В просветы рваных туч, временами, выглядывало солнце, и словно даря надежду, скользило оранжевыми теплыми лучами по земле и тогда в каждой капле падавшей с неба, на всех мокрых листьях, на свежей траве сверкало отражение большущей радуги, сейчас же появляющейся над землей.

Надежда стояла на краю крутого обрыва. Земля, под ногами резко обрывалась, а внизу, очень далеко внизу протекала темная небольшая речка, закручивалась вокруг выступающих из воды больших темных валунов, она струилась дальше и, вдруг, превращаясь в небольшой водопад, прыгала со ступени на ступень и так, и тянуло повторить эти прыжки самостоятельно. Хотя с высоты обрыва все казалось возможным, а спустись-ка поближе и окажется, что ступени вовсе не ступени, а громадные камни, брошенные в реку, может брошенные неким великаном и вода реки глубока, а полноводный поток, несомненно собьет с ног и начнет переворачивать, будто куклу, а потом выплюнет, измочаленную, где-нибудь, за поворотом, и хорошо бы живую…

Надежда вытерла слезы и попыталась улыбнуться. Улыбка не вышла, она сама это почувствовала.

Надежде перевалило уже за сорок пять. Была она близорука, толстощека, краснолица, но несмотря на неказистую внешность побывала замужем четыре раза. Всех своих мужей она привлекала роскошным бюстом, которому позавидовала бы любая заморская красавица, увеличивающая малые формы своих грудей за счет силикона. Грудь у Надежды была, конечно же, своя, природная, так сказать…

Первым мужем у нее был инженер. Вспоминая о нем, Надежда пригорюнилась и по-бабьи, подперла щеку рукой. Инженер много ел, но оставался тощим и злым. Надежда пришла в его коммунальную комнату и сразу же столкнулась с неразрешимой проблемой.

Замечено, тараканов привлекает энергетика сумасшедших и пьяниц. Так что, если у вас на кухне живут и плодятся тараканы, есть смысл задуматься, особенно, если вы чистюля.

Тараканов привлекает черная энергетика ненормальных и, если вы нормальный человек и можете контролировать свои эмоции, значит, вы или, к примеру, ваши родственники, а может соседи за стеной, погибаете в пьянстве. Беспросветность и отчаяние – любимая пища тараканов. Они потому и динозавров пережили, что подпитались их ужасом и безысходностью перед гибелью мира.

Тараканы жили в комнате ее первого мужа повсюду. Они выскакивали из-под кип старых газет и технических журналов, сваленных по углам комнаты. Они смотрели на нее черными глазками, глубокомысленно шевеля усами, с книжных полок, выползая из томов толстых энциклопедий. Они гнездились за старинным громыхающим на всю коммуналку холодильником. Они, рыжей и черной тучей сыпались на нее с карниза, и она уже боялась тронуть края обтрепанных вылинявших занавесок, чтобы не спровоцировать случайно этот необычный тараканий дождь.

Инженер тараканов не замечал, он, кажется, едва замечал даже присутствие молодой жены, на ту пору, Надежде едва исполнилось двадцать лет. Он был отрешен и задумчив. На творческую приборку Надежды инженер смотрел сквозь пальцы и проявил полное пренебрежение к ее порывам на счет чистоты и порядка. А через месяц после свадьбы и вовсе пришел, пьяным. Неделю Надежда боролась уже с мужем, позабыв о неистребимых тараканах. Муж пил и бывал в пьянстве чрезвычайно обидчив, раздражителен и буен. Брызжа слюной, он орал, чтобы она сейчас же собирала свои манатки, и выкатывалась к черту или к своим родителям, в деревню.

Надежда, действительно, собралась и уехала. С инженером она развелась заочно, на суд он не явился.

В лесу были разбросаны огромные черные камни, оставшиеся, наверное, после давнего ледникового периода. И Надежда обессилено повалилась на один из них, вяло осознавая, что, быть может, вот на этом же самом камне какая-нибудь женщина тысячи лет назад также, как и она оплакивала свою судьбу… Камень, поросший мягким зеленым мхом, был вовсе не холодным. Надежда разлеглась на нем, будто на мягкой постели. Ноющая боль в душе отпустила и слезы, сами собой, вытекающие и вытекающие из ее поблекших от постоянных рыданий, глаз, наконец, иссякли.

