ГЛАВА 1

Кафе «Ориент Экспресс» место для встреч влюбленных и не только для них. Молодой человек Гарри Брэфорд готовится к серьезному разговору с Джулией Уэйнрайт. Подслушанный разговор. Комплексы и страхи Брэфорда. Служебные дела мисс Уэйнрайт. Почему Джулии Уэйнрайт всегда так не везет с мужчинами?.. «Спокойной ночи, мой мальчик…». Что надо для полного счастья любой женщине, в том числе и самой современной?.. Заветная мечта Джулии Уэйнрайт.

Полосатый бело–красный парусиновый тент и теперь, поздним вечером, был натянут над легкими плетеными столами и стульями этого кафе под открытым небом. В иссиня–черном небе с огромными южными звездами он казался огромным опрокинутым парусом.

Несмотря на довольно‑таки позднее время, в «Ориент Экспрессе», заведении, которое, как и многое что другое в этом небольшом калифорнийском городке, принадлежало СиСи Кэпвеллу, было довольно многолюдно — это кафе давно уже было излюбленным местом встречи влюбленных — впрочем, не только их. Многие жители Санта–Барбары предпочитали просто проводить тут время; предложение «посидеть этот вечер в «Ориент Экспресс» повторялось в городе едва ли не чаще, чем многие остальные… Во всяком случае, многочисленные завсегдатаи «Ориент Экспресс» чувствовали себя тут столь же уютно, как и дома…

Между невысоких домов, в листве аллей, бродил слабый ночной ветерок; человеку, который плохо знал капризный климат Санта–Барбары, могло бы показаться, что дует с океана. Но эта вечерняя свежесть была обманчива — на самом деле была настоящая вечерняя августовская жара, а ощущение морского бриза создала поливальная машина, которая недавно проехала по пустынной широкой улице. За несколько кварталов отсюда начинались районы, весьма оживленные даже в столь позднее время суток; оттуда изредка доносились гудки автомобилей.

Молодой человек, который только что подошел к кафе, был уже, как могло показаться с первого взгляда, слегка пьян. Впрочем, это только казалось — его нетвердая походка и несколько суетливые движения свидетельствовали скорее о сильном душевном волнении, о смятении чувств. Без шляпы и без жилета он шел по улице; руки его были небрежно заложены за пояс, чтобы легкий твидовый пиджак распахивался и ветер мог проникать как можно дальше; для молодого человека это было что‑то вроде прохладной воздушной ванны. Конечно же — когда тебе всего только двадцать пять лет, жизнь почти всегда ощущается полно, всем телом.

На просторной открытой террасе лежали огромные темно–коричневые пальмовые маты, и во влажном теплом воздухе чувствовался их чуть прелый, сладковатый запах. Молодой человек, слегка покачиваясь, пробирался между стульями, то и дело задевая какого‑нибудь посетителя, извинялся, виновато улыбаясь при этом, — и наконец подошел к открытой стеклянной двери.

В небольшом уютном баре — не столько многолюдном, как терраса, казалось немного прохладнее, чем на вечерней улице.

Запоздалый посетитель неспешно сел на широкую, обитую тонкой кожей скамью, которая шла вдоль стены под зеркалом; он намеренно сел против двери — не только, чтобы таким образом ловить каждое дуновение ветра, который в эту жаркую и влажную калифорнийскую ночь казался единственным спасением, но и для того, чтобы видеть каждого входящего в этот бар.

В этот момент магнитофон, стоявший в баре, неожиданно замолчал; несколько секунд раздавалось легкое шипение ленты, после чего бар наполнился приглушенными звуками тишины, — в этом было что‑то очень и очень неприятное, почти зловещее…

Спустя минуту бармен поставил очень спокойную музыку — старые–старые приторные песенки пятидесятых годов в исполнении молодого еще Элвиса Пресли.

Молодой человек, словно желая сбросить с себя неожиданно охватившее его оцепенение, наклонил голову и стал сосредоточенно изучать бело–голубой шахматный рисунок мраморного пола, который напоминал доску для игры в «мельницу», некогда популярную на Западном побережье настольную забаву. Правда, посреди голубые квадраты образовывали косой крест, а для этой игры он был явно ни к чему.

Спустя ровно минуту перед появившимся посетителем вырос официант.

Заученно улыбнувшись, он спросил:

— Чего бы вам хотелось?..

Посетитель на какое‑то мгновение задумался, после чего произнес:

— Да, пожалуй… С удовольствием бы выпил чего‑нибудь холодного…

Официант, слегка наклонившись, очень вежливо поинтересовался:

— Может быть, пива?..

Молодой человек, немного помедлив с ответом, произнес:

— Пожалуй… Только самого светлого и не очень крепкого…

— Еще бы — кому в такую жару может прийти в голову пить темное крепкое, — кивнул в ответ официант. — Сейчас принесу самого холодного… Может быть, чего‑нибудь для вашей спутницы?..

Посетитель с немалым удивлением посмотрел на официанта.

— То есть…

Тот скромно улыбнулся.

— Вы ведь наверняка кого‑то ждете?..

Пожав плечами, молодой человек согласился.

— Ну да… А как вы догадались?..

— Ну, я ведь не первый год работаю в «Ориент Экспресс»…

Молодому человеку показалось, что в этой фразе прозвучала легкая издевка.

«Неужели и он уже обо всем знает?..» — подумал посетитель.

— Хорошо…

— Так чем же захочет освежиться ваша дама?..

Заставив себя улыбнуться, посетитель как бы вскользь произнес:

— Ну, во всяком случае, не пивом… Если можно — чем‑нибудь прохладительным.

Спустя минуту официант молча принес прозрачный высокий бокал светлого пива для молодого посетителя и небольшую бутылочку «Спрайта» для его дамы, которая все еще отсутствовала; молодой человек, с видимым удовольствием сделав большой глоток и аккуратно вытерев губы ажурной салфеткой, поставил емкость на стол — белого мрамора, с легкими, едва заметными для глаза прожилками. Ледяное пиво в этот удушливый вечер, как ничто другое прекрасно утоляло жажду, но теперь ему не следовало принимать алкоголь даже в таких минимальных дозах — предстоящая беседа требовала максимальной собранности и трезвости рассуждений. Кроме того, он никогда, в отличие от многих других, не пил «для храбрости» — тем более, для разговора с женщиной. Пусть даже такой, как эта…

А потому, откинувшись на спинку кресла, молодой человек печально посмотрел на бокал и принялся лишь сосредоточенно следить, как маленькие пузырьки пены медленно поднимались со дна и лопались на поверхности.

Однако молодому человеку вряд ли стоило отвлекаться в этот вечер, отвлекаться даже по таким пустякам — он‑то пришел в этот бар не просто так, а для серьезного разговора…

Самого, пожалуй, серьезного за этот год — так, во всяком случае, считал он сам, отправляясь в тот вечер в «Ориент Экспресс»…

Через некоторое время он, оторвавшись от своих наблюдений за поднимающимися на поверхность пузырьками, еще раз посмотрел на входную дверь — в этот бар вот уже минут десять — пятнадцать никто не входил; наверняка, последним за дверную ручку брал он сам…

За соседним столиком тем временем шел оживленный разговор. Беседовали двое: слышался тяжелый баритон и едва приглушенный голос женщины.

«Судя по всему — какая‑то толстая черноволосая девица», — почему‑то решил молодой человек.

Иногда занимал себя тем, что по голосам людей пытался представлять их внешность, лицо и характер.

Но на этот раз он не стал поворачивать головы, чтобы убедиться в правильности или в неправильности своих предположений: сперва потому, что ему было просто лень делать это, а потом… Мужской голос сказал:

— Нет, в это просто невозможно поверить… Эта Джулия, такой уважаемый в нашем городе человек, дает ему деньги. Похоже, что она просто покупает его расположение… Никогда бы в жизни об этом не подумал….

В ответ раздался грудной, глуховатый, какой‑то темный смех. Молодой человек, едва заслышав его, заметно вздрогнул…

— Конечно же… Ведь у него такие серьезные неприятности…

— Однако когда мужчина берет деньги у женщин… Знаешь, Одри, это всегда как‑то очень некрасиво выглядит.

«Значит, ее зовут Одри, — отметил про себя молодой человек, — интересно, кто же это такая?..»

— Разумеется, — согласилась женщина, — но, как мне кажется, нечему тут удивляться… Когда тебе за тридцать, то найти и особенно удержать мужчину значительно, значительно труднее, чем в свои двадцать два или в двадцать три… Так что Джулию я вполне понимаю… Такое поведение женщины в ее возрасте вполне объяснимо…

— И всё‑таки…

— Нет, ты не подумай, я не одобряю такого поведения… Оно безнравственно… Но ведь если ты даешь молодому человеку такую сумму, нельзя допустить, чтобы это выглядело чем‑то вроде подкупа…

— Вот–вот…

— Кроме того… На виду у всего города… А он — такой тихий, такой славный мальчик, только что с университетской скамьи…

— Она просто все время пользуется его неопытностью…

— Его наивностью… Мужской голос согласился:

— Его незнанием жизни…

На что невидимая, неизвестная Одри тут же резюмировала:

— А он этого не замечает…

Теперь поздний посетитель «Ориент Экспресс» даже и не помышлял, чтобы обернуться и посмотреть на беседующих — ведь речь за соседним столиком, вне всякого сомнения, шла о нем самом…

«Боже, наверное, скоро вся Санта–Барбара будет о нас знать, — с тоской подумал посетитель, невольно прислушиваясь к голосам людей сидевших за его спиной, — надо скорее это заканчивать…»

Сидящий за его спиной неизвестный мужчина продолжал возмущаться:

— Да, конечно… Она — весьма безнравственная особа, она, пользуясь своим положением, просто заманивает несчастного в свои сети… Я все понимаю, но, в отличие от тебя, не оправдываю…

— Почему?.. — поинтересовалась его собеседница. — Почему же?..

— Да потому, что таких вещей можно было бы ожидать от людей, стоящих куда ниже ее…

— Ну, допустим, кто стоит ниже, а кто — выше, тут ни причем… Все женщины се возраста одинаковы, невзирая на уровень, на котором, как ты выразился, они находятся… всем хочется счастья… Нет, — продолжила женщина после непродолжительной паузы, — нет, ты не думай, что я говорю это в ее оправдание…

Спустя несколько минут они принялись обсуждать и его личность:

— Мне кажется, этот Гарри не так прост, каким хочет всем тут показаться, — произнес мужчина, — может быть, он не так хорошо знает жизнь, но чтобы не понимать подобные вещи…

— Какие?..

— Ну, что она просто пытается купить его расположение…

Одри тут же согласилась:

— Конечно, конечно…

— Это слишком очевидно.

— Разумеется…

— Нет, он не так уж и прост, каким хочет всем показаться…

Однако тут невидимая собеседница почему‑то встала на его защиту:

— Нет, он еще просто ребенок… Настоящий взрослый ребенок…

— Ну почему ты так говоришь?..

— Потому, что все это заметно, так сказать, невооруженным взглядом…

Мужчина за спиной Гарри спросил с некоторым раздражением:

— Ты оправдываешь его?..

Однако невидимая собеседница тут же нашлась:

— Его молодость сама служит ему оправданием. Не суди его так строго…

— Есть вещи, которые можно понять, но нельзя простить…

— Все можно понять, а значит — и простить, — отрезала невидимая Одри.

Молодой человек, словно ожидая удара, втянул голову в плечи…

«Да, — подумал он, — действительно, мне надо поговорить с ней… Какой стыд — уже весь город знает о нас с ней… Боже, и зачем только я взял у нее эти деньги?.. Зачем я встретился с ней?.. Долго все это продолжаться не может — надо поставить точку…»

Дело в том, что Гарри Брэфорд — так звали этого молодого человека — относился к тому типу людей, которые больше всего на свете боятся, чтобы «о них никто и ничего не сказал». Его роман с Джулией Уэйнрайт длился вот уже почти полгода, и с недавних пор сделался объектом пристального внимания со стороны многих горожан. И если сама Джулия относилась к этим пересудам со здоровой иронией и с завидным хладнокровием, то Гарри при каждом, пусть даже незначительном упоминании его имени с именем мисс Уэйнрайт смущался, как маленький мальчик…

Он вообще был очень стеснительный…

А в последнее время в Санта–Барбаре только и делали, что говорили об этом адюльтере — так, во всяком случае, казалось самому Брэфорду. Гарри был настолько стеснительным, что в последнее время даже боялся выходить на многолюдные улицы — он считал, что жители городка только и делают, что указывают на него пальцем.

Как‑то несколько недель назад тут же, в «Ориент Экспрессе», когда они зашли вдвоем в этот же бар часов в шесть вечера, сидевшие за столиком Кейт Тиммонс и Сантана, приветливо улыбнулись им, и окружной прокурор, как во всяком случае, показалось самому Гарри, понимающе подмигнул: молодец, мол, молодой человек, отличная у тебя любовница!..

И хотя в этом подмигивании не было ничего, что можно было бы принять за предосудительность, Гарри почему‑то сделалось очень неловко — может быть, потому, что Кейт Тиммонс всегда вызывал у него негативные эмоции, а может быть — потому, что окружной прокурор подмигнул Брэфорду как‑то слишком вульгарно…

Тогда Брэфорд смутился, стушевался, покраснел до корней волос и весь вечер не смел даже повернуть в их сторону головы.

Джулия не зря как‑то то ли в шутку, то ли всерьез назвала Гарри провинциалом — она имела в виду, что только провинциалам свойственен страх того, что скажут о нем соседи… Тогда Брэфорд обиделся, но потом мысленно согласился — действительно, «общественное мнение» было основополагающим в его поведении…

«Да, — продолжал он свои размышления, — надо закругляться, надо как‑то поставить точку в этой истории… Все это слишком уже затянулось… Слишком. Боже, и как это так получилось, что об этой истории узнали все в Санта–Барбаре?..»

В этот момент дверь бара открылась. Молодой человек поднял голову — к его столику шла она, Джулия Уэйнрайт…

Несмотря на исключительно жаркую и влажную погоду, Джулия была одета в светлый тонкий свитер и в джинсы. Впрочем, от этого она не проигрывала, а, скорее, наоборот: обтягивающая одежда только подчеркивала всю стройность ее фигуры. Джулию нельзя было назвать красавицей, но она была очень и очень обаятельна тем обаянием, которое всегда отличает спокойных и уверенных в себе женщин. На ее плече висела довольно‑таки потертая замшевая сумочка — видимо, когда‑то очень дорогая, потому что замочки на сумочке были серебряными.

Заметив вошедшую, мужчина и женщина, сидевшие за спиной молодого человека, как по команде поднялись и довольно спешно пошли на террасу — то ли потому, что им действительно было неприятно смотреть на Уэйнрайт, то ли по каким‑то другим соображениям.

Гарри только краем глаза успел увидеть лица говоривших; это были Одри Томпсон и Барри Спилберг, живущие в его квартале. И он, и она были известны в городе как любители за глаза потрепать языком…

«Проклятые сплетники, — подумал Гарри, — делать им больше нечего… Не могут найти иных тем для разговоров?.. Нет, но откуда они знают о том, что она помогла мне с деньгами?.. Ведь я никому не говорил, да и Джулия, надеюсь, тоже… Может быть, им известна и история с лотереями?..»

Джулия, подойдя к столику, где сидел молодой человек, уселась рядом и, виновато посмотрев на него, негромко произнесла:

— Извини, Гарри, я немного опоздала… Ты давно ждешь меня?

Молодой человек закатал белоснежную манжетку и посмотрел на часы.

— Полчаса…

Гарри, сказав это, несколько покривил душой — на самом деле он ждал Джулию минут десять — пятнадцать, не больше. Просто в преддверии этой беседы он хотел придать себе немного суровости, хотел выглядеть обиженным — хотя бы в какой‑нибудь мелочи.

Таким образом инициатива была выиграна — так, во всяком случае, решил сам Брэфорд.

Джулия, слегка вздохнув, повесила сумочку на спинку кресла.

— У меня были дела в суде…

Молодой человек удивленно поднял брови.

— Как — так поздно?.. Ведь суд наверняка уже давно закрыт.

— Представь себе. Когда ты всерьез занимаешься юриспруденцией, то как‑то не задумываешься, поздно теперь или рано…

Гарри едва заметно кивнул.

— Да, понимаю… Что там у вас опять — убийства, налеты на банк?.. В Санта–Барбаре завелся свой Аль Капоне или Джек–Потрошитель?..

Видимо, это было все‑таки шуткой, потому что Гарри, задав этот довольно глупый вопрос, попытался было улыбнуться, но улыбка получилась какой‑то неуверенной и почти жалкой.

Джулия, пожав плечами, произнесла:

— Нет, дела о наследстве, отторжение имущества и так далее… Такая тягомотина… Тебе это вряд ли будет интересно…

Видимо, чтобы хоть как‑то оттянуть начало неприятного для него разговора, молодой человек изобразил на своем лице самое что ни на есть пристальное внимание.

— И все‑таки…

Джулия посмотрела на него с некоторым удивлением.

— Что — все‑таки?..

— Некто Эндрю Фостер… Впрочем, тебе это имя ничего не говорит, он живет не в самом городе, а в пятнадцати милях отсюда, на ферме… Так вот, некто Фостер подал жалобу, утверждая, что завещание его отца, по которому огромные земельные участки перешли к его двоюродному брату, Генри Джакоби…

При упоминании имени Генри Джакоби — Гарри невольно вздрогнул; этот самый Джакоби как раз и был тем самым человеком, который несколько недель назад так жестоко подставил его.

У Генри Джакоби вообще была незавидная репутация в Санта–Барбаре…

Джулия говорила как‑то нехотя — по всему было заметно, что теперь ей совершенно не хочется рассказывать о своих служебных делах:

— …Что это завещание не имеет законной силы, так как его брат принудил отца, Якоба Фостера, который, стало быть, приходится самому Генри дядей, подписать это завещание под угрозой силы… Генри возмутился и нанял меня, и вот приходится заниматься… Честно говоря — я уже начинаю жалеть, что ввязалась в него…

Молодой человек растерянно кивал в ответ, делая вид, что слушает рассказ своей возлюбленной о ее служебных делах.

Джулия продолжала:

— Дело в том, что Эндрю поставил на это дело все, что у него есть… Он уверен, что обязательно выиграет процесс.

— А ты?..

— Что — а я?..

— Ты в этом уверена?..

Джулия передернула плечами и ничего не ответила Брэфорду.

«Действительно, — подумала она, — для чего задавать вопросы, ответы на которые тебя совершенно не интересуют?.. Ведь не для этого мы тут… Не лучше ли начать разговор сразу же?..»

Гарри, сделав еще небольшой глоток, поставил бокал на середину стола и с тоской посмотрел на свою собеседницу. Он‑то пришел сюда не для того, чтобы выслушивать рассказ Джулии о ее служебных делах; он хотел поговорить с ней совсем об ином…

— Что ты пьешь?..

Гарри равнодушно ответил:

— Пиво… Кстати, я заказал тебе «Спрайт», — он кивнул на бутылку.

— Спасибо… — произнесла Джулия, но к напитку так и не прикоснулась.

Некоторое время они молчали. Наконец Гарри, стараясь не встречаться взглядом с сидевшей напротив женщиной, произнес:

— Знаешь, Джулия, я хотел бы поговорить с тобой кое о чем…

Та тихо ответила:

— Я понимаю…

— Очень серьезно…

Подняв глаза, Джулия произнесла:

— Я слушаю тебя… Гарри потупил взор.

— Понимаешь… — По тону, которым было сказано это слово, Джулия сразу же поняла, что разговор будет куда более серьезный, чем она предполагала с самого начала. — Понимаешь ли… Я очень долго думал о нас с тобой, и мне кажется, нам надо расстаться…

Молодой человек замолчал и вновь принялся пристально разглядывать мраморный узор на полу.

Джулия растерянно посмотрела на Гарри и подумала: «Да, и вновь мне не повезло…»

В свои тридцать три года адвокат Джулия Уэйнрайт достигла всего, о чем только может мечтать женщина, выходец из «среднего класса» — достаточно стабильного положения в обществе, блестящего образования и достаточно высокого профессионального статуса, однако ей никак не везло с мужчинами.

Дело в том, что все, кто ей нравился, или даже кому она симпатизировала, рано или поздно поддавались на ее женское обаяние и попадали в ее орбиту…

Так было и немного раньше, так было и совсем давно, когда она еще училась в Гарварде, так, к великому сожалению для Джулии, было и теперь…

Некоторое время все было прекрасно: совместные пикники, вечеринки, гуляния у моря… Но через некоторое время Джулия всегда расставалась со своим очередным возлюбленным… Она часто спрашивала себя — почему это происходило, кто в этом виноват, чем же именно она разочаровывала мужчин, но так и не могла на это ответить…

Вот и теперь — с Гарри…

Она познакомилась с этим молодым человеком полгода назад, на вечеринке у Августы Локридж. Гарри Брэфорд, двадцатипятилетний молодой человек, который в этом году закончил Гарвард и приехал в родной город, сразу же понравился ей. Брэфорд не скрывал, что и Джулия симпатична ему — несмотря на то, что она была старше на целых восемь лет.

Первые несколько месяцев все было хорошо; их отношения становились все теплее и доверительней — Джулия думала, что навсегда, она уже мысленно строила более чем серьезные планы на будущее. Гарри привязался к ней, и она видела это; чувствуя авторитет этой женщины, молодой человек часто обращался к ней за помощью или просто за дельным советом…

Но несколько недель назад Брэфорд, доверившись мистеру Генри Джакоби с его жульническими лотереями, попал в одну очень неприятную историю, ему понадобились деньги, и мисс Уэйнрайт, не раздумывая, дала ему нужную сумму — тем более, что деньги у Джулии Уэйнрайт водились почти всегда. Правда, сразу же после этого она почувствовала с его стороны какой‑то холодок отчужденности — она успокаивала себя мыслью, что ей это только кажется, пока Гарри, пряча взгляд, не предложил ей сегодня вечером встретиться и поговорить… И вот — опять…

Гарри, наконец‑то подняв взгляд на собеседницу, повторил:

— Да, Джулия… Мне очень жаль, что я должен говорить тебе такие вещи, но мне кажется, что нам действительно надо расстаться… Так будет лучше и для тебя, и для меня… Да, Джулия.

Она тяжело вздохнула и посмотрела в глаза Гарри — он отвернулся.

— Гарри, но почему?..

— Понимаешь, — начал он, — мы с тобой очень разные люди… Очень. Потом — мне двадцать пять, а тебе все‑таки больше…

Стараясь держаться как можно спокойней, Джулия пожала плечами.

— Ну и что?..

Тяжело вздохнув, Гарри произнес: Ну, как тебе сказать…

— Говори, как есть…

И Джулия приготовилась выслушать самое худшее… Она уже представляла, что именно скажет ей теперь «этот мальчик Гарри…»

Гарри Брэфорд принялся грызть ноготь большого пальца правой руки — несмотря на всю свою внешнюю благовоспитанность, на весь свой выработанный Гарвардом лоск, он никак не мог избавиться от этой вредной привычки…

Он всегда поступал так, в минуты сильного душевного волнения…

— Многие в городе считают, что мы не подходим друг другу… Что мы — не папа. К нам относятся… Ну просто издевательски относятся, Джулия, неужели ты сама этого не замечаешь?..

Джулия лишь передернула плечами.

— Многие?..

Гарри несмело кивнул.

— Да…

Она вновь недоуменно пожала плечами.

— Не понимаю. Это кто — многие?..

Гарри замялся. В этот момент он действительно походил скорее не на молодого мужчину, а на взрослого ребенка…

— Ну… Как тебе сказать… — Гарри на минуту задумался, прикидывая в уме, стоит ли пересказывать Джулии содержание только что случайно подслушанного разговора, но так как иных аргументов у него не было, решил, что стоит. — Понимаешь, я, сидя тут, случайно услышал, как о нас с тобой трепались Одри и Барри…

Джулия повертела головой, словно пытаясь еще раз посмотреть на этих людей, но тех уже не было.

— Ну и что же они говорили о нас с тобой?.. — улыбнулась она.

Отвернувшись, Гарри произнес:

— Ну, им откуда‑то стало известно, что ты помогла мне с деньгами…

Джулия хмыкнула.

— Это неудивительно. Гарри насторожился.

«Неужели она сказала об этом сама?.. — пронеслось в его голове. — Неужели она рассказала об этом в Санта–Барбаре… »

— Нет ничего странного, — продолжала Джулия, — нет ничего странного в том, что им это известно…

— То есть…

Улыбнувшись вновь, мисс Уэйнрайт ласково погладила молодого человека по голове.

— Ты ведь сам в этом виноват…

— Не понимаю тебя…

— История, в которую ты попал, известна всему городу — было бы удивительно, если бы этого не произошло. Все‑таки Генри Джакоби — довольно популярный в городе человек… Правда, популярность его весьма незавидная, но, тем не менее… Кроме того, теперь его иск к своему двоюродному брату Фостеру. Всего этого более чем достаточно, чтобы дать поводы для пересудов местным любителям потрепать языком… А особенно — таким, как Одри и Барри… — Джулия, щелкнув серебряными замочками сумочки, вынула оттуда пачку сигарет и, вскрыв ее, с удовольствием закурила. — Ну, так что же они о нас с тобой еще говорят?.. Кроме того, что я помогла тебе немножко с деньгами… Хотя — не понимаю, что тут предосудительного?

Гарри вновь смутился.

— Да, деньги… Я так благодарен тебе, Джулия… Так признателен…

Вид у него был очень смущенный. Джулия кротко улыбнулась.

— Послушай… Гарри, я ведь теперь сказала тебе об этих деньгах вовсе не потому, что хотела услышать в ответ слова признательности и благодарности… Дело в том, что наши отношения…

Гарри втянул голову в плечи и отвернулся — ему было очень неудобно, что он теперь давал своей возлюбленной отставку; но чувства, вызываемые кривотолками по поводу их адюльтера с Джулией были значительно сильнее…

Джулия, обладавшая куда более значительным жизненным опытом, прекрасно понимала состояние Гарри. И потому поспешила замять эту неприятную для него тему о деньгах, переводя разговор в первоначальное русло.

— Так ты говоришь, что все в нашем городе…

— Да, — подхватил Гарри, — просто это становится темой для предосудительных разговоров и всяческих кривотолков…

На языке Джулии уже вертелось: «Так почему же нам не поступить именно так, как и требует ситуация?..», но в самый последний момент она осеклась…

Действительно, Джулия Уэйнрайт всегда считала себя самой что ни на есть современной женщиной, однако не на столько, чтобы самой сделать этому молодому человеку предложение…

Однако Гарри, словно прочитав мысли Джулии, после небольшой паузы произнес:

— Боюсь, что наш союз просто невозможен…

На глазах Джулии навернулись слезы.

— Да?..

Он только кивнул.

— Да… — Отвернувшись к стене, Гарри добавил: — Извини меня, Джулия…

Однако эта сентенция ни в коем разе не удовлетворила мисс Уэйнрайт — она принадлежала к такому типу людей, которым в любом случае необходимо вникать в сущность вещей, а потому она сразу же поинтересовалась:

— Но почему?.. Какие‑то старые сплетники видели нас с тобой вместе — ну и что?..

Гарри тяжело вздохнул.

— Как это ну и что?.. Мне ведь жить в этом городе не один год — всю жизнь… Извини, но как я смогу дальше ходить по улицам Санта–Барбары, если постоянно буду слышать за своей спиной перешептывание?..

— Перешептывания о чем?.. Гарри опустил голову.

— О нас с тобой… Понимаешь?

Аргумент этот, достаточно убедительный для самого Гарри, не произвел, тем не менее, на Джулию абсолютно никакого впечатления.

— Я не понимаю тебя, — в ее голосе послышалось легкое раздражение, — я не понимаю… Что, тебе до них какое‑то дело?..

Гарри наконец‑то поднял глаза.

— Конечно… Я ведь не в пустыне живу… Что я буду говорить в свое оправдание?

Джулия продолжала недоумевать.

— А почему, собственно, ты должен перед кем‑то оправдываться?.. Ты что — совершаешь что‑нибудь такое… Противозаконное?..

— Нет…

— Тогда не понимаю…

— Но ведь люди…

Джулия Уэйнрайт уже с трудом подавляла в себе раздражение.

— Ну и что?

— Они…

Женщина улыбнулась.

— А, понимаю… Тебе кажется, что они смеются над тобой… Что ты, такой молодой красавчик, связался с такой старой, истасканной женщиной, как я… Послушав их, вскоре и ты будешь считать таким образом…

Брэфорд, по мнению Джулии, как человек малоопытный в жизни, очень часто был подвержен выдавать чужие мысли за свои…

Гарри, очень серьезно посмотрев на свою собеседницу, произнес:

— Я этого не говорил… Джулия слабо улыбнулась.

— Но ведь это подразумевается…

В ответ на это Гарри только протестующе замахал руками.

— Нет, нет… Что ты — ты меня совершенно не так поняла…

После столь бурного всплеска эмоций своего возлюбленного Джулия улыбнулась — но на этот раз уже более мягко.

— Ты ведь больше всего на свете боишься, чтобы люди, эти сплетники… не сказали о тебе чего‑нибудь такого… — Она щелкнула пальцами. — Ты, Гарри, никогда не сможешь жить для себя, ты будешь жить только для каких‑то там людей… Да что там для людей — если бы!.. Для общественного мнения, для так называемой репутации!..

Брэфорд ответил негромко, но очень твердо.

— Возможно… Но, согласись — это не самое худшее, не так ли?..

Передернув плечами, Джулия произнесла:

— Возможно… Впрочем, если ты идешь на этот шаг — твое дело. Как себе хочешь.

Гарри во время всего этого разговора очень сильно нервничал — губы у него пересохли. Наконец, осторожно взяв недопитый бокал, он допил пиво и, несколько успокоившись, произнес:

— Если бы я был хоть немножко постарше…

— То есть…

— Или бы ты помоложе…

— Ты хочешь сказать, что всему виной какие‑то восемь лет разницы?

— Ну да…

— Только почему ты вспомнил об этом сейчас?..

Сказала — и тут же осеклась. Действительно, после этой фразы Гарри могло показаться, что она уговаривает его… Что‑что, а женской гордости Джулии Уэйнрайт было не занимать…

Гарри, однако, понял эту реплику именно так, как и следовало. Передернув плечами, он сказал:

— Джулия, ведь ты не сможешь меня насильно удержать — не правда ли?..

После небольшой паузы она ответила:

— Нет… Это было бы просто смешно… Если бы не было столь печально, — добавила она.

— Понимаешь, — продолжал Гарри, — я действительно многим тебе обязан… Нет, нет, я имею в виду не только те деньги, которые ты мне дала — я верну их тебе, как только у меня появится первая возможность. Я о другом… Дело в том, что мы останемся друзьями… Да, Джулия, друзьями…

Джулия отрешенно смотрела в какую‑то пространственную точку перед собой.

«Вот так, — подумала она, — вот так, после всего, что произошло между нами, после его горячих признаний в любви, после его обещаний… Он говорит мне, как университетский куратор: останемся друзьями… Что ж, значит не судьба и теперь…»

Вид у мисс Уэйнрайт теперь был совершенно растерянный и подавленный — куда только подевалась се показная независимость!..

Действительно — сколько было всего!.. Сколько говорил ей за последние только недели этот молодой человек, чего только не обещал…

Гарри, внимательно посмотрев на свою собеседницу, принужденно улыбнулся.

— Значит — договорились?

Она устало посмотрела на него.

— О чем?..

— Ну, — Брэфорд вновь опустил взгляд, — ну, что мы не будем больше мешать друг другу жить…

— А разве раньше мы мешали друг другу?..

Вопрос был поставлен, что называется, ребром — Гарри, который, к тому же, никогда не отличался быстротой реакции и молниеносной сообразительностью, конечно же, не нашел, как на него ответить…

— Нет, — только и смог выдавить он из себя, — нет, что ты…

Джулия была неумолима.

— Тогда зачем же ты задаешь мне подобные вопросы?.. — Спросила она.

И вновь Гарри не нашел, что ответить своей бывшей возлюбленной.

Поняв, что инициатива этого разговора перехвачена, Джулия продолжила:

— Тогда я не понимаю, что тебя беспокоит?.. Помолчав с минуту, Брэфорд произнес:

— Да, Джулия… Я долго думал о нас с тобой… Я очень долго думал, прежде чем решиться на этот разговор, Джулия…

Стараясь казаться как можно более спокойной и невозмутимой, она поинтересовалась:

— Ну, и что же?..

Тяжело вздохнув, Гарри вымолвил:

— Наверное, ты была права, когда назвала меня провинциалом… Я действительно больше всего на свете ценю то, что обо мне говорят другие люди… Ты ведь не станешь этого отрицать?..

Она только промолчала в ответ — конечно же, отрицать столь очевидные вещи было бы бессмысленно.

Гарри не посмел повторить этот вопрос — тем более, что глядя на этого молодого человека, можно было сразу сказать, что он испытывает неловкость…

Наконец Гарри, допив пиво, произнес:

— Могу ли я что‑нибудь сделать для тебя, Джулия?..

Та только передернула плечами.

— Нет…

— И все‑таки…

— Все, что ты мог сделать, ты уже сделал…

Гарри, поняв, что драматической сцены, которой он ожидал и которой так сильно боялся, не произойдет, только облегченно вздохнул.

— Значит…

И вновь он не решился произнести вслух фразу, которую столь долго репетировал: «мы расстаемся, но при этом останемся друзьями…»

Однако Джулия прекрасно поняла, что именно тот имеет в виду. Не глядя на молодого человека, она довольно глухо ответила:

— Хорошо…

После этой фразы за столиком наступило тягостное молчание — Гарри и без того прекрасно понял, что именно имела в виду его бывшая возлюбленная. Каждый думал о своем…

Первым прервала молчание Джулия.

— Ну, это все, что ты хотел мне сказать?..

Гарри тут же понял, что дать положительный ответ теперь — верх нетактичности, и потому поспешно произнес:

— Нет…

— Что же еще?..

Фраза так и зависла в воздухе — Гарри вновь не нашел никакого продолжения беседы…

Едва заметно улыбнувшись — одними только уголками рта, — Джулия произнесла:

— Ну, тогда я пойду… Если все. Спокойной ночи… мой мальчик.

В этот момент Гарри — бледный, растерянный — действительно показался ей мальчиком…

Она поднялась, оставила на столике несколько долларов для официанта за «Спрайт» — несмотря на протестующие реплики недавнего собеседника, — и двинулась на выход. Гарри не стал удерживать ее…

Да, Джулия Уэйнрайт всегда и во всем стремилась быть независимой женщиной — а если и не быть то, хотя бы казаться…

Действительно, мисс Уэйнрайт в свои тридцать три действительно достигла всего, о чем только может мечтать современная женщина: отличного образования, уважения окружающих и финансовой независимости, но в ее жизни не было главного: настоящего семейного счастья. Да, конечно, быть независимой во всех отношениях женщиной — совсем неплохо, но независимость для любой, пусть даже самой современной женщины — далеко еще не все. А когда тебе исполнилось тридцать три года, подобная независимость начинает подчас и тяготить…

И Джулия Уэйнрайт втайне мечтала, чтобы у нее было также, как и у остальных — подруг, знакомых, коллег свой дом, семья, дети…

Да, в Санта–Барбаре многие искоса (а не только любители потрепать языком) посматривали на ее многочисленные романы, считая, что если женщина меняет поклонников, как перчатки, то ничего хорошего в этом нет и быть не может… Но это была не жажда разврата, не легкомысленность и не склонность к рискованным похождениям; просто Джулия подошла к той возрастной черте, когда хочется обрести твердое положение и семейный покой…

Конечно же, известные в Санта–Барбаре сплетники Одри и Барри, сидевшие за соседним с Гарри Брэфордом столиком, были по–своему правы, утверждая, что «когда женщине далеко за тридцать, то найти мужчину и удержать его значительно труднее, чем когда тебе двадцать два или двадцать три…»

С Гарри Брэфордом она связывала большие надежды: сказать, что этот молодой человек нравился ей — значит, не сказать ничего. Она испытывала к нему нечто среднее между материнскими чувствами и чувствами зрелой женщины, наконец‑то нашедшей свою запоздалую любовь. Да, до Брэфорда Джулия была влюблена во многих — но никогда еще так сильно, как теперь…

Гарри, по общему мнению всех, кто его знал, действительно было за что любить: он был очень приятен в общении, скромен, вежлив и предупредителен, обладал, по словам Августы Локридж, «приятной наружностью и исключительно хорошими манерами». Августа, вообще‑то весьма скептически настроенная к молодым людям, делала исключение в своих оценках только для молодого мистера Брэфорда.

Гарри происходил из хорошей, уважаемой в городе семьи, его находили интересным, по наблюдениям самой Джулии, он был относительно неглуп — относительно своих сверстников, конечно…

Брэфорд был сравнительно небогат — родители его, пожилые рантье, скончавшиеся в один год, оставили единственному сыну небольшой дом в центре дорогого квартала, «крайслер» пятилетней давности и кучу совершенно неотложных долгов, на оплату которых ушел почти весь скромный семейный счет в банке.

Рента, оставшаяся после их смерти, оказалась минимальной — во всяком случае, Гарри, не вникавший во время учебы в истинное положение дел, рассчитывал на большее. Для многих было удивительным, каким же это образом Брэфорд, выходец из явно небогатой семьи, сумел закончить столь престижный университет, но подобные вопросы задавали себе, как правило, только люди, которые плохо знали Гарри: он был необычайно старателен, усидчив и трудолюбив, кроме того, еще с самого раннего детства Гарри отличался завидной целенаправленностью…

Подобные качества, как правило, всегда обращают на себя внимание; после окончания школы молодому Брэфорду очень повезло: его заметил сам СиСи Кэпвелл и, будучи в прекрасном расположении духа, выделил ему льготный беспроцентный кредит на обучение — Гарри, не в правилах которого было медлить с долгами, погасил задолженность за какие‑то два года: учась на экономическом факультете, он сумел заработать деньги, подрабатывая в свободное от учебы время в одной компании.

Брэфорд, закончив Гарвардский университет, вернулся в Санта–Барбару и поступил на службу в небольшую фирму, торгующую недвижимостью; вскоре он, по глупости и неопытности, увлекся спекулятивными лотереями, которые организовывал Генри Джакоби и, как и должно было произойти, очень прогорел. Джакоби обернул дело так ловко, что никаких юридических зацепок к нему нельзя было и применить; деньги, которые Брэфорд взял в банке под свой дом, были потеряны навсегда, а когда он заявился к Генри, тот с легким сердцем продемонстрировал ему благородное негодование, после чего выставил молодого человека за л верь.

Гарри был в настоящем отчаянии — ему необходимо было найти несколько десятков тысяч наличными, чтобы погасить кредиты в банке. Он уже было собрался продавать свой дом под вторую закладную, но от этого шага его вовремя удержала Джулия, предложив деньги в долг «на неопределенное время», как сказала она сама.

Гарри все это время и сам стремился дать ей понять, что она, Джулия Уэйнрайт для него — нечто большее, чем просто любовница или подруга, и что сам он видит свое будущее только с ней рядом…

Джулия верила ему… Верила, как никому другому в своей жизни.

И теперь — такое жесточайшее разочарование…

Чего–чего, а такого поворота событий она никак те ожидала; впрочем, может быть и ожидала как‑то подсознательно, зная, как дорожит Гарри так называемым «общественным мнением», но только не такого обидного предложения: «останемся друзьями»…

Тем более, Джулия никогда не думала, что это произойдет так скоро…

Нет, она думала не о деньгах, которые дала Гарри — он был на редкость порядочным человеком, и Джулия Уэйнрайт ни на секунду не сомневалась в том, что теперь он приложит максимум усилий, чтобы отдать ей эти деньги при первом же удобном случае.

Джулия размышляла о другом, о вещах куда более серьезных, чем деньги…

«И вновь мне не повезло, — вновь подумала она как‑то отрешенно, выходя из бара, — видно, такая уж у меня судьба…»

Конечно же, у Джулии на душе было очень скверно, но она не отчаивалась. Она вообще никогда не отчаивалась. В отличие от многих, она справедливо считала, что тридцать три — не тот возраст, когда для человека уже все окончательно потеряно…

Выйдя из «Ориент Экспресс», Джулия медленно пошла к стоянке автомобилей. Вид у нее был печальный и какой‑то подавленный…

Найдя свой новый красный «олдсмобиль», она тяжело уселась за руль и привычным движением завела двигатель автомобиля.

Конечно, надо было куда‑то ехать…

Но куда?

«Опять домой», опять в эти четыре постылые стены, — с тоской подумала Джулия, — о, сколько можно… Сколько все это еще будет продолжаться: днем изображать из себя вполне благополучную и целиком современную женщину, а по вечерам бесцельно сидеть у телевизора или стереоустановки, слушая старые пластинки?..

Джулия, выключив двигатель, печально обернулась назад, в сторону манящих, ярких неоновых огней «Ориент Экспресс», словно раздумывая, а не отправиться ли ей туда вновь…

Нет, там наверняка остался сидеть Гарри…

— Ну что можно делать и такой вечер?.. Сидеть дома?..

Нет, ни за что на свете!.. Никто на целом свете не знает, как осточертели ей эти одинокие вечера!..

Отправиться к кому‑нибудь в гости…

Ну, допустим… Правильно говорила когда‑то покойная Мэри, возлюбленная Мейсона: если тебе тяжело, то никогда нельзя оставаться наедине со своими печалями. И Джулии теперь было очень тяжело…

Значит, в гости…

Только к кому… К кому в Санта–Барбаре она может приехать так вот запросто?.. Ну, много к кому…

Хотя бы к своей же родной сестре, к дорогой Августе Локридж…

Нет, при всех своих родственных чувствах к этой женщине она не хотела ее сегодня видеть… Джулия и сама не могла сказать — почему именно.

Тогда, может быть, к Кейту Тиммонсу, тем более что он неоднократно приглашал ее…

Нет, этот самодовольный тип всегда вызывал у Джулии чувство неприязни. Джулия как‑то подсознательно не доверяла этому человеку, находя весь вид его — лицемерным, а слова и поступки — лживыми…

К Крузу?..

Да, этот человек, в отличие от окружного прокурора, был ей весьма симпатичен, она неплохо его знала, но ведь не настолько, чтобы она могла позволить себе приехать к нему вечером. Тогда остается Мейсон…

Нет, только не это… В последнее время сын СиСи Кэпвелла устойчиво ассоциировался в сознании Джулии исключительно с Лили Лайт. Да, конечно, после того, как Мейсон попросил у Джулии прощение, отношения между ними значительно потеплели; более того, Джулия всегда чувствовала в себе безотчетные симпатии к Кэпвеллу… Да, они были если и не друзьями, то, во всяком случае — приятелями, но не настолько, чтобы мисс Уэйнрайт могла себе позволить заявиться к нему в девять часов вечера.

Значит, и к Мейсону она не поедет…

Что же делать?..

Но ведь не ехать же в какой‑нибудь идиотский бар со страшно грохочущей музыкой и с кривляющейся под рэп молодежью…

Впрочем, в иные времена Джулия и сама бы не прочь была потанцевать и посмеяться — в чьем‑нибудь обществе, разумеется, но теперь ей было явно не до развлечений и увеселений.

Да и о каких развлечениях и увеселениях может идти разговор в этом небольшом городке, где главное увеселительное заведение, центр притяжения всего и вся — «Ориент Экспресс» да еще несколько подобного рода заведений…

Палитра развлечений для людей круга Джулии была в Санта–Барбаре явно небогатая, что, впрочем, было вполне объяснимо: в тридцать три года не очень‑то хочется развлечений; более естественно сидеть дома и заниматься с детьми или по хозяйству.

Стало быть, никакого выбора у Джулии Уэйнрайт теперь нет.

— Значит… Значит, остается только одно — домой, в постылые стены…

«Что ж, — подумала она, — домой так домой… Больше все равно не предвидится…»

Описав небольшой полукруг, «олдсмобиль» медленно выехал со стоянки и направился в сторону квартала, где стоял ее дом…

Автомобиль медленно ехал по пустынной улице. Вид у Джулии теперь был какой‑то задумчивый и спокойный — более спокойный, чем полчаса назад в баре.

Она уже свыклась со своей жизнью, свыклась с постоянным одиночеством, как неизлечимо больной свыкается со временем со своим недугом — во всяком случае теперь, после этого разговора с Гарри, это одиночество почему‑то перестало казаться ей таким ужасным…

— Мне кажется, Гарри вернется, — прошептала она самой себе, — просто он действительно еще ребенок. Взрослый ребенок. Он вернется, он обязательно вернется… Когда повзрослеет.

Но эти Джулии слова прозвучали скорее как самоуспокоение…

Припарковав автомобиль, она поднялась в свою квартиру и, привычным движением открыв дверь, не раздеваясь, прошла в спальню.

Рухнув на кровать, Джулия беззвучно зарыдала…

 

Глава 2

Утреннее пробуждение Джулии. Ее размышления. Кое‑что о Джулии Уэйнрайт. Неожиданный звонок мистера Джакоби. Странные вопросы Генри Джакоби о Мейсоне и не только о нем, его предложение. Реакция Джулии. Мисс Уэйнрайт придется платить неустойку «Джакоби и К». Драматическое событие в гостинице «Эдельвейс». Где же Мейсон?..

На следующее утро Джулия проснулась довольно рано: часов в семь.

Джулия не помнила, как вчера заснула — она запомнила только свое вечернее состояние: темная комната, чернильное небо с крупными звездами за окном.

Она лежала, не открывая глаз, пока еще была возможность задержать убегающим сон. Но этот сон медленно и неотвратимо уплывал куда‑то вдаль, очень далеко, очертания его расплывались, будто бы в тумане, и в конце концов от него осталось лишь какое‑то невнятное, неясное чувство, в котором он растворился и исчез окончательно. Когда и чувство это стало рассеиваться, за мгновение до того, как оно исчезло, Джулия окончательно проснулась и устремила быстрый взгляд в направлении окна.

Сквозь щели жалюзи вовнутрь спальни просеивался бледный молочный свет.

«Наверное, теперь стоит ненастная и дождливая погода, — механически отметила про себя Уэйнрайт, — конечно, вчера так страшно парило… Оно и кстати — жара уже порядком надоела».

И она приоткрыла веки — ей сразу же бросился в глаза полосатый свет из окна, разделяемый светло–салатовыми жалюзи.

Этот полосатый молочный свет сперва показался ей как бы продолжением сна — видимо, потому, что в комнату не проникало ни звука. Жалюзи едва заметно для глаза раскачивались на полуоткрытом окне; видимо, дул свежий утренний ветерок…

И, чтобы ощутить его прохладу, Джулия вдохнула воздух полной грудью. Затем она, все также не открывая глаз, потянулась налево, к соседней кровати — раньше там иногда спал Гарри…

Конечно же, сегодня утром ей не следовало этого делать…

Кровать, как и должно, была очень аккуратно застелена ей же самой, простыня, подушки и перина были заложены и накрыты шелковым покрывалом.

«И для чего это я все время делаю?.. — пронеслось в голове Джулии. — Зачем себя вновь и вновь расстраивать?..»

Прежде, чем убрать озябшую руку и спрятать ее вместе с оголившимся плечом под одеяло, она почему‑то еще раз провела рукой по мягкому, немного скользкому, приятному на ощупь и такому прохладному в это утро шелку — как бы окончательно удостоверившись, что она теперь одна.

Тонкая ночная сорочка задралась у нее выше бедер, свернувшись на животе неприятным комком. Да, и вновь, которую уже ночь подряд, она спала тревожно и беспокойно, ворочаясь во сне. Правая рука прижималась к теплому и гладкому телу, а кончики пальцев чуть заметно поглаживали нежный пушок внизу живота.

Невольно ей припомнилась какая‑то игриво–галантная французская картина времен рококо; затем пришла на ум «Обнаженная маха» Гойи.

Джулия, перевернувшись на другой бок, еще немного так полежала — в спальне было довольно прохладно, и поэтому ей явно не хотелось вставать. Она опустила сорочку и непонятно почему подумала: «Странно, такая тонкая материя, а так греет…»

Она лежала несколько минут, стараясь ни о чем не думать, стараясь вспомнить если не содержание, то хотя бы атмосферу своего недавнего сна, но этого ей не удалось. Затем она вновь прислушалась к тишине за полураскрытым окном и погрузилась, словно спасаясь бегством от действительности, в новый сон, еще прежде чем успела уловить что‑нибудь снаружи…

Но когда она пробудилась вновь, уже нельзя было отрицать, что утро далеко не раннее.

Для человека, который лишь слабыми, заметными для самого него узами связан с тем, что он сам и другие называют повседневной жизнью, утреннее вставание — всегда тяжелая мука.

Вот и у Джулии, которая теперь ощутила всю неизбежность наступления дня, внезапно разболелась голова. Боль началась где‑то сзади, в затылочной части.

Скрестив пальцы, она обхватила голову ладонями, и когда рука ее погрузилась в мягкие волосы, а тонкие их пряди заструились между пальцами, она на какой‑то миг позабыла даже о головной боли. Она осторожно нащупала место, где болело; ноющая боль возникала за ушами и тянулась до завитков на затылке. Это было ей знакомо; иногда во время судебных заседаний ей бывало так плохо, что все плыло перед глазами…

С внезапной решимостью Джулия откинула прочь одеяло, сунула ноги в мягкие домашние тапочки, немного приподняла жалюзи и с помощью карманного зеркальца, лежавшего на трюмо, попыталась было рассмотреть в настенное зеркало изболевшийся затылок.

Все, хватит спать, хватит предаваться нелепым, несбывчивым мечтам!..

Да, все это было… Было… Но больше никогда не повторится.

Все, достаточно, Джулия.

Что же там так сильно болит?..

Определить невозможно.

Как бы то ни было, а об этой боли надо забыть — хотя бы на время.

Как, впрочем, и о многом ином…

Она поворачивала голову туда и сюда, рельефные позвонки ее явственно проступали под кожей.

«Все‑таки, — не без удовольствия отметила про себя Джулия, — все‑таки у меня очень красивая, очень тонкая шея… Да и плечи, между прочим, тоже хороши… Очень даже хороши… Впрочем, — вздохнула она, — а что во всем в этом толку?.. Мне тридцать три… Уже тридцать три… Да, я знаю, что все еще недурна собой. А кто это оценит?..»

Она бы охотно позавтракала в постели, да некому принести завтрак в постель…

Впрочем, что толку — даже те мужчины, которые иногда бывали у нее, никогда бы не согласились выполнить такую ее просьбу — многим мужчинам такое поведение почему‑то кажется постыдным и неоправданным…

Никто…

Разве что, Гарри… «Боже, — подумала она, одеваясь, — почему я вновь вспомнила его?.. Неужели мне обязательно терзать себя подобными мыслями?.. Неужели я не могу начать день с каких‑нибудь других воспоминаний?..»

Одевшись, Джулия, весьма недовольная собой, тем, что ей на ум так некстати пришелся этот Гарри, о котором она хотела было позабыть, прошла на кухню и принялась взбивать омлет…

Глядя со стороны, жизнь Джулии Уэйнрайт вполне можно было бы назвать праздным, бесполезным существованием в условиях обеспеченности и довольства — впрочем, по большому счету праздной и бесполезной была жизнь большинства жителей Санта–Барбары. И, как ни странно, сама она, считая себя прежде всего современной, самостоятельной во всех отношениях женщиной, в глубине души согласилась бы с подобным утверждением.

Ее жизнь, от утреннею пробуждения до вечернего отхода ко сну, очень часто была подобна дряблой шелковой нити, ненатянутой и скручивающейся от отсутствия нужного напряжения.

Жизнь с ее множеством измерений теряла в подобных случаях одно измерение за другим; иногда самой Джулии казалось, что сновидения ее зачастую бывали куда более яркими, чем так называемая повседневная жизнь, чем бодрствование…

Но хотя таково было мнение и самой Джулии Уэйнрайт, сути дела это все‑таки не отражало, потому что при подобном рассмотрении брались в расчет только макроскопические обстоятельства ее одинокого существования, тогда как микроскопические, единственно действительно важные, оставались ей совершенно неведомы: ни один человек ничего не знает о микроскопической структуре собственной души, и, вполне естественно, что самому ему это никогда и не требуется.

Дело в том, что очень часто за внешней вялостью ее каждодневного существования таилась постоянная напряженность всех ее элементов. Напряженность, которую можно было бы выразить одним только выражением — ожиданием лучшего.

