, И мечтал я в бою, доживу ли До прекрасного, светлого дня.              Враг разбит… Но когда проезжали              Мы опять у знакомых ворот,              Мне родные рукой показали:              Вот тропинка к погосту ведёт. И узнал я — за русые косы Волокли тебя тёмной порой На забаву хмельные матросы И убили поутру с зарёй.              Я могилы покой не нарушу,              Почивай там под сенью дубов!              За твою неповинную душу              Много красных ответит голов.

 

НЕ ШУМИТЕ, СТЕПИ

(Военная песенка)

Не шумите, степи, Про тоску мою. Завтра, может, лягу Я в честном бою.              Красные убили              И отца, и мать,              Милую забрали              Насильно гулять. Где мы с ней встречались, Выжжен этот сад, Яблони без листьев Голые стоят.              Я один на свете,              Некому жалеть.              За тебя, Россия,              Сладко умереть. Ты теперь одна мне И отец, и мать. За тебя не жалко Душу мне отдать.              Не шумите, степи,              Про тоску мою.              Завтра, завтра лягу              Я в честном бою.

 

III. ЛИРИКА ПЛЕНА

 

ВЕСНА В ПЛЕНУ

Майский день, томительный и нежный, Тают в небе облачные горы. Впереди высокий вал прибрежный, А за валом водные просторы. Режет парус синие кочевья, Ветви клёнов шепчут надо мною. Всё равно вам, где шуметь, деревья, Всё равно вам, где цвести весною. Часовой шагами площадь мерит. Я не помню, здесь живу давно ли. Только сердце, сердце всё не верит, Всё тоскует об ушедшей воле. Где-то там пылает жизнь огнями, Алый вихрь надежды и проклятий. Нам осталось только грезить днями, Да смотреть на море на закате. Там, на море, шкун недвижных снасти, Там, над морем, Штральзундские башни. А про нас давно забыло счастье, Новый день опять, как день вчерашний. Блещут на волнах солнечные нити [106] , Тянут журавли двумя цепями. На Восток вы, птицы, отнесите Мой привет моей Прекрасной Даме. Опишите остров тот безвестный, Где живет её пленённый рыцарь, Расскажите, что я бился честно, Попросите верить и молиться. Тает день, томительный и нежный, Тают в небе облачные горы. Впереди песчаный вал прибрежный, А за валом синие просторы.

 

ЦАРИЦЕ-РОДИНЕ

I

О эти ночи уныний, Долгие ночи в плену! Ты — позабытый в пустыне, Ты — погружённый ко дну. Плачь, иль стони, или бейся, Ты без конца одинок, Ты ни на что не надейся, Век не закончится срок. Жизнь! Да была ли она-то? Может, приснилась она. Тучка плыла по закату, Скрылась, и даль холодна. Может, я умер, Царица, Умер, и венчик на лбу. Разве ты знаешь, что снится Спящему в тёмном гробу? Разве ты знаешь, как бьётся Тот, кто живым схоронён? Но и сквозь щели ворвётся Новый чудовищный сон. Тихо в подводной пустыне, Тени проходят по дну. О, эти ночи уныний, Долгие ночи в плену!

II

Нет! Не сломлен я химерою, Пусть один, как зверь в лесу, Душу гордую и смелую Я на волю донесу. Мимо, злых ночей пророчества, Пени робкие судьбе! Я в провалах одиночества Целый мир замкнул в себе. Губят, слабое уродуя, Стены проволок стальных. Сберегу свою свободу я, Знамя сильных и живых. Весь усталый, весь израненный, Я храню, что был мне дан, Твой, Царица, дивно пламенный, Твой чудесный талисман. Мы от света замурованы, Но во мне Царица — Ты, Как бронёй, Тобой окованы Сокровенные мечты. Дни ли, месяцы ли, годы ли Протекут в святой борьбе, Проклят час, где б думы продали Сердце, верное Тебе. Окружён облавой целою, Словно зверь в глухом лесу, Душу — гордую и смелую Я на волю донесу.

 

ТАЛАТТА!