Вторым у нее был врач. Этот при сватовстве составил список своих самых плохих привычек и торжественно вручил его невесте. Надежда растерялась, но все же прочитала, недоверчиво улыбаясь. Список был длинен. Но новый муж скрупулезно придерживался каждого пункта. Так, он, несомненно, любил занудные бесконечные речи, в которых основное место уделял своей персоне нон грата. Помешательство на чистоте и порядке тоже присутствовало и не просто присутствовало, а процветало махровым цветом. Надежда, как заведенная, чистила и мыла, страшась пропустить даже маленького пятнышка грязи. Он любил белые накрахмаленные рубашки и шерстяные костюмы, которые Надежда должна была гладить горячим паровым утюгом. По вечерам он всегда и неизменно выходил в маленький коридор перед дверью квартиры и, используя черный гуталин и щетку, маниакально начищал до зеркального блеска свои ботинки, не доверяя столь ответственной миссии своей жене.

Новый муж ее совершенно заклевал и она, повалившись тяжелым кулем на супружескую постель, никак не отвечала на его сексуальные притязания. Врач поскучнел и стал отдаляться. Какое-то время от него попахивало духами чужих женщин, но потом доносящиеся от его костюмов запахи резко поменялись. Он стал приходить с работы пьяным. Долго мотался по квартире, продолжая выпивать и пренебрегая стопками, пил прямо из горла, часто даже не закусывая. И в какой-то миг протрезвев, он сухо вопросил Надежду, а что она, собственно говоря, делает в его жизни и в его квартире? Мотивом своего вопроса он выдвинул единственное, пришедшее ему на ум, она не ласкова с ним в постели и вообще, зачем она тогда ему?

Надежда, глотая слезы обиды, в тот же час, собралась и уехала к родителям, в деревню. Развелась… заочно, на суд второй муж так и не явился.

Надежда сдавленно вскрикнула и, комкая платок, прижала его к вздрагивающим губам.

Что она сделала, как жила после двух неудачных браков? Пошла в церковь…

Русские к Богу обращаются только тогда, когда беда уже в дом влезла. Вот и бегут в церковь вприпрыжку, плачут о своем несчастье, свечки ставят всем святым, каких только углядят на темных иконах.

А так живут без Бога. Бог уже в поговорки вошел, стал своим да нашим. Черта же вообще ни во что не ставят и машут на него, словно на муху, отстань, мол, надоеда жужливая. И вспоминают о чертях только, когда несчастья, чередуясь друг за другом, вдруг, посыпятся на голову, будто из рога изобилия.

Напротив, редкое явление – верующий человек. На такого смотрят, как на диковинку. Молится, а зачем? И пытаются понять монахов, изредка проходящих торопливо и целеустремленно куда-то по улицам русских городов. Глядят им вслед озадаченно.

А при аварии, когда при страшном скрежете и ударе, автомобиль вдребезги и сам едва спасся, огорченно вздыхают, вот, мол, и иконка не помогла. У многих иконки, будто талисманы и амулеты-обереги приклеены к лобовому стеклу. Чаще приклеивают иконки самого сильного – Христа. Реже Богородицы, еще реже Николы Чудотворца, ну увидеть других божьих посланников уже экзотика…

С третьим мужем Надежда познакомилась в деревенской церкви. Очень вдохновилась его осанкой, его представительным видом. Любил он, надувая щеки и важничая, поговорить о спасении души. Ее новым избранником оказался дьякон.

В деревне дьякона считали бездельником и обзывали клоуном, слушали со смешками его треп, смотрели с недоверием, а иные и с плохо скрываемой неприязнью.

За человека его никто не считал, так, нечто… Но сам он, в душе обижаясь на мнение народа, думал о себе только хорошее и считал себя чем-то вроде как… необходимым для общества. Он говорил хмурым деревенским:

– А без меня ведь вы закиснете, ребята!

На что никто ему не отвечал, только разве хмыкали пренебрежительно.

И только Надежда верила в него и часто поддерживала с ним душеспасительные беседы, до которых он был большим охотником:

– Что есть грех? – спрашивала она его.

– Грех-то, – на мгновение задумывался дьячок и уверенно заявлял, – грех – это состояние. Иной человек кается в одном и том же грехе по многу раз, а выйдет из храма и снова нагрешит.

– Вон кумушка идет, – продолжал он, махнув небрежно рукой в сторону какой-то бабы, – ведь каждое воскресенье кается в грехе осуждения, а выйдет в мир и опять за свое, не может удержаться, чтобы не сморщить своего длинного носа при виде девушки в короткой юбке или парня с длинными волосами. Да, она всегда найдет, кого осудить, были бы люди вокруг.

