ИЗ ТЕХ или иных оценок Ленина его сторонниками и противниками, друзьями и врагами, а также людьми индифферентными (были ведь и такие) можно, да и нужно составить отдельную книгу. Однако сейчас придётся ограничиться одной главой. Думаю, что приведенные в ней оценки вполне представительны как относительно мнения друзей, так и относительно мнения врагов.

Из полутора тысяч книг, написанных о Ленине, наиболее интересные и достоверные — это воспоминания о нём, составившие в последних изданиях пять томов. Но это — слово о Ленине, сказанное его родными и близкими, его друзьями, соратниками и сторонниками или как минимум доброжелателями.

Воспоминания о Ленине с той стороны баррикад в СССР не издавали, и если это было объяснимо на первых порах, то впоследствии замалчивание враждебного «негатива» о Ленине стало одним из серьёзных просчётов советской пропаганды. Только политическим кретинизмом сусловско-брежневских «идеологов» (а также, пожалуй, иезуитством руководимых западными советологами внутренних агентов влияния) можно объяснить то, что в условиях изощрённой психологической войны Запада против СССР не был издан массовым тиражом сборник негативных воспоминаний и мнений о Ленине. С толковыми комментариями, конечно, и под соответствующим названием, например: «Лгут, как очевидцы».

Читатель познакомится с рядом и лояльных, и нелояльных к Ленину его оценок. При этом намеренно не приводятся положительные оценки и мнения, принадлежащие соратникам Ленина. Все положительные оценки взяты из воспоминаний исключительно иностранцев, причём достаточно нейтральных, не коммунистически настроенных.

А начнём мы с негатива, с Петра Бернгардовича Струве, былого товарища молодого Ленина. Хотя, впрочем, перед этим — несколько общих замечаний.

ВЛАДИМИР ИЛЬИЧ Ульянов, вошедший в историю под партийно-литературным псевдонимом «Ленин», не дожил трёх месяцев до 54 лет, то есть физическая его жизнь оказалась недолгой. Однако на всём её протяжении с Ульяновым-Лениным так или иначе было знакомо множество людей. Кто-то относился к нему как к вождю, товарищу, другу, интереснейшему собеседнику, просто хорошему человеку, кто-то ненавидел Ленина, смотрел на него взглядом, затуманенным злобой, завистью и неприятием. Поэтому составленный из кусочков «мозаики» всех воспоминаний и «воспоминаний» о Ленине, «мозаичный» его портрет будет отличаться определённым разнобоем, но…

Но если мы проведём вполне объективный отбор, выбрасывая из «мозаики» явно гнилые или бесцветные кусочки, то ленинский портрет выйдет вполне цельным, а одновременно — многоцветным и ярким!

Возьмём, например, Павла Николаевича Милюкова (1859–1943)… Профессор, кадет, министр иностранных дел Временного правительства, англофил, автор посмертно изданных в 1955 году в Нью-Йорке «Воспоминаний», однозначно — антиленинец…

Но уже первые упоминания о Ленине в «Воспоминаниях» Милюкова, относящиеся ещё к дореволюционному периоду деятельности Владимира Ильича, показывают, что поздний Милюков в полной мере сознавал выдающуюся роль Ленина в формировании революционной России и…

И, похоже, скрыто гордился тем, что имел честь быть с ним лично знакомым. Вот что Милюков пишет, имея в виду 1903 год:

«…Самым последним моим впечатлением было соглашение конституционных и революционных партий в Париже относительно нашей общей политической цели — уничтожения самодержавия. И даже Ленин, „сам“ Ленин присматривался тогда ко мне, как к возможному временному (скорее — кратковременному) попутчику — по пути от „буржуазной“ революции к социалистической. По его вызову я виделся с ним в 1903 г. в Лондоне в его убогой келье. Наша беседа перешла в спор об осуществимости его темпа предстоящих событий, и спор оказался бесполезным. Ленин всё долбил своё, тяжело шагая по аргументам противника. Как бы то ни было, идея „буржуазной“ революции, долженствующей предшествовать социалистической, была и у него…»

Это «„сам“ Ленин», невольно выскользнувшее из-под пера Милюкова, дорогого стоит. Это — то слово, которое не воробей: вылетит — не поймаешь…

И, надо сказать, мало кто из крупных современников Ленина, имевших о нём какие-то личные впечатления, отзывался о нём плохо — даже в стане врагов. Сквозь внешнее неприятие проглядывает скрытое уважение или хотя бы сознание масштаба того, о ком идёт речь.

В то же время чем гнуснее и отрицательнее человек оценивал Ленина, тем более дрянным этот человек был. Та или иная оценка Ленина лично знавшими его людьми полностью характеризует самих оценивающих!

Люди деятельной и честной жизни Лениным восхищались — не как «кумиром», а как великолепным проявлением духовной и интеллектуальной мощи человека. Эти люди и сами прожили достойную и полную жизнь, и сами что-то значили.

Духовные и политические импотенты писали о нём с кривой усмешкой, по типу: «А виноград-то зелен», втайне завидуя тому, чью мощь и правду признать страшились.

Люди же мелкой и кривой жизни Ленина ненавидели патологически и старались его опорочить, низвести до своего мышиного уровня. Но даже у этих Ленин мелким, как правило, не выглядит.

Ровесник Ленина Пётр Бернгардович Струве (1870–1944) — случай при этом, вообще-то, особый, хотя Струве — тоже из «мышиной когорты»…

Много, много толерантных и политкорректных современных представителей этой бесславной когорты взовьётся при такой оценке «крупнейшего интеллекта» России, но Пётр Бернгардович — не мыслитель, а всего лишь представитель особого типа невежд. Как, к слову, и помянутый ранее Павел Николаевич Милюков, даром что Милюков знал 18 языков, а библиографический перечень его научных трудов занимает 38 машинописных страниц…

Монтень высказывался в том смысле, что есть два вида невежества. Одно — простодушное, происходит от неграмотности, незнания, и уничтожается образованием. Второе же — чванное, возникает в результате чрезмерного знания и образованием питается.

Струве, Милюков и им подобные являются невеждами второго рода. Их политические концепции были мертворождёнными, а их авторы не понимали сущности происходящих в обществе процессов… Впрочем, возможно, они их и понимали, но придерживали это понимание при себе, высказывая вслух или на бумаге мнение, отличное от того, что было у них внутри. Ну, в таком случае они, конечно, не невежды, они в таком случае — умные подлецы и негодяи.

Так или иначе, Струве знал Ленина ещё в молодые годы, позднее жил рядом с ним в эмиграции, и когда последний вернулся в Россию весной 1917 года, Струве попросили коротко, в двух словах, охарактеризовать Ленина.

— В двух словах, говорите? — переспросил Струве. — Ну, что ж, извольте. Больше двух слов мне и не понадобится…

И затем отчеканил:

— Думающая гильотина…

Точнее попасть пальцем в небо нельзя! Но в чём Струве, не пожалевший истины ради красного словца, был, пожалуй, прав, так это в том, что Ленину не были свойственны колебания и сомнения на людях… Как глубоко чувствующий и мыслящий человек, он, конечно, знал моменты сомнений, но не проявлял их, действуя как общественная фигура, а держал внутри себя. Он был природным вождём, как сейчас выражаются — харизматическим лидером. А хорош будет вождь, если начнёт прилюдно обнаруживать свои сомнения! Уверенность и бодрый вид полководца — важнейший фактор и побед, и превозможения неудач.

Вернёмся, впрочем, к взгляду на Ленина Струве. Уже в «белой» эмиграции, узнав о смерти Ленина, Струве высказался так:

«В истории есть два вида значительных людей. Одни таковы в силу своего личного содержания, которым они налагают на исторический процесс свою печать. Другие выражают лишь какую-то большую историческую, добрую или злую, стихию, являясь её исполнителями и орудиями. Первые люди всегда лично значительны, ибо они сами содержательны, самобытны. Вторые представляют комбинацию каких-то личных свойств, которую можно в известном смысле назвать одарённостью, с силами исторической стихии».

К какому же виду значительных людей Струве относил Ленина?

Ну, естественно, Ленин представлял для Петра Бернгардовича второй случай, и он писал:

«Его идейное содержание было неоригинально, и в своей существенной неоригинальности он, как ум, был лишён даже какой-либо одарённости. Этот скудный и плоский ум был наделён огромной и гибкой волей… но… совершенно бесстыжей…»

Подобная, очевидно несправедливая оценка говорит нам о Струве намного больше, чем о Ленине. Любопытно при этом сравнить мнение Струве с восприятием Ленина русским человеком возрастом на двадцать лет младше Ленина и Струве. Речь о Николае Устрялове, человеке с судьбой непростой, изломанной. И чтобы было понятно, что и к чему, о нём надо тоже сказать пару слов…

НИКОЛАЙ Васильевич Устрялов (1890–1938), в 1916 году доцент Московского, в 1918 году — Пермского университетов, председатель Восточного отдела ЦК кадетской партии, с 1920-го по 1934 год был профессором Харбинского университета, с 1928 года также заведовал библиотекой КВЖД.

В эмиграции Устрялов стал одним из идеологов так называемого «сменовеховства» (от названия издававшегося в Праге и Париже журнала «Смена вех») — буржуазного течения, делавшего расчёт на националистическое перерождение Советской власти под влиянием нэпа и призывавшего к возвращению на Родину и сотрудничеству с Советской властью.

В 1935 году вернулся в Москву и сам Устрялов. Правда, в 1938 году его расстреляли как агента японцев — основания для такого обвинения, увы, имелись… Тем не менее в своих просоветских симпатиях профессор был достаточно искренен, а приводимое ниже мнение высказал сразу же по получении известия о смерти Ленина, то есть — во времена, когда возвращаться в Россию ещё не собирался, неплохо устроившись в эмиграции.

Иными словами, сказал Устрялов тогда то, что думал…

А сказал он вот что:

«В живой драме всемирной истории это был один из типичных великих людей, определяющих собой целые эпохи. Само имя его останется лозунгом, символом, знанием. Он может быть назван духовным собратом таких исторических деятелей, как Пётр Великий, Наполеон. Перед ним, конечно, меркнут наиболее яркие персонажи Великой Французской революции. Мирабо в сравнении с ним неудачник, Робеспьер — посредственность. Он своеобразно претворил в себе и прозорливость Мирабо, и оппортунизм Дантона, и вдохновенную демагогию Марата, и холодную принципиальность Робеспьера…»

34-летний в 1924 году, Устрялов, встретивший Октябрь 1917 года вполне молодым, но уже сформировавшимся человеком, находился, конечно, под огромным впечатлением от Ленина, и весть о смерти исторгла из души Устрялова то, что в другое время он, может быть, и не сказал бы:

«В нём было что-то от Микеланджело, от нашего Льва Толстого. По размаху своих дерзаний, по напряжённости, масштабам, внутренней логике своей мечты он им подобен, он им равен. Его гений — того же стиля, той же структуры. Те же огромные, сверхчеловеческие пропорции, та же органическая „корявость“ рисунка — но какая жуткая его жизненность, что за подлинность нутряной какой-то правды!»

