ХАРАКТЕР юного Владимира Ульянова формировался в условиях семьи, уникально здоровой по всему своему строю — и житейскому, и духовному. Позднее об этом будет сказано подробно. Но Владимир достаточно рано лишился вначале отца, ушедшего из жизни в одночасье, а вскоре — и любимого старшего брата Александра, повешенного за подготовку покушения на императора Александра III. И это не могло не наложить на формирующийся характер Владимира отпечатка раннего взросления.
Первый конфликт Ленина с властью относится к декабрю 1887 года, когда ему пришлось после участия в студенческой акции протеста уйти из Казанского университета. Продолжить учёбу очно не позволили, и весной и осенью 1891 года он экстерном сдал экзамены при Петербургском университете. Весной — за первый и второй курс, осенью — за третий и четвёртый… Одновременно с ним экзаменовались тридцать три человека. Двадцать семь получили диплом, девять, включая Ленина, — диплом первой степени. При этом только Ленин получил высшие баллы по всем дисциплинам. В выданном ему 14 (26) января 1892 года дипломе было записано:
«По представлении сочинения и после письменного ответа, признанных весьма удовлетворительными, оказал на устном испытании следующие успехи: по догме римского права, истории римского права, гражданскому праву и судопроизводству, торговому праву и судопроизводству, уголовному праву и судопроизводству, истории русского права, церковному праву, государственному праву, международному праву, полицейскому праву, политической экономии и статистике, финансовому праву, энциклопедии права и истории философии права — весьма удовлетворительные» [30] .
Тогда по коридорам университетов бродило немало великовозрастных студентов — лет под тридцать, а то и за тридцать. Ленин же получил университетский диплом вне стен университета ровно за те же четыре года, которые его законопослушные сотоварищи провели в аудиториях. Не знаю, нужны ли к этому факту дополнительные комментарии.
До августа 1893 года Владимир работал в Самаре помощником присяжного поверенного А. Н. Хардина, хорошо знавшего его и как партнёра по шахматам, и как собеседника, и как человека. За это время молодой юрист провёл около двадцати защит, но держало его в Самаре болезненное состояние матери. В 1891 году в Петербурге на руках у Марии Александровны неожиданно скончалась от тифа цветущая, блестящая сестра Ленина Ольга. И смерть дочери ударила по матери сильно.
Однако у Ленина уже не было сомнений в том, что ни вторым Кони, ни вторым Плевако он не будет — он будет профессиональным революционером в той революционной марксистской партии, которой в России и в Европе пока нет, но которую надо создать! Но провинциальная Самара — не то место, где можно делать большие дела, их делают в столице. У России две столицы: древняя «первопрестольная» Москва и северный «град Петров»…
Что выбрать?
В Москву собиралась семья, поскольку младший брат Митя готовился поступать в Московский университет. Но Москву питерцы называли большой деревней, и в такой оценке было немало правды. К тому же и пролетариат наиболее силён питерский, а Владимир Ульянов уже знает, что главной движущей силой будущего станут именно они — рабочие. Надо их лишь организовать. Поэтому общий курс ясен — Санкт-Петербург! Но от матери так просто не оторваться, и это главная причина того, что Владимиру приходится задержаться в Самаре. От того периода осталось воспоминание сестры Ленина — Анны Ильиничны Ульяновой-Елизаровой, которое, вне сомнений, не является апокрифическим, а описывает реально бывшее:
«Остался у меня в памяти один разговор с Володей о появившейся в ту зиму в одном из журналов (это была „Русская мысль“, № 11 за 1892 год . — С. К. ) новой повести А. Чехова „Палата № 6“. Говоря о талантливости этого рассказа, о сильном впечатлении, произведённом им, — Володя вообще любил Чехова, — он определил всего лучше это впечатление следующими словами: „Когда я дочитал вчера вечером этот рассказ, мне стало прямо-таки жутко, я не мог оставаться в своей комнате, я встал и вышел. У меня было такое ощущение, точно и я заперт в палате № 6“. Это было поздно вечером, все разошлись по своим углам или уже спали. Перемолвиться было не с кем.
Эти слова Володи приоткрыли мне завесу над его душевным состоянием: для него Самара стала уже такой „Палатой № 6“, он рвался из неё почти так же, как несчастный больной Чехова…» [31]
Да ведь и вся царская Россия мало отличалась от чеховской «Палаты № 6», что писатель Чехов — как «зеркало жизни», в своей повести и отразил. И если уж мягкий Чехов относительно общего облика царизма не заблуждался, то молодой марксист с закваской революционера тем более видел все «свинцовые мерзости» того строя, который тормозил Россию и который было необходимо заменять на строй прогрессивный, ускоряющий Россию.
К ОСЕНИ 1893 года Владимир Ильич перебрался в Петербург, где стал помощником присяжного поверенного у адвоката М. Ф. Волкенштейна. Но это — всего лишь житейская необходимость, а жизненные потребности и интересы Ленина уже полностью отданы делу будущей революции. Он вступает в марксистский кружок студентов-технологов, из которого скоро образуется ленинский «Союз борьбы за освобождение рабочего класса». Начинаются нелегальные поездки, работа в библиотеках, кружки, чтение рефератов, дискуссии, переписка… При этом политическим дебютом Ленина стала отпечатанная на гектографе в июне 1894 года в Петербурге знаменитая брошюра «Что такое „друзья народа“ и как они воюют против социал-демократов? (Ответ на статьи „Русского богатства“ против марксистов)».
