1

Джек очнулся с листьями во рту. Он ел листья! Совсем, как маленький или очень пьяный человек. Попытался встать, но земля неожиданно волчком завертелась под ногами. Добрая, надежная земля. Джек всхлипнул, оказавшись лицом в ворохе опавшей листвы. Долго рассматривал очертания красного кленового листа, с горечью обдумывая прискорбную мысль о том, что бог обделил его талантом художника, зато у его сестры Джилл есть способности и не плохие. Как она замечательно рисует, боги бы обзавидовались!

– Джилл! – позвал Джек и пополз на голоса, звучавшие невдалеке.

– О, Джеки! – раздался над ним добродушный бас.

Володя Соловьев поставил его на ноги, отряхнул одежду и, не давая упасть, подхватил легко, будто куклу понес к весело трещавшему костру.

Искры взметнулись вверх, похожие на фееричных огненных павлинов.

– О! – встретили Джека радостными восклицаниями и засуетились.

– Выпей, Джек! – протянула ему чашку крепкого чая, Джилл и заговорила по-английски, сердито сверкая глазами. – Ох, не надо было тебе пить, Джек. Вечно ты пытаешься всем что-то доказать. Но ты не привык к таким крепким алкогольным напиткам, а русские привыкли, но не валяются, как ты, подметая лес вокруг. Что о нас подумают, Джек? Русские итак не самого лучшего мнения об американцах.

– Пьяная Россия! – воскликнул, покачиваясь, Джек.

Его заставили выпить чаю и отвели на берег озера, где на надувном матрасе, Джек улегся созерцать водную гладь и бормотать всякий вздор.

– Извините его! – сказала по-русски Джилл и прижала руки к груди. – Он обычно не пьет!

– Ничего, – пробасил улыбчивый Володя Соловьев и глубоко вдохнул чистый воздух, – места у нас тут заповедные, волшебные, быстро в себя придет!

– Надо только следить, как бы он не вздумал купаться! – произнес Денис Курицын, решительный молодой человек с бородкой клинышком.

– Ну, он же не русский! – отмахнулся Володя.

– И все-таки! – Денис прошел к Джеку, поглядел на него с недоверием и уселся на краешек матраца, сторожить.

– Неужели, в такую холодную погоду можно купаться? – недоумевала Джилл, сжимая в ладонях кружку горячего чая.

– Всякое бывает, – философски заметил Соловьев, – дурачья у любого народа хватает!

– Это верно! – согласилась Джилл, вспоминая попойки нью-йоркских портретистов нередко заканчивающихся выяснениями отношений и мордобоем. Тогда только и слышно хвастливое: «Я изображу лучше тебя!», «Твоя мазня никуда не годится!», «А не пойти бы тебе мультяшек рисовать?!»

Мультипликаторы вызывают у портретистов яростную ненависть и презрение. Заяви кто-нибудь в баре, что он работает на диснеевскую корпорацию и его, безо всякого сомнения, с ревом негодования изобьют и выбросят вон, на улицу.

Джилл глухо засмеялась.

– Что такое? – наклонился к ней Соловьев.

Она коротко рассказала. Они посмеялись вместе.

– У нас в России ничего подобного нет! – заверил ее Володя и с чувством поглядел на хорошенькую американку, худенькую девушку с прической каре.

– Переехать бы к вам! – мечтательно вздохнула Джилл. – И природа у вас так похожа на нашу, северо-американскую!

– А, давайте! – воодушевился Соловьев. – Организуем эмиграцию американских художников!

– Мой брат не художник! – возразила Джилл, глядя на распластавшееся по матрасу тело Джека.

– Уснул! – доложил Денис Курицын, возвращаясь к костру.

– А мы тут решили эмигрировать! – сказал Володя, сияя влюбленными глазами.

– Откуда, куда? – деловито выкапывая печеную картошку из золы, поинтересовался Денис.

– Из Америки – в Россию! – улыбаясь во весь рот, сообщил Володя.

– Давно пора! – тут же согласился Курицын.

– А, поглядите-ка, сколько белых грибов мы насобирали! – крикнул веселый голос.

На кромке леса стояла компания бородатых, счастливых мужиков: Васенька Кокорин, Санечка Михайлов и Борис Юрьевич Беляев.

Санечка Михайлов поднимал кверху связку грибов. Сквозь грибы шла леска, давая, таким образом, преимущество грибникам не напрягаться с тяжеленной корзиной.

Правда, корзина имелась, но набита она была шишками и лесными орехами.

– Что это? – Джилл с восторгом погрузила пальцы в груду шишек.

– Дары леса! – важно произнес Борис Юрьевич Беляев.

– Ах, какую картину можно будет нарисовать! – причмокнул губами Васенька Кокорин.

– Великолепную! – кивнул Санечка Михайлов.

Джек очнулся от голода, в животе урчало, по воздуху плыл ароматный запах жареных грибов с картошкой.

– Джеки! – встретили его радостно у костра и протянули железную миску, полную восхитительной пищи.

– Я же говорил, места у нас тут заповедные, – глядя, как быстро расправляется со своей порцией жарехи американец, произнес Соловьев и рассмеялся, – на вольном воздухе и аппетит проснулся!

Володя положил Джеку из большой чугунной сковородки, отставленной от костра в сторонку, на плоский камень, еще порцию жарехи. А, когда он все съел, сунул ему в руки алюминиевую кружку с ароматным, ни на что не похожим чаем.

– А как же, чай с брусникой! – пояснил ему Володя.

Джек кивнул, он понимал, что ему говорят русские, но вот сам говорить еще затруднялся, не то, что сестра, кстати, где она?

Джек огляделся. Художники, расставив этюдники, стояли невдалеке, развернувшись к озеру. Мелькали кисти, зачерпывая с палитры краски. Среди вдохновенных лиц творцов виднелось и мечтательное личико Джилл.

– Обмен опытом? – спросил Джек у Соловьева, с трудом проворачивая языком во рту русские слова.

– А, баловство одно! – отмахнулся Соловьев. – Развлекаются!

Из леса вышли две тетки, божьи одуванчики. Встали, приложив козырьком ладони ко лбу, вгляделись в художников. Повернулись к Джеку с Соловьевым, бойко направились к ним.

– И чего малюют, – удивленно произнесла одна тетка, – эка невидаль, вода да небо серое!

– А чего же рисовать? – протягивая теткам две кружки горячего чая, спросил Соловьев.

– Эвон, – рассердилась вторая тетка, но кружку взяла, покосившись на закопченный большой чайник в руках у Соловьева, – деревня за лесом, на холме, домик к домику. Рябины красной видимо-невидимо, ведьмачка своя есть!

Художники на берегу пришли в движение. Теток взяли в плотное кольцо.

– Как это ведьмачка? – прищурился Борис Юрьевич.

– Сиротка она, – доверительным тоном сообщила одна из теток.

– Приютская, – кивнула другая, – взяли мы ее и сами теперь не рады!

– Что же она делает? – спросил Джек, страшно заинтересованный, он любил магические приключения.

Тетки замялись.

– Сразу и не скажешь, видеть надо! – решила одна.

– Пойдемте к нам в гости, – пригласила другая.

– Роднусеньки, – обрадовался Санечка Михайлов, – как вас звать, величать?

– Тетушка Анфиса, – поклонилась одна.

– Тетушка Лизавета, – поклонилась другая.

Художники в ответ назвали свои имена и заметались, собирая свое имущество. Джек набрал воды из озера в чайник и залил костер.

– Неужто, правда, ты американец? – спросила его тетушка Анфиса, глядя с любопытством и таким восторгом, что Джек засмущался.

– Правда, американец, – подтвердил он и кивнул на сестру, – я и Джилл!

 

2

У тетушек была трудная жизнь. Все восемь лет, с момента рождения приемной дочери, они трудились, не покладая рук и заботились о девочке, называя ее своей, она в свою очередь платила им абсолютной любовью и преданностью. Называла мамами, тем не менее…

– Ничего магического в нем не вижу! – сомневаясь, покачала головой, тетушка Анфиса.

– Человек, как человек! – подтвердила тетушка Лизавета.

– Дуры, – встрянул в разговор, дед Пафнутий, – Ничего вы не понимаете, ведьмаки завсегда кажутся обыкновенными! Они должны выглядеть людьми!

– Слиться с толпой! – поддержала деда Пафнутия, восьмилетняя Тонечка.

Тетушки взглянули на нее. Дед, напротив, отвел глаза. А вот приезжий колдун посмотрел на девочку внимательнее, нежели на прочих собравшихся деревенских жителей.

Проследив за его взглядом, старуха Терентьевна заголосила:

– Свояк свояка видит издалека!

– Уймись, Терентьевна! – рявкнул дед Пафнутий и униженно поклонился. – Дорогой колдун, просим тебя вмешаться и помочь нашей деревне!

– Чудеса одолевают!

– Белая ведьма нападает на рыбаков и утаскивает под воду!

– Люди умирают, из сотни жителей в живых осталось лишь тридцать человек!

Наперебой принялись выкрикивать деревенские.

Колдун, еще совсем молодой мужчина, лет двадцати пяти задумчиво оглядел лица встревоженных людей.

– Я посмотрю! – коротко бросил он.

Медленно, колдун шел вдоль деревни. Люди на почтительном расстоянии следовали за ним. Колдун останавливался и люди замирали. Так продолжалось довольно длительное время.

Наконец, он поманил к себе Тонечку. И, когда девочка подошла, спросил:

– Что ты чувствуешь?

Тонечка взглянула на опустевший лет десять назад дом и поежилась:

– Сущности ждут, кого бы пожрать!

Люди зашумели:

– В этом доме молодожены погибли! Власти сказали, мол, угорели они, вьюшку закрыли не вовремя, – возмущенно прокричала тетушка Анфиса.

– Наши дети погибли в этом доме! – подтвердила тетушка Лизавета. – Моя дочь и ее сын.

Обняла она за плечи подругу и обе разрыдались.

Колдун вздохнул, но ничего не ответил.

Процессия двинулась дальше.

– А теперь что ты чувствуешь? – спросил колдун, повернув девочку лицом к реке.

– Утопленница. Погибла так давно, что и не сосчитать всех прошедших лет. Но утопила стольких мужчин, сколько листьев вон на том дереве!

Указала она на буйно разросшийся клен.

– Правильно говорит, – завопил дед Пафнутий, – белая ведьма утащила на дно речное всех мужчин моего рода, прадеда, деда, братьев и даже моего сына!

По щекам его потекли мелкие слезинки.

Колдун и на это ничего не ответил. Процессия двинулась дальше.

Дошли до погоста.

– А теперь? – наклонился к девочке, колдун.

– Много неупокоенных душ, – тихо ответила Тонечка, – погибших не вовремя, ушедших не по своей воле.

– Кто же причина, что они мертвы? – спросил колдун.