 

I. НА ВОЛЕ

В осенний день, в чужой стране Я ехал узкою тропою. Ещё не зная о войне, Горели клёны в вышине Багряно-жёлтою листвою. Был еле слышен стук копыт Сквозь серы мох, внизу лежащий. Порою дятел простучит И снова спит зеленый скит, Ни шелеста в дремучей чаще. Во глубине лесных хором Свершалось таинство, и плыли Перед вечерним алтарём, Теряясь в сумраке густом, Столбы рубиновые пыли. Открылось в зелени окно… — Вот дятел замолчал, простукав, — И рдело золотом оно, Как бы мечом просечено На кружеве старинных буков. Я шпорю моего коня Сквозь поредевший лес, и вскоре Оно глянуло на меня В венце из блеска и огня, Многосмеющееся море. И шум, и плеск, и свет, и синь, И кипень зыблемой эмали, Сады неведомых богинь Ковром лазоревых пустынь Уходят в золотые дали. Вперёд! Вперёд! У ног коня Бурлит серебряная пена. Я здесь! Я твой! Услышь меня! Я отблеск твоего огня, Твой луч в тисках земного тлена. И снова узкою тропой Я тихо ехал в сонной пуще И долго слышал за собой, Как там, вдали, взывал прибой, Всегда о Вечности поющий. В тот час война и гнев людей Казались так ненужно мелки, И было на душе светлей, И странен был среди ветвей Далекий рокот перестрелки.

 

II. В ПЛЕНУ

Ровен, скучен стук вагона, Тусклы шири небосклона, За стеклом заиндевелым стынет пасмурный февраль. Запахнув свой плащ потёртый, На соломе распростёртый Я слежу, как клубы дыма кроют облачную даль. Шум колёс поёт бессменный: Ты ненужный, жалкий, пленный… И бессильные, и злые в душу просятся слова. Долог счёт часам бессонным, Под бинтом окровавлённым, Как в кольце горит железном, опухая, голова. В сотый раз и с той же силой Вспоминаю всё, как было, — Эти залпы, эти трупы, эти талые поля. Коней смертное хрипенье, Пуль пронзительное пенье, От чудовищных ударов колыхается земля. Пули с веток сыплют хвою, Нас осталось только двое, Белый гром ударил с неба, камнем падаем с коней. Командир лежит убитый, Возле — мох, снарядом взрытый, Град железный по опушке хлещет звонче и сильней. Дальше… Плен… Уйди, сознанье, Прогони воспоминанье, Что стучится в мозг усталый сотней грубых голосов. Пусть сильней гудят колёса, Ни ответа, ни вопроса Не найду я в этом круге нескончаемых часов. Вдруг светлей в вагоне стало, Озарилось, заблистало, Я привстал, перемогая мыслей тёмный хоровод. Как червонцы из мониста Падал сверху ток лучистый, И под ним, смеясь, горели голубых громады вод. В серебре прибой, как риза, Нежным жемчугом унизан, И сверкала, и сияла голубая бирюза… И сквозь голос моря стройный Кто-то светлый и спокойный, Кто-то знающий и мудрый прямо глянул мне в глаза. Пена бьётся, пена бродит, Всё проходит, всё проходит… Тихо, тихо протянулась золотая в сердце нить, И впервые в эти дни мне, Как в далёком, светлом гимне, Так отчётливо и ясно прозвучало слово: Жить.

 

ПЕСНЯ О ПРОВОЛОКЕ

I

Прохожу я бурых зданий груду, По песчаным площадям шагая, Ты меня встречаешь отовсюду, Тёмная, колючая и злая. Три ряда натянуты, как струны, В три ряда железных сплетена ты. Без исхода колдовские руны Очертили этот круг заклятый. Поверну направо — ты направо. Поверну налево — ты налево. Входит в душу терпкая отрава Из бессилья, горечи и гнева. Я иду, склонив лицо уныло, Воротник приподнят, чтоб не видеть. Сердце, ты меня любить учило, Сам я научился ненавидеть. А кругом, вдоль этой цепи чёрной, Без конца, без смысла и без цели Поступью лунатиков упорной Тихо бродят серые шинели. Тусклый вечер… Дождь скользит по шее. Стынут струны проволок в тумане. Запахнувшись от дождя плотнее, Я иду в одно из бурых зданий.

II

Сквозь колючий лес закрытий Всё для нас, как дикий сон, И в глазах рядами нитей Целый мир пересечён. Весь в поникшем, весь в гнетущем, К тайне сил найди ключи. Хочешь нужен быть в грядущем — Закаляйся и молчи. День и ночь на адском горне Пляшет дымный огнемёт, Тем, кто глубже, кто упорней, Силу верную куёт. Минет год иль минут годы, День придёт и будет твой. Ты сияние свободы Встреть свободною душой. И войдёшь, двукраты вольный, Не вздохнувши о былом, В мир широкий и раздольный С гордо поднятым челом.