Но если бы хоть кто‑нибудь смог вырезать ничтожный кусочек из этой будто бы вялой и провисшей нити, то открыл бы в ней чудовищную энергию скрученности, судорожное движение молекул. То, что иногда и выходило наружу, привычно определялось словом «нервозность» — в той мере, в какой под этим понятием многие определяют затяжную изнурительнейшую войну, которую ее «я» в каждый данный отрезок времени принуждено вести со всем, что соприкасается с его поверхностью…

Однако, если это определение и подходило к Джулии Уэйнрайт, все же удивительная напряженность ее существования заключалась вовсе не в нервозности, с которой она иногда реагировала на те или иные случайности жизни, в чем бы эти случайности не проявлялись: запылились ли ее лакированные туфельки, кольцо ли давит на палец или кто‑то случайно оцарапал крыло ее новенького «олдсмобиля», — нет, дело было не в том.

Подобная реакция проистекала прежде всего от поверхностного возбуждения, это было похоже на искристое мерцание водной глади под солнцем, это было необходимо, потому что хоть как‑то спасало ее от скуки — в том числе и от беспросветной скуки одиноких вечеров — когда она была одна.

Дело было вовсе не в том, а, скорее, в страшном контексте между богатой оттенками поверхностью и непроницаемым, неподвижным морским дном ее души, расположенном на такой невероятно большой глубине, что рассмотреть что‑либо было невозможно и практически никому из людей, даже прекрасно знавших мисс Уэйнрайт, этого еще никогда не удавалось.

То был контраст, в непреодолимости которого и разыгрывалась напряженнейшая игра ее души, то было несоответствие той жизни, которой она жила каждый день, и той, к которой она стремилась…

Да, каждый день ей приходилось заниматься делами, которые, по большому счету, не всегда были ей интересны: суд, слушание дел, протоколы, бумаги, бесконечные разговоры…

Нельзя сказать, чтобы Джулия не любила свою работу (хотя зачастую она, профессиональный адвокат, симпатизировала не своим подопечным, а их жертвам), она всю сознательную жизнь мечтала посвятить себя юриспруденции и добилась своего — стала классным адвокатом по уголовным делам, но в последнее время мисс Уэйнрайт все больше и больше осознавала, что главное В жизни любой, пусть даже самой что ни на есть ультрасовременной женщины — дом и семья. То, чего у нее никогда еще не было…

Сказать, что Джулия была очень влюбчива — значит, не сказать ничего.

В свои тридцать три года Джулия имела весьма богатый и разнообразный жизненный опыт — если под жизненным опытом для женщины можно прежде всего подразумевать ее отношения с мужчинами…

Впервые она по–настоящему влюбилась в семнадцать лет, в сержанта морской пехоты — этот парень, Джо Гринфильд, был из того же квартала, что и она, более того, они вместе учились в школе — с той лишь разницей, что Уилкс был старше на четыре класса.

Однажды, во времена летних отпусков Уилкс приехал к родителям на побывку из Западной Германии, где была расквартирована его часть, и за короткое время этот бравый морской пехотинец сумел влюбить в себя всех окрестных девушек.

Джулия, разумеется, не была исключением, скорее, наоборот; в отличие от других, этот парень делал ей самые что ни на есть откровенные знаки внимания. Более того, спустя неделю после их знакомства Джо признался ей в любви…

Разумеется, молоденькая девушка была очарована мужественностью морского пехотинца и была на седьмом небе от счастья после его признания. Все свободное время они проводили вместе. Совместные пикники, посещения дансингов, пляжные вечеринки — тогда Джулии казалось, что все это будет продолжаться вечно.

Однако Джо оказался куда многоопытнее, а, самое главное, как поняла Джулия, но уже задним числом — хитрее своей возлюбленной. Добившись желаемого результата, он заявил, что, будучи человеком армейским, не в праве связывать себя узами брака — во всяком случае, как минимум до срока окончания контракта. Как ни странно, но Джулия поверила ему — тем более, что Уилкс после трогательного и нежного прощания обещал ей писать из своей далекой Европы как минимум раз в неделю.

Вроем, в доверчивости девушки не было ничего странного — ведь она в том возрасте была столь неопытна, столь доверчива…

Так оно и было — во всяком случае, первый месяц… Однако потом письма стали приходить все реже и реже, пока, наконец, ее возлюбленный однажды не сообщил, что счастлив в браке с какой‑то там Лотхен — дочерью пастора из Нижней Баварии…

Впрочем, до семейного счастья сержанта морской пехоты Джулии к тому времени уже не было ровным счетом никакого дела, потому что она влюбилась в своего университетского куратора Дейла Уэбстера.

Среди прочих преподавателей Гарварда, куда к тому времени поступила учиться Джулия, этот человек выделялся настоящими аристократическими манерами, благородной представительной внешностью голливудского положительного героя, ослепительной улыбкой и недюжинным интеллектом — качества, более чем поразившие воображение юной провинциалки.

Даже теперь, спустя столько лет, она вспоминала Дейла с благодарностью — столь сильное влияние оказал он на ее развитие. Джулия к тому времени расцвела, как майская роза — на нее заглядывалось половина курса, но сердце девушки принадлежало только одному человеку — ее университетскому куратору.

Нельзя сказать, чтобы Дейл не платил ей взаимностью, однако ни о каких совместных планах не могло быть и речи — мистер Уэбстер оказался женатым человеком, к тому же — отцом троих детей от двух жен.

Джулия и теперь, вспоминая Дейла Уэбстера, никак не могла понять, как такой обаятельный, интеллигентный, умный и глубокий человек мог находиться под каблучком у этой старой мегеры…

Короче говоря, эта сентиментальная история закончилась грандиозным скандалом, который молодой девушке устроила миссис Моника Уэбстер — сухенькая злоязычная ведьмочка, постоянно державшая мистера Дейла Уэбстера в состоянии тихого ужаса.

Скандал получил огромный резонанс в Гарварде — еще бы, Моника опозорила свою молодую соперницу на виду у всего курса, во время какого‑то званного обеда, который администрация давала для преподавателей и избранных студентов; миссис Уэбстер, которая никогда не стеснялась в выражениях, превзошла саму себя, слова «потаскуха» и «шалава» в ее гневном монологе были еще самыми безобидными и мягкими…

Впрочем, Джулия не долго переживала — после этой передряги она утешилась с неким мистером Арнольдом Уолчиком, бизнесменом средней руки, который в то время содержал небольшой ресторанчик итальянской кухни на территории университета.

И вновь повторилась все та же история — минутное блаженство, совместные времяпровождения, пламенные клятвы в любви и верности до гроба, обещания сделать для возлюбленной все, что бы та ни попросила — вплоть до развода со своей женой…

Однако и Уолчик через некоторое время бросил Джулию, твердо заявив при этом о своей приверженности ценностей святого для каждого порядочного мужчины института семьи и брака.

Разумеется, бедная брошенная второкурсница Джулия Уэйнрайт некоторое время была просто безутешна в своих чувствах…

Впрочем — недолго. За время учебы у нее было множество романов и с преподавателями, и со студентами — притом во всех случаях искренность чувств мисс Уэйнрайт ни у кого не вызывала сомнений

Даже у тех, кто был прекрасно осведомлен о многочисленных романах девушки, никогда не поворачивался язык обвинить ее в аморальности или распущенности, никто и никогда (за исключением Моники Уэбстер разве что) не называл ее шлюхой — она действительно искала свою любовь и, каждый раз не находя ее, очертя голову, вновь и вновь бросалась в новые приключения…

Кстати говоря, многочисленные любовные увлечения Джулии никак не отражались на ее учебе — университет она закончила первой в списке успеваемости. Получив диплом юриста и приобретя такую долгожданную лицензию, позволяющую заниматься частной практикой, Джулия Уэйнрайт за короткое время приобрела репутацию отличного юриста — подавляющее большинство судебных дел, за которые она бралась, блестяще выигрывалось.

Но на личном поприще она все с тем же постоянством терпела одну неудачу за другой…

Нельзя сказать, чтобы Джулия была ленива, глупа и необразованна, нельзя сказать, что она не была красива и обаятельна, однако в отношениях с мужчинами ей почему‑то постоянно не везло.

В последнее время, вот уже года три, она почему‑то начала влюбляться в своих клиентов — однако те, отвечая ей любезностями в то время, когда исход их дел зависел только от адвоката, вскоре меняли наигранную любезность на непроницаемую холодность…

И Джулия вновь и вновь оставалась в полном одиночестве…

Мисс Уэйнрайт была весьма умной и, к тому же — поднаторевшей в чисто житейском отношении женщиной, чтобы не понимать, что тридцать три года — возраст, довольно ограничивающий выбор перспективных женихов, и потому обратила свое внимание на «этого мальчика Гарри», с которым ее свела судьба на какой‑то вечеринке у родной сестры, Августы Локридж…

Не то, чтобы она поставила себе целью женить этого юношу на себе, не то, чтобы, по выражению многих, хотела "оплести своими сетями"… Просто он действительно ей нравился. Очень нравился — своей наивностью, доверчивостью, юношеской глупостью и непосредственностью… Джулия Уэйнрайт действительно любила его — правда, это была довольно странная любовь, похожая скорее, на материнские чувства…

Да, как бы то ни было, но «этот мальчик» Гарри Брэфорд был ее последней надеждой — она тихо мечтала, что заживет с этим милым молодым человеком семейной жизнью, что все у нее будет так же, «как и у всех» — семейное счастье, покой и уют…

Однако и этим надеждам Джулии Уэйнрайт не дано было сбыться…

Теперь же, после тяжелого вчерашнего разговора в «Ориент Экспрессе», она знала это наверняка, что она никогда не будет вместе с Гарри…

Сделав омлет, Джулия на скорую руку позавтракала и, наливая себе кофе, посмотрела на часы. Было половина десятого.

«Пойти сегодня в суд или не пойти?.. — Как‑то вяло подумала она. — Эти чертовы дела… Как они мне надоели… Вновь придется разбираться то с Фостером, то с Джакоби… Чтобы они оба провалились со своими бесконечными исками друг к другу… Да, и вот еще что… Надо было бы сегодня обязательно подъехать к Мейсону… Он еще третьего дня просил, чтобы я навестила его… Интересно, и для чего это я ему понадобилась?.. Может быть, вновь начнет читать мне какие‑нибудь проповеди и морали, неужели ему в свое время было недостаточно Лили Лайт?.. И все‑таки, как он изменился после смерти Мэри!.. А все потому, что связался с этой проходимкой Лили…»

Размышления Джулии прервал резкий телефонный звонок.

— Ну и пусть звонят, — прошептала она, даже не пытаясь подняться, чтобы снять телефонную трубку. — Пусть звонят… Пусть они там думают, что я еще сплю или уже уехала по делам… Я ведь на все это имею такое же право, как и они… Как мне все это надоело — хуже горькой редьки…

Однако неизвестный абонент оказался очень настойчивым — звонок прервался столь же резко, как и прозвучал, но спустя минуту повторился вновь. Было похоже на то, что звонил один и тот же человек…

— Черт бы всех вас побрал… — буркнула Уэйнрайт, — как вы все мне надоели…

Джулия, скривившись, протянула руку за телефонной трубкой.

— Алло…

В голосе ее звучало плохо скрываемое недовольство тем, что ее беспокоят.

С той стороны послышалось:

— Мисс Уэйнрайт?..

Голос звонившего — такой очень самодовольный и спокойный баритон, — показался Джулии как будто очень даже знакомым.

— Да…

— А вы не узнали меня?.. Джулия ответила довольно резко:

— Простите, вы не Президент, не ближайший родственник и не популярный диск–жокей, чтобы я могла узнавать вас по голосу…

С того конца провода послышалось несколько укоризненное:

— А зря…

— Я вас не понимаю, — зло проговорила Джулия, — кто вы, черт бы вас побрал…

Абонент, сделав небольшую выжидательную паузу, словно для того, чтобы дать Джулии время определить свою личность, произнес:

— Дело в том, мисс Уэйнрайт, что я ваш постоянный клиент…

Джулия долго напрягала свою память, чтобы попытаться вспомнить, кто же это мог быть, но это ей так и не удалось.

— Извините, — произнесла она уже более мягко, — извините, с кем я говорю?..

— Мое имя — Генри Джакоби…

«Этого еще не хватало, — подумала Джулия, — мало того, что этот выжига, этот сутяжник и проходимец изводит меня своими идиотскими вопросами и просьбами в суде, так он уже принялся доставать меня и дома по телефону… Черт бы его побрал!..»

Однако терять выгодного клиента Джулии явно не хотелось, а потому, постаравшись придать своему голосу как можно больше доброжелательности, она, откашлявшись, произнесла:

— Извините, мистер Джакоби… Вы у меня — не единственный клиент… А кроме того, меня с самого утра мучает такая невыносимая мигрень… В таком состоянии мне трудно узнавать кого‑нибудь по голосу…

Из трубки послышался легкий смешок.

— Ничего, ничего…

Джулия продолжала говорить все тем же полуизвиняющимся тоном:

— Слушаю вас…

— Мисс Уэйнрайт, вы не могли бы сегодня уделить мне немного внимания?

Джулия поморщилась.

— Обязательно сегодня?..

— Крайне желательно.

— А нельзя перенести на какой‑нибудь другой день, мистер Джакоби?..

Из трубки послышалось:

— Боюсь, что нет… Дело в том, что эта встреча крайне желательна не столько для меня, сколько для вас, мисс Уэйнрайт.

Джулия сделала такую гримасу, будто бы мистер Джакоби мог ее теперь видеть.

— Вот как?..

— Ну да…

— Простите, — продолжила она, — но я вас не совсем понимаю…

— Хотя понять меня не так уж и сложно, — ответил собеседник, — короче говоря, мисс Уэйнрайт, жду вас в своем офисе через…

— Через сколько?..

— Ну, скажем, через час. Извините, что не назначаю эту встречу где‑нибудь в кафе… Буду ждать вас в своем офисе… Не возражаете?..

— Нет, — вяло ответила Джулия, — не возражаю… Буду через минут двадцать…

После этих слов она, недовольно повесив трубку, пошла одеваться.

Настроение у нее было окончательно испорчено, и вновь, как и с самого утра, у Джулии невыносимо разболелась голова…

Спустя час «олдсмобиль» Джулии остановился в одном из центральных районов города.

Офис мистера Джакоби располагался в самом центре Санта–Барбары. Это было довольно мрачноватое, приземистое трехэтажное здание, в котором контора Джакоби занимала всего два помещения; остальные комнаты снимались самыми различными фирмами — от представительства какой‑то малоизвестной сингапурской фирмы, торгующей дешевой электроникой, до массажного салона.

Джулия, в считанные минуты поднявшись на третий этаж, где находилась контора ее постоянного клиента, остановилась перед дверью, на которой висела хорошо начищенная медная дощечка с надписью: «Джакоби и К».

Ни для кого в Санта–Барбаре не было секретом, что «К», «компаньоны» было чистой воды фикцией, видимо, «компаньоны» значились на вывеске разве что для солидности — Джакоби по натуре был человеком очень скрытным и недоверчивым, никогда никому не доверял, и потому всегда работал только самостоятельно.

Поправив висевшую на плече сумочку, Джулия постучала в дверь.

С той стороны сразу же послышалось:

— Прошу вас…

«Такое впечатление, — подумала Уэйнрайт, — что он только меня и ждал…»

Повернув ручку двери, Джулия дернула ее на себя и вошла в помещение…

Это была огромная комната, занимавшая, наверное, половину третьего этажа восточного крыла здания. Как и положено в подобного рода офисах, тут было все: и несколько компьютеров, и огромный стационарный кондиционер, совсем нелишний при невыносимой калифорнийской жаре, и множество всякого рода секретеров, тумб и письменных столов за стеклянными перегородками, но офис мистера Джакоби трудно было назвать комнатой — лучше всего для него подошло бы казенное слово «помещение» — то такой степени этот офис был неуютен.

Джулию почему‑то очень удивило, что, несмотря на пик рабочего дня, в офисе Джакоби не было ни одного человека…

Посредине помещения стоял необъятный двухтумбовый письменный стол черного дерева, за которым и восседал сам мистер Джакоби.

Это был дородный сорокалетний мужчина, весом не менее трехсот фунтов, с большим пивным животом, который выпирал из‑под полурасстегнутой ковбойской клетчатой рубашки — было такое впечатление, что сделай он несколько глубоких вдохов, и пуговицы на рубашке с треском посыплются на пол. Эта деталь — расстегнутая на животе рубашка, — неприятно впечатлила Джулию, так же, как и толстые волосатые пальцы мистера Джакоби, которыми он то и дело барабанил по матовой поверхности стола.

Увидев вошедшую, он изобразил на своем лице радость по этому поводу.

— Доброе утро… Вы, мисс Уэйнрайт, выглядите сегодня просто замечательно…

«Да уж, — подумала она, — в свои сорок лет этот старый хрыч мог бы научиться и более тонким комплиментам…»

Джулия, подойдя к столу, уселась на круглый вертящийся табурет с обратной стороны.

— Доброе…

Мистер Джакоби, улыбнувшись, пристально посмотрел на Джулию и только было хотел произнести еще какой‑то ни к чему не обязывающий комплимент, вроде того, который только что отпустил, как та опередила его:

— У вас в конторе никого нет… Весьма странно, мистер Джакоби, тем более, что рабочий день, кажется, в самом разгаре…

Джакоби улыбнулся.

— Разумеется…

Посмотрев на своего собеседника с видимым удивлением, Джулия со скрытой иронией поинтересовалась:

— Наших сотрудников скосил какой‑то вирус?.. Или вы всех поувольняли?..

Хозяин фирмы «Джакоби и К» только отрицательно покачал головой.

— Нет…

Джулия изобразила на своем лице некое подобие интереса:

— А что же?..

— Я их отпустил…

— Вот как?..

— Я отпустил их потому, что хотел поговорить с вами без лишних свидетелей…

В ответ Уэйнрайт только пожала плечами.

— Неужели этого нельзя было сделать в каком‑нибудь другом месте?..

— Отчего же, — промолвил Джакоби, — можно… Но я как‑то подумал, что, имея свой собственный офис, проще выставить за двери на какое‑то время сотрудников, чем уходить самому…

Видимо, таким образом мистер Генри Джакоби решительно дал понять своей собеседнице, что этот разговор будет серьезным, чрезвычайно конфиденциальным и достаточно продолжительным.

Джулия, усевшись поудобнее, подумала: «Наверняка, вновь начнет говорить о своем двоюродном брате Фостере… О том, что какое‑то там завещание, которое тот считает подозрительным и незаконным, на самом деле самое что ни на есть подлинное… О том, как он любил покойного дядю Якоба… Будет притворно вздыхать и требовать, чтобы за те деньги, которые он мне платит, я выкладывалась из последних сил… Боже, как мне все это надоело!.. И зачем я только сняла сегодня утром трубку телефона?..»

Вынув из своей замшевой сумочки полусмятую пачку сигарет, она взяла одну и, закурив, поискала глазами пепельницу.

Джакоби, заметив это движение, тут же пододвинул ей свою.

— Прошу вас…

Стряхнув пепел, Джулия выдохнула через нос сизоватую полупрозрачную струйку никотинового дымка и произнесла небрежно:

— Благодарю…

— Не за что…

Джулия, сделав несколько глубоких затяжек, положила сигарету в пепельницу и, со скрытой ненавистью посмотрев своему клиенту в глаза, произнесла:

— Насколько я понимаю, мистер Джакоби, разговор вновь пойдет о недвижимости?.. О деле вашего брата?.. И почему такая спешка?.. Мы ведь говорили с вами на эту тему не далее, как позавчера…

Джакоби сдержанно улыбнулся.

— Да, да…

— Более того, — продолжала Джулия все тем же тоном, — как вам прекрасно известно, слушания по этому делу отложены на некоторое время, до выяснений обстоятельств смерти покойного Якоба Фостера…

Генри только отрицательно покачал головой и с наигранной полуулыбкой произнес:

— На этот раз вы не угадали… Нет, я хотел бы поговорить с вами по несколько другому делу…

В ответ мисс Уэйнрайт только удивленно подняла свои тонкие выгнутые брови.

— Вот как?.. И по какому же, если, конечно, не секрет?..

Закурив в свою очередь, Джакоби произнес:

— Не секрет. Да, миссис Уэйнрайт, я прекрасно понимаю, что в этом паршивом городке я приобрел нехорошую славу сутяжника… У меня не слишком хорошая репутация, не так ли?..

То обстоятельство, что у собеседника Джулии действительно была достаточно скверная репутация в Санта–Барбаре, было совершенно очевидным фактом, тем более, что сам Генри не стал этого отрицать, и потому Джулия согласно закивала:

— Да…

Джулия едва не произнесла: «Впрочем, вы сами, мистер Джакоби, тому виной», но в самый последний момент решила сдержать себя.

Как знать, как бы отнесся к столь категоричной оценке со стороны своего личного адвоката ее собеседник?

Некоторое время они просто молча курили, после чего Джулия поинтересовалась:

— Так в чем же, собственно, дело?..

Стараясь казаться как можно более спокойным и мягким, Генри произнес:

— Дело в том, мисс Уэйнрайт… — Джакоби неожиданно улыбнулся и, искоса посмотрев на свою собеседницу, заложил ногу за ногу. — Дело в том… Скажите, а что вы думаете о Мейсоне Кэпвелле?..

Вопрос прозвучал настолько неожиданно, что Джулия просто поперхнулась.

— А причем, собственно говоря, тут Мейсон Кэпвелл?..

В ответ Генри взял со стола свою золоченую зажигалку и, не глядя на собеседницу, принялся с небрежным видом поигрывать ею.

Джулия, испытующе посмотрев на него, вновь задала вопрос:

— Я не совсем понимаю вас… Почему вас, мистер Джакоби, так внезапно заинтересовали мои мысли об этом человеке?..

Отложив зажигалку, тот ответил:

— Ну, не так уж и неожиданно… Дело в том, что я — бизнесмен, а вы, дорогая мисс Джулия Уэйнрайт, так сказать, уполномочены вести все мои юридические дела… Не так ли?..

Она растерянно кивнула.

— Да… Но я никак не могу понять… Джакоби перебил ее нетерпеливо:

— Тут нечего особенно понимать… Дело в том, что я, вполне возможно, хочу завязать с Мейсоном какие‑нибудь деловые, партнерские отношения… — Он сделал небольшую, но выжидательную паузу, после чего закончил мысль: — И потому интересуюсь вашим мнением на этот счет…

Джулия растерянно пожала плечами.

— Ну, что вам сказать… Это — сын СиСи Кэпвелла от первого брака…

Джакоби небрежно махнул рукой.

— Это я и без вас знаю… Я хотел бы узнать ваше мнение о чисто, так сказать, нравственных качествах этого человека… Вы ведь прекрасно знаете, что в Санта–Барбаре я человек относительно недавний…

Это было правдой — Генри Джакоби переехал в Калифорнию из Нью–Мексико несколько лет назад, когда выяснил, что его двоюродный брат Эндрю Фостер имеет виды на отличное наследство своего тяжело больного отца; Генри терпеливо ждал смерти своего дяди, но за год этого ожидания времени не терял — открыл в городке фирму «Джакоби и К», которая за короткий срок завоевала в Санта–Барбаре весьма скверную репутацию. Генри принялся заниматься разного рода подозрительными махинациями с лотереями, жертвами которых стали многие уважаемые и именитые люди города — хотя бы Гарри Брэфорд…

Однако свои дела он поставил настолько хитро, умело и расчетливо, что практически всегда выходил сухим из воды…

Наконец, несколько недель назад старик Якоб Фостер перешел в мир иной; когда было вскрыто его завещание, то к немалому удивлению соседей и родственников, и прежде всего — его единственного сына Эндрю, обнаружилось, что всю свою недвижимость тот передал племяннику, которого‑то и видел за свою жизнь не более десяти раз…

Этот факт показался всем настолько необъяснимым и маловероятным, что двоюродный брат Джакоби не посчитал за лучшее обратиться в суд первой инстанции с обжалованием завещания, мотивируя свой поступок двумя обстоятельствами: во–первых, смерть старика Якоба показалась ему несколько странной, а во–вторых — он, зная, на что способен его двоюродный брат, посчитал, что тот вполне мог вырвать это завещание под страхом насилия…

Более того — Эндрю Фостер вроде бы даже имел на руках какие‑то доказательства своим подозрениям — во всяком случае, именно так он заявил на последнем судебном заседании. Джулия не зря пользовалась в городе репутацией одного из самых лучших юристов, специализирующихся на уголовном законодательстве; как бы то ни было, а Генри для этого процесса нанял именно ее… А заодно поручил ей ведение и некоторых других своих дел.

Все это произошло еще до того, как Джакоби подставил Гарри; разумеется, Джулия, знай о нечистоплотности своего нового клиента, никогда бы не согласилась иметь с ним какие‑то дела, а когда все, как должно было случиться, открылось, было уже поздно: она была по рукам и по ногам связана контрактом…

А посему Джулия посчитала за лучшее не платить этому типу, к которому в последнее время питала острую неприязнь, огромную неустойку, а просто одолжить требуемую сумму Гарри, своему столь же молодому, сколь и неопытному возлюбленному–Генри, взяв со стола зажигалку, вновь принялся без нужды щелкать позолоченным затвором.

— Итак, я хотел бы знать, что бы вы сказали о чисто человеческих качествах этого самого Мейсона… Вы ведь знакомы с этим человеком — не так ли?..

Джулия кивнула.

— Так…

— Ну, и…

Мисс Уэйнрайт, метнув в собеседника косой взгляд, произнесла:

— Ну, после смерти своей невесты Мэры он очень изменился…

Джакоби кивнул.

— Я осведомлен…

— Он на некоторое время, — продолжала Джулия, — на некоторое время уехал из Санта–Барбары, но вернулся не один, а с… — Она запнулась; с ее языка едва не слетело «с одной прожженной проходимкой», но в последний момент она сдержала себя и произнесла: — С одной довольно странной девицей… Лили Лайт.

Джакоби наклонил голову в знак того, что и этот факт известен ему.

— Ну, допустим… и что же с того?..

Уэйнрайт продолжала:

— Мейсон круто, очень круто переменился с того времени… Он стал… Как бы это выразиться поточнее… Не то, чтобы занудливым, но… Каким‑то моралистом… Куда девалась его обычная колкость и въедливость?.. Он стал настоящим непротивленцем злу… — Джулия сделала небольшую паузу, после чего добавила: — Скорее даже, не стал, а только хочет таким казаться?..

В ответ Генри, склонив голову, с явным интересом поинтересовался:

— Вот как?..

Джулия, затушив сигарету, потянулась за следующей — в последнее время она начала много курить

— Да… Я помню, во время судебного процесса над Сантаной… Мейсон сидел в первом ряду и едва сдерживал себя, чтобы не выругаться по поводу всего этого безобразия… Вы ведь наверняка помните этот позорный процесс?..

Джакоби едва заметно кивнул.

— Помню…

— В перерыве я подошла к Мейсону… Он был просто вне себя… Я знаю, если бы в этот момент он выругался, ему было бы куда легче… Я подошла к нему и сказала: «Мейсон, ну выругайся, прошу тебя… Облегчи свои страдания!.. Ну, если ты такой закомплексованный, выругайся мне на ушко!..» Мне показалось… Впрочем, нет, это мне только показалось… А потом пришла эта самая Лили Лайт, и Мейсон вновь натянул на себя маску проповедника…

Джакоби, откинувшись на спинку стула, немного помолчал, а потом спросил:

— Так, хорошо… Значит, Лили Лайт… А что — вы думаете, она действительно имела… То есть имеет на него такое влияние?..

После некоторой заминки Джулия кивнула.

— Мне кажется — да… Правда…

Генри насторожился.

— Что — правда?..

— Правда, как мне кажется, в последнее время Мейсон стал ей меньше доверять… — Она сделала небольшую паузу и, переведя дух, продолжила: — Всех тонкостей их отношений я не знаю, да и не хочу вмешиваться в чужую жизнь, но, насколько мне кажется, вскоре они расстанутся…

Джакоби на протяжении всего этого монолога не сводил с Джулии глаз — та еще никогда не видела, чтобы этот человек слушал ее с подобным вниманием.

«И для чего ему понадобился Мейсон и эта проходимка?.. — подумала Джулия. — Может быть, он замышляет что‑нибудь… Что‑нибудь такое, нехорошее?.. Иначе — зачем?..»

Некоторое время они молчали, а потом Джакоби неожиданно спросил:

— Хотите чаю… Или, может быть — кофе?..

— Если можно — кофе…

Пока Генри готовил растворимый кофе, Джулия продолжала свои размышления.

«И почему это он вдруг так сильно заинтересовался Мейсоном?»

Поставив чашечку с дымящимся напитком перед собеседницей, Джакоби, изобразив на своем лице некоторое подобие доверительности, спросил:

— А что бы вы сказали, мисс Уэйнрайт… Ну, если бы я сообщил вам, что этот самый Мейсон замышляет убийство Лили Лайт?..

Джулия посмотрела на него расширенными от удивления глазами.

— Что?..

Ей показалось, что она ослышалась. Джакоби хищно улыбнулся.

— Нет–нет, вам не послышалось… Мне кажется, что Мейсон… Ну, он вовсе не тот, кем пытается себя представить…

Джулия наморщила лоб.

— Простите, но я не совсем вас понимаю… Лицо Генри неожиданно посерьезнело.

— Да, я располагаю достаточно серьезными основаниями считать, что Мейсон заинтересован в смерти этой женщины… Достаточно серьезные основания…

Прищурившись, Джулия поинтересовалась

— Ну, и что же?.. Если это действительно так, — в голосе ее послышалось легкое раздражение, — если это действительно так, то вы, мистер Джакоби, можете обратиться в прокуратуру или в полицию, чтобы предотвратить преднамеренное убийство… Более того, если вы сообщаете это мне не как частному лицу, а как своему адвокату, я обязана буду поставить в известность прокурора, мистера Тиммонса обо всех обстоятельствах готовящегося убийства… В противном случае я рискую не только потерять лицензию на юридическую практику, но и получить срок тюремного заключения за недонесение о готовящемся преступлении… — Сделав небольшой глоток, она медленно добавила: — Если вы конечно, не шутите, мистер Джакоби…

Принужденно улыбнувшись, он ответил:

— Ну, а если шучу?..

Джулия передернула плечами.

— В таком случае я не совсем понимаю, для чего понадобился весь этот разговор…

— А если не шучу?..

Джулия отпрянула.

— То есть…

— Если Мейсон действительно намеревается расправиться с Лили?..

— Но для чего ему это понадобилось?.. — спросила Джулия с искренним недоумением.

Генри несколько замялся.

— Ну, мало ли… Как бы то ни было, а эта девица — очень близкий для него человек… А у человека не может быть больших врагов, чем его близкие…

В ответ Джулия только заметила со скрытой враждебностью:

— Ну да, Библию вы знаете неплохо… И что же?.. Что с того?.. Если это действительно так, то вы, мистер Джакоби, должны обращаться не ко мне, а к мистеру Тиммонсу… Я ведь уже сказала вам…

Улыбнувшись, Джакоби сделал большой глоток кофе и, отодвинув чашку, произнес многозначительно:

— Мне кажется, я смогу обойтись и без мистера Кейта Тиммонса.

— Я не понимаю, откуда… — начала было Джулия, но Генри оборвал ее на полуслове:

— Откуда я знаю, что это произойдет?.. Ну, всех подробностей я вам сообщить не могу… Скажу только, что сведения, которыми я располагаю, заслуживают самого пристального внимания… Так вот, — Джакоби резко отодвинул чашку, — так вот, мисс Уэйнрайт, мне кажется, что вполне можно будет обойтись и без окружного прокурора…

Джулия, бросив в собеседника нехороший взгляд, поинтересовалась:

— Каким это образом, интересно?..

— Можно сперва поговорить с Мейсоном, — последовал ответ.

Джулия ничего не ответила, и взяв со стола чашечку с кофе, допила его до половины. Она не поднимала взгляда на Джакоби, но ей казалось, что тот следит за каждым ее движением.

— Итак, что вы на это скажете?..

Джулия, допив кофе, аккуратно отодвинула чашечку и ответила вопросом на вопрос:

— Я не совсем понимаю вас… Какое готовящееся убийство, причем тут Мейсон, какая еще Лили Лайт?.. Почему, наконец, вы говорите это именно мне?.. Простите, мистер Джакоби, но я ничего не понимаю…

Слегка вздохнув, словно удивляясь непонятливости адвоката, Генри произнес:

— Все очень просто… Располагая доказательствами того, что Мейсон собирается покушаться на жизнь этой женщины, надо связаться с ним… Ну неужели вы не понимаете этого?..

До Джулии наконец‑то начал доходить смысл предложения собеседника. Подняв на него взгляд, она произнесла только одно слово:

— Шантаж?..

Джакоби самодовольно улыбнулся. Этой коварной улыбки было достаточно, чтобы Уэйнрайт поняла — да, Генри имеет в виду именно это…

Резко поднявшись, Джулия поправила платье и, отодвинув от себя вертящуюся табуретку, спросила:

— А если я откажусь?..

Ни слова не говоря, Джакоби отодвинул выдвижной ящик письменного стола и, найдя там какую‑то папку, бросил ее перед собеседницей.

— Что это? Он улыбнулся.

— Ваш контракт на юридическое обслуживание моей фирмы, — процедил Джакоби сквозь зубы, — на обслуживание фирмы «Джакоби и К»… Если вы что‑нибудь забыли, то могу напомнить… — Он развернул папку и, вынув оттуда листок бумаги, отпечатанный на принтере, процитировал: «В случае отказа оказывать фирме «Джакоби и К» юридические услуги адвокат Джулия Уэйнрайт платит неустойку в размере ста тысяч долларов». — Он протянул листок собеседнице и ехидно спросил: — Ваша подпись?..

Действительно, в свое время Джулия, не имея денег, была вынуждена подписать этот довольно‑таки кабальный контракт сроком на год. Конечно, подписывая его, она многим рисковала, тем более, у мистера Джакоби в Санта–Барбаре с самого начала была крайне незавидная репутация, но никогда не думала, что Генри способен на подобные веши…

Джакоби повторил свой вопрос:

— Ваша подпись?..

Стараясь держаться как можно спокойней, Джулия произнесла в ответ:

— Да, моя…

— Стало быть…

На этот раз уже Уэйнрайт перебила его:

— Но ведь постыдное предложение, которое только что вы сделали мне, ни в коем случае не относится к юридическим услугам, которые я обязалась в свое время оказывать вам… Не так ли?..

Джакоби улыбнулся.

— Так…

— Тогда в чем же дело?..

Развалившись на стуле, он неспешно закурил и, выпустив в потолок колечко табачного дыма, произнес:

— Мисс Уэйнрайт, а вам известно, что наниматель всегда прав?.. Да, вы, пользуясь своим прекрасным знанием законов, начнете оспаривать этот пункт нашего контракта… Причем нет никаких гарантий, что суд признает ваши требования правомерными, к тому же, я тут же обращусь на вас с контриском… Вы ведь знаете, надеюсь, что такое встречный иск?..

Это было правдой — контракт, подписанный Джулией, был совершенно кабальный, и, в случае судебных разбирательств, Джакоби имел сто шансов против одного, что выиграет это дело.

Генри продолжал все в той же весьма небрежной, наигранной манере:

— Вам не стоит так сразу же отметать мое предложение… Вам стоит подумать… Мейсон — богатый человек, я думаю, что если как следует подоить его и его богатенького папашу, СиСи Кэпвелла, то можно неплохо заработать… Прибыль — пополам. Мисс Уэйнрайт, подумайте… У меня есть кое–какие компрометирующие данные на этого человека, у вас — отличное знание законов и умение их применять на практике… Я не понимаю, что же вас сдерживает…

Джулия, не дослушав, направилась к двери.

— Мисс Уэйнрайт…

Уже взявшись за ручку, она резко обернулась в сторону сидевшего за ее спиной Джакоби и произнесла:

— Мне кажется, тебе, гнусный выродок, стоит поискать для своих темных делишек какого‑нибудь другого адвоката… Кстати, мне давно уже хотелось заняться твоими грязными лотереями… Думаю, что Гарри Брэфорд с немалым удовольствием подтвердит, что ты — самый отъявленный проходимец.

Хлопнув дверью, она быстро направилась в сторону лестницы.

Когда Джулия подходила к своему «олдсмобилю» (стоянка располагалась как раз под окнами конторы), рама окна поднялась и оттуда высунулась голова Генри.

— Считай себя уволенной!.. — Закричал он. — А заодно в предельно сжатые сроки приготовь для меня сто тысяч!..

Лицо Джулии перекосила гневная гримаса.

— А пошел бы ты… — крикнула она.

После чего, раскрыв дверку машины, уселась, быстро завела двигатель и, выехав со стоянки, отправилась в сторону своего офиса.

Джулия гнала автомобиль по переполненной машинами главной дороге Санта–Барбары. На ее глазах блестели слезы гнева.

— Нет, каков негодяй, — шептала она, — какой же он подонок… Мало ему своих жульнических операций, мало ему того, что он подставил этого несчастного мальчика Гарри Брэфорда… Теперь он замышляет еще что‑то и против Мейсона…

Уэйнрайт едва сдерживала себя, чтобы не выругаться вслух…

Красный «олдсмобиль» свернул с главной трассы и тяжело покатил с горы, по направлению к юридической конторе Джулии.

«Надо во что бы то ни стало связаться с Мейсоном и предупредить его об опасности, — подумала Джулия. — Этот Генри Джакоби — суровый негодяй, от него можно ожидать чего угодно…

Придя в офис, Джулия первым делом набрала номер Мейсона — но там никто не брал трубку. Она уже собралась было позвонить Крузу, чтобы выяснить, где может быть сын СиСи Кэпвелла, но в этот момент дверь кабинета раскрылась, и на пороге появилась Агата Резерфорд — девятнадцатилетняя девушка, которая вот уже второй месяц подвизалась у Джулии в качестве секретарши.

Агата Резерфорд была весьма милым созданием — с естественным румянцем щек, с трогательными ямочками на щеках, которые так рельефно обозначались, когда девушка улыбалась, с деревенскими кудряшками на лбу.

Дочь простого фермера из Оклахомы, она в прошлом году уехала в город, чтобы, по ее собственным словам, «научиться жить самостоятельно». Родители долго не хотели отпускать ее, но Агата проявила недюжинное упрямство, и те сдались…

Благодаря рекомендации Августы Локридж, которая прекрасно знала мать Агаты, девушка получила рекомендацию и поступила секретаршей к Джулии — она давно уже мечтала о поприще юриста, и потому посчитала, что нет ничего лучше, чем перед поступлением в университет поднакопить денег и посмотреть на свою будущую профессию с практической стороны.

Агата отличалась детской непосредственностью, незнанием жизни и, как ни странно — исполнительностью; качества, которые в совокупности очень импонировали Джулии — наверное, потому, что глядя на эту девушку, она узнавала в ней себя в том же возрасте…

Как бы ни было, но между ними сразу же установились очень теплые и дружеские отношения — во всяком случае, Джулия с самого начала принялась опекать протеже своей родной сестры, и та платила ей самой что ни на есть настоящей честностью и искренностью…

Подойдя к столу Джулии, Агата Резерфорд с улыбкой поздоровалась:

— Привет!..

Джулия, не выпуская из рук телефонной трубки, только буркнула:

— Доброе утро…

Агата, развернув газету, протянула ее Уэйнрайт и произнесла:

— Прочитай…

На третьей странице жирным шрифтом было набрано: «ИЗВЕСТНЫЙ В САНТА–БАРБАРЕ ЮРИСТ МЕЙСОН КЭПВЕЛЛ ПОДОЗРЕВАЕТСЯ В ПОКУШЕНИИ НА ЖИЗНЬ ПРОПОВЕДНИЦЫ ЛИЛИАН ЛАЙТ».

Тут же помещалась фотография — «известная проповедница» лежит, полусогнутая на асфальте, в луже крови…

У Джулии похолодело внутри.

— Боже мой… — только и смогла произнести она полушепотом.

И мисс Уэйнрайт углубилась в чтение заметки.

«Сегодня рано утром из окна гостиницы «Эдельвейс», с пятого этажа выбросилась или была выброшена Лилиан Лайт, известная в Калифорнии общественная деятельница, снискавшая известность у горожан своими высокими моральными принципами…»

При словах «моральные принципы» Джулия нехорошо ухмыльнулась.

«В момент покушения в гостиничном номере находился ее друг Мейсон, который, как известно, исполняет должность заместителя прокурора. Он и подозревается в совершении этого преступления. Полиция начала следствие. О ходе этого расследования мы будем регулярно информировать наших читателей».

Отложив газету, Джулия подняла глаза на свою секретаршу и едва слышно спросила:

— Это правда?..

Та, взяв газету со стола, небрежно бросила ее в выдвижной ящик.

— Да… Боюсь, что правда… Я только что позвонила Кейту Тиммонсу — представляешь, как он радуется случившемуся?..

Джулия скривилась.

— Еще бы…

Мейсона уже отстранили от исполнения обязанностей помощника прокурора.

«Значит, этому негодяю Джакоби действительно было что‑то известно, — пронеслось в голове Джулии, — значит, он что‑то знал… Неужели это он подставил Мейсона?.. Да, вполне вероятно… Но каким же образом?..»

Покачав головой, Джулия поднялась и, подойдя к столику, механически взяла свежий газетный номер.

— В это трудно поверить… Резерфорд продолжила:

— Я понимаю… Я только что позвонила Крузу Кастильо…

— И что же он?..

— Он говорит, что во всяком случае не сможет заняться расследованием… Во всяком случае — официальным, — Резенфорд сделала ударение на слове «официальным», — расследованием этого дела…

— Почему же?..

— Он уже обращался к Кейту Тиммонсу, и тот, сославшись на какой‑то пункт уголовно–процессуального законодательства, сказал, что мистер Круз Кастильо, будучи приятелем подозреваемого, не может быть допущен к расследованию на том основании, что в подобном случае следствие не будет объективным…

— Джулия согласно кивнула.

— Да, действительно… Этот Кейт Тиммонс слишком хорошо знает законы… Черт бы его побрал…

Поразмыслив с минуту, Джулия произнесла:

— Вот что… Садись на телефон и постарайся разыскать Мейсона… Скажи, чтобы как можно быстрее приехал ко мне… Хорошо?..

Закурив которую уже но счету за сегодняшнее утро сигарету, Джулия задумалась.

«Нет, наверняка это ему подстроили, — размышляла она, — ведь в самом же деле, не мог же Мейсон выбросить эту чертову проповедницу из окна… Да он просто неспособен на подобные поступки… Наверняка, этот самый Генри Джакоби что‑то знает… Но откуда?..»

Ее рука уже потянулась к телефонной трубке, чтобы набрать номер конторы «Джакоби и К», но Джулия тут же вспомнила подробности своего последнего разговора с Генри и решила, что звонить нет нужды.

«Да, черт бы побрал этого Джакоби… Придется найти еще где‑нибудь эти сто тысяч, — подумала она. — Во всяком случае, Джакоби — не тот человек, чтобы оставить это просто так…»

 

ГЛАВА 3

Неожиданный визит Мейсона. Этого человека не зря называют в Санта–Барбаре "проповедником". Разговор с ним приводит Джулию в полное смятение. Зачем Лили Лайт понадобилось мстить Мейсон у таким необычным образом? Симпатии адвоката целиком и полностью на стороне Кепвелла. Мейсон неожиданно оказывается за решеткой. Торжество прокурора Кейта Тиммонса. Кэпвелла–младшего отпускают под залог 500000 долларов. Занимательные криминальные баллады, прочитанные Джулией с целью развлечь Мейсона.

Неожиданно дверь кабинета раскрылась, и на пороге появился Мейсон.

Джулия отпрянула…

Тот, не снимая плаща, подошел к ней и, устало опустившись на стул, произнес:

— Доброе утро…

Джулия, исподлобья посмотрев на неожиданного визитера, произнесла в ответ:

— Я

— Доброе… — Мейсон попробовал было улыбнуться, но улыбка получилась у него какой‑то вялой и невыразительной — похожей, скорее, на жалкую гримасу резиновой куклы.

Облокотясь на спинку стула, он с тяжелым вздохом сказал:

— Ну, тебе, наверное, про меня уже все известно… Не так ли?..

Рука Джулии потянулась за газетой. Развернув номер, она кивнула на фотографию.

— Вот это?.. Мейсон кивнул.

— Да.

Джулия, аккуратно сложив газету, бросила ее в мусорную корзину.

— Ну и…

Осмотревшись, словно желая убедиться, что в комнате кроме них больше никого нет, Мейсон, нервным движением потянувшись во внутренний карман, вытащил пачку сигарет и, раскрыв ее, судорожно закурил. Сделав несколько глубоких затяжек, он произнес упавшим голосом:

— Она подставила меня… Джулия отпрянула.

Ее поразило не столько сообщение Мейсона (хотя и это тоже очень сильно впечатлило адвоката), сколько сам факт, что он закурил, да еще при ней — Кэпвелл ведь уже давно не делал этого, считая, что потребление алкоголя и никотина несовместимо с высоким предназначением человека в этом мире…

Впрочем, Джулия, прекрасно понимая, сколько возбужден теперь ее собеседник, не стала задавать ему никаких лишних вопросов. Она, быстро взяв себя в руки, осторожно осведомилась:

— Кто?.. Кто же подставил тебя, Мейсон?.. — спросила Джулия, хотя и без того прекрасно знала, кого именно имел теперь в виду ее посетитель.

— Лили Лайт.

Посмотрев на своего собеседника с явным недоумением, она произнесла:

— То есть… Уж не хочешь ли ты сказать, что она сама выбросилась из окна?..

Видимо, одно только напоминание об этой женщине повергло Мейсона в неприятные чувства, и потому он недовольно поморщился.

Джулия повторила свой вопрос:

— Ты хочешь сказать, что эта женщина… — она, прекрасно понимая теперешнее состояние Кэпвелла, не решилась даже упоминать это имя. — Что она сама выбросилась из окна?.. Но ведь ты, насколько я могу судить, подозреваешься в том, что… — Она запнулась, не смея даже сказать, в чем же именно подозревается Мейсон, хотя это было совершенно очевидно.

Затушив сигарету, Мейсон тут же потянулся за следующей.

— Да, — произнес он после непродолжительной паузы, — да, Джулия… Я понимаю, что это — слишком неправдоподобно звучит, но это действительно так…

Джулия, внимательно посмотрев на своего собеседника, повторила вопрос:

— То есть…

— Она нашла безукоризненный способ, чтобы отомстить мне…

После этой фразы в кабинете зависла тяжелая, гнетущая пауза–Джулия, исподлобья бросая на Мейсона быстрые взгляды, размышляла над его объяснением…

При всем ее доверии к Кэпвеллу, в то, что он теперь сообщил, никак нельзя было поверить.

— Как — неужели… Неужели такое возможно?.. Значит…

Нет, этого просто не может быть!..

Мейсон, делая глубокие затяжки, даже не заботился о том, чтобы вовремя стряхивать сигаретный пепел — он то и дело осыпался на ею плащ.

Конечно же, теперь ему было не до таких мелочей…

Наконец, чувствуя, что в сложившейся ситуации обязательно надо хоть что‑нибудь сказать, Джулия поспешила нарушить затянувшееся молчание.

— Послушай, — произнесла она, стараясь вложить в свои интонации как можно больше спокойствия, — послушай… Расскажи мне все, как было но порядку…

Мейсон, затушив очередную сигарету, тяжело вздохнул и произнес:

— Я понимаю, что все, что я теперь расскажу тебе, прозвучит более чем неправдоподобно, но, умоляю тебя. Джулия, выслушай, как оно было на самом деле… Пойми меня — мне больше не к кому обратиться в сложившейся ситуации… Только к тебе…

Джулия понимающе улыбнулась.

— Да, конечно… Мейсон, я ведь прекрасно знаю тебя… Поверь, в Санта–Барбаре найдется мало людей, к которым бы я испытывала чувства такой симпатии, как к тебе…

После этих слов она почему‑то совершенно некстати припомнила свой утренний диалог с мистером Джакоби и его слова насчет неустойки… Теперь они казались Джулии такими далекими…

Мейсон, покачав головой, произнес:

— Да, я понимаю… — И, словно угадав мысли Джулии, добавил: — Ты действительно классный адвокат… Наверняка — один из самых лучших, с кем мне приходилось иметь дело… Поверь мне, я говорю так не потому, что хочу сделать тебе комплимент, а потому, что действительно так считаю… И очень рассчитываю на твою помощь, Джулия… Ведь на пять таких дел, как тяжба этого пройдохи Генри Джакоби со своим двоюродным братом Эндрю Фостером в твоей практике должно приходиться хоть одно действительно порядочное дело… Ну, скажем, вроде моего…

Несмотря на весь драматизм сложившейся ситуации, Джулия не могла сдержать полуулыбки. Посмотрев на собеседника, она произнесла:

— Вот уж никогда не думала, что мне когда‑нибудь придется предлагать тебе свои услуги…

Покачав головой, Кепвелл ответил:

— И я тоже…

Джулия, быстро приготовив кофе, поставила перед столь неожиданным посетителем небольшую чашечку саксонского фаянса с ароматным дымящимся напитком и, поудобней устроившись в кресле, произнесла:

— Я слушаю тебя…

И Мейсон, сделав небольшой глоток кофе, начал свое невеселое повествование…

— Дело в том, — произнес он, — что в последнее время я начал всерьез задумываться о своей жизни… Да, именно так. Меня всегда занимали вопросы, почему человек приходит в этот мир, каково его предназначение… Ты, наверное, помнишь, что все это началось сразу же после смерти Мери… — После этих слов Мейсон понизил голос, который сразу же зазвучал как‑то глуховато. — Да, я начал размышлять над своей жизнью, и очень многое понял…

Джулия, посмотрев на Мейсона с нескрываемым интересом, спросила:

— И что же?..

— Ну, например, то, что я очень часто жил неправильно… Достоинство человека, Джулия — в его духовном начале, которое некоторыми людьми называется разумом, а некоторыми — совестью. Начало это, поднимаясь выше местного или временного, содержит в себе несомненную истину и вечную правду. И даже в среде несовершенного, в нашем мире оно видит свое совершенство. Начало это всеобще, беспристрастно и всегда в противоречии со всем тем, что пристрастно и себялюбиво в человеческой природе. И это начало властно говорить каждому из нас, что ближний наш столь же драгоценен, как и сами мы, и его права столь же священны, сколь священны и наши права. И это начало велит всем нам воспринимать истину, как бы ни была она противна нашей гордости, и быть справедливым, как бы это ни было невыгодно нам. Оно же, это начало, призывает всех нас к тому, чтобы любовно радоваться всему тому, что прекрасно, свято и счастливо, в ком бы мы ни встретили эти замечательные свойства. Это начало и есть луч, данный человеку свыше… Да, Джулия, я действительно заблуждался, не понимая всего этого, и только недавно наконец‑то понял — почему…

Уэйнрайт осторожно перебила его:

— Почему же?..

Голос Мейсона Кэпвелла звучал все более и более напряженно:

— Заблуждения и несогласия людей в деле искания и признания истины происходят не от чего иного, как от недоверия к разуму; вследствие этого жизнь человеческая, руководимая чаще всего ложными представлениями, суевериями, преданиями, модами, предрассудками, насилием и всем, чем угодно, кроме разума, течет как бы сама по себе, а разум в это же время существует как бы сам по себе. Часто бывает и то, что если мышление и применяется к чему‑нибудь, то не к делу искания и представления истины, а к тому, чтобы во что бы то ни стало оправдать и поддержать обычаи, предания, моду, суеверия, предрассудки… Заблуждения и несогласия людей в деле искания истины — вовсе не оттого, что разум у людей не один и не потому, что он не может показать им предельную истину, а потому, что они просто не верят в такую возможность. Да, Джулия, если бы люди поверили в свой разум, то быстро бы нашли способ сверять показания своего разума с показаниями его у других людей. А нашедшие этот способ взаимной проверки, быстро бы убедились, что разум — один у всех, на все человечество, и быстро бы подчинились его велениям… Когда я понял это, мне сразу же стало легче жить… Я стал следить за собой, я перестал гневаться на людей… Однажды я сказал себе, что с самого утра, только–только проснувшись, надо следить за собой… Надо сказать себе, едва ты только открыл глаза: сегодня, сейчас может случиться такое, что придется иметь дело с дерзким, наглым, лицемерным, низким и докучливым человеком. Такие люди часто случаются в нашей жизни… Такие люди, Джулия, не знают, что хорошо, а что — дурно. Но если я сам твердо знаю, что хорошо, а что — плохо, понимаю, что зло для меня — только то дурное дело, если я сам его совершу, — если я действительно осознаю это, то никакой дурной человек не сможет повредить мне. Ведь никто на целом свете не может заставить меня делать зло. Ведь зло — всегда только от бессилия. Да, я знаю, многие поражены изменениями, которые произошли со мной в последнее время, даже мой отец — СиСи, — он говорит, что ожидал от меня чего угодно, но только не этого. Многие осуждают меня. Конечно же, мне неприятно, что меня осуждают. Но как избавиться от этого неприятного чувства?.. Надо смириться, тогда, зная свои слабости, не будешь сердиться за то, что другие указывают на нее. Это не всегда может быть высказано в любезной форме, но и к таким замечаниям следует прислушиваться… Во всяком случае, каждый человек всегда поступает так, как ему выгодно только для себя. Я понял, что если буду постоянно помнить об этом, то ни на кого не стану сердиться, никого не стану бранить и попрекать, потому что если человеку точно лучше сделать то, что тебе не всегда приятно, то он по–своему прав и не может поступать иначе. Если же такой человек ошибается и делает то, что для него не лучше, а хуже, то в таком случае хуже бывает только ему самому… Такого человека можно пожалеть, но никогда нельзя на него сердиться… Глубокая река не возмущается, если в нее бросить камень; если же она возмущается, то она не река, а лужа… Точно так же и человек… Умный человек никогда не будет сердиться на оскорбление… Если он — действительно умный и глубокий человек…

Мейсон говорил совершенно ровно, спокойно; в этот момент он очень напомнил Джулии священника на воскресной службе.

