1

Валентину Михайловичу Налимову было почти семьдесят лет. Несмотря на солидный возраст, он не ощущал себя стариком, волочился за женщинами и смеялся над немощной старостью.

Стоя в очереди за простоквашей, до которой Налимов был большой охотник, он громко негодовал на старух, задерживающих остальных покупателей своей невменяемостью.

Налимов водил машину, иномарку цвета детской неожиданности и нажимал на клаксон всякий раз, когда дорогу переползал ветхий старик. При всем, при этом Налимову казалось, что старики эти на много лет его старше.

Однажды, он увлекся женщиной сорока лет, худенькой, большеглазой, одинокой, с чудесным именем – Валентина. Правда, у нее была дочь, подросток, но Валентин Михайлович не заморачивался знакомством с ребенком своей избранницы. Зачем? Когда можно было и так встречаться!

Как-то, в жаркий июльский денек, Налимов убедил Валентину съездить на озеро, неподалеку от города. Она согласилась.

– Здорово ведь, а? – хохотал Налимов, почесывая волосатую грудь, и тут же подпрыгнул, ухватившись за свою пятую точку так, будто его подстрелили.

– Ай-ай, – верещал он, крутясь на месте, его ладони с бешеной скоростью хлопали по телу.

– Что такое? – подскочила она, бросаясь на помощь со всей самоотверженностью бескорыстных душ.

Но Налимов уже мчался к воде. Плюхнулся, поплыл, уходя от невидимых преследователей.

Нырнул. Вынырнул. Она наблюдала с берега, не в силах постигнуть загадочности его действий.

Но тут над ее ухом прозвенел комар, затем другой, третий. Валентина нагнулась к широко разросшемуся зеленому кусту, отломила ветку и в два-три взмаха прогнала надоедливых насекомых.

По дороге, к городу, Налимов молчал, сердито глядя вперед, добравшись до ее дома, наблюдал, как она, мило улыбаясь, прощается с ним и идет к подъезду. И тут, решился, выскочил из автомобиля, трижды проверил, запер ли машину и последовал за Валентиной.

– Я всегда смотрю, как, кто живет! – заявил он. – По обстановке квартиры сразу видно, с кем имеешь дело!

Валентина улыбалась и потерянно молчала.

Ворвавшись в квартиру, Налимов обнаружил не богатую обстановку, простенькие занавесочки на окнах, старенький телевизор и пятнадцатилетнюю дочь Валентины.

Дочь смотрела на него с неприязнью.

– Это еще что такое? – указывая на него пальцем и угрожающе надвигаясь на мать, спросила она.

– Мой, – начала, было, объяснять Валентина…

Но Налимов выскочил вон, громко хлопнув дверью.

– Еще чего, – шипел он, злобно оглядывая многоэтажку своей бывшей подруги, – проехали!

 

2

Проснулся Налимов в отличном настроении, как всегда за три часа до начала работы. Он тратил огромное количество времени на чтение газет, просмотр утренних телевизионных новостей, выбор одежды, бритье и завтрак.

Оглядывая в зеркало свою ладную, хотя и полноватую фигуру, замурлыкал:

«Вот и славненько!»

Жил Валентин Михайлович один, родители померли, жена ушла к другому, но, ни о первом, ни о втором потрясении своей жизни он предпочитал не думать вовсе. Обстановку квартиры, правда, изменил, сделал капитальный ремонт, переменил всю мебель, с легкостью избавляясь от древних кресел и диванов. Нисколько не поколебался, относя книги, многими из которых зачитывался еще в детстве, на помойку. А приобретя в элитном магазине дорогой мужской костюм, почувствовал, что закрыл дверь в прошлое. Оказалось, плотно закрыл.

На улице, как-то повстречал свою бывшую жену и не узнал, прошел мимо. Она окликнула, с обидой в голосе, оглядела его удивленно. Налимов смотрел непонимающе, кто эта женщина и почему предъявляет ему претензии? После взаимных оскорблений, наконец, узнал.

– Та-та, подурнела, осунулась! – покачал он головой, вспоминая жену в девичестве. – Морщины, вон, на лице!

Она озадаченно нахмурилась:

– Не мудрено почти в шестьдесят лет!

Налимов бросил на нее злорадный взгляд:

– К тому же и постарела!

– А ты?

– Что я? – переспросил Налимов. – Я – успешный человек!

Она взглянула ему в лицо и содрогнулась от самоуверенности холодных мутных глаз и недоброй улыбки тонких губ.

– Больной ты человек!

Повернулась и ушла.

Валентин Михайлович, нисколько не сожалея о бывшей жене, оправил костюм, бережно разгладил галстук и, взяв со стола заготовленную с вечера шпаргалку, заговорил энергичным, молодым голосом, обращаясь к своему зеркальному отражению. Ему предстояло выступать перед убитыми горем родственниками, друзьями, коллегами. Налимов готовился к похоронам своего товарища, скончавшегося от болезней, вызванных старостью, в семьдесят один год.

Отрепетировав речь Налимов гордо усмехнулся и послал зеркальному двойнику воздушный поцелуй.

 

3

Налимов терпеть не мог менять свои привычки, любил чистую просторную одежду, ежедневный контрастный душ и комфортное мягкое кресло. Обедать он ездил домой, но если случалось вкушать пищу где-то в другом месте, моментально превращался в параноика.

– Из чего это приготовлено? – с подозрением оглядывая пирог с мясом, спросил Налимов.

– Из мяса убитых обедающих, – равнодушно обронила официантка, – привередливых гостей, вроде вас!

И отступив, посмотрела на него придирчиво:

– Жиру много, но пригодится вместо растительного масла!

– Что вы себе позволяете? – вскричал Валентин Михайлович. – Я жаловаться буду!

– Кому? Вы же будете убиты и съедены!

И пошла в кухню, покачивая бедрами.

Налимов фыркнул и посмотрел на поминальные столы. Постные блюда, постные лица, что он тут делает?

В дверях Налимов столкнулся с мэром города, Павлом Ивановичем Щербаковым.

– А, Валентин Михайлович и ты здесь! – схватил его за локоть Щербаков и поволок за собой.

Рассыпаясь в соболезнующих словах и не выпуская обмякшего в твердой руке мэра города, Налимова, Павел Иванович обошел все поминальные столы, всем присутствующим посочувствовал.

– Каково, а? – кивая на закрывшуюся за ними стеклянную дверь ресторана, где проходили поминки, сказал Щербаков.

– Все там будем! – с готовностью ответил Валентин Михайлович, имея в виду покойника.

– И сколько ему было лет?

– Совсем старый, – махнул рукой Налимов, – семьдесят один.

На что Щербаков как-то странно поглядел на Налимова, но ничего не сказал.

– Сейчас бы чаю, – жалобно простонал Валентин Михайлович, вспоминая недопитую дома большую кружку зеленого чая.

– У меня с собой как раз бутылочка великолепного крепкого чая, – достал из портфеля Щербаков бутылку коньяка.

– Что ты, я за рулем! – замахал на него, Налимов.

– А мы к тебе домой поедем, – подмигнул Щербаков и хохотнул, – обедать!

Налимов смешался. Но Щербаков не дав усомниться, заметил:

– Завернем на рынок, продуктов купим, я плачу!

Налимов шумно сглотнул и кивнул. Он не любил тратиться, но обожал, когда тратились другие.

Возле дома, нагруженные пакетами с продуктами, они остановились, Налимов искал ключи.

– Почему ты мне не звонишь?

Налимов обернулся так резко, что едва не выронил все покупки. Валентина прижав кулачки ко рту, смотрела на него с ужасом. Щербаков с интересом наблюдал.

– Потому что я был занят! – уклончиво ответил Налимов. – Вот, кстати, познакомься, мэр нашего города, Павел Иванович Щербаков, мой давний приятель!

– Мэр? – непонимающе посмотрела на Щербакова, Валентина и снова уставилась на Налимова.

– Что происходит?

– Что? – глупо переспросил Налимов и покрылся потом, он не любил выяснения отношений.

Попытался придать голосу ласковости:

– Я тебе позвоню, обязательно позвоню, дорогая, когда освобожусь! А сейчас я занят!

Валентина молчала, не сводя с него пристального взгляда.

Налимов, заметно нервничая, принялся дрожать:

– Ты иди, Валечка, иди, с богом!

– Я-то с богом, – укоризненно произнесла она, – а вот ты с кем останешься?

– Напрасно ты так! – прокричал ей вслед Валентин Михайлович и радостно рассмеялся, испытывая эйфорию освобождения от ненужной пассии.

– Кто она? – задал вопрос, Щербаков и тут же добавил. – Впрочем, я знаю, очередная твоя бывшая!

Налимов пожал плечами:

– Просто, дура!

Дома, Налимов носил спортивные штаны с заниженной талией и майку-алкоголичку, но при мэре постеснялся переодеться, так и готовил в костюме, так и уселся за накрытый стол.

– Эх, Валентин Михайлович, ведь тебя на пенсию хотят отправить! – выпивая рюмку коньяка и закусывая кусочком формового шоколада, который Налимов покупал на кондитерской фабрике, сказал Щербаков.

– Как, на пенсию? – опешил Налимов, не донеся до рта вилку с хвостом соленой селедки. – Я еще молодой и здоровый!

– Куда там! – отмахнулся Щербаков. – Через месяц юбилей справишь, семьдесят лет!

– Ну и что, подумаешь, юбилей? – провел рукой по своим коротким, ершистым и седым волосам, Налимов.

– Так ведь ты уже пенсионер и пенсию получаешь! – напомнил Павел Иванович, разглядывая Налимова с неподдельным интересом.

– Я не согласен! – выкрикнул Налимов, вскакивая с дивана, и выпил рюмку коньяка.

За спорами и разговорами, он не заметил, как напился. Очнулся, опираясь руками на кафельную стену ванной. Налимов опустил голову, позволяя теплой воде хлещущей из душевой лейки барабанить по макушке.

– Павел Иванович! – позвал он, выйдя из ванной. – Паша!

Ответом ему была тишина, Щербаков ушел, захлопнув двери и оставив наготовленные Налимовым блюда почти не тронутыми. Допив остаток коньяка, Налимов повалился на диван спать.

 

4

– Чтобы съесть на обед? – задумался Валентин Михайлович, на следующий день и возвел глаза кверху.

– Да вон сходи в столовую при пивзаводе и дешево, и сердито! – на полном серьезе предложил Павел Иванович.

– А ведь я, брат, мультиварку купил, – воскликнул с воодушевлением Налимов.

– Думаешь, сама тебе будет пищу варить? – оживился Щербаков и привстал, протянул руку к сейфу, откуда извлек бутылку виски.

– Будешь?

– Не-а, – отвертелся Налимов, – я – патриот, предпочитаю русскую водку.

– Зря! – хватив стаканчик виски, заявил Павел Иванович. – От водки дух противный!

– А от заморских вин не противный дух? – съязвил Валентин Михайлович и встал.

– Придумал, что будешь есть?

Налимов остановился и, глядя на серую картину, висевшую на стене и изображающую рыбу неизвестной породы, погладил себя по брюху.

– Сварю куриного супа с макаронами, нажарю котлет да вот еще летнего салата сооружу!

– Погоди-ка! – поднял палец, Павел Иванович. – Ведь ты каждый день такой обед себе варишь?

– Ну и варю, – пробормотал Налимов и с тоской поглядел в окошко, – что делать, если жена ушла к другому, а проклятые бабы возле меня не задерживаются!

– Так ты их готовить заставляешь! – хохотнул Павел Иванович.

Налимов смутился и, поправив воротничок костюма, направился к двери, у самого выхода обернулся:

– Эй, Павел Иванович, может, ты хочешь присоединиться ко мне, так приглашаю! – великодушно повел он рукой.

Щербаков весело рассмеялся.

– Нет уж, уволь, ведь твоя стряпня ни на что не похожа!

– Зато здоровая пища, безо всяких там ГМО! – угрюмо заметил Налимов.

– Раньше надо было думать, – сказал Щербаков, – прости меня, душа моя, но нет!

– Не прощу, – покачал головой Налимов, – ей богу, не прощу! Вот ты сейчас в столовую при пивзаводе пойдешь?

– Какое, – отмахнулся Щербаков, – я, друг мой, в один ресторанчик повадился, жаркое в горшочке кушать!

Налимов притормозил и снял палец с ручки двери:

– Неужто, вкусно? – осведомился он.

– Ты не представляешь, как! – со вкусом произнес Павел Иванович и взглянул на настенные часы.

Валентин Михайлович проследил за его взглядом.

– Однако, без пяти, – задумался он.

– Так что? – прищурился Щербаков.

– Ну, а как в смысле денег? – пошевелил пальцами, Валентин Михайлович.

– Эк, тебя разобрало, – сощурился Павел Иванович, – изволь, давай посчитаем!

И принялся загибать пальцы.

– Домой ты на машине поедешь?

Налимов уверенно кивнул.

– Стало быть, на бензин потратишься!

– Овощи, котлеты, мясо для обеда покупать станешь?

– А то, как же, – развел руками Налимов, нервничая, – у меня покамест своего хозяйства нету.

– Будет, – подмигнул Щербаков и продолжил, – вот видишь, опять потратишься! Да ты не тушуйся, я тебя приглашаю и за обед заплачу, ты не беспокойся, я богатый, копейки в кармане не считаю!

– Так ведь и я не считаю, – вскричал Налимов, – просто жаль тратиться на дрянь всякую!

– Ты убедил себя в этом идиотизме, – возразил Щербаков и встал, направляясь к двери, – пойдем, что ли отведаешь нормальной пищи!

Налимов с сомнением в лице вышел вон. Щербаков, не торопясь выключил верхний свет и, оглядев богатое убранство кабинета, затворил двери с другой стороны. Навстречу, из-за компьютера поднялась секретарша.

– Павел Иванович? – вопросительно взглянула.

– Светочка, я вернусь через час!

– На обед?

– Желудок – враг мой! – и Щербаков почему-то показал рукой на застывшего при выходе из приемной, Налимова.

– Налимов? – с иронией в голосе, произнесла Светочка и взглянула на Валентина Михайловича с презрением.

– Чего это она? – выйдя из приемной в обширный светлый коридор, спросил Щербаков.

Налимов смешался.

– Или ухаживал? – догадался Щербаков и хлопнул Налимова по плечу. – Тогда понятно! Подарки передаривал? А может подарок Светочки ей же и подарил, а?

Валентин Михайлович обиженно хмыкнул, но не ответил, а Павел Иванович продолжил.

– Я ведь знаю, как ты ухаживаешь за женщинами, наслышан, ни с днем рождения даму не поздравишь, ни на свидание не пригласишь, таскаешь только к себе домой да кормишь кошмарными обедами.

Они вышли на улицу и Налимов, не без удовольствия оглянулся на золотистую табличку обозначавшую мэрию города. Он в пол-уха слушал товарища, но, однако подмечал подобострастные взгляды горожан узнававших при встрече Щербакова. Часть славы доставалась и Налимову.

И он вышагивал куда как важно. Тем временем, Щербаков продолжал говорить:

– Перевоспитывать тебя поздно, но все же, вот тебе мой совет. Ежели приглашаешь женщину на обед, так выбери кафе с хорошей кухней, интимной обстановкой и не охаивай заказ возлюбленной, не ори, пожалуйста про свое ГМО! А домой зови лишь, когда дело до сути дойдет, пригласи перед тем повара и пускай он тебе сготовит вкусный ужин. Сервируй стол, зажги свечи, сладкое вино приобрети, женщины любят сладкое вино!

Они вошли в ресторан. Уселись за столик, у окна. Налимов жадно пробежал глазами меню, назаказывал и когда весь столик был уставлен яствами, накинулся, торопясь и чавкая.

Скоро с него полил пот и, вытирая сырой лоб очередной бумажной салфеткой, Налимов взглянул в глаза Щербакову:

– Хорошо тебе говорить, ты семейный человек!

На что Щербаков перестав улыбаться и отложив ложку, ответил:

– Спешу тебе напомнить, Валя, и ты был семейным человеком, только жену, дочь забросил и дома появлялся лишь для сна.

– То есть, я же и виноват? – возмутился Налимов, не отрываясь от жаркого и шумно прихлебывая.

– Конечно, виноват, – подтвердил Щербаков, – карьера – не любовница, нельзя ей посвящать все силы.

За прозрачным стеклом окна, только руку протяни, проходили красивые девушки и стройные, подтянутые, молодые женщины, Налимов оторвавшись от поглощения пищи, смотрел с невыразимой тоской.

– Они все хотят, чтобы я на них женился, – вздохнул Налимов.

– Считаешь себя бесценным? – расхохотался Щербаков.

– У меня квартира двухкомнатная в престижном районе города, дорогая иномарка и я возглавляю предприятие! – важно проговорил Налимов.

– Предприятие возглавляешь? – переспросил Павел Иванович, вытирая слезы от смеха, – А я думал, ты – директор школы.

На что Налимов, пожевав губами, ничего не ответил.

– Безусловно, ты – почетный пенсионер города, – закивал Павел Иванович, – и конечно, тебя наградят на юбилей медалью за заслуги на педагогическом поприще, но прощу тебя, не гордись, пожалуйста, не гордись!

– Я и не горжусь, – задирая нос, произнес Налимов, – но мне приятно!

И спохватился:

– Павел Иванович, не отправляй меня на покой, дай еще потрудиться на благо отечества!

– С одним условием, – погрозил пальцем Щербаков.

– Я весь – внимание!

– Ты перестанешь доставать меня рассказами о твоих бездарных обедах. Перестанешь говорить о ГМО!

– Но вся пища отравлена, – робко попытался возразить Налимов, отправляя в рот кусок жареного мяса.

 

5

Вечером, Налимов сидел в засаде. Устроился в своей машине возле дома Валентины. Зачем? Он и сам не смог бы себе объяснить, впрочем, смог бы, тоска заела, а еще желание. Налимов любил женщин, но женщины не любили Налимова. Он это твердо усвоил.

Если бы у него была возможность уединиться, с какой-никакой вертихвосткой, но проституток он не уважал, считая их всех источниками заразных и порой очень опасных болезней, а познакомиться так, просто, не мог и не умел.

Налимов заглядывался на молоденьких женщин. Ему нравилась красивая, белая и нежная кожа; хрупкое телосложение, тонкие руки и узкие ступни. Но молоденькие принимали его за старика и шарахались от его попыток поухаживать. Впрочем, ухаживаниями многословные побасенки, которыми имел свойство заговаривать барышням зубы Налимов, назвать было трудно.

Он вообще любил потрепаться. Телефонные счета, в связи с этим ему приходили огромадные и он повадился допоздна сидеть на работе, используя служебный телефон в качестве связи.

