Как говаривал германский канцлер Бисмарк, в России долго запрягают, но быстро ездят. Так и вышло в 1917 году: он стал годом сразу двух русских революций — буржузной, начавшейся 23 февраля по старому стилю, и пролетарской, начавшейся 25 октября тоже по старому стилю. В то время в России использовался юлианский календарь, который отставал в XX веке на 13 дней от принятого в остальном мире грегорианского календаря, введенного папой Григорием XIII в 1582 году. Грегорианский календарь ввела в России уже Советская власть с 14 февраля 1918 года. Вот почему революции, начало которых сегодня отмечают в марте и ноябре, получили название Февральской и Октябрьской.
Нынче либералы хвалят царизм, однако не поминают лихим словом и ту Февральскую революцию, которая свергла царизм. Проклятия и поношение достаются на долю одной Октябрьской революции. Либералы утверждают, что России если и нужна была революция, то — только Февральская, а Октябрьский «переворот» «германского шпиона» Ленина дал начало гибели России. Мол, Февраль принес народу свободу, а Октябрь — новое рабство.
Где правда?
Бывший президент Финляндии Мауно Койвисто в 2001 году в своей книге «Русская идея» с уверенностью ученого невежды заявил: «По моему мнению, Россия после совершенного большевиками осенью 1917 г. переворота встала на внеисторический путь развития…»
Койвисто сказал глупость уже потому, что любое — хоть положительное, хоть отрицательное — развитие общественных процессов происходит в рамках истории и вне историческим быть не может. Вот анти историческим — да! На антиисторический путь деградации вступила Россия осенью 1991 года после совершенного «пятой колонной» Запада горбачевско-ельцинского переворота. Но с чем не буду спорить, так это с мыслью Койвисто о том, что та Россия, которая была у нас до Октября 1917 года, действительно после Октября погибла.
Однако — какой была эта Россия?
В докладе Пятому съезду уполномоченных объединенных дворянских обществ 1909 года его автор В. Гурко говорил:
Все без исключения страны опередили нас в несколько десятков раз. Годовая производительность одного жителя составляла в России в 1904 г. всего 58 руб., в то время как в Соединенных Штатах она достигла за пятнадцать лет до того 346 рублей.
Вот так!
В 1913 году Россия занимала первое место в мире лишь по добыче торфа и была на втором месте в мире по производству свекловичного сахара. Причем, несмотря на второе «сахарное» место, в 10-е годы XX века на среднего жителя Российской империи приходилась в день одна чайная ложечка сахара. Одна! Крестьянин же сахара не видел вовсе.
Занимала Россия второе место в Европе по добыче нефти — до русской нефти иностранцы были охочи всегда и всемерно способствовали развитию нашей нефтяной промышленности. По всем же остальным позициям, кроме двух, о которых ниже будет еще сказано, Россия занимала не выше пятого места в мире, четвертого — в Европе.
И все — по валу! В среднедушевом исчислении какое там четвертое или пятое! Хорошо, если на десятое вытягивали! По добыче угля мы были в Европе на пятом месте, по производству электроэнергии — на седьмом…
Электростали, алюминия, автомобилей, тракторов, комбайнов, электродвигателей, радиостанций, телефонов, большей части химикатов и прочей наукоемкой продукции царская Россия не производила вовсе или производила в мизерных количествах.
В начале XX века расходы по народному просвещению на душу населения в России были в двенадцать раз меньше, чем в Англии, длина железных дорог на ту же душу — почти в пятнадцать раз меньше, чем в США.
Причем российские железные дороги в отличие от европейских были сплошь однопутными, а два из трех паровозов были построены до 1880 года, то есть не могли обеспечить ни приличного тягового усилия, ни — путевой скорости.
Спрашивается, кто или что мешало России иметь высокие среднедушевые показатели? Агрессоры страну не разрушали, ресурсов хватало… Ответ очевиден: отсталой Россию сделало самодержавие. Но это так, к слову.
