Одна из центральных улиц Москвы, как всегда с утра и в будние дни запружена народом.

Мужчины и женщины в деловых костюмах так и снуют туда-сюда. Мужчины сплошь с кожаными портфелями и папками, женщины с дорогими сумочками. Все красивые, от всех пахнет духами и дезодорантами, подчеркнуто, офисно отутюженные, отглаженные, на лицах печать бесстрастия или повышенной сосредоточенности.

Посреди тротуара топчется мужик. Черт его знает, откуда он вылез. Одетый небрежно, неряшливо, он, нарочито расставив локти, толкается, не дает пройти:

– Общество любителей русской словесности, – бормочет, презрительно оглядывая сплошные ряды старательно вежливых людей.

Его обходят, равнодушно, но неуклонно.

– Менеджеры! – бормочет мужик и кидается на прохожих.

Рычит, строит зверские рожи, хватает за пуговицы и рвет одежду.

В конце концов, он добивается своего. Ему отвечают. Несколько человек не стерпев, дают ему сдачи.

– А, все-таки живые люди! – орет он, восторженно и рвет блузку на не успевшей увернуться от его цепких пальцев женщине.

– Вмажьте ему! – визжит женщина.

На вид лет сорока, всклокоченная, разъяренная своим потерянным лоском и сама кидается в бой.

На тротуаре возникает затор. Люди натыкаются на драку и останавливаются.

– Что там такое? – кричат из задних рядов.

– Ничего не видно! – оправдываются с середины.

– Тут дерутся! – сообщают с передних рядов и теснимые драчунами, пятятся назад.

– Что же это такое, все на одного! – сопротивляются иные и вступаются за мужика.

Битва разрастается. Некоторые уже не знают, с чего началась заваруха и кто виноват в создавшемся положении. Ситуацию разрешают полицейские. Хватая драчунов, не разбираясь, кто, где заталкивают вместе с разъяренной женщиной в подъехавший автозак. Автозак уезжает. Скоро, улица опять заполняется деловым народом. Ничто не говорит о состоявшемся, здесь, происшествии.

Речной теплоход ранним утром скользил по темной воде мимо тихих зеленых берегов и деревень, мимо плакучих ив, купающих свои ветви в реке, мимо одиноких рыбаков безмолвно застывших со своими удочками.

Очень пьяная дама любовно разглядывала из-под полуопущенных век тощего поэта вдохновенно читающего стихи.

Поэт старался, выбрасывал руку и будто Маяковский, рокотал, роняя тяжеловесные слова на головы нахальных чаек, налетающих на поэта с требованием хлебных крошек.

И тут дама, встала, эффектно потянулась, специально распахивая блузку и демонстрируя поэту свои прелестные грудки.

– Ах! – задохнулся творец, мгновенно позабыв обо всем на свете.

– Лучше всяких стихов? – играя, засмеялась дама и упала в объятия поэта.

Он растянул губы в широкой ухмылке.

Скоро палуба опустела и только чайки, злобно галдя, хищно пикировали на катающиеся по палубе пустые бутылки и остатки ночного пиршества, но и то, до появления равнодушного матроса со шваброй в одной руке и ведром с мыльной водой в другой.

– Кыш! – будто на куриц махнул на них, матрос и принялся за работу.

– Каждый день одно и то же, – ворчал он, – отдыхают, нешто это отдых? Пьянство и разврат! А тут, такая красота!

Выпрямился он и задумчиво поглядел на проплывающие мимо зеленые берега:

– Посмотрите-ка! – неизвестно кому, сказал матрос. – Какое счастье!