За первым изданием последовало второе, третье…
Отдельный тираж составлял 50–100 экземпляров, но эти «жёлтенькие тетрадки» перепечатывали, переписывали от руки… Позднее Н. К. Крупская писала: «Помню, как всех захватила эта книга. В ней с необыкновенной ясностью была поставлена цель борьбы…».
Действительно, цель была поставлена ясная, причём — чётко марксистская. Дважды цитируя одно и то же место письма Карла Маркса А. Рунге от сентября 1843 года, Ленин выделил его второй раз особо: «Мы не говорим миру: перестань бороться — вся твоя борьба пустяки. Мы только даём ему истинный лозунг борьбы».
Сказано было сильно, и с момента появления «Друзей…» в формирующемся российском социал-демократическом движении появляется новая величина, всё более известная под партийной кличкой «Старик». Принимали «Старика» не все, но равнодушных не было, и уже — навсегда.
К середине 1890-х годов Владимир Ульянов в кругах столичных марксистов котировался высоко. Вначале к нему, правда, присматривались, даже пытались экзаменовать по знанию марксизма, но экзаменаторы тут же превращались в экзаменуемых. Весной 1895 года он вместе с В. В. Старковым, С. И. Радченко, П. Б. Струве, А. Н. Потресовым и Р. Э. Классоном участвует в подготовке издания марксистского сборника «Материалы к характеристике нашего хозяйственного развития», а 15 (27) марта 1895 года Владимир Ильич Ульянов получает паспорт для выезда за границу и 25 апреля (7 мая) вместе с одним из деятелей Московского рабочего союза Е. И. Спонти уезжает через Австрию в Швейцарию для установления личных связей с плехановской группой «Освобождение труда». Это была первая русская марксистская группа, основанная 25 сентября 1883 года в Женеве пятью бывшими народниками во главе с Г. В. Плехановым. Кроме Плеханова в группу входили Павел Аксельрод, Лев Дейч, В. Н. Игнатов и Вера Засулич.
В жизни и становлении Ленина Плеханов сыграл роль немалую — вначале поддерживая его, затем — «от противного», закаляя Ленина своей борьбой против линии Ленина… Увы, впоследствии было именно так — очень уж неоднозначной фигурой оказался в российской истории Георгий Валентинович Плеханов. В 1917 году он назвал призыв Ленина к пролетарской революции «бредом», но в середине девяностых годов позапрошлого века до перерождения Плеханова были ещё годы и годы, и Ленин ехал к нему в Швейцарию, волнуясь.
В Женеве он беседует с Плехановым, в Цюрихе — с Аксельродом, причём с последним живёт неделю в деревушке Афольтерн под Цюрихом. Для Ленина это было первое знакомство с швейцарскими горами, которое потом будет не раз продолжено отнюдь не по доброй воле Ильича — хотя горы он искренне и горячо полюбил. Недаром Сталин, горы тоже любивший и в горах выросший, назвал позднее Ленина «горным орлом».
Из Швейцарии Ленин писал матери:
«Природа здесь роскошная. Я любуюсь ею всё время. Тотчас же за той немецкой станцией, с которой я писал тебе, начались Альпы, пошли озёра, так что нельзя было оторваться от окна вагона…» [34]
ИЮНЬ 1895 года Ленин провёл в Париже, где познакомился с Полем Лафаргом, зятем Маркса и видным деятелем рабочего движения. И о первых впечатлениях от Парижа мы узнаём из письма Владимира Ильича Марии Александровне от 8 июня:
«В Париже я только ещё начинаю мало-мало осматриваться: город громадный, изрядно раскинутый, так что окраины (на которых чаще бываешь) не дают представления о центре. Впечатление производит очень приятное — широкие, светлые улицы, очень часто бульвары, много зелени; публика держит себя совершенно непринуждённо, — так что даже несколько удивляешься сначала, привыкнув к петербургской чинности и строгости…» [35]
Ленинское «окраины (на которых чаще бываешь)…» очень показательно. Он приехал в Европу не туристом, он намерен осваивать её человеческий и революционный потенциал и поэтому совершенно искренне признаётся в письме матери уже из Берлина:
«Занимаюсь… в Königliche Bibliothek (Королевской библиотеке. — С. К.), а по вечерам обыкновенно шляюсь по разным местам, изучая берлинские нравы и прислушиваясь к немецкой речи…
Берлинские Sehenswurdigkeiten (достопримечательности. — С. К.) посещаю очень лениво: я вообще к ним довольно равнодушен и большей частью попадаю случайно. Да мне вообще шлянье по разным народным вечерам и увеселениям нравится больше, чем посещение музеев, театров, пассажей и т. д.» [36] .
Читая это, вспоминаешь признание Владимира Маяковского насчёт того, что поездки и общение с людьми почти заменяют ему чтение книг. Нечто подобное — в отношении, правда, не книг, а искусства, — мог бы, пожалуй, сказать и Ленин. Что способны были дать ему, скажем, Лувр или Мюнхенская пинакотека? Новые художественные впечатления?
Ну-ну…
А вот «шлянье» по народным окраинам Парижа и Берлина (он жил в пригороде Берлина — Моабите) давало ему живую «информацию к размышлению», позволяло сопоставлять, отсеивать зерно знаний о подлинной жизни Европы от штампованных «плевел». Так было, впрочем, и дома. В октябре 1893 года Владимир Ильич пишет из Петербурга в Москву младшей сестре:
«Маняше
Я прочитал с интересом письмо твоё от 27 сентября и был бы очень рад, если бы ты иногда писала мне.