Люди, высокомерно мнящие себя носителями национального духа, хотя на самом деле они были всего лишь любителями русской икры и стерляжьей ухи, отказывали Ленину в праве быть русским. А вот что писал 24 января 1924 года в эмигрантской газете «Новости жизни» Устрялов:

«Но мало сказать, что он был великий исторический деятель и великий революционер. Он был, кроме того, глубочайшим выразителем русской стихии в её основных чертах. Он был несомненно русским с головы до ног. И самый облик его — причудливая смесь Сократа с чуть косоватыми глазами и характерными скулами монгола… Много таких лиц на Руси, в настоящем, именно „евразийском“ русском народе…

Пройдут годы, сменится нынешнее поколение и затихнут горькие обиды, страшные личные удары, которые наносил этот фатальный, в ореоле крови над Россией взошедший человек, миллионам страдающих и чувствующих русских людей. И умрёт личная злоба, и „наступит история“. И тогда уже навсегда все и окончательно поймут, что Ленин — наш, что Ленин — подлинный сын России, её национальный герой — рядом с Дмитрием Донским, Петром Великим, Пушкиным и Толстым.

Пусть сейчас ещё для многих эти сопоставления звучат парадоксом, может быть, даже кощунством. Но Пантеон национальной истории — по ту сторону минутных распрей… И хочется в торопливых, взволнованных чувствах, вызванных первой вестью об этой смерти, найти не куцый импрессионизм поверхностного современника, а возвышенную примирённость и радостную ясность зрения, свойственные „знаку вечности“».

Устрялов был политически хаотическим человеком, он путал национальное и классовое, был наивен в своей уверенности в том, что придёт время, и «личная злоба» уступит место пониманию национального величия Ленина.

Не в личной злобе была суть, а точнее — не только в личной злобе. Конечно, в том, что писал о Ленине тот же Струве (и ему подобные), присутствовал и личный момент, но определяющей была тут классовая ненависть, классовая злоба! А эта злоба имущих к великому выразителю интересов неимущих будет жива до тех пор, пока мир будет разделён на тех, кто — по словам Талейрана — стрижёт, и тех, кого стригут…

О какой личной злобе к Ленину может быть речь, если иметь в виду, например, тёзку Ленина Владимира Жириновского? Но ведь злобен последний, как не просто злой цепной пёс, а как просто-таки бешеная собака! И здесь срабатывает не личная, а классовая злоба, замешанная, правда, как и у Струве, на потаённом понимании собственной человеческой никчёмности и политической мелкотравчатости…

ВСПОМНИМ, что писал — не для печати, а сам для себя — Ленин в ночь 29 декабря 1900 года, оставшись наедине с собой после долгого и тяжёлого разговора, в котором участвовали Потресов («Арсеньев»), Засулич («Велика»), Струве («Близнец») и жена Струве.

Ленин взялся тогда за перо, чтобы «записать свои впечатления от сегодняшней беседы с „близнецом“…», и писал, что это было «знаменательное и „историческое“ в своём роде собрание (Арсеньев, Велика, близнец + жена + я), по крайней мере историческое в моей жизни, подводящее итог целой — если не эпохе, то странице жизни и определяющее надолго поведение и жизненный путь».

В ту ночь тридцатилетний Владимир Ульянов чётко осознал, что отныне его путь полностью расходится с путями его собеседников, и уж, во всяком случае, с путём Петра Струве… Это невесёлое жизненное открытие Ленина не радовало, и он сокрушался:

«Близнец показал себя с совершенно новой стороны, показал себя „политиком“ чистой воды, политиком в худшем смысле слова, политиканом, пройдохой, торгашом и нахалом. <…> Близнец явился с верой в наше бессилие, явился предлагать нам условия сдачи, и он проделал это в отменно-умелой форме, не сказав ни одного резкого словечка, но обнаружив, тем не менее, какая грубая, торгашеская натура дюжинного либерала кроется под этой изящной, цивилизованной оболочкой самоновейшего „критика“…»

Как это, к сожалению, точно!

Причём — точно в отношении не только Струве, но и целого социального строя, всё ещё существующего и процветающего в человеческом сообществе…

С той ночи прошла целая эпоха, Ленин свершил свой путь и умер, и вот что писал в 1924 году Струве, охваченный по отношению к Ленину двойной злобой — личной и классовой:

«Ленин был абсолютным аморалистом в политике и потому ему было легко быть таким превосходным и успешным тактиком… Это была смесь палача с лукавцем. И Г. В. Плеханов, и В. И. Засулич, и М. И. Туган-Барановский, и пишущий эти строки… испытывали некое общее глубочайшее органическое отталкивание от самой личности Ленина, от его палаческой жестокости и абсолютной неразборчивости в средствах борьбы. Душа… нежно-тонкой Веры Ивановны Засулич прямо содрогалась и сжималась при соприкосновении с этим воплощением лукавой злобы…»

«Всё это было бы смешно, когда бы не было так грустно!» (К слову, Ленин любил эти строки Лермонтова и цитировал их в своих работах 12 раз). Ленина обвинял в аморализме не только Струве, однако ни один из обвинителей не смог привести ни одного корректного конкретного примера ленинского политического аморализма. При этом каждый раз Ленина обвиняли люди, лично, возможно и моральные (в суп никому тайком не плевали), но в политическом отношении, как правило, аморальные абсолютно!

От Струве до Жириновского…

Так, Пётр Струве мнил себя марксистом, а в тяжкий для Родины час стал одним из тех, кто подтолкнул Россию к гражданской войне. Этим он злобно обрёк Родину на кровь и страдания, отвлёк её на годы от мирной работы возрождения. Роль Струве в те годы — по сути, палаческая.

Виктор Чернов клялся народной волей, а оказавшись во Временном правительстве как лидер массовой крестьянской партии, даже не заикнулся о необходимости немедленного решения в России земельного вопроса в пользу тех, кто землю обрабатывает…

Павел Милюков разглагольствовал о «народной свободе», слыл англофилом, любимцем Антанты, но, когда оказался не у дел, начал с участия в создании «белой» Добровольческой армии, а летом 1918 года в Киеве пытался свести дружбу с немцами, воюющими с Антантой, и спровоцировать их на подавление Советской власти. Осенью же 1918 года, уже в Лондоне, «моралист» Милюков нашёл общий язык с организаторами антантовской интервенции в Россию. Так же как и Струве, он обрекал Родину на страдания и разруху…

И эта «мышиная», принципиально аморальная «когорта» обвиняла в аморализме Ленина, жившего для народа и принявшего за народ отравленную пулю…

Н-да…

Струве писал о Ленине и вот что:

«Ленин, как вершитель и организатор коммунистического интернационала, оборвал традицию и разрушил дело Петра Великого, отбросив Россию как государство в XVII век… Делом Ленина явилось умаление и расчленение Державы Российской. Ленин использовал безумие народных масс для того, чтобы на алтаре мировой социальной революции заклать Россию. Ибо что ему было до России, он ведь не Пётр, который, находясь в опасности плена, призывал Сенат думать не о Петре, а о России»…

Конечно, эти слова тоже были продиктованы слепой, злобной ненавистью, когда — куда уж до профессорского благообразия? Тут бы укусить позлее, даже не заботясь о том, чтобы вышло побольнее, а желая одного — укусить!

Не напоминая известные читателю заслуги Ленина в сохранении территориальной целостности России, просто приведу ниже слова философа-эмигранта Николая Бердяева (1874–1948) — отнюдь не сторонника Ленина, а его оппонента…

Бердяев писал о Ленине не раз и разное, например, следующее:

«Революционность Ленина имела моральный источник, он не мог вынести несправедливости, угнетения, эксплуатации. Но, став одержимым максималистической революционной идеей, он в конце концов потерял непосредственное различие между добром и злом, допуская ложь, обман, насилие, жестокость… Ленин не был дурным человеком, он был бескорыстный человек, абсолютно преданный идее, но одержимость одной идеей привела к страшному сужению сознания и к нравственному перерождению…»

Несправедливо и бездоказательно судя Ленина (примеры лжи, обмана и жестокости Бердяев, как и прочие, не приводил), «судья» сам обнаруживал крайнюю узость мысли. Однако любопытно то, что он писал о Ленине и так:

«Роль Ленина есть замечательная демонстрация роли личности в исторических событиях… Он соединял в себе черты Чернышевского, Нечаева, Ткачёва, Желябова с чертами великих князей московских, Петра Великого… Ленин был революционер-максималист и государственный человек. В 1918 году, когда России грозил хаос и анархия, в речах своих Ленин делает нечеловеческие усилия дисциплинировать русский народ и самих коммунистов. Он призывает к элементарным вещам, к труду, к дисциплине, к ответственности, к знанию и учению, к положительному строительству, а не к одному разрушению, он громит революционное фразёрство, обличает анархические наклонности, он совершает настоящие заклинания над бездной. И он остановил хаотический распад России, остановил деспотическим, тираническим путём. В этом есть черта сходства с Петром».

Бердяев был большим путаником, поэтому, уловив исторический и личностный масштаб Ленина, не понял, однако, что Ленин остановил распад России не тираническим путём, что он был лишь руководителем государства диктатуры пролетариата, и без поддержки, прежде всего, рабочих — наиболее политически развитой части российского общества — якобы «диктатор» Ленин ничего сделать не смог бы.

Любой строй, любой режим, а тем более — жёсткий режим, не может существовать без той или иной весомой поддержки. До Октября 1917 года все жёсткие режимы были сильны поддержкой имущих… А «диктатура» Ленина была сильна поддержкой неимущих…

Кое-кто сегодня видит гениальность Ленина в том, что он якобы «обманул своих нанимателей»: деньги, хитрец, на развал России взял, а на эти деньги Россию спас. При этом подобные «защитники» Ленина убеждены, что он «брал деньги на революцию» постольку, поскольку-де «без денег революций не бывает»…

Но то-то и оно, что Ленин был силён не мифической поддержкой мифических «заказчиков»… Он совершал не политическую революцию — такие революции действительно невозможны без «спонсоров», то есть тайных, манипулирующих массами сил, в интересах которых совершается революция… Ленин всегда работал во имя социальной революции, которая совершается массами под руководством вождей масс при посредстве политического авангарда масс, действующего в интересах исключительно масс…

Ленин не манипулировал массами — как это проделывали организаторы Французской буржуазной революции, российского Февральского переворота 1917 года или ельцинского августовского путча 1991 года… Ленин убеждал массы, причём убеждал силой внятных аргументов, силой логики. И когда достаточно большая часть массы осознала правоту Ленина, он повёл массу на социальную революцию…

Эту разницу между политиком масс Лениным и буржуазными политиканами — казалось бы, очевидную — нередко не видели даже, казалось бы, высоко просвещённые люди.

СКАЖЕМ, в 1931 году в издательстве Йельского университета вышла в свет книга «Lenin. Red Dictator» («Ленин. Красный диктатор»), лишь в 1998 году переведённая на русский язык. Написал её Георгий Владимирович Вернадский (1887–1973) — профессор Йеля, сын царского и советского академика Владимира Вернадского.

