Райский уголок

Крейн Тереза

Часть третья

1930

 

 

Глава одиннадцатая

Сгорбившись и наклонив голову от сильного ветра, бьющего в лицо, Хьюго Феллафилд стоял, крепко держась за поручни. Свинцово-серые вспенившиеся воды Бискайского залива темнели далеко внизу. В них отражалось мерцание огней, освещавших палубу. «Леди Бронвен» упорно преодолевала шторм на подходе к Лиссабону в надежде поскорее попасть в более спокойные воды. Сквозь рев ветра и плеск бушующих волн из салона, который находился у него за спиной, доносились звуки танцевальной музыки. Несмотря на разбушевавшуюся стихию, среди пассажиров нашлись стойкие люди, несомненно, наслаждавшиеся путешествием. А самые слабые за прошедшие двадцать четыре часа еще ни разу не покидали своих кают. Позади него вспыхнул яркий свет. Молодой человек и девушка, прижавшаяся к его руке, пошатываясь, вышли на качающуюся палубу. Они ступали осторожно, но все равно скользили и то и дело хватались за поручни. Девушка боязливо взвизгивала всякий раз, когда ветер норовил сбить их с ног. Хьюго отвернулся.

Как он мог впутаться в это дело? Как позволил себе оказаться в столь щекотливом положении?

Беспечный, с изящным акцентом голос Мориса Плейла до сих пор издевательски звучал в его ушах.

— Неприятности? О, мой дорогой — какие неприятности? Ничего подобного не случится, пока ты будешь продолжать делать то, что тебе говорят. — Его слова сопровождались неподражаемо очаровательной улыбкой. — Всего лишь мелкие поручения, вот и все. И, мой дорогой дружище, не забывай, что хозяева хорошо платят тебе…

Вот в чем таился корень зла. Проклятые деньги. Вернее, постоянная нехватка их. Но, нет — он сменил позу и стоял теперь лицом к палубе, воротник куртки был поднят, — если быть справедливым к самому себе, дело было не только в этом, но в чем-то большем. Он поддался на убедительные речи Плейла, у которого был хорошо подвешен язык, его пьянящим и будоражащим воображение разговорам о новом обществе, о золотой эре равенства, братства и справедливости. После первых дружеских встреч у Хьюго сложилось впечатление, что наконец-то он встретился со знающим, осведомленным человеком с перспективными идеями, и даже более того, с известным и уважаемым журналистом, остроумные атаки которого на бюрократические власти, а также статьи против европейского фашизма читали с восторгом в самых влиятельных кругах. По мнению Хьюго, это был один из немногих людей, обладавших новым мышлением. Разумеется, ему льстило то внимание, с которым Морис Плейл выслушивал его точку зрения, хотя сам Хьюго не считал себя человеком высокообразованным.

Задумавшись, он наморщил лоб. Каким недалеким, должно быть, казался он Морису!

Однако, если на то пошло, его рассуждения были и остаются искренними. Несмотря на свой добродушный, беззлобный характер, Хьюго всегда презирал политический цинизм отца. Он рос и мужал с другими идеями, и незаметно надвигающаяся угроза фашизма, который уже распространялся по Европе, вызывала у него ненависть и страх. Он с негодованием слушал брата Чарльза, когда тот выражал свое презрение к людям рабочего класса, к их попыткам заявить о своих правах в обществе, которое они строили не покладая рук. Он, Хьюго, возможно, не был блестящим Мыслителем, ко всегда твердо держался убеждения, что в политической системе страны существует неравенство, что предпочтение оказывается богатым — за счет бедных. Он всегда верит, что нужно искать более справедливый путь.

Нет, дело было не только в деньгах. Однако он не хотел обманывать себя мыслью, что его действия были продиктованы сугубо идейными соображениями. С горьким презрением к самому себе Хьюго вынужден был признать, что прежде всего на него подействовали крепость и превосходное качество виски, которым щедро угощал его Плейл, а также выразительный голос последнего, когда он делал свое предложение. А потом… стоило только начать. О Боже! Если бы он только мог вернуться назад на те несколько месяцев, он бы никогда…

— Привет. Здесь довольно прохладно, не так ли?

Вздрогнув, он повернулся и увидел возникшую из темноты рядом с ним фигурку. Филиппа Ван Дамм дружески улыбалась ему.

— После Лиссабона все наладится, — рассеянным тоном ответил он, все еще занятый своими мыслями.

— Все в порядке. Я ничуть не ругаю погоду. Вообще-то говоря, даже получаю от этого удовольствие. Хотя тетя Фи чувствует себя неважно. — Ее голос показался ему безжалостно жизнерадостным.

— О, я сожалею.

Филиппа улыбнулась.

— Не беспокойся. Она говорит, стоит ей только ступить на клочок твердой земли, как все пройдет.

Он кивнул с отсутствующим видом.

Филиппа не обращала внимания на его рассеянность.

— Когда мы должны прибыть в Лиссабон?

Хьюго вгляделся в темноту.

— Ветер встречный. Думаю, мы немного выбьемся из графика. Во вторник вечером. Возможно, в среду утром…

— С нетерпением жду этого момента. Я никогда не бывала в Лиссабоне. — К своему удивлению, Филиппа наслаждалась каждым мигом этого путешествия. Потрясение, которое она испытала после смерти матери, и последовавшая затем депрессия постепенно отпускали ее. Филиппа все еще печалилась и отчаянно скучала по матери, но она была молода, здорова, умна, и соблазны окружающего мира неодолимо влекли ее. Как заметил Тоби, Салли была бы первой, кто посоветовал бы ей наслаждаться жизнью. Как и обещал Тоби, острая боль потери единственно родного ей существа постепенно смягчалась. Она была жива, и жизнь волновала ее. Время — лучший лекарь. Ее раны постепенно заживали.

— Это великолепный город, — сказал Хьюго.

— Ты часто бывал там?

Опершись на локоть, он повернулся, чтобы посмотреть ей в лицо.

— Да, довольно часто. Пароходы, совершающие кругосветное плавание, обычно заходят туда.

— А Мадейра? Должно быть, не дождешься момента, когда вновь увидишь остров? Тетя Фи называет его твоим вторым домом.

Его открытое мальчишеское лицо, отягощенное столь не свойственным ему угрюмым и озабоченным выражением, заметно смягчилось.

— Да, это правда.

Филиппа облокотилась на поручни и плотнее закуталась в теплый жакет, поеживаясь от порывов ветра.

— Расскажи мне о нем. — Ее ясные темные глаза были дружелюбными и доверчивыми как у ребенка.

Хьюго на минуту задумался.

— Мадейра — это гора, поднимающаяся из морских глубин. Цветущая гора, — поправился он, вдохновленный неподдельным интересом, который был написан на ее лице. — Я где-то слышал, будто этот остров — часть затонувшей Атлантиды. Климат там субтропический — никогда не бывает холодно, но и слишком жарко тоже не бывает. Дожди идут не слишком часто. Остров сам по себе невероятно тихий, уединенный, а жизнь на нем — размеренная и безмятежная. Я знаю, что повторяюсь, но он действительно захватывающе прекрасен. В это время года распускается мимоза, и запах вокруг поразительный. Levadas будут полны свежей воды…

— Levadas? Что это?

— Узкие желоба для воды — оросительные каналы. Таких путей для воды на острове многие мили. Когда-то они несли воду виноградникам. Вдоль каждого канала проложена тропа. По ним можно ходить до бесконечности — через горы, долины, мимо скал. — Глядя на ее очарованное лицо, он почувствовал, что на душе у него полегчало. Так бывало всегда, когда он садился на пароход, уносящий его из Англии к дому на острове. Ему была предоставлена месячная передышка. Морис Плейл со своими темными делами не отправится на Мадейру вслед за ним. За месяц — а, возможно, и больше, если ему удастся как-то исхитриться и задержаться на острове — могло случиться все, что угодно. «Хозяева» Плейла, как он их называл, вполне могли передумать. Сам Плейл мог попасть под автобус. О, не стоит быть таким кровожадным — пусть найдет себе другую жертву, более послушную. В Хьюго вновь заговорил его природный оптимизм. В конце концов, ситуация, возможно, не была совершенно безвыходной. Сознавая, что умышленно обманывает себя, он улыбнулся Филиппе, глядя на ее юное и полное любопытства лицо.

— Мамин дом стоит на склоне горы — это великолепное место. Оттуда открываются поистине чарующие виды. Если спуститься вниз, в город, можно покататься на санках.

— Покататься на санках?

Он рассмеялся над ее искренним удивлением.

— Вот именно. По мощеным булыжником улицам катаются, как на санках, в своеобразных корзинах, которые подвешены на веревках. Это огромное удовольствие! — Он улыбнулся, вспомнив об этом. — Только надо очень крепко держаться!

— Да, это, должно быть, впечатляет! — Филиппа сделала изумленное лицо, не в силах до конца поверить тому, что услышала.

— Я покажу тебе, как делают вино. Если захочешь, мы можем отправиться на пикник в горы. А еще можно покататься по острову в повозке, запряженной быком. Перед тобой предстанут такие виды, которые ты никогда не забудешь, обещаю тебе.

Она кивнула, неожиданно смутившись.

— Только, пожалуйста… пожалуйста, не думай, будто я жду, что ты будешь сопровождать меня повсюду. Обещаю, что не буду навязываться. Я понимаю, у тебя много своих дел.

Хьюго покачал головой.

— Я буду только рад показать тебе остров. — Он заглянул в ее глаза, смотрящие прямо и открыто, и его подавленное настроение окончательно улетучилось. — Показывать остров людям, которым он нравится — а я уверен, что ты полюбишь его, — это все равно, что впервые смотреть на него самому. Всегда увидишь что-то новое. Разумеется, можно играть в теннис и плавать, если хочешь. И, конечно, нас ожидают вечеринки и танцы. Когда я появляюсь на острове, мама начинает вести светский образ жизни.

Лицо Филиппы озарила улыбка.

— Пытается женить тебя на островитянке?

Хьюго беззаботно рассмеялся.

— Возможно.

Некоторое время он молчал, глядя в темноту. Когда он в последний раз был на Мадейре, его увлечение Рейчел Пэттен достигло апогея. Сейчас болезненные воспоминания об этом постепенно расплывались. Рейчел упорно отказывалась от встреч с ним и даже не хотела говорить по телефону. Когда они наконец встретились случайно в ночном клубе Лондона, он был потрясен переменой, произошедшей с ней. Всегда стройная, теперь она показалась ему худой. Она всегда выглядела энергичной, но сейчас складывалось впечатление, будто ее сжигает изнутри разрушительное пламя. Окруженная, как обычно, толпой молодых людей, она дружески поприветствовала его, пригласила присоединиться к ним и тут же забыла о нем. Она не обращала на него внимания весь вечер. Возможно, это было то самое лекарство, которое было необходимо ему, чтобы вылечиться. Он наблюдал за ней, за ее неистовой, в некотором роде бессмысленной активностью, слышал ее пустой смех и, к своему удивлению, почувствовал к ней жалость. Все другие чувства пропали бесследно. А потом она неожиданно исчезла, и кого бы из ее знакомых он ни спрашивал о ней, все безразлично пожимали плечами. Рейчел есть Рейчел, она всегда поступает так, как ей заблагорассудится. Стоит ли о ней беспокоиться? На следующее утро он все-таки позвонил ей по телефону, чтобы узнать, все ли в порядке. На сей раз она удостоила его разговором, правда, коротким.

— Найди себе хорошенькую девушку, Хьюго, и устрой свою жизнь. Забудь обо мне. Я недостойна тебя. — Ее тихий голос звучал твердо. Из глубины комнаты доносился другой голос. Он принадлежал мужчине.

— У тебя кто-то есть? — спросил Хьюго.

— Разумеется, — ответила она и положила трубку.

Больше он не делал попытки связаться с ней.

Наконец Хьюго заметил, что Филиппу пробирает легкая дрожь. Он по-братски взял ее за локоть.

— Тебе холодно. Давай вернемся внутрь. Если не боишься, что я наступлю тебе на ноги, то мы могли бы потанцевать.

Лиссабон оказался таким, каким Филиппа и надеялась его увидеть — живописно расположенный в устье широкой реки лабиринт узких и древних улочек. И хотя он был намного меньше Лондона, его улицы и рыночные площади кипели жизнью. Повсюду яркое многоцветье — в нарядном облике зданий, в парках и садах, во фруктах и овощах, заполнявших прилавки, в раскрашенных веселыми рисунками гончарных изделиях, столь типичных для этой страны и ее столицы. В тот день, когда они с Фионой гуляли по городу, небо было ясным, ярко светило солнце, приятное тепло окутывало их. Оглушающий шум лондонского транспорта и промозглый холодный туман казались такими далекими. Потом они вернулись на пароход, чтобы переодеться, поскольку решили посетить казино, чтобы провести там вечер за ужином и танцами, а также попытать счастья в азартной игре. К своему разочарованию Филиппа обнаружила, что игре явно не достает притягательной силы. В своем воображении она рисовала некое захватывающее зрелище, в то время как в действительности оно оказалось необычайно скучным, если не сказать более — жалким.

На следующий день рано утром пароход покинул Лиссабон. Несмотря на короткий трехчасовой сон, Филиппа появилась на палубе, чтобы понаблюдать за огнями города, которые постепенно таяли в серой рассветной мгле.

— Тебе понравился Лиссабон? — Хьюго, взъерошенный, все еще в вечернем костюме, появился рядом с ней, сонно улыбаясь и покачиваясь на нетвердых ногах.

— Очень.

Он взмахнул рукой, подражая волшебнику, который собирается вынуть кролика из шляпы.

— Следующий пункт — Фуншал.

Она легонько засмеялась.

— Ты что, не ложился спать?

Он задумался, лицо его стало серьезным.

— Нет. Не ложился. — Прядь прямых белокурых волос упала на лоб, широко расставленные карие глаза помаргивали несколько ошеломленно. — Я не спал с тех пор, как… — В замешательстве он махнул рукой, пожал плечами и смущенно улыбнулся.

Филиппа ласково взяла его под руку.

— Пойдем, надо позавтракать, — сказала она. — А потом я разобью тебя в пух и прах в метании колец. Будешь знать, как бродить по ночам по злачным местам Лиссабона.

Прибытие в Фуншал было похоже на сказку. «Леди Бронвен» величаво вплыла в окрашенные розовой зарей воды просторного залива как раз в тот момент, когда поднялось солнце. Она встала на якоре в отдалении от берега, на более глубокой воде. Над небольшими островами за пределами залива виднелись облака легкого тумана. Солнце вспыхивало на белых стенах и крытых красной черепицей крышах, видневшихся среди буйства тропической зелени на склонах горы. Ароматы острова — цветущей мимозы, сосны и множество других нежных цветочных запахов — плыли по воде. Филиппа пришла в восторг. Хьюго, стоя у поручней рядом с ней, был вне себя от волнения.

— Смотри — это наш дом. Видишь? Над деревьями, вон там — виднеется только крыша.

— Да-да, вижу.

— А там, в дальнем конце залива, крепость.

Лодки были спущены на воду. Пассажиры занимали в них места, вежливо обмениваясь друг с другом любезностями.

— Мама должна кого-нибудь послать, чтобы нас встретили, — сказал Хьюго. — Ну, — он взял ее за руку, — отправляемся на берег.

В своем возбужденном состоянии он совершенно не заметил, как ее маленькая рука сжала его руку, а щеки покрылись румянцем смущения.

Однако невозмутимая Ф. Пейджет, стоявшая рядом с ними, обратила внимание и на то, и на другое. И улыбнулась.

На следующий день они сидели на кованой железной скамье в саду на Квинта-до-Соль и смотрели вниз на Фуншал, залив и «Леди Бронвен», которая все еще стояла на рейде.

— Отсюда она кажется просто игрушечной, — сказала Филиппа. — Точно утенок, который плавает по зеркалу игрушечной фермы! О Хьюго! Взгляни на мимозу! Я еще никогда не видела ничего подобного! — Деревья на склоне холма, распушив свои ветви на фоне ясного голубого неба, переливались золотыми блестками под лучами солнца.

Хьюго улыбнулся. Он был в брюках из шерстяной фланели и рубашке с расстегнутым воротником. Солнце уже слегка подрумянило его светлую кожу. Он сидел расслабившись, довольный тем, что вернулся домой. Рука его лежала на спинке скамьи за плечами Филиппы. Уже не впервые за время этого волшебного путешествия она думала о нем как о самом приятном молодом человеке, с которым ей когда-либо приходилось встречаться. И удивлялась тому, что не замечала этого раньше. От этой мысли, необычайно смутившей ее, Филиппа почувствовала, что к щекам ее приливает кровь. Она повернулась и с нарочитым вниманием начала вглядываться в синий простор залива, как-будто что-то привлекло ее внимание.

Она должна перестать думать о нем, пока не поставила себя в глупое положение и не осложнила их отношения.

Филиппа долго и строго отчитывала себя прошлой ночью, лежа на удобной кровати и чувствуя себя как-то непривычно из-за отсутствия качки, которой их морское путешествие сопровождалось днем и ночью. Хьюго был исключительно любезен и очень добр к ней. Только и всего. Вряд ли ему понравится, если она начнет бегать за ним словно томящаяся от любви глупая девчонка. Густая краска залила ей щеки при одной только мысли об этом. Она не должна принимать всерьез его добродушный и, несомненно, случайный интерес. Она не должна делать из себя посмешище, принимая дружбу или, возможно, сочувствие к ней за глубокое увлечение. Как бы то ни было, она впервые в жизни почувствовала волнение и физическое влечение к молодому человеку. И для ее открытой натуры было довольно трудно скрывать это.

— И лилии тоже прекрасны, не правда ли? — Филиппа не узнавала собственный голос — неестественно высокий. Она взглянула на Хьюго. Тот посмотрел туда, куда она показала — на лилии, которые в изобилии росли у ближнего берега. — Странно, что они растут так свободно, словно дикие. — Она все еще вслушивалась в свой голос — жалкий и прерывающийся.

— Видела бы ты, как изумительно выглядят деревья, когда они покрываются огненно-красными цветами, — беззаботно сказал он, нарушив минутную тишину, которая показалась Филиппе оглушающей. — Поистине захватывающая картина!

Промолчав, она вернулась было к изучению пейзажа, отбывавшегося ее взору, погрузившись в свои мысли. Но тут же обнаружила, что снова говорит, и, кажется, не в состоянии остановиться:

— Как все-таки странно — сейчас весна, большинство деревьев еще не покрылось листвой, но погода такая теплая, словно летом у нас в Англии! Ты только посмотри на эти чудесные цветы! Расскажи мне об острове — когда он был открыт? Почему его назвали Мадейра? Всегда ли здесь жили люди?

Хьюго покачал головой. Неожиданный поток вопросов заставил его рассмеяться.

— Очевидно, нет. Когда остров был открыт впервые, он был пустынным. Его обнаружил португальский исследователь по имени Зарко — вообще-то, его настоящее имя Гонсалвес, по прозвищу «О’Зарко». Он был одним из первых, кто осмелился уплыть так далеко от материка. Он назвал этот остров Илха-да-Мадейра — «лесистый остров» — потому что в то время тот был сплошь покрыт лесом. Говорят, чтобы расчистить место для жилья, первые поселенцы подожгли лес, и горел он семь лет. Предполагается, что сгоревший лес стал основой плодородной почвы, на которой выращивается виноград. Но существует предание, по которому остров был отбыт бежавшими от жестоких родителей английскими влюбленными… — Он умолк, затем нерешительно спросил: — Послушай, ты уверена, что тебе не скучно со мной? Понимаешь, я могу слишком увлечься, говоря об острове.

— Нет-нет. — Ее лицо было полно искреннего интереса. Она была бы счастлива сидеть и слушать его до бесконечности, даже если бы он читал ей алфавит. Но кроме всего прочего, у нее еще были и практические соображения. Пока он говорил, ей можно было молчать. Она боялась, что от волнения ее речь станет бессвязной. — Пожалуйста, расскажи мне…

Маргарет Феллафилд оказалась женщиной рассудительной, невозмутимой, собранной и чрезвычайно обаятельной. Она обладала высокой и стройной фигурой, на милом лице выделялись резко очерченные скулы. Одевалась она элегантно, но это была удивительная, уникальная в своем роде элегантность. Фиона с уверенностью могла утверждать, что все вещи, которые носила Маргарет, не отличались особой новизной. Скорее, наоборот; всем им было лет по десять, не меньше. Маргарет явно уделяла своим туалетам гораздо меньшее внимание, чем главному предмету своего увлечения, единственной страсти, владеющей ею. И этой страстью был ее сад. Однако на ее стройной широкоплечей фигуре выцветшая на солнце шелковая блузка или запачканная травой юбка выглядели не менее изысканно, чем любая самая модная вещица.

Сидя на широкой террасе на Квинта-до-Соль, женщины смотрели на двух молодых людей, приближающихся к ним по отлого спускающейся лужайке. Вокруг дома на восьмистах акрах земли простирался сад, который и являлся гордостью Маргарет Феллафилд — яркий, красочный и ухоженный — дар плодородной земли острова, который стал ее домом. Только цветники занимали площадь около сорока акров. Этот участок сада — разделенный на террасы, с фонтанами, дорожками, окаймленными розами, с беседками, увитыми плющом — пользовался ее особой любовью. Высоко над ними поднимались вершины утесов, поросших лесом.

В воздухе, пронизанном яркими лучами солнца, прозвенел смех Филиппы. За ухом у нее торчала настурция, точно такая же украшала лацкан пиджака Хьюго. Улыбаясь, они легко взбежали по лестнице на террасу.

— Привет, тетя Фиона! Миссис Феллафилд, какой прекрасный день! И какой великолепный, изумительно красивый сад!

Филиппа повернулась к Маргарет. Ее юное лицо сияло восторгом.

— Хьюго пытался описать его, когда мы плыли сюда на пароходе, но, надо признать, не сумел это сделать должным образом. Теперь я понимаю, почему. Красота вашего сада не поддается никакому описанию. Я никогда не видела ничего более прекрасного. Должно быть, у вас уходит уйма времени на то, чтобы содержать его в таком порядке. А эти деревья — глядя на них, кажется, что они собраны здесь со всего света.

Маргарет улыбнулась, явно польщенная.

— Ты близка к истине, моя детка, очень близка. На этой благодатной почве вырастет все, что угодно.

Филиппа присела рядом с ней, подперев рукой подбородок. Лицо ее стало задумчивым.

— Неужели вы начали разводить этот сад на голом месте? Он ведь такой огромный! Или здесь уже что-нибудь было, когда вы приехали сюда?

— Да, небольшой садик. Но его нельзя было назвать ни ухоженным, ни хорошо возделанным. Хотя деревьев было немало: и парковые насаждения, и лавровая роща…

Фиона, откинувшись на спинку скамьи, внимательно наблюдала за ними, время от времени потягивая чай из своей чашки. Она была довольна; пока все складывалось как нельзя лучше для осуществления задуманного ею плана. Хьюго, в начале путешествия пребывавший в состоянии меланхолии и обычно несвойственного для него напряжения, теперь выглядел расслабленным и счастливым. Филиппа тоже почти стала сама собой. То, что эти двое молодых людей превосходно подходят друг другу, пришло ей в голову совсем недавно. Несмотря на разницу в возрасте — в свои двадцать семь Хьюго был на десять лет старше Филиппы — и значительное неравенство в происхождении, они могли быть счастливы вместе. План действий Фионы был определен еще не совсем четко; в его расплывчатых контурах пока не просматривались способы преодоления вполне очевидной преграды — неистового противостояния со стороны напыщенного отца Хьюго и его брата Чарльза.

В этой молодой паре было нечто безыскусственное, простодушное, что, вероятно, и притягивало их друг к другу. За время путешествия Фиона заметила, как в Филиппе пробуждалась застенчивость. А сейчас она с одобрением отметила взгляд Хьюго, каким он смотрел на девушку — полный теплоты и симпатии. Бесхитростная Филиппа, сама того не сознавая, безошибочно коснулась самой близкой сердцу Маргарет темы.

«Вот кто может стать бесценным союзником», — сказала себе Фиона, думая о своих далеко идущих планах. Глубоко вздохнув, она остановила взгляд на золотистом горизонте, где море и небо сливались в единое целое. Может быть, ока уже становится старой? Молодые джентльмены теперь казались ей утомительными. С тех пор, как они расстались с Тоби, она позволила себе легкий флирт с одним-двумя молодыми людьми, но ни один из них не увлек ее хотя бы немного, тем более не вызвал ее любви. Странно, но у нее вовсе не было ощущения, что ей этого недостает. Уголки ее губ раздвинулись в легкой улыбке. Коль скоро у нее пропал интерес к одному занятию, она может обратиться к чему-нибудь другому. Станет назойливой, лезущей во все чужие дела и всем мешающей старушкой. А может быть, уже стала? Взгляд Фионы скользнул с Хьюго на Филиппу и обратно, и ее улыбка стала еще шире.

С разговора о саде перешли на другую тему.

— Мне хотелось бы увидеть каждый дюйм этого чудесного острова, — заявила с полной серьезностью Филиппа. — Буквально каждый дюйм, ничего не пропуская.

— Верно! — Хьюго вскочил и схватил ее за руку. — Пожалуй, лучше начать прямо сейчас, иначе мы просидим здесь до конца наших дней! Карета ждет вас, мадам! Надеюсь, вы не потребуете ничего шикарного? Повозка, запряженная быком — это, конечно, не «роллс-ройс», но все-таки кое-что. — Широко улыбнувшись, он увлек ее за собой к дому. — Запасемся едой и питьем — и в путь. — Он жизнерадостно помахал матери и Фионе. — Не беспокойтесь о нас. Если мы не вернемся через три недели, можете посылать за нами поисковую группу. Идем, Флип. Кстати, тебе лучше надеть шляпу, если ты не хочешь вернуться с лицом цвета вареной свеклы.

Когда они, проникнув в дом сквозь открытые балконные двери, исчезли из виду, Маргарет тихонько рассмеялась:

— Иногда он бывает таким ребенком… — В ее голосе звучала снисходительность.

Фиона искоса взглянула на нее.

— Эти двое хорошо поладили друг с другом, — заметила она как бы невзначай. — Тебе так не кажется?

Маргарет ответила Фионе понимающим взглядом. Обе женщины многозначительно помолчали.

— Видимо, так оно и есть.

Фиона, лениво потянувшись, положила ногу на ногу и тряхнула коротко стрижеными рыжими волосами.

— Ее мать была моей хорошей подругой, — с простодушной прямотой сказала она.

Маргарет сдержанно улыбнулась и, поднеся к губам свою чашку, посмотрела на Фиону. В темных глазах матери Хьюго светилась добродушная, хотя и с примесью настороженности, усмешка.

Фиона ответила из-под полуопущенных ресниц взглядом зеленых глаз.

— Отец Филиппы происходил из бельгийской семьи. Он погиб при обороне Брюсселя в 1914 году. — Она произнесла это неторопливо и как бы между прочим, но взгляд, которым ока наблюдала за Маргарет, оставался цепким. — Ее отчим, Эдди Браун — член парламента от лейбористской партии. Это, разумеется, не та родословная, которая могла бы устроить Спенсера, насколько я понимаю. Но этой девочке нет цены. — Она замолчала, ожидая, что ответит Маргарет. В наступившей тишине звякнула чашка, поставленная на блюдце.

— О том, что думает Спенсер, — сказала Маргарет после минутного раздумья, — о родословной или о чем-то другом в этом роде, кажется, несколько… — она помолчала — было видно, что она знает, о чем хочет сказать, просто с осторожностью выбирает слова, — …несколько рано говорить в данной ситуации. Я абсолютно уверена, что его, как и Чарльза, — она даже не попыталась скрыть отвращения, мелькнувшего в ее голосе при упоминании о муже и старшем сыне, — больше будут интересовать другие вопросы, нежели родословная твоей протеже.

— Наследство или отсутствие такового? — прямо спросила Фиона, отбросив в сторону всякую осмотрительность.

Маргарет спокойно кивнула в ответ.

— Вот именно. — Когда она повернулась к Фионе, ее взгляд был непривычно серьезным. — Верно ли, что Хьюго, как бы это сказать, находился в своего рода затруднительном положении и лишь недавно выпутался из него?

Фиона некоторое время раздумывала над ответом.

— Да, — наконец откровенно признала она.

Ее собеседница вертела в руках чайную ложку, позвякивая ею о блюдце.

— По общему мнению, самая неподходящая особа?

С удивлением посмотрев на нее, Фиона улыбнулась.

— О да. Ты прекрасно осведомлена обо всем.

На проницательном лице Маргарет мелькнула усмешка.

— Это моя обязанность.

Фиона ждала, рассчитывая на продолжение разговора, но Маргарет сменила тему.

— Хьюго — хороший парень, — сказала она, гладя сквозь ветви деревьев на сверкающее в лучах солнца море. — Хотя, должна признаться, может иногда натворить глупостей, или проявляет излишнюю застенчивость с точки зрения большинства здравомыслящих людей. Но — хороший. В нем нет ни злобы, ни недоброжелательности. Мне бы не хотелось, чтобы ему причинили боль.

— Флип и мухи не обидит, — заметила Фиона.

— Я это вижу.

И вновь повисло долгое молчание.

— Ну, что же, — Маргарет положила руки ладонями на стол, собираясь подняться. — Насколько я помню, ты предлагала сыграть в теннис? Еще не раздумала?

— О нет! — Фиона решительно поднялась с места; праздного настроения как не бывало.

И хотя для женщины она была довольно высокого роста, глаза Маргарет пришлись прямо против ее глаз.

— Итак, посмотрим, что из этого получится? — негромко сказала Маргарет Феллафилд. — Без опасений, — в ее прищуренных глазах вновь сверкнула дружеская усмешка, — и без покровительства?

Улыбнувшись в ответ, Фиона согласно кивнула:

— Вполне справедливое решение.

Они взялись за руки, испытывая удовольствие от общества друг друга, и зашагали к дому.

То, что сказала Маргарет о своем любимом сыне, Фиона обдумала уже позднее, когда наслаждалась ванной после упорного, из трех сетов, матча в теннис, который она выиграла лишь чудом.

«Ну, Сэл, — обратилась она мысленно к своей подруге, — я делаю все возможное. Остальное — за Филиппой, — она улыбнулась, представив себе упрямое лицо Салли, — и за тобой. Замолви за нее словечко Всевышнему, хорошо?»

Филиппа сидела скрестив ноги с охапкой цветов на коленях. Она восторженно смотрела сквозь дымку, окутывающую горные вершины, на мерцающее алмазное сияние далекого моря. Рядом с ней на траве, надвинув шляпу на глаза, растянулся Хьюго. Поблизости паслось стадо коз; они мирно пощипывали короткую травку, мелодичный звон их колокольчиков далеко разносился в тишине.

— Как ты можешь спать, когда вокруг тебя такое чудо?

Шляпа слегка сдвинулась вбок, и Хьюго с улыбкой ответил:

— Завтра будет то же самое.

— Филистер!

— Нет, — безмятежно сказал он с оттенком самодовольства, — просто я коренной житель, и уже видел все это много раз. Что же мне, сидеть и таращить глаза, как какому-нибудь туристу?

— Вот нахал!

Филиппа бросила в него пригоршню цветов. Они рассыпались по его шляпе, свисая с полей. Рассмеявшись, она отпила глоток «Мадеры». Неподалеку паслись быки, все еще впряженные в ярко раскрашенную повозку. Погонщик крепко спал в тени скалы. Она внимательно смотрела на молодого человека, который в расслабленной позе лежал рядом с ней и дремал.

— Ты храпишь, — сказала она и снова засмеялась.

— Это привилегия джентльменов, — лениво возразил он.

Ароматный горный ветерок пробежал по траве, густо поросшей цветами.

— Хотелось бы мне знать… — тихо начала Филиппа, но замолчала.

Хьюго приподнялся на локте, сдвинул на затылок шляпу и с улыбкой посмотрел на нее.

— Что?

— Ты говорил, что существует легенда, будто этот остров — часть затонувшей Атлантиды.

— Португальцы, несомненно, так и считают.

— Так вот, интересно, это в самом ли деле так? — В ее голосе появились мечтательные нотки. — Хочется знать, действительно ли там, — она кивнула в сторону сверкающей глади океана, — затонувшие города, с колокольнями, соборами, хрустальными дворцами…

— Я так не думаю, — сказал он.

Филиппа сморщила нос и высунула язык.

— Похоже, в твоей прагматичной душе для романтики совсем нет места.

Эта невинная шутка словно послужила неким сигналом: неожиданно наступила неловкая тишина. Их взгляды встретились, и они замерли, не в силах произнести ни слова, будто потеряли дар речи. Лицо Хьюго покрылось едва заметным румянцем. Филиппа сидела неподвижно, едва дыша. Долгую-долгую секунду она была уверена, что сейчас он потянется к ней и поцелует. Но Хьюго, приподнявшись с земли, сел согнув ноги в коленях и обхватив их руками, и обвел равнодушным взглядом сияющие дали.

— Замечательная мысль, — признал он немного угрюмо, — об этих хрустальных дворцах и всяком таком. Но я думаю, вероятность того, что это правда, очень мала. Съешь-ка лучше еще кусок торта.

Они молча жевали сладкий медовый торт, запивая его изысканным сортом «Мадеры». Высоко над ними в поисках добычи парила птица, распластав в ясном чистом воздухе огромные крылья, но вскоре исчезла среди горных вершин.

Их окутывала тишина.

— Нам пора, — внезапно сказал Хьюго.

Они поднялись с земли. Филиппа старательно отряхнула каждую травинку, прилипшую к длинной юбке. Хьюго поднял корзинку с провизией и понес к повозке. Огромные терпеливые животные подняли головы и уставились на них, потом вновь принялись щипать траву.

— Эй, Джордан, — добродушно окликнул Хьюго погонщика. — Пора ехать.

Тот пошевелился и, зевнув, улыбнулся. Белоснежные зубы сверкнули яркой белой полосой на смуглом лице.

Хьюго протянул руку, чтобы помочь Филиппе сесть в повозку, затем одним прыжком оказался рядом с ней. Она остро ощущала его близость, когда их тела касались друг друга, пока повозка тряслась по узкой горной дороге. На обратном пути они мало разговаривали, изредка молча улыбаясь, когда их взгляды встречались. Время от времени они останавливались, чтобы полюбоваться тем или иным захватывающим видом. Когда под ними появились крыши Квинта-до-Соль, Хьюго сказал:

— Сегодня вечером ты познакомишься с нашей здешней компанией. Это очень забавные и милые люди. Уверен, они тебе понравятся.

Филиппа промолчала. Весь долгий чудесный день она старалась не думать о предстоящей вечеринке. На острове жило немало английских семей, и все они так или иначе были связаны между собой деловыми или родственными отношениями. Сегодня ее должны были представить некоторым из них. Эта перспектива, мягко говоря, ее мало радовала.

Хьюго несколько необычно отреагировал на ее молчание. Он немного подождал, но Филиппа по-прежнему сидела не проронив ни слова и глядя в сторону. Тогда Хьюго, протянув руку, нежно взял ее за подбородок и повернул ее лицо к себе, вопросительно приподняв брови.

— Я… я не очень большая любительница таких вечеринок, — печально улыбнувшись, призналась Филиппа. — Я нервничаю и становлюсь не в меру разговорчивой. Особенно когда меня окружают незнакомые люди.

— Но ты будешь со мной.

И вновь между ними пробежала искра, на какое-то мгновение осветившая весь окружающий их мир и придавшая самым простым и обыденным словам особый смысл, значительность и глубину. Филиппа думала, что он сразу уберет руку от ее лица, но Хьюго не сделал этого. Он очень нежно положил ладонь на ее щеку, и от этого прикосновения у нее, как у испуганного кролика, подпрыгнуло сердце.

— Ты будешь со мной, — повторил он.

— Да.

Повозка накренилась на повороте, въезжая в ворота из кованого железа, и загрохотала по подъездной аллее, по обеим сторонам которой росли камелии. У входной двери Филиппа выбралась из повозки, прежде чем Хьюго успел предложить ей руку.

— Спасибо, — сказала она. — Спасибо тебе за чудесный, изумительный день.

— Мне самому это доставило огромное удовольствие.

— Пожалуй, я пойду. Осталась всего пара часов до прибытия гостей.

Повозка развернулась, скрипя колесами по гравию. Джордан поднес кнут к полям шляпы в знак приветствия и, одарив их быстрой улыбкой, принялся понукать животных. Оки остались вдвоем на затененном крыльце. Филиппа повернулась, чтобы уйти.

— Флип?

Остановившись, она стремительно обернулась.

Хьюго выглядел смущенным.

— Я… просто… встретимся вечером. Ты… только не беспокойся. — Он слегка улыбнулся. — Никто тебя не съест. Они в самом деле милые люди.

Филиппа кивнула.

— Я в этом уверена.

Они постояли так пару минут, глядя друг на друга и не находя слов. Затем, со смущенной улыбкой на лице, Филиппа повернулась и, стремительно поднявшись по ступеням, исчезла в прохладных комнатах дома, оставив Хьюго, смотрящего ей вслед, одного в тени крыльца.

Спустя пару часов Филиппа, едва сдерживая волнение, спустилась по широкой лестнице в прохладный, с мраморным полом холл. На мгновение она остановилась, вслушиваясь. С террасы, на которую выходили высокие, до пола, окна элегантной гостиной, доносился разговор, смех и звон бокалов. Мимо нее быстро прошмыгнула горничная в черно-белой накрахмаленной униформе, робко улыбнувшись Филиппе.

— Они в саду, мисс. Вон там.

— Да, спасибо.

Филиппа медленно вошла в гостиную с высоким, украшенным орнаментом потолком и с полудюжиной окон, которые были открыты навстречу напоенному сладким ароматом вечернему воздуху.

— Филиппа, дорогая моя, присоединяйся к нам, — рядом с ней оказалась Маргарет и решительно взяла ее под руку. — Я хочу познакомить тебя с Сандерсонами — Мерайей и Джорджем, и их дочерью Кристиной. А это Рис-Джоунсы, Барбара и Мервин. Мервbн, будь другом, налей Филиппе вина, хорошо? А этот молодой, красивый дьявол — Брайан Стюарт. Они с Хьюго росли вместе. Ну и обезьянами же они были! Здесь целый клан Боуэнов — их так много, что, я надеюсь, они представятся сами. Дорогие господа, познакомьтесь с Филиппой Ван Дамм, нашей юной гостьей из Англии!

Филиппа улыбалась, пожимала руки, отвечала на приветствия, но не запомнила ни одного имени. Она взяла предложенный ей напиток — традиционное в таких случаях легкое сухое вино, которое пили как аперитив — и оглянулась вокруг в поисках Хьюго. Когда она наконец нашла его, то тут же пожалела об этом. Он стоял в дальнем углу террасы, прислонившись к баллюстраде, и разговаривал с рыжеволосой девушкой невысокого роста, хорошенькое личико которой искрилось весельем, когда она запрокидывала голову, чтобы посмотреть ему в глаза. Филиппу он не заметил.

— Как прошло путешествие?

Она оглянулась.

Высокий темноволосый молодой человек — Брайан-какой-то, подумала она, забыв фамилию — улыбаясь подошел к ней.

— О… очень хорошо. Правда, сначала немного штормило…

— Бискайский залив. Да, там частенько такое бывает. — Он махнул рукой, как бы охватив жестом окрестности. — Как тебе тут нравится?

— На острове? О, он необычайно красив. — Филиппа не сводила глаз с его лица. Но видела не его, а Хьюго и рыжеволосую девушку и то, как близко она наклонялась к нему, когда они смеялись. — Я… извини, что ты сказал?

Он улыбнулся.

— Я спросил, впервые ли ты здесь? Да, должен признать, блестящей нашу беседу не назовешь.

Она волей-неволей рассмеялась.

— Извини, это все из-за шума… я просто не расслышала.

Пока она это говорила, высокая девушка вихрем пронеслась по комнате, решительно чмокнула Брайана в щеку и протянула руку Филиппе.

— Привет! Меня зовут Петси Боуэн.

Пожав протянутую руку, Филиппа умышленно повернулась спиной к Хьюго и его собеседнице.

— Филиппа Ван Дамм. Но почти все зовут меня Флип.

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем Хьюго решил отыскать ее среди гостей. Но когда наконец он сделал это, она рассердилась, увидев, что он идет не один, а ведет за собой рыжеволосую девушку.

— Флип, я хочу познакомить тебя с Сандрой Боуэн, то есть Сэнди. Она — кузина Петси. Мы знаем друг друга… дай-ка вспомнить… вот так штука! Я полагаю, с трех лет. Это был не ребенок, а чистое наказание. Этот маленький дьяволенок изводил меня своими бесконечными выдумками. — Он широко улыбнулся.

Сэнди протянула маленькую веснушчатую руку. Филиппа заставила себя признать, что она была чрезвычайно хорошенькой. Слово «чрезвычайно», всплывшее у нее в памяти, было для нее мучительным. Ее огромные глаза, опушенные темными ресницами, несмотря на огненно-рыжие волосы, были прелестного зелено-голубого оттенка, а улыбка — теплой и открытой.

— Как приятно увидеть новое лицо. Я уже сказала Хьюго, мы непременно должны организовать что-нибудь для тебя — какое-нибудь короткое путешествие или пикник… Мы не должны позволить ему держать тебя только при себе.

Филиппа уклончиво улыбнулась.

— Можно собраться всей компанией и подняться к кратеру, или заночевать на ферме. Это было бы здорово! Мы не были там целую вечность.

Все одобрительно загудели.

— А вершина? Мы должны забраться на вершину. Конечно, это требует значительных усилий… Зато какой чудесный вид открывается оттуда!

Вокруг них собралась большая группа. Кто-то из молодых людей мелодраматически простонал:

— Ничего из этого не выйдет, Сэнди. Мы ведь еще не приспособились карабкаться по склонам так же свободно, как черные козлы, и ты это знаешь.

Рассмеявшись, она вскинула рыжеволосую голову. Петси доверительно наклонилась к Филиппе:

— Не обращай внимания на Брайана. Его взгляды так обманчивы. Под суровой мужественной внешностью скрывается непорочное сердце. Он чист душой и телом…

Раздался общий смех, и Филиппа тоже улыбнулась этой дружеской шутке. Несмотря на приветливость окружающих, она чувствовала себя не в своей тарелке. Совершенно одинокой. Эти молодые люди и девушки выросли вместе, они знали друг друга всю жизнь. Это бьию заметно с первого взгляда. Они жили в своем небольшом сплоченном и совершенно недоступном мире, закрытом для других. Ее воображение тут же нарисовало ей обнесенную колючей проволокой территорию, проникнуть на которую у нее не было ни малейшего шанса. Уже сейчас она растерялась в калейдоскопе лиц и родственных отношениях. Филиппа поняла, что находится в обществе людей, которые были братьями, сестрами, кузенами, кузинами, родственниками со стороны мужа или жены. Они непринужденно общались между собой, понимая друг друга с полуслова, упоминая о давних и известных лишь им одним событиях. Они подшучивали друг над другом, но без какой-либо тени злорадства. И как бы тепло они ни встречали постороннего человека, суть происходящего находилась за пределами его понимания.

И Хьюго был один из них.

Некоторое время Филиппа находилась в самом центре толпы, но в то же время была очень далеко отсюда и не слышала ни одного слова. Опустив голову, она смотрела в свой бокал, крепко сжимая его в руке, и размышляла над тем, как бы выбраться из этого шумного круга. Тишина и покой уютной спальни на втором этаже дома манили ее к себе — разве кто-нибудь заметит ее отсутствие?

— Всех приглашаем к столу. Сегодня обедаем в столовой. Вечер еще недостаточно теплый, чтобы расположиться в саду.

Филиппа потянулась вместе со всеми в длинную, отделанную панелями столовую, стены которой украшали живописные виды острова. Некоторые из них она сразу узнала — отчасти благодаря тому, что уже видела их собственными глазами, отчасти потому, что они напоминали пейзажи, висевшие в галерее Брекон Холла. С болью в сердце она неожиданно ощутила прилив ностальгии. Но потом заметила сэра Джеймса, с печальным видом стоявшего перед одной из картин. Фиона, устремив на него полный сочувствия взгляд, поддерживала его под руку, и лишь тогда Филиппа вспомнила, что картины были выполнены погибшим сыном сэра Джеймса. Как ни странно, но это воспоминание явилось своего рода противоядием той волне жалости к самой себе, которая совсем было захлестнула ее и сопротивляться которой она до сих пор даже не пыталась.