Как уже было сказано, царская Россия занимала еще два вторых места в мире — по производству льна и по валовому (не душевому, конечно) сбору зерновых. Но тут я опять обращусь к докладу Гурко:
Вывоз хлеба происходит не от достатка, а от нужды, происходит за счет питания населения. Наш народ, как известно, вынужденный вегетарианец, то есть мяса почти никогда не видит.
Еще раньше, накануне XX века, профессор А. Н. Энгельгардт в книге «Из деревни» задавался вполне резонным вопросом:
Почему же русскому мужику должно оставаться только необходимое, чтобы кое-как упасти душу, почему же и ему, как американцу, не есть хоть в праздники ветчину, баранину, яблочные пироги? Нет, оказывается, что русскому мужику достаточно и черного ржаного хлеба, да еще с сивцом, звонцом, костерем и всякой дрянью…
Впрочем, русский мужик далеко не всегда получал даже необходимое: царская Россия вывозила много хлеба за счет голодного брюха крестьянина, а не за счет крупного товарного производства. Когда началась Первая мировая война, эта слабость русского сельского хозяйства проявилась очень быстро.
И не большевики, а царское правительство 29 ноября 1916 года впервые ввело понятие «принудительная продразверстка», выпустив постановление «О разверстке зерновых хлебов и фуража».
Причина такой меры была понятна! Того мужика, который, недоедая, кормил Европу и при этом как-никак кормил еще и себя, и свою семью, теперь надо было самого кормить за счет государства, потому что миллионы мужиков сидели в окопах. А необходимого числа крупных производителей хлеба в России не было. Все это вполне определенно показал известный еще в царской России экономист профессор Кондратьев в своей книге «Рынок хлебов и его регулирование во время войны и революции».
Кондратьев приводил данные о нормах душевого потребления злаковых (ими кормят, к слову, и скот, получая мясо и молоко) в разных странах за 1908–1912 годы… Бельгия, например, потребляла на душу населения 20,1 пуда пшеницы и ржи, Франция — 16,4; Германия — 15,3; Россия — 14,8 и Австро-Венгрия — 13,1 пуда. И из этих цифр Кондатьев делал очевидный вывод:
Отмечая наличие избытка хлебов за покрытием внутренних потребностей их, мы одновременно должны подчеркнуть, что нормы потребления хлебов на душу в России относительно низки…
Мы видим, что норма потребления в России является после Австро-Венгрии самой низкой. Поэтому можно сказать, что избытки хлебов в России, товарность этих хлебов и развитие экспорта их базируется в общем на относительно низких нормах потребления широких масс населения…
Итак, хлебный экспорт царя держался на недоедании мужика без всякой пользы для последнего, зато с большой выгодой для первого. Не было бы заплат на заду у Ивана да Марьи, и их августейший повелитель не смог бы обеспечить своей и великих князей любовнице, балерине «Малечке» Кшесинской, ни дворца, ни бриллиантовых гарнитуров.
А Первая мировая война быстро добивала Россию. Вот каким было положение к началу 1917 года, причем ниже дана далеко не вся удручающая картина экономического развала:
Железнодорожное сообщение по всей России в полном расстройстве. На юге из 63 доменных печей работают только 28 ввиду отсутствия подвоза топлива и необходимого материала. На Урале из 92 доменных печей остановилось 44, и производство чугуна, уменьшаясь изо дня в день, грозит крупным сокращением производства снарядов… Правительственная власть полностью бездействует и совершенно бессильна восстановить нарушенный порядок…
Это — совершенно достоверные данные, они взяты из телеграммы от 26 февраля (старого стиля) 1917 года, направленной председателем Государственной думы Родзянко в адрес генерала Алексеева, начальника штаба Верховного главнокомандующего, которым был сам царь.
Так что могло дать России устойчивую перспективу на XX век?
Безусловно, лишь утверждение деятельного Разума и Добра в качестве основополагающего принципа российской государственности.
А что могло обеспечить такое положение Разума и Добра в России?
Безусловно, лишь социалистический строй.
Поэтому будущее соединение Русского Добра и русского социализма было естественным и неизбежным.
