Ещё до того, как Сталин вновь отправил в Берлин Молотова, он решил, что пора заняться кроме важнейших проблем и просто важными. Сталин всегда старался смотреть на дело с разных точек зрения, с разных уровней ответственности. Не принадлежа к тем, кто нагло воспринимает себя как хозяина жизни уже по праву рождения, он стал хозяином большой жизни великой державы по праву гения и по праву огромного труда. Но как раз поэтому Сталин знал, что это такое — мелочи. «Кое-кто считает простых людей лишь винтиками… — говорил он. — Но все мы без них ни черта не стоим! Какой-нибудь „винтик“ разладится — и кончено… Потому что на них держится весь государственный организм…»

Итак, в большом деле мелочей нет. Но если важны и «винтики», то как надо оценивать тех, кто является далеко не «винтиком»? Думая об этом, Сталин приходил к выводу: новая ситуация требует и нового учёта других фигур в рейхе, кроме фюрера и Риббентропа. Теперь, после визита фюрера в Москву, к фигурам второго ряда надо было присматриваться всерьез. Кого-то из них в СССР знали только по карикатурам Бориса Ефимова-Фридлянда в «Известиях», а кто-то и вообще находился в тени, не удостаиваясь даже карикатур.

Вскоре после отъезда фюрера в кабинете у Сталина случился забавный разговор хозяина кабинета с Буденным:

— Гитлер… Геринг… Гесс… Геббельс… Гиммлер… Гейдрих… Ну и компания подобралась — сплошное «гэ…», — удручённо заявил Сталину Будённый, относившийся к новому курсу скептически.

— Ты, Семён, не совсем прав, — возразил Сталин. Он, как всегда, давно навел справки, не упустив мелочей, и теперь терпеливо пояснял Будённому:

— Это по-нашему они все на одно «гэ…», а на самом деле, по-немецки, на «G» только два — Геринг и Геббельс… Они так на «G» и пишутся…

Сталин взял лист бумаги, написал «Goring», «Goebbels» и показал Будённому.

— Ну да! А остальные? — не поверил Семён Михайлович.

— А остальные — на «ха…»…

И на листе бумаги добавилось: «Hitler», «Hess», «Himmler», «Heydrich».

Их бы так и называть правильней, — прибавил Сталин и перечислил, выдыхая начальное «ха»: — Хитлер, Хесс, Химмлер, Хейдрих…

— А, один чёрт, — махнул рукой не убеждённый лингвистическими аргументами вождя славный конный командарм. — Значит, они — не «гэ…», а хорошие…

И Будённый предложил вариант с «х…».

Сталин засмеялся, и на том «обсуждение» закончилось. Но разговор запомнился, и Сталин мысленно возвращался к нему не раз.

В 1941 году Сталину шёл шестьдесят второй год. Гитлер, родившийся в 1889 году, был ровно на десять лет младше. А остальные известные политические фигуры рейха?

Геринг — с 1893-го.

Гесс Геринга на год младше — с 1894-го.

Гиммлер и Геббельс были погодками — с 1900-го и 1901 года.

Гейдрих же в 41-м году не дотягивал и до сорока — он родился в 1904-м.

Итак, все сплошь — молодые, если разобраться, люди. Неужели он, «товарищ Сталин», не сможет их переиграть? Переиграть не как шулер, не как ловкач, а как опытный, умудренный политик с планетарным масштабом мысли и дела? Гитлер тоже был фигурой незаурядной, умел смотреть далеко, но даже Гитлер занял по отношению к нему позицию младшего. Тем не менее личный контакт у Сталина, главы партии и государства, будет лишь с самим Гитлером. Ну — с Риббентропом… А как остальные? Уровень, скажем, Гиммлера — это уровень нашего Берии.

Осилит Лаврентий Гиммлера? Или — Гейдриха?

Сталин всматривался в фото из досье, лежащие у него на столе, — в невыразительные, спрятанные от нескромного любопытства глаза рейхсфюрера СС Гиммлера. В жесткий, стеклянный взгляд Гейдриха… И размышлял.