— Ты здесь, Флип… — голос Салли звучал в ее душе так отчетливо, как если бы она стояла рядом с дочерью, — так воспользуйся же этим. Взбодрись. Ты ничуть не хуже их. И даже лучше большинства из них.

Как бы ей хотелось в это поверить.

За обедом она сидела между Хьюго и Брайаном. Место Сэнди было напротив, между двумя молодыми людьми, которые шутливо пререкались друг с другом поверх ее головы и обращались с ней с искренней симпатией, отчего в душе Филиппы шевельнулась постыдная ревность. До сих пор ее никогда не огорчало то, что она была единственным ребенком в семье. Пока была жива Салли, Филиппа принимала как само собой разумеющееся тот факт, что лучших отношений, чем те, которые сложились у нее с матерью, просто не могло существовать. У нее были школьные друзья. Наконец, Тоби и Рейчел, хотя они оба были намного старше ее. Но сегодня ей впервые довелось наблюдать такой доброжелательный обмен шутками и колкостями между ровесниками. Кроме того она с беспокойством обнаружила, что в ней всякий раз поднимается негодование, когда озорные зелено-голубые глаза останавливались на Хьюго, и всякий раз, когда он принимал сторону Сэнди, если на их конце стола возникала вдруг бурная и веселая перепалка. Сама Филиппа не могла принимать в этом участие. Она отвечала, когда ее спрашивали, смеялась в подходящих ситуациях, но главным образом смотрела и слушала, что говорят вокруг.

Было решено отправиться к кратеру. Брайан рассказал ей историю деревни Куррал-дес-Фрейрас — «убежище монахини» — крошечного поселения, основанного в шестнадцатом веке монахинями, которые по труднопроходимым горным тропам спаслись бегством от пиратского налета на Фуншал. Невероятно крутые, почти недоступные горные склоны, покрытые толстым слоем богатой вулканической породы, были разбиты террасами и возделаны. Закрытая со всех сторон высокими горами долина отличалась удивительным климатом. Дядя Сэнди — отец Петси — владел почти заброшенным фермерским домом неподалеку от этой деревни. И молодежь часто использовала его во время своих вылазок.

— А как мы туда доберемся?

Брайан засмеялся.

— О, это последняя безумная идея Сэнди — отправиться туда верхом на ослах. Но не беспокойся — брат Петси довезет нас на грузовике. Не самый удачный вид транспорта, но куда лучше, чем шлепать пешком. Или верхом на ослах!

— А вершина? — нетерпеливо спросила Сэнди через стол. — Как насчет того, чтобы подняться на вершину? Конечно, подобное дело по плечу только смельчакам, но оттуда такой захватывающий вид! Что вы скажете? На следующей неделе? В среду — всех устраивает?

Филиппа поймала на себе подбадривающий взгляд Фионы и жизнерадостно улыбнулась ей.

— Да-да, разумеется, — сказала она в ответ на вопрос Хьюго. — Мне бы очень хотелось.

И в тот же момент пожалела о безрассудной поспешности, с которой были произнесены эти слова.

Почти весь следующий день Хьюго провел в Фуншале за деловыми встречами. Филиппа тем временем гуляла по саду, заглядывая в каждый укромный уголок, восхищаясь видами и наслаждаясь ароматами. Мимоза, опустившая ветви точно плакучая ива, желтоватые лилии, ковер ярких весенних цветов, распростершийся под деревьями — все привлекало ее внимание. После ленча она поиграла в теннис с Фионой, а затем забралась на вершину утеса и уселась на скамейке, где они сидели с Хьюго пару дней назад. Она долго вдыхала пьянящий воздух острова, опоясанного морями. Наконец она направилась к видневшемуся за деревьями дому с разбросанными вокруг него строениями. Подойдя ближе, так, что стали различимы крашеные ставни и высокие желобчатые трубы, Филиппа ощутила, что в ее душе воцарился покой — по крайней мере, так ей показалось. Глупенькая романтичная девочка — тут, конечно, не обошлось без морского путешествия и чудес этого острова-сада, — она заблуждалась в своих чувствах к Хьюго. И не стоило этому удивляться. Она не сделала ничего такого, за что ей могло бы быть стыдно. Но теперь здравый смысл должен возобладать. В конце концов, ничего не случилось. Абсолютно ничего. Да, она позволила своему воображению зайти слишком далеко. Что ж, она будет дружелюбна, любезна, разумна, и через три недели и два дня сядет на пароход, чтобы с чистой совестью вернуться в Англию, в свой колледж.

Филиппа устроилась на террасе, лениво развалившись в шезлонге. Ее решимость оставалась твердой и непоколебимой целых сорок минут — до того самого момента, когда, подняв голову от открытой на коленях книги, в которую так и не удосужилась заглянуть, она увидела высокую угловатую фигуру, вприпрыжку пересекавшую лужайку и направлявшуюся к ней. Галстук Хьюго был развязан, пиджак, висевший на пальце, как на крючке, был перекинут через плечо, прямые соломенные волосы сбились на лоб.

Волна чувств, охватившая Филиппу при его виде, была ужасающей по своей силе:

Он взбежал по пологим ступеням и плюхнулся в первое попавшее кресло, потянувшись к кувшину с апельсиновым соком.

— О Боже, как хорошо!

— Как твои дела? — Филиппа сама поразилась спокойствию, с каким прозвучал ее голос.

— Прекрасно. Пару дней могу быть свободным. Послушай, я бы хотел спросить у тебя кое-что…

— Да?

— Я имею в виду прогулку, которую вчера вечером придумала Сэнди — на вершину горы. Ты уверена, что на высоте у тебя не закружится голова?

Филиппа колебалась.

— Видишь ли, тропа несколько… — он улыбнулся, стараясь смягчить то, что собирался сказать, — я бы сказал, просто головокружительная. Я бы не хотел, чтобы ты чувствовала себя неважно во время подъема.

Филиппа открыла было рот, благодарная ему за то, что он облек в слова все ее подозрения и страхи, которые она испытывала со времени вчерашнего разговора.

Хьюго вновь потянулся к кувшину.

— Сэнди никогда не принимает в расчет то, что не каждый обладает железными нервами. Она сама порхает по этой тропе точно по Оксфорд-стрит. Далеко не каждый может справиться с этим.

Филиппа резко захлопнула книгу и спустила ноги на пол.

— Со мной все будет в порядке. — Она весело и беззаботно улыбнулась.

Хьюго потянулся.

— Пусть тебя не мучает совесть, если тебе это дело не по душе.

— Я уверена, что справлюсь.

Хьюго залпом выпил апельсиновый сок.

— Ну, а теперь настало время сыграть пару сетов перед обедом…

 

Глава двенадцатая

Спор, возникший между супругами, не раз готов был перерасти в ссору. Но Дафни Смит оставалась невозмутимой. Сложив руки на коленях, она посмотрела на мужа и в очередной раз отрицательно покачала головой.

— Нет, Тоби. Извини, но нет. Я не доверяю этому человеку и его проекту. Не стоит рисковать добрым именем Андерскоров ради авантюры такого… — она колебалась, подыскивая слова, — …сомнительного происхождения.

Амос Тобайес Смит уютно устроился рядом с ней в своей колыбельке, драпированной шелками. Крошечные кулачки судорожно подергивались; он засыпал.

— Дафни, ради Бога, ты не понимаешь, о чем говоришь! — Тоби был далек от того, чтобы помнить сейчас о такте и хороших манерах, встретившись со стальной решимостью Дафни. Он и представить себе не мог, что, начав этот разговор, обнаружит совершенно непреодолимое препятствие. И то, что он столкнулся с твердым, непоколебимым и, по его представлению, неоправданным упрямством, приводило его в ярость, которая не знала границ. — Проект вполне достоин уважения. Да, в этом есть риск — но возможно ли получить значительную выгоду, если ты не готова обдумать…

— Должно быть, многие американцы до недавнего времени думали точно так же, — сухо заметила Дафни.

Он проигнорировал ее замечание.

— Чарльз и Гринхэм абсолютно уверены, что они могут…

На сей раз она прервала его, слегка повысив обычно спокойный, приятный голос.

— Тоби, не стоит об этом говорить. Ты можешь спорить до бесконечности. Я много раз принимала сторону твою, а не отца, и ты об этом знаешь. Но не теперь. Я никогда не любила Чарльза Феллафилда. Мистер Гринхэм мне тоже не нравится, и я не доверяю ему.

— На каком основании, позволь спросить? — Тоби поджал губы, его лицо раскраснелось от гнева.

Она промолчала.

Тоби повернулся и зашагал к камину. Остановился, нетерпеливо барабаня пальцами по каминной полке.

— Женская интуиция, о существовании которой предполагают некоторые? — Интонация, с которой он произнес эти слова, была опасно близка к презрительной насмешке.

Дафни вскинула голову.

— Называй, как хочешь. Просто я абсолютно уверена, что это не тот человек, которому можно доверять…

Тоби резко повернулся, готовый взорваться гневом.

— У тебя нет никаких оснований верить во всякую чушь!

Дафни упрямо поджала губы и промолчала.

Тоби наклонился над ней, опершись руками о подлокотники кресла. Его лицо оказалось в нескольких дюймах от нее. Голубые глаза сверкали злобой.

— Ты встаешь на сторону отца? В чем дело? Боишься огорчить старика? Или боишься, что он перестанет безумно любить нашего ребенка? Ты намерена уступать каждому…

— Тоби, прекрати! — Она отстранилась от него; в ее голосе звучало искреннее страдание.

В наступившей тишине было слышно его тяжелое дыхание, Он распрямился и вернулся к камину, явно старясь взять себя в руки.

После долгого и тяжелого молчания первой заговорила Дафни. К ее чести, она полностью овладела собой.

— Тоби, послушай меня. Ты прекрасно понимаешь, как несправедлив ко мне сейчас. Я достаточно часто голосовала за тебя против отца, когда верила в то, что ты хотел сделать. Но сейчас я знаю — я чувствую, — что это неверный шаг. Несмотря на кризис, дела в магазинах идут хорошо — возможно, не так хорошо, как мы надеялись, но при сложившихся экономических обстоятельствах это вряд ли удивительно. Невзирая ни на что наш бизнес растет. И вкладывать деньги в этот рискованный проект, по моему мнению, было бы несерьезно, если не сказать безумно. Я не могу передумать только потому, что этого хочешь ты. Я бы многое отдала, чтобы доставить тебе удовольствие, ты знаешь это. Но момент слишком важный. Называй это женской интуицией, если тебе угодно. Называй, как хочешь — но мне этот человек не нравится, и я не доверяю ему. Насколько я могу понять, весь его план заключается в том, чтобы получить разрешение на строительство домов, используя, как говорится, сомнительные средства. Что касается Чарльза Феллафилда, то он, как мне кажется, просто глупец, и при этом скряга.

Тоби резко повернулся на носках, чтобы взглянуть на жену.

— Ты намекаешь?..

— Я ни на что не намекаю! — оборвала она его. В кроватке зашевелился ребенок, как бы протестуя против их ссоры. — Тоби, ты имеешь хоть малейшее представление о том, как мой отец работал всю жизнь, чтобы создать компанию Андерскоров? Сейчас слишком опасный момент — я не рискну ни одним пенни из денег Андерскоров на этот сумасшедший проект независимо от того, какой доход он мне обещает. Тебе придется принять это как данность. Нет никакого смысла вкладываться в проект, который может потерпеть фиаско. Ради Бога, дорогой, — она умоляюще протянула ему руку, — разве мы не достаточно с тобой имеем?

— Нет, — сухо ответил Тоби. — Недостаточно. У меня есть хороший бизнес, но он медленно растет. Слишком медленно. Если бы мы сорвали большой куш с помощью проекта Гринхэма, мы могли бы вложить вырученную сумму в дело Андерскоров и…

— Нет. — Это был ее окончательный ответ.

Он стоял, слегка покачиваясь с пяток на носки, сцепив перед собой пальцы рук. Дафни смотрела на него. Тоби Смит уже не был очаровательным молодым человеком. Его лицо приобрело квадратную форму и возмужало, а сам он был стройным и сильным. Зрелость и отцовство сделали его привлекательным, более привлекательным, чем когда-либо. Она понимала вне всяких сомнений, что была не единственной, кто так считал. Она спокойно относилась к его интересам и делам, которые не касались их супружеских отношений, подавляя в себе чувство обиды или ревности. Он был всегда безупречно осмотрительным. Она давно приучила себя к мысли о том, что этого должно быть достаточно, учитывая те обстоятельства, с которых начиналась их совместная жизнь. Они сумели заложить твердую основу, которая была крепче, чем та, которая строилась только на любви. И рождение их малыша служило тому доказательством. Тоби совершенно искренне обожал мальчика. С его появлением они стали ближе друг другу, чем когда бы то ни было. Но было еще нечто, что сблизило их еще до рождения маленького Амоса. Они вместе ухаживали за Рейчел, и лишь одни они были посвящены в ее тайну. Все шло хорошо.

До сегодняшнего разговора.

Среди прочих вещей, которые ненавидел Тоби, было нечто, что вызывало его особое отвращение — натолкнуться на сильное сопротивление. Но именно сейчас, бесстрастно и с непоколебимой твердостью, она вынуждена была противостоять ему. Она не могла не вспомнить, что однажды и Салли Смит поступила с ним точно так же.

Молчание на сей раз тянулось слишком долго. Ребенок вновь зашевелился, стараясь выпутаться из кружевных покрывал. Его голубые глазки неожиданно открылись и настороженно взглянули на мир. Она склонилась над ним и протянула ему палец, чувствуя на себе холодный взгляд мужа, от которого ей стало неуютно, словно от ледяного ветра. Маленькое личико искривилось, потом сморщилось. Крошечный ротик открылся в требовательном голодном крике. Она вынула его из колыбели и прижала к себе, укладывая на коленях и одновременно расстегивая пуговицы на блузке. Это было еще одним проявлением ее упрямства — она категорически возражала, чтобы ребенка кормила няня из бутылочки. Амос Тобайес Смит будет вскормлен своей матерью, и никем другим. Ей доставил удовольствие тот факт, что о ней злословили все домашние, не говоря уже о большом круге друзей и знакомых. А Тоби поддержал ее. Он взял себе в привычку приходить в комнату и сидеть, пока Амос жадно сосал грудь, а мать восхищенно прижимала его к себе.

После нескольких первых визитов, которые приводили ее в замешательство, она преодолела парализующую ее застенчивость и стала находить удовольствие в его присутствии. В жизни ее мужа вполне могли быть другие женщины, но наверняка только с ней он мог разделить радость этого волнующего момента. Однако сейчас, в напряженной тишине, атмосфере, полной язвительности и негодования, к ней вновь вернулась робость, делающая ее неловкой, и она слегка отвернулась от Тоби, обнажая грудь.

Маленький теплый рот ткнулся в грудь и, найдя сосок, крепко схватил его. После первой, острой как игла, боли, волна тепла разлилась по ее телу. Умиротворенная и разнеженная, она смотрела на крохотное личико. И чуть было не вздрогнула, когда Тоби вновь заговорил.

— Итак, это твое последнее слово?

Она кивнула.

— Да.

— В таком случае, я вложу в проект Гринхэма свои личные деньги.

— Разумеется. Здесь ты сам можешь принять решение. — Они оба знали, что единственная сумма, которой обладал Тоби, была связана с акциями Андерскоров. Чтобы получить деньги, ему придется продать часть акций или всю долю. Поскольку он, как и все члены семьи, был обязан сначала предложить их Амосу Андерскору, он таким образом лишался возможности влиять на компанию. Это был серьезный шаг, и крайне нежелательный, какой бы соблазнительной не являлась мысль о быстрой и легкой выгоде.

Дафни по-прежнему сидела, склонив голову к ребенку.

Тоби устроился на подлокотнике кресла напротив, поставив локти на колени, и смотрел на порозовевшее личико сына. Выражение его лица все еще оставалось угрюмым.

— Тоби? — Дафни, не поднимая на него глаз, скорее почувствовала, чем увидела его вопросительный взгляд. — Мне очень жаль. Мне действительно очень жаль. Но я думаю, ты не прав. Ты ведь должен понимать, что слишком много поставлено на карту?

Он пожал плечами, выражение его лица не смягчилось. В тишине было слышно, как посапывает ребенок, не отрываясь от груди. Тоби протянул длинный палец и очень нежно коснулся мягкой, покрытой пушком головки.

Дафни взглянула на него.

— Я хотела с тобой поговорить еще кое о чем.

— Да? — Он не пошевелился и ничем не выдал своего любопытства, даже если оно и возникло. Его лицо оставалось бесстрастным.

— Это касается Рейчел, — сказала Дафни почти наугад. Все, что угодно — лишь бы сменить тему, облегчить напряженность, стереть с его лица это выражение глубокой задумчивости, погружения в самого себя. — Я действительно очень беспокоюсь о ней. Она ведет себя ужасно странно. То исчезает на несколько дней — один Бог только знает, где она бывает, — то вдруг возвращается, запирается в своей квартире и не отвечает на телефонные звонки. Стала худой как щепка. Выглядит ужасно; я уверена, она плохо питается.

Тоби поднялся, не сводя взгляда с маленького Амоса.

— Не вижу, чем я тут могу помочь.

— Поговори с ней. Она послушает тебя.

У двери он обернулся и невесело улыбнулся.

— Рейчел? Она никогда никого не слушала за всю свою жизнь. Маловероятно, что станет это делать сейчас.

— Ты не хочешь попытаться? В самом деле, она по-моему совсем одичала с тех пор… — она запнулась, подбирая слова, — с того жуткого случая. Она еще слаба. Боюсь, она еще больше навредит себе. Может быть, ты, по крайней мере, поговоришь с ней?

Он приподнял одно плечо.

— Попробую.

— Спасибо. — Она чувствовала себя так, будто ступала по зыбкой почве.

Он собрался было выйти из комнаты, но остановился в нерешительности и оглянулся.

— Не жди меня сегодня вечером. Возможно, я задержусь. Может быть, загляну в клуб.

Она открыла рот, потом кивнула:

— Хорошо.

Дверь очень тихо закрылась за ним.

Дафни спокойно смотрела на бесконечно дорогое личико своего малыша. Однако, несмотря на все ее усилия, нежные черты стали расплываться под нахлынувшими слезами.

Не обращая внимания на плохо скрываемые далеко не дружелюбные взгляды, которые, как она чувствовала, бросали на нее со всех сторон, Рейчел приблизила лицо к грязному запотевшему окну и пальцем провела по нему мокрую дорожку. За окном утреннее небо было все еще темным, очертания ближайших зданий выглядели мрачными и непроницаемыми. На запачканной и потертой клеенке, которой был накрыт стол, перед ней стояла чашка нетронутого чая, густого и крепкого, как патока.

Она чувствовала себя отвратительно. Отражение худощавого лица безрадостно смотрело на нее с мутного стекла. Бросающаяся в глаза яркая красота, которую Рейчел долгое время принимала как само собой разумеющуюся, давно пропала. Впалые щеки и тяжелый взгляд окруженных темными кругами глаз делали ее похожей на пациентов своего отца.

Ради всего святого, что она делала с собой? И почему она это делала?

Перед глазами ожили воспоминания прошедшей ночи — искаженные образы ночных кошмаров.

До нее доносились обрывки разговоров. Хриплые, резкие, жизнерадостные голоса и беспорядочный шум. А в ее голове царили покой, тишина и безрадостная пустота.

— Это место занято, голубка? Эй? — Молчание. В глазах спрашивающего мелькнула улыбка. — Эй, как вас там! Это место занято?

— Простите? — Она вздрогнула, очнувшись от забытья.

Невысокого роста человечек неопределенных лет, аккуратный и щеголеватый, в шейном платке и полотняной кепке, стоял перед ней, добродушно улыбаясь и сверкая зубами, которые были чрезмерно ровными для естественных. На смуглом лице выделялись пронзительно голубые глаза.

— Э-э-э… нет. Нет, не занято.

Он ловко скользнул за стол. Чашка чая и огромная тарелка с сосисками и картофельным пюре, обильно политым соусом, опасно балансировали в его руке. Его улыбка была дружелюбной. Яркие проницательные глаза светились любопытством, когда он рассматривал меховое пальто, мелькнувший под ним шелк, позвякивающие браслеты и длинные изящные серьги.

Рейчел, избегая его заинтересованного взгляда, хмуро смотрела на неаппетитный чай в несвежей чашке. Покинув стоящее в доке торговое судно, в каюте которого она оставила ворох пустых бутылок и трех молодых офицеров в различной степени пьяного оцепенения, а также в различной степени наготы, она вышла, невзирая на опасность, на узкие, грязные улицы, примыкающие к доку, и бродила по ним до тех пор, пока неожиданно для себя не оказалась в предрассветной воскресной суете Петтикоут-Лейн-Маркет. Страдая от холода и испытывая мерзкие ощущения от ночных излишеств и отвращения к самой себе, она точно загнанный зверь нашла прибежище в первом подходящем уголке, который попался на ее пути.

Кафе заполнили рыночные торговцы — мужчины и женщины, хотя между ними практически не было различия благодаря истрепанным брюкам, фартукам из дерюги, поношенным курткам и плоским кепкам, ставшими как бы униформой. Не слишком вежливые, грубовато-дружелюбные, они не стремились вступать в разговор с незваными гостями. Но ей было наплевать. Что они могли сделать с ней такого, чего еще не сделали другие? Она опустила голову на руки.

— Вы хорошо себя чувствуете, голубка? — В голосе звучала искренняя озабоченность. Она устало подняла голову. Острый пронизывающий взгляд остановился на ней. Обветренное лицо выражало тревогу.

— Да, — сказала она, — я прекрасно себя чувствую.

Он улыбнулся; белоснежные, слишком ровные зубы вновь сверкнули на его лице.

— Не могу сказать, что у вас соответствующий вид. Наверное, после какой-нибудь попойки?

Рейчел улыбнулась, но промолчала. Ее улыбка получилась слабой и горькой.

— Пейте чай. Он помогает.

Она сделала один глоток. Чай был крепкий, горячий и очень сладкий. Маленький человечек принялся за сосиску. Она отвернулась, не в силах наблюдать эту картину.

— В одиночестве? — поинтересовался он.

— Да.

Она взглянула на него, удивленная проблеском понимания и одновременно хитроватого любопытства в его глазах.

— Да, — повторила она.

— А разве все мы не одиноки? — с благожелательной шутливостью заметил он. Потом положил вилку, вытер руку о рукав неопрятного пиджака и протянул ее через весь стол. — Джимми Беннет. Известный всем как Кучерявый.

Рейчел пожала руку. Она была теплой, мозолистой и удивительно сильной.

— Рейчел Пэттен.

— А скажите мне, Рейчел Пэттен, — он вновь энергично набросился на сосиску и картофельное пюре, — что привело вас сюда, в кафе Барни, в такой час воскресного утра, в одиночестве? Вряд ли вы торгуете на рынке, это я могу сказать с уверенностью.

Она засмеялась. Волей-неволей этот человечек притягивал ее своим открытым и заинтересованным дружелюбием.

— Нет, не торгую. — Она опустила локти на стол, согревая пальцы о теплую чашку, и смотрела на него. — Я… — начала она, но замолчала, пожав плечами.

На мгновение он перестал жевать, остановив на ее лице взгляд пронзительных голубых глаз и внимательно всматриваясь. Потом сказал:

— Поешьте немного, — и указал на тарелку, которая стояла перед ним. — У вас такой вид, что капля еды вам совсем не повредит.

Она покачала головой.

— Сосисок с картофельным пюре вкуснее, чем у Барни, вы нигде не найдете, скажу я вам.

— Не сомневаюсь. — Она отпила немного чая.

— Он бросил вас, да? — спросил он без обиняков после минутной паузы.

— Что? О нет. — Она покачала головой.

— Значит, — он вновь откусил большой кусок сосиски, — в таком случае, вы бросили его.

Ее губы изогнулись в насмешливой улыбке.

— Можно сказать и так.

Он вскинул голову и пристально посмотрел на нее.

— Ваш вид не говорит о том, что вы очень счастливы по этому поводу.

Рейчел поставила чашку и сложила руки на столе. Немного согревшись, она расслабилась и почувствовала, как в ней нарастает усталость.

— Собственно говоря, Джимми Беннет, — утомленно сказала она, — не могу назвать ни одной вещи, которая сделала бы меня счастливой.

Выражение его смуглого лица едва заметно изменилось, в глазах неожиданно появился холодок.

— О? — Хлебом он собрал с тарелки остатки пюре с соусом. — Но ведь это, должно быть, очень стыдно, а? — В его голосе прозвучала легкая язвительная насмешка. Он внимательно рассматривал ее. Неожиданно она остро осознала, что на ней расточительно дорогая шуба и золото, тускло поблескивающее в ее ушах и на запястьях. — Сейчас у нас пара миллионов безработных, — продолжал он, — вероятно, у них найдется, что сказать по этому поводу. — Он ждал, глядя на нее. Она молчала. — Бедняжка, — тихо сказал он. — Вы пришли в эти трущобы с благотворительной целью?

Она слегка покраснела.

— Нет.

Он изумленно приподнял брови.

— Я… — Неожиданные и унизительные слезы хлынули из ее глаз. Она зажала рот рукой и резко отвернулась.

Спустя некоторое время через стол протянулась его рука и крепко сжала ее запястье.

— Извините, голубка. Я не хотел огорчить вас. Честное слово, не хотел. Ну, а теперь успокойтесь. — Чувствуя угрызения совести и оттого ощущая некоторую неловкость, пытаясь не думать о том, сколько необходимых вещей он мог бы купить для своей жены и детей на те деньги, которые стоила ее шуба, он похлопал ее по руке. — Не вешайте нос, взбодритесь. Пейте чай, пока он не остыл. В жизни еще не такое случается, как бывало говаривала моя старенькая мама.

Она нерешительно улыбнулась. Слезы переполняли ее глаза и струились по щекам. Шмыгнув носом, она покачала головой.

— Хуже уже не бывает. — Знакомое чувство отвращения и жалости к себе снова грозило овладеть ею.

— Подождите. Не уходите. — Джимми Беннет выскользнул из-за стола и куда-то исчез. Она вытерла глаза тыльной стороной ладони, не обращая внимания на любопытные взгляды, которые бросали на нее посетители кафе. Спустя несколько минут, когда самообладание несколько вернулось к ней, маленький человечек появился с двумя чашками свежего чая. — А вот и я. Ничто так не помогает почувствовать себя хорошо, как чашка вкусного чая. Ну, — он опустился на стул, — пейте. Потом расскажете все дядюшке Джимми, а? Почему бы вам не рассказать? Кто знает — может быть, это поможет.

Она сидела и пила обжигающий чай. Ей казалось, что прошло очень много времени. Соблазн облегчить свою душу этому странно назойливому, с приземленными интересами незнакомцу был огромным. Она предположила, что он не станет ни осуждать ее, ни заниматься догматическими разглагольствованиями. А потребность выговориться, чему она так долго и так упорно противилась, была почти непреодолимой.

— Я потеряла ребенка, — сказала она. — Это был… аборт. — Она заметила, как он метнул взгляд на безымянный палец, на котором не было обручального кольца. Выражение его лица оставалось прежним. — Но я, кажется, не могу об этом забыть, вот и все. Какая глупость! — Она покачала головой. — Иногда я мечтаю о том, что… — Она замолчала, прикусив губу. Он сидел неподвижно, не сводя с нее глаз. Рейчел в упор посмотрела на него. — Я очень дурно себя веду последнее время, — спокойно сказала она. Облегчение, которое она почувствовала от этого признания, было неописуемым. — В самом деле, очень дурно. Я все понимаю, но не могу остановиться. Прошлой ночью… — она пожала плечами, слегка вздрогнув, — …впрочем, это не имеет значения. Вряд ли вам интересно выслушивать такие подробности. — Некоторое время она вертела чайную ложку в длинных худых пальцах с ярко накрашенными ногтями. — Я отвратительна сама себе, — сказала она наконец очень тихо. — Я уже ни на что не гожусь.

Он слегка откинулся назад.

— Я бы так не сказал, голубка. Каждый на что-то годится.

Она покачала головой.

Он снова наклонился вперед, поставив локти на стол.

— Вы ведь не виноваты в том, что потеряли его?

Она смотрела на него долго и спокойно. Жребий брошен.

— Виновата.

— А-а, — кивнул он, ничуть не удивившись.

— Теперь вы понимаете?

По непонятной причине ей вдруг стало очень важно, чтобы эта чужая, но дружелюбная душа поняла ее и выразила сочувствие, в котором она так упорно отказывала другим.

— Нет. — Он поднял поразительно длинный, грязный палец, когда она открыла было рот, чтобы возразить ему. — Одну минуту, голубка. Позвольте мне пояснить. Вы чувствуете себя плохо из-за того, что так поступили — хотя, должно быть, у вас были на то основания. Видит Бог, такое случается нередко. — Кто-то окликнул его, он оглянулся, рассеянно улыбнулся и поднял руку в знак приветствия, на секунду оторвав взгляд от лица Рейчел. — Доброе утро, Гарри. А теперь вы загоняете себя в могилу — для чего? Чтобы попытаться забыть то, что произошло? Наказать себя?

— Не знаю.

— В любом случае это совершенно бессмысленно.

Она молчала.

— Посмотрите на себя. — Добродушное лицо излучало обезоруживающую улыбку. — Вы самая красивая женщина из тех, что мне приходилось видеть. У вас есть свой стиль и есть деньги…

Она состроила гримасу и засмеялась вместе с ним.

— Немного.

— Больше, чем имеет основная масса людей, голубка, больше. Держу пари на свой последний фартинг, что вы в своей жизни не ударили и палец о палец?

Это было сказано беспечно и совершенно безобидно, тем не менее, она покраснела.

— Поймите правильно — меня это не касается. Просто мне кажется, у вас было бы меньше времени думать о себе, если бы пришлось зарабатывать себе на жизнь, как делает большинство людей.

— Я вам говорила, — на ее губах мелькнула привычная вызывающая улыбка, — я ни на что не гожусь.

— А я говорил вам, что каждый на что-то годится.

— Например, на что?

— Ну, для начала, — сказал он с коварной проворностью, столь характерной, как ей предстояло понять, для прирожденных торговцев, — вы могли бы мне помочь в моем деле.

— Что?

Он обаятельно улыбнулся, глядя в ее встревоженное лицо.

— Я говорю, вы могли бы помочь мне. На рынке. Сегодня утром. Я торгую тканями.

Скептически рассмеявшись, она покачала головой.

Он некоторое время смотрел на нее, склонив голову набок, прищурив глаза, покусывая нижнюю губу и явно размышляя о чем-то. Потом коротко кивнул.

— Да, вы правы. Вам не справиться. Забудьте о том, что я говорил.

— Подождите минуту…

— Кучерявый! Привет, старина — как жизнь?

Джимми повернулся и поздоровался за руку с дородным седовласым человеком, который остановился у стола.

— Как Нелли — поправилась и опять помогает тебе?

Джимми покачал головой.

— Бедняга проваляется, по крайней мере, еще пару недель.

— Держу пари, тебе ее не хватает?

— Это верно.

— Кто такая Нелли? — спросила Рейчел, когда мужчина ушел.

— Моя старшая дочь. — У него был простодушный вид. — Она помогает мне на рынке.

— Что с ней случилось?

— Сломала ногу несколько недель назад.

— Так вам действительно нужна помощь?

— Точно. Моя жена помогает мне, когда может, но двое младшеньких, которые еще не ходят в школу, требуют много времени…

Рейчел захотелось побольше узнать о нем.

— Сколько у вас детей?

Он улыбнулся.

— Одиннадцать.

— О Боже!

Он покачал головой.

— Вам этого не понять. — Он отодвинул стул от стола. — Ну, мне, пожалуй, пора.

— Подождите. — Поддавшись внутреннему порыву, она тоже поднялась. Маленький человечек едва доставал ей до плеча. — Послушайте, Кучерявый… — Она неожиданно улыбнулась — настолько не подходило ему это прозвище. — Я могу вам помочь, если хотите. По крайней мере, сегодня. — При одной мысли об увлекательной перспективе нового приключения ее усталость как рукой сняло.

Он решительно покачал головой.

— Я уже сказал вам, голубка. Это слишком трудное дело для таких, как вы. Вам ни за что не справиться. — Его ясные глаза были озорными.

— Позвольте мне попробовать, и я докажу вам.

Он потеребил пальцами нижнюю губу, выражая сомнение.

— Пожалуйста, я хочу попробовать.

Хитроватая улыбка осветила его смуглое лицо.

— Hу, если вам действительно хочется…

— Да.

— В таком случае, договорились. А почему бы и нет? — спросил он с великодушным видом, как будто делал ей величайшее одолжение.

Сочувствие и природная доброта привели Джимми Беннета к одинокой, несчастной молодой женщине, и не было такого закона, который запрещал бы ему воспользоваться ее искренним и щедрым порывом.

— Вы умеете считать?

— Что-то вроде этого.

— Вы умеете пользоваться деревянным метром?

— Я могу научиться. Что мы будем продавать?

— Ткани, голубка. И отделку. Отрезы на платье, отрезы на юбку, шторы, кисточки для украшения, пуговицы, тесьму, блестки на платье — всем этим и торгует Кучерявый. Так вы идете?

— Минутку.

— Что такое?

— Сколько вы платите?

— Шесть пенсов в час, — лукаво сказал он.

— Шиллинг.

Он ухмыльнулся.

— Шиллинг в час, Герцогиня? Вы хотите разорить меня или как? Девять пенсов — это мое последнее слово.

— Договорились.

Он сунул ей грубую мозолистую руку.

— Пожмите ее, Герцогиня. И допейте, в конце концов, свой чай. Теперь вы работаете на Кучерявого. Поспешим. Нам надо еще подготовить прилавок к работе…

Незаметно пролетела счастливая неделя. В располагающей к лени обстановке дома на Квинта-до-Соль Филиппе удалось на время забыть о своем неосмотрительном обещании отправиться с Хьюго и его друзьями на вершину горы Пика-до-Ариэйро, а также на Пико Риво — самую высокую точку острова, куда можно было подняться только пешком. К тому времени, когда около дюжины веселых и оживленных молодых людей собрались возле дома, уже готовые к путешествию, было, разумеется, поздно признаваться Хьюго или кому-нибудь другому в том, что она боится высоты. Вместе со всеми Филиппа забралась в старенький грузовик, что стоял во дворе, покрытом гравием. Брат Петси Майкл и его автомобиль находились в распоряжении путешественников. Громыхая и пыхтя, грузовик поднимался по узким, пыльным горным дорогам. Под грубо сколоченными сиденьями стояли корзины, доверху наполненные едой. Компания отправились в путь с рассветом. Их план заключался в том, чтобы начать восхождение на меньшую вершину примерно в десять часов утра. По расчетам Хьюго, они должны были вернуться к Микодо-Ариэйро к двум часам, как раз к ленчу. Те, кто решил не подниматься на другую вершину, будут ждать у грузовика. Из всей компании только двое решительно и без тени смущения отказались сделать попытку.

— Вторая ступенька этой стремянки слишком высока для меня, — сказал спокойно Брайан Стюарт. — Я остаюсь здесь. Насколько я знаю Кристину, она останется со мной.

Кристина, пухленькая темноволосая девушка с глазами своих португальских предков, хихикнула в ответ:

— Меня вы на эту тропу не заманите. Я просто решила с вами прокатиться.

Двое-трое других участников сошлись на том, что посмотрят, как будут себя чувствовать после первого подъема.

Филиппа промолчала. У нее сосало под ложечкой, но она заверила себя, что это оттого, что она неблагоразумно отказалась съесть завтрак, который с улыбкой подала им всем Терезина, повар.

Когда они добрались до вершины и стояли, глядя на суровый горный пейзаж, который Филиппе еще никогда не приходилось видеть, ее худшие опасения начали сбываться. Здесь не было ничего похожего на сад с его пышной и буйной зеленью. Были горы, скалы, на которых покоился остров. Внизу под ними вились клубы тумана, заполняя расщелины и долины, наплывая друг на друга, прерываясь, приоткрывая порой то здесь, то там великолепные виды, и в то же время напоминая, какой головокружительной была высота. Тропа от вершины к вершине извивалась точно змея вдоль горной цепи, и была во многих местах шириной не более двух-трех футов. Даже издалека было видно, что обрыв с одной стороны узкой, осыпающейся тропы был почти отвесным. С той выгодной точки, на которой они сейчас находились, можно было проследить невооруженным глазом большую часть ее длины; тропа вилась вокруг зазубренных скал, то поднимаясь вверх, то спускаясь вниз по опасным, с каменистой осыпью, склонам, то появляясь, то исчезая в тумане. Холодный воздух пробирал до костей, несмотря на то, что, выбравшись из грузовика, они натянули шерстяные пуловеры и сменили легкие сандалии на тяжелые ботинки с шерстяными носками.

Девушка, имени которой Филиппа не знала, покачала головой.

— Нет, с меня достаточно. Один раз я посмотрела и думаю, больше мне не захочется. Я останусь с Брайаном и Кристиной. Увидимся позже.

— И я тоже. — Молодой человек, который сопровождал ее, видимо почувствовал огромное облегчение. — Отсюда тоже прекрасный вид. — И как бы в подтверждение его слов из-за облаков выплыло солнце, и суровый пейзаж ожил великолепием света и красок. Вдалеке заманчиво заблестел океан. Море и небо сливались на ослепительном горизонте.

— Ты уверена, что с тобой все в порядке? — Хьюго оказался рядом с Филиппой. — Пожалуйста, не ходи, если не хочешь. — У него был озабоченный вид. — Не стоит забывать, что подъем будет очень тяжелым. И местами весьма крутым.

— Я вернусь, если не справлюсь, — спокойно сказала ему Филиппа.

— Эй, люди! — В изумрудно-зеленой вязаной шапочке, совершенно не сочетающейся с поношенным фиолетовым джемпером, под которой были спрятаны огненно-рыжие волосы, Сэнди была похожа на завзятого альпиниста. — Если мы не отправимся прямо сейчас, то никогда не вернемся!

В конце концов они двинулись в путь всемером, жизнерадостно помахав на прощанье тем, кто уютно расположился у грузовика с книгами и игральными картами. Солнце начинало припекать все сильнее. Они вытянулись гуськом вдоль тропы. Каждый шел привычным ему шагом. Ярко-зеленая шапочка Сэнди маячила впереди.

Сначала все шло довольно гладко. Сначала тропа, довольно широкая и хорошо утоптанная, вела вниз по крутому, каменистому, местами осыпающемуся склону, преодолеть который не составило особых трудов. Затем она взмывала вверх, обвиваясь вокруг массивной скалы, довольно далеко от обрыва, с относительно пологими спусками и подъемами. Хьюго держался поближе к Филиппе, ждал ее, когда она отставала, протягивал руку, когда подъем становился круче. Было совершенно очевидно, что он знал тропу, также не вызывало сомнений, что она не пугает его. Должно быть, он бывал здесь много раз. Может быть, с Сэнди, которая вела группу вперед с уверенностью и легкостью горной козы.

Почувствовав себя немного увереннее, Филиппа сказала:

— Хьюго, честное слово, со мной все в порядке. Я не хочу, чтобы ты задерживался из-за меня. Иди, пожалуйста.

Он покачал головой, но когда они добрались до довольно широкого плоского хребта, он слегка ускорил шаг. Она с облегчением отметила, что он шагает где-то впереди. Ей было легче справляться со своими страхами наедине.

Она остановилась, оглядываясь вокруг и стараясь отдышаться. Перед ней открывались потрясающей красоты виды, будто она стояла на вершине мира. Здесь, наверху, на сияющем небе ярко светило солнце, в то время как долины под ними были окутаны клубами тумана. Сердце билось уже не так сильно, и она расслабилась. Впереди нее Хьюго и его спутник, преодолев очередной подъем, стояли в ожидании ее; их силуэты вырисовывались на фоне неба.

Она поплелась дальше, собираясь нагнать их. И застыла в жутком оцепенении.

Тропа, которая только что была широкой и довольно ровной, напоминая сельскую тропинку, неожиданно превращалась в ленту. В блестящую гладкую ленту, которая спиралью заворачивалась вокруг скал, потом стелилась по узкому, открытому со всех сторон горному хребту; здесь ширина ее была не более нескольких футов, с отвесными склонами по обеим сторонам. Сэнди и молодой человек в ярком желтом пуловере уже миновали опасный участок пути и взбирались вверх по другую сторону скалы. Их фигурки показались на непрочном с виду мосту. Они делали по нему первые осторожные шаги.

От страха Филиппа онемела.

Она не сразу услышала, что говорит Хьюго.

— …Самые захватывающие виды по ту сторону. Однажды я поднимался сюда зимой, когда вершины были покрыты снегом… Флип, ты уверена, что хорошо себя чувствуешь?

Филиппа кивнула. Она с такой силой сжала зубы, что у нее заломило челюсти. Те двое уже пересекли мост и стояли на хребте, размахивая руками и показывая, где лучше пройти. По-видимому, никого не приводили в смятение огромные пространства, что расстилались далеко внизу. Она тоже все преодолеет. Обязательно преодолеет.

Спутник Хьюго уже приближался к мосту и готовился ступить на него.

Хьюго повернулся, чтобы протянуть руку Филиппе. Она отвела свою руку в сторону.

— Нет! — сказала она сквозь плотно сжатые губы. — Нет! Честное слово, Хьюго, все хорошо, мне не нужна помощь.

Как объяснить ему, что ее сковывал страх, когда он прикасался к ней. Ужас сжимал ее словно тисками, когда она представляла себе, что, оступившись, он падает вниз и тянет ее за собой. От одной только мысли об этом она ощущала физическую слабость и дрожь в коленях, которая мешала ей сделать следующий шаг. В такие моменты она проклинала себя за свою глупость и неосмотрительность. Ей опасно идти дальше. Опасно для себя самой и для других. Она должна вернуться. Не сводя глаз с затылка Хьюго, она ступила на тропу. Ничего более худшего ей еще не приходилось испытывать. Как будто пасть гигантского зверя разверзлась под ней, притягивая и маня к себе. Казалось, время тянулось бесконечно долго, пока она, дрожа всем телом, шла за уверенно шагающим Хьюго, робко ступая, едва осмеливаясь дышать и остро ощущая малейшее движение камешка, особенно гладкого, под ноющими от боли ступнями. В то же время какой-то уголок ее сознания оставался странно спокойным, даже отстраненным, позволяя ей отметить, какой резкой была линия челюсти у Хьюго, какой тонкой была его шея и каким подкупающе смешным выглядел он в своей шерстяной шапочке, из-под которой торчали светлые прямые волосы, чем-то напоминая ей огородное чучело. Облегчение от того, что она преодолела этот отрезок пути, было столь огромным, что дрожь в теле, вместо того, чтобы ослабнуть, усилилась до такой степени, что она поняла — некоторое время ей нельзя двигаться. Она прислонилась к скале, сделав вид, будто любуется красотой пейзажа. Она прижималась к благословенной твердыне, словно желая впитать в себя ее силу. Взгляд ее был устремлен на горизонт. И не было сил заставить себя посмотреть вниз, в головокружительную бездну, на дне которой лежала долина.

И вновь тропа кружила между скалами. Филиппа увидела, как впереди мелькнула красная вязаная шапочка. А потом осталась одна. Она постояла несколько минут, глубоко дыша и пытаясь унять дрожь, которая, казалось, пульсировала в подложечной ямке, расходясь по конечностям и проникая до мозга костей. Наконец она оттолкнулась от скалы. По крайней мере, это не стоило больших усилий. Ей пришлось подавить в себе мысль о том, что на обратном пути ей неизбежно предстоит вновь пройти по этому страшному мосту. Если она преодолела себя один раз, то сделает это и в другой.

Она двинулась вперед в том же направлении, в котором исчез Хьюго. И через несколько мгновений поняла, что не в силах сделать ни шага.

Тропа круто уходила в сторону — прямиком над пропастью. Расстояние не слишком большое, футов пятнадцать-двадцать — но здесь скала круто обрывалась, так что тропа ужасающе висела над пустым пространством. А над самой тропой тоже нависал скальный выступ. Филиппа замерла — последняя капля мужества покинула ее. Она не могла — совсем не могла — не думать о том, что под ней жуткая пропасть. Слезы застилали глаза. Хьюго уже почти достиг противоположной стороны, рискованно балансируя, согнувшись почти вдвое под нависшими скалами. Филиппа открыла было рот, чтобы окликнуть его, но вновь потеряла дар речи, не в состоянии произнести ни звука. Потом он исчез по ту сторону выступа. Чувствуя головокружение, она отвернулась, зажмурив глаза и сжав кулаки. А вокруг нее тянулись вверх суровые вершины, чарующие и равнодушно холодные. И пропасти, пропасти окружали ее со всех сторон, бездонные, грозные пустые пространства. Впившись зубами в нижнюю губу, она обнаружила, что пробирается по тому пути, которым пришла сюда. На гладком участке она поскользнулась и упала, разбив колено и поцарапав локоть. От боли и страха у нее перехватило горло, по щекам побежали слезы. К тому времени, когда Филиппа оказалась у моста, она рыдала как перепуганный ребенок. Все, о чем она сейчас могла думать, это поскорее добраться до безопасного места. Гордость, ревность — даже сам Хьюго — были забыты. Первобытный страх, побудивший ее спасаться бегством, взял верх.

