Кристиансхавн, 2013 год

Через несколько дней после ссоры с Йонсоном Томас, проходя мимо «Антиквариата Виктории» на углу Дроннингенсгаде и Миккель-Вибе-гаде, остановился на минутку перед витриной у книжного развала, где были выложены детективы, и затем вошел в лавку. В магазинчике его охватило ощущение уюта. Маленькое помещение было все заставлено книжными стеллажами, которые громоздились от пола до потолка, а на них сплошными рядами стояли старые книги. Из портативного граммофона на прилавке лились звуки «Summertime» в исполнении Чарли Паркера. Все здесь было пропитано запахами кофе, книжной пыли и куревом Виктории – самокрутками «Петтеро». Протиснувшись между стеллажами с путеводителями, Томас пробрался к стене, вдоль которой тянулись низенькие ящики со старыми CD-дисками. Перебирая выставленные в ряд диски, он остановился на одном, пробормотав: «Бинго!» Это был «Эссеншл» Холла и Оутса, там были собраны все их хиты за последние тридцать лет. Взяв диск, он направился к прилавку, за которым Виктория рассчитывалась с покупателями.

– Привет, Ворон! – сказала она, не вынимая болтающейся в углу рта сигареты. Дешевые, оплаченные из больничной кассы очки Виктории еле держались на кончике носа. Кроме Виктории, Томас никогда не встречал женщины, которая бы изо дня в день ходила в клетчатом твидовом костюме и башмаках со шнурками, словно персонаж, сошедший со страниц диккенсовского романа.

– Сколько ты возьмешь за это? – спросил Томас, показывая выбранный диск.

Виктория прищурилась:

– Семьдесят.

– Семьдесят? – переспросил ошарашенный Томас. – Он же не новый. Ты не забыла?

– Это альбом на двух дисках.

– Мне нужен из них только один. Вообще-то, только одна запись. Я согласен на тридцать.

Виктория терпеливо посмотрела на него сквозь очки и оттянула широкие подтяжки:

– Я не торгую половинками книг и половинками дисков.

– Но такие цены – это же для туристов!

– Ну так и оставь его туристам, – ответила Виктория и протянула руку, чтобы забрать диск.

Томас торопливо убрал руку с диском подальше и сунул добычу в карман:

– За мной будет долг.

– Я не даю…

– …кредита. Я это знаю, – сказал Томас и быстро ретировался к двери.

– В следующий раз принесешь плюшки с корицей, целый пакет, и чтобы они были из кондитерской, а не какая-нибудь черствятина.

– Обещаю, – согласился Томас и помахал рукой уже с тротуара.

Время близилось к полуночи, Томас сидел на корме яхты, в одной руке он держал пустую коробку от диска, в другой – полстакана джина. С тоником и музыкой вышел облом. О первом он забыл позаботиться, второе было невозможно из-за неисправной проводки, которую он так и не сумел наладить. Попытка починить ее кончилась коротким замыканием в общем распределительном щите на набережной; первые жалобщики, недовольные отсутствием электричества, его уже навестили. Завтра Пребен устроит тарарам, но сегодня это меньше всего волновало Томаса. Если музыкальный центр не заработает, то придется снова идти в «Морскую выдру», а с Йонсоном они еще не успели помириться. Томас пригубил стакан. Что ему за дело до уборщицы и ее пропавшей дочери? Он знать не знает, кто там убирается у Йонсона. Томас даже замотал головой, вспомнив, как Йонсон пытался его пристыдить. За шесть лет, проведенных в полицейском участке Центрального района Копенгагена, он столько навидался человеческих трагедий, что из-за какой-то пропавшей девчонки не собирался вставать на уши. Тут включилось электричество, и яхта осветилась. В каюте заработал музыкальный центр, и через открытую дверь на палубу полились звуки музыки. Томас откинулся в кресле и попытался посмотреть, что там делается у распределителя, но будка находилась на набережной метрах в двадцати от того места, где была пришвартована его яхта, и он никого там не разглядел. На всякий случай он все же поднял стакан с джином, посылая привет в темноту. Он отпил глоток, алкоголь ударил в лобные доли, и Томас почувствовал, что постепенно пьянеет. Эпизод с Йонсоном никак не шел у него из головы. Надо было дать ему в морду за то, что помянул Еву. Но Йонсон сказал правду. Ева была особенная. Всегда ставила других на первое место, а о себе думала в последнюю очередь. Среди адвокатов во всей стране не нашлось бы другого такого беззаветного защитника. Сколько раз он видел, как она целыми ночами не спала, готовясь к решающему заседанию суда. Временами он даже ревновал ее к работе, но больше гордился Евой. Хотя ни разу ей этого не сказал. Обыкновенно он шутил, что не успевает поймать бандита, как она уже добивается его освобождения. «Вот потому-то мы с тобой отличная команда!» – отвечала она. Он не просто любил ее, он был в нее влюблен все девять лет, что они прожили вместе. Их любовь стала в его жизни самым главным, и то, что было до Евы, он помнил смутно. Зато Томас очень отчетливо помнил первые слова, которыми они обменялись, и невольно улыбнулся при этом воспоминании.

– Как зовут собаку? – спросила она.

– Мёффе, – ответил он.

– Эта кличка больше подходит для поросенка.

– Может быть, потому он так себя и ведет?

Она улыбнулась ему сверху, с причала, и он впервые увидел ямочки у нее на щеках. Томас помнил ее голубое платье с развевающимся подолом. Он предложил ей спуститься на борт, но она не соглашалась. Наконец ему все же удалось ее уговорить, и они просидели на палубе до глубокой ночи, попивая вино. Затем она ушла, не оставив ему ни номера телефона, ни адреса. Он даже не знал ее фамилии. После этого он несколько дней тщетно ее разыскивал, расспросил весь район. Эдуардо, Виктория и особенно Йонсон дразнили его, намекая, что он никуда не годится ни как соблазнитель, ни как сыщик. Наконец ему пришлось прекратить поиски, и он потерял уже всякую надежду ее отыскать, как вдруг однажды вечером она снова появилась на пристани. Тут он прежде всего спросил у нее номер телефона, и она его дала. Затем она спустилась на борт, они пили белое вино и целовались до рассвета. Он мысленно вызвал в памяти ее смех, и на этот раз он прозвучал у него за спиной.

Томас медленно обернулся, не вставая с кресла. Она была в том же голубом платье, что и в первую встречу, но лицо стало немного старше, а волосы, распущенные в тот раз до плеч, сейчас были собраны на затылке старинной серебряной заколкой, которую он разыскал для нее у старьевщика со Страндгаде. Томас встал и внимательно на нее посмотрел. Она ласково улыбнулась ему. «Я знаю, что все это алкогольные пары́, я поздно засиделся и ты можешь исчезнуть так же внезапно, как появилась, но все-таки до чего же это замечательно, что ты здесь!» Он сам не знал, произнес ли это вслух или только подумал, но она в ответ улыбнулась, словно услышав. Он замер, не доходя до нее, боясь, что видение скроется, если он протянет руку.

– Ты не представляешь, как же я скучал по тебе, – сказал он.

– Я это чувствую, – ответила она ласково. – Ты плохо выглядишь. Ты здоров?

– Я пропадаю. Я до черта стосковался по тебе. Есть столько всего, в чем я раскаиваюсь, столько всего, чего я не сделал.

– Тебе не в чем раскаиваться.

– Как же не в чем! Мне надо было жить для тебя, не вешать на тебя всякие глупости.

– Ты был замечательный. Лучшего мужа нельзя себе представить.

– Не был я таким. Я так и не предложил тебе руку, хотя прекрасно знал, как важно это для тебя.

– Это не имеет значения. – Она пожала плечами. – Не думай об этом.

– Как не думать! Я вел себя как страшный эгоист.

– Чепуха. У тебя просто голова не включалась с одного оборота.

Она улыбнулась, и он улыбнулся в ответ.

– Что правда, то правда, – согласился он. – Господи, как много мы не успели сделать!

– А как много все-таки успели! – Она посмотрела на него с озабоченным выражением. – Ты не заслуживаешь того, что творишь над собой.

На миг он отвел глаза, но тут же снова обратил взгляд на нее, испугавшись, как бы вдруг она не исчезла.

– Просто я не могу этого вынести.

– Тот Томас, которого я знала, никогда не говорил такой ерунды. Он никогда не сдавался, всегда боролся, он был предан своей работе и полон чувства справедливости.

– Времена изменились.

– Нет, это не так. У тебя нет причин становиться эгоистом. Ты это отлично знаешь.

Он безнадежно развел руками.

– Для меня все потеряло смысл.

– Ты достоин лучшего.

Он отрицательно покачал головой и почувствовал, как к глазам подступают слезы.

– Я пришел слишком поздно и не успел спасти тебя. Если бы я пришел немного раньше, ты бы не истекла кровью.

– Перестань себя корить!

– Не могу.

– Несчастливое стечение обстоятельств, вот и все.

– Да уж, куда несчастливее, – выдавил он, сдерживая слезы. – Какой-то психопат залез к нам в дом и сбежал, прихватив наручные часы и компьютер, а тебе пришлось заплатить за это жизнью. И я даже не могу найти его. Не могу найти того, кто убил… тебя. Понимаешь, как это невыносимо?

– Да, – тихо сказала она. – Это я хорошо понимаю.

Он вытер слезу и шмыгнул носом:

– Ты случайно не видела, кто это был? Мне бы очень пригодились приметы.

Она только улыбнулась:

– К сожалению, нет, дорогой! – Она обвела взглядом яхту. Услышала музыку и кивнула в сторону каюты, где играл музыкальный центр. – Это ведь, кажется…

– Да. Холл и Оутс.

– «Every Time You Go Away»? – На щеках у нее снова проступили ямочки. – В первый раз мы слушали эту песню у Йонсона. Ты сказал, что это…

– Лучшая песня из всех, какие когда-либо были написаны.

Она рассмеялась:

– И ты ставил ее раз шесть или семь подряд, а то и больше, чтобы еще потанцевать. Йонсон прямо выходил из себя.

– И не перестает до сих пор.

Она взглянула на него влюбленными глазами:

– Может, пригласишь меня?

– А ты не исчезнешь?

– Нет!

Он сделал шаг, подошел к ней и взял за талию, прижал ее к груди. Он чувствовал тепло ее тела. Слышал легкое дыхание, щекочущее его шею. Плавно покачиваясь под музыку, они танцевали. Он вдыхал ванильный запах ее волос.

– Этот миг вместе с тобой никогда не повторится, – шепнула она. – Но тебе нужно жить дальше, Томас.

Он тихонько шикнул на нее.

– Рано или поздно тебе придется отпустить меня. Ты должен снова выправить свою жизнь.

– Не представляю себе, как я это сделаю.

– Ты обязан сделать это ради нас обоих.

– Я знаю, – тихо сказал он.

Она нежно поцеловала его в губы, прежде чем высвободиться из его объятий.

– Береги себя, дорогой!

Он хотел что-то сказать – что-то, что могло бы ее удержать, – и отчаянно искал нужные слова, но так и не нашел и только молча проводил ее взглядом, когда она повернулась и пошла к набережной. Она вытерла ладони о платье и посмотрела на него с улыбкой. Затем помахала рукой и исчезла. В тот же миг смолкла музыка, на яхте погасло электричество. И он снова очутился один в темноте у себя на корме.