Свою Родину так или иначе любит каждый народ, но более глубокого и полного чувства Родины, чем это было в СССР в период его духовного расцвета, история народов мира не знает!
Уже в Древнем Риме были люди, которые считали: где хорошо, там и родина. С другой стороны, англичане времен классической Британской империи заявляли: «Права моя страна или нет, но это — моя страна».
Первая мысль подчеркнуто антипатриотична.
А вторая?
Патриотизм — это преданность и любовь к своему Отечеству, к своему народу. Так патриотизм ли вызвал к жизни вторую мысль? Думаю — нет. Патриот не будет оправдывать свою страну только потому, что это — его страна… Если его страна неправа, если в ней правят бал ложь, несправедливость, преступление, то патриот не закрывает на это глаза, а говорит об этом открыто. Говорит, горячо любя Родину…
Лермонтов написал:
«Мундиры голубые» — это жандармы… Но разве Лермонтов, написав так, не любил свою Родину? В том же 1841 году, когда была написана «Немытая Россия», Лермонтов написал и стихотворение «Родина» — в СССР оно входило в обязательную школьную программу:
Позднее о том же напишет Тютчев:
Во всем этом — и любовь к Родине, и в то же время горечь… Горечь за то, что когда начинаешь задумываться о положении своей Родины — умом, рассудком, — то очень уж невеселые мысли приходят и отравляют искреннее, безотчетное чувство любви к Родине.
Очевидно поэтому понимать Россию умом отваживался в старой России мало кто… Когда Чаадаев стал говорить о России размышляя , его просто объявили сумасшедшим.
Но откровенные слова о России звучали в России все чаще. Революционный демократ Чернышевский сказал, как припечатал: «Жалкая нация, нация рабов, сверху донизу — все рабы». А Ленин, ссылаясь на эти слова Чернышевского, заметил не менее точно: «Откровенные и прикровенные рабы — великороссы (рабы по отношению к царской монархии) не любят вспоминать об этих словах. А по-нашему, это были слова настоящей любви к родине, любви… тоскующей…»
И только после Октября 1917 года тоскующая любовь к России сменилась у лучших ее сынов и дочерей любовью деятельной — без примеси горечи от печальных и грустных дум… Быстро возникал высший тип русского патриотизма — советский патриотизм.
В первые годы Советской власти было много, как тогда же и говорили, «перегибов», и Маяковский, например, призывал «сбросить Пушкина с парохода современности»… Пройдет всего несколько лет, и он же напишет о Пушкине: «Я люблю вас, но живого, а не мумию…»
Еще через несколько лет в жизнь СССР Сталина войдут слова:
Через пять лет после того, как эти строки Василия Лебедева-Кумача стали песней на музыку Исаака Дунаевского, советский патриотизм начали испытывать самой высшей и жестокой мерой — войной. И он это испытание выдержал не просто доблестно, с честью… Он выдержал это испытание так, что духовное влияние тех лет по сей день испытывает даже нынешняя «Россия».
Сегодня патриотизм нередко объявляют в этой «России» «последним прибежищем негодяев», после чего юнцы, бывает, жарят котлеты на Вечном огне у святых могил павших за Родину советских солдат. Но есть немало и иных молодых ребят, для которых свято то же, что и для тех, кто был патриотом Советской Родины. Такова сила советского патриотизма!
В 1948 году Михаил Исаковский, автор слов «Катюши», написал стихи, которые Матвей Блантер, автор музыки «Катюши», положил на ноты… Так СССР Сталина получил еще одну, яркую и волнующую, песню о советском патриотизме — «Летят перелетные птицы»:
Это были не «заказные» строки! Исаковский написал их во Внуковском аэропорту, как раз в преддверии полета за рубеж.
Написал, как думал, как чувствовал. Потому они и стали песней, потому эта песня и стала любимой и популярной, что вслед за смолянином Исаковским миллионы его сограждан могли тогда сказать:
Здесь уже не было лермонтовского «люблю — за что не знаю сам…». Любой Гражданин Советской Вселенной, творец Советской цивилизации, не просто чувствовал, но знал, знал умом , после немалых дум — за что он любит Родину!