Она стояла дрожа, прильнув к скале и поглядывая на мост. И только теперь увидела то, что прежде не было столь явным. Узкая тропа была к тому же еще и наклонной. Ей необходимо было преодолеть двадцать-тридцать футов опасного отрезка, чтобы добраться до твердого, безопасного горного склона. Но она едва держалась на дрожащих ногах.

Филиппа сжала зубы, чтобы сдержать слезы, опустилась на четвереньки и поползла.

Она никогда не смогла забыть это жуткое путешествие в одиночестве, когда ее поцарапанные руки и колени горели огнем, а мускулы настолько свело от ужаса, что, едва проделав половину пути, она почувствовала, как они заныли от боли. Иногда, спустя годы, все это снилось ей в страшных, кошмарных снах. Обдумывая случившееся, ей приходило в голову, что, наверное, на преодоление этого участка тропы у нее ушло всего несколько минут. Нo тогда ей казалось, что прошли долгие часы, пока ока ползла дюйм за дюймом по залитой ярким солнцем тропе.

Перебравшись на другую сторону, она рухнула без сил, припав к скале подальше от края пропасти, и закрыла голову руками. Все еще слегка дрожа, смертельно усталая, она собралась с силами, поднялась на ноги и отправилась в обратный путь к грузовику. Пережив ужас последних минут, теперь она мучилась из-за другого. В нее вселилось беспокойство. Она должна была окликнуть Хьюго, предупредить его о том, что возвращается назад. Но в тот момент, охваченная паникой, она была способна мыслить логически или рассуждать здраво не более, чем летать по воздуху. Хьюго наверняка догадается, что она вернулась обратно.

Когда Филиппа появилась у грузовика, оказалось, что прошло до смешного мало времени. Запыхавшись от последнего крутого и скользкого спуска, она вынырнула из-за скалы. Ее встретили подбадривающими и сочувствующими улыбками.

— Ты уже вернулась? — невинно спросил Брайан.

Но ей было не до обид или претензий. Она только удрученно покачала головой.

— Не могу сказать, что эта вершина является предметом моей мечты. — Она поразилась тому, что ее голос был совершенно спокоен. С облегчением развалившись на траве рядом с Брайаном и Кристиной, она взяла бутылку апельсинового сока, которую ей с улыбкой протянул Брайан.

— Мы играем в карты, — сказала Кристина. — Хочешь присоединиться к нам? Ставки не слишком высокие.

Филиппа была в изнеможении. Она покачала головой. Солнце стояло высоко, было очень жарко, хотя на этой высоте дул прохладный ветерок.

— Нет, спасибо. Пожалуй, найду себе укромное местечко и посплю после всех волнений. — Она поднялась, помахала рукой тем, кто сидел у небольшого костра и пил чай, обошла грузовик и направилась к углублению в скале. Она растянулась на спине, положив руки под голову. Теплое и ласковое солнце пригревало лицо и ноющее тело. Взглянув наверх, она увидела бумажного змея, который взмыл высоко в небо, и подумала, что еще никогда в жизни не чувствовала себя так уютно. Через минуту она уже крепко спала.

Пробудилась она от шума голосов. Один был явно взбешенный, другой — успокаивающий и дружелюбный.

— Проклятая девчонка — я убью ее! — Филиппа к своему ужасу узнала голос Хьюго. — Слабоумный ребенок! Сотворить такую глупость! Я думал — мы думали, ее уже нет в живых! Куда, к черту, она подевалась?

— Тс-с, Хьюго, успокойся. Она спит.

— Спит! — Оскорбленный голос Хьюго изменился до неузнаваемости. — Она спит, пока мы, рискуя жизнью, карабкались по этим чертовым горам, чтобы отыскать ее? Что она о себе воображает? Что это за детские игры?

— Она просто не справилась. Я думаю, она испугалась.

— Тогда почему она не сказала мне об этом? — Филиппа вздрогнула — столько неистовой силы было вложено в эти слова. — Ради Бога, что случилось с этим ребенком? Ей не надо было идти — ее никто не заставлял. Ты и другие остались здесь — она должна была понять, что это не прогулка по Гайд-Парку! — Филиппа застыла в своем укрытии, не в силах пошевелиться. — О Боже, я бы свернул ее тощую шею! Я думал… я боялся… Бог ты мой, представь себе, что бы я сказал леди Фи, вернувшись обратно? Что ее любимица осталась лежать в ущелье?

— Хьюго, заткнись, слышишь? Она здесь, цела и невредима. Не трогай ее пока. Пусть поспит. И, пожалуйста, успокойся! Пойдем — выпей немного.

Голоса стихли.

Филиппа села, подтянув колени к груди и уткнувшись в них лбом, чтобы спрятаться от ослепительно яркого солнца. Она долго сидела так с несчастным видом. Все ее мечты, которые она лелеяла последние несколько дней, рассыпались в прах. Проклятый ребенок. Слабоумное дитя. Нежеланное, безответственное протеже леди Фи — за все свои семнадцать лет она еще никогда не испытывала подобного унижения. Ей пришлось приложить огромное усилие воли и в конце концов подняться, стряхнуть пыль с джемпера и брюк и выбраться из своего укрытия. Она должна найти в себе силы посмотреть в глаза тем, кто вернулся из-за нее раньше времени.

Хьюго уже немного успокоился.

— Куда ты, к черту, подевалась?

Сознавая, что ее исподтишка разглядывают, Филиппа подняла голову.

— Мне очень жаль. Я пыталась позвать тебя. Я… не могла. Прошу прощения, если я причинила вам беспокойство.

Угрюмое выражение на его лице ничуть не смягчилось.

— Беспокойство? Да у меня чуть сердце не разорвалось.

— Оставь, Хьюго, ну, — кто-то сказал спокойно. — Все хорошо, что хорошо кончается. — Иди сюда, Флип, помоги нам. Надо разобрать корзины с едой.

Той ночью, оказавшись наконец в постели, Филиппа сказала себе, что этот день был самым несчастным в ее жизни. Ничто не могло избавить ее от страданий, а Хьюго даже не пытался сделать это. Они почти не обращали внимания друг на друга весь оставшийся день. Придя в себя после первого прилива угрызений совести, Филиппа не могла забыть слова, которые невольно подслушала, а также их скрытый смысл. Она явно была помехой. Ребенок, которого надо развлекать. Хуже того, безответственный ребенок, обуза. «Проклятый ребенок». Она покажет мистеру Хьюго Феллафилду, кто она такая! Она покажет ему, что ей наплевать на его мнение. Он ей не нужен. Брайан Стюарт был сегодня чрезвычайно любезен с ней — сидел рядом во время пикника, занял ей место рядом с собой в грузовике, когда они возвращались домой, поедая консервированные бананы и распевая песни, чтобы скоротать время. Она не нуждается в Хьюго Феллафилде. О, нет.

Она решительно прижала кулаки к глазам, вытирая слезы, беспокойно повернулась в постели и спрятала голову под подушкой, желая поскорее забыться.

 

Глава тринадцатая

В течение двух последующих дней Филиппа почти не встречалась с Хьюго, кроме как за столом. И была очень рада этому обстоятельству. Большую часть следующего дня она провела в своей комнате, непритворно жалуясь на головную боль. Хьюго, насколько она знала, не упоминал об этом инциденте ни ей, ни кому-либо другому. По крайней мере за это она была ему благодарна. Она лежала в затемненной комнате, вслушиваясь в звуки обычного, счастливого дня, и безуспешно пыталась не задумываться над своим унижением и страданиями. В этот вечер за обедом она узнала, что днем заходила Сэнди Боуэн, чтобы условиться о теннисном турнире, который был запланирован на следующую неделю.

Филиппа вспомнила, что слышала голос Хьюго и смех девушки в саду, когда лежала в своей комнате.

Назавтра Хьюго вместе с сэром Джеймсом должен был отправиться на Фуншал на деловую встречу с предполагаемыми покупателями. Филиппа провела день, спокойно гуляя по саду, глядя на сверкающие под солнцем воды залива и стараясь избегать чьей-либо компании.

Вечером за обедом Фиона смотрела на Филиппу проницательным взглядом, когда та неохотно ела, говорила мало и только вежливо улыбалась, когда к ней обращались.

— Хьюго, — сказала Фиона, когда они встали из-за стола и пошли в гостиную пить кофе, — ты еще не приглашал Филиппу покататься на санках с Монте?

— Я… нет, — ответил Хьюго, угощая всех фруктами. — Нет, не приглашал. Хотя, конечно, должен это сделать. Не может ведь Филиппа побывать на Мадейре и не покататься на санках.

Маргарет нежно улыбнулась ему.

— Можешь пригласить ее завтра. А потом погулять и выпить чаю. — Она деликатно замолчала.

— Нет, — сказала Филиппа слишком громко, отчего сразу смутилась. — То есть, если говорить правду, мне что-то нездоровится последние два дня. Может быть, лучше отложить это. По крайней мере, на некоторое время.

У Хьюго сделалось обиженное выражение лица. Филиппа подумала, что вряд ли ему приятны гримасы непокорного ребенка.

— Как хочешь. — Его голос звучал холодно.

Маргарет озабоченно нахмурилась.

— Ты нехорошо себя чувствуешь, дорогая?

Филиппа покраснела.

— Нет. Просто… — она пожала плечами, — устала немного, наверное. Вчера у меня болела голова, и сегодня немного не по себе, вот и все.

— В таком случае, — быстро сказала Фиона, внимательно глядя на нее, — тебе лучше немного отдохнуть. Как ты думаешь? Чтобы поехать в деревню, тебе надо быть в хорошей форме.

Филиппа беспомощно посмотрела на нее. Меньше всего ей хотелось сейчас вновь отправляться куда-нибудь вместе с Хьюго и его друзьями. То, что казалось мечтой несколько дней назад, теперь превратилось в кошмар.

Фиона ласково улыбнулась.

— Пара дней отдыха — и ты будешь в полном порядке. Куррал-дас-Фрейрас доставит тебе удовольствие. Это все равно, что вернуться на несколько веков назад. И расположена эта ферма в совершенно очаровательном месте. Мы были там год назад. Джеймс, я всегда забываю, с какими английскими семьями на острове мы поддерживаем деловые отношения? Скажите мне, покупают ли Пейдже — ты и Феллафилды что-нибудь у Боуэнов?

Разговор перешел на деловые рельсы. Филиппа подошла к окну и стояла глядя на россыпи звезд на ночном небе. Ей придется принять приглашение. Не было причин, по которым она могла бы отказаться от этой несчастной поездки, не показавшись либо грубой, либо по-детски капризной. В конце концов, все уже более или менее организовано благодаря хорошенькой, энергичной и, без сомнения, доброжелательной Сэнди, которая хотела показать Филиппе деревню.

— Филиппа?

Она вздрогнула от неожиданности, услышав рядом с собой его голос. Неулыбчивый Хьюго стоял возле нее. Кровь прилила к ее щекам, когда она взглянула на него. В ней просыпался гнев. По крайней мере, у него должно было хватить здравого смысла, чтобы оставить ее в покое.

— Да?

— Что-нибудь случилось?

Она покачала головой и вновь повернулась к окну.

— Я уже говорила. Немного устала, вот и все.

— Ты уверена, что хочешь поехать в пятницу? Еще не поздно отказаться.

Филиппа покачала головой.

Он пристально смотрел на нее.

В раздражении она повернулась к нему, слегка, отодвинувшись.

— Не беспокойся. На этот раз я не позволю себе никаких глупостей, если именно это тебя тревожит. — Филиппа тут же пожалела, что не прикусила язык в тот момент, когда эти слова срывались с ее губ. Она знала, что ее тон был непростительно грубым.

Хьюго обиженно поджал губы. Не сказав ни слова, он оставил ее.

Глаза начало щипать от подступивших слез. Филиппа отвернулась к окну.

Фиона и Маргарет переглянулись. У Фионы вытянулось лицо, она вопросительно приподняла брови. Маргарет едва заметно покачала головой и подняла глаза к потолку, давая понять, что удивлена не меньше Фионы.

Филиппа упорно не желала повернуться к ним лицом.

Кроме Хьюго и Филиппы в их компании оказалось еще шесть человек, когда рано утром в пятницу они отправились на ферму в грузовике Боуэнов, который с грохотом подпрыгивал на ухабах горной дороги. Небо было серым от низко нависших облаков, моросил мелкий дождь. Мечты Филиппы не осуществились — она так и не увидела город с высоты птичьего полета, хотя много раз слышала о его необыкновенных красотах. Однако минут через двадцать, когда дорога поднялась выше облаков, они увидели ясное небо и яркое солнце.

— Такое часто случается, — заметил Брайан Филиппе, когда у той вырвалось восклицание при этой неожиданной перемене. — Если облака висят над побережьем, то высоко в горах, как правило, великолепная погода. Хотя, разумеется, бывает и наоборот.

Чтобы долететь до деревни, в которую они направлялись, птице пришлось бы преодолеть менее десяти миль. Но в такой местности прямой путь был невозможен. Как только Фуншал остался позади, дорога начала круто петлять в горах. Сначала они миновали банановые плантации, затем, поднимаясь все выше и выше, проехали через эвкалиптовые и лавровые рощи, окаймлявшие ущелье Соккоридос.

Грузовик с трудом полз по дороге ничуть не быстрее пешехода. Но за рулем сидел толковый водитель — брат Петси Майкл, молодой человек, сведущий во многих вопросах. Было совершенно очевидно, что он не впервые ведет машину по этим дорогам, которые были порой настолько крутыми, что повороты просматривались лишь на несколько метров вперед. Путешествие на таком драндулете было довольно утомительным, но всякий раз очередной захватывающий вид за новым поворотом служил им наградой. Когда наконец они доползли до перевала Эйра-до-Серрадо, водитель остановил грузовик, и они выбрались из кузова, с трудом разминая затекшие ноги. Перед ними открылась удивительная панорама. Внизу Филиппа увидела глубокую долину, окруженную со всех сторон вулканическими вершинами. На дне ее в лучах теплого солнца краснели выложенные черепицей крыши небольшой деревушки, которую, как и саму долину, все называли «кратером». Ухоженные зеленые террасы с плодородной землей взбирались вверх по горным склонам. В оросительных каналах, пересекающих местность в разных направлениях, отливала серебром вода.

— Вообще-то говоря, это не настоящий вулканический кратер. — Хьюго остановился рядом с Филиппой. — Хотя очень похоже на него. А ферма, куда мы направляемся, рядом с деревней, — он всмотрелся вдаль, щуря глаза от солнца, — вон там, — он показал немного в сторону. — Примерно в миле от деревни. Довольно примитивная; ее не коснулась цивилизация. Надеюсь, тебя это не пугает?

— Ничего не имею против. — Филиппа все еще не могла преодолеть отчуждение, возникшее между ними.

— Давай поспешим. Пока все идет хорошо. Продвигаясь с такой скоростью, мы будем там к ленчу.

К полудню они въехали во двор фермы. Путешествие в долину оказалось ничуть не легче, чем вылазка в горы. Они вздохнули с облегчением и спрыгнули на землю, потягиваясь после долгой дороги. Две высокие, красивые женщины, похожие друг на друга как две капли воды, широко улыбаясь, стояли на пороге в ожидании их. Обе были одеты абсолютно одинаково — в длинные черные юбки и поношенные джемперы. Удивительно яркие шарфы покрывали их широкие плечи.

— Роза! Мерайя! — Майкл и Петси вприпрыжку бросились к ним, обнимая растерявшихся женщин. — Как всегда, абсолютно одинаковые! — Майкл улыбнулся. — До сих пор не могу отличить, кто есть кто.

— Я полненькая, мистер Майкл, — сказала одна из них, и обе затряслись от смеха. Очевидно, это была старая шутка.

Дом был небольшой и довольно неказистый, всего с тремя комнатами. Крошечная кухня находилась в пристрое. Как объяснила Петси, пищу в основном готовили на улице, на открытом огне. Воду приносили из оросительного канала. О ванной комнате приходилось только мечтать, а дурно пахнущая хибарка из листового железа, расположенная на значительном расстоянии от дома, была единственным туалетом.

— Приношу свои извинения, — жизнерадостно сказала Петси. Как успела заметить Филиппа, это была ее любимая фраза, которая всегда вызывала смех присутствующих. — Ну, ребята, ленч будет подан на веранду через десять минут. Комната для девочек — направо, для мальчиков — налево. Роза и Мерайя с мужьями займут комнату в середине. И никаких шуры-муры! — Она очаровательно улыбнулась. — Во всяком случае, в стенах дома. От вас только и жди подвоха. Приношу свои извинения.

Они со смехом разошлись по комнатам. В грузовике лежали походные кровати и спальные мешки, которые они прихватили с собой. Петси настояла, чтобы они тянули жребий на единственную узкую кровать, стоявшую в комнате, где они должны были спать. И когда жребий вытянула Филиппа, раздался взрыв хохота.

— Бедняжка Флип, это самая неудобная кровать в мире. Приношу свои извинения.

На ленч они с удовольствием ели хлеб с колбасой, запивая «Мадерой». Сидя на скрипучем тростниковом стуле и вслушиваясь в ничего не значащий, беззаботный обмен репликами, Филиппа чувствовала, как ее мрачное настроение постепенно становится более приподнятым. Она искоса посмотрела на Хьюго. Поймав ее взгляд, он улыбнулся. Филиппа опустила глаза, не ответив ему улыбкой, но на душе у нее посветлело, словно маленький лучик солнца промелькнул в темной комнате. Она вновь посмотрела в сторону Хьюго, который по-прежнему не сводил с нее глаз. На этот раз она улыбнулась.

— Ленч окончен! Все дружно надевают ботинки! Поскорее на чудесный свежий воздух! — Петси вскочила из-за стола. — Разумеется, это не значит, что мы отправляемся обратно в Фуншал пешком — хотя, может быть, найдутся такие смельчаки? Но сначала, по крайней мере, следует осмотреть долину!

Филиппа сидела на деревянных ступенях, завязывая длинные шнурки ботинок, которые ей одолжила Маргарет Феллафилд. Ее настроение поднималось с каждой минутой, чему не могла не способствовать окружающая атмосфера дружелюбия и покоя. Вокруг долины, напоминающей кратер, почти отвесно поднимались скалы; их острые вершины уходили высоко в небо. Но сама долина, окаймленная этими грозными скальными стенами, представляла собой настоящий райский утолок, в котором буйствовала зелень. Гигантскими ступенями раскинулись ухоженные террасы с плодородным грунтом. Пышная растительность радовала глаз. Зима еще только-только кончилась, а листва садовых деревьев уже готова была распуститься. Воздух был теплым. Яркие весенние цветы покрывали живые изгороди и края оросительного канала.

Они отправились к деревне, которая приютилась в низине, минуя небольшие фермы, разбросанные тут и там вдоль относительно ровной дороги — шагать по ней было довольно легко. Филиппа тут же вспомнила свое неудачное восхождение на Пика Риво, и у нее защемило сердце.

— Как дела? — послышался рядом голос Хьюго.

— Хорошо. — Она улыбнулась. — Прекрасно, — торопливо повторила она. — Я так рада, что приехала сюда. Здесь очень красиво.

Довольный, он кивнул головой. Они немного отстали от остальных. Сейчас или никогда. Прежде чем не пропала ее решимость, Филиппа твердо сказала:

— Хьюго…

— М-м? — Он смотрел наверх, в небо, которое, казалось, покоилось на горных вершинах.

— В тот день… Ну, ты понимаешь… В горах… Мне очень жаль. Прости, что заставила тебя так переживать. Я знаю, что должна была позвать тебя, сказать, что возвращаюсь, но я не могла… я была ужасно испугана. В самом деле, испугана до смерти. Я не могла думать ни о чем. Мне хотелось только одного поскорее выбраться оттуда.

Светлые широко расставленные глаза остановились на ее лице.

— Все в порядке. Не беспокойся.

— Но…

Он прервал ее.

— Флип, все в порядке! Самое лучшее — просто забыть об этом.

Он остановился и пристально посмотрел на нее. Краска смущения залила его лицо.

— О Боже! — произнес он наконец. — Ты тогда слышала! Бог ты мой, Флип… — Он провел рукой по прямым светлым волосам, и они упали на лоб. — Флип, ты не должна обращать на это внимание, просто я ужасно рассердился, вот и все.

Они долго стояли, глядя друг на друга. Кто из них засмеялся первым, они потом не могли вспомнить. Через несколько минут они хохотали до упаду, держась за руки.

— Почему «тощую»? — давилась от смеха Филиппа. — Почему ты хотел свернуть мою тощую шею?

Но вопрос вызвал лишь новый приступ смеха.

— Послушайте, — безмятежно улыбающаяся Петси вернулась к ним, остальные наблюдали издали с веселыми лицами, — это шутка для двоих, или мы все можем посмеяться?

Они постепенно пришли в себя. Хьюго взял Филиппу за руку жестом собственника.

— Для двоих, — ответил он. — Только для двоих.

Петси улыбнулась.

— О'кей. Прошу прощения. Тогда догоняйте нас. Мы почти у цели. Идите прямо к бару в конце улицы. — Она подняла руку и зашагала вперед — к стоящим в ожидании приятелям.

Все еще не переставая смеяться, когда их взгляды встречались, Хьюго и Филиппа не спеша последовали за ними.

В тот вечер Хьюго поцеловал ее. Он мягко привлек девушку к себе и нежно коснулся ее губ. Так нежно, как ей того хотелось. Она надеялась — она знала — все будет именно так. Ласковая ночь с темным усыпанным звездами небом поглотила их. Они отошли от костра, яркое пламя которого освещало лица сидящих вокруг, и остановились в небольшой рощице. Прильнув к нему, Филиппа снова подняла лицо, и снова губы Хьюго коснулись ее. Он крепко прижал ее к себе. Она чувствовала, как напряглось его тело. Инстинктивным движением она подняла руки и провела ладонями по его лицу, ощутив, что ее тело тоже напряглось в ответном порыве, а груди вдруг стали почти до болезненного чувствительными.

— Боже мой, Флип! — Он отстранил ее от себя и отвернулся.

— Что? — Она была ошеломлена. Сердце тревожносладко заколотилось в груди, заставив трепетать все тело в неизведанном доселе волнении. — Что случилось?

— Я боюсь… — он замолчал, потом продолжил, — Флип, я боюсь сделать что-либо, что могло бы причинить тебе боль.

— О чем ты?

Хьюго повернулся к ней. Они долго стояли молча. Потом он шагнул вперед и вновь с нежностью привлек к себе.

— Флип, тебе семнадцать лет — всего лишь семнадцать.

— Какое это имеет значение? — В ее голосе промелькнули искорки раздражения.

— Самое непосредственное. Мне двадцать семь…

— И ты светский человек? — Она тихонько засмеялась и подняла голову, чтобы поцеловать его подбородок. — Мне это кажется скорее преимуществом, чем недостатком!

— Ты не понимаешь…

— О нет. — Неожиданно она стала серьезной. — Я понимаю. И даже очень хорошо. Я понимаю, что люблю тебя.

После этих ее слов на некоторое время наступила тишина. Филиппа смущенно опустила голову.

— Извини. Наверное, я не должна была говорить этого.

Но его руки обхватили ее и сжали до боли. Хьюго опять поцеловал ее. Но на этот раз поцелуй был долгим. Разговор у костра позади них то делался громче, то затихал. Шумно кричали цикады.

— Что тебе необходимо, — сказал Хьюго, целуя ее в волосы, — так это чтобы кто-то находится рядом с тобой; человек, который мог бы уберечь тебя от беды. То ты до смерти пугаешь всех во время похода в горы, то признаешься в любви почти незнакомым молодым людям — что же будет дальше?

Она прижалась к нему, боясь пошевелиться.

— Кто-то немного старше меня, ты хочешь сказать? Кто-то более опытный, знающий, как опасен этот мир?

— Определенно. — Он поцеловал ее в нос. — Несомненно. Но, Флип… — Он замолчал и вновь посерьезнел.

Она приложила палец к его губам.

— Не надо. Ничего не говори, не сейчас. Я сказала, что люблю тебя. Я знаю, это так. Ты можешь не верить мне, можешь не отвечать взаимностью. Я все понимаю. Всякое бывает. По крайней мере, — с болью в голосе добавила она, — я знаю, такое иногда случается. Обещаю тебе, что не буду ждать твоей любви только потому, что люблю тебя. — Смелые слова. Она слегка вздрогнула и заставила свой голос звучать более непринужденно. — Но это не означает, что я могу перестать любить тебя, не так ли? — Она засмеялась, но как-то очень неуверенно. — И, пожалуйста, не пугай меня своей взрослостью. Не говори мне, что я слишком мала. Джульетте было всего пятнадцать. Помнишь?

— Помню, — сказал он серьезно и снова поцеловал ее в нос.

На некоторое время наступило молчание.

— Но подумай о том, что с ней случилось?

— Эй, вы, там! Жратва готова, — окликнула их Петси от костра.

— Если, конечно, вы в силах оторваться от прекрасного вида, — лукаво добавил чей-то голос.

Не обращая внимания на смех, Хьюго повернул к себе лицо Филиппы и всмотрелся в него при тусклом сиянии звезд.

— Флип, — его голос стал необычайно серьезным, — послушай меня. Не отдавай так легко своего сердца. Особенно мне… Подожди, — он резко остановил ее попытку что-то сказать. — Ты не знаешь меня. Может быть, в этом повинно время… место… — Он махнул рукой, будто стараясь охватить одним жестом теплую ночь, потрескивание пламени костра, звуки смеха. — Просто будь осторожнее. Вот и все.

В этот момент у нее мурашки побежали по телу от необычной серьезности его голоса, и Филиппа почувствовала себя неуютно.

— Нет, — просто сказала она, вскинув голову. — Не буду. Осторожность в любви только помеха. И я не позволю тебе так легко отделаться от меня. — Слова прозвучали беспечнее, чем ей бы того хотелось. — Пойдем, поедим. Я умираю с голоду.

Хьюго задержался, глядя ей вслед, пока она бежала к костру. В голове вновь зазвучал голос Мориса Плейла, который всегда преследовал его, как бы он ни пытался от него избавиться. Легкий, напористый, неожиданно ставший еще более угрожающим, чем прежде. И никаким усилием невозможно было притупить боль, возникшую в сердце.

Улыбаясь, он подошел к костру, сел рядом с Филиппой, весело поцеловал ее под дружеские аплодисменты и взял сэндвич с колбасой, который она, смеясь, предложила ему.

Путешествие на ферму Боуэнов и дни, последовавшие за ним, были полны для Филиппы необыкновенного счастья. Она была совершенно уверена в том, что чувство, которое она испытывала к Хьюго Феллафилду, было любовью. Ничего другого ей не было нужно. По крайней мере, на данный момент. Достаточно того, что он рядом, что она может поймать на себе его взгляд, взять его руку, пока они гуляют по саду или поднимаются к вершине утеса, смеяться вместе с ним, шутливо ссориться из-за пустяков, обмениваться тайными поцелуями и ласками. Все это было сегодня. О завтрашнем дне она не будет думать. Она решительно отмела в сторону все опасения но поводу того странного, волнующего момента, когда он предупреждал ее. Она прекрасно сознавала, что он еще ни разу не говорил ей о своей любви, но упрямо твердила себе, что момент, когда он сделает это, непременно наступит.

День за днем летело время. Они катались на санках с Монте вниз по узким, мощеным булыжником улочкам, истерически хохоча, когда неуклюжие санки с головокружительной скоростью неслись вниз по крутому склону холма, искусно управляемые двумя молодыми людьми в пестрых костюмах. Они пили чай с медовым тортом «У Рейда» среди изящного звона тончайшего фарфора и серебра, где со всех сторон доносилась английская речь, будто они обедали в «Савойе» в Лондоне. Он со всеми подробностями рассказал ей о том, как делаются вина «Мадера». Уникальный метод, родившийся при таких невероятных обстоятельствах, очаровал ее. Она смотрела на него и слушала с серьезным видом — к таким вещам на Мадейре никто не относился легкомысленно — и наградой ей была его улыбка. Были еще пикники, вечеринки и танцы у Боуэнов. Постепенно становилось ясно одно — отношение их сверстников к ним едва уловимо изменилось. В глазах узкого круга друзей, родственников и приятелей Хьюго и Филиппа стали парой. К облегчению Филиппы, представители старшего поколения на вечеринке в Квинта-до-Соль, казалось, так же были готовы принять это, как и все остальные. Маргарет относилась к ней с обожанием и любовно ворчала на Хьюго, если они возвращались домой слишком поздно; сама предлагала им экскурсии и развлечения, от которых они получали огромное наслаждение.

Но Хьюго, тем не менее, все еще не сказал ей о своей любви. День бежал за днем, дата их отъезда в Англию неизбежно приближалась. Она начала сомневаться, услышит ли когда-нибудь его признание. Днем, когда они бывали вместе, она чувствовала себя счастливой как никогда. Но частенько, лежа на рассвете без сна, она слышала трезвый голос разума, и неважно, что она изо всех сил старалась заглушить его. Случалось ли с Хьюго такое прежде? Может быть, именно об этом он хотел предупредить ее? Была ли она для него романтическим развлечением, о котором можно забыть, когда они вернутся в реальный мир? Не потому ли мать Хьюго выглядела очень довольной, увидев их вместе? Знала ли она из своего опыта, что подобные вещи всегда кончались ничем, не выдерживая проверки жизнью? Возможно, она, Филиппа — о, ужасная мысль! — ставила себя в глупое положение? Она неистово твердила себе — даже если это так, ей все равно. Она любила Хьюго, и этого достаточно. Она не может, не будет требовать от него ответного чувства. Она обещала ему, и сдержит свое обещание.

К концу их пребывания на острове погода ухудшилась. Налетели холодные ветры с дождями. Температура резко понизилась, и большую часть времени они проводили дома. Хьюго и Филиппа коротали время за игрой в вист или кункен в уютной библиотеке. Иногда они заводили старый патефон и танцевали. Потом небо слегка расчистилось от облаков, дождь прекратился. Они оделись потеплее и вышли погулять в сад. В эту туманную погоду, пропитанный влагой, он был столь же прелестным, как и в лучах солнца.

— Что это? Филиппа показала на крышу, видневшуюся среди деревьев. — Я никогда не замечала ее прежде. Кажется, это довольно большое строение?

— О, это старый дом. Он уже стоял на этом месте, когда мой прадедушка купил участок. Семья жила в нем некоторое время, пока строился большой дом.

— А что в нем теперь?

— Насколько мне известно, он пустует.

— Он очень старый?

— Да, ему много лет. Хочешь взглянуть?

Они направились по заросшей тропе сквозь лавровую рощу и небольшой лесок к поляне, на которой стояло длинное и низкое строение с красными стенами и черепичной крышей. Стены дома были увиты цветущим плющом. Маленькие квадратики окон смотрели на поляну. Он совсем обветшал.

— Какой милый, — просто сказала Филиппа.

Хьюго посмотрел на нее несколько удивленно.

— Ты так считаешь?

— А ты со мной не согласен? Взгляни — какой прекрасный цвет — будто кто-то нарисовал его сто лет назад и оставил под дождем и солнцем.

— Возможно, так оно и было, — ответил Хьюго.

— О, как жаль, что там никто не живет! Можно войти внутрь?

— Разумеется. — Хьюго повернул ручку входной двери. Она со скрипом поддалась. Воздух был прохладным. В доме стоял запах запустения и заброшенности. Однако в нем было сухо, пол и стены были крепкими, хотя штукатурка местами осыпалась. Кое-где стояла грубо сколоченная мебель, давно никому не нужная. На одной из стен висело сильно покосившееся потертое деревянное распятие. Комнаты были с низкими потолками, но вполне уютные. Они окружали центральный холл со старым, почерневшим от сажи камином. Филиппа бегала из комнаты в комнату с возгласами удивления и восторга.

— Вид из этого окна совершенно потрясающий! Хьюго, ты посмотри, какой подоконник! Стены, должно быть, несколько футов толщиной! А какой огромный камин! На такой камин в наши дни надо только молиться! Представь себе, в нем лежат поленья, горит огонь, а вокруг целая куча прелестных старинных кресел и канапе — а вдоль стен огромные книжные шкафы. И книги, книги. На полу — ковры. Доски еще совсем крепкие, словно камень. Они прекрасно бы выглядели, если их отмьгть. Можно подняться наверх?

Верхний этаж не отличался оригинальностью. Длинный ряд комнат, двери которых выходили в широкий коридор. Окна в спальнях были еще меньше, чем внизу. В конце коридора поднималась вверх узкая лестница.

— Давай поднимемся в мансарду… — Филиппа уже наполовину одолела лестницу. Улыбаясь, Хьюго последовал за ней. Комнаты в мансарде, открывающиеся одна в другую, были пыльными и абсолютно пустыми. Вид из слухового окна, выходившего на крытую черепицей крышу, был ошеломляющим. — Хьюго, иди сюда, посмотри — солнце пробивается из-за облаков! Какая красота!

Хьюго подошел к ней сзади, положил руки на талию и опустил подбородок ей на голову.

— Какой восхитительный, восхитительный дом! — мечтательно произнесла она. — Ты так не находишь?

— Да. — Его голос был очень тихим. — Да. Забавно. Я знаю его с детства, но никогда не замечал, что он такой красивый.

— Но как ты можешь?.. — Филиппа, смеясь, повернулась в его объятиях и вдруг затихла, широко открыв глаза.

Наступило долгое молчание. Потом он наклонил голову и поцеловал ее. Пылинки танцевали вокруг них в лучах солнечного света. Было очень тихо. Она почувствовала его руки на своем теле, но не сделала попытки остановить их. Ее руки скользнули под его джемпер, и она ощутила тело Хьюго сквозь рубашку. Только звук их дыхания нарушал тишину. Медленно-медленно он опустился на колени, увлекая ее за собой, но давая ей возможность избежать этого, если бы она этого хотела. Но она подчинилась ему. Она позволила опустить себя на пыльный пол и закрыла глаза, когда он начал расстегивать ее блузку.

— Я не сделаю тебе больно, — сказал он почти спокойным голосом. — Обещаю. О Флиппи, любимая…

Она открыла глаза.

— …люблю тебя, люблю тебя. О Боже, ты просто не знаешь… клянусь, я никогда не испытывал ничего подобного. Но я так боюсь, что… — Его голос и руки замерли.

— Чего? Чего ты боишься? — Прозвучал в тишине ее хрипловатый голос. — Хьюго, пожалуйста, чего ты боишься?

Он беспомощно покачал головой. Она протянула к нему руки, и он уткнулся лицом в ее маленькие обнаженные груди. Она задрожала, когда он коснулся их губами. Они долго лежали, тесно прижавшись друг к другу.

— Хью? — наконец прошептала она. — Что такое? Что случилось?

Он лежал не шевелясь. Сейчас. Сейчас наступил момент. Рассказать ей. Рассказать ей сейчас, что он предатель. И впридачу трус. Что он не стоит ее любви.

Он покачал головой.

— Ничего.

— Ты уверен?

Он нежно поцеловал ее грудь и пробежал губами по соску.

— Уверен.

— Ты сказал… — начала она и замерла.

— Я сказал, что люблю тебя. Люблю. Я еще никогда ни в чем не был так уверен, как в этом. — Его голос был совершенно твердым.

Она извивалась под ним, прижимаясь все теснее и неистово целуя его. На мгновение он, как безумный, набросился на нее, навалился всем телом, придавив к полу. Затем так же неожиданно скатился с нее, сел на полу, пробежал руками по волосам и опустил голову на руки, усилием воли заставляя себя успокоиться.

Она лежала не двигаясь, глядя на него широко открытыми глазами.

— Нет, — сказал он тихо, но решительно. — Не здесь. Не сейчас. Еще не время. Прежде я хочу быть уверенным.

Она колебалась только секунду.

— Я уверена в себе.

Он повернулся, слегка улыбнувшись и покачав головой.

— О Флип… — Он вновь покачал головой, не находя слов.

— Ты не хочешь меня? — Голос был спокойным, но в глазах затаилась неуверенность.

Он наклонился к ней, привлек к себе, ласково целуя ее волосы, глаза и губы.

— О, разумеется, хочу! Больше всего на свете! Но не здесь. Не так. Я не буду рисковать. Я не хочу оскорблять тебя и причинять тебе боль.

Она прижалась к нему, успокоенная.

— В таком случае, где и когда?

Он погладил ее по голове, прильнув щекой к ее волосам.

— Кто знает, может быть, однажды мы вернемся сюда. У нас будет и пища, и вино, и чудесная удобная кровать, а в камине будет полыхать огонь. Вот тогда ты и спросишь, хочу ли я тебя.

Она обвила его шею руками, наклонила к себе его лицо и ласково поцеловала.

— Я не уверена, что смогу ждать так долго.

Он решительно отстранил ее от себя.

— Еще немного — еще одно твое слово — и тебе уже не придется ждать долго. К чему тогда все мои галантные ухаживания? — И он начал со знанием дела, как она успела заметить, застегивать ее блузку.

Она наблюдала за ним сияющими глазами.

— Хью…

— М-м?

— Ты всегда такой… обходительный? — Она не смогла выдержать его удивленного взгляда и опустила глаза, но потом быстро подняла их вновь — темные, огромные, вопрошающие и блестящие, как свежеочищенные каштаны.

Он серьезно посмотрел на нее и решил ответить честно.

— Нет.

— Я так и думала. — В тишине она смущенно заправила блузку в юбку и пригладила волосы. Потом подняла голову движением, в котором таился намек на сомнение. — Почему?

Он поднялся на ноги, протянул руку и одним сильным движением вновь привлек ее к себе, чтобы поцеловать еще раз.

— Потому что, моя Филиппа, — сказал он наконец, когда она слегка отстранилась от него, — я люблю тебя. И я хочу большего для тебя — для нас — чем это.

Она молчала и долго не сводила с него глаз. Затем почти робко взяла его руки в свои.

— Для «нас»? Ты хочешь сказать, что имеешь в виду нас с тобой? — спросила она, и в ее голосе прозвучало то, что переполняло ее последние дни — счастье наряду с сомнением и неуверенностью.

Он с печальным видом кивнул головой.

— О да. Я пытался этому сопротивляться и сражался доблестно, но проиграл. И теперь говорю не о себе, а о нас.

Он привлек ее. Она прильнула к нему, закрыв глаза. Улыбка, полная счастья, блуждала на ее юном лице.

Хьюго прижался щекой к теплым волосам, печальная складка пролегла по его лбу.

Они возвращались к дому по мокрой траве. Что касается Филиппы, то она даже не почувствовала, что у нее промокли ноги, а низ юбки стал влажным. Когда они оказались на краю поляны, она обернулась, чтобы бросить на дом прощальный взгляд.

— Мы вернемся сюда? — спросила она взволнованно.

Его рука скользнула по ее талии.

— Можно сказать об этом с уверенностью. — Он колебался некоторое время. — Чтобы провести здесь медовый месяц, — твердо добавил он.

Она вскинула голову и внимательно посмотрела на него. Затем улыбнулась счастливой улыбкой.

— Не принимаете ли вы это как само собой разумеющееся, мистер Феллафилд?

Он сделал вид, что его озадачил вопрос.

Нет. Я так не считаю.

— Упрямец! — Она приподнялась на носочках и взъерошила его мокрые волосы. — Пока я еще не видела тебя стоящим на одном колене. Разве ты не попросишь моей руки и сердца, прежде чем начнется наш медовый месяц?

— Только тогда, когда буду к этому готов, но не раньше.

— Каков нахал! — Она схватила его за руку и начала пританцовывать рядом с ним как ребенок.

Внезапно он остановился. Лицо его стало серьезным.

— Флип?

— Что? — Она запрокинула голову, глядя на облака над вершинами деревьев. Снова пошел дождь.

— Послушай меня. Пожалуйста, послушай. Это будет не так просто, ты понимаешь. Вполне могут возникнуть… проблемы. — Он помедлил в нерешительности, прежде чем произнести последнее слово.

Она замерла. Вздохнула.

— Твой отец, — сказала она удрученно.

Он пожал плечами, избегая ее взгляда.

— Отчасти да. И не забывай о своем отчиме. Возможно, он будет не слишком доволен. Ты еще очень молода.

— А ты уже очень старый, — подтрунивала она, но его нелегко было отвлечь от тяжелых мыслей.

— Не такой уж я завидный жених.

Она радостно засмеялась.

— Вот и хорошо. Тогда никто не будет говорить, что я поймала тебя в свои сети, и у нас не будет никаких неприятностей.

— Филиппа.

Она повернулась. Ее рука по-прежнему лежала в его руке. Восторженный взгляд остановился на его лице.

— К чему эти разговоры, Хьюго? Ты не запугаешь меня. Не сможешь запугать. Я знаю, это будет непросто, но мне все равно. Ты мне нужен, а я нужна тебе. Ты сам сказал мне об этом. На том и порешили. Если случится самое худшее, тогда нам придется подождать, пока мне не исполнится двадцать один год, и тогда никто не сможет помешать нам. Если они оставят нас без гроша, — она отбежала от него, смеясь — тогда я поеду в Вулвортс и буду там работать. А по вечерам буду мыть полы. А ты станешь контролером. Будешь проверять билеты.

Против ее веселья, против той любви, которая светилась в ее глазах, невозможно было устоять. Он рассмеялся вместе с ней.

— Любовь все преодолеет.

— Несомненно, — согласилась она с жизнерадостным видом.

— Но кое в чем я должен тебе возразить.

— Что такое?

— Не думаю, что мне хотелось бы быть контролером.

Она задумалась.

— Да? Какая жалость. Я подумала, что в униформе у тебя был бы сногсшибательный вид. А как насчет того, чтобы стать кондуктором в автобусе?

— Если уж ты помешана на форме, то, может быть, мне следует вступить в гвардию?

Она фыркнула, выразив свое возмущение с недостойной истинной леди несдержанностью.

— О, только не это! Тогда все девушки влюбятся в тебя, и с чем тогда останусь я?

Все еще смеясь и держась за руки, они шагали к дому по мокрой лужайке.

Фиона отвернулась от окна, потирая руки таким жестом, словно была довольна проделанной работой.

— В какой-то момент мне показалось, что они не сумеют поладить, но теперь, кажется, все в порядке.

Они с Маргарет отдыхали в библиотеке. Маргарет слегка улыбнулась, но ее глаза оставались серьезными.

— Будем надеяться, все так и останется.

Фиона приподняла рыжую бровь.

— А ты сомневаешься?

Губы Маргарет дрогнули в слабой улыбке.

— Я очень привыкла к Филиппе за последние несколько недель, — сказала она, потянувшись к колокольчику. — Несмотря на молодость, она обладает мужеством и способностью любить. Любая мать была бы счастлива увидеть рядом с сыном такую девушку. Я только надеюсь, что Спенсер тоже сумел это разглядеть. — Ее голос стал тихим.

Фиона продолжала внимательно смотреть на нее.

Маргарет подошла к окну и посмотрела на смеющихся молодых людей, которые бежали под дождем к входной двери.

— Хьюго не из тех, кто может постоять за себя перед отцом, — тихо добавила она.

 

Глава четырнадцатая

— Ты ни за что не догадаешься, чем занимается Рейчел! — Спустя несколько лихорадочных недель после возвращения в Англию Хьюго и Филиппа приехали в Лондон. Это была давно запланированная поездка, от которой они многого ожидали. Филиппа и Хьюго шли по лужайке парка, взявшись за руки.

Хьюго, которого до сих пор приводило в замешательство упоминание имени Рейчел, взглянул на нее.

— Не догадаюсь?

Филиппа захохотала.

— Она работает за прилавком на рынке в Неттикоут-Лейн. Ты слышал когда-либо что-нибудь подобное?

Остановившись, Хьюго уставился на нее.

— Что она делает?

— Работает за прилавком в Петтикоут-Лейк. Каждое воскресенье. Рейчел подружилась с забавным маленьким человечком, которого она называет Кучерявый — он уморительно забавный. Она занимается этим уже пару месяцев.

— Рейчел? Работает за прилавком на рынке?