Наговорившись, наоравшись в трубку, насмеявшись вдосталь, Налимов уходил с работы окрыленным и сторож, запирая за ним школьные двери, качал головой, удивляясь на невиданную работоспособность директора.

– Вот такого бы работника да в Государственную Думу, помощь народу была бы великая! – говаривал сторож.

Налимов слышал и преображался, его лицо сияло гордой улыбкой. Он очень любил похвальбу, дня не мог провести, чтобы не похвастаться и испытывал самое настоящее счастье, когда под его постами в социальных сетях появлялось много лайков и положительных комментариев, отрицательные он немедленно удалял, стараясь забыть не только текст, но и имя оскорбителя.

Вспомнив об интернете, Налимов включил планшет, он любил широкоэкранный и ненадолго погрузился в виртуальный мир придуманных и реальных событий.

В стекло окна постучали и только тогда Валентин Михайлович очнулся. На него смотрела Валентина:

– Что ты здесь забыл? – строго сдвинув брови, спросила она.

– К тебе приехал! – пролепетал Налимов, не совсем понимая, что ему говорить и делать.

– Я живу в доме, а не во дворе!

Валентин Михайлович беспокойно заерзал в автомобильном кресле:

– Валечка, прости меня, каюсь, был занят, но сейчас свободен, поехали ко мне!

– Зачем?

Прежде чем ответить на вопрос, он сделал длинную паузу, собираясь с мыслями и понимая, что она, скорее всего, догадалась об истинных намерениях Налимова.

– Видишь ли, Валя, – осторожно начал он, – мужчинам и женщинам необходимы такие встречи, для здоровья, так врачи говорят!

Она насмешливо подняла брови:

– А мне врачи говорят, кто же тебя так довел? Пей, говорят, корвалол и валерьянку! Ты вообще хоть немного беспокоишься о людях, которых обижаешь, оскорбляешь, кидаешь? Как ты можешь школу возглавлять, я бы тебе своего ребенка не доверила!

– Оно и видно, что у тебя за дочь! – моментально завелся Налимов.

– И какая же у меня дочь? – с раздражением, спросила она.

– Наверняка, ленивая, гулящая, да еще матерится в придачу! – выпалил он, с ненавистью глядя на женщину.

– Трудолюбивая, домоседка, в школе отличница, а матерщинников и пьяниц, вроде тебя, терпеть не может! – парировала Валентина.

Налимов завел машину и рванул с места. Что он говорил, сидя в автомобиле, не поддается описанию, во всяком случае, литературному, такие слова в обыкновении хорошие писатели не пишут в книгах, однако речь не об этом, примчавшись к своему дому, Валентин Михайлович с ужасом понял, что никак не может успокоиться.

Закрыв автомобиль, и трижды проверив, запер ли, Налимов устремился в рюмочную, которая привлекала страждущие души со всего района. Здесь, у стойки бара, прищелкивая языком от нетерпения, он выпил одну за другой, несколько рюмок водки.

За ним наблюдали с философским видом пьяницы, оккупировавшие круглый стол под искусственной пальмой, живая бы давно завяла от клубов табачного дыма, постоянным туманом висевшего под потолком.

– Либо на работе насолили, либо любовница отшила, – изрек, наконец, один, усатый.

– Не, наверняка, с матерью поругался, – не согласился долговязый детина в вязаной шапочке.

– А может просто напиться торопиться! – неторопливо промолвил третий, толстый и поправил очки.

– Эй, мужик, иди к нам! – позвал усатый.

– Не пойду! – огрызнулся Налимов, с шумом заглатывая, бог весть, какую рюмашку по счету.

– А мы тебе закусить дадим! – продолжал манить усатый. – У нас колбаска копченая есть!

– Помидорки! – поддакнул детина.

– И персики, – добавил толстый и поправил очки.

Последнее, почему-то заинтересовало Налимова.

– Персики? – подсаживаясь к выпивохам, спросил Валентин Михайлович.

– А то, как же! – важно кивнул усатый. – У нас недавно и водка была, но всю выпили!

– Намек понял! – подхватил захмелевший Налимов и бросился к барной стойке.

Вернулся с двумя бутылками водки.

Пьяницы оживились, потирая руки, принялись разливать по рюмкам и произносить напыщенные тосты.

Усатый встал:

– За театр! – проговорил он и выпил.

Налимов открыл рот:

– Какой еще театр?

– Наш театр драмы! – торжественно произнес усатый. – Перед вами актеры, батенька, потрудитесь встать и стоя аплодировать!

Толстый сняв очки, всхлипнул. Долговязый сдернул вязаную шапочку. Все трое склонили головы.

– Будто хороните! – поежился Налимов.

– А ну его, к черту! – махнул усатый и запел мягким баритоном нечто русское, нескончаемое.

Налимов уронил голову на стол, ему снились колосья спелой пшеницы, очнулся он в ванной, под душем холодной воды, долго тыкался лбом о кафельные плитки, наконец, сообразил и полез из ванной, забрызгивая пол.

В квартире никого не было, тикали настенные часы, отстукивая ночное время, стояла полная тишина, и Налимову отчаянно захотелось поорать, перебудив весь дом. Он вышел на балкон, и уже было набрал воздуху в грудь, как услышал звуки поцелуев, а перегнувшись через перила, увидел на балконе, этажом ниже, молодую женщину, трепетавшую в объятиях молодого мужчины. Смутившись, Валентин Михайлович на цыпочках покинул свой балкон и лег спать, на диван, повернувшись носом к стенке.

 

6

– Никогда не осуждай женщину, пока не пройдешь километра два на ее высоких каблуках, – назидательно произнес одетый в серую домашнюю рясу старенький священник.

Налимов вздохнул, покаянно кивая.

За окном прокукарекал петух, и в дом вошла жена священника. Была она толстая, в кожаном черном фартуке и старом вытянутом платье. С добродушного лица ее не сходила лучезарная улыбка.

– А, пойдем-ка, отец Николай, за стол. И ты, Валентин Михайлович, прошу откушать, чем бог послал, – поклонилась она Налимову.

Бог послал семье деревенского священника, Николая Проскудина, маринованных грибочков, соленых огурчиков, запеченную в яблоках утку, мясное рагу и тушеную капусту.

На десерт, жена священника с улыбкой подала отдувавшемуся, переевшему Налимову, целое блюдо шанежек. Конечно, с чаем, приправленным мятой.

– Матушка Наталья, – обратился к ней Налимов, подозрительно принюхиваясь к чаю, – а воду вы, где берете?

На что матушка Наталья, без слов, указала на хорошо видный из окна домик колодца.

– Вода в городском водопроводе совсем плохая, – пустился в объяснения Налимов, – трубы со времен советской власти износились, бог весть, что по ним течет.

– Как же трубы не заменят? – удивилась матушка.

– Ну, что вы, – фыркнул Валентин Михайлович, – воровская власть не желает денег тратить на нужды народа, пущай тратится сам народ!

– И трубы меняет?

– И трубы, и капитальный ремонт дома, скоро и дворы, и подъездные дорожки, а может, дойдет и до асфальтовых дорог, до проезжей части, – закивал Налимов, – за все русские дураки заплатят, а чиновники в карман положат и на моря, океаны поедут загорать!

– Сбереги нас Сатана, чтобы я мог послужить тебе в этом и другом мире тоже! – произнес отец Николай, отставляя чашку с выпитым чаем.

– О чем это ты, батюшка? – изумилась матушка Наталья.

– Богатеи да карьеристы Дьяволу не нужны, – пояснил отец Николай и смолк.

В приоткрытое по случаю жары окно вылетали духовитые запахи великолепного, отнюдь не постного обеда и голодный пес, пробегающий мимо, встал, жадно нюхая воздух.

– На! – кинул обглоданную косточку утки отец Николай и бросил еще кусок мяса.

– Жри, чего уж там!

И долго стоял, наблюдая, как оголодавшая псина ест, быстро двигая челюстями и вздрагивая всем своим тощим телом.

– Отец Николай, а ты когда-нибудь Сатану видел? – спросил Налимов.

– Не достоин, – вздохнул священник.

– Что же его видят лишь достойные?

– Подготовленные, – кивнул отец Николай и завидев еще двух собак, повернулся к столу, чтобы набрать мясных деликатесов и для них.

– Ведь он, царица небесная, – перекрестился батюшка, – является владыкой мира.

– Какого мира? – не понял Налимов.

– Этого мира! – повел рукой отец Николай и добавил. – Каждому – свое! Священники и монахи всё больше Богородицу видят, а монахини и матушки лицезреют Христа и архангелов.

– Но, кто же видит дьявола? – настаивал Налимов.

– Его подданные, кто принадлежит ему! – заметил отец Николай и подозрительно посмотрел Налимову в глаза. – Или ты, раб Валентин, хочешь сказать, что видел его, а?

– Ни разу! – ударил себя кулаком в грудь, Налимов.

– А тогда пошли к реке, жир стрясать!

Легкая рябь поблескивала на спокойной поверхности маленькой, но глубокой речушки, по обоим берегам высокие камыши спускались к самой воде; желтые кувшинки ласкали зрение своими яркими нарядами.

Налимов с чувством вдохнул чистый, пропитанный цветочными ароматами луговых трав воздух, разделся и нырнул. Отец Николай присоединился к нему, борода его намокла, толстые щеки сделались, хорошо видны.

– Эх, Расея, – взволнованно произнес Налимов, шлепая руками и ногами по поверхности воды, – хорошо-то как, живи и радуйся!