Георгий Вернадский был буржуазным историком, и его взгляд на Ленина не мог не быть ограниченным. Но вот как писал даже Вернадский-сын:

«Деятельность Ленина может рассматриваться с разных точек зрения, возможны различные оценки её результатов. Но нельзя отрицать тот факт, что… Ленин, бесспорно, является одним из наиболее выдающихся политических лидеров… Приверженцы Ленина сравнивают его с Робеспьером и Кромвелем. В политическом руководстве он, возможно, превосходил Робеспьера (и на том спасибо! — С. К.). Сравнение с Кромвелем больше подходит к нему. Подобно Кромвелю, Ленин не только знал, как бороться против старого порядка, но и умел организовать революцию и направить её в нужное русло. Но, несмотря на некоторое сходство, между этими двумя людьми существовала и громадная разница… Кромвель не посягал на систему частной собственности, Ленин видел в разрушении её свою главную историческую задачу…»

Вернадский-сын (как, впрочем, и оставшийся в России Вернадский-отец) не понимал, что для оценки социальных явлений в конечном счёте есть лишь две точки зрения: точка зрения имущей Элиты и точка зрения сознательно противостоящего и антагонистичного Элите организованного Труда. И всё же разницу между Кромвелем и Лениным Вернадский-сын уловил верно!

Кромвель выражал интересы тех, кто стрижёт, и не посягал на систему частной собственности. А Ленин был из числа тех, кто не желал, чтобы мир делился на стригущих и остригаемых, и поэтому Ленин видел в разрушении института частной собственности одну из своих исторических задач, но — не главную свою историческую задачу!

Увы, Вернадский-сын даже в 1931 году не понял, что свою главную историческую задачу Ленин видел не в разрушении чего бы то ни было, а в построении нового общества, свободного от эксплуатации человека человеком и, значит, действительно свободного!

Хотя…

Вернадский ведь написал и так:

«Уникальное качество Ленина как политического лидера нашего времени состояло в том, что в нём сочеталась приверженность абстрактной теоретической программе с редким умением приспособить свою тактику к требованиям жизни. Сочетание казалось в высшей степени необычным: в одном человеке соединились фанатик и оппортунист (Ленин вообще-то был, так сказать, практическим романтиком. — С. К.)… В натуре Ленина уживалась и другая пара контрастных качеств: им одновременно владели разрушительная и созидательная силы. Всю первую половину своей карьеры, до захвата власти, Ленин проповедовал разрушение всех институтов буржуазного общественного порядка… Но сразу же после взятия власти он начал строить новую структуру… Разрушив всё, что можно, Ленин призвал к организованному строительству…»

Вернадский и тут не был особо прозорлив — временное вынужденное отступление Ленина в сторону Новой экономической политики (нэпа) он расценил как акт государственного строительства. Но хорошо уже то, что даже вернадские не числили Ленина исключительно по ведомству разрушения.

Думаю, стоит привести и ещё ряд оценок Вернадского-сына. Как-никак, их высказал человек, полностью независимый от требований советского Агитпропа и в то же время служивший (понимал он это или нет — дело десятое) в «Агитпропе» «Вашингтонского обкома»…

Например, Вернадский признавал:

«Как оратор Ленин славился внутренней силой и логикой своих речей. Однако… секрет его силы заключался не в ораторском искусстве… главную надежду возлагал он не на красноречие. Он знал, как создать между лидером и массами связь более прочную, чем связь оратора со своей аудиторией. Он сумел сковать цепь, крепко соединившую партию и народ…»

Но ошибётся тот, кто решит, что почтенный профессор Вернадский, признанный в США крупнейшим знатоком русской истории, судил Ленина беспристрастно и оправдывал его.

Вернадский писал и так:

«В борьбе за власть Ленин решительно применял любые средства, даже такие как клевета и готовность возбудить тёмные массы против кого угодно (? — С. К.), лишь бы снять ответственность с себя. Для привлечения на свою сторону народа Ленин, нисколько не задумываясь, разжигал самые низменные инстинкты толпы — зависть и ненависть…»

При этом профессор не привёл в подтверждение своей клеветы ни одного конкретного примера, ни одной уличающей цитаты. Но тут уж какие могут быть к нему претензии! Вернадский-сын служил (понимал он это или нет — дело десятое) в «Агитпропе» тогдашнего «Вашингтонского обкома», поэтому он дал следующую итоговую, по сути, оценку Ленина:

«Проводя в жизнь свои планы, Ленин был безжалостен, не придавал никакой цены человеческой жизни. Он постоянно обвинял своих противников — империалистов, буржуазию, помещиков, царский режим — в жестокости. А как же действовал он сам?

Если подсчитать количество убитых по прямым призывам Ленина (исключив жертв гражданской войны) и добавить погибших от голода вследствие его экономической политики — результат получится ошеломляющим. Достаточно сказать, что число русских, умерших от голода в 1921–1922 годах, вдвое превышает число русских солдат, убитых и искалеченных в мировой войне. Если посчитать человеческие жизни, утраченные при правлении Ленина, придётся поместить его в список самых ужасных тиранов, которых знала история».

Уж не знаю: демонстрировал ли профессор Вернадский невежество второго рода — образованное невежество; просто ли «ваньку валял», изображая непонимание; или отрабатывал авансы «Вашингтонского обкома», но итоговая его оценка Ленина оказалась отнюдь не профессорской, а лживой и подлой…

Начнём с того, что, если принять логику Вернадского-сына и подсчитать жизни, суммарно утраченные только в Первой мировой войне при правлении Николая II, Вильгельма II, президента США Вильсона, английского военного министра Черчилля, французского президента Пуанкаре, французского премьера Клемансо, немца Круппа, американцев Морганов и Дюпонов, космополитов Ротшильдов, то в список самых ужасных тиранов мировой истории следует поместить их, а не Ленина… Они ведь, а не Ленин, замыслили, подготовили и начали кровавую Мировую бойню… Более кровавой оказалась лишь вторая такая же бойня, подготовленная и начатая тем же классом имущих и преемниками организаторов первой бойни…

А Ленин против этой бойни протестовал и обличал её авторов.

Далее… Погибшие в войнах (как раз включая жертвы гражданской войны) и умершие в голод люди — это результат не экономической политики Ленина, а результат интервенционистской политики Запада, включая США и Японию, а также результат бессмысленных генеральско-кадетских авантюр, поддержанных и поощряемых всё тем же Западом, включая Японию и США…

Надеюсь, ранее на сей счёт сказано достаточно, чтобы читатель со мной согласился, но напомню ещё раз, что Ленин не собирался в 1918 году вести гражданскую войну, он собирался орошать Голодную степь…

В речи перед агитаторами, посылаемыми в провинцию, 21 января (5 февраля) 1918 года Ленин сказал:

— Товарищи, вы все знаете, что большинство рабочих, солдат и крестьян и Великороссии, и других наций, которые составляли Россию — прежде по принуждению, а теперь части свободной Российской республики, — признали Советскую власть. И нам остаётся небольшая борьба с жалкими остатками контрреволюционных войск Каледина, которому на своём Дону, кажется, приходится спасаться от революционного казачества…

Тогда же Ленин говорил о том, что Советы могут «вывести Россию на путь свободного сожительства трудящихся», указывал на двух главных врагов Советской власти — международный капитал и разруху, и призывал: «Нам предстоит тяжёлый и упорный труд — залечивание ударов, нанесённых войной…».

В тот же день 23 января (5 февраля) 1918 года Ленин написал проект Постановления Совнаркома о переводе всех военных заводов на хозяйственно-полезные работы и прекращении выполнения военных заказов… А международный капитал подготовил мятеж «французских» чехов, эсеры и генералы его поддержали, и вместо орала на первое место вынужденно вышел меч…

Не по вине Ленина и против воли и желания Ленина!

Наконец, главное…

Все жертвы, принесённые «при правлении Ленина», народ приносил во имя своих интересов, а все жертвы, принесённые при правлении врагов Ленина — империалистов, буржуазии, помещиков, царского режима, — народ вынуждали приносить, обеспечивая чужие и враждебные народу интересы.

Улавливается разница?

Георгий Вернадский одно время подвизался у Врангеля в должности заведующего отделом печати, о чём и отец, и сын позднее предпочитали умалчивать, но у Врангеля в воспоминаниях однозначно написано: «24 сентября назначение Вернадского-сына состоялось».

Уж кто-кто, а Врангель был обречён на итоговое поражение изначально — он заменил Деникина в пору, когда конечный провал «Белого движения» был очевиден. Вопрос был лишь в одном — ценой какой крови и какого отвлечения сил и средств от задач мирного строительства Советская Россия покончит с врангелевщиной? Экономика была в упадке, а вместо того, чтобы поднимать её, Ленин был вынужден и в 1920 году ориентироваться на примат военных усилий… И вот в этих условиях «эстет» и «интеллектуал» Вернадский связывает себя с хотя и балаганным, но кровавым режимом «чёрного барона». А через десять лет из заокеанской сытости бывший соратник Врангеля ничтоже сумняшеся обвиняет Ленина в кровавом тиранстве…

Н-да…

Вернадский выставлял счёт за миллионы голодных смертей в России Ленину, а объективно этот счёт надо было предъявлять его шефу Врангелю, Деникину, Колчаку, Савинкову, Рябушинскому и поддержавшим их капиталистам Европы и США. Напомню, что в августе 1918 года, в горячке гражданской войны, спровоцированной оплаченными Америкой и возглавляемыми французами белочехами, Ленин в «Письме к американским рабочим» писал: «Американские миллиардеры нажились больше всех. И на каждом долларе — ком грязи от „доходных“ военных поставок… На каждом долларе следы крови — из того моря крови, которую пролили 10 миллионов убитых и 20 миллионов искалеченных…»

Этих слов Ленина Вернадский не знать не мог — они были опубликованы в «Правде»… Однако присоединяться к обличениям Лениным американских миллиардеров американскому профессору эмигрантского происхождения было как-то не с руки.

ПЁТР Бернгардович Струве сказал о Ленине: «Думающая гильотина»…

Что ж, Ленин не был «добреньким» — именно приверженные «общечеловеческим ценностям» «политиканы» проливают моря невинной крови — как «демократ» Черчилль в колониях, в Первой и Второй мировых войнах; как «демократические» и «республиканские» президенты США в тех же мировых войнах, в послевоенных локальных конфликтах, начиная с Кореи; как Ельцин в постсоветской «Россиянии», как Порошенко в Донбассе и т. д.

Когда того требовала ситуация, Ленин был по необходимости жёстким. Летом 1919 года во время решающих наступательных действий Южной группы войск Восточного фронта против колчаковцев, в ряде прифронтовых районов Самарской и Оренбургской губерний и Уральской области вспыхнули белоказачьи и кулацкие восстания, и 11 июня 1919 года Ленин направляет шифровку в Реввоенсовет Восточного фронта С. И. Гусеву и М. М. Лашевичу:

«Обратите сугубое внимание на восстание в районе Иргиза. Не запускайте, мобилизуйте все окрестности, обсудите, нельзя ли аэропланами побить повстанцев. Ликвидация необходима немедленная и полная…»

Что это — жестокость «думающей гильотины»?

Безусловно — нет! Это вынужденная жёсткость — на войне как на войне, где малой кровью предупреждают большую. При этом жёсткость обусловлена не низменными целями…

Цель не оправдывает средства, но средства определяются исторической конкретикой, а она была для старой России по отношению к народу подлой и гнусной. Струве закрывал на это глаза, а Ленин не закрывал.