— Вот именно. И ей это нравится. Я видела ее вчера. Кажется, она взяла дело в свои руки — все ее экстравагантные друзья приходят в Лейн покупать ткани. Кучерявый говорит, она заработает ему целое состояние. — Филиппа хихикнула. — Ему это очень кстати; если хочешь знать — у него одиннадцать детей. Одиннадцать! — Она потянулась, чтобы поцеловать его в щеку. — А сколько детей будет у нас? Я не уверена, что смогу справиться с одиннадцатью!

Хьюго в изумлении качал головой.

— Вот уж не думал…

— Двое? Трое? Нет, не трое. Пусть будет четное количество. Четверо. А ты как считаешь?

— Что?

— Я говорю про детей, глупенький. Сколько их у нас будет? Четверых достаточно?

Он положил ей руку на плечо и привлек к себе.

— Четырех будет многовато.

— Два мальчика и две девочки. И все похожи на тебя.

— Не думаю, что это можно сделать по заказу. — Он улыбнулся ей. — Возможно, у нас будет четверо ужасных мальчишек, и все они будут похожи на своего дядю Чарльза.

Она скорчила противную гримасу:

— Выбрось это из головы!

В отдалении блеснули на солнце воды реки. Стояла поздняя весна, хотя колючий ветер гулял по парку, волной пробегая по траве и раскачивая верхушки деревьев. Под могучими ветвями волшебной красоты вяза виднелась пустая скамья. Не сговариваясь, они направились к ней. Хьюго обнял Филиппу за плечи. Она прижалась к нему, укрываясь от ветра, и подняла лицо в ожидании поцелуя. Это был долгий и нежный поцелуй. Когда наконец он поднял голову, она вздохнула со счастливым видом и еще теснее прильнула к нему, ощущая его уютное тепло. Они долго молчали.

— Флип.

— М-м?

— Нам надо поговорить.

— Нет, не надо.

— Надо.

Она промолчала.

— Ты говорила с Эдди еще раз?

Ее молчанке затянулось. Потом она неохотно ответила:

— Да. Говорила.

— Никаких перемен?

Она качнула головой, покоившейся на его груди.

— Нет. — Слово прозвучало вызывающе беспечно. — Но это не имеет никакого значения. Он не может помешать нам.

— В данной ситуации может.

Филиппа распрямилась, сняла руку Хьюго со своего плеча и серьезно посмотрела на него.

— Надеюсь, ты понимаешь — не то, чтобы он категорически возражал. Как твой отец. Просто он очень беспокоится. Вот и все. Он чувствует свою ответственность и все еще считает меня ребенком. Согласись, ему нелегко.

— Наверное, ты права.

— Все могло быть гораздо хуже — он мог запретить встречаться с тобой, но не сделал этого. Ты ему нравишься. Так он сказал. Просто он думает, что я слишком молода и не понимаю, что делаю.

Улыбка Хьюго не получилась такой беззаботной, как ему того хотелось.

— Ты с ним согласна?

— Нет. — В ее голосе прозвучала твердая уверенность. Она провела пальцем по его губам. — А как насчет твоего отца?

Он уныло покачал головой.

— Пару дней назад между нами произошла еще одна ужасная ссора. Теперь он просто отказывается говорить об этом. Он придерживается твердого мнения, что ты юная авантюристка, дерзкая, развязная девчонка сомнительного поведения или еще того хуже. Письмо мамы на него не произвело никакого впечатления. — Он вздохнул. — И Чарльз не лучше его. О Боже! Они загнали меня в угол! Собственно говоря, я подумываю о том, чтобы покинуть Чейн Уолк.

Ее лицо моментально оживилось.

— Великолепная идея!

Хьюго удивленно посмотрел на нее.

— Если бы у нас было какое-нибудь место, где мы могли бы встречаться! Я устала от скамеек в парке! Если бы у тебя где-нибудь была комната, — она замолчала, неожиданно покраснев, — мы могли бы проводить там время вместе.

Он поцеловал ее и погрозил пальцем.

— Именно этого, моя юная леди, и боится твой отчим!

Она пожала плечами.

— Ради Бога, не начинай все сначала! О Хьюго… — Она мечтательно прижалась к нему, коснувшись щекой шероховатой ткани пиджака. — В сентябре я буду учиться здесь в колледже — ты только подумай! Мы сможем встречаться, когда захотим.

— До тех пор, пока ты будешь возвращаться не позже восьми часов.

Она рассмеялась.

— Не думаю, что будут такие строгости. Как бы там ни было, мы будем рядом. Хьюго, я так тебя люблю. — Она уткнулась в его грудь. Голос ее зазвучал приглушенно. — Ты не позволишь им помешать нам? Обещай, что не позволишь.

Он прижался щекой к ее волосам.

— Обещаю.

— Я уверена, мы сможем убедить Эдди. Просто для этого потребуется время, вот и все. Возможно, если мы поженимся, и твой отец изменится к лучшему?

— Даже если этого не случится, меня это не очень волнует. — Обычно мягкая линия его рта приобрела резкие очертания.

— Не говори так, любимый. Он твой отец.

— Он ханжа и педант. Самодовольная тупица.

— Хьюго!

Он покачал головой.

— Ты не знаешь его, Флип. А мама знает. Вот почему она все время живет на Мадейре.

— Мадейра… — Она с благоговением произнесла это слово. Оно стала для нее талисманом. С ним ей были не страшны никакие невзгоды.

— Она избавилась от него. И я смогу. — Он упрямо отказывался от возможности сменить тему разговора. — Я покидаю Чейн Уолк. Сегодня вечером я скажу ему об этом.

Он уже несколько месяцев вынашивал план, который, как он надеялся, решит сразу несколько проблем. Почему он позволил отцу и Чарльзу вновь запугать его? Он не мог ожидать от них помощи и не будет просить ее. В конце концов, он получал жалование. Большинство людей жили на меньшую зарплату. Наряду с иными значительно более благополучными отраслями торговли, их рынок тоже ощущал на себе последствия кризиса, который углублялся день ото дня. Но Пейджетам и Феллафилдам удалось выстоять, и так будет и впредь. Но в одном он был уверен — с каким бы неодобрением отец ни относился к его действиям, теперь старик не уволит его из компании. У них были преданные служащие, которые превосходно знали свое дело и беспокоились о нем так же, как о собственных семьях. Когда заключались сделки и наступал момент отправления груза, клиенты предпочитали вести переговоры с одним из Феллафилдов. И этим Феллафилдом, с которым они привыкли иметь дело за последние годы, был именно Хьюго.

Через несколько лет ему было обещано директорство и место в правлении. К этому времени Хьюго намеревался создать свою собственную компанию. А тот факт, что отец и брат ушли с головой в политику, делал эту цель более достижимой, чем это могло бы быть при других обстоятельствах. Чарльз надеялся на свое выдвижение в качестве кандидата от консервативной партии на следующих выборах. Если ему повезет и если осуществится его план жилищного строительства, он заработает себе состояние. Тогда он будет полностью поглощен своими делами и не станет совать нос в дела Хьюго. С остальными проблемами он справится сам. Теперь у него была Филиппа, и он не хотел терять ее. Он оставит Чейн Уолк и порвет с Морисом Плейлом. Если будет необходимо, он станет ждать Филиппу четыре года, пока ей не исполнится двадцать один. Тогда они поженятся. И как это часто случалось, когда он бывал с ней, волна нежности к юной девушке охватила его. Он почувствовал прилив сил и желание защитить ее.

Сидя рядом с ним на скамейке солнечным, но прохладным апрельским днем, Филиппа прижималась к нему. И когда она с радостным и доверчивым лицом смотрела на него, невозможное казалось возможным.

— Сегодня я все ему выложу, — повторил он.

Разговаривать с отцом Хьюго всегда было нелегко. Не обошлось без осложнений и на сей раз.

Сначала все шло хорошо. Чарльз как обычно был занят — то ли деловая встреча, то ли партийный митинг. Спенсер Феллафилд пребывал в приподнятом настроении. Он предложил младшему сыну с комфортом пообедать в Снаге, в небольшом уютном кабинете на втором этаже высокого городского дома, с высокими стеллажами, полными книг. Проводив Филиппу в небольшой отель, где она останавливались с отчимом, когда тот участвовал в заседании парламента, Хьюго отправился домой, решительно настроившись на серьезный разговор. Он был уже взрослым мужчиной, и ему не пристало просить о чем-либо. Он просто должен рассказать отцу, твердо и корректно, о своих планах.

Блюда были приготовлены великолепно. Повар Спенсера Феллафилда, как и всё в его жизни, был выбран в расчете на совершенство, умение и расторопность. Шел ничего не значащий разговор, не касающийся личных тем. Они говорили о возможном революционном перевороте в воздушном транспорте — особенно значительных успехов в этой области достигло новое поколение дирижаблей типа «Граф Цеппелин»; о предстоящей попытке Эми Джонсона совершить перелет из Великобритании в Австралию; о блестящей подаче Брэдмена, о маловероятности того, что проект строительства туннеля под Ла-Маншем будет утвержден, не говоря уже о том, что будет реализован. Хьюго, который в начале обеда чувствовал себя напряженным словно заведенная пружина, слегка расслабился. Отец был чрезвычайно доволен — очень важные и исключительно секретные переговоры, в которых он принимал участие, проходили успешно. Казалось, он был готов выслушать сына. Сам он занимательно рассказывал в особой, только ему присущей манере о друзьях, коллегах и политиках, с которыми в последнее время находился в контакте.

— Ходят слухи, что наш любимец, аристократический социалист, готов уйти в отставку. — Наполнив два бокала «Мадерой», он передал один Хьюго.

Тот встревоженно посмотрел на него.

— Мосли? В самом деле? Но почему?

— Видимо, реформы, по мнению нашего драгоценного мальчика, движутся недостаточно быстро. Он намерен создать свою собственную партию.

Наступило короткое молчание. Хьюго хорошо знал Освальда Мосли, он много раз обедал с ним в Чейн Уолк, когда тот был еще членом парламента от консервативной партии. Со Спенсером Феллафилдом их объединяло восхищение Гитлером и Муссолини.

— Фашистскую партию? — спросил Хьюго с нескрываемым отвращением в голосе. — Здесь?

— Да. Разумеется, фашистскую партию. — Спенсер Феллафилд, прищурившись, посмотрел на сына. — Ты имеешь что-нибудь против?

— Естественно, будь оно проклято! Извини, папа.

Бровь Спенсера едва заметно приподнялась, и Хьюго рассердился на себя за свою невыдержанность. Но он продолжал с еще большей резкостью, чем ему хотелось бы:

— Мосли — ничтожный человек, папа, и ты должен это знать. А что касается фашистских молодчиков — неужели тебе хочется, чтобы армия бойскаутов-антисемитов маршировала по нашим улицам и отдавала команды — что нам делать и о чем нам думать? И пожалуйста, избавь меня от поучений по поводу Муссолини и его итальянских последователей. В жизни есть более важные вещи!

Между ними возникла стена молчания.

— Хьюго, твой упрощенный, если не сказать, детский, взгляд на вещи иногда бывает занимательным. Но не всегда.

Густая краска залила лицо Хьюго. Он мелкими глотками потягивал вино.

Отец поднес свой бокал к свету, оценивающим взглядом рассматривая рубиново-красный напиток.

— Фашисты вовсе не являются антисемитами. — Он сделал один глоток. — По крайней мере, не в большей степени, чем все остальные.

— Пожалуйста, говори только за себя.

Отец метнул на него взгляд — острый, как лезвие бритвы.

— Я всегда так поступаю.

Хьюго залпом выпил вино, не обращая внимания на хмурый и недовольный вид отца.

— Как ты можешь говорить, что они не антисемиты? Этот Гитлер — буйнопомешанный. Он ненавидит евреев.

— Как и многие другие. Адольф Гитлер, насколько я понимаю, отстаивает свое право провести чистку в национальном масштабе.

Хьюго презрительно фыркнул.

— По моему мнению и по мнению многих других, он также является нашей лучшей защитой против коммунистической заразы, которой я сопротивляюсь, как могу, ты это знаешь. А также против либерального социализма, к которому я питаю еще большее отвращение, о чем ты тоже должен помнить. Нельзя допускать, чтобы Европа — да и весь мир в целом — вновь оказались ввергнутыми в хаос. Если Гитлер сумеет навести порядок в Германии, как это сделал Муссолини в Италии — чего же желать лучшего?

— Неважно, какой ценой?

— Абсолютно верно.

Хьюго подошел к графину и налил себе еще вина.

— Какие гнусные убеждения.

Тишина, воцарившаяся в комнате после этих слов, была красноречивой. Он обернулся. Спенсер Феллафилд изумленно уставился на сына.

— Это твои слова, Хьюго? Или они принадлежат кому-то другому? Кто, хотелось бы мне знать, учит тебя разбираться в тонкостях мировой политики?

Хьюго откашлялся.

— Никто. — Внезапно он почувствовал, как в нем поднимается паника. Как он, черт побери, влип в эту историю? — Папа, правду сказать, я хотел бы поговорить с тобой кое о чем другом.

— О? — От единственного произнесенного звука повеяло ледяным холодом.

— Я… — Хьюго стоял, перекладывая пробку от графина из руки в руку, словно не зная, куда ее положить. — Я намереваюсь уйти из дома.

Молчание. Спенсер Феллафилд пригубил «Мадеру», разглядывая темную жидкость в бокале.

— Вот как?

— Я уже взрослый человек, папа, и хотел бы открыть свое дело.

— Не вижу причины, которая могла бы помешать этому.

Хьюго очень осторожно вставил пробку в графин.

— Мне нужна свобода.

— О? Свобода для чего? — Голос отца звучал обманчиво мягко. — Чем бы ты таким хотел заняться в этом «своем деле», — последние слова он выделил едкой иронией, — чем не можешь заниматься здесь?

Всякий раз, вступая в противоречия с отцом, Хьюго испытывал замешательство. Он терялся, его речь становилась затрудненной. И сейчас он вновь боролся со смущением.

— Я… Не знаю. Я только…

— Буду ли я прав, если приду к выводу, — резко произнес отец, что это неожиданное решение имеет некоторое отношение к юной леди, — он сделал все возможное, чтобы вложить как можно больше оскорбительной интонации в последние слова, — к которой ты так привязан?

— Нет. Это не имеет ничего общего с Филиппой. — Хьюго почувствовал, как под спокойным взглядом отца, выражающим недоверие, краска вновь прилила к его лицу. — Папа, в этом нет ничего необычного, не так ли? Мне двадцать семь лет. Пора уже быть самостоятельным.

— Чарльз не испытывает такой необходимости.

— И не будет испытывать. — Это были слова обиженного ребенка. Спенсер Феллафилд, страдальчески подняв бровь, проигнорировал их.

— Я уже говорил тебе — когда ты остепенишься и найдешь себе подходящую жену, я буду только рад обеспечить тебя постоянным доходом.

— Я не хочу, чтобы ты давал мне что-нибудь! — Слова прозвучали с неистовой силой. — Я только хочу уйти! Я вполне способен отвечать за себя! У меня есть работа, и я зарабатываю себе на жизнь. Об этом могут сказать многие. И я могу тратить свои деньги так, как пожелаю. Я просто говорю тебе — я ухожу. Я бы предпочел это сделать с твоего благословения. Но в любом случае я уйду. Так будет лучше для всех.

Молчание затянулось. Спенсер Феллафилд не спеша допил вино, не сводя глаз с сына, и поставил бокал на стол.

— Понятно. Могу ли я спросить, где ты собираешься жить?

— Пока не знаю. Сниму комнату.

— Один?

— Да, папа, один! — Хьюго подавил в себе поднявшуюся было волну негодования. — Я говорил тебе — Филиппа не имеет к этому никакого отношения. Если бы ты только встретился с ней, то увидел бы…

— Нет. — Ответ был суровым и холодным.

Хьюго потерял последнюю надежду Он стоял не в силах вымолвить ни слова.

Отец поднялся с надменным выражением лица. Он был на голову выше и гораздо массивнее своего худощавого сына.

— Очень хорошо, Хьюго. Уходи, если хочешь, хотя я предупреждаю, что ты не получишь от меня ни пенни. И более того, ~— он поднял руку, выставив ладонь вперед, когда Хьюго попытался было с жаром что-то возразить, — более того, я хочу, чтобы ты четко понял — если ты когда-нибудь осуществишь свой идиотский замысел и женишься на никому не известной особе, этой мисс, которая охотится за богатым женихом, — предупреждаю тебя, ты будешь жалеть об этом до конца своих дней. Выражаясь мелодраматически, я оставлю тебя без пенни в кармане. Без фартинга. И каким бы ценным сотрудником ты ни являлся для нашей фирмы, это будет конец твоей карьеры в бизнесе Пейджетов и Феллафилдов. Подумай об этом. Иди, позабавься с ней. Потом возвращайся ко мне, и мы найдем тебе подходящую пару — умную, хорошенькую, какую только ты пожелаешь, и которую я буду счастлив принять в мой дом как свою сноху, как мать моих внуков. И до того дня — поверь мне, Хьюго, он наступит — нам с тобой больше не о чем говорить, не так ли?

Хьюго била дрожь. Этот человек с ледяными глазами, который стоял напротив, всю жизнь командовал и помыкал им. Гнев, копившийся годами, бурлил в нем, мешая говорить и унижая его.

Осторожный стук в дверь, нарушивший тишину, показался оглушительно громким.

— Войдите.

Слуга просунул голову в дверь.

— Звонят по телефону, сэр. Спрашивают мистера Хьюго.

— Иду, — сказал Хьюго. — Попросите их подождать минуту. Хорошо?

— Да, сэр. — Слуга скрылся за дверью.

Нарочито спокойно Спенсер Феллафилд опять опустился на стул и потянулся за газетой, которая лежала на столе.

— Я ухожу, — сказал Хьюго очень тихо, не в силах унять дрожь в голосе. — Но я не вернусь. Делай, что хочешь, папа, но ты не заставишь меня расстаться с Филиппой.

— Посмотрим. — Отец даже не удосужился взглянуть на него.

Хьюго вышел из комнаты, тихо закрыв за собой дверь. Он быстро сбежал вниз по лестнице и схватил телефонную трубку.

— Да?

На другом конца провода он услышал спокойный приятный голос.

Хьюго замер, машинально обернулся, пригнувшись, слегка прикрыл трубку рукой, стараясь говорить потише, хотя в просторном холле и на широкой лестнице не было никого, кто мог бы его услышать.

— Я просил тебя не звонить сюда!

Голос заговорил снова.

— Я не могу. Плейл, не могу, ты меня слышишь? Я…

Тот прервал его.

Хьюго долго стоял, слушая. Потом сказал:

— Ну, хорошо, хорошо. Сделаю. Но это в последний раз, ты слышишь? Я не…

В трубке щелкнуло, потом стало тихо.

Хьюго долго стоял с трубкой в руке, сжимая ее с такой силой, что костяшки пальцев побелели. Потом, когда он очень осторожно положил ее на место, ему силой пришлось разжимать пальцы. Он стоял еще некоторое время, глядя на нее; голова опущена, лицо напряжено, челюсти сжаты. Затем, повернувшись, он тяжело потащился наверх в свою комнату.

Работа на рынке стала для Рейчел такой же естественной потребностью, как для утки — плавание в пруду. Как ни странно, но всякий раз, приходя на место, она чувствовала себя так, словно возвращается домой после долгого отсутствия. Все здесь — и хорошее, и плохое — доставляло ей удовольствие. Она ценила дух товарищества, горячую преданность, которая сплачивала торговцев между собой. Ей нравилась суета, смех, как правило, добродушный, часто остроумный и всегда забавный обмен репликами. Она с интересом наблюдала за сомневающимися покупателями, которые с трудом поддавались уговорам. С удовольствием украшала прилавок, проявляя фантазию, привлекающую посетителей, и радовалась, когда зарабатывала лишние полкроны, улещивая покупательницу, которая пришла на рынок в поисках кухонных занавесок а ушла с отрезом на платье. Рейчел изумилась тому, как быстро ее приняли местные обитатели после первой, довольно сдержанной встречи.

В своих вычурных нарядах, побрякушках и браслетах, с прекрасным произношением, которое выдавало в ней принадлежность к аристократической части населения Лондона — над которым, кстати, не уставали добродушно подшучивать, — она была гордостью Джимми Беннета по прозвищу Кучерявый. Несомненно, он был первым, кто заговорил об этом. Зародившаяся между ними дружба в течение нескольких недель стала крепкой. Его приводил в восторг тот факт, что его подопечная необычайно легко привыкла к уличной жизни в Лейне, и так же быстро откликнулась на теплые и нетребовательные дружеские отношения, которые мог ей предложить простой люд.

— В тебе течет кровь торговца, — не уставал твердить Кучерявый. — Помни мои слова — кто-то в твоем роду занимался торговлей.

Вполне возможно, так оно и было. Но Рейчел твердо решила, что это останется ее тайной. Она не позволит так глубоко проникнуть в ее прошлое даже Кучерявому.

По лондонским клубам и всякого рода питейным заведениям поползли слухи о том, что воскресным утром, будь то дождь или солнце, Рейчел Пэттен можно увидеть в Петтикоут Лейн стоящей за прилавком и нахваливающей свой товар. Друзья и знакомые потянулись сюда, одни — чтобы просто поболтать, другие — посмеяться над ней, на что ей было наплевать, но каждый из них уходил от нее с покупкой. Особенно после того, как однажды Рейчел уговорила Кучерявого взять ее на товарный склад. К своему изумлению, она обнаружила там ткани с небольшим дефектом, которые в лондонских магазинах стоили очень дорого и продавались лишь с небольшой скидкой, а здесь их фактически отдавали за бесценок. С энтузиазмом человека, нашедшего для себя новое и увлекательное занятие, она принялась убеждать Кучерявого расширить их обычный ассортимент товаров и приобрести другие ткани, кроме привычных саржи, льна и шерсти. Чтобы доказать успех этой затеи, она даже вложила несколько фунтов собственных денег. Вскоре прилавок Кучерявого расцвел зелеными, золотистыми, голубыми и лиловыми тонами, которые так любила сама Рейчел. Обладая тонким вкусом, она со знанием дела разложила их на прилавке, не забыв об отделке и всевозможных украшениях, включая блестки на платье. В глазах проходящих мимо местных девушек вспыхивал восторг и непреодолимое желание порадовать себя обновкой, особенно если в кошельке были деньги, а в душе — стремление похвастаться перед подружками.

— Похоже, твой прилавок превращается в сногсшибательный магазин, черт тебя побери, — не раз говаривал с язвительной усмешкой Гарри, сосед Кучерявого.

— Скорее, он напоминает турецкий базар, — со счастливым видом отвечал Кучерявый. — Чертовски великолепно, не правда ли? Что скажешь?

Но не только местных жительниц привлекали ткани Рейчел, которые к тому же ценили ее полезные советы. Ее приятели из лондонской богемы, которые когда-то частенько спали у нее на полу, напрашивались на угощение, клянчили деньги и пили ее виски, также устремились к ней. Ну и что с того, если на отрезе из шелка было пятнышко? Надо раскроить ткань или сделать драпировку так, чтобы оно не вылезало наружу. Что с того, если рисунок слегка асимметричен или ткань не полностью прокрашена? Если изделие из этой ткани умело соединить с другими предметами туалета — Рейчел по всеобщему признанию была в этом отношении гением, — кто об этом узнает? Слухи о Рейчел разнеслись повсюду. Пройдись по Лейну воскресным утром — и к пятнице ты уже будешь выглядеть как Грета Гарбо, если сумеешь приобрести себе длинный плащ и соответствующее произношение.

Сама Рейчел была лучшей рекламой Кучерявому. Ее экзотические, по-цыгански яркие наряды, которые всегда так ей шли, теперь обернулись явной выгодой. Когда на ее гибкой, с тонкой талией фигуре в одеяниях соблазнительных цветов останавливался женский взгляд, каждая из них верила — или надеялась — что будет выглядеть не менее обольстительно. Совершенный овал лица, яркие фиалковые глаза, шарфы или платки причудливой расцветки, которые она ухитрялась выкраивать из бросовых обрезков ткани, длинные, свисающие серьги соблазняли их всех — от школьницы до солидной матроны, вызывая желание посоперничать с ней. И как водится на рынке, ей придумали прозвище, полунасмешливое, полувосхищенное, но в целом дружеское.

— Ты притягиваешь покупателей будто волшебная лампа, Герцогиня, а? Нельзя ли погреться возле тебя?

Поначалу ее одолевали рыночные казановы, для которых появление явно неискушенного новичка было весьма соблазнительным. Довольно быстро и легко она освободила их от этих иллюзий. Союз нечестивых — Кучерявого и Гарри — и ее собственный острый язык, никогда не остававшийся в долгу перед обидчиком, а также неразборчивость в выражениях вскоре отбили охоту даже помышлять о преследовании добычи, не говоря уже о планах одержать победу. Наоборот, среди этой части рыночного люда она приобрела не слишком лестную репутацию, против чего, собственно, и не возражала.

Вскоре она вместе с Кучерявым начала завоевывать другие рынки.

Почти все они находились в Ист-Энде или вокруг него — Степни, Антон Парк и даже такой дальний утолок как Рамфорд. Кучерявый был в восторге от своей неслыханной удачи. Он пригласил ее домой и познакомил с женой и детьми в возрасте от двух до семнадцати лет, которые жили в пяти комнатах в Степни. Вспомнив, в каких условиях жили больные, которых когда-то лечил отец, Рейчел отметила про себя, что эти комнаты выглядели еще довольно прилично. Кучерявый зарабатывал на рынке относительно неплохие деньги и, несмотря на то, что частенько прикладывался к кружечке эля, который обожал, не скупился в расходах на семью. Они хорошо питались и были здоровы. Самые младшие — шумливые и непоседливые, старшие — очень живые и задиристые. И хотя Рейчел относилась к Кучерявому с симпатией, ей было не жаль покидать его дом. Бетси, жена Кучерявого, хилая женщина с клочками светлых волос и усталыми глазами, едва перемолвилась с Рейчел парой слов. Те беспокойные два часа, что Рейчел провела в этом доме, она была занята тем, что готовила и подавала чай, бормоча извинения за поведение своих младших отпрысков, громко переругиваясь с тремя старшими девочками или сгоняя с насиженных мест целую стаю кошек, которые, свернувшись клубочком, заняли все теплые углы в комнатах, либо растянулись на первой попавшейся ровной поверхности.

Жизнерадостный Кучерявый, провожая Рейчел до станции метро, извинялся, пожимая плечами.

— В гостях хорошо — а дома лучше.

Рейчел искоса посмотрела на него и криво улыбнулась.

— Нет ничего вернее этих слов, если иметь в виду твоих домочадцев, — сказала она. — Я смертельно устала! Лучше простоять двенадцать часов на Лейне, чем остаться на один час с такой кучей детворы.

— Ты им понравилась.

Ее взгляд на сей раз выражал откровенное сомнение.

— В самом деле?

— О да. — Он беззаботно пожал плечами, ярко-голубые глаза озорно блеснули. — Из них нельзя было бы и слова вытянуть, если бы это было не так.

Рейчел широко раскрыла глаза, изобразив изумление.

— В следующий раз, когда я окажусь у тебя дома, напомни, чтобы я сделала что-нибудь неприятное.

Кучерявый захохотал и затянулся сигаретой, которую держал в пожелтевших от табака пальцах.

— Кучерявый… — нерешительно сначала Рейчел. — Ты уверен, что Бетси не возражает? Я имею в виду, против того, что я работаю с тобой? И Нелли… разве ты не говорил, что она помогала тебе иногда? Она не думает, что я заняла ее место?

— Разумеется, нет, голубка. Бетси никогда не нравился рынок. Да и Нелли не очень туда стремилась. — «Правду сказать, они обе считают тебя помешанной», подумал он, и улыбнулся Рейчел. — У Нелли есть работа, Она шьет брюки на фабрике. Нельзя сказать, что она была очень довольна работой на рынке — кому хочется вставать по воскресеньям в три часа!

— Ну что ж, если ты в этом уверен…

— Уверен, еще как уверен. — Он вопросительно взглянул на нее. — А ты? Тебе это по-прежнему нравится?

— Безусловно.

Он засмеялся, покачивая головой и не переставая изумляться.

— Кто бы мог подумать? То был счастливый день для Джимми Беннета, когда он зашел в кафе Барни, скажу я тебе.

Она нежно взяла его под руку.

— Не менее счастливый, чем для меня, Кучерявый. Не менее счастливый.

— Ну, и как долго ты намерена этим заниматься? — приятный голос Дафни выражал удивление. Налив чай, она подала чашку Рейчел.

Та пожала плечами.

— До тех пор, пока мне это нравится. Честно говоря, Дафни, я обожаю эту работу! В самом деле. Я не думала, что это может быть так забавно. Более того, у меня это здорово получается!

— А что думает об этом твой отец?

— Он не возражает. Почему бы и нет? Думаю, он доволен, что я нашла для себя относительно творческое занятие. — Она задумчиво помешивала чай. — Если ты помнишь, все, что я делала до этого, никак нельзя назвать творчеством.

Дафни слегка улыбнулась, но промолчала. Что-то во взгляде Рейчел встревожило ее. Она инстинктивно наклонилась вперед и накрыла ее руку ладонью.

— Не думай об этом. Все позади. Ты наслаждаешься жизнью и прекрасно выглядишь. Смотри вперед, не оглядывайся в прошлое.

Рейчел кивнула, но в глазах затаилась печаль.

— Рейчел? У тебя все в порядке?

— Да, конечно… — Но слова были произнесены несколько торопливо.

— Но?.. — с нежностью в голосе спросила Дафни, побуждая Рейчел к продолжению.

Рейчел поставила чашку, поднялась и, словно не находя себе места, постояла, потом подошла к окну и остановилась, глядя на теплый летний дождь.

— Но иногда я задумываюсь над тем…

— Над чем?

— Иногда мне хочется знать, доведется ли мне еще раз испытать подобное чувство? — Слова были сказаны тихо, но ее плечи были напряжены.

— О, Рейчел, ну, разумеется, доведется! — Дафни поспешила к ней и обняла ее тонкую талию. Между ними возникла настоящая дружба за те недели, что им пришлось пережить во время болезни Рейчел. Во многом они были очень разными; тем не менее, каждая из них питала симпатию и доверяла другой.

Рейчел покачала головой.

— Порой я не уверена, хочу ли этого. Может быть, не стоит ничего менять? Пусть остается все, как есть?

— Нет.

Взгляд Рейчел был одновременно грустным и ироническим.

— Ты уверена? — Рейчел подумала, что, возможно, она была единственным человеком — и на это у нее были основания, — который понимал глубину чувств Дафни к ее красивому, но неуступчивому мужу.

Дафни выдержала ее взгляд, слегка покраснев.

— О да, — ответила она. — Уверена.

Рейчел пожала плечами, подошла к столу и взяла чайную чашку.

— А я — нет. Ох уж мне эти мужчины! От них столько неприятностей и горя! Лучше я буду сама по себе.

— Только до поры до времени, — улыбнулась Дафни, и Рейчел ответила ей улыбкой.

— Только до поры до времени… — Ну, и где же твой богатырь? Неужели он будет спать весь день? Тетушка Рейчел принесла ему подарок.

— Я попрошу Паркер прислать сюда няню. — Дафни позвонила в колокольчик, через плечо спросив Рейчел. — Ты давно видела Филиппу?

Рейчел откусывала печенье.

— М-м. Собственно говоря, на днях. Как она изменилась! Неожиданно стала совсем взрослой.

— Паркер, попроси няню принести нам малыша, хорошо? — Дафни обернулась к Рейчел. — Просто поразительно, какие чудеса творит любовь. — Эти слова никак нельзя было назвать шутливыми. — Как ты думаешь, удастся ли им уговорить отца Хьюго?

— Скорее нет, чем да. Спенсер Феллафилд — один из самых надменных и чванливых мужчин, которых я только знаю. Если Хьюго и Филиппа поженятся, это произойдет без его благословения. Он будет делать все, чтобы остановить их.

— А отчим Филиппы?

— Эдди — разумный человек. Я думаю, он просто предложил им подождать, пока Филиппа не достигнет совершеннолетия. Он не имеет ничего против Хьюго. Наоборот. Но он считает, что его дочь слишком молода. Флип это понимает — хотя, как мне кажется, она бы выскочила замуж за этого парня прямо завтра.

— Им лучше подождать. — Дафни, повернувшись, с улыбкой смотрела на молодую девушку в униформе няни, которая вошла в комнату с Амосом на руках. Дафни потянулась к малышу. Рейчел наблюдала за ней с печалью в глазах. Потом взяла свою сумочку, порылась в ней и вынула маленькую серебряную погремушку. Дафни взяла ее с улыбкой на лице и потрясла ею перед личиком ребенка. — Спасибо, какая прелесть! Смотри, Амос, что принесла тебе твоя тетушка Рейчел.

Мальчик заморгал глазками. Его личико оставалось серьезным.

— Хочешь подержать его? — спросила Дафни.

Рейчел отступила назад и в испуге замотала головой.

— О нет, я боюсь. Вряд ли у меня это получится. А вдруг я уроню его?

Дафни устроилась в кресле напротив, посадив малыша на руку и прижав к себе.

— А ты? Что ты думаешь о Филиппе и Хьюго Феллафилде?

— Хьюго — исключительно приятный молодой человек. Несколько легкомысленный, но не более, чем все остальные.

— Ты знала его довольно хорошо одно время, не так ли? — Во взгляде Дафни скользнуло чисто женское любопытство, что заставило их обеих засмеяться.

— Можно сказать и так, — согласилась Рейчел с покаянным видом. — Было время, когда он сильно увлекся мной. Возможно, я со своей стороны делала не все, чтобы воспрепятствовать этому. Но, как видишь, в конечном итоге это ему не помешало. Филиппа подходит ему гораздо больше. Я очень рада, что у него хватило ума влюбиться в нее. Если кто-нибудь сумеет вселить в него мужество, чтобы устоять против Феллафилда-старшего, так это наша Флип. — Она недоброжелательно улыбнулась. — У Спенсера Феллафилда сейчас определенно возникли трудности с обоими сыновьями. Ни с кем другим не случилось бы ничего подобного, как с этим типом.

— Сыновьями? Ты имеешь в виду Чарльза? — Дафни была поражена. — Что такого сделал Чарльз, что могло огорчить его папашу?

— Влип в какую-то историю с жилищным строительством. Проект оказался рискованным. Лопнул как мыльный пузырь, насколько я знаю. Дело явно сомнительное — взятки, коррупция и всякое такое. Теперь этот малый, который был партнером Чарльза — Гринфил или Гринуэй, или как его там — скрылся с деньгами, оставив Чарльза с огромной дырой в кармане.

Дафни сидела неподвижно, рука с погремушкой неожиданно застыла.

— Конечно, все держится в тайне, — продолжила Рейчел, не замечая перемен в Дафни. — Спенсер сделал все возможное, чтобы дело не получило огласку, и никто не будет преследоваться в уголовном порядке. Но говорят, он страшно разгневан на Чарльза.

— Да, разумеется. — Голос Дафни был очень тихим. — Как ты об этом узнала?

— О, я до сих пор время от времени встречаюсь со своими старыми знакомыми. Берти Чадуорт тоже потерял кучу денег. Он сам рассказал мне об этом. Но все это только между нами; больше никто не должен знать. Ты обещаешь?

— Конечно, конечно… — Дафни усадила ребенка на коленях поудобнее. — Ну, молодой человек, я думаю, вам пора покушать. — И начала расстегивать блузку.

Рейчел поднялась.

— В таком случае, я ухожу.

— Но, Рейчел… — Дафни замолчала. Глаза Рейчел, остановившиеся на ребенке, были полны боли. — Разумеется, если тебе пора идти… Но, Рейчел, пожалуйста, приходи почаще. Мне очень приятно видеть тебя, правда.

— Приду. — Рейчел протянула было руку, чтобы погладить малыша по головке, но внезапно отдернула ее.

— Я также очень рада, что ты вновь полна жизни.

— О, можешь не сомневаться во мне, — весело сказала Рейчел. У двери она обернулась. — Ну, пока.

Дафни улыбнулась, кивнув головой. Дверь закрылась. Дафни, притихшая и неподвижная, долго сидела, уставившись в одну точку. Ребенок начал потихоньку капризничать. Медленно и по-прежнему задумчиво она принялась расстегивать блузку.

В тот вечер Тоби вернулся домой поздно. Дафни ждала его в гостиной.

— Ты еще не спишь? — спросил он довольно холодно. За последние несколько недель отношения между ними заметно ухудшились.

— Как видишь, да.

Теперь он все чаще уходил из дома надолго. И в те дни, когда спал дома, он ни разу не подошел к постели жены.

Тоби направился к буфету, где стоял графин и бокалы. Дафни наблюдала за ним, пока он наливал себе немного вина, доставал из кармана портсигар, закуривал и медленно затягивался сигаретой.

— Сегодня у нас была Рейчел, — наконец сказала она.

— О? Как она? Все еще играет в уличного торговца?

— У нее все хорошо. Лучше, чем когда бы то ни было. Да, она по-прежнему работает на рынке. Оказывается, ей это очень нравится.

— Поведение нашей Рейчел всегда было трудно предсказуемым.

В комнате наступила тишина. Тоби потянулся за аккуратно сложенной газетой, лежащей на маленьком столике.

— Она сказала мне… — Дафни замолчала.

Тоби поднял глаза от газеты, однако в них не было ни тени любопытства.

— Что?

— Она сказала мне, что Гринхэм скрылся с деньгами. Она говорила… скандал был замят…

Он отложил газету и внимательно посмотрел на нее. Его лицо напоминало мраморное изваяние — таким оно было неподвижным и холодным.

— Понятно…

— Так это правда? Речь идет о той самой сделке, в которой был замешан и ты?

— Да.

— Почему ты ничего мне не сказал?

— А ты как думаешь?

Она покачала головой.

Тоби снова взял газету. На сей раз его руки едва заметно дрожали.

— Это не имеет к тебе никакого отношения.

— Что? — Она поднялась, сцепив руки перед собой. — Тоби, как ты можешь говорить подобное? Ты мой муж и отец Амоса.

— Не беспокойся. Скандала не будет. Деньги, которые я потерял, не принадлежат Андерскорам.

— Я говорю не об этом.

— Да? Тогда о чем же? «Я тебе говорила»? «Может быть, в следующий раз ты будешь меня слушать?»

— Нет! Тоби, ты ужасно несправедлив ко мне. Я хотела спросить… спросить, не нужна ли тебе какая-нибудь помощь? Возможно, деньги. Тоби, если у тебя неприятности, я хочу…

— Нет. — Ни его голос, ни лицо не дрогнули. — Я не нуждаюсь в помощи. И деньги мне не нужны. Сделка сорвалась. Я не стану утомлять тебя нечистоплотными подробностями. Да, я потерял деньги, которые вложил. Чарльз Феллафилд и еще пара человек потеряли значительно больше. И закончим на этом. — Он залпом выпил остатки вина, погасил сигарету и поднялся. — А теперь, если ты не возражаешь, я хотел бы лечь спать. Завтра у меня тяжелый день.

— Тоби…

Он обернулся.

— Дафни, я в самом деле не намереваюсь обсуждать с тобой этот вопрос. Ты сделала свой выбор. Я принял его. Если ты хочешь, чтобы я сказал об этом — я скажу: ты была права, а я ошибался. И давай оставим это. — Он направился к двери, но остановился. Она видела, что ему стоило усилий задать вопрос, но он все же преодолел себя.

— Ты скажешь отцу?

— Нет. Разумеется, нет.

— Спасибо, по крайней мере, за это.

— Не стоит меня благодарить. Я начала этот разговор только потому, что хотела помочь.

— Я сказал тебе, что не нуждаюсь в помощи.

И все. Ничего более. Расстроенная, с обманутыми надеждами, она тяжело опустилась в глубокое кресло, когда он вышел из комнаты, вздохнула и приложила пальцы к усталым глазам. Она поняла. Она слишком хорошо все поняла. У Тоби Смита не осталось за душой ни гроша. Единственное, что принадлежало ему — это его гордость. И всякого, кто являлся свидетелем его унижения, не ожидало ничего хорошего.

Но как она, его жена, могла не быть свидетелем этого? И разве она могла притворяться, что для нее это не имело значения?

И как, что еще важнее, могла она показать, что если не соглашалась с ним иногда, это не значит, что она его предавала.

Тишина в комнате давила на уши. Дафни стремилась к нему, жаждала вновь ощутить его ласки, его прикосновения. Ее душа и тело истосковались по нему.

Она долго сидела, глядя в камин. Когда в конце концов она вышла из комнаты и поднялась по лестнице в пустую спальню, угли превратились в пепел.

— Доброе утро, Чарли.

— Доброе утро, Герцогиня. День сегодня чудесный.

— Да, в самом деле.

Рейчел свалила на прилавок охапку тканей и принялась сортировать их. Наконец наступило лето. И хотя этим ранним утром воздух был свеж, день обещал быть теплым, Вокруг рынка все прилавки уже были готовы в ожидании удачной торговли. Не было ничего лучше солнца и хорошей погоды, чтобы выманить покупателей на улицу. Но как только они выйдут из дома, их легко можно уговорить потратить деньги. Рейчел забралась на ящик, чтобы украсить прилавок по бокам ярким цветистым шелком.

— Доброе утро, Герцогиня!

— Доброе утро, Берт. Как твоя жена?

— Пошла на поправку, спасибо.

— А дело?

— Процветает, Герцогиня, процветает. — Мужчина улыбнулся. — Между прочим, моя половина велела поблагодарить тебя за отрез, что ты ей послала. Она была вне себя от радости.

Рейчел посмотрела на него через плечо и улыбнулась.

— Я очень рада, что ей понравилось. Несомненно, это… — она неожиданно замерла, подняв голову и прищурив глаза, всматриваясь поверх голов все увеличивающейся толпы, — …был очень хороший цвет, — закончила она рассеянно.

— Что такое? — Берт, огромный, краснолицый мужчина с могучими плечами, повернулся, чтобы посмотреть в ту же сторону, что и она.

— Я… ничего. — Рейчел все еще не сводила взгляда с толпы. — Мне показалось, я увидела человека, которого знаю. Вот и все.

— Смотри, не упади.

— Да. — Она улыбнулась, погруженная в свои мысли.

Лениво шагая, Берт удалился. Рейчел повернулась. Она стояла на квадратном ящике, вцепившись в прилавок, чтобы удержаться. Очень медленно и очень внимательно она осмотрела улицу, разглядывая каждый профиль, каждую тень.

Гидеона Беста нигде не было.

Она ошиблась.

И тем не менее она поставила бы на карту свою жизнь, что это были его темные и печальные глаза, которые встретились с ее глазами, что она видела его неподвижное лицо, затененное широкими полями фетровой шляпы. Он смотрел на нее.

— Доброе утро, Герцогиня. — Рядом с ней, сложив руки на массивной груди, стояла огромная Флора. Ее прилавок с галантерейными товарами находился почти напротив прилавка Кучерявого. — Я полагаю, у тебя есть время до наплыва покупателей. Хочу показать кое-что.

Рейчел бросила взгляд на Кучерявого, который улыбнулся и кивнул головой.

— Иди-иди. Прилавок не развалится на кусочки, если ты отлучишься на полчасика.

Целый день она высматривала его. И целый день мысль о нем занимала ее сознание, как бы она ни сопротивлялась. Стоило ей отвлечься от своих забот — и он тут как тут, вновь появлялся перед ней. Обрывки воспоминаний, острые, точно осколки разбитого зеркала, которые, благодарение Богу, до сих пор не напоминали о себе, теперь болезненно врезались в ее память и в сердце. Зачем она искала его? Со страхом или с надеждой? Она сама не могла понять себя. Судьба распорядилась так, что их жизни соприкоснулись, и это стало губительным для них обоих. Здравый смысл подсказывал ей — поскольку любая дальнейшая связь могла принести за собой лишь беду, Гидеон Бест был человеком, которого следовало избегать. Тогда почему неожиданно для себя самой она вспомнила каждую черточку его лица, крупный неподвижный рот, и тот момент, когда он, одетый в белые брюки, взятые взаймы, с дерзким видом стоял в одиночестве у воротец в тот день, когда состоялся матч в крикет? К своему ужасу она почувствовала, как в ней разгорается физическое желание — впервые после того, как она пережила мучительные страдания после аборта. Она вспомнила ту ночь, когда он стоял под дождем точно изваяние, глядя на нее, обнаженную, когда она появилась из воды…

Боже Всевышний, она должна перестать думать о нем! По крайней мере, сейчас она жила в покое. Было бы безумием отказаться от завоеванного таким трудом состояния равновесия ради того, чтобы хотя бы мельком увидеть лицо, которое вполне могло принадлежать не Гидеону. На рынке было полно цыган. Она и прежде почти подсознательно отмечала в них сходство с Гидеоном — то же выражение глаз, тот же цвет лица, та же угловатая фигура с широкими плечами.

