На следующее утро старый Мелвин принес виконту на завтрак жиденькую овсянку, молоко и пустой чай. После ряда препирательств старик позволил виконту есть самостоятельно… или не есть вообще. Не похоже было, чтобы его сиятельству пришлось по вкусу меню, которое леди Маргарет вздумалось составить в это утро.

К тому времени, когда Чарити явилась с большим чайником горячей воды для омовения раненого, голодный Рейн, которого к тому же начал мучить зуд, не желал видеть никого, а менее всего эту девушку. Она все время рвалась помогать ему, и само присутствие Чарити оказывало на Остина столь расслабляющее влияние, что он провел очень беспокойную и неприятную ночь в борьбе с плотскими страстями, которые ему с трудом удалось свести к мертвой зыби, а также предаваясь моральному самобичеванию, потому как нельзя было допускать, чтобы отношения их стали настолько личными, вплоть до физического контакта. И не важно, что девушка не видела в этом ничего особенного: она была неискушенная девица. И снова он нашел прибежище в грубости.

— Я сам буду мыться! — раздраженно заявил он. — Поставьте этот дурацкий таз сюда, на кровать, между подушек, и я все сделаю сам!

Она выполнила его столь нелюбезно высказанную просьбу и встала рядом, глядя на него нежными глазами, в которых была тревога. Не желает ли он, чтобы она вызвала сюда Мелвина, который помог бы ему с бритьем? Его отказ был куда менее любезен, чем ее предложение. Не желает ли он, чтобы его ожоги были снова смазаны гусиным салом? Он сердито сверкнул на нее глазами и заявил, что ожоги уже не болят, что было не совсем правдой. Она предложила проверить, не надо ли сменить повязку на порезанной ступне, и он мертвой хваткой вцепился в простыню, закутавшись в нее до подбородка, словно желая сказать: «Вот только попробуй тронь меня!» Она еще постояла так, отчего он почувствовал себя страшно уязвимым, к тому же ему стало стыдно — и за свои порывы, и за свое дурное расположение духа. Ну почему эта девушка всегда готова помочь и отчего она, черт возьми, кажется ему такой желанной?

— Могу ли я еще что-нибудь сделать для вас? — спросила она после того, как его бритвенные принадлежности были принесены на кровать.

— Вы можете принести мне какую-нибудь сносную еду, — заявил он ворчливо. — Бифштекс побольше, или вареную курицу под устричным соусом, или рагу из телятины.

— Боюсь, этого никак нельзя. Сегодня вам полагается только жидкая пища, тут бабушка тверда, как алмаз. Надо дать вашему желудку время приспособиться.

— Мой желудок отдаст концы, прежде чем завершится процесс приспособления, если я сию секунду не получу какую-нибудь сносную пищу! Лосось, форель, ну хоть морской язык или фрикасе из телятины, и пирог с гусиными потрохами…

Она только покачала головой.

— Тогда овощной пудинг и сладкое мясо, приготовленное на топленом сале!

И снова отрицательное покачивание головой.

— Ну хоть пирог по-деревенски, и горошек с маслом, и макароны. — У него даже слюнки потекли. — Торт со взбитыми сливками, вином и сахаром или сладкий пироге ягодами!

Опять безрезультатно.

Открытие, что эта изящная ангелоподобная блондинка способна проявлять столь же адское упрямство, что и ее рехнувшаяся бабушка, поразило его. Отчаявшись, он прибег к последнему средству и принялся требовать то, что и в самом деле было предметом его желаний.

— Хорошо, тогда подайте мне фруктов! Принесите мне бананов — я не могу без них!

— Я никогда не видела бананов, — невозмутимо ответила девушка, тщетно стараясь сдержать улыбку, от которой подергивались уголки ее рта.

Выйдя в коридор, Чарити помедлила у двери, подавляя в душе порывы услужливости. Подобный тон ее подопечного встревожил Чарити, но тут ей припомнилось ее вчерашнее озарение; ну конечно, он грубил, когда защищался. Но почему ему вдруг вздумалось защищаться от нее? Она ведь пыталась помочь ему, распространить на него свою везучесть. Но пожалуй, она слишком уж далеко зашла.

Она собиралась спуститься вниз, но, подойдя к лестнице, наткнулась на Вулфрама, который лежал развалясь на верхней ступеньке. Пес явно все еще дулся за вчерашнюю нахлобучку. Чарити склонилась к псу, принялась ласкать его, и тут ей в голову пришла прекрасная идея.

— Пойдем-ка со мной, Вулфи. — Вместе с псом она пошла обратно по коридору, остановилась возле двери в комнату виконта и, прижав пальчик к губам в знак того, что следует соблюдать тишину, сказала псу:

— Тсс. Я хочу, чтобы ты вошел в комнату и лег у изножья кровати. Если ему понадобится помощь, беги сразу за мной. Понял?

Вулфрам выпятил грудь, и единственное его ухо стало торчком. Пес готов был сделать что угодно ради мисс Чарити.

Она приоткрыла дверь, еще раз приложила пальчик к губам — пес бесшумно скользнул внутрь, подбежал к кровати и улегся в изножье. Лежать было скучно, и, чтобы развеяться, пес стал принюхиваться и разбираться в окружающих запахах.

Овсянка. Итак, тому, кого люди именовали «ваше сиятельство», на завтрак подали овсянку. Пес принюхался снова. И молоко. Он облизнул пасть, лишенную половины верхней губы, и некоторое время раздумывал, не оставили ли здесь грязную посуду. Впрочем, пес знал, что едва ли старый Мелвин не уберет хоть что-нибудь. Еще шли слабые запахи от ночного горшка, которым совсем недавно воспользовались. Не слишком интересно. Пес беззвучно зевнул и унюхал смрад от бинтов, должно быть, кровавых… Фу! Но тут все запахи захлестнула громадная накатившая волна какого-то древесного, сладковатого аромата, который так и дразнил обоняние. И шел этот дух словно бы от самого человека. Необходимо было обнаружить источник столь дивного благоухания!

Рейн, лежавший, опираясь на локти, осторожно приподнялся. Перед ним, меж двух подушек, был тазик с теплой водой, в одной руке он сжимал осколок дорожного зеркальца — зеркальце разбилось во время крушения фаэтона, — в другой — направленную бритву. Лицо его было щедро намылено сандаловым мылом. Он примерился, соображая, как бы начать скрести черную щетину, поглядывая при этом одним глазом на коварный тазик с водой. Он запрокинул голову и, поднеся бритву к подбородку, сместил зеркальце так, чтоб виднее стала правая сторона.

Чудовищно огромная лохматая звериная морда уставилась на него из зеркальца. Горящие глаза, оскаленные клыки — зверь был на постели, практически рядом с его поврежденной ягодицей, и алчно смотрел на него! Рейн вздрогнул, дернулся и сильно порезал подбородок.

— Проклятие! — От боли он рванулся в сторону, угодив локтем прямехонько в таз, который тут же перевернулся. Итак, Рейн, с порезанным подбородком, промокший до нитки, лежа на мокром матрасе, оказался возле полоумного блохастого волкодава — того самого, что атаковал его ночью. — Чтоб ты пропал!

Вулфрам спрыгнул.

Древний матрас был основательно промочен, испорчен бесповоротно. Ввиду отсутствия иного помