Они вошли в большой конференц-зал с панорамными окнами, из которых открывался вид на акваторию порта. Круглые столики с белыми скатертями, теснившиеся в помещении, были накрыты для предстоящего торжественного обеда, а на сцене в глубине зала возились техники, устанавливая освещение.

– Может быть, присядем? – предложил Фердинанд Месмер, усаживаясь за ближайший столик. Взяв со стола матерчатую салфетку, он отер вспотевшее лицо.

Томас сел и выложил на стол конверт. Месмер покосился на него, но удержался, чтобы не схватить.

– Из слов Катрины я понял, что вам неизвестно, куда он подевался?

Томас пожал плечами.

– Ладно. Тем больше я ценю, что могу получить его обратно. У вас нашлась возможность ознакомиться с содержимым?

– Я решил больше не откладывать… Нет иного выхода, кроме спасительного огня, – процитировал Томас.

Фердинанд Месмер нервно сглотнул:

– Я полагаю, вы пришли получить вознаграждение… причитающееся за находку утерянной вещи? Сколько?

Откинувшись в кресле, Томас холодно на него посмотрел:

– Когда я еще служил в полиции, и в особенности вначале, когда я был молодым ассистентом первой степени, меня часто посылали на место происшествия, где произошло самоубийство. Как правило, ты при этом сначала спрашивал у дежурного, идет ли речь о мужчине или о женщине. Это делалось из чувства самосохранения, хотя бы потому, что мужчины в этом случае действуют более целеустремленно, чем женщины. Для мужчины-самоубийцы типично броситься под поезд, повеситься или приставить себе ружье под подбородок и спустить курок. Один пожилой полицейский объяснил мне тогда, что все дело в том, что для мужчины – это выход из трудного положения, для женщины же попытка самоубийства – это скорее крик о помощи. Поэтому попытки самоубийства у женщин носят не такой бесповоротный характер. Женщины пробуют утопиться, глотают пачку таблеток, но они колеблются, создавая ситуацию, где потенциально возможно спасение. Даже когда они режут себе вены на запястьях, у них, как правило, находят потом множество словно бы пробных порезов. Сначала они наносят себе царапины и только после этого делают окончательный разрез – разрез поперек запястья, а он редко ведет к смерти.

Фердинанд Месмер уже нетерпеливо поглядывал на панорамное окно, за которым видны были его гости.

– Очень интересно, но я не могу понять, к чему вы клоните?

– К тому, что эти, если угодно, гендерные различия являются правилом, но среди них попадаются исключения.

– Не понимаю, какое это имеет ко мне отношение. Как я уже сказал, я охотно готов выплатить вам гонорар за добытые документы, потому что мне не хотелось бы, чтобы они попали в чужие руки.

– Колебания, – перебил его Томас, указывая на обезображенную руку Фердинанда Месмера. – Как, например, у пиромана, который жалеет о том, что устроил пожар, и готов сделать все, что угодно, чтобы его потушить. Вы тоже пожалели? Пожалели, что хотели сжечь свою семью? Что хотели убить себя и родного сына?

Фердинанд Месмер взглянул на покалеченную руку со сросшимися пальцами, которые сделали из нее подобие копыта.

– Могу вас заверить, что в тот вечер я ни секунды не колебался, и даже напротив.

– Вот как? Только одного не понимаю: почему тогда ваше письмо могло так сильно повлиять на Якоба столько лет спустя?

– Это письмо должно было напомнить Якобу, что он передо мной в долгу.

– В долгу – за что? За то, что вы не дали ему погибнуть в пожаре, который сами же устроили? – Томас посмотрел на Месмера и покачал головой.

– Вы все перевернули с ног на голову, – ответил тот. – Я не устраивал никаких пожаров.

– Но почему же тогда…

– Поджог устроил Якоб.

Томас в изумлении смотрел на Фердинанда Месмера:

– Так это письмо…

– …Написал Якоб. Это его письмо.

Томас уже не знал, что и думать.

– Мне надоело слушать ваше вранье. С меня хватит и прежнего.

– Я никогда вам не врал, Томас. Я не сообщал какую-то информацию, которую считал лишней, но только для того, чтобы оградить свою частную жизнь и частную жизнь своей семьи.

– Так почему же тогда Якоб решил покончить с собой?

– Честное слово, не знаю. Возможно, причина в том, о чем вы говорили: мужчины ищут в этом выход из безнадежной ситуации.

– Я сказал это не для того, чтобы вы повторяли мои слова.

– Извините, я не хотел. Но я действительно по сей день не могу понять, почему он поступил так. – Фердинанд Месмер покачал головой. – Наконец-то все сложилось как нужно. Месмограмма позволила нам получить фантастические результаты. Наше предприятие достигло небывалого процветания, крупные фирмы становились в очередь, чтобы воспользоваться нашей программой. Мы стали зарабатывать как никогда раньше.

– Возможно, у него были другие приоритеты?

– Якоб жил только работой. Семья была не главным в его жизни, хотя он прекрасно относился к жене и сыну. Он был хорошим отцом и мужем и заботился о том, чтобы его семья ни в чем не нуждалась.

– Есть большая разница между заботой и любовью.

– Я знаю. Но у меня нет никаких причин подозревать, что он не любил свою семью. Поэтому все и кажется таким нелепым.

– Так что же случилось?

Фердинанд Месмер набрал в грудь воздуха:

– Я стал замечать, что по мере того, как разработка нашего проекта подходила к завершению и на первый план вышли вопросы маркетинга и рекламы, Якоб все больше терял к нему интерес. Несмотря на то, что он грубил и осыпал бранью ведущих сотрудников, пропускал совещания руководящего состава фирмы, несмотря на то, что он все больше замыкался в себе, я полагал, что это некий переходный этап и в конце концов он закончится. Что ему просто требуется время, чтобы внутренне перестроиться, и он еще научится радоваться плодам своей работы. Очевидно, он оказался на это не способен, – с горечью добавил Фердинанд Месмер.

– Ну а что же пожар?

Фердинанд Месмер налил себе воды из стоявшего на столе графина и, отпив немного, продолжил рассказ:

– В тот вечер я допоздна засиделся на работе, и мне понадобился отчет, который лежал в кабинете у Якоба. Он давно уже уехал домой, и в этом не было ничего необычного. Сев за его письменный стол, я разбирал лежавшие на нем папки, как вдруг мне попалась на глаза запись в его блокноте. Блокнот лежал раскрытый на странице с предсмертной запиской. – Фердинанд Месмер понурился и опустил взгляд. – Я нашел ее только благодаря счастливой случайности.

– И что же вы сделали?

– Я… Я пытался до него дозвониться, звонил ему домой несколько раз, но трубку никто не брал. Тогда я поехал в Вирум, где они жили.

– Если вы подумали, что им грозит опасность, то почему же не позвонили в полицию?

Он пожал плечами:

– Я не принял эту записку настолько всерьез, чтобы поверить, что он совершит какую-нибудь глупость.

– Но он ее совершил?

Фердинанд Месмер кивнул:

– Когда я подъехал, дом уже в нескольких местах был объят пламенем. Соседи вышли на улицу и смотрели на это зрелище, как стадо испуганных овец. К счастью, среди них нашлись люди, у которых хватило присутствия духа, чтобы вызвать пожарных, но те еще не приехали на вызов.

– И тогда вы вошли в дом сами? – кивнул Томас на его покалеченную руку.

– Да, конечно. Кухня и гостиная были охвачены пламенем. Я звал их, но никто не ответил. Я решил, что, вероятно, все уже мертвы, но что-то заставило меня продолжить поиски в остальных комнатах. Я осмотрел все. – Фердинанд Месмер сделал глотательное движение. – Я нашел их в спальне, всех троих. Из них только Якоб был в сознании, жена и сын спали или, как мне показалось, находились в наркотическом забытьи. Когда я появился на пороге из бушующего пламени, Якоб был ошеломлен. Он молил меня о прощении и пытался оправдать свой поступок, умолял меня о помощи. В полной панике он кричал, чтобы я вытащил его из огня, что он не хочет умирать.

– И что вы сделали?

– Отпихнул его в сторону, чтобы он не мешал мне забрать внука, – ответил Фердинанд Месмер, и взгляд его сделался холодным. – Не мог же я спокойно смотреть, как погибает мой внук по вине спятившего отца.

– Мальчик выжил?

– Разумеется. Я забрал его. Я его защитил. Вынес из огня, хотя мне это дорого обошлось. – Он выставил напоказ покрытую рубцами кисть.