Как учесть их — вторую, третью, пятую, седьмую фигуру рейха? Первый десяток их? Первую сотню? Ведь они тоже имеют свое значение и свое влияние…

Гесс — заместитель фюрера по партии. Нечто вроде Жданова у нас. Ну, заводить контакты по этой линии — это надо десять раз подумать. Хотя думать надо и тут… Вот Геббельс… Какой уж был антикоммунист, с Димитровым на Лейпцигском процессе дискутировал, и неглупо дискутировал! — а теперь на первой полосе «Известий» красуется не карикатура на него, а фото в окружении томских пионеров… Идея о прямом знакомстве рейхсминистра пропаганды с Россией оказалась вполне удачной. Однако Геббельс — это, по-крупному, болтун. Важнее люди практического дела. И кроме Геббельса по-новому надо подойти и к другим.

Скажем, к Герингу…

Получивший за Французскую кампанию 1940 года уникальный, лишь ему присвоенный чин рейхсмаршала, ас Первой мировой войны Герман Геринг стоял к фюреру в особом отношении. Фантазия Геринга и его сильная личность часто влекли Гитлера в мир мышления сверхкрупными масштабами. Геринг умел ловко пользоваться своим влиянием, и ему удавалось у Гитлера многое. Фюрер часто называл толстого Германа великим немцем, а это в устах фюрера что-то да значило.

Риббентроп доверительно признавался:

«Я никогда не мог сблизиться с фюрером и не видывал никого другого, кому бы это удалось. Исключение — Геринг… Порой мне кажется, что фюрер испытывает некоторый страх перед Герингом. Как-то он сказал мне после одного разговора: „Ради Бога, Риббентроп, не раздражайте рейхсмаршала, иначе он нам однажды ещё покажет…“»

С другой стороны, отношение Геринга к России как к потенциальному партнеру Германии было неоднозначным. Сталину докладывали, что Геринг «отягощен антибольшевизмом» в меньшей мере, чем многие другие. И это было правдой. Геринг нередко пользовался самой энергичной лексикой, когда речь шла об СССР, но в действительности был намного тоньше и дальновиднее. Ещё до Бреста он как-то сказал генералу Йозефу Каммхуберу, командиру 1-й дивизии ночных истребителей:

— Знаете, Каммхубер, начинают поговаривать о возможности войны с Россией…

Каммхубер, его ровесник, тоже участник Первой мировой, но — в пехоте, пожал плечами. Его лично это касалось мало, потому что он командовал ночной авиацией в Голландии.

— Но мы уже воюем с Англией, а с Россией у нас пакт, — спокойно возразил он.

— Да, — раздражённо подтвердил рейхсмаршал, — но это сегодня… — И Геринг продолжал: — Так вот, Каммхубер, я не хочу этой войны! Я против неё! На мой взгляд, это худшее, что мы могли бы предпринять… Это будет экономической ошибкой, политической ошибкой и военной ошибкой.

= = =

Сталин об этом разговоре не знал, но знал, что Геринг — лицо влиятельное, доверенное и в последние годы не раз подчёркивал свою лояльность к России. И Сталин прикидывал — кто мог бы быть партнёром Геринга с нашей стороны? Прямой аналог отсутствовал и по статусу, и по психологии. Тем более что Геринг был сразу един во многих ипостасях.

Ас-герой, удостоенный ордена «Pour le Merite» («За заслуги») и лично сбивший 22 самолёта… Пилотажник, командир наиболее элитного соединения германской авиации. в Первую мировую войну — 1-й эскадрильи «Рихтгофен». Занесен французами в число военных преступников Первой мировой. А ныне — рейхсминистр авиации и главнокомандующий Военно-воздушных сил, люфтваффе.

Но Геринг же — один из создателей СА, военизированных штурмовых отрядов НСДАП. Участник «Пивного путча» 23-го года… Тогда он шёл рядом с Гитлером и был тяжело ранен в бедро двумя пулями.

И он же — политик, председатель рейхстага, премьер и полицай-президент Пруссии, оппонент Димитрова на Лейпцигском процессе 1933 года по делу о поджоге рейхстага.