На VIII съезде Советов в 1920 году, говоря о проблемах электрификации России — но не просто об электрификации как факторе развития экономики, а об электрификации как факторе социального преобразования общества, Ленин высказал мысль, для него давно освоенную, но сегодня с трудом усваиваемую даже академиками от истории…

Он сказал:

— Конечно, для беспартийной крестьянской массы электрический свет есть свет «неестественный», но для нас неестественно то, что сотни, тысячи лет могли жить крестьяне и рабочие в такой темноте, в нищете, в угнетении у помещиков и капиталистов…

Итак, для Ленина и его соратников было неестественным то, что огромные массы людей живут в прозябании и более того — в нищете, материальной и духовной, в то время как кучка, два-три процента населения той же страны, живёт даже не комфортно, а в роскоши, в наглой роскоши…

А для Петра Бернгардовича Струве такое положение вещей было вполне… Впрочем, нет, Струве и подобные ему тоже не отрицали, что такое положение вещей неестественно и несправедливо. Вот только жизнь положить на то, чтобы это гнусное положение вещей отменить, — на это Струве идти не желал.

И не шёл, оставаясь при звании «легального марксиста», хотя именно Маркс сказал: «Философы лишь различным способом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его».

Струве уже в молодые, по сути, лета пошёл на сделку с совестью, разменяв убеждения на комфорт. Он не рискнул заняться таким тяжким делом, как изменение мира в интересах тех, кто создаёт все ценности мира.

А Ленин занялся.

И вот теперь Струве имел наглость обвинять Ленина в аморализме…

Тьфу!

На том же VIII съезде Советов — где ещё были среди делегатов и меньшевики, и эсеры, где ещё выступал Фёдор Дан, — Ленин, прямо обращаясь к последнему, говорил:

— Мы вовсе не признаём, что ведём дело безошибочно, но, пожалуйста, покажите нам эти ошибки, покажите нам другие подходы, но этих других подходов мы здесь не слыхали. Ни меньшевики, ни эсеры не говорят: «Вот нужда, вот нищета крестьян и рабочих, а вот путь, как выйти из этой нищеты». Нет, этого они не говорят. Они только говорят, что то, что мы делаем, это принуждение. Да, этого отрицать нельзя. Но мы спрашиваем у вас, гражданин Дан: вы поддерживаете это или нет? Вот в чём суть, вот в чём соль. Конкретно отвечайте: да или нет? «Ни да, ни нет»… Они, видите ли, желают только поговорить о трудовластии…

Да, поговорить среди русской интеллигенции мастеров и любителей хватало во все времена… Делать же дело пришлось Ленину. И, в отличие от черновых, данов, струве и т. д., Ленин чётко разделял «Да!» и «Нет!».

А ведь не кто иной, как Иисус Христос, отрезал: «Но да будет слово ваше: „да, да“, „нет, нет“; а что сверх этого, то от лукавого».

ЛУИС Фишер (1896–1970), американский журналист, в начале двадцатых годов работал в Европе. В 1922 году он женился на переводчице советского полпредства в Берлине и вскоре был командирован на работу в Москву, где прожил 14 лет. Фишер был близок к Троцкому, знал многих советских «вождей», при этом большая часть его знакомцев не пережила 1937 год.

Уже в шестидесятые годы Фишер написал о Ленине толстенный, весьма информативный, но не очень-то глубокий труд «Жизнь Ленина» о 52 главах. Оттуда стоило бы привести много любопытных цитат, но приведу одну. Фишер пишет:

«Несмотря на широкое образование и знание европейских языков, в том числе и итальянского, Ленин мало читал иностранную литературу. Чтение ради удовольствия, чтение как культурный процесс было ему чуждо, читал он исключительно с утилитарными целями».

Правды в сказанном мало… Ленин знал и любил хорошую и умную беллетристику, в его работах встречаются ссылки или аллюзии на Барбюса, Бурже, Гауптмана, Диккенса, Доде, Золя, Сервантеса, Франса, Шекспира и Шиллера, не говоря уже о великих русских писателях. Особенно он любил Салтыкова-Щедрина, да и Чехова тоже…

Приведу часть письма Ленина своему секретарю Лидии Фотиевой от 13 июля 1922 года:

«Лидия Александровна! Можете поздравить меня с выздоровлением. Доказательство: почерк, который начинает становиться человеческим. Начинайте готовить мне книги (и посылать мне списки): 1) научные, 2) беллетристику, 3) политику (последнюю позже всех, ибо она ещё не разрешена)…

Привет! Ленин» [233] .

Из письма видно, что Ленин регулярно знакомился со списками всех новых издаваемых книг, не забывая и беллетристику. Но «просто чтению» — для удовольствия — Ленин уделял действительно мало времени. У него просто не было возможности увлекаться «просто чтением», хотя читал он по необходимости много… Уже после всех ударов — и судьбы, и приступов болезни — он, рассчитывая ещё вернуться в строй, 10 февраля 1923 года заказывал дежурному секретарю по списку книги — в дополнение к уже заказанному.

И что же там было?

А вот что: 1) В. С. Рожицын. «Новая наука и марксизм», Харьков, 1922; 2) С. Ю. Семковский. «Марксизм как предмет преподавания. Доклад на Всеукр. педагог. конференции (июль 1922 г.)», Харьков, 1922; 3) М. Альский. «Наши финансы за время гражданской войны и нэпа», М., 1923; 4) С. Н. Фалькнер. «Перелом в развитии мирового промышленного кризиса», М., 1922; 5) Г. Цыперович. «Мы сами! (Итоги хоз. строительства за 5 лет)». Пг., 1922; 6) Л. Аксельрод (Ортодокс). «Против идеализма. Критика некоторых идеалистич. течений философск. мысли. Сборник статей». М. — Пг., 1922; 6) А. Древс. «Миф о Христе», М., 1923; 7) П. Г. Курлов. «Конец русского царизма. Воспоминания быв. командира корпуса жандармов», М. — Пг., 1920; 8) С. И. Канатчиков. «На темы дня (Страницы пролетарской идеологии)», Пг., 1923; 10) «Пролетарское мифотворчество (Об идеологических уклонах современной пролетарской поэзии)», Семипалатинск, 1922; и т. д.

Всё это были, как видим, новые книги, и Ленин стремился их просмотреть, ибо это было нужно для дела. До Монтескьё ли здесь, якобы пренебрежением к которому Фишер пенял Ленину?

Хотя как раз труды Монтескьё Ленин знал и даже его цитировал.

Луис Фишер был птицей невысокого человеческого полёта, и о Ленине он судил не как Сталин — по-орлиному, а с воробьиных высот. Но Фишер хотя бы старался быть объективным или делал вид, что старается…

А сколько было иных!

ЧИТАТЕЛЬ этой книги должен помнить имя, например, Николая Владиславовича Вольского (Валентинова), родившегося в 1879 году в Моршанске Тамбовской губернии и умершего в 1964 году в Плесси-Робинсон под Парижем…

Недолгий большевик, многолетний меньшевик, Вольский после Октябрьской революции работал заместителем редактора «Торгово-промышленной газеты», затем — в советском торгпредстве в Париже, а в 1930 году эмигрировал, влившись в ряды антисоветчиков.

Валентинов знал Ленина хорошо в том смысле, что много общался с ним в годы первой и второй эмиграции Ленина. Ленин тоже хорошо знал Валентинова-Вольского и не раз печатно дискутировал с ним, точнее — бил его в хвост и в гриву…

Упоминается Вольский («Самсонов») и в дореволюционной переписке Ленина. Так, 14 октября 1904 года Ленин — рукой Крупской — писал Стасовой и Ленгнику из Женевы в Москву: «Позиция ЦК (меньшевистская. — С. К.) развязала нам руки, и теперь гораздо легче жить, чем раньше. Конечно, есть много неприятного, например, Бродяга (соратник Ленина по „Союзу борьбы…“ М. А. Сильвин. — С. К.) стал меньшинством, тоже Самсонов, но без этого нельзя. Будем работать, отстаивать свою точку зрения, а там видно будет…».

Много цитировать Валентинова не буду — чтение это малоинтересное, но кое-что о его оценках Ленина скажу…

Валентинов мнил себя крупнейшим философом, знатоком марксизма и первоклассной интеллектуальной величиной. О Ленине он написал даже не как равный о равном, а с уверенностью в собственном превосходстве — синдром Моськи пополам с синдромом Нарцисса. Вот названия главок его книги «Встречи с Лениным»: «Встреча с Лениным. Мой большевизм»; «Первая стычка с Лениным»; «Бурное столкновение с Лениным. Я взбунтовался»; «Две встречи. Полный разрыв с Лениным»… Тон заголовков очень напоминает стиль приснопамятного кадета Биглера из «Швейка».

Помянутую же выше книгу, написанную в пятидесятые годы, Валентинов начал с разъяснения:

«Октябрьская революция 1917 г., вождём, творцом, инспиратором главнейших идей которой был Ленин, установила на шестой части земной суши особый строй. Его постепенная трансформация и посягательство на мировое господство привели в 1952 г. весь мир к вопросу: быть или не быть апокалипсическому ужасу, третьей мировой войне с применением атомных бомб? На фоне всего происходящего с 1917 г. Ленин выступает как гигантская историческая фигура. Он „зачинатель“, от него начался новый исторический период…»

Уже из приведённой выше цитаты хорошо видна историческая лживость автора.

И «особый строй», начало которому положил ленинский Октябрь, установился к 1952 году далеко не только «на шестой части земной суши» — к России прибавились треть Европы, огромный Китай… Бурлящая Азия тоже склонялась тогда к признанию идейного лидерства СССР.

Мир на грань третьей мировой войны с применением атомных бомб ставил не СССР Ленина и Сталина, а Соединённые Штаты Америки с их наглым посягательством на мировое господство, которое так отвратительно проявляется по сей день…

Но и далее Валентинов писал не менее лживо:

«Когда описывают его жизнь, дают его биографию, характеризуют или оспаривают его идеи, лица, сим занимающиеся, остаются в тени. По положительному или отрицательному отношению к Ленину мы узнаём об их взглядах, не более того. Да большего и не нужно.

Иной характер имеют личные воспоминания о Ленине. В них автор не может быть отсечён, отодвинут от того, о ком он вспоминает…»

Сей сентенцией Валентинов заранее оправдывал тон своих воспоминаний о Ленине, с которым автор был якобы «на дружеской ноге» — почти так же, как гоголевский Хлестаков с Пушкиным… А ведь десятки, даже сотни людей, так или иначе знавших Ленина, оставили о нём вполне честные и интересные личные воспоминания, оставаясь — пользуясь выражением Валентинова — «в тени»… Точнее — вполне сознавая дистанцию между собой и Лениным и поэтому выдерживая её вполне естественным образом.

Валентинов же этой дистанции не ощущал.

Ну и чёрт с ним!

Не он один был такой, хотя подобных наглецов среди «мемуаристов» оказалось и не в избытке. Пожалуй, кроме Валентинова на подобную наглость — опустить Ленина до собственного уровня — решился лишь Соломон-Исецкий…

ГЕОРГИЙ Соломон (Исецкий) (1868–?) написал о Ленине ряд книг, включая «воспоминания»… При этом сразу следует заметить, что Соломон-Исецкий — дрянной человек. И не потому, что он гнусновато писал о Ленине, а потому, что Соломон прожил дрянную, вздорную жизнь.