Но вначале в Россию пришел Февраль 1917 года…
Его буржуазный характер не просто устраивал Антанту и США — именно Антанта Февраль и подготовила через своих людей в дворцовых кругах, в кругах крупной русской буржуазии и в Государственной Думе. В эмигрантских воспоминаниях на сей счет можно прочесть много интересного — например, в записках бывшего начальника охраны царской семьи генерала Спиридовича. Он очень точно дал один из «срезов» Февральского переворота и резюмировал: «Так осуществлялся давно задуманный план добиться реформы и отречения государя. План, к которому различные лица и группировки шли различными путями…»
Спиридович лучше всего видел чиновный «срез» подготовки и проведения переворота — полицейское, жандармское и военное руководство — и обвинял генералов Хабалова, Алексеева, Брусилова, Рузского и великого князя Николая Николаевича. Но генералы были лишь видимой частью «айсберга» заговора элиты.
В конце 1916 года при поощрении английского посла Бьюкенена был убит фаворит царя и царицы Распутин, а уже 2 (15) марта 1917 года Николай II отрекся. Отрекся не под дулом нагана матроса Железняка, а после опроса своих собственных командующих фронтами и флотами. Жестко против отречения высказался только Хан Нахичеванский, остальные высказались за отречение.
Вот почему последний дворцовый комендант Николая генерал Воейков назвал основными виновниками падения самодержавия именно эту генеральскую компанию во главе с бывшим главнокомандующим, дядей царя, великим князем Николаем Николаевичем. Но отречения царя требовали также кадет Милюков, помещик Родзянко, монархистствующий интеллектуал Шульгин…
И, опять-таки, не матрос Железняк, а монархисты Владимир Шульгин и Владимир Родзянко писали текст отречения последнего российского императора.
Поезд генерал-адьютанта Иванова, которого царь направил на усмирение Петрограда, застопорили в пути не красногвардейцы, а темный буржуазный депутат Государственной думы инженер Бубликов и железнодорожный штатский генерал, кадет Ломоносов. Они же не пустили в столицу и поезд самого императора.
Так что я не вижу лучшего способа дать краткую оценку Февралю, чем привести слова Ленина:
Весь ход событий февральско-мартовской революции показывает ясно, что английское и французское посольство с их агентами и «связями», чтобы помешать сепаратному миру Николая Второго с Вильгельмом II, организовали заговор вместе с октябристами и кадетами, вместе с частью генералитета и петербургского гарнизона для смещения Николая Романова. Англо-французский империалистический капитал, в интересах продолжения империалистической бойни, ковал дворцовые интриги, подстрекал и обнадеживал Гучковых и Милюковых…
А вот уже не цитаты, а факты… Мелкие, так сказать, «капли» исторической истины, по которым узнается вкус эпохи…
Английский посол Бьюкенен носил неизменный значок со свастикой. И свастика же была на банкнотах Временного правительства. На пятитысячной купюре она была повторена три раза! Вряд ли это было простым совпадением.
Еще за год до революции полковник Генштаба Энгельгардт, кадетский член Военной комиссии Государственной Думы, честно признавался:
— Распутинская и сухомлиновская клики сильны… И тут же прибавлял:
— Но мы с ними справимся.
— Каким способом? — интересовались собеседники.
— Да, пожалуй, придется революционным… Только как бы «слева» не захлестнуло…
После Февраля Энгельгардт был назначен комендантом Петрограда, но сбывались его опасения: «слева» и захлестывало.
Такой вариант не устраивал ни Антанту, ни Америку, ни самих устроителей Февраля. 6 августа 1917 года крупнейший предприниматель, заводчик Рябушинский откровенно огласил свою программу: «Костлявая рука голода и народной нищеты схватят за горло друзей народа, членов разных комитетов и советов».
Капиталисты России саботировали производство. В мае 1917 года было закрыто 108 заводов. Летом простаивало уже 40 % металлургической промышленности и 20 % текстильной. И общую ситуацию в августе 1917 года хорошо описывал Манифест VI съезда РСДРП(б):
Американские миллиардеры, наполнившие свои погреба золотом, перечеканенным из крови умирающих на полях опустошенной Европы, присоединили свое оружие, свои финансы, свою контрразведку и своих дипломатов для того, чтобы не только разгромить своих немецких коллег по международному грабежу, но и затянуть потуже петлю на шее русской революции.
