Реальный Берия за два десятка лет своей крупной государственной деятельности сделал для развития науки и образования в СССР много.

А для того, чтобы понять, что Берия мог бы ещё в этом направлении сделать, надо, пожалуй, начать несколько издалека.

Понятие «русская наука» возникло лишь в поздние петровские времена, но если иметь в виду не освоение русскими людьми достижений европейской науки, а собственные научные исследования, то в Петровскую эпоху мы могли похвалиться лишь географическими исследованиями внутри России, а также — на северо-западе североамериканского континента и в зоне Дальнего Востока.

Уже петровские геодезисты Иван Евреинов и Фёдор Лужин отправлялись в дальние земли по личному приказу Петра и в 1721 году достигли центральной группы Курильских островов до Симушира включительно, нанеся четырнадцать островов на карту. А в год смерти Петра началась первая научная русская экспедиция под руководством Витуса Беринга.

Увы, зажжённый Петровскими реформами слабый ещё огонёк научного знания в царской России так и не разгорелся ровным мощным пламенем, и яркие фигуры типа химиков Бутлерова и Менделеева, математика Лобачевского, физиков Столетова и Лебедева не привлекали ни царских сановников, ни самих царей. Можно смело утверждать, что поддержка и развитие отечественной науки не входили тогда не то что в число важнейших государственных приоритетов, но вообще выпадали из поля зрения правящих кругов императорской России.

Положение резко изменила лишь Великая Октябрьская социалистическая революция, но в первые годы Советской власти ни о каком серьёзном развитии науки говорить не приходилось — не всегда удавалось хотя бы спасти то немногое, что уже имелось.

Однако к концу 20-х годов положение стало улучшаться на глазах, а к началу войны весьма развитая и достаточно мощная советская наука стала фактом. При этом уровень советских учёных и инженеров в большинстве областей научного знания вполне выдерживал сравнение с передовым мировым уровнем.

Если в сфере непосредственно экономики нам приходилось то и дело пользоваться иностранными разработками, — так, большая часть советских индустриальных первенцев была построена по западным проектам, то в сфере научной работы советские учёные в задних рядах интеллектуалов мира чаще всего не отирались, а порой занимали лидерские позиции даже в 30-е годы. «Отец кибернетики» Норберт Винер открыто признавал, что лишь один математик мира то наступал ему на пятки, то показывал ему спину, и это был советский математик Колмогоров.

Всё это образовалось не на пустом месте, но и не неким чудесным образом — сфера науки в СССР Сталина была объектом самого заинтересованного и деятельного внимания прежде всего лично Сталина, но главное — вся общественная атмосфера в СССР Сталина была проникнута духом пытливости и стремления к познанию и осмыслению окружающего мира.

А это и есть суть научного подхода к бытию.

«Кто хочет — тот добьётся! Кто ищет — тот всегда найдёт!» — это были не только слова популярной советской песни, но и принцип жизни в СССР Сталина. Причём эти слова мог бы взять в качестве девиза любой истинный учёный.

Но эти же слова были и девизом всей жизни Берии.

В нынешней ельциноидной «Россиянин» научное знание не только не поддерживается, но активно подавляется. Это видно даже из антинаучности названия коллективной академической монографии «Наука и учёные России в годы Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. Очерки. Воспоминания. Документы» (М., Наука, 1996). Составители этого сборника писали: «Самоотверженный труд российских учёных в период Великой Отечественной войны…» и т. д.

Да не «российских», господа учёные обыватели, а СОВЕТСКИХ учёных… Однако слова «советский» нынешняя сволочь, в том числе и академическая, боится так же, как мракобес боится света истины. Вот и для Берии в этом сборнике у его авторов нашлось лишь несколько пренебрежительных слов — мол, был такой невежда, не способный оценить результаты научной работы и стоявший за спиной учёных с плёткой.

А ведь реальный Берия всегда был чуток к научному знанию, начиная с того, что, будучи одним из руководителей Грузинской ЧК, просился отпустить его вновь на учёбу. Как метко заметил публицист и историк Юрий Мухин: просился «из генералов — в студенты».

До назначения в Азербайджанскую ЧК Берия окончил Бакинское политехническое училище и начинал учиться в Бакинском политехническом институте, откуда ЦК КП(б) Азербайджана и «выдернул» его на чекистскую работу.

