Ранним утром в пустынном дворе московской многоэтажки прозвучал крик. Разом, все соседи проснулись, некоторые высунули взлохмаченные со сна головы в узкие форточки окон. Некоторые в одном белье выбежали на балконы своих квартир. А выяснив причину крика, махнули пренебрежительно рукой, как бы говоря, пускай, дескать, сами разбираются.
Крик повторился, постепенно переходя в визг. Визжала женщина. В одном из окон многоэтажки хорошо была видна ее встрепанная дерганая фигура.
– Погляди на ее когти! – верезжала она. – Отрастила себе такие длинные когти, да еще и отшлифовала, поди-ка салоны красоты посещает, ногти-то не просто лаком покрыты, а лаком с рисунком! А как она одета! Скорее раздета! Сорочку кружевную нацепила, панталоны с начесом натянула, нацепила туфли на высоком каблуке, да и выскочила на люди! Срам! Нагота!
Ненадолго наступила тишина, слышно было только два голоса, один толстый, явно мужской, другой, тонкий, явно женский. Голоса что-то втолковывали истеричке.
Но истеричка опять взялась за свое:
– Какая-такая жена из нее, получится? – завизжала она на более высоких тонах. – Ни постирать, ни прибрать не сможет, когти не дадут!
Из подъезда, не выдержав накала страстей, выскочила девушка.
– И пускай себе бежит, – комментировала забег девушки истеричка.
В квартире слышался шум, возня.
– Не пущу! – вопила буйная баба. – Нам таких жен не надо!
– Наденька! – выпрыгнул на балкон, раскрасневшийся от драки с матерью, упитанный толстячок, неопределенного возраста. – Я тебя люблю!
В толстячка вцепилась истеричка, клещом вцепилась, и сколько он ни отбрыкивался, затащила сына обратно в квартиру, обрабатывать…
Девушка, в сердцах сплюнула себе под ноги. Девушка сказано, конечно же, громко. Скорее уж нечто. Раскрашенная, с фиолетовыми волосами, вся в кружевах и блестках. Впрочем, ни на секунду не забываясь, будто от этого зависела вся ее жизнь, она шла, красуясь перед невидимыми зрителями. Черные капри обтягивали ее обширный зад, напоказ выставляя узкую полоску кружевных трусиков. Обширные груди, стянутые затейливо кружевным корсетом едва не выпрыгивали наружу, глубокое декольте чуть-чуть только прикрывало полукружия темно-коричневых сосков. Вдобавок ко всему девица была в шляпке с вуалью, черная кружевная вуаль прикрывала пол-лица, не более, но смотрелась так, будто девица только что сошла с подмостков сцены, где выступала в кордебалете с уклоном в американщину.
Дома, стоя в ванной, девица отлепила от одного века густые искусственные ресницы, и сразу же взгляд ее потускнел, а лицо сделалось менее оживленным.
Правда, не замечая этого, она легко прошлась в танце, заглянула в гостиную, где на диване похрапывал отец, заглянула в маленькую комнату, где в обнимку спали на высокой кровати мать и младшая сестра.
Вернулась, подскочила к зеркалу, отлепила от другого века ресницы. Стерла специальной салфеткой помаду с губ, губы тут же сделались в два раза тоньше. Стерла с лица автозагар, стерла всю краску с век, со щек. Высунула язык, дразнясь. Покрыла лицо питательной маской и на цыпочках прокралась в маленькую комнату ко второй, свободной кровати.
– Невеста! – прошептала она, засыпая, и захихикала, поворачиваясь на бок. – Невеста из теста!
Накладные ногти, покрытые лаком и рисунком, она сняла еще раньше. В баночке из-под зубного порошка полеживали они до будущего звездного часа.
Девице, а теперь просто девушке по имени Надя, шел шестнадцатый год. Непоседа, хулиганка, шалунья она очень любила разные проказы, жить без них не могла. И войдя в возраст девицы на выданье, стала озорничать в полную силу. У нее появились парики, они запросто висели на вешалке, приводя в замешательство, предков. Отец поначалу пугался рыжих, фиолетовых, синих, зеленых париков и даже с испугу начинал икать, жалуясь матери, что не привык к подобным зрелищам – головы в бельевом шкафу! Отцовские пиджаки и материнские платья скоро потеснили нарочито распластавшись на плечиках разные блестящие вещи: короткие юбки, маленькие пиджачки, открытые блузки украшенные бисером, бриджи со стразами, капри, рваные джинсы и прочая модная дребедень…
Родители не возражали на наденькины закидоны, а вспоминали себя. И рассказывали дочери, как они сами в свое время черными чернилами при помощи трафаретов разрисовывали брюки клеш. Выписывали на ткани лица своих кумиров – певцов из ансамблей «АВВА». Вспоминали Джо Дассена. Пели «Сюзанну» Адриано Челентано. Хохотали до слез при воспоминании о комедиях с участием Луи де Фюнеса.
Отец лез на шкаф за гитарой, спящей в темном футляре, и вместе с матерью пел Наденьке дворовые песни чрезвычайно популярные тогда, едва не забытые, но воскрешенные певцом Евгением Осиным.
Счастье лилось потоком из глаз родителей и Наденьке уже не хотелось обзывать их предками, имея в виду, что они – отсталые и не развитые люди. Мало того, она впадала в романтически-замечательное настроение и подпевала, постепенно переходя к лирическим песням из фильмов советского периода.
Впрочем, родителей своих она итак ценила. Они не навязывали ей своего идеала жизни. Они не таскали ее на занятия по музыке, где несчастные дети, исполняя мечту предков, вынуждены были разучивать бесконечные гаммы, барабаня по клавишам долготерпеливого фортепьяно. Мать не напяливала на нее капроновые платья и не заплетала волосы в тугую косу с пышным капроновым бантом.
Родители ее уважали и даже поощряли любое ее движение.
Она поступила в футбольную секцию? Пожалуйста! Ну и что же, что их дочь, пацанкой, гоняет мяч наравне с мальчишками? Молодец, пусть гоняет! Она занялась шахматами? Замечательно! Поступила в театральный клуб? Что же, научится четко выговаривать слова, спокойно и раскованно держаться и из любой ситуации найдет выход!
Родители ее поддерживали, но и младшую дочь опекали, не делая особого различия между дочерьми. Младшей также поддакивали и стремились, чтобы она занималась тем, что ей самой по душе. Наклонности младшенькой обнаружились очень рано. Она рисовала. Поступила в художественную школу и по целым дням, до глубокой ночи отсутствовала, целиком уходя в ученические реалии.
Родители по младшенькой сильно тосковали. Мать приходила к ней ночевать, обнимая ее хрупкое тельце, вдыхала с недоверием чуждые для непосвященного человека запахи масляных красок, олифы, растворителей и еще чего-то неведомого, может запахи иллюзий?
Младшая продолжала отсутствовать. Сидя за обеденным столом, она забывалась и прослушивала устный рассказ отца о том, как прошел его день на работе. Не слышала матери. Постепенно, ее оставили в покое и лишь изредка шептали:
«Дашенька занимается, Дашенька рисует!»
Даша не вмешивалась в дела старшей сестры, однако, обнаружив в шкафу парики, бормотала о радуге и радужном парике, вот, как было бы красиво, мечтала она, нацепить такой парик да пройтись по улицам.
Живя посреди реального мира, Даша как бы и не жила, а пребывала где-то в заоблачных далях, упиваясь нездешними красотами и повсюду, в самых обыкновенных предметах видя необыкновенное. К чему все это приведет, в конце концов? Может, к академии художеств? Во всяком случае, родители пока не задумывались, времени впереди было предостаточно. Дашеньке едва миновало тринадцать лет. А напрасно! Если бы они заглянули в ее мечты!
Мечты Даши действительно витавшей где-то высоко, все же день ото дня становились более реалистичными, и как ни крути, сводились к одному результату: к собственной квартире и к богатому не пьющему мужу.
Она воображала большую гостиную увенчанною хрустальной люстрой, уставленной мягкой мебелью. Ей представлялось широкое прозрачное окно и просторная лоджия благоухающая цветами. Как наяву она видела перед своим внутренним взором белую, двуспальную кровать супружеской спальни и зеркальный шкаф, в котором отражались шелковые занавески. Кухню Даша обставляла с особенной любовью, мысленно разглядывала красные эмалированные кастрюльки в горошек, синий кухонный гарнитур, расставляла по полочкам прозрачные тарелки с цветочками.
Согласно своему устремлению, Даша все более и более заглядывалась в сторону нарядов старшей сестры. Примеряла, когда дома никого не была, интуитивно чувствуя, что не надо бы пускать в свой новый, почти реальный мир, домашних, никому не поверяя тайные движения своей жадной до семейной жизни, души.
Нет, не академия художеств была ее целью, а богатый муж и дом – полная чаша. О продолжении рода она даже не задумывалась, твердо считая, что дети помешают ей наслаждаться покоем и не дадут, как не дают некоторым любителям домашних животных, съездить на юга.