В начале её он странно и путанно «боролся против царизма», затем, эмигрировав, погряз в наихудшем варианте эмигрантского «болота» — меньшевистском… После Октября возымел амбиции, способностям не соответствующие — это видно по уровню мысли в его книге. Достаточно сообщить, что Соломон заявлял о том, что по возвращении в Россию в конце 1917 года ему якобы было предложено «войти в состав большевистского правительства», от чего он «отказался»…

Вначале Соломон был направлен на дипломатическую работу в Германию, потом работал в системе Комиссариата внешней торговли, в советской внешнеторговой фирме «Аркос», а в итоге в 1922 году сам лишил себя Родины и бесследно исчез в «цивилизованных» дебрях предвоенной Европы.

В эмиграции Ленин и Соломон были знакомы, и Ленин иногда даже пользовался посредничеством Соломона, хотя в близкий круг Ленина Соломон никогда не входил. Так что лжи в «мемуарах» Соломона предостаточно. Однако и среди лжи — сознательной, вызванной антиленинским социальным (точнее, конечно, антисоциальным) заказом, или лжи невольной, вызванной непониманием Ленина, — всегда можно отыскать зёрна истины, и при всей злой карикатуре на Ленина, которую Соломон нам оставил, он порой пишет несомненную правду.

Так, я верю Соломону в том, что Ленин «зло называл» Керенского «министром из оперетки „Зелёный остров“»… Верю и в то, что в 1900-е годы Ленин, оценивая позицию «отзовистов», то есть тех, кто считал участие социал-демократов в царской Думе ошибкой, говорил Соломону:

— Так могут думать только политические кретины и идиоты мысли, вообще все скорбные главой…

Сказать так — вполне в духе и стиле Ленина. Он порой выражался не только сочно, но и весьма крепко. В июне 1915 года в письме из Зёренберга в Берн Радеку Владимир Ильич, имея в виду политиканское лавирование лидеров II Интернационала, написал: «Моё мнение, что „поворот“ Каутского + Бернштейн + К о … есть поворот говна (= Dreck  [что по-немецки и означает «говно». — С. К.]), которое почуяло, что массы дольше не потерпят, что „надо“ повернуть налево, дабы продолжать надувать массы…».

Но я не верю и не верю Соломону, когда он далее пишет о времени после поражения первой русской революции:

«Надо сказать, что, споря со мной, Ленин всё время употреблял весьма резкие выражения по моему адресу… И вот последние его грубости вывели меня несколько из себя. Но я внешне спокойно прервал его и сказал:

— Ну, Владимир Ильич, легче на поворотах… Ведь если и я применю вашу манеру оппонировать, так и я могу обложить вас всякими ругательствами, благо русский язык очень богат ими…

Надо отдать ему справедливость, мой отпор подействовал на него. Он вскочил, стал хлопать меня по плечам (? — С. К.), хихикая (н-да! — С. К.) и всё время повторяя „дорогой мой“ и уверяя меня, что, увлечённый спором, забылся…»

Здесь налицо позднейшее желание Соломона стать на один уровень с Лениным, а поскольку стать на уровень Ленина Соломон по причине микроскопического масштаба личности не может, он то и дело низводит в своей книге Ленина до своего уровня — микроскопического, «соломонистого»…

Приём и не новый, и не редкий, ибо заурядных мемуаристов — легион, а избранных натур, которых они «описывают» в своих мемуарах, — единицы. И тут опять нельзя не вспомнить незабвенного гоголевского Хлестакова… Соломон был «на дружеской ноге» не с Пушкиным, а с Лениным, но — на хлестаковский манер!

НА КНИГАХ «знавших Ленина» Валентинова и Соломона пришлось остановиться потому, что разбирать все подобные книги смысла особого нет, да и читатель утомится. Но эти две показались мне не просто типичными, но, так сказать, ярко типичными — если, конечно, серость натуры и духовное убожество можно назвать яркими.

Антисоветские зарубежные биографы Ленина писали о нём более отстранённо, что и понятно — тут похвалиться тем, что якобы лично одёргивал «самого Ленина», уже не получалось. Однако уровень понимания Ленина у всех этих биографов не поднимается выше «соломоновского»… Да и желания понять Ленина и его эпоху тоже не наблюдалось… Респектабельный марбургский профессор Георг фон Раух в 1982 году издал небольшую книгу «Ленин», охватывающую все периоды жизни Ленина. Раух вполне признаёт выдающееся всемирно-историческое значение Ленина, но пишет следующее:

«Он открыл, и не только для России, новую эпоху, век, который представляется, с одной стороны, плодом растущей рационализации и механизации культуры человечества, с другой — разгула иррациональных сил и демонических инстинктов человеческой души…»

Намёк понятен: рационализация — это Европа Капитала, а демонические инстинкты человеческой души — это то, на чём якобы строил расчёт Ленин. Но любопытно, что фон Раух ссылается на графа Германа Кайзерлинга и его «остроумное и скандальное эссе „Спектр Европы“», где Кайзерлинг задавался вопросом: «Кто сможет без Ленина понять сегодняшнее душевное состояние нашей части света?» — и далее вопрошает: «Не создан ли в России образец человека того широчайшего внутреннего напряжения, тип которого представляется соответствующим задачам ойкумены?».

Ойкумена у древних греков — это все населённые человеком места. Имея же в виду современную ойкумену и «европейцев нынешней формации», граф писал, что они «слишком узки и провинциальны»…

Что ж, фон Раух, сам же цитируя Кайзерлинга, проявил и впрямь вполне провинциальную узость взгляда на суть Ленина. Ничем иным нельзя объяснить аттестацию Раухом книги Луиса Фишера как «лучшей из подробных биографий Ленина» и уверение, что одну из наиболее метких характеристик Ленину дал лидер социалистов-революционеров В. М. Чернов в газете «Дело народа» от 16 (29) апреля 1917 года.

Чернов заявил тогда:

«У Ленина необычный разум, но это разум, который не охватывает вещи в пространстве с тремя измерениями; это разум одномерный, более того: разум прямолинейный. Он не просто в шорах, а в шорах, которые на концах соединены так, что почти маниакально фиксируют взгляд на одной точке…»

Как это глупо!

Прежде всего — неумно и глупо!

Многомерность мировосприятия Ленина — вне сомнений… Его общественный взгляд был действительно с юных лет фиксирован на одной точке: марксовой задаче изменения мира в сторону ума, чести и совести, невозможных как общественные догматы в капиталистическом обществе. Но сам тот мир, который хотел сделать реальностью Ленин, был подлинно многомерным, всесторонне раскрывающим потенциал человека, — в отличие от одномерного мира ограниченного буржуазного либерализма.

Чернов ляпнул свою глупость весной 1917 года — когда у и России, и у Ленина всё ещё было впереди. Но неужели так сложно было понять колоссальную творческую суть Владимира Ленина профессору Рауху — почти через сто лет после глупой и несправедливой оценки Виктора Чернова?

ОДНО из частых обвинений Ленина — даже не буду ссылаться на кого-то конкретно, — якобы пропаганда им лозунга «Грабь награбленное!». Как обычно с клеветой на Ленина и бывает, здесь всё соответствует анекдоту об Иванове, который якобы украл миллион долларов и о котором затем выясняется, что не долларов, а рублей, и не миллион, а тысячу, и не Иванов её украл, а украли у него.

Чтобы читатель сам убедился в том, что дело так и обстоит, полностью приведу соответствующее якобы «криминальное» место из заключительного слова Ленина после прений по докладу Ленина же об очередных задачах Советской власти. Доклад был сделан 29 апреля 1918 года на заседании ВЦИК…

Этот доклад, между прочим, интересен сам по себе. Интересен и тем, что показывает: в апреле 1918 года Ленин ясно видел все трудности и говорил России то, что он говорил ей и в 1919-м, и в 1920-м, и тем более в 1921-м и 1922 годах, когда на первый план вышли не тактические задачи военной борьбы за власть Советов, а долговременные стратегические, то есть мирные задачи Советской власти.

Хлёсткую же фразку «Грабь награбленное!» Ленин позаимствовал, вообще-то, у самого народа… 16 (29) января 1918 года на III Всероссийском Съезде Советов Ленин слушал выступление одного из рядовых делегатов, участника казачьего съезда в станице Каменской… А 21 января (5 февраля) 1918 года Ленин в речи перед агитаторами, посылаемыми в провинцию, сославшись на одно место в речи этого делегата, сказал (жирный курсив здесь и далее мой):

«Война внешняя кончилась или кончается. Это решённое дело. Теперь начало внутренней войны.

Буржуазия, запрятав награбленное в сундуки, спокойно думает: „Ничего, — мы отсидимся“. Народ должен вытащить этого „хапалу“ и заставить его вернуть награбленное. Вы должны провести это на местах. Не полиция должна их заставить, — полиция убита и похоронена, — сам народ должен это сделать, и нет другого средства бороться сними.

Прав был старик-большевик, объяснивший казаку, в чём большевизм.

На вопрос казака: а правда ли, что вы, большевики, грабите? — старик ответил: да, мы грабим награбленное.

Мы в этом море потонем, если не извлечём из тех кубышек всё запрятанное, всё награбленное за все годы бессовестной, преступной эксплуатации.

Мы скоро проведём в ЦИК закон о новом налоге на имущих, но вы это должны сами провести на местах, чтобы к каждой сотне, набитой во время войны, была бы приложена рука трудящегося. Не с оружием в руках вы должны это провести: война с оружием уже окончилась…»

Как видим, для Ленина война окончилась, но, как оказалось, её вновь начали и затянули грабители, не желавшие возвращать народу награбленное ими.

А теперь — цитата от 29 апреля 1918 года:

«Я перейду, наконец, к главным возражениям, которые со всех сторон сыплются на мою статью („Очередные задачи Советской власти“. — С. К.) и на мою речь. Попало особенно лозунгу: „Грабь награбленное“, — лозунгу, в котором, как я к нему ни присматриваюсь, я не могу найти что-нибудь неправильное, если выступает на сцену история. Если мы употребляем слова: экспроприация экспроприаторов, то — почему же здесь нельзя обойтись без латинских слов? (Аплодисменты.)…»

«Образованное» ухо — особенно современное — этот лозунг действительно коробит (он, увы, и меня одно время коробил), но нельзя к фразеологии одной эпохи подходить с мерками совершенно иной эпохи… Похоже, Ленину показалось удачным смысловое совпадение «учёного» латинизированного оборота «экспроприация экспроприаторов» и его грубоватого русского эквивалента. Вряд ли помянутый выше делегат был знаком с латинским вариантом, а на русском языке он — в момент, когда на сцену выступила история, — всё сказал верно! И Ленин это уловил, поэтому продолжал так:

«И я думаю, что история нас полностью оправдает, а ещё раньше истории становятся на нашу сторону трудящиеся массы; но… тут своевременно сказать, что после слов „Грабь награбленное“ начинается расхождение с пролетарской революцией, которая говорит: награбленное сосчитай и врозь его тянуть не давай, а если будут тянуть к себе прямо или косвенно, то таких нарушителей дисциплины расстреливай…

И вот, когда против этого начинают вопить, то тут есть та каша в головах, то политическое настроение, которое выявляется именно мелкобуржуазной стихией, которая протестовала не против лозунга „Грабь награбленное“, а против лозунга: считай и распределяй правильно. Голода не будет в России, если мы посчитаем хлеб, проверим наличность всех продуктов, и за нарушение установленного порядка будет следовать самая жестокая кара…» и т. д.

Как видим, это была апология не грабежа, а апология народного контроля и учёта всех тех ценностей, которые теперь переходили от «бывших» к народу.