А к тому: эксперт партии по техническим вопросам, наладивший тесные связи с промышленниками; имперский уполномоченный по 4-летнему плану; председатель огромного государственного суперконцерна «Герман Геринг верке», образованного в 1937 году после конфискаций собственности у евреев и включающего в себя заводы на оккупированных территориях…

Однако и это не всё! Геринг — и Главный лесничий рейха. При этом — сибарит, коллекционер, любящий роскошь и эффектные костюмы и заявляющий; «Всё-таки я человек ренессансного типа». Но Геринг умеет и владеть собой, а при необходимости умеет себя ограничить.

В личном отношении он — вежливый, проницательный, находчивый и блистающий острым умом, с большим самообладанием и прекрасной памятью, прекрасный оратор. По происхождению — сын крупного чиновника германской консульской службы (однако не из титулованных) и дочери зажиточных фермеров. При этом — крестник Риттера фон Эпенштейна, который, хотя и обладал аристократической приставкой «фон» и был католиком, имел сомнительную честь числиться в списке «semi-Gotha», то есть — среди титулованных немецких фамилий еврейского происхождения.

И, наконец, Геринг — морфинист, наркоман. Но, опять-таки, и здесь есть «но»… К морфию он пристрастился не по природным наклонностям и не по слабости характера, а из-за некоего извива судьбы. После двух пуль, полученных во время путча 23-го года, он был нелегально вывезен преданной и любимой женой Карин в Австрию для лечения. Там долго болел, и, чтобы избавить больного от сильных болей, ему долго давали морфий. В результате, избавившись от одной болезни, Геринг нажил себе другую.

Итак, личность колоритная, порой — импульсивная, однако и волевая… Букет качеств ещё тот.

Сталин размышлял… Какую же ипостась рейхсмаршала использовать? Очевидно — самую для нас важную. А самой важной была, пожалуй, мирная, созидательная сторона его натуры — экономическая и промышленная.

В 1933–1936 годах выполнялся первый четырехлетний план развития германской экономики, а в сентябре 1936 года на Нюрнбергском съезде НСДАП Гитлер провозгласил вторую немецкую «четырехлетку». Уполномоченным по четырехлетнему плану стал Герман Геринг. В проектах числилось создание новых сортов стали и проката, предприятий по производству синтетического бензина и каучука, расширение автомобилестроения, строительство стратегических автострад — автобанов, создание стратегических запасов.

Это были дела, нужные и для мира, и для войны. И всё это происходило на фоне укрепления государственного сектора экономики. Еще в веймарской Германии были образованы крупные государственные промышленные объединения: «Преаг», «Фиаг», «Пройсаг», «Зексише верке». При Гитлере удельный вес государственной собственности стал быстро расти. В марте 1936 года Имперское статистическое управление сообщило, что в стране имеется 1085 общественных предприятий, из них: 61 — собственность империи, 57 — земель, 25 — ганзейских городов, 291 — общин и союзов общин, 142 — совместно империи и земель и 509 — совместно империи и общин.

Солидную прибавку к общественной собственности дала «ариизация», то есть конфискация предприятий и капиталов евреев. Конечно, она носила расовый оттенок, но с точки зрения социальной справедливости это был акт резонный и общественно оправданный. Впрочем, промышленники немцы, не поладившие с новой властью, тоже лишались собственности.

Одновременно в Германии возник крупнейший государственный концерн «Рейхсверке А. Г. фюр Эрцбергбау унд Эйзенхюттен Герман Геринг». Геринг дал этому акционерному обществу по добыче железной руды и производству чугуна лишь свое имя, а вот капитал — хотя и не по своей воле — дали еврейские финансисты и немецкие промышленники. После того как из Германии сбежал Тиссен, в «Герман Геринг» вошел и контролировавшийся Тиссеном комплекс предприятий из «Ферейнигте штальверке».

Как здесь реагировали магнаты? С огромным недовольством. Появление государственного суперконцерна обеспокоило «королей» Рура больше, чем какие-либо другие меры по регулированию экономики. Частные монополии сопротивлялись так зло, что Геринг заявил:

— Лица и фирмы, мешающие эффективной работе концерна, будут рассматриваться как саботажники!

Его помощник, генеральный уполномоченный по чёрной металлургии генерал-майор Ганекен, пытался защищать магнатов:

— Господин рейхсмаршал, чрезмерная государственная концентрация экономических возможностей в одном месте сокращает возможности для маневрирования…

— Вы хотите сказать, «для мошенничества», Ганекен? — тут же отпарировал Геринг.

