Дворник Филипп по прозвищу Филя считал себя очень несчастливым человеком.

Квартиру он делил со своей матерью, женщиной строгой и деспотичной. Мать у него работала когда-то учительницей начальных классов школы и привыкла стучать указкой, в данном случае указку успешно заменяла трость, на которую мать в силу немощи больных ног опиралась и днем, и ночью. Тростью она часто дралась и била Филю так крепко, что фиолетовые и черные синяки никогда не сходили с его тела.

Филю она презирала за его профессию. И постоянно указывала ему на то, что он пошел в своего папашу и родственников по отцовской линии, таких же бездарных, тупых и пьющих людей, как и он сам. Он пытался ей робко возразить, указывая на то, что она не права и отец работал фрезеровщиком на заводе, а это не легкая профессия. Но она тут же строптиво поджимала губы и орала про то, что ее-то родители и родные были сплошь интеллигенцией и работали учителями в школе. Филя на это ей отвечал, мол, как же, все-таки она наверняка любила отца, раз вышла за него замуж, ведь не старые времена были и родители ее не принуждали?. После чего мать теряла дар речи, вращала глазами и уже молча, бросалась в атаку, резво гнала Филю своей тростью до входной двери, он выскакивал в коридор и тяжело отдуваясь, скатывался во двор.

Филю во дворе жалели. Мужики часто наливали ему стаканчик портвейна, больше он и не пил никогда и переживали, что с такой матерью Филя ни за что не женится. Куда он приведет свою жену? И где гарантия, что мать не выкинет вещички молодых на лестничную площадку?

И Филя не женился, а потихоньку только сходил с ума, следуя жадным взглядом за стройными фигурками девушек, проходящих мимо него и мимо его жизни. Он не мог уйти от матери, так как коррумпированное российское правительство лишило его всякой возможности встать на ноги, воровать он не умел, мошенничать тоже. Филя был простым человеком с простым образованием. В свое время его сильно увлекла профессия токаря. Он работал на заводе, получал хорошую зарплату, встал на очередь на получение квартиры, и уже собирался было жениться, как рухнул социализм и пришли какие-то странные люди, разрушившие и разворовавшие всю страну в одночасье.

Филипп завертелся в общем хаосе, не заметил, как скатился до метлы, как превратился в Филю…

Из подвижного, худого мужика с быстрыми и точными движениями он стал обрюзгшим больным стариком с потухшим взглядом слезливых глаз. Даже работу свою исполнял он долго, на протяжении целого дня вместо утренних двух часов, ровно столько, сколько хватало времени другим дворникам прибрать свой участок. Филя часто останавливался, присаживался на скамейку и отдыхал, с тоской оглядывая свою территорию. Домой он никогда не торопился, мать все время к нему цеплялась. Она часто его преследовала и стучала тростью в закрытую дверь комнаты. И он придвигал тяжелый комод, чтобы она не смогла открыть двери. Тогда она потыркавшись и поорав ему что-то о своих интеллигентных родственниках, утаскивалась в свою комнату, где включала телевизор и засыпала под бесконечные мексиканские телесериалы, не сходящие с телеэкрана.

Филя пользовался моментом, отодвигал комод, шел на кухню, готовил для себя что-нибудь простенькое, например, яичницу. Мать всегда варила для себя овсяную кашу, а ему ничего не оставляла. Ел Филя быстро, мыл за собой посуду, прибирался на кухне, потому что мать никогда и ничего не мыла и убирался в свою комнату, не забыв придвинуть к двери комод. Мать могла и ночью к нему вломиться и орать о своих родственниках…

Так проходила жизнь, Филя стал задумываться о смерти. Он понял, что скоро умрет. Часто он страдал по этому поводу и говорил с мужиками во дворе, не забывая угоститься стаканчиком портвейна, пьяницы его в разговоре поддерживали, они привыкли к философской точки зрения, без которой нельзя прожить в сегодняшней России. Филя не надеялся пережить мать, но она скончалась.

Умерла она ночью, упала в предсмертных муках с кровати, лекарства ее, на которые уходила почти вся ее пенсия, повалились с тумбочки, уже бесполезные. Сына она не позвала на помощь, может, не смогла, а может, не захотела. Филя увидел мать утром в распахнутую дверь комнаты. Она всегда загодя открывала двери, чтобы проснувшись поутру, увидеть его и высказать ему свое презрение и тут, как видно успела открыть.

Филя ее похоронил. Помогли ее родственники, отцовские уже все были на том свете. Собрали деньги, заплатили гробовщикам и за траурный автобус, и за гроб, и… Легче было бы самому отнести ее тело на кладбище, самому вырыть могилу и самому закопать. Похороны стали новым бизнесом в этой безумной стране.

Наконец, родственники схлынули и Филя остался один. Впервые за много лет он отдыхал от постоянной брани и крика.

Филя разобрал шкаф матери, выбросил кучу истлевшей одежды и побитых молью шерстяных кофт. Выбросил рваные одеяла, которые мать копила и складировала в тумбочку. Вытащил на помойку старое кресло, продранное, шатающееся, с поломанной ножкой, которое мать жалела. Она ничего и никогда не выбрасывала, а только обрастала и обрастала ненужным хламом и старьем. Филя возился с ее комнатой целую неделю. После добрался до балкона, где посреди многочисленных досок, старых тумбочек, не годных стульев и табуреток обнаружил свои детские санки. Над санками Филя простоял долго, соображая, сколько же времени мать хранила их, поломанные, ненужные, если ему самому перевалило уже за сорок лет?.

А во дворе Филе подыскивали невесту. Все за него радовались. Но сам он, выходя на чистый балкон, блаженно вздыхал и щурился на дневной свет, бесконечно отдыхая от деспотизма матери.

И странное дело с ее смертью как-то сами собою исчезли мысли о сексуальной озабоченности.

Он похудел и поздоровел. Теперь убирал двор быстро и сразу же ехал учиться на бесплатные курсы. А через некоторое время устроился печатником в типографию. Снова оказавшись в вихре заводской жизни, типография ему напоминала заводские цеха, он ожил.

Во дворе его едва узнавали, так он изменился. И получается, что мать своим притеснением не поддержала сына в тяжелые времена так называемой перестройки, а наоборот едва не погубила. Как вредно все-таки жить рядом с глупыми и деспотичными родителями, особенно если ты в силу своей воспитанности не можешь дать им сдачи. Как жаль, что такие люди не понимают своей ущербности и, упираясь рогами в землю не замечают, что этими самыми рогами пробили уже огромную дырищу в сердцах своих притесняемых детей!..