Не став дипломированным инженером сам, Лаврентий Павлович прекрасно понимал, что новой России требуется масса своих специалистов высшей квалификации. И как только волей Сталина кадровый чекист Берия оказался во главе Закавказья и социалистической Грузии, первый секретарь Закавказского крайкома ВКП(б) и одновременно первый секретарь ЦК КП(б) Грузии начал предпринимать активнейшие усилия по развитию грузинской науки и культуры. Именно при Берии начался их расцвет.

В 1913 году в Грузии был один вуз, а к 1941 году — двадцать один. И среди них: индустриальный, инженеров железнодорожного транспорта имени В.И. Ленина, сельскохозяйственный институт имени Л.П. Берия, зооветеринарный, медицинский, стоматологический, фармацевтический, театральный, художественный (Академия художеств) — в Тбилиси; педагогические институты в Гори, Кутаиси, Сталинири и Сухуми…

Возглавлял список Тбилисский государственный университет имени И.В. Сталина.

В 1938 году в Тбилиси был открыт и институт физической культуры — явно по инициативе Берии, всегда уделявшего этой стороне жизни особое внимание и лично не чуждого спортивных увлечений. Показательно, что из шести имевшихся в СССР перед войной институтов физической культуры два были открыты в Закавказье (кроме Тбилиси — в Баку). В этом ведь тоже проявлялся стиль Берии.

В 1913 году в Грузии было три театра, к 1941 году — сорок восемь. Число учащихся в школах выросло за двадцать советских лет более чем в четыре раза и составило в 1937 году 665,3 тысячи человек при населении тогдашней Грузии в 3,5 миллиона человек. Конечно, так было по всему СССР, но Грузия Берии была здесь в лидерах.

По числу студентов Грузия Берии обошла Англию и Германию. И качество высшего образования в Грузии было тогда очень неплохим, потому что с начала 30-х годов, когда Берия возглавил Закавказье и Грузию, стало широко практиковаться направление молодых талантливых грузинских юношей и девушек на учебу в лучшие вузы Москвы и Ленинграда. Во второй половине 30-х годов они начали возвращаться на родину и образовали энергичный костяк научных и творческих национальных кадров.

Это при Берии были заложены основы будущей славы грузинской математики, грузинской прикладной науки и инженерной мысли. Показательный пример — молодой математик Нестор Векуа, как раз в 1937 (!) году начавший читать курс лекций в Тбилисском университете после окончания МГУ.

По сути, в довоенном СССР из всех неславянских народов лишь грузины стали играть заметную роль в общесоюзной научной, технической и культурной жизни. И это не в последнюю очередь (я бы сказал даже — в первую очередь) объяснялось политикой лично Берии в сфере образования, науки и культуры. Он в считаные годы, с 1931-го по 1938 год сумел максимально развить творческий потенциал грузин и сделать его весомым в общесоюзном масштабе.

В 1938 году не только на Кавказе, но и по всей стране был широко отмечен юбилей поэмы Шота Руставели «Витязь в тигровой шкуре». Здесь тоже чувствовалась рука Берии, как чувствовалась она и в том, что в Грузии в 1934 году был создан республиканский Союз архитекторов — один из первых в СССР.

В подчинённых Берии по партийной линии Азербайджане и Армении такие союзы тоже были созданы быстро, при всё том же содействии Берии, по первому образованию — архитектора и строителя.

То, что Берия был внимателен к людям искусства и тогда, когда занимался в масштабах СССР делами экономики и обороны, доказывается уже фактом обращения к Берии великого киноартиста Николая Черкасова с просьбой посодействовать в продвижении сценария о Маяковском. Черкасов мечтал сыграть эту роль, а обращался к Берии с такой необычной просьбой потому, что, как писал он сам, был под большим впечатлением от того, с каким вниманием отнёсся к артисту зампред Совмина СССР.

О председателе «атомного» Специального комитета Л.П. Берии и его роли в Атомном проекте СССР написано уже много — и честных строк, и полуправды, и лживой чепухи. Но показательно, что такой тщательный в своих оценках учёный, как академик Юлий Борисович Харитон, научный руководитель «атомного» «Арзамаса-16» на протяжении почти полувека, говорил о Берии как о вежливом, воспитанном, внимательном, в конце концов — просто нормальном человеке, с которым можно было спокойно и в деловой манере обсуждать все наболевшие вопросы.

Харитон писал так уже в 90-е годы. А вот академик Пётр Леонидович Капица — учёный с заслуженным мировым именем, но в человеческом отношении фигура намного более мелкая по сравнению с его же чисто научным значением — написал Сталину письмо в реальном, так сказать, масштабе времени — 25 ноября 1945 года. И там он отвёл оценке Берии немало места.