– Она! – указала пальцем девочка на стоявшую в сторонке ото всех незаметную женщину средних лет. – Черная ведьма!

– Да, что ты себе позволяешь? – завизжала женщина и сильно побледнев, ринулась прочь.

– Стойте! – остановил людей, было, бросившихся преследовать ведьму, колдун. – Она лишь виновница недавних смертей.

– Что же делать? – спросил дед Пафнутий.

– У вас тут неспокойно, – заметил колдун, – но что же, я могу сделать?

Задал он вопрос собравшимся вокруг него жителям.

– Я не сражаюсь с себе подобными, – покачал головой колдун, – и белая ведьма по-прежнему будет утаскивать под воду мужчин, мстя всему мужскому роду за обиды, нанесенные ей одним-единственным мужчиной.

– Ее женихом, – добавила тут Тонечка.

– Прости, дитя? – удивился колдун.

– Белую ведьму предал жених, перед самой свадьбой выяснилось, что он обрюхатил девушку из бедной семьи и сбежал, не желая связывать себя браком с полюбившей его девушкой.

– Надеюсь, его заставили жениться? – спросила тетушка Анфиса.

– На девушке? – уточнила Тонечка.

– На той, что он обманул? – кивнула тетушка Лизавета.

– Заставили, но прожил он недолго, его утащила белая ведьма, его обманутая невеста, он был первой ее жертвой.

Люди помолчали, но дед Пафнутий вспомнив о недавних словах приезжего колдуна, заметил:

– И все-таки, как нам быть?

– Постройте часовню! Поступайте, как все люди, поступают в таких случаях, призовите бога!

– И это все? – не поверил дед Пафнутий.

– Все! – твердо решил колдун.

– А, что нам делать с ней? – выбежала вперед тетушка Анфиса.

– Да? – встала рядом с подругой, тетушка Лизавета.

– Кто она вам? – положил ладонь на голову восьмилетней Тонечки, колдун.

– Приемыш! – сказала тетушка Анфиса и перекрестилась.

– Круглая сирота! – подтвердила тетушка Лизавета, тоже крестясь.

– Она непонятна нам! – подхватил дед Пафнутий.

– Она говорит с растениями! – сказала тетушка Анфиса.

– И разгоняет облака! – проговорила со страхом, тетушка Лизавета.

– А еще лечит людей! – с затаенным ужасом глядя на девочку, произнес дед Пафнутий.

– Разве это плохо? – спросил тут колдун. – Малышка может стать защитницей вашей деревни! Она посланница добрых духов!

И он взглянул со значением в глаза людей.

– Это что-то из сказки! – неуверенно произнес дед Пафнутий.

– Так-то оно так, – покачала головой тетушка Анфиса, – но она излечила бабку Зиняву, а ведь бабка много лет мучилась ревматоидным артритом!

– Да, да, – заговорили люди в толпе деревенских, – вылечила зубную боль у маленького Костика, прогнала ночные кошмары у пятилетней Оленьки, а как она помогла хворому дядюшке Игнату!

Наперебой высказывались люди.

– Но часовню вам все равно предстоит построить, – перебил их колдун, – какова бы, ни была сила вашей прелестной защитницы и она может иссякнуть.

– Но? – попытался возразить дед Пафнутий.

– Да, да, – закивал колдун, сокрушенно вздыхая, – смерть не дремлет и даже для нас, верных слуг Сатаны, она не замедлит явиться!

И с этими словами он покинул деревню так ничего и, не сделав для жителей.

– Испугался! – констатировал дед Пафнутий, деловито заколачивая дом черной ведьмы, бежавшей из деревни в тот самый день, когда ее рассекретила Тонечка.

– Не каждому дано сражаться с чужими проблемами, – ответила, с грустью наблюдая за работой деда, Тонечка, – вот и эта ведьма вместо того, чтобы помогать тем, с кем ей приходиться жить в одном мире, уничтожала людей!

– Ничего маленькая ведьма, прорвемся!

Тонечка с сомнением покачала головой.

 

3

Утром страхи отступали, ни днем, ни вечером вроде бы никто не страдал от нападений призраков, вот только однажды пропал местный, мужчина сорока лет и вовсе не рыбак. Он пошел на кладбище, навестить своих и не вернулся.

Первой забила тревогу старуха Терентьевна. Не вернувшийся был ее соседом. Хорошим хозяином, добрым и порядочным человеком, потерявшим всех близких, прошел час, другой, но соседа так и не было.

Терентьевна примчалась к дому тетушек.

– Лизавета, Анфиса, – забилась она в двери разноцветной избушки, стоявшей посередине деревни.

– Что случилось? – выскочили тетушки на крыльцо.

– Мой сосед пропал! – выла Терентьевна. – С ним что-то случилось!

– Я найду его! – заявила Тонечка, показываясь в дверях.

Весть быстро разлетелась по всей деревне. Снова собрался народ и уже за малышкой Тонечкой, на почтительном расстоянии следовали люди.

А Тонечка искала живого или мертвого. Видела, воспринимала она живущих или умерших одинаково. Правда, с трудом отличала одних от других, ей помогало то, что мертвые, как правило, выглядели потерянными. Они, будто бились о невидимое препятствие и никак не могли отыскать выхода. Им необходимо было помочь.

Тонечка помогала. Она вспомнила, пока шла по пыльной деревенской дороге о заблудившемся Ванечке, пятилетнем сыне тетушки Анфисы. Давным-давно он упал в один деревенский колодец и утонул, но выбраться никак не смог. Его жалобные крики о помощи будили Тонечку по ночам. И не выдержав, однажды, глубоко ночью вылезла из окна своей комнаты, пробралась к месту, где был колодец, и принялась за работу. Ничего, что местные жители сровняли колодец с землей, Тонечка откопала напуганного малыша, вернее откопала его душу. Путем магических действий, основанных на одной интуиции, маленькая ведьма смогла вытащить ребенка из сырого подземелья засыпанного колодца. Но этого было мало, требовалось открыть портал и отправить Ванечку в потусторонний мир. Ах, как же она тогда устала. Едва добралась до дома, перевалилась через подоконник раскрытого настежь окна и заснула крепким сном, свернувшись калачиком на полу.

Такой ее и обнаружили поутру, тетушки. Они, словно родные сестры, тетушка Анфиса и тетушка Лизавета. Дружили с детства. Вместе выходили замуж, вместе рожали, вместе теряли детей, вместе выпроваживали предателей-мужей.

Но тетушка Лизавета схоронив дочку, покинувшую этот мир, тут же переехала к Анфисе, а свой дом продала приезжим городским жителям, решившим использовать дом в качестве дачи. Дочка тетушки Лизаветы родилась больной и померла, едва дотянув до пятилетнего возраста. Есть такие дети и зачем они приходили в этот тяжкий мир, никто из оставшихся, не понимает.

Тонечка отвлеклась от своих мыслей, перед ней был погост. Местное кладбище, куда, что ни месяц приносили новую жертву разошедшихся злобных сил бесчинствующих на деревне.

Она вздохнула, собираясь, и сделала знак рукой, чтобы люди не приближались, не мешали бы.

Тонечка принялась сканировать пространство. Много неупокоенных душ, слишком много, качала она головой. Призраки завидя живущих, спешили со своих могил на границу кладбища, которая была обозначена большим деревянным крестом.

Здесь, опираясь друг на друга, они сгрудились, с тревогой наблюдая за Тонечкой.

– Что еще случилось? – спросил самый древний призрак, двухсотлетний дедушка Лука, известный маленькой ведьме, как строгий и принципиальный старожил погоста.

– Потерялся сосед! – вслух ответила девочка. – Пошел навестить родных!

И она указала на молодую женщину со старушкой, на старика и молодого мужчину.

– Он сюда не приходил! – ответила молодая женщина, жена пропавшего соседа.

– Мы его не видали! – подтвердила старушка и забеспокоилась. – Найди, сделай милость, моего сыночка!

– Брата! – выступил вперед молодой мужчина.

– Сына! – попросил старик, прижимая руки к груди.

– Найду! – решительно встряхнулась Тонечка и повернула назад, по дороге объясняя живущих, что, здесь, соседа не было.

– Где же он тогда? – голосила старуха Терентьевна.

Взоры людей обратились к реке.

– Вроде белая ведьма рыбаков на заре утаскивает, – с сомнением в голосе, проговорил дед Пафнутий.

– И сосед не рыбалить собирался, – высказалась тетушка Анфиса.

– Да, кто хоть у нас на деревне еще рыбачить осмеливается? – вскрикнула тетушка Лизавета.

Люди поглядели в сторону опустевшего лет десять назад дома, в котором жили сущности.

– Чего ему там было бы нужно? – засомневался дед Пафнутий.

Но Тонечка смотрела на дорогу. В облаке пыли приближалась машина.

– Люди, вот наше спасение! – прокричал живой, здоровехонький сосед старухи Терентьевны, выпрыгивая из внедорожника.

Люди заглянули. За рулем, важный, необыкновенно толстый сидел священник. Рядом с ним притулился чиновник с папками в руках, а на заднем сидении оглядывал хозяйским глазом, деревенские просторы, мужик в золотых украшениях:

– Никак, барина привез? – ахнула старуха Терентьевна.

– Во-во, – хохотнул барин, вылезая из джипа, – не хватает вам помещиков-то… Одно слово – босота!

И пошел пешком, осматриваться.

За ним потянулись оробевшие местные. Следом за местными, тихонько покатил внедорожник со священником за рулем и чиновником впридачу.

 

4

– Все люди – рабы и ищут, кому бы поклониться, к кому бы притулиться! – заявил барин, развалившись в мягком кресле, у тетушек, в гостиной.

– А ты кому кланяешься? – спросила Тонечка.

– Золотому тельцу! – тут же ответил барин и почесал грудь. – Что я? Есть люди, которые цветным бумажкам кланяются!

– Это как же? – не поняла тетушка Анфиса, ставя перед барином тарелку наваристых щей.

– Они их почетными грамотами обзывают, – пояснил барин, – ну ладно еще в Советах, можно было грамоты стерпеть, а ныне, что?

– Что? – подхватила тетушка Лизавета.

– Ничего! – отрезал барин. – Государства никакого, фикция одна, зато грамоты и медали – в почете!

– Молиться надо! – густым басом пророкотал толстый священник и, зачерпнув полную ложку щей, со вкусом проглотил, едва саму ложку не съел.

– Молиться для чего? – спросила Тонечка.

– Для того чтобы Господь вразумил нас, грешных, – принялся оглядываться, чтобы перекреститься священник.

Но икон в гостиной у тетушек отродясь не было, вместо икон висели картины с ярко нарисованными кошками и кошечками.

И наткнувшись взглядом на лукавые глаза нарисованной рыжей кошки усевшейся глядеть с любопытством на обедающих, священник рявкнул:

– Бесовщина! Одни хвостатые кругом!