 

УБИТАЯ МЕЧТА

Преграды нет, шумит стихия, Всё небо в пламенной грозе. Зачем же медлишь ты, Россия, На вековой твоей стезе? Ужели солнце не затмится И громы с неба не падут? Что видим! В ярости стремится На Кассия с кинжалом Брут. Взгляните! Враг с тройным забралом Стальной стеной на вас идёт. Слепцы! Вы спорите о малом, Когда великое не ждёт. Единый раз в подлунном мире Ясна нам цель, куда идти. Открылись вековые шири, Миродержавные пути. Ужель в забвенье самовольства Продать хотите, наконец, За хлеб минутного довольства Вы Рима Третьего венец? Прочь! Он не ваш! Российский гений Его в веках определил И верой долгих поколений Мечту Царьграда окрылил. В тиши палат, в затворах келий, В бродячих песнях бедноты Далеким сном они горели, Святософийские кресты. Война смела своим пожаром Мильоны жизней, как тростник. Скажите ж им: «Вы гибли даром», Когда не дрогнет ваш язык. Вы слышите ль? Укоров звуки Встают с полей кровавых сеч, То мертвецы к вам тянут руки, Чтоб вам проклятие изречь. Настанут времена другие. Кто ныне слеп, тогда поймут, Над вами скажет суд Россия, Но страшен будет этот суд.

 

IV. МАСКИ

 

МАЛЫЙ БЕС

Малый бес сидел на гумне, Подогнув задумчиво лапки. — Ну и люди, жалеют мне Для постели одной охапки. Вот вчера, полез в сеновал, Да споткнулся впотьмах об дроги, Кто-то вилами в бок попал, Еле-еле уплёл я ноги. Нынче утром попал в чулан, Думал там молочка напиться, Да в сенях был петух-горлан, Погубила подлая птица. Как взялась орать на весь дом, Разбудила старуху бабку. Поднялся тут такой содом, Прищемили мне дверью лапку. Что получше, в ларе хранят, Не оставят яиц лукошка. Всякий беса обидеть рад, Особливый обидчик — кошка. Раз меня поймала за хвост, Я щипал горох в огороде. С полчаса ей внушать пришлось О нездешней моей природе. Нет житья от таких обид, Я молился тайком в амбаре, Только Бог, должно быть, сердит, Не жалеет бесовской твари. Малый бес сидит на гумне И сосёт, нахохлившись, колос, И торчит на худой спине От обиды весь дыбом волос.

 

ОСЕННИЙ БЕС

Холодно. Осень. Падает хлопьями Мокрый, тающий снег, Бес продрог под своими отрёпьями. В яме плохой ночлег. Влезть бы куда, чтобы люди не видели! Я бы ушёл с зарёй. Сами кругом меня изобидели, А говорят — я злой. Лягут в тепле, так легко быть добрыми. Нет, поживи вот так! Жалко поводит худыми рёбрами, Дует, пыхтя, в кулак. Сверху надвинулось тьмою озлобленной, Дышит лицо небес. В мире живёт, как в избе нетопленной, Малый, озябший бес. Что уж за жизнь! Так, одна околесица… Век у чужого жилья! Мне бы давно на суку повеситься, Только бессмертен я. Взвыли кустарники, ветром ужалены, Взвыл поредевший лес. В яме, ничком, средь пустой прогалины, Плачет бессмертный бес.

 

ЛЕТНИЙ БЕС

В часовне обветшалой, В лесу, у трёх дорог, Сидит бесёнок малый, Взобравшись на порог. Лучинкой чешет ногу, Следит за лётом пчёл. За лето, слава Богу, Я малость отошёл. Под сердцем сладко млеет С парного молока. Как славно солнце греет Животик и бока! Опять на полднях стадо Пойдёт на водопой. А мне немного надо, Напился и домой. А ночь придёт, в калачик Свернусь вот здесь в углу. Лампадка чуть маячит Тенями на полу. Уж больно день-то зноен, Весь август-месяц жгуч, Да только я спокоен, Тут есть под горкой ключ. Ушёл… И слышны визги. Воде мохнатый рад, И брызги, брызги, брызги, Как жемчуги, летят.

 

ВАКХАНКА

Вчера весна в зелёной воле Меня с вакханкою свела, Она была, как ветер в поле, Она призывна и смугла. Она бежать! Но звон запястья Меня манил виденьем нег, И, окрылён мгновенной страстью, Я устремил за нею бег. Она легка, за ней смыкалось Ветвей зелёное кольцо. Смеялась уст призывных алость, Смеялось в зелени лицо. Ещё прыжок, и вот мы рядом, Поют лесные голоса. Я вижу опьянённым взглядом Её туманные глаза. Движеньем радостным и грубым Я к ней, трепещущей, приник. Её хладеющие губы Раздвинул яростный язык. Охотник я! И лук мой меток. Дрожала пленная краса, И падала с цветущих веток Благоуханная роса… Я не отдам за счастье — воли, Я не боюсь любовных ков. Но всё мне снится сладость боли И зыбь расширенных зрачков.