Отец Николай тепло улыбнулся ему и поплыл, загребая руками, оставляя после себя широкие круги.

– Отец Николай, – прокричал ему вслед, Налимов, – я пожалуй, послушаю тебя, возьму и женюсь на Валентине, ей богу, женюсь!

– Хорошее дело! – ответил ему отец Николай и перешел на подводное плавание.

 

7

– А может не стоит жениться, подумал Налимов, когда дом гостеприимного священника, отца Николая, остался позади.

Чего ради? Готовит еду, он сам, стирает в стиральной машине, костюмы отдает в химчистку, пыль и полы в квартире убирает два раза в неделю с помощью моющего пылесоса. Тогда, зачем? Даже остановился Налимов.

Вокруг его автомобиля шумела жизнь. Волновалось поле пшеницы, звенели невидимые кузнечики, порхали птички и где-то высоко в небе заливался жаворонок.

Но с другой стороны, думал Налимов, глядя на дрожащую от зноя линию горизонта, Валечка хорошо готовит, вкусно. И Валентин Михайлович сглотнул, вспоминая наваристые борщи и нажористую картошку с мясом, приготовленные умелыми ручками подруги.

И опять-таки, если женится, не придется со стиркой возиться, чистоту в квартире наводить, все будет делать жена.

Однако у нее есть дочь, вздохнул Налимов. Проблема!

Валентин Михайлович вышел из машины, покачался с каблука на носок, уперев руки в бока, посвистел сквозь зубы и придумал:

– А чего я парюсь, – воскликнул он так громко, что в пшенице замолчали кузнечики, – дочь у нее большая, сама проживет! Опять-таки, квартира есть, денег на месяц я ей оставлю, так и быть, а там сама как-нибудь проживет, не маленькая, работать устроится!

И приняв решение, Налимов прыгнул за руль.

Валентина оказалась дома, и Валентин Михайлович отодвинув ее в сторону, деловито прошел на кухню.

– Все великие дела у русских людей решаются на кухне! – заглядывая в кастрюлю, объявил Налимов.

И потер руки.

– Ну-с, может, покормишь жениха?

– А вот с этого места поподробнее! – потребовала Валентина.

Но Налимов, вдохновленный своей идеей, не слушал бормотания, пускай даже будущей жены, а усевшись за стол, отдал должное фантастически вкусному рассольнику.

Хлопнула входная дверь, дочь Валентины, протянув матери, прозрачный пакет с шоколадным тортом, уставилась на Налимова.

– А этот боров уже обжирать нас приперся?

– Как ты разговариваешь! – хлопнул ладонью по столу Налимов. – Немедленно извинись перед будущим отчимом!

– Кем? – одновременно воскликнули мать и дочь.

– Я извиняюсь, перед кем я должна извиниться? – наклонилась к Налимову, чтобы заглянуть ему в глаза, девочка.

– Я все решил, – подскочил Налимов и в два прыжка пронесся от кухни до входной двери и обратно, задевая локтями стены маленького коридора, – мы поженимся и переедем в мою квартиру, а тебе!

Ткнул он пальцем в дочь Валентины:

– Останется эта квартира! Не хило, да?

С завистью посмотрел он на девочку и пощелкал пальцами:

– Напомни, как бишь, тебя зовут?

– Это надо было узнать в первую очередь! – язвительно заметила девочка и присела в реверансе. – Разрешите представиться, Хавронья!

– Хавронья? – переспросил Налимов и покрутил головой. – Ну и ну! Как ты ее назвала?

Накинулся он на Валентину, но не получив ответа, махнул рукой:

– Впрочем, чего от тебя было ожидать!

И продолжил, возбужденно притоптывая:

– На медовый месяц мы съездим к моим родственникам, на Украину. Они славно кормят! У них свой дом, куры, свиньи.

– Свиньи? – спросила девочка, озорно подмигивая Налимову.

– Не перебивай, Хавронья, – категорично велел Налимов.

– Мою дочь Мариной зовут, – сухо заметила Валентина, – и как ты собираешься жениться, если сегодня меня даже с днем рождения не поздравил?

– А у тебя день рождения? – с воодушевлением воскликнул Налимов. – Что же ты не сказала?!

– Я должен купить тебе подарок, говори, в чем ты нуждаешься?

И Налимов пустился в долгие объяснения о том, как ему дарят ненужные подарки, и он просто вынужден эти самые подарки передаривать.

– А вы подарите ей кастрюлю! – съязвила Марина.

– Хорошо, – и Налимов, не заметив язвительного тона девочки, выскочил за дверь.

В гипермаркете он с удивлением обнаружил, что качественные кастрюли стоили довольно дорого, дешевые же покупать ему было как-то неудобно, что о нем подумает невеста. И рассудив разумно, Валентин Михайлович купил торт и бутылку шампанского.

– А где кастрюля? – сразу же спросила Марина. – О, и торт йогуртовый, мама такие терпеть не может, а шампанское, конечно же, кислое!

На что Налимов не ответил, а одарив девочку злобным взглядом, заметил, сквозь зубы:

– А все-таки, это подарки!

И расплывшись в льстивой улыбке, направился к Валентине.

Но не успел и пары слов сказать, как она указала ему на дверь:

– Уходи!

– Как понять? – растерялся Налимов.

– Уходи, пожалуйста, и больше не приходи! – настаивала Валентина.

– Но, я принял решение, – недоумевал Налимов, отступая, – мы поженимся и переедем ко мне, а Хавронью, то есть, Марину…

Быстро поправился он и, сложив губы трубочкой, свистнул:

– На фиг! Она останется здесь!

– Это моя дочь! – рассердилась Валентина. – Она школьница, пошла в девятый класс! И, что значит, на фиг? Бессовестный ты человек, я люблю свою дочь, она – моя семья! А ты, на фиг?

– У нас еще и кот есть! – сунула под нос Налимову пушистого кота, Марина.

– Кошек не люблю, они гадят и противно пахнут! – отшатнулся Налимов.

– И кота на фиг? – поинтересовалась Марина.

– На фиг! – свистнул Налимов, упираясь спиной в двери.

– А может, это вас надо послать на фиг? – спросила серьезно девочка.

Налимов растерялся и поглядел на девочку. Она не преминула насмешливо высунуть язык:

– А торт у нас уже есть и, между прочим, мамин любимый, шоколадный! И разрешите полюбопытствовать, мистер обжора, на сколько лет вы старше моей матери?

– На сколько? – машинально переспросил Налимов, прижимая к груди йогуртовый торт и бутылку шампанского. – Если тебе лет сорок.

– Сорок исполнилось сегодня, – кивнула Валентина.

– То, – он неуверенно взглянул на женщину и выскочил за дверь.

Вслед ему раздался насмешливый хохот Марины:

– Очнись, дедуля!

Налимов прыгнул за руль своей иномарки, но торт с шампанским не позабыл аккуратно положить на соседнее сидение автомобиля.

Долго глядел на ярко освещенные окна квартиры Валентины и наконец, фыркнул:

– Вот и ладно, вовремя ситуация разрешилась.

В тот же день, у себя дома, он съел йогуртовый торт и выпил все шампанское.

 

8

Ночью Налимову снился сон.

Ему снилась полутемная контора, где он за гроши вкалывал обыкновенным писцом. Тщательно выводил буквы и слова, переписывая набело чьи-то каракули.

Почерк у него был каллиграфический. Он использовал остро заточенное перо и чернильницу. Отец Николай Проскудин был тут же. Добродушный и веселый управляющий, однако, какой-никакой, но начальник над Налимовым, не успел Валентин Михайлович удивиться этому обстоятельству жизни, как дверь распахнулась и вошла она, Валентина, одетая весьма элегантно и богато. В глазах ее блестела гордость и понимание всей значимости своего положения.

– Эй, человек! – властно позвала она, указывая кружевным зонтиком на Налимова. – Ступай во двор, помоги барину, живо!

И Налимов, чувствуя робость и одновременно восторг в душе, склонился в низком поклоне перед красивой хозяйкой, послушно выскочил прочь, из конторы.

На улице, узкой и окаймленной с обеих сторон белыми трехэтажными домами, он огляделся. Дамы, вышедшие на прогулку, в строгих длинных платьях, прикрываясь легкими зонтиками от солнца, парами, неторопливо прогуливались по деревянным тротуарам.

Мимо пронеслась карета с откидным верхом и два господина, приподняв над головой шляпы, поклонились хозяину Налимова и мужу хозяйки.

– Долго ли ты собираешься, рот разевать? – спросил он у Налимова и указал на корзинки, аккуратно прикрытые крышками.

Корзинки, одна подле другой, громоздились у его ног.

– Погрузи-ка все это! – и указал на место позади кареты.

– Смотри, укрепи, как следует! – раздраженно велел хозяин, он же Щербаков Павел Иванович.

Налимов бросился исполнять.

– Папенька, – выпорхнула с крыльца конторы Марина, она же Хавронья и засмеялась, демонстрируя отцу перепачканные чернилами пальцы, – полюбуйтесь, как я ручки свои испачкала.

– Милая ты моя! – залюбовался Щербаков, разнежившись, но заметив остолбеневшего Налимова, строго прикрикнул:

– Человек, знай свое место!

И Налимов, поспешно поклонившись, взялся за корзины.

Валентин Михайлович проснулся с бьющимся сердцем. Долго глядел в потолок, наблюдал за сумеречными тенями, двигающимися хаотично и непредсказуемо по всему пространству темной комнаты.