Тетушка Лизавета всполошилась, кинулась в свою комнату, принесла маленькую бумажную иконку Христа.

– Вот, батюшка! – подала с поклоном.

– Другое дело! – смилостивился священник и перекрестился на иконку, поставив ее перед собой, на столе.

Тетушка Лизавета следила с тревогой, как бы, не забрызгал, ел священник очень уже неаккуратно.

– Позвольте с вами не согласиться! – бесцветным голосом, так тихо, что едва можно было различить, заявил чиновник.

Все присутствующие поглядели на него с удивлением. Чиновник занимал мало места, сидел на краешке стула, ел бесшумно и тетушка Анфиса, не заметив его, обделила хлебом, не предложила даже краюшки.

Чиновник ничего на это не сказал, был он худ, мал ростом, почти лыс, лицо имел никакое, пройдет такой в толпе, посмотришь и не увидишь, а заговорит, так тут же, после и забудешь о разговоре с ним.

Однако, папку, вероятно с дорогими его сердцу бумагами, чиновник держал у себя на коленях.

– Цветные бумажки, как вы изволили выразиться, – посмотрел водянистыми, будто выцветшими глазами на барина, чиновник, – дают право двигаться дальше.

– Что вы имеете в виду? – спросила Тонечка, пристально всматриваясь в лицо чиновника.

– Человек, получивший диплом за первое место в региональном конкурсе неважно каких талантов, может рассчитывать на внимание прессы.

– И, что с того? – лениво осведомился барин, переходя ко второму блюду, тушеной с мясом, картошки.

– Как это что? – взвился чиновник. – Из-за внимания прессы, из-за диплома, человек может продвинуться по служебной лестнице, занять более престижную должность.

– У нас более нету государства, – наклонился к чиновнику, барин, – нету! Пшик один остался! И все поставлено теперешней властью на деньги. В больницу – за деньги, в санаторий – за деньги, на кладбище – за деньги, так и вручайте денежные премии, коли человек, получил первое место в региональном или еще каком конкурсе!

Чиновник смешался, но все же промямлил:

– Иные организаторы предусматривают ценные призы и подарки!

– Иные, – состроил насмешливую гримасу, барин.

– Да, – вмешался тут батюшка, доедая добавочную порцию щей, – нехорошо, вы себя ведете по отношению к народу, нехорошо!

 

5

Художники с удовольствием выстроились перед Тонечкой. Разглядывая ее, как некую диковинку.

Джек шагнул вперед, встал на одно колено и протянул девочке букет из красных кленовых листьев, что насобирал по дороге к деревне.

– Это мне? – засмеялась девочка.

– Тебе! – кивнул Джек и медленно проговорил. – Принцессе деревни на холме!

– Спасибо! – Тонечка глядела на него с восторгом.

Тетушки пригласили всю компанию в дом.

И тут Джек удивил всех, расположившись за обеденным столом и не столько налегая на сытные блины, которые принялись с большой скоростью печь тетушки для гостей, сколько рассказывая мистическую историю своей жизни. Все время, Джилл помогала и внимательно вслушиваясь не столько в слова, сколько в мыслеформы брата, поправляла и объясняла в трудные моменты, что именно хотел сказать Джек. Художники, тетушки и Тонечка слушали с большим вниманием, не перебивая и не комментируя американца, наверное, потому что говорил он медленно, с трудом подбирая известные ему русские слова.

Начал он с того, как каждое утро, прежде чем надеть костюм, целый час отглаживал горячим утюгом ткань, наводил на брюках стрелки и, облачившись в свежую рубашку белого цвета, повязав соответствующий костюму, темно-фиолетовый галстук, торжественно отправлялся на работу.

Джек, при помощи отца, трудившегося на техническом предприятии инженером, он рано освоил компьютерную грамотность. Для отца было нечто вроде хобби рассчитывать и писать игровые программы, Джек, вместо детских конструкторов занимался тем же.

Жил Джек с родителями в доме. Они переехали, продав квартиру в Нью-Йорке сразу же, как матери Джека приснился сон, будто их дом рушится, складывается карточным домиком.

Мать у Джека и Джилл отличалась сенсорными способностями, она чуяла опасность, чуяла болезни и смерти близких. В семье привыкли доверяться ей во всем.

– Переезжаем! – хлопнул себя по коленям, отец.

Они приняли решение отыскать и купить крепкий частный дом, за городом.

Вскоре такая возможность им была предоставлена. Живописный и уединенный домик стоял на окраине маленького городка. Ровная асфальтовая дорожка проходила вдоль забора и вела к самому крыльцу. Вокруг дома было полно цветов.

А за домом виднелся лес, и пыльная дорога уводила куда-то в сумеречную чащу. Мать Джека, было, поежилась при виде такого соседства, но услыхав веселое щебетание неких птичек, доносившихся из чащи, согласилась на переезд.

Тем более, соседка, щекастая и добродушная женщина, едва новые жильцы вступили на порог дома, заботливо прокудахтала о счастье жить в таком крепком, кирпичном доме.

Джек сразу же выбрал просторную комнату на втором этаже с косым потолком и панорамным окном.

Бодрые грузчики, по деревянной лестнице втащили наверх, в его комнату, диван, компьютерный стол, бельевой шкаф и стеллаж. Мать, несмотря на протесты сына, расстелила на полу шерстяной ковер, и Джек зажил царьком, частенько сиживая в компьютерном мягком кресле перед окном и наблюдая за жизнью сада, сельской дороги и леса.

Спальня родителей всегда была погружена в полумрак. У матери болели глаза, и с утра она плакала от боли, закапывая невероятное количество глазных капель. Джек, как-то поинтересовался, откуда такая напасть и услышал о давней истории, когда родители, будучи молодоженами, съездили в канадские леса и мать, нечаянно наткнулась на сучок.

– Так уж и нечаянно? – усомнился, сам не зная почему, Джек.

Родители переглянулись.

– Вообще-то, – осторожно начал отец, – мы ездили к моей тетке. Она была доброй женщиной, но отчего-то возненавидела твою мать.

– Ведьмой она была! – горячо подхватила мать. – А ее добродушный вид служил лишь прикрытием коварной, корыстолюбивой и эгоистичной сущности!

Отец в ответ беспомощно развел руками.

И тут, вмешалась соседка, вернее ее дочь. Джек открыл двери и замер. Лет шестнадцати, но строгая, с чарующей неземной красотой и грацией балерины.

– Кэтрин! – протянула она ему длинные пальцы для рукопожатия.

Они познакомились и моментально подружились. Джек не ведал, что влюбился, он раньше никогда не влюблялся, пустышки, что учились с ним в школе, его не вдохновляли на любовные подвиги, да и сам он был чрезвычайно далек от развратных действий присущих нынешним подросткам.

Кэтрин была младше него на целых два года, но высока ростом, с бледной кожей и особой манерой поведения. Взрослой и аристократичной. Даже заказав пиццу в пиццерии, она непременно требовала вилку и нож, чтобы резать пиццу по кусочкам, тогда как Джек брал пиццу руками и ел, запихивая в рот, едва не целиком.

У нее, несмотря на молодость, были свои принципы, так она не доверяла вежливым людям и считала, что за вежливостью, особенно подчеркнутой вежливостью, скрывается злобное человеконенавистничество.

Держалась она всегда холодно и пренебрежительно. И входила в общественный транспорт с достоинством высокопоставленной особы, поднимающейся в королевскую карету.

Джек восхищался ею, но не мог понять, как у простой, даже глуповатой крестьянки, ее матери, могла родиться такая дочь?

Вскоре, мать Кэтрин рассеяла его сомнения:

– А она не родная мне, я из детского дома ее взяла.

И подложила ему в тарелку жареной картошки. Кэтрин отказалась, сморщив носик:

– Фи, мама, какая грубая пища!

– Хорошо, доченька, – залебезила мать, – я тебе отдельно куриные отбивные пожарила!

Кэтрин взяла в руки нож и вилку, изготовившись вкушать, подходящее для своей королевской персоны, блюдо.

Джек и сам не знал, что ему нравилось в Кэтрин. При других обстоятельствах он непременно обошел бы ее стороной, с удивлением глядя на безупречную осанку и гордо вскинутую голову девушки, но тут, не удержался…

Кэтрин же не скрывала, что ей нравилось в Джеке:

– Твоя бескорыстная душа! – заявила она, как-то. – Некоторые люди умеют прикинуться чрезвычайно порядочными и используют это, чтобы манипулировать окружающими.

Училась Кэтрин в художественном училище. Рисовала пейзажи и часто уходила по пыльной дороге в глубины чащобы, а Джек нес ее этюдник с громыхающими внутри тюбиками с красками. Они уединялись на полянке или перед величавой сосной, одиноко раскинувшей ветви посреди недоразвитых карликов-деревьев. Кэтрин принималась рисовать, а Джек, усевшись неподалеку, на пеньке, молчал, наблюдая за быстрыми и точными движениями девушки.

Ему было хорошо молчать в обществе Кэтрин. Ей было хорошо молчать в обществе Джека. Они проводили много времени вместе, но не выясняли тайных закоулков своих душ, не требовали ответа о былых привязанностях, не обнимались и не целовались вовсе.

Родители уже вовсю обсуждали предстоящую свадьбу своих детей, мечтая о подвенечных нарядах, а дети и не собирались переступить порог, ведущий от обыкновенной дружбы к откровенной любви, страсти и ревности. Взрослые проблемы абсолютно не трогали сердца двух молодых людей. И это было удивительно.

На работе, наблюдая редкие посещения Кэтрин, молодые коллеги подшучивали над Джеком, втайне завидуя, но получив порцию презрительного взгляда от девушки, смолкали. Тоже происходило и в училище, когда Джек заходил за девушкой, чтобы вместе ехать домой. Одноклассницы Кэтрин краснели и стеснялись под его удивленными взглядами и терялись от мысли, что не так все просто, настоящие отношения не могут вести к сексу, потому как секс должен быть неразделим с любовью.

Любила ли Кэтрин Джека? Да, спокойной, непоколебимой любовью, такой, как ежедневный рассвет за окном, как волны реки из года в год плещущиеся о берега.

Окружающие поражались на странную парочку, чувствуя, что, здесь, что-то не так. Иногда, молодые люди забывались и вели разговоры на своем языке.

– Мне катастрофически не хватает красной энергии, – говорила Кэтрин, вздыхая.

– А мне белой, – подхватывал Джек.

– Может, пройдемся возле реки? – предлагала Кэтрин, глядя на юношу с надеждой.

– А ты мне оставишь чуток энергии или сама всю выпьешь? – брюзжал, недовольно Джек.