Дашу чрезвычайно тяготила тесная родительская квартирка, напрягали романтические родители, вызывало недовольство неадекватное поведение старшей сестры, и она считала про себя, сколько еще придется терпеть это издевательство, загибала пальцы, высчитывая месяцы и годы, когда войдет в женскую силу и сможет найти богатого жениха.
Ну, здесь все ясно. А что же Надя? Как хочется порой прыгнуть в будущее, через преграду в несколько лет и подсмотреть, а что же там, что будет? А почему бы и нет?
Одевшись, Даша прыснула себе в лицо духами, при этом сильно зажмурившись, чтобы едкая жидкость не попала в глаза. Привычным движением проверила сумку, кошелек с карточками и деньгами, сотовый телефон, набор влажных салфеток, набор презервативов, которые она носила всякий день.
Оправляя одежду, Даша несколько раз глянула на себя в зеркало, недовольная мешками под глазами, образовавшимися, конечно, от безумной пьянки прошлой ночи. Прошлась, сильно цокая каблуками туфель по квартире, проверила газ, утюг, свет, все ли выключено. Вышла, запирая дверь, вначале одну, затем другую, железную.
На улице, в черной иномарке ждал любимый.
– Почеломкаемся? – осторожно придвинулся к ней, Даша подставила ему щеку, скорчила недовольную гримаску.
– С днем рождения! – сказал он, протягивая бархатную коробочку.
В коробочке Даша обнаружила золотое кольцо с бриллиантом. Покосилась на его правую руку с крупным перстнем на безымянном пальце.
Да, ее возлюбленный был женат, хотя и богат. Да, разводиться не собирался, да был старше ее на двадцать лет. Да, она была обыкновенной любовницей на содержании и радовалась, что в тридцать лет еще любима, еще нужна, еще светится красотой и блистает белозубой улыбкой.
В целом, Даша была довольна своей судьбой и ничего, что мольберт ее лет десять как уже пылился в кладовке. Главное, сбылась ее мечта, пускай частично, но сбылась же…
А что Надя?
…Она подбежала к нему, легко обняла и прильнула, целуя с нежностью его щеки, лоб, нос, наконец, он смог опомниться от ее ласки и страстно поцеловать в ответ.
– А меня? – вбежал в двери запыхавшийся, раскрасневшийся с мороза, отец.
Наденька с легкостью раскрыла для него свои объятия.
– А меня? – ставя лыжи возле двери, спросила мама.
И со смехом упала в объятия родных.
– А нас? – закричали двое детей, девочки-двойняшки, лет тринадцати.
Все вместе, сцепившись тесным клубком, они повалились на пушистый белый ковер. Распались на отдельные части, но отнюдь не отдельные друг от друга.
Глава семейства, муж Наденьки горячо принимая участие в общей свалке хохотал и вертелся больше всех. Однако после продолжительной возни она все-таки устал и ласкаясь к жене, обнял ее, поцеловал ее плечико, погладил по голове, как всегда восхищаясь ее роскошными длинными волосами цвета пшеницы.
За окном виднелись заснеженные горы, аккуратные дома тянулись, ступенями забираясь куда-то вверх, под облака.
В доме говорили на трех языках: русском, английском и гэльском. В углу, в шкафу, за стеклом хранилась старинная волынка. Да, да, муж Наденьки был самым обыкновенным шотландцем!
Лет в семнадцать она познакомилась с ним в суровых условиях дикого похода, где студенты театральных вузов со всей Москвы, объединившись в большую банду, покоряли Кавказские горы. Там, под облаками Наденька встретила своего шотландца, любителя высоких гор. Счастлива ли она была? О, да! Совпадение с мужем у нее было полное, во всем. Это, как инструменты в оркестре, сразу слышно, если одна-единственная скрипка повизгивает. В семье Наденьки никто не фальшивил, не такие люди, знаете ли…
Она больше не носила чудных париков и накладных ногтей. Не таскалась по улицам в странной до неприличия одежде.
Нет, нет, выглядела Наденька блестяще, но скромно. Бывало, конечно, уносилась в сторону авангардизма, но проявлялось это исключительно в разноцветных легких шарфиках и не более.
Она теперь должна была быть опорой для своей семьи. И легко переделав основные домашние дела, накормив семью вкусным завтраком, уносилась на небольшом красном автомобиле в городской театр, где работала драматической актрисой.
Дома оставались ее родители. Дочери учились в школе. А муж, чрезвычайно талантливый режиссер театра, пребывал в одном творческом мире, с женой.
Вот так проживала когда-то самая обыкновенная московская семья!,,