Наконец, вздохнул и, стараясь избавиться от ясности увиденного сна, сел, глядя перед собой.

– А, что если ученые изобретут прибор, способный вернуть память о прожитых жизнях? – потрясенно промолвил он. – Ведь этак можно будет не составлять завещания, не маяться с предприимчивыми детками, зачем, все равно мне же и отойдет!

И он оглядел свою комнату придирчивым взглядом.

– Впрочем, экономика, религия, всякие моральные ценности полетят тогда к чертовой матери! Человек умер и, родившись на соседней улице, возвратился к себе домой. Но тут возникает вопрос, – вскочил Налимов, подходя к окну, – если Щербаков был богатеем в прошлой жизни, к тому же, женатым на Валентине, а я всего лишь бедным писцом, слугой его, то должен ли я, снова становится его слугой и должна ли Валентина опять выйти за него замуж?

Не в силах разрешить данного вопроса, Налимов прошел на кухню.

Накромсав колбасы в шипящую сковородку, добавив с десяток яиц и заварив чаю, он решительно намазал сливочным маслом кусок хлеба:

– А все-таки есть бог на свете! – вспомнил он о бедственном положении Валентины.

Припомнил ее не богатую теперь квартиру и засмеялся, с чувством глубокого удовлетворения оглядывая свою кухню, отделанную, как впрочем, и все в квартире Налимова, под евроремонт, то есть с применением модных белесых обоев, пластиковой, ненадежной, но зато такой «модной» мебели и прочей бездарщины нынешнего века. Но Налимов, не чувствуя никакой ущербности своего бытия, смеялся тихим, насмешливым хохотом, перечисляя в уме и дорогую иномарку, стоявшую под окнами его дома, и хорошую зарплату, и всякое отсутствие детей, то есть дочери, поправил сам себя, Налимов, наморщив лоб, принялся вспоминать и дернулся, едва не пролив чай, получалось его собственная, родная дочь была ничуть не старше Валентины.

И тут раздался телефонный звонок. Сотовый телефон заходясь в мяукающей мелодии, которая нормального человека свела бы с ума, надрывался в кармане пиджака Налимова, в прихожей.

– Я слушаю!

– Извини, что так поздно беспокою, – раздался в трубке голос Щербакова, – но ты не мог бы поподробнее рассказать мне о своей бывшей подружке, помнишь, мы столкнулись с ней у твоего дома?

Сделал паузу Щербаков.

– Паша, ты семейный человек! – напомнил Налимов.

– Да, знаю я, – с досадой ответил Павел Иванович, – но понимаешь, не идет она у меня из головы.

– Это потому что вы были женаты в прошлой жизни! – сказал Налимов.

– Что?

– Да так, прости, ничего, – вздохнул Налимов, – а я предложение ей делал.

– И как? – напрягся на том конце виртуального провода, Щербаков.

– Никак, отшила она меня!

Щербаков долго молчал. Налимов слышал его тяжелое дыхание.

– Ты там заснул, что ли, Павел Иванович?

– Любишь ты ее, Валя?

– Не-а, просто меня священник с толку сбил, убедил, дескать, прояви порядочность, будь человеком и все такое! – с жаром, воскликнул Налимов.

– Стало быть, не любишь? – наседал Щербаков.

– Любишь, не любишь, – рассердился Налимов, – устроил тут!.. Не знаю, зачем я к ней попёрся, переел, наверное!

– Прости! – выдохнул Щербаков, – я и забыл, что имею дело с тобой!

– Да уж, – с достоинством, вспоминая про тяжелые корзинки из сна и свою услужливость, произнес Налимов и добавил, – я ей ничем не обязан!

– Кто она по профессии, где работает, где живет? – продолжал допытываться Щербаков. – Расскажи, дальше я сам!

Налимов выложил информацию, распрощался с мэром, и в два счета прикончив яичницу, повалился спать. Больше ему ничего не снилось.

 

9

В кабинете, за своим столом Налимов раздраженно листал небольшую коллекцию старых классных журналов.

– Валентин Михайлович! – сунула нос в щель двери очкастая педагогиня, в бардовом костюме с длинной юбкой и приталенным в талии, пиджаком. – Ребята закончили прополку!

– Пойдем, посмотрим!

Позади обширного здания школы располагался огород. Налимов, в течение многих лет заставлял школьников трудиться над грядками картошки, морковки, свеклы, капусты.

За этот огород Налимов получил множество почетных грамот, потому как мало кто из директоров городских школ занимался чем-то подобным.

Огород производил впечатление. Просто, огромный, огороженный высоким забором с колючей проволокой, к тому же уставленный стеклянными теплицами, в которых росли томаты, огурцы и сладкие перцы, он поражал воображение городских зевак еще и системой полива.

Наследники рабочих и крестьян, нынешние школьники с родителями, устраивались в учебное учреждение Налимова еще и из-за этого огорода. Если директор может справиться с такой махиной земли и вырастить достойный урожай, то ему можно доверять, рассуждали они. Безусловно, это настоящий хозяин!

Но Налимов просто любил поесть и для школьной столовой свежие овощи безо всяких там пестицидов, считал вырастить самым необходимейшим и нужным делом.

К тому же ему помогал школьный комитет, организованный преимущественно из бабушек учащихся.

Эти бабушки ревниво ухаживали за огородом. Выращивали цветники перед школой и увлекали своей трудовой деятельностью представителей младшего поколения.

Валентин Михайлович нисколько не удивился, встретив возле пышных гряд кабачков одну из активных пенсионерок школьного комитета.

Приложив руку козырьком к голове, она весело отрапортовала:

– Товарищ директор, прополка картошки завершена. Сбор и засолка помидоров в школьной столовой идет полным ходом!

– А огурцов? – придирчиво оглядывая гряды овощей, спросил Налимов.

– Огурцы засолены и замаринованы в больших количествах еще на той неделе, пока вы отдыхали в отпуске!

– В каких количествах? – дотошно допрашивал бабушку, Налимов.

– Не могу знать, а она знает! – показала пальцем на педагогиню, стоявшую позади Валентина Михайловича, пенсионерка.

– Ну-с, Наталья Михайловна! – обернулся к ней Налимов.

– Триста трехлитровых банок малосольных огурцов и двести маринованных, – без запинки выпалила Наталья Михайловна.

– Молодцы! – гаркнул Налимов, обращаясь, в том числе и к группке молодежи, теснившейся у калитки огорода. – Так держать!

– Служим Советскому Союзу! – ответила бабушка за всех.

Молодежь прыснула, Наталья Михайловна смутилась, а Валентин Михайлович пристально посмотрев на старушку, снисходительно улыбнулся.

– Бабушка, у нас другая страна, – напомнила, смеясь, рыжеволосая девчушка лет тринадцати.

– Страна эта же, – посерьезнела активистка огорода, – а вот правительство, точно, другое!

И добавила, обращаясь к недоумевающим школьникам:

– Чужое!

Налимов осторожно прокашлялся, но ничего не сказал.

Вернувшись в здание школы, он в сопровождении Натальи Михайловны, прошел по коридорам:

– Уютно стало, по-домашнему! – похвалил он.

С любопытством рассматривая свежее окрашенные стены и выставку фотографий достижений учащихся, в числе которых были, и водные походы с детским туристическим клубом, и победы на танцевальном конкурсе с клубом старинных русских танцев, и спортивные награды с девичьей командой по гандболу.

Испытывая гордость, Налимов постоял, заложив руки за спину перед стеклянной витриной победных кубков школы, где его учащиеся в разные годы взяли первые места на школьных спартакиадах по легкой атлетике и по футболу.

Конечно, чтобы привлечь в школу сильных физруков, Валентин Михайлович выдержал ни один и даже не два боя с директорами спортивных школ, путем хитрых махинаций, он все же заманил выдающихся мастеров спорта пенсионного возраста, прекрасно осознавая, что старые спортсмены дадут его школярам гораздо больше нежели молодые выскочки, недавние выпускники педагогических училищ и университетов.

Налимов вообще всегда охотился за кадрами. Убеждал талантливых аспирантов научного института перейти к нему в школу, завлекал более высокой зарплатой, чем младшие научные сотрудники не нужного нынешней российской власти учебного учреждения.

И потому, школьники обучающиеся с первого класса в школе у Налимова опережали сверстников других школ. Двоечников не было вовсе, молодые ученые никому не давали расслабиться, а взявшись за неуча, уже не отставали, экспериментировали, ставили опыты на неустойчивом, туманном сознании ребенка. Налимову казалось, набери он слабоумных детей и тут, через месяц, эти дети начнут щелкать сложные математические примеры, словно семечки, начнут ставить химические опыты еще в первых классах.

– Валентин Михайлович! – послышался робкий голос.

Налимов обернулся. Девочка, хрупкая, бледная, напоминавшая тоненький блеклый стебелечек в поле, протягивала директору цветную бумажку, заключенную в красивую рамку.

– Валентин Михайлович я в конкурсе победила!

Налимов немедленно перешел к движению, жадно схватил, пробежал глазами. Диплом о победе в областном конкурсе пианистов, был о присуждении первого места…

– Как тебя зовут, мое солнышко? – заворковал Налимов, обнимая девочку за плечи.

– Тоня Стебелькова!

– Какая подходящая для тебя фамилия! – заулыбался Налимов. – Стебелькова!

И поглядел на Наталью Михайловну со значением:

– Вот и завуч наш тебя выслушает! Как ты победила, долго ли тренировалась, в какую музыкальную школу ты ходишь?

Тоня обстоятельно рассказала. Налимов глядел то на девочку, то на диплом. В голове его теснились, подпрыгивали и подскакивали идеи, одна лучше другой.

– Тонечка, – начал он, когда девочка завершила свой рассказ. – Видишь, у нас тут галерея славы!

И показал девочке на выставку, тянувшуюся, пожалуй, вдоль всей стены школы.

– Ты ведь не хочешь, чтобы твой диплом пылился в домашнем архиве? – заискивающе спрашивал Налимов. – А скажи мне, у тебя есть младшие сестры или братья?

– У меня есть брат, ему шесть лет, – запинаясь, ответила Стебелькова.

– Ну вот, представь себе, Тонечка, твой брат начнет завидовать, испортит рамку диплома, стекло разобьет, – убеждал ее Налимов, – а в школе ты всегда сможешь подбежать к витрине, посмотреть на свой диплом, похвастаться перед сверстниками.

– А родители? – смущаясь и краснея, пробормотала Стебелькова.

– Родители будут приходить на родительские собрания, и гордиться своей дочерью! – с жаром воскликнул Налимов. – Представь себе, ни у кого дети не победили в областном конкурсе пианистов и не победят в ближайшие сто лет, а у них, дочь, Антонина Стебелькова одержала такую победу!

И он с восхищением посмотрел на девочку.

Она смутилась еще больше, но тут в переговоры вступила завуч. Перейдя на строгий тон, Наталья Михайловна, произнесла:

– Стебелькова, это еще что такое? О чем ты думаешь, Стебелькова? Немедленно поддержи честь школы! Другие ребята на выставку школьных достижений свои кубки отдают и ничего! А когда вырастают, приводят своих детей, полюбоваться на почетные грамоты, дипломы и благодарственные письма!

И она, взяв девочку за плечи, подвела ее к самому стеклу витрины, где сверкали золотыми надписями почетные грамоты тридцатилетней давности.

– А как же бабушка с дедушкой? – попыталась в последний раз отбить свою награду, Тонечка. – Я вообще думала сделать ксерокопию с диплома и вам оставить!

– Ксерокопию! – с ужасом в глазах, отшатнулась Наталья Михайловна. – Да ты с ума сошла!

– Дедушку и бабушку я беру на себя, – успокоил девочку, Налимов и продолжил уговаривать, – а про тебя мы по школьному радио сообщим и обязательно напишем в стенгазете!

– К первому сентября? – спросила Тонечка.

– Конечно, – расплылся в искренней улыбке Налимов и, видя, что совсем одержал победу, добавил, – безусловно, этого мало и потому мы пригласим юных корреспондентов с детского телевидения, они сделают про тебя репортаж, и ты сыграешь на школьном фортепьяно. Ведь сыграешь же?

– Да! – зарделась Тонечка и прижала ладони к щекам. – Ой, мне тогда надо платье розовое с блестками погладить!

– Ну вот, иди, готовься, а я, как договорюсь с телевизионщиками, с тобой свяжусь!

И Налимов подняв диплом кверху, залюбовался яркими бликами солнечного света, отражающимися от стеклянной поверхности чужого предмета славы.

– Ну вот, в вашем полку и прибыло! – поворачивая ключ и приоткрывая стеклянную витрину, произнес Валентин Михайлович, с непередаваемым удовольствием водружая диплом Стебельковой, на самое видное место.

– Эх, еще бы фотографии с конкурса! – сокрушенно покачал он головой.

– Будут! – заверила его завуч и помчалась вслед за Стебельковой.

 

10

В двери постучались, и в щель просунулась голова молодого ученого.

– Я вас слушаю, Андрей Алексеевич! – воскликнул с воодушевлением, Налимов.

Он знал, по-другому с учеными, преподававшими у него в школе, нельзя.

Ученые, что люди творческих профессий, что дети, как на подбор были легкоранимые и чрезвычайно обидчивые существа. Одним словом, люди с неустойчивой психикой.

Андрей Алексеевич пристально и испытующе посмотрел на Налимова.

– В лаборатории, – он показал глазами вниз, – я изобрел машину времени.

– Дорогой, Андрей Алексеевич, – встал Налимов, улыбаясь, – машину времени уже столько раз изобретали, право не удивительно, когда и вы объявили о своем триумфе.

– Как? – расстроился ученый. – Изобрели! Но кто? Кто меня опередил? Американцы?

Налимов пожал плечами, изображая недоумение, ох уж эти ученые, не знают элементарных художественных фильмов и произведений писателей-фантастов, а между тем года не проходит без новшеств, в сфере киноиндустрии на эту тему, не говоря уже о фантастических рассказах.

Налимов пришел вслед за ученым в подвальное помещение школы, переобуродованное под лабораторию. Пришлось потратиться, иначе заполучить некоторых светил наук ему нипочем бы не удалось.

В лаборатории Налимов бывал редко, он побаивался опытов и клевал носом под непонятные объяснения ученых, азартно исписывавших классную доску в попытке объяснить директору то или иное направление своих исследований, математическими или химическими, иногда физическими формулами.

Налимов ничего не понимал в точных науках, ближе всего ему была литература, и еще он обожал природоведение. В детстве Налимов каждый день вел дневник, в котором до пятнадцати лет одержимо указывал, какая температура воздуха за окном и рисовал солнышки или облачка, в зависимости от погодных условий.

– Ну, где же ваша машина? – встал в дверях лаборатории, Налимов.

– Как где? Да вот же она, перед вами! – воскликнул ученый, указывая на пустой белый стол на колесиках, сиротливо стоявший посередине большого, но полупустого помещения.

Налимов еще покрутил головой, не в состоянии понять, куда девалась остальная мебель, куда пропали шкафчики с колбами и прочей лабораторной ерундой?! Но ученый ждал ответа, напряженно глядя на директора.

– Отлично! – бодро сказал Налимов, добросовестно пялясь на идеально чистую столешницу.

– Что же делать? Я хотел запатентовать свое изобретение! – ученый неуклюже приблизился к Налимову и взял за руку, но Валентин Михайлович мягко высвободился, продолжая улыбаться, не хватало еще скорую психиатрическую вызывать, в панике подумал он, но виду не подал.

– Очевидно, меня опередили, – бормотал ученый, – но мы еще посмотрим, кто кого! Вот я возьму и скакну назад во времени, объявлю миру о своей машине времени раньше америкосов! Как вам такой вариант?

И он жутко расхохотался. Налимов попятился, но тут, ученый, склонившись к белому столу, чем-то защелкал и исчез вместе со столом…

Налимов моргнул, ошеломленно поглядел на опустевшую лабораторию и бросился бежать вверх, по лестнице.

Вслед ему раздался взрыв хохота. Налимов застыл на верхней ступеньке.

– Валентин Михайлович, мы вас разыграли! – радостно сообщил Андрей Алексеевич.

Налимов повернул обратно, спустился, недоверчиво вглядываясь в оживленные лица молодых ученых глядевших на него с детским восторгом.

И где они все прятались, подумал Налимов и поежился, чувствуя нарастающую обиду.

Лаборатория теперь была отнюдь не пустынна. Вся мебель, шкафчики вернулись на прежние места, и белый стол был тут же.

– Я не понимаю, – указал на мебель дрожащим пальцем, Налимов.

К стыду своему он никак не мог оправиться от шока.

– Фокус-покус! – хором прокричали ученые, и Налимову показалось, что вот сейчас они как первоклассники возьмутся за руки и поведут вокруг него хоровод.

– Но как? – вскричал Налимов и схватился за голову.

– С помощью зеркал! – торжественно сияя гордым взглядом, произнес Андрей Алексеевич.

– О, боже! – выдохнул Налимов и, не слушая путаных объяснений ученых, ринулся вверх по ступеням лестницы.

– Я спешу на обед! – вырвался он от них во двор школы, прыгнул за руль своей иномарки и дал газу.

Чтобы успокоить нервы, он, поставив машину возле дома, на место постоянной стоянки, отправился в рюмочную.

Его приятели, актеры драматического театра, усатый, долговязый в вязаной шапочке и толстый в очках, уже были тут.

Без слов подвинулись за круглым столом, уступая место еще и Налимову, взявшему свободный стул от соседнего столика. За столом сидел еще один человек, небритый, угрюмый и очень худой пьяница.

Налимов прислушался.

– Чем же ты питаешься? – ласково спрашивал усатый, подкладывая худому на тарелку кусочки нарезанной колбасы.

– Нахожу остатки овощей на опустевшем рынке, – вздохнул пьяница, – подбираю капустные листья, собираю закатившиеся под прилавки картофелины.

– А живешь на улице? – спросил долговязый и потрогал шапочку на голове.

– Живу в заброшенном доме, развожу огонь в печи и в котелке варю похлебку.

– Разреши тебе не поверить, – усомнился усатый, – разве в России есть заброшенные дома? Мне кажется, эти русские родную мать продадут в рабство лишь бы причередить себе ее кособокую хибарку.

– Погоди-ка, – сдернул очки, толстый, – почему ты говоришь: «эти русские»? Разве сам ты не русский?

– Я – цыган! – с вызовом ответил усатый и уставился на своих приятелей.

Долговязый раскрыл рот от удивления, но толстый не сдался:

– Как же ты можешь быть цыганом, если у тебя волосы русые и нос картошкой?