Добродушная мать Кристины нарадоваться не могла на сладкую парочку. Она наблюдала с восторгом, что парень проводит в их доме много времени и Кэтрин, ее приемная дочка, проводит много времени в доме своего избранника. Женщина считала дело решенным, готовила приданное, подкупала постельное белье для молодых и копила деньги на свадьбу.

Иногда она подходила с этим вопросом к дочери, но не получив вразумительного ответа, обращалась к Джеку.

Проходили недели, складываясь в месяцы, превращаясь в годы, а двое так и ходили друг за другом, ничего не меняя в своих отношениях, никак не сближаясь, и это являлось раздражающим фактором для родителей.

От отца Джек унаследовал жизнерадостность, может потому Кэтрин и потянуло к нему, ведь люди, переполненные неизменным оптимизмом, внушают доверие.

От отца он также унаследовал светлые, почти белые волосы, от матери – зеленые глаза и постоянное напряжение, при котором людей заставляло думать, будто он к чему-то прислушивается, менее умные считали, что Джек им не доверяет, и обижались, но духовные сразу же, начинали сомневаться, а обычный ли он человек? Джек был эмпатом.

Дар перешел к нему от матери. Эмпатом была и Кэтрин, но родители ей были неизвестны, все, что она сумела выяснить – это то, что она круглая сирота и ее папа с мамой погибли в автокатастрофе. Как всегда в таких случаях, информации даже приемной матери было дано до смешного мало и взяв ребенка на воспитание в собственный дом, добродушная женщина не была осведомлена, берет ли она потомка шизофреников, наркоманов или откровенных психопатов. Естественно, Кэтрин тоже не могла пробиться сквозь тупую броню сиротских дел чиновников и элементарно узнать имена и фамилии своих настоящих родителей.

Женщина приняла на себя хлопоты из-за чужого ребенка не просто так, ее собственная дочь умерла сразу после родов, и муж ушел к полюбовнице. Вроде обыкновенная история, подобное происходит, но как чудовищно на самом деле выглядит, если вдуматься по-человечески. Женщина, схоронившая ребенка, остается одна, без поддержки со стороны близкого человека, потому что человек этот, муж, давно спланировал предательство и только ждал подходящего момента, чтобы кинуть жену и уйти.

Кэтрин заменила ей дочь, тоже грудная, тоже оставшаяся сиротой, сколько слез, названная мать пролила над ней. Оплакивала странности маленькой дочери, ее отсутствующий вид и удивительные речи пугали, но не настолько, чтобы уж совсем…

– Я вижу, – задумчиво говорила как-то Кэтрин Джеку, нисколько не стесняясь присутствием матери, – на несколько мгновений раньше, человека или животное. Я знаю, кто пройдет или пробежит мимо меня.

– Схожий дар, – кивал Джек, – только я развил его дальше и теперь вижу на несколько дней вперед, бывает и лет.

Мать Кэтрин растерянно переводила взгляд с одного на другую, не понимая, о чем идет речь, но и, не вмешиваясь.

Кэтрин налила себе стакан свежего кефира, положила на тарелку кусочек шоколадного рулета. Села на стул, у окна, наблюдая за жизнью двора. Ела медленно, смакуя и наслаждаясь.

– Если бы я мог рисовать, как ты, – произнес Джек, поглаживая подлокотник кресла, на котором сидел и огляделся, скользя равнодушным взглядом мимо мягких диванов и пуфиков с покрывалами из искусственного розового меха. Равнодушно скользя взглядом мимо стеллажей, шкафов, книжных полок, набитых фарфоровыми фигурками, мимо цветастых обоев и кружевных штор с кисточками, украшенными фестонами из искусственных цветов.

– Что тогда?

– Я бы нарисовал убийцу, которого вижу каждую ночь! – заявил юноша.

Мать Кэтрин испуганно взвизгнула. Джек и бровью не повел. Кэтрин вопросительно взглянула.

– Он приходит после полуночи, – пояснил Кэтрин, Джек, напрочь игнорируя подвывания матери девушки, – выполняет те действия, которые, скорее всего, совершал перед собственной гибелью.

– То есть?

– Вытирает окровавленный нож своей рубашкой, оглядывается на двери и, замечая в дверях окровавленную, израненную женщину, проводит лезвием по своему горлу.

– Что за женщина?

– Молодая, очень красивая, в старинном платье.

– В старинном платье? – переспросила Кэтрин.

– Именно, – подтвердил Джек, – а он в ковбойском наряде.

– Это еще что за новости? – нахмурилась Кэтрин и поглядела в окно, на дом Джека.

– Дому и десяти лет нет, – читая ее мысли, сказал Джек, – предыдущие хозяева не жили в нем, потому как, только выстроив особняк, решили эмигрировать, подвернулась такая возможность. Но вот что было до того, на месте особняка?

И они вопросительно уставились на мать Кэтрин.

– Мама? – девушка требовательно посмотрела в глаза названной матери.

– Эллис! – пригласил к ответу женщину, Джек.

Она замялась, отвела взгляд, но все же, ответила:

– А ничего не было! Пустырь! – и спохватилась, затараторила. – Нет, оно, конечно, давным-давно, что-то и было. Потому как сад сохранился, но при мне ничего…

И смолкла, под грузом неких воспоминаний.

– Мама! – требовательно выкрикнула дочь.

Эллис встрепенулась:

– Отец у меня пил очень, он после войны, малость помешался. Моя семья эмигрировала из Польши. Маленьким попал под бомбежку, мать и бабушка погибли, а его дальние родственники в Америку привезли, отдали в детский дом. С той поры, до своего двадцатилетия он ни слова не произнес, люди думали, немым на всю жизнь и останется. Но встретил мою мать, они на заводе познакомились. Моя мать веселушкой была, любила песни попеть, поплясать любила, ну и растеребила его, заговорил он, в любви признался. Поженились, а жить приехали в ее родительский дом, то есть, в этот.

Повела она рукой.

– Только отец недолго улыбался, стал буркать и выпивать, а сам все на пустырь глядел, на котором теперь ваш дом стоит, – кивнула она Джеку, – по пустырю, в лес да из леса люди ходили, протоптали две тропинки, крест-накрест и отец, напившись, выходил на крыльцо, хохотал, дескать, по чертовой тропе ходите! А почему да зачем так говорит, не объяснял!

– Что с ним стало? – спросила Кэтрин.

– Нашли на перекрестке, – печально вздохнула Эллис, – как раз на месте вашего дома!

Снова кивнула она Джеку.

– Но ковбойской одежды он не носил и убийцей не был, – покачала головой, она, – это что-то другое, что-то давнишнее.

– Может, в городских архивах посмотреть? – задумался Джек.

– А, что это мысль! – подхватила Кэтрин.

Деду Джиму исполнилось сто десять лет. Он был убежден, если гулять каждое утро по росистой траве босиком, не заболеешь, с тем же убеждением дед вылезал под дождь абсолютно голым и, распахнув объятия, навстречу дождевым каплям, позволял небесной канцелярии отплясывать чечетку у себя на лысой макушке.

Дед не смотрел телевизор, не слушал радио и не читал газет, о жизни в сегодняшней Америке имел самое смутное представление, делами в доме распоряжалась правнучка, Элизабет.

Ел он крайне мало, питался куриным бульоном и овсяными кашами. Говорил что-то, но его слова могла разобрать исключительно Элизабет. Именно она принялась вести переговоры с дедом, не удивляясь странным вопросам о прошлом, что задавали деду Джиму Джек и Кэтрин.

– На Чертовой тропе в прежнее времена стоял крепкий домина, – переводила Элизабет, вслушиваясь в невнятное бормотание деда, – но хозяин с ума сошел, прирезал жену и сам зарезался.

– Почему сошел с ума? – допрашивала деда Джима, Кэтрин.

– Говорят, черта увидел, – прошамкал дед, – говорят, жена его целый день из-под стола доставала. Трясся он, зубами стучал, волосы дыбом, напугался, страсть как!

– Ну, а жена? – допытывалась Кэтрин.

– Она никого не видела, обыкновенная была, помню ее. Малым бегал на речку, – и дед махнул в сторону далекой реки, – а она с подружками голой плавала. Красивая!

Зажмурился он.

– До сих пор помню, как я обрадовался, когда она меня к себе поманила!

– Зачем?

– Страсть как любила маленьких детишек целовать! – доложил дед и взглянул мечтательно. – Я в ее руках растаял!

– Она была ведьмой? – неожиданно для себя, спросил Джек и переглянулся с Кэтрин, удивленный вырвавшимися словами.

– Кто, как говорил, – закивал дед, – я считал ее обыкновенной, хотя и прекраснейшей из женщин. А, кто завидовал, так шипел, обзывал ведьмой, но после смерти, разве про покойников плохо говорят? Смолкли все и доброжелатели, и недруги.

– А дом куда делся? – недоумевал Джек.

– Люди раскатали, – нехотя доложил дед, – по бревнышкам растащили. Дома пустые только злобных духов привлекают, тем более дома с нехорошей славой, где кровь пролилась!

Элизабет проводила гостей до калитки, взглянула с недоверием:

– А чего это вы домом на Чертовой тропе интересовались?

– Живу я там! – сообщил ей Джек.

– Нельзя! – покачала головой Элизабет. – Беда будет! Съезжай!

– Куда?

– Да, хоть в лес, лишь бы выжить! – и Элизабет с вызовом поглядела в глаза Джеку.

Молодые люди возвращались домой, молча. О Джиме они узнали от историка, завсегдатая городского архива. Он и посоветовал не копаться в пыльных папках, а напрямую обратиться к самому старому жителю тех мест, уж он-то что-нибудь, да и вспомнит.

 

6

– Так ты продолжаешь жить в этом доме? – спросила Тонечка, когда Джек умолк и спрятал лицо в своих ладонях.

– Нет, – покачал головой Джек и отнял ладони, все увидели, что глаза его полны слез.

– Что случилось? – шепотом спросила тетушка Анфиса.

– Наши с Джилл родители сошли с ума, – печально произнес Джек, – а Кэтрин вместе с Эллис погибли.

– Они поехали навестить родственников на океанское побережье, – пояснила Джилл, – и попали под торнадо. Их унесло в океан, даже тел не нашли!

– Мне жаль, – положила ручку на запястье Джека, Тонечка.

– Джеки, – покачал головой Володя Соловьев, – ты такой молодой, а уже состарился душой!

– Ничего, – прошептала, сдерживая рыдания, тетушка Лизавета, – бог милостив, все образуется!

– Но дом? – настаивала Тонечка.

– Мы переехали и живем сейчас в Нью-Йорке, снимаем квартиру, – сообщил Джек.

– Маленькую квартиру, – подтвердила Джилл.

Тетушка Анфиса смахнула слезу и подложила Джеку блинков, а тетушка Лизавета активно полила их сметаной.

– Тетушки, – втиснулся тут в проем двери, ведущей в сени, толстый священник, – мы решили, где поставить часовню. Деньги на богоугодное дело даст вот он.