= = =

Сталин не знал и об этом, но понимал — непрост толстый Герман, непрост… Димитров это подтверждал, честно признаваясь, что пикировка с Герингом в Лейпциге далась ему нелегко.

— Я смог воспользоваться его вспыльчивостью и, не буду скрывать, спровоцировал его. Но так он — очень не дурак. Очень, товарищ Сталин, — говорил глава Коминтерна.

Да, Геринг был важен как фигура содействия экономическому сближению. Политическое сближение обеспечит сам Гитлер и он — Сталин.

Итак, Геринг…

А кого же ему подкинуть в партнёры?

* * *

ПОЖАЛУЙ, с любой точки зрения партнёром Геринга выпадало быть новому заму Сталина по Совнаркому Ивану Тевосяну. Тевосян уже встречался с рейхсмаршалом в 1940 году, но пока вряд ли можно было говорить о чем-то большем, чем просто визуальное знакомство. Они несколько раз виделись друг с другом в обстановке официальных и недлительных встреч, но ещё ни разу не посмотрели друг другу в глаза по-настоящему.

Теперь им предстояло сделать это — если Гитлер и Геринг примут предложение Сталина о визите Тевосяна для личных переговоров с Герингом, как с экономическим лидером рейха, своего рода диктатором германской промышленности. Готовя почву для такого развития событий, Тевосян — с санкции Сталина, естественно, — обратился к Уполномоченному по выполнению четырехлетнего плана Герману Герингу с личным письмом. Передать его было решено через какого-то солидного курьера.

Подворачивалась и очень удачная во всех отношениях оказия — в Германию улетал новый командующий ВВС и начальник Летно-испытательного института Громов. И именно для встречи с шефом люфтваффе. Знаменитый не менее Геринга, летчик с мировым именем, Громов должен был провести переговоры как представитель советских Военно-Воздушных сил и одновременно — как представитель авиационной промышленности. Все складывалось логично и естественно — Громов начнет, Тевосян продолжит и закрепит.

* * *

МИХАИЛУ Михайловичу Громову шёл в 41-м году сорок второй год… Родился он в Твери, учился на теоретических курсах при Высшем техническом училище, в девятнадцать лет вступил в Красную Армию и с тех пор летал на всем, на чем летали люди до него, а также и на том, на чем до него не летал никто, поскольку много работал как испытатель. В июле 37-го он вторым после своего ученика Чкалова вместе с Юмашевым и Данилиным перелетел через полюс в США. И вот в 41-м был назначен начальником Главного управления ВВС РККА вместо провалившегося Павла Рычагова.

Громов же пришелся к новому месту идеально. Авиационный нарком Шахурин восхищался Михаилом Михайловичем: «По нему можно часы проверять! И всегда возит себя сам, да не по земле, а по воздуху!» Новый глава советской авиации действительно везде, где только можно, не ездил на автомобиле, а летал на лёгком самолёте, существенно экономя время и за счет этого успевая с делами и по командованию ВВС, и в ЛИИ (где ему, правда, очень помогал его зам по науке профессор Чесалов).

Теперь же генералу предстоял новый — пусть не рекордный, но очень серьезный перелет из Москвы в Берлин. До этого в Берлине ему бывать не приходилось, и, готовясь к полету, он невольно вспоминал любимого ученика, погибшего Валериана Чкалова, который в 36-м году на своем красном АНТ-25 возвращался с авиационной выставки в Ле-Бурже и провел в столице рейха два дня в конце декабря. Впечатления Чкалов оттуда привез хмурые — тогда, в 36-м, Валерий рвался из Парижа хоть на несколько дней в Испанию. Уж очень хотелось ему завалить на любимом «ишачке» пару-тройку «мессеров». И поэтому говорил он о немцах и Берлине зло, с сердцем.

Впрочем, тогда в Испанию рвались многие.

Немало воды выкипело с тех пор в радиаторах чкаловских и громовских машин, немало сгорело в моторах бензина. Сгорел и сам Чкалов. А Громов теперь летел в Берлин для знакомства и переговоров с Герингом.