«Нет, — подумала она, — этот человек вряд ли мог убить Лили Лайт… Наверняка, его действительно просто подставили… Но для чего?..»

Мейсон продолжал:

— Да, и я начал задумываться над своей жизнью… В том числе — и над той жизнью, которую многие называют повседневной… Я понял, что нельзя потакать телу, нельзя давать ему лишнее, сверх того, что его нужно… — Голос Мейсона неожиданно окреп. — Да, нельзя, нельзя… Это — большая ошибка, потому что от роскошной жизни не прибавляется, а наоборот — убавляется удовольствие от еды, от сна, от одежды, от всего, чем себя окружаешь… Стал есть лишнее, сладкое, не проголодавшись — расстраивается желудок, и нет никакой охоты к еде и к удовольствиям… Стал ездить на роскошной машине там, где мог просто пройтись пешком, привык к мягкой постели, к нежной, сладкой пище, к роскошному убранству в доме, привык заставлять других делать то, что сам можешь сделать, — и нет больше радости отдыха после тяжелого, изнурительного труда, нет радости тепла после холода, нет крепкого, здорового сна и все больше ослабляешь себя, и не прибавляется от этого тихой радости и спокойствия… Такие блага, такой комфорт — не в радость, а только в муку… Он не приносит ничего, кроме страданий и неудобств. Людям надо учиться у животных тому, — продолжал Мейсон, — как надобно обходиться со своим телом. Только у животного есть то, что действительно нужно для его тела, и такое животное довольствуется этим; человеку же мало того, что он уже утолил свой голод и свою жажду, что он укрылся от непогоды, согрелся после холода… Нет, — воскликнул Мейсон, — нет, он придумывает различные сладкие питье и кушанья, строит дворцы и готовит лишние одежды, любит различную ненужную роскошь, от которой по большому счету ему живется не лучше, а наоборот — куда хуже… Не расчет приучать себя к роскоши, потому что, чем больше тебе для твоего тела нужно, тем больше надо трудиться телом для того, чтобы накормить, одеть, поместить свое тело… Ошибка эта незаметна только для таких людей, которые тем или иным обманом сумели так устроиться, чтобы другие должны были работать не на себя, а на них, так что для подобных людей это уже не расчет, а дурное, некрасивое дело… Как дым изгоняет пчел из ульев, так излишества изгоняют из человека его лучшие духовные силы, — произнес Мейсон назидательным тоном.

Джулия, терпеливо выслушав этот пространный монолог, ни разу не перебила своего собеседника — она всегда отличалась чувством такта и умением правильно оценивать любую обстановку.

«Действительно, — подумала она, — не зря этого человека называют в Санта–Барбаре проповедником… Никогда бы не подумала, что он может так замечательно говорить о столь серьезных вещах…»

Когда Мейсон, наконец‑то, окончил говорить, она спросила:

— Все, что ты мне рассказал — очень интересно… По я никак не могу понять, какое отношение твои рассуждения, очень абстрактные, кстати говоря, имеют к тому, что произошло?..

Мейсон тут же запротестовал:

— Такие рассуждения не могут быть абстрактными… Извини…

Джулия, тут же поняв, что она совершила непростительный промах, поспешила исправить допущенную оплошность. Она с улыбкой произнесла:

— Ну, хорошо, пусть будет по–твоему… Но то, что случилось с Лилиан Лайт…

— Дело в том, — произнес Мейсон, — что эта женщина помогла мне очень многое понять… Или, во всяком случае, мне казалось, что она помогла мне понять вещи, до которых, вполне вероятно, я дошел сам… Скорее — она помогла мне их для себя сформулировать…

— Ну, и…

— Так вот: я поверил ей, я почитал ее едва ли не за святую… Но потом мое восхищение сменилось жесточайшим разочарованием…

Уэйнрайт, с интересом посмотрев на своего собеседника, поинтересовалась:

— Вот как?.. Почему же?..

Мейсон замялся.

— Ну, это очень долго рассказывать… Просто в один прекрасный момент я понял, что Лили — совершенно не тот человек, каким пыталась все это время предстать в моих глазах… Она отрицала потребление алкоголя, находя его несовместимым с местом человека в мире — а сама украдкой пила бренди и виски… Говорила, что курение табака — страшный грех, однако я сам неоднократно заставал ее с папиросой в зубах… Однажды я спросил ее, почему ее слова расходятся с делом, на что Лили ответила, что таким вот образом она хочет искушать сама себя ко греху, чтобы побороть этот грех… Сперва я верил ей, но потом понял, что все это — чистой воды ложь. Однако сигареты и спиртное — все это оказалось пустяками в сравнении с глобальными целями Лили Лайт. Она просто охотилась за моими деньгами — никогда не забуду, каким хищным блеском зажигались ее глаза, когда она заводила разговор о деньгах… Я, считая себя честным человеком, так и сказал ей… С тех пор кривая наших отношений резко пошла на спад…

С этого момента лицо Джулии приобрело очень серьезное выражение.

— Вот как?.. Мейсон кивнул.

— Именно…

— А если не секрет — в каких именно выражениях ты сказал об этом Лили?..

Мейсон со вздохом произнес:

— Не секрет… От тебя, Джулия, у меня не может быть никаких секретов… Я сказал ей, что больше не верю ни единому ее слову, и что между нами все кончено… Честно говоря, цели, которые преследовала эта особа, — Джулия по выражению «эта особа» поняла, что Кэпвелл сознательно избегает называть ее имя. — Цели ее были далеки от тех деклараций, которыми она кормила меня каждый час… Я так и сказал ей об этом…

— И как же прореагировала Лили?.. — спросила Джулия после этих слов.

— Она сперва не поверила мне… Она никак не думала, что я способен сказать это ей, женщине, которую все время боготворил…

— А когда поверила?..

Мейсон, отодвинув от себя недопитый кофе, произнес в ответ:

— Когда поверила — начались истерики и скандалы… Она почему‑то вбила в голову, что в меня вселился или злой дух, или дьявол, или что‑то в этом роде… — Мейсон криво улыбнулся. — Да, так вот… Не знаю, говорила она это серьезно или притворялась — теперь это уже все равно… Скорее всего, это была уловка опытной аферистки и интриганки, она поняла, что теперь теряет меня безвозвратно.

Внимательно посмотрев на Кэпвелла, Джулия согласно кивнула:

— Вот–вот…

Она почему‑то ощутила в себе радость за Мейсона, услышав из его уст выражение «опытная аферистка и интриганка».

Тот продолжал, стараясь не смотреть на своего адвоката:

— Скорее даже — не меня теряет, а те деньги, на которые она рассчитывала… Ведь я не был нужен ей, а если и был, то лишь как бесплатное приложение к моим же капиталам… Она начала угрожать самоубийством на моих глазах, плакала, билась в истерике, начала устраивать мне совершенно невообразимые, дикие сцены… О, это было просто ужасно!..

— Так, — произнесла Джулия и, сделав небольшую паузу, спросила: — Хорошо… А каким образом эта Лилиан Лайт очутилась в номере гостиницы «Эдельвейс»?.. Если не секрет, конечно…

— Она начала всем рассказывать, что я пытался покушаться на ее жизнь.

Неожиданно Джулия Уэйнрайт перебила своего собеседника словами:

— Стоп! Кому это — всем?..

Мейсон пожал плечами.

— Ну, много кому…

— А она не имела в последнее время никаких контактов с мистером Джакоби?..

Недоуменно посмотрев на своего адвоката, Кэпвелл произнес:

— Не знаю… Может быть, и имела… Хотя — вряд ли. Насколько я понимаю, этот Генри Джакоби — недавний человек в Санта–Барбаре, и Лилиан вряд ли знала его…

Джулия покачала головой и подумала: «Странно… Откуда же тогда ему известно — Ничего не понимаю.

Впрочем, она могла и не афишировать своего знакомства с этим проходимцем Джакоби…»

После небольшой паузы Уэйнрайт поинтересовалась у собеседника:

— Послушай… Так как же она очутилась в гостинице «Эдельвейс»?

— Вот я и говорю: Лили почему‑то вбила себе в голову, что будто бы я намерен ее убить, и переселилась в эту гостиницу из нашего дома… Посчитала, что так ей будет безопаснее… Я, разумеется, не стал удерживать ее — жить, где ей только заблагорассудится — ее полное право… Вчера вечером она вдруг позвонила мне, и сказала, что хочет очень серьезно поговорить со мной… Более того — назначила встречу на сегодняшнее утро. Я, ничего не подозревая, пришел туда… — Мейсон опять отвел глаза: было видно, что он очень волнуется, что этот разговор доставляет ему неудобство. — Извини, мне тяжело это вспоминать, ведь это произошло буквально несколько часов назад… Она сидела в кресле. Когда я подошел, она холодно поздоровалась и спросила, не одумался ли я. Я еще раз повторил, что между нами все кончено, и что я не намерен иметь с ней больше ничего общего… Лицо Лили перекосила какая‑то злобная гримаса, и она сказала, что я еще очень сильно пожалею о таком своем решении и буду всю оставшуюся жизнь раскаиваться… Разумеется, я не придал этим словам ровным счетом никакого значения — мало ли что может говорить человек, поняв, что обанкротился?..

Джулия, прищурившись, очень осторожно перебила Кэпвелла:

— С этого момента, прошу тебя, постарайся быть как можно более подробным… Мейсон, ты ведь сам юрист, и потому должен прекрасно понимать, что в подобных делах самая, казалось бы, малозначительная мелочь может сыграть роковую роль…

Кэпвелл кивнул.

— Хорошо… Так вот, она начала говорить, даже не говорить, а кричать, что я буду очень и очень жалеть. Попыталась прочитать мне нечто вроде нотации, но я не поверил ни единому ее слову… Я ведь за это время неплохо изучил Лили…

— А потом?..

— Тогда она вдруг сказала, что ей невыносимо душно, и попросила меня открыть окно. Я еще подумал, что в такое холодное утро, как сегодня, это по крайней мере странно, но перечить не стал, потому что вид у Лили был совершенно удрученный…

— Так, хорошо… Что дальше?.. — спросила Джулия, лихорадочно вспоминая, не видела ли она Лили Лайт в обществе Джакоби.

— Она сказала, чтобы я принес из ванны влажное полотенце — я будто бы довел ее своим бессердечием до того, что у бедняжки так сильно разболелась голова, что единственное средство — приложить ко лбу холодный компресс…

— И ты?..

Мейсон пожал плечами.

— Пошел в ванну… Не мог же я ей отказать в этой целиком невинной просьбе…

— Действительно…

— Я почему‑то обратил внимание, что она проводила меня до двери ванны каким‑то… я бы сказал — напряженным взглядом…

Покачав головой, Джулия произнесла:

— Так, все понятно… Значит, она просто захотела на какое‑то время удалить тебя из комнаты, где сама находилась… Для меня это, Мейсон, теперь совершенно понятно.

Кэпвелл кивнул в ответ.

— Очень даже вероятно. Во всяком случае, когда я пришел, она с криком бросилась в открытое окно… Я даже не смог удержать ее…

Сказав это, Мейсон замолчал. Одного беглого взгляда на него было достаточно, чтобы понять, как сильно он переживает случившееся…

— А что было потом?.. Тяжело вздохнув, Кэпвелл изрек:

— В считанные секунды приехала полиция и «скорая помощь». К счастью, Лили осталась жива, теперь она находится в состоянии комы, и врачи, которые поддерживают жизнедеятельность ее организма, так и не знают, сколько все это будет продолжаться… Кто‑кто, а я прекрасно знаю, что такое кома — мой отец… — Мейсон осекся, не договорив. — Да, Лилиан Лайт теперь в госпитале… И боюсь, что надолго…

— Полиция провела экспертизу?..

Мейсон растерянно ответил:

— Да… Сразу же, как приехали…

— И каковы же результаты?..

— Они были готовы буквально спустя несколько часов. Было установлено, что на оконной раме нет никаких отпечатков пальцев, кроме моих, разумеется… Еще бы — ведь окно было свежевымыто — это они тоже установили… Более того — на момент, когда Лили выбросилась из окна, в комнате больше никого, кроме меня, не было, это установлено совершенно точно, и потому вся тяжесть подозрений, естественно, падает на меня…

Джулия тяжело вздохнула.

— Да, я понимаю… Хотя, с другой стороны — какие у тебя мотивы для убийства этой самой Лили Лайт?.. Я думаю никаких…

— О, Тиммонс при желании найдет этих самых мотивов сколько угодно… Убийство на почве ревности, — принялся загибать пальцы Мейсон, — ведь весь город в последнее время только и говорил, что о нас… Допустим, ей понравился какой‑нибудь другой человек… Ревность — раз. Дальше — убийство на бытовой почве. Мало ли что — банальная ссора, я потерял контроль над собой… Ну, и так далее… Уже два. В конце концов — попытка изнасилования… Она начала сопротивляться, я озверел и выбросил свою несчастную жертву в окно–Джулия задумчиво покачала головой.

— Да уж… Действительно… Впрочем, мотивация теперь не суть главное. Главное то, что все улики против тебя, Мейсон… Да, мы с тобой вновь отвлеклись, — спохватилась она, — ну, и что же было дальше?..

— Едва о случившемся узнал Круз Кастильо, он поспешил предложить мне свои услуги, но Кейт Тиммонс тут же дал ему отвод — на том основании, что он мой близкий друг, и потому он не может выступать в качестве объективного и беспристрастного следователя…

— Я знаю, — сказала Джулия, вспомнив недавний разговор с Агатой. — От Тиммонса я, собственно говоря, иного и не ожидала…

Мейсон продолжал:

— Как ни странно, но меня даже и не пытались арестовать. Я тут же отправился домой, но едва я успел переступить порог своего дома, как мне позвонили из прокуратуры, и Кейт с нескрываемым злорадством сообщил, что я отстранен от исполнения своих обязанностей ей до конца расследования… «А может быть — и значительно дольше», — добавил Тиммонс. Да, — добавил Мейсон, — я всегда чувствовал, как этот человек не любит меня… Представляю, как он теперь злорадствует…

— Несомненно…

— И ведь какой удобный случай свести со мной старые счеты… Тем более, что шансы для оправданий у меня — минимальные.

— Действительно, — резюмировала Джулия. — Дело очень и очень сложное… Но, тем не менее, Мейсон, я берусь за него…

Мейсон посмотрел на мисс Уэйнрайт с нескрываемой благодарностью.

— Спасибо тебе, Джулия…

Та ободряюще улыбнулась.

— Ничего, Мейсон, мне кажется, что мне удастся что‑нибудь сделать для тебя…

— Ты действительно веришь мне?..

— Конечно…

— Значит…

Поднявшись из‑за стола, Джулия прошлась по своему небольшому кабинету, разминая затекшие от длительного сидения ноги.

— Значит, — произнесла она, обернувшись к Мейсону, — тебе надо сейчас отправиться домой и как следует привести себя в порядок. На тебе просто лица нет. Успокойся и постарайся собраться с мыслями. Я берусь за это дело, и сделаю все возможное, чтобы помочь тебе выпутаться из этой паскудной истории… Только…

Мейсон быстро перебил ее:

— Что — только?..

После непродолжительной паузы Джулия Уэйнрайт спросила:

— Я никак не могу понять — для чего же этой самой Лили Лайт понадобилось выбрасываться на твоих глазах из окна?..

Мейсон тяжело вздохнул.

— Я, честно говоря, и сам не слишком‑то хорошо понимаю смысл этого поступка. Может быть, потому, что таким образом она решила действительно отомстить мне… Ведь для Лили стало совершенно очевидным, что ее дело проиграно, и что меня уже не вернуть… Она поставила на меня все, что только имела, и проиграла.

— Лили, — продолжал Мейсон, — очень артистичная по натуре, и потому, видимо, хотела отомстить мне если не своей жизнью, то своей смертью…

Уэйнрайт, посмотрев на Мейсона с некоторым удивлением, переспросила:

— Ты хочешь сказать… Она решила покончить жизнь самоубийством, чтобы отомстить тебе?..

Задав этот вопрос, Джулия тут же пожалела, что так сделала: ей показалось, что Кэпвелл обиделся на нее — почему, мол, ты мне не доверяешь…

— Да…

Уэйнрайт сделала понимающее выражение лица и произнесла:

— Послушай… Нет, я верю тебе, но никак не могу понять, почему Лили избрала столь…

Мейсон криво улыбнулся и перебил ее:

— Избрала столь странный, как может показаться с первого взгляда способ?..

— Вот именно…

— Она была…

Сделав мягкий жест рукой, Уэйнрайт произнесла:

— Ты говоришь о ней так, будто бы ее уже нет в живых…

— По крайней мере сейчас для меня этого человека уже не существует…

— Ну, и…

— Лили всегда отличалась глубиной страсти — за то короткое время, что мы были вместе, я хорошо это понял… Страсти и определяли ее жизненное кредо… Более того — Лили по натуре игрок, и она, поняв, что эта партия для нее проиграна, поставила на карту последнее, что у нее осталось — жизнь…

Джулия протянула в ответ:

— Да, на нее это вполне похоже… В некотором смысле такой поступок способен даже вызвать своего рода восхищение… Я бы, например, так просто не смогла, — честно призналась Уэйнрайт.

— А она смогла, — печально произнес Мейсон. — К моему несчастью…

Поговорив с Джулией еще некоторое время, Мейсон отправился домой, посчитав за лучшее внять совету своего адвоката.

А Джулия, усевшись за письменный стол, вновь погрузилась в размышления об услышанном…

После обеденного перерыва в конторе Уэйнрайт раздался телефонный звонок.

Трубку сняла сама Джулия.

— Алло?..

Уэйнрайт сразу же узнала голос звонившего — ей неоднократно приходилось слышать его в суде Санта–Барбары во время процессов. Это был не кто иной, как Кейт Тиммонс, окружной прокурор.

— Это Джулия Уэйнрайт?..

Тон Тиммонса был весьма официальным.

— Да…

— Джулия, ты действительно согласилась защищать Мейсона Кэпвелла?..

— Да, — ответила Джулия, стараясь держаться с прокурором столь же корректно и официально. — Я действительно беру его под свою защиту…

Тиммонс хмыкнул — и после этого сразу же взял несколько доверительный тон:

— Боюсь, что из этого ничего не получится… Его песенка спета…

Уэйнрайт тут же обрезала Кейта:

— Устанавливать виновность или невиновность человека может только суд… Кому–кому, а тебе, Кейт, это должно быть известно, как никому другому…

— Разумеется… Только…

— Что — только?..

— Боюсь, что дело Мейсона Кэпвелла — совершенно гиблое. У него нет никаких шансов. Понимаешь ли — ни‑ка–ких. — По слогам произнес окружной прокурор. — Он все время несет какую‑то околесицу о том, что его подставили, что на самом деле не он выкинул из окна эту несчастную, а она выбросилась сама… Любому мало–мальски здравомыслящему человеку понятно, что все улики против него… Представляю, как будет веселиться жюри присяжных, когда услышит на суде, что Лили сама выбросилась из гостиничного окна…

Джулия твердым голосом перебила окружного прокурора фразой:

— Кейт, ты, видимо, звонишь мне для того, чтобы поделиться своими предположениями насчет того, как будет веселиться жюри присяжных?.. Или же у тебя ко мне есть что‑то серьезное?..

Кейт вновь взял прежний, официальный тон.

— Я просто жалею времени, которое ты затратишь на этого человека…

— Обойдусь и без твоей жалости… — Джулия сделала небольшую, но весьма красноречивую паузу, после чего произнесла: — Значит, ты хотел сказать мне что‑то касательно моего подзащитного?..

Тиммонс немного замялся.

— Да, разумеется…

— Слушаю тебя.

— Дело в том, что согласно действующему законодательству, я вынужден был отдать распоряжение поместить Мейсона под стражу… Что только что и сделал. Он попросил меня связаться с тобой, что я тоже сделал… Ну, собственно, и все…

Джулия произнесла в ответ — голос ее прозвучал необычайно сухо:

— Спасибо за информацию.

После чего повесила трубку.

«Да, — подумала она, — этого еще не хватало… Придется теперь хлопотать о том, чтобы Мейсона отпустили под залог… Думаю, что СиСи поможет ему деньгами… Судья, вроде бы, тоже настроен к Мейсону благожелательно… Только как вот поведет себя Тиммонс?..»

К сожалению, самые худшие опасения Джулии относительно прокурора Кейта Тиммонса, к большому ее сожалению, подтвердились…

Судебное заседание по вопросу залога проходило утром, в девять часов и походило, скорее, на какой‑то ускоренный промышленный конвейер.

Сперва под залог были отпущены какие‑то подростки–хулиганы, потом судья Мэл Джаггер принялся за торговцев наркотиками — ввиду того, что они были признаны опасными рецидивистами, им было отказано в их желании выйти на свободу, внеся в залог деньги… В залоге было отказано и одному парню, который полгода незаконно получал пенсию на скончавшегося отца…

Спустя полчаса наступила очередь Мейсона. На подиум перед местом судьи вышла Джулия.

— Ваша честь, — обратилась она к судье Джаггеру, — ввиду того, что мой подзащитный, мистер Мейсон Кэпвелл зарекомендовал себя, как достойный и законопослушный член нашего общества, ввиду его платежеспособности, а также ввиду того, что ранее он никогда не привлекался к уголовной ответственности, ходатайствую, чтобы он был выпущен на свободу под залог денежной суммы…

Судья Мэл Джаггер — благородный седовласый старик лет шестидесяти, благосклонно выслушал адвоката. Он уже раскрыл рот, чтобы вынести свой вердикт по этому вопросу, но в это время сбоку неожиданно послышался резкий голос Кейта Тиммонса:

— Ваша честь, я протестую… У меня есть для этого веские аргументы.

Все взоры обратились в его сторону.

— Почему же?.. — спросил Джаггер. — Почему вы протестуете?..

Тиммонс, поднявшись, откашлялся в кулак и, прищурившись в сторону находившегося сбоку от него Мейсона, продолжил:

— Дело в том, что этот человек подозревается в тягчайшем преступлении — в покушении на преднамеренное убийство… Попытаться отнять жизнь у другого человека — что может быть страшнее и безнравственнее?.. Я считаю, что выпускать его на свободу просто опасно. Мало ли что взбредет на ум этому человеку сегодня?.. Завтра?.. Нет, его надо просто изолировать от остальных людей… И если тюрьмы в нашем государстве и строятся, то только для таких, как этот тип… — Говорил Тиммонс, словно забыв, что этот «опасный тип» еще сегодня утром был его коллегой. — Мейсон Кэпвелл представляет несомненную опасность для нашего общества… Я категорически протестую против залога, — вновь повторил он.

Кейт, при всей своей юридической изворотливости, не мог вынести никаких аргументов кроме того, что Мейсон подозревается в попытке совершения преднамеренного убийства…

Джулия метнула в Тиммонса презрительный взгляд, — мол, какая же ты свинья!..

Тот отвел глаза — он прекрасно понял, что именно хотела сказать Джулия…

Судья Мэл Джаггер, минутку подумав, наконец‑то произнес:

— Учитывая то, что мистер Мейсон Кэпвелл действительно никогда не привлекался ранее к уголовной ответственности, а также то обстоятельство, что репутация его до недавнего времени была безукоризненной…

А также учитывая его несомненную платежеспособность. Отпускается под залог пятьсот тысяч долларов. Джулия облегченно вздохнула.

«Слава Богу, — подумала она, — слава Богу, что у меня все получилось!..»

Джулия не ошиблась в своих надеждах на СиСи Кэпвелла — деньги были внесены немедленно, и Мейсон был вскоре отпущен на свободу…

Сразу же из зала суда он и Джулия Уэйнрайт отправились перекусить на скорую руку в небольшой открытый кафетерий неподалеку.

Благодарно посмотрев на своего адвоката, Мейсон произнес:

— Спасибо тебе…

— А, ерунда… Это было самое простое… Основные трудности у нас с тобой еще впереди…

Лицо Мейсона погрустнело.

— Да, конечно… — Неожиданно он спросил: — А как теперь Лили?..

Уэйнрайт изобразила на своем лице откровенное недовольство.

— Тебя это действительно интересует?..

Тяжело вздохнув, Мейсон ответил:

— Да…

Передернув плечами, Уэйнрайт нарочито небрежно произнесла:

— Я звонила в госпиталь… Все обстоит именно так, как ты мне и говорил… Она в состоянии тяжелейшей комы… Сколько это будет продолжаться — никто не знает… Врачи опасаются, что — всю жизнь… Вполне возможно, что она и выкарабкается, но на всю жизнь останется инвалидом, обеспечит себе пожизненный санаторий — без спиртного, до которого так охоча, без сигарет, до которых охоча не меньше… — Вспомнив недавний монолог Мейсона, звучавший в ее кабинете, Джулия добавила: — И без прочих жизненных излишеств…

Кэпвелл скорбно покачал головой.

— Да уж… Но, все‑таки, не надо ее так сильно судить, Джулия…

Она обернулась.

— Это еще почему?..

— Не судите, да несудимы будете, — процитировал Мейсон известное библейское изречение.

В ответ Джулия только поморщилась.

— Да уж… Во всяком случае, эта Лили Лайт меня уже вряд ли осудит…

Мейсон, отведя глаза, печально произнес:

— Не говори…

— Но я никак не могу понять, — спросила Джулия, — почему ты так переживаешь, когда разговор заходит об этой женщине? Ведь она, насколько я могу судить, просто подставила тебя, Мейсон, ты ведь сам говорил мне давеча, что она решила тебе отомстить… Не имея шансов сделать это при жизни — то хотя бы посмертно…

Усевшись за столик, он тяжело вздохнул.

— И все‑таки я чувствую себя виноватым перед ней, — сказал он.

Джулия только поморщилась от этой реплики.

— Не бери в голову… Кстати, — сказала она, решив хоть как‑то отвлечь своего подопечного от невеселых мыслей, — как тебе понравился тот парень, который получал пенсию за умершего родителя?..

Мейсон пожал плечами.

— Это тот, которому передо мной было отказано в залоге?..

— Ну да…

Поморщившись, он произнес:

— Да никак… А почему ты спрашиваешь?..

— Понимаешь, — начала Джулия, — мне почему‑то вспомнилась одна криминальная баллада… Словно бы с него списано…

Мейсон невесело усмехнулся.

— Баллада?.. Неужели в зале суда кого‑нибудь может тянуть на лирику?..

— Представь себе… Когда я училась в университете, у меня был один знакомый… Собственно, даже не знакомый, а возлюбленный — Дейл Уэбстер…

— Ну и что же?.. — спросил Мейсон, но на этот раз, в отличие от предыдущего — с большим интересом. — И что же с того?..

Джулия продолжала:

— Он вел у меня практическую юриспруденцию на первом курсе, и как‑то раз, то ли в шутку, то ли скуки ради, составил своего рода поэтическо–уголовную антологию мировой литературы…

— Как это?..

Джулия принялась пояснять:

— Ну, большая часть мировой литературы построена на насилии… А любое насилие можно классифицировать с юридической точки зрения… Например, известный библейский сюжет про Фамарь и Амнона классически подпадает под статью «изнасилование». «Гамлет» содержит в себе целый букет преступлений — мы насчитали около десятка… По современным меркам, конечно… А вообще настоящий справочник криминалиста — мифы разных народов… А еще более — сказки. Даже в невинных сказках про Красную Шапочку или Белоснежку можно найти несколько серьезных уголовных преступлений…

— Неужели?..

— В его антологии было практически все, — заверила Уэйнрайт.

— Даже… — Мейсон, наморщив лоб, несколько секунд размышлял, после чего произнес: — Даже заведомый подлог с целью незаконной наживы, как у этого мелкого проходимца?..

— Представь себе…

— И что же за баллада?..

Джулия, откинувшись на спинку кресла, принялась декламировать:

Джоя Холмс и Билл, его сынок

уютно жили: шла

по почте рента Джону, в срок —

тридцатого числа.

Случился грустный номер:

Родитель взял да помер.

Такие вот дела.

«Джон Холмс! Я так тебя любил!

Без ренты мне — беда!»

И обложил папашу Билл

Солидным слоем льда.

Заклеил щели, фортки,

Темнела в белом свертке

Отцова борода.

Билл закупил двоим еды —

Отец хворает, чай.

Воняло — Билл на холоду

Готовил завтрак, чай.

А почтальон клиенту

носил всю ту же ренту, —

Ну что ж, хворает, чай.

Уже зима невдалеке

А Холмсы все вдвоем

Билл — в уголке, Джон — в леднике,

и каждый при своем.

На дверь,

на стены,

на пол

сынок духов накапал

и замерзал живьем.

«Джон Холмс, — шептал ночами Билл, —

любимый мой отец! Тебя я вовсе не убил.

Мне жаль, что ты — мертвец!

не надо гнить, не надо,

ведь я рехнусь от смрада,

коль ты сгниешь вконец!»

И все‑таки пришел каюк

терпению сынка.

Джон Холмс во все,

во все вокруг

проник исподтишка.

Нашли висящим Билла,

и рента, видно было,

торчит из кулака.

Мейсон выслушал Джулию с видимым интересом, после чего произнес:

— И все‑таки… По всей видимости, этот твой Дейл Уэбстер был большим любителем черного юмора…

Джулия, поняв, что ее декламация немного развлекла Мейсона, поспешила продолжить:

— Ну, это еще что!.. Представь, Мейсон, ты ведь профессиональный юрист, как и я: много ли можно найти в литературе примеров, которые бы подпадали под статью «пособничество в побеге из мест заключения»?..

Мейсон растерянно пожал плечами.

— Не знаю…

— Но ведь ты профессиональный юрист…

— Но не профессиональный литератор — а таким, наверняка, был твой Дейл Уэбстер… А что, он умудрился раскопать какой‑то стишок и на эту тему?..

— Представь себе, — произнесла Джулия и, не спрашивая у своего собеседника согласия, вновь принялась декламировать:

Марту Фербер стали гнать с панели

— вышла, мол, в тираж. — и потому

нанялась она, чтоб быть при деле

экономкой в местную тюрьму.

Заключенные топтались тупо

в камерах, и слышен этот звук

был внизу, на кухне, где для супа

Марта Фербер нарезала лук.

Марта Фербер вдоволь надышалась

смрада, что из всех отдушин тек,

были в нем и тошнота, и жалость,

дух опилок, пот немытых ног.

В глубине крысиного подвала лазила

с отравленным куском;

суп, что коменданту подавала

скупо заправляла мышьяком.

Марта Фербер дожидалась: рвотой

комендант зашелся: разнесла

рашпили по камерам: работай,

распили решетку — все дела.

Первый же, еще не веря фарту,

оттолкнул ее и наутек —

все, сбегая, костерили Марту,

а последний сбил кухарку с ног.

Марта Фербер с полу встать пыталась;

воздух горек сделался и сух.

Вспыхнул свет, прихлынула усталость,

сквозняком ушел тюремный дух.

И на скатерть в ядовитой рвоте

Лишь успела искоса взглянуть,

прежде чем в своей почуять плоти

рашпиль, грубо распоровший грудь…

Эту уголовно–лирическую балладу Мейсон слушал рассеянно — по его виду было заметно, что он выслушал эту балладу в исполнении Джулии разве что из чувства приличия — его занимали совершенно иные мысли.

И все‑таки… Ведь нам надо как‑то защищаться на предстоящем суде?..

Джулия кивнула.

— Несомненно…

— Что же делать?..

Джулия не ответила на этот вопрос своего подопечного, словно не расслышав его — или, скорее, сделав вид, что не расслышала…

И лишь когда они вышли из кафетерия, она, дружески посмотрев на Мейсона, произнесла:

— Мне кажется, тебе пока не стоит думать об этом…

Отправляйся домой и приведи себя в порядок… А об остальном подбочусь я сама…

 

ГЛАВА 4

В Санта–Барбаре появилась новая тема для разговоров. Новая улика в деле Мейсона. Первое судебное слушание. «Посмертное» письмо Лили Лайт не проясняет, а наоборот запутывает расследование. Джулия Уэйнрайт имеет полное право требовать отправить его на графологическую экспертизу, чего она и добивается от Кейта Тиммонса. Новость, узнанная от Гарри Брэфорда. Подозрения Джулии относительно хозяина фирмы «Джакоби и К» только усиливаются.

Разумеется, неожиданная новость о том, что Мейсон покушался на жизнь Лили Лайт, которая до недавнего времени была для этого человека воплощением духовной чистоты и кристальной нравственности, буквально всколыхнула всю Санта–Барбару.

Об этом невероятном событии говорили везде: в кафе–закусочных, в парикмахерских, на автостоянках, в магазинах, просто на улицах, в рабочих офисах, в семейных домах…

Многие жители Санта–Барбары оправдывали сына СиСи Кэпвелла, полагая, что он, попав в лапы какой‑то секты, вдохновительницей и руководительницей которой, скорее всего и была Лили Лайт, долго не мог порвать с ней, и потому избрал такой жуткий для этого способ — многие в городе не любили эту женщину.

Другие считали, что Мейсон, строя из себя высоконравственного человека и проповедника, чуть ли не святого, все это время просто искусно притворялся, и что ЗА маской святоши скрывался все тот же опустившийся человек, алкоголик, развратник, которым он одно время был, и что такая несчастная, такая высоконравственная Лили Лайт, обнаружив несоответствие между тем, за кого выдавал себя Мейсон и его истинной сутью, едва не поплатилась за это жизнью.

Кстати, такой точки зрения, в основном, придерживались поклонники потерпевшей.

Некоторые считали, что Мейсон попытался убить ее в состоянии аффекта, сильного душевного волнения, многие — что Лили Лайт сама виновата в случившемся, доведя Кэпвелла до умопомрачения.

Впрочем, это была лишь небольшая часть из, наверное, нескольких сотен версий, которые отстраивали для себя любопытные жители городка…

Конечно же, все эти версии были далеки от действительности, потому что никто не мог поверить, что Мейсон не пытался убить Лилиан Лайт…

Многие — и таких, надо сказать, было большинство, — злорадствовали: наконец‑то этот красавчик Мейсон, этот всеобщий любимец, познает в полной мере, что такое настоящее несчастье.

Во всяком случае — никто не оставался к делу Мейсона безразличным.

Однако находились и такие, которые сочувствовали Мейсону — Круз Кастильо, Сантана, Гарри Брэфорд, семья Кэпвеллов, конечно же…

И, разумеется, Джулия Уэйнрайт — не только потому, что она взялась за это, как казалось всем, гиблое и безнадежное дело, а еще и потому, что в последнее время чувствовала в себе все более и более горячие симпатии к этому интересному человеку.

Иногда самой Джулии начинало казаться, что это — не только симпатии, но и нечто другое…

Однако, наученная богатым жизненным опытом прошлых лет, когда она постоянно влюблялась в своих клиентов, Джулия Уэйнрайт усиленно внушала себе, что это ей всего только кажется…

Первое слушание по делу Мейсона было назначено на пятницу — таким образом, у Джулии оставалось еще целых три дня для того, чтобы попытаться связаться с Генри Джакоби — а в том, что он наверняка замешан в этой истории, у нее сомнений не вызывало…

На утро следующего дня Джулия решила отправиться к Генри — тем более, что у нее был повод, более чем подходящий: неустойка в сто тысяч долларов, которую она якобы должна была платить этому типу.

Однако в то утро ей так и не удалось поговорить с Джакоби…

Придя в свой офис, Джулия, согласно давней привычке, сразу же поставила кофеварку — день, по всей видимости, предстоял тяжелый, и она решила взбодрить себя двойной дозой кофе.

В этот момент в ее кабинет влетела секретарша Агата Резерфорд.

— Джулия, — произнесла она, едва отдышавшись. — Там к тебе… Окружной прокурор. Кейт Тиммонс — собственной персоной…

Джулия, удивленно округлив глаза, поинтересовалась у своей секретарши:

— Интересно, для чего это я ему понадобилась?.. Да еще с самого раннего утра…

Агата пожала плечами.

— Не знаю…

Едва девушка произнесла эти снова, дверь раскрылась, и в проеме показался Кейт Тиммонс — как и всегда, в щегольском темно–синем костюме консервативного покроя, который он всегда так любил, в очень модном галстуке и, несмотря на довольно теплую погоду — в тонких лайковых перчатках.

— Привет, Джулия, — произнес он, присаживаясь. — Хорошо, что я тебя застал…

Джулия, не поднимая головы, ответила:

— Доброе утро…

— Можно?.. — спросил окружной прокурор, подвигая себе стул с таким видом, будто бы в ответ мог последовать отказ…

Уэйнрайт небрежно кивнула.

— Можно…

— Надеюсь, угостишь кофе?.. А то я сегодня утром как выехал из дому, так даже и не позавтракал по–человечески, — улыбнулся Тиммонс.

Стараясь не смотреть на посетителя — до того он теперь был ей неприятен, — Джулия произнесла Агате, стоявшей у стола:

— Сделай господину окружному прокурору сэндвичей… Хорошо?..

Приготовление сэндвичей и иногда кофе тоже входило в секретарские обязанности Резерфорд.

Когда сэндвичи и кофе были готовы, Джулия, усевшись за стол и заложив ногу за ногу, наконец‑то посмотрела на Тиммонса.

— Ну, что у тебя?..

— Сейчас, сейчас, дай выпить кофе, — произнес Кейт, делая мелкие глотки.

Адвокат, нехорошо посмотрев на этого нежелательного посетителя, предположила:

— Вновь упрятал своего недавнего коллегу за решетку?..

Джулия не зря задала этот вопрос она по–прежнему недолюбливала Тиммонса, и, увидев его с самого раннего утра на пороге своего кабинета, приготовилась к самым неутешительным новостям.

Так оно и оказалось…

Кейт, отпив небольшой глоток и закусив сэндвичем, улыбнулся.

— Нет, пока еще твой Мейсон на свободе…

Джулия скривилась, будто бы глотнула не кофе, а уксусной кислоты.

— Почему это — пока еще?..

— Потому, — ответил Кейт, — что в этом деле появились новые улики против него.

Джулия посмотрела на неожиданного утреннего визитера с явным недоверием.

— Улики?.. Тиммонс кивнул.

— Да.

— Ты сказал — какие‑то новые улики?.. Так ведь, я не ослышалась?..

— Так, так…

Джулия, молча допив свой кофе, отодвинула чашку на середину стола и, с наслаждением закурив сигарету, поинтересовалась:

— Ну, и что же за улики?..

— Понимаешь ли, — начал Тиммонс таким тоном, будто бы говорил не с профессиональным юристом, адвокатом, снискавшим славу лучшего в своем роде, а с несмышленой маленькой девочкой или, как минимум, со студенткой–первокурсницей провинциального юридического факультета, — понимаешь ли, Джулия, для меня, собственно, как и для всех, это дело совершенно ясное…

Джулия поспешно возразила:

— А для меня — нет.

Окружной прокурор улыбнулся — твое, мол, дело, ты взялась за него, а потому можешь считать Мейсона невиновным… Знаем мы твои адвокатские штучки.

— Ни у кого не вызывает сомнений, что именно Мейсон Кэпвелл, и никто другой пытался отправить на тот свет свою близкую… — Тиммонс на секунду замешкался, пытаясь подобрать нужное выражение, которое бы лучше всего определяло характер взаимоотношений Лили Лайт и Мейсона Кэпвелла. — Ну, скажем, своего близкого человека, свою приятельницу, — Тиммонс, по–видимому, посчитал, что такое определение подойдет более других. — Всем, — окружной прокурор сделал ударение на этом слове, — всем это совершенно понятно…

Джулия, искоса посмотрев на него, только поинтересовалась:

— Кому это — всем?..

Кейт передернул плечами.

— Ну, мне, например…

Уэйнрайт только усмехнулась.

— Ну, Кейт, ты ведь — далеко не все…

— Многим горожанам, — произнес Кейт, который никак не ожидал встретиться с такой глубоко эшелонированной обороной адвоката.

Склонив голову на бок, Джулия иронично поинтересовалась:

— Послушай… Ты что — уполномочен представлять у меня мнение всего города?..

Тиммонс сразу же пошел на попятную.

— Я этого не говорил…

— Но ведь ты говоришь обо всех, — тут же напомнила ему Джулия. — Стало быть, я вправе предположить… Вправе предположить, что дело обстоит именно так…

Тон ее был довольно резок — в то утро мисс Уэйнрайт была зла, потому что всю ночь ей вновь болела голова, и она опять не выспалась…

А тут еще этот совершенно несносный Кейт Тиммонс — и для чего он сюда пришел?..

У Джулии вновь разболелась голова.

Нет, это просто невыносимо!..

Боже, сколько же все это может продолжаться?..

О, как в этот момент он был ненавистен для Джулии Уэйнрайт!..

Весь — и его новый шелковый галстук, и отутюженный дорогой костюм, и тонкая кремовая сорочка, и новые скрипящие туфли, и даже терпкий аромат дорогой туалетной воды, исходивший от него…

Тиммонс, самодовольно улыбнувшись, произнес:

— Ну, следствие теперь располагает несомненными доказательствами того, что Мейсон Кэпвелл загодя готово вил и планировал преднамеренное убийство… Убийство Лилиан Лайт.

Джулия насторожилась.

— То есть…

— Дело в том, — начал Кейт, — что незадолго до этого драматического эпизода Лили Лайт написала в прокуратуру письмо…

— Письмо?

Тиммонс утвердительно закивал.

— Именно…

— И что же за письмо?.. — поинтересовалась Джулия, лихорадочно соображая, что же именно могла написать эта аферистка, да еще — в прокуратуру.

— Ну, — начал Кейт, — я не могу разглашать этого… Ты ведь сама прекрасно знаешь законы. Я не могу разглашать этого до начала судебного заседания. То есть — до пятницы. Вот в пятницу и узнаешь…

Прищурившись, Джулия со скрытой враждебностью поинтересовалась:

— Тогда я хочу понять, для чего же ты тогда явился ко мне с утра…

— Чтобы постараться убедить тебя, — воскликнул Тиммонс, — что надеяться на благополучный исход дела — бесполезная трата времени! Мне просто жаль твоего времени, Джулия…

— Спасибо за сочувствие, — отрезала Уэйнрайт и отвернулась.

Допив кофе, Кейт отодвинул чашку. Джулия, посмотрев на него с видимой неприязнью, сказала:

— Кейт, мы с тобой не далее, как несколько дней назад говорили на эту тему по телефону… Ты ведь прекрасно знаешь, что такое презумпция невиновности… Никто не может быть назван преступником до того момента, как его вину не определит жюри присяжных… Не так ли, Тиммонс?.. Кому–кому, — Джулия невольно скопировала его недавние интонации, — а тебе это, профессиональному юристу, должно быть прекрасно известно…

Пожав плечами, окружной прокурор заметил:

— А я, собственно, и не говорю, что Мейсон Кэпвелл — преступник. Это — не более, чем предположение. Основанное, кстати говоря, на более чем веских уликах… А у твоего Мейсона, между прочим, нету абсолютно никакого алиби… Так что зацепиться вам не за что.

— Это не твое дело…

Кейт, откинувшись на спинку стула, лишь заметил в ответ:

— Вполне возможно, не отрицаю… Во всяком случае, этот наш разговор с тобой — неофициальный, так сказать, неслужебный, так что до пятницы это — действительно не мое дело… До пятницы. Но теперь я и не говорю, что вина Кэпвелла доказана…

— Вспомни, что ты заявил судье Джаггеру, когда встал вопрос — отпустить моего подзащитного под залог или нет?.. — напомнила Джулия.

— Я только сказал, что человек, который обвиняется в покушении на преднамеренное убийство, может быть опасен для общества, — попытался было выкрутиться Тиммонс, но Джулия вновь сказала:

— Меня поражает, Кейт, даже не то, с какой легкостью ты теперь пытаешься найти для себя оправдание, а то, как легко ты сдал на этом заседании своего недавнего товарища и коллегу…

Кейт только поморщился.

— Ну, скажем, товарищем мне он никогда не был… У меня вообще в жизни мало людей, к которым я испытываю дружеские чувства. А что касается твоего замечания… Понимаешь ли, — начал он все тем же менторским тоном, — понимаешь ли, Джулия… Я прежде всего прокурор, а потом уже — человек. Я стою на страже закона. И, разумеется, если этот твой Мейсон…

— Почему — мой?..

Улыбнувшись, Кейт пояснил:

— Но ведь ты взялась его защищать… Так вот, если твой подзащитный, — он сознательно употребил это слово, пытаясь таким образом дать понять Джулии, что снимает с себя всякую ответственность за этого человека, — если он совершит за это время еще одно преступление… Ну, отвечать, конечно же, будет он… Но и ты тоже… Ведь это ты ходатайствовала о том, чтобы его выпустили под залог… Не так ли?..

Джулия глухо ответила:

— Я адвокат… Но прежде всего, Кейт — я человек, я понимаю, что Мейсон не мог выбросить Лилиан Лайт из окна… Я верю ему.

— Что ж, — кивнул Тиммонс, — конечно же, верить

Мейсону или не верить — твое полное право.

— Разумеется.

Поднявшись из‑за стола, Тиммонс с вежливой улыбкой произнес:

— Спасибо за кофе. Значит, встретимся в пятницу, на первом слушании по этому делу.

После чего направился к двери.

Уэйнрайт показалось, что во всем виде окружного прокурора сквозило чувство какого‑то неприкрытого превосходства над ней…

Когда дверь за Тиммонсом закрылась, Джулия, поднявшись со своего места, подошла к окну и задумалась…

«Письмо. — размышляла она, — и что за письмо могла отправить в прокуратуру Лили Лайт?.. Ясно, какого приблизительно характера — во всяком случае, если бы она ничего не писала о Мейсоне, то это бы не было уликой… Неужели… — Она вспомнила последнюю беседу с Кэпвеллом по этому поводу. — Неужели она действительно решила отомстить ему своей смертью… Да, тогда все действительно сходится: она написала какое‑то там письмо, исподволь подготавливая таким образом почву для того, чтобы закопать Мейсона, чтобы навсегда похоронить его, а потом, как тот и утверждает, попыталась на его же глазах покончить жизнь самоубийством… Собственно, почему попыталась: если она надумала это сделать, если, как утверждает сам Кэпвелл, у нее не было другого способа, чтобы отомстить ему… Тогда это была не попытка. Лили Лайт наверняка была настроена более чем серьезно… Да, вполне вероятно, что так все и было… Во всяком случае, у обвинения теперь появился очень важный козырь… Что ж — остается дождаться судебного слушания в пятницу, чтобы выяснить, насколько же он уважителен и весом…»

Давно уже зал суда не собирал такого количества посетителей — мест для всех желающих узнать об этом деле не хватило, и потому любопытствующие не только сидели на приставных креслах, но даже стояли в проходах — случай для Санта–Барбары невероятный; в последний раз столько любопытствующих собирал, наверное, только процесс по делу Сантаны…

Мейсон чисто внешне выглядел совершенно спокойным, хотя и несколько бледноватым. Уэйнрайт объяснила для себя это обстоятельство тем, что он, наверное, очень переживает случившееся — во всяком случае, ей не хотелось думать, что он так сильно убивается из‑за того, что «эта прожженная аферистка Лили Лайт» якобы из‑за него едва не отправилась в мир иной…

В тот день Кейт Тиммонс буквально превзошел самого себя — он все время пытался подстраивать Мейсону всякие юридические каверзы, все время пытался подловить его на неточностях в ответах… Впрочем, Кэпвелл, который знал профессиональные качества своего бывшего коллеги, как никто другой, всякий раз отвечал ему спокойно, не давая запутать себя…

Джулия старалась не встречаться взглядами с Кейтом — настолько был ей в этот момент неприятен окружной прокурор… Да что там неприятен — он был просто отвратителен.

Одетый все в тот же костюм консервативного покроя, до которого был столь охоч и в ослепительно–белую рубашку, с темным галстуком, который прекрасно завершал весь гарнитур, Тиммонс, сидя справа от Уэйнрайт, с несколько преувеличенным пафосом говорил:

— Ваша честь!.. Дело, которое мы теперь слушаем — весьма и весьма непростое. И не только потому, что человек, который сидит теперь на скамье подсудимых, — он коротко кивнул в сторону Мейсона, — не только потому, что этот человек когда‑то был моим близким другом и сослуживцем… Не только потому, что это — бывший, — Тиммонс сознательно сделал ударение на слове «бывший», — да, бывший мой помощник… Не в первый раз мы сталкиваемся со столь ужасающим примером, когда люди, призванные охранять закон и служить делу правосудия, оказываются тягчайшими… — Он, искоса посмотрев в сторону Джулии, добавил: — тягчайшими преступниками.

Адвокат тут же поднялась со своего места и обернулась к окружному судье:

— Ваша честь, я протестую!.. Никто не может быть признан виновным в совершении преступления, пока его вину не определит жюри присяжных… В нашей стране действует незыблемый принцип презумпции невиновности — кому–кому, а господину окружному прокурору это должно быть известно лучше, чем кому‑нибудь другому…

Мэл Джаггер, привычным жестом поправив то и дело сползающие с носа очки в толстой роговой оправе, произнес в ответ:

— Протест принят.

Джулия уселась на свое место, а окружной судья кивнул прокурору:

— Слушаем вас, мистер Тиммонс… Тот продолжал:

— Так вот: следствие располагает доказательством, что подсудимый, — он вновь кивнул в сторону Мейсона, который, сидя поодаль, всеми силами старался сохранять невозмутимость и присутствие духа, — что подсудимый загодя готовил это коварное преступление… Незадолго до этого печального события потерпевшая отправила в прокуратуру письмо, в котором… — он искоса посмотрел на Джулию, — в котором недвусмысленно предупреждала, что ее жизни и здоровью угрожает опасность…

Судья Джаггер заметно оживился.

— Вот как?..

Согласно закивав в ответ, Кейт посмотрел на Уэйнрайт и самодовольно улыбнулся.

— Да…

Вновь поправив очки, Джаггер изрек:

— Огласите это письмо.

Спустя несколько минут на экране диапроектора, установленного в зале судебных заседаний, появился следующий текст, набранный на компьютере и распечатанный на матричном принтере:

Достопочтенный мистер Тиммонс!

Написать эти строки заставляет меня не столько опасность, которой, как я поняла, подвергаюсь ежеминутно, ежесекундно, не столько боязнь за свою жизнь, сколько боязнь за моральный облик человека, с которым в последнее время связала свою судьбу.

С Мейсоном Кэпвеллом я познакомилась в то время, когда он пребывал в состоянии тяжелейшей душевной депрессии. У него умерла возлюбленная, Мэри, и Мейсон, не найдя применения своим силам, с головой бросился в омут пороков — в пьянство и в различные жизненные излишества. Он погряз в этих пороках окончательно и бесповоротно, и я, едва познакомившись с ним, пришла в ужас не столько от глубины его нравственного падения, сколько от того обстоятельства, что пороки нравились ему самому… Да, я пыталась найти ему оправдание, и, наконец, решила, что в то время ему было очень и очень плохо, и, узнав в чем дело, всеми силами пыталась спасти этого человека.

Сперва мне казалось, что он встал на правильный путь, однако потом я все более и более убеждалась, что жестоко ошиблась в Мейсоне. Под личиной святоши он скрывал совершенно чудовищный облик. Внешне он соглашался со всеми истинами, которые я ему внушала; но лишь внешне, потому что на самом деле он все дальше и дальше отдалялся от идеалов добра и справедливости, от того высокого предназначения, которое он должен был исполнить в жизни… Наконец, когда я поняла, кто же такой Мейсон Кэпвелл на самом деле, я сказала ему об этом. Более того — мне показалось, что Мейсон, изображая из себя настоящего праведника, почти святого, преследует какие‑то своекорыстные цели — правда, и теперь, когда я пишу вам эти строки, никак не могу определить для себя, какие же именно.