И батюшка посторонился, пропуская в избу барина.

– А это кто такие? – сощурился на художников, барин.

Ему объяснили. Когда все уселись, подвинувшись и дав место новоприбывшим, в дом проскользнул чиновник, которого с трудом, но все же заметил Володя Соловьев и передавая ему тарелку с блинами, позаботился и о сметане, и о чае.

Чиновник сухо поблагодарил.

Барин взбодрил себя двумя стопками малиновой настойки, из запасов тетушек.

Художники быстро вошли в суть дела и горячо принялись развивать мысль своего участия в деле становления церковной часовни на деревне.

Джек выпив пару, другую стопочек малиновой настойки быстро опьянел так сильно, что уже не мог понять приснилась ему или нет тощая особа с копной соломенно-желтых волос, багровым носом пьяницы и настолько визгливым голосом, что выдержать ее могли только хмельные люди.

– Что это за женщина? – спрашивал Джек у Володи Соловьева и морщился, зажимая уши.

– Где? – удивлялся Соловьев.

– Вот! – тыкал пальцем в тощую особу, Джек.

– Это кикимора болотная! – произнесла Тонечка и легонько дунула, после чего, визгливая баба исчезла, без следа.

Джек изумленно взглянул на девочку.

– Она появляется там, где пьют! – пояснила Тонечка. – Любит затевать скандалы и подначивает драчунов.

– Пьяная Россия! – изумленно произнес Джек и обессилено сполз на стуле.

– Пойдем! – дернула его за рукав, Тонечка. – Все равно вы у нас ночевать останетесь!

Она привела Джека в свою комнату. Усадила американца на стул, и сноровисто перестелив собственную постель, предложила опьяневшему и уставшему от впечатлений дня, гостю лечь спать. Джек с удовольствием повиновался, разоблачившись до нижнего белья, улегся и убаюкиваемый колыбельной песенкой, что принялась напевать над ним, Тонечка, быстро погрузился в спасительный сон без сновидений.

– Тонечка, – заглянула в комнату дочери, тетушка Анфиса, – нам бы еще Джилл уложить спать?

Тонечка с готовностью вытащила из-за шкафа раскладушку, скоро постелька была готова и для сестры Джека.

Девушка с благодарностью посмотрела на девочку.

– А ты?

– И я! – кивнула Тонечка, раскатывая небольшой матрац набитый сеном, на полу. – Мне надо охранять твоего брата! Он уязвим для духов нашей деревни!

Джилл не возражала, а улеглась, скоро погрузившись в крепкий сон.

– Что думаешь? – спрашивал в это время, Володя Соловьев у Дениса Курицына.

Денис, уютно устроившись на сеновале, поправил пуховую подушку и, уставившись на видные из-под крыши сенника, звезды, вздохнул:

– Чего только не бывает в России!

– Неизвестно что бывает! – подтвердил Борис Юрьевич Беляев, подоткнув со всех сторон клетчатое шерстяное одеяло.

– Магия, – вздохнул Санечка Михайлов.

– Фантастика, – с восторгом произнес Васенька Кокорин.

– Я книжку напишу! – решил Володя Соловьев.

– А мы ее иллюстрируем, – подхватил Денис Курицын.

– И историю американца опиши, – посоветовал Борис Юрьевич.

– Мы тут вам не помешаем? – вклинился в разговор художников толстый священник и полез на свободное место на сеновале.

– Всем места хватит! – залезая на самый верх и таща за собой набитые сеном, матрацы, сказал барин.

– Я тут одеяла прихватил и подушки, – тихим голосом, сообщил чиновник.

– Устроились? – спросила тетушка Анфиса и внесла в сенник какое-то устройство, испускающее дым.

– Что это, никак, матушка, вы нас сжечь решили? – заинтересовался священник.

– От комаров это, батюшка, чтобы кровососы вас не закусали! – размахивая дымящим устройством, весьма похожим на сковородку с дырявой крышкой, сказала тетушка Анфиса и, подвинув табуретку, оставила сковородку дымиться.

– С нами крестная сила! – перекрестился священник и принялся читать молитвы.

Художники, молча, слушали, под монотонное бормотание молитв, они и заснули. И не слышали, как посреди ночи пошел тихий, моросящий дождь. Не видели, как белая ведьма, воспользовавшись сыростью, проложила себе дорогу к сеннику, где было столько ненавистных для нее мужчин, но заметив бесцветный взгляд проснувшегося чиновника, отчего-то смешалась и дала деру, когда он внезапно швырнул в нее горсть соли, что прихватил для защиты от местной нечисти, высыпав в карманы своего пиджака целую солонку с обеденного стола тетушек. Белая ведьма скрылась обратно в реке. Не слышали они, как стенали от голода в пустом доме, жуткие сущности. Не видали, как дрожали и переливались на границе кладбища несколько сот фигур, где старый дедушка Лука вглядывался совсем, как давеча тетушки, прикладывая ладонь козырьком ко лбу, недоверчиво всматриваясь в спящих пришельцев…

 

7

– Дитя мое, как же ты устала! – произнес над Тонечкой мужской грустный голос.

Тонечка моментально проснулась и улыбаясь. протянула руки. Но ангел покачал головой, взирая на нее с такой печалью, что по щекам девочки потекли слезы.

В комнате было тихо. Сонно тикали настенные часы и посапывали во сне американцы, Джек и Джилл.

И только ангел, сияющий ангел, будто огромная яркая огненно-рыжая птица светил так, что куда там электрическим лампочкам!

Тонечка закрыла глаза, сквозь сомкнутые веки наслаждаясь практически солнечными бликами, исходящими от ангела.

Ангел заглянул ей прямо в душу. Тонечка села на матрасе, подтянула ноги, обхватила руками колени:

– Чего ты хочешь?

Она видела в его глазах отражение своей любви, того же самого чувства, своих же надежд.

Ангел опустился перед ней на колени, посмотрел на нее с жалостью.

– Я могу забрать тебя домой, – нежно сказал он, – но лишь, когда ты сама пожелаешь. Твое рождение в этом мире было ошибкой!

– Я предназначена для другого мира? – глядя в ультрамариновые, понимающие глаза ангела, спросила Тонечка.

Ангел торжественно кивнул:

– Дитя мое, ты – наша!

– Но я нужна людям! – повела она рукой вокруг.

Ангел помрачнел, исподлобья взглянул на спящего Джека, но присмотревшись, широко улыбнулся:

– Он тоже – наш!

Мельком взглянул на спящую Джилл и выражение лица его изменилось на озадаченное:

– Странно, вроде родные по крови, а к истине идут разными путями.

– Как это? – Тонечка посмотрела на свои стиснутые руки и нахмурилась.

– У него развитая, сильная, самодостаточная душа, – показал рукой на Джека, ангел и повернулся к Джилл, – а у нее душа окутана туманом, будто у слабоумного человека, мозг отказывается верить и принимать очевидное.

Тонечка посмотрела на Джилл:

– Она погрузилась в плавно плывущие на чудесных лодочках детские сны.

– Уходит от проблем! – подтвердил ангел и перевел взгляд на Тонечку.

– Ты не сможешь вечно охранять покой ни этих людей, ни деревенских жителей, ни всей страны в целом. Ты не принадлежишь этому миру. Ты – наша!

Тонечка вскочила на ноги:

– Я знаю, но дай мне немного времени! – голос ее дрогнул и она широко раскрыла рот, стараясь дышать глубоко, боясь в любой момент разрыдаться.

– Люди боятся тебя, – напомнил ей ангел, – в любое мгновение они готовы от тебя отречься, вытолкнуть прочь из своих жизней, вычеркнуть твое имя из своих сердец!

– Да знаю я! – всхлипнула Тонечка. – Но мне их так жалко!

Ангел пожал плечами:

– А им тебя нет!

И посоветовал, склонив белокурую голову к плечу:

– Подумай о Доме, каково будет тебе Дома, где ты обретешь родных по сути, любимых и дорогих твоему сердцу ангелов, твоих братьев?!

И исчез, моментально погрузив комнату в кромешную тьму деревенской ночи, когда чудом сохранившийся уличный фонарь светил лишь на окраине, над фельдшерским пунктом, освещая унылый домик весь пропитанный запахом лекарств и болезней.

Тонечка немного поплакав, вышла из комнаты, прокралась на цыпочках через гостевую, где на печке похрапывала тетушка Анфиса, а на диване тетушка Лизавета и пройдя через темные сени, вышла на крыльцо.

Деревня спала, лишь у дедушки Пафнутия, на участке пылал костер.

Тонечка, зябко поежившись, в одной сорочке, тем не менее пошла, ступая осторожно, ногами, обутыми лишь в мягкие домашние тапки, по усыпанной сухими осенними листьями, земле, к дому деда.

Языки пламени, лизавшие дрова, превратились в яркие, почти белые танцующие фигурки света и Тонечка зашипела на саламандр:

– Вот я вас!

Дедушка Пафнутий ничего не заметил, он спал, уронив голову в колени, согнувшись так, как умеют только гимнасты или очень пьяные люди.

Тонечка принюхалась и сморщилась, явственный запах самогона ядовитым облаком висел вокруг деда. Тонечка помахала рукой, разгоняя облако, посылая его в сторону реки, к белой ведьме, где ведьма немедленно пришла в движение, но учуяв отвратительный дух алкогольного пойла, фыркнула, ушла на дно, напоследок, громко, протестующе шлепнув руками по поверхности воды.

От этого звука проснулся Джек и забеспокоился, обнаружив себя в незнакомом пространстве, но прильнув к окну и разглядев отсветы пламени костра где-то неподалеку, все вспомнил.

А когда попривык, когда стал различать, нашел свои вещи аккуратной стопкой сложенные на стуле, переступил через пустой матрац и двинул на поиски маленькой ведьмачки, не позабыв заботливо поправить одеяло на спящей сестре.

Дар поисковика, присущий любому эмпату, привел его к костру, спящему деду Пафнутию и Тонечке, усевшейся на поваленном бревнышке.

Джек снял с себя куртку, укутывая девочку.

– Благодарю! – с улыбкой приняла она куртку.

Он уселся рядом, наблюдая за пламенем, тихо сказал:

– Мне снился Владыка мира, будто он разговаривал с тобой сегодня, в комнате?

– Это было, – кивнула Тонечка.

– И что же ты решила? – почему-то замирая душой, спросил Джек.

– Повременить, – ответила девочка, задумчиво глядя на сверкающие языки пламени, – помогу хотя бы этим людям, а после уже уйду Домой.

– Домой! – с невыразимой тоской, произнес Джек. – Может, там Кэтрин?

– Конечно! – кивнула Тонечка. – Ее взяли, она уже позабыла человечество и этот мир!

– И меня? – с горечью, спросил Джек.