В натуре Михаила Михайловича места малейшей позе не было — хотя габаритами природа «лётчика номер 1» не обидела. Он всегда был обстоятелен настолько, что у другого эту обстоятельность можно было бы принять за излишнюю осторожность, если не трусость. Но тут Громов сам попросил Сталина разрешить ему сделать в Германии два показательных полёта.

— На чём, товарищ Громов? — сразу же поинтересовался Сталин.

— На И-16.

Сталин хитро посмотрел на летчика:

— Что, товарищ Громов, хотите перед немцами блеснуть? Пофорсить?

Громов понимал, что Сталин говорит не всерьез, но за шутливым вроде бы вопросом стояло серьёзное желание понять мотив просьбы Михаила Михайловича. Поэтому Громов ответил просто:

— Не в форсе дело, товарищ Сталин. Во-первых, с тем же Герингом отношения лучше всего налаживать по-лётчицки — прямым показом моих возможностей. Да и его люфтваффе речами так просто не убедишь… Лучше — в воздухе…

Улыбнулся и прибавил:

— Потом на земле говорить проще будет. Думаю, и самому Гитлеру тоже надо показать, что не у него одного асы имеются… Ну и главное — хотел я вначале оттренироваться на яковлевской машине, а потом решил: пусть на новом Яке и МиГе-третьем слетают там Паша Федрови и Супрун. А я покажу — на всякий случай, — что советский лётчик может выжать из И-16… Дружба — дружбой, а зубы показать не мешает…

Сталин молчал, и Громов, внешне спокойный, напрягся. А Сталин смотрел вроде и прямо, но как-то сквозь него, как будто видел там, впереди, что-то свое, видное только ему. И вдруг улыбнулся — непривычно смущенно и открыто. И с особой интонацией сказал неожиданно:

— Выросли вы, друзья, сталинские соколы! Раньше в воздухе думали, а теперь и на земле научились… Молодец, Михаил Михайлович! Всё решил правильно. И политически, и психологически… Но — не больше двух полётов!

По-прежнему внешне невозмутимый, но, конечно же, польщённый и обрадованный, Громов осторожно сообщил:

— Удет у них вообще, говорят, циркач. В Голливуде на съёмках поднимал чуть ли не с земли платок крючком на законцовке крыла своей машины!

— Никаких платков! И программу своих полётов показать мне — со всеми фигурами и высотами выполнения. Минимум пятьдесят метров! Вы же сами, товарищ Громов, только что сказали, что тут нужен не цирк, а демонстрация пилотажных и боевых возможностей нашего далеко не самого нового истребителя. Согласен, «подать» его надо эффектно. Потому и разрешаю. Да и репутацию этим полётом вы сразу укрепите, спору нет.

Громов же, не смущаясь, сказал:

— Товарищ Сталин, вы не волнуйтесь! Я со всей ответственностью вам докладываю и могу заверить письменно и официально, что со мной в полёте никогда ничего не случится.

— Почему вы так уверены, товарищ Громов? И с очень опытным лётчиком может случиться беда, — возразил Сталин, перед глазами которого вдруг возник смеющийся, живой Чкалов.

Вспомнился, похоже, его ученик и друг и Громову, потому что он тяжело, задумчиво вздохнул, а ответил так:

— Тут вот как, товарищ Сталин… Сколько бы я ни летал, я всегда с самолётом на «вы»… Я верю своим замечательным механикам, но всегда перед вылетом всё проверяю сам. И когда сажусь в самолёт, всегда вытираю ноги…

— Ноги вытираете? — задумчиво переспросил Сталин. — Да, ноги… Это вы хорошо сказали, Михаил Михайлович… Работа у нас пыльная… Поэтому ноги надо вытирать тщательно — чтобы ненароком глаза не запорошило, когда жизнь вверх тормашками ставит…

* * *

ГОСТИ из Москвы прилетели в Берлин в начале мая на двух пассажирских самолётах — ПС-35 и ПС-84. Встречал их сам Геринг. Хотя ранг Громова был в целом существенно ниже ранга хозяина, рейхсмаршал решил пренебречь официальным этикетом — очень уж хотелось ему поскорее посмотреть на русского генерала-аса. К тому же Громов прилетел как-никак на переговоры к нему, Герингу. И прилетел с серьезными полномочиями. Не последнее значение имело и то, что Герингу сообщили о личном письме Тевосяна, и это как бы снимало разницу в статусе встречающего и встречаемого.