Капица судил о многом (не только о Берии) не как учёный, а с кондачка. О Берии он писал, что у него-де, Капицы, с Берией «ничего не получается», что отношение Берии к учёным ему, Капице, «не по нутру» и т. д.

Писал Капица и так:

«…Товарищи Берия, Маленков, Вознесенский ведут себя в Особом (имелся в виду Специальный. — С.К.) комитете как сверхчеловеки. В особенности тов. Берия. Правда, у него дирижёрская палочка в руках. Это неплохо, но вслед за ним первую скрипку всё же должен играть учёный. Ведь скрипка даёт тон всему оркестру.

У тов. Берии основная слабость в том, что дирижёр должен не только махать палочкой, но и понимать партитуру. С этим у Берии слабо».

Ну, во-первых, как показало будущее, «партитуру» Берия в отличие от Маленкова и Вознесенского понимал не так уж плохо — тому имеется немало не только мемуарных (нередко малодостоверных), но и документальных свидетельств.

Во-вторых, и толковая «первая скрипка» среди учёных нашлась — Игорь Васильевич Курчатов. У Резерфорда он, правда, в отличие от Капицы, не работал, однако тон советскому «атомному» «оркестру» под управлением «дирижёра» Берии давал верный.

Но для нас сейчас интересно то, что даже Капица в ноябре 1945 года писал в письме Сталину следующее:

«Я лично думаю, что тов. Берия справился бы со своей задачей, если отдал бы больше сил и времени. Он очень энергичен, прекрасно и быстро ориентируется, хорошо отличает второстепенное от главного, поэтому времени зря не тратит, у него, безусловно, есть вкус к научным вопросам, он их хорошо схватывает, точно формулирует свои решения…

…Я ему предлагал учить его физике, приезжать ко мне в институт…»

Это ведь, уважаемый читатель, оценка человека, лично к Берии недоброжелательного.

При этом в том же письме Капица даёт нам косвенное, но важное свидетельство того, что Берия не был мстительным, и Капица об этом знал. Иначе он не прибавил бы к письму следующий постпостскриптум: «РРS Мне хотелось бы, чтобы тов. Берия познакомился с этим письмом, ведь это не донос, а полезная критика…»

В декабре 1945 года всё тот же Капица дал нам ещё одно свидетельство того, что он относился без дураков к интеллекту не только Сталина, но и Берии. 1 декабря 1945 года Капица направил Берии письмо по организационным вопросам работы Специального комитета, где писал о всех имеющихся проблемах без какой-либо облегчающей адаптации текста к интеллектуальному уровню адресата.

Если бы сей уровень был в глазах Капицы невысок, он использовал бы, пожалуй, иной словарь.

В последнем письме Капица написал тоже немало, мягко говоря, не очень умного, но ряд дельных предложений и замечаний сделал. И деятельность Специального комитета показала, что всё дельное Берия учёл.

Однажды я уже имел повод привести оценку интеллекта Берии одним из старейших физиков-оружейников ядерного оружейного центра в «Арзамасе-16» Германом Арсеньевичем Гончаровым (1928–2009), Героем Социалистического Труда, лауреатом Ленинской премии. А сейчас скажу об этом ещё раз-

Более десяти лет, начиная со второй половины 90-х годов, Герман Арсеньевич совместно с полковником в отставке Павлом Петровичем Максименко, бывшим руководителем представительства МО СССР во Всесоюзном НИИ экспериментальной физики в «Арзамасе-16», занимался подготовкой к изданию многотомного сборника документов «Советский атомный проект».

Рассекреченные документы издавались в соответствии с Указом Президента Российской Федерации от 17.02.95 № 160 «О подготовке и издании официального сборника архивных документов по истории создания ядерного оружия в СССР».

Так вот, уже под конец жизни, после изучения многих тысяч документов с визами Берии, после изучения стенограмм различных заседаний и т. п. Гончаров пришёл к выводу, что Берия разбирался в технических вопросах атомного проекта на уровне доктора технических наук!

Вот так — не более и не менее.

А теперь — о стиле Берии с несколько необычного ракурса. Во ВНИИ экспериментальной физики — крупнейшем и старейшем советском ядерном оружейном центре в «Арзамасе-16» (известен также как «Москва-300», «Кремлёв», «Саров»), все советские годы административный момент во взаимоотношениях между руководителями и подчинёнными, особенно в научной среде и в КБ по разработке ядерных зарядов почти отсутствовал.