Здесь я не был ни в Эрмитаже, ни в театрах. Одному что-то не хочется идти. В Москве с удовольствием схожу с тобой в Третьяковскую галерею и ещё куда-нибудь…» [37]
Да, «Третьяковка» — это понятно! Это — своё, близкое, волнующее и затрагивающее то глубочайшее чувство Родины, которое разовьётся у Ленина тем больше, чем дольше он будет от Родины вынужденно оторван.
В сентябре 1895 года Ленин возвращается из-за границы, и главными «сувенирами», вывезенными им из первой поездки в Европу, оказываются пачки нелегальной марксистской литературы, запрятанные в чемодане с двойным дном.
На войне как на войне!
ПО ВОЗВРАЩЕНИИ в Россию Ленин в начале ноября 1895 года пишет Аксельроду в Цюрих письмо, содержание которого даёт вполне верное представление о том, чем и как живёт теперь Ленин:
«Вы, вероятно, ругаете меня за опоздание. Были некоторые уважительные причины.
Буду рассказывать по порядку. Был прежде всего в Вильне (нынешний Вильнюс . — С. К. ). Беседовал с публикой о сборнике. Большинство согласно… и обещают поддержку… Их настроение вообще недоверчивое… дескать, посмотрим… Я напирал больше всего на то, что это зависит от нас.
Далее. Был в Москве. Никого не видал, так как об „учителе жизни“ (Е. И. Спонти . — С. К. ) ни слуху, ни духу. Цел ли он? Если знаете что о нём и имеете адрес, напишите, чтобы он прислал нам адрес, иначе мы не можем найти там связей. Там были громадные погромы (аресты . — С. К. ), но, кажется, остался кое-кто и работа продолжается…
Потом был в Орехово-Зуеве. Чрезвычайно оригинальны эти места: чисто фабричный город… только и живущий фабрикой… Раскол народа на рабочих и буржуа — самый резкий. После бывшего недавно там погрома осталось мало публики… Впрочем, литературу сумеем доставить…»
Сборник, о котором идёт речь в письме, — это нелегальный непериодический сборник «Работник», о подготовке которого Ленин и Аксельрод договорились. Ленин в своих объездах собирал материалы для него, и позднее сборник вышел в шести номерах плюс десять номеров «Листка „Работника“».
Отчитавшись о поездках, Ленин продолжает:
«Далее… Мне не нравится адрес в Цюрихе. Не можете ли достать другой — не в Швейцарии, а в Германии. Это бы гораздо лучше и безопаснее.
Далее. Посылая нам ответ — книжку по технологии, адрес: Питер, Александровский чугунный завод, химическая лаборатория, господину Лучинскому, прибавьте, если будет место, другой материал… Деньги, вероятно, пришлём, но позже. Отвечайте поскорее, чтобы мы знали, что сей способ годен.
Передайте поляку адрес для личной явки. Желательно поскорее, так как нуждаемся в транспорте. Адрес: город тот же, Технологический институт, студент Михаил Леонтьевич Закладный, спросить Иванова…
Далее. Такая просьба: нам крайне нужна краска — какая. Можете узнать у Mögli, у которого она есть. Нельзя ли бы как-нибудь доставить? Оказии нет ли? Пожалуйста, подумайте об этом или поручите подумать Вашим „практикам“. Кстати, Вы просили прямо к ним обращаться. Тогда сообщите: 1) знают ли они наш способ и ключ; 2) знают ли, от кого идут эти письма…
Писать надо китайской тушью . Лучше, если прибавить маленький кристаллик хромпика (К 2 Cr 2 О 7 ); тогда не смоется. Бумагу брать потоньше . Жму руку. Ваш…» [38]
В одном этом письме в сжатом виде уже дана судьба человека на много лет вперёд. Он уже знает, что не принадлежит себе… Он знает, что карьера, светские развлечения, личная жизнь — это всё не для него! И даже обычный отдых будет теперь для него прежде всего необходимой передышкой между — нет, не боями, поскольку бои впереди, а между уже оконченным делом и ещё не начатым делом.
В середине ноября 1895 года в очередном письме Аксельроду, сообщая о собранном материале и новых связях, Ленин, поскольку пересланную в корешке книги корреспонденцию удалось отклеить «с несказанными усилиями», ещё и наставляет адресата, как надо клеить:
«Необходимо употреблять очень жидкий клейстер: не более чайной ложки крахмала (и притом картофельного, а не пшеничного, который слишком крепок) на стакан воды. Только для верхнего листа и цветной бумаги нужен обыкновенный (хороший) клейстер, а бумага держится хорошо, под влиянием пресса, и при самом жидком клейстере…» [39]
Уже тогда Ленин был — ближайшие годы отчётливо выявят это — наиболее крупной интеллектуальной величиной в российской социал-демократии. При этом он, как видим, не считал для себя зазорным — в отличие от Плеханова, Аксельрода и много ещё кого — осваивать чисто технические стороны нелегальной работы. Похвальный подход, не так ли?