Нет, Гидеон Бест никогда не придет сюда в поисках Рейчел Пэттен.

Честно говоря, вся сложность заключалась в том, что она не могла решить, приносило ли ей осознание этого факта желанное облегчение или он был горькой пилюлей, которую необходимо проглотить. Сомнения приводили ее в ярость. Чем больше она задумывалась над этим, тем более неуверенной становилась.

Итак, она нашла для себя решение проблемы: просто не думать о нем.

Тем не менее, сама того не сознавая, она искала его.

В следующее воскресенье он появился опять. На сей раз ошибки быть не могло.

Стояло позднее утро — то время дня, когда толпы людей становятся особенно густыми, а шум достигает своего апогея. Было очень душно; для Рейчел и Кучерявого это утро выдалось жарким. Тюки ткани в беспорядке лежали на прилавке.

— Ей Богу! — Рейчел демонстративно отерла лоб от пота. — Мы могли, бы продать по крайней мере еще один тюк красного шелка. Крепдешин тоже почти закончился. И цветистая ткань хорошо идет. Кучерявый, я все время думаю… Не хотелось бы наступать Флоре на пятки, но у меня есть неплохая идея… — Она резко умолкла, будто кто-то обрезал ее фразу острым лезвием.

Кучерявый, занятый огромным тюком голубой саржи, раздраженно взглянул на нее.

— Что?

— Ничего, Кучерявый. — Она в смятении провела рукой по волосам. — Я отойду на минуту, хорошо? Там кое-кто, с кем мне хотелось бы поговорить. — Прежде чем он успел ответить, она исчезла, обогнув прилавок и растворившись в толпе.

— Герцогиня! Черт побери, куда тебя понесло? — Кучерявый сдвинул кепку на затылок и пожал плечами. — Чем я могу помочь вам, голубки?

Энергично работая локтями, Рейчел пробивалась сквозь толпу туда, где видела Гидеона. Она знала, что на этот раз не ошиблась. Он был где-то здесь. Но когда наконец она добралась до угла Миддлсекс-стрит, где, как она была уверена, он стоял, его уже и след простыл. Остановившись, она поднялась на цыпочки, глазами обыскивая толпу.

И тут, взглянув в сторону, она увидела его. Он быстро удалялся от нее: пересек широкую оживленную Алгейт-Хай-стрит и, переждав громыхающий трамвай, повернул на юг по направлению к реке.

Рейчел оглянулась. Неподалеку от нее стоял уличный мальчишка. С бледного грязного лица, усыпанного яркими веснушками и увенчанного копной рыжих волос, на нее смотрели хитрые голубые глаза. Он поймал ее взгляд и двинулся к ней, держа наготове протянутую руку.

— Ты знаешь Джимми Беннета? По прозвищу Кучерявый?

— Конечно, знаю.

— Беги к нему и скажи, что Рейчел сегодня не вернется, хорошо? — Она пошарила в карманах и подбросила в воздух шестипенсовую монету, не сводя глаз с быстро удаляющейся фигуры Гидеона. — Передай ему, пусть не беспокоится. Я приду во вторник.

— Хорошо, госпожа. — Мальчик исчез в толпе точно кролик в кустах.

Рейчел благодарила случай за то, что надела брюки и туфли на плоской подошве. Она повернулась и, не стесняясь, бегом помчалась вслед за Гидеоном.

Высокая фигура уже достигла конца квартала и поворачивала за угол дома.

— Гидеон! — Ее голос затерялся в шуме грохочущего омнибуса. — Гидеон, подожди!

Если он и слышал ее, то не подал виду. Она завернула за угол. Он был уже на сотню ярдов впереди нее.

— Гидеон! — Запыхавшись, она устремилась за ним. Теперь она не потеряет его. Ни за что. — Гидеон, остановись!

На сей раз Рейчел была абсолютно уверена, что он услышал ее. Она заметила, что он колеблется.

— Гидеон! — потерявшая надежду догнать его, она пронзительно выкрикнула его имя.

Очень неохотно он замедлил шаг. Потом остановился. Повернулся. Тень от широких полей шляпы падала на его лицо. Белая рубашка без воротника была чистой, поверх нее был одет поношенный, но еще сохранивший цвет жилет. Ярко-красным пятном выделялся шейный платок.

Приближаясь к нему, она тоже замедлила шаг, стараясь перевести дух после стремительного бега. Когда она подошла к нему, он не улыбнулся и не поприветствовал ее.

Несмотря на это Рейчел даже не пришло в голову задуматься о щепетильности ситуации, в которой она оказалась.

— Гидеон, что ты здесь делаешь? Ты… ты искал меня? Кто тебе сказал? Почему, почему ты?.. — Рейчел оставила вопрос повисшим в воздухе. Она понимала, что слово «убегал» не понравится ему, но не могла найти другого.

Он молчал, намеренно затягивая паузу.

— Филиппа приходила навестить меня, — наконец произнес он. — Она всегда приходит, когда мы бываем на Хите. Она рассказала о тебе.

— Поэтому ты все-таки пришел? Чтобы найти меня?

Он пожал плечами.

— Тогда… почему ты убегал? — На сей раз слово выскочило прежде, чем она успела сдержаться.

Он нахмурился.

— Гидеон?

Он повернулся и медленно побрел прочь. Рейчел нагнала его и зашагала с ним в ногу, гладя сбоку на его смуглый профиль.

— Я не надеялся, что у тебя возникнет желание поговорить со мной, — сказал он наконец.

— Тогда зачем ты здесь?

Неожиданно ей захотелось быть безгранично нежной и терпеливой — как если бы ока была наедине с настороженным диким зверем, какого напоминал ей человек, идущий рядом.

Он снова пожал плечами и, прищурившись, посмотрел вдаль.

— Гидеон? Прошу тебя! Ты ничего не хочешь мне сказать? Совсем ничего?

— Я хотел увидеть своими глазами то, о чем мне рассказала Филиппа. Что ты… — он колебался довольно долго, прежде чем продолжить, — чувствуешь себя лучше.

Теперь замолчала она. Впереди замаячил массивный Тауэр.

— Да, мне лучше, — тихо сказала она.

Они вышли на Тауэр Хилл. Огромная крепость, окутанная величественной тишиной, которую по воскресным дням не нарушали крикливые посетители со своими не менее шумными отпрысками, стояла, обманчиво мирная, в лучах ослепительного солнца — молчаливый свидетель насилия и жестокости, царившей здесь веками. Они перешли дорогу и остановились, глядя на старинное сооружение с зубчатыми стенами, снабженными бойницами и амбразурами, и мрачными серыми башнями. Впереди поблескивала на солнце Темза. С деловитым нетерпением завыл гудок буксирного судна. Рейчел и Гидеон стояли, слегка отдалившись друг от друга, засунув руки в карманы и глядя на реку, будто были поглощены движением небольшого суетливого суденышка вверх по реке. Оба молчали.

— Гидеон, — наконец произнесла она, повернувшись, и увидела, что он тоже открыл рот, чтобы спросить ее о чем-то.

— Сначала говори ты, — сказала она.

— Но я ничего не сказал.

— Ты хотел.

— Разве?

Они не спеша побрели дальше. Гидеон, решительно втиснув руки в карманы, уперся взглядом в асфальтовую дорожку, будто ожидая, что она может в любую минуту разверзнуться и поглотить его.

— Почему? — спросила она.

— Что почему?

— Почему ты захотел узнать, как я себя чувствую?

— Не знаю. Просто я должен был это сделать.

— Ты неправильно меня понял.

Он молчал в ожидании.

— В тот последний раз. У меня дома. Ты неправильно меня понял.

Он покачал головой.

Грубые, резко сказанные слова вдруг всплыли в ее сознании: «Я и цыганское отродье в повозке…» Рейчел слегка вздрогнула.

— Я вовсе не это имела в виду, — сказала ока. — Гидеон, я была сама не своя. Я пыталась объяснить тебе, но ты исчез.

Они шли по тихим улицам. Слева от них между деревьями мерцали воды реки. Верфи и доки в воскресный день были безлюдны и погружены в тишину.

— Филиппа говорит, тебе пришлось пережить тяжелые времена, — наконец нарушил он тишину. Ему так и не удалось избавиться от норфолкского выговора.

— Да.

— Мне очень жаль.

— Ты не виноват в этом. — Она искоса взглянула на него и грустно рассмеялась. — Хотя не могу отрицать, что ты имеешь к этому некоторое отношение.

Он улыбнулся в ответ. Однако улыбка едва тронула его губы, а лицо оставалось печальным.

— Я отвратительно себя чувствовала. — Ее глаза, устремленные вдаль, стали серьезными. — Дело вовсе не в боли, хотя она была невыносимой, и не в том, сколько времени я приходила в нормальное состояние — я болела довольно долго. — Она говорила тихо, речь ее была бессвязной. — Понимаешь, я ощущала пустоту. И глубокую печаль. Ничто не могло избавить меня от этих ощущений. — Затаенные, давно сдерживаемые слова бурлили в ней. Ей необходимо было выговориться. Она хотела рассказать ему обо всем. Она жаждала — страстно, отчаянно жаждала, хотя не могла сказать, почему, — чтобы он понял ее.

Она замолчала, прикусив губу.

— Продолжай, — попросил он.

Рейчел заговорила вновь. Она говорила, а он молча слушал ее — именно этого она и хотела от него — но это не было молчание осуждения или безразличия. Когда она запиналась, он побуждал ее продолжать, стремясь узнать о ней как можно больше. И по мере того, как она говорила, боль — ноющая боль, которая не оставляла ее, — наконец успокоилась.

— Мне без конца снится сон — ночь за ночью, ночь за ночью… будто у меня есть ребенок… мальчик, всегда снится мальчик, и я слышу его крик, но не могу его найти — боже, это так страшно! — и так напоминает действительность! Я просыпаюсь раз за разом в слезах… — Она никогда никому не рассказывала о своих снах. И рассказать об этом Гидеону сейчас было для нее все равно что снять груз с души. Она не стала распространяться обо всем, что происходило потом. О депрессии, которая не отпускала ее несколько месяцев и теперь казалась такой далекой и страшной, будто не существовала в реальности, а была лишь плодом ее фантазии. И обо всякого рода излишествах и крайностях, которые она себе позволяла. Они шли, никого не замечая вокруг — сначала по Лоуэр Темз-стрит, потом по Аппер Темз-стрит и в конце концов оказались на набережной Виктории, с ее величественными зданиями и островерхими крышами Вестминстера, видневшимися вдалеке.

А она все не могла остановиться.

— …А потом я встретила Кучерявого, да благословит его Бог. Я действительно была в таком состоянии, когда мне было наплевать, что со мною будет. Я думала — я помню, что думала об этом, — она глубоко вздохнула, — что было бы лучше, если бы я умерла. И тут появился он. Просить меня помочь ему с его стороны было нахальством. Он даже не мечтал, что я возьмусь за это. Но я согласилась — и очень рада этому. Я действительно вернулась к жизни и наслаждаюсь ею. Мне нравится работать на рынке. Мне нравится зарабатывать деньги — а мы их зарабатываем; мне нравится моя свобода и люди которые меня окружают. В конце концов, нравится то, что мне есть чем заняться и о чем думать. — Она слабо улыбнулась. — Я знаю, в свое время многие пытались внушить мне ту же мысль. Включая тебя, если я правильно помню.

Они стояли, прислонившись к парапету набережной и глядя на реку. Чайки перекликались, кружа над их головами, голуби суетливо толклись у их ног. Мимо проплыл прогулочный катер, направляясь к Вестминстеру.

— Кучерявый сказал, что в моих жилах течет кровь торговца. — Она оперлась на локти, глядя на волны, набегающие друг на друга и с шумом разбивающиеся о парапет. — Он даже не мог предположить, насколько близок к истине.

— Ты имеешь в виду своего отца? — Он внимательно смотрел на нее.

Рейчел подняла на него глаза. Казалось, прошла целая вечность с того дня в залитом солнцем лесу, когда она посвятила его в тайну своего рождения.

— Кто знает?..

— А тебе бы хотелось знать?

Она долго всматривалась в его лицо, затем покачала головой:

— Нет. Теперь уже нет.

Линия его рта несколько смягчилась. Еще один прогулочный катер, разрезая волны, устремился вслед первому. Она протянула руку. Гидеон взял ее.

— Ты когда-нибудь был на острове? — спросила она.

Они побежали, все еще держась за руки. Катер отчалил от пристани через несколько секунд после того, как они, запыхавшись, ступили на палубу. На реке дул ветер, но Гидеон не обнял ее, чтобы укрыть от холода. Они сидели рядом и почти все время молчали, пока катер, оставляя позади исторические здания Лондона, плыл вверх по реке. Они заплатили за вход в парк и погуляли по его дорожкам и лужайкам, восхищаясь великолепными деревьями и растениями, посетили оранжерею с экзотическими пальмами, побродили вдоль берега реки будто влюбленная парочка, которая выбралась погреться на лондонском солнышке и насладиться чудесным днем.

Они действительно представляли собой необычную пару. Рейчел забавляло, как много любопытных взглядов они привлекали. Они говорили обо всем и ни о чем: о романе между Филиппой и Хьюго, о жизни Гидеона в цирке Де Вайна, которую он описал в нескольких словах с видом, исключающим какие-либо возражения и вопросы. О жизни, которая, по его собственному заявлению, вполне его устраивала. О неожиданных успехах Рейчел на рынке. Она заставила его улыбнуться, продемонстрировав ему рыночный жаргон. И содрогнулась, услышав его сухой рассказ о жизни на колесах с двумя медведями, тигром и львом, таким старым, что он потерял все зубы и ничего не хотел делать — буквально спал на ходу; о целой куче всякого оборудования для ярмарочной площади, которое им служит со времен восшествия на престол ныне усопшей королевы Виктории. Будто сговорившись, они избегали упоминаний о Тоби и о прошлом в целом. О прошлом, в котором общение между ними было более чем ограниченным. Их разговор тек непринужденно. Гидеон и прежде не высказывался по поводу перемен, произошедших в Рейчел, и ее переоценке ценностей, не сделал он попытки возобновить эту тему сейчас, за что Рейчел была ему глубоко благодарна. Обо всем уже было сказано. Все было испытано на горьком опыте. И теперь об этом можно было забыть.

До Лондона они добрались на автобусе. В воздухе висела густая духота. Грозовое небо полыхало ярким разноцветием. Края пурпурных облаков горели огнем; лучи заходящего солнца окрасили их в кровавые цвета. Вдалеке рокотал гром, приглушаемый шумом уличного движения и перестуком каблучков по тротуарам. Несколько крупных беспорядочных капель дождя упали на разогретую мостовую и почти мгновенно испарились.

— Гидеон?..

— Да?

Они шли по грязной пропыленной улице к дому Рейчел. Рейчел предложила было Гидеону сесть на автобус, чтобы добраться до Хэмпстед Хита — это было в прямо противоположном направлении. Но ее предложение было проигнорировано.

— Почему ты пришел на рынок?

— Я уже говорил. Чтобы найти тебя. И удостовериться, что с тобой все в порядке.

— Но почему? — упрямо допытывалась она.

— Я не уверен. — Его слова были лишены утонченности и нежности. Но они были честными и до боли правдивыми. Опустились сумерки. Кроваво-алое солнце скрылось за линией горизонта, гром все еще погромыхивал, но уже в отдалении. Рейчел казалось, что этот звук таил в себе некое волшебство, но и угрозу тоже.

Столь тщательно оберегаемая ею в течение дня появившаяся было между ними легкость и даже веселость неожиданно исчезла. Возникшая вдруг тишина была напряженной.

— Ну, вот мы и пришли. — Ее голос был деланно беззаботным. Она колебалась, разрываясь между потребностью поскорее проститься с ним и не менее сильным, охватившим ее всю, волнующим желанием удержать его. — Хочешь выпить? — А что еще могла она сказать, спрашивала себя Рейчел, кривя душой.

— Да. — Его твердый ответ не допускал никаких сомнений. Он шел впереди по лестнице, уверенно ступая в полумгле. Его тень быстро передвигалась по стене.

А она остановилась у подножия лестницы, с трудом переводя дыхание от волнения. Немного виски. И легкий, непринужденный разговор. А потом он уйдет.

Оказавшись в квартире, она с нарочито-бодрым видом включила все лампы, раздвинула шторы, распахнула настежь окна, судорожным движением взбив на ходу диванные подушки. Потом включила электрический патефон. Зазвучали медные духовые инструменты. Играли рэгтайм. Энергичный синкопированный ритм — слишком громкий, слишком ненатуральный.

— Что ты хочешь выпить?

— Виски. — Ему пришлось несколько повысить голос, чтобы быть услышанным.

Она метнула на него многозначительный взгляд, слегка лукавый, в котором сверкнули искорки веселья.

— Старое виски?

Его смуглое лицо озарилось улыбкой при напоминании о прошлом. Он кивнул.

Она наполнила бокалы и принесла ему туда, где он стоял, слишком большой и слишком мужественный для этой комнаты в драпированных шелках, комнаты, где обитала женщина. Прогремел финальный аккорд фортепьяно с легким металлическим призвуком. Музыка внезапно смолкла. В комнате воцарилась нежеланная тишина. Рейчел поспешила к патефону и перевернула пластинку. И вновь зазвучала порывистая, навязчивая мелодия.

Он залпом осушил бокал, осторожно поставил его на каминную полку, заваленную всякой всячиной, подошел к патефону и выключил его.

Тишина в комнате стала оглушающей.

Она вновь спросила устало и растерянно, уже не надеясь получить ответ, который, как ей казалось, он сам не мог найти.

— Гидеон, почему ты пришел сюда?

За окном послышались чьи-то торопливые шаги. Не переставая шумел дождь.

— Я уже говорил тебе. Не могу сказать уверенно.

— Ради всего святого! — Безудержная ярость прозвучала в ее голосе, напомнив ту, прежнюю Рейчел, которой уже давно не было. — Если ты не знаешь, то кто знает?

В комнате было душно. Вдалеке по-прежнему сердито ворчал гром. Дождь все усиливался, но не приносил с собой прохладу.

— Ты хочешь, чтобы я ушел? — сказал он.

Она отвернулась от него, опустив плечи, и молчала.

— Рейчел? Ты хочешь, чтобы я ушел?

— Да! — почти крикнула она. — Нет! Я не знаю. Будь оно все проклято! Ну и парочка из нас с тобой получается!

Он подошел и привлек ее к себе, прижавшись худощавой щекой к ее мокрому от слез лицу. Он поднял ее и начал качать на руках как ребенка. Потом он любил ее, с неудержимой силой, стараясь быть нежным и внимательным к ней. Она вскрикнула и замерла в его объятиях. Затем перевернулась на живот и зарылась лицом в его руки.

— Ты спрашивала меня, зачем я пришел, — наконец послышался в тишине его голос.

— Чтобы сделать это? — Ее голос был приглушенным.

— Отчасти. Но были на то и другие причины. Я должен был прийти. Иначе я не мог.

Она приподняла лицо, все еще мокрое от слез.

— И?..

— У нас две дороги. Одна — твоя, другая — моя. И даже ради тебя я не могу оказаться на твоей дороге.

Она села, обнаженная, прижавшись к нему спиной.

— А тебе хотелось бы?

Он долго молчал, прежде чем ответить. Она не смотрела на него.

— Рейчел Пэттен, — сказал он, — если здесь и есть выбор, то делать его не мне, а тебе.

— Я не могу, — ответила она и покачала головой. — Не могу!

Гром потихоньку затихал. Дождь прекратился. Прохладное дыхание ночи шевелило шторы.

— Я боюсь, — сказала она тихо.

Она почувствовала, как он повел плечами.

— Все мы боимся. Только глупцы не чувствуют страха.

Уголки ее рта опустились вниз в горькой усмешке.

— В моем случае я бы сказала, что глупцы те, кто чувствует его.

— Нет. — Удивительно ласково он погладил ее по густым, блестящим волосам и повернул лицом к себе. — Нет, — повторил он. Его поцелуй был долгим и поразительно нежным. Последним. — Хорошо, что тебе знаком страх. Ты не относишься к глупцам, Рейчел. Не думай об этом. — Он отодвинулся от нее и потянулся за одеждой. Воздух в комнате стал свежим, наполненным влагой дождя. Рейчел слегка задрожала. — Я был совершенно прав с самого начала, — послышался в темноте голос Гидеона. — У нас с тобой разные дороги. Они всегда были слишком далеки друг от друга. Больше я не приду. Извини меня за то, что произошло. Мне очень жаль, что тебе пришлось испытать страдания. К чему лишние переживания? Ты права в том, что их следует избегать.

Она не слышала, как он ушел. Даже не была уверена, в какой именно момент он это сделал. Она долго сидела не двигаясь, устало опустив плечи.

— Я боюсь, — вновь сказала она, но не могла объяснить своих страхов. Какой же глупой была женщина, если она боялась тепла, любви, боялась дарить любовь, а также принимать ее?

«Больше я не приду».

Она понимала — он говорил правду. В этом человеке не было хитрости.

Ну и хорошо. Это многое упрощает.

Закоченев от холода, она встала, доплелась до окна и закрыла его.

«Больше я не приду».

С окаменевшим лицом она вошла в свою крохотную кухню, включила свет и протянула руку к чайнику.

 

Глава пятнадцатая

Амос Андерскор устал. Смертельно устал. Его одолевали печальные мысли.

Все больше и больше дел по управлению компанией ему приходилось перекладывать на Тоби. Именно это он и намеревался сделать в конечном итоге. Но сейчас ему было мучительно думать о том, что он навязывал ему свои обязанности. Несильная ноющая боль в боку мешала ему сосредоточиться. Его все время клонило в сон. Два дня назад он фактически постоянно клевал носом во время встречи с Беринджером. Тот был чрезвычайно обеспокоен. Он обращался с Амосом как с выжившим из ума стариком.

Он сидел перед камином, который даже в такое теплое лето, казалось, не согревал комнату. Закрыв глаза, он погрузился в раздумья. До него доходили слухи. Слухи, которые требовали тщательной проверки. Слухи, которые связывали имя Тоби Смита с той сомнительной сделкой по недвижимости, стоившей инвесторам больших денег.

Голова опустилась еще ниже на грудь. Ему почудился смех ребенка. Он улыбнулся. Мальчик был просто чудо. Амос видел его так, будто тот находился здесь, в комнате, и сидел у него на руках — плотный и теплый комочек. Широко открытые яркие глаза, пушок вместо волос и улыбка, которой светилось маленькое личико, когда он видел дедушку.

Он вздрогнул и очнулся от дремы. Черт побери, он опять заснул! Неудивительно, что Беринджер суетился вокруг него. Он заерзал в кресле. Куда подевалась эта проклятая девчонка, которая должна поддерживать огонь в камине? В комнате холодно, как в холодильнике!

Ворча, он с трудом приподнялся в кресле и раздраженно дернул за шнурок с колокольчиком.

— Да, сэр?

— Разведи огонь, Мэри. Здесь такой холод, как в Арктике! Уж не считаешь ли ты меня чертовым пингвином?

Мэри скорчила за его спиной гримасу. Ей казалось, что в комнате было душно, как в медвежьей берлоге. Совсем не мешало ее проветрить. А он просит подложить уголь в камин. Нарочито шумно она сделала то, что ей было велено.

— И, Мэри, позаботься о том, чтобы это письмо отнесли Бриттену, Ли и Робинсону на Брэдшоу-стрит, хорошо? Как можно быстрее, пожалуйста.

— Да, сэр. — Девушка стояла и ждала, пока он выводил буквы своим неаккуратным почерком, промокая бумагу, сворачивая ее и кладя в конверт. — Пусть мистеру Ли передадут, что это очень важно. Я хочу видеть его. Здесь, завтра утром.

— Да, сэр.

Когда дверь закрылась за ней, Амос подошел к очагу и встал спиной к огню, потирая тощие ягодицы. От мысли о Тоби он окончательно проснулся. Он поговорит с Фрэнком Ли и послушает, что тот ему посоветует. Так будет лучше всего. А между тем он, пожалуй, заглянет в Бейзуотер, повидается с Дафни и с этим маленьким глупышом — своим внуком. В нем течет кровь Андерскоров. Без сомнения, растет будущий Андерскор. Это видно уже сейчас. Этот маленький чертенок не будет бросать денег на ветер и участвовать во всякого рода махинациях. Дедушка готов поставить на карту свою жизнь, чтобы доказать это.

Амос терпеливо стоял в холле, позволив Мэри втиснуть себя в тяжелое пальто и закутать в теплый шарф. Его мысли блуждали в другом месте.

Что касается молодого Тоби, не будет никакого вреда, если Амос примет меры предосторожности. В конце концов, то, что можно было исправить сейчас, следовало сделать без промедлений. Лучше не рисковать, чем жалеть о содеянном — это был девиз Амоса Андерскора. Лучше не рисковать, чем жалеть о содеянном.

Более чем довольный собой, старик с веселым видом заторопился вниз по ступеням и вышел на улицу.

— Мистер Андерскор, вы забыли свою шляпу! Мистер Андерскор, подождите! — Сердитая Мэри стояла, руки в боки, покачивая головой. Старик совсем рехнулся. «Глухая тетеря». И таким иногда бывает неразумным!

Амос, как был, без шляпы, остановил такси и отправился в Бейзуотер к своему внуку.

Два дня спустя он слег в постель с простудой.

— В самом деле, папа, я ведь говорила на днях, тебе нельзя выходить на улицу без шляпы! — Нагоняй Дафни теперь не имел решительно никакого смысла. Она с нежностью и знанием дела хлопотала вокруг постели, укрывая больного одеялом, а он сердито хмурился в ответ.

— Помолчи, детка, — ворчал он. — Ничего плохого со мной не случилось. Обыкновенный насморк. А эта глупая девчонка не должна была посылать за тобой.

— Мэри хотела сделать как лучше, и не будь таким злюкой! Она очень беспокоилась о тебе. И вовсе она не посылала за мной, как ты говоришь, а позвонила, чтобы сказать, что у тебя нездоровый вид. Я сама решила приехать.

— И не привезла с собой малыша, — огрызнулся он, не желая, чтобы его успокаивали.

— Конечно, не привезла. Мы ведь не хотим, чтобы оба Амоса слегли с насморком? — Дафни улыбнулась, несколько раздраженно, но совсем беззлобно.

Он пожал худыми плечами, торчавшими из-под полосатой хлопчатобумажной ночной рубашки. Но в его поблекших глазах мелькнула тень улыбки.

Взбив подушки, Дафни пригладила его редкие взъерошенные волосы. Странно, но до сего момента она не сознавала, каким хрупким он стал за последние месяцы. Когда-то он отличался крепким телосложением, а теперь совсем высох, хотя в нем горел все тот же дух.

— Тебе надо последить за собой. — Она прибрала на прикроватном столике и протянула руку. — Дай мне грелки. Я сменю в них воду.

— Не суетись, женщина. Мне и так хорошо.

Она тихонько засмеялась и пожала плечами.

— Как желаешь.

Он приподнял голову, наблюдая за ней.

— Как поживает твой муж?

Захваченная врасплох неожиданным и прямым вопросом, она с деланной старательностью принялась поправлять стеганое пуховое одеяло.

— У него все хорошо. Как всегда, усердно работает.

— И с тем же усердием играет в крупные игры? — Старческие глаза открыто и проницательно смотрели на нее, явно не заботясь о тактичности, и это приводило ее в смущение.

Она распрямилась, сложив руки перед собой, и некоторое время смотрела на него. А он, одумавшись и вспомнив о приличии, слегка повел плечом и хитро, и в то же время трогательно улыбнулся.

— Полагаю, что так, — спокойно сказала она.

— Я слышал… — начал было он и осекся.

Она взглянула на него вежливо и терпеливо, явно не проявляя любопытства.

— Нет… Ничего. — Он плотно сжал губы.

— И я так думаю, — мягко добавила она. — А теперь скажи, что ты хочешь к чаю?

— Я не уверен, что вообще хочу чего-нибудь. — Он несколько рассердился, поняв, что она не попалась на его удочку.

Ее улыбка была доброй.

— А я совершенно уверена, что хочешь, — твердо заявила она. — Как насчет оладий? Тостов? Или торта? Я случайно узнала, что повар приготовил твой любимый торт с грецкими орехами. Наверняка ты съешь кусочек?

Он состроил гримасу, выражая недовольство.

— Честно говоря, папа, это уже слишком! — Она неожиданно и искренне засмеялась. — Не могу понять, почему они все так о тебе заботятся? Просто удивительно, как это они не бросят тебя, чтобы ты сам расхлебывал кашу, которую заварил.

Он с достоинством распрямил плечи.

— Потому что я самый справедливый и разумный хозяин. И всегда таким был.

Она усмехнулась.

— Чепуха! Это потому, что они любят тебя, ты, старый грешник! Как и все мы! — Она наклонилась и чмокнула его в щеку, не обращая внимания на его притворную неприязнь к таким типично женским штучкам. — Итак, я полагаю, остановимся на торте. Ты всегда предпочитал его. Пойду принесу. Тебе уютно?

— Конечно, конечно.

— Хорошо. — Ее рука задержалась на его плече. — Я недолго. Позвони в колокольчик, если я тебе понадоблюсь. — Она поднесла небольшой медный колокольчик к прикроватному столику и повернулась, чтобы уйти.

— Моя лапочка?

Услышав ласковое имя, которым он называл ее в детстве, она остановилась, замерев.

— У тебя все в порядке?

Она вернулась к постели, села на краешек и взяла его руку в свою.

— Конечно, все в порядке, папа. Конечно. Какие бы слухи до тебя ни доходили, забудь обо всем, что тебя беспокоит. Если бы я была несчастлива, если бы со мной случилась беда, к кому бы я прибежала?

Секунду, или, может быть, долю секунды это вызывающе-щемящее «лапочка» эхом звучало в ее голове, отчего ее голос стал мягким и теплым. Этого было достаточно, чтобы успокоить его. Она нежно похлопала его по руке и поднялась.

— Вернусь через пять минут.

Он проводил ее взглядом до двери. Почему он так неожиданно и четко вспомнил некрасивую и чрезмерно худенькую маленькую девочку с горящими любопытством глазами и приятным тихим голосом; весьма чувствительного ребенка, стремящегося быть послушным, однако довольно упорного, когда возникала необходимость отстоять собственные позиции? Почему он так внезапно и настоятельно ощутил потребность пожалеть о чем-то… О чем? Он устал. Проклятая простуда. Она была добрым ребенком. И умным. Очень умным. Вся в него, подумал он.

И закрыл глаза.

Тикали часы. В камине потрескивал огонь.

Дафни очень уверенно вошла в комнату, поставила поднос на стол у окна. Повернулась.

— Папа?

Ее голос утонул в тишине, точно камень в воде.

Она приблизилась к постели. Тишина была гнетущей. Даже дыхание не нарушало ее. Его руки, смуглые и узловатые старческие руки, мирно покоились на шелке одеяла.

— Папа!

Ей не надо было прикасаться к вялой, уже остывающей коже, чтобы понять — смерть взяла его к себе. Она села на постель рядом с ним, сложив руки на коленях, глядя на лицо, которое знала всю свою жизнь. Только теперь она увидела, как оно изменилось. До этого момента оно всегда оставалось одинаковым. Многие-многие годы. Лицо, которое с любовью смотрело на нее и на котором была написана уверенность в будущем. Оно всегда было рядом. А теперь его не стало.

Много позже, когда дневной свет за окном начал меркнуть, она поднялась, позвонила в колокольчик и ждала, сдержанная и спокойная, пока дверь не открылась и в комнату не заглянула Мэри.

— Да, мисс? О! Боже всемогущий, мисс!..

— Да. Мне очень жаль, Мэри. Вы не позвоните доктору Листеру? Я полагаю, мы должны известить его.

— Д-да, мисс. О Боже, мисс… о-о-о… — приложив передник к лицу, Мэри бросилась вон из комнаты, чтобы сообщить страшную весть и приступить к последним обрядам, которые живые совершают над мертвыми.

Дафни подошла к окну. Она попрощалась с отцом и теперь стояла, с закрытыми глазами прислонившись к выцветшим, пахнущим затхлостью бархатным шторам, которые помнила столько, сколько помнила себя.

Тоби. Надо позвонить Тоби и сообщить ему.

Память всколыхнула в ее сознании картины, более реальные, чем то состояние опустошения, в котором она сейчас пребывала. Прошлое, словно река, потоком неслось мимо нее.

Она скажет Тоби потом, когда он придет домой. Нет смысла разыскивать его сейчас. Она скажет обо всем, глядя ему в глаза. В этом было некоторое утешение.

Только так она узнает, действительно ли он будет горевать.

Бледнолицый угловатый господин в пыльном пиджаке с высоким старомодным воротником аккуратно положил перед ней на столе документ, который только что прочитал.

— На этом завещательный отказ недвижимости заканчивается, — тихо сказал он. — Надеюсь, здесь все ясно?

Дафни, пребывая в состоянии шока, не осмеливалась взглянуть на мужа.

— Могу я задать вопрос? — Голос Тоби был убийственно спокойным.

— Разумеется.

— Когда Амос — мистер Андерскор — изменил первоначальное завещание?

Мужчина бросил страдальческий взгляд поверх очков в форме полумесяца.

— Мистер Смит, я…

— Когда? — Слово прозвучало резко, как удар хлыста.

Фрэнк Ли пожал плечами.

— За два дня до смерти.

— Понятно. Он как-то объяснил это?

Мужчина сильно колебался. Было совершенно очевидно, что разговор ему неприятен.

— Да, — сказал он. — Но я должен заметить, что конфиденциальный характер…

— Понятно, — прервал его Тоби.

Дафни сидела совершенно неподвижно, опустив голову, глядя невидящими глазами на пальцы рук в черных кружевных перчатках, которые лежали на черной юбке. Она предполагала, что чтение завещания отца будет мучительным, но не влекущим за собой никаких новых событий. Однако она ошибалась. Оно вызвало потрясение, к которому оба они не были готовы. Большей частью имущества отец распорядился так, как и ожидалось. Дом в Айлинггоне и основная часть его обстановки теперь принадлежала Дафни. Некоторое количество денег и акций, а также отдельные вещи получили тетушки из Йоркшира. Маленький Амос стал владельцем значительной суммы денег, вверенных попечению. Но то, как Амос Андерскор распорядился сорока пятью процентами акций, которые, как всегда считалось, будут находиться в руках Тоби, было для последнего как гром среди ясного неба. Лишь девятнадцать процентов из них были завещаны Тоби. Двадцать шесть оставшихся Амос завещал своей дочери, передав, таким образом, под контроль Дафни более половины акций Андерскоров.

Она посмотрела на Тоби. Два красных пятна алели на его щеках. Губы были плотно сжаты.

У нее упало сердце.

— Ну что же. — Испытывая явное облегчение, что этот неловкий момент миновал, Фрэнк Ли положил свои длинные худые руки перед собой на стол жестом, означающим, что дело завершено. — Я полагаю, вопросов больше нет? Могу ли я, миссис Смит, высказать вам свое соболезнование в связи со смертью вашего отца? Он был моим близким другом. Я глубоко любил и уважал его, и восхищался им как личностью. Нам будет не хватать его.

Дафни пробормотала слова благодарности, каждой своей клеточкой ощущая присутствие мужа и то, как напряглось его тело, готовое в любой момент взорваться яростью.

— Если вам понадобится моя помощь, я полагаю, вы свяжетесь со мной без колебаний? — Ли поднялся, обошел вокруг стола и протянул руку.

В ответ она протянула свою.

— Благодарю вас. — Тоби также пожал его руку с холодной вежливостью и проследовал за ней к двери.

Когда они оказались вдвоем в полумраке пустынного коридора, Дафни повернулась к нему:

— Тоби…

— Не здесь, Дафни. — Он решительно взял ее под руку и увлек за собой к входной двери. — И не сейчас. Объяснения — а ты, без сомнения, должна объясниться со мной — могут подождать до дома.

Она отстранилась от него.

— Объяснения? Что ты имеешь в виду? — Весь ее вид говорил о том, что она искренне поражена его словами.

Он поднял руку и остановил такси. Неуклюжий черный автомобиль подкатил как можно ближе к кромке тротуара и остановился рядом с ними. Тоби чуть было не сорвал дверцу с петель, открывая ее для Дафни.

— Тоби…

— Садись, — бросил он сквозь зубы.

Она расположилась на заднем сиденье, забившись в угол как можно дальше от него. Как только до нее дошел весь смысл несправедливых обвинений, волна неподдельной ярости поднялась в ней и неприятно заныло в груди. Она стиснула зубы, чтобы промолчать, чтобы не дать волю своему желанию закричать, и очень громко, в его побледневшее от гнева лицо.

Они остались наедине в гостиной своего дома, когда прислуга, приготовив чай на серебряном подносе и сделав книксен, удалилась. Он занял свое место у пустого камина. Она стояла, внешне спокойная и сдержанная.

— Итак, — тихо начал Тоби, — дело Андерскоров в конце концов оказалось в твоих руках. Должно быть, в сознании твоего отца произошел чрезвычайный поворот, если он изменил завещание.

Пока они ехали в такси, ей пришлось проявить силу воли и усмирить гнев, заставив здравый смысл подавить боль и обиду. Она глубоко вздохнула.

— В наших руках, Тоби. В наших. Компания Андерскоров была и есть наша. Ничего не изменилось. Какое имеет значение, на чье имя зарегистрированы акции?

В ответ он хмыкнул с издевкой.

Слегка дрожа от усилий сохранить хладнокровие, чтобы четко мыслить и не дать возможности новой оглушительной волне ярости охватить ее, она продолжала говорить:

— Если ты подозреваешь меня в том, что я каким-либо образом повлияла на отца, позволь сказать тебе, что ты глубоко заблуждаешься. Мы никогда не касались этого вопроса. Ни при каких обстоятельствах я не упоминала об афере Гринхэма — равно как и о чем-либо другом, если на то пошло. — В ее голосе неожиданно появилась язвительность. Желание досадить ему было непреодолимым. Но стоило ей только произнести эти слова, как она тут же пожалела о них. — Я только еще раз хочу сказать, что не вижу разницы между…

— Разницы? — Он сорвался с места и в один миг оказался перед ней, кипя возмущением. — Не говори чушь и не разыгрывай из себя невинную дурочку, Дафни. Это неубедительно. Я скажу тебе, в чем заключается различие. Можешь не соглашаться со мной, если хочешь. Всем известно, что управление компанией должно было перейти ко мне. Всем. Как, ты считаешь, они посмотрят на это теперь? Каждая пустоголовая продавщица, даже сопляк посыльный будет знать, что произошло! Можно ли ждать от них уважения к человеку, если его распоряжение в любой момент может быть отменено его женой? Сколько раз ты и Беринджер будете сговариваться против меня тайком, за моей спиной?

— Я не стану этого делать!

— Неужели? Задумайся над этим, Дафни. — Его слова были пронизаны горечью. — В самом ли деле не будешь?

Чувствуя, как напряглось ее тело, она сложила руки на груди, пытаясь не позволить обиде и гневу выплеснуться наружу.

. — Я еще раз повторяю — это наша компания. Я не собираюсь вмешиваться в мелкие повседневные дела. Ты это знаешь. Что касается серьезных решений, мы всегда будем принимать их вместе в любом случае.

— Но я не получил то, что мне было обещано.

— Я знаю.

— Тогда почему? Почему твой отец не сдержал своего слова?

Она покачала головой в отчаянии.

— Тоби, я не знаю! Может быть, кто-то рассказал ему о деле Гринхэма.

— О, кто-то, без сомнения, донес ему, — очень тихо произнес Тоби.

Затянувшееся холодное молчание встало между ними стеной.

— И ты по-прежнему думаешь, что это сделала я? — Дафни поразилась ледяному спокойствию своего голоса. Он неприветливо взглянул на нее. Его красивое лицо оставалось непроницаемым.

— При сложившихся обстоятельствах трудно предположить, что все было иначе.

— При каких обстоятельствах? Ты искренне полагаешь, что я намеренно поехала к отцу — узнав, что он заболел, — чтобы убедить его сделать это? — У Дафни от негодования запылали щеки.

Испытывая горечь разочарования, Тоби находился в таком состоянии, что не мог прислушиваться к голосу рассудка, не говоря уже о том, чтобы признать себя неправым. Он намеренно позволил молчанию ответить за него.

— Ты заслуживаешь презрения, — сказала Дафни.

— Возможно.

Атмосфера в комнате накалилась и наполнилась колкостью и язвительностью.

Тоби отвернулся, чтобы выйти из комнаты.

— Я не оказывала влияния на отца, Тоби, — очень тихо сказала Дафни. — Клянусь.

У двери он остановился и оглянулся.

— Но кто-то же, черт побери, сделал это, — ответил он, — и я знаю, кто остался в проигрыше.

В конце концов она вышла из себя.

— В проигрыше? Как ты можешь говорить об этом? Что ты потерял, Тоби Смит? Обещанное управление компанией, которая стала твоей благодаря мне? А я? Я потеряла отца, Тоби! Отца! Ты об этом подумал? — Слезы ярости и горя душили ее. — Ты хоть на минуту задумывался об этом?

Сдержанно и спокойно он закрыл за собой дверь.

Дафни долго стояла, не двигаясь с места. Потом подошла к столу, на котором стоял поднос с чаем. Она налила в чашку молока, вцепившись в ручку кувшина с такой силой, будто намеревалась сломать ее, затем подняла чайник. Его носок позвякивал о край чашки, слегка касаясь его. Она не заметила, как пролила чай на белую накрахмаленную скатерть, и со стуком опустила чайник на стол.

— Будь оно все проклято! О, будь оно все проклято! — с несчастным видом она бросилась в кресло, закрыла лицо руками и зарыдала.

Мокрое пятно достигло края стола. Капли чая одна за другой стекали на узорчатый ковер.

Разлад, возникший в их отношениях, было не так-то легко уладить. Слова, торопливо и необдуманно брошенные с обеих сторон, были чрезмерно резкими, а разочарование Тоби — слишком сильным. Атмосфера в доме стала невыносимой.

Дафни, которая всегда старалась принести в семью покой, в этом случае была настроена не менее решительно, чем Тоби. Ей пришлось признаться самой себе, как несчастлива она была. Ссоры и скандалы претили ее мягкой и доброй по природе натуре. Горькие слова и страшная, внезапно поселившаяся в их доме враждебность, преследовали ее, лишив покоя. В течение недели, последовавшей за их ссорой, она долгие часы проводила в Айлингтонском доме под видом того, что ей необходимо привести в порядок дом отца. Она бродила из комнаты в комнату, вспоминая то, что они говорили друг другу, и все чаще думая о недосказанном. Она почти не встречалась с Тоби, а если этого требовали обстоятельства, они обменивались краткими и неизменно холодными репликами.

Однажды она разбиралась в мансарде Айлинггонского дома. И тут ей пришел в голову до нелепого простой и в то же время неприемлемый ответ на мучившие ее проблемы. С засученными по локоть рукавами, с мокрым от пота лицом, в маленькой душной комнате под самой крышей она наткнулась на свои детские игрушки и крошечную колыбельку, которую кто-то спрятал в дальнем углу дома — зачем?

Ждали появления второго ребенка? Ребенка, которому не суждено было родиться? Она вертела в руках старую потрепанную куклу. Еще один ребенок.

Солнце проникало в комнату сквозь небольшое оконце. В его лучах танцевали пылинки.

Еще один ребенок.

Она была уже немолода. С каждым годом, даже с каждым месяцем сходил на нет шанс зачать и выносить еще одного ребенка.

Тем более что каждую ночь Тоби проводил в клубе — или где он там действительно бывал. А возвращаясь домой, ночевал в спальне, некогда предназначавшейся для гостей, а теперь с общего согласия ставшей его комнатой. Ее надежды угасали навсегда.

Она устало смахнула прядь волос с разгоряченного лица, оставив на щеке след пыли.

Но существовало такое понятие как сделка.

— Нет, — вслух произнесла она. А потом повторила. — Нет! — Она поднялась на ноги, швырнув куклу в угол. — Нет! К черту, будь оно неладно.

— Привет! — раздался внизу знакомый голос. — Дафни? Где ты там?

— Да, я здесь.

Аккуратно причесанная головка Рейчел появилась у ее ног. Она заглядывала в комнату сквозь расшатанные перила.