– Тебя вспомнит, будь спокоен, – усмехнулась Тонечка, – а вот, приемную мать навряд ли, ее отправили на перерождение, чем глупее себя ведет человек в жизни, тем меньше у него шансов на дальнейшее продвижение вверх.

– Вверх, это куда? – вдруг, раздался тихий, вкрадчивый голосок.

Джек с Тонечкой вздрогнули, чиновник вынырнул из тени, с крайним презрением на лице посмотрел на опьяневшего деда:

– Спасать надо русскую нацию, вводить запрет на алкоголь, призывать делать утреннюю зарядку, личным примером демонстрировать хорошую спортивную форму!

И он принялся сгибать и разгибать руки, делать наклоны и приседания на это и Джек, и Тонечка смотрели, как на диво дивное, онемев от изумления…

 

8

При закладке кирпича для будущей часовни было много суеты. Народ, ни в какую не хотел подходить к реке, возле которой приезжие власть имущие выбрали место. Люди жались друг к другу. Женщины не отпускали детей и дети, привыкшие к вольному образу жизни, поднимали рев, хотя при этом и косились на водную гладь реки с затаенным ужасом в глазах.

В пустующем доме бесились сущности. Было слышно, как они воют и бросаются на стены, чуя такое количество живых людей да еще так близко! От дома до реки было всего метров двадцать.

– Знать бояться креста да ладана! – прогудел священник, сверкая «золотым» облачением и размахивая кадилом так, что дым чуть покурившись возле его тучной фигуры тянулся к реке, где белая ведьма посекундно мелькая, выглядывала из-под воды, но напасть не решалась, на берегу теснилось много женщин, как начнут визжать и вцепляться в волосы, отбивая своих мужиков, так едва-едва ноги унесешь.

Тонечка прислушалась к стукотне в пустующем доме, вздохнула:

– Кушать они хотят, их бы отправить на тот свет, где много чистой энергии для еды, но силенок у меня маловато!

– Может, я чем помогу? – с сомнением в голосе, тем не менее, храбро предложил Джек.

Тонечка неуверенно кивнула:

– Посмотрим!

Чиновник произнес речь, он подготовился заранее, исписав два листа бумаги из своей папки.

Люди слушали: бабки привычно, с малолетства наработав иммунитет к постоянным советским речевкам и митингам; женщины помоложе, хлебнувшие перестройки и последующих хаотичных елицинских времен, с недоверием, а девушки и вовсе не слушали, они одаряли красноречивыми взглядами молодых художников, присутствовавших тут же.

Санечка Михайлов и Васенька Кокорин отвечали не менее горячими и эмоциональными взглядами, а еще посылали по воздуху тайные воздушные поцелуи.

Но Володя Соловьев и Денис Курицын, не говоря уже о Борисе Юрьевиче Беляеве, вели себя иначе, ни с кем не перемигивались, а сосредоточенно слушали чиновника, стараясь распознать, где товарищ правду говорит, а, где откровенно брешет.

По словам чиновника выходило, что вслед за новой часовней, в деревне выстроят взамен старых замшелых изб благоустроенные кирпичные особняки со всеми удобствами, а то что же это получается, а? Вопросил он и не долго думая, легко помчался к дому с сущностями.

Не слушая предупредительных восклицаний живых и предвкушающего радостного гомона сущностей, чиновник встал на крыльце, притопнул ногой и вдохновенно сверкая глазами, заявил:

– Я лично куплю и перестрою этот дом, открою в этом доме сельскую библиотеку!

Дверь распахнулась и с десяток серых рук протянулись к чиновнику, он почуяв неладное, бросил через плечо соль, но соль не сработала, сущности не были нечистью, они изначально являлись обыкновенными людьми.

Чиновника схватили и потащили внутрь дома. Священник пришел в движение и отважно помчался на выручку товарища, обильно поливая и крыльцо, и сам дом, и то, что внутри дома святой водой, которая бултыхалась у него, на поясе, в специальной фляге. Сущности и церковника схватили, только ноги его, обутые в дорогие кожаные ботинки, мелькнули в темном проеме двери.

Все произошло так быстро, что приезжие, барин и художники не успели ничего сообразить. Зато местные, сноровисто, будто вспугнутые тараканы разбежались, улепетывая так скоро, что через минуту берег опустел.

Тонечка дернула за руку Джека, ринувшегося, было, на помощь чиновнику и батюшке.

Она сама подошла к дому и не заходя на крыльцо, принялась методично раскачиваться, напевая нечто на малопонятном языке.

Постепенно, шум борьбы в доме стих и на крыльцо, один за другим, потянулись серые человеческие фигуры.

Барин с художниками сбившиеся в испуганное стадо овец, наблюдали безмолвно, но безостановочно трясясь от страха, как вереница мертвяков спустилась с крыльца и будто загипнотизированные потянулись вслед за Тонечкой.

Маленькая ведьмачка отвела неупокоенных к самой реке и тут, над рекой открыла портал в потусторонний мир.

Джек мельком заметил в темном ребристом туннеле, открывшемся его взору, черные фигуры служек смерти, готовых, как видно, принять всю ораву мертвецов.

Когда в портале исчез последний неупокоенный, Тонечка резким взмахом руки закрыла переход в иной мир и упала без чувств, в траву.

Джек кинулся на помощь, взяв на руки маленькую ведьмачку, он неожиданно, нос к носу столкнулся с белой ведьмой.

После бегства местных женщин, она обнаглела и выныривая из-под воды, все чаще кидала алчные взоры на толпящихся на берегу, мужчин.

Джека, подбежавшего к самой воде, она пропустить оказалась не в силах, однако, в ту же секунду воздух прорезал отчаянный женский визг. Джилл, вырвавшись из толпы остолбеневших, напуганных художников, визжала на таких высоких нотах, что в пустующем доме треснули стекла окон. При этом Джилл была готова схватиться на смерть в смертельной схватке с ведьмой, но ведьма шарахнулась и нырнула, покидая поле битвы с позором.

– Джилл! – только и смог промолвить потрясенный Джек.

Из дома выползли чиновник и священник. Чиновник, с серым лицом, потрепанный, но не потерявший свою папку и священник, в разорванном облачении, без креста, без ладана, без фляги со святой водой.

– Ну знаете, – прошипел священник, с трудом вставая на ноги, – вам тут обряд экзорцизма надо проводить, а не часовни строить!

– Факт! – подтвердил чиновник.

– Да воскреснет бог, – начал читать молитву священник, но заметив в реке горящие ненавистью глаза белой ведьмы, смолк, трусливо перекрестился и заковылял прочь, торопясь уйти, как можно дальше, прочь. Чиновник последовал за ним, не оглядываясь.

И барин, вздохнув, поглядев вокруг, промолвил, обращаясь к художникам:

– Я это… ну, вы понимаете… уж лучше пойду, а то… – и махнув рукой на объяснения, припустил вслед за товарищами.

 

9

Ливень начался неожиданно, сильный дождь яростно принялся хлестать, мгновенно отрезав художников от окружающего мира. Едва-едва добравшись до пустующего дома, где совсем недавно обитали сущности, художники перевели дух и принялись отжимать одежду.

Тонечка очнулась и поглядев в разбитое окно, откуда порывами налетали секущие струи ливня, вздохнула о тепле.

Володя Соловьев первым опомнился и проверив тягу с помощью зажигалки, затопил печь, попутно разломав несколько старых стульев и табуретов, используя никому не нужную мебель вместо дров.

Художники, молча столпились возле весело потрескивающего открытого очага русской печки. Джилл покрылась мурашками, зубы ее стучали от холода.

– Сестренка, – обнял ее за плечи Джек, стремясь передать сестре частичку своего тепла.

– А у меня вон чего есть! – бодро проговорил Борис Юрьевич Беляев и с веселой ехидцей взболтнул бутылью мутного самогона.

Художники радостно загалдели.

– Ну, волшебник!

– Чародей!

– Додумался бутылку прихватить!

У Бориса Юрьевича и посуда нашлась, будто иллюзионист, извлек он из внутреннего кармана куртки футлярчик, из футлярчика достал несколько пластмассовых стаканчиков, сложенных один в другой, наподобие матрешек.

– Эх жаль, закуси нет! – вздохнул Санечка Михайлов.

– Обижаешь! – широко улыбнулся Борис Юрьевич и выудил из карманов куртки несколько маленьких красных помидор.

– У тетушек на окне, в цветочных горшках такие растут, – задумчиво прокомментировала Тонечка.

– Каюсь, грешен, – поклонился ей Борис Юрьевич и подал девочке помидорку.

Выпили, закусили. Все, кроме Тонечки, она лишь съела свой помидор и поглядела с интересом на Джека.

– Он быстро пьянеет! – понял ее мысль Володя Соловьев.

Джилл от своей порции горючего закашлялась, прослезилась, но проглотив помидор, перестала кашлять, а скоро и дрожать прекратила, согреваясь, как изнутри, так и снаружи, от печки уже шел вполне ощутимый жар.

По стеклу, что процарапало и к окну прилипло устрашающее лицо белой ведьмы.

Борис Юрьевич смотрел на нее с изумлением и ужасом:

– Чего надо? – нервно прокричал он. – Пошла прочь!

И махнул на нее стопкой.

Ведьма перевела взгляд на Джилл, обиженно поджала губы и отвалилась от окна.

Джек принялся смеяться:

– Как ты ее! – обращаясь к сестре, сказал он. – Визгом!

Джилл уставилась на брата. Нижняя губа ее задрожала, глаза наполнились слезами.

– Ох, Джек, неужели ты не понимаешь? – волнуясь, заговорила она, машинально переходя на английский. – Я очень испугалась за тебя!

– Прости! – смешался Джек.

– А я одного не понимаю, – вмешался Володя Соловьев, – откуда эти сущности в доме взялись?

– Утопленники, – коротко бросила Тонечка, к чему-то прислушиваясь.

– Погоди-ка, их белая ведьма утопила? – догадался Борис Юрьевич.

Тонечка кивнула.

Внезапно, возле самого дома раздались крики.

– Отпусти, тварь!

– Солью ее, солью!

– Да воскреснет бог!

В двери вломились барин, священник и чиновник. Последний забрасывал комками слипшейся соли белую ведьму. Та шипела, корчилась и уменьшалась прямо-таки на глазах.

Борис Юрьевич оживился:

– Так на нее соль действует? – прокричал он и торжествуя, выхватил из кармана коробок спичек, только вместо спичек наполненный крупнозернистой поваренной солью.

– Получи, ведьма! – метнул он открытый коробок в приставучую тварь, протянувшую к мужикам скрюченные белые пальцы.

Этого оказалось достаточным. Одарив злобным взглядом сопротивляющихся ей людей, она прошипев напоследок нечто нечленораздельное, скукожилась и пропала, обернувшись мокрой половой тряпкой на крыльце.