Что же до самого Аксельрода, то он в 1900 году вошёл в редакцию «Искры», но как стал со II съезда РСДРП меньшевиком, так всё более злобствующим меньшевиком и оставался до конца жизни. Он блокировался против Ленина с Троцким и Мартовым, становился всё более желчным. После Октябрьской революции, находясь в эмиграции, пропагандировал вооружённую интервенцию против Советской России…
Уже будучи в сибирской ссылке, Ленин написал работу «Задачи русских социал-демократов», где были и такие пророческие слова:
«Против всевластного, безответственного, подкупного, дикого, невежественного и тунеядствующего русского чиновничества восстановлены весьма многочисленные и самые разнообразные слои русского народа. Но кроме пролетариата ни один из этих слоёв не допустил бы полной демократизации чиновничества, потому что у всех других слоёв (буржуазии, мелкой буржуазии, „интеллигенции“ вообще) есть нити, связывающие его с чиновничеством, потому что все эти слои — родня русскому чиновничеству. Кто не знает, как легко совершается на святой Руси превращение интеллигента-радикала, интеллигента-социалиста в чиновника императорского правительства кнута и нагайки» [40] .
Читаешь это, а перед глазами проходит легион бывших перестроечных «интеллигентов-радикалов» с партбилетами, которые легко превратились из «идеологических бойцов ЦК КПСС» — кто в официальных чиновников, а кто — в бездуховных неофициальных лакеев ельциноидного правительства России. По своим нравственным корням Аксельрод был как раз из этаких — из «прорабов перестройки»…
Много подобных фигур ещё попадётся на пути Ленина — фигур бывших товарищей. И если Аксельрод чем-то от других отличался, так это редким зарядом отрицательной антиленинской энергии. Ленин же шёл сквозь ренегатов, как танк через мелколесье, хотя, в отличие от танка, Ленин имел живую душу, и измены его, конечно же, ранили. Но он духовно был очень силён и шёл вперед всё равно.
В хорошей советской армейской песне есть слова: «Задачи ясны и команды понятны, и виден рубеж огневой…». Если бы эту песню знал Ленин, то, весьма вероятно, её строчки стали бы у него любимыми. Собственно, уже тогда — в 25 лет — он полностью сформулировал для себя свою основную «теорему революции», и вопрос был теперь лишь в том, чтобы доказать её для остальных с очевидностью теоремы Пифагора.
Само название первой основанной Лениным осенью 1895 года революционной организации сразу ухватывало суть: «Союз борьбы за освобождение рабочего класса». Такое название было теоретически верно, а практически перспективно. Если рабочий класс освободится, он освободит и поведёт за собой крестьянство, а это будет означать свободную от эксплуатации Россию. Цепь задач выстраивалась логично, и теперь надо было «выбрать» эту «цепь» — «звено» за «звеном» — с заиленного царизмом «дна» российской истории.
До первого ареста — а он был уже не за горами, — Ленин успел сделать как руководитель новой организации не так уж и много, но если посмотреть на то, за какой срок это было сделано, останется лишь снять перед Лениным шляпу!
НО, ПОЖАЛУЙ, надо предостеречь читателя от некоего заблуждения… Скажем, в брежневской «Истории КПСС» (издание 5-е 1979 года) сообщалось (с. 34):
«В декабре 1894 года в связи с волнениями рабочих Семяниковского завода Ленин при участии рабочего этого завода Бабушкина написал обращение к рабочим… Так под руководством Ленина был совершён поворот от пропаганды в небольших кружках… к агитации в широких массах…»
Звучит весомо: встают перед глазами широкие рабочие массы, жадно внимающие Ленину. Но вот как это выглядело на первых порах — достоверное описание отыскивается в очерке о Зинаиде Невзоровой, одной из четырёх сестёр-большевичек из Нижнего Новгорода, будущей жене ленинского друга и соратника Глеба Кржижановского:
«Нужно было переходить от узкой кружковой пропаганды к массовой агитации… Как осуществить этот переход? Решили выпускать агитационные листки. Дело это было новое и, как оказалось, трудоёмкое — листки писали от руки печатными буквами, а много ли можно „напечатать“ при такой технике? Одну из первых листовок, составленных В. И. Лениным, переписали в четырёх экземплярах. Рабочий Семяниковского завода Иван Васильевич Бабушкин разбросал листки на заводе и проследил за их судьбой. Два листка подобрали сторожа, два подняли рабочие, они прочитали, передали другим. Это радовало, воодушевляло, — значит, листовки будут жить, передаваться из рук в руки. Позднее удалось наладить печатанье листовок на пишущей машинке, а потом и на гектографе…» [41]
Если бы эта живая деталь была включена в учебные курсы истории партии, то эта история выглядела бы и волнующей, и трудной, и непростой — какой она и была.
Начинали-то с малого!..
Однако сила уже молодого Ленина проявилась в том, что на малом не останавливались, а сразу ставили перед собой большие задачи и задумывали большие дела. В ноябре 1895 года была организована забастовка на суконной фабрике Торнтона. Тогда забастовало 500 человек — немного. Однако в 1896 году — уже без Ленина, но подготовленные Лениным, оставшиеся на свободе члены «Союза» организовали 30-тысячную забастовку питерских текстильщиков!
Главное же, пожалуй, что успел Ленин до ареста, это написать брошюру «Объяснение закона о штрафах, взимаемых с рабочих на фабриках и заводах». В советское время эта ленинская брошюра имела уже чисто историческое значение, хотя сегодня — во времена антисоветские — прочесть её не будет лишним и нынешним наёмным работникам российского капитала. В царской же России это была вообще чертовски нужная для рабочих вещь! В ней простым, понятным языком, с цифрами, с конкретными, взятыми из прессы, примерами, развёрнуто рассматривались и разъяснялись все вопросы, связанные с применением закона о штрафах и т. д. Видно было, что брошюра написана квалифицированным юристом-профессионалом, но Ленин ведь им и был и вопрос разобрал досконально.