— О Боже, — мягко улыбнулась она, — эта картина напоминает театральные декорации. Разве твой отец никогда ничего не выбрасывал?

— Очень мало и очень редко, грустно улыбнулась Дафни. — А ты что здесь делаешь?

— Так вот как ты меня встречаешь? — Рейчел уселась на верхнюю ступеньку, не заботясь о том, что может запачкать дорогие на вид кремовые брюки. — Я приехала в Бейзуотер, и мне сказали, что ты здесь. Так я оказалась в этом доме, чтобы посмотреть, чем это ты тут занимаешься.

— Если бы ты могла мне помочь, — вставила Дафни, хитро поглядывая на Рейчел.

Та улыбнулась и пожала плечами.

— Слышала ли ты когда-нибудь, чтобы я кому-то помогала? Но я не возражаю посидеть и посмотреть, как ты работаешь.

Дафни засмеялась, стряхивая пыль с рук.

— Я думаю, на сегодня достаточно. Как насчет чашки чаю?

— Звучит весьма привлекательно. — Рейчел с готовностью вспорхнула со ступеньки и легко побежала вниз по узкой лестнице.

— Боюсь, нам придется приготовить его самим. Дом закрыт. Здесь никого нет.

— Уверена, что мы справимся. — Рейчел шла впереди. Было необычно слышать, как каждый ее шаг эхом разносится по пустынному дому. Комнаты по обе стороны стояли пустыми или почти пустыми, утратив былое тепло и сохранив лишь воспоминания о прошлом. Рейчел задержалась на главной лестнице. — Каким странным кажется дом, когда в нем никто не живет.

— Да, — услышала она короткий ответ.

Рейчел посмотрела на Дафни и промолчала. Ее легкие ноги едва касались ступеней, когда она сбегала вниз.

Устроившись за кухонным столом, в центре которою между ними стоял чайник, она спросила с неожиданной прямотой:

— У тебя все в порядке?

Дафни была застигнута врасплох и не знала, что ее чувства отразились на лице, но очень твердо ответила:

— В порядке? Разумеется. А почему бы и нет?

Рейчел почесала свой носик длинным ногтем с ярким пятном лака.

— Я старая торговка. К тому же во мне течет цыганская кровь. — Забавно изогнув дуги красивых бровей и слегка изменив голос и акцент, что придало ее внешности некоторую вульгарность, Рейчел в одну секунду стала похожа на обычную рыночную торговку.

— Рейчел! — Дафни фыркнула, чуть было не поперхнувшись чаем.

— Я видела Тоби, — сказала Рейчел.

— А-а… — Смех Дафни замер. Она взяла чашку и отхлебнула глоток. — И что же он тебе сказал?

Рейчел закурила сигарету, прищурила глаза от дыма, потом загасила спичку.

— Не очень многое. Но для меня достаточно, чтобы сообразить, что к чему. Ты забываешь, как хорошо я его знаю.

— Лучше, чем я, — мрачно заметила Дафни.

— Вполне возможно, — сказала Рейчел с грубоватой откровенностью. — Помни, я знала его всю жизнь. И никогда не была за ним замужем. — Она пожала плечами. — На мой взгляд, супружество — не лучший способ узнать друг друга.

— Тебе не кажется это странным?

Рейчел покачала головой.

Они долго сидели в молчании.

Рейчел вертела в руках сигарету, глядя на нее невидящими глазами.

— Как забавно, — наконец произнесла она. — А ведь я ненавидела тебя. Ты знала об этом? В самом деле, ненавидела. Если бы кто-нибудь сказал мне тогда, что я буду на твоей стороне против Тоби, я бы рассмеялась ему в лицо.

Дафни уставилась на нее, потрясенная.

— Ненавидела меня? Меня? Но почему?

Рейчел повела плечом.

— Потому что хотела, чтобы Тоби стал моим. Я была сильно увлечена им. Просто была без ума от него несколько лет. Когда я узнала, что он собирается жениться на тебе, я готова была перегрызть тебе глотку.

Дафни молча смотрела на нее, едва заметно нахмурив брови.

— Забавно, — повторила Рейчел и сделала быстрый, грациозный жест рукой. — Теперь это все позади, будто было не со мной. — Сначала я видела, как это происходит с другими. Потом пережила сама. — Легкая улыбка тронула ее губы.

Дафни, не привыкшая выслушивать чужие, пусть и добровольные, откровения в той же степени, в какой Рейчел привыкла посвящать в них других, смотрела на нее с легкой настороженностью.

— Так тебе теперь не нужен Тоби?

— О Боже, нет. Можно сказать, я уже отвыкла от него и довольно неожиданно. В прошлом году. — Рейчел затянулась сигаретой, наблюдая за струйкой дыма. — В прошлом году жизнь меня многому научила.

— Рейчел…

Рейчел не обратила внимания на то, что Дафни прервала ее.

— Фи знала об этом. Как всегда, она нащупала больное место. Единственный мужчина, которого я не могла подчинить себе. — Она положила подбородок на руки и стряхнула пепел в блюдце. — Это нетипично для меня. — Она криво усмехнулась. — А теперь? Нет. Теперь мне не нужен Тоби. Вообще-то говоря, мне никто не нужен. По крайней мере… — Она задумалась, видимо, намереваясь сказать что-то, пожала плечами и покачала головой. — Не на дурочку напали. Так что я завещаю его тебе. Вот почему я не собираюсь наблюдать со стороны, как ваша семья разваливается на части, и хочу слегка вмешаться в ваши отношения. Все дело в проклятых акциях, не так ли?

— Да.

— Почему отец изменил решение, ты не знаешь?

— Нет. Мы никогда не говорили об этом, честное слово. Я только могу предположить, что до него дошел слух… кто-то рассказал ему о провале того проекта. Тоби считает, что это сделала я.

— А это не так?

— Разумеется, нет.

Рейчел подняла руки, успокаивая Дафни:

— Извини.

Дафни с несчастным видом скребла кухонный стол сломанным ногтем.

— Для тебя это важно?

— Что?

— Я говорю об акциях — важно ли для тебя, у кого из вас будет контрольный пакет?

Их глаза встретились в полном и тревожном для Дафни понимании. Подобные мысли уже приходили ей в голову, когда она была на мансарде.

— Нет, — сказала она. — Неважно. Не настолько, насколько следовало бы. Но меня волнует то, что он сказал. То, что он думает, будто это сделала я.

— Вернее, он говорит, что думает, будто это сделала ты, — мягко поправила ее Рейчел.

Дафни упрямо покачала головой.

— Из этой ситуации есть выход, — тихо сказала Рейчел. — Должно быть, ты уже думала об этом? Конечно, все зависит от того, насколько ты хочешь положить конец вашей враждебности и уладить дело миром.

Дафни подняла голову и посмотрела на нее прямым и открытым взглядом.

— Отдать ему акции?

— Да. Это единственное, что сможет удовлетворить его.

— Я знаю. Но нет. Категорически нет.

— Разумеется, нет. — Рейчел криво усмехнулась. — Чудесная фея из меня получилась. — Она подняла чашку. — Есть еще чай в чайнике?

Дафни налила ей чай не совсем твердой рукой.

Рейчел взяла чашку и задумчиво отпила глоток.

— Он не будет извиняться, — сказала она, — если ты ждешь именно этого.

— Даже если бы он стал извиняться до самого Рождества, это не имело бы значения, — сухо заметила Дафни. — В любом случае, об этом не может быть и речи. Почему он должен извиняться за что-то, что искренне считает правдой?

Рейчел подняла глаза к потолку.

— Боже мой, Боже мой, — тихо сказала она. — Вот они — радости супружества.

Дафни бросила на нее резкий взгляд и уловила в глазах нечто проказливое. И густо покраснела.

Рейчел опустила голову, чтобы скрыть улыбку, и сделала вид, что помешивает чай.

— Я хочу быть счастливой, но не могу быть счастливой, ля-ля-ля-ля-ля-ля! — Филиппа, сделав несколько легких танцевальных па, остановилась у окна, глядя на крыши Пимлико. — Почему бы нам не сходить на рынок и не повидаться с Рейчел? — крикнула она. Проведя пальцем по подоконнику, она хихикнула: — Хьюго, ты только посмотри на этот подоконник! Он грязный! — Она повернулась и побрела обратно на кухню, где на единственном стуле сидел Хьюго сгорбившись над столом. Поцарапанный старый стол был завален деталями разобранных часов. Подойдя к нему сзади, она обвила его шею руками, прижавшись щекой к мягким прямым волосам. — Тебе нужен кто-то, кто стал бы ухаживать за тобой, мой дружок. Вот что тебе нужно. Так мы пойдем?

— Что? Куда? — Хьюго не поднимал головы, увлеченный своим занятием.

— На Петтикоут Лейн, — терпеливо повторила Филиппа, — поздороваться с Рейчел.

— Мне бы не хотелось.

Тень раздражения мелькнула на лице Филиппы, но она старалась сохранить в голосе веселость.

— Тогда в парк? В парк мы пойдем? Такой чудесный день — настоящее бабье лето. Вряд ли оно простоит долго.

— Нет.

Филиппа выпрямилась, прикусив губу.

— В таком случае, чем бы ты хотел заняться?

Он смахнул волосы с глаз.

— А мы всегда должны хотеть делать что-то?

— Нет, конечно, нет.

Наступила неловкая тишина. Филиппа стояла, сложив руки и поджав губы, решительно настроенная молчать. Глаза ее неожиданно и подозрительно стали влажными.

Хьюго, сосредоточившись на том, чтобы укрепить крошечное маятниковое колесико, не поднимал на нее глаз.

Она повернулась и с угрюмым видом зашагала опять в гостиную. Ее попытка хоть немного развеселиться не удалась. Ока села в кресло, из подлокотника которого щетиной торчала волосяная бортовка, подняла газету, валявшуюся на полу, подогнула под себя ноги и уставилась на расплывающиеся буквы невидящими глазами.

— Флип, извини, Пожалуйста, не огорчайся. — В дверях появился Хьюго. Рубашка без воротника расстегнута у шеи, рукава пуловера обтрепаны, на одном из них дырка, вокруг которой свисали нитки. Прямые волосы упали ему на глаза, и он нетерпеливым движением отбросил их назад. На худощавом лице слишком резко выделялись скулы, большой подвижный рот вытянут в напряженную, неулыбчивую линию, что в последнее время стало случаться с ним все чаще.

— Я не огорчилась. — Она не поднимала головы.

— Мы можем погулять, если хочешь.

— Мне все равно.

— О, ради всего святого!

Она повела плечами. Перевернула страницу.

— Пожалуйста, не дуйся на меня и не будь такой угрюмой.

— Угрюмая? Я? Мне это нравится! — Она швырнула газету и листы разлетелись по полу небольшой комнаты. — Посмотри на себя, Хьюго! Вот уже несколько недель ты ходишь с жалким видом, сам не свой — ничего не хочешь делать, никуда не хочешь идти — не хочешь видеть меня… — Предательские слезы вот-вот готовы были хлынуть из глаз.

— О, не будь такой глупенькой. Конечно, я хочу тебя видеть.

— Тогда почему я этого не чувствую? Хьюго, что случилось с тобой?

— Ничего. Ничего со мной не случилось.

— Ты все время твердишь одно и то же! — Она вскочила с кресла и поймала его за руку, когда он отвернулся от нее. — Хьюго, ради Бога, что происходит?

Он выдернул руку.

— Филиппа! Прошу тебя! Не начинай все сначала! Я не могу переносить твое постоянное нытье.

— Что? — Она сделала шаг назад с побледневшим лицом, потом ее щеки запылали неподдельным гневом. — Нытье? Вот как ты думаешь обо мне? Ты сам ходишь как в воду опущенный. Я не могу добиться от тебя ни слова. Все, что я ни скажу — не так, все, что ни сделаю — тебе не по нраву.

— Флип!

Она кричала на него, уже не в силах сдержать себя.

— Почему ты не хочешь признаться в этом — почему ты просто не скажешь, что больше не любишь меня. — Слезы застилали ей глаза, она пыталась найти свой жакет, который бросила на спинку кресла.

— Флип, прекрати! Пожалуйста! Разумеется, я люблю тебя, разумеется, я хочу видеть тебя… я ведь говорит тебе — у меня проблемы с работой…

— Какое это имеет отношение ко мне? — Она повернулась к нему спиной с мокрым от слез лицом и беспомощно развела руками. — Хьюго, почему ты отыгрываешься на мне?

— Я не делаю этого.

— Делаешь!

— Нет…

— О, ради Бога, не будь такой… — он осекся.

Она неожиданно успокоилась, но в ее спокойствии таилась опасность.

— Инфантильной? — очень тихо сказала она за него. — Ты это собирался сказать?

Он не ответил.

— Понятно. — Она сунула руки в рукава жакета, схватила со стола сумочку. Ее щеки стали пунцово-красными.

— Флип… не уходи так.

Она повернулась и, вздернув подбородок, посмотрела ему в лицо.

— Я надоедливый ребенок, Хьюго, который постоянно ноет. Конечно, тебе совсем не нужно, чтобы этот надоедливый ребенок вмешивался в твои, — она бросила презрительный взгляд на кухонный стол с разбросанными часовыми деталями, — в твои взрослые дела?

— Флип!

Она хлопнула дверью с такой силой, что та опять распахнулась. Хьюго подбежал к окну. Она уже вышла из парадной двери и сбегала по ступеням, не чувствуя под собой ног, затем через дорогу — все дальше от него. Он распахнул окно и высунулся по пояс.

— Филиппа! Флип!

Она не остановилась и не обернулась.

— О, черт! — Он с шумом закрыл окно и стоял, опершись ладонями о широкий подоконник, опустив голову и крепко зажмурив глаза.

Филиппа шла очень быстро, до боли закусив нижнюю губу. Слезы бежали по лицу, но она не обращала на них внимания. Ей придется посмотреть правде в глаза. Он больше не любит ее. Это совершенно очевидно. Не менее очевидно и то, что он не нашел в себе мужества — или наглости? — признаться в этом. Ну что же, в таком случае ей придется действовать за двоих. Убеждение росло и крепло в ней вот уже несколько недель. Теперь она была в этом уверена. В конце концов, все встало на свои места. То было романтическое приключение — солнце, цветы, горы, океан — всего лишь приключение.

Она вошла в ворота маленького парка и тут же опустилась на скамью, не обращая внимания на юную парочку, которая сидела на ней и с любопытством поглядывала на Филиппу.

Она не вернется к нему. Она была уверена, что он не будет искать встречи с ней. За прошедшие несколько недель это она, именно она звонила ему по телефону в офис или оставляла бессмысленные, но полные любви записки, либо неожиданно появлялась у него в квартире с булочками или бутылкой вина, и именно она при каждом расставании взволнованно спрашивала: «Когда я увижу тебя снова?»

Больше этого не будет.

Теперь Филиппа плакала не стесняясь. Она сунула руку в сумочку, нащупывая носовой платок.

— Извините, с вами все в порядке? — Девушка, сидевшая на скамейке, обращалась к ней со смешанным чувством смущения и сочувствия.

Филиппа высморкалась.

— Да. Все хорошо. — Она встала и, распрямив спину, пошла сама не зная куда.

В общежитие она вернулась лишь вечером. Она стерла ноги до водяных пузырей, нос был забит, и она с трудом дышала, глаза были заплаканы, но, по крайней мере, она успокоилась. Но боль осталась с ней, ибо разбитое юное сердце — это мучительные страдания, которые невозможно забыть никогда.

— Это ты, Филиппа? — Невысокая темноволосая девушка выглянула из соседней комнаты, когда Филиппа пыталась вставить ключ в замочную скважину. Филиппа не оглянулась, сделав вид, будто занята замком. — Тут тебя разыскивал этот твой молодой человек. С ним разговаривала Бидди…

— Что? Когда? — Филиппа метнулась к ней.

— Сегодня, после… О Боже, что с тобой?

— Мы… мы поссорились…

— А, так вот в чем дело. Он звонил. К счастью, этой старой кошки не было на месте, — я уверена, она ничего бы не передала, — так что трубку взяла Бидди.

— Что он сказал?

— Ничего.

— Что значит, ничего?

Девушка пожала плечами со значительным видом.

— То и значит. Он просто сказал, кто звонит и спросил тебя. Бидди ответила, что ты еще не вернулась и поинтересовалась, не хочет ли он передать тебе что-нибудь. Он сказал — нет. — Она нахально улыбнулась и подмигнула. — Слишком личное, да? Продолжай в том же духе… эй, ты куда?

— В Пимлико.

— Но, Флип, милая — уже почти семь. Ты не успеешь вернуться к девяти. Она запрет дверь на замок.

— Ну и пусть. — Филиппа понеслась вниз по лестнице. — О черт! — Она резко остановилась на ходу, стремглав помчалась обратно к двери и засуетилась с ключом. — Деньги. Деньги, деньги, деньги. И чистый носовой платок. О, вот это да! Вы только посмотрите на меня! — Краешком глаза она увидела свое взъерошенное отражение в маленьком зеркале над камином. Она наклонилась поближе к нему, состроила гримасу, пробежав пальцами по волосам. — Боже, какое страшилище! — Она схватила копилку с каминной полки и начала трясти ее. Пара шиллингов и шестипенсовик выскользнули из узкой щели и упали на пол.

— Ага, — темноволосая девушка стояла в дверях, наблюдая за тем, как Филиппа мечется по комнате, — так вот где ты хранишь свою добычу? Теперь буду знать.

Филиппа ползала по полу, собирая монеты.

— Немного же тебе достанется. Все, что добудешь — твое. — Она бросила девушке ключи и метнулась обратно к двери. — Будь душкой, закрой за мной… — и исчезла, стуча каблучками по лестнице, с развевающимися волосами и полами пальто.

Автобус полз как черепаха, по почти безлюдным улицам. Филиппа сидела и смотрела в окно, мысленно моля неуклюжую махину поторопиться. На каждой остановке входили и выходили пассажиры. Медленно, очень медленно. Казалось, на каждой остановке «по требованию» стояли пассажиры с вытянутой рукой. Монотонно звонил сигнальный звонок: один раз — остановка, два раза — отправление. Она думала, что сойдет с ума от этого звука.

Кондукторша, пышная и добродушная особа, сидела на своем месте с билетной машинкой на огромном животе. Она весело улыбалась и заговаривала то с одним, то с другим понравившимся ей пассажиром.

— Вот так, моя дорогая, здесь осторожнее, не забудьте про ступеньку.

Наконец она добралась до места. Почти восемь часов. Наверняка он никуда не ушел! О Боже, прошу тебя, не дай ему никуда уйти. Она промчалась, распахнув пальто, от остановки до знакомого угла и машинально подняла глаза к окну на втором этаже маленького ветхого дома где-то в середине квартала.

Оно было темным.

Волей-неволей она замедлила бег до быстрой ходьбы; сердце бешено колотилось, отдаваясь болью в груди. Было еще не очень темно. Возможно, он просто не включил свет.

Она вбежала по ступеням к входной двери, распахнула ее и ступила на узкую темную лестницу. Ключ, который дал ей Хьюго, как только переехал в эту маленькую квартиру, был уже наготове. Крохотная площадка тоже была не освещена. Она нащупала выключатель. В тусклом свете голой электрической лампочки на стенах заплясали тени.

Она вставила ключ в замочную скважину и открыла дверь.

— Хьюго? Хьюго, это я…

Света нигде не было. Ни единого звука не доносилось до нее. В комнате было холодно. Необычный сильный запах ударил ей в нос, но она не могла определить его.

— Хьюго? — С тяжелым сердцем она вошла в неприбранную комнату. Все было так, как она оставила — газета на полу, старое большое кресло, стоящее криво. Она машинально поправила его, направляясь к кухонной двери. — Хьюго? — снова окликнула она, почти ни на что не надеясь. — Это Флип.

Дверь в кухню была распахнута настежь. Она заглянула за дверной косяк. И застыла на месте.

Хьюго сидел, повалившись на стол, его светлая голова уткнулась в разбросанные детали часов. Она сразу заметила пустую бутылку из-под виски, что лежала рядом с ним, маленькие картонные упаковки, которые валялись среди деталей, и перевернутый стакан.

— Хьюго! — Она подлетела к нему, схватила за плечи и начала яростно трясти.

Он был невероятно тяжелым. Его рука свалилась со стола и повисла, точно у сломанной брошенной куклы.

— Хьюго! Проснись! — Она дрожала от ужаса. Схватив одну из картонных упаковок, она увидела, что это аспирин. Несколько упаковок — и все пустые. — О Боже! — Ее желудок не выдержал. У нее начались рвотные позывы; усилием воли она подавила их. Потрогала его лоб. Он был еще теплым. Потом наклонилась к его рту, коснувшись волосами его щеки. Он дышал; дыхание было неглубоким и жестким, но все-таки он дышал. Сомкнутые веки дрожали.

— Хьюго, проснись! Ты должен проснуться! — Она инстинктивно пыталась заставить его распрямиться, но не могла справиться. — Прошу тебя! Хьюго!

Он застонал и повернул голову.

Находясь почти в истерическом состоянии от облегчения и ужаса одновременно, она попробовала перекинуть безжизненную руку через свое плечо, чтобы посадить его прямо.

Он опять закрыл глаза.

— Хьюго, нет! Слушай меня! Открой глаза! Хьюго — пожалуйста… — Она говорила, задыхаясь от рыданий.

Он опять застонал и пошевелился. Его движения были судорожными.

— Доктор! — вспомнила она. — Я должна вызвать доктора! Хьюго, я хочу помочь тебе!

Его рука поднялась, пытаясь ухватиться за ее руку, но вновь безвольно повисла. Глаза закатились под лоб.

Она взяла его за руку.

— Я недолго. Обещаю тебе.

— Не надо… док… — только и сумел вымолвить он.

— Что?

Он сделал сверхчеловеческое усилие.

— Не надо… доктора… — последний слог он произнес с трудом, хватая ртом воздух.

— Хьюго, ты умрешь!

Он неистово замотал головой. Одна из деталей до крови поцарапала его щеку.

Она опустилась радом с ним на колени.

— Хьюго, я должна позвать кого-нибудь на помощь — я не знаю, что делать! Я не могу позволить тебе умереть! Я не дам тебе умереть! Пожалуйста, Хьюго, прошу тебя! Не спи! Телефон-автомат почти у самого дома. Я вернусь через пару минут. Хьюго — не спи! — Она схватила его за плечи и невероятным усилием заставила распрямиться. Он закачался, соскользнул со стула и упал. Голова оказалась на полу, глаза закрылись.

Филиппа оглянулась вокруг. На источенной деревянной сушильной доске стояли грязные чашка и блюдце. Она бросилась к раковине, наполнила чашку холодной водой и плеснула ему в лицо. Он судорожно глотнул воздух и закашлялся. И вновь открыл глаза.

Она повторила это еще раз, потом еще.

— ПРОСНИСЬ!

Он слабо зашевелился.

— Вот так. Постарайся двигаться. Только не засыпай. Ты меня слышишь? Не засыпай! — Она рылась в своей сумочке. — О Боже, должна же у меня где-то быть мелочь — а! — Зажав в кулаке горсть монет, она понеслась к двери, в одно мгновение преодолела лестницу и выскочила на улицу. Слава Богу, телефонная будка была свободна.

Ей достаточно было несколько секунд, чтобы вставить монету и дрожащим голосом попросить соединить ее с единственным человеком, к которому она могла обратиться за помощью с тех пор, как не стало матери.

 

Глава шестнадцатая

Скрип тормозов на углу улицы и резкий щелчок дверцы возвестил о прибытии Тоби. Спустя несколько мгновений он ворвался в комнату, на ходу сбрасывая с плеч пальто, шелковый шарф и смокинг и развязывая узел черного галстука.

— Флип?

— Я здесь. — Филиппа поднялась с того места, где она ползала вокруг Хьюго, не давая ему заснуть, разговаривая с ним. На ее лице было написано страдание. — О Тоби…

— Не мешай. — Двумя шагами Тоби пересек комнату и быстрым и легким движением сначала поднял Хьюго на ноги, затем перебросил через плечо.

— Что он принял? — Он направился на кухню со своей ношей, плечом распахнув дверь.

— Аспирин. И виски. Мне кажется, целую бутылку.

— Проклятый идиот. Ну, парень, давай, вставай на ноги. Надо избавиться от этой дряни. — Он грубо опустил Хьюго, поддерживая его сильной рукой, и наклонил над раковиной. — Говорят, это нелегкая процедура. Придется потерпеть. Так тебе и надо, черт тебя возьми. — Он силой заставил Хьюго открыть рот и бесцеремонно просунул туда два пальца.

— Тоби! Что ты делаешь?

— Делаю так, чтобы его тошнило. Поставь чайник. Соль. Здесь есть соль?

— В шкафу. — Она все еще дрожала, но уже немного успокоилась.

— Приготовь соленую воду. Крепко соленую и теплую. Быстрее.

Она трясущимися руками зажгла газ, поставила на огонь старенький чайник и потянулась за солью. За ее спиной Хьюго тужился от рвоты и кашля. Она вздрогнула.

— Вот так, дружище, еще, ну, давай.

Хьюго стонал и слабо сопротивлялся, пытаясь избежать грубого вмешательства своего непрошенного спасителя.

— Тоби, ты делаешь ему больно!

Тоби бросил на нее через плечо угрюмый взгляд. Она повернулась к чайнику.

Хьюго опять рвало.

— Поторопись, Флип.

— Иду. Я здесь. — Она насыпала соль в кружку и налила воду. От запаха она ощутила приступ тошноты.

— Хорошо. — Тоби повернул Хьюго и поставил к стене, поддерживая его. Потом поднес кружку ко рту. — Ну, Хьюго, старина, давай, пей.

Голова Хьюго безвольно повисла, глаза закрылись.

— Э-э, нет, это никуда не годится. — Тоби схватил Хьюго за волосы и поднял голову. — Не спать. Выпей это.

Филиппа не могла смотреть на Хьюго.

— Кофе, Флип, — быстро произнес Тоби. Он все еще бился над Хьюго, который делал бесполезные попытки сопротивляться. — Как можно более крепкий.

Она вновь поставила чайник, опустилась на колени и начала рыться в шкафу в поисках кофе.

— Я не могу найти — а! — вот он!

Наконец у Хьюго опять началась рвота.

— Молодец! Браво! — Голос Тоби был решительный и холодный, лишенный всяких эмоций. На крохотной кухне пахло, как от навозной кучи. — Открой окно, Флип. И в комнате тоже. Ему нужен свежий воздух. Ему нельзя сейчас спать.

Хьюго опять тошнило. Он повис над раковиной, поддерживаемый крепкой рукой Тоби, дрожа и стеная, бормоча бессвязные и бессмысленные фразы. Тоби вновь выпрямил его, подпирая одной рукой, в то время как другую протянул за кружкой.

— Последняя капля. Пей.

Хьюго качал головой. У него был жуткий вид: лицо смертельно бледное — лицо мертвеца, а не живого человека, глаза блуждали, не в силах сосредоточиться.

— Нет, — тихо сказал он. — Не могу. Нет.

— Флип, иди открой окно в комнате. — Это был приказ — пусть и спокойный, но все-таки приказ. Филиппа сделала, как ей было велено, и пока возилась с оконной рамой, она услышала резкий звук, которым мог быть только удар, затем судорожное от боли дыхание, затем голос Тоби, успокаивающий и безжалостно твердый. — Вот так-то лучше, дружище. Вот так. Еще немного. Хороший мальчик. — Хьюго что-то возбужденно лопотал. Потом последовал еще один приступ рвоты.

Филиппа остановилась, зажмурив глаза и зажав уши руками. Она стояла так, дрожа, глубоко вдыхая прохладный воздух из окна, борясь с собственным приступом тошноты. Потом опустила руки и подняла голову, когда душераздирающие звуки на кухне смолкли.

Она побежала к двери. Хьюго, все еще без чувств, сидел на стуле, опустив голову на стол. Рядом с ним стоял Тоби, методично вынимая золотые запонки из испачканной рубашки и закатывая рукава до локтей.

— Кофе, — резко сказал он. — И вскипяти еще воды. Нам всем понадобится кофе. — Он распрямился на секунду-другую, тряхнул широкими плечами, подготавливая себя. — Ну, давай, старина. — Он наклонился над Хьюго и просунул свою руку под его. — Давай погуляем, а? О нет, нет…

Хьюго опустил веки, голова свесилась на грудь.

Без излишних церемоний Тоби вновь схватил его за растрепанные волосы и легонько, но так, чтобы вызвать острую боль, ударил по лицу.

— Просыпайся, Хьюго — просыпайся! Ты не должен спать. Ты меня слышишь? Не спи. Или я тресну тебя как следует. Слышишь меня?

— Тоби! — Филиппа протянула руку в желании защитить Хьюго.

— Помолчи, Филиппа. Приготовь кофе. — Тоби с усилием поднял на ноги полубезжизненное тело Хьюго и поддерживал его за локоть. — Проснись, Хьюго. Шагай вместе со мной. Раз. Два. Вот так… — Хьюго сделал пару шагов заплетающимися ногами, споткнулся и чуть было не упал. Тоби заставил его распрямиться. — О’кей. Я держу тебя. А теперь еще раз. Левой, правой. Левой, правой. — Он шагал с Хьюго по неприбранной комнате, дошел до окна и повернулся. Хьюго едва волочил ноги по потертому ковру. — Распрямись, парень. Выше голову. Давай! Левой, правой — вот хороший мальчик. — Голос Тоби, резкий и несмолкаемый, побуждал Хьюго, то устрашая, то уговаривая его. — Какого черта ты это надумал, ты, безмозглый пень? Это уже лучше. Хорошо — так и продолжай — нет, Хьюго, — шагай! Шагай! Ты не должен сдаваться — ты не должен спать! Флип, когда-нибудь будет готов этот проклятый кофе?

— Он готов. — Филиппа не могла унять дрожь в руках и теперь стояла, глядя на отвратительное черное пятно на ковре от разлитого кофе. — Он был слишком горячий. Я добавила холодной воды.

— Умница. Ну-ка, Хьюго, выпей. — Тоби сбросил с себя Хьюго, и тот плюхнулся в кресло, вздохнув с облегчением и вновь свесив голову. Тоби тихонько засмеялся, но в его смехе не было ничего похожего на веселье. Он поднял голову Хьюго и приставил кружку к губам. — Не спи. Пей, — безжалостно сказал он.

Филиппа ходила вокруг. Ужас, который она испытывала все это время, ненадолго уступил место беспокойству.

— Тоби… я… то есть… ты уверен в том, что делаешь?

На его губах появилась улыбка, и тут же исчезла. Тоби не сводил глаз с лица Хьюго.

— Не стой над душой. Я делаю то, что нужно.

— Но откуда ты знаешь? Ты уверен, что не сделаешь больше вреда, чем пользы? Не позвать ли нам доктора?

— Конечно, позвать. — Все еще не спуская глаз с Хьюго, Тоби протянул ей пустую кружку. — Если ты хочешь, чтобы завтра газеты расписали по мелочам то, что здесь происходит и если тебя не волнует возможное преследование Хьюго.

— Но это лучше, чем дать ему умереть.

На сей раз он повернул голову. Он смотрел на нее с достойным одобрения терпением.

— Флип, ты думаешь, я делаю это впервые?

Она удивленно заморгала глазами.

— Попытки самоубийства случались и в окопах, просто об этом не писали. Если твой лучший друг пытается покончить с собой, то тебе ничего не остается, как спасать его. Никто другой не будет этого делать. Нет, Флип, это не в первый раз. И даже не во второй. — Он вновь поднял Хьюго, который не хотел держаться на ногах. — Мне бы чертовски хотелось надеяться, что в последний. Приготовь еще кофе, ладно?

— С ним все будет в порядке?

— Все будет хорошо. — Ответ прозвучал бескомпромиссно. — Он будет чувствовать себя некоторое время неуютно и страдать от мучительного похмелья, но все кончится благополучно. Если только мы не дадим ему уснуть. — Он одарил ее быстрой искренней улыбкой, прежде чем вновь взвалить Хьюго себе на плечи. — Надеюсь, вы никуда не собирались пойти сегодня?

Прошли долгие, изнурительные часы, пока не появились первые признаки улучшения. Часы разговоров, ходьбы, мольбы, увещеваний и еще одного приступа тошноты. Филиппа чувствовала себя как выжатый лимон, только самое решительное усилие воли удерживало ее от того, чтобы не свалиться на пол и не позволить сну овладеть ею. И только Богу было известно, как чувствовал себя несчастный Хьюго.

Яркие голубые глаза Тоби горели возбуждением. Он все время был настороже. По-видимому, он не ощущал ни усталости, ни напряжения.

— Ты не знаешь, что с ним произошло? — спросил он пару часов спустя, когда сумерки за окном сгустились в темную ночь, а они все ходили по комнате, поддерживая с обеих сторон по-прежнему безвольно свисающее тело Хьюго. Его руки лежали на их плечах. Однако уже появились признаки того, что кризис будто бы миновал.

— Я… — слезы, которые все время были так близко, теперь полились из глаз. — Я не знаю… В последнее время он был таким странным. Мы… мы поссорились. Сегодня днем. Тоби, я ушла от него. Я не понимала… я никогда не думала…

Тоби покачал головой.

— Ты думаешь, он пытался покончить с собой из-за этого? Сомневаюсь, Флип. Должно быть, на то есть более важная причина.

Она шмыгала носом с несчастным видом.

— Чем ему можно помочь? Пусть на то есть другая причина — а я уверена в этом, — все равно, Тоби, если он умрет, это будет моя вина! Моя! А я его так люблю! Как это могло случиться? Я не понимаю!

— Я уже сказал тебе, — голос Тоби был резок, — он не умрет. Можешь винить себя за это, если хочешь. Потому что, если бы ты не пришла, он вполне мог бы умереть. Скажи, он не оставил записку?

— Нет. По крайней мере, я ничего не нашла. Тоби — что могло заставить его поступить так?

— Понятия не имею. — Тоби слегка встряхнул Хьюго, заставив его поднять голову. Сомкнутые веки задрожали. — Но ты нам все расскажешь, парень, не так ли? — В его голосе не было и тени сомнения.

С рассветом и пением птиц за окном закончилась наконец самая длинная ночь в жизни Филиппы. Утомившись ничуть не меньше Хьюго, она приложила пальцы к покрасневшим от усталости и бессонницы глазам и потянулась. Позади себя она услышала голос Тоби — спокойный и почти до черствости жизнерадостный.

— Выпей это, Хьюго. Выпей все. Тебе надо много пить.

Хьюго что-то пробормотал.

— Пей, — настаивал Тоби. Затем, слегка повысив голос, обратился к Филиппе: — Ты уверена, что не хочешь чего-нибудь съесть, Флип?

— Нет, спасибо.

От запаха яичницы и тостов Филиппу замутило. Тоби, насвистывая, готовил себе еду, будто только что проснулся после крепкого двенадцатичасового сна. Теперь он сидел напротив хрупкого, изможденного Хьюго и с удовольствием уплетал то, что лежало на тарелке. Взгляд его ярких голубых глаз был пронзительным.

— Филиппа! Если ты не хочешь есть, выпей, по крайней мере, чашку чая. Не хватало только, чтобы мы ухаживали еще и за тобой.

Филиппа отошла от окна и взяла предложенную ей чашку крепкого горячего чая, необычайно успокаивающего и одновременно бодрящего. Она подняла голову. Хьюго смотрел на нее. Его глаза, окруженные глубокими тенями, ввалились. Невыносимая боль затаилась в них.

— Прости, — сказал он.

Она устало покачала головой.

— В этом есть моя вина?

— Нет. Прошу тебя, Филиппа — нет. Поверь мне.

— Тогда в чем дело? — спросила она поразительно спокойным голосом.

Тоби сидел неподвижно, глядя на них и прислушиваясь. На его лице была написана настороженность. Светлые вьющиеся волосы аккуратно причесаны. И никаких следов усталости. Наклон головы, сияние голубых глаз выдавали лишь его неприкрытый интерес.

Хьюго посмотрел на свой остывающий чай.

— Выпей его, Хьюго, — весело сказал Тоби.

Хьюго послушно взял чашку в руки.

— Ты ведь не хотел умирать, не так ли? — Филиппа не отрывала взгляд от чашки, отказываясь смотреть на Хьюго.

— Я…

— Оставь это, — резко и решительно сказал Тоби. — Подожди. Поговорим об этом чуть позже. Хьюго, еще чашку чая. Скоро тебе можно будет поспать. Но не сейчас. Только тогда, когда мы будем уверены, что ты проснешься.

— Я познакомился с человеком по имени Морис Плейл, — начал Хьюго. — В баре. Честно говоря, теперь я понял, что это он познакомился со мной, если вы понимаете, что я имею в виду.

В комнате было тихо. Филиппа, сосредоточенно нахмурившись, сидела напротив него, слегка подавшись вперед. Ее взгляд был настолько напряженным, что поневоле возникало сомнение — слышит ли она то, что он говорит. Тоби стоял у открытого окна спиной к ним.

— Плейл, — тихо произнес он. — Тот самый негодяй? — И обернулся.

— Разумеется, — устало ответил Хьюго, — ты знаешь его.

— Знал, — поправил его Тоби. — Мы учились вместе с ним в Кембридже.

— Да. И с Чарльзом. — В голосе Хьюго прозвучали печальные нотки. — Он упоминал об этом.

— Кто такой Морис Плейл? — поинтересовалась Филиппа.

— Журналист, — ответил Тоби. — Очень умный. Интеллектуал. Проповедует модные сейчас большевистские идеи. — Его проницательные глаза сверлили Хьюго.

— И даже более того, — сказал Хьюго.

Наступило многозначительное молчание. Филиппа, нахмурившись, переводила взгляд с одного на другого.

— Так. — Тоби подошел ближе к ним. — Значит, ты познакомился с Плейлом. Или он с тобой. И что потом?

Вид у Хьюго был ужасный. Черты его лица, и без того худощавого, сейчас обострились до неузнаваемости. Глаза лихорадочно блестели.

— Тоби, так уж ли это важно сейчас? — спросила Филиппа. — Нельзя ли подождать?

— Нет, — ответил Тоби.

Утомленный Хьюго тоже произнес:

— Нет, нельзя. — Он говорил, обращаясь к Тоби, слегка приподняв лицо, сложив сжатые в кулаки руки на коленях. Будто в исповедальне, неожиданно подумалось Филиппе. — Мы выпили вместе. Несколько порций, — смущенно признался он. — Потом разговорились. Я был… в общем, не очень счастлив в то время.

— А дальше что? — тихо спросил Тоби.

— Мы встретились еще раз. Он пригласил меня к себе домой. Познакомиться с его друзьями, как он сказал. — Он бросил быстрый взгляд на Тоби, который сделал резкое движение головой. К его щекам медленно приливала кровь. — Нет. Это было не так. Ты прав, Плейл… — он смущенно колебался, взглянув в сторону Филиппы.

— Гомосексуалист, — Тоби грубо сказал то, что думал.

— Да. Но мы только разговаривали. О… если бы мне это было интересно, — он опять смущенно посмотрел на Филиппу, — тогда, я полагаю, он бы предложил мне что-то. Но когда он понял, что я… — фразы становились все более и более бессвязными, — к этому не склонен, казалось, он был доволен тем, что можно просто поговорить.

— Как это опасно, — спокойно сказал Тоби.

— Почему? — спросила Филиппа.

Мужчины не обратили внимания на ее вопрос.

Тоби стоял над Хьюго, возвышаясь над ним й глядя на него сверху вниз.

— Итак, ты пошел домой к восхитительному Морису. — Он произнес имя на французский манер. — А потом?

Хьюго глубоко вздохнул.

— Я уже сказал. Мы говорили. И пили. Много пили. — Он криво усмехнулся.

— Вы говорили о политике?

— Да.

— Наедине?

— Иногда. Но чаще всего в компании. В компании избранных, как ее называл Плейл.

— И?..

— Поначалу все, казалось, шло хорошо. Мне нравились эти беседы. Плейл иногда мог быть очаровательным парнем. А его друзья… интересные люди… — Хьюго подыскивал слова. — Они преданы своей идее. Им есть что сказать. Это меняет дело.

Тоби кивнул и улыбнулся не слишком весело.

— Я жил с отцом, — сказал Хьюго.

— Да.

— И я ненавижу то, что он делает. То, что он проповедует.

Тоби прервал восклицание Филиппы, не дав ей сказать ни слова.

— Итак?

— Плейл предложил… — Хьюго замолчал.

Тоби отвернулся и подошел к окну.

— Что он тебе предложил, Хьюго? — Впервые за все время в его голосе прозвучали нотки усталости.

— Чтобы я информировал его, — чувствовалось, что ему было все труднее и труднее говорить, — кое о чем из того, чем был занят отец.

— В смысле политическом?

— Да.

— Для его статей?

— Поначалу мне так казалось. — Голос Хьюго стал совсем тихим.

Филиппа перестала делать попытки принять участие в разговоре. Молча, затаив дыхание, она смотрела то на одного, то на другого.

Молчание затянулось. Тоби ничего не предпринимал для того, чтобы разрядить его.

Хьюго устало потер лоб рукой.

— И я пошел на это. Признаться, это было захватывающе. Мне казалось, я делаю что-то значительное. Я был частью их компании, понимаешь? И… — он смолк. Краска смущения залила его лицо.

— Плейл платил тебе, — предположил Тоби.

— Тоби! — сердито воскликнула Филиппа.

— Да.

Филиппа прикусила губу и покачала головой.

— Стоило тебе попасться на крючок, как он потребовал большего?

— Да.

— А потом?

Филиппа вновь посмотрела на Хьюго широко открытыми глазами, покусывая ноготь.

— А потом он стал еще более настойчивым. Ему потребовались копии документов. Фотографии. До меня стало доходить… — Хьюго опустил голову и посмотрел на свои руки.

— Что? — Тоби был явно огорчен, но старался не показывать этого.

— Я встретился с ним, чтобы поговорить обо всем. Он сказал мне, что информация требовалась для его статей. Ее посылали в Москву…

Филиппа ахнула и снова притихла.

— Он засмеялся. Назвал меня наивным человеком. Сказал, что теперь я попался на их удочку, и они ни за что меня не отпустят. Учитывая положение отца и Чарльза в парламенте, а возможно, в конце концов, в правительстве… — Хьюго повесил голову и закрыл глаза.

Филиппа в одно мгновение оказалась радом с ним и прижала его голову к своей груди. Она свирепо посмотрела на Тоби.

Тот отвернулся, опять подошел к окну и стоял, покачиваясь с пяток на носки. Затем неожиданно сказал:

— Хорошо. Давайте вернемся к началу. Все, что ты только можешь вспомнить…

— Тоби! Ради всего святого! Неужели ты не можешь оставить его в покое?

— Нет. Если мы хотим вытащить его из этой истории, нам надо что-то предпринять, и очень быстро.

— Ничего тут не поделаешь, — сказал Хьюго с подавленным видом, — От Плейла невозможно избавиться, не впутывая меня — и в некоторой степени отца. Грязь прилипает. Его сын — шпион? Это означает конец его карьере. Мне наплевать на него и его политику — но я не могу поступить с ним таким образом. Теперь вы понимаете, почему я…

— Вернемся к началу, — спокойно повторил Тоби. — Где? Когда? Люди, с которыми ты встречался и разговаривал — все, что угодно, Хьюго — думай! Вспомни все, что только может помочь тебе.

— Я ничего не знаю!

— Постарайся. Имена, если возможно.

Хьюго глубоко вздохнул и освободился из объятий Филиппы, но до боли крепко зажал ее руку в своей.

— Чаще всего мы встречались на квартире Плейла.

— Где она находится?

— Блумсбери. Саутгэмптон Роу.

— Хорошо. Итак, люди, с которыми ты встречался — кто они? Ты помнишь их имена?

— Возможно, одно или два. Там была одна пара, их фамилия Прествик, но я не помню их имен — представители левой прессы. Памфлеты и всякие такие штучки, эксцентричные интеллектуальные романы. Стивен Минстер, поэт — он бывал там довольно часто.

— Так. Кто-нибудь еще? Ну, Хьюго, думай, черт тебя побери! Назови хоть кого-нибудь еще!

Хьюго покачал головой.

— Больше я никого не помню. В основном, представители левой интеллигенции со своими идеалистическими дебатами. Писатели, художники. Политические деятели. Революционеры, как они себя называли. А, да, однажды, во второй или третий мой визит, там был некто, отличавшийся от них своими взглядами. Он произвел на меня сильнее впечатление, но я видел его всего лишь один раз.

— Кто такой? И почему он тебя так поразил?

Хьюго нахмурил брови.