Чиновник с гримасой брезгливости пнул ее, отбросив далеко, прочь.

– Как думаешь, с ней покончено? – с надеждой в голосе, спросил священник.

Девочка пожала плечами:

– Может быть, но не навсегда!

– Пакость какая! – сопел чиновник, отряхивая мокрую одежду. – Первым делом надо будет сюда экстрасенсов привезти!

– Колдунов, – поправила его Тонечка, – желательно «черных» и некромантов, кто мог бы помочь мне отправить на тот свет тех, кто застрял на кладбище.

– Вот именно, – воздел кверху палец, чиновник и спохватился, – боже мой, так тут еще нечисть есть?

– Не нечисть, – терпеливо поправила Тонечка, а люди! Они на кладбище, их удерживает граница!

– Что за граница? – выпивая предложенный стаканчик с самогоном, деловито осведомился чиновник.

– Крест! – коротко доложила Тонечка.

– Есть бог на свете! – суеверно перекрестился, батюшка.

– Слушайте, – вмешался тут опьяневший Джек, – а чего вы вернулись? Сбежали…

– Спраздновали труса! – недоверчиво прищурился Володя Соловьев.

– Стыдно стало! – прижал руку к сердцу, барин. – Сбежать от трудностей, как распоследнее гадье, ну и вернулись, а тут ливень.

– Дай бог каждому! – зачем-то сказал батюшка, выпил и еле переведу дух, покрутил головой. – Крепкая, зараза!

– Пьяная Россия! – подтвердил Джек, раскачиваясь и опираясь то на одного собеседника, то на другого.

– Джеки! – взял над американцем шефство, Володя Соловьев. – Присядь, Джеки!

Джек нахмурился, но послушно опустился на маленькую скамейку, что каким-то чудом еще не попала в печку, разломанная на куски мощными руками Соловьева.

– Что же вы решили? – наступал, между тем, на чиновника, барина и батюшку, Беляев.

– Построить часовню! – перекрестился священник.

– Деревню благоустроить! – уверенно заявил чиновник.

– Жителей поддержать! – подхватил барин.

 

10

Моросящий дождь навязчиво сочился с затянутого серыми тучами неба, оседая на разлапистых ветках угрюмых елей.

– В этаком лесу можно и елочку на Новый год присмотреть! – размечтался священник.

– И не жалко будет рубить? – спросил барин.

– Зачем рубить, когда можно выкопать с корнями и посадить в кадушку! – возразил священник.

– Вот как?! – удивился барин.

– Конечно же!

– Идите сюда! – послышался голос чиновника из глубины лесной чащобы.

Величавая сосна привлекла внимание чиновника.

– Хороша ведь, а? – хлопнул по стволу, чиновник.

– Жалко! – посочувствовал сосне, барин.

– Красивая! – восхитился священник.

– Ну тогда поищем еще? – огляделся чиновник в сомнении.

– Да ну, – отмахнулся барин, – пущай деревья живут, у них итак жизнь тяжелая, то ли проживут они долгий срок, то ли будут срублены топором жестокого дровосека.

– Построим часовню из кирпича, – решил чиновник.

– Конечно, так надежнее будет! – поддержал чиновника, барин.

В этот момент в лесу громко хрустнула ветка, с шумом упало несколько шишек.

– Кто там? – нервно выкрикнул чиновник и зачерпнул пригоршню соли из кармана.

Священник перекрестил чащобу и забормотал свое: «Да воскреснет бог!»

Барин подобрал шишку:

– А вдруг, это медведь? – предположил он. – Всяко-яко, шишками отобьемся!

– Не пужайтесь, люди добрые! – вышел из-за деревьев старичок-лесовичок.

– Ты что за диво? – удивился чиновник, глядя на лапти старичка и корзинку, сплетенную из лыка.

Лесовик поклонился:

– Леший я!

Барин отступил, уронив шишку. Но священник собрался с духом и выступил вперед.

– Дорогой лесной дух, мы хотим выстроить часовню для защиты деревенских жителей от злых духов!

– И для того, решили срубить мои деревья? – ворчливо осведомился леший, переменяясь в лице.

– Мы пожалели деревья, – вступил в разговор, барин, отирая пот со лба.

Руки его тряслись от страха, но он преодолел себя и встал рядом с чиновником.

– А ну, тогда, ступайте к людям! – разрешил леший и поставил корзинку.

– Мы построим часовню из кирпича! – успел прокричать вслед старичку, чиновник.

– Вы видели его глаза? – поежился священник. – Будто жуки черные.

– И лицо, словно земля коричневая, – поделился своим впечатлением, чиновник, – вся в трещинах.

– А, что в корзинке? – заглянул в корзину, барин и обомлел. – Золото?

Он взял в руки самый обыкновенный золотой слиток.

– Нам это не сниться? – ущипнул чиновника, батюшка.

– Ой! – подпрыгнул чиновник.

– Интересно, какой банк он ограбил? – задумался барин.

– Ну и леший, – громко воскликнул священник, потрясенно глядя на товарищей, – он же золото на строительство часовни оставил!

Вскоре они вернулись в деревню, где в доме тетушек их с нетерпением ожидали художники. Ожидали, но не бездействовали. Они придумали и рассчитали не хуже любого архитектора, как должна выглядеть часовня.

Тетушка Анфиса и тетушка Лизавета заглядывая в здоровенные листы, которые художники, в обыкновении использовали для эскизов, давали свои советы, демонстрируя любовь к балясинам и инкрустациям.

– Грибы? – обрадовалась, увидев корзину в руках священника, тетушка Анфиса.

– Золото!

– Золото? – переспросила тетушка Лизавета. – В нашем лесу?

– В вашем лесу живет леший, – сообщил барин, – мы его встретили, а он нам золотые слитки подарил!

Тонечка проявив любопытство, взяла один слиток в руки, с сомнением покачала головой:

– Вначале надо бы проверить!

– Ничего нет проще, – заверил всех барин, – у меня в городе друг ломбардом владеет.

И с этими словами взял корзинку, собираясь на улицу, за руль своего автомобиля.

– Погоди-ка, – ухватил его за рукав чиновник, с подозрением вглядываясь в лицо барина, – а где гарантия, что ты вернешься, а?

– Ребята, давайте жить дружно! – прогудел батюшка.

– Позвольте! – возмутился барин, вырываясь из цепких рук чиновника. – Что за недоверие?

– Эй! – подал голос Джек, стараясь предотвратить назревающий конфликт, но барин уже дал в ухо чиновнику.

Чиновник увернулся, кулак барина прошел по касательной и чиновник боднул барина головой в живот. Барин сложился пополам, выронил корзинку.

– Смотрите! – закричала Тонечка, указывая на то, что высыпалось из корзины.

Джилл тоненько взвизгнула.

На полу валялись бледные поганки.

– Вот вам и золотые слитки! – с удовлетворением кивнул Джек.

– Подлость какая! – возмутился чиновник.

Устыдившись своего поведения, он протянул руку для примирения, но барин руку не принял, оскорбленный до невозможности…

 

11

Володя Соловьев никак не мог уснуть. Ворочался на матрасе, брошенном в гостевой комнате у тетушек, укрывался с головой от храпа соседей. Он спокойно продержался весь день и ничем не выдал своего состояния. Но ночью все сомнения будто выпрыгнули и заплясали перед его мысленным взором. Что ему делать? Как добиться внимания Джилл?

Володя повернулся на другой бок, поправил подушку и попытался представить девушку в легкомысленном платьишке, а не в брючном комбинезоне со строительными инструментами в руках.

Тихо потрескивала накалившаяся русская печка. За окном мягко сыпал октябрьский мокрый снежок, о котором, в обыкновении, деревенские жители говорили, с сомнением покачивая головами, мол, ляжет этот снег или не ляжет?!

Когда Соловьев все-таки задремал, уже где-то около пяти утра, ему приснилось, что Джилл открывает со скрипом окно, ступает босыми ногами на пол и начинает весело кружиться посреди спящих тел художников.

Совершенно обнаженная и немыслимо прекрасная.

– Джилл! – позвал он после завтрака, по дороге к реке.

Джилл отстала от нестройной толпы строителей и художников, внимательно посмотрела на Володю.

– Меня мороз по коже продирает, когда ты рядом, – пожаловался ей Соловьев.

– Я не ведьма! – категорично заявила Джилл.

– Дело не в этом, – промямлил Володя, смущаясь и краснея, – понимаешь, аж мурашки по спине ползут!

– Да ну тебя, в самом деле! – рассердилась Джилл и бросив Володю, устремилась вперед, догонять остальных.

Часовню строили всем миром. Особенно старался чиновник, приободрившийся после исчезновения белой ведьмы. По прежнему не доверяя ситуации, он таскал соль в обеих карманах и кутаясь в зимнюю куртку, оглядывался на водную поверхность реки, уже подернутую первым ледком, готовый к боевым действиям, если понадобится.

Слово свое он сдержал и в пустующем доме также велись ремонтные работы с тем, чтобы впоследствии открыть и избу-читальню, и небольшой домик культуры. Одним словом, все для всестороннего развития человека в сельской глубинке.

Барин также руководил стройкой, но простудившись и оглушительно чихая, всякий раз отодвигался, с неприязнью глядя на чиновника:

– По-моему, у меня аллергия на тебя! – заявлял он, так и не простив своего товарища.

Несколько раз на стройке объявлялась тощая особа с копной соломенно-желтых волос, багровым носом пьяницы и настолько визгливым голосом, что выдержать ее могли только хмельные люди.

Происходило это во время веселых деревенских плясок, что устраивал дед Пафнутий, любитель выпить, попеть русских частушек и поплясать. Дед являлся на стройку с гармонью в руках, растягивая мехи, он предлагал:

– А ну-ко?! – и щурился задорно.

Строители не выдерживали, подогрев себя вечными, как жизнь, глотками самогона из бутыли Бориса Юрьевича Беляева. Бутыль он всегда носил с собой, во внутреннем кармане куртки, а пополнял, где? Загадка! Впрочем, многие догадывались, где!

Тем не менее, вместе с плясунами появлялась и кикимора болотная, от ее визга закладывало уши, но маленькая ведьмачка всегда приходила на помощь. Легонько дунув, она заставляла кикимору исчезнуть.

Кстати говоря, художники остались в деревне, по собственному почину. Барин решил оплатить их труд, что было встречено с восторгом. Все-таки творческие люди в России не умеют да и не могут посвящать свое время еще и бизнесу, не умеют зарабатывать деньги. Наверное, это будет актуально в России во все времена. Творческий человек, как проклятие и мать рыдает над увлекшимся рисованием не в меру дитятей так, будто дитятя умер. Какое? Мать знает, ни хлеба, ни денег малеванием в нашей стране не заработаешь!

И это чрезвычайно напрягает, особенно, в тяжелые, наши времена, когда у власти оказались люди совсем не могущие установить в стране государственный строй.