Он писал:
«Назначение штрафов — не вознаграждать за убыток (хозяина . — С. К. ), а создать дисциплину… заставить рабочих исполнять хозяйские приказания…
Крепостные крестьяне работали на помещиков, и помещики их наказывали. Рабочие работают на капиталистов, и капиталисты их наказывают. Разница вся только в том, что прежде подневольного человека били дубьём, а теперь его бьют рублём».
Сказано было метко и било проблему в лоб, но Ленин шёл и дальше:
«Против этого, пожалуй, возразят: скажут, что общая работа массы рабочих на фабрике или заводе невозможна без дисциплины: необходим порядок в работе…
Порядок, действительно, необходим при всякой общей работе… но общую работу можно вести и без подчинения рабочих фабрикантам и заводчикам. Общая работа требует, действительно, наблюдения за порядком, но она вовсе не требует, чтобы власть наблюдать доставалась всегда тому, кто сам не работает, а живёт чужим трудом. Отсюда видно, что штрафы берутся не потому, что люди ведут общую работу, а потому, что при теперешних капиталистических порядках весь рабочий люд не имеет никакой собственности: все машины, орудия, сырые материалы, земля, хлеб, находятся в руках богачей. Рабочие должны продаваться им… А продавшись, они, разумеется, уже обязаны подчиняться им и терпеть наказания.
Это должен уяснить себе каждый рабочий, который хочет понимать, что такое штрафы…» [42]
Для начального политического образования рабочей массы брошюра Ленина о штрафах была нужна, пожалуй, не менее, чем сам «Манифест Коммунистической партии» Маркса и Энгельса. Достаточно сказать, что в декабре 1895 года она была отпечатана огромным для нелегального издания тиражом в три тысячи экземпляров, а в 1897 года переиздана в Женеве.
На обложке первого издания в целях конспирации указали вымышленные данные: «Издание книжного магазина А. Е. Васильева, Херсон, типография К. Н. Субботина, Екатерин. ул., д. Калинина. Продаётся во всех книжных магазинах Москвы и С.-Петербурга». На титуле стояло: «Дозволено цензурою. Херсон. 14 ноября 1895 г.».
В действительности же брошюру отпечатали в петербургской нелегальной Лахтинской типографии, принадлежащей «Группе народовольцев». О налаживании контактов с ней Ленин сообщил Аксельроду. Типографию держали так называемые «народовольцы четвёртого листка», то есть те народовольцы, которые в № 4 своего периодического органа «Листок» высказались за марксистский взгляд на историю, ставивший во главе дела политическую борьбу рабочего класса.
Итак, начало было положено, и должно было последовать продолжение — был готов первый номер первой нелегальной российской социал-демократической газеты «Рабочее Дело» — органа «Союза борьбы». Увы, свет он так и не увидел… В ночь с 8-го на 9 декабря 1895 года на квартире Н. К. Крупской проходило заседание руководящей группы «Союза», где обсуждался подготовленный к печати первый номер. И в ту же ночь начались аресты. На квартире Ванеева полиция захватила оригинал первого номера газеты.
Брали с разбором — ту же Крупскую тогда не тронули. Были арестованы Анатолий Ванеев, Пётр Запорожец, Глеб Кржижановский, Александр Малченко, Василий Старков, Александр Потресов и сам Ленин. Из рабочих арестовали Василия Шелгунова, Никиту Меркулова, Ивана Яковлева, Бориса Зиновьева, Петра Карамышева и других.
Арестованные, и Ленин в том числе, были отвезены в печально известный Петербургский дом предварительного заключения на Шпалерной улице. Здесь, в одиночной камере № 193, Ильичу предстояло провести четырнадцать месяцев.
За три дня до ареста, 5 декабря 1895 года, он написал письмо в Москву матери:
«Получил вчера письмо от Анюты, дорогая мамочка, сообщающее, что ты думаешь ехать с Ардашевыми (родственники по линии матери . — С. К. ) в Казань, и спешу написать тебе.
Ардашевы собирались ехать сегодня. Д. А. (Ардашев, нотариус . — С. К. ) мне предлагает взять дело об утверждении в правах наследства его родственника, но пока мы ещё не вполне согласились.
Живу я по-прежнему. Комнатой не очень доволен — во-первых, из-за придирчивости хозяйки; во-вторых, оказалось, что соседняя комната отделяется тоненькой перегородкой, так что всё слышно и приходится иногда убегать от балалайки, которой над ухом забавляется сосед. К счастью, это бывало до сих пор не часто. Большей частью его не бывает дома, и тогда в квартире очень тихо.
Останусь ли я тут ещё на месяц или нет — пока не знаю. Посмотрю. Во всяком случае, на рождество, когда кончается срок моей комнаты, не трудно будет найти другую.
Погода стоит теперь здесь очень хорошая, и моё новое пальто оказывается как раз по сезону…» [45]
Обычное житейское письмо, только автор его — не обычный квартирант дешёвой столичной квартирки, и «комната» ему уже определена — хотя он об этом ещё и не знает — в «казённом доме».
Впрочем, возможность ареста Ленин предполагал и заранее предупреждал старшую сестру Анну, чтобы в этом случае мать в Питер не пускать, поскольку она неизбежно начнёт ходить по разным «присутствиям» с хлопотами, неизбежно вызывающими в памяти тяжёлые дни хлопот за старшего сына Сашу.