Я всегда была кристально честным человеком, и потому просто не могла не сказать ему, что думаю о сложившейся ситуации…

Мейсон Кэпвелл, поняв, что я раскусила его, возненавидел меня лютой ненавистью. Он неоднократно угрожал мне, он говорил, что если я расскажу о своих подозрениях кому‑нибудь в этом городе, то мне придется плохо. Однако я была тверда и непреклонна, я была непоколебима и несколько недель назад заявила ему, что вскоре о его двойной жизни узнают все.

Тогда Мейсон в порыве ярости попытался убить меня — я просто чудом спаслась.

После того, как Мейсон Кэпвелл едва не убил меня, я посчитала за лучшее переселиться в гостиницу «Эдельвейс» — во всяком случае тут, среди множества людей, я чувствовала себя куда безопасней.

Однако этот страшный человек не оставил намерений убить меня. И теперь, когда я пишу эти строки, я чувствую за своей спиной его дыхание. Оно подобно дыханию смерти.

Достопочтенный мистер Тиммонс, я недавний человек в Санта–Барбаре, я почти никого не знаю в этом городе, и у меня единственная надежда — справедливость и правосудие, с которым отождествляется тут ваше имя…

Спасите меня, помогите мне.

Я чувствую, что еще немного — и погибну от руки этого жуткого человека.

С искренним уважением — Лилиан Лайт.

Когда экран диапроектора погас, судья, посмотрев на Мейсона, спросил:

— Скажите, мистер Кэпвелл… Вы действительно пытались убить потерпевшую?..

Тот отрицательно покачал головой.

— Нет.

Мэл Джаггер продолжал:

— Вы угрожали ей?..

И вновь подсудимый мотнул головой в знак того, что это неправда.

— Нет.

Неожиданно голос подал Кейт

— Ваша честь, напоминаю вам, что подобные вопросы входят в компетенцию обвинения…

Джаггер, извинительно посмотрев в сторону прокурора, сказал:

— Прошу вас… Тиммонс хищно изогнулся.

— Вы заявляли Лилиан Лайт, что расправитесь с ней, если она исполнит то, что говорила?..

Это была искусно расставленная юридическая ловушка. Если бы Мейсон заявил, что действительно не угрожал потерпевшей, то, таким образом, он бы пусть в косвенной форме, но все‑таки дал бы положительный ответ на первую часть вопроса окружного прокурора — что она имела на него какие‑то компрометирующие сведения.

С минуту подумав, Мейсон произнес:

— Все, что написано тут — чистой воды ложь.

— Вы хотите сказать, — с преувеличенной вежливостью спросил окружной прокурор, — что ваша жертва, — он, сделав ударение на этом словосочетании, внимательно посмотрел на подсудимого, — вы хотите сказать, что ваша жертва не могла написать этого?..

— Вполне возможно, что это письмо действительно написала Лилиан Лайт, — произнес в ответ Кэпвелл, но я категорически утверждаю, что все, что написано в этом письме — ложь. Ложь от самого начала и до самого конца.

Хищно улыбнувшись и поправив свой модный галстук, Кейт Тиммонс поинтересовался:

— То есть… Уж не хотите ли вы сказать, что ваш образ жизни… — Он запнулся на какое‑то мгновение, подыскивая нужное выражение, наиболее точно характеризующее образ жизни этого человека и, не найдя ничего более подходящего, сказал: — Что ваш образ жизни, мягко говоря, в последнее время оставлял желать лучшего?..

Поднявшись со своего места, Джулия, обращаясь исключительно к судье, заметила:

— Ваша честь, я протестую. В задачи этого судебного разбирательства не входит изучение личности моего подзащитного… Он может оставить за собой полное право не отвечать на этот вопрос…

— Протест принят, — произнес окружной судья. — Вопрос снимается…

Однако Тиммонс продолжал наседать:

— Тогда каковы же причины, которые заставили Лили Лайт написать это письмо?..

Пожав плечами, Мейсон заметил:

— Об этом я ничего не могу знать…

После небольшой паузы судья, посовещавшись со своими помощниками, объявил:

— Перерыв на пятнадцать минут…

Во время перерыва Джулия, подойдя к Мейсону, спросила его:

— Послушай, Мейсон… Ты ничего не знал об этом письме?..

Тот пожал плечами.

— Нет…

— Она никогда не говорила тебе, что собирается написать Кейту Тиммонсу?..

— Никогда. Иначе бы я сразу бы сказал тебе об этом, Джулия…

На минутку задумавшись, Джулия очень тихо произнесла:

— Да, действительно… Если эта Лили Лайт на самом деле планировала отомстить тебе таким вот образом, то не в ее интересах было раскрывать карты до того, как она исполнит то, что задумала… Мейсон кивнул.

— Да, действительно…

Джулия, глядя в какую‑то пространственную точку перед собой, размышляла: «Интересно, почему она не написала это письмо от руки?.. Почему сперва набирала его на компьютере, а затем — распечатывала на принтере?.. Зачем так усложнила себе задачу?.. А может…»

И тут в ее голове мелькнула догадка. Резко посмотрев на Мейсона, она спросила:

— Послушай… Почему это письмо написано ею не от руки?..

Тот равнодушно пожал плечами.

— Не знаю…

— И все‑таки… Кэпвелл тяжело вздохнул.

— Какое это имеет значение?..

— Боюсь, что имеет…

— Может быть. Лили долго писала его, редактировала, потом вновь писала… Хотя… Когда она жила в нашем доме, она лишь изредка заходила в мой кабинет, где стоит «Макинтош». Я никогда не видел, чтобы она подходила к компьютеру. Более того — свою машину я всегда закрываю на ключ, и в довершение к этому, у меня стоит код, который невозможно снять ни одним антикодом… Да и матричного принтера у меня никогда не было…

Джулия насторожилась.

— Это точно?..

Согласно кивнув, Мейсон изрек:

— Да… Наверняка.

— Значит… Значит, она, скорее всего, или хотела по каким‑то причинам скрыть свой почерк, или же… Или же хотел скрыть свой почерк человек, который это письмо написал…

Мейсон прищурился.

— Стало быть…

— Стало быть, это письмо, вполне возможно, написано не ее рукой… — закончила за него Уэйнрайт. — Но тогда — чьей же?..

После пятнадцатиминутного перерыва суд возобновил слушание.

Джаггер, обращаясь к Джулии, поинтересовался:

— Защита имеет какие‑нибудь вопросы?.. Поднявшись со своего места, Уэйнрайт решительным

тоном произнесла:

— Да, ваша честь…

— Слушаю, — ответил Тиммонс.

— У меня вызывает некоторое удивление — почему потерпевшая, которая, как я выяснила, никогда не пользовалась компьютером — во всяком случае, в то время, когда жила в доме Кэпвеллов, — почему она прибегла к столь необычному способу написания этого письма?..

Кейт Тиммонс, пожевав губами, равнодушным тоном произнес:

— В этом нет ничего удивительного… Компьютерами пользуются все цивилизованные люди… В наше‑то время, в конце двадцатого века…

— Но у нее никогда не было своего компьютера… — возразила Уэйнрайт.

— Но компьютер есть в доме Кэпвеллов… Во всяком случае, Лили Лайт могла написать это письмо там, — спокойно произнес Тиммонс.

— Да, действительно. Но мой подзащитный утверждает, что в его аппарате стоит код, кроме того, он всегда запирает его на ключ. И самое главное — в доме Кэпвеллов никогда не было матричного принтера.

Судья, поразмыслив, произнес:

— Мы опросим свидетелей на этот счет. — Сделав небольшую выжидательную паузу, он спросил, обращаясь к Уэйнрайт: — Есть ли у защиты еще какие‑нибудь вопросы относительно этого письма?..

Джулия продолжала:

— Конечно. Скажите, мистер Тиммонс, а адрес на конверте тоже отпечатан на принтере?..

— Нет.

— Написан от руки?

— Да, мисс Уэйнрайт, — ответил Тиммонс. — Адрес на конверте действительно написан от руки.

— В таком случае, — твердо сказала Джулия, — я требую, чтобы незамедлительно была проведена графологическая экспертиза — действительно ли этот адрес написан рукой Лили Лайт?

Джаггер, поразмыслив, вынес вердикт:

— Защита имеет полное право предъявлять подобные требования.

По залу пронеслась шумная струя недоумения. Тиммонс попробовал возразить:

— Ваша честь, в этом нет никакой необходимости… Все и так ясно…

Однако Джулия по–прежнему продолжала настаивать на своем:

— И все‑таки, я настаиваю на экспертизе.

После того, как она убедилась, что Мэл Джаггер действительно согласен с ней, суд перешел к следующему вопросу.

— Скажите, — Тиммонс обернулся к Кэпвеллу, — скажите, подсудимый…

Джулии в этот момент показалось, что это слово — «подсудимый», — Кейт произносит с особой тщательностью и старанием; видимо, называть своего бывшего коллегу «подсудимым» доставляло ему ни с чем не сравнимое удовольствие.

Тиммонс продолжал:

— Скажите… Как складывались ваши отношения с потерпевшей в последнее время?..

И Мейсон рассказал то же самое, что несколько дней назад поведал Джулии — правда, на этот раз он сознательно избегал таких категоричных характеристик, как «прожженная проходимка» или «аферистка», заменяя их обтекаемыми словесными формами.

— Вы действительно не угрожали ей?..

— Нет.

— Вы имели к ней какие‑нибудь претензии?.. — вновь спросил Кейт.

— Какие именно?..

— Ну, скажем, финансового характера?..

— Нет.

— Это наверняка?..

Мейсон всем своим видом дал понять, что он никак не мог иметь каких‑либо имущественных претензий к Лилиан Лайт.

Тиммонс продолжал:

— А она к вам?..

— Скорее да, чем нет.

— Чего она добивалась от вас?..

— Чтобы я дал ей денег…

— Сколько же?..

— Она не называла конкретную цифру.

— И все‑таки — доллар, два… тысячу, сто тысяч?..

Мейсон пожал плечами.

— Не знаю… Она всегда хотела получить от меня очень много денег.

— Для каких целей?..

— Она давно собиралась построить в Санта–Барбаре храм — во всяком случае, так утверждала.

— А вы?..

— Я отказал ей в этом.

— В ее желании поставить храм?..

— Нет.

— В чем же?..

— Я категорически отказался давать ей деньги на какие бы то ни было нужды.

— Почему?..

— Потому что перестал верить этому человеку.

— Вы не были уверены, что эти деньги пойдут по тому назначению, о котором говорила потерпевшая?..

— Вот именно. Я уже рассказал, почему я перестал верить Лилиан Лайт.

— Когда вы отказали ей в деньгах, как она среагировала?..

— Пришла в неописуемую ярость.

— А потом?..

— Что — потом?..

— Она пыталась заводить с вами еще какой‑нибудь разговор о деньгах?..

— Да.

— Часто?..

— Почти каждый день.

— И вы ей всякий раз отказывали?..

— Разумеется. Я уже имел честь сообщить суду, по каким именно причинам.

— А в какой форме?..

— Я старался держаться с Лили Лайт как можно мягче, пытался объяснить ей, что грех корыстолюбия — один из самых страшных, и что скорее верблюд пройдет сквозь игольное ушко, чем богатый попадет в рай.

Кейт, поднявшись со своего места, вышел на подиум, где обычно выступали попеременно защита и обвинение, и, резко обернувшись к Мейсону, спросил:

— Расскажите поподробнее, как было дело… Стало быть, вы утверждаете, что в тот вечер она позвонила вам исключительно для того, чтобы встретиться и что‑то обсудить?..

— Совершенно верно.

— Когда это произошло?..

— Вечером, часов в десять.

— Она не была взволнована или удручена?..

— Мне так показалось.

— И вы согласились?..

— Да… Хотя я долго колебался — стоит ли мне еще раз встречаться с этой женщиной.

— Почему?..

— Потому что знал, что разговор вновь пойдет о деньгах…

— Тогда почему вы согласились?..

— Мне показалось, что Лилиан нуждается в моей помощи. В то время, когда я находился в состоянии сильнейшей душевной депрессии, она действительно помогла мне. Теперь сама Лили Лайт пребывала приблизительно в таком же состоянии, и я почему‑то подумал, что с моей стороны будет грехом не помочь ей. Когда чувствуешь себя несчастным, всегда надо вспомнить о несчастьях других и о том, что могло бы быть еще хуже. Надо вспомнить, чем ты был виноват прежде и чем виноват теперь, а также понимать, что то, что называется несчастьем, послано в испытание, для того, чтобы человек научился покорно переносить несчастья и для того, чтобы благодаря этому несчастью он стал лучше и добрее духом. А чтобы несчастье перенести, всегда надо выговориться кому‑нибудь из близких людей… Так ведь всегда легче.

Кейт слушал подсудимого с усмешкой неприкрытого превосходства.

— Но ведь, насколько я понял из ваших предыдущих рассуждений, в последнее время мы, мистер Кэпвелл… Как бы так сказать… Ну, что ли, отдалились от Лили Лайт, не правда ли?..

Мейсон кивнул.

— Действительно…

— Тогда почему же вы согласились пойти к ней в гостиницу «Эдельвейс»?..

— Потому, что хотел помочь ей, — последовал ответ. — Все люди — братья и сестры, и я не мог не попытаться облегчить душевные страдания этой несчастной, которая, возлюбив деньги более чего‑либо остального, так жестоко заблуждалась…

— Хорошо, — продолжал Кейт Тиммонс. — То, что вы нам сейчас рассказали, непосредственного отношения к делу о преднамеренном покушении на жизнь потерпевшей, Лилиан Лайт, не имеет. — Обернувшись к Мэлу Джаггеру, он произнес: — Ваша честь, могу ли я задать подсудимому еще несколько вопросов?..

Тот согласно покачал головой.

— Разумеется.

— Мистер Кэпвелл, — обратился он к подсудимому, — итак, вам позвонила Лилиан Лайт и назначила встречу на утро…

Тот едва заметно кивнул.

— Да.

— Вы согласились?..

— Я уже ответил на этот вопрос обвинения.

— Вы пришли в гостиницу «Эдельвейс» вовремя, без опозданий?..

— Совершенно верно.

— Вы не заметили ничего странного в поведении Лили Лайт в то утро?..

Мейсон на минуту задумался.

— Да… Несмотря на довольно раннее время. Лили уже была на ногах — а она ведь всегда любила поспать. Кроме того, дверь в ее гостиничном номере оказалась открытой. Раньше она никогда такого не делала.

— Так, хорошо… Еще что‑нибудь?..

И опять Мейсон рассказал все, что несколькими днями до того поведал своему адвокату, не забыв упомянуть при этом, что Лили попросила его открыть окно, а потом — пойти в ванну и намочить полотенце, якобы — для холодного компресса…

И Кейт Тиммонс, и судья Джаггер со своими помощниками, и жюри присяжных выслушали этот рассказ с неослабевающим вниманием.

— Значит, — медленно произнес окружной прокурор, когда Мейсон закончил свое повествование о драматических событиях того утра, — значит, во время этой сцены в гостиничном номере не было ни одного человека… Не так ли?..

Тяжело вздохнув, Кэпвелл изрек:

— Увы…

— Стало быть, — продолжал Кейт с выражением превосходства над подсудимым, — стало быть, никто не сможет подтвердить правдивости ваших слов?..

— Боюсь, что нет… Неожиданно слово взял судья:

— А что говорят врачи клиники, где теперь находится потерпевшая?..

Притворно вздохнув, Тиммонс произнес:

— Лилиан Лайт пребывает в состоянии тяжелейшей комы… Боюсь, что это надолго.

— На сколько?.. — уточнил Джаггер.

— Этого не знает никто… Она может прийти в себя и через неделю, может — спустя несколько лет. Даже, если это и произойдет, вряд ли она сможет сразу же давать показания суду…

Покачав головой, окружной судья резюмировал:

— Да, к сожалению, суд не располагает временем, чтобы ждать, пока потерпевшая придет в себя. Поэтому решение о виновности или невиновности подсудимого будет вынесено, скорее всего, да этого момента…

— Мне кажется, вина подсудимого доказана целиком и полностью, — сказал Тиммонс, — так что уважаемому жюри присяжных остается только вынести свое решение на этот счет…

Джаггер, поднявшись со своего места, официальным тоном сказал:

— Судебное заседание объявляю закрытым. Следующее заседание назначается на понедельник, на десять часов утра…

После того, как все разошлись, Джулия, подойдя к Кэпвеллу, ободряюще посмотрела на него.

— Ничего, мне кажется, мы выиграем этот процесс, Мейсон.

Тот тяжело вздохнул.

— Плохи наши дела.

— Ты действительно так считаешь?..

— Да…

— Не надо падать духом.

— Все улики против меня… И это письмо — кто мог подумать, что Лили все так тонко рассчитает?.. Ведь никому в голову не может прийти, что женщина, которая собралась покончить жизнь самоубийством, может решиться на такой шаг…

— Еще неизвестно, действительно ли это письмо написано Лили Лайт.

— Жюри присяжных уверено, что письмо написала именно она.

Она улыбнулась.

— Ничего не надо загадывать.

— Мне кажется, что Тиммонс постарается, чтобы мне впаяли максимальный срок.

Слушая Мейсона, мисс Уэйнрайт все время размышляла: «Интересно все‑таки, была ли знакома Лили Лайт с Генри Джакоби?.. Наверняка была… Тогда — что же их могло связывать?..»

Сложив свою замшевую сумочку, Джулия сказала на прощание:

— Обождем до понедельника. Во всяком случае, к этому времени будут готовы результаты графологической экспертизы, и мы будем наверняка знать, кто же написал и отправил в прокуратору это чертово письмо… — Сделав небольшую паузу, Уэйнрайт произнесла: — Послушай…

Это слово было сказано таким тоном, что Мейсон невольно насторожился.

— Да…

— Послушай, — повторила Джулия, взяв Кэпвелла за пуговицу пиджака. — А если… Если тебе отсюда уехать куда‑нибудь?..

Тот отпрянул.

— То есть…

— Ты ведь выпущен под залог… Мейсон передернул плечами.

— Не понимаю, что ты хочешь мне этим сказать, Джулия…

Уэйнрайт принялась пояснять свою мысль:

— Мейсон, ты ведь, мягко говоря, не самый бедный человек…

Тот кивнул.

— Ну да…

— Ты мог бы исчезнуть куда‑нибудь из нашего города… Насовсем…

Мейсон посмотрел на Джулию, как на ненормальную и спросил:

— Для чего?..

— Ты мог бы относительно безбедно прожить в какой‑нибудь слаборазвитой стране, где‑нибудь в Латинской Америке…

До Кэпвелла, наконец, дошел смысл предложения его адвоката.

— Ты предлагаешь мне уехать? Уехать, воспользовавшись тем, что меня выпустили под залог?..

Уэйнрайт кивнула.

— Вот именно… Но я не говорю, что навсегда… Ведь Лили Лайт рано или поздно выйдет из состояния комы, и вся правда выяснится. И тогда бы ты смог вернуться в наш город… Подумай, Мейсон, для чего тебе вся эта нервотрепка, для чего тебе все эти изнурительные судебные слушания?.. Подумай сам…

Кэпвелл медленно поднял на нее взгляд, и Джулия все сразу поняла…

— Нет, — произнес он. — Я никогда не пойду на это… Если я воспользуюсь твоим советом, то совершу нехороший, бесчестный поступок… Мало того, что нанесу тем самым обиду своему отцу, который внес требуемую сумму; я еще косвенно подтвержу, что виноват в преступлении, которого не совершал…

Джулия пожала плечами.

— Как хочешь…

Покачав головой, Мейсон изрек:

— Джулия… Пойми меня — я не хочу не только быть, но и даже казаться таким бесчестным человеком… Это не в моих правилах…

Мейсон в обществе своего отца, Круза и Идеи отправился домой, а Джулия пошла в небольшой кафетерий неподалеку — в тот самый, где несколько дней назад она читала своему подзащитному криминальные баллады, которым в свое время научил ее Дейл Уэбстер.

Неожиданно на пороге кафетерия она нос к носу столкнулась с Гарри Брэфордом.

— Привет!..

Джулия, холодно посмотрев на своего давешнего возлюбленного, кивнула.

— Доброе утро…

Взяв несколько сосисок, зажаренных с яичницей, Джулия прошла за ближайший столик. Она думала, что се общение с Гарри так и ограничится этим обоюдным приветствием, но этого, однако, не произошло — Брэфорд, к немалому удивлению Уэйнрайт, подсел к ней.

— Я был на процессе Мейсона, — сказал он. — Скажу честно, плохи его дела…

Джулия, стараясь не обращать внимания на Гарри, принялась за завтрак. Тот продолжал:

— В Санта–Барбаре все абсолютно убеждены, что он действительно пытался отправить Лили Лайт на тот свет… Все только об этом и говорят.

Джулия, подняв на Гарри глаза, спросила:

— Не понимаю тебя… Ведь не далее, как несколько дней назад ты заявил мне в «Ориент Экспрессе», что не хочешь больше поддерживать со мной никаких отношений… Не правда ли?..

Гарри промолчал.

— А теперь вдруг сам проявляешь инициативу… Это удивительно…

— Я ведь должен тебе деньги, Джулия… Она холодно ответила:

— Я в курсе.

— Так вот: я продал свой дом и переселился в другой, попроще… Деньги получу завтра, и сразу же отправлю тебе чек по почте…

— Это все, что ты хотел мне сказать?.. Несколько смутившись, Брэфорд изрек:

— Нет, не все…

— Что же еще?..

— Просто я хотел поговорить с тобой по этому делу… Да, Джулия.

— То есть…

— В городе все только… — начал было Гарри, но Джулия нетерпеливым жестом руки остановила его:

— Я это уже только что слышала.

— Честно говоря, я не верю, что Мейсон способен на такое…

Улыбнувшись, Уэйнрайт заметила:

— Знаешь, такое трогательное единодушие…

— То есть?..

— Я тоже никак не могу поверить в это.

— Лили Лайт действительно была весьма далека от тех идей, которые проповедовала…

— Вот как?..

— Да, когда я однажды зашел домой к Джакоби — это было еще в то время, когда я, поверив этому человеку, согласился участвовать в его жульнических лотереях, — так вот, когда я зашел к нему, то увидел довольно странную картину…

При одном лишь упоминании имени Джакоби Джулия насторожилась.

— Это имеет какое‑то отношение к делу Мейсона?.. — спросила она.

Гарри замешкался.

— Не знаю… Я просто хотел тебе кое‑что рассказать о Лили…

— Ну, и что же Джакоби?..

Брэфорд продолжал:

— Он принял меня в гостиной. Несмотря на то, что время было довольно раннее, часов шесть вечера, на нем был один лишь халат… У меня сложилось впечатление, что Генри весь день провел в постели.

— Ну и что?..

— Дверь в спальню, смежную с гостиной, была приоткрыта… Я любопытства ради замешкался у двери, и увидел там… Нет, ты никогда не поверишь мне, кого я там увидел!..

У Джулии от нахлынувшего волнения пересохли губы. Она, подавшись вперед, воскликнула:

— Ну, ну, говори же быстрее… Кого ты там мог увидеть?..

— Лили Лайт, — последовал ответ. — Ты не поверишь, но эта женщина лежала в кровати… Точнее, не в кровати, а на ней, поверх покрывала. Она была… То есть, я хотел сказать, что на ней совершенно ничего не было. — Гарри зарделся, как маков цвет. — Она была совершенно обнаженной.

«Так я и знала, — пронеслось в голове Джулии, — так я и знала… Стало быть, они были любовниками… Теперь понятно, откуда у Джакоби могла быть подобная информация… Понятно, почему он предложил мне тогда раскрутить Мейсона. Так–так–так, теперь все относительно проясняется. Видимо, и это чертово письмо состряпано им самим… Но каким же образом ему удалось уговорить свою любовницу покончить жизнь самоубийством на глазах Кэпвелла?!.. Нет, это просто невероятно!..»

Пристально посмотрев на Брэфорда, Уэйнрайт спросила:

— А ты ничего не путаешь?..

— Нет…

— Может быть, ты обознался?..

— Я точно помню: это была Лили Лайт.

Отодвинув от себя тарелку, Джулия спросила:

— А что сказал на это Джакоби?..

Гарри пожал плечами.

— Сделал вид, что так и должно быть… Во всяком случае, Генри никоим образом не прокомментировал то, что я увидел.

— Видимо, не нашел, что сказать в свое оправдание, — задумчиво произнесла Джулия.

— Наверное…

Уэйнрайт, посмотрев на молодого человека, медленно спросила:

— А почему ты не рассказывал мне об этом раньше, Гарри?..

Тот лишь передернул плечами.

— Ты ведь не спрашивала…

— Гарри, — произнесла Уэйнрайт, — то, что ты мне сейчас рассказал, очень и очень важно…

После этого сообщения Брэфорд изобразил на своем лице видимое удивление.

— Важно для чего?..

— Для Мейсона…

— При чем тут Мейсон?.. Она махнула рукой.

— А–а-а… Долго объяснять… Послушай, — она вновь придвинулась к Брэфорду, — послушай… То, что ты сказал мне, ты мог бы повторить на судебном заседании?..

— В качестве свидетеля?..

— Ну да…

Гарри Брэфорд на минуту задумался, после чего произнес:

— Наверное, да…

— Так наверное или точно. Я согласен… Но я…

При слове «но» Уэйнрайт нахмурилась.

Почему «но»?.. Гарри потупил взор.

— Я сделаю это не ради Мейсона…

— Тогда ради кого?.. Ради тебя…

Джулия, удивленно посмотрев на своего бывшего возлюбленного, подумала: «Интересно, что это с ним такое?.. Что на него нашло?.. Еще немного — и он будет признаваться мне в любви…»

Поговорив с Брэфордом еще некоторое время, Джулия отправилась домой. Теперь ее подозрения относительно причастности Генри Джакоби к этому делу только усилились…

 

ГЛАВА 5

Попытка разговора с Генри Джакоби ни к чему не привела. Мистер Джакоби пытается уговорить ее. Второе судебное заседание. Результаты графологической и технической экспертиз оправдывают все подозрения Джулии Уэйнрайт. Второе судебное слушание по делу Мейсона — Лайт: жюри присяжных не может вынести окончательного решения. Джулия расценивает это как промежуточную победу. Мейсон все более и более интересует мисс Уэйнрайт как личность.

На следующий день Джулия наконец решилась: с самого раннего утра она, позвонив в свою контору и предупредив Агату, чтобы та не ждала ее, направилась к мистеру Генри Джакоби.

Джулия, сидя за рулем, вновь и вновь репетировала в голове все возможные варианты беседы с Генри; Джакоби, по ее наблюдениям, всегда отличался недюжинным умом и способностью к анализу; это был действительно опасный противник, и Уэйнрайт прекрасно это осознавала…

Конечно же, увидев мисс Уэйнрайт в своем офисе, мистер Джакоби немало удивился — учитывая тот разговор на повышенных тонах, который произошел между ними неделю назад, — однако вида не подал, и, как ни в чем не бывало, поприветствовал Джулию:

— Доброе утро…

Та, усевшись с деловым видом напротив Генри, повесила на спинку стула сумочку и, вынув из нее пачку сигарет, закурила…

Джулия старалась держать себя спокойно и уравновешенно — насколько позволяли сложившиеся обстоятельства, хотя это ей и не всегда удавалось…

— Доброе утро, — ответила она и, как и в прошлый раз, поискала глазами пепельницу.

И вновь Джакоби пододвинул ей свою…

Генри, дождавшись, пока посетительница прикурит, сделал небольшую, но очень красноречивую паузу, словно приглашая свою посетительницу к беседе, но, не дождавшись, пока та начнет, первым начал разговор:

— Я слушаю вас, мисс Уэйнрайт… Насколько я понимаю — у вас ведь ко мне какое‑то весьма неотложное дело, не правда ли?..

Та кивнула.

— Разумеется… Вообще‑то, вы очень догадливый человек, мистер Джакоби… Вы очень проницательный человек…

Тот сдержанно улыбнулся.

— Разумеется… Если вы приехали в мой офис, да еще без предварительного звонка с самого утра, стало быть, не вы мне зачем‑то нужны, а наоборот…

Джулия, выпустив через нос тонкую струйку табачного дыма, произнесла:

— Вы наверняка знаете о деле Кэпвелла Мейсона… Сына СиСи.

Джакоби медленно и важно, как это умел делать только он, наклонил голову в знак согласия.

— Разумеется…

«Еще бы, — подумала Джулия, — еще бы не знать!.. Не ты ли выспрашивал меня тогда, что я думаю о Кэпвелле?.. Боже, как часто приходится задавать такие дурацкие, совершенно бессмысленные вопросы… А что же еще остается делать?..»

Уэйнрайт, вопросительно посмотрев на хозяина фирмы «Джакоби и К», вновь спросила:

— Вы наверняка знаете, в чем его обвиняют, мистер Джакоби?..

Тот коротко кивнул.

— Разумеется… Я внимательно слежу за процессом мистера Кэпвелла. Боюсь, что неприятности у него еще впереди…

Вздрогнув, Уэйнрайт отвернулась.

«Неприятности?.. — подумала она. — Что это он еще имеет в виду?..»

Генри, словно прочитав мысли своей собеседницы, поспешно уточнил:

— Я имею в виду — настоящие неприятности… После того, как это письмо, написанное Лилиан Лайт, всплыло на поверхность, у него, по–моему, нет никаких шансов выкрутиться.

Джулия сделала глубокую затяжку и, положив сигарету в пепельницу, поинтересовалась:

— Ну, и что же теперь вы можете сказать по этому поводу?

— По поводу письма?..

— Нет, по поводу всего процесса, по поводу этого дела…

Джакоби равнодушно пожал плечами.

— Не все ли равно?..

— Нет, не все, если меня это интересует… Итак, мистер Джакоби…

Она сознательно игнорировала называть его по имени, хотя иногда, правда, достаточно редко, обращалась к нему «Генри» и «ты»; предпочитая теперь форму «мистер Джакоби» — такое обращение казалось в этой ситуации для Джулии Уэйнрайт наиболее оптимальным, ибо оно как нельзя лучше подчеркивало, что разговор этот носит не личный, а исключительно официальный характер…

Она вновь спросила:

— Так что же вы можете сказать по поводу этого дела?..

Едва заметно, одними только уголками рта улыбнувшись, Генри ответствовал:

— Это что — допрос?..

— Нет.

— Тогда я не совсем понимаю вас…

— А что же тут непонятного: я спрашиваю, стало быть, хочу узнать ваше мнение…

— Оно действительно интересует вас?..

Коротко кивнув, Джулия произнесла:

— Разумеется… Иначе бы я, как вы весьма тонко заметили, не приехала бы в ваш офис с самого утра без предварительного звонка.

Ответ не заставил себя долго ждать:

— А почему я должен отвечать на ваши вопросы, мисс Уэйнрайт?..

— Дело в том, — начала Джулия, — что я — адвокат Мейсона.

Джакоби парировал с нескрываемой иронией:

— Я в курсе.

— И потому хотела бы уточнить у вас кое‑что о моем подзащитном…

В ответ Генри только с притворным сожалением пожал плечами.

— А–а-а… А я думал…

— Что?..

— Что вы пришли, чтобы выписать на мое имя чек на сто тысяч долларов… Вы ведь нарушили наш контракт, мисс Уэйнрайт… Не правда ли?..

Джулия сделала вид, что не расслышала этого вопроса. Она сказала:

— У меня есть все основания считать, что вы были заинтересованы в том, чтобы подставить моего подопечного Мейсона…

Генри усмехнулся.

— Вот как?..

— Я просто убеждена в этом…

Подавшись вперед корпусом, Джакоби как бы между прочим поинтересовался:

— И что же дает вам основание для таких убеждений, если не секрет?..

Ответ Джулии был резок и категоричен:

— Наш последний разговор…

Сказав это, Уэйнрайт испытующе посмотрела в глаза Генри Джакоби, словно пытаясь таким образом предугадать его реакцию.

Однако тот, как и было прекрасно известно Джулии, отличался несравненным, просто завидным хладнокровием — ни одна жилка не дрогнула на его лице при упоминании о той беседе…

Слегка подавшись корпусом по направлению к собеседнице, хозяин фирмы «Джакоби и К» поинтересовался с преувеличенно–растерянным видом:

— Какой разговор?..

В свою очередь Джулия Уэйнрайт удивленно подняла брови:

— А разве не вы спрашивали у меня, что я думаю о Мейсоне Кэпвелле?..

Генри лишь передернул плечами.

— Нет… Может быть, вас об этом человеке спрашивал кто‑нибудь другой, но только не я…

После этих слов Джакоби Джулия почувствовала, что начинает медленно заводиться…

«Вот мерзавец, — подумала она, — конечно, ведь тогда он не зря удалил из кабинета всех своих сотрудников… Чтобы говорить со мной без свидетелей…»

— Разве не вы говорили, что Мейсон собирается совершить покушение на жизнь Лили Лайт, разве не вы предлагали мне шантажировать этого человека, чтобы превратить его в хорошую дойную корову, а полученные дивиденды разделить пополам?.. Генри улыбнулся.

— Нет…

— То есть…

Он мягким движением руки остановил этот словесный поток своей собеседницы.

— Нет, нет… Наверное, вы просто меня с кем‑то путаете… А может быть — вам, мисс Уэйнрайт, все это просто приснилось… А может быть, — в его голосе вновь послышалась ничем не скрываемая ирония, — может быть, мисс Уэйнрайт, вы просто переутомились… Да, конечно, — он с притворным сокрушением покачал головой, — конечно же, я понимаю, вы ведь нервничаете… Еще бы — взяться за совершенно безнадежное дело… Вы ведь и без меня это понимаете, мисс Уэйнрайт?

Джулия уже была готова вспылить, но тут же взяла себя в руки.

Спокойно, Джулия…

Да, конечно — ты можешь сейчас наговорить этому отпетому проходимцу множество всяких гадостей, можешь сказать, что ты думаешь о нем…

Но разве этим ты поможешь Мейсону?..

Нет, нет и еще раз нет!..

Ты можешь сказать, что он — мошенник и вообще — последняя сволочь, можешь угрожать ему, можешь попытаться даже его запугать…

Но разве даст это хоть что‑нибудь?..

Нет, скорее — это может произвести обратный желаемому эффект…

Да, конечно же — сказать этому отпетому уроду все, что о нем думаешь, можно всегда, но лучше оставить это удовольствие на десерт…

Это всегда успеется…

А потому — спокойно, Джулия, спокойно… А может–Может быть, тогда попытаться вывести его на разговор о Лили Лайт?..

Что ж — можно попробовать…

Да, в подобной ситуации это — единственное правильное решение.

Во всяком случае, хуже от этого не будет…

Наконец, взяв себя в руки, Джулия спокойным и уравновешенным тоном произнесла:

— Приснилось?..

Тот, коротко кивнув, подтвердил:

— Да…

— Допустим… Но ведь вы, мистер Джакоби, надеюсь, не станете отрицать того факта, что Лили Лайт была вашей любовницей?.. Или тоже будете говорить, что мне это пригрезилось…

Однако даже беглого взгляда на Генри Джакоби было достаточно, чтобы понять, что Уэйнрайт попала в самую точку. Он заметно побледнел, осунулся, и весь как‑то сник, стушевался…

Джулия, посмотрев на него с победным видом, вновь сказала:

— И потому я буду требовать, чтобы вас, мистер Джакоби, привлекли к этому делу в качестве свидетеля… Пока свидетеля, — добавила она многозначительно. — В истории американской юриспруденции есть немало примеров, когда люди, внешне добропорядочные и уважаемые в обществе, вроде вас, давая свидетельские показания, с необыкновенной быстротой переходили на скамью подсудимых… Можно сказать, что во многих делах, подобных делу Мейсона — Лайт, это превратилось в своего рода правило… Боюсь, мистер Джакоби, что оно будет продолжено…

Прищурившись, Генри сказал:

— Любовницей?.. Что ж, хорошо…

Джулия в ответ на это замечание своего контрагента только ухмыльнулась.

— Боюсь, что ничего хорошего… Во всяком случае — для вас, мистер Джакоби… Не буду объяснять вам — вы и сами прекрасно знаете, почему именно.

Былое спокойствие вновь вернулось к Генри. Он, неспешно закурив, пустил правильное колечко табачного дыма и, сверкнув глазами, изрек:

— Допустим, что Лили Лайт действительно была моей любовницей… Повторяю еще раз, мисс Уэйнрайт — допустим.

— Не допустим, а действительно так, — вставила Джулия.

— Ну и что?..

— А то, что теперь я имею полное право требовать от следствия, чтобы вы были привлечены в качестве свидетеля, — вновь произнесла Уэйнрайт. Покачав головой, Джакоби изрек:

— Боюсь, что вам никто не поверит…

— А я думаю, что поверят, — произнесла Джулия с решительностью в голосе.

Джакоби насторожился…

— У вас что — есть какие‑то подтверждения этому? — спросил он.

Поморщившись, Джулия ответила:

— Допустим.

Поразмыслив с минутку, Генри изрек:

— А–а-а, вы имеете в виду этого молокососа Гарри Брэфорда?..

— Хотя бы.

— Но ведь одного свидетеля явно недостаточно, — сказал Генри задумчиво. — А ваши показания суд не сможет принять во внимание, постольку поскольку вы, так сказать — лицо заинтересованное, чтобы обелить Мейсона… Вы ведь ведете его защиту, стало быть — рассчитываете на денежный гонорар.

Последние несколько минут они говорили очень ровными и спокойными голосами. Глядя на эту беседу со стороны, можно было подумать, что беседуют не заклятые враги, а приятели или, как минимум, коллеги по работе–Генри вновь произнес — на этот раз с оттенком собственного превосходства:

— Вам никто не поверит. У вас нет нужных свидетелей, мисс Уэйнрайт… Впрочем, вы и сами об этом прекрасно знаете…

Джулия, собравшись с духом, ответила:

— У меня есть столько свидетелей, сколько мне требуется… Нет, мистер Джакоби, — добавила она поспешно, — я не блефую. Я это вам заявляю со всей ответственностью…

После этой фразы она, оставив Джакоби в глубокой задумчивости, затушила сигарету и, поднявшись со своего места, направилась к двери.

Она уже взялась за дверную ручку, когда Генри остановил ее:

— Постойте…

Джулия обернулась вполоборота.

— Да…

— Постойте… Мисс Уэйнрайт, задержитесь на минуту.

— Вы хотите мне что‑то сказать?.. — спросила Уэйнрайт, поняв, что она вышла из этой беседы победительницей.

Джакоби кивнул — но на этот раз как‑то очень неуверенно.

— Да…

— Я слушаю вас, — произнесла Джулия, оставаясь на том же месте.

Поднявшись из‑за стола, Джакоби подошел к ней и, прищурившись, произнес:

— Я хотел бы вам кое‑что предложить…

— Прошу…

С минутку помолчав, хозяин фирмы «Джакоби и К» произнес наигранно–любезным тоном:

— Я всегда считал вас неглупым человеком, мисс Уэйнрайт…

Джулия тут же подумала: «При всем своем уме и очевидном жизненном опыте Джакоби в свои сорок лет все еще не научился делать комплименты… А тем более — женщинам. Эти комплименты всегда получаются у него какими‑то примитивными, прямолинейными; такие суконные комплименты способны вызвать у любого нормального человека лишь раздражение, и ничего другого…»

Неплохо изучив Джакоби за последнее время, Джулия прекрасно понимала, что теперь с его стороны последует какая‑то просьба, завуалированная, скорее, в виде делового предложения…

Так оно и произошло.

Джакоби продолжал:

— Я всегда восхищался нашим профессионализмом, вашим умением вести дела, вашей чисто мужской хваткой… Восхищался и завидовал белой завистью, мисс Уэйнрайт… Честное слово…

Джулия недовольно поморщилась и, отвернувшись от Генри, подумала: «Ну, давай, давай… Чего же тебе от меня надо?.. Почему же ты тянешь, Джакоби?.. Говори скорее, чего ты хочешь…»

— И потому хотел бы предложить вам вот что: вы оставляете в покос меня, а я — вас…

Удивленно подняв свои тонкие брови, Джулия холодно поинтересовалась:

— Вы — меня?.. Вы сказали, что можете оставить меня в покое?.. Простите, мистер Джакоби, но теперь я что‑то не совсем понимаю вас. Потрудитесь объясниться более подробно…

— Извольте… Мое предложение достаточно серьезно. Вы ведь должны заплатить мне неустойку в размере ста тысяч долларов?..

— Я?..

— Ну не я же, — произнес Генри, стараясь вложить в свои интонации как можно больше мягкости и даже доброжелательности, — вы должны мне эти деньги за… — Он запнулся, обдумывая мотивацию, — за неправильное ведение юридических дел моей фирмы… — произнес он наконец, посчитав, что подобная формулировка будет наиболее подходящей. — Сто тысяч.

Джулия передернула плечами.

— Ну и что?..

Она не хотела теперь ввязываться в долгий и изнурительный спор с этим человеком, не хотела доказывать, что ничего, ни цента не должна ему — Джулия просто боялась за себя, боялась, что раздражение, которое копилось в ней с самого утра, теперь может выплеснуться на этого проходимца так некстати, и этим самым она только навредит своему делу…

— Я предлагаю вам вот что: я не должен связываться с этим делом, не должен мотаться по судам, а вы, мисс Уэйнрайт, в свою очередь, не должны мне ни цента… Вы согласны?..

«Ага, испугался, — подумала Джулия, — все понятно: стало быть, он больше всего боится, чтобы его не привлекли по этому процессу… Теперь понятно, чего он боится больше всего. Так, так, хорошо, значит, Гарри Брэфорд оказался прав…»

Джулия, ничего не ответив, резко повернула начищенную до блеска латунную дверную ручку и, выйдя из кабинета, хлопнула дверью, оставив мистера Джакоби в глубоком раздумье…

На втором судебном слушании, в понедельник, народу было еще больше, чем на первом: видимо, всех любопытствующих заинтриговало это загадочное письмо, написанное Лили Лайт незадолго до попытки отомстить Мейсону Кэпвеллу своей смертью…

Джулия ерзала от нетерпения на своем месте: она ждала результатов графологической экспертизы…

Впрочем, после первого слушания она потребовала, чтобы к письму был применен полный пакет экспертиз — кроме графолога, должны были выступить технический эксперт и служащий с почты.

Наконец, на подиум перед местом окружного судьи Джаггера вышел эксперт — в подобных слушаниях эксперты часто проходили в качестве свидетелей, и потому и обвинение, и им были вправе задавать им любые вопросы, касавшиеся предмета исследований. Кейт, все в том же темно–синем костюме, начал дознание первым.

— Итак, — произнес он, выйдя к экрану диапроектора, установленному неподалеку от места Мэла Джаггера, — итак, что может сказать экспертиза относительно этого письма Лили Лайт?..

Графолог — невысокий мужчина невыразительной внешности, с какими‑то полустертыми чертами лица, стоя у экрана с указкой в руках, отвечал на вопросы окружного прокурора спокойным и размеренным тоном — судя по всему, ему это приходилось делать неоднократно.

— Итак, мистер МакКартур, — повторил Тиммонс, — что вы можете сказать по этому поводу?..

— Письмо набрано на компьютере с последующей распечаткой на принтер, — произнес эксперт. — Это установил технический отдел.

— Это понятно…

— Технические эксперты утверждают, что принтер — игольчатый, головка его от многократного, судя по всему, использования, несколько стерлась… Лента на принтере была старая и ссохшаяся — так, во всяком случае, утверждают эксперты из технического отдела. Психологи, к сожалению, не могли прийти к единодушному мнению относительно того, кто именно написал это письмо — женщина или мужчина. Речевые обороты свидетельствуют, что писал человек в возрасте от тридцати до сорока лет…

Уэйнрайт сразу же подумала: «Да, все сходится… Это письмо могло было быть набрано и распечатано в офисе Джакоби — я как раз видела там матричные принтеры устаревшей модели…»

Поднявшись со своего места, Джулия поинтересовалась у эксперта:

— Защиту больше интересует не это письмо, а почерк человека, который писал адрес прокуратуры на конверте, мистер МакКартур…

На экране появился крупный план конверта с адресом прокуратуры.

— Экспертизой установлено, — произнес МакКартур, — что письмо не могло быть написано рукой потерпевшей Лили Лайт…

По залу пронесся шум недоумения… Кейт, повертев головой, остановил свой взгляд на эксперте.

— То есть…

Тот улыбнулся едва заметно и продолжил:

— Человек, который писал это письмо, вне всякого сомнения, неплохо изучил почерк потерпевшей — иначе бы он не стал приноравливаться к нему. — Крупный план адреса на конверте исчез, и вместо него появилась фотография какого‑то бланка, заполненного от руки. — У человека, писавшего письмо, была задача: постараться подделать стиль письма Лили Лайт, — все тем же ровным тоном продолжал МакКартур. — Обратите внимание на эту завитушку в буквах «w», «r» и «I», — указка эксперта запрыгала по экрану диапроектора, — это — на конверте. У Лили Лайт эти буквы получались более ровными и округлыми — перед вами образчик бланка, заполненного, как точно известно, ее рукой. А теперь, — на экране вновь появилось увеличенное изображение конверта, — обратите внимание на эти же буквы тут Они написаны приблизительно таким же образом, писавший старался приноровиться к почерку Лили Лайт, но писал он с видимым нажимом, вдавливая авторучку в бумагу с большей силой, чем это бы делала потерпевшая… Кроме того, есть еще множество мелких нюансов, которые свидетельствуют о том, что не Лайт писала это письмо… — Он обернулся к Джаггеру. — Ваша честь, перечисление всех этих тонкостей займет слишком много времени, кроме того, для человека непосвященного они вряд ли понятны…

Джаггер, посмотрев на эксперта, благожелательно улыбнулся.

— Мистер МакКартур, — сказал он. — Ваш профессионализм ни у кого тут не вызывает ни малейших сомнений. Мы верим вам. мы целиком и полностью доверяем результатам экспертизы. Можете не распространяться на эту тему.

Джулия Уэйнрайт, дождавшись, пока окружной судья Джаггер закончит беседовать с экспертом, поинтересовалась:

— Меня интересует, когда и откуда именно было отправлено это письмо…

Джаггер что‑то шепнул судебному исполнителю, и тот коротко кивнул пожилому человеку в форменном комбинезоне почты Санта–Барбары.

На этот раз на подиум вышел служащий местного почтового отделения.

— Судя по штемпелю, — произнес он, — письмо было опушено в один из многочисленных почтовых ящиков в районе Хилтон–стрит…

«Хилтон–стрит?.. — подумала Джулия. — Но ведь это довольно далеко и от дома Мейсона, и от гостиницы «Эдельвейс»… Зато — в двух шагах от офиса Генри Джакоби… Да, наверняка письмо было отправлено именно им самим…»

Служащий отделения почты тем временем продолжал объяснять:

— …между двумя и пятью часами дня. Раньше оно не могло быть отправлено по той простой причине, что письма из почтовых ящиков изымаются трижды в день: в семь утра, в два и в пять…

Джулия, напряженно вслушиваясь в слова этого человека, спросила:

— А какого числа?..

Тот кивнул в сторону экрана диапроектора, на котором виднелось сильно увеличенное изображение почтового штемпеля с расплывчатой, но весьма читаемой для глаза цифрой «14».

— Четырнадцатого…

Джулия после этих слов едва не вскочила от радости со своего места.

— Четырнадцатого?

— Между двумя и пятью дня?..

— Но ведь…

— Конечно, никаких сомнений быть не может! Она, быстро взойдя на подиум, обратилась к судье

Джаггеру:

— Ваша честь, показания эксперта, мистера Мак–Картура и почтового служащего, мистера…

— Броневика, — подсказал тот.

— …почтового служащего мистера Броневика неоспоримо свидетельствуют, что это письмо — подделка. Напомню, что это драматическое происшествие, в котором обвиняется мой подзащитный, имело несчастье произойти именно четырнадцатого, но рано утром. Сразу же после этого Лили Лайт была доставлена в госпиталь, где до сих пор пребывает в состоянии тяжелейшей комы. Стало быть, она просто не могла отправить это письмо между двумя и пятью дня. Таким образом, — продолжала Джулия, — налицо подлог, причем — с явной целью опорочить моего подзащитного. Надеюсь, — она покосилась в сторону Кейта Тиммонса, — надеюсь, что у обвинения нет причин сомневаться в профессионализме и порядочности экспертизы?..

Неожиданно послышался голос Кейта:

— Ваша честь, аргументы, которые выдвинула защита, могут показаться убедительными, однако при своей внешней логике не учитывают одного…

Джаггер поправил очки.

— Чего же?..

Поднявшись со своего места, Тиммонс вышел на возвышение и стал рядом с экраном.

— Дело в том, ваша честь, что я не вижу никаких оснований считать, что это письмо — явная, очевидная подделка.

Все присутствующие в зале судебных заседаний превратились в слух…

Окружной судья Джаггер посмотрел на обвинителя с явным недоумением.

— То есть…

— Дело в том, что Лили Лайт боялась этого человека, — он кивнул в сторону Мейсона, — насколько я понимаю, у нее были все причины бояться его… Если она написала, что он покушался на ее жизнь… Ваша честь, если взять это во внимание…

Джаггер, пристально посмотрев на окружного прокурора, спросил:

— Ну, и что же?..

— А то, что она могла дать запечатанный конверт с письмом кому‑нибудь из своих знакомых в городе… И попросить, чтобы он опустил его в почтовый ящик. Что и было сделано, но уже после произошедшего. Ведь Лили Лайт менее всего думала, что в то злосчастное утро ее выбросят из окна…

Джулия, не в силах себя сдержать, выкрикнула со своего места:

— Кто же именно мог это сделать, кто мог опустить письмо?..

Кейт равнодушно пожал плечами.

— Лили Лайт всегда отличалась общительностью, у нее в Санта–Барбаре было много друзей… Это — общеизвестный факт. К ней тянулись люди, причем — самые разные. Кто‑нибудь из них и мог исполнить просьбу несчастной. Я не берусь утверждать, кто конкретно сделал это, но такую вероятность нельзя сбрасывать со счетов.

— А подпись на конверте?..

— Более чем вероятно, что подпись сделал тот самый человек, который и опустил письмо в почтовый ящик, — заметил Тиммонс. — Скорее всего, именно он это и сделал… Ваша честь, — он вновь обернулся к окружному судье, — разумеется, я предвижу целиком и полностью резонный вопрос: «Почему Лили Лайт сама не могла подписать этот конверт?», но я предполагаю, что она или забыла это сделать, или же, скорее всего, не знала точного адреса прокуратуры, а потому попросила сделать это своего друга — того самого человека, который и опустил это письмо в почтовый ящик на Хилтон–стрит… Правда, письмо это явно запоздало… Вполне вероятно, что человек, которого она попросила отправить письмо, или забыл об этой просьбе, или просто долго носил его в кармане… Приди оно чуть раньше — вполне возможно, что с потерпевшей, с Лили Лайт не произошло бы этой ужасной катастрофы…

Джулия только полупрезрительно хмыкнула — она уже понимала, что рассуждения прокурора Кейта Тиммонса относительно того, что письмо было написано Лили, но отправлено в прокуратуру неизвестно кем, зыбки и неубедительны.

— Интересно, кто же этот неизвестный?.. Если Лили Лайт действительно попросила его опустить это злосчастное письмо в почтовый ящик, не проще ли предположить, что она и попросила его написать?.. — Сделав небольшую, но весьма красноречивую паузу, Уэйнрайт добавила как бы между прочим: — А может быть, и не просила?.. Может быть, этот неизвестный друг сам проявил инициативу, написав это письмо… Ну, скажем, учитывая праведный образ потерпевшей, посчитал за лучшее не беспокоить ее по пустякам, не отвлекать от размышлений о величии мироздания, а взять инициативу в свои руки и сообщить в прокуратуру об опасности, которая якобы исходит от человека, в доме которого она нашла приют? Вы, мистер Тиммонс, не допускаете такой вероятности?..

Кейт промолчал.

Слово вновь взял Мэл Джаггер:

— Может быть, кто‑то, или обвинение, или защита, хочет задать вопросы мистеру Мейсону?..

Окружной прокурор ухватился за эту возможность как за спасительную соломинку.

— Обвиняемый, — произнес он, стараясь при этом не смотреть в глаза Мейсону, — обвиняемый… Скажите мне, с кем из жителей Санта–Барбары Лили Лайт поддерживала дружеские отношения?..

Мейсон неопределенно пожал плечами.

— Ну, так сразу и не скажешь… Тиммонс прищурился.

— И все‑таки…

— Ну, со многими в этом городе…

— С кем именно?

— Ну, я не могу сказать точно.

— Вы были с потерпевшей в очень близких отношениях, и не можете определить круг ее друзей?..