Так и хочется гаркнуть в сторону Кремля, а где же государственность? Да и черт с ними, грамотами и медалями! Послать бы подальше пустопорожние речи о стабильности и доходности населения и взять бы за шиворот некоторых правителей да носом ткнуть в мшистые ступеньки столетних изб, дать послушать скрип рассохшихся половиц, истоптанных вдоль и поперек брошенными, одинокими русскими бабульками; пустить по давным-давно прогнившему деревянному мосту через речку и посмотреть, как ловко будут скакать власть имущие с плачем и воем по прогибающимся доскам, а ведь местные-то жители каждый божий день также скачут; поставить бы чинуш под капель протекающих крыш школ-девятилеток; заставить пройтись по чертополоху, выросшему на когда-то вспаханному, перепаханному полю.

Но государственные мужи, конечно же никогда не заглянут в ту же деревню, где жители безмерно страдали не столько от наплыва потусторонних сил, сколько от разрухи и отсутствия элементарных благ цивилизации, потому как за приобретение благ по нынешнему закону нынешней России полагается платить и не хилое количество денег, но откуда же средства у местных жителей, едва выживающих на нищенские пенсии и не менее нищенские зарплаты?!

– Денежного станка не имеем! – говорила тетушка Анфиса.

– А пенсии получаем, курам на смех, на хлеб и то едва хватает! – подтверждала тетушка Лизавета.

И барин, и чиновник, и священник отстегивали от щедрот своих толстые кошельки, потому как любили столоваться у тетушек.

И тетушки с удовольствием тратили деньги в приезжей автолавке, а иной раз гоняли и в сельпо, по разбитой сельской дороге, добираясь в соседнее село, после закатывали роскошные обеды и Джек, нередко переев, долго отдувался, постепенно засыпая от сытости, уронив голову в тарелку, будто пьяный.

 

12

– Ах, как я завидую одному моему другу, болтая ногами и сидя на самой верхотуре часовни, сказал Санечка Михайлов.

– Почему это? – обратился к нему Васенька Кокорин.

– Его семья всегда в движении, не прекращаются велосипедные вылазки летом и лыжные зимой. Его родители светятся любовью и каждый в семье обласкан. Младшие братья капризничают, но увлеченные общим движением в конце концов сдаются и следуют за старшими, забросив свои компьютерные игры, оставив виртуальные стрелялки на потом. Эмоциональная увлеченность семьи настолько захватывает, что я уже не могу представить своей жизни без чудесных прогулок и подвигов.

Тем более, дома меня, как правило, ждет мать с застывшим на осунувшемся лице унылым выражением и бабка, упертая молитвенница, денно и нощно бормочущая псалмы.

– А, теперь понятно, отчего ты домой не торопишься! – высказал свое мнение Борис Юрьевич Беляев, высунувшись из-за угла он помахал кисточкой с лазоревой краской.

Художники уже вовсю расписывали едва достроенную часовню.

На лице Сашеньки заиграла горькая усмешка:

– Будто, сам торопишься? – спросил он у Беляева.

– А чего мне в холостяцкой квартире делать? – вопросом на вопрос, ответил Беляев и вздохнул, глядя с нежной любовью на тетушку Анфису, явившуюся на строительную площадку с кастрюльками, наполненными домашними котлетами и корзинками, набитыми пирогами с капустой.

– Она? – удивился Васенька Кокорин, глядя на дородную фигуру тетушки Анфисы.

– Уж больно она замечательно готовит! – пояснил свой выбор, Беляев.

На строительство, почти одновременно явились местные жительницы, девушки в телогрейках и резиновых сапогах, но закутайся они в рубища, облачись в лохмотья и тут, сердца молодых художников бы не выдержали. Торопливо полезли вниз. По дороге окликнули Дениса Курицына, увлеченного изображением маленького ангела, летящего по голубому потолку часовни. Девушек было трое и каждая держала в руках узелок с пирогами собственного приготовления.

– Володя, ну что же ты, Володя! – Соловьев выглянул со строительных лесов понаставленных не только вокруг, но и внутри часовни.

Джилл махала ему рукой:

– Иди кушать, Володя, я тебя жду!

– Ждешь? – растерялся Соловьев и заторопился. – Сейчас. сейчас!

 

13

На Рождество Христово отпраздновали открытие часовни.

И священник в новом «золотом» облачении, торжественно ревел: «Господи, помилуй!»

Его жена, приехавшая на освящение часовни из города, руководила певчими, детьми священника. Мал мала меньше, но чрезвычайно музыкальные дети пели, не сводя глаз с матери, успешно исполнявшей роль регента.

Местные женщины плакали от умиления, глядя на столь редкостную картину, церковный хор из певчих нежного возраста.

Тонечка серьезно слушала церковные песнопения, но стояла в сторонке.

– Чтобы не стало плохо! – объяснила она Джеку.

И Джек составил ей компанию.

На замороженной реке, по твердому льду, с удовольствием катались дети и чиновник, произнеся речь, полную благодарности художникам, постаравшимся расписать часовню в яркие цвета, присоединился к юным конькобежцам, демонстрируя ребятне потрясающие прыжки фигурного катания.

– Я в детстве научился! – хвалился он столпившимся на берегу, местным жителям, с восторгом наблюдающим за его «волчками».

И тут произошло то, чего втайне побаивался чиновник. Из-подо льда на него глянула белая ведьма.

– Воскресла! – потрясенно прошептал чиновник.

Она уперлась руками, собираясь взорвать лед со своей стороны, но чиновник продемонстрировал ей пригоршню соли, что так и таскал с собой в кармане куртки, а после ткнул пальцем в сторону часовни.

– Съела? – насмешливо осведомился он.

Белая ведьма глухо взвыла и бросив на чиновника взгляд, полный ненависти, поплыла прочь, вдоль реки, как видно, навсегда покидая негостеприимные для себя берега.

– Экстрасенса вызывали? – произнес молодой человек, в черном одеянии.

Чиновник лихо подкатил к заснеженному берегу.

– Вы колдун?

– Я! – гордо выпрямился экстрасенс.

– Некромант?

– Истинно так! – подтвердил колдун.

Некромант оценив ситуацию, сразу же приступил к делу и помощь Тонечки не принял, заявив, что ей надо бы накопить еще сил для последующих подвигов, мало ли хаоса в этом мире?!

Колдун, несмотря на молодость, оказался чрезвычайно опытным и в пять минут отправил всех застрявших на кладбище, в том числе и двухсотлетнего дедушку Луку, в туннель смерти.

– Каждому свое, – сказал он, – живым этот мир, а умершим – тот!

На это никто и ничего возразить не смог, живые вздыхали, а мертвые, уходя, молчали и бросали последнее прости в сторону оставшихся родных, друзей, соседей.

Выслушав жалобы про белую ведьму, колдун сосредоточенно понюхал воздух и бросился в погоню, скользя по льду не менее лихо, чем чиновник.

Толпа деревенских жителей вместе с художниками и священником со «святым» семейством еле поспевали за шустрым чародеем.

Ведьму он настиг у полыньи. При чем никто из местных не смог бы утверждать, была ли полынья раньше или образовалась из-за воздействия коварной колдуньи.

Завидев экстрасенса, белая ведьма улыбнулась злобно и жадно, но прочтя силу в его глазах, засуетилась, торопясь уйти от возмездия.

Однако, приезжий маг ей такой возможности не дал.

Джек видел, как в открывшемся портале, ведущем в темное громадное пространство наполненное скалами и камнями похожими на вулканические образования, появилась знакомая фигура ангела.

Тонечка потрясенно прошептала, подтверждая его догадку:

– Владыка мира!

Ангел выглянул из портала, взглянул на Тонечку:

– Домой? – взглянул вопросительно.

– Еще нет, если можно! – поклонилась маленькая ведьмачка.

Ангел, сожалея вздохнул и перевел взгляд на белую ведьму, которую крепко держал колдун за шиворот.

Белая ведьма испуганно застыла, а в следующее мгновение беспомощно затрепыхалась в руках Владыки, безжалостно потащившего ее за собой.

– На ковер! – сказала Тонечка.

– Что это значит? – не понял Джек, наблюдая, как колдун закрывает портал.

– Владыка будет ее судить за убийства невинных людей! – уверенно заявила Тонечка. – Пребывая в мире людей, живи для людей!

Оставалась еще одна проблема и о ней, прежде всего напомнил дедушка Пафнутий. Ведьма, сбежавшая в самом начале, дом, которой, дедушка заколачивал досками. Но ведьма пропала и по всей вероятности боялась вернуться. Поэтому, колдун пообещав вмешаться сразу же, как она объявиться, уехал.

После отъезда экстрасенса, священника со «святым» семейством и чиновника, не без сожаления покинувшего деревню, но обещавшего изредка наезжать с кипами книг для библиотеки. В конце концов, он обещал еще помочь жителям перестроить и благоустроить их дома, художники тоже засобирались.

Но вначале огорошили местных жителей новостью о четырех свадьбах, которые были запланированы на весну.

Санечка Михайлов, Васенька Кокорин, Денис Курицын сделали предложение руки и сердца деревенским девушкам и получили согласие. Но, как же были поражены местные жители, услыхав о счастье тетушки Анфисы, решившейся выйти замуж за Бориса Юрьевича Беляева.

Ее подруга, тетушка Лизавета плакала навзрыд, но у нее оставалась Тонечка и немного подумав, тетушка пришла к выводу, что нельзя быть такой эгоисткой и благословила молодых, уезжавших наслаждаться семейным счастьем в городскую квартиру к Беляеву.

Джек, встав на одно колено, попрощался с Тонечкой, но обещал обязательно приехать на будущий год.

Провожая Джилл, Володя Соловьев преодолел застенчивость и краснея, запинаясь, уже в здании международного аэровокзала, признался девушке в любви и она бросилась ему на шею:

– Я тоже тебя люблю! – целуя его в щеки, губы, в нос, прокричала она, смеясь и плача.

Джек благосклонно отнесся к выбору сестры, заботливый Соловьев ему очень нравился и выпив на помолвке, он улыбался, глядя на счастливые лица жениха и невесты:

– Пьяная Россия!

А добрая. полная мать Володи и тихий, спокойный отец кивали, подтверждая, мол, да, пьяная.

– Джеки! – смеялся Володя, отставляя одну-единственную стопку в сторону. – Нельзя тебе пить, ты быстро пьянеешь!

И подняв на руки опьяневшего американца отнес его в свою комнату, где уложив на диван, укрыл практически брата, мягким пушистым пледом:

– Отдыхай, Джеки!

– Пьяная Россия! – убежденно пробормотал Джек, засыпая.

Ему снился берег озера с весело трещавшим костром и осенние листья, которые он, будто маленький или очень пьяный человек, набрал в рот…