Прекрасные строки прекрасной песни Блантера и Исаковского выражают послевоенное осмысление чувства Советской Родины. Но еще до войны было сделано одно из наиболее основательных и умных наблюдений за этим, тогда все еще формирующимся, чувством… Я имею в виду путевые очерки «Одноэтажная Америка» Ильи Ильфа и Евгения Петрова. Очерки были опубликованы в №№ 10–11 журнала «Знамя» за 1936 год, а в 1937 году вышли отдельными изданиями в «Роман-газете», в Гослитиздате, в издательстве «Советский писатель», а также в Иванове, Хабаровске и Смоленске.
Что интересно!
Шел тот самый 1937 год… В изображении нынешних антисоветчиков он был проникнут сплошным всенародным страхом перед стуком в дверь «палачей НКВД». Однако никто в том самом 1937 году не обвинял ни авторов, ни их издателей в пропаганде буржуазного образа жизни, в деятельности в пользу американского империализма и прочем подобном.
В том самом 1937 году!
А ведь новая книга авторов «12 стульев» и «Золотого теленка» фактически впервые открывала для советских людей подлинную Америку. Описание пороков империализма занимало в ней — по сравнению с описанием достижений Америки — очень скромное место. Это была не агитационная карикатура, не беглая, пусть и точная, зарисовка, а широкая картина, данная двуединым пером блестящих мастеров слова. И эта картина не отторгала советского читателя от Америки, а рождала неподдельный и уважительный интерес к ней.
Собственно, очерки Ильфа и Петрова вместе с «американскими» заметками Горького, Маяковского, Есенина и книгой Николая Смелякова «Деловая Америка» — по сей день лучшее, что написано на русском языке о США, как об уникальном явлении мировой цивилизации.
Напомню, коль к слову пришлось, что Есенин описал свои впечатления от США в очерке 1923 года «Железный Миргород», где есть и такие строки:
Мне страшно показался смешным и нелепым тот мир, в котором я жил раньше.
Вспомнил про «дым отечества», про нашу деревню, где чуть ли не у каждого мужика спит телок на соломе или свинья с поросятами, вспомнил после германских и бельгийских шоссе наши непролазные дороги и стал ругать всех цепляющихся за «Русь» как за грязь и вшивость. С этого момента я разлюбил нищую Россию…
Каково? Это ведь не Сталин и не Маяковский, это — златокудрый Есенин! Но далее идут еще более убийственные для многих строки:
Милостивые государи! С того дня я еще больше влюбился в коммунистическое строительство. Пусть я не близок коммунистам как романтик в моих поэмах, — я близок им умом и надеюсь, что буду, быть может, близок и в своем творчестве…
Прошу заметить: Есенин, говоря о невольной пока любви к новой России, говорит, что он близок к ней умом…
Умом !
Это ведь тоже был росток нового, уже советского, патриотизма Есенина!
Есенин нищую Россию разлюбил, а Ильф и Петров нищую Россию никогда и не любили и в конце «Одноэтажной Америки» честно предупредили читателя:
Советский Союз и Соединенные Штаты — эта тема необъятна. Наши записи — всего лишь результат дорожных наблюдений. Нам просто хотелось усилить в советском обществе интерес к Америке, к изучению этой великой страны…
…Американцы очень сердятся на европейцев, которые приезжают в Америку, пользуются ее гостеприимством, а потом ее ругают… Но нам непонятна такая постановка вопроса — ругать или хвалить. Америка — не премьера новой пьесы. А мы — не театральные критики…
В авторской интонации Ильфа и Петрова никогда — ни в одном их произведении — не было ни малейшей натужности или ложного пафоса. О самых серьезных вещах они говорили просто и с улыбкой. Чувствуется эта улыбка и в выше приведенных строчках. Но далее интонация становится сдержанней, потому что далее следует краткий, однако очень важный вывод:
Что можно сказать об Америке, которая одновременно ужасает, восхищает, вызывает жалость и дает примеры, достойные подражания, о стране богатой, нищей, талантливой и бездарной.