– А, что ежели запереть ее в одиночную камеру, в тюрьму посадить? – задумчиво предположила Надежда, глядя, как баба идет, шаркая по земле подошвами стоптанных грязных ботинок.

– И там найдет, кого осудить – уверенно заявил дьячок, – будет осуждать мышь за то, что она скребется в углу. Будет осуждать тюремное начальство за постную баланду.

– Стало быть, грех – это состояние и спастись невозможно? – заглядывая ему в глаза, спрашивала Надежда.

– Можно, – добродушно разрешил дьячок, – только нужно поменять свою сущность, измениться…

– Это как?

– А просто… Вон, эта баба, – кивнул он опять в сторону той же самой женщины, остановившейся посреди дороги поболтать с такою же в точности неряхою, каковою и сама была, – она, ведь, как живет? На работе, а она работает поваром, еду готовит для детишек в детском саду, швыряет кастрюли, точит лясы с такими же бабами. Дома, помыв, кое-как, посуду и разметав веником мусор по углам, садится тут же к телевизору смотреть бесконечные телесериалы. И смотрит все подряд, не делая никакого разбора между любовными и бандитскими историями. Для отдыха ради, она, иной раз, берет корзину и идет в лес за ягодами да грибами. Ее жизнь загнана в рамки приличия и потому из состояния греха она никогда не выйдет. А вот если бы она, подобно психу, в лесу-то не ягоды собирала, а полезла бы на дерево песни горланить, вот тут-то сдвинулось бы что-то с мертвой точки! И если бы она вместо своих сериалов взяла бы толковую книгу в руки или просто побродила вечером, вдыхая чистый вечерний воздух всей грудью, вот тут появилась бы какая-никакая, но робкая надежда…

– То есть надобно быть психом? – уточнила Надежда, не сводя влюбленного взгляда с распоясавшегося в философских бреднях премудрого дьячка.

– Человеком, надобно быть человеком! – сердито гаркнул он в ответ и сплюнул в сердцах, – ничего-то ты не понимаешь, дура!

Влюбленная, окрыленная надеждой обрести, наконец, семью, Надежда ничего не замечала. Она только с удвоенной силой крутилась по дому нового мужа, вставала еще затемно и занималась бесчисленной животиной, населяющей все сараюшки и хлев дьякона.

Он любил покушать и сам бывало поймав курицу у себя во дворе, относил ее к пеньку за домом, где самолично предавал несчастную птицу смерти. Вечно у него речь велась о кабанчиках, о поросятках. Посты, столь многочисленные в православном мире, он частенько нарушал, втихомолку от супруги, воруя из зимних запасов банку домашней тушенки, прятался в хлеву рядом с хрюкающим боровом, кандидатом в партию бесконечного ряда домашних колбас и трехлитровых банок тушенки.

Боров не догадываясь о своей блистательной будущности, жадно нюхал из своего дощатого загона мясной дух бывшего собрата по партии, точно также хрюкавшего всего несколько месяцев назад в этом же самом загоне. Точно также рыл он землю и колотился, налегая всем своим толстым боком на дощатую перегородку, требуя еды.

Дьякон, запасшись здоровенным куском домашнего каравая, испеченного женой, ел торопливо, ловко орудуя ложкой и жадно чавкая, так что боров приложив глаз к щели между досками мог увидеть, как хозяин набивает рот тушенкой и хлебом, как около ушей у него двигаются желваки, но мало того, по хлеву разносился резкий неприятный запах самогонки. Это дьякон откупоривал фляжку, в которую имел обыкновение заливать самогонку собственного производства.

Борову ничего не доставалось и он, тяжело вздыхая, долго еще после ухода дьякона презрительно фыркал, негодуя на жадного хозяина, не угостившего своего питомца даже хлебушком.

Запасы тушенки таяли и Надежда, заметив, наконец, непорядок, попыталась робко поднять вопрос, но дьякон тут же разразился гневной тирадой слов и выскочил прочь из дома. Вскоре за грехом чревоугодия и пьянства последовал еще один грех, которому философствующий дьякон поддался без раздумий.