 

V (VI)

[107]

ПЕРЕВОДЫ

 

ЗАПОВЕДЬ ЧЕЛОВЕКА

(Из Киплинга)

Когда в тот грозный час, где все утратят разум, Ты над самим собой пребудешь властелин, Когда в тебе одном все усомнятся разом, Но в самого себя поверишь ты один, Когда ты сможешь ждать, но ждать, не уставая, Идти вперёд сквозь ложь, но не упасть до лжи, Идти чрез ненависть, но сам её не зная, И не казать другим глубин твоей души… Когда твоя мечта твоей смирится власти И будет мысль твоя, как меч в твоих руках, И, что бы ни пришло, несчастье или счастье, Ты равно встретишь всё с улыбкой на устах, Когда ты сможешь снесть, что из твоей святыни Мошенники сплетут приманку для глупцов, Когда всё рухнет в прах, во что ты веришь ныне, Но скажешь ты себе: я строить вновь готов… Когда ты будешь сметь, года трудов и поту Поставив, проиграть и молча отойти, Чтоб вновь упорно стать сначала за работу, Не тратя лишних слов о выбранном пути, Иль в час, когда в тебе изныло всё от боли, — И тело, и душа — шагать ты будешь ввысь И слышать на ходу единый голос воли, Которая тебе твердит одно: держись!.. Когда сойдёшь в толпу, не ставши сам толпою, Когда взойдёшь к царям, не льстя ни одному, И будут друг и враг равны перед тобою, И будешь близок всем и вместе — никому, Когда твой час таков, что каждая минута Есть шестьдесят секунд, достойных кануть в век, Знай: мир отныне твой и всё, что в нём замкнуто. И более того — ты будешь ЧЕЛОВЕК.

 

ГАЗЕТЧИКИ НА ФЛИТ-СТРИТ

(Из Shane Leslie. С английского)

Я не люблю смотреть, как, выкрикивая новости И проворно рассекая человеческий поток, Мальчишки мечутся со всею скоростью Их быстрых, маленьких, неутомимых ног. Я знаю — наступит Светопреставление, И над миром вострубит Архангела труба, Но будет выкрикивать: Всеобщее воскресение! Всё так же пронзительно их звонкая гурьба. И мальчишки-газетчики, такими же прыткими, Со всей быстротой их неутомимых ног, Пробегут по Флит-Стриту с небесными свитками, Возвещая людям, что повелел — Бог.

 

ГОРОДСКОЕ ОКНО

(Из John Drinkwater. С английского)

Гляжу в окно. Как сеть борозд, Немые улицы внизу. Но тот же свет далёких звёзд, Что ночью в Варвикском лесу. На серой плесени домов Всё тот же плющ обвил стену, Что в Варвике, в сени дубов, Венчает золотом весну. Трамвай проходит под горой И мечет в ночь далёкий гром. Я вижу, белых крыльев рой Трепещет за моим окном.

 

ЗАВЕЩАНИЕ

(Из Robert Stevenson. С английского)

Под небом высоким и звёздным Мне выройте, братья, могилу. Весёлый, как жил, умираю. Последняя воля моя — На камне моём напишите: «Домой воротился на отдых Моряк, позабывши скитанья, Охотник, покинув поля».

 

ЭПИТАФИЯ

(Из Walter de la Mare. С английского)

Здесь лежит прекрасная Леди С поступью плавной, подобной волне. Никогда ещё не было прекраснее Леди Из тех, что жили в Западной стране. Но красота проходит, красота умирает, Сны красоты — редкие сны. И когда я умру, никто не узнает, Как прекрасна Леди из Западной страны.

 

У КАМИНА

(Из W. Yeats. С английского)

Вечер у камина. Старая, седая Вы прочтёте эти медленные строки. Помните, когда-то ясны и глубоки Были ваши взоры, радостью сверкая. Сколько в вас молились красоте, как Богу! Сколько вам твердили: клятвы не нарушу! Лишь один любил в вас ищущую душу, Лишь один любил в вас тайную тревогу. И склонившись низко, в сладостной печали, И глядя, как гаснут золотые искры, О любви вздохните, что прошла так быстро, Что умчалась к звёздам в голубые дали.

 

ВОЛОНТЁР

(Из Henri Newbolt. С английского)

Он взялся за ружьё незваный. Гнев горел на челе. Теперь со смертельной раной Он спит в холодной земле. «О, безумная мода! — плачет Дома старая мать. — Он без зова пошёл, мой мальчик, Он знал, что идёт умирать». Не туманьте слезой печали Образ, светлый вовек! В нём не зовы моды звучали, В нём высоко встал человек.