То же можно сказать и о втором ядерном центре-«дублёре» на Урале — ВНИИ технической физики («Челябинск-70», «Снежинск»).

С одной стороны, этому способствовала, конечно, массовая высокая ответственность, но, с другой стороны, непринуждённость атмосферы шла и «сверху».

Вот реальная иллюстрация-

Один из ветеранов ВНИИЭФ, бывший директор завода № 2 Сергей Михайлович Бабадей как-то вспоминал, как он в 60-е годы, проходя мимо кабинета заместителя научно-конструкторского сектора зарядного КБ-1 Анатолия Васильевича Сырунина, услышал ритмичные хлопки и женское пение.

Бабадей не утерпел и заглянул за дверь. Там, в кругу десятка женщин из копировального бюро, отплясывал с платочком в руках сам Сырунин — человек вообще-то нелегкомысленный.

Оказалось, что неделей раньше в КБ наметился аврал, срывались ужесточённые сроки, и «копировке» пришлось работать в бешеном темпе, а Сырунин, подначивая женщин, сказал, что они срок сорвут. И те предложили спор «на американку», то есть проигравший выполняет любое желание выигравшего.

Проиграл начальник. И его подчинённые — даже не учёные, не инженеры, а рядовые копировщицы, заставили начальника плясать.

А он от слова не отказался.

Свой рассказ Бабадей заключил так: «Вот как мы раньше работали. Надо было для дела — и «Барыню» могли сплясать».

Ещё один «атомный» пример — из книги недавно скончавшегося физика-теоретика Владислава Николаевича Мохова, лауреата Ленинской премии, работавшего в Саровском ядерном оружейном центре с 1955 года. Человек нестандартный, он мог высказать не только интересные физические, но и социальные идеи. Вот что он вспоминает о своих первых годах работы в Сарове:

«Большое значение имела созданная… свободная обстановка труда и общения, которая совершенно сознательно поддерживалась руководством ВНИИЭФ-»

Но откуда шла эта раскованность отношений ниже- и вышестоящих в атомной отрасли? Не из эпохи ли Берии?

«А при чём здесь Берия?» — может спросить читатель.

Ну, во-первых, в то время всё руководство ВНИИЭФ было, так сказать, родом именно из «эпохи Берии». А порядки в «приходе» определяет, как известно, «поп».

Во-вторых же, продолжу цитирование В.Н. Мохова:

«В нашем коллективе сложилась необыкновенная… свобода обсуждений и обмена мнениями… По- видимому, куратор работ по созданию ядерного оружия Л.П. Берия считал это допустимым и необходимым для создания творческой атмосферы. Мы могли часами обсуждать не только научно-технические проблемы, но и философские вопросы, связанные с ядерным оружием, включая чисто политические аспекты…»

Как видим, крупный советский физик-оружейник прямо указывает на личность Берии как на источник творческой атмосферы в советской научной среде! Выходит, именно от Берии шла деловая, но — взаимно доброжелательная, атмосфера в отношениях между дельными работниками, между людьми дела , честно делающими это общее, одно на всех, дело?

Ведь на флоте юный лейтенант обращается в кают-компании к адмиралу не по званию, а по имени-отчеству не потому, что лейтенант развязен, а потому, что такой порядок заведён на флоте адмиралами.

Вот и Андрей Сахаров, сам не понимая того, что засвидетельствовал, в своих воспоминаниях о встрече с Берией облил Берию грязью, но разговор с Берией передал явно точно. А из него следовало, что Сахаров абсолютно не был внутренне зажат во время беседы с ним Лаврентия Павловича, и такой ход беседы мог задать только сам Берия.

А то, что член Политбюро ЦК ВКП(б), заместитель Председателя Совета Министров СССР, председатель Специального комитета, Маршал Советского Союза нашёл время встретиться с недавним сержантом, первокурсником физфака МГУ Олегом Лаврентьевым? Чем это объяснить, как не неподдельным, нечиновным интересом Берии к молодой талантливой научной смене?

Ведь это тоже — стиль.

Французы говорят: «Человек — это стиль». А у Лаврентия Берии был интеллектуально и человечески вполне состоятельный стиль. Я уже упоминал в этой книге о недавно скончавшемся ракетчике Чертоке, авторе объёмных мемуаров «Люди и ракеты». В этих мемуарах Черток нередко кусает советский строй и его создателей, в том числе и Берию, зато подлизывает нынешний антисоветский строй. Но даже Черток писал, что у ракетчиков в первые годы работы администрирование стараниями аппарата ЦК было весьма развито, и ракетчики завидовали атомщикам, где Берия всю полноту инициативы оставлял за начальником ПГУ Ванниковым и его заместителем Завенягиным.