Не забудем при этом, что слова «учёт и контроль» из уст главы государства были тогда для России не то что диковинкой, а чуть ли не тарабарщиной, ибо никто из властвующих на Руси их не произносил с петровских времён…

А лозунг «Грабь награбленное!» в ленинской политической лексике постоянной прописки не получил — в отличие от лозунга «Учёт и контроль!», который стал для Ленина рефреном на манер напоминания Катона-старшего о том, что Карфаген должен быть разрушен.

ПОНЯТЬ Ленина мог лишь тот, кто сам имел широкую душу и был способен деятельно сострадать неимущим, ограбленным имущими.

Сорокачетырехлетний смуглый индус, сидящий на жёстком табурете в душной тюремной камере, неимущим сострадал — почему и оказался за решёткой. Шесть лет назад, в 1927 году, он вместе с отцом, Мотилалом Неру — крупным деятелем индийского освободительного движения, впервые приехал в Советский Союз и тогда написал: «Советская революция намного продвинула вперёд человеческое общество и зажгла яркое пламя, которое невозможно потушить. Она заложила фундамент той новой цивилизации, к которой может двигаться мир».

Имя индуса было Джавахарлал Неру (1889–1964), и в 1947 году он стал первым премьер-министром независимой Индии. А в 1933 году, отбывая очередное заключение за борьбу против британского владычества в собственной стране, Неру написал книгу «Взгляд на всемирную историю» с подзаголовком «Письма к дочери из тюрьмы, содержащие свободное изложение истории для юношества».

Дочь звали Индира Ганди, и впоследствии она — дочь первого индийского премьера — тоже стала премьер-министром Индии и матерью премьера — Раджива Ганди, павшего от рук террористов, как и его мать.

Джавахарлал Неру писал свой «Взгляд на всемирную историю», не обременённый избытком источников, и книга получилась хотя и не без неточностей, но по форме — простой, а по содержанию — взволнованной и интересной.

Не раз на страницах «Истории» Неру появляется, естественно, и Ленин. И вот каким он был в восприятии Неру:

«Уже в восьмидесятые годы в революционном движении принимал участие юноша, тогда ещё учившийся в школе, а впоследствии известный всему миру как Ленин…

…Ленин не придавал значения тому, сколько людей пойдёт за ним, — одно время он даже грозил выступать в одиночестве, — но он настаивал, что брать следует только тех, кто полностью предан, кто готов пожертвовать всем ради общего дела и обойдётся даже без рукоплесканий толпы… Ленин не нуждался в просто сочувствующих или в ненадёжных попутчиках…»

И таким:

«Ленину были чужды колебания или неопределённость. Он обладал проницательным умом, зорко следившим за настроением масс, ясной головой, способностью применять хорошо продуманные принципы к меняющейся ситуации и несгибаемой волей…

…Так спокойно, но неумолимо, словно орудие неизбежной судьбы, эта глыба льда, таившая яркое пламя, бушевавшее в её недрах, двигалась вперёд к предначертанной цели…»

Когда Неру вёл речь о Ленине, он, вне сомнений, примерял его политику и натуру на себя. Размышляя о Ленине, он сам рос как политик и вождь. О первых годах Советской власти Неру писал: «В те дни во главе России стояли такие люди, которые сумели превратить бедный человеческий материал в сильный и организованный народ». Русский народ был не таким уж бедным материалом, однако Неру, написав так, думал, скорее, об индийском народе, который ему предстояло организовать на борьбу…

О Ленине же тех дней Неру писал:

«В глазах русского народа он стал чуть ли не полубогом, символом надежды и веры, мудрецом, который умел найти выход из любого трудного положения, всегда оставаясь невозмутимым и спокойным…»

Менее чем через десять лет после смерти Ленина узник английской тюрьмы на индийской территории оценивал его так:

«Прошло немного лет после его смерти, а Ленин уже стал неотъемлемой частью не только его России, но и всего мира. И по мере того, как идёт время, величие его растёт, он теперь один из тех немногих мировых деятелей, чья слава бессмертна… Ленин продолжает жить, причем не в памятниках и портретах, а в своих колоссальных свершениях и в сердцах сотен миллионов рабочих, которых вдохновляет его пример, вселяя надежду на лучшее будущее».

Как часто позднее приходилось читать схожие слова в трудах хрущёвско-брежневских «идеологов» ЦК КПСС, но у них это было дежурной фразой, а Неру свои слова пропустил не просто через своё сердце — он их сопоставлял с собственной судьбой…

Неру приводил и слова английского представителя в Москве, организатора «заговора послов» Брюса Локкарта: «Из всех общественных деятелей, с которыми я когда-либо встречался, он обладал самым уравновешенным темпераментом».

Цитировал Неру и книгу Джона Рида «Десять дней, которые потрясли мир» — то место, где Рид даёт портрет Ленина.

Не лишне знать его и нам. Рид описывал второй день II Всероссийского съезда Советов 8 ноября 1917 года:

«Было ровно 8 часов 40 минут, когда громовая волна приветственных криков возвестила появление членов президиума и Ленина — великого Ленина среди них. Невысокая коренастая фигура с большой лысой и выпуклой, крепко посаженной головой. Маленькие глаза, крупный нос, широкий благородный рот, массивный подбородок, бритый, но уже с проступающей бородкой, столь известной в прошлом и будущем. Потёртый костюм, несколько не по росту длинные брюки. Ничего, что напоминало бы кумира толпы, простой, любимый и уважаемый так, как, может быть, любили и уважали лишь немногих вождей в истории.

Необыкновенный народный вождь, вождь исключительно благодаря своему интеллекту, чуждый какой бы то ни было рисовки, не поддающийся настроениям, твёрдый, непреклонный, без эффектных пристрастий, но обладающий умением раскрыть сложнейшие идеи в самых простых словах и дать глубокий анализ конкретной обстановки при сочетании проницательной гибкости и дерзновенной смелости ума».

Родившись в 1887 году в американском Портленде на берегу Тихого океана, прожив жизнь яркую, Джон Рид — воспитанник элитарного Гарварда — умер в 1920 году в Советской России и похоронен у Кремлёвской стены, рядом с Мавзолеем. Он был не единственным зарубежным летописцем Октября 1917 года в реальном масштабе времени, но самую увлекательную книгу об Октябре написал он.

И всё в ней правда.

Вот как описал Рид выступление Ленина в тот день, когда Рид увидел и услышал его впервые:

«…на трибуне Ленин. Он стоял, держась за края трибуны, обводя прищуренными глазами массу делегатов, и ждал, по-видимому, не замечая нарастающую овацию, длившуюся несколько минут. Когда она стихла, он коротко и просто сказал:

„Теперь пора приступать к строительству социалистического порядка!“

Новый потрясающий грохот человеческой бури…

Ленин говорил, широко открывая рот и как будто улыбаясь; голос его был с хрипотцой — не неприятной… и звучал так ровно, что, казалось, он мог бы звучать без конца… Желая подчеркнуть свою мысль, Ленин слегка наклонялся вперёд. Никакой жестикуляции. Тысячи простых лиц напряжённо смотрели на него, исполненные обожания».

КАК ДАВНО это было — давно не столько хронологически, сколько психологически… Люди, жившие в эпоху живого Ленина, поставили ему памятники. Их праправнуки почти ничего о Ленине не знают, а если знают — то лживое. Потому и свергают памятники ему вместо того, чтобы возлагать к ним цветы.

Встреча Ленина с Гербертом Уэллсом, назвавшим Ленина «кремлёвским мечтателем», произошла осенью 1920 года, и позднее Уэллс признавался, что был предубеждён против него, но «встретился с личностью, совершенно непохожей на то, что себе представлял». Уэллс писал: «Его (Ленина. — С. К.) опубликованные труды… вряд ли отражают даже частицу подлинного ленинского ума, в котором я убедился во время нашей беседы»…

Беседа шла на английском языке (Уэллс отмечал, что Ленин «превосходно говорит по-английски»), и шла так:

«Я ожидал встретить марксистского начётчика, с которым мне придётся вступить в схватку, но ничего подобного не произошло… Разговаривая с Лениным, я понял, что коммунизм… может быть огромной творческой силой. После всех утомительных фанатиков классовой борьбы, которые попадались мне среди коммунистов, схоластов, бесплодных как камень… встреча с этим изумительным человеком, который откровенно признаёт колоссальные трудности и сложность построения коммунизма и безраздельно посвящает все свои силы его осуществлению, подействовала на меня живительным образом. Он, во всяком случае, видит мир будущего, преображённый и построенный заново».

Глава «Кремлёвский мечтатель» занимает в книге Уэллса «Россия во мгле», написанной в 1920 году, 11 страниц, и, не приводя оттуда диалоги и прочие детали, познакомлю читателя вот с какими строками…

Из Кремля Уэллс возвращался с сопровождавшим его Ф. А. Ротштейном (1871–1953), будущим историком-академиком, а тогда дипломатом. «У меня не было настроения разговаривать, — писал Уэллс. — Мы шли в наш особняк вдоль старинного кремлёвского рва, мимо деревьев, которые золотились по-осеннему; мне хотелось думать о Ленине, пока память моя хранила каждую чёрточку его облика, и мне не нужны были комментарии моего спутника. Но г. Ротштейн не умолкал…»

Встреча Ленина с Уэллсом оказалась, пожалуй, уникальной в том смысле, что была единственным прямым контактом тогдашних западных знаменитостей с Владимиром Ильичом… Это со Сталиным — главой признанной великой державы — стремились встретиться многие, хотя немногие этой чести удостаивались. Ленина же иностранцы даже интервьюировали нечасто, хотя в таких случаях всё тоже было нестандартно.

Так, 3 июня 1920 года Ленин принял корреспондента газеты «Осака Асахи» Рё Накахиру, а 3-го или 4 июня (возможно, одновременно с Накахирой) — и второго японского корреспондента — Кацудзи Фусэ из «Осака Майнити» и «Токио Нити-Нити». Обстановку встречи описал присутствовавший при этом заведующий Восточным отделом НКИД Н. А. Вознесенский и, конечно же, сами журналисты.

В своей корреспонденции Накахира признавался:

«Вопреки моим ожиданиям, обстановка кабинета оказалась очень простой и скромной, и это очень меня удивило… Ленин принял нас исключительно просто и сердечно, как своих старых друзей. Хотя он занимает высший пост в России, в его манере и обращении не было и намёка продемонстрировать своё высокое положение».

Вознесенский вспоминал, что Ленин, придвинув своё кресло к Фусэ, засыпал того вопросами: положение крестьян, размер среднего надела, развитие экономики… Он был поражён, узнав об успехах Японии в электрификации и устройстве ГЭС на горных реках.

Когда в ответ на вопрос Ленина о состоянии народного образования в Японии Фусэ сообщил, что в Японии почти нет неграмотных, Ленин воскликнул: «Счастливая страна!» — и тут же поинтересовался: «Ну, а вот, правда ли, что у вас никогда не наказывают детей, не бьют их, я где-то об этом читал?».

Фусэ ответил, что, да, не бьют, в Японии своего рода культ детей… Ленин задумался, а потом сказал: «Тогда вы не только счастливый, но и великий народ…». Потом испытующе посмотрел на собеседника: «И всё-таки у вас в Японии даже шлепка детям не дают?».

Фусэ, по словам Вознесенского, решительно повторил: «Нет, никогда!».