Серебристый ПС-35 первым блестяще и необычно быстро зашел на посадку и мягко сел, закончив пробег точно перед группой, окружающей рейхсмаршала. Генерал-инспектор, люфтваффе, фельдмаршал Мильх, глядя на плавно заруливающую машину, восхищенно заявил:

— Да, видно, что за штурвалом сидит мастер своего дела!

Эрхард Мильх — сын фармацевта-еврея (утверждали, впрочем, что на самом деле его матушка согрешила с бароном-немцем) — был судьёй компетентным, хотя лётчиком никогда не был. Однако оба своих Железных креста 1-го и 2-го классов, Мильх получил в Первую мировую, командуя 6-й истребительной группой. Потом, за много лет, он тоже повидал немало и мастерских, и топорных посадок, ибо в 20-х годах возглавлял «Люфтганзу». Так что стиль русского пилота Мильх оценивал профессионально.

— Скорее всего, это сам Громов, — буркнул рейхсмаршал и, как позднее выяснилось, не ошибся.

Вторым садился ПС-84, и тоже — мастерски… Но скорость у него была меньше. Винты двух «ПС», открутив своё в долгом полёте, остановились. Из откинутой к борту двери ПС-35 по приставному трапу на бетонку Темпельгофского аэродрома спустился высокий, статный, нордического типа русский генерал, одетый в непривычную, строгую, не франтоватую, не помпезную, но чуть ли не изысканную и элегантную форму. Тёмно-синяя пилотка с белым кантом, темно-синий мундир, брюки с голубыми лампасами, заправленные в хромовые сапоги, белая рубашка с галстуком, золото звёзд на голубых треугольных петлицах — эту форму в русских ВВС ввели только что, обновив давний её вариант ещё испанских времён.

И без представлений было понятно, что это и есть Громов.

Глядя на Геринга, на окружающих его асов с Рыцарскими крестами на тугих шеях и генералов в голубовато-серых мундирах, Михаил Михайлович почему-то вспомнил, как в самом начале 30-х годов его однажды подключили к проблеме дозаправки в воздухе. И сразу стало ясно, что сложностей в этом деле много, а самая серьезная — найти друг друга. Особенно плохо получалась встреча при плохой погоде. Дозаправщик просто растворялся в облачности.

Теперь надо было искать партнёра не в воздухе, а на земле, и политический «туман» был пока погуще любого метеорологического. Громов немецким владел прилично и поэтому, не оглядываясь на переводчика, решительно шагнул к рейхсмаршалу, бросил руку к пилотке, отдавая честь, а затем протянул руку и твёрдо, невозмутимо представился:

— Генерал Громов!

— Рад приветствовать вас, знаменитого во всём мире аса, генерал, на земле рейха! — серьёзно ответил Геринг.

А Громов, оглянувшись на тех, кто прилетел с ним, скупо, но без хмурости, улыбнулся и сказал:

— Позвольте, герр рейхсмаршал, представить вам моих товарищей…

С аэродрома отправились обедать. Геринг был любезен, шутил. Его хмурое аэродромное настроение ушло — русские ему понравились, а он давно не бывал в кругу русских вот так — без особого официального напряжения. А русских он знал, о чём Громову и сказал:

— Я бывал у вас, герр генерал, в 35-м и 36-м годах на военных маневрах в качестве наблюдателя… И был восхищён массовым десантом 35-го года в ходе учений Киевского военного округа… Честно говоря — я могу сейчас в этом признаться представителю дружественной армии, именно ваши блестящие десанты дали мне импульс к созданию германских парашютных войск.

— Да, я сам, герр рейхсмаршал, занимался этим делом… И маневры 35-го года помню — восточнее Киева. В районе Бровары — Гоголев…

— Верно! Мы были поражены! За десять минут с парашютами высадились почти три тысячи человек и немедленно открыли огонь! А маршал Ворошилов смеялся — не видели вы, мол, десанта в шесть тысяч человек!

— Случалось, высаживали и побольше, — заметил Громов.

Геринг подозвал подтянутого генерала, представил:

— Генерал Штудент… Наш десантник…

Штудент был внимателен и слушал рассказы о киевских маневрах, слово боясь пропустить — ведь уже вовсю шли последние приготовления к десанту на Крит. Об этом, конечно, гостю не было сделано даже намёка, но вскоре все трое увлеклись обсуждением того, как лучше проводить десантирование и в каком строю… Интернациональный язык летных жестов помогал речи, ладони собеседников поднимались выше, ниже, выстраивались одна за другой, закладывали виражи… И атмосфера становилась непринуждённой.

* * *

А ЧЕРЕЗ день Громов готовился к показательному полёту. Облётанный им ещё в Москве И-16 был со всеми предосторожностями доставлен на платформе по железной дороге в Берлин группой инженеров и техников. Утром Громов сделал пару пробных вылетов, а к трём дня на показ должны были съехаться зрители во главе с Герингом. Не исключалось и присутствие фюрера.

Ярко-красный самолёт с белым коком винта стоял на зелёном лётном поле и охранялся бдительными техниками в васильковых комбинезонах, среди которых на всякий случай были и офицеры НКВД. Тут же стояли такие же ярко-красные, стремительных линий истребители Як-1 и МиГ-3, на которых должны были слетать испытатели Федрови и Супрун. Их привезли в Берлин вместе с громовским «ишачком».

Громов был спокоен. На часах стрелки показывали половину третьего, погода была отличной, лётной, с высоким небом и редкими белыми облаками. Прошло почти полчаса; и на поле въехал кортеж.

— Похоже, и фюрер пожаловал, — всё так же спокойно сказал он стоящим рядом Федрови и Супруну. Супрун молча кивнул. Он был в Германии уже не первый раз, да и вообще иностранный опыт у него был редкостный — Супрун родился в Канаде и провёл там детство. Паша Федрови волновался… Но волнение у него было испытательское, то есть не нервное, не истеричное, а заставляющее собраться, подтянуться и сделать все как надо.

С Герингом действительно приехал сам Гитлер. Но летчикам предстояла серьезная работа, и поэтому представление было коротким и деловым, после чего Громов направился к самолёту. Он не спеша подошёл к нему, поздоровался ещё раз с механиком, спросил:

— Как, Михалыч, всё в порядке?

Механик, тёзка Громова по отчеству, ответил:

— Всё в ажуре, Михалыч.

— Ну, тогда проверяем!

Громов по раз и навсегда заведённому и ни при каких обстоятельствах неизменяемому порядку проверил машину, аккуратно вытер ноги о коврик, расстеленный Михалычем, и по стремянке забрался в кабину. Осмотрелся, пристегнулся и начал опробовать мотор и рули.

И вот он взлетел.

Смело, насыщенно, он завязал у самой земли каскад сложных фигур… Бочка, восходящая бочка, иммельман… Петля, набор высоты и — штопор с выходом в боевой разворот… И опять — бочка, петля… Пилотаж выполнялся плавно, изысканно, элегантно, чисто…

По-громовски.

За ним вылетел Федрови.

За Федрови — Супрун.

Напоследок — так сказать, на «бис» — они вдвоем провели показательный воздушный бой. Все заняло неполный час. Немцы были в восторге… В то время в люфтваффе уже сформировалось ядро блестящих боевых асов. Такой лихач, как Марсель, повторял трюк Удета с платком: на конце бамбукового шеста метровой высоты — платок; истребитель снижается до высоты шеста и на проходе законцовкой крыла подхватывает с шеста платок. Зрители ошеломлены.

Платков русские с шеста не снимали, но, в конце концов, воздушный бой — не цирк, хотя акробатизм любому пилоту не повредит. А вот воздушный универсализм Громов с ребятами продемонстрировали, и немцы это оценили. И, как и предполагали Громов со Сталиным, стали относиться к гостям раскованнее, по-товарищески.

12 мая Громов вылетел в Москву, увозя с собой ответ Геринга Тевосяну и ряд предварительных деловых договоренностей с Герингом и германскими авиационными фирмами.