— Он не был похож на остальных. Очень спокойный. Он был там совсем не к месту. Но я помню, что Плейл — мне так показалось — считался с его мнением. Я подумал, возможно, они были больше, чем добрые друзья. Дело в том, что он очень долго разговаривал со мной. Еще до того, как я начал помогать Плейлу… я… был слегка пьян…и не помню, о чем мы говорили, но одно отложилось в моем сознании — это был другой тип человека, нежели те, кто обычно собирался у Плейла. Но больше я никогда его не видел, поэтому не думаю, что это имеет особое значение.

— Его имя?

— Тогда я его не знал. Обнаружил лишь позже — но не обратил на него внимания, я не считал это важным. Единственное, что я все-таки запомнил, это то, что оно звучало несколько странно. Какое-то забавное имя, но…

— Какое?

Хьюго задумчиво пожал плечами.

— По-моему, что-то, связанное с танцами, — предположил он. — Не спрашивайте меня, почему я это запомнил, просто запомнил. Должно быть, оно удивило меня, или что-то в этом роде.

— Полька? — спросила Филиппа. — Вальс?

— Де Коверли. — Тоби отошел от окна. Казалось, он ушел глубоко в свои мысли, но его голос прозвучал уверенно. — Симон де Коверли.

Хьюго удивленно вскинул голову.

— Да! Точно! Симон де Коверли! Не думаю, что его имя упоминалось в тот раз, когда я встретил его на квартире Плейла — но вскоре после этого я увидел его фотографию в газете. Кажется, он финансист, не так ли? Какая-то величина в Сити? Вот почему мне показалось странным встретить его у Плейла.

— Да. — Голос Тоби был задумчивым. Глубокая складка пролегла между его бровями.

— Ты его знаешь? — спросила Филиппа. — Может ли это как-то помочь нам?

— Знал, — поправил ее Тоби.

— В Кембридже? — догадалась Филиппа.

— Именно там.

— Имеет ли это какое-нибудь значение?

— Пока не имею ни малейшего представления. — Тоби постукивал ногтем по зубам. — Хьюго, ты говоришь, это случилось до того, как ты начал работать на Плейла?

— Да.

— А ты не можешь вспомнить еще что-нибудь? Что-нибудь значительное?

— Нет.

Филиппа вскочила на ноги.

— Тоби? Что нам делать?

Тоби повернулся. Неожиданно на его губах заиграла ангельская улыбка.

— Тебе вовсе ничего не надо делать, малышка. Теперь, когда ты убедилась, что этому молодому человеку не грозит ничего худшего, кроме жестокого похмелья, которое он заслужил, возвращайся в свое общежитие… если тебя там примут.

— Сара и Бидди что-нибудь придумают ради меня, — сказала она с полной уверенностью.

— А ты, Хьюго, оставайся здесь. Никуда не ходи — и на работу тоже. Совсем не выходи из дома. Запри дверь на замок, притаись и выжидай, как братец Кролик. Придумай себе какую-нибудь болезнь — грипп, корь, бубонную чуму. — Он язвительно усмехнулся. — Гладя на тебя, можно поверить во что угодно. Просто притаись. Дай мне пару дней.

— Зачем?

Он пожал плечами. В глазах появился блеск, отчего его лицо стало таким, каким бывало в дни его молодости. Блеск, который подозрительно напомнил Филиппе дерзкое веселье, с которым молодой Тоби пускался на такие шалости, после которых и она сама, и Рейчел оказывались в неприятном положении.

— Тоби, что ты собираешься делать?

Он опустил рукава рубашки, взял смокинг, надел его, сунул в карман галстук и запонки. Потом набросил на шею белый шелковый шарф и, проведя рукой по густым волосам, потянулся за пальто.

— Поохотиться, — ответил он. — Охота может быть удачной, но может быть и нет. Не рассчитывайте на нее. Что бы ни случилось, Хьюго, старина, надо надеяться на лучшее. Самое худшее, что может тебя ожидать, это то, что тебе придется признаться во всем.

Хьюго покачал головой со страдальческим видом.

— Только не это.

Тоби некоторое время смотрел на него.

— Дело может дойти до этого, дружище. Я бы хотел заручиться твоим обещанием.

— Оно у тебя есть, — просто сказал Хьюго, покраснев при этом.

Филиппа подошла к нему и взяла его руку в свою.

— Прости, — сказал Хьюго. — Не знаю, что на меня нашло. Непростительная глупость.

Тоби взял со стола свои ключи.

— Да, ты прав. А теперь запомни, что я сказал. Притаись на пару дней. Я сам тебя найду.

Дверь за ним закрылась.

Не говоря ни слова, Филиппа и Хьюго повернулись друг к другу. Филиппа положила голову ему на грудь.

— О, Хьюго!

— Прости, — сказал он. — Прости. Прости!

В рассветной тишине они услышали, как заурчал мотор машины Тоби, и она тронулась с места.

Они долго стояли не двигаясь.

Наконец Филиппа взяла его за руку.

— Пойдем. — Она повела его через комнату и открыла дверь в спальню. — Раздевайся и ложись в постель. Я приберу на кухне и приготовлю по чашке чая.

Она вернулась через несколько минут. Налила чай и забралась к нему на постель. Он вздохнул и устроился поудобнее, откинувшись на подушки. Его бледное изможденное лицо начало понемногу оживать.

— Нам надо поговорить, — сказала Филиппа. — И не об этой идиотской ситуации, в которой ты оказался по своей вине. Посмотрим, что удастся сделать Тоби. Надо немного подождать. Я хотела бы поговорить о нас.

— Я бы не стал тебя обвинять, если бы ты перестала упоминать слово «нас».

Она спокойно посмотрела на него.

— Ты этого хочешь?

— Разумеется, нет.

— В таком случае, все в порядке. Сейчас мы должны придумать быстрейший и простейший способ заставить их позволить нам пожениться. Как я уже говорила сегодня — вчера утром — Боже, неужели это было вчера? Кажется, прошел целый месяц. Так вот, тебе нужен кто-то, чтобы присматривать за тобой.

Повернув голову на подушке, он посмотрел на нее.

— Ничего на свете я не хотел бы больше, чем этого.

— Отлично. Наша главная проблема — получить согласие Эдди. Ты — взрослый человек, никто не может запретить тебе поступить так, как ты сочтешь нужным.

— Но они могут создать нам трудности?

— Тебя это так волнует?

— Нет.

Она улыбнулась. Впервые за последние двадцать четыре часа ее улыбка была непринужденной.

— Меня тоже. Итак — мы должны убедить Эдди.

— Как это сделать?

— Я забеременею.

Наступила долгая, смущенная тишина.

— Я сказала, что забеременею, — повторила она чуть громче, не глядя на него.

— Я слышал.

Она украдкой взглянула на него.

— И что?..

Он смотрел на нее, полуприкрыв глаза, в которых неожиданно засверкали искорки смеха.

— Надеюсь, не в данную минуту?

— Нет. — Она уютно устроилась радом с ним. — Можно попозже. Завтра. Послезавтра. Я не тороплюсь.

Он нежно взял ее за подбородок и повернул к себе ее лицо.

— Флип, ты понимаешь, что говоришь?

— Да.

— А как же твоя работа?

— Я могу с таким же успехом учить детей на Мадейре. Просто надо выучить португальский.

Хьюго медленно заморгал.

— Мадейра, — произнес он.

— Вот-вот. Именно там мы и будем жить.

— Ты уже все продумала.

— Да.

На мгновение он закрыл глаза, и она почувствовала, как расслабилось его тело под одеялом.

— Как замечательно это было бы.

— Я не шучу. Я говорю вполне серьезно. Нет причины, которая помешала бы нам. Твоя мама поможет.

— Флип, ты забываешь…

— Я ничего не забываю. Я строю планы. Что бы ни случилось — даже самое худшее — рано или поздно мы все равно поженимся. Хьюго, я подожду. Если придется, всю жизнь. Хотя не хотелось бы, — добавила она. — А между тем, нет ничего плохого в том, чтобы строить планы. Хьюго, ты только подумай — мы можем жить в том маленьком доме… Он ждет нас. Он словно предназначен для нас. Все, что нам придется сделать, так это пройти через ужасный… — Она замолчала, услышав его замедленное, ровное дыхание. — Хьюго?

Молчание. Она слегка повернула голову. Он крепко спал.

В ней заговорил страх.

— Хьюго? Хьюго?!

Он открыл глаза.

— Что?

Она с трудом перевела дыхание.

— Ничего. Извини. Спи.

Он вздохнул, придвинулся к ней поближе и закрыл глаза.

Спустя несколько минут, положив голову ему на плечо заснула и Филиппа.

Она вернулась в общежитие ранним вечером. Джессика, темноволосая девушка из соседней комнаты, выбежала на площадку и удивленно воскликнула при ее приближении.

— Флип! Где ты была? — Ее глаза горели дружеским любопытством. — Мы с Бидди уже сломали головы, чтобы придумать что-нибудь в твое оправдание — не знаю, поверил ли нам кто-либо. Что случилось?

Филиппа взяла у нее ключ, подбросила его в воздухе, потом поймала.

— Я была у Хьюго, — беспечно сказала она.

— Что? — Девушка была приятно поражена. — Филиппа, не может быть!

— Очень даже может. — Филиппа открыла дверь и счастливо улыбнулась в лицо девушки, на котором кроме потрясения было написано еще и неверие. — Времена меняются, Джесси, разве ты не знала?

Джесси закатила глаза.

— Но не в такой степени. Во всяком случае, не здесь. Тебе лучше быть осторожнее. Если кто-нибудь узнает, ты в мгновение ока окажешься за дверью. О, между прочим… — уже собираясь уходить, она остановилась, — у тебя была гостья.

— Да?

— Сногсшибательная красотка. Высокая, темноволосая, с изумительными глазами. — Джессика состроила выразительную гримасу. — А фигура… ничего не пожалела бы за такую. Сказала, что ее зовут как-то вроде… Рейчел.

— Рейчел? А что ей было нужно?

— Не знаю. Она хочет, чтобы ты ей позвонила. Она оставила номер телефона под дверью. На случай, если ты его забыла — так она сказала.

— Хорошо. — Филиппа собралась было запереть дверь.

— Флип?

— Да?

Джессика таращила на нее глаза, все еще не веря в услышанное.

Филиппа блаженно улыбнулась, — таинственно, как ей хотелось, — и закрыла дверь.

Тоби оставил машину на улице рядом с домом и поднялся по ступеням к входной двери. Прежде чем он успел вставить ключ, она распахнулась и на пороге возникла высокая редкозубая служанка с ведерком для угля. Она сделала нечто вроде книксена, бесстыдно усмехаясь.

— Доброе утро, сэр. Я увидела, что вы приехали, из окна. — Ее маленькие острые глазки, черные, как уголь, который она несла, мгновенно увидели беспорядок в его вечернем костюме, тени под глазами. Ее улыбка стала шире, прежде чем она подумала о том, что скромное поведение — пусть даже притворно скромное, было бы уместнее.

Тоби слегка улыбнулся.

— Доброе утро, Виолетта.

— Спасибо, сэр. — Она еще раз извинилась, сделав книксен, и пошла впереди него со своей ношей. При этом ее спина и походка были очень выразительны.

Тоби тихонько закрыл за собой дверь и освободил себя от пальто и шарфа. В гостиной наверху Виолетта шумно чистила камин. Весь остальной дом был погружен в тишину.

Он осторожно поднялся по лестнице. Когда он проходил мимо открытой двери в гостиную, служанка подняла голову и вновь понимающе улыбнулась.

Дверь в спальню Дафни на следующей площадке была закрыта, равно как и та, что вела в детскую спальню. Он миновал их, осторожно ступая, и достиг пролета, который вел на следующий этаж, где находилась его спальня, когда звук позади заставил его оглянуться.

Дафни стояла в дверях в ночной сорочке и халате. Ее волосы были аккуратно причесаны, а лицо нельзя было назвать свежим после сна.

— Тоби?

— Как видишь. Извини. Я разбудил тебя?

— Нет. Я ждала тебя. Хотела поговорить с тобой. — В ее голосе и поведении не было ничего, кроме обычного дружелюбия. Она никак не отреагировала на его внешний вид.

Он устало смотрел на нее.

— Ты можешь уделить мне минуту? Я не задержу тебя надолго, обещаю.

— Сейчас?

— Если ты не возражаешь.

— Не могу сказать, что это самое подходящее время.

— Я была бы счастлива поговорить с тобой вечером, — сказала она и подняла на него светлые глаза, — но у меня не было такой возможности. Паркер сказала, что тебе кто-то звонил, и ты уехал раньше, чем намеревался. — Она намеренно сделала паузу, чтобы смысл сказанного приобрел большую весомость. На сей раз едва уловимым движением глаз она дала ему понять, что у него неопрятный вид. — Пожалуйста. Всего лишь минуту. Обещаю тебе.

Он сбросил руку с перил.

— Очень хорошо. Если ты настаиваешь. — И пошел ей навстречу.

— Подожди. — Дафни поднесла палец к губам и шагнула к двери детской спальни. Она очень тихо отворила дверь и поманила его пальцем.

Малыш лежал, розовощекий и прекрасный, слегка повернув голову на бок. Его маленькие ручки разметались по подушке. С нескрываемой нежностью Дафни натянула одеяльце до подбородка. Тоби стоял у подножья кроватки, будто неожиданно окаменев, и смотрел.

Дверь в смежную комнату, где спала няня, была открыта. Девушка пошевелилась и затихла.

Они долго стояли, глядя на спящего ребенка. Потом Дафни повернулась, не глядя на Тоби, и направилась к двери.

Он молча последовал за ней, осторожно прикрыв дверь.

Ни говоря ни слова, она прошла в спальню, подождала Тоби и закрыла дверь.

Тоби стоял в ожидании и молчал.

Дафни не смотрела на него. Постель была почти не измята, лишь одеяло откинуто в сторону. Видимо, она выскользнула из-под него, заслышав его шаги. На прикроватном столике лежала открытая книга. Рядом с ней, прислоненный к лампе, стоял конверт. Дафни взяла его, вернулась к Тоби и без слов протянула ему конверт.

Озадаченный, он взял его.

— Открой, — сказала она.

Он аккуратно открыл конверт ногтем большого пальца и вынул бумагу.

В долгом молчании, которое последовало за этим, где-то в глубине дома Виолетта звенела угольным ведерком, и бормотал чей-то сонный голос.

Тоби поднял на нее недоверчивый взгляд.

Дафни ждала, спокойно глядя на него.

— Я не понимаю.

— Да? А я думала, что здесь все достаточно ясно. И мистер Ли заверяет меня, что все вполне законно и оформлено должным образом.

— Почему?

На какой-то миг Дафни испытала чувство, близкое к ликованию, подумав, что еще никогда не видела его таким растерянным. Однако внешне она никак не проявила этого. Улыбнувшись, она весело сказала:

— О Тоби, если бы я попыталась объяснить тебе, почему так поступаю, то сначала мне пришлось бы объяснять то же самое себе. А я не уверена, что у меня из этого что-нибудь получится.

Сердито нахмурив лоб, он отвернулся, сделал несколько шагов, повернул обратно, постукивая конвертом по ладони.

— Это дает мне контроль над компанией.

— Да. Ты ведь этого хочешь, не так ли?

— Ты знаешь, что хочу.

Она пожала плечами.

— Тогда в чем же дело?

— Но почему? — повторил он свой вопрос.

— Я уже сказала тебе. Я сама точно не знаю… — Она увидела, как в его прищуренных глазах мелькнула нерешительность. — Это не подвох. Не беспокойся. Я доверяю тебе. Полагаю, это и есть доказательство моего доверия. — До тех пор, пока эти слова не были произнесены, она забыла об особых, необычных обстоятельствах их встречи. Как ни странно, покраснела она, а не он.

Казалось, Тоби не заметил ни ее смущения, ни того, что ее слова не вполне соответствовали ситуации. Он поднял голову.

— Спасибо.

Она улыбнулась.

Повернувшись, Тоби увидел в зеркале свое отражение. Замерев, он долго стоял перед ним. Перед его взором предстала довольно-таки растерзанная фигура в мятой и запятнанной рубашке без галстука, манжеты без запонок небрежно завернуты на рукава смокинга. Его волосы, всегда так аккуратно причесанные, теперь торчали в разные стороны, напоминая колючий кустарник. Хотел он того или нет, но круги под глазами выдавали, что он провел бессонную ночь.

Неожиданно Тоби тихо засмеялся. Повернулся к ней. Он стоял, напоминая грязного уличного мальчишку. Однако его лицо выражало радостное веселье.

— Ты доверяешь мне? Посмотри на меня — на кого я похож? — Он взорвался безудержным и заразительным смехом.

Дафни закусила губу, стараясь не рассмеяться в ответ и не дать ему возможность подумать, что она готова простить ему столь позднее возвращение домой в столь непотребном виде, что бы ни являлось причиной этого. Но не выдержала. Веселые искорки забегали в ее глазах. Она испытала ощущение, близкое к счастью. Вот уже долгие месяцы они не смеялись вместе.

Он перестал смеяться так же неожиданно, как и начал.

— Прости, — сказал он и сделал почти мальчишеский жест, в котором выразилась и непокорность, и некое смирение одновременно. — Я не могу рассказать тебе, где я был и почему у меня такой вид.

— Это не похоже на тебя, — весело сказала она.

Они стояли друг против друга в неловком молчании.

Так внезапно оборвавшийся смех, казалось, говорил о том, что появившаяся было надежда на сближение вновь отодвинулась.

Он подошел к двери, оглянулся и, подняв в руке конверт, сказал:

— Еще раз спасибо. — Простые слова, но за ними скрывалось несоизмеримо большее. Они повисли в воздухе между ними и рассеялись как дым.

Дафни кивнула, слегка улыбнувшись, но промолчала.

Еще долго после того, как за ним закрылась дверь, она стояла совершенно неподвижно, глядя перед собой. Потом вышла из комнаты, тихонько проскользнула в детскую спальню и долго любовалась спящим ребенком.

— О, миссис Смит! Это вы! — В словах юной няни Амоса прозвучал упрек. Она стояла в дверях, полусонная, удрученная, растрепанная. — Вы меня так напугали!

— Мне очень жаль. — Приятный голос Дафни был очень сдержанным. — Мне показалось, я услышала, будто он пошевелился. Я просто пришла проверить.

— Я уверена, что сама бы услышала, если бы он…

— Да, разумеется, — успокоила ее Дафни. — Посмотри, с ним все в порядке.

— Да, с нашим дорогим мальчиком все в порядке. — Няня приблизилась к кроватке и склонилась над ней. Каждая черточка ее лица светилась обожанием. — Ну разве он не самый прелестный ребенок? Самый красивый, и такой славный — Она распрямилась.

Бросив на спящего ребенка еще один любящий взгляд, она с облегчением удалилась и нырнула в свою теплую постель.

В соседней комнате Дафни с задумчивым лицом прислонилась к украшенным оборками подушкам, взвешивая все «за» и «против», соразмеряя свои желания с обстоятельствами и — надеясь. Она не считала себя азартным игроком. Но вот поди ж ты — жребий брошен.

Она приложила руку к губам, чтобы скрыть улыбку.

Судя по всему, опасные, рискованные игры доставляют ей наслаждение. Значит, надо поступить мудро и держаться от этого подальше.

И когда сон уже подкрадывался к ней, она вдруг обнаружила, что вспоминает Тоби, настороженного, с обострившимися нервными чертами лица, с ярко горящими глазами. Она инстинктивно чувствовала — где бы он ни провел эту ночь, он был не с женщиной.

Неприятное ощущение тревоги, от которого засосало под ложечкой, не успев зародиться, было подавлено. Игра началась. Поживем — увидим.

В комнате наверху Тоби задумчиво разделся, набросил халат и долго стоял, внимательно изучая документ, который ему вручила Дафни. Затем, пожав плечами, поставил его на каминную полку, подошел к шкафу и вынул из его глубин потертый чемодан, который когда-то фактически являлся его единственной личной собственностью. Он отнес его на постель и бесцеремонно высыпал содержимое на стеганое одеяло. Набор предметов, которые могли бы украсить летнюю ярмарку в Хэмпстеде, кучей лежал на постели — несколько потрепанных книг, авторучка с золотым пером, письма, игрушечный медведь, почти неузнаваемый, небольшой кружевной платок бельгийской работы и пачка фотографий. Тоби взял фотографии, сложив остальное обратно в чемодан, и подошел к окну. Он стоял, перебирая маленькие выцветшие снимки, поднося их к свету. Наконец выбрал с полдюжины фотографий, оставшиеся сунул в пакет и засунул чемодан обратно в шкаф. Он пристально всматривался в снимки — группа юношей в блейзерах для крикета и брюках из шерстяной фланели уверенно улыбалась в объектив. Один высокий, элегантно худощавый, положил руку на плечи другого, плотного и коренастого, со свирепым выражением лица. Тоби, прищурив глаза, разглядывал снимок, роясь в памяти. Затем подошел к каминной полке и прислонил фотографию к часам.

Затем, не позаботившись о том, чтобы задвинуть шторы, и позволив яркому солнцу залить лучами комнату, он сбросил с себя халат и, оставив его на полу, забрался в постель, мгновенно провалившись в сон.

Рейчел Пэттен писала письмо, очень тщательно взвешивая каждое слово. Она уже наделала в своей жизни достаточно ошибок. На этот раз никакой путаницы и неразберихи быть не должно. Она выбирала простые, но важные слова — ведь ситуация, в которой она оказалась, тоже была проще простого, а то, о чем она писала, являлось для нее очень важным. Письмо было бесхитростным. Она не прибегала в нем ни к каким уловкам и не пыталась сохранить собственное достоинство. Она надеялась, что он ее поймет — после всех тех недоразумений, которые возникли между ними. Однако, написав письмо, она не была уверена в точности адреса. Но и здесь не положилась на авось, а выведала его у бесхитростной Филиппы. Потом четко надписала адрес печатными буквами, приклеила марку — и тут мужество покинуло ее. Она поставила письмо на каминную полку, терзаемая сомнениями. В течение двадцати четырех часов письмо ждало своей участи.

Потом появилась решимость, рожденная то ли духом противоречия, то ли надеждой. Она взяла его и, насвистывая какой-то мотивчик, тут же уносимый осенним ветром, опустила в почтовый ящик по пути на рынок.

 

Глава семнадцатая

Весь вечер Тоби просидел в баре в одиночестве, не спеша потягивая виски.

Из своего привычного тихого уголка Морис Плейл некоторое время задумчиво и незаметно наблюдал за ним. Вечер был приятным — друзья и знакомые приходили и уходили. Разговоры, как всегда, завязывались непринужденно. Многие из них были занимательными, развлекательными, порой волнующими. Плейл поднял бокал тонкими, с изящным маникюром пальцами. Теперь его взгляд открыто остановился на фигуре незнакомца.

Тот стоял у стойки бара, слегка наклонившись, с небрежной грациозностью поставив одну ногу, согнутую в колене, на перекладину табурета. Светлая кожа на его лице все еще сохраняла теплый летний загар, на фоне которого выделялись глаза цвета сапфира. Пряди белокурых волнистых волос, которые он отпустил чуть длиннее, чем это было в моде, свисали ему на лоб. Несомненно, красивый и привлекательный мужчина. Морис Плейл давно не встречал таких. Более того, если он не ошибался, то был его давнишний знакомый, помнить которого он имел все основания.

Тоби Смит. Кембридж. Спортсмен. В свое время был героем. Одним из тех, кто подавал большие надежды. Человек, расположения которого добивались многие и до которого было трудно добраться.

Но, похоже, не сегодня. Возможность показалась заманчивой. Плейл, опершись подбородком на руку, сосредоточенно и внимательно наблюдал за пантомимой, которая разыгрывалась у стойки бара.

Тоби разговаривал с барменом. Тот улыбался, натирая до блеска бокалы, иногда негромко смеялся. Улыбка самого Тоби была очаровывающей.

Плейл поднялся из-за стола. Высокий, стройный, в смокинге безукоризненного покроя, он неторопливо двинулся между столами к бару.

— Смит, если не ошибаюсь? Тоби Смит?

Тоби оглянулся и — возможно, чуть дольше, чем это было необходимо, — задержал взгляд на Плейле.

— Именно так. — Его приятная улыбка была вежливо-вопросительной.

Плейл протянул узкую, ухоженную руку.

— Плейл. Морис Плейл. Мы были…

— Да, конечно! — Сделав вид, что неожиданно вспомнил «незнакомца», Тоби поднялся, взял его руку и тепло пожал ее. — Плейл! Очень рад, старина! Ты стал таким известным с тех пор, как мы встречались в последний раз.

Плейл, улыбаясь, слегка повел плечом.

— Я часто читаю твою колонку. Здорово пишешь!

— Спасибо. — Плейл опустился на стул рядом с Тоби. — Хочешь со мной выпить?

Тоби остановил взгляд на слегка удлиненном, красивом лице.

— Да, — ответил он.

— Отметим встречу? Шампанское?

И снова пауза.

— Почему бы и нет?

Плейл, заказав шампанское, смотрел, как бармен откупоривает бутылку и наливает искрящуюся жидкость в два высоких бокала.

Тоби внимательно наблюдал за ним с обезоруживающей открытостью. Красивые, очень светлые волосы были густыми и прямыми. Судя по прическе, Плейл пользовался дорогими парикмахерскими. Смокинг великолепно сидел на его худощавой фигуре. Когда Плейл, улыбаясь, повернулся, чтобы предложить Тоби бокал, его светлые, умные глаза были чистыми как слеза. Их напряженно-внимательный взгляд приводил в замешательство. Он поднял свой бокал.

— За старых друзей!

В глазах Тоби вдруг мелькнуло беззастенчивое веселье, которое он и не подумал скрывать.

— За старых друзей, — поддержал он тост.

— Итак, — Плейл опустил бокал и поставил локти на стойку бара. — Какие новости? Надеюсь, ты поживаешь неплохо?

Они разговорились, время от времени подливая шампанское в бокалы. Морис Плейл, когда ему того хотелось, был компанейским человеком. Он умело острил и озорно забавлял своих собеседников. В потоке ничего не значащих историй и анекдотов Тоби не мог не чувствовать, как Плейл исподволь выспрашивает его, расставляя ловушки, тут же изобретенные, в которые Тоби с готовностью попадал, надеясь на приглашение, которое, он знал, рано или поздно будет сделано.

Разговор постепенно перешел от настоящего к прошлому. Они вспоминали Кембридж, общих знакомых, счастливое время беззаботной молодости.

— Чудесные были дни, да? — Плейл вновь наполнил бокал Тоби и задумчиво смотрел на него.

Тоби улыбнулся.

— Мы никогда не были знакомы так близко, как могли бы. — Плейл потягивал шампанское и смотрел на Тоби поверх своего бокала. — Не так ли?

Улыбка Тоби стала еще шире.

— Очень жаль.

Тоби оперся на локти и опустил голову. Все та же восхитительная улыбка блуждала на его губах.

— У нас были разные интересы, — осторожно заметил он.

Взгляд Плейла стал острым.

— Политика, — с невинным видом продолжал Тоби, — никогда меня не интересовала, и не интересует до сих пор.

Плейл некоторое время сосредоточенно смотрел на него.

— А я с головой ушел в политику.

— Да. Я помню.

— А ты?

Тоби бросил на собеседника простодушный ясный взгляд.

— Я?

— Чем увлечен ты? — Плейл прищурил глаза. Его взгляд стал пронизывающим.

Тоби смотрел на него открыто и спокойно, все время помня о подводном течении, что бурлило под тихой гладью их беседы. Потом пожал плечами.

— Зарабатыванием денег, — ответил он.

— И делаешь это довольно успешно?

— Можно сказать и так.

Наступило короткое молчание.

— Я думаю… — начал было Плейл, но деликатно замолчал.

— Да?

Плейл пощелкал по бутылке длинным ногтем.

— Ужасный напиток, скажу я тебе. А цены грабительские. Так получилось… — он снова помолчал, — …так получилось, что дома у меня есть пара бутылок настоящего «Мак Коя». Марочного, высшего качества. — Скрестив длинные пальцы, он ждал.

Тоби сидел, изучая свое отражение в тускло светящемся зеркале позади бара.

— Почему бы и нет? — весело спросил он, не слишком уверенно выпрямляясь. И тихонько засмеялся.

Плейл быстро взял его под руку.

Тоби одарил его еще одной восхитительной улыбкой и мягко высвободился.

Они взяли такси и почти всю дорогу молчали. Квартира Плейла в Блумсбери находилась на верхнем этаже высокого современного дома. Бесшумный лифт, сверкающий красным деревом и медью, доставил их на небольшую, покрытую ковром площадку. Плейл направился к одной из двух дверей, вставил ключ в замок, распахнул дверь и отступил, приглашая Тоби первым войти в очаровательную, просторную комнату.

Тоби шел впереди него неторопливой походкой, сунув руки в карманы и с любопытством озираясь по сторонам.

— Оч-ч-чень мило.

— Спасибо. Позволь, я помогу тебе снять пальто.

Тоби бросил пальто и шарф на спинку стула.

— И так сойдет.

Пока Плейл снимал свое пальто и выходил, чтобы повесить его, Тоби прошелся по комнате, разглядывая картины и предметы искусства.

— У тебя прекрасная коллекция.

— Я собирал ее не один год. — Плейл вошел в комнату приглаживая волосы ладонями, и направился к открытой двери в маленькую, хорошо оборудованную кухню. — Будь другом, принеси бокалы, ладно? Они в шкафу у окна.

Тоби нашел бокалы и последовал за Плейлом в кухоньку. Он прислонился к косяку, наблюдая за аккуратными, изящными движениями, столь характерными для хозяина дома, пока тот открывал бутылку шампанского.

— Ты встречаешься с кем-нибудь из тех, кто учился с тобой в Кембридже?

— Что? — Плейл покачал головой. — О нет. Связь давно потеряна.

— Вот как? — Тоби осторожно поставил бокалы на маленький стол. — Я думал… кажется, я припоминаю, ты крепко дружил с некоторыми из них?

Плейл приподнял плечо.

— Людям свойственно вырастать из их привязанностей, — заметил он.

— Да. Видимо, так. — С небрежным любопытством Тоби открыл дверцу шкафа и заглянул в его внутренности. — Как звали того парня, с которым ты везде бывал? Невысокого роста, темноволосый, довольно грозного вида, насколько я помню. Ужасно важный. Какое-то французское имя. Де Кауэрби? — Задумавшись, он склонил голову набок, затем прищелкнул пальцами. — Нет. Де Коверли, не так ли? — Он повернулся, простодушно улыбаясь.

Плейл покачал головой и уверенной рукой налил напиток.

— Мы не были близки в такой степени. И давно потеряли связь друг с другом. Не виделись уже несколько лет. Ну что? Пойдем? — Приглашающе махнув рукой, он взял поднос с бокалами и бутылкой.

Они вернулись в роскошную гостиную. Плейл поставил поднос на стол рядом с глубоким кожаным канапе. Дружески улыбаясь, Тоби устроился в кресле, что стояло под прямым углом к канапе.

Плейл улыбнулся в ответ, явно довольный собой.

— Как насчет музыки?

— Почему бы к нет?

— Бах? Моцарт?

Тоби развел руками.

— Все, что тебе захочется. Не возражаешь, если я закурю?

— Вовсе нет. — Плейл уже был в другом углу комнаты. Изумительные звуки скрипичного концерта Баха наполнили комнату. Плейл засуетился с ручками настройки.

Тоби наблюдал за облаком дыма, поднимающегося к потолку, и ждал.

Плейл поднял бокал и протянул Тоби.

— Тебе нравится Бах?

— Очень.

— Может быть, наши вкусы, в конце концов, не так уж далеки друг от друга?

— Может быть.

Плейл поднял свой бокал.

— За гостя.

— За ваше здоровье, — Тоби ответил на тост по-русски, очень мягко и очень приятно, но без улыбки. Потом пригубил шампанское.

Только очень внимательный наблюдатель мог бы заметить реакцию Плейла. Но в течение доли секунды он стряхнул с себя оцепенение, и вспыхнувший было в его глазах испуг, смешанный с изумлением, исчез. Он спокойно поднял бокал и выпил.

— Я не знаю такого тоста.

Тоби улыбнулся.

— Может быть, это по-русски? — спросил Плейл.

— По-русски, — спокойно ответил Тоби.

Музыка заиграла громче, страстная и прекрасная. Они долго сидели молча, слушая ее.

— Кажется, я припоминаю, — наконец очень тихо произнес Плейл, — летняя ночь у реки. После матча в крикет. И молодой человек — довольно красивый молодой человек, собственно говоря, — готовый на любые проделки.

Тоби загасил сигарету, поднял широко открытые глаза навстречу настороженному взгляду Плейла и долго выдерживал его, прежде чем, откинув голову, неожиданно рассмеялся.

Плейл бросился к нему, наклонившись вперед.

— Так ты помнишь?

— Разумеется, помню.

— И… сегодня, ты знал, кто я такой?

— Разумеется, знал.

— Та ночь. Ночь, которую мы оба помним. Ты заставил меня поверить… — Плейл не стал продолжать.

Глаза Тоби ярко горели. Нечто, похожее на злобу, мелькнуло в них.

— Что наши вкусы не так далеки друг от друга — если вспомнить наш разговор? — предположил он.

— Вот именно, — Плейл, все еще улыбаясь, покачал головой, выражая упрек. — Это жестоко с твоей стороны.

— Так оно и было.

— И намеренно, как я и подозревал.

— Возможно, — согласился Тоби. — Порой, мне кажется, я бываю таким.

Плейл поднялся.

— Но ты действительно помнишь?

— Да.

— И тем не менее, ты здесь.

— Как видишь.

Плейл двинулся к нему и встал, высокий и стройный, возвышаясь над ним. Тоби не пошевелился. Плейл опустился на одно колено рядом с ним и положил свою руку на его.

— Почему? Чтобы опять быть жестоким? — Он был необычайно взволнован. Тоби чувствовал, как дрожала его рука.

Тоби намеренно затянул молчание, потом сказал:

— Да. — Он произнес это слово вполне четко и тоном, за которым скрывалась уверенность в себе. Потом неожиданно резко схватил Плейла за запястье, явно стараясь причинить ему боль. — Боюсь, что это так. И даже более того. Больше, чем ты предполагаешь, Морис, дорогой.

Плейл вскрикнул, дернув головой, потом неуклюже присел, замерев, глядя на Тоби с неуверенностью и непониманием. В его глазах, потемневших от все разрастающегося ощущения дурного предчувствия и боли, зарождалось смятение и страх. Это была рискованная игра, в которую он играл с другими, и получал при этом удовольствие. Он притаился в ожидании.

Тоби все сильнее сжимал запястье, одновременно отгибая его назад. У Плейла перехватило дыхание от боли, а глаза расширились от ужаса.

Зазвучало финальное крещендо, и музыка смолкла.

— Скажу тебе по секрету, Морис, — тихо произнес Тоби в наступившей тишине, — ты не даешь покоя моему молодому другу. Я хочу, чтобы ты прекратил это. — Он освободил руку Плейла так неожиданно, что тот повалился набок.

Потирая ноющее запястье, Плейл медленно поднялся на ноги. То же сделал и Тоби.

— Какого черта ты мелешь? — Лицо Плейла оставалось неподвижным и невыразительным. И лишь его поза и неровное, затрудненное дыхание выдавали страх.

— И никаких штучек, Плейл. Ты знаешь, о чем я говорю. Хьюго Феллафилд. Отстань от него. — В голосе Тоби звучал металл. Взгляд стал твердым.

— Феллафилд? Не знаю я никакого Феллафилда. Говорю тебе, не имею ни малейшего понятия, о ком ты…

Тоби с размаху ударил его. Плейл закачался и рухнул на диван, приложив руку к губам, из которых сочилась кровь.

— Что ты делаешь? Ты с ума сошел?

— Я уже сказал тебе, — Тоби встал над ним, не давая ему возможности подняться. — Никаких штучек. Хьюго все рассказал мне. О вашей… маленькой договоренности.

Плейл не шелохнулся. Кровь яркой струйкой стекала из губы. Он сел, потянулся в нагрудный карман за носовым платком и, сморщившись, слегка прикоснулся им к губам.

— Хьюго пытался покончить с собой, — очень тихо сказал Тоби.

Плейл резко вскинул голову.

— Я сказал, пытался, — повторил Тоби мрачным голосом.

— Проклятый дурак…

— Потому что пытался? Или потому, что попытка оказалась неудачной? — Тоби наклонился и, схватив Плейла за рубашку, поднял его на ноги. Тот вздрогнул. Тоби отпустил его.

— Я, конечно, трус, как ты, вероятно, заметил, — через некоторое время очень тихо произнес Плейл. — Но если ты думаешь, что можешь запугать меня физическим насилием…

— Нет. — Тоби резко прервал его. — Нет, — повторил он. — У меня кое-что другое на уме.

— Ах, так? — Плейл настороженно наблюдал за ним.

— Попался, который кусался. Небольшой обоюдный шантаж. Интригующая возможность воспользоваться любимым оружием твоих хозяев против них самих. Против тебя. Интересно — как, по-твоему, они отнесутся к сведениям о том, что ты завязываешь знакомства в барах со странными молодыми людьми? Осмелюсь предположить, вряд ли им это понравится. Не самый лучший способ избежать неприятностей, Морис, дорогой. На этот счет существуют законы, не так ли? О чем и ты, и те, кто тобой управляет, прекрасно осведомлены. Ты сам часто пользовался грязными уловками. — Тоби, улыбаясь, покачал головой и прищелкнул языком. — Непослушный, непослушный Морис.

— Они тебе не поверят.

— О, еще как поверят. Бармен — ты его помнишь? — очень хорошо знает о том, что происходило. Я удостоверился в этом. — Да, и я не забыл записать номер такси. Из нас получилась изумительная парочка, что ты скажешь? Я полагаюсь на память водителя. Вот только я ни на минуту не сомневаюсь в том, что до этого дело не дойдет. Потому что человек, для которого это имеет значение, наверняка поверит мне. Человек, которого, как ты настаиваешь, ты не встречал много лет. Человек, который был твоим — скажем, постоянным компаньоном в Кембридже. Человек, с которым Хьюго познакомился у тебя менее года назад. Симон де Коверли. Я думаю, он поверит мне. Он хорошо тебя знает. Очень хорошо. Но он не будет доволен, Морис, не так ли?

Плейл побледнел как полотно. Было совершенно очевидно, что в нем происходит борьба. Он пытался сохранить хладнокровие.

— Говорю тебе, — упрямо твердил он, — я не видел Коверли несколько лет.

— Ты лгал. И сейчас лжешь, — ответил Тоби.

— Ну, а теперь послушай, Смит — твои пустые угрозы звучат неубедительно…

— Нет, это ты послушай, Плейл. Ты пойман на месте преступления. Ты надумал шантажировать Хьюго…

— Я могу делать это и сейчас. — Полный язвительности, он забыл о том, что притворялся, будто незнаком с Хьюго. — Ничего не изменилось.

— Нет, изменилось. Кое-что изменилось. Во-первых, появился я, и тебе известно, о чем я знаю, о чем моту догадаться, и что готов предпринять в связи с этим. Во-вторых, Хьюго намерен противостоять тебе. Он прошел через ад и выжил, и теперь готов принять наказание от властей, И именно это он предпочтет, чем продолжать танцевать под твою мерзкую дудку. Он нашел в себе силу воли и твердость характера, Плейл. А как насчет тебя? Ты можешь этим похвастаться? У него есть друзья. А у тебя?

Плейл уставился на него, касаясь кончиком языка разбитой губы.

— Держу пари, в действительности ты слишком мелкая рыба в большом пруду. Ты слишком задрал нос, Морис. Твои хозяева вряд ли будут довольны тобой. — По-прежнему не спуская с него глаз, Тоби направился к двери, прихватив на ходу брошенное на спинку стула пальто и шарф. У двери он остановился, держась за ручку. Глаза Плейяа следили за каждым его движением с убийственной яростью.

Тоби ядовито улыбнулся.

— На твоем месте я вышел бы из игры, пока это возможно.

— У тебя нет доказательств, — сказал Плейл. — Они не поверят тебе.

— А я думаю, поверят, Морис. — Гоби открыл дверь. — Думаю, поверят. Особенно де Коверли. Который знает тебя и твои «интересы» очень хорошо. Тебя вовлекли в опасную игру — эти люди не склонны беспокоить себя доказательствами. Достаточно подозрения. Ты проиграл, Морис. Решайся, пока не поздно. Твои хозяева известны отсутствием терпения и добросердечия.

Он закрыл за собой дверь и быстро сбежал вниз по лестнице. На тротуаре он остановился, натянул на себя пальто и взглянул наверх.

Морис Плейл неподвижно стоял у окна — темный силуэт, обрамленный ярким светом — и смотрел вниз.

Тоби помахал ему на прощание и зашагал прочь. Он сделал все, что было в его силах. Теперь осталось только ждать, чем обернется игра, которую он затеял. Морис Плейл, насколько он его помнил, не относился к стойким мужчинам. Тоби повернул за угол, остановился у почтового ящика и вынул из кармана письмо. Не будет лишним оказать нажим. Если он ошибался, тогда следовало признать, что дело станет явным и Хьюго пострадает, Но если инстинкт подсказывал ему верно, Морис Плейл будет помехой для тех, кто ему платит, и что-то будет предпринято в отношении него.

Секунду, не более, поколебавшись, он опустил письмо в ящик. Если Симон де Коверли не тот, за кого принимал его Тоби, он, как любой невиновный человек, сделает содержание письма достоянием властей. В случае, если Тоби прав, дело примет другой оборот.

И Хьюго, надо надеяться, будет спасен.

— Извини, Хьюго, я понимаю, как это тяжело! Но по-прежнему считаю, что ты должен рассказать ему… — Филиппа стояла на своем. — Нам придется начинать все сначала. Мы не сможем жить, если все это будет висеть над нами. Не сможем!

— Но… рассказать отцу? — Хьюго в отчаянии покачал головой. — Флип, ты просто не знаешь, что говоришь!

— Я уверена в том, что говорю. И знаю, что это будет нелегко.

— Нелегко! — Хьюго раздраженно всплеснул руками. — Это будет кромешный ад. Это все равно, что предложить мне отрезать правую руку. — О, кого там еще несет? — Он замолчал, услышав быстрый, ритмичный стук в дверь.

Филиппа открыла задвижку.

Тоби, улыбаясь, прислонился к косяку. В руке он держал газету, торжествующе размахивая ею. Под мышкой торчала бутылка.

— В этой драке участвуют двое, или можно присоединиться третьему?

Филиппа состроила комичную гримасу и широко распахнула дверь.

Хьюго сконфуженно пробежал рукой по волосам.

— Привет, Тоби.

— Похоже, вы несколько перевозбудились. — Тоби осмотрел их проницательным взглядом.

— Может быть.

Тоби бросил газету на стол.

— Но теперь вам действительно не избежать сильного волнения. Видели?

Филиппа взглянула на заголовок и фотографию, которая занимала большую часть первой страницы.

— Крушение? Да, ужасно, не правда ли? Бедняги! Я думаю, скоро придет конец путешествиям на дирижаблях. Кто же будет на них летать после этого?

— Не крушение. Вот это. — Тоби ткнул пальцем на небольшую заметку, которая была вытеснена в нижний угол страницы сенсационной новостью о крушении дирижабля.

Филиппа наклонилась и забегала глазами по строчкам.

— Морис Плейл, известный журналист и политический обозреватель, исчез два дня назад… поразительный провал… Тоби! Плейл в Москве?

— Похоже на то.

— Но как? Почему?

Тоби с невинным видом приподнял брови.

— Что заставляет тебя думать, будто я должен знать об этом?

Хьюго нетерпеливо схватил газету.

— Здесь ничего не говорят о…

— Ты ищешь слово «шпионаж», я полагаю, — предположил Тоби. — Нет, оно не упоминается. Да и зачем? Вывод таков — известный господин Левый перебрался в другой лагерь, где его взгляды приветствуются, а его идеалы претворяются в жизнь. Тем лучше, скажут многие. Сплавили — и слава Богу! Советы теперь празднуют моральную победу — интеллигентный, разумный человек не может устоять против жестокостей западного капитализма и всякое такое. Удачи им. Я уверен, вместе они будут счастливы. Ну, а теперь, когда вы знаете важную новость, — он поставил на стол бутылку шампанского, — мы могли бы отметить это событие, если найдется какой-нибудь добрый человек и принесет еще один бокал.

— Но, Тоби, как это случилось? Что ты сделал?

Тоби поднял глаза к потолку и улыбнулся.