— Ну, у этой женщины было много друзей… и поклонников — в последнее время мне иногда казалось, что она не знает, на ком же именно остановить свой выбор. Честно говоря, мистер Тиммонс, подобные вопросы лучше было бы задавать вам…

По залу пронеслась струя веселья.

Тиммонс продолжал, стараясь сохранить полную невозмутимость и спокойствие — он сделал вид, что последняя реплика Кэпвелла не имеет к нему ровным счетом никакого отношения:

— А она никогда не говорила вам, что будет обращаться в прокуратуру или в другие органы власти?..

В ответ Кэпвелл посмотрел на окружного прокурора с явным недоумением.

— Нет… Ведь я уже говорил, что ее попытка самоубийства была запланированной акцией. Видимо, она надумала это давно. Какой резон тогда ей было раскрывать мне свои планы?

Неожиданно Кейт спросил:

— Простите за нескромный вопрос, но он может быть полезен для следствия: у пострадавшей Лили Лайт были любовники?..

Мейсон потупил взор.

— Не знаю…

— И все‑таки.

— Ну, я не могу об этом судить, а тем более — осуждать, но мне кажется, что вполне могли быть. Я допускаю такую вероятность.

— Больше вопросов не имею, — произнес Тиммонс и уселся на свое место.

Джаггер, посмотрев на часы, произнес:

— В слушании по делу Кэпвелла–Лайт объявляется перерыв на четверть часа.

После пятнадцатиминутного перерыва слово вновь взяла Джулия Уэйнрайт:

— Ваша честь, — произнесла она, — насколько мне известно, сразу же после первого судебного слушания в доме Кэпвеллов был произведен обыск. Однако матричного принтера, на котором могло бы быть распечатано это письмо, в доме так и не нашли. Более того — в доме Кэпвеллов, по показанию многочисленных свидетелей, вообще никогда не было матричного принтера. Стало быть, всем давно понятно, что письмо это, по всей вероятности, написано в другом месте, и, скорее всего не Лили.

Кейт со своего места спокойно возразил:

— Но Лили Лайт могла набрать письмо на компьютере в доме Кэпвеллов, а затем, переписав его на дискету, распечатать в каком‑нибудь ином месте… Не так ли, мисс Уэйнрайт?..

— Но ведь в кабинете Мейсона стоит отличный струйный принтер — почему бы не распечататься сразу?.. — ответила Джулия вопросом на вопрос. — А кроме того, все в один голос подтверждают, что Мейсон действительно поставил на свой «Макинтош» антикод, и что свой компьютер он всегда закрывает на ключ.

Видимо, аргументы Джулии оказались настолько убедительными, что судья Джаггер, выслушав их прения, резюмировал:

— Ну, мне кажется, тут все понятно… Есть ли у за щиты или у обвинения еще какие‑либо вопросы к подозреваемому Мейсону Кэпвеллу?..

Тиммонс произнес:

— Все, ваша честь. После чего отвернулся.

После продолжительной паузы слово взял один из членов жюри присяжных:

— Ваша честь, — произнес он, обращаясь к Джаггеру, — мы, члены жюри, посовещавшись, так и не пришли к единому мнению относительно того — виновен ли Мейсон Кэпвелл в покушении на преднамеренное убийство потерпевшей Лилиан Лайт или нет… Мы считаем, что необходимо еще как минимум несколько судебных заседаний по этому вопросу. До выяснений многих подробностей, которые остались вне нашего внимания. Пока что для всех нас очевидно одно — это письмо скорее всего не принадлежит авторству потерпевшей. Но, повторяю, мы не можем прийти к единодушному решению; было бы желательно выяснить все обстоятельства.

Он сделал ударение на слове «все».

Посовещавшись со своими помощниками, окружной судья Мэл Джаггер объявил заседание закрытым, сказав, что следующее судебное заседание назначается на пятницу, на два часа дня.

Мейсон и Джулия вышли из здания суда вместе. Вид у Мейсона был бодрый — он выглядел гораздо лучше, чем несколько дней назад…

Уэйнрайт ясно видела, что теперь у Кэпвелла появилась хоть какая‑то надежда доказать свою непричастность к этому делу…

Они шли к подземной стоянке автомобилей, располагавшейся под зданием суда, обсуждая по дороге перипетии минувшего заседания.

— Я так и знал, — произнес Мейсон, — я так и знал, что это письмо — подделка.

Джулия, которая была воодушевлена результатами экспертизы, постоянно улыбалась Мейсону — не только, чтобы приободрить своего подзащитного, но и потому, что расценивала результаты второго судебного заседания как маленькую, но победу…

Уэйнрайт кивнула.

— Я тоже… Честно говоря, у меня есть серьезные подозрения насчет Генри Джакоби…

Мейсон уже был в курсе предложения хозяина фирмы «Джакоби и К», и, разумеется, целиком и полностью разделял подозрения своего адвоката.

Более того, Джулия рассказала ему даже о своем последнем разговоре с Гарри Брэфордом — разумеется, Кэпвелл сперва не поверил в то, что у Лили Лайт мог быть любовник, да еще такой, но попозже, сопоставив некоторые детали, пришел к выводу, что это вполне вероятно. Именно потому на судебном процессе он без особых колебаний сказал Тиммонсу об этом…

Джулия повторила:

— Да, этот Джакоби… Мне кажется, что он замешан в этой истории…

— Мне тоже… Но…

— Что — «но»?..

Покачав головой, Мейсон произнес:

— Я ведь никогда не видел их вместе…

— Ну и что с того?..

— Я мог бы об этом знать…

Джулия после этих слов Мейсона Кэпвелла нехорошо улыбнулась.

— Ну–ну, конечно… Так бы она тебе и сказала бы… Она ведь все время только и делала, что изображала из себя праведницу… А теперь этот самый Кейт Тиммонс всеми силами пытается представить ее перед публикой как невинно пострадавшую мученицу…

— Да, но ведь он на моем процессе представляет обвинение…

Джулии послышалось, что Мейсон таким образом стремится оправдать его.

— Мейсон, он ведь был твоим приятелем…

— Но ведь у него такая работа, — возразил Мейсон, подойдя к «олдсмобилю» Джулии. — И я его вполне понимаю. — Более того, его пристрастность ко мне совершенно естественна и объяснима…

Уэйнрайт посмотрела на своего подзащитного с нескрываемым удивлением.

— Ты это серьезно?..

Тот кивнул.

— Ну да…

— Интересно, почему?..

— Если бы он попытался проявить ко мне хоть какую‑нибудь снисходительность, все бы в Санта–Барбаре в один голос говорили, что Тиммонс делает мне поблажки только потому, что мы когда‑то были в приятельских отношениях, — заключил Мейсон.

— Вот как?..

Кэпвелл, опершись рукой о переднее крыло автомобиля, продолжал:

— Разумеется. Мне кажется, что ему теперь очень тяжело…

Нехорошо усмехнувшись, Джулия Уэйнрайт негромко промолвила:

— Ты еще скажи, что он переживает…

Однако Мейсон не понял или сделал вид, что не понял скрытой иронии этой реплики.

— Конечно, — произнес Кэпвелл, — конечно, есть множество странных истин, которые кажутся нам вероятными только потому, что мы никогда серьезно не думали о них. Да, Джулия…

Та, открыв автомобиль, уселась за руль и открыла переднюю дверь.

— Подвезти?..

Мейсон уселся рядом и, хлопнув дверкой, поблагодарил ее:

— Да… Спасибо.

Джулия завела автомобиль.

— Ну, так что ты начал говорить насчет истин, которые кажутся нам странными?..

Вздохнув, Мейсон начал так:

— Мне кажется, что это испытание послано Тиммонсу для того, чтобы он стал лучше, и для того, чтобы обратил свою душу к добру…

Уэйнрайт только поморщилась в ответ на эту реплику и почему‑то устало подумала: «Душу этого человека уже вряд ли кто‑нибудь повернет к добру…»

Обернувшись к Кэпвеллу, она негромко спросила:

— Не понимаю… Разве ты не рассержен на этого человека?..

— И я не могу гневаться на него… Умные люди правильно говорят: любой грех — от глупости… Это справедливо обо всех грехах, особенно же — о грехе гнева. Рыбак или птицелов могут сердиться на рыбу или на птицу за то, что не поймали ее, а я — на того же Кейта Тиммонса за то, что он делает не то, чего я хотел бы, а то, что надобно только ему… Разве в таком случае мы не будем одинаково глупы?..

Джулия согласно кивнула.

— Возможно.

Мейсон продолжал:

— Допустим, тот же Тиммонс обидел меня, и я рассердился на него. Дело прошло — ведь со временем все проходит. Но в сердце у меня засела злоба против Кейта, и когда я начал бы думать об этом человеке, то сразу же начинал бы сердиться. — Мейсон замолчал, а потом добавил, как показалось Уэйнрайт, каким‑то назидательным тоном: — Для того, чтобы человеку хорошо прожить свою жизнь, ему обязательно надо знать, чего он должен делать, а чего — нет. Так вот: для того, чтобы понимать это, ему непременно надо понимать, что же такое мир, в котором он живет, и кто он сам в этом мире. Об этом и только об этом и учили во все времена самые умные и добрые люди всех народов. Все эти учения, различные по форме, сходятся между собой в главном: каждый человек должен жить сообразно своему разуму и своей совести. А злобность и совесть — вещи совершенно несовместимые.

«Олдсмобиль», выехав на главную улицу Санта–Барбары, покатил по направлению к дому Кэпвеллов. Неожиданно Джулия, которая в тот день была несколько уставшей после проведенного слушания, предложила:

— А почему бы нам с тобой не пообедать вместе, Мейсон?..

Тот обернулся.

— Пообедать?..

— Ну да…

— А что — есть повод?..

— Конечно… Ведь у нас сегодня пусть маленькая, но все‑таки победа… Я считаю, что это — достаточный повод для того, чтобы выпить по бокалу шампанского… Если ты, конечно же, не возражаешь…

Мейсон замялся.

— Но ведь…

Посмотрев на своего собеседника, Уэйнрайт решила, что будет лучше, если она возьмет инициативу в собственные руки.

— Вот что: никаких «но ведь». Сейчас же поехали… Ну, скажем, в тот же «Ориент Экспресс».

Подняв на собеседницу глаза, Кэпвелл несмело предложил ей:

— А может быть, нам с тобой лучше отобедать у меня дома?..

— Почему это?.. — поинтересовалась Джулия, следя за дорогой.

— Ну, «Ориент Экспресс» принадлежит моему отцу, СиСи Кэпвеллу…

Джулия передернула плечами.

— Ну и что с того?..

— И мне как‑то неудобно…

— То есть…

— Ну, люди, увидав нас вместе, начнут говорить всякое… — произнес Мейсон и отвернулся куда‑то в сторону.

Джулия невольно подумала: «Он точно такой же, как и Гарри Брэфорд — всего боится. И почему современные мужчины так боятся этого общественного мнения?.. Ведь обычно в подобных случаях обвиняют женщин…»

Джулия свернула в сторону океана, туда, где виднелась огромная, раскрашенная всеми цветами радуги реклама «Ориент Экспресса».

Мейсон тут же забеспокоился:

— Что ты делаешь?..

— Везу тебя обедать, — сказала Джулия.

— Но ведь… Мы же договорились, что отобедаем у меня дома…

Джулия скривилась.

— Не думала, что ты такой щепетильный… Тот попытался было возразить:

— Я не щепетильный, просто…

Остановив свой автомобиль на стоянке, Уэйнрайт заглушила двигатель.

— Ладно, выходи… Я не понимаю — чего нам бояться?.. Я ведь твой адвокат, ты — мой подзащитный. И вполне естественно, если люди увидят нас вместе… Пусть даже и тут, в «Ориент Экспрессе»… Чего бояться?.. Это ведь вполне естественно. Мейсон, ты ведь не боишься, когда эти люди, она кивнула в сторону небольшой группки, стоявшей на открытой террасе, — когда они видят нас вместе на коридорах суда?..

Кэпвеллу ничего не оставалось делать, как дать отрицательный ответ.

— Нет…

— Вот видишь…

Выйдя из автомобиля Джулии, он задумчивым голосом произнес:

— Просто в последнее время я как‑то не очень люблю, когда мне уделяют слишком много внимания… Вот увидишь сама: сейчас, когда мы зайдем в это кафе, все внимание посетителей будет направлено только в нашу с тобой сторону…

Джулия, закрывая машину, хмыкнула.

— Внимание?..

— Ну да…

— А, ерунда, не обращай внимания… Ну, хватит стоять — пошли…

Мейсон оказался совершенно прав: как только он и Джулия появились на открытой террасе, люди, стоявшие там и негромко беседовавшие о чем‑то своем, как по команде замолчали. Все взоры обратились на Кэпвелла и его спутницу.

Джулия, пройдя между столиками, где сидели посетители, сделала такой вид, будто бы это — какие‑то неодушевленные предметы.

Усевшись за столик, она произнесла:

— Ну, их тоже надо понять…

— Кого?.. — удивился Кэпвелл, подсаживаясь рядом с ней.

— Горожан… тех самых людей, мнения которых ты в последнее время стал так сильно бояться… Ведь в Санта–Барбаре так мало настоящих развлечений…

Кэпвелл согласно закивал.

— Да, какие уж тут развлечения… Разве что ходить друг к другу в гости…

— А тут, — продолжала Уэйнрайт, — такая прекрасная возможность потрепать языками, построить из себя Шерлоков Холмсов, посудачить на тему — каким именно образом ты выкинул Лили Лайт из окна, что при этом говорил… Мейсон, ведь в каждом человеке, по сути, заложены рефлексы сыщика. А когда в таком небольшом городке, как наш, случается что‑нибудь экстраординарное в подобном роде, совсем из рук вон выходящее… Представляешь, как пробуждаются их инстинкты?..

Мейсон понимающе покачал головой.

— Да уж…

— Я недавно слышала на автостоянке, как двое очень солидных, очень серьезных с виду людей спорили буквально до хрипоты: каким образом ты выбросил несчастную Лили Лайт из окна, что при этом говорил, какие чувства при этом испытывал…

— Вот как?..

Вид у Джулии был очень серьезен — только в уголках рта подрагивала едва различимая улыбка.

— Точно тебе говорю…

— Ну, и что же?.. Джулия улыбнулась.

— Ты не поверишь, но они в конце концов заключили пари…

— Пари?..

— Именно.

— И о чем же?..

— Один говорил, что она сама тебя довела до этого, стало быть, и сама виновата, потому что женщине, — Уэйнрайт косо усмехнулась, — женщине всегда проще всего довести мужчину до состояния белого каления. Мне даже показалось, что этот человек где‑то подсознательно восхищался тобой, Мейсон…

Кэпвелл, облокотившись о спинку стула, заметил как бы вскользь:

— Наверное, у него какие‑то весьма серьезные проблемы или с женой, или с любовницей.

— Ага…

— А может быть — с двумя сразу. И его заветное, но еще неосознанное желание — выкинуть обеих из окна к чертовой матери. Зигмунд Фрейд чистой воды. Психоанализ или как там это все называется…

— Вполне возможно, — согласилась Джулия. — Да… И вообще — вы, мужчины, часто считаете, что во всем и всегда виноваты только мы, женщины…

Кротко улыбнувшись, Кэпвелл наклонился к Уэйнрайт и спросил:

— Откуда такая агрессивность по отношению к нам, мужчинам?.. В последнее время ты, Джулия, становишься настоящей воинствующей феминисткой. Уж не собираешься ли открыть в нашем городке филиал организации «Синий чулок»?..

— Нет… Тебе это только кажется…

Как‑то механически взяв со стола обеденную карту, Джулия подумала: «А ведь он по–своему прав!.. В последнее время я иногда замечаю за собой, что начинаю просто–напросто ненавидеть мужчин — и притом всех, без разбора, независимо от того, хорошие они или нет… Да, все это от одиночества…» Мейсон напомнил:

— Ты, кажется, рассказывала о пари, которое заключили двое джентльменов…

— Я об этом и говорю… Так вот: а второй утверждал, что наоборот: Лили Лайт всегда слыла в Санта–Барбаре образцом во всех отношениях, что эта женщина была для многих почти что святой, что она была образцом непорочности и доброты, что на нее снизошла благодать, что вообще она по своей натуре — кротка, как агнец. И что во всем, естественно, виноват только ты один.

— А пари?..

— Да. Пари на тему: «Кто виноват в случившемся — ты или Лили».

— Боюсь, они оба проиграют, — улыбнулся Кэпвелл. — Если, конечно…

— Что — конечно?

— Если тебе удастся доказать мою полную невиновность…

— А ты разве в этом сомневаешься?..

— Нет…

— И я не сомневаюсь… Если, конечно, в следующий раз окружной прокурор не выкопает для нас с тобой какую‑нибудь новую яму…

Кэпвелл, внимательно посмотрев на свою собеседницу, произнес:

— Интересно — что скажет Тиммонс на следующем заседании?..

Джулия с трудом сдержала себя, чтобы не выругаться по адресу окружного прокурора. Она не сделала этого только потому, что не хотела ввязываться с Мейсоном в долгий спор на морально–нравственные темы.

— А–а-а, — протянула она. — Какая, собственно, разница?..

— Ну, не скажи…

— Ведь заседание еще не скоро… У нас с тобой будет достаточно времени подготовиться к нему…

К столику подошел официант и, зная привычки Джулии, которая была тут постоянной посетительницей, сразу же поставил на стол чистую пепельницу.

— Хотите что‑нибудь заказать?..

Уэйнрайт внимательно посмотрела на Мейсона — с подобным видом обычно мужчины, приводя в ресторан своих дам, смотрят на них…

— Что ты хочешь?.. Тот только улыбнулся.

— Ну, обычно подобные вопросы задают дамам, а не наоборот… Нет, Джулия, ты настоящая воинствующая феминистка, — сделав небольшую паузу, он, в свою очередь спросил у нее. — А что хочешь ты?..

Поразмыслив, та ответила:

— Чего‑нибудь легкого и необременительного, если тут есть… Честно говоря, я не люблю сильно наедаться за обедом. Когда я объедаюсь, то чувствую тягу ко сну, а если посплю днем хоть немного, у меня сразу же начинает болеть голова.

— Могу вам предложить салат, вегетарианский суп и отличный вишневый пирог, — осторожно вступил в разговор официант.

Вопросительно посмотрев на своего спутника, Уэйнрайт спросила:

— Идет?..

Тот коротко кивнул.

— Вполне подходит…

Во время обеда Мейсон вновь начал говорить о своих нравственных ориентирах — правда, на этот раз Джулия слушала его не краем уха, как обычно, а очень серьезно и внимательно.

Она видела, что в отличие от многих людей, которые только лишь изображают из себя праведников, Мейсон абсолютно искренен в своих рассуждениях…

Да, Мейсон Кэпвелл в последнее время очень сильно изменился, причем в лучшую сторону; он стал более спокойный, уравновешенный, глаза его постоянно искрились какой‑то внутренней добротой…

Это было очевидно для всех, а тем более — для Джулии, которая, в силу своей профессии, вообще неплохо разбиралась в людях…

Кэпвелл, глядя в какую‑то лишь одному известную пространственную точку перед собой, говорил:

— Чем больше я смотрю на современных людей, тем больше и больше поражаюсь им…

Джулия, откусывая вишневый пирог, спросила:

— Что ты имеешь в виду?..

— Современные люди в тысячу раз больше хлопочут о том, чтобы прибавить себе богатства, чем о том, чтобы прибавить себе разума. Но ведь всякий нормальный человек должен понимать, что куда важнее то, что есть в нем самом, чем‑то, чем он обладает… Согласно кивнув, Уэйнрайт ответила:

— Ну, не надо так строго судить людей, Мейсон… Не все же…

Она хотела сказать: «Не все же такие умные, как ты», но в самый последний момент запнулась, решив, что эта похвала из ее уст может показаться Кэпвеллу несколько прямолинейной…

На подобные железобетонные комплименты был способен разве что Генри Джакоби…

Мейсон продолжал:

— Я все время думаю, отчего человеку хочется стать богатым?.. Для чего все так пекутся о том, чтобы у них были дорогие автомобили, прекрасные дома, право на различные увеселения?..

— Почему?..

— Разве что от недостатка духовной жизни, от слабости духа, — произнес Мейсон, обращаясь как будто не к собеседнице, а к самому себе. — Только лишь от этого, Джулия… Дайте такому человеку настоящую духовную жизнь, и ничего этого ему просто не понадобится. Знаешь, мне пришло на ум одно сравнение: как тяжелая и неудобная одежда мешает движениям тела, так и богатство мешает зачастую движениям души… Всякий, кто имеет меньше, чем желает, должен знать, что имеет больше, чем заслуживает.

Джулия поспешно возразила:

— Мейсон, но ведь ты, мягко говоря, не самый бедный человек в Санта–Барбаре…

Тот кивнул.

— Да, действительно…

— Почему бы тогда тебе не отказаться от своего богатства?..

Тяжело вздохнув, он ответил:

— Не надо понимать все так упрощенно, Джулия–Богатство, которым я обладаю, досталось мне от моего отца… Собственно говоря, даже и не досталось; оно даже и не мое, просто я пользуюсь, и, зачастую — не совсем правильно, — отцовскими капиталами. То есть, я хочу сказать, что теперь я не стремлюсь к тому, чтобы быть очень богатым… Двумя средствами можно избавиться от бедности: одно — увеличить свое богатство, другое — приучить себя довольствоваться малым. Увеличить богатство, Джулия, не всегда возможно, более того, обычно богатство наживается бесчестными способами. А вот уменьшить свои потребности, всегда в нашей власти, кроме того, это всегда хорошо для нашей души…

Мейсон Кэпвелл говорил очень долго и все с большей и большей горячностью; его аргументы и доказательства своей правоты казались Джулии очень серьезными, небанальными и убедительными…

Все это время она молчала, лишь изредка поддакивая или задавая незначительные вопросы.

«Боже мой, — думала она, то и дело бросая косые взгляды на своего собеседника, — и почему это я раньше не воспринимала его всерьез?.. Ведь он настоящая личность, он ведь очень интересный и необычный человек, этот Мейсон Кэпвелл…»

 

ГЛАВА 6

Встреча в Линкольн–Парке. Неожиданно Гарри Брэфорд отказывается от своего обещания. Растерянность Джулии. «Что делать?..» Уэйнрайт вновь пытается убедить своего подзащитного покинуть Санта–Барбару. Его реакция. Ссора. Примирение и первый поцелуй.

Сидя в своем офисе перед чашкой с уже давно остывшим кофе, Джулия размышляла…

Итак, все совершенно понятно: Лили Лайт была не только любовницей, но и сообщницей Джакоби.

Да, несомненно — именно так все и было.

Видимо, Лайт, поняв, что дело ее безнадежно проиграно, и что от Мейсона она не дождется ни цента, решила, что одной ей с этим человеком не справиться, и потому обратилась к хозяину фирмы «Джакоби и К».

А может быть, они были заодно с самого начала?..

Какое теперь это имеет значение!..

Что ж — как говорят, два сапога — пара…

Они ведь стоят друг друга — Лили Лайт и Генри Джакоби, они не уступают друг другу ни в изворотливости, ни в коварности, ни в лицемерии…

Правда, сама Лили уже вышла из игры и, судя по всему — надолго… Если не навсегда. Значит…

Стало быть, остается один только Джакоби.

Вне всякого сомнения, это письмо было написано Лили Лайт или под его диктовку, или же — скорее всего! — им самим. Ведь конверт, по всей вероятности, подписан самим Генри, не зря ведь он стремился подделать почерк своей любовницы.

И, совершенно понятно, что именно Джакоби бросил его в почтовый ящик на Хилтон–стрит.

Его причастность к этому преступлению для Уэйнрайт абсолютно очевидна. Правда, неясно, каким же это образом ему удалось уговорить се выброситься из окна… Это уже совершенно невероятно. Может быть, Мейсон прав, когда утверждает, что таким вот образом она хотела ему отомстить?.. Нет, зная Лили Лайт, это звучит как‑то неубедительно. Да, тут действительно получается какая‑то неувязка.

Как бы то ни было, а Кейт Тиммонс на следующих слушаниях по этому делу будет ставить на то, что ни один человек никогда не сможет уговорить другого выброситься из окна, чтобы насолить третьему.

Это бы выглядело слишком уж фантастически.

Однако очевидно главное: Лили Лайт и Генри Джакоби действовали заодно…

Остается доказать это суду…

И тут Джулия вспомнила о Гарри Брэфорде и о его обещании выступить свидетелем.

Да, конечно, если он подтвердит, что Лайт была любовницей Генри, дело примет совершенно иной оборот — во всяком случае, шансы Мейсона оказаться в глазах общественности Санта–Барбары невиновным значительно улучшатся.

«Надо срочно поговорить с Гарри, — подумала она. — Теперь все зависит только от него. Кто бы мог об этом подумать…»

Рука Джулии потянулась к телефону.

Набрав номер, она принялась терпеливо ждать. Наконец, с того конца провода послышался такой знакомый голос:

— Алло…

Переложив трубку в другую руку, Джулия поприветствовала своего абонента:

— Привет…

Гарри оторопел — Джулия давно уже не звонила ему первой.

— Здравствуй, — несмело произнес он в ответ, а потом, словно желая еще раз удостовериться, что он не ошибся, узнав ее по голосу, переспросил: — Это ты, Джулия?..

— Да, я…

— Ну, здравствуй… Ты получила чек на те деньги, которые в свое время одолжила мне?.. — Спросил он, не найдя никакого более подходящего вопроса.

— Да, еще позавчера…

Действительно, продав свой дом банку, Брэфорд, переселившись в жилище похуже, наконец‑то расплатился с Уэйнрайт.

— Спасибо…

Он заметил в ответ:

— Что ты — ведь это я должен тебя благодарить… Ты так выручила меня.

— Не стоит благодарностей.

После непродолжительной паузы Брэфорд осторожно поинтересовался:

— Ты что‑то хотела?..

— Да, Гарри…

— Слушаю тебя, — произнес тот более окрепшим голосом — по его тону Джулия сразу же поняла, что он уже взял себя в руки.

— Мне необходимо встретиться с тобой, и причем — как можно скорее…

— Но для чего?.. — спросил Брэфорд недоумевающим голосом.

— Мне надо поговорить с тобой…

— А о чем, если не секрет?..

— Прости, но это — не телефонный разговор… — Джулия, посмотрев на зеленое электронное табло настольных часов, сказала. — Сейчас шестнадцать ноль–ноль… Скажем, через полчаса, в «Ориент Экспрессе»…

— О, если можно, только не там…

После этих слов Уэйнрайт улыбнулась, будто бы Гарри мог видеть ее в этот момент.

— Почему?..

Он замялся, не найдя что сказать.

Тогда Джулия предположила:

— Ага, понимаю — по–прежнему боишься, чтобы нас не увидели вместе?..

С того конца послышалось несколько обиженно:

— Послушай… если ты сама знаешь, то зачем спрашиваешь?..

— Чтобы еще раз убедиться в правильности своего предположения относительно современных мужчин, — весело ответила Уэйнрайт. — Значит, договорились: через полчаса… Ну, скажем, где‑нибудь поблизости, в каком‑то малолюдном месте–Гарри предположил:

— Может быть — в парке Линкольна?..

Линкольн–Парк изобиловал приятными темными аллейками с небольшими садовыми скамеечками; людей там обычно было немного…

Когда‑то, в былые времена, еще какой‑то месяц назад они с Гарри так любили прогуливаться вместе по этим малолюдным аллейкам.

У них была даже своя любимая скамейка — сколько часов они провели там!..

— Хорошо. Значит, через полчаса… На нашей скамейке… Надеюсь, ты не забыл?..

— Нет…

Сказав это, Джулия спешно положила трубку на рычаг телефона и, наскоро допив остывший уже кофе, быстро пошла вниз по лестнице, к автостоянке…

Джулию Уэйнрайт всегда отличало редкое качество — способность безнадежно опаздывать на важные деловые встречи в самые ответственные минуты.

Вот и на этот раз ей посчастливилось попасть в автомобильную пробку — это было просто невероятно, потому что в Санта–Барбаре с ее небольшим населением автомобильные пробки случались весьма редко.

Короче говоря, в Линкольн–Парк она пришла не к половине пятого, а только в четверть шестого.

Когда она, запыхавшись, влетела на аллею, где обычно сидела с Гарри, тот уже собирался уходить.

Подсев на гнутую парковую скамеечку, Джулия откинулась на спинку и, извинительно посмотрев на Брэфорда, с виноватой улыбкой произнесла:

— Извини, я опоздала… Но поверь — это не моя вина, Гарри…

Тот спросил несколько обеспокоенно:

— Что‑то случилось?..

Уэйнрайт, вынув из сумочки полусмятую пачку сигарет, с наслаждением закурила.

— Нет, ничего страшного… Дело в том, что я попала в автомобильную пробку сразу же за своим офисом… Представляешь, как не повезло?..

— Да уж… И как это тебя так угораздило?.. Мне в Санта–Барбаре ни разу не удавалось этого…

— Сама не знаю…

Гарри, дождавшись, пока Джулия отдышится, первым начал разговор:

— Джулия, так что же ты хотела?..

Сделав несколько глубоких затяжек, Уэйнрайт стряхнула пепел и, обернувшись к Брэфорду, осторожным тоном произнесла:

— Помнишь, несколько дней назад мы с тобой говорили по поводу дела Мейсона…

Тот наклонил голову в знак согласия.

— Ну да… Джулия продолжала:

— Помнишь, что ты мне сказал тогда?

Гарри изобразил на своем лице замешательство и спросил:

— Что же?..

— Ну, что эта пострадавшая, Лили Лайт, была любовницей Джакоби…

Гарри замахал руками.

— Что ты, что ты… Я этого не говорил…

После этой реплики своего бывшего возлюбленного Джулия посмотрела на него с нескрываемым удивлением и поинтересовалась:

— Ну как же… Не ты ли говорил мне, что однажды днем зашел по каким‑то делам домой к мистеру Генри Джакоби, и тот принял тебя… Ну, так, что ты запомнил этот прием надолго…

— Действительно…

— Ну, в виде не совсем обычном… — продолжала она. — В домашнем халате на голое тело…

— Ну да…

— Что вы беседовали с гостиной, межующей со спальней, и что ты, случайно или неслучайно, — впрочем, это не имеет никакого значения, — короче, что ты заглянул туда и увидел эту самую Лили Лайт… Она лежала на покрывале койки, совсем голая… Не так ли?..

Гарри при этих словах густо покраснел.

— Так…

Джулия, докурив сигарету, тут же потянулась за следующей — она заметно волновалась и искала спасения в никотине.

— Ну, так что?..

После этих слов она вопросительно посмотрела на своего собеседника.

— Да–а-а, — протянул Гарри, — все это было действительно так…

— Вот видишь…

— Но это вовсе не доказывает, что они были постоянными любовниками.

Джулия, изобразив на своем лице презрительную гримасу, сказала:

— Уж не хочешь ли ты сказать, что они лечебным массажем там занимались?..

В ответ Гарри лишь передернул плечами.

— Не знаю…

— Тогда — чем же еще?.. Беседовали на морально–нравственные темы? Или обсуждали перипетии последних выборов Президента… Ведь наверняка они там трахались.

После этих слов Джулии Уэйнрайт Гарри Брэфорд густо покраснел.

«Боже, — подумала Джулия, — какой же он стеснительный… А ведь ему уже двадцать пять лет… Нет, это просто невероятно, как измельчал теперь тип мужчины… То Мейсон мне заявляет, что ему, видите ли, неудобно, когда нас видят в одном обществе, то он отказывается отобедать со мной за одним столиком… А этот мальчик и вообще покраснел…»

Вопросительно глянув на своего не в меру щепетильного собеседника, Джулия спросила:

— Ну, так что скажешь?.. Гарри отвел глаза.

— Дело в том, — начал он, — что я, как говорится, со свечкой не стоял… Я не видел, что они занимались именно сексом…

Джулия начала медленно выходить из себя.

Нет, она не была ни вульгарной, ни распущенной — просто такая стыдливость двадцатипятилетнего мужчины, который, говоря со своей бывшей любовницей о сексе, отводит глаза, начинала выводить ее из себя… Глянув Гарри в глаза, она спросила:

— А то чем же?..

Тот вновь передернул плечами.

— Не знаю…

— Но ведь ты сам только что со мной согласился, — начала было Джулия, однако Брэфорд несмело перебил свою собеседницу:

— Джулия, ты ошибаешься…

Та удивленно подняла брови.

— Я?..

Гарри, кивнув, сказал:

— Ну да…

Гарри, который и без того всегда отличался крайней застенчивостью, теперь и вовсе сник. По всему было заметно, что эта беседа явно не доставляет ему никакого удовольствия…

Вопросительно посмотрев на Брэфорда, Джулия Уэйнрайт поинтересовалась:

— Ив чем же?..

— Я вовсе не утверждал, что Джакоби и Лили Лайт были любовниками…

— Но ты…

Тот сделал короткий жест рукой.

— Постой, не перебивай меня…

Несколько успокоившись, Джулия изобразила на своем лице глубочайшее внимание.

— Слушаю тебя внимательно… Молодой человек продолжал:

— Так вот. да, я действительно видел, что она лежала на покрывале… — Гарри запнулся, подыскивая нужное выражение, чтобы наиболее точно определить внешний облик Лили Лайт. — Ну… обнаженной.

— Ну, и…

— Но это вовсе не говорит о том, что они были любовниками, — закончил он.

Выбросив недокуренную сигарету в мусорный бак, Джулия сказала:

— Ну, хорошо. Хорошо, пусть они не были любовниками. Пусть будет по–твоему…

Гарри опустил голову.

— Джулия, я не понимаю, для чего ты позвонила мне… Неужели только для того, чтобы выяснить, кто и чей любовник?..

После этих слов она улыбнулась.

— Допустим…

Вопросительно посмотрев на свою собеседницу, Брэфорд спросил:

— Но для чего тебе это надо?..

— Дело в том, — начала Уэйнрайт, — дело в том, Гарри, что этот факт может очень пригодиться следствию по делу Мейсона…

— Каким же это образом?..

Услышав этот вопрос, Уэйнрайт вновь досадливо посмотрела на Брэфорда.

— Неужели непонятно?..

Тот честно округлил глаза.

— Нет…

— Ну, понимаешь, дело в том… Послушай, ты ведь в курсе этого процесса?..

— В Санта–Барбаре о нем только и говорят… — ответил Брэфорд.

— Тогда ты наверняка должен знать о загадочном письме, которое Лили Лайт написала до своей попытки самоубийства… Так ведь?..

Брэфорд наклонил голову в знак согласия.

— Ну да… А при чем же тут мистер Генри Джакоби, не понимаю…

— У меня есть серьезные подозрения, что это письмо написано им…

— Им?..

— Ну, может быть, его написала сама Лили Лайт, а Джакоби только отредактировал… Во всяком случае, письмо было опущено в почтовый ящик четырнадцатого, и как утверждают почтовые сотрудники — где‑то между двумя и пятью часами дня…

— Ну и что?..

— А Лили Лайт выбросилась из окна гостиницы «Эдельвейс» рано утром…

— Тогда не понимаю: при чем же тут мистер Генри Джакоби?..

Уэйнрайт всегда поражало то обстоятельство, что Гарри, которого этот самый хозяин фирмы «Джакоби и К» так сильно подставил, по–прежнему называет его исключительно «мистер Генри Джакоби». И потому, глянув своему собеседнику в глаза, она спросила:

— Не понимаю… В твоем голосе столько уважения к этому прохвосту… Он ведь тебя так крупно подставил, на десять тысяч… Почему же тогда ты все время так упорно именуешь его в столь уважительной манере?..

Гарри не ответил на этот вопрос, сделав вид, что не расслышал его.

— Ладно, — вымолвила Уэйнрайт, — мы с тобой отвлеклись от темы… Так вот: для меня совершенно очевидно, что это письмо составлено Генри. Очевидно и то, что они находились в сговоре…

Говоря это, Уэйнрайт размышляла: стоит или не стоит рассказывать Брэфорду о своей давешней беседе с Джакоби, о его постыдном предложении сделать из Мейсона хорошую дойную корову, постоянно шантажируя того какими‑то компрометирующими данными относительно связи последнего с Лили Лайт.

И, видимо, для того, чтобы окончательно убедить молодого человека, решила выложить перед ним все свои козыри.

— Гарри, а ты знаешь, незадолго до этого драматического события Генри Джакоби, — она произнесла это имя как‑то издевательски, причем это получилось у нее совершенно невольно, — Генри Джакоби предлагал мне вот что…

Рассказ Джулии был краток, но обстоятелен. Она не упустила ни того, что хозяин фирмы «Джакоби и К» предложил ей поделить прибыль, полученную от шантажа Мейсона, пополам, ни того, что за отказ действовать подобным образом «этот грязный проходимец» Генри Джакоби пригрозил ей штрафом на сумму сто тысяч долларов…

Гарри, надо отдать ему должное, слушал рассказ Джулии очень внимательно. Окончив, та спросила:

— Ну, теперь, надеюсь, тебе все понятно?.. Задумчиво покачав головой, Брэфорд произнес:

— Да…

— Ну, и что ты на все это скажешь?..

— Скажу только, что Джакоби, вне всякого сомнения — очень низкий человек.

Джулия перебила его восклицанием:

— Да он просто отпетый подонок, этот твой мистер Генри Джакоби!.. По нему давно уже плачет Федеральная тюрьма!.. Хотела бы я посмотреть на адвоката, который бы взялся его защищать!.. Ведь это — закоренелый преступник!..

— Однако все это будет очень непросто доказать, Джулия…

После этих слов на скамейке зависла небольшая пауза. Первым нарушила ее Уэйнрайт:

— Поэтому я и решила поговорить с тобой сегодня. Понимаешь?..

Гарри кивнул, но, как показалось Джулии, как‑то очень невесело.

— Ну да…

— Понимаешь теперь, чего я хочу от тебя добиться, Гарри?..

Тот наклонил голову набок.

— Догадываюсь…

— Ну, и что ты можешь мне сказать?..

— Хочешь предложить мне, чтобы я выступил свидетелем по этому делу?..

Джулия кивнула.

— Вот именно…

После этой реплики своей бывшей возлюбленной Брэфорд на минуточку задумался, после чего очень тихо, едва слышно произнес:

— Джулия… Понимаешь, я очень долго думал над всем этим…

— Ну, и что?..

Гарри продолжал говорить, но каким‑то безвольным, замогильным голосом — каждое слово давалось ему с большими усилиями:

— Да, долго думал… Прости, но мне очень неудобно говорить тебе об этом…

«Черт бы его побрал, — мысленно выругалась Джулия, — черт бы побрал этого мальчика!.. Неужели теперь он откажется от своего обещания?..»

К сожалению для Джулии, ее худшие опасения подтвердились…

Гарри, стараясь не встречаться с ней взглядом, тихо сказал:

— Да, я очень долго думал… И я пожалел о том, что дал тебе такое обещание…

— Но почему?..

— Понимаешь… — Гарри вновь запнулся, — понимаешь… Это может вызвать нежелательные кривотолки в городе…

— Что?..

— Да… Нежелательные для нас обоих…

Уэйнрайт поджала губы.

— Не понимаю, о чем это ты…

— Дело в том, что тот же Кейт Тиммонс, представляющий на процессе обвинения, обязательно скажет, что я никак не гожусь в свидетели…

— Откуда ты знаешь, что скажет на процессе окружной прокурор?.. — спросила Джулия с нескрываемым вызовом. — Ты что — обладаешь даром провидения?

— Нет…

— Тогда я решительно не понимаю тебя… Гарри насупился.

— Нет…

Больше всего в этот момент ему хотелось подняться и уйти. Он уже сто раз пожалел, что согласился на эту встречу…

Однако Джулия не отставала.

— Тогда — что же?..

Брэфорд принялся сосредоточенно изучать носки своих ботинок — он по–прежнему не смел поднять глаз на свою бывшую возлюбленную…

— Что же?.. Разве ты не обещал мне, что при необходимости сможешь сказать то же самое на судебном процессе?..

Вид у Джулии был очень решительный — Брэфорду ничего больше не оставалось, как согласиться.

— Ну да…

— Разве ты не говорил мне, что сделаешь это не ради Мейсона, но ради меня?..

И вновь Гарри кивнул.

— Говорил…

Пожав плечами, Джулия спросила:

— Тогда я никак не могу взять в толк — что же тебя сдерживает?..

Гарри понуро молчал.

— Что заставило тебя так круто переменить решение, Гарри?.. Неужели ты не можешь понять, что Мейсон совершенно невиновен, что его просто подставили… Подставили эти проходимцы Лили Лайт и ее любовник. Этот самый Генри Джакоби… Надеюсь, мне ты веришь?..

— Верю… — чуть слышно, одними только губами прошептал Брэфорд.

— Тогда в чем же дело?

— Понимаешь ли, Джулия, — начал он заплетающимся языком, — я недавно говорил с одним человеком, и он мне сказал…

Прищурившись, Уэйнрайт быстро перебила его:

— С одним человеком?.. Тот нехотя кивнул.

— Ну да…

— И что же сказал тебе этот человек?..

Задав этот вопрос, Джулия вопросительно посмотрела на своего собеседника. Тот молчал.

Тогда Уэйнрайт вновь повторила свой вопрос:

— Что же сказал тебе этот доброжелатель?.. Что молодой и порядочный человек, вроде тебя, должен, зная важные обстоятельства этого дела, оставаться в стороне?.. Когда подсудимый, который, по сути, невиновен, может попасть за решетку?.. Кстати, знаешь, что может ожидать Мейсона, если жюри присяжных признает его виновным?.. — спросила Уэйнрайт.

Гарри наконец‑то поднял на нее глаза.

— Что?..

— Пожизненное заключение — вот что. А минимум — лет десять или пятнадцать строгой изоляции… Интересно, как ты будешь чувствовать себя после этого?.. Будешь ли спать по ночам, сможешь ли прямо и открыто смотреть в глаза СиСи, Идеи, Крузу…

Вновь стыдливо опустив взгляд долу, Гарри виновато изрек:

— Извини… Но я никак не могу этого сделать, Джулия…

Та спросила резким тоном:

— Это еще почему?..

— Потому… Потому, что это может… — пролепетал Брэфорд и тут же умолк.

Вид у него был очень удрученный.

По всему было заметно, что теперь в нем борются два противоречивых чувства: совестливость, чувство долга и чувство вины перед Мейсоном и его адвокатом, и какие‑то свои соображения…

Но какие?..

Джулия за время знакомства с Гарри неплохо изучила его.

Она знала, что Гарри, как никто другой, подвержен чужому влиянию, и потому поняла, что эти соображения Брэфорду вполне мог кто‑нибудь внушить…

Но кто же?..

Посмотрев на своего молодого собеседника суровым взглядом, она сказала:

— Ладно, попробуем подойти к этому вопросу с другой стороны… Послушай, Гарри… Если не секрет, конечно — кто же этот неизвестный доброжелатель, который посоветовал тебе держать язык за зубами?..

Гарри, оглядевшись по сторонам, будто бы этот разговор мог кто‑то подслушать, тихо–тихо, одними только губами произнес:

— А ты никому не расскажешь?..

Джулия всем своим видом изобразила, что это известие останется в глубочайшей тайне.

— Нет, что ты…

— И это не будет фигурировать на процессе, который ты ведешь?..

— Ни в коем разе… Так кто же этот человек, Гарри?.. Скажи мне.

Она уговаривала его, как маленького ребенка — он же в это время, не смея посмотреть ей в глаза, сосредоточенно ковырял землю носком ботинка…

— Гарри, очень прошу тебя — скажи мне, что это за человек!..

Ответ Брэфорда последовал лишь спустя несколько секунд:

— Мистер Джакоби…

Сказал — и тут же осекся…

Джулии даже показалось, что Гарри испугался собственной смелости…

— Генри Джакоби?..

Брэфорд коротко кивнул.

— Да… Только никому об этом не говори… Обещаешь мне?..

— Обещаю…

— Точно не скажешь?..

Уэйнрайт, посмотрев на Гарри, как на несмышленого мальчика, произнесла:

— Нет, Гарри, спи спокойно — о твоей тайне никто не узнает… Я ведь, в отличие от некоторых, всегда держу свое слово…

И вновь на скамейке зависла долгая и томительная пауза. Джулия, вынув из пачки последнюю сигарету, нервно прикурила.

Генри Джакоби?..

Ну да, конечно же он!

И как это она сразу не догадалась?!

Собственно говоря, можно было об этом и не спрашивать — все и так понятно.

Как говорит в подобных случаях окружной прокурор Кейт Тиммонс — «дело шито белыми нитками»…

А теперь вот этот самый Кейт Тиммонс шьет дело Мейсону…

Тьфу, что за дурацкая игра слов?!

Ладно, шутки в сторону.

Надо выяснить у Гарри все, что сказал ему Генри Джакоби…

Конечно, надо приложить максимум усилий — ведь наверняка он пытался запугать этого неопытного молодого человека…

Сделав несколько глубоких затяжек, Джулия, внимательно посмотрев на Гарри, спросила:

— Он сам решился на встречу с тобой?..

Тот кивнул.

— Да.

— Когда это произошло?..

— Он позвонил мне сегодня утром и сказал, что хочет со мной встретиться…

— Ну, и…

— Мы встретились в «Ориент Экспрессе», — продолжал Брэфорд.

Джулия с горькой усмешкой подумала: «В последнее время это заведение начинает привлекать к себе не только влюбленных и тех, кто любит почесать языком относительно подробностей из жизни, но и подонков–шантажистов вроде Джакоби и таких несмышленых жертв, как Гарри… Да, представляю, о чем они говорили…»

Брэфорд, словно угадав ход мыслей Джулии Уэйнрайт, сказал:

— Да, мы встретились в «Ориент Экспресс» во время обеденного перерыва…

«Стало быть, это произошло сразу после того, как я наведалась в контору Джакоби», — быстро подумала она.

— Ну, и что же?..

— Он начал с угроз.

Передернув плечами, Джулия заметила:

— Не сомневаюсь… Я‑то считаю, на что он способен, этот мерзавец…

— Он сказал, что все знает, и что в моем положении лучше всего держать язык за зубами…

— То есть?

— Ну, сказал, чтобы я помалкивал относительно того, что я когда‑то видел у него в спальне Лили Лайт, — продолжал тот.

Докурив сигарету, Джулия аккуратно затушила ее и выбросила в мусорку.

— Ну, а ты?..

Гарри только вздохнул.

— Я… Я сперва попытался ему возражать, но Джакоби сказал, что моим показаниям все равно никто не поверит, что им — грош цена…

— Почему же это?.. Почему ты веришь не мне, профессиональному адвокату, а какому‑то грязному проходимцу?..

Гарри попытался было оправдаться:

— Его аргументы показались мне убедительными… Да, Джулия…

Та вопросительно посмотрела на Брэфорда.

— Аргументы?..

— Ну да…

И какие же аргументы привел тебе этот грязный подонок?.. — спросила Уэйнрайт, заводясь все больше и больше.

Ее молодой собеседник вновь замялся.

— Мне неудобно тебе об этом говорить…

— Почему это?..

— Потому что они касаются не только меня, но и тебя…

— Вот как?..

Коротко кивнув, Гарри продолжил:

— Он сказал, что ты… Ну, ты — моя постоянная любовница, и потому я не могу выступать в качестве свидетеля…

В ответ Уэйнрайт только с преувеличенным сокрушением покачала головой.

— Любовница?..

— Ну да…

— Ай–яй–яй!.. Любовница, говоришь?.. Ну и что, если даже и так?.. — произнесла она, вспомнив, что приблизительно так же ответил ей в свое время сам

Генри Джакоби, когда она сказала, что имеет неоспоримые доказательства того, что Лили Лайт была его, Джакоби любовницей… Гарри вновь насупился.

— Да… Он сказал, что мне никто не поверит, и что таким образом я выставлю на всеобщее посмешище не только себя, но и тебя…

«Однако, каков мерзавец!.. — подумала Джулия. Конечно, эта оценка относилась не к ее молодому и боязливому собеседнику, а к Джакоби. — Каков негодяй!.. Знал ведь, на что надо надавить при беседе с этим мальчишкой… Да, я явно недооценивала способностей Генри… Боюсь, что мне предстоит еще много неприятных минут…»

— Ну, и что ты?.. — спросила Джулия. Спросила — и сразу же пожалела о том, что сделала это: она и без того прекрасно представляла ответную реакцию Брэфорда…

— Я… Я, все как следует взвесив, решил, что мне не стоит проходить на этом процессе в качестве свидетеля, — ответил тот.

— Но Мейсон Кэпвелл… Он ведь невиновен!.. И единственный человек, который в настоящий момент может помочь ему своими показаниями — это ты, Гарри!.. — воскликнула Уэйнрайт. — А потом… Ты же говорил, что ради меня…

— А теперь я решил, что ради тебя этого делать не стоит, — спокойно ответил Брэфорд.

«Да, у этого молодого человека, однако, очень странные представления о чести и достоинстве, — подумала Джулия. — Если он уже что‑то вбил себе в голову… Боюсь, что ничего не получится».

Однако она попробовала усовестить его еще раз. Пристально посмотрев Брэфорду в глаза, Уэйнрайт строго произнесла:

— Гарри!.. Ведь из‑за твоего молчания может пострадать невинный человек! Подумай, что ты делаешь!..

— Я все уже обдумал… Мне очень жаль, Джулия, но я беру свои слова обратно: я не буду выступать в суде в качестве свидетеля… — сделав небольшую паузу, он добавил: — И потом, подумай сама: как это будет выглядеть со стороны…

— То есть…

— Ну, получится, что я, случайно увидев, можно сказать — в замочную скважину, то, чего не должен был видеть, спешу поведать об этом всему миру!..

Тяжело вздохнув, Джулия подумала: «Да, теперь он наверняка не изменит своего решения… Чертов Джакоби — прекрасно знал, на какой струне ему следует сыграть в беседе…»

Уэйнрайт и не пыталась продолжить свои уговоры. Она прекрасно знала, что никакие уговоры не помогут ни ей, ни Мейсону…

Однако Джулия не питала к Гарри никакой враждебности — даже то небольшое раздражение, которое то и дело появлялось у нее во время беседы с ним, теперь уже окончательно улетучилось.

Посмотрев на молодого человека с искренним сожалением, она сказала:

— Что ж, очень жаль…

— Чего?.. — спросил Брэфорд таким тоном, будто бы и не понимал, что же именно теперь имеет в виду его бывшая возлюбленная.

— Очень жаль, что ты оказался не тем человеком, которого я все время стремилась в тебе видеть, — произнесла она, вставая с лавочки.

— А кем ты хотела меня видеть?.. — печально поинтересовался тот.

Поднявшись, Джулия бросила через плечо:

— Настоящим мужчиной.

После чего, не прощаясь, направилась к стоявшему у выхода из парка своему «олдсмобилю»…

Джулия, захлопнув за собой дверку, хотела было уже завести машину, но вдруг раздумала. Найдя в бардачке пачку сигарет, она вскрыла ее и, с наслаждением закурив, задумалась…

Теперешнее состояние Джулии Уэйнрайт можно было охарактеризовать как состояние полнейшей, безысходной растерянности…

Она так надеялась, что Гарри выступит на суде свидетелем…

И она ошиблась в нем…

Впрочем, сама виновата — не надо было намекать этому мерзавцу Джакоби, что у нее есть свидетель, который сможет рассказать на судебном слушании по делу Кэпвелла о связи потерпевшей с хозяином "Джако".

Джакоби оказался куда более хитрым, коварным и расчетливым, чем даже предполагала Джулия.

Да, сама виновата.

Теперь вот придется выпутываться.

Перед ней со всей остротой встал вопрос: «Что делать?..»

Попытаться еще раз поговорить с Гарри?..

Нет, теперь этот молодой человек наверняка будет всячески избегать встречаться с ней — она знала это наверняка.

Попробовать встретиться с Джакоби?..

Но для чего?.. Чтобы еще раз обменяться колкостями и на прощание выслушать очередные обещания подать на нее в суд за невыполнение своих обязательств перед фирмой?..

Джулия понимала, что теперь Генри обязательно начнет ее преследовать — она прекрасно разбиралась в законодательстве, и знала, что подобного рода процессы, когда работодатель подает в суд за невыполнение контракта, могут тянуться годами…

Однако главное было даже не это, а то, что адвокат, на которого подают в суд, по законам штата Калифорния, не мог исполнять своих обязанностей — его лицензия могла быть временно аннулирована — вплоть до вынесения судебного решения. Правда, если жюри присяжных признавало иск неправомерным, истец платил ответчику громадную неустойку, однако, в сложившейся ситуации и это никак не утешало Джулию Уэйнрайт…

Да, Мейсон был невиновен.

Он просто не мог этого сделать — Джулия могла дать голову на отсечение, что его так жестоко подставили Лили и Джакоби.

Но как это доказать суду?..

Никак, к сожалению.

Для доказательств причастности Джакоби к этому делу у нее нет необходимых аргументов… Стало быть. Стало быть, надо еще раз попытаться поговорить с Мейсоном…

Докурив сигарету почти до фильтра, Джулия отправилась домой…

Было уже половина девятого, когда Уэйнрайт, снедаемая своими сомнениями и раздумьями, решила позвонить Кэпвеллу и назначить ему встречу.

Набрав номер Мейсона, она принялась терпеливо ждать ответа.

Наконец, из трубки послышалось:

— Алло…

Это был голос Мейсона.

— Добрый вечер…

Тот поприветствовал ее в ответ:

— Добрый…

— Извини, что звоню вечером…

— Ничего, я ведь еще не сплю…

Джулия посчитала невежливым сразу же перейти к своему предложению встретиться и поговорить, и потому вежливости ради спросила:

— Чем ты сейчас занимаешься?.. Наверное, смотришь телевизор?..

— Нет, я давно не смотрю этот ящик… Ничего хорошего там не узнаешь. Во всяком случае, умнее после просмотра телевидения не станешь…

— Что же ты делаешь?.. — осторожно поинтересовалась Джулия.

— Читаю. Вот, кстати, отличная цитата. — В трубке послышался шорох переворачиваемых страниц. — Послушай: «В животном существе зло вызывает зло, и животное, не имея никакой возможности удерживаться от вызванного в нем зла, старается отплатить злом на зло, не видя того, что зло неизбежно увеличивает зло. Человек же, имея совершенный разум, не может не видеть того, что зло неизбежно увеличивает зло, и потому должен бы удержаться от воздаяния злом на зло, но очень часто животная природа человека берет верх над его разумной природой, и человек тот самый разум, который, по идее, должен удерживать его от того, чтобы он воздавал злом на зло, употребляет лишь на оправдание содеянного им зла, называя это возмездием, наказанием. Многие люди говорят, что можно и даже должно воздать злом за зло для того, чтобы исправлять людей. Это неправда. Люди в подобных случаях просто обманывают себя, и притом делают это совершенно сознательно. Люди платят злом за зло вовсе не для того, чтобы исправлять людей, а для того, чтобы мстить своим обидчикам. Исправлять зло нельзя тем, что делаешь зло. То, что делает животное, то, что делает маленький несмышленый ребенок, то, что делает дурачок и иногда — взрослый под влиянием боли и раздражения, то есть огрызается и хочет сделать больно тому, кто, в свою очередь, сделал ему больно, это признается законным правом людей, называющих себя столпами общества. Разумный человек не может не понимать того, что всякое зло уничтожается противным ему добром, как огонь уничтожается водой, и вдруг начинает делать прямо противоположное тому, что велит ему разум. И государственные законы, будто бы произведение мудрости людей, внушает ему, что так и надо. Наказанием, угрозой, можно только лишь запугать человека, на какое‑то время удержать его от зла, но никак не исправить. Наказание всегда жестоко–мучительно. Ведь если бы оно не было жестоким и мучительным, то наверняка бы не назначалось. Но заблудшие люди придумывают оправдание своему чувству мести или желанием оградить себя от опасности, и это самое чувство мести приписали Богу, уверяя людей, что Бог наказывает людей за их дурные дела. Большая часть несчастий людей проистекает оттого, что грешные люди признают за собой право наказания. Только люди, совершенно одурманенные властолюбием, могут серьезно верить в то, что посредством наказания можно улучшить жизнь людей. Стоит только лишь отрешиться от суеверия о том, что наказание исправляет людей, для того, чтобы ясно видеть, что изменения в жизни людей могут происходить только от внутреннего, душевного изменения самих людей, а никак не от того зла, которое они стремятся принести другим людям. Люди придумали хитроумные рассуждения о том, для чего же они наказывают других людей. А на самом деле они почти всегда наказывают только потому, что считают наказание выгодным для себя. Такие люди по злости, по желанию выместить обиду по ложному представлению об ограждении себя от зла, совершают это самое зло, а потом, чтобы как‑нибудь оправдаться, уверяют людей и прежде всего — самих себя, что делают это только потому, что хотят исправить тех, кому сами причинили зло. Потому, что нельзя, чтобы одни люди улучшали жизнь других людей. Наказывать человека за его дурные дела — это все равно, что греть огонь. Всякий человек, сделавший дурное, уже наказан собой; он наказан тем, что лишен спокойствия днем и ночью и постоянно мучается совестью. Если же он не мучается совестью, то все наказания, которые могут наложить на него люди, не исправят, а только озлобят его. Действительное наказание за каждое дурное дело — это то, которое совершается в душе каждого преступника и состоит в уменьшении его способности пользоваться благами жизни. Каждый человек может только сам себе улучшить жизнь. И наказание вредно не потому, что оно озлобляет того, кого наказывают, но еще и потому, что необычайно развращает того, кто исполняет это наказание…

Джулия, терпеливо выслушав своего абонента, спросила его:

— Это ты сам придумал?..

— Что ты, Джулия!.. — в голосе Мейсона послышалось смущение. — Это написал один очень умный человек лет сто назад…

— А к чему это ты мне процитировал?.. — поинтересовалась Джулия. — Готовишься морально понести наказание за преступление, которого ты и не совершал, не так ли?..

— Нет… Просто хотел поделиться с тобой хорошими мыслями… Хотя…

Тут Кэпвелл запнулся.

— Что — хотя?..

— Хотя, Джулия, я подумал, что теперь я готов ко всему…

— Не понимаю тебя…

Мейсон спокойно пояснил:

— Я готов даже понести наказание за то преступление, которого не совершал… Я спокойно встречу все, что бы ни приготовила мне судьба.

— Даже пожизненное заключение?..

— Да.

Посчитав, что беседа о наказании и о его вреде окончена, Джулия сказала:

— Нам необходимо встретиться и поговорить.

— Вот как?.. Что‑то произошло?..

Сделав небольшую паузу, Уэйнрайт ответила:

— Да…

Кэпвелл забеспокоился:

— У тебя какие‑то неприятности?..

Услышав в его голосе безотчетное волнение, Джулия почему‑то с удовольствием подумала: «Вот как… Волнуется обо мне… Значит, я ему тоже небезразлична…»

— Нет… Я насчет твоего дела.

— Что‑то изменилось?..

Немного помявшись, Уэйнрайт ответила:

— Боюсь, что да… Когда мы смогли бы с тобой увидеться?..

— Да хоть сейчас, — ответил Мейсон. — Куда мне приехать?.. Или, может быть, ты подъедешь ко мне домой, Джулия?..

Однако та посчитала неудобным ехать к нему домой в такое время, и потому они решили, что будет лучше, если встреча произойдет дома у Джулии…

— Хорошо, — ответил Кэпвелл. — Сейчас же выезжаю. Жди.

Короткие гудки из мембраны дали понять, что разговор на этом закончен.

Положила трубку и Джулия.

Подойдя к зеркалу, она поправила макияж и, усевшись в гостиной, стала терпеливо дожидаться появления своего подзащитного…

«Нет, — подумала Уэйнрайт, пристально вглядываясь в свое изображение в зеркале, — и все‑таки я еще недурна собой, несмотря на мои тридцать три года… И, мне кажется, еще способна нравиться мужчинам…»

Впрочем, теперь ее интересовал только один…

Джулия, наученная горьким опытом, страшилась признаться себе в том, что подзащитный интересовал ее все больше и больше, и не только с юридической точки зрения…

Мейсон прибыл буквально через десять минут — в такое время суток машин на улицах городка было немного, и потому он добрался быстро.

Пройдя в гостиную, он вежливо поздоровался.

Кивнув в ответ, Джулия предложила ему чая.

— Спасибо, — ответил Кэпвелл, усаживаясь за стол. — Давно я у тебя не был…

В этой фразе Джулия отчетливо уловила подтекст: «И у тебя так ничего не изменилось…»

Спустя несколько минут и перед Мейсоном, и перед хозяйкой стояли чашки чая.

Уэйнрайт, делая маленькие глотки, чтобы не обжечься, рассказала ему о подробностях последней беседы с Гарри Брэфордом.

— Что ж, — резюмировал Кэпвелл, когда она закончила свой рассказ. — Его нельзя судить за это.

— Но ведь таким образом он вольно или невольно подставляет тебя!..

Мейсон вздохнул.

— У каждого свои представления о добре и справедливости, — ответил он. — Я не осуждаю этого молодого человека.

— Что же делать?

— А ничего.

Вопросительно посмотрев на своего вечернего гостя, Уэйнрайт воскликнула:

— Как это — ничего?.. Но ведь Кейт Тиммонс непременно приложит все силы, чтобы впаять тебе максимальный срок!..

— Я ведь говорю: у каждого свои представления о подобных вещах, — вновь повторил Мейсон. — Честно говоря, я уже готов ко всему…

— Даже к наказанию за преступление, которого не совершал?..

Коротко кивнув, ее собеседник устало вымолвил:

— Я ведь уже говорил тебе, что думаю по этому поводу…

Допив чай, Джулия, уставившись в угол, начала так:

— Знаешь что, Мейсон, ты, конечно, очень нравственный человек… Я просто восхищаюсь тобой…

Уэйнрайт говорила так не потому, что хотела доставить своему собеседнику приятное, не потому, что хотела сделать ему комплимент, а только потому, что действительно восхищалась Кэпвеллом.

— Да, — продолжала она, — я восхищена. Восхищена, поражена и обескуражена одновременно. Я никак не могла поверить, что в наше меркантильное и мелочное время возможны такие люди, как ты…

Мейсон опустил голову.

— Спасибо… Просто я стараюсь быть самим собой и жить по велению совести…

Смело взглянув в глаза своему собеседнику, Уэйнрайт продолжала:

— И мне будет очень обидно, если ты вдруг действительно попадешь в тюрьму…

Тот промолчал.

— И вот что я хотела тебе предложить…

— Слушаю…

Откашлявшись, Уэйнрайт произнесла:

— Мейсон, ты очень великодушный, очень благородный человек, пойми, от твоего благородства будет лучше только этому проходимцу Джакоби…

— Я не желаю ему зла, — заметил Кэпвелл. — Я не против того, чтобы ему было лучше, чем теперь…

Джулия сделала вид, что не расслышала этой реплики — просто она не хотела лишний раз доказывать ему, что такой подонок, как Джакоби, заслуживает самого что ни на есть сурового наказания.

Она не хотела ввязываться в спор с Мейсоном теперь, после последнего телефонного разговора…

Отодвинув от себя недопитую чашку чая, Джулия продолжала:

— И вот что я хочу предложить тебе… Выслушай меня внимательно — мне кажется, это не самое худшее решение проблемы…

Мейсон пристально посмотрел на своего адвоката и спросил:

— Что же?..

— Тебе надо как можно скорее уехать… — заметив, что Кэпвелл собирается ей возразить, она поспешно произнесла. — Только не надо возражать мне… Я знаю, что говорю… Так действительно будет лучше…

Взгляд Мейсона посуровел — Джулия сразу же подумала, что этот суровый, серьезный взгляд никак не вяжется с ее представлением об этом человеке, которое сложилось у нее за последние дни.

— Джулия!.. — произнес он. — Мы ведь уже говорили с тобой на эту тему… Ты ведь прекрасно знаешь мою точку зрения на этот счет…

— Но я…

Прищурившись, Мейсон сказал:

— Я никуда не уеду.

— Я же не говорю, что тебе надо покинуть этот город навсегда, — сказала Уэйнрайт. — Я говорю, что только лишь на какое‑то время…

— На какое же?

Приняв этот вопрос за косвенное согласие со своим предложением, Уэйнрайт удвоила натиск:

— Ну, до того времени, пока Лили Лайт придет в себя… Ведь это когда‑нибудь случится…

— Я молю Бога, чтобы с ней все было хорошо, — сказал Кэпвелл.

— Ну, вот видишь…

— А мой отец?

— Ну, мне кажется, что он должен понять тебя, — предположила Уэйнрайт.

— Почему же ты так считаешь?..

— Потому, что лучше потерять полмиллиона долларов залога, чем знать, что единственный сын попал за решетку за попытку преднамеренного убийства, к которому он не имеет никакого отношения.

Мейсон слушал своего адвоката спокойно — по крайней мере, он даже не пытался перебить Джулию.

Когда та закончила говорить, Кэпвелл, отодвинув стул, поднялся из‑за стола и, испытывающе посмотрев на Джулию, сказал:

— Мы уже говорили с тобой на эту тему, и потому я бы не хотел возвращаться к ней еще раз.

— Но, Мейсон…

Он неожиданно повысил голос.

— Ты предлагаешь мне совершить бесчестный поступок. Нет, Джулия, извини, но я был о тебе совершенно иного мнения…

— То есть?..

— Я считал… Считал, что ты более порядочный человек…

— А теперь?.. Теперь ты так больше не считаешь?.. — спросила она с вызовом.

Неожиданно атмосфера резко накалилась. Это чувствовалось во всем — и в нервных движениях собеседников, и в тоне, которым они перебрасывались фразами, и в резком повороте головы Мейсона…

Джулия ожидала от своего подопечного чего угодно, но только не этого…

Наконец, когда взаимные аргументы были исчерпаны, Мейсон, несколько успокоившись, произнес:

— Знаешь что… Джулия, мне очень неприятно говорить тебе об этом, но я почему‑то решил, что будет лучше, если я откажусь от твоих услуг адвоката…

После этих слов чисто внешне Джулия совершенно не смутилась — напротив, она, даже не обернувшись к собеседнику, сказала:

— Что ж — если я не устраиваю тебя как юрист — твое право подыскать себе кого‑нибудь другого…

Но это лишь чисто внешне. Комок подступил к ее горлу… Как, неужели?..

Тот самый человек, к которому она все это время испытывает такие горячие симпатии… Нет, даже не симпатии, это называется как‑то совсем иначе, только она никак еще не может определиться для себя, как именно, она боится этого слова…

И этот человек гонит ее от себя?!

Уэйнрайт, чтобы не расплакаться, глядя на Кэпвелла, отвернулась.

Тот произнес очень спокойно:

— Обойдусь и без адвоката.

— Нет, ты это серьезно?.. — спросила Джулия дрогнувшим голосом.

— Вполне.

Передернув плечами, она произнесла:

— Как хочешь…

После чего вышла на кухню.

Положение Мейсона было теперь достаточно двусмысленным. С одной стороны, Джулия сама предложила ему этот разговор, а с другой — он, отказавшись от ее квалифицированных услуг юриста, не мог больше оставаться в этом доме.

Немного постояв в гостиной, он подошел к кухонной двери и сказал:

— Ну, я пошел…

Уэйнрайт, не оборачиваясь, ответила ему сквозь слезы:

— Спокойной ночи…

— Спокойной…

Мейсон уже взялся за дверную ручку, но в последний момент замешкался…

Он почему‑то ощутил в себе прилив какой‑то безотчетной нежности к этой женщине…

Да, конечно, он всегда уважительно относился к Джулии, но теперь он чувствовал в себе не только уважение…

Нет, это было какое‑то совершенно другое чувство — такое теплое, нежное и по–своему наивное…

Наверное, в последний раз он испытывал нечто подобное только по отношению к Мэри…

Ее уже нет и никогда не будет…

Но Джулия…

Она не фантом, не фантазия, не плод его воображения… Наверное, эта женщина — как раз тот человек, которого он искал всю жизнь.

Тогда…

Тогда почему же он хочет уйти?.. Из‑за ложной гордости? Из‑за того, что они теперь не поняли друг друга?

Но ведь это так глупо!.. Что же делать?..

Он так и остановился, в полном замешательстве держась за дверную ручку…

В этот момент из кухни послышалось:

— Мейсон?

Тот глухо ответил:

— Да…

Джулия вытерла передником покрасневшие от слез глаза, и вышла к Кэпвеллу.

— Прости меня, — сказала она, стараясь не встречаться с ним взглядом.

Он кротко улыбнулся.

— За что?..

— Я обидела тебя, Мейсон, обидела в лучших чувствах…

— Ничего, ничего… Я ведь понимаю: ты предложила мне это только потому, что действительно желаешь мне добра… Ты ведь так переживаешь за меня — как никто другой в этом городе… Я все понимаю, Джулия…

— О, Мейсон!..

И, не в силах сдержать себя, Джулия бросилась ему на шею, после чего они в долгом поцелуе слились в одно целое…

 

ГЛАВА 7

Неожиданное предложение прогуляться по Санта–Барбаре. Линкольн–Парк куда более многолюден ночью, чем днем. На что способна Армия спасения. Третье судебное слушание. Заявление Джакоби. Порочный круг в рассуждениях Джулии. Как из него выбраться?.. Уэйнрайт все больше и больше осознает, что Мейсон Кэпвелл для нее не просто клиент.

После позднего ужина Джулия неожиданно предложила Кэпвеллу:

— А не пройтись ли нам по городу?..

Тот смущенно улыбнулся.

— Ты хочешь?..

— Честно говоря, — ответила та, поднимаясь из‑за стола, — я так редко бываю на улице… Все время кручусь, как белка в колесе: суд — свой офис — дом… Я и пешком почти не хожу — все время езжу на машине… Иногда, в столь редкие свободные минуты сижу по вечерам в «Ориент Экспрессе»…

Встав вслед за Уэйнрайт, Кэпвелл прошел в прихожую и снял с вешалки плащ.

— А я и не знал…

Вопросительно глянув на него, Джулия спросила обеспокоенно:

— Чего?..

— Что ты, Джулия, такая большая любительница… романтики.

— Ты так считаешь?.. Он коротко кивнул в ответ.

— Конечно же…

— А почему?.. Что ты находишь в этом романтичного?..

Мейсон улыбнулся.

— Ну, разве ночные прогулки по городу — это не романтика?..

— Мне кажется, это естественное желание… — с языка Уэйнрайт уже было готово слететь: «Прогуляться с тобой после всего…», но в последний момент она сдержалась, посчитав подобное признание преждевременным и произнесла. — Естественное желание подышать свежим воздухом… А почему бы, собственно, и нет?..

Мейсон, неспешно засовывая руки в рукава плаща, ответил:

— Что ж — я не против…

— Тогда пошли.

— А где бы ты хотела прогуляться?..

— Честно говоря, мне больше всего нравится Линкольн–Парк…

Мейсон улыбнулся в ответ.

— А, понимаю… Ну, хорошо…

И они неспешно пошли гулять по ночным улицам Санта–Барбары.

В городе было уже тихо — только разноцветный неоновый свет негаснущих реклам заливал мостовые. Серебристо–зеленый туман медленно опускался на город.

Мейсон взял руку Джулии и сунул ее в карман своего плаща.

Когда центральная часть города уже была пройдена, Кэпвелл спросил:

— Устала?..

Уэйнрайт покачала головой и улыбнулась.

— Нет, что ты…

«Разве рядом с тобой можно устать?.. — подумала она. — Нет, нет и еще раз нет!..»

Показывая на раскрытые двери ночных кафе, мимо которых они проходили, Мейсон спросил:

— Не зайти ли нам туда?..

Джулия отрицательно мотнула головой.

— Нет… Потом.

Наконец, они подошли к Линкольн–Парку.

Он выглядел тихим островком среди каменного потока домов. Глухо шумели деревья на ветру. Кроны их терялись во мгле.

Мейсон и Джулия быстро нашли свободную скамеечку и уселись.

Ночь была довольно прохладная, и потому Кэпвелл участливо поинтересовался:

— Ты не замерзла?..

— Нет, нет…

«Разве рядом с тобой можно мерзнуть?..» — подумала Уэйнрайт.

Вокруг фонарей, стоявших вдоль аллеи, по краю тротуара, сияли дрожащие оранжевые электрические нимбы. В сгущавшемся тумане началась сказочная, фантастическая игра света. Ночные насекомые, охмелевшие от ароматов, вылетали из липовой листвы, кружились вокруг фонарей и тяжело ударялись об влажные матовые стекла.

Туман преображал все предметы, отрывая их от земли и поднимая куда‑то вверх. Огромное административное здание банка напротив, казалось, плыло по черному зеркалу асфальта, точно океанский пароход с ярко освещенными каютами; серая тень пресвитерианской церкви, стоящая за этим мрачноватым строением, превращалась в призрачный парусник с высокими мачтами, терявшимися в серовато–красном мареве света. А потом сдвинулись со своих мест и поплыли караваны домов напротив…

Они сидели рядом и молчали — казалось, они понимали друг друга и без слов…

В этом тумане все было нереальным — и им казалось, что они тоже как‑то расплываются, тонут в призрачном мерцающем свете.

Мейсон медленно повернул голову и посмотрел на Джулию — яркий свет фонаря отражался в ее широко раскрытых глазах…

— Сядь поближе, — произнес он, — а то туман унесет тебя…

Она повернула к Кэпвеллу лицо и как‑то загадочно улыбнулась…

Рот Джулии был полуоткрыт, зубы мерцали, большие глаза смотрели на Мейсона в упор…

Но ему в этот момент почему‑то казалось, что она вовсе не замечает его, что ее улыбка и взгляд скользят куда‑то мимо, туда, где продолжалось это серое, серебристое течение; будто бы она слилась с призрачным шелестом листвы, с каплями влаги, стекающим по шероховатым стволам, будто бы она ловит темный, неслышный для обычного человеческого уха голос за деревьями, за всем этим призрачным, ирреальным миром, будто бы сейчас она встанет и пойдет сквозь этот серебристый туман, бесцельно и уверенно, туда, где ей слышится темный и такой таинственный призыв земли к жизни.

Мейсон потом никогда в своей жизни не смог забыть этого момента: лицо Джулии, такое красивое и выразительное, не смог забыть, как оно просияло лаской и нежностью, как оно расцвело в этой сверкающей тишине, — не смог забыть, как губы ее потянулись к его губам, глаза приблизились к его глазам, посмотрев вопрошающе и серьезно, и как потом эти огромные мерцающие глаза медленно закрылись, словно сдавшись ему…

А серебристый туман все клубился вокруг скамейки. Из его рваных клочьев торчали окруженные оранжевыми нимбами фонари.

Мейсон неспешно снял с себя плащ, и они вдвоем укрылись им…

Город потонул, исчез, как‑то совершенно незаметно растворился…

И время словно умерло для них…

Они просидели так долго — ни Кэпвелл, ни Уэйнрайт не могли сказать, сколько же точно — время совсем остановилось. И они не вели его счет…

Постепенно ветер усилился, и в сером воздухе перед ними замелькали какие‑то длинные, фантасмагорические тени. Мейсон услышал какие‑то шаги и невнятное бормотание. Затем неожиданно откуда‑то справа донесся приглушенный звон гитар.

Кэпвелл и Уэйнрайт, как по команде, подняли головы. Тени приближались, материализуясь в темные силуэты, и, казалось, сдвигались в круг.

Внезапно послышалось громкое пение:

— Иисус зовет тебя…

Мейсон вздрогнул и стал прислушиваться

В чем дело?..

Непонятно.

Уж не попали ли они на луну?.. Может быть, в пресвитерианской церкви напротив какая‑то служба?..

Нет, уже слишком поздно…

Но ведь это хор, самый настоящий двухголосный женский хор…

— Покайся в грехах…

Неожиданно по всему парку раздалось в ритме военизированного марша:

— Грешник, грешник, поднимайся…

Мейсон посмотрел на свою спутницу с полнейшим недоумением.

— Ничего не понимаю…

— Я тоже.

Невидимый хор продолжал:

— Приходи в исповедальню…

Джулия передернула плечами.

— Даже и не представляю, что же это такое может быть…

И вдруг Мейсон понял.

— А, так ведь это Армия спасения!

Тени снова призвали:

— Грех в себе ты подавляй…

Кантилена постепенно нарастала.

В глазах Джулии замелькали искорки. Ее губы и плечи вздрагивали от смеха.

А над Линкольн–Парком уже гремело неудержимое фортиссимо, многократно усиленное стереофоническими динамиками:

Страшный огонь

И пламень ада

Вот тебе за грех

Награда

Но наш Бог зовёт

«Молись,

О заблудший сын —

Спасись!..»

Грешник, грешник.

Пробуждайся,

К Иисусу

Поднимайся

Неожиданно откуда‑то из тумана, совсем рядом раздалось злобное восклицание:

— Да потише же вы, черт бы вас побрал!.. Никуда от вас не спрячешься!..

После этого женский хор неожиданно умолк… Но Армия спасения привыкла к жизненным невзгодам — вскоре голоса зазвучали с удвоенной силой:

Боже, дай нам

Исцеленье,

Дай грехов нам

Отпущены;

Одному —

Что в мире делать?.. —

Пели женщины в унисон.

И вдруг все тот же голос заорал:

— Целоваться, черт возьми!.. Неужели и тут я не найду покоя?..

Но хор не сдавался:

Тебя дьявол

Искушает

И коварно

Соблазняет…

Из тумана мгновенно донеслась реплика все того же человека:

— Вы, старые дуры, уже давно никого не можете соблазнить!.. Как все вы мне надоели, черт бы вас подрал!.. Неужели не можете найти какого‑нибудь иного места для своих псалмов?!..

Да, это действительно была Армия спасения… Мейсон фыркнул.

— Да…

Джулия тоже не могла сдержать себя.

— Ха–ха–ха!.. Никогда в своей жизни не слышала ничего подобного!..

Этот поединок был форменной потехой. Армии спасения давно уже было известно, что скамеечки Линкольн–Парка служат надежным прибежищем для любовных пар. Только здесь они могли уединиться и скрыться от городской суеты. Поэтому богобоязненные женщины из Армии спасения, задумав нанести по этому месту решающий удар, устроили ночную облаву для спасения душ. Необученные голоса набожно и старательно гнусавили слова псалмов. Резко бренчали в такт расстроенные гитары.

Линкольн–Парк ожил.

В серебристом тумане начали раздаваться смешки и иронические возгласы в адрес старых дев, которые «давно уже неспособны никого совратить», и поэтому мешают это делать другим…

Одинокий мятежник, выступивший в защиту любви, неожиданно получил невидимое, но могучее подкрепление со стороны единомышленников. Наверное, все скамейки в этот поздний вечер были заняты. И, словно в знак протеста, очень быстро организовался контрхор.

Видимо, в нем участвовало несколько ветеранов Вудстока, и маршевая музыка Армии спасения только раззадорила их. Вскоре мощно зазвучал некогда популярный блюз «О, моя крошка…»

Армия спасения всполошилась. Бурно заколыхались поля шляпок. И они вновь попытались перейти в контрнаступление.

Не упорствуй.

Умоляем,

Все мы Бога

Прославляем —

Резко заголосил хор аскетических дам. Но зло в этот раз победило: трубные глотки противников дружно грянули в ответ:

Приди ко мне, моя крошка.

Мы будем танцевать и веселиться,

А когда твои родители уедут.

Ты поведешь меня в свою спальню

К большой и широкой кровати

И мы будем наслаждаться друг другом

До самого утра…

Неожиданно Мейсон, обернувшись к Джулии, тихо, но решительно произнес:

— Уходим отсюда сейчас же.

Та, удивленно посмотрев на него, только несмело спросила:

— Но почему?..

Кэпвелл, вставая со скамейки, пояснил:

— Я знаю эту песню.

Джулия с полуулыбкой обернулась:

— Что‑то страшное?..

— Она была популярна в те времена, когда я учился в университете. В ней очень много куплетов, и текст, чем дальше, тем красочнее…

Они снова были в городе, с его привычными слуху автомобильными клаксонами и шорохом шин. Но он, казалось, стал заколдованным. Туман превращал автобусы в огромных сказочных животных, проезжавшие автомобили — в крадущихся кошек с горящими глазами, а ярко освещенные витрины магазинов — в сказочные пещеры, полные всяческих соблазнов…

Они неспешно прошлись по улице вдоль Линкольн–Парка и пересекли луна–парк. В мглистом воздухе карусели вырисовывались, как башни, пенящиеся блеском и музыкой. Чертово колесо кипело в пурпурном зареве, в багряном золоте и в хохоте, а лабиринт переливался мерцающими синими огоньками.

— Благословленный лабиринт!.. — сказал Кэпвелл, счастливо сверкнув глазами.

— Почему?

— Мы были там с тобой. Да, если бы мы тогда знали, — сказал Мейсон и, не договорив, смущенно осекся и замолчал…

Она кивнула.

— Мне кажется, что это было бесконечно, бесконечно давно…

Когда‑то, несколько месяцев назад, Джулия и Мейсон действительно очутились там вместе — случайно, безо всякого умысла.

Уэйнрайт предложила:

— Войдем туда еще разок?.. Кэпвелл отрицательно мотнул головой.

— Нет…

Однако Джулия Уэйнрайт не сдавалась — ей не хотелось домой, ей хотелось побыть с Мейсоном еще хоть немножко…

Обернувшись, она спросила:

— Но почему же?..

— Уже поздно.

— Ну и что?..

— У тебя завтра тяжелый день… Да и у меня, честно говоря, тоже…

— Что же делать?..

Кэпвелл предложил:

— Пойдем домой…

После чего посмотрел на Джулию…

Как она была прекрасна!..

Нет, она была просто восхитительна!..

И почему же он раньше этого не замечал?..

Этот серебристый туман делал ее, словно легкий аромат, еще более очаровательной…

Мейсон, участливо посмотрев на свою спутницу, поинтересовался:

— Ты не устала?..

Та отрицательно кивнула.

— Нет еще…

Они подошли к павильону с какой‑то японской электроникой. Павильон был открыт.

Кэпвелл, осмотрев электронные игрушки, произнес:

— Нет, не будем сегодня играть… И они пошли дальше через парк…

— Где‑то тут должны быть клумбы… — Задумчиво произнесла Уэйнрайт.

— Да, запах слышен…

— И совсем отчетливо, — согласилась та. Мейсону захотелось найти пустую скамью, чтобы посидеть еще немного, и он осторожно посмотрел по сторонам. То ли из‑за запаха роз, то ли потому, что вечер был такой теплый, ему тоже не хотелось возвращаться домой.

Однако ни одной пустой скамейки он не нашел — повсюду сидели пары.

— Который час?.. — спросила Джулия, покосившись на Кэпвелла.

Тот, закатав белоснежную манжетку своей рубашки, посмотрел на часы.

— Почти полночь…

В этой фразе явно угадывалось: «Пора отдыхать, Джулия…»

Она только улыбнулась в ответ — Уэйнрайт могла гулять с Мейсоном до самого рассвета…

Они еще немного постояли, после чего, Мейсон, растерянно посмотрев по сторонам, произнес:

— Ну все, надо по домам… Джулия несмело предложила:

— Может быть, останешься у меня?..

В этой фразе явно прочитывалось: «К чему все эти глупые условности?.. Мы ведь с тобой взрослые люди, Мейсон…»

Однако Кэпвелл сделал вид, что не расслышал этой реплики…

Они пошли обратно — Мейсон посчитал своим долгом проводить Джулию до ее дома.

У Линкольн–Парка Кэпвелл и Уэйнрайт увидели неожиданное зрелище.

Армия спасения, подтянув резервы, перешла в решающее контрнаступление. Теперь сестры у входа в парк стояли в четыре шеренги, впрочем, тут были не только сестры, но и братья в форменных мундирах. Вместо резкого двухголосья пение шло уже на четыре голоса, и хор звучал, как настоящий орган.

В полночном тумане парка неслось в темпе медленного вальса:

Покайся, неправедный,

В своих грехах…

От оппозиции ничего больше не осталось — она была начисто сметена.

Джулия почему‑то вспомнила слова своего бывшего возлюбленного Дейла Уэбстера: «Упорство и прилежание лучше, чем беспутство и гений…»

Проводив Уэйнрайт до подъезда, Мейсон ласково посмотрел на нее и сказал:

— Спокойной ночи, Джулия…

Она улыбнулась в ответ.

— Спокойной…

Мейсон, опустив голову, тихо–тихо, одними только губами добавил:

— Я очень благодарен тебе…

— За что?.. — удивилась та.

Не отвечая, Кэпвелл резко развернулся и зашагал прочь…

Как ни странно, но на третье слушание по делу Кэпвелла–Лайт любопытных пришло гораздо меньше, чем на первые два — видимо, волна интереса к этому делу постепенно пошла на убыль.

«Это и хорошо, — подумала Уэйнрайт, глядя на зал, — чем меньше посторонних людей, тем обычно спокойней атмосфера…»

Уэйнрайт внимательно смотрела в зал, стараясь найти глазами Брэфорда — ей почему‑то казалось, что Гарри обязательно должен появиться сегодня тут.

Однако его не было. Зато, к своему немалому удивлению, Джулия обнаружила Генри Джакоби…

Хозяин фирмы «Джакоби и К» сидел в первом ряду. Почувствовав на себе пристальный взгляд Уэйнрайт, он обернулся и, пока слушание еще не началось, поднявшись, подошел к ней…

— Рад видеть вас…

Холодно кивнув в ответ, адвокат нарочито–небрежно произнесла:

— Здравствуйте… После чего отвернулась.

Метнув в Генри косой взгляд, Джулия подумала: «Наверное, неспроста он пришел сюда сегодня…»

К сожалению, Уэйнрайт не ошиблась в своем предположении…

Судья Джаггер позвонил в колокольчик, стоявший на его столе, и слушание началось.

И вновь первым слово взял Кейт Тиммонс.

— Ваша честь, — произнес он, обращаясь к судье, — насколько я понимаю, цель нашего слушания — установить, виновен ли подсудимый, — он коротко кивнул в сторону Мейсона, — или же невиновен в преднамеренном покушении на жизнь Лили Лайт…

Мэл, пожевав губами, кивнул.

— Разумеется…

Тиммонс продолжал:

— Насколько я понимаю, нам следует не отвлекаться на разные пусть и сопутствующие этому делу обстоятельства, которые, тем не менее, являются второстепенными, а на главном…

«Ага, — решила про себя Уэйнрайт, — стало быть, он просто избрал другую тактику… Все теперь понятно. Теперь Кейт Тиммонс прекрасно понял, что делать ставку на это письмо — гиблое дело, и потому решил больше не акцентировать на нем внимание — ни окружного судьи, ни жюри присяжных… Значит… Значит, мне надо как можно больше заострить внимание именно на этом…»

Поднявшись со своего места, Джулия сказала, обращаясь к судье:

— Ваша честь, я хотела бы задать один вопрос господину окружному прокурору…

Джаггер, поправив очки, произнес:

— Да, пожалуйста…

Уэйнрайт обернулась к Тиммонсу.

— Я хотела бы узнать, какие именно обстоятельства вы считаете второстепенными?.. Насколько я понимаю — то самое письмо, которое потерпевшая Лили Лайт написала… — сделав небольшую, но весьма выразительную паузу, она добавила, — или не написала вам…

Кейт прищурился.

— Да, конечно же, в этом деле очень много неясного… Но для меня лично очевидно одно: в момент совершения преступления в номере гостиницы «Эдельвейс», кроме потерпевшей и Мейсона, никого более не было… Стало быть, подозреваться в этом может только он.

Склонив голову на бок, Уэйнрайт перебила своего оппонента:

— А вы не допускаете вероятности, что это действительно могла быть попытка самоубийства, мистер Тиммонс?..

Тот только улыбнулся.

— Нет.

— Почему же?..

— Дело в том, — начал тот, обращаясь то ли к Джулии, то ли к судье, — дело в том, что на подобный шаг способен разве что… разве что человек с серьезными отклонениями в психике…

— А вы думаете, что у Лили Лайт не могло быть подобных отклонений?..

— Следствие навело справки, и теперь нам доподлинно известно, что Лили Лайт на протяжении всей своей жизни не обращалась к психиатру… Она вообще отличалась завидным здоровьем… Значит, попытка самоубийства просто исключается.

Да, теперь Джулия ясно видела, что Тиммонс при своем обвинении будет опираться только на то, что нормальный человек, будучи в здравом уме, ни за что на свете не выбросится из окна без чьей‑либо помощи.

Не зря же он затребовал данные о том, обращалась ли Лили Лайт к психиатру или не обращалась… Стало быть, теперь он всячески будет игнорировать это странное письмо… А значит…

Значит, единственное спасение для Мейсона — акцентировать на этом письме внимание присяжных и Мэла Джаггера.

Кейт, неспешно прохаживаясь по подиуму перед местом судьи, заложив руки за спину, говорил:

— То, что в момент совершения преступления в номере Лили Лайт, кроме нее и Мейсона, не было ни единого человека, сомневаться не приходится. На этот счет есть свидетельские показания…

— Вот как?..

После соответствующих формальных процедур на свидетельском месте появилась чернокожая горничная — Барбара Майер, которая в то утро дежурила на этаже гостиницы.

— Мисс Майер, — произнес Тиммонс, — скажите, с которого часа вы заступили на дежурство?..

Видимо, горничная никогда ранее не давала показаний в суде и потому, чувствуя на себе повышенное внимание такого количества людей, растерялась.

— Ну, с шести утра…

— Вы все время были на коридоре?..

— Да.

— Если не секрет, чем вы занимались?

— Я поливала цветы… В нашем отеле так много цветов, и мне каждое утро приходится поливать их, — начала объяснять свидетельница.

Тиммонс продолжал свой допрос:

— Стало быть, любой человек, который бы в это время появился на коридоре, не ускользнул бы от вашего внимания, не так ли?..

Барбара, на минутку задумавшись, кивнула.

— Да, сэр. Хотя…

— Что — хотя?..

— Хотя в такое раннее время на коридоре гостиницы, как правило, никто и не появляется, — произнесла она. — Хотя нет, я не совсем то сказала вам: конечно же, бывает, что ходят люди… То есть я хотела сказать, что так рано утром обычно никто в номера не заходит, а наоборот — выходят оттуда…

— Что вы имеете в виду?..

— Ну, иногда я обращала внимание, что из номеров, которые снимают женщины, по утрам выходят мужчины… И наоборот…

Кейт только понимающе заулыбался — он вообще всегда улыбался, когда слышал какие‑нибудь гадости о людях, ему незнакомых, конечно — не говоря уже о тех, кого он хорошо знал.

По залу пронеслась струя веселья.

Судья Джаггер позвонил в колокольчик и строго произнес:

— Прошу тишины. То, что сказала миссис Майер, к рассматриваемому делу не имеет никакого отношения. Прошу вас, — кивнул он в сторону свидетельницы, — прошу вас, продолжайте…

Тиммонс, подойдя к Барбаре поближе, спросил:

— И вы никуда все это время не отлучались?.. Та отрицательно покачала головой.

— Нет…

— И что было дальше?..

— Ну, где‑то в районе восьми утра — это я так точно говорю, потому что в восемь утра по радио начинается радиоинсценировка «Муки любви», которую я всегда слушаю по утрам, так вот, в восемь утра на коридоре появился вот этот господин, — она покосилась в сторону Мейсона, — я только подумала — и почему же этот человек пришел в гостиницу так рано?..

— Он пришел один?..

Подумав некоторое время, свидетельница решительно ответила:

— Да.

— Было ли у него что‑нибудь в руках?..

— Нет, я хорошо это запомнила.

— Он пришел один?..

— Один.

— И что было дальше?..

— Он подошел к номеру пятьсот пятому, который снимала мисс Лайт, и постучался.

— И что же?..

— Дверь оказалась незапертой. Он вошел… — Майер сделала небольшую паузу, после чего, недоуменно посмотрев на Тиммонса, добавила: — Вот, собственно, и все, что я знаю об этом…

— Значит, больше на коридоре в то утро вы никого не видели?.. — спросил Кейт.

— Нет.

После того, как свидетельница удалилась, слово взяла Джулия.

Уэйнрайт поняла, что теперь Кейт исчерпал все возможные аргументы относительно обвинения Мейсона в покушении на жизнь Лили Лайт.

Значит, пробил ее час рассказать суду о своих подозрениях…

— Ваша честь, — обратилась она, глядя на окружного судью, — ваша честь… Я прекрасно понимаю желание мистера Тиммонса доказать, что в тот момент, когда произошла эта драматическая сцена, в комнате, которую снимала потерпевшая, никого больше не было… — Джулия нервным движением поправила прическу. — Я понимаю, что нормальному человеку трудно понять, как же женщина может отомстить мужчине тем, что выбрасывается из окна на его глазах. Да, в этой истории есть какая‑то загадка, которая на первый взгляд может показаться неразрешимой. И, единственное, что может пролить свет на эту историю — то самое письмо, которое Лили якобы написала в окружную прокуратуру на имя мистера Кейта Тиммонса…

Произнеся это на едином дыхании, она скосила глаза на Кейта.

Тот отвернулся, прикусив губу.

«Все правильно, Джулия, — подбодрила она сама себя, — значит, надо развивать успех… Кейту ничего не останется, как перейти в глубоко эшелонированную оборону… Но мне придется упомянуть имя Джакоби. Интересно, как он среагирует?.. Но ведь среагирует же как‑то, наверняка — иначе какого существительного он теперь тут сидит?.. И вообще — для чего он приперся на это судебное слушание?.. Спокойно, Джулия, только спокойно…»

Джаггер, внимательно посмотрев на адвоката, ободряюще сказал:

— Продолжайте, мисс Уэйнрайт… Суд ознакомится со всеми вашими аргументами…

Уэйнрайт, поднявшись со своего места, взошла на возвышение и встала на том самом месте, где только что был Тиммонс.

Смело взглянув окружному прокурору в глаза, она произнесла:

— Я абсолютно уверена, что Лили — вовсе не тот человек, за которого выдавала себя все это время…

— Вот как?.. — хладнокровно спросил ее Тиммонс. — А кто же она тогда?..

Джулия прищурилась…

Спокойно, спокойно. Сейчас главное — холодный и трезвый расчет, без лишних эмоций.

Судебные слушания по подобным делам — дело очень тонкое и серьезное, и эмоции тут могут только помешать конечному результату. Одно неосторожно сказанное слово может пустить все насмарку.

Главное — предоставить максимум аргументов, постараться убедить их в своей правоте…

Вот если бы были хоть какие‑нибудь улики…

Или, хотя бы, свидетели…

Кейт, посмотрев на Джулию исподлобья, повторил свой вопрос:

— Так какой же человек Лили?

— Я не берусь выстраивать на этом судебном слушании развернутой характеристики мисс Лили Лайт, — спокойно ответила Уэйнрайт. — Однако многочисленные факты свидетельствуют, что она далеко не была тем агнцом, которым хотела казаться.

— То есть?.. — Кейт, привстав со своего места, обратился к Джаггеру: — Ваша честь, я протестую! Дело в том, что защита выходит за рамки рассматриваемого тут вопроса!

Джаггер спокойно произнес:

— Протест принят. Продолжайте, мисс Уэйнрайт.

— Я хотела бы обратить внимание его чести и уважаемого жюри, — Джулия обернулась в сторону присяжных, — хотела бы обратить внимание на это письмо…

По тому, как нервно задергалась щека Тиммонса, Джулия еще раз убедилась, что избрала правильную тактику ведения дела.

— На прошлом судебном слушании все мы убедились, что письмо это, по всей вероятности, написано не потерпевшей, а кем‑то другим…

— Кем же?.. — поинтересовался Тиммонс, взяв себя в руки.

Улыбнувшись, Джулия изрекла:

— Ее сообщником…

По залу пронеслась шумная волна возмущения — многие, присутствовавшие на суде, по–прежнему были уверены, что мисс Лайт была образцом чистоты и непорочности, и бедняжку погубил или, во всяком случае, стремился погубить «этот мерзавец Мейсон»…

Во всяком случае слово, которое только что употребила адвокат, никак не вязалось с тем образом потерпевшей, которые многие выстроили для себя.

— Сообщником?.. Джулия коротко кивнула.

— Да…

Надменно улыбнувшись, окружной прокурор медленно произнес:

— Это становится интересным.

— Вне всякого сомнения, — согласилась Уэйнрайт. — И я думаю, что и у суда, и у жюри присяжных будет немало причин разделить ваше удивление.

После этого Джулия поняла, что надо решиться назвать имя предполагаемого сообщника. Отдышавшись, она облизала пересохшие от волнения губы и произнесла очень твердо и решительно:

— Я требую, чтобы суд допросил в качестве свидетеля, — она сделала ударение на этом слове, — допросил в качестве свидетеля мистера Генри Джакоби, тут присутствующего…

Все взоры обратились к Генри, сидевшему в первых рядах — тот, к его чести, на удивление спокойно воспринял подобный поворот событий.

Поднявшись, он обернулся к залу и с улыбкой раскланялся — в зале раздались жидкие аплодисменты.

«Боже, — подумала Уэйнрайт с раздражением, — какое же тут стадо баранов собралось!.. Они не понимают, что теперь решается судьба такого прекрасного человека, они ходят сюда, как на прекрасное представление… Как в цирк или как в театр…»

Закончив кланяться, Джакоби уселся на прежнее место и, заложив ногу за ногу, прищурился.

Окружной судья, посмотрев на адвоката с немым удивлением, спросил:

— Вы хотите… Вы действительно хотите, чтобы мы допросили мистера Джакоби?..

Тон Уэйнрайт был тверд и непреклонен.

— Да.

— А у вас есть основания для этого?.. — спросил Тиммонс со своего места.

— Разумеется, — спокойно кивнула Джулия, — если бы их не было, я бы, во всяком случае, не требовала бы этого…

Дело приобретало явно новый оборот. Все присутствующие — притом не только любопытствующие, но и Джаггер, его помощники и, естественно, Кейт Тиммонс обратились в слух.

Окружной судья, поправив то и дело сползающие с носа очки в дорогой роговой оправе, сказал, обращаясь к Кейту:

— Для такого допроса нужна ваша санкция, мистер Тиммонс…

Тот небрежно кивнул.

— Хорошо…

Джакоби, поднявшись, прошел на место, где обычно свидетели давали свои показания.

Джаггер посчитал своим долгом напомнить некоторые формальные процедуры:

— Мистер Генри Джакоби, — произнес он, — напоминаю вам, что вы можете отвечать на все вопросы, какие вам тут будут задаваться, можете не отвечать на них, если не считаете нужным этого делать. Законодательство гласит, что ваши ответы могут быть направлены против вас, и потому вы имеете полное право не отвечать на те вопросы следствия, которые, на ваш собственный взгляд, могут быть использованы не в вашу пользу.

Улыбнувшись, Генри изрек:

— Я в курсе…

— Можете вызвать адвоката. Джакоби улыбнулся.

— Я знаю об этом…

— Если вы по каким‑то причинам затрудняетесь это сделать, вам будет предоставлен наш адвокат, услуги которого вы можете и не оплачивать.

Джакоби только небрежно махнул рукой.

— Обойдусь и без адвоката…

После чего вопросительно посмотрел на Уэйнрайт.

«Да, он уверен в себе, — подумала Джулия, — он ведь знает, что у меня нет против него никаких улик. Да, был один–единственный свидетель, Генри, но этот проходимец все очень точно рассчитал и успел обработать его… А теперь этот Джакоби будет всеми силами изображать благородное негодование… Однако, мне кажется, что стоит попробовать…»

Джаггер напомнил:

— Мисс Уэйнрайт, вы хотели задать этому человеку какие‑то вопросы?..

Та коротко кивнула.

— Да.

— Прошу вас…

Поправив прическу, Джулия сказала:

— Но, прежде чем я сделаю это, считаю своим долгом рассказать суду о некоторых обстоятельствах, которые, насколько я считаю, имеют к следствию по этому делу самое что ни на есть непосредственное отношение… Вы позволите?..

Судья кивнул.

— Конечно…

И Джулия начала свой рассказ.

Как и всегда, повествование Уэйнрайт отличали предельная обстоятельность и лаконичность — она не упустила ни одного обстоятельства, ни того, что предлагал ей Джакоби, ни его шантажных планов относительно Мейсона, ни последнего разговора с этим человеком.

Единственное, о чем она не поведала суду, так это о роли в этой истории Гарри Брэфорда — Уэйнрайт сделала это лишь потому, что обещала своему бывшему возлюбленному не выдавать его…

Когда она закончила, Джакоби, посмотрев на Джаггера, произнес нарочито–наигранным тоном:

— Надеюсь, все, тут присутствующие должны прекрасно понимать, что изложенные мисс Уэйнрайт факты — мягко говоря, плод ее болезненного воображения… Или же, — голос его стал тверже, — или же, боюсь, мы имеем дело с наглой клеветой…

Джулия, конечно же, прекрасно представляла реакцию Джакоби — зная его хладнокровие и изворотливость ума. Правда, на этот случай у нее было несколько сильных козырей…

Обернувшись к Джаггеру, она спросила:

— Ваша честь, вы, надеюсь, помните, что по определению почтовых служащих, это письмо было брошено в почтовый ящик как раз между двумя и пятью часами дня в районе Хилтон–стрит?..

Тот согласно наклонил голову.

— Да.

— Но ведь это — буквально в нескольких шагах от офиса «Джакоби и К», — принялась объяснять Джулия Уэйнрайт. — Стало быть, более чем вероятно, что письмо в почтовый ящик мог бросить этот человек, — она кивнула в сторону Генри Джакоби. Тот только улыбнулся.

— Ваша честь, — произнес Генри в свою очередь, — ваша честь, моя контора действительно расположена рядом с Хилтон–стрит. Но ведь вы должны понимать, что, кроме меня, почтовыми ящиками на этой улице пользуется еще множество людей…

Джулия тут же парировала:

— Разумеется, но когда обстоятельства стекаются так странно, это поневоле вызывает подозрение…

В разговор вступил Тиммонс — он никак не мог понять смысла этого хода Уэйнрайт, не мог сообразить, почему же, с какой целью она потребовала, чтобы на слушании был допрошен Генри, к которому, надо отдать должное, Тиммонс испытывал острейшую неприязнь.

Кейт произнес:

— Скажите, мистер Джакоби, вы ведь не станете отрицать, что были знакомы с потерпевшей?..

Это было новостью — во всяком случае, для Джулии Уэйнрайт. Она никак не могла предположить, что Кейту известно об их знакомстве…

Откуда?..

Может быть, в нем проснулась хоть какая‑то совесть, и он теперь хочет помочь Мейсону?..

Джулия сразу же отмела этот вариант. Нет, это так непохоже на Тиммонса. Тогда…

Может быть, он где‑то видел их вместе?.. И теперь хочет изобразить из себя такого объективного человека, такого хорошего юриста…

Да, наверняка видел их…

Вот это — скорее всего.

Как бы то ни было, но это — отличная зацепка… Во всяком случае, Кейт теперь вольно или невольно, но поможет разобраться Джулии с этим проходимцем.

Тиммонс повторил свой вопрос:

— Вы были знакомы с мисс Лайт?.. Джакоби нехотя кивнул.

— Да… Впрочем, — добавил он после непродолжительного раздумья, — впрочем, не только я: многие в нашем городе попали под несравненное обаяние этой женщины…

Инициативу тут же перехватила защита:

— Она рассказывала вам что‑нибудь о своих взаимоотношениях с обвиняемым?..

Джакоби, словно нехотя, ответил:

— Да…

— Часто?..

Помявшись, он произнес:

— Нет, не очень… Иногда.

Джулия продолжала наступать:

— А что именно рассказывала вам Лилиан Лайт о мистере Кэпвелле?..

Тот развел руками.

— Ну, их отношения с подсудимым в последнее время ни для кого не были секретом. Они, насколько я знаю, часто ссорились…

Джулия тут же поняла, что Джакоби теперь будет всячески увиливать, будет стремиться всячески уйти от прямого ответа…

— Она говорила что‑нибудь конкретное?.. Он вновь замялся.

— То есть?..

Видимо, этот вопрос был задан только лишь потому, что Генри хотел выгадать немного времени для размышлений о своей дальнейшей тактике.

«Наверняка он уже пожалел, что ввязался в это дело, — с удовлетворением подумала Уэйнрайт. — Да еще как сильно пожалел!.. Да, Генри при всей своей хитрости и изворотливости, при всем своем уме, допустил два очевидных, два очень серьезных прокола: во–первых, состряпав это письмо, несомненно — лишь для того, чтобы подстраховаться, а во–вторых — придя на это судебное слушание… Да, конечно же, он ведь прекрасно понимал, что теперь у меня нет другого выхода, как назвать его имя… Наверняка он и на этот раз, идя в суд, решил просто–напросто подстраховаться. Впрочем, это бы его все равно не спасло — фамилия Джакоби прозвучала бы тут в любом случае… Теперь остается выяснить главное — тайну попытки самоубийства этой аферистки Лилиан Лайт…»

Джулия, пристально вглядываясь в лицо свидетеля, вновь спросила:

— Так говорила ли пострадавшая вам что‑нибудь конкретное о своих отношениях с мистером Мейсоном Кэпвеллом?..

Тот тут же понял, какую западню готовит ему Джулия — ведь если бы Джакоби сказал, что Лили действительно рассказывала ему о том, что Мейсон замышляет в отношении ее что‑то недоброе, ему бы пришлось выслушивать и другие вопросы на этот счет…

А потому он вновь принялся топтаться на месте, делая вид, что не понял вопросов.