Мы можем сказать честно, положа руку на сердце: эту страну интересно наблюдать, но жить в ней не хочется.
В главе 46-й своих очерков, названной «Беспокойная жизнь», Ильф и Петров дали верное описание состояния души советского человека за кордоном, сказав так:
…Мы проехали десять тысяч миль.
И в течение всего пути нас не покидала мысль о Советском Союзе.
На громадном расстоянии, отделяющем нас от советской земли, мы представляли ее себе с особенной четкостью. Надо увидеть капиталистический мир, чтобы по-новому оценить мир социализма. Все достоинства социалистического устройства нашей жизни, которые от соприкосновения с ними человек перестает замечать, на расстоянии кажутся особенно значительными…
Мы все время говорили о Советском Союзе, проводили параллели, делали сравнения. Мы заметили, что советские люди, которых мы часто встречали в Америке, одержимы теми же чувствами. Не было разговора, который в конце концов не свелся бы к упоминанию о Союзе: «А у нас то-то», «А у нас так-то», «Хорошо бы это ввести у нас», «Это у нас делают лучше», «Этого мы еще не умеем», «Это мы уже освоили»…
В Америке порой говорят о своей же стране: «эта страна». Для советского человека такой подход выглядел дико! «Моя страна», «наша страна», «мы» — такими были новое мироощущение и новое ощущение себя в мире. Сами оторванные от Родины, пусть временно и по делу, Ильф и Петров нашли для определения своих чувств точные слова:
Советские люди за границей — не просто путешественники, командированные инженеры или дипломаты. Все это влюбленные, оторванные от предмета своей любви и ежеминутно о нем вспоминающие. Это особенный патриотизм, который не может быть понятен, скажем, американцу…
Но почему патриот-американец не смог бы понять советского патриота? Авторы «Одноэтажной Америки» ответили на этот вопрос просто и убедительно. Вначале они дали отвечающий действительности и ни в чем не устаревший обобщенный психологический портрет жителя Америки:
По всей вероятности, американец — хороший патриот. И если его спросить, он искренне скажет, что любит свою страну, но при этом выяснится, что он не знает и не хочет знать фамилии людей, спроектировавших висячие мосты в Сан-Франциско, не интересуется тем, почему в Америке с каждым годом усиливается засуха, кто и зачем построил Боулдер-дам ( знаменитая плотина на реке Колорадо . — С.К .)… Он скажет, что любит свою страну. Но ему глубоко безразличны вопросы сельского хозяйства, так как он не сельский хозяин, промышленности, так как он не промышленник, финансов, так как он не финансист, искусства, так как он не артист, и военные вопросы, так как он не военный…
Можно лишь удивляться тому, как быстро и глубоко два советских писателя (или — один двуединый?) ухватили эту врожденную, принципиальную узость человека западной цивилизации — такую естественную для него и такую неестественную для советских людей! Без иронии и снисходительности, а с вполне объяснимым чувством превосходства самостоятельного человека над человеком несамостоятельным Ильф и Петров сравнивали «среднего американца» с жителем Советской Вселенной и писали о типичном американце так:
Он — трудящийся человек, получает свои тридцать долларов в неделю и плевать хотел на Вашингтон с его законами, на Чикаго с его бандитами и на Нью-Йорк с его Уолл-стритом. От своей страны он просит одного — оставить его в покое и не мешать ему слушать радио и ходить в кино… Нет, он не поймет, что такое патриотизм советского человека, который любит не юридическую родину, дающую только права гражданства, а родину осязаемую, где ему принадлежат земля, заводы, магазины, банки, дредноуты, аэропланы, театры и книги, где он сам политик и хозяин всего.