Он стал ходить к веселой бабенке, вначале таясь от деревенских и пробираясь задворками да огородами, а потом и вовсе оставив стыд, шел в открытую. У бабенки дьякон напивался до бесчувствия и, кося блудливым взглядом, говорил наставительно своей неунывающей любовнице, что при скучной, вечно занятой по дому, жене – не грех и изменить, к примеру, сходить в гости к соседке. Веселуха ничего не отвечала, а только хохотала, задорно закинув голову кверху и подставляя под жадные жирные губы дьякона свою белую полную шею.

Надежда растерялась и как-то так опять собрала вещи, отметив про себя, что и не распаковывала чемодан-то, в шкафу не висели ее платья, а на полках не было ее белья. Потихоньку, она перешла в родительский дом, где ее уже ждали привычные к ее судьбе, родители. Они, конечно же были осведомлены по деревенскому сарафановому радио о похождениях дьякона.

Развод она не успела оформить. Потому что дьякон спился. И через несколько дней после ее ухода, его, задохшегося от бензинового двигателя, нашли в закрытом «москвиче», который он как-то за бесценок приобрел у деревенского выпивохи. Видимо, дьякон напился и заснул в машине. И иконки с изображениями бога, которые дьякон наклеил в качестве талисманов по всему верху лобового стекла, не помогли ему. Имущество? Справедливо и полностью перешло во владение Надежды и она, с радостью обозревая свои апартаменты, махом избавилась от всякой животины, оставила только коз для молока. Остальных продала деревенским. Ни к чему ей было убивать животных, ни к чему их взращивать ради своего живота. Она привыкла мало есть и питалась, подчас, одними яблоками да семечками, проводя летние вечера с подругами на скамейке, возле своего дома.

Скамейка с широкой спинкой, сделанная еще отцом дьякона, прогретая солнцем, нравилась не только Надежде и ее подружкам. Частенько сиживали на скамейке деревенские старички и старушки, иной раз засиживались какие-нибудь прохожие, проезжие. А однажды, переделав все дела по дому, вышла из калитки своего двора и обнаружила возле скамейки художника. Перед художником стоял этюдник и на белом грунтованном холсте, под ловкими мазками краски, что наносил заезжий гость, появлялись знакомые линии и очертания церкви, всегда и при любой погоде, хорошо видной из двора почившего дьякона. Надежда, открыв рот, глядела, потрясенно, на работу художника.

А тот, подскакивая к холсту, что-то такое чиркал с налету и тут же отскакивал, прищурив глаз, глядел испытующе на далекую церковь, как бы соображая, как к ней подступиться. Так ведет себя иной воробей, заметивший на дороге оброненный кем-то большой ломоть хлеба, и подскакивает, рассматривая его, то одним, то другим глазком, поклевывает и делает иной раз попытку ухватить краюшку да унестись в укромное местечко, чтобы самому все склевать, но ничего не выходит, тяжел, оказывается, ломоть.

Художник покрылся потом и, заметив, наконец, Надежду, улыбнулся широко и ласково. Нарочито низко кланяясь, попросил у нее водички.

Надежда кинулась в дом, а через минуту художник уже сидел на месте прежнего мужа и с аппетитом ел жареную картошку с луком, поглощал домашние соленья и особенно налегал на самогонку, оставшуюся после ненасытного дьячка в больших количествах, в разных бутылках и бутылочках расставленных прежним хозяином по всем шкафам и шкафчикам.

Воровато зыркая по углам, художник не раз и не два останавливал свой оценивающий взгляд на иконостасе, перед которым имел обыкновение класть поклоны дьякон.

Иконостас состоял из старинных икон принадлежавших еще прадедам дьякона. Они все верой и правдой служили в церквах, все были дьяконами.

Художник, быстро что-то обдумав и охватив алчным взглядом роскошный бюст хозяйки дома, взял да и без лишних слов предложил ей выйти за него замуж. И она, как-то так, особо не думая и не размышляя, тут же и согласилась. Мечта о семье и обыкновенном семейном счастье не покидала ее ни на секунду.

Художник оказался столичным. Дом Надежды он объявил дачей и по осени самолично заколотил окна широкими досками. Надежда с вечным чемоданчиком уже ждала его, скромно, как чужая, толкаясь возле калитки. Родители ее, тяжело вздыхая и бросая недоверчивые взгляды в сторону нового зятя, увели на свой двор всех коз дьячка, Надежда с художником отправилась в Москву. Супруг не помогал ей нести чемодан с вещами, у него в руках и под мышками, завернутые в холст и перевязанные бечевкой, тяжелым грузом висели старинные иконы дьякона.