Но когда арест стал фактом, никто Марию Александровну в Москве удержать, конечно, не смог, и она приехала, и ходила, и хлопотала, неся свой крест со свойственными ей достоинством и благородством.
По времени ареста Ленина и его товарищей стали полушутливо называть в своей среде «декабристами», но это была лишь внешняя аналогия — у царизма появились оппоненты принципиально более серьёзные чем те, что вышли 14 декабря 1825 года на Сенатскую площадь Санкт-Петербурга.
В СОРОК шестом томе Полного собрания сочинений на страницах с 443-й по 447-ю помещены протоколы четырёх допросов Ленина. Первый раз — 21 декабря 1895 года — его допрашивал подполковник Клыков, а потом — 30 марта, 7 мая и 27 мая 1896 года — подполковник Филатьев.
Ситуация была, конечно, драматической, тут было не до смеха, но я очень предполагаю, что, отвечая на вопросы жандармов, Ильич внутренне посмеивался. Во всяком случае, внутренней дрожи он явно не испытывал, хотя был собран и сосредоточен. Его линия поведения на следствии полностью укладывалась в русскую пословицу: «Я не я, и лошадь не моя, и я не извозчик!».
Точнее, то, что он — Владимир Ильич Ульянов, обвиняемый признавал, однако это было всё!
Вот фрагменты протокола допроса от 21 декабря 1895 года:
«Зовут меня Владимир Ильич Ульянов.
Не признаю себя виновным в принадлежности к партии социал-демократов или какой-либо партии. О существовании в настоящее время какой-либо противоправительственной партии мне ничего не известно. Противоправительственной агитацией среди рабочих не занимался. По поводу отобранных у меня по обыску и предъявляемых мне вещественных доказательств объясняю, что воззвание к рабочим и описание одной стачки на одной фабрике находились у меня случайно, взятые для прочтения у лица, имени которого не помню…
На заданный мне вопрос о знакомстве со студентом Запорожцем отвечаю, что вообще о знакомствах своих говорить не желаю, вследствие опасения компрометировать своим знакомством кого бы то ни было…
Когда я поехал за границу, я имел при себе чемодан, которого теперь у меня нет, и где я его оставил, не помню…» и т. д.
А вот фрагмент протокола допроса от 30 марта 1986 года:
«Зовут меня Владимир Ильич Ульянов.
В квартирах рабочих на Васильевском острове, за Невской и Нарвской заставами я не бывал. Относительно предъявленных мне рукописей: 1) листок, на котором написано „Рабочее Дело“ и по рубрикам указаны разные статьи; 2) рукопись о стачке ткачей в Иваново-Вознесенске; 3) стачка в мастерской механического изготовления обуви, — отобранных, по словам лиц, производящих допрос, у Анатолия Ванеева, — объясняю, что они писаны моей рукой…; фактических объяснений о рукописях под рубриками 1), 2) и 3) я представить не могу».
Безупречно!
Продумано каждое слово, как и на следующих двух допросах — 7-го и 27 мая 1896 года…
7 мая Ленин тонко пытается выяснить источник сведений жандармов о деятельности «Союза» и заявляет: «По поводу сделанного мне указания на имеющиеся против меня свидетельские показания — объясняю, что не могу дать объяснений по существу вследствие того, что мне не указаны показывающие против меня лица…».
27 мая эта линия опять выдержана: «Так как по поводу предъявленного мне на предыдущем допросе указания, что есть сведения о моих сношениях за границей с эмигрантом Плехановым, мне не сообщено, каковы эти сведения и какого рода могли быть эти сношения, то я считаю нужным объяснить, что эмигрант Плеханов проживает, как я слышал, вблизи Женевы, а я ни в Женеве, ни вблизи её не был и, следовательно, не мог иметь с ним сношений»…
Причём это ведь линия поведения после полугодичной отсидки в одиночке, которая укреплению нервов и выдержки не способствует.
Конечно, дом предварительного заключения — не шлиссельбургский каземат… Заключённого Ульянова навещали мать, специально приехавшая в Петербург, сёстры Анна и Мария, невеста — Надежда Крупская…
Конечно, Ленин имел возможность ежедневно работать — вещь в тюрьме великая! — в том числе над материалами будущего труда «Развитие капитализма в России».
Но тюрьма есть тюрьма.
Запорожец, например, к концу первого года заключения заболел сильным нервным расстройством, позднее обернувшимся душевной болезнью… Побаливал Ванеев — у него началась чахотка. Здесь, в стенах «предварилки», перерезал себе горло осколком стекла инженер Костромин. Мария Ветрова, арестованная по делу Лахтинской типографии народовольцев, в стенах Петропавловской крепости облила себя керосином, подожгла и сгорела.
Из такой же, как и у Ленина, одиночки его товарищ по «Союзу борьбы» Михаил Сильвин писал невесте:
«Трудно совладать с унынием, — всё те же стены, та же грязь, тот же шум, а тут ещё погода пошла под осень, дни стали короче, хмурое небо висит сырым, душным, неприветливым покровом, дождь однообразным звуком стучит по крыше и в окна, отдаваясь в моей душе невесёлой мыслью „я тебя доконаю, я тебя доконаю“…»
А ведь Ленин видел те же стены и хмурое небо, слышал тот же шум дождя. Тюрьма есть тюрьма…
Выручал строгий режим, обязательная гимнастика перед сном. Уже из сибирской ссылки — в письме к матери от 7 февраля 1898 года — Ленин делился тюремным опытом с младшим братом. Дмитрий Ильич, медик-пятикурсник, 7 ноября 1897 года был арестован по делу московского «Рабочего союза» и помещён вначале в одиночку Тверской полицейской части, затем — в «Бутырку» и, наконец, в одиночную камеру Таганской тюрьмы.