 

ИЮНЬ

(Из Robert Bridges. С английского)

Когда пришёл июнь, весь день на мягком сене Вдвоём с возлюбленной лежим, отдавшись лени, И белых облаков неторопливый строй Проходит в синеве над нашей головой. Любимая поёт. Я ей слагаю песни, Шепчу тот вечный стих, что всех поэм чудесней. Вот ночь, и над рекой туман, седой, как лунь. О, как прекрасно жить, когда пришёл июнь!

 

ЧЕПУХА

(Из Mary Coleridge. С английского)

Мало ль я слышал, как пели птицы, Мало ль я видел, как цвели цветы, Но я не слышал чудесней певицы, Но я не видал нежней красоты. Чудо! Она цветёт… как птица. Чудо! Она поёт… как цветок. Бросит слово — лечу, как птица, Кинет взгляд — дрожу, как цветок.

 

ЭЛЬДОРАДО

(Из Alfred Noyes. С английского)

Месяц… Море… Звёзды ясны… Вольный ветер веет нам. Путь бездумный, путь прекрасный По серебряным полям. Старый мир нам сер и тесен, Легкокрылы корабли. Царство золота и песен Там, в неведомой дали. Мы ушли от лицемерий, От улыбок и от лжи. Боже Правый! В тихой вере Наше сердце освежи. Прочь от жизни, где оковы, Где любовь на торг свели! Век златой найдём мы снова Там, в неведомой дали. И за лунною оградой, Дальше, дальше, чем мечта, Нам откроет Эльдорадо Златоцветные врата, Чтобы те, что так устали, Вечный светоч обрели За чертой земной печали, Там, в неведомой дали.

 

БЛАГОСЛОВЕННАЯ ТЕНЬ

(Из W. Yeats. С английского)

Тяжёлые дни для неё прошли, Тело её в бессилье покорном Лежит под мирным кровом земли, В тиши, под зелёным дёрном. Пойте, подруги, над ней торжество В одеждах светлых и новых! Больше не нужно ей ничего В гробу, меж досок дубовых. За Девой Марией, узкой тропой, Душа её всходит к небесной выси, С грацией скромной, робкой стопой, Туда, где лазурь и бисер. И ножки, белее ангельских ног, Скользят вперёд без усилья. Всё ближе, ближе святой порог, — Огонь и белые крылья…

 

ПАДЕНИЕ

(Из William Canton. С английского)

Он шёл туда, где тучи плыли, Ему вослед, сыны земли, Мы силуэт его следили На розовеющей дали. И вот он мёртвый перед нами. Вздохнул ли он перед концом О тихих хижинах с садами И с покосившимся крыльцом?

 

К НОЧИ

(Из Alice Meynell. С английского)

Домой, домой с чужого края! И белых крыльев даль полна, Дневных воспоминаний стая Летит на голубятню сна. Кто впереди всех осиянней? — Взглянуть кружится голова. — И всех быстрей, и всех желанней? То ваши нежные слова.

 

НЕКОГДА

(Из William Davis. С английского)

Что наша жизнь! Всё в путь да в путь. Нельзя на миг передохнуть. Захочешь в лес, в траву, к ветвям, То можно птицам, а не нам. Не нам глядеть, забыв про всех, Как белка щёлкает орех. Нам недосуг среди полей Послушать, как журчит ручей. Вот мчится в танце Красота, О чём поют её уста? Куда манит призыв очей? Не знаем, некогда, скорей! И так всю жизнь. Всё в путь да в путь! Хотя б в могиле отдохнуть!

 

В БЕЛОМ

(Из Robert Bridges. С английского)

Вся в белом ходит Весна, Белым увенчана маем, Белых тучек волна Кудрявится светлым краем. Белых бабочек рой, Поля маргариток белеют, И нежно зефиры лелеют Вишен убор снеговой.

 

НА РАЗВАЛИНАХ РИМСКОЙ ВИЛЛЫ У ФРЕЙБУРГА

(Из Mary Coleridge. С английского)

Века тому назад, такой же ночью ясной, Здесь римлянин стоял, волнением томим, И, глядя на холмы, шептал: Они прекрасны,                   Но не твои, о Рим. И я, народа дочь, в ком много римской крови, Где Рима сын стоял, гляжу, чужая всем, Как скалы на холмах всё так же хмурят брови,                   Не тронуты никем. Всё так же дальних звёзд сияния бесстрастны, И то же мыслю я, что тот в былые дни, И я кричу к холмам: Пускай они прекрасны,                   Не в Англии они!