– Что же я, по-твоему, и цыганом не могу побыть? – обиделся усатый.

Толстый махнул рукой и посмотрел на пьяницу, под шумок уже прикончившего всю колбасу на тарелке. Толстый милосердно ссыпал ему свою порцию закуски.

– Так что же там с заброшенными домами? – напомнил он ему.

– Бывают заброшенные дома, еще как бывают, – оживился пьяница, – особливо, на окраинах города, в старых районах, где алкашня живет да полоумные бабки. Бабки помирают, алкашня помирает, дома остаются ничейные!

Выразительно посмотрел он в недоверчивые лица собутыльников.

– Как же ты без денег живешь? – продолжал допытываться толстый.

– Деньги – зло, а кто придумал их, пускай жарится в аду! – горячо вскричал пьяница. – Я зарабатываю. С утра нанимаюсь к «черным» на рынке. Товары перетаскиваю, фуры с арбузами разгружаю. Руки после трясутся так, что меня принимают за перепившего ханыгу.

– Платят тебе? – осведомился усатый.

– А то, как же, каждый день фунфырик или пол-литра водки отпускают! – выпрямился пьянчужка.

– Стало быть, ты им дешево обходишься, наверное, рады тебе «черные» хозяева жизни? – горько усмехнулся усатый.

– Я – ценный для них, работник! – подтвердил пьяница, кивая.

– Да, – сказал усатый и заметил Налимова, – будем знакомы!

Протянул он руку через весь стол. Долговязый снял шапочку, а толстый сдернул очки.

– Так ведь мы знакомы, – заявил Налимов, в испуге глядя на приятелей, – вы – актеры нашего городского драматического театра.

– Ох уж, это бремя славы, – засмущался усатый.

Толстый надел очки, а долговязый шапочку.

– За театр! – торжественно предложил тост, усатый.

Актеры встали, пьяница поспешно подскочил, присоединяясь и Налимов, поставив купленную в баре, бутылку водки на стол, поднялся на ноги.

 

11

Налимов проверял почту трижды в день, утром, когда спускался с пятого этажа на улицу; днем, когда поднимался на обед и вечером, когда возвращался с работы. И хотя ему никто не писал, все мыслимые и не мыслимые корреспонденты давным-давно перешли на электронный вид общения, все равно, Налимов тщательно перелистывал ежедневные рекламные газетки, что ему подкладывали в почтовый ящик неутомимые распространители. И однажды, Валентин Михайлович раскрыв газету заметил, как немедленно оттуда выпал длинный конверт – письмо от дочери, покинувшей город вместе с мужем и устроившейся еще лет десять назад, в деревне. Названия поселения, где жила дочь, Налимов не смог вспомнить, также, как и почерк дочери, однако обратный адрес был указан на конверте.

Налимов прочитал письмо, стоя на лестничной площадке. Через несколько минут он осознал, что все еще стоит на площадке и ему плохо.

Какое-то время он сидел на ступенях. После поднялся в квартиру и лег на диван.

Однако, необходимо было действовать и Налимов сделав неимоверное усилие над собой, поднялся, оделся, вышел во двор, не отвечая на приветствия скамеечных старушек, направился к своему автомобилю.

По дороге, к деревне, откуда и пришло письмо, он вспомнил было, что кажется позабыл водительские права дома, но тут же отвлекся от столь мизерного вопроса и сосредоточился на дороге.

Через два часа он подъехал к старым воротам, что вели во двор одноэтажного покрашенного сиреневой краской, домика. Вокруг дома росли желтые подсолнухи, при других обстоятельствах Налимов, скорее всего улыбнулся бы этому факту, но тут не обратил внимания.

Его ждали. Представители власти и соседка согревшая своим участием сердца двух заплаканных детей, внуков Валентина Михайловича. Оказалось, пока шло письмо, люди схоронили близких Налимова: бывшую жену, зятя и дочь.

– Как это произошло? – имея в виду их смерть, спросил Налимов, глядя на внуков.

Внуки внушали ему жалость и ужас. Внутренне, он содрогался при мысли, что же делать дальше?

Местный участковый, обрюзгший, ленивый мужик, ответил, растягивая слова:

– Известное дело, приехали нуворишики с девками отдыхать на «зеленую». Расположились на берегу реки, за деревней. Напились и за руль. По ночным дорогам гонять, а тут ваши возвращались с работы.

И видя непонимание в глазах Налимова, удивился:

– Да вы хоть знаете, что у них кафе придорожное было, расположено на трассе, километров за десять отсюда?

Налимов вынужден был покачать головой, он не знал.

Участковый передернул плечами, хмыкнул, но продолжил:

– Ихняя «Лада» в клочья, нуворишики тоже малость побились, но выжили, потому как гоняли на «Хаммере».

И он выжидательно уставился на Налимова. А Налимова охватила безудержная дрожь, ему необходимо было забрать внуков. Такая миссия страшила его.

Как? Нарушить весь привычный уклад жизни?! И больше не допускать маленькие слабости – вести себя аморально!..

Внуки глядели на него большими глазенками. К стыду своему, Налимов не знал, как кого зовут. Он никогда не видел внуков, да и не знал об их существовании.

Ничем не выдав столь вопиющего беззакония перед представителями власти, он на все согласился, подписал соответствующие документы, из которых быстренько узнал, что семилетнего внука зовут Виктором, а пятилетнюю внучку Яной.

Дочь Налимова была поздним ребенком, жена все никак не могла решиться родить от него и сама дочь стала мамой, когда уже у ее подруг дети пошли учиться в университеты, а некоторые сами родили.

Налимов даже вздрогнул, его внуки при нормальном раскладе жизни вполне могли бы быть ему правнуками.

Не откладывая дела в долгий ящик, Налимов подхватил чемоданы, собранные заранее сердобольной соседкой и направился к машине.

Внуки не отставали от него ни на шаг. Брат и сестра держались вместе. Девочка кусала губы, чтобы не разреветься, а мальчик все наклонялся к ней, уговаривая не плакать.

Пожав руки начальству деревни, Налимов запер дом и отдал ключи заплаканной старушке-соседке с тем, чтобы она комнатные цветы в доме поливала. Оставались еще представители животного мира: кошка и собака.

Они смотрели на детей глазами, полными слез.

– А Мушка, как же? – спросила Яна, взяв серую полосатую кошечку, на руки. – А Тяпа?

Наклонилась она к ласковому псу.

Налимов остановился, повернулся к старушке-соседке:

– Послушайте, как вас зовут?

– Баба Клава, – прохныкала старушка и заботливо обняла сирот.

– Я вам денег оставлю, – доверительно сообщил Налимов, – и внуков! Буду приезжать каждый выходной!

– Ой, – обрадовалась баба Клава, – согласная я!

И затараторила:

– Я и раньше за ними приглядывала, кормила, поила, детского садика у нас нету, так ребятишки ко мне ходили!

– Но разве так можно? – растерялся участковый, глядя на Налимова в большом замешательстве. – Ведь это внуки ваши!

– Однако, я же приехал! – насупился Налимов. – И я не отказываюсь от вспомоществования!

– Тогда уж лучше в интернат отдать! – покрутил головой участковый.

Глава сельского поселения, женщина лет шестидесяти, нахмурила брови:

– Вы соображаете, что несете, товарищ Налимов? Оставить родных внуков, несовершеннолетних детей на попечение чужой женщины, пускай даже бабы Клавы? Я вынуждена буду сообщить в соответствующие органы!

Это заявление подействовало и Налимов не говоря более ни слова, запихнул чемоданы в багажник, усадил детей на заднее сидение вместе с Мушкой, дворовым песиком, Тяпой и рванул с места.

– Мы приедем с проверкой, так и знайте! – прокричала ему вслед глава сельского поселения.

А участковый громко произнес, так что Налимов услышал:

– Даже на кладбище не сходил, нелюдь!

 

12

Внукам Налимов молча, уступил большую комнату. Молча, потому что не был готов к подобной ситуации. Нечто надломилось в его душе, нечто, составляющее единое целое со всем его организмом. Так бывает, когда здоровый молодой человек, попадая в больницу с приступом аппендицита, замечает в какой-то миг после операции, что всегда гибкое, сильное, послушное тело перестало подчиняться и заставить его двигаться невозможно.

За животными дети принялись ухаживать сами, каждый день, по три раза, выгуливая их во дворе дома, где скамеечные старушки соболезнуя известной на весь дом, истории (и откуда только узнали?!) наделяли детей липкими карамельками, которые сами беспрестанно жевали и утверждали, что это их самое любимое лакомство – карамельки из детства «Дунькина радость».

Кошка оказалась охотницей и в два счета расправилась с мышами, скакавшими раньше по кухне совершенно свободно, несмотря на расставленные повсюду мышеловки.

Пятилетняя Яночка усовершенствовала блюда, приготовленные дедом, она просто принялась добавлять приправы.

Сбившись с ног и обзванивая знакомых, Налимов, наконец, устроил внучку в детский сад. Тут надо пояснить дотошному читателю, во времена государственные, то есть при Советском Союзе детские сады были практически в каждом дворе. Местные власти строили новые районы города и исходя из количества жителей, а соответственно и детей решали, сколько детских садов необходимо построить, чтобы взрослые могли спокойно работать на благо государства, а дети под присмотром воспитателей и нянечек могли бы свободно играть, кушать, развиваться, готовиться к поступлению в первые классы школы.