Вот каким был стиль Берии.

Актёр Николай Черкасов пишет Берии письмо с просьбой о помощи в продвижении киносценария о Маяковском, роль которого Черкасов мечтал сыграть. Но почему актёр обращается к политику? Да потому, напоминаю, что Черкасов, по его собственным словам, был поражён вниманием и отношением Берии к нему при личной встрече.

Актриса Юлия Солнцева, жена кинорежиссёра Довженко, в начале 50-х годов просит Берию — давно, к слову, не имеющего служебного отношения к МВД и МГБ, поддержать Довженко, вокруг которого в руководящей кинематографической среде создалась нездоровая обстановка. И Берия адресуется к Маленкову, просит помочь.

Всё это есть в документах, но есть и схожие мемуарные воспоминания… Так, актриса Лидия Смирнова написала, что Берия — без всяких амурных намёков — помог ей с квартирой.

Это ведь тоже — стиль!

А идея Берии о введении в ряде национальных республик республиканских орденов для деятелей культуры?! Берия обдумывал её ещё при жизни Сталина. И наверняка предварительно обсуждал её со Сталиным, иначе не высказывал бы эти мысли вслух другим при живом Сталине, поскольку Сталин был к подобного рода самодеятельности справедливо пристрастен.

Потом эту прекрасную идею с республиканскими орденами Шевченко, Леси Украинки, Низами, Руставели, Навои и т. д. Лаврентию Павловичу поставят в вину на антибериевском июльском Пленуме ЦК КПСС после его ареста. Мол, пытался завоёвывать дешёвую популярность. А ведь мысль была дельная, перспективная — именно что в стиле Берии!

Говорят, что Берия любил музыку и литера- туру, сам был не чужд искусства, писал акварели. Очень может быть — он ведь имел образование архитектора, а архитектор должен уметь рисовать и чувствовать объём. Но в чём не приходится сомневаться, так это в том, что Берия был натурой мыслящей, творческой, ищущей, что и составляет суть научного и художнического подхода к жизни.

Если страну возглавлял бы такой лидер — это была бы непобедимая никем и никогда страна.

Хрущёв разбирался в искусстве, как — вот уж тут точнее не скажешь, как свинья в апельсинах. Он не имел нужды в художественных впечатлениях, он был антиинтеллектуален.

Потенциал Хрущёва как крупного политического работника (чего уж там, это у него в своё время было) полностью исчерпался как раз к началу 1953 года. Это всё лучше понимал Сталин, понимали окружающие, да и наверняка сам Хрущёв. Потому-то он и пустился во все тяжкие, потому он и стал одним из соучастников в убийстве Сталина, что понимал — как политик он кончился и отныне может находиться на вершинах власти в СССР, лишь интригуя и политиканствуя.

Он и начал интриговать — во своё шкурное спасение.

До науки ли, до культуры ли ему было? Одно время существуя как член сталинской большевистской «команды», Хрущёв с середины 50-х годов всё более превращался в мещанина во дворянстве.

Брежнев в этом смысле ушёл от Хрущёва недалеко — он тоже был чужд высоких движений души и никогда романтиком — в отличие от Берии — не был. Поэтому Брежнев и культура существовали в параллельных, непересекающихся, плоскостях.

Говорят, что Брежнев, даже будучи Генсеком, мог с увлечением «забивать козла» в домино.

Берию в такой ситуации я не могу представить себе даже на отдыхе. Как, впрочем, и Сталина.

Брежнев понимал, конечно, что без науки и культуры великой державе нельзя. Ну, что ж, он не препятствовал — развивайте и развивайтесь. Однако у Брежнева — в отличие от Берии — не было неподдельного вкуса к новому, к передовым рубежам знания, способного усиливать мощь страны и продвигать людей вперёд и вверх.

В том числе и поэтому, в силу человеческой бездарности Хрущёва и государственной неяркости Брежнева, Советский Союз после смерти Сталина и Берии начал развиваться так, как он развивался, — всё более вкривь и вкось, всё более вбок и вниз.

При Берии всё было бы, пожалуй, иначе — ярко, творчески, неуёмно, умно и человечно…