Нина шла темным переулком и вела Полкана на длинном поводке. Днем она окорачивала собачью свободу, накручивала ремень на руку, словно была уверена, что каждый встречный опасается ее лохматого друга, по виду которого сразу можно предположить неуправляемое полканство. Вечером пес получал относительную самостоятельность, но, приученный жизнью, словно человек, придерживался правил движения, лишь изредка прерывал плавное шествие обнюхиванием углов с последующей демонстрацией своего к ним отношения.

По-видимому, Нина полностью удовлетворялась молчаливым сообществом собаки. Ежедневные прогулки действовали на нее благотворно: реже стали прежде мучительные головные боли, и сон лучше, и вообще стала много спокойнее. Люди часто оценивают душевный покой — свой ли, чужой — лишь по поверхностным признакам. Не всякий способен заглянуть внутрь самого себя да еще и проанализировать увиденное. Нина полагала, что собака скрашивает ее прогулки, а не ее одиночество — подобной формулы она чуралась. Наверное, и Егор играл не последнюю роль в улучшении ее самочувствия. Хотя с Егором сложнее. Если честно, у нее не было потребности, чтобы рядом всегда, каждый день был кто-то еще, кроме Полкана. Конечно, в одном смысле Егор незаменим: за собаку теперь можно не беспокоиться. Раньше, когда Нина болела, ей недоставало близкого человека. Выручали дети, живущие в подъезде, выводили Полкана утром и вечером. А на время отпуска пришлось один раз оставить пса у женщины, работавшей в ветеринарной лечебнице, за небольшую плату.

Раздумывая о разных сторонах своего житья-бытья, Нина прошла лишний круг, к большому удовольствию Полкана. Кажется, им обоим не очень хотелось домой.

Дверь отворил Егор.

— Заждался вас.

— Погода хорошая. Воздух свежий-свежий…

Нина повесила куртку, переобулась. Стала собирать на стол. Егор уселся в угол на табуретку, Полкан лег в дверях.

Молчание опять затянулось. Егор, естественно, не выдержал.

— Сегодня наконец разродились и вынесли решение.

— Господи, о чем ты?

— По поводу аппаратуры.

— Не надоело? Бьетесь, будто Кощеев клад от вас запрятали. В яйце на кончике иглы. Получили, значит, игрушки?

— Если б получили! Два из пяти. Сказали, что такой дефицит нельзя отдать в один район в таком большом количестве.

— Ну и правильно. В конце концов, ваша охота за этими штуками — чистый спорт. Вид самоутверждения.

— Либо ты нарочно это говоришь, назло, либо…

— Либо что?

— Не знаю что… Мы, можно сказать, силы последние тратим, а ты…

— Умру сейчас. Силы они тратят! Все вы, хирурги, спортсмены, и все ваши дела — самоутверждение.

— Что за вздор несешь?

— А ты покопайся в себе, вглядись. Почему-то люди не любят, когда им говорят, что они самоутверждаются. А что тут обидного-то? Раскипятился! Давай лучше ужинать, спортсмен. Посолил? — Нина приподняла крышку, попробовала. — Тебе ничего поручить нельзя! Даже просто соли насыпать. Есть невозможно!

— Ну не дури, ничего страшного. Пересолил — долей воды.

— «Воды»! Что ж это за хамство в конце концов — я уродуюсь, делаю что-то вкусное, а в ответ — «воды»! Пожалуйста. — Нина взяла кружку, набрала воды и вылила в кастрюлю. — Пожалуйста. Но есть будешь ты один. Мы с Полканом это есть не будем.

— Ты сошла с ума! Чье хамство-то?

— Продолжаешь хамить! Старалась, хотела, чтоб вкусно было, ты взял и испортил. И теперь мне же хамишь!

— Нина, побойся бога. Что я, нарочно, что ли?

— Не хватало, чтоб нарочно! И не в еде дело — в уважении.

— Да я больше чем уважаю, я люблю.

— Любовь — химера, мираж. Журнализм. Я уважения хочу. Вот Дима своего ты уважаешь. Еще бы! Уважать начальника и последний жлоб не откажется.

— При чем тут уважение? Мы с ним друзья.

— Вот именно. Для него ты на все готов. А на мой труд тебе плевать. Если вы такие друзья — пусть и он для тебя что-нибудь сделает. Сделает он? Держи карман шире!

— Нина! Уймись же ты. Я тебя люблю, повторяю, это больше, чем уважение. Это все.

— Вот она мне, твоя любовь… — Нина вполне мужским жестом резанула ладонью под подбородком. В глазах у нее Егор прочитал неприязнь, ужас, растерянность. Он все видел, понимал и потому продолжал увещевать ее, успокаивать.

Но Нина не могла остановиться. Или не хотела. Она была неуправляема, она все, до последнего камушка готова была сокрушить и разметать, все катилось под гору — но как, когда они на эту гору забрались?

— Нина, прошу тебя. Хорошо, я сам буду это есть! Давай я тебе быстро приготовлю что-нибудь.

— Видали! «Сам»! Я тебе говорю, что могу и не ужинать. Но я требую, чтобы ты уважал мой труд!

Ее бы сейчас по щеке ударить — может, тогда остановится, очухается? Но даже если бы Егору припомнился этот старый способ прекратить истерику, он бы все равно на такое не решился. Пощечина женщине — это ему не по характеру, слаб в коленках.

— Нина, я тебя прошу… Из-за такого пустяка… Возьми себя в руки! Как же жить?.. Надо постараться…

— Не хочу я стараться! Не хочу я с тобой жить! Кто тебе сказал, что я этого хочу? Ты получил свое — и хватит. А жить с тобой не собираюсь. Сполна расплатилась…

Егор встал и пошел из кухни. Полкан тоже встал и пошел следом.

— Полкашенька, барбосик, иди ко мне, маленький!

В передней хлопнула дверь.

Нина плакала. Она была раздражительна, но отходчива.

Отходчивость принято считать едва ли не добродетелью. Если хотят похвалить, говорят: «Он отходчив. Вспыльчив, но отходчив». Но тогда позволительно спросить: а что такое раздражительность, вспыльчивость? Беда или вина? Болезнь или душевная распущенность? Если раздражение — следствие основательной нравственной претензии, органического неприятия чего-либо или кого-либо, тогда оно не должно быстро сходить на нет, иначе это уже не претензия, а чистая распущенность. Чуть ли не нормой стало обидеть, унизить человека, а потом вести себя так, будто ничего не случилось. Да разве только о нас, хирургах, речь? Сколько лазеек мы находим для оправдания собственного хамства, с каким мстительным удовольствием унижаем ближнего, если точкой отсчета выбираем себя самого!..

А может, всему виной растерянность? Неготовность к изменявшимся обстоятельствам, когда не знаешь не только как себя вести, но и как разрешить себе думать, чувствовать? Когда нет привычки — да и нужды в каком-то смысле — чувствовать, сочувствовать? Что мы знаем о Нине? И что она сама знает о себе?..