Первое Америке удалось, второе — нет. Но это не значит, что Соединенные Штаты, как и российский Капитал, не старались. Однако в России брали верх такие силы, что Капитал оказывался бессильным.
Силой, способной разрушать любые планы Капитала, мог быть только Труд, но не просто Труд, а Труд, ведомый верной политической идеей. А такая идея у трудового народа России в 1917 году была!
В конце сентября 1917 года, еще до того , как большевики взяли власть, Ленин, находясь в Выборге, начал писать работу «Удержат ли большевики государственную власть?». Он закончил ее 1(14) октября, и в октябре же 1917 года она была опубликована в № 1–2 журнала «Просвещение».
В этой своей работе Ленин писал:
После июльских дней ( тогда была расстреляна Июльская демонстрация большевиков. — С.К .) мне довелось благодаря особенно заботливому вниманию, которым меня почтило правительство Керенского, уйти в подполье. Прятал нашего брата, конечно, рабочий. В далеком рабочем предместье Питера, в маленькой рабочей квартире подают обед. Хозяйка приносит хлеб. Хозяин говорит: «Смотри-ка, какой прекрасный хлеб, «Они» не смеют теперь, небось, давать дурного хлеба…»
Меня поразила эта классовая оценка июльских дней. Моя мысль вращалась около политического значения события, взвешивала роль его в общем ходе событий, разбирала, из какой ситуации проистек этот зигзаг истории и какую ситуацию он создаст, как мы должны изменить наши лозунги и наш партийный аппарат… О хлебе я, человек, не видевший нужды, не думал…
А представитель угнетенного класса, хотя из хорошо оплачиваемых и вполне интеллигентных рабочих, берет прямо быка за рога, с той удивительной простотой и прямотой, с той твердой решительностью, с той поразительной ясностью взгляда, до которой нашему брату интеллигенту, как до звезды небесной, далеко. Весь мир делится на два лагеря: «мы», трудящиеся, и «они», эксплуататоры. Ни тени смущения по поводу происшедшего: одно из сражений в долгой борьбе труда с капиталом. Лес рубят — щепки летят.
«Какая мучительная вещь, эта «исключительно сложная обстановка» революции», — так думает и чувствует буржуазный интеллигент.
«Мы «их» нажали, «они» не смеют охальничать, как прежде. Нажмем еще — сбросим совсем», — так думает и чувствует рабочий.
В Октябре 1917 года трудовой народ России и нажал — под руководством Ленина и Сталина. И в итоге неплохо получилось: через четверть века Советская Россия занимала по основным валовым показателям первое место в Европе и второе в мире!
Вот несколько цифр…
После Февральской революции установилось двоевластие — Временное правительство и Советы рабочих и солдатских депутатов. С 3 по 24 июня (по старому стилю) 1917 года в Петрограде проходил Первый Всероссийский съезд Советов, подготовленный Петроградским Советом. Из 1090 делегатов эсерами были 285, меньшевиками — 248 делегатов. У большевиков было 105 мандатов. Поэтому первый Центральный Исполнительный Комитет (ЦИК) был преимущественно эсеровско-меньшевистским. А на Втором съезде Советов, открытие которого было намечено на 25 октября 1917 года, из 649 делегатов уже 390 были большевиками.
Все месяцы от Февраля до Октября только большевики усиливали свое влияние и наращивали силы. На проходившем летом VI съезде РСДРП(б) 157 делегатов с решающим и 11 с совещательным голосом представляли 240 тысяч членов партии. В одном Петрограде насчитывалось до 25 тысяч большевиков!
В сентябре 1917 года большевики завоевали большинство в Советах обеих столиц, председателем Петроградского Совета был избран перешедший к большевикам Троцкий, а Московского — большевик Ногин.
Февраль задумала и провела руками народа элита — в своих интересах. Весной 1917 года она посеяла ветер и осенью пожала бурю Октября. Но Октябрь совершала народная масса, поставившая во главе себя большевиков.