Мария Александровна написала сыну, что брат в тюрьме начал сдавать, и Ленин подробно инструктирует:
«Нехорошо это, что у него уже за 2 1/2 месяца одутловатость какая-то успела появиться. Во-первых, соблюдает ли он диету в тюрьме? Поди, нет. А там, по моему, это необходимо. Во-вторых, занимается ли гимнастикой? Тоже, вероятно, нет. Тоже необходимо. Я по крайней мере по своему опыту скажу, что с большим удовольствием и пользой занимался каждый день на сон грядущий гимнастикой. Разомнёшься, бывало так, что согреешься даже в самые сильные холода, когда камера выстыла вся, и спишь после этого куда лучше…»
Далее инструкция продолжается несколько забавно, и из неё видно, насколько не в обычае тогда для многих (не для Ленина) были привычные для наших дней гимнастические упражнения:
«Могу порекомендовать и довольно удобный гимнастический приём (хотя и смехотворный) — 50 земных поклонов. Я себе как раз такой урок назначал — и не смущался тем, что надзиратель, подсматривая в окошко, диву даётся, откуда это такая набожность в человеке, который ни разу не пожелал побывать в предварилкиной церкви!
Но только чтоб не меньше 50 подряд и чтобы не сгибая ног доставать рукой каждый раз об пол — так ему и написать…»
А в заключение советов следует ироничное:
«А то ведь эти врачи большей частью рассуждать только умеют о гигиене…» [50]
Пришлось Ленину и ещё раз давать советы подобного рода — уже младшей сестре Марии и зятю — Марку Елизарову, которые были арестованы в ночь на 1 марта 1901 года по делу Московской организации РСДРП.
НЕ ПОЗНАКОМИТЬ читателя с этими советами нельзя — они хорошо показывают подлинного Ленина, и остаётся лишь сожалеть, что при изучении истории КПСС в советских вузах студентов обязывали конспектировать ставших к тому времени историческим памятником «Друзей народа…», а не «тюремные» письма Ленина. Думаю, тогда Ильич представал бы перед потомками намного более интересной и живой фигурой, чем он представлялся и представляется многим.
Вот письмо в тюрьму Марии Ульяновой от 19 мая 1901 года. Ленин тогда уже жил в Мюнхене, занимаясь изданием первой русской социал-демократической газеты «Искра», и писал в Москву:
«…Как-то ты поживаешь? Надеюсь, наладила более правильные режим, который так важен в одиночке? Я Марку писал сейчас письмо и с необычайной подробностью расписывал ему, как бы лучше всего „режим“ установить: по части умственной работы особенно рекомендовал переводы и притом обратные, т. е. сначала с иностранного на русский письменно, а потом с русского перевода опять на иностранный. Я вынес из своего опыта, что это самый рациональный способ изучения языка. А по части физической усиленно рекомендовал ему, и повторяю то же тебе, гимнастику ежедневную и обтирания. В одиночке это прямо необходимо…»
И это не всё! Советы — в той ситуации жизненно необходимые советы человека, который сам пережил подобное, — продолжаются:
«Советую ещё распределить правильно занятия по имеющимся книгам так, чтобы разнообразить их: я очень хорошо помню, что перемена чтения или работы — с перевода на чтение, с письма на гимнастику, с серьёзного чтения на беллетристику — чрезвычайно много помогает… После обеда, вечерком для отдыха, я помню, regelmässig (нем. „регулярно“. — С. К.) брался за беллетристику и нигде не смаковал её так, как в тюрьме. А главное — не забывай ежедневной, обязательной гимнастики, заставляй себя проделать по нескольку десятков (без уступки!) всяких движений! Это очень важно…»
И лишь однажды в письме прорывается горькая тюремная «нота»… И она показывает, какой ценой, какими нервами давались Ленину те несомненные стойкость и бодрость духа и тела, которые он проявил в период заключения. Ленин признаётся сестре:
«Иногда ухудшение настроения — довольно-таки изменчивого (жирный курсив везде мой. — С. К.) в тюрьме — зависит просто от утомления однообразными впечатлениями или однообразной работой, и достаточно бывает переменить её, чтобы войти в норму и совладать с нервами…» [51]
Но в том же письме есть и ещё одно признание, хорошо показывающее подлинного Ленина и его духовное величие, естественно и без усилий с его стороны поднимающее его над средой. Ленин, советуя сестре, как лучше организовать свою жизнь в заключении, пишет:
«Надеюсь, что благодаря этому ты будешь хоть иногда забывать об обстановке, и время (которое обыкновенно в тюрьмах летит быстро, если нет особо неблагоприятных условий) будет проходить ещё незаметнее…»
Для кого-то время тянулось, а для Ленина, оказывается, летело!
Почему?
Да потому, что оно пролетало для него в постоянной работе ума и души, не забывающих и о сохранении крепости телесной.
Кто-то с молодости, как личность, угасает, ни разу не вспыхнув…
Кто-то — тлеет.
Ленин же всегда ровно горел. И это — не избитое образное сравнение, а точное определение повседневного состояния души Ленина в любых условиях.