Накахира в своём отчёте написал о том же, приведя такой вариант ответа на последний вопрос Ленина: «Мы ответили: „Исключения, конечно, бывают, но, как правило, у нас не бьют детей“. Он с большим удовлетворением отметил, что один из принципов рабоче-крестьянского правительства тоже заключается в отмене телесного наказания детей»…

В отчёте же Фусэ читаем следующее:

«Когда Фусэ сказал, что в Японии берегут детей больше, чем на Западе, Ленин заметил: это весьма важно, ведь в самых так называемых цивилизованных странах Европы, даже в Швейцарии, ещё не совсем уничтожен, например, обычай бить детей в школах».

В изданном в 1924 году сборнике «Ленин и Восток» Н. А. Вознесенский писал: «Когда мы спускались по лестнице, Фусэ спросил меня: „Собственно говоря, кто кого интервьюировал, он меня, или я его?“ — и вытер выступивший на лбу пот».

А Накахира прямо начал свой отчёт со слов: «Не дожидаясь наших вопросов, Ленин заговорил сам…».

ЭТО — стиль: быть нетерпеливо жадным лишь в одном — в получении достоверной, из первых рук, информации о той жизни — во всех её проявлениях, — о которой Ленин не знал или знал недостаточно.

Хотя знал он, как правило, очень много и о многом, потому что самообразование и постоянное пополнение знаний — как базы углубления понимания жизни общества — были для Ленина таким же естественным актом, как акт дыхания…

Русский пролетарий сказал о нём: «Прост, как правда», и это был не апокриф, не придуманная позже фраза, уже потому, что доктор Карл Идман (1885–1961), в 1925–1927 годах министр иностранных дел Финляндии, финский посланник в ряде стран, а в 1917 году советник финского представительства в Петрограде, то есть человек независимый и нейтральный, написал о Ленине:

«По острым и умным глазам было видно, что этот человек обладает большой силой воли. Речь его была проста и естественна, как и его поведение. Тот, кто его не знал, никак не мог предположить, какая это сильная личность…»

Английский профессор Вильям Гуд приехал в Москву в 1919 году как корреспондент крупной буржуазной газеты «Манчестер Гардиан». Впервые он увидел Ленина 31 июля 1919 года на I Всероссийском съезде работников просвещения и социалистической культуры, где Владимир Ильич выступал с речью…

Аудитория была достаточно политически грамотной — зал заполняли люди, которые сами были пропагандистами, и Ленин построил своё выступление в аналитическом стиле. Он, в частности, сказал тогда:

— Когда нас упрекают в диктатуре одной партии и предлагают единый социалистический фронт, мы говорим: «Да, диктатура одной партии! Мы на ней стоим и с этой почвы сойти не можем, потому что это та партия, которая в течение десятилетий завоёвывала положение авангарда всего фабрично-заводского и промышленного пролетариата»…

Это ведь так и было! Большевики, если исчислять их политический возраст с момента начала активной политической деятельности Ленина и его «Союза борьбы», более двух десятилетий говорили рабочим, да и всем в России, одно и то же! И в конце концов убедили рабочую массу, да и всех честных людей в России, что только большевики имеют право говорить от лица массы.

Ленин всё расставлял на свои места:

— Мы имеем два опыта: керенщину, когда эсеры составляли коалиционное правительство… Что же мы видели в результате? Видели ли тот постепенный переход к социализму, который они обещали? Нет, мы видели крах… и полное банкротство соглашательских иллюзий. Если этого опыта мало, возьмите Сибирь. В Сибири власть оказалась против большевиков (Ленин имел в виду «Комитет членов Учредительного собрания» и Уфимскую Директорию. — С. К.)… К чему привело это господство якобы Учредительного собрания, это якобы демократическое правительство, состоящее из эсеров и меньшевиков? К колчаковской авантюре…

Ленин спрашивал: почему вышло так? — и отвечал:

— Потому что здесь сказалась та основная истина, которую якобы социалисты… не хотят понять… В капиталистическом обществе, когда оно развивается, держится прочно или когда оно погибает, всё равно — может быть только одна из властей: либо власть капиталистов, либо власть пролетариата. Всякая средняя власть есть мечта, всякая попытка образовать что-то третье ведёт к тому, что люди даже при полной искренности скатываются в ту или другую сторону…

Это было сказано безжалостно точно — безжалостно ко всем желающим «и честь соблюсти, и капитал приобрести»… Это было сказано на все времена, пока существует общество, состоящее из стригущих и остригаемых…

Профессор Гуд так описал своё впечатление от этой речи Ленина:

«Как спокойно, просто, без всяких ораторских приёмов он подчинил и завладел этой огромной аудиторией. Как неуклонной логикой он заставил их понять его точку зрения. Казалось, что он интуитивно понимает мысли своих слушателей. Я сразу почувствовал, что это необыкновенный человек…»

Вскоре Гуд был принят Лениным в его кремлёвском кабинете и потом писал:

«Впечатление мощи, исходившей от него, углублялось непосредственной силой его речи. Что ему нужно было сказать, он говорил прямо, ясно, без всяких туманных слов. В разговоре с Лениным не могло быть никаких недоразумений; никто не мог уйти под ложным впечатлением. Слишком ясен, слишком прям был он для этого.

У обыкновенного дипломата речь скрывает мысль. У Ленина она выражала мысль. В этом — целый мир различия…»

А подвёл итог своим впечатлениям профессор Гуд так:

«В течение своей жизни я встречался в разных странах с людьми, которых называли великими. Ни об одном я не сказал бы того, что с полной убеждённостью могу сказать про Ленина (словами Шекспира. — С. К.): „Он человек был, человек во всём; ему подобных мне уж не встретить“».

ПРОФЕССОРУ Гуду, написавшему так о Ленине, кривить душой не было никакой необходимости. Тем более это можно сказать об английском лейбористе Джордже Ленсбери (1859–1940). В 1910–1912 и в 1922–1940 годах он был членом парламента, с 1929-го по 1931 год — министром общественных работ в правительстве Макдональда, с 1931-го по 1935 год — председателем лейбористской партии. Вполне респектабельный и чисто буржуазный политик.

В 24-м томе 2-го издания Большой Советской энциклопедии (подписан в печать 8 декабря 1953 года) Ленсбери аттестуется даже как «реакционный политический деятель», проводивший «антирабочую политику», поддерживавший «политику поощрения фашистской агрессии и сговора с фашистскими державами» и лишь «с целью обмана рабочих» заявлявший о сочувствии к Советскому Союзу.

Иными словами, «подсюсюкивать» Ленину у Ленсбери нужды ни с какой стороны не было. Тем не менее в 1935 году, за пять лет до смерти, Ленсбери издал в Англии книгу «Взгляд в прошлое и будущее», где была отдельная глава «Ленин». Не познакомить с ней читателя хотя бы в извлечениях не могу…

Редактировавший в 1912–1922 годах газету «Дейли Геральд» Ленсбери встретился с Лениным 21 февраля 1920 года — в свой шестьдесят первый день рождения. И в 1934 году, уже семидесятипятилетний, вспоминал:

«Моя беседа с Лениным была довольно продолжительной: он говорил о революции и международном положении. Хотя Ленин отлично знал, что я не был большевиком и исповедую христианство, он обращался со мной очень учтиво и доброжелательно, что позволило нам в течение всей беседы чувствовать себя легко и непринуждённо. Меня увлекла его речь, его здравый смысл и идейная убеждённость. Я не заметил в нём ни малейших признаков самомнения или ограниченности мышления…

Этот человек был одновременно и реалистом, и идеалистом… Он не обещал лёгких путей в обетованную землю, которая, по его мнению, могла быть достигнута только путём труда и жертв…

Покидая Ленина, я чувствовал, что встретил наиболее ненавидимого и наиболее любимого человека в мире. Лучше всего я могу подвести итог, сказав, что думаю о нём как о мудрейшем и наиболее преданном своему делу человеке, которого я когда-либо встречал».

Не думаю, чтобы Джордж Ленсбери был знаком с клеветническими оценками Ленина Петром Бернгардовичем Струве и прочими членами антиленинской «мышиной когорты», однако он прямо-таки припечатал всех их, написав: «Я слышал, как некоторые говорили, что Ленин был эгоистом и фанатиком. Думаю, что многие из встречавшихся с ним сами в некоторой степени страдали больным самолюбием, но обвиняли в этом его. Я же не нашёл таких признаков во время беседы с ним».

Ленсбери, по его собственному признанию, уповал на «изменение интеллектуальных и моральных представлений у отдельных людей путём осуществления христианских принципов любви и братства», но когда, как он пишет, Ленин понял, что его собеседник не воспринимает идеи о победе социализма насильственным путём, то «не оборвал» его «с презрением или сарказмом», а «с весёлым смехом» согласился:

— Не важно, каким путём придёт социализм. Возвращайтесь в Англию и попробуйте ваш путь любви и мирного убеждения. Я полагаю, что вы потерпите неудачу, но я был бы рад, если бы вы оказались правы.

«Прошло немало времени, — заключал Ленсбери, — и я не могу ручаться, что это были его точные слова, но суть их была такова».

Интересно, к слову, что бы написал христианин Ленсбери, узнав, что через почти сто лет после его беседы с Лениным в Англии легализованы однополые браки?

До личной встречи Ленин и Ленсбери были неплохо знакомы заочно… Ленин до революции не раз поминал Ленсбери, и вполне одобрительно: в 1911 году в статье «Конгресс английской с.-д. партии»; в 1912 году в статье «Английские споры о либеральной рабочей партии»… Поминается «т. Ленсбери» и в известной ленинской работе 1920 года «Детская болезнь „левизны“ в коммунизме»…

Уже после беседы с Ленсбери Ленин взялся за статью «О компромиссах», где, прямо ссылаясь на просьбу «тов. Ленсбери» разъяснить вопрос о возможности компромиссов с капиталистами, писал:

«Может ли сторонник пролетарской революции заключать компромиссы с капиталистами или с классом капиталистов? Отрицательный ответ на этот общий вопрос был бы явной нелепостью. Конечно, сторонник пролетарской революции может заключать компромиссы или соглашения с капиталистами. Всё зависит от того, какое соглашение и при каких обстоятельствах заключается… Нельзя зарекаться от компромиссов. Дело в том, чтобы уметь через все компромиссы… сохранить, укрепить, закалить, развить революционную тактику и сознание, решимость, подготовленность рабочего класса и его организованного авангарда, коммунистической партии».

При этом надо заметить, что с исторической точки зрения свидетельства Ленсбери оказываются, пожалуй, наиболее важными из вообще всех воспоминаний о Ленине. Как Уэллс оказался единственным крупнейшим представителем западной культуры, беседовавшим с Лениным, так и Ленсбери оказался единственным крупнейшим представителем западной политики, с которым смог прямо побеседовать Ленин, хотя в то время, когда состоялась эта беседа, Ленсбери ещё не достиг пика своей карьеры. Тем не менее на том, что написал о Ленине будущий лейбористский лидер, имеет смысл остановиться дополнительно…

Скажем, Ленсбери принадлежит важнейшее свидетельство о том, что Ленин, обсуждая конфликтную ситуацию между Советской Россией и капиталистическим Западом, сказал, что «он реалист, и что если бы Ллойд Джордж или Вильсон, или оба они приехали в Москву, все вопросы, которые вызвали вражду и озлобление между Россией и Англией или Америкой, могли бы легко быть устранены…».