И эти слова сами по себе хорошо объясняют, почему в считанные годы — с 1929 по 1939-й — новая Россия смогла пробежать дистанцию длиной в век…
Объясняют они и то, почему Россия после катастрофы лета и осени 1941 года смогла к концу того же 1941 года подготовить контрнаступление под Москвой, через год — Сталинградский триумф, еще через полгода создать великий бастион Курской дуги, а к концу 1943 года перейти в почти непрерывное победоносное наступление, организовать в 1944 году десять сталинских ударов, а в 1945 году взять Берлин…
Становится понятным и то, почему за десять лет, считая с 1946 года, когда в некоторых местностях СССР ели крыс, к 1956 году новая Россия восстала из пепла, обеспечила себе хотя и небогатое, но душевное и свободное от голода житье, а при этом создала свой Ракетно-ядерный щит, разработав и ядерное, и термоядерное оружие, и первую межконтинентальную баллистическую ракету.
Через двенадцать лет после изнуряющей и полуразрушившей страну войны мы запустили в космос Первый спутник, а еще через четыре года — Гагарина…
Все это сделал новый, советский патриотизм, свидетелями и участниками становления которого были в числе других граждан Советской Вселенной Ильф и Петров. В конце поездки по Америке они получили предложение совершить двухнедельное «райское и к тому бесплатное путешествие в тропики» — на Ямайку. То есть в один из красивейших уголков на Земле.
Евгений Петров (его настоящая фамилия была Катаев, литературный псевдоним «Петров» он взял, чтобы его не путали с родным старшим братом Валентином Катаевым) 5 января 1936 года писал жене, Валентине Леонтьевне Катаевой, из Америки в Москву:
Двенадцать дней мы сможем отдыхать от беспрерывной двухмесячной езды и работать… И вот колеблемся — ехать или не ехать. Ведь знаем, что все нас будут ругать последними дураками и сами мы себя будем ругать, если не поедем; но вот не можем решить. Ум хочет в тропики, а душа — в Москву, в Нащокинский, кривой и грязный переулок!
Ильф и Петров не поехали в райский уголок. Их манил московский переулок, да — кривой и грязный… Однако не привычка к «родной луже» побуждала их торопиться домой, а стремление, набравшись новых полезных впечатлений, побыстрее помочь Стране Добра сделать этот переулок чистым и выпрямить его…
Ведь в новой Москве тогда не то что переулки, а целые улицы раздвигали — как улицу Горького, бывшую Тверскую.
В той же «Одноэтажной Америке» два гражданина Советской Вселенной — русский Евгений Петров-Катаев и еврей Илья Ильф-Файнзильберг — прекрасно определили атмосферу этой Вселенной:
В основе жизни Советского Союза лежит коммунистическая идея. У нас есть точная цель, к которой страна идет. Вот почему мы, люди, по сравнению с Америкой, покуда среднего достатка, уже сейчас гораздо спокойнее и счастливее, чем она — страна… двадцати пяти миллионов автомобилей, страна полутора миллионов километров идеальных дорог, страна холодной и горячей воды, ванных комнат и сервиса. Лозунг о технике, которая решает все, был дан Сталиным после того, как победила идея…
Все верно!
Вначале должна была победить идея…
Большевикам досталось от старой России очень непростое психологическое состояние общества, которое тогда на 80 % было крестьянским. Русский крестьянин набивал мозоли с утра до ночи, но, обливая по том тело, далеко не каждый крестьянин был склонен и к соответствующим душевным усилиям для того, чтобы осознать себя как члена общества и совместно организоваться к более умной, осмысленной жизни.
Некрасов в ныне полузабытой в России поэме «Кому на Руси жить хорошо» писал, что на одно пьющее село в России приходится одно не пьющее село! Увы, половина была пьющей… Такой же двойственной была массовая психология: в русском народе всегда хватало как коллективистов, так и индивидуалистов, при, увы, преобладании последних.
Эта раздвоенность народной доли давно не давала покоя мыслящим русским людям… Скажем, Александр Николаевич Энгельгардт до тридцати восьми лет был профессором химии Петербургского земледельческого института, а в 1871 году его за народническую пропаганду среди студентов выслали под надзор полиции в собственное имение Батищево Смоленской губернии. Там он создал образцовое хозяйство, но известен стал своей книгой писем «Из деревни».