ЗАДУМАЕМСЯ вот над чем…
Одновременно с Лениным в «доме скорби» на Шпалерной находились десятки «политических» — сверстников Ленина. И многие из них претендовали, тем более — по молодости, на роль вожаков, лидеров, «теоретиков»… Но кто из них мог похвалиться по выходе из заключения той горой бумаг, которую исписал в тюрьме Ленин, готовя и подпольные листовки (!), и статьи, и материалы для будущей научной работы?
Бумаг в ленинской одиночке было так много, что он с какого-то момента стал засовывать «крамольные» листики в пухлую стопу статистических выписок, резонно полагая, что жандармам при периодических обысках камеры будет лень всю эту стопу пересматривать. Сестра Ленина — Анна Ильинична, вспоминала, что и до тюрьмы, и после брат смеялся: «Нет такой хитрости, которой нельзя было бы перехитрить».
Одна из удачных хитростей пришла во взрослую жизнь из детской игры в «тайны». Ленину, как перенёсшему в прошлом воспаление лёгких (он и за границу-то ездил официально по поводу лечения и действительно лечился в санатории), выхлопотали молоко. И вот он стал — как в детстве, но уже не играя, — писать нелегальные тексты молоком между строк книг, получаемых с воли и возвращаемых обратно. Написанное проявлялось после нагревания на лампе. Наливались «чернила» в маленькие «чернильницы» из чёрного хлеба, которые можно было легко при необходимости проглотить. Позднее Ленин шутил, что как-то ему пришлось за день съесть шесть «чернильниц».
А ведь для всего этого требовалось самообладание, да и мужество — если бы написанные Лениным в камере тексты листовок и т. п. попали в руки следствия, могло запахнуть не предполагавшейся ссылкой, а каторгой!
Впрочем, Владимир Ульянов недаром зубрил нормы римского права, гражданского права, полицейского права, уголовного права и судопроизводства, сдавая экстерном на кандидата юридических наук! Теперь он, попав в руки политических врагов, был предупреждён и вооружён.
Жандармы это понимали, хотя и не знали ещё, насколько их подследственный опасен для строя, ими охраняемого!
Однако вообще избежать наказания Ленину, как и его товарищам по руководству «Союза борьбы», не получалось. Несмотря на все ленинские «нет», по русской поговорке: «На нет и суда нет» — выйти, конечно же, не могло. По сравнению с «цареубийцами»-народовольцами социал-демократов наказывали, как правило, сравнительно легко, но и по головке не гладили.
Обличающие улики — хотя и немногочисленные — имелись налицо, и 20 января 1897 года было подписано «высочайшее повеление» о высылке, а 13 февраля 1897 года всех руководителей «Союза» осудили на разные сроки ссылки: Малченко — в Архангельскую губернию, Потресова — в Вятскую губернию, остальных — в Восточную Сибирь.
В разные дальние углы Сибири должны были ехать Запорожец, Ванеев, Сильвин, Старков… Мартова, как еврея, загнали в самый северный пункт — в Туруханск, куда в десятые годы XX века сослали Сталина. Эти края были отделены от мира топями и болотами, и всё время ссылки связь с Мартовым поддерживалась лишь письменно.
Ульянову и Кржижановскому, получившим три года под гласным надзором полиции, местом ссылки был назначен достаточно здоровый Минусинский округ Енисейской губернии.
Заболевшего в тюрьме Запорожца временно отдали на поруки родителям, он находился под гласным надзором полиции и в 1905 году, неизлечимо душевнобольной, умер от туберкулёза лёгких — 32 лет от роду.
Для Ванеева, умершего в ссылке тоже от туберкулёза, земля Сибири стала могилой. Остальные выжили и все, кроме Малченко и Старкова, продолжили революционную работу.
Осуждённым было разрешено пробыть перед отправкой в ссылку три дня в столице в семьях: оказались успешными хлопоты матери Мартова перед её знакомым — директором департамента полиции Зволянским. Времени хватило и на два долгих вечерних собрания, и на групповую фотосъёмку ссылаемых руководителей «Союза борьбы за освобождение рабочего класса».
Сейчас это фото знаменито, оно воспроизводится во всех иллюстрированных изданиях о Ленине, и оно действительно выразительно. Но особенно бросается в глаза лицо Ленина. Он и вообще-то редко в молодости на фото улыбается, а тут сосредоточен донельзя — год с лишним одиночки если не ломает, то закаляет.
Вот он и закалился.
И этот его взгляд, зафиксированный фотокамерой в окружении друзей, ничего хорошего врагам не сулил.
И как иначе?
17 февраля 1897 года Ленин выехал из Петербурга в ссылку. Уже его собственная мать выхлопотала сыну разрешение ехать в Сибирь за свой счёт — по проходному свидетельству в распоряжение иркутского генерал-губернатора, а не по этапу. Это было и быстрее, и, главное, неизмеримо удобнее: камеры пересыльных тюрем — не лучшее место ночлега для путешественника.
Сделав разрешённую ему на три дня остановку в Москве, Ленин 22 февраля 1897 года выехал в Красноярск и вечером 8 мая прибыл в село Шушенское Минусинского округа Енисейской губернии.
В этом, удалённом тогда от железной дороги более чем на 600 вёрст, селе в тридцатые — пятидесятые годы XIX века жили ссыльные декабристы 1825 года, здесь же позднее отбывал ссылку знаменитый Михаил Буташевич-Петрашевский (1821–1866). Иными словами — свято место пусто не бывает, и теперь здесь предстояло жить три года «декабристу» 1895 года Ульянову.
А через некоторое время к нему приехала Надежда Крупская — вместе с матерью Елизаветой Васильевной.