Ленсбери свидетельствует, что с разрешения Ленина он послал телеграмму Ллойд Джорджу с приглашением того в Москву, чтобы предпринять шаги в направлении мирного урегулирования. «Но Ллойд Джордж, — пишет Ленсбери, — был либо не склонен ехать, либо „слишком занят“. Конечно, я не получил ответа на телеграмму».

Как иногда сенсационные сведения оказываются запрятанными именно потому, что лежат на виду у всех! Сообщённое Ленсбери должно было, вообще-то, изучаться, например, в советской средней школе, как важнейший исторический факт! Не то что студенты в СССР, но каждый школьник должен был бы знакомиться со следующими словами Ленсбери, относящимися к началу тридцатых годов (жирный шрифт мой):

«Вспоминая слова Ленина о позиции других держав и о вооружениях, я убеждаюсь, что мир с каждым днём приближается к новой мировой войне и одна из главных причин этого заключается в том, что Ленин не был понят. Он настойчиво подчёркивал, что он и его друзья не хотят создавать большую военную машину, что Россия навсегда покончила с какими бы то ни было империалистическими целями и что хотя они и верят в мировую революцию, которая осуществит переход от капитализма к социализму, но в каждой стране массы должны сами решать вопрос о своём освобождении.

Он совершенно не скрывал и не отрицал намерения III Интернационала создать всемирный рабочий интернационал для объединенных действий и пропаганды. Но, несмотря на это, я совершенно убеждён, что если бы Англия, Франция и Америка признали Советское правительство в то время, когда я интервьюировал Ленина, история прошедших лет была бы во многом иной и гораздо более мирной…»

Это ведь свидетельство о естественно мирном характере ленинской внешней политики с другой стороны баррикад, исходящее от крупнейшего политика буржуазного Запада! Какой, казалось бы, выигрышный, богатый факт для массовой советской пропаганды! Однако отрывки из «ленинской» главы книги Ленсбери были опубликованы в хрущёвском СССР в 1963 году лишь в журнале «Новое время» и тут же преданы забвению.

Думаю, это было не случайным…

Вот ещё одно важнейшее свидетельство Ленсбери:

«Он сказал мне на прощанье несколько слов, которые следовало бы запомнить всем руководителям масс… Ленин сказал:

— Ленсбери, вы хотите лёгкой жизни?

Я ответил:

— Нет.

— Это хорошо, — сказал он, — мы никогда не должны позволить рабочим думать, что социальная революция означает лёгкую жизнь. Напротив, она может означать ещё больший труд, потому что нужно будет сделать очень многое для исправления мерзостей капитализма. Но мы должны учить рабочих, что они будут работать на себя и каждый час труда будет приближать их к благосостоянию».

Сам Ленин лёгкой жизни не искал, не имел и не знал — за исключением тех суммарно нескольких месяцев, когда он ещё мог позволить себе почти беззаботно колесить с Крупской по Европе, идти по горным тропам Швейцарии и…

И мечтать о времени, когда у него абсолютно не будет свободного времени, потому что он будет практически заниматься социалистическим преображением мира.

АНГЛИЙСКИЙ скульптор Клэр Шеридан (1885–1970) приехала в Россию в сентябре 1920 года, чтобы создать скульптурный портрет Ленина, и провела в Москве около двух месяцев… Позднее она написала о Советской России две книги, одна из которых называлась «Nuda veritas» («Обнажённая правда»). Написала она и о Ленине.

Ленин согласился позировать Шеридан. Точнее, не позировать, конечно. Он просто позволил Шеридан работать по нескольку часов в день в его кабинете во время его собственной работы… Возможность, предоставленная англичанке, была, фактически, уникальной — кроме неё лишь Натан Альтман, тоже работавший над скульптурным портретом Ленина до Шеридан, имел возможность полтора месяца часами наблюдать Ленина за работой… (Именно наблюдать, так что все эмигрантские россказни художника Юрия Анненкова о якобы его беседах с Лениным об искусстве во время позирования — не более чем мистификация, на которые Анненков был горазд. Скажем, родившийся в казахстанском Петропавловске Акмолинской области, он указывал в своих автобиографиях местом рождения Петропавловск-Камчатский…)

Шеридан не то что коммунисткой не была, она вообще ничего не понимала, по её же признанию, ни в экономике, ни в политике. Герберт Уэллс сказал ей однажды: «Какая жалость, Клэр, что вы не образованны»… Что ж, для Шеридан её эмоциональные порывы были действительно важнее формального знания, но тем ценнее то, как увидела и поняла Ленина она — человек чувства, а не мысли, но человек профессионально наблюдательный.

Благодаря Шеридан мы знаем кое-что о «технологической» стороне повседневной кремлёвской работы Ленина:

«В комнате всё дышало покоем, и Ленин углубился в книги… Даже когда я кружила около него, пытаясь измерить расстояние от уха до носа, он, казалось, совсем не замечал моего присутствия. Он сразу же как бы совершенно выключился, сосредоточился на своей работе и был уже целиком поглощён ею.

Я работала до без четверти четыре (с 11 утра. — С. К.). Ещё никогда я не работала так долго без перерыва. В течение всего этого времени Ленин не ел, не пил и не выкурил ни одной папиросы (он вообще не курил. — С. К.). Входили секретари с письмами. Он распечатывал их, клал письмо перед собой, а на конверте, не глядя, механически делал пометки и возвращал обратно. Его лицо несколько оживлялось, лишь когда раздавалось тихое жужжание телефона и над столом одновременно загоралась маленькая электрическая лампочка…

Ленинская способность сосредотачиваться впечатляла, пожалуй, больше всего. Такое же сильное впечатление производил и его огромный лоб…

Лицо его выражало скорее глубокую думу, чем властность. Мне он представлялся живым воплощением мыслителя (но не роденовского)…»

Для скульптора динамика лица того, кого он портретирует, очень важна, а Клэр видела Ленина постоянно сосредоточенным. Она сокрушалась: «Его лицо в состоянии покоя — совсем не то, что я хотела запечатлеть». Но однажды в кабинет вошёл «президент Калинин», и лицо Ленина, повернувшегося к окну, Клэр увидела в совершено ином освещении. Оживлённо разговаривая с Калининым, Владимир Ильич высоко поднимал и хмурил брови. «Казалось, — писала англичанка, — что Ленин погрузился в глубокие размышления, выражение его лица было одновременно суровым и полным юмора…»

Шеридан вспоминала, что её «попытки завязать с Лениным разговор не встретили одобрения», и она «не посмела настаивать». «Ему не о чем было говорить со мной», — писала Клэр, однако это было, пожалуй, не совсем так. Со временем Ленин стал сам заговаривать с Шеридан, и, как выяснилось, не без пользы для себя. Примерно через полгода, 15 марта 1921 года, Ленин, выступая на X съезде РКП(б), заявлял:

— Мы боремся против международного капитала, который, увидя нашу республику, сказал: «Это разбойники, крокодилы» (эти слова мне буквально переданы одной английской художницей, которая слышала это выражение от одного самого влиятельного политика)…

Под «английской художницей» имелась в виду, конечно, Шеридан, но здесь присутствовал тонкий момент… Шеридан была племянницей Уинстона Черчилля, и сравнение большевиков с крокодилами слышала, конечно, от дяди. Ленин счёл для себя возможным использовать её сведения публично, но — без прямой ссылки на информатора, что лишний раз свидетельствует о такте Ленина. Однако особая деликатность Ленина проявилась в том, что он и о Черчилле не сказал прямо! Ведь это было бы неэтично по отношению к простодушной собеседнице…

Тем не менее подсказанный Шеридан образ Ленин обыграл в съездовской речи до конца, продолжив мысль так:

— А раз крокодилы, то их можно только презирать. Это был голос классового врага, и, с его точки зрения, правильный. Однако правильность таких заключений требует проверки на деле. Если ты — всемирная, могущественная сила… если ты говоришь: «крокодил», а у тебя вся техника в руках, — то попробуй, застрели! А когда он попробовал, то вышло, что ему же от этого больнее…

Что же до Шеридан, то по её возвращении в Лондон она стала сенсацией, но в своей среде подверглась остракизму. Черчилль заявил, что никогда больше не будет с ней разговаривать, тётки осыпали упрёками и досаждали колкостями о «кровавых друзьях-большевиках» Клэр… «Этот период был поворотным в моей жизни», — написала она позднее.

А В ЗАКЛЮЧЕНИЕ главы приведу — полностью — статью о Ленине из современной Оксфордской иллюстрированной энциклопедии:

«Ленин Владимир Ильич (Lenin, Vladimir Ilyich) (1870–1924), русский революционный и государственный деятель. Настоящее имя — Владимир Ильич Ульянов. Решающее влияние на формирование его взглядов оказала, возможно, казнь старшего брата (1887) в возрасте 19 лет в обвинению по заговоре против императора. Сам Ленин был арестован в 1895 г. за пропаганду учения Карла Маркса среди рабочих Санкт-Петербурга и на несколько лет сослан в Сибирь. Находясь в эмиграции с 1900 г., стал лидером партии большевиков, сыграл огромную роль в организации социалистического движения и пропаганде социализма в годы перед Первой мировой войной. Вернулся в Россию с началом Русской революции 1917 г. и вскоре добился установления власти большевиков, став председателем Совета народных комиссаров и фактическим диктатором в новом государстве. Вывел Россию из войны с Германией, организовал успешное сопротивление контрреволюционным силам во время Гражданской войны в России (1918–1921). Его первоначальная экономическая политика (политика военного коммунизма), включавшая национализацию основных отраслей хозяйства и банков, а также контроль над сельским хозяйством, была политикой чрезвычайной, вызванной требованиями гражданской войны, её сменила новая экономическая политика (нэп), разрешившая частное производство и торговлю, в первую очередь сельскохозяйственными продуктами. Но введена она была слишком поздно, чтобы предотвратить жестокий голод (1922–1923). Ленину не довелось увидеть очевидного роста сельскохозяйственного и промышленного производства. Взгляды Ленина и его характер оказали глубокое влияние на ту форму, которую приняла революция; он показал пример аскетизма в личной жизни и беспристрастности в политике, который долгое время оставался эталоном для членов партии. Ленин был, может быть, величайшим революционером всех времён, и последующие коммунистические лидеры продолжали обращаться к его трудам в поисках вдохновения».

Для буржуазного издания это очень даже объективный взгляд на Ленина. Конечно, здесь несколько преувеличено влияние на личность Ленина казни брата; нельзя назвать глубокой оценку Ленина как «диктатора», но зато признан вынужденный характер военного коммунизма.

Неверен также вывод о том, что голод в России был обусловлен лишь запоздалостью введения нэпа — основной причиной массового голода стали два неурожайных года подряд. В 1918–1920 годах, несмотря на политику продразвёрстки у большевиков и реквизиций у белых, голода в России не было…

В целом же оксфордская энциклопедическая статья о Ленине выгодно отличается от нынешних «россиянских» подобных статей. На его родине имя Ленина сегодня, как правило, охаивают — гнусно, мелко и подло.

Начало клевете было положено весной и летом 1917 года, а с обретением «россиянской» интеллигенцией после 1991 года права невозбранно клеветать на всё великое в истории Отечества поток злобных словес в адрес Ленина вновь набрал силу.

И об этом тоже не мешает сказать…