– Ишь, какую харю наела! А живот, а задница?

– На себя посмотри, толстый дурень! – огрызнулась женщина и ушла, хлопнув калиткой, оставив после себя стойкий аромат сирени.

– Надушилась! – скривился мужик лет шестидесяти. – Смердит, как скунс!

– Пять минут с ним и никакая тюрьма не страшна, – послышался голос женщины с улицы, – ведь этакая зануда, быть столь скучным, какое убожество!

Из дверей дома выскочила молодая женщина:

– Мама, мама, купи мне шоколадных конфет!

– Ладно, доченька, – донеслось уже издалека, – куплю!

– Ишь ты, не евши, не пивши, а за конфеты, – мрачно прокомментировал мужик.

– Вы бы, Василь Сергеич перестали злобиться, – остановилась молодуха, – жизнь – не вечна.

Мужик аж поперхнулся, закашлялся. Молодуха поспешно упорхнула в комнаты. Из дома тут же вышел молодой мужчина, крепкий, мускулистый, неторопливо жуя корку черного хлеба, уставился на мужика.

– Чего глядишь? – взъярился мужик. – Разве я не прав? Они по очереди готовят. Моя, к примеру, завтра будет обед варить, а твоя сегодня. И каждый раз все равно спокою нет. А кто их перекрестил, кто заставил поочередно готовить? Я! А ведь ругань, свят-пересвят, каждодневно была.

Молодой дожевал корку:

– Сам ругаешься, а на остальных грешишь!

Мужик спохватился, залебезил:

– Да ладно тебе, Андрюшка! Баб не знаешь? Тьфу, бабы – дуры! Есть у нас тут одна, изба не мыта, сама не причесана, сидит перед телевизором и ревит, как не доеная корова, слезы в три ручья так и текут. Я уж думал, батюшки-святы, что случилось? А она мне про какого-то Альберта рассказывает, который бросил какую-то там Лауру!

– Опять по бабам таскаешься? – гневно прикрикнул Андрюшка.

С улицы послышались голоса двух женщин. Одна другой говорила с эмоциями и придыханием:

– Так и зовет взамуж, а что ему надо? Обстирать да обшить, в доме прибрать и все за бесплатно, за здорово живешь. Сам же будет сидеть на лавке да командовать: «Баба туда, баба сюда!»

А жрать готовить, намаешься! Мужики, что слоны, так и лопают! Зачем мне этакая напасть, мужик на шее? Мне и одной хорошо, кашки себе сварила и сыта, довольна. К чертям собачьим всякое рабство!

Вторая поддакнула.

Мужик досадливо передернул плечами, сплюнул и возмущенно уставился на молодого:

– Что, сын, а? Каково бабы нас воспринимают? Рабовладельцы мы!

– Ты – да! – кивнул молодой. – Я – нет!

– Это почему – я? – усмехнулся мужик.

– Маму эксплуатируешь, ничем ей не помогаешь, обращаешься с ней, как со служанкой, ни во что ее не ставишь! Давно ли ты ее в кино водил или в кафе приглашал? Давно ли цветы покупал?

– Что я, жених какой? – изумился мужик. – Да, я даже полюбовницам ничего не покупаю, разве что бутылку беленькой к столу.

Андрюшка смотрел с презрением:

– И изменяешь ей все время! Зачем?

– Все изменяют, – развел руками мужик.

– И мама тебе?

– Я бы ее тогда убил! – твердо решил мужик.

– Ишь ты, она должна терпеть и ждать, когда ты нагуляешься! – насмешливо хохотнул Андрюшка, махнул рукой и ушел в дом…

– Сам такой будешь, – растерянно проворчал мужик сыну вслед, – погоди только…

Оставшись один, мужик запрокинул голову и поглядел в высокое голубое небо:

– Не видно, – прошептал он, – звезд не видно. И там, поди-ка болеют да умирают, бедные глупые люди.

В калитку вошла жена и остановилась, увидев на лице мужа новое выражение.

Мужик вытер ладонями мокрое от слез лицо:

– Я-то, поди-ка первей тебя буду!

– Где это? – не поняла жена.

– Ты мне березку в изголовье посади, – прошептал плача мужик, – я страсть, как березки, люблю!

– О, Господи! – поняла она и, бросив сумки с продуктами, кинулась к мужу.

Долго они обнимались, стоя молча, у крыльца своего дома, а в доме слышался смех молодых и возня, и игра в догонялки…