А, когда государственную систему пришли и развалили «враги народа», имена которых всем и каждому в России известны, но не каждый думает о них, как о врагах (здесь, срабатывает механизм генетического рабства или лучше сказать, следующее: «Моя хата с краю, я ничего не знаю!»)

Почему-то «враги народа» в первую очередь развалили и продали детские сады. Соответственно тогда и рожать люди стали меньше, куда в такой стране, где взрослые частенько попросту голодали, еще и ребенка кормить?

И тут «враги» объявили о большой сумме денег (правда, сумму выплачивают через три года после рождения ребенка), за каждого дитятю. Дескать, рожайте! Но про детские сады вспомнили лишь, когда очереди в два-три чудом сохранившихся дошкольных учреждения выстроились до самого Марса, но у марсиан свои заботы и свои дети, с какой стати им еще и землянам помогать, к тому же русским?..

И вот началось, выстроят «враги» раз в пятилетку новый детский сад и с помпой, под объективами услужливых телекамер разрезают ленточку, дескать, преподнесли вам, дорогие жители района, великий подарок!

Одним словом, многие мамочки, опираясь на своих мужей, так и вынуждены были сами заменять своим деткам и нянечек, и воспитателей, теряя навыки в работе, но это, как говорится, издержки «государственной» системы жизни.

Витю, Налимов взял к себе в школу. Собирая внука в первый класс, Валентин Михайлович пришел в ужас. По крайней мере надо было быть весьма богатым человеком, чтобы подготовить первоклассника к первому сентября.

Бездарное управление страной известными всем господами привело родителей и детей к печальному результату. Школьное образование сделалось неподъемным для многих родителей, а так называемая помощь от «государства», естественно в мизерных суммах, еще надо было получить, бегать, обивать пороги чиновников и при этом умудряться на хлеб зарабатывать (чиновники же принимают страждущих исключительно в рабочее время). Ей богу, все это сильно напоминает «Алису в стране чудес», где чаепитие с безумными персонажами никогда не кончается, только чаепитие надобно заменить на все, буквально на все, что затевают, так называемые «слуги народа» в Государственной Думе.

Нередко. обыватель включая новости, говорит с неприязнью: «Ну, что вы еще задумали?» и добавляет непечатное слово, ожидая от правителей очередную порцию гадостей, призванных не улучшить благосостояние народа, а напротив, ухудшить.

В полной мере это чувствуют на себе школьники, несчастные дети. Даже, будучи из семьи середнячков, даже при поддержке бабушек, все равно, ущемляются их права, и в ответ о просьбе починить, скажем, велосипед (предположим, цепь слетает), ребенку, делая страшные глаза, взрослые говорят: «Ты что, ведь надо готовиться к школе!» И здесь, не имеется в виду заданное летом, внеклассное чтение (если речь идет уже не о первоклассниках, а старше), нет, в ужасе взрослые теребят школьные костюмы выставленные на продажу, воют от цен на спортивную форму, а обувь, а портфели, а канцелярские принадлежности?! Да, на такие деньжищи можно было бы шар земной обогнуть! А уж, чтобы подготовить первоклассника, впору кредит в банке брать…

Изрядно потратившись и не позабыв помянуть недобрым словом «врагов народа» приведших страну к полной анархии, в том числе и в системе образования, Валентин Михайлович испытал гордость, когда его внук, маленький, молчаливый человечек взял деда за руку.

– Ну, ну, не надо бояться, – подбодрил его Налимов.

Витя шумно вздохнул, выглядывая из-за большущего букета гладиолусов.

– Мне страшнее! – поведал Налимов, прижимая руку к сердцу. – Я речь буду произносить перед всей школой!

Стоя на крыльце и обозревая праздничное море школьников, выстроившихся в линейку, он пожалел, что не взял на праздник, внучку, ей бы понравилось. И вообще внуки оказались вовсе не проблемными, а напротив, разумными и воспитанными детьми.

Налимов поискал глазами внука, Витя стоял впереди колонны первоклассников. Маленький, скромный мальчик, потерявший маму, папу и бабушку в одночасье.

Только теперь, перед всей школой, Налимов осознал всю трагичность случившегося, восхитился стойкостью внуков и поругал себя за черствость и невнимательность. Обещая исправиться, он с восторгом помахал рукой внуку и Витя ответил деду слабой улыбкой.

 

13 (Последняя)

Первое сентября Налимов посвятил семье. Забрав досрочно из детского сада Яну, он поехал в парк развлечений и с удивлением обнаружил, что парк переполнен, очень многие родители привели школьников покататься на каруселях.

– А как же! – хохотал Щербаков, летая на качели-лодке вместе с новой дочкой, Мариной. – Когда еще школярам выпадет праздник!

И Марина позабыв былые недоразумения, связанные с поведением Налимова, послала Валентину Михайловичу воздушный поцелуй.

Встретил Налимов в парке и троицу неразлучных друзей, усатого, долговязого и толстого. Абсолютно трезвых и одетых нарядно. У всех троих были жены и дети.

– Сезон открывается, – радостно сообщил усатый, – отпуск кончился, в театр пора!

– Репетировать! – добавил долговязый и пригладил светлые волосы, он был без шапочки.

– Спектакли играть, – мечтательно улыбнулся толстый и снял очки.

Налимов смотрел с удивлением.

– Приходите, у нас и детские спектакли есть, – кивая внукам Налимова, сообщил усатый, – а мы вам контрамарочку и за кулисы проведем!

– Ага! – подтвердил долговязый.

– Вдохнете запахи театра, – прикрыл глаза толстый.

– Деда, – дернула за руку, Яна, когда троица актеров обремененная семьями, скрылась восвояси, – а какие они, запахи театра?

– Вероятно, речь шла не совсем о запахах, – задумался Налимов, – скорее об ощущениях, о мире фантазии, об эйфории признания и аплодисментах.

– В театрах кричат «браво», я знаю! – добавил Витя.

– Вот-вот! – закивал Налимов, обрадованный взаимопониманием и заверил детей. – Мы обязательно сходим с вами в наш городской драматический!

P. S. Налимов прожил еще десять лет вместе с Витей, Яной, Мушкой и Тяпой. Находясь на смертном одре, в больнице, он приветствовал изможденным от боли голосом священника, Николая Проскудина. Батюшку уложили на соседней койке. Но не успев перекинуться и парой слов, они скончались. сердца перестали биться, тела отказали держать души.

Очнулся Налимов в той же палате, но сидя рядом с телом. И безо всяких эмоций наблюдал, как к священнику подошел громадного роста черный, рогатый, едва умещающийся в пространстве палаты, явно не рассчитанной на подобных верзил. Но был ли то Сатана или кто-то из демонов, он не знал. Тем не менее, батюшка обрадовался ему так, что ручки протянул, рогатый взял его на руки, будто дитя малое и ушел. А Налимов переведя взгляд на неподвижное тело отца Николая заметил краем глаза возле себя двух служек смерти в черных плащах с капюшонами. А, где же у вас косы, хотел, было, возмутиться Налимов имея в виду общеизвестные рисунки «старухи», но служки не дав ему собраться с мыслями, подхватили и понесли в туннель, где в общей очереди к ангелу смерти, он, было, затосковал, но когда дошел его черед и ангел, положив теплую ладонь на его лоб, сейчас же резюмировал о Толпе, воспрянул духом.

В Толпе он обрел прежнюю говорливость, встретил родных, маму с папой и посетил дом предков. В доме тикали часы с кукушкой, играл граммофон и топилась печка. Возле печки, на маленькой скамеечке, сидел прадедушка, которого Налимов при жизни никогда не видел и глядя на правнука, кивал, улыбаясь: «Гляжу на тебя, будто на самого себя смотрю!» И Налимов чувствуя, что это так и есть, уселся возле прадеда на крепко сколоченный дубовый табурет, чтобы также, как и прадед кивать и улыбаться новопреставленным родственникам.

После смерти Налимова, Щербаков немедленно взял шефство над детьми. Во всем ему сопутствовала Марина, к тому времени получившая юридическое образование. И Валентина не осталась в стороне, а проявила участие, под чутким руководством семьи Щербаковых, Витя поступил на юридический, Яна выбрала актерскую профессию, она стала актрисой городского драматического театра, где престарелые артисты, усатый, долговязый и толстый всегда готовы были ее поддержать.

В деревне, еще при жизни Налимова поселились ученые и каждый день ездили на рейсовом автобусе преподавать, в школу. Ученые сильно сдружились с бабой Клавой и рыдали в голос на ее похоронах.

После смерти Налимова они так и остались жить в доме, пугая деревенский люд своими экспериментальными опытами, но тем не менее урожай они собирали богатый и не в пример другим огородникам, успевали выращивать и убирать некоторые овощные культуры аж два раза за лето. Для того они использовали некую машину, что собирала из окружающего пространства «чистую» энергию и перенаправляла ее на огородные растения. В дальнейшем, ученые планировали экспериментировать на мышах, добиваясь отмены такой болезни, как старость. При удачно проведенных опытах, они бы заявили миру о создании прибора против старости да и болезней вообще, но это уже другая история.

Знаменитый школьный огород перешел в руки завуча, Натальи Михайловны, возглавившей школу и после смерти Налимова не нарушившей традиции вверенного ей учреждения ни на йоту.

Наталья Михайловна поставила на свой стол портрет Налимова и частенько разговаривала с ним, советуясь и высказывая свои сомнения вслух. Люди видели ее и на городском кладбище, куда она относила охапки свежих цветов, практически каждый день меняя букеты возле мраморного памятника Налимову…