Энгельгардт знал деревню прекрасно и точно ее описал. Его охотно цитировал Ленин. Ленин считал, что «Энгельгардт вскрывает поразительный индивидуализм мелкого земледельца с полной беспощадностью. Он подробно показывает, что наши «крестьяне в вопросах о собственности самые крайние собственники», что «у крестьян крайне развит индивидуализм, эгоизм, стремление к эксплуатации»…»
В письме седьмом «Из деревни» Энгельгард описывает типичный крестьянский двор из нескольких родственных семей так:
Все отлично умеют работать и действительно работают отлично, когда работают не на двор, а на себя. Каждая баба смотрит, чтобы не переработать, не сделать больше, чем другая. Каждая моет свою дольку стола , за которым обедают.
Дольку , читатель!
А большевики в считанные годы воспитали коллективистскую Россию!
Воспитали!
Воспитали тем, что дали созидающим коллективистам все права, и можно ли строить человечное общество, поступая иначе?
Но как это было непросто — воспитать нового человека! Скажем, 15 ноября 1923 года в № 259 газеты «Правда» под псевдонимом «Заинтересованный» был опубликован очерк о школе фабрично-заводского обучения на московском заводе «Динамо» — одном из самых передовых столичных заводов. И вот какую картину рисовал автор:
В классах можно было видеть драку, песни, бросание картошками друг в друга и в преподавателей. Даже и сейчас большой процент учащихся не посещает занятий. Такое отношение наблюдается и со стороны комсомольцев. А ведь в нашем фабзавуче ученики в большинстве совершеннолетние и должны понимать, что нужно учиться не из-под палки…
Да вот то-то и оно, что заставшие Октябрь 1917 года десяти— двенадцатилетними мальчуганами совершеннолетние в 1923 году были воспитаны еще старой Россией, и воспитаны или в презрении к учению, или в убеждении, что учиться можно только из-под палки. Конечно, так думали не все, но в царской России большинство.
Воспитать не так сложно, но перевоспитать…
А большевики и воспитывали, и перевоспитывали, проделывая и то и то, как правило, с успехом.
В считанные, напоминаю, годы!
23 июля 1934 года, беседуя с Гербертом Уэллсом, Сталин сказал: «Непримиримого контраста между индивидуумом и коллективом, между интересами отдельной личности и интересами коллектива не имеется, не должно быть. Его не должно быть, так как коллективизм, социализм, не отрицает, а совмещает индивидуальные интересы с интересами коллектива».
А ранее Ленин говорил, что большевики Россию убедили, теперь надо Россией управлять. Но, управляя Россией, большевики все увереннее убеждали в своей правоте — исторической и деловой — все большее число людей в Русской Вселенной. И теперь индустриализующаяся, коллективизируемая и непрерывно образовывающая себя Русская Вселенная уверенно обретала облик Советской Вселенной!
Победившая идея привела к победам техники и культуры, а победы техники и культуры приводили к углублению коммунистических идей и к расширению их влияния на реальную жизнь Советской Вселенной и ее преобразованию к лучшему.
Базой русского патриотизма очень часто была только русская душа, верящая в Россию несмотря ни на что. А базой советского патриотизма стала сама Россия — народная, мощная, достойная осознанной любви и гордости за нее…
Но при всем при том, что все сказанное — несомненный исторический факт, таким же несомненным фактом оказывается и то, что на рубеже 80-х и 90-х годов XX века советский патриотизм не смог сохранить Советскую Родину.
Почему?
Что ж, с одной стороны, для полного ответа на этот вопрос надо писать отдельную книгу и так и назвать ее: «Почему советский патриотизм не спас Советскую Родину».
С другой стороны, ответ на такой вопрос становится для человека с умом и сердцем все более очевидным. Тем не менее на одном из важнейших пунктов верного ответа на сей острый вопрос я позднее остановлюсь, имея в виду факт № 19 из жизни советской цивилизации.
Пока же — факт 13-й…
Очень важный, между прочим, факт!
И даже — важнейший.