— Какое это имеет значение? Он исчез. Филиппа, бокалы!

Новость постепенно доходила до их сознания. Неожиданно Филиппа издала радостный крик и обвила Хьюго руками.

— Хьюго! Любимый! Ты спасен!

В ответ Хьюго крепко прижал ее к себе, ошеломленно покачивая головой.

— Неужели?.. — Он посмотрел на Тоби.

Тот кивнул головой.

Успокоившись и придя в себя, Филиппа вернулась к тому, с чего начала.

— И все-таки ты должен рассказать обо всем отцу. Тем более сейчас. — Ее голос был решительным и уверенным.

— В чем дело? — Тоби насторожился.

— Мы как раз спорили об этом, когда ты пришел. Тоби, я думаю — нет, я просто уверена! — что Хьюго следует рассказать отцу о том, что произошло. Случившееся не даст ему покоя, если он не сделает этого, и мне тоже.

— Сделать признание, которое облегчит душу? Совершить честный, благородный поступок и всякое такое? — Голос Тоби смягчился и прозвучал несколько иронично. В нем слышались нотки сомнения.

— Да. Понемногу и того, и другого, если хочешь. — Филиппа продолжала упорствовать. — И даже более того. Мы хотим начать все сначала. И прежде всего, отправиться на Мадейру, оставив пережитое в прошлом. Но это невозможно сделать, если Хьюго не признается отцу. Я знаю. Это будет висеть над нами, как этот проклятый меч, как его там…

— Дамоклов, — подсказал заинтересованный Тоби.

— …до конца наших дней.

— Надеешься, что очаровательный Спенсер вернет ему свое расположение?

— Он не сделает этого. — Уверенность Филиппы несколько поубавилась. Она с сомнением посмотрела на Хьюго. — Как ты думаешь?

Хьюго угрюмо пожал плечами.

— Кто знает? Послушай, Флип, я понимаю, что ты хочешь сказать, но сейчас, в свете последних событий, есть ли в этом необходимость? Если этой истории пришел конец…

— Как ей может прийти конец, если твоему отцу ничего не известно? Не дай Бог, но, предположим, тайное станет явным когда-нибудь в будущем? Такое вполне может случиться, вполне. И что будет с твоим отцом, если он окажется уязвимым? Хьюго, он должен знать обо всем. По крайней мере, для того, чтобы защитить себя, если не для чего-нибудь другого. Ты должен рассказать ему. — Она повернулась к Тоби, который молча слушал их. — Тоби? А ты как считаешь?

— Я считаю, что это не имеет ко мне никакого отношения, — не задумываясь, ответит тот. — Мне бы не хотелось давать вам советы по этому поводу. На месте Хьюго, — он приподнял плечо, — я бы вычеркнул эту историю из своей жизни раз и навсегда. Однако… да, я понимаю, куда ты клонишь. Решение остается за Хьюго. Но хочу попросить вас об одном. — Он слегка наклонил набок светловолосую голову. Взгляд его был спокоен. — Мое имя не должно упоминаться. Хорошо?

Хьюго резко вскинул голову.

— Разумеется!

— В таком случае, вы должны решать сами. — Тоби перевел взгляд с Хьюго на Филиппу. — Мадейра, — произнес он. — Итак, вы уже все обдумали?

— Пока мы сидели здесь взаперти, у нас не было возможности делать что-нибудь другое, — сказала Филиппа, и тут же покраснела; ее лицо стало алым как мак, когда она увидела в глазах Тоби искорки нескрываемого любопытства и сомнения в сочетании с весельем. — Тоби, откуда такие гадкие мысли? Не будь таким противным!

— А Эдди? Вы нашли волшебное слово, чтобы уговорить его не возражать против вашей свадьбы? Или решили сначала совершить путешествие в Гретна Грин?

Щеки Филиппы стали пунцовыми. Наступило неловкое молчание.

— Извините, что я заговорил об этом. — Тоби рассмеялся.

Филиппа покачала головой.

— Тебе я могу сказать. Понимаешь, я было надумала… ну, в общем… забеременеть…

— Что?

— Но потом решила, что не могу так поступить по отношению к Эдди. Я знаю, он желает мне только хорошего, и я рассказала ему. То есть, о своих намерениях — Она взглянула на Хьюго, как бы желая, чтобы он поддержал ее. — А это было не так-то легко, уж поверь мне!

— Представляю! — Тоби расхохотался. — И какова же была его реакция?

— Сначала он будто с цепи сорвался, накричал на меня. Потом неожиданно рассмеялся. Сказал, что своей настойчивостью я похожа на маму, и что пытаться переубедить меня — все равно что пытаться остановить паровой каток голыми руками. А еще сказал, что, поскольку у него нет башни из слоновой кости, где бы он мог меня запереть, пожалуй, будет лучше, если он уступит. Тоби, над чем ты смеешься?

— Нет-нет, ничего. — Тоби перевел взгляд с одного на другого. — Так вы женитесь?

Филиппа кивнула, и ее лицо неожиданно осветилось лучезарной улыбкой.

— Поздравляю! — Тоби похлопал по бутылке. — Еще одно событие, которое надо отметить. Есть, в конце концов, в этом доме бокалы? Так недолго и умереть от жажды!

— Филиппа и Хьюго решили пожениться.

Дафни отодвинула от себя тарелку с тостами и мармеладом, которые остались нетронутыми, и улыбнулась с искренней радостью.

— Неужели? О, Тоби, я так рада за них. Я понимаю, она еще молода, но они очень подходят друг другу.

Тоби аккуратно положил на стол газету, которую читал. Дафни, которая всегда отличалась уравновешенностью, сегодня за завтраком казалась чрезвычайно спокойной и молчаливой. Она смотрела, как он складывает газету и салфетку, готовясь встать из-за стола.

— Тоби?

Он замер, глядя на нее. Она раскраснелась. На лице пролегли знакомые складки, которые появлялись всякий раз в момент, когда она была полна решимости сделать какой-либо серьезный шаг. Наступило короткое неловкое молчание. Он сел и вежливо ждал, что она скажет.

— Как любил говорить мой отец, я отношусь к тем людям, которые могут решать свои проблемы лишь в честном, откровенном разговоре, не прибегая ни к каким уловкам. — Дафни улыбнулась. Улыбка получилась неестественно бодрой, в то время как голос прозвучал непривычно решительно. — Должно быть, ты обратил внимание, что женские хитрости и коварство для меня непостижимы. — Она бросила на него быстрый взгляд и еще больше смутилась, отчего на ее скулах появились алые пятна румянца. Она вздохнула, пытаясь придать голосу оттенок шутливости. — Попытаться открыто соблазнять тебя вряд ли уместно при сложившихся обстоятельствах. Умалчивать о том, что меня волнует, тоже невозможно, поскольку в таком случае не решится важный для меня вопрос.

Он молчал, изумленный и заинтригованный.

— Я хочу еще одного ребенка, — сказала она минуту спустя с необычайным спокойствием. — И как можно быстрее. День ото дня я отнюдь не становлюсь моложе.

— Интересно, а кто молодеет?

В ее голосе появились резкие нотки.

— Тоби, прошу тебя… Ты думаешь, я шучу?

— Ни в коем случае. Наоборот, — Тоби ждал. Снова установилось молчание.

Дафни прикусила губу.

— Я думал… — наконец произнес Тоби очень мягко.

— Что? Что ты думал? — Дафни быстро моргала, глядя на него, свертывая и развертывая салфетку.

Ситуация была щекотливой. Он размышлял о том, как бы ему выразиться поделикатнее, но отказался от этой мысли, решив быть честным и до конца откровенным.

— Я в самом деле думал, что ты счастлива без меня. У тебя… у нас есть Амос.

Она подняла голову, ее щеки пылали.

— Нет, — сказала она.

Он внимательно смотрел на нее.

Она затаила дыхание, не поднимая на него глаз.

— Мой отец, без сомнения, посоветовал бы мне заключить с тобой в свое время некую сделку, договоренность, если хочешь.

Не стоило отрицать, эта мысль приходила ему в голову.

— Я уверен, он посоветовал бы. Почему же ты не сделала этого?

— Не думай, что у меня не мелькала такая мысль. Я была удивлена, обнаружив, что не могу пойти на это. Существует нечто, что не покупается и не продается. По крайней мере, я надеюсь, что существует. — Ее взгляд на мгновение остановился на нем. — Я хочу тебя. — Она боролась со своей гордостью, и преодолела ее. — Я хочу тебя на твоих условиях, а не на моих. Не могу сказать уверенно, почему. Хорошо это или плохо, но мы женаты и, слава Богу, не первый год. И мне кажется естественным, что мы не только должны делить пищу и кров, но и выполнять супружеские обязанности. Впрочем, если у тебя на то есть желание. Если нет, по крайней мере, теперь я буду знать об этом.

После затянувшегося молчания она услышала, как он отодвинул стул и поднялся, и почувствовала движение, когда он обошел вокруг стола и направился к ней. Когда она подняла голову, он наклонился, чтобы поцеловать ее, как делал это всегда, уходя из дома, легко и довольно холодно касаясь ее щеки. Как если бы безупречно исполнял положенное. И только. Его рука лежала на ее плече.

— Сегодня в полдень у меня состоится встреча, — сказал он. — Не знаю, сколько времени она займет. Беринджер опять упрямо стоит на своем; боюсь, нам предстоит еще одна схватка. В самом деле, я должен избавиться от этого человека. На днях — и не позже. Мне придется задержаться, пока я не приведу в порядок дела. Потом я должен встретиться со строителями относительно нового магазина в Кройдоне. — Он распрямился.

Она молча смотрела ему вслед, пока он шел к двери.

Положив руку на шарообразную ручку, он оглянулся.

— Может быть, ты попросишь повариху слегка задержаться с обедом? Скажем, в восемь часов? К этому времени я, несомненно, успею вернуться.

— Разумеется, я скажу ей.

Когда он ушел, Дафни взяла чайную чашку, но увидев, как дрожат руки, быстро поставила ее на блюдце.

Дверь открылась.

— А, Паркер. Да, можешь убрать со стола. О, Паркер, попроси кухарку зайти ко мне, хорошо? Я хочу поговорить с ней о… — она задумалась на мгновение, легкая улыбка неожиданно осветила ее лицо, — …о меню сегодняшнего обеда.

Хьюго встретил шторм, собрав всю силу духа. Злое словесное бичевание, более жестокое, чем любое физическое наказание, которое он когда-либо терпел от отца, все еще продолжалось. Наконец между ними повисло гнетущее молчание, и уже в сотый раз он произнес: «Мне очень жаль», в сотый же раз понимая, насколько его слова не соответствуют ситуации.

Отец смотрел на него с презрением.

— Мне действительно очень жаль.

— Я бы предпочел услышать, что тебе стыдно.

— И это тоже. — Хьюго пытался задержать взгляд на холодном лице отца, но не смог.

— Ты предал меня, свою страну, свою семью и свою честь.

— Да. Я знаю.

— Полагаю, ты понимаешь, что лишаешься права быть членом нашей семьи? Что я не могу больше считать тебя своим сыном?

Пожалуй, это не было для него неожиданностью. Он был готов услышать такие слова. Однако поразился, почувствовав, как глубоко они ранили его. Боль и обида были почти невыносимыми. Он молчал. Ему еще никогда не было так тяжело, как в последний час. Отец выслушал его запинающееся, порой бессвязное признание со все возрастающим неверием в случившееся, затем с яростью. Потом задавал ему вопросы, точно вел допрос, кратко и холодно. И лишь потом наступил черед его безжалостного решения; но кара была справедливой.

— Что… что ты собираешься делать? — осмелился спросить Хьюго.

Худощавое лицо отца выражало горечь, как и тон его голоса.

— Единственное, что можно сделать при таких обстоятельствах. Подвергнуть себя риску, что уже сделал ты со всеми нами. Разумеется, мне придется признаться во всем лорду Бересфорду…

Хьюго был потрясен.

— Но…

— …который, я уверен, согласится со мной, что этому печальному делу при теперешних обстоятельствах не следует давать ход. С этим покончено. Нет смысла предавать его гласности. Но если вдуматься — какой огромный вред ты мог бы принести… Если ты сказал правду.

— Правду, клянусь.

Взгляд, который бросил на него отец, был испепеляющим и заставил ею густо покраснеть.

— Если, как я говорю, ты сказал мне правду, то в руки врага попало мало ценной информации, если она попала вообще. Хотя только одному Богу известно, сколько бед ты натворил бы, если бы все это продолжалось. Что касается лично меня, — его лицо было замкнутым и холодным, на впалой щеке подергивался мускул, — у меня нет желания когда-либо видеть тебя или говорить с тобой. И я прошу тебя уважать это. — Он отвернулся, но прежде в какой-то миг, который вызвал у него потрясение, Хьюго увидел, как сжались его челюсти от горя и боли, как сурово нахмурились брови.

— Папа!

— Уходи, Хьюго!

— Папа, прошу тебя!

Ледяной холодностью веяло от его спины, когда он отвернулся от сына, давая понять, что разговор окончен, все точки над «i» расставлены. Он даже не шевельнулся. Хьюго взял себя в руки, превозмогая боль, которая неожиданно сжала тисками его горло.

— Мы с Филиппой собираемся пожениться. И уезжаем на Мадейру. Я расскажу маме о том, что произошло полагаю, ты не возражаешь?

— Нет.

— И… как быть с компанией Пейджет и Феллафилд? Позволено ли мне остаться в ней?

В комнате воцарилось долгое молчание.

— А чем еще ты можешь заниматься? — строго, но терпеливо спросил Спенсер Феллафилд.

Хьюго покачал головой.

— Не знаю. Мне надо зарабатывать на жизнь. Может быть, мне перейти в другую компанию?

Отец повернулся к нему лицом.

— Неужели ты в самом деле так глуп, Хьюго? Какие разговоры вызовет твой уход? Мы пытаемся избежать сплетен, злых языков, сделать все возможное, чтобы не потворствовать им. В любом случае, хотя на тебя нельзя положиться, разве я могу позволить, чтобы ты был непорядочным по отношению к другим, предать их, как предал меня?

Хьюго на мгновение закрыл глаза; его плечи, в которых ощущалось неимоверное напряжение, обмякли.

— Нет. Ты останешься в компании и можешь быть уверенным — я это гарантирую, — что каждый твой шаг будет контролироваться. Ты обесчестил свое имя, Хьюго. А теперь иди. И не забывай — больше я не могу считать тебя своим сыном. Я сказал — уходи.

Хьюго не сделал попытки возразить отцу и не попрощался с ним.

Октябрьский ветер хлестал ему в лицо, водоворотом кружа пыльные листья вокруг его ног. Со сжатыми зубами и горящими от подступивших слез глазами он поднял воротник пальто и зашагал туда, где его ждала Филиппа.

Она успокаивала его как могла, прижав к себе, когда он наконец дал волю слезам. И сама была готова расплакаться в любую минуту.

— Боже, что я натворил!

Она крепче обвила его руками.

— Все, что он говорил, правда.

— Нет!

Теперь он рыдал, полный страданий, как может рыдать мужчина, которого учили никогда не плакать.

— Хьюго, умоляю тебя, послушай. Все кончилось. Все позади. Ты уже достаточно наказал себя. Ты должен думать о будущем. — Она говорила, прижимая к себе напряженное, вздрагивающее тело, поглаживая его волосы, мокрое лицо, укачивая его, как огорченного ребенка. — Не думай об этом, любимый. Не думай. Все будет хорошо, обещаю тебе. Вспомни Мадейру, солнце, цветы, мамин сад. Ты и я вместе, навсегда. У нас будут дети, Хьюго. Много детей.

День постепенно уступал место вечеру. Сумерки заполнили комнату. Филиппа набросила сверху одеяло.

Наконец они уснули, изможденные, с непросохшими слезами, но несколько успокоенные.

 

Глава восемнадцатая

Он не пришел. Как говорила себе Рейчел в те редкие минуты, когда позволяла мысли о нем мелькнуть в ее сознании, так и должно было случиться. Прошли дни, потом недели, и она перестала его ждать. В любом случае, заверяла она себя, это был, без сомнения, лучший выход.

Честно говоря, письмо к Гидеону нельзя было назвать разумным поступком.

Холодным полднем в середине ноября она навестила отца, впервые за долгое время. Его радость и восторг при виде ее вызвал у Рейчел муки вины и угрызения совести, которые она как всегда скрыла под маской беззаботности.

— Теперь я работаю, па. Некогда ходить по гостям. Сегодня я на ногах с четырех часов утра. Надеюсь, ты извинишь меня, если я начну клевать носом за чаем.

Но по ее виду нельзя было сказать, что ей хочется вздремнуть. Ее всегда стройная фигура стала гибкой и легкой в движениях, на щеках играл здоровый румянец. Словно рассыпалась старая оболочка, состоящая из недостатков и пороков, и из нее, как бабочка из куколки, наконец появилась истинная Рейчел Пэттен — энергичная, с твердыми убеждениями, несносная и неповторимая. Бен заключил свою блудную дочь в объятия, крепкие, точно медвежья хватка, отчего у нее затрещали косточки. На миг она тесно прижалась к нему.

Он выпустил ее, внимательно разглядывая дочь серьезными, вопрошающими глазами.

— У тебя все в порядке?

Он не стал спрашивать о причине, по которой она отдалилась от него — они не виделись более года. Ему было достаточно того, что она пришла, что она здесь, рядом.

— У меня все прекрасно.

— А эта твоя новая карьера… — улыбка осветила его квадратное скуластое лицо, — …ты по-прежнему довольна ею?

Рейчел плюхнулась в кресло, налила себе чаю и отрезала огромный кусок торта.

— Довольна ли я? Да я просто обожаю свое дело! Я наслаждаюсь каждой минутой. Кто бы мог поверить? То был счастливый для меня день, когда я встретила Кучерявого, да благословит его Бог.

— Я бы сказал, для него он тоже был удачным.

Она пожала плечами, не желая продолжать эту тему.

— Просто я люблю рынки. Забавно, не правда ли? — Она засмеялась. — Ты знаешь, они зовут меня Герцогиней! О черт, какой вкусный торт! Кучерявый и я собираемся стать компаньонами. — Она задорно улыбнулась, глядя на него поверх чашки.

Бен, на умение которого понимать любой намек, даже самый тонкий, всегда можно было положиться, потянулся за своей чашкой.

— Ты подыскиваешь кого-то, кто мог бы вложить деньги?

— Нет, — жизнерадостно ответила она. — Я просто прошу их. Не очень много. Несколько сотен. Может быть, тысячу, если ты не возражаешь. Все честно! Я верну их тебе, вот увидишь. Мы подумали, не купить ли нам еще одну торговую точку? И в театре наши дела идут хорошо. Я делала эскизы для любительских трупп, кабаре и всякое такое. Мы завоевываем себе имя, скажу я тебе. Кто знает — сегодня это Ист Хэм Таун Холл, а завтра, может быть — театр Ее Величества? Ну, это, разумеется, преувеличение, но в самом деле все складывается как нельзя лучше. Мы даже подумали, не приобрести ли нам небольшое собственное помещение — предпочтительно неподалеку от Лейна…

Он смотрел на нее, пока она говорила — веселая, яркая, оживленно жестикулирующая. Странно, как сильно он любил эту девочку, которая не являлась его ребенком. И тем не менее, она была его дочерью — его, и ничьей еще. Ничто — ни обстоятельства ее появления на свет, ни холодное бессердечие ее матери, отказавшейся от нее, ни характер Рейчел, порой озадачивающе упрямый и капризный, не могло ослабить его любовь ни на йоту — единственное и самое любимое существо. Никогда в жизни он не испытывал ничего подобного. Гладя на нее, он улыбнулся.

— Я испачкала нос?

Он покачал головой.

— Тогда над чем ты смеешься?

— Над тобой.

Рейчел улыбнулась.

— По крайней мере, сказано честно и без уверток. Можно, я возьму еще кусочек?

— Можешь съесть хоть весь торт.

— Не соблазняй. Иначе я закончу тем, что стану самой толстой на Петтикоут Лейн. — Она причмокивала, облизывая пальцы. — Не забывай, за этот титул на рынке идет борьба. Между прочим, ты слышал о Филиппе и Хьюго? Кажется, они победили всех драконов. Они собираются пожениться и уехать на Мадейру. Недурно, а?

— Я слышал. — Бен подождал, пока она не подняла на него глаза, и добавил: — Филиппа навещает меня время от времени.

Рейчел скорчила гримасу.

— Ну, папа, не заставляй меня чувствовать себя виноватой перед тобой. Филиппа ко всем ходит в гости. — Ее губы сложились в ироничной улыбке. — Она всегда была таким занудным ребенком. — Тем не менее, Рейчел отвела взгляд. Помолчав, она вновь потянулась за чашкой. Ее лицо стало задумчивым. — Флип… — она помедлила, — …случайно ничего тебе не объяснила?

— Объяснила? А что нужно объяснять?

Рейчел покачала головой.

— О, папа, не будь таким наивным. Все-таки в этом есть что-то странное, тебе не кажется? То они не могут пожениться, потому что все против, то неожиданно — бац! — узел развязан, и они на пути к своему вожделенному острову. Я заинтригована, вот и все.

— Любопытно, — заметил отец.

— И это тоже. А, Бог с ними. Я не думаю, что когда-нибудь мы узнаем правду. Да это не так уж и важно. Главное, чтобы они были счастливы.

— Ты думаешь, они будут счастливы?

— Кто знает? — Веселость исчезла из ее голоса. Во всяком случае, он уже не казался таким беззаботным, как ей хотелось бы. — Да и кто может сказать заранее?

Он покачал головой, огорченный едва заметной переменой в ее настроении.

— Вряд ли я — тот человек, который может ответить на этот вопрос.

Рейчел изобразила на лице преувеличенно жизнерадостную улыбку.

— Я думаю, все это ничто иное как притворство. Мне кажется, Хьюго бросит Филиппу. А она выходит за него замуж ради его денег. И все эти игры в любовь — дешевое шоу. Тоже мне Ромео и Джульетта! Пожалуй, я съем еще один кусочек торта…

Уходя, она поцеловала отца, сжав ладонями его лицо.

— Ты ведь понимаешь, что я приходила к тебе не ради денег, да?

Он улыбнулся, приняв ее игру.

— В самом деле? Почему ты так считаешь?

— Потому что ты умный. Потому, что знаешь меня. И потому, что я люблю тебя.

— Последние слова мне нравятся больше всего.

Она поцеловала его еще раз.

— Скоро я приду к тебе опять. Прости. У меня была черная полоса. Ты не мог мне помочь. Понимаешь?

— Нет. Но это неважно.

Она сбежала вниз по ступеням. Полдень был мрачным и холодным. Но улыбка отца согрела ее своим теплом, когда, подняв руку, она помахала ему на прощание. Он махнул ей рукой в ответ.

По дороге к станции метро она приняла несколько серьезных решений и почувствовала себя лучше.

К тому времени, когда она добралась до дома, почти совсем стемнело. Она заскочила в магазин за продуктами и теперь несла в руках полную сумку. От сильного порыва ветра ее шляпа съехала набок. Она спиной открыла дверь в подъезд, радуясь, что укрылась от непогоды, стянула с себя сползающую шляпу, смахнула со лба волосы, повернулась к лестнице и замерла. Ни разу в жизни ей не приходилось испытывать ничего подобного. В ней замерло все — и дыхание, и сердце, и не было сил пошевелиться.

Гидеон, сидевший на верхней ступеньке темной лестницы, тоже не шелохнулся. По одну сторону от него лежал неряшливый узел. По другую виднелся прижавшийся к ноге светлый комочек с высунутым языком и блестящими испуганными глазами, которые настороженно следили за ней.

— Боже правый! — сказала Рейчел едва слышно и прислонилась к стене, вновь потеряв дар речи.

В темноте она не могла разобрать выражение его лица, но выглядел он неважно. Поношенные ботинки были заляпаны грязью. На вельветовых штанах выделялись заплатки. Поверх рубашки была наброшена куртка, плохо сочетавшаяся с брюками. Все тот же яркий жилет, который она видела на нем в последний раз. Плоская кепка сдвинута на затылок. Он снял шейный платок, и тот свисал с его смуглой ладони, спокойно лежавшей на колене. Другой рукой он потянулся к карману жилета, вынул оттуда надорванный, замусоленный, мятый конверт. И показал ей.

Она стояла, вцепившись руками в сумку, слегка откинув голову, чтобы лучше видеть его. Глаза ее впились в испачканный, неопрятный лист бумаги.

— Ты ждала меня? — спросил он.

В тишине было слышно, как ветер стучал в дверь. В квартире верхнего этажа послышался чей-то голос. Ему ответил другой.

— Да, — ответила она. — Ждала. То есть, жду. Почему ты не приходил так долго? Я почти перестала надеяться. Думала, ты не придешь. — К своему удивлению Рейчел обнаружила, что дрожит. Возможно, от холода, подумала она.

— Я тоже.

Потом оба замолчали. Рейчел показалось, они молчали необычайно долго.

— И ты? — спросила она. — Но ты здесь. Значит, ты тоже думал обо мне? Я написала, чтобы ты не приезжал до тех пор, пока… — Ее голос постепенно затих.

Он засунул письмо обратно в карман, встал, легко перебросил через плечо свой узел, спустился и взял сумку из ее рук.

Внимание собаки отвлеклось от Рейчел. Она следила за каждым движением своего хозяина.

В каком-то оцепенении Рейчел протиснулась мимо него в узком парадном и поднялась по лестнице. Потом порылась в сумочке, нашла ключ, открыла дверь и включила свет.

Он вошел вслед за ней и щелкнул пальцами, дав понять собаке, чтобы она следовала за ним.

— Надо разжечь огонь, — сказала она, как ей показалось, своим обычным, ровным голосом.

Он с глухим стуком опустил сумку на стол, бросил узел на пол и нащупал в кармане жилета коробок. Рейчел услышала чирканье спички и увидела вспышку пламени.

Выпрямившись во весь рост, он повернулся, глядя на нее.

Неожиданно Рейчел почувствовала, как в ней поднимается волна почти истерического смеха. Если мужчина приходит в дом как возлюбленный — а именно такое приглашение предполагало ее незамысловатое письмо, — то Гидеон вряд ли подходил для этой роли. Он еще ни разу не улыбнулся с тех пор, как увидел ее. Его темное, непривычно чужое лицо было замкнутым, будто он пытался отгородиться от нее.

Взволнованная Кили стояла у двери. Она ринулась было к хозяину, но Гидеон, не глядя на нее, сделал резкий жест, и она неохотно подчинилась. Потом легла, положив нос на лапы. Широко открытые глаза не моргая смотрели на него.

— Ты со всеми своими женщинами так обращаешься? — Это был далеко не кокетливый, а прямой, откровенный вопрос; возможно, даже немного резкий — в нем можно было уловить желание обидеть.

Рейчел увидела едва заметную вспышку изумления в его глазах. Он покачал головой.

— Ты сама знаешь.

Что-то в голосе Гидеона привлекло ее внимание. Нерешительность? Смутная неуверенность? Она не могла понять. Замерзнув на холодном ветру, она еще не сняла тяжелое шерстяное пальто. Рейчел сунула руки в карманы и подошла поближе к огню. Поближе к нему. Он потянулся к ней, взял за руку и привлек к себе, повернув ее лицо так, чтобы свет от огня падал на него.

И тут она все поняла. Его глаза рассказали ей о многом. В них скрывались неуверенность, сомнение, страх оказаться оскорбленным, боязнь быть отвергнутым. Гидеон Бест больше не был сверхчеловеком. Он был уязвим, как и любой другой. И только один Бог знал, чего ему стоило прийти к ней. И теперь, когда жребий был брошен, он испытывал страх.

Она обвила его шею руками, прижалась к нему.

— Гидеон, — тихо сказала она, касаясь губами его губ. — Гидеон, Гидеон, Гидеон.

В какой-то миг он как будто был готов оттолкнуть ее. Но потом его руки крепко обняли Рейчел, и он поцеловал ее. Их подхватила волна, яростная, оглушающая. И не было сил сопротивляться ей. Пальто соскользнуло с ее плеч на пол, но они не заметили этого.

В спальне было темно и холодно, как в склепе.

— Включи свет, — сказала она. — Маленькую лампу у кровати. Я хочу видеть тебя.

Свет заиграл на экзотических шелках, создавая иллюзию тепла.

— Я замерзла, — сказала она, неожиданно засмеявшись.

Он любил ее неистово, яростно, забыв о нежности, все еще испытывая страх. Когда страсти улеглись, они лежали обнявшись. Им уже не было холодно. Она пошевелилась, устраиваясь поудобнее. Его руки сомкнулись вокруг нее, и он крепко прижал ее к себе. В камине тихо потрескивал огонь.

Она положила голову ему на плечо и провела пальцем по его губам.

— Что ты говорил? — спросила она. — Только что? Когда мы занимались любовью?

Он молчал.

Теперь палец коснулся складок на его лбу.

— Диковинный язык. Тебе придется научить меня. Я не намерена слушать, как ты будешь разговаривать на языке, который я не понимаю. — Она тихонько засмеялась. — Осмелюсь напомнить, мы вполне могли бы обойтись английским.

Его рука, привыкшая к тяжелой физической работе, мозолистая и сильная, была нежной, как у женщины, когда он ласкал ее, поглаживая по голове.

Они долго лежали молча. Потом она спросила:

— Может быть, мы сошли с ума?

Его бормотание в ответ могло означать все, что угодно.

Она освободилась из его объятий, перевернулась и, опершись на локоть, склонилась над ним.

— Но одному тебе все-таки придется научиться. — Она положила палец ему на губы. — Отвечать мне! Разговаривать со мной! Я не собираюсь провести свою жизнь… — она осеклась, потом засмеялась, чтобы скрыть свой промах, — с человеком, который не желает связать вместе двух слов. Я даже попробую — да поможет всем нам Бог! — настоять на том, чтобы ты научился время от времени называть меня тем именем, которое мне дали при рождении. Ну-ка, давай.

Его глаза, сонные, полуприкрытые, широко открылись, внимательно всматриваясь в ее лицо.

— Рейчел, — тихо произнес он. И повторил. — Рейчел.

Она прикусила губу и затаила дыхание.

Кили, стоя настороже у двери, тяжело вздохнула и сменила позу.

— Так что же? — спросила она; беззаботности в ее голосе как не бывало. — Может быть, мы сошли с ума?

— Возможно.

— Я писала тебе в письме, чтобы ты не приходил, если не готов остаться. — Она помолчала, пробежав пальцем по его щеке. — Ты останешься?

— Да.

— Почему?

Он не ответил.

— Гидеон? Почему?

Он слабо улыбнулся.

— Я скажу тебе, когда сам буду знать.

Она покачала головой.

— Мне не очень нравится твой ответ.

Гидеон неожиданно быстро приподнялся и, увлекая Рейчел за собой, придавил ее к постели.

— Но пока я не скажу тебе ничего другого.

И он опять любил ее, но на сей раз менее настойчиво и с необычной нежностью.

Они долго лежали и молчали, закутавшись в стеганое пуховое одеяло.

— Ты спишь? — наконец спросила она очень тихо.

— Нет.

Рейчел перевернулась, подняла голову и посмотрела ему в лицо. Большие темные глаза были открыты и смотрели прямо на нее. На фоне светлой атласной подушки, обшитой кружевом, его кожа казалась еще смуглее.

— Тебе не идут оборки, — заметила она.

Он улыбнулся, сверкнув зубами.

— Зато идут тебе.

Она перевернулась на спину и потянулась, как кошка.

— Я умираю с голоду. А ты?

Его улыбка стала еще шире.

— Да.

— Что ты хочешь — яйцо с беконом или бекон с яйцом?

Гидеон всерьез обдумывал вопрос.

— Бекон с яйцом.

Она выскользнула из-под теплого одеяла, набросила тонкий шелковый халат и задрожала.

— Боже, как холодно. Где спички? Я зажгу газовый камин.

— О, наконец-то ты о нем вспомнила.

Рейчел наклонилась, чтобы поцеловать его в подбородок.

— Думаю, он нам не пригодится. Очень удобно! Если мы и дальше будем так продолжать, ты только подумай, сколько мы сумеем сэкономить на счетах за газ.

Смеясь, она освободилась из объятий Гидеона, когда он вновь привлек ее к себе, зажгла камин и через гостиную прошла в маленькую кухню, на которой царил беспорядок. По пути она прихватила сумку с продуктами. Жизнерадостно насвистывая, Рейчел включила газовую плиту и потянулась за сумкой, в которой лежал бекон.

Легкий, едва слышный звук заставил ее обернуться.

Кили стояла у открытой двери, глядя на нее темными блестящими глазами, повиливая хвостиком и подняв одну лапу.

Рейчел сочувственно посмотрела на собаку.

— Все ясно. Полагаю, ты тоже проголодалась? — Она потянулась, чтобы отрезать еще пару ломтиков бекона.

Спустя некоторое время она вошла в спальню с подносом, на котором громоздились тарелки с беконом и яйцами и тарелка с бутербродами. Она бесцеремонно опустила поднос на постель.

— Бекона было бы больше, но твое несчастное животное проглотило изрядную его часть. Чья это фраза? Святого Бернарда? Любишь меня — люби и мою собаку.

Он сидел обнаженный, согнув ноги и обхватив их руками. Прямые темные волосы неопрятными прядями спадали на глаза.

Он поднял голову.

— А ты могла бы полюбить мою собаку?

Засмеявшись, она протянула ему тарелку.

— Я скажу тебе, когда сама буду знать.

Каюта была полна цветов. Пустое ведерко для шампанского, в котором уже начал таять лед, стояло на столе.

— Ну, Хьюго, мой мальчик, — сэр Джеймс протянул ему руку, — удачи тебе в твоей новой жизни. Держись, не сдавайся, слышишь?

— Разумеется, сэр. — Хьюго оглянулся вокруг. Маленькая каюта была переполнена провожающими. Филиппы нигде не было видно.

— Передай наилучшие пожелания твоей очаровательной маме. На следующий год мы приедем навестить вас, будь уверен.

— Я передам ей, сэр.

Муж Фионы удалился. Перед Хьюго возникла стройная, изящная, ярко одетая фигура особы, которую он весь день старательно избегал.

— Хьюго… — Рейчел поцеловала его, сверкая озорными глазами. В ушах болтались длинные серьга, поблескивая на свету. — Ну, вот. Давненько я этого не делала.

— Рейчел…

Она улыбнулась ему с напускным смирением.

— Не тревожься. Я постараюсь сдержать свои чувства. Мне не грозит глубокая печаль. Я не стану бросаться с моста вниз головой, пытаться соблазнить тебя или что-нибудь еще в этом роде. — Ее сияющие глаза поддразнивали его. Он почувствовал, как волна воспоминаний всколыхнулась в нем, но быстро подавил их. И вновь оглянулся вокруг.

— Филиппа вышла на палубу подышать свежим воздухом, — сказала Рейчел. — Не беспокойся. Она вернется. — Теперь лицо Рейчел выражало теплую, искреннюю привязанность к нему. Она желала ему и себе безоблачного счастья.

Хьюго смотрел на нее, лишившись дара речи. До него доходили слухи — разного рода слухи. Поговаривали о ее романтической любовной связи с цыганом. Но ему доводилось слышать и резкие суждения на этот счет, и в довольно грубой форме. Он обратил внимание на то, что некоторые из друзей, которые пришли проводить его и Филиппу, отвернулись, когда Рейчел вошла в каюту. Он видел, как вызывающе подняла она голову, заметив это. Ее независимость и гордость всегда вызывали у него восхищение, также как насмешливые огоньки, которые засветились в ее глазах. Презрительная улыбка была предназначена тем из присутствующих, кто отвернулся. Фиона, не в пример другим, направилась прямо к ней с распростертыми объятиями, на ее лице светилась радостная улыбка.

— Рейчел! Мы не виделись целую вечность! — Она обняла ее и, взяв под руку, повела туда, где стоял сэр Джеймс, готовый поприветствовать Рейчел — хотя и с меньшим энтузиазмом, чем его жена, но все-таки довольно тепло. Если слухи были верными — а у Хьюго были все основания полагать, что это так, — Рейчел жила в грехе с человеком, который когда-то служил егерем у сэра Джеймса Пейджета. Но ни сам сэр Пейджет, ни его жена, казалось, не держали на нее зла.

Кстати сказать, Гидеона поблизости не было видно.

— Ты одна? — спросил Хьюго с нежностью в голосе.

Ее взгляд был открытым, когда она посмотрела на него.

— Разумеется. Я не стану причинять боль Гидеону и навлекать на него их гнев и презрение. Они бы разорвали его на кусочки. Конечно, я не имею в виду тебя.

Хьюго, вспомнив устрашающую фигуру Гидеона, хотел было усомниться в том, что сумел бы справиться с такой задачей, но промолчал.

Рейчел, обвив его шею руками, снова поцеловала Хьюго. Искушающий запах ее духов, который он так хорошо помнил, окутал его, воскрешая в памяти давно ушедшие дни. Он сделал попытку отстраниться от нее, и она отпустила его.

— Хьюго, будь счастлив. Береги Флип. Она просто чудо.

— Да. Я знаю. Мне повезло. Я очень счастлив.

— Хьюго, дружище, ты не найдешь для меня минутку? — Отчим Филиппы махал ему через всю каюту. Хьюго повернулся, и Рейчел ускользнула от него.

Как часто это случалось прежде, с печалью подумал он.

Рейчел стояла в узком проходе, подняв руку. Когда он посмотрел на нее, она послала ему воздушный поцелуй и исчезла.

Встреча с Рейчел взбудоражила чувства, которые до сих пор изредка томили его. И взглянув на часы, он ощутил благодарное облегчение. Через полчаса провожающие покинут корабль. А спустя еще некоторое время он поднимет якорь и заскользит по океанским водам.

Он и Филиппа, теперь уже муж и жена, останутся одни на пути к своему новому дому.

— Хьюго?

— Иду.

Дул свежий ветер. Филиппа, поплотнее закутавшись в теплый шарф, прислонилась к поручню, наблюдая за движением на пристани. Толпы людей спускались и поднимались по крутым сходням — офицеры корабля, пассажиры, провожающие и посыльные с подарками и цветами.

За пристанью, на которой перед отправлением парохода царила возбужденная суета, простиралась территория порта, где, как высокие башни, поднимались в небо стрелы кранов, где принимали груз мрачные строения складов, где как будто бы бесцельно передвигались по воде небольшие, видавшие виды грузовые суда, тронутые ржавчиной, покрытые пятнами нефти. Непоседливые буксиры сновали туда и сюда и назойливо гудели.

Эта картина была ей знакома с детства. Она не забыла звуки и запахи грузового порта.

Филиппа вспомнила мать, которая родилась и выросла в портовом районе. То, что сейчас видела перед собой Филиппа, для Салли Смит было бы до боли родным.

— Флип?

Она вздрогнула. Углубившись в свои мысли, она не заметила его приближения.

Тоби улыбнулся.

— С тобой все в порядке? Дафни заметила, как ты ушла. Она послала меня за тобой вот с этим. — Он протянул ей жакет.

Они улыбнулись, поняв друг друга без слов. Это было так похоже на Дафни.

Филиппа позволила ему набросить жакет себе на плечи и опять прислонилась к поручню.

— Я просто думала, вот и все.

Он ждал, глядя на нее.

— Я думала о маме. Эти доки… они напомнили мне… — Она взглянула на него.

Прошлое ее матери, связанное с жизнью близ порта, неразрывно переплелось с его прошлым, когда Салли Смит подобрала его на улице и привела в свой дом. Но он никогда не говорил об этом с Филиппой.

— Да. — Его голос был ровным, лишенным каких-либо эмоций. — Доки везде одинаковые, не правда ли? Узкие, мрачные улицы. Грязь, нищета. Нищета прежде всего.

— Ты помнишь свой любимый гимн? — Филиппа напела отрывок мелодии. — Иерусалим. Вот чего их всем хотелось, да? Построить Иерусалим в Англии, на этой чудной, цветущей земле.

— Прекрасная мысль.

Она резко вскинула на него взгляд, уловив нотки сарказма в его голосе.

— Ты не веришь, что им когда-нибудь это удастся?

Тоби пожал плечами.

— А безработица? А кризис? О да, это чудная и цветущая земля, все так. Но только для тех, кто твердо стоит на ней, у кого есть, на что опереться.

— Ты твердо стоишь на ней.

Повернувшись к ней лицом, он отвел с ее глаз прядь волос.

— Да, ты права. Сейчас я твердо стою на ней. И намерен не сдавать своих позиций. А как насчет тебя?

— А что насчет меня?

— К чему эти размышления о прошлом? У тебя нет мысли пойти на попятную? Боюсь, поздновато, если ты что-то надумала. Мне припоминается, что сегодня утром я присутствовал на чьей-то свадебной церемонии, для совершения которой было приложено огромное количество усилий, — нежно подтрунивал над ней Тоби. Ветер разметал его волосы. Глаза излучали любовь и тепло, которые сшревали ее душу.

Крепко обняв Тоби, она прижалась к нему.

— Ну конечно, нет! Не говори глупостей! Просто я испытываю очень необычное чувство, понимаешь? Может быть, на многое смотришь другими глазами, когда приходит пора расставаться?

Он засмеялся.

— О, Флип, дорогая, это слишком сложно для меня.

— Провожающих просим сойти на берег! — Следом за этим объявлением послышался сигнал колокола.

— Нам пора спуститься вниз, — сказал Тоби. — Иначе нас будут искать.

— Да. — Она не отпускала Тоби, прижавшись к его груди. Потом отстранилась и взяла его за руку. — Хорошо, идем. Все прощальные слова уже сказаны.

Они направились в каюту. У двери Филиппа внезапно спросила:

— Что ты думаешь… — она не сразу решилась продолжить, — об увлечении Рейчел?

Она почувствовала, как Тоби весь напрягся.

— Меня это не касается, — сказал он.

— Разумеется, не касается, — ответила Филиппа с присущей ей практичностью. — Это никого не касается. Ты прав. Но должно же у тебя быть свое мнение?

Тоби не ответил. Зачем было рассказывать ей, что однажды он уже выразил свое мнение с помощью силы, и это мнение было проигнорировано.

Она остановилась у входа в каюту, откуда по-прежнему доносились звуки смеха и обрывки разговоров. Волей-неволей он остановился рядом. Она слегка наклонила голову, внимательно вглядываясь в него серьезными глазами.

— Тебе никогда не нравился Гидеон, не так ли?

— Да.

— Почему?

Он раздраженно дернул плечом.

— Ради Бога, Флип, откуда я знаю? Просто не нравится, вот и все. Так бывает.

Филиппа по-прежнему внимательно смотрела на него.

— Возможно, потому, что вы очень похожи, — сказала она. — Если бы не милость Божья… Удивительно, как иногда складывается жизнь. Но, честно говоря, Тоби, я думаю, ты не должен так относиться к Гидеону. — Она повернулась и исчезла за дверью каюты.

Тоби с изумлением смотрел ей вслед.

— Провожающих просим сойти на берег! Провожающих просим сойти на берег! Вы провожающий, сэр? В таком случае, вам лучше поспешить, иначе вы окажетесь в Лиссабоне. — Стюард постучал в открытую дверь каюты. — Все на берег, пожалуйста. На берег!

Хьюго и Филиппа стояли у поручня и смотрели на пристань, где размахивающая носовыми платками и шарфами толпа постепенно редела. Берег все быстрее удалялся, растворяясь в дымке зимнего полдня. Многоцветные длинные узкие ленты, которыми были украшены палубы, затрепетали на попутном ветру, когда судно разворачивалось, выходя из гавани в открытые воды. Филиппа Феллафилд стояла рядом с мужем. Ее рука уютно покоилась в его руке, и обе были засунуты в карман его пальто. Они молчали.

Пароход прогудел на прощание один раз, потом второй. В ответ толпа вновь взмахнула платочками, потом и это движение замерло, когда пространство между путешественниками и провожающими стало непреодолимым.

Никто из семейства Феллафилдов не пришел проводить новобрачных, помахать платком, пожелать доброго пути, а возможно, даже пролить непрошеную слезу.

Филиппа посмотрела на Хьюго. Он почувствовал на себе ее взгляд и повернулся к ней. Оба улыбнулись.

— Давай спустимся вниз, — предложил Хьюго. — Здесь уже больше не на что смотреть. — Он уверенно наклонился и поцеловал ее. — Миссис Феллафилд — младшая, позвольте мне напомнить вам, что впереди у нас море времени, прежде чем мы доберемся до Лиссабона. Скажите мне… — Он опять поцеловал ее. Потом еще раз. — …вы придумали на этот случай какое-нибудь приятное занятие?