Бригада остановилась на опушке рощи. Припав к земле между стволами, солдаты беспокойно держали под прицелом дальние поля. Они щурились, пытаясь разглядеть, что происходит за пеленой дыма.

Оттуда выбегали люди. Размахивая руками, то один, то другой выкрикивал новости.

Новички внимательно смотрели и слушали, неустанно работая языками и передавая соседям слухи о ходе боя. Они мусолили эти слухи, которые, как птицы, залетели к ним из неведомого края.

- Говорят, Перри отступил с огромными потерями.

- Да, Кэррот отправился в госпиталь. Заявил, что болен. Ротой «Г» теперь командует этот молодчага лейтенант. Ребята говорят, они все сбегут, если им опять

дадут Кэррота. Они и раньше знали, что он просто…

- Захвачена батарея Хэнниса.

- Ничего подобного. Я сам четверть часа назад видел ее на левом фланге.

- Hy…

- Генерал заявил, он самолично будет командовать 304-м, когда мы пойдем в наступление, и еще он сказал, мы будем так драться, как ни один полк еще не дрался.

- Говорят, нам здорово досталось на левом фланге. Говорят, они прижали нас к какому-то гнусному болоту и захватили батарею Хэнниса.

- Враки! Батарея Хэнниса только что стояла на месте.

- Этот молоденький Хэзбрук - офицер что надо. Ему и черт не брат.

- Я встретил парня из 148-го Мэнского, и он сказал - их бригада добрых четыре часа сдерживала всю неприятельскую армию у дорожной заставы и уложила

не меньше пяти тысяч человек. Сказал, еще одно такое дело - и войне конец.

- Билл тоже не струсил. Не на такого напали. Не так-то легко его напугать. Просто он обозлился, вот и все дело. Когда этот парень наступил ему на руку, он вскочил и заорал, что готов пожертвовать рукой ради отечества, но не такой он дурак, чтобы позволить каждому дурацкому пентюху разгуливать у него по руке. Наплевал на сражение и отправился в госпиталь. У него три пальца размозжены. Доктор, вонючка чертова, хотел их оттяпать, но Билл, говорят, такой поднял гвалт, только держись. Чудачливый он парень.

Грохот на переднем крае превратился в оглушительный рев. Юноша и его товарищи, оцепенев, умолкли. Сквозь дым они различали знамя, оно негодующе металось из стороны в сторону. Вокруг него взад и вперед двигались расплывчатые силуэты солдат. По полю прокатился стремительный людской поток. Диким галопом мчалась на другую позицию батарея, раскидывая во все стороны бегущих.

Снаряд, воя как душа грешника в аду, пролетел над ними пригнувшихся солдат резерва. Он разорвался в роще и взметнул алое пламя и бурую землю. Хлынул ливень из сосновой хвои.

Пули начали свистеть среди ветвей, вонзались в стволы. Сыпались сучки и листья. Как будто по деревьям гуляли тысячи незримых топориков. Люди все время наклоняли головы, прижимались к земле.

Ротный лейтенант был ранен в руку. Он так забористо выругался, что по цепи солдат пронесся нервный смешок. Грубая брань вернула их, желторотых, к повседневности. Они с облегчением перевели дух. Словно лейтенант дома стукнул себя молотком по пальцам.

Он держал руку на весу, чтобы не закапать кровью штаны.

Ротный капитан, сунув шпагу под мышку, вынул носовой платок и начал перевязывать руку лейтенанту. При этом они спорили, как правильнее накладывать повязку.

Боевое знамя вдали яростно задергалось. Оно как будто хотело сбросить с себя какую-то непомерную тяжесть. Горизонтальные языки пламени прорезали клубящийся дым.

Вынырнув оттуда, по полю помчались солдаты. С каждой секундой их становилось все больше - очевидно, бежала целая воинская часть. Знамя поникло, как сраженное насмерть. Его падение было словно жест отчаяния.

За дымовой стеной раздались исступленные крики. Набросок в серо-алых тонах превратился в отчетливую картину: толпа, которая беспорядочно несется, как табун необъезженных коней.

Полки ветеранов на флангах 304-го немедля начали глумиться над беглецами. Страстный напев пуль и адский вой снарядов переплелись с пронзительными свистками и обрывками издевательских советов, куда лучше всего спрятаться.

Но у новичков дыхание сперло от ужаса. «Ой, Господи! - прошептал кто-то над ухом юноши.- Полк Сондерса разбит!» Они отползли, припадая к земле, как будто боялись, что их снесет стремниной.

Юноша скользнул взглядом по синим цепям однополчан. Лица товарищей, видные ему в профиль, застыли, сделались каменно-непроницаемы. Ему запомнилось, что сержант-знаменосец стоял, широко расставив ноги, будто опасаясь, что его начнут валить на землю.

На фланг накатила новая волна бегущих. Как беспомощные щепки, захваченные водоворотом, мелькали фигуры офицеров. Они били шпагами плашмя всех, до кого могли дотянуться, молотили свободными руками по головам и ругались при этом как ломовые извозчики.

Какой-то офицер, ехавший верхом, пришел в ярость, точно раскапризничавшийся мальчишка. Свое возмущение он выражал головой, руками, ногами.

Меж тем командующий бригадой, пустив коня в галоп, носился взад и вперед, что-то орал. Головного убора на нем не было, мундир сидел криво. Он был похож на человека, который прямо из постели бросился тушить пожар. Копыта его скакуна не раз угрожали головам бегущих солдат, но те увертывались с поразительным проворством. При этом они мчались, как будто ослепнув и оглохнув ко всему на свете. На них со всех сторон сыпались проклятия, но и самая затейливая, самая забористая брань не доходила до сознания этих людей.

Нередко, несмотря на грохот, отчетливо слышны были невеселые, полные презрения шуточки ветеранов, но отступавшие даже не замечали, что окружены зрителями.

Отсвет боя на лицах обезумевших беглецов на мгновение ударил в глаза юноши, и он нутром ощутил, что, владей он сколько-нибудь своими ногами, все силы небесные не удержали бы его на месте.

На этих лицах лежала страшная печать войны. Битва в клубах порохового дыма оставила свое увеличенное изображение на посеревших щеках и в глазах, яростно горевших одним-единственным желанием.

Вид столь панически несущегося скопища солдат производил такое впечатление, что, мнилось, оно, подобно бурному течению реки, подхватит и умчит с собой и камни, и кусты, и людей. Резервным частям долг приказывал оставаться на месте. Люди то бледнели и преисполнялись решимости, то багровели и теряли мужество.

В разгаре всего этого юношу осенила мгновенная мысль. Многоголовое чудище, обратившее в бегство другие полки, еще не появилось. Он решил хоть раз взглянуть на него, а уж потом доказать, что умеет бегать не хуже самых быстроногих бегунов.