В столице, где Надежда сроду не бывала, прозябая с прежними мужьями разве только в провинциальном городке, она испугалась шумного метро, но подчиняясь настойчивому взгляду супруга, вместе с ним вошла в переполненный вагон. Шум, лязг и огромная скорость, с которой пролетел поезд от станции до станции, едва не лишил ее ума, и оклемалась она только в коммунальной квартире художника.

В комнате почти не было мебели, стояла единственная кровать, да и то старая. Надежда едва присев с краешку на эту кровать, испугалась ее громкого скрипа и тотчас вскочила, таращась и держась за сердце.

Супруг не обратил никакого внимания на ее прыжки, а оставив одну в комнате, торопливо скрылся со всеми иконами.

Надежда побродила по комнате, заглядывая за холсты в подрамниках во множестве прислоненных к стенам, но картин так и не обнаружила, не нашла она законченных произведений искусства, разве только начатки, какую-то мазню, наброски и не более того.

Она вышла в пустой коридор коммуналки, сосчитала двери комнат, большинство из которых были железными, получилось довольно-таки много. Зашла на кухню, где стояли страшные столы и две черные грязные газовые плиты. В кухне никого не было. Зашла она и в туалет, где косился на сторону покрытый трещинами пожелтевший от времени унитаз и где-то под потолком непрерывно журчал бачок со свешивающейся вниз цепочкой. Такие бачки обычно показывают в фильмах о довоенных временах. Надежда пугливо попятилась. Правда, она заглянула еще в ванну, где непрерывной тонкой струйкой тек свернутый на бок кран, ванна выглядела так, будто ее усиленно кто-то абсолютно безумный, царапал и драл. Эмаль вся растрескалась, на дне валялись свежие обломки от эмали и, проведя рукой по шершавым стенкам, Надежда обнаружила на своей ладони множество белых ошметок от былой роскоши.

Она замерла, отчего-то вспоминая первого мужа с его коммуналкой, тараканами и прочими «радостями» общественного бытия. Впервые, она, закусив губу, подивилась на саму себя и отступила, брезгливо отряхивая ладонь от кусков эмали, в комнату нового мужа.

А он вернулся к вечеру и, сияя от счастья, махнул рукой, гулять, так гулять! Накрыл единственную табуретку свежей газеткой, достал из-за пазухи бутылку водки, шмат сала, полбуханки хлеба. Табуретка послужила столом.

За окном сыпался дождь, наступала осенняя непогодь, в батареях еще отсутствовало отопление и в комнате становилось прохладно.

Новый муж достал из встроенного в стену шкафа, забитого всяким хламом, видавшую виды электроплитку. Всю ночь она гудела и трещала, раскаленная докрасна. И Надежда спала тревожно, постоянно просыпаясь, приподымала голову от подушки, подслеповато всматриваясь в неугомонную плитку. Рядом беззаботно храпел ее супруг, разоблачившись, по привычке, донага. Она глядела в недоумении на его волосатую грудь и впалый живот, глядела на нечто сморщенное, кожицей лежавшее у него между ног, рассматривала его кривые ноги и понимала, все более и более понимала, что этот человек чужой, не любимый и не родной для нее и она не пойдет за ним на край земли…

Вскоре она вернулась домой, в деревню. Претензий по поводу пропавших икон она бывшему супругу не высказала, а только равнодушно пожала плечами на его мычания и недоумения по поводу ее необъяснимого на его взгляд, поведения…

Надежда, чувствуя себя ущербной, плакала, лежа на поросшем мхом, камне, когда, услыхала подруг, зовущих ее по имени. Она торопливо вытерла слезы и попыталась улыбнуться им, отчего-то радостным и тревожным.

– Надька, ты диспансеризацию недавно проходила? – кричали они, едва ли не хором.

– Ну, проходила, – недоумевала Надежда.

– Кровь сдавала? – спрашивали ее неугомонные подруги.

– Ну?

– Так вот, пришли результаты анализов! Беременна ты! – и подруги, торжествующе, рассмеялись.

– Беременна? – не поверила Надежда, ощупывая свой живот.

И засмеялась звонко:

– Как хорошо, значит, есть, для кого жить!

И пошла домой, понесла, бережно поддерживая рукой свое будущее чадо, нежданный подарок от случайного мужа, последнего мужика в ее жизни.

– Беременна, – шептала она, не веря своему счастью…