— В каком смысле?..

— Ну, делилась ли с вами какими‑нибудь наблюдениями, соображениями по этому поводу?..

Джакоби пожал плечами.

— Она, кажется, говорила, что Мейсон — очень опасный человек, и что от него можно ожидать чего угодно.

— Так… Еще?

— Еще она говорила, что он не тот человек, которым хотел бы предстать перед ее глазами…

— Мистер Джакоби, мы отклоняемся от темы, — перебила его Джулия, — в настоящее время нас интересует не морально–нравственный облик моего подзащитного, а ваши взаимоотношения с этой женщиной.

— Вот я и говорю…

Прищурившись, Джулия очень осторожным голосом спросила:

— Скажите… А какого рода отношения вас связывали с пострадавшей?..

«Разумеется, он сейчас начнет распинаться перед всеми о любви и дружбе, — подумала Джулия, — а что еще ему остается?»

Она не ошиблась в своих предположениях.

Генри изрек:

— Наши отношения с мисс Лайт можно было бы определить как искреннюю и нежную дружбу…

Пройдясь по возвышению перед местом судьи, Уэйнрайт вновь спросила:

— А она никогда не пыталась попросить вас… Ну, скажем, сделать что‑нибудь такое… Чтобы помочь ей избавиться от Мейсона?

Джакоби тут же поспешил изобразить на своем лице благороднейшее негодование.

— Нет!.. Об этом и речи быть не могло!.. Как вы смеете задавать мне подобные вопросы!..

«Смею, стало быть, — подумала Уэйнрайт, — ничего, ничего, это еще цветочки… Боюсь, что тебе придется отвечать и на другие вопросы…»

— Тогда поставим вопрос иначе: просила ли вас когда‑нибудь Лили Лайт оградить ее от необоснованных, на ее взгляд, нападок мистера Кэпвелла?.. — поинтересовалась Джулия.

— Я уже сказал…

— Но я не понимаю, что именно вы хотели сказать, мистер Джакоби…

После этого Джакоби, вспомнив о своем праве не отвечать на вопросы, которые могут ему показаться лишними, быстро произнес:

— Я отказываюсь далее выступать на этом процессе в качестве свидетеля…

В ответ неожиданно раздался голос окружного судьи Джаггера:

— Почему, если не секрет?..

— Потому, что эти вопросы более смахивают на обвинительные, чем на те, которые в подобных случаях задают свидетелям.

Джаггер спокойно ответил:

— Это ваше право…

Джулия, сделав несколько шагов, подошла к Джакоби и произнесла:

— Да, мистер Джакоби… Вы, как всегда, весьма проницательны. Боюсь, что вскоре из этого кресла вам придется пересесть на скамью подсудимых — впрочем, об этом я уже как‑то раз имела удовольствие вам сообщить, не так ли?..

Если бы эта реплика была брошена в частной беседе, то, вполне возможно, Джакоби и не уцепился бы за нее. Однако когда она прозвучала на официальном судебном слушании, да еще в присутствии такого количества людей, да еще в присутствии окружного прокурора…

Вскочив со своего места, Генри резко обернулся в сторону Кейта.

— Мистер Тиммонс, вы слышали?.. Вы слышали?.. Она оскорбила мои честь и достоинства!..

Тот, разумеется, тут же подтвердил правомерность претензий свидетеля:

— Да, действительно… Это может быть расценено, как оскорбление… Не вы ли, мисс Уэйнрайт, говорили мне, что обвинять человека в преступлениях, которые он не совершал — не только невозможно, но и преступно для настоящего юриста?..

Джакоби все продолжал, распаляя себя все больше и больше:

— Я хочу сделать заявление!.. Ваша честь!..

Внимательно посмотрев на него, окружной судья спокойно произнес:

— Да, мистер Джакоби…

— Я сейчас же вношу иск на… — он смерил ненавидящим взглядом Джулию. — Вношу иск на мисс Джулию Уэйнрайт…

«Неужели заявит, что я должна платить ему эту идиотскую неустойку в сто тысяч долларов?.. — пронеслось в голове Джулии. — Интересно, как он будет мотивировать свои претензии ко мне?.. Тогда мне придется рассказать еще кое‑что… О его жульнических лотереях, например… Да и не только о них…»

Однако Джакоби то ли забыл о своих предыдущих претензиях к Джулии, то ли решил оставить это для следующего иска.

— Я вношу иск на мисс Уэйнрайт за оскорбление чести и достоинства, — произнес он, — и потому буду требовать компенсации за моральный ущерб. Сумму, в которую я оцениваю этот ущерб, я сообщу дополнительно…»

Джаггер вновь поправил очки.

— К сожалению, в настоящее время ваш иск не может быть принят к рассмотрению — идет судебное слушание. Когда оно закончится…

Несколько успокоившись, Генри уселся на свое место и сказал:

— Я дождусь окончания судебного слушания…

— Не возражаю, — ответил Джаггер.

Спустя полчаса он возвестил об окончании этого слушания. Следующее слушание по этому делу было назначено на четверг–Джулия медленно ехала на своем «олдсмобиле», не превышая пятнадцати миль в час. И не потому, что на улице было полно машин, и она не хотела в кого‑нибудь стукнуться. Просто так ей лучше думалось…

Ситуация немного прояснилась, однако не совсем. Главное — теперь установлено, и установлено для всех, что Лили Лайт и Джакоби были знакомы… Что это дает?.. Очень многое…

Во–первых, таким образом всем стало понятно, что теоретически Джакоби мог быть сообщником Лили Лайт в этом деле.

Во–вторых, Джакоби сам признался в факте знакомства — стало быть, появилась возможность более аргументировано доказать, что он был заинтересован в том, чтобы у Мейсона появились какие‑то неприятности…

Несомненно, что Джакоби в этой истории — ключевая фигура.

Он, а отнюдь — не Джулия.

Но для того, чтобы доказать его причастность, нужны улики. Какие?..

Ну, хотя бы черновик того самого письма, которое якобы Лили Лайт отправила в прокуратуру.

Разумеется, оно было набрано и распечатано в офисе Генри и, скорее всего, им самим.

Может быть, потребовать провести экспертизу ленты принтера или винчестера «Макинтоша» в офисе Генри?.. Ведь по ленте вполне можно определить текст, который был на ней распечатан… А специалисты без особого труда вычислят любой файл, который был записан на винчестере…

Впрочем, это бесполезно — Генри не так глуп, чтобы не предвидеть этого.

Ленты принтера он уже наверняка поменял, а винчестер компьютера вполне мог переформатировать — так, что теперь факт набора на нем того письма не установит ни одна в мире экспертиза.

Да, получается какой‑то порочный круп с одной стороны — налицо организатор и вдохновитель этого преступления, который в свое время косвенно признался в этом самой Джулии…

Налицо его прямая заинтересованность во всем этом, налицо и связь с Лили Лайт…

Однако для того, чтобы суд и жюри присяжных поверили Джулии, нету только одного — какой‑нибудь улики…

По своему опыту Уэйнрайт прекрасно знала, что для суда нужны только улики…

Нужны улики, во что бы то ни стало…

— Но где же их взять?..

И вновь у нее разболелась голова — на этот раз от сильнейшего перенапряжения…

Сколько же навалилось на нее!..

О, это просто невыносимо!..

Это просто невозможно стерпеть!..

Вот если бы Мейсон был рядом…

«Олдсмобиль» свернул с главной дороги и направился в сторону дома Джулии.

Войдя в дом она, не раздеваясь, сразу же бросилась к телефону.

— Мейсон?..

— Да…

— Мейсон, прошу тебя — срочно приезжай ко мне!.. — воскликнула она в трубку.

Он понял ее без дальнейших объяснений…

— Хорошо, — ответил Кэпвелл сразу же, — хорошо… Сейчас выезжаю…

И Джулия в полном изнеможении опустилась на диван и закрыла лицо руками…

 

ГЛАВА 8

Признание Джулии и ответ Мейсона. Цветы для Джулии. Уэйнрайт продолжает свои рассуждения. Что должна сделать адвокат, если она влюблена в своего подзащитного?.. Джулия еще раз убеждается, что современная женщина должна иметь все, в том числе и владеть компьютером. Визит к Генри Джакоби. Встреча с Кейтом Тиммонсом и его обещание.

Была глубокая ночь. Внезапно на улице начался дождь. Капли падали мягко и нежно, не так, как ранней весной, когда они шумно ударяются о голые еще ветви деревьев; теперь они тихо шуршали, стекая вниз по податливой листве…

Дождь успокоился также внезапно, как и начался — сделалось очень тихо. Уличный шум как‑то смолк, отошел на второй план.

Кэпвелл посмотрел в окно — над мокрым тротуаром метался свет одинокого фонаря. Древесная листва, освещенная снизу мощным электрическим фонарем, казалась почти белой, почти прозрачной, а кроны были как мерцающие светлые паруса…

Он, приподнявшись на локте, произнес тихо и задумчиво:

— Слышишь, Джулия?.. Та тоже подняла голову.

— Что…

Его голос звучал очень тихо, но, тем не менее, внятно:

— На улице дождь…

Она ответила задумчиво:

— Да…

Немного помолчав, Мейсон спросил:

— Тебе хорошо со мной?..

Джулия ничего не ответила — она только благодарно посмотрела на Кэпвелла, после чего зарылась лицом в подушку…

Эта была их первая ночь…

Все получилось как‑то само собой, они даже не договаривались о том, что Мейсон на эту ночь останется тут, у нее…

Так, как будто бы они были знакомы друг с другом целую вечность.

Она лежала рядом с Мейсоном, подложив руки за голову. Лицо ее рельефно выделялось на белой подушке. Одно плечо приподнялось — оно поблескивало, как матовая бронза. На руку падала узкая полоска света…

— Посмотри, — сказала она, поднося свою руку к лицу Мейсона.

Тот улыбнулся.

— Это от фонаря на улице. Она неспешно привстала.

Теперь осветилось и ее лицо. Свет сбегал по плечам, по груди, желтой, как пламя восковой свечи; он менялся, тона сменялись, становились оранжевыми, потом замелькали зеленоватые и голубые круги, а потом над ее головным оралом всплыло теплое красноватое сияние. Оно соскользнуло куда‑то вверх и очень медленно поползло по потолку.

Мейсон сказал:

— Это отсвет рекламы… Видишь, как прекрасно освещается твоя комната…

Она, кротко улыбнувшись, произнесла:

— Это потому, что ты рядом со мной… Потому, что тут ты… Ты освещаешь меня своим светом, Мейсон… Без тебя бы я теперь просто погибла!..

Овеянная бледно–синим светом, она стояла на коленях в постели…

— Хорошо у тебя тут, — ответил Кэпвелл, поправляя подушку, — по–моему, тут можно сидеть целыми месяцами и забывать обо всем, что творится на свете…

Она улыбнулась.

— Бывают времена, когда я не выбираюсь отсюда целыми неделями.

— Так часто бывает?.. Она поморщилась.

— Нет, не очень…

— Но почему?..

Прильнув щекой к плечу своего возлюбленного, Уэйнрайт произнесла:

— Знаешь, иногда я почему‑то начинаю чувствовать себя так одиноко… Так страшно одиноко, что мне не хочется больше никого видеть…

— И ты сидишь тут?..

Она кивнула.

— Да.

— Одна?..

— Да… — Она отвернулась, после чего печально добавила: — Иногда у меня бывали мужчины… Ты знаешь их: Дэвид, против которого ты в свое время выступал на судебном слушании… Помнишь его — он обвинялся в преднамеренном убийстве своей жены?..

Кэпвелл кивнул.

— Да… Как же не помнить — ты ведь его тогда еще защищала. Я проиграл то обвинение — помню, что напился потом, как свинья… Знаешь, — продолжал он, — иногда мне очень стыдно вспоминать то, что я делал раньше… До смерти Мэри.

Джулия, понимая, сколь болезненно перенес он смерть своей возлюбленной, поспешила отвести его внимание от этой темы.

— Ты не думай так — многим людям стыдно вспоминать кое‑что из своего прошлого… Мне тоже… — Она замолчала, а потом продолжила: — Да, кроме Дэвида тут был еще и Гарри Брэфорд… Но после их ухода я все равно чувствовала себя так тоскливо и одиноко… Мне становилось еще хуже, чем до них…

— А я?..

Джулия подняла голову.

— Что — ты?..

— После моего ухода ты не будешь чувствовать себя еще хуже?..

— Нет, что ты… А потом — ты ведь придешь ко мне еще?..

— Но, — произнес Мейсон, — ты ведь понимаешь, что я не смогу часто приходить сюда…

Она спросила встревоженно:

— Почему?..

Мейсон промолчал — он только смотрел на Джулию, как завороженный…

Совершенно неожиданно для Джулии он спросил:

— Скажи мне… А в такие вот минуты ты, наверное, очень много думаешь… Так?..

Она кивнула едва заметно.

— Да, Мейсон…

— Скажи — о чем?.. Или это секрет?..

Подумав, Уэйнрайт ответила:

— Знаешь что, когда‑то у меня был один парень — морской пехотинец… Кстати говоря — мой первый мужчина. Мы даже собирались пожениться, а потом он меня бросил, уехав к себе в Германию, где служил…

Мейсон улыбнулся едва заметно.

— И ты все время вспоминаешь о нем, когда тебе тут одиноко?..

Джулия нахмурилась — ей были неприятны эти слова Кэпвелла.

— Не перебивай, я совсем не об этом… Так вот, он служил где‑то в Европе, а потом в Африке, а там попал на какую‑то войну, не помню только, с кем, и насмотрелся разных ужасов… Я его встретила как‑то год назад. Так вот, Мейсон, он вернулся жалким калекой и после войны все время думал, какое же это счастье — просто жить. И в сравнении с этим счастьем все остальное казалось ему просто незначительным…

— Ну, и что же ты?..

Вздохнув, Уэйнрайт изрекла:

— Я тоже стремлюсь жить такой жизнью — радоваться тому, что живу, что могу ходить, дышать воздухом, смеяться… Только… Только у меня этого что‑то никак не получается… Наверное это потому, что я все‑таки — очень поверхностный человек.

Мейсон покачал головой.

— Нет, Джулия… Поверхностны только те люди, которые считают себя глубокомысленными…

— А вот я определенно поверхностна. Мне иногда даже самой становится страшно, когда я начинаю думать об этом…

— Ты действительно считаешь так?..

— Дело в том, что я не особенно разбираюсь в глобальных вопросах жизни… В отличие, скажем, от тебя, Мейсон…

— Я тоже не слишком хорошо разбираюсь в них, — ответил тот.

— А я, как мне кажется — совсем плохо. Честно говоря — мне нравится в жизни только прекрасное… Вот я вижу живые цветы — и мне уже приятно.

— Хорошо, — ответил Мейсон, не задумываясь. — Хорошо. Цветы, так цветы…

— Хочешь преподнести мне букет?.. — спросила Уэйнрайт.

Мейсон немного помолчал, словно что‑то обдумывая, а потом произнес:

— Хотя…

— Что?

— Знаешь, Джулия, это уже не поверхностность… Это — высшая философия.

Джулия, усевшись рядом, передернула плечами.

— Возможно. Но, во всяком случае, не для меня. Мне всегда казалось, что я до ужаса поверхностная и легкомысленная…

Кэпвелл смущенно улыбнулся.

— Я тоже.

— Но не так, наверное, как я.

— Помнишь, — сказала Уэйнрайт, — ты как‑то рассказывал, что по твоим последним наблюдениям. Лили Лайт — авантюристка?..

— Вне всякого сомнения. Хотя, как мне кажется, для нее подходит несколько иное слово.

— Какое?..

— Она прожженная аферистка.

— Не вижу разницы…

— Как — неужели ты думаешь, что между тобой и Лайт нет никакой разницы?..

Джулия заулыбалась.

— Как же… Ведь я же не лежу в госпитале в состоянии комы…

Лицо Мейсона посуровело.

— Не кощунствуй, Джулия…

— Нет, ты спросил о разнице…

— Ты спросила о разнице в определениях… Впрочем, дело не в них…

Джулия, сделав небольшую паузу, продолжала:

— Так вот… Мне иногда кажется, что и я тоже. Только мой авантюризм какой‑то скрытый…

Мейсону от этого самоопределения собеседницы почему‑то стало очень смешно. Внимательно посмотрев на Джулию, он спросил:

— А почему теперь у тебя такое упрямое выражение лица?..

Она передернула плечами.

— Не знаю… У меня, как мне кажется, всегда такое лицо.

— Может быть, это отпечаток, который наложила на тебя твоя профессия?..

Она передернула плечами.

— Наверное…

— Во всяком случае, по тому, как ты ведешь процесс, нельзя сказать, что ты такая уж легкомысленная, какой хочешь показаться…

Уэйнрайт ответила смущенно:

— Спасибо… Кэпвелл продолжал:

— Иногда люди хотят казаться куда хуже, чем они есть на самом деле, — философски заметил Мейсон. — Правда, таких людей немного: подавляющее большинство как раз наоборот: хочет показаться лучше, чем они есть на самом деле…

Джулия, вспомнив окружного прокурора, почему‑то спросила:

— Как Кейт Тиммонс?..

— Не знаю… Я никого не имею в виду конкретно…

После этой фразы в спальне зависла пауза…

Мейсон лежал, развалившись на кровати. Он был расслаблен, умиротворен, спокоен и очень счастлив — во всяком случае, Джулии он показался теперь именно таким.

— Как хороша ты, Джулия!.. — воскликнул Мейсон, не в силах сдержать себя. — Как хороша ты обнаженной!.. Куда лучше, чем в любом из твоих платьев… Просто великолепна!.. Боже, и почему же это я раньше не замечал тебя?..

Она улыбнулась и наклонилась над ним.

— Наверное, потому, что никогда прежде не видел меня обнаженной…

Ее глаза были устремлены на него. Лицо было совсем близко — такое открытое, ясное, взволнованное, полное страстной силы.

— Держи меня крепко, — прошептала она. — Мне нужно, чтобы кто‑то держал меня крепко.

— Но почему?..

— Я боюсь…

— Чего же?..

— Иначе я упаду. Я очень боюсь упасть…

Мейсон вновь заулыбался.

— Не похоже…

— Что?

— Не похоже, что ты боишься… Не похоже, Джулия, что ты вообще чего‑нибудь в жизни боишься…

— Это тебе кажется…

— Я вижу.

Наклонившись к самому его уху, Джулия очень тихо произнесла:

— Тебе так кажется… Всем это кажется. А на самом деле я очень боюсь этого. Я вообще боюсь очень многих вещей на свете…

— Тогда буду держать тебя крепко, — произнес Кэпвелл, все еще не очнувшись от этого странного сна наяву, такого светлого и зыбкого. — Я буду держать тебя по–настоящему крепко…

— Правда?..

— Конечно… Ты даже удивишься.

Она коснулась ладонями его лица.

— Нет, правда?..

Мейсон кивнул.

— Да, да…

Теперь плечи ее осветились зеленоватым светом, словно погрузившись в очень глубокую воду. Он взял Джулию за руки и привлек к себе, — в этот самый момент его неожиданно, наверное, даже — вопреки его воле, захлестнула большая теплая волна, такая светлая и нежная…

И все погасло…

Джулия спала, положив голову на руку Мейсона. Он часто просыпался и смотрел на нее. Ему хотелось, чтобы это продлилось как можно дольше, чтобы эта ночь длилась бесконечно. Его и Джулию несло где‑то по ту сторону времени. Он тогда еще не понимал до конца, что она любит его. Мейсон подумал, что все сведется к одной только этой ночи, а потом все закончится.

Забрезжил рассвет.

Мейсон лежал неподвижно. Его рука под головой Джулии онемела и затекла, но он не шевелился, чтобы не нарушать сна Джулии, и только тогда, когда та перевернулась во сне, высвободил руку.

Мейсон тихонько поднялся, умылся и вновь прошел в спальню. Ему было очень странно — стоять в этой безмолвной серой комнате наедине со своими мыслями и смотреть на темные контуры деревьев за окном.

Обернувшись, он заметил, что Джулия пристально смотрит на него.

У Мейсона перехватило дыхание.

— Иди сюда, — сказала Джулия.

Он подошел и уселся к ней на кровать.

— Ты всегда будешь такой?..

Она вопросительно посмотрела на Мейсона.

— Да…

— Ты не изменишься?.. Не изменишься ко мне, Джулия?.. Скажи мне.

— Нет… А почему ты спрашиваешь?

Кэпвелл пожал плечами.

— Не знаю…

— Может быть, потому, что скоро утро?..

— Может быть… Стало немного светлее.

Джулия произнесла:

— А теперь дай мне одеться.

Он поднял с пола ее белье из тонкого шелка. Оно было почти невесомым. Он держал его в руке и думал, что оно какое‑то особенное. И та, кто носит его, тоже должна быть особенной.

Мейсон подал ей платье. Джулия притянула его голову и поцеловала его в лоб.

— Мейсон, — произнесла она, Мейсон… Я сейчас почему‑то подумала, что не сказала еще тебе самого главного…

Мейсон внимательно посмотрел на нее.

— Чего же?..

— А ты не понимаешь?.. Мейсон, я люблю тебя… Я очень тебя люблю…

И, сказав это, уткнулась головой в подушку. Мейсон тихо, одними только губами, произнес ей в ответ:

— Я… Я тоже люблю тебя, Джулия…

Мейсон, поднявшись, смущенно улыбнулся и вышел из комнаты. Почему‑то именно сейчас ему очень захотелось выйти на улицу, чтобы полной грудью вдохнуть свежий утренний воздух.

Выйдя из дому, он бесцельно пошел по улице. По пути он вспомнил, что надо было ей сказать, и чего он не сделал — много прекрасных слов. Он шел по улице и думал, как много мог бы сказать этой прекрасной женщине, будь он другим человеком.

А потом он направился в сторону цветочного магазина с вывеской «Освальд Р. Моррисон» и, вспомнив, как во время той ночной прогулки по Санта–Барбаре Джулии почему‑то захотелось роз. Мейсон накупил цветов на все деньги, что были у него с собой.

Продавщица набрала целую охапку и обещала отослать ее Джулии к десяти часам утра. Договариваясь с Кэпвеллом, она весело рассмеялась и от себя добавила к букету роз и пучок фиалок.

— Ваша дама будет наслаждаться ими по крайней мере две недели, — сказала она.

Мейсон Кэпвелл кивнул и расплатился, после чего медленно пошел домой… Но, дойдя до ворот своего дома, круто развернулся и вновь направился к дому Джулии, постепенно ускоряя шаг…

Он вошел, не постучавшись — дверь была открыта. Пройдя в спальню, он увидел, что она уже поднялась.

Подойдя к Джулии, Мейсон нежно приобнял ее за плечи и поцеловал ее.

— Я тоже, — сказал он, глядя Джулии в глаза, — я тоже, Джулия…

— Что ты?.. — спросила она его непонимающим голосом. — Что ты, Мейсон?..

— Я тоже люблю тебя!..

И она, ни слова не говоря, уткнулась лицом в его плечо…

Когда завтрак был закончен, Джулия, счастливо сверкнув глазами, предложила:

— Может быть, прогуляемся?.. Мейсон улыбнулся в ответ.

— Оказывается, Джулия, ты все‑таки безнадежный романтик…

Та удивленно подняла брови.

— Я?..

— Но не я же…

— Но почему?..

— Почему ты не считаешь себя романтиком?..

— Зато считаю тебя… Оказывается, ты очень любишь пешие прогулки не только по вечерам, но и по утрам…

Согласно кивнув, она произнесла:

— А разве это плохо?..

— Значит, ты дважды романтик.

— Значит, пойдем?..

— Да, конечно, конечно…

И они, быстро собравшись, вышли на улицу.

И вновь они пошли по пустынной еще улице, держась за руки…

Они гуляли долго, пока на улице не появились первые машины, они почти не говорили друг с другом, а только молча улыбались, а потом, не сговариваясь, вновь пошли в сторону дома Уэйнрайт…

Стало совсем светло…

Джулия и Мейсон стояли под фонарем. Фонари перед ее домом бросали беспокойный свет на старый ветвистый каштан, и переливчатые тени бегали по его верхушке. Сквозь неясный, мерцающий лунный свет дерево казалось высоким и могучим, хотя Джулия, которая каждый день проходила мимо него, знала, что оно трухлявое и дуплистое.

Крона этого каштана терялась где‑то в сумрачном небе, и, словно распростертая гигантская рука, тянулась к восходящему солнцу.

Джулия слегка поежилась.

— Тебе холодно? — спросил Кэпвелл.

Подняв плечи, она спрятала руки в рукава теплого жакета и произнесла:

— Нет, сейчас пройдет…

— Не любишь холода?..

— Нет…

— Я тоже.

Джулия вздохнула.

— Знаешь, холод ассоциируется у меня с чем‑то таким… Тоскливым и одиноким.

Мейсон нежно приобнял ее за плечи и рывком привлек к себе.

— Я понимаю тебя… Наверное, с твоими невеселыми мыслями?..

Она кивнула.

— Да…

— Я понимаю тебя… Джулия, больше тебе никогда в жизни не будет тоскливо и одиноко…

И она нежно поцеловала его в щеку.

Мейсон, улыбнувшись своим мыслям, произнес:

— Джулия, я приготовил тебе сюрприз…

— Вот как?..

— Ну да…

Она посмотрела на Кэпвелла с нескрываемым любопытством и поинтересовалась:

— А что за сюрприз?..

Он вновь улыбнулся.

— Скоро узнаешь… Только…

— Что?..

— Пообещай мне, что в десять, ты будешь дома… Хорошо?..

Она кивнула.

— Да…

Попрощавшись, они расстались. Мейсон сказал, что до четверга, то есть до судебного слушания по его делу, они вряд ли смогут увидеться — у Кэпвелла было множество неотложных дел.

— Хорошо, — ответила Уэйнрайт и направилась к двери своего дома.

«Сегодня — среда, — подумала она, — значит… Значит, у меня остается всего один день… Вместе с сегодняшним…»

Придя домой, Джулия вдруг почувствовала себя очень уставшей.

Подойдя к большому овальному зеркалу, висевшему в кабинете, она окинула себя критическим взором. Нет, все, вроде бы нормально: ни привычной бледности, ни синяков под глазами. У нее был такой вид, будто бы она не бодрствовала эту ночь, а спала глубоким сном.

Она хотела вновь лечь в кровать, но потом раздумала, вспомнив, что в десять часов ее ожидает какой‑то сюрприз от Мейсона.

Нет уж, лучше и не ложиться.

Мейсон…

Неожиданно рассуждения Джулии об этом человеке перешли из одной плоскости в иную — ей вновь вспомнилось, что в четверг, на судебном слушании, ей надо предоставить какие‑нибудь серьезные улики в его оправдание.

Да, хорошо сказать — предоставить улики.

Но где их взять?..

Откинувшись на спинку кресла, Уэйнрайт углубилась в свои рассуждения…

Хорошо, еще раз с самого начала: есть потерпевшая. Лили Лайт, есть Мейсон, который обвиняется в преднамеренном покушении на ее жизнь. И есть Джакоби.

Хорошо.

Когда Лили Лайт выбрасывалась из окна, в гостиничном номере не было никого, кроме Мейсона. Это очевидно. Чтобы тот не мог помешать ее достаточно своеобразной мести. Лили попросила его пройти в ванную комнату и намочить полотенце — якобы, для холодного компресса.

А что, если…

Внезапно в голове Джулии пронеслась догадка, от которой у нее просто захватило дух…

Что, если Лили Лайт и не думала сводить счеты с жизнью?..

Она ведь могла вскочить на подоконник и начать кричать «Помогите!..» или что‑нибудь в этом роде. Площадка перед гостиницей «Эдельвейс» всегда многолюдна, в любое время дня и ночи — там и автопаркинг, и круглосуточное кафе — наверняка кто‑нибудь да услышал бы!..

То есть, подобным вот образом она заручилась бы поддержкой какого угодно количества свидетелей.

А ведь в подобных исках, как правило, симпатии судьи и присяжных стоят на стороне потерпевших женщин.

Да, наверняка, именно так и было — неужели отказ

Мейсона дать ей денег на строительство какого‑то храма мог послужить причиной такого поступка — попытки самоубийства? Нет.

Неужели то, что Мейсон Кэпвелл, по ее словам, «оказался совсем не тем человеком, которого она рассчитывала в нем увидеть», толкнуло ее на бетонные плиты под окном гостиницы?..

Нет.

Неужели только разочарование в Кэпвелле могло послужить причиной произошедшего?.. Нет, нет и еще раз нет.

На Лили Лайт это очень непохоже — она могла испытывать только корыстные интересы к Кэпвеллу.

Да, именно так: наверняка она хотела призвать кого‑нибудь на помощь.

Тогда все более–менее сходится: Лили Лайт договариваются с Джакоби о том, что та начнет изображать из себя жертву Мейсона. Предварительно они и составляют это письмо на имя Тиммонса — для подстраховки. Во всяком случае, они очень тонко рассчитали, что потом «потерпевшая» сможет со спокойным сердцем укорять Тиммонса словами: «Я ведь вам говорила!..»

Кстати, почему она решила составить именно письмо?.. Почему решила обратиться к окружному прокурору именно в письменной форме?.. Ведь они были достаточно неплохо знакомы, кажется, даже говорили друг другу «ты» — достаточно было просто подойти и сказать…

Нет, недостаточно…

Почему?

А все потому, что частная беседа не имеет силы документа.

Дальше: Лили Лайт звонит Мейсону и назначает ему встречу в гостинице. Тот, разумеется, приходит, потому что ничего не подозревает. Лили, предварительно вымыв окно, просит, чтобы тот открыл его — разумеется, Мейсон оставляет при этом отпечатки пальцев. Она под благовидным предлогом удаляет его из комнаты в ванну.

Пока все правильно — во всяком случае, пока все правильно…

Потом она должна была вскочить на подоконник и закричать «Помогите!..» людям, которые наверняка стояли внизу. Да и эта чернокожая горничная, которая с самого утра поливала цветы на коридоре, не смогла бы услышать ее призыва о помощи. Наверняка, спустя несколько минут в номере было бы полным–полно людей.

А вот тогда‑то у Лайт на руках оказались бы все козыри: она могла инкриминировать Кэпвеллу и попытку изнасилования, и попытку покушения на ее жизнь.

А потом вместе с Джакоби начать шантажировать его: потребовать определенную сумму денег за то, чтобы не возбуждать против Кэпвелла уголовного дела. Да, именно потому Джакоби и вызвал меня тогда в свой офис, предварительно повыгоняв из него всех своих сотрудников — чтобы не было лишних свидетелей. Ведь ему наверняка нужен был для этого дела хороший юрист, этому проходимцу Генри Джакоби…

Да, да, все сходится, все было именно так.

То есть — могло быть…

Однако Лили Лайт или ошиблась, поставив ногу не туда, куда надо, или переволновалась, или что‑то не рассчитала — во всяком случае, эта попытка прибрать к рукам деньги семьи Кэпвеллов окончилась драматически — полетом из раскрытого окна.

Впрочем, теперь не время об этом судить — Лили находится в состоянии тяжелейшей комы, и она не сможет ни подтвердить, ни опровергнуть эту версию…

Можно считать, что Лили больше нет… Во всяком случае — пока.

Стало быть, остается Генри Джакоби.

Да, он один.

В таком случае, улики должны быть найдены против этого человека… Опять улики… Но где же их взять?.. Джулия задумалась…

Ее рука потянулась к сигаретам. Щелкнув пластмассовой зажигалкой, она прикурила и, быстро выпустив из легких сизую струйку табачного дыма, вновь погрузилась в свои размышления…

Итак — улики.

Единственное, за что теперь можно, да и не только можно, но и должна зацепиться — за это письмо. Если бы удалось доказать окружному судье Мэлу Джаггеру, что авторство его принадлежит Генри Джакоби, или хотя бы — что он имеет отношение к самому факту его появления, дело можно было бы считать выигранным. Но как?..

Как это доказать?.. Нужны улики…

Джулия, напряженно соображая, докурила сигарету почти до фильтра и тут же потянулась за следующей…

Генри Джакоби очень умный и расчетливый враг; он наверняка предпринял все, чтобы сокрыть или уничтожить следы этого письма — и винчестер компьютера, видимо, уже переформатировал, и ленту на принтере поменял…

Стало быть, улик нет.

И тут Джулию внезапно осенило: а что, если… Собственно говоря — а почему бы и нет?.. Нет, это просто невозможно!

Ведь она, Джулия Уэйнрайт — профессиональный юрист, такой уважаемый человек!.. А то, что она задумала, называется… Называется должностным подлогом, называется преступлением против правосудия!

Нет, нет и еще раз нет!..

Но внутренний голос шептал ей: Джулия, если ты не сделаешь этого, преступник, настоящий преступник останется на свободе, а Мейсон, человек, который любит тебя и которого любишь ты, попадет в тюрьму — притом надолго, очень надолго… Ты ведь призвана защищать невинно пострадавшего человека — кому же ты сделаешь хуже?.. Человеку, который не совершал этого преступления… Ведь если у тебя нет законных способов защитить своего клиента, который, ты ведь твердо убеждена, непричастен к этому преступлению, которое, собственно говоря, и преступлением‑то назвать нельзя — это просто несчастный случай, это неосторожность, которая еще раз подтверждает старую истину «не рой яму другому, сам в нее попадешь»…

Почему бы и нет, Джулия?!..

Уэйнрайт, потушив сигарету, выбросила ее и, тяжело вздохнув, поднялась со своего места и потянулась к папке со следственными документами…

Среди прочих бумаг там была и ксерокопия того «посмертного» письма Лилиан Лайт — такие папки со следственными документами, как правило, всегда давались адвокатам для ознакомления…

Ага, вот и письмо…

Ну‑ка, ну‑ка…

Джулия Уэйнрайт всегда считала себя современной женщиной — под этим понятием она подразумевала не только полнейшую самостоятельность и независимость в суждениях, но и умение обращаться с техникой.

Среди прочих достоинств Джулии два особенно выделяли се: она прекрасно водила автомобиль и владела персональным компьютером.

Взяв письмо, она долго изучала его и, наконец, пришла к выводу, что его лучше всего сканировать и переписать на дискету…

Спустя несколько минут дискета с записанным посланием Лайт была у Джулии. На всякий случай она сделала принтерную распечатку: копия, как две капли воды, была похожа на оригинал…

«Так, хорошо все‑таки, что мы живем в век такой услужливой техники, — подумала она, — когда копия практически неотличима от оригинала…»

Улыбнувшись своим мыслям, Джулия аккуратно положила дискету в свою замшевую сумочку и, быстро одевшись, пошла к выходу…

Однако у самого входа ее внимание привлек маленький автомобиль, раскрашенный во все цвета радуги. На его крыльях и капоте было выведено огромными буквами: «Цветочный магазин Освальда Р. Мориссона».

Из машины быстро вылез мальчик–рассыльный с огромным букетом роз.

«Вот повезло кому‑то, — подумала Джулия, которая к тому времени уже начисто забыла о том, что Мейсон обещал ей какой‑то сюрприз, — и у кого же это в нашем доме, интересно, такой ухажер?..»

Мальчик, с трудом неся огромный букет, подошел к ней и спросил:

— Простите, где тут живет мисс… — Он, поддерживая букет одной рукой, посмотрел на бумажку, где были записаны данные адресата. — Мисс Джулия Уэйнрайт?..

Джулия ответила смущенно:

— Это я…

Рассыльный, облегченно вздохнув, протянул цветы Уэйнрайт и произнес:

— Тогда — это для вас…

— Но я не заказывала цветов!.. — воскликнула Джулия, которая, впрочем, уже обо все догадалась; просто она еще раз хотела услышать, что это не ошибка и что цветы действительно предназначаются для нее.

— Эти цветы велел прислать вам один человек, — ответил мальчик.

— Кто же?..

Посыльной лукаво улыбнулся.

— Не знаю, мэм. Наверное, об этом лучше спросить у вас…

Путь Джулии лежал в офис Генри Джакоби. Она, сидя за рулем, сосредоточенно следила за дорогой. Джулия еще не знала, под каким именно поводом она появится в офисе своего человека — в подобных случаях она очень часто полагалась на импровизацию…

К счастью, а, может быть, и к несчастью для нее, Генри в офисе не оказалось. В конторе она застала только секретаря Джакоби — вертлявого молодого человека, который представился ей как Крис Мортон. Кстати, этого секретаря она никогда прежде не видела тут…

«Это хорошо — наверняка, если он и слышал что‑нибудь о Джулии Уэйнрайт, то наверняка не знает меня в лицо», — подумала она.

Джулия, смело пройдя в комнату, смело уселась в кресло и, покосясь на компьютер на рабочем столе Генри, небрежно поинтересовалась:

— Скажите, а где сам мистер Джакоби?..

Секретарь передернул плечами.

— Не могу знать… Он был тут полчаса назад, а затем куда‑то вышел.

Вопросительно посмотрев на молодого человека, Джулия поинтересовалась:

— А не знаете, куда именно?..

Крис замялся.

— Кажется, в суд… Мистер Джакоби говорил, что вроде бы, собирается подать на кого‑то там иск за оскорбление чести и достоинства.

«Стало быть, он действительно не знает меня в лицо, — подумала Джулия, — очень хорошо…»

Секретарь Джакоби, посмотрев на Джулию с интересом, поинтересовался:

— А вы к нему так или по делу?..

В этом вопросе Уэйнрайт послышалось разве что праздное любопытство — и ничего более.

— По делу… По одному очень важному, очень серьезному делу…

Однако Мортон почему‑то проявил необычайный интерес к особе посетительницы — наверняка, он скучал, и решил поразвлечь себя хоть таким образом.

— Простите, — произнес он, покосившись на Джулию, — я не расслышал, как вас зовут…

Джулия сделала вид, что этот вопрос относится не к ней, а к кому‑то другому.

— У меня очень серьезное дело к мистеру Генри Джакоби, — произнесла она, глядя пристально в глаза молодого человека. — Мне надо было бы с ним поговорить кое о чем…

После этих слов Уэйнрайт вынула из сумочки пачку сигарет и распечатала ее. Краем глаза она посмотрела в сумочку — дискета лежала на месте.

Мортон поднялся со своего места.

— Принести вам пепельницу?..

Непринужденно улыбнувшись, Джулия ответила:

— Знаете, я очень люблю курить и пить в это время кофе… Если бы вы могли сделать мне такое одолжение, я была бы вам очень признательна…

Секретарь, пройдя в смежную с офисом комнату, тут же принес ей пепельницу и, виновато посмотрев на Джулию, произнес:

— Будете курить сейчас или обождете, пока я приготовлю кофе?..

Стараясь держать себя как можно более спокойно и раскованно, Джулия произнесла:

— Обожду… И, если вас не затруднит, приготовьте покрепче.

Коротко кивнув, Мортон изрек:

— Сделаю вам самый крепкий кофе, какой только возможен…

После чего вышел вновь.

Джулия прекрасно понимала, что ей очень и очень повезло в том, что она не застала Генри Джакоби… Однако она понимала и то, что хозяин мог появиться в офисе в любой момент — следовательно, ей надо было действовать быстро и решительно.

Пока Мортон готовил кофе, Джулия, быстро подойдя к компьютеру, включила его.

Только бы в нем не стоял код…

Джулии повезло и на этот раз — вставив дискету, она быстро переписала ее на винчестер и, вынув ее из дисковода, прислушалась к тому, что делается в смежной комнате, открыла выдвижной ящик стола и сунула ее туда.

После чего уселась в кресло и, закинув ногу за ногу, изобразила на лице непринужденное ожидание.

Вот и появились долгожданные улики против Джакоби…

Наконец‑то!..

Теперь Джулия не волновалась больше за себя — точно тяжелый камень свалился с ее плеч…

Вошедший через минуту Мортон, казалось, ничего не заметил. Он только поставил перед Уэйнрайт чашечку кофе и поинтересовался:

— Вам сколько сахара?..

Джулия, закурив, посмотрела на него с улыбкой и ничего не ответила.

— Вам сколько сахара?.. — повторил Мортон свой вопрос.

Затушив сигарету, Уэйнрайт произнесла:

— Знаете что, молодой человек…

— Да…

— Я сейчас раздумала пить кофе. Приду к вам как‑нибудь в следующий раз…

И, под недоуменные взгляды секретаря странная посетительница удалилась…

Джулия, вне себя от радости, вышла на автостоянку и, подойдя к своему автомобилю, принялась искать в сумочке ключи.

Неожиданно она услышала совсем рядом:

— Мисс Уэйнрайт?..

Она обернулась — перед ней стоял Джакоби.

— Здравствуйте, — произнесла Джулия несколько надменным тоном.

— Доброе утро…

Подойдя поближе, Генри осторожным тоном поинтересовался:

— Вы ко мне?..

Джулия кивнула:

— Да… Точнее — от вас.

Вид у Генри был несколько растерянный — кого–кого, а Джулию Уэйнрайт увидеть в это утро рядом со своим офисом он никак не ожидал…

Пожав плечами с совершенно искренним недоумением, Джакоби произнес:

— Тогда пойдемте.

— Куда?.. — спросила Джулия таким гоном, будто бы не поняла этой фразы.

— Поднимемся ко мне в офис.

— Я была там только что, ждала вас минут десять и не дождалась, а теперь у меня не очень‑то и много времени для бесед…

Облокотившись о переднее крыло «олдсмобиля», Джакоби изрек:

— Тогда я не понимаю…

Джулия смело посмотрела в его прищуренные глаза и спросила:

— Честно говоря — я тоже…

— То есть…

— Я не понимаю, — начала Джулия, уже чувствуя в себе полнейшее преимущество перед этим грязным типом, — не понимаю, почему вы, мистер Джакоби, будучи законченным подонком и негодяем…

Генри широко раскрыл глаза от удивления.

— Кем?.. Кем?..

— Кем слышали, мистер Джакоби — подонком и негодяем…

Джулия сознательно разговаривала с Джакоби на «вы» — это только лишь усугубляло издевательский оттенок тех слов, которые она теперь ему говорила.

Джулия продолжала:

— …будучи последним скотом, осмеливается подавать какой‑то там иск на меня?.. За то, что я назвала вас тем, кем вы являетесь на самом деле?..

У Джакоби сильно расширились зрачки… Он едва сдерживал себя, чтобы не наброситься на свою не в меру дерзкую собеседницу с кулаками — Джулия, метнув быстрый взгляд на побелевшие от напряжения костяшки его пальцев, сразу же поняла это…

— Мисс Уэйнрайт!.. — неожиданно заорал он на всю автостоянку. — Вы слишком много позволяете себе!.. Слишком иного!..

Она лишь скривилась в ответ.

— Ровно столько, сколько считаю нужным…

После чего, быстро отвернувшись, открыла дверцу своего «олдсмобиля» и, резко дав задний ход, выехала со стоянки на улицу…

Лишь проехав несколько кварталов, Джулия облегченно вздохнула…

Да, главное дело было сделано.

Она не чувствовала ни малейших угрызений совести за то, что совершила этот подлог. Уже потом Джулия, неоднократно возвращаясь к этой ситуации, неоднократно прокручивая ее в голове, решила, что наоборот — не соверши она этого, то только корила бы себя…

Да, дело было сделано, но не окончательно — теперь необходимо было убедить Кейта Тиммонса произвести обыск в офисе Джакоби и как‑нибудь намекнуть, чтобы те, кто будет производить этот обыск, обратили бы внимание на компьютер Генри…

Джулия знала, что в такое раннее время Тиммонс, как правило, очень редко бывает дома, и потому посчитала за лучшее попробовать подловить его во время обеденного перерыва.

Как и Уэйнрайт, окружной прокурор предпочитал «Ориент Экспресс» всем остальным заведениям…

Джулия, остановившись на перекрестке, включила автомобильное радио.

Из динамиков послышалось:

— Продолжается судебный процесс по делу Мейсона Кэпвелла, сына известного в Санта–Барбаре СиСи Кэпвелла. Как известно, этот человек, бывший помощник окружного прокурора нашего города, обвиняется в попытке преднамеренного покушения на жизнь Лилиан Лайт, которая, приехав в наш город…

Это был последний выпуск региональных новостей.

«Да уж, — подумала Джулия, — наверное, эта новость на какое‑то время затмила в городе все — скоро выборы нового мэра, а никто об этом даже и не заикается… Наверняка, на сегодняшний день, приедь в Санта–Барбару Президент с супругой, вряд ли бы он смог претендовать на такую популярность, как Мейсон…»

Джулия, сделав магнитолу тише, отжала педаль сцепления, включила передачу и свернула в сторону дороги, ведущей к кафе «Ориент Экспресс»…

Скрипнув тормозами, «олдсмобиль» остановился у кафе. Джулия прибыла сюда где‑то за час до начала обеденного перерыва Тиммонса, твердо желая дождаться его во что бы то ни стало…

И вновь Джулии повезло — едва зайдя на открытую террасу кафе, она нос к носу столкнулась с окружным прокурором.

Он стоял, облокотившись о перила и ел яблоко. Заметив подошедшую, он перестал жевать и очень внимательно посмотрел на нее.

Тиммонс, судя по всему, был в превосходном расположении духа.

Джулия, подойдя к нему, улыбнулась как можно любезнее и произнесла:

— Ну, привет!..

Тиммонс кивнул столь же любезно.

— Добрый день… Ты сегодня прекрасно выглядишь, Джулия!..

Уэйнрайт, поправив небрежным движением прическу, ответила:

— Спасибо…

— Ты сегодня… Ну просто какая‑то необыкновенная, Джулия…

Ей тотчас же пришел на ум Генри Джакоби с его неуклюжими, железобетонными сентенциями. Однако, в отличие от хозяина фирмы «Джакоби и К», окружной прокурор действительно умел делать комплименты… К тому же — Джулия поняла это по его выражению лица, — Тиммонс в этот момент был совершенно искренен…

Кейт продолжал:

— Уж не влюбилась ли ты в кого‑нибудь?..

Мягко улыбнувшись в ответ, Уэйнрайт поспешила перевести разговор на другую тему.

— Неважно… Ну, что у тебя нового?..

Кейт, выбросив яблочный огрызок в бумажную урну, достал из кармана другое яблоко и с треском надкусил его.

— Дать тебе тоже?..

— Спасибо, не надо.

— Ешь побольше яблок, — наставительно произнес Тиммонс, — потому, что яблоки продлевают жизнь. Несколько яблок в день — и тебе никогда не потребуется врач — закончил он.

Уэйнрайт спросила слегка насмешливо:

— Даже, если я сломаю руку?..

Он ухмыльнулся, выбросил другой огрызок и отошел от перил.

— А ты не ломай рук!

— Практичный совет!.. — кивнула она и подумала, что же будет дальше.

Этот яблочный разговор показался ей слегка подозрительным.

— Ты обедать?.. Кивнув, тот изрек:

— Да.

— Пообедаем вместе?

— С удовольствием…

Когда они уселись за столик, Джулия, поговорив со своим оппонентом на этом процессе, произнесла, как бы невзначай:

— Да, так что в четверг?..

Кейт, сделав небольшой глоток пепси–колы, произнес в ответ:

— Ты о процессе Мейсона?..

— Ну да…

Поставив пластиковый стакан на стол, он только поморщился.

— Боюсь, что его песенка спета…

Джулия промолчала, загадочно усмехнувшись. Эта усмешка не укрылась от внимания окружного прокурора.

— Тебе что — весело?..

Она наклонила голову, чтобы тот не смог рассмотреть смеха в ее глазах…

— Нет…

— Тогда почему же ты улыбаешься?.. — поинтересовался Кейт.

Джулия махнула рукой.

— Не обращай внимания, Кейт… Просто я улыбаюсь своим мыслям…

Когда обед был закончен, они вышли на открытую террасу. Кейт, закурив, предложил сигарету и Джулии.

— Спасибо, — произнесла та, прикуривая. Вспомнив разговор о яблоках до обеда, она поинтересовалась: — А что, они тоже продлевают жизнь?..

— Что ты имеешь в виду?..

— Сигареты…

— Нет, они укорачивают ее. А потом это уравновешивается яблоками. — Он выпустил клуб дыма, а потом посмотрел на собеседницу с оттенком легкого превосходства. — Надо все уравновешивать — вот в чем главный секрет жизни, Джулия…

— Это надо уметь.

Неожиданно окружной прокурор, подмигнут, ей, весело произнес:

— Да. Именно в этом весь секрет. Мы все слишком много знаем и слишком мало умеем… Потому, что знаем слишком много.

— Ты говоришь о ком‑нибудь конкретном?..

— Хотя бы о твоем Мейсоне…

Джулия поморщилась — ей почему‑то сделалось очень неприятно оттого, что этот человек начинал мусолить своим языком имя ее любимого.

— Вот что, Тиммонс… Скажи мне честно: если я попрошу тебя сделать одну вещь — ты можешь пойти мне навстречу?..

Кейт пожал плечами.

— Типично женский вопрос.

— То есть?..

— Ну подумай сама: как же я могу обещать тебе что‑нибудь, не зная даже, о чем же именно ты хочешь попросить меня?..

— Речь идет о Мейсоне и о предстоящих слушаниях в четверг.

Кейт стряхнул пепел.

— Догадываюсь, — сказал он многозначительно. — Так что же ты хочешь?..

— Мне кажется, что у следствия могут быть все основания подозревать Джакоби…

Удивленно подняв брови, Тиммонс спросил:

— Вот как?..

— А ты разве забыл, что тоже самое я говорила на предыдущем слушании?..

— Ну, хорошо…

— Мне кажется, что его соучастие в этом преступлении очевидно.

Окружной прокурор посмотрел на свою собеседницу с нескрываемой иронией.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что это Джакоби, а не Мейсон выбросил Лили Лайт из окна?..

— Я этого не говорила.

— Тогда в чем же ты его подозреваешь?..

— Я просто уверена, что то самое злосчастное письмо в твой адрес написано Джакоби.

Тиммонс покачал головой.

— Ну, быть уверенной — это одно. А вот иметь для этого о твердые основания…

— Ты имеешь в виду — улики?..

— Да.

— Мне кажется, если хорошенько взяться за Джакоби, можно будет обнаружить и их.

Затушив сигарету, Тиммонс сказал:

— Не понимаю — откуда такая уверенность?..

— Я бы назвала это иначе…

— И как же?..

— Это просто профессиональная интуиция. А интуиция меня никогда еще не подводила…

Тиммонс, посмотрев на Джулию, проговорил:

— Мне кажется, что дело тут вовсе не в твоей интуиции.

— В чем же?..

Взгляд Джулии был тверд и ясен.

— Мне кажется, Джулия, что ты уже и сама начинаешь понимать, что проиграла этот процесс, и потому просто хочешь оттянуть время.

— И все‑таки, — сказала Уэйнрайт, — и все‑таки я считаю, что следствию необходимо провести обыск в офисе Джакоби…

— Ты никак не можешь оставить в покос то злополучное письмо?..

— Да.

Кейт вновь передернул плечами.

— Никак не могу понять… — начал было он, но Джулия перебила его быстро и решительно:

— Я уверена, что Джакоби имеет самое непосредственное отношение к этому письму.

Тяжело вздохнув, окружной прокурор посмотрел на свою несговорчивую собеседницу с видимым сожалением и сказал тихо:

— Ну, и чего же ты этим хочешь добиться?.. Тебе, наверное, мало того, что этот самый Джакоби уже подал на тебя один иск…

— Я уверена, что он написал письмо, — твердым тоном сказала Уэйнрайт, — стоило бы только как следует исследовать его компьютер и все, что с этим связано — ну, пересмотреть какие‑нибудь дискеты…

Резко обернувшись к своему оппоненту, Кейт поинтересовался:

— Послушай, чего ты от меня добиваешься?..

— Я хочу, чтобы полиция или судебные исполнители обследовали компьютер Джакоби.

— Ну, хорошо, обследование компьютера юридически приравнивается к обыску. Допустим, мы там ничего не обнаружим. Что тогда? Кто будет тогда отвечать? — спросил он резко.

Выпрямившись, Уэйнрайт произнесла:

— Я, Тиммонс…

— Но ты…

— Я знаю, — спокойно ответила Джулия, — я прекрасно знаю, о чем речь… Я рискую пожизненным лишением лицензии на право заниматься адвокатурой…

Немного поразмыслив, окружной прокурор тяжело вздохнул и произнес:

— Хорошо… Я распоряжусь, чтобы в офисе Джакоби немедленно был произведен обыск. А заодно пусть займутся и компьютером… Но учти: если там ничего не будет обнаружено, отвечать за «моральный ущерб» будешь ты… Представляю, как начнет возмущаться этот самый Джакоби…

Джулия недослушала его.

Она лишь благодарно посмотрела в глаза окружному прокурору и произнесла:

— Спасибо…

Наверное, это были первые слова благодарности, которые она когда‑либо сказала этому человеку за всю свою жизнь в этом городе…

Этот вечер Уэйнрайт проводила в полном одиночестве — как, впрочем, и очень многие предыдущие…

Однако теперь она не чувствовала себя такой одинокой, как всегда: она была уже не одна…

Правда, Мейсона теперь не было рядом с ней, но она все равно незримо чувствовала его дыхание.

Полулежа на тахте, Джулия рассеянно читала последний номер журнала «Вог». Она посмотрела на часы — электронный экранчик показывал половину одиннадцатого.

«Сегодня среда, — подумала про себя Джулия, — завтра очередное слушание по делу Мейсона… Наверняка последнее. Интересно, сдержал ли Тиммонс свое слово?..»

В этот момент неожиданно зазвонил телефон.

«Мейсон», — почему‑то решила про себя Джулия и схватила трубку — теперь она больше всего на свете хотела слышать его голос.

Однако это был не Мейсон — из трубки послышался знакомый голос Круза Кастильо:

— Джулия?..

Она переложила трубку в другую руку и произнесла немного разочарованно:

— Да…

— Добрый вечер. Не разбудил тебя?..

— Я никогда не ложусь так рано…

Голос Круза звучал по–деловому — Джулия по этому тону своего абонента поняла, что разговор теперь пойдет о Джакоби…

Усевшись поудобнее, Уэйнрайт спросила:

— Ну, что скажешь?..

Однако Кастильо, видимо, решил растянуть удовольствие от новости, которую думал предложить вниманию собеседницы и потому ответил вопросом на вопрос:

— А что бы ты хотела услышать?..

— Ну, что‑нибудь приятное…

— О Мейсоне?..

— Разумеется…

После непродолжительной, но весьма красноречивой паузы Круз сказал:

— Ну, хорошо, тогда слушай приятное: мои ребята только что произвели обыск в офисе Джакоби…

Уэйнрайт после этих слов как‑то сразу же внутренне собралась.

— Вот как?..

— Конечно… Мне недавно передали об этом от Тиммонса, — при упоминании об окружном прокуроре Кастильо понизил голос — видимо, он избегал одного даже упоминания об этом человеке. — Передали, чтобы мы занялись Джакоби. — Сделав небольшую паузу, Кастильо добавил: вообще‑то, по всем существующим законам я не имею право всего этого тебе рассказывать, однако, как мне кажется, несколько часов ничего не меняют — ты ведь в любом случае будешь ознакомлена с этим перед следующим судебным слушанием… Не так ли?.. — спросил Круз, словно ища у своей собеседницы оправдания.

— Я знаю.

Кастильо продолжал:

— Конечно, ничего интересного мы там не обнаружили, однако…

Джулия насторожилась.

— Что?..

Круз продолжал все тем же тоном:

— Однако обнаружили ту самую дискету с письмом якобы Лили Лайт.

Из груди Джулии вырвался вздох облегчения.

— Слава Богу!..

— Да, — говорил Круз, — ты оказалась права: письмо, судя по всему, действительно принадлежит ею авторству. Кстати говоря, оно было записано в компьютере Генри Джакоби… Компьютер даже не передали в техническую экспертизу — и так все понятно. Впрочем, какой‑нибудь окончательный вердикт выносить рано: это компетенция суда…

Джулия, выслушав звонившего, поблагодарила его и положила трубку на рычаг. Она еще немного рассеянно полистала лежавший у нее на коленях журнал, после чего, улыбнувшись своим мыслям, выключила свет и заснула…

Теперь в ней появилась непоколебимая уверенность в своих силах, теперь она знала точно, что ей удастся защитить Мейсона…

 

ГЛАВА 9

Последнее судебное заседание. Кейт Тиммонс отличается большей принципиальностью, чем думала Джулия. Признание Брэфорда. Жюри присяжных единодушно выносит Мейсону оправдательный приговор. Разговор с Гарри. Самый большой гонорар Джулии Уэйнрайт за всю ее жизнь. Почему Мейсон не хочет больше работать в прокуратуре. "А вот этого, Мейсон, я никогда тебе не скажу…"

Разумеется, что последние новости о скандальном деле Мейсона Кэпвелла — Лили Лайт распространились по городу с поразительной быстротой. Процесс в четверг обещался стать последним — всем было совершенно понятно, что жюри присяжных обязательно вынесет какой‑нибудь приговор — или обвинительный, или же оправдательный…

И, подогретые интересом к будущему решению суда, любопытствующие с самого утра принялись осаждать судебное здание. Джулия, пристально вглядываясь в лица посетителей, пыталась найти Джакоби. Она не сомневалась, что он обязательно появится…

Интересно, как он отреагировал на обыск?..

Наверняка, сейчас он мрачен и подавлен и, вне всякого сомнения, будет защищаться — а что собственно говоря, ему еще остается?..

Джулию почему‑то все время занимал вопрос — с какой это стати Кейт Тиммонс решил санкционировать действия, которые ему невыгодны — он ведь хочет перво–наперво пришить Мейсону срок…

Так, во всяком случае, думала Уэйнрайт — помня поведение Тиммонса на предыдущих слушаниях.

Впрочем, это уже неважно: обыск в офисе Генри Джакоби был произведен, есть хорошие результаты, и это главное…

Да, теперь на основании имеющихся улик она будет требовать, чтобы Генри привлекли к уголовной ответственности.

Во что бы то ни стало…

Ага, вот и Джакоби.

Его лицо какого‑то сероватого оттенка — такие лица, как правило, бывают у людей, которые провели накануне бессонную ночь.

Джулия прекрасно понимала, что единственный контраргумент Генри — требовать с нее иск за нанесение морального ущерба. Единственный, но неактуальный — во всяком случае, для Мейсона и всего этого дела.

Кстати, свой моральный ущерб мистер Джакоби оценил ни много, ни мало, как в один миллион долларов… Ни один приличный человек не дал бы за это ни цента.

А, ладно, не стоит отвлекаться, сейчас это — не самое важное…

Впрочем…

Если иск действительно будет принят к рассмотрению, то Джулию временно отстранят от адвокатуры… А это значит, что Мейсон останется без защитника, значит, что шансы его выпутаться из этой истории будут равны нулю или бесконечно малой дроби…

Спокойно, Джулия, спокойно — сейчас главное максимум решительности и напористости.

Чего–чего, а этого Джулии на судебных процессах не занимать…

Ведь решение по этому делу наверняка будет принято сегодня…

Джакоби, усаживаясь на свое место, кивнул Уэйнрайт — ей показалось, что он сделал это более чем небрежно, как‑то снисходительно.

Она также кивнула ему в ответ — несмотря на всю обоюдную остроту их отношений, Джулия понимала, что в подобных случаях надо соблюдать хотя бы видимость вежливости.

Ага, вот и Кейт.

Подойдя к Джулии, он пожал ее руку. Раньше Кейт всегда целовал дамам ручки, пока ее сестра. Августа Локридж после такого присутствия не заметила: «Да ты оказывается, провинциал, Кейт!.. «И с тех пор он начал просто здороваться…

А ведь ее сестра была по–своему права — несмотря на свой апломб и внешний лоск, Кейт — самый что ни на есть настоящий провинциал… Во всяком случае, по уровню своего мышления…

Джулия, посмотрев Тиммонсу в глаза, попыталась было определить, как тот оценивает результаты обыска в офисе Джакоби, но лицо окружного прокурора было совершенно непроницаемым…

Судья Мэл Джаггер поднялся, зазвонил в свой ручной колокольчик и возвестил всем присутствующим, что судебное слушание по делу Кэпвелла–младшего — Лилиан Лайт объявляется открытым…

Он и взял слово первым:

— По настоянию адвоката, — он коротко кивнул в сторону Джулии, — по настоянию мисс Джулии Уэйнрайт в офисе свидетеля, мистера Генри Джакоби, — он покосился на него — был произведен обыск. Дело в том, что мисс Уэйнрайт посчитала, что письмо, написанное потерпевшей до того трагического события, могло быть написано мистером Джакоби на его компьютере, однако сам свидетель, мистер Джакоби, упорно отрицал саму возможность этого обстоятельства… — Взяв пачку бумаг со стола, он отобрал несколько и принялся читать тем монотонно–официальным голосом, каким обычно читают только бумаги подобного рода: — Результаты подтверждают, что письмо действительно набрано на персональном компьютере «Макинтош» мистера Джакоби… Более того, в выдвижном ящике письменного стола мистера Джакоби найдена дискета с тем же текстом. Мистер Джакоби, — произнес он строго, — попрошу вас подняться и пройти на место свидетелей…

Тяжело поднявшись, тот понуро пошел на свидетельскую скамью. Внешне он выглядел довольно спокойным — или, во всяком случае, хотел казаться таким.

Судья, поправив очки, спросил:

— Вы готовы ответить на вопросы суда?..

Джакоби откашлялся.

— Да, ваша честь…

«Интересно, — подумала Джулия, — как он теперь будет защищаться?..»

Судья Джаггер продолжал:

— Вы слышали заключение?..

Тот коротко кивнул.

— Да.

— Что вы, мистер Джакоби, можете сказать по этому поводу?..

«Наверное, теперь он будет все отрицать, — подумала Джулия. — Впрочем, а что еще ему остается теперь делать?..»

Так оно и случилось — профессиональное чутье не обмануло Джулию и на этот раз.

Передернув плечами, Генри произнес:

— Что я могу сказать?..

— Да, вы.

— Да ничего.

Джаггер, поправив очки, терпеливым тоном спросил у него:

— Компьютер, стоявший в вашем офисе, принадлежит вам?..

Отрицать это было просто бессмысленно, и потому Генри согласился.

— Да.

— Кто обычно пользуется письменным столом, на котором стоит компьютер?..

И этого также не стоило отрицать — факт был безусловно очевиден.

Джакоби произнес очень неохотно:

— Я пользуюсь.

— Тогда потрудитесь объяснить, каким же образом в ящике вашего письменного стола оказалась дискета с текстом того самого письма, которое четырнадцатого числа было отправлено за подписью, — Джаггер сознательно сделал ударение на этих словах, словно давая таким образом понять, что пострадавшая могла и не писать этого письма, — за подписью Лили Лайт?..

Тот пожал плечами.

— Не знаю…

И каким же образом текст оказался записанным на винчестере вашего компьютера?..

— Тоже не знаю…

Пристально посмотрев на Джакоби, Мэл Джаггер произнес:

— Я больше не имею вопросов к мистеру Генри Джакоби… Может быть, защита и обвинение хотят задать вопросы этому человеку?..

Слово взял Кейт Тиммонс. Джулия, подавшись всем корпусом вперед, превратилась в слух…

— Мистер Джакоби, — произнес он, отчетливо выговаривая каждое слово, — скажите, вы действительно были знакомы с потерпевшей?..

Джакоби, не глядя на окружного прокурора, медленно произнес:

— Я ведь имею право не отвечать на вопросы, которые мне не нравятся?..

Кейт кивнул.

— Разумеется.

— На этот вопрос я не буду отвечать.

— Это ваше право. Скажите, а потерпевшая Лилиан Лайт когда‑нибудь просила вас помочь ей?..

Джакоби демонстративно промолчал.

— Понятно, — произнес окружной прокурор, — стало быть, мистер Джакоби, и на этот вопрос вы отвечать не будете.

— Не буду, — буркнул Генри.

— Ваше право, ваше право… Впрочем, на предыдущем судебном заседании вы, кажется, говорили несколько иные вещи… Вы сказали, что пребывали с Лилиан Лайт в самых что ни на есть дружеских отношениях… — сказал Кейт и вопросительно посмотрел на Джакоби.

Тот по–прежнему молчал. Кейт продолжал наступать:

— Вы отказываетесь от своих предыдущих показаний, мистер Джакоби?..

Тот угрюмо изрек:

— Да, отказываюсь.

— От показаний, которые дали под присягой перед судом?..

Генри кивнул.

— Да.

Джулия Уэйнрайт, которая весьма внимательно слушала эту словесную перепалку, не могла скрыть своего недоумения.

«И что это такое вдруг нашло на Тиммонса?..

Неужели ему стало стыдно за то, что он тут, при всех, на этом процессе начал топить своего старого приятеля Мейсона, с которым столько времени проработал бок о бок?..

Неужели этот человек действительно такой принципиальный?.. А может…

Может быть, в нем, скорее всего, сработал какой‑то инстинкт, чисто прокурорское качество — любыми усилиями впаять срок — а кому, значения не имеет?.. И теперь вот он, почувствовав, как сильно пошатнулись позиции Джакоби, накинулся на него, как волк набрасывается на самое слабое животное в стае?..

Как бы то ни было — мне это только на руку. Ведь оказание юридических услуг этому грязному подонку Джакоби, этому мерзавцу, не входит. Я не собираюсь его защищать — скорее, наоборот…

Интересно, однако, как он теперь будет выкручиваться?.. И что он думает о том, что полиция обнаружила у него эту дискету, что в его компьютере нашли записанный текст «посмертного» письма Лили Лайт?..

Будет подозревать, что эти улики подкинула ему именно я?..

Ведь этот самый молодой человек, его секретарь Мортон, наверняка поставил в известность своего босса о том моем более чем странном визите…

Да, конечно же, тогда я вела себя не лучшим образом — волновалась, руки, наверное, дрожали… Отказалась от кофе, который столь любезно приготовил для меня этот молодой человек…

Как все‑таки мне повезло вчера в том, что я не застала Джакоби в его офисе!..

Как хорошо, что тогда, на том слушании я обругала его на суде последними словами — у него появилась прекрасная возможность подать на меня иск за нанесенный моральный ущерб…

Правильно говорят — никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь…

Интересно, подозревает ли он все‑таки теперь, и скажет ли о своих подозрениях суду?..

Нет, это маловероятно.

Джакоби, обведя глазами зал, произнес все тем же угрюмым голосом:

— Я не буду отвечать ни на один из ваших вопросов, господин окружной прокурор.

Тиммонс пожал плечами.

— Что ж — это ваше право…

Лицо Джакоби перекосила какая‑то нехорошая, нервная усмешка.

— Разумеется… Разумеется, это мое право, ваша честь…

Джулия посмотрела на руки Генри — они предательски дрожали.

«Да, значит действительно понял, что теперь ему плохо, — подумала Уэйнрайт. — Если даже такой стойкий человек, такой боец, как Джакоби потерял самоконтроль и обладание собой…»

Посмотрев на окружного судью Джаггера исподлобья, свидетель — пока еще свидетель Генри Джакоби, — произнес:

— Я не буду больше отвечать ни на один из ваших вопросов…

После этого Кейт, обернувшись к мистеру Джаггеру, только развел руками, словно говоря — ничего, мол, не могу поделать!

— Больше к этому свидетелю вопросов не имею, ваша честь.

Джаггер обернулся к Уэйнрайт.

— Может быть, свидетеля мистера Джакоби хочет допросить защита?..

Джулия, поднявшись со своего места, кивнула.

— Да, ваша честь.

— Прошу вас…

Пройдя на подиум перед столом судьи — свое привычное место на подобного рода заседаниях — Джулия, резко обернувшись к Джакоби, спросила:

— Мистер Джакоби, доподлинно известно, что ваши отношения с потерпевшей, с Лили Лайт, отличались от чисто дружеских…

Генри подался корпусом вперед, зрачки его резко сузились…

Джулия продолжала:

— На одном из предыдущих заседаний я имела честь рассказать суду и господам присяжным о вашем постыдном предложении, которое вы сделали мне незадолго до того, как случилась эта история… Тогда я еще не понимала мотивации ваших поступков, но теперь мне совершенно понятно, что именно вы имели в виду, когда заявили мне, что вскоре у моего теперешнего подзащитного, мистера Мейсона Кэпвелла, начнутся серьезные неприятности…

Джакоби, не в силах сдержать себя, чуть слышно, одними только губами прошептал:

— Ну и сука же ты…

По всему было видно, что он просто вне себя от бешенства.

Однако Джулию эта характеристика, данная ей свидетелем, не огорчила и не разозлила — наоборот, только развеселила. Скрытое неистовство Джакоби еще раз подтверждало, что она избрала правильный путь…

Обернувшись к судье, она весело сказала:

— Свидетель, мистер Генри Джакоби, только что прилюдно обозвал меня «сукой». Налицо оскорбление суда.

Лицо Джаггера стало очень суровым, он терпеть не мог подобных выходок.

Привстав со своего места, он сказал:

— За оскорбление суда человек, допустивший подобное оскорбление, может быть удален из зала заседаний с последующим привлечением к ответственности по всей строгости законов…

Джулия отрицательно покачала головой.

— Нет, нет, не стоит… Не надо удалять из зала суда этого человека — это было бы ему только на руку… Единственное — попрошу занести это в протокол…

Джаггер кивнул.

— Хорошо.

Поправив прическу, Джулия продолжала:

— Итак, теперь мне все более или менее ясно: налицо — явный сговор с целью шантажа и вымогательства. — Она посмотрела сперва на Джаггера, потом перевела взгляд на Тиммонса и продолжила: — вы, мистер Джакоби, планировали эту акцию уже достаточно давно… Вы находились в тайном сговоре с Лили Лайт. Сценарий, по своей видимости, также принадлежит вам — я это сразу же поняла. Тут чувствуется ваша хватка — конечно же. Лили Лайт была очень изобретательна, но разработать все детально она вряд ли бы смогла… Итак, зная о том, что с Мейсона не удастся заполучить ни цента, Лили Лайт, по всей видимости, пришла в отчаяние. Все ее планы моментально рушились. В один прекрасный момент она поделилась своими мыслями с вами. Не знаю, как долго вы обдумывали свой план, но он оказался не таким уж и плохим. Во–первых, — Джулия загнула один палец руки, — надо было сделать так, чтобы избежать случайных свидетелей. Для этого Лили Лайт и переселилась в гостиницу «Эдельвейс» — к тому же, насколько мне известно, ее отношения с членами семьи Кэпвелла становились тяжелей изо дня в день — домочадцы Мейсона просто не переваривали эту женщину. Во–вторых, — она загнула следующий палец, — во–вторых, может быть, из‑за чисто женской болтливости, — сказав это, она скосила глаза в сторону Мейсона и заметила, что тот едва заметно улыбнулся, — а, скорее всего — по вашему прямому наущению, Лили Лайт принялась распускать по городу слухи, что Мейсон — закоренелый негодяй и подонок, и что он стремился отравить все ее существование, и что он даже покушался на ее жизнь — и, мол, именно эти причины заставили покинуть бедную мисс Лайт ставший для нее негостеприимным дом Кэпвеллов. Любая ложь, если повторять ее очень часто, становится правдоподобной. Любые слухи, если их долго муссировать, как это делала Лили Лайт, рано или поздно, они срабатывают. Таким образом, предварительная подготовка была проведена. — Джулия перевела дух и продолжила: — Далее вы решили подстраховаться, написав от имени Лили письмо на имя мистера Тиммонса, — она коротко кивнула в сторону окружного прокурора. — Теперь это известно доподлинно, потому что именно у вас была найдена эта дискета с текстом этого письма. Потом по разработанному вами сценарию мисс Лили Лайт, предварительно вымыв окно в гостиничном номере, куда она переселилась, позвонила Мейсону Кэпвеллу и назначила ему под каким‑то благовидным предлогом встречу рано утром. Разумеется, тому ничего не оставалось делать, как прийти. А дальше… Дальше все было очень просто: Лили Лайт попросила моего подзащитного открыть окно, зная, что на нем не останется никаких отпечатков пальцев, кроме его, разумеется… Мейсон, ничего не подозревая, исполнил просьбу мисс Лайт — он, будучи джентльменом, просто не мог отказать ей. Потом она под благовидным предлогом удалила его из комнаты, попросив намочить полотенце для холодного компресса… Неожиданно Джакоби перебил ее:

— А потом сиганула в окно?.. Сама? Без чьей‑либо помощи?..

Джулия отрицательно покачала головой.

— Нет. Все дело как раз в том, что она и не собиралась этого делать.

И судья, и окружной прокурор Тиммонс слушали ее очень внимательно, боясь пропустить хоть единое слово из ее речи…

Она, нервным движением поправив прическу, продолжила:

— Скорее всего, она хотела просто встать на подоконник и призвать о помощи, однако или чего‑то не рассчитала, или просто испугалась, или перенервничала, потеряла равновесие и свалилась вниз. Видимо, Лили Лайт хотела призвать на помощь, заявив потом, что этот мерзавец Мейсон желал или отправить ее на тот свет, или изнасиловать, или сделать ей еще что‑нибудь такое… А там, под гостиницей, всегда найдется три–четыре человека, которые где угодно под присягой подтвердят, что какая‑то женщина, стоя в окне, умоляли спасти ее… Ведь симпатии людей в подобных ситуациях, как правило, оказываются на стороне жертв — а то, что Лили в этой ситуации очень правдоподобно выглядела как жертва, сомнений бы ни у кого не вызвало — особенно у тех, кто знал о ее ухудшившихся отношениях с моим подзащитным. Кроме того, общественное мнение к тому моменту уже было подготовлено, так что свидетельских показаний при желании можно было бы найти более чем достаточно. Вы же, узнав о том, что та свалилась за окно, поспешили представить это как самоубийство. Сперва и я поверила в возможность такой версии, но потом решила, что Лили Лайт — не тот человек, который способен самостоятельно раскроить себе череп только потому, что не получила искомых денег. Она, наоборот: решила получить эти деньги способом, о котором я только что имела честь рассказать суду. Тогда вы решили запустить еще один козырь: письмо. Я просто уверена, что оно было составлено и написано уже после того, как вы узнали о полете мисс Лайт из окна гостиницы «Эдельвейс» — об этом свидетельствует и то обстоятельство, что вы попытались подделать подпись, и то, что письмо было опущено в почтовый ящик между двумя и пятью часами того самого дня, когда и произошли описанные мною ранее события. Однако тут вы допустили очень досадный прокол: вы, конечно же, считали за лучшее просто перестраховаться, потому что письмо, отправленное на имя окружного прокурора — документ, в отличие от частной беседы… Ведь Лили Лайт прекрасно знала окружного прокурора Кейта Тиммонса, и потому могла сообщить ему о своих опасениях и в устной форме — не так ли, мистер Тиммонс?.. Тот коротко кивнул.

— Да, мы с ней действительно были неплохо знакомы…

Слегка прищурившись, Джулия Уэйнрайт спросила резко:

— Когда вы виделись с потерпевшей в последний раз?..

Кейт Тиммонс, немного поразмыслив, ответил:

— Кажется, тринадцатого…

— За день до случившегося?..

Он кивнул в ответ.

— Да.

— Стало быть, — сказала Джулия, — стало быть, потерпевшая Лилиан Лайт могла сказать вам то же самое, что написала или… или не написала в том письме и при встрече?..

Кейту ничего не оставалось, как согласиться с этим утверждением.

— Да, могла… Никогда бы не мог подумать, — добавил он задумчиво, — что она окажется способной на такое… На такую низость.

Коротко кивнув в ответ, Уэйнрайт согласилась с окружным прокурором:

— Вот именно…

Обернувшись к Джакоби, который сделался белее мела, она продолжила:

— Однако Лили Лайт предпочла написать письмо на имя господина окружного прокурора, понимая, что только письмо, адресованное в прокуратуру, может иметь силу настоящего документа… Конечно же, письмо опустили в почтовый ящик именно вы — об этом свидетельствует хотя бы тот факт, что на почтовом штемпеле стоит номер, который указывает, что оно было опущено в почтовый ящик в районе Хилтон–стрит — поблизости от вашего офиса. И, уж, конечно же, вы сделали грубейший прокол, когда не ликвидировали ни дискету с текстом этого письма, ни сам текст, записанный в ваш компьютер…

Последнее предложение Джулия произнесла, стараясь не смотреть на Джакоби.

Генри, помотав головой так, будто бы воротник рубашки сильно натирал ему шею, произнес, обращаясь не к Уэйнрайт, а исключительно к судье:

— Ваша честь, все, что рассказала адвокат, было бы очень интересно для меня, однако только лишь при одном условии…

Сказав, он сделал выжидательную паузу. Джаггер, очень внимательно посмотрев на него, поинтересовался:

— При каком же?..

— Если бы мисс Джулия Уэйнрайт сумела бы доказать всем, что я действительно был знаком с потерпевшей Лили Лайт…

Джаггер напомнил:

— Но ведь это самое вы говорили на одном из предыдущих судебных слушаний! Вы давали присягу, что будете говорить правду и ничего кроме правды!.. Вы, вы сказали, что вас с мисс Лайт связывали исключительно дружеские отношения!.. И этому есть многочисленные свидетели… Кстати, мистер Джакоби, ваши показания запротоколированы, там стоит ваша подпись, не так ли?..

Джакоби пожал плечами.

— Ну и что — мало ли где еще может стоять моя подпись?..

Нахмурившись, окружной судья Джаггер очень сухо произнес:

— Стало быть, мистер Джакоби, вы дали ложные показания?..

Джакоби кивнул.

— Да. — Поразмыслив некоторое время, он сказал более твердо: — Да, тогда я действительно давал ложные показания…

По залу пронесся ропот недоумения. Джаггер спросил:

— Что же заставило вас пойти на этот во всех отношениях рискованный поступок?..

Разумеется, Джакоби не нашел, что ответить, и потому воспользовался своим правом молчания.

— Не хотите отвечать на вопросы суда — ваше право, — резюмировал Мэл Джаггер.

«Ага, — подумала Джулия, — теперь понятно, какую тактику он изберет: гораздо проще отказаться от своих предыдущих показаний, заявив, что они ложные, и отвечать только за это, косвенно подтвердить, что все, что я только что сказала — правда…»

Джакоби вдруг произнес:

— Впрочем, — он едва заметно улыбнулся, — впрочем, ваша честь, для того, чтобы опровергнуть мои показания, нужно, как вам хорошо известно, как минимум два свидетеля, которые бы подтвердили сам факт моего знакомства с потерпевшей, Лилиан Лайт…

Неожиданно послышался голос Кейта:

— Я могу это сделать… Я могу подтвердить факт их знакомства.

Однако Джакоби поспешно возразил:

— Ваша честь, я протестую… Дело в том, что ни обвинение, ни защита не могут выступать на судебных процессах, в которых непосредственно участвуют в качестве свидетелей…

— Но ведь есть косвенные доказательства, — начала было Джулия. — Есть дискета с письмом Лили Лайт, найденная в выдвижном ящике вашего письменного стола, есть текст, набранный за вашим компьютером…

— Да, косвенные, но не прямые, — быстро парировал Джакоби.

Неожиданно откуда‑то из последних рядов зала послышалось:

— Я могу это доказать.

Взоры всех присутствующих в зале обратились в ту сторону.

Неуклюже поднявшись со своего места, из предпоследнего ряда вышел Гарри Брэфорд.

— Я могу это доказать…

Судья Джаггер, с недоумением посмотрев на нового свидетеля, произнес:

— Прошу вас, молодой человек… Прошу прощения, как ваше имя?..

— Брэфорд. Гарри Брэфорд.

— Стало быть, вы согласны выступить свидетелем на этом процессе?..

Гарри кивнул.

— Да, ваша честь…

Брэфорд, несмело пройдя на место для свидетелей, после обычных в подобных случаях юридических формальностей, начал так:

— Ваша честь, дело в том, что мистера Джакоби, — он, не глядя на свидетеля, кивнул в его сторону, — я знаю достаточно неплохо…

Гарри очень волновался — запинался, путался в выражениях. Он то и дело смотрел на Джулию, словно ища у нее поддержки.

Та только улыбалась ему…

Наконец, совладев с волнением, Гарри довольно подробно и обстоятельно рассказал об истории своего знакомства с Джакоби, о жульнических лотереях последнего, о том своем визите в его дом…

Он рассказал все или почти все, что в свое время рассказал Джулии.

Правда, будучи до крайности целомудренным в выражениях, он все‑таки постеснялся сказать, что видел Лили Лайт обнаженной, заметив только, что «внешний вид пострадавшей навел его на мысли о том, что их взаимоотношения с мистером Джакоби носили не только деловой и не только дружеский характер».

Слушатели восприняли это заявление, как и должно — смехом и рукоплесканиями.

Да, теперь Джакоби был обложен со всех сторон — крыть ему было абсолютно нечем…

Он был растерян настолько, что даже не исполнил своей угрозы — не заявил, что свидетель Гарри Брэфорд дает эти показания только потому, что является любовником Джулии Уэйнрайт и, стало быть, в некотором роде — лицо заинтересованное…

Джаггер был в явной растерянности — сняв очки, он принялся бесцельно вертеть их в руках. Немного посовещавшись со своими помощниками, он объявил пятнадцатиминутный перерыв…

После перерыва слушание возобновилось — на этот раз окружной судья Джаггер выглядел очень собранным и решительным — видимо, посовещавшись в перерыве со своими помощниками, он выработал план дальнейшего ведения этого судебного слушания.

Поднявшись со своего места, он позвонил в колокольчик и сказал:

— Попрошу тишины.

Шум в зале тотчас умолк.

Окружной судья Джаггер произнес очень официальным тоном:

— Ознакомившись с новыми, ранее неизвестными ни суду, ни следствию обстоятельствами дела, — произнес он, — суд признал необходимым возбудить уголовное дело против мистера Генри Джакоби, — он кивнул в сторону главы фирмы «Джакоби и К» — по подозрению последнего в попытке шантажа мистера Мейсона Кэпвелла и попытке вымогательства у того же мистера Кэпвелла, в клевете, в сознательной фальсификации документов, в даче заведомо ложных показаний, а также, — Джаггер внимательно посмотрел на Джулию, — в оскорблении суда.

В зале раздались аплодисменты — сперва жидкие, они становились все громче и громче.

После чего жюри присяжных удалилось на совещание в специальную комнату…

Джулия ощутила какую‑то необычайную сухость во рту — язык тяжело ворочался, словно это был комок наждачной бумаги.

Боже, но почему же она теперь так сильно начала волноваться?..

Теперь, когда необходимые улики, наконец‑то, представлены суду, и даже более того — свидетельские показания Гарри Брэфорда, на которые она и не рассчитывала, появились как раз в то время, когда нужны были более всего…

Спокойно, Джулия!..

Нет причин для беспокойства…

И хотя она знала, какое именно решение примет жюри присяжных, она почему‑то волновалась все больше и больше — она не волновалась так даже на своем первом судебном заседании после того, как получила лицензию на юридическую практику… Спокойно…

Наконец, в зале появились судебные исполнители и, самое главное — присяжные.

Шум сразу же стих — все присутствующие превратились в слух, зная, что сейчас произойдет кульминационный момент заседания.

Один из присяжных, пройдя к специальному месту, произнес, обращаясь к судье:

— Ваша честь, жюри присяжных пришло к единогласному выводу, что подозреваемый, мистер Мейсон Кэпвелл невиновен в попытке преднамеренного убийства потерпевшей Лилиан Лайт. Аргументы, предоставленные защитой, показались для нас столь серьезными, что мы рекомендуем прекратить это уголовное дело за отсутствием состава преступления.

После этой фразы в зале раздались негромкие аплодисменты.

Джулия, раскрасневшаяся от счастья, поднялась со своего места и с улыбкой поклонилась всем, как актер после удачного выступления — она‑то прекрасно понимала, что аплодисменты предназначаются для нее…

Необходимые формальности заняли несколько минут — и Мейсон Кэпвелл из подозреваемого в тяжелом убийстве вновь превратился в порядочного и уважаемого гражданина Санта–Барбары…

Когда Джаггер объявил, что слушание закрыто, Мейсон, подойдя к Джулии, при всех обнял ее за плечи и сильно поцеловал…

Заседание окончилось, и публика, обсуждая последние подробности, стала расходиться.

К Джулии, пробираясь сквозь густую толпу, подошел Гарри. Уэйнрайт в это время стояла на коридоре в обществе членов семьи Кэпвеллов, принимая многочисленные поздравления.

— Джулия?.. Она обернулась.

— А, это ты, Гарри… Ну, спасибо тебе…

Тот опустил голову.

— Спасибо тебе, Гарри…

— Не за что…

По его многозначительному виду Уэйнрайт поняла, что он очень хочет поговорить.

Улыбнувшись — улыбка предназначалась СиСи — Джулия произнесла:

— Простите, я на минуточку… Тот обернулся.

— Куда?..

Улыбнувшись, она ответила:

— Я же не могу оставить без благодарности этого вот молодого человека…

После чего, взяв Гарри под руку, вышла с ним на ступеньки здания суда.

Посмотрев на своего бывшего возлюбленного, Уэйнрайт сказала:

— Честно говоря, я никак не ожидала… Не ожидала такого.

Джулия в этот момент подумала, что теперь Брэфорд непременно должен сказать что‑нибудь такое, пошло–сакраментальное, вроде «это был мой долг», или же «я поступил, как велела мне моя совесть», но он по–прежнему молчал.

— Не думала, — продолжила Джулия с улыбкой, — что ты… — с ее языка уже готова была слететь фраза: «Что ты окажешься более смелым, чем я предполагала», однако в самый последний момент она подумала, что такое предложение прозвучит со скрытой издевкой, и таким образом она невольно обидит этого молодого человека, а это с ее стороны будет не только невежливо, но и более чем несправедливо — учитывая то, что он сделал для нее и для Мейсона сегодня, и потому Джулия изменила первоначальную формулировку, сказав: — Не думала, что ты не побоишься угроз этого проходимца, — и она кивнула в сторону окон зала судебных заседаний — туда, где несколько минут назад еще разыгрывалась судьба Мейсона Кэпвелла.

Наконец Гарри, подняв на нее взгляд, тихо–тихо произнес:

— Я сделал это не для того, чтобы услышать твою похвалу…

— Для чего же?..

— Для кого, — поправил он ее.

— Для кого, для чего — какая, собственно говоря, разница?.. Так зачем же — для торжества справедливости?..

— Нет…

— Для Кэпвелла?..

Он отрицательно покачал головой и, потупившись, произнес:

— Я сделал это не для Мейсона… Нет, если ты думаешь, что для него, то очень сильно ошибаешься…

И хотя Уэйнрайт уже прекрасно знала, что теперь скажет Брэфорд, она все‑таки спросила:

— Тогда — для кого же?..

Тяжело вздохнув, Брэфорд произнес:

— Разве ты сама этого не понимаешь, Джулия?.. Я ведь тебе об этом говорил уже…

— Для меня?..

Едва заметно кивнув, Гарри ответил:

— Да…

— Но почему?.. Почему ты сделал это, Гарри? Скажи мне!..

— Потому что я обещал тебе…

Джулия возразила со всей поспешностью, на какую только была способна:

— Но ведь при прошлой нашей встрече ты отказался давать показания!.. Вспомни!.. Я, честно говоря, и не рассчитывала… Я никак не рассчитывала, что ты, Гарри, выступишь сегодня.

Брэфорд при этом упоминании виновато опустил голову и произнес:

— Да… Мне очень стыдно вспоминать тот разговор, Джулия…

— Тогда зачем вспоминать?..

С минуту помолчав, Гарри произнес совершенно неожиданно для нее:

— Я люблю тебя… Да, Джулия, я действительно люблю тебя, я… — Он говорил очень путано и сбивчиво; язык его заплетался от волнения. — Я не могу без тебя, только теперь я по–настоящему понял это…

В этот момент Брэфорд был готов просто расплакаться…

Джулия, посмотрев на него с какими‑то материнскими чувствами, произнесла:

— Не надо…

Да, она по–прежнему испытывала к нему симпатии и некое подобие любви — но это не была любовь женщины к мужчине, это была какая‑то материнская привязанность — и не более того…

— Я люблю тебя, — повторил Гарри тихо, но уже более отчетливо.

Тяжело вздохнув, Уэйнрайт произнесла:

— Поздно, Гарри…

Тот, подняв на нее немигающие испуганные глаза спросил:

— Что — поздно?..

— Я уже никогда не стану твоей… Я смогу принадлежать только одному мужчине…

На глаза Брэфорда навернулись слезы — он даже не пытался скрыть их…

В этот момент Джулии стало нестерпимо жаль его — она готова была прижать его к своей груди и жалеть, гладить, ласкать, как маленького мальчика…

— Джулия, но я… Она перебила его:

— Нет, Гарри, нет…

— Но почему, почему?..

— Это невозможно…

— Джулия…

— Нет.

В этот момент на крыльце появился Мейсон — вид у него был озабоченный и встревоженный, он явно искал кого‑то глазами…

Джулия, подняв руку, помахала Кэпвеллу.

— Я тут!.. Обожди минутку, сейчас поговорю кое о чем и вернусь…

Тот, успокоившись, кивнул.

— Хорошо, дорогая…

И Гарри все понял.

Пробормотав какие‑то слова на прощание, он развернулся и пошел прочь.

Джулия не стала его удерживать — это было бы жестоко с ее стороны.

Глядя в спину удаляющемуся молодому человеку, она подумала: «У него будет еще достаточно времени, чтобы повзрослеть…»

Улыбнувшись своим мыслям, она пошла к стоявшему неподалеку Мейсону.

Взяв его под руку, она спросила:

— Ты что — ревнуешь меня к нему?..

Он отвернулся и произнес:

— Нет…

«Все‑таки, наверное, немножко ревнует, — подумала Джулия, — и это вполне объяснимо: каждый мужчина ревнует женщину к ее прошлому…»

И, чтобы перевести разговор на другую тему, она спросила:

— Скажи… А ты бы, на месте Гарри, смог бы выступить на суде не для своей любимой, а для какого‑то другого человека?.. Ну, для того, с которым его возлюбленная теперь…

С минутку поразмыслив, Кэпвелл нехотя, как показалось Уэйнрайт, ответил:

— Я бы выступил, но только для самого себя. Для своей совести…

Джулия, поцеловав его в щеку, прошептала:

— Я давно не говорила тебе одной очень важной вещи…

Тот повернул голову.

— Чего же?

— Того, что я люблю тебя…

Прошло несколько дней.

Джулия и Мейсон, желая отдохнуть от переживаний, навалившихся на них за последние две недели, отправились отдыхать.

Сперва Джулия была категорически против — у нее оставалось много дел в Санта–Барбаре, где предстояло выступить свидетелем по процессу Джакоби, который обещал быть не менее бурным, чем дело Мейсона, однако Кэпвелл проявил завидное упорство, чтобы уговорить ее изменить свое решение.

Его отец, СиСи Кэпвелл, на радостях подарил сыну тот самый залог в полмиллиона долларов, который в свое время внес за него, на отдых и развлечения.

Впрочем, что значили для Кэпвелла–старшего какие‑то полмиллиона долларов?..

Он‑то прекрасно знал, что Мейсон отправится отдыхать не один…

Мейсон сперва всячески отказывался брать их, но потом, передумав, согласился — просто ему так не хотелось огорчать своим отказом отца, перед которым он чувствовал себя виноватым…

Сперва Кэпвелл–младший думал отправиться куда‑нибудь во Флориду или на Багамские острова, чтобы под знойным южным солнцем со вкусом потратить столь неожиданно свалившиеся на него огромные деньги, но Джулия быстро отговорила его от этой затеи.

— Неужели тебе еще не надоела эта жара?.. — спросила она Мейсона. — Я бы предпочла увидеть сейчас что‑нибудь такое… Зимнее…

Чтобы угодить своей возлюбленной, Кэпвелл решил отправиться с ней в северную часть Канады, на хороший зимний курорт в горы, где когда‑то он отдыхал еще будучи студентом. Впрочем, ему было совершенно все равно, куда ехать — только бы Джулия была рядом с ним…

Незадолго до отъезда он, краснея и очень смущаясь, неожиданно завел с ней речь о ее гонораре за судебный процесс.

По всему было заметно, что при этом разговоре Мейсон испытывал огромные неудобства — он не мог поднять на Джулию взгляда…

Та, спокойно выслушав своего недавнего подзащитного, спросила:

— Нет, ты это серьезно?.. Тот смущенно опустил голову.

— Мне очень неудобно говорить тебе обо всем этом, Джулия…

— Насчет гонорара?..

Он кивнул.

— Ну да…

Джулия, посмотрев на него, поинтересовалась:

— Ты что — действительно хочешь предложить мне деньги, Мейсон?.. Ты действительно хочешь дать мне деньги?..

Ему показалось, что в голосе Уэйнрайт послышался испуг — наверняка она подумала, что, предлагая ей деньги, Кэпвелл хочет просто отделаться от нее…

— Каждый труд должен быть оплачен, — тихо произнес Мейсон.

Однако фраза эта прозвучала очень уклончиво — Джулия, которая всегда отдавала предпочтение конкретному изложению мыслей, ожидала иного.

— Нет, неужели ты серьезно хочешь предложить мне деньги?..

Мейсон ответил очень неопределенно:

— Я хочу предложить тебе гонорар… Ведь ни один адвокат не работает без гонорара…

Джулия, поднявшись со своего места, подошла к своему возлюбленному и, усевшись рядом, нежно приобняла его за шею.

— Свой гонорар, Мейсон, я уже давно получила, — произнесла она. — Самый большой гонорар за всю свою жизнь… Хотя, — она улыбнулась своим мыслям, — хотя я работала не ради него…

Несколько недель, проведенные в северной Канаде, стали для них незабываемыми — они вспоминали их потом не один год…

Они поселились в небольшом деревянном коттеджике на лесистом склоне горы. Прогулки на свежем воздухе, горные лыжи, тихие и спокойные вечера у камина — что может быть лучше?..

Однажды Джулия спросила его — что он собирается делать, когда вернется в Санта–Барбару?

Тот ответил:

— Во всяком случае, в прокуратуру я больше никогда не вернусь…

Этот ответ несколько озадачил Уэйнрайт, и потому она поспешила уточнить:

— Почему же?..

— Понимаешь ли, — начал Кэпвелл, — суд, прокуратура — инструменты насилия, а я абсолютно не хочу им служить.

— Служить насилию?..

Он кивнул.

— Да…

— Но разве в прокуратуре невозможно служить справедливости?..

Мейсон отрицательно покачал головой.

— Нет…

— Разве там нельзя утверждать идеалы правосудия, Мейсон?..

— Нет…

— Но почему?.. Вздохнув, Кэпвелл произнес:

— Я очень долго думал над этим. Нельзя утверждать высшие интересы справедливости посредством силы… Нельзя служить добру через насилие. Насилие — самое страшное зло, Джулия. Одна из главных причин бедствий людей — это ложное представление о том, что одни люди могут улучшать жизнь других людей при помощи насилия. Заблуждение о том, что одни люди могут силой заставлять других людей жить или по своей воле, или по воле государства, которому они служат, произошло не оттого, что кто‑то придумал этот обман, а оттого, что люди, отдаваясь своим страстям, начали насиловать волю других люден и потом уже придумали всему этому оправдание. Да, — продолжал Мейсон, — люди видят, что в их жизни что‑то нехорошо и что надо что‑то улучшить. А улучшить любой человек может только то, что в его власти — самого себя. Но для того, чтобы человек смог улучшить самого себя, он должен прежде всего признать, что он — плох и несовершенен, а признаваться себе в этом не всегда хочется. И потому люди начинают обращать свое внимание не на то, что в их власти, не на себя, а на те внешние условия, которые не в их власти и изменение которых так же мало может улучшить положение людей, как взбалтывание какой‑нибудь жидкости и переливание ее из одного сосуда в другой не сможет изменить ее качества. Те, кто служит государству, думают, что насилием можно заставить жить людей доброй жизнью. Однако они первые этим самым насилием показывают пример неправедной жизни. Люди, находясь в грязи, вместо того, чтобы выбраться из нее самим, поучают других людей, как не замараться. Да, заблуждение о возможности устройства среди людей порядка насилием тем особенно вредно, что оно переходит из рода в род. Люди, которые выросли в насильническом устройстве, уже не спрашивают себя, нужно ли, хорошо ли принуждать людей что‑нибудь сделать, а твердо верят, что без насилия нельзя жить вообще. Да, до тех пор, пока люди будут неспособны устоять против соблазна греха, одурения, корысти, честолюбия, тщеславия, которые порабощают одних и развращают других, они всегда сложатся в общество насилующих, обманывающих или насилуемых, обманываемых. Для того, чтобы этого не было, каждому человеку следует сделать нравственное усилие над самим собой. Люди, конечно, сознают это где‑то в глубине души, но им очень хочется как‑нибудь помимо личного усилия достигнуть того, что достигается только этим усилием. Выяснить самостоятельно, собственными душевными усилиями отношение к миру, в котором живешь, и держаться его, установить свое собственное отношение к людям и на основании вечного закона делания ближнему того, что хочешь, чтобы тебе делали, подавлять в себе дурные страсти, которые подчиняют нас воле иных людей, чаще всего — дурных, не быть ничьим господином и ничьим рабом, не притворяться, не лгать, не отступать от высшего закона своей совести — все это требует усилий, вообразить же себе, что установление известных порядков каким‑то таинственным путем приведет всех людей, в том числе и меня, ко всяческой справедливости и добродетели, и для достижения этот, не делая усилий мысли и души, повторять то, что творят другие люди, суетиться, лгать, спорить, притворяться, браниться, драться — все ведь это делается как‑то само собой, для этого не надо прикладывать никаких усилий. Да, так вот и появляются рассуждения об улучшении жизни людей при изменении только внешнего течения этой жизни. По этому учению получается, что люди могут без усилия достигнуть плодов усилия. Такие рассуждения и порождают ужасные бедствия и более того, задерживают нравственное совершенствование человечества. Многие утверждают, что насилие власти охраняет всех людей от насилия и обид дурных людей, что как только насилие власти прекратится, то сразу же злые люди начнут убивать и мучить добрых. И все соглашаются, не понимая явной и бесстыдной лжи этого утверждения. Люди привыкли поклоняться насилию, и они молятся на него — на суд, на прокуратуру, на виселицу. Они воздают ему почести в виде священства, армии, флотов, полиции, судов, исправительных заведений… На предложение закончить это безумие они говорят, что если насилие государства прекратится, то сразу же начнется террор. И повторяется вновь и вновь, что люди погибнут, если исчезнет та же смертная казнь. Однако положение людей становится все хуже и хуже — люди развращаются нравственно, и это самое ужасное… Понять, что насилие и убийство возмущают человека, и такой человек, естественно, по первому же позыву употребит насилие и убийство против насилия и убийства. Такая деятельность, хотя и близка к животным и неразумна, но не имеет в себе ничего бессмысленного и противоречивого. Но нельзя ее оправдать. Как только те, кто служит трубой силе — судьи, прокуроры, полицейские, — как только они хотят оправдать ее разумными основаниями, тотчас же становится необходимым, чтобы не видна была бессмысленность такой попытки, нагромождение хитрых и сложных выдумок. Вздорность всех этих выдумок очевидна хотя бы потому, что то зло, от которого люди думают защищаться при помощи насилия, несравненно меньше того, которое они творят, защищаясь насилием. Кроме того, насилие недействительно. Сила есть то орудие, посредством которого невежество заставляет своих последователей делать те дела, к которым они по своей природе просто не склонны и в тот самый момент, когда орудие это перестает действовать, и прекращаются его последствия. Есть только два способа направить человеческую деятельность. Один — в том, чтобы завладеть склонностью человека, убедить его путем рассуждения, а другой — чтобы заставить человека действовать противно его убеждениям и суждениям. Один способ подтверждается опытом и всегда увенчивается успехом, другой употребляется невежеством, и последствия его почти всегда разочаровывают. Когда ребенок кричит, чтобы ему дали погремушку, он хочет силой получить ее. Когда родители наказывают своих детей, то только для того, чтобы те вели себя хорошо. Когда пьяный муж бьет свою жену, то он хочет исправить ее силой. Когда наказывается преступник, это делается только для того, чтобы улучшить мир вокруг нас силой. Когда один человек судится с другим, то только для того, чтобы утвердить свое право посредством силы. А потому я не хочу служить насилию…

Хотя Мейсон говорил очень запутанно, выражаясь тяжелым и туманным языком, Уэйнрайт поняла его — достаточно было только взглянуть в его глаза…

И Джулия, поняв, что Кэпвелл твердо убежден никогда больше не возвращаться к юриспруденции, замолчала и не поднимала больше этот вопрос…

Мейсон все время пытался завести разговор о том процессе, но Джулия, как правило, только отшучивалась, переводя беседу на Генри Джакоби и на его теперешние неприятности.

Наконец, однажды Мейсон не выдержал и напрямую спросил:

— Я никак не могу понять, откуда всплыла эта дискета с письмом Лили Лайт? Джулия только усмехнулась.

— Ну, насколько мне известно — из выдвижного ящика письменного стола Джакоби.

Однако Кэпвелл был настроен более чем серьезно, и потому сказал:

— Я не шучу.

— А разве я шучу?.. — спросила в ответ Уэйнрайт и улыбнулась.

Она старалась сохранить на своем лице полнейшую серьезность и невозмутимость — только в глазах поблескивали озорные огоньки.

— Но почему… — начал было Мейсон, но Джулия быстро перебила его:

— Ты хочешь спросить меня — почему она не всплыла раньше?..

Он согласно наклонил голову.

— Да. Да, Джулия, почему она не всплыла раньше, эта дискета?..

Она нарочито тяжело вздохнула.

— Потому, дорогой, что для этого надо было сопоставить факты.

— И, как только ты сделала это, дискета появилась сама по себе?..

Сказав это, Мейсон испытывающе посмотрел на Джулию — та выдержала взгляд.

— Ну, допустим, не сама по себе…

— А как же?..

— Она всегда там лежала…

Прищурившись, он спросил:

— И кто же положил ее туда?..

— Я думаю — Джакоби…

— Точно?..

— Просто уверена в этом… Ведь стол в офисе наверняка принадлежал ему…

— Значит, и в винчестере компьютера был текст, выполненный им?..

— Конечно.

— И ему никто не помогал?..

— Разве что. Лили Лайт. Хотя, скорее всего, конечно же — авторство принадлежит Джакоби.

С интересом посмотрев на свою возлюбленную, Мейсон произнес:

— Джулия… Мы ведь с тобой не чужие друг другу люди — не так ли?..

Уэйнрайт улыбнулась.

— Надеюсь.

— Так и есть.

— У меня еще не было случая убедиться в обратном скорее, наоборот.

— Тогда — скажи мне одну вещь… Обещай, что ответишь…

Она передернула плечами и ничего не сказала.

— Послушай, если мы с тобой так близки друг другу… — начал было Мейсон, но Уэйнрайт быстро перебила его словами:

— Ну, и какое же это имеет отношение к Генри Джакоби и всему минувшему процессу?..

— Самое прямое…

— Какое же конкретно?..

— Скажи мне честно… — Мейсон, подсев к ней поближе, приобнял свою возлюбленную за плечи и спросил: — Ты случайно… Ты случайно не помогла ему в этом?..

Та честно округлила глаза.

— Кому?.. Джакоби.

Резко передернув плечами, Джулия ответила вопросом на вопрос:

— А почему ты об этом спрашиваешь?..

— У меня есть некоторые сомнения…

— Сомневаешься в моей порядочности, Мейсон?..

Тот мягко ответил:

— Послушай… Я ведь тоже профессиональный юрист и кое‑что понимаю в этом деле…

— Ну, и…

— Значит, ты не помогла Джакоби… В том, чтобы эта дискета и этот текст в компьютере всплыли именно в нужное тебе время?..

Мейсон вновь посмотрел на Джулию испытывающим взглядом.

На этот раз та, отвернувшись, очень тихо но, тем не менее, внятно произнесла:

— А вот этого, Мейсон, я тебе никогда не скажу…

И Мейсон, понимающе посмотрев на нее, отвернулся… Он не мог в этот момент взглянуть в ее глаза…

В ту ночь Джулия, как и обычно, заснула на его плече.

Мейсон же долго не мог паснуть. Он все время думал, какое же надо было иметь мужество, как надо было полюбить его, чтобы решиться на такой шаг…

В углу комнаты горела маленькая красноватая лампочка. Снежные хлопья тихо ударялись в окно, и казалось, что время остановилось в этом зыбком золотисто–коричневом полумраке. В комнате было очень тепло. Изредка потрескивали трубы где‑то под окнами…

Джулия пошевелилась во сне, и одеяло, шурша, медленно соскользнуло на пол.

— Как же ты все‑таки прекрасна!.. — едва слышно, одними только губами произнес Мейсон. — Какое чудо эти колени!.. А эта нежная тайна груди!..

Он ощущал ее волосы на своем плече и губами чувствовал биение пульса в се руке…

— Как ты прекрасна!.. — вновь прошептал Мейсон, не в силах сдержать себя.

Осторожно, чтобы не разбудить ее, он опять натянул одеяло.

Джулия что‑то пробормотала во сне и замолкла, после чего, не просыпаясь, медленно обняла его за шею…

Кэпвелл уже был на той зыбкой грани яви и сна, когда вспомнил ее слова: «А вот этого, Мейсон, я тебе никогда не скажу…»