– А что же Якоб… и его жена?

– Якоба вытащили пожарные. До их прихода он отсиделся в ванной. Бедняжка Элисабет погибла в огне. Она была прекрасной матерью и вообще хорошим человеком, так что совершенно не заслуживала такой судьбы.

– И после этого у Якоба развились религиозные настроения? – сухо спросил Томас.

– Да. Но это случилось уже после того, как он полгода пролежал в Нордванге. За это время он постарался изгладить из памяти случившееся и в то же время оборвать все связи с семьей. Он отрекся от собственного прошлого и демонизировал его, представив меня великим сатаной. Вероятно, для него это было единственным способом справиться со своими переживаниями.

– А как же расследование пожара? Было ли по этому делу предъявлено обвинение?

– При чем тут обвинение! Это произошло из-за несчастного случая. Перегретая фритюрница, затем самовозгорание. Страшная трагедия в пригороде Копенгагена – к такому выводу пришли дознаватели.

– Потому что вы скрыли известные вам важные факты, главный из которых – предсмертное письмо Якоба.

– Все, что я делал, я делал, заботясь о Карле. Расти без родителей – уже нелегко. Зачем же было обременять ребенка еще и сознанием того, что родной отец хотел его убить.

– И с тех пор вы взяли на себя воспитание Карла?

Фердинанд Месмер отвернулся к панорамному окну. Среди толпившихся на площадке гостей он отыскал взглядом молодого человека в синем костюме и ярких спортивных туфлях. Указывая на молодого человека, Фердинанд Месмер сказал:

– Он только что получил двенадцать баллов за экзамен по психологии. В будущем году отправится в Фонтенбло и продолжит образование в бизнес-школе INSEAD.

– Очевидно, ему предстоит унаследовать эту лавочку?

– Лавочке, как вам угодно было назвать это предприятие, требуется свежая кровь, новые идеи. Нынешнее слияние – это мостик, открывающий дорогу за границы страны, соединяющий частный и публичный сектор. Мы теперь не только управляем машинным отделением, а уже сами будем строить машину. Для такой работы требуются специалисты. При моей поддержке Карл уже вышел на путь к тому, чтобы занять место у штурвала.

– Точно так же, как когда-то его отец, пока не сломался?

– Я улавливаю в вашем тоне обвинение, но не понимаю, в чем оно заключается?

– Вы хотите сделать из него бесстыдного манипулятора, этакого старого сатану, который использует окружающих.

– А вы, я вижу, привыкли выражаться без обиняков, – иронически ответил Фердинанд Месмер. – Очевидно, вы не понимаете тонкой грани между такими вещами, как обращение к свойственному людям кодексу поведения, основанному на их морали, амбициях и потребностях, и использование физического или психологического насилия ради достижения определенной реакции. Первое – это искусство, второе – удел психопатов.

– Поберегите свои рекламные речи для публики за окном. Несмотря на все изящные формулировки, вы не хуже меня знаете, что единственное, что вам было нужно от Якоба, – это авторские права. Вы хотели заполучить их даже ценой его жизни и жизни всех членов его общины. Вы прекрасно знали, на какую кнопку следует нажать, чтобы добиться нужной реакции.

– Такой властью я не обладаю. – По лицу Фердинанда Месмера видно было, что это обвинение потрясло его до глубины души. – Вы говорите о такой власти, которая противоречит законам природы и которой вообще не существует на свете… Согласно правилу, сформулированному Гейзенбергом, неопределенность – необходимая часть природы, а не выражение человеческой ограниченности… и незнания.

– Подите вы, Месмер, подальше с вашим Гейзенбергом и прочими авторитетами, на кого вы привыкли ссылаться! Надеюсь только, что вы и впредь сможете спокойно спать и смотреть в глаза своему внуку. И даже тогда, когда ему наконец откроется правда о том, что вы были косвенным виновником гибели его отца, а вместе с ним еще доброй сотни людей.

Фердинанд Месмер протянул руку и, взяв конверт, открыл его:

– Не волнуйтесь! Письмо на месте. Можете хранить вашу поганую тайну.

Томас встал со стула. Одну ногу у него свело судорогой, и он слегка покачнулся, но затем направился к выходу.

– Так чего же вы хотите? Говорите, не стесняйтесь!

– Ничего такого, что вы могли бы мне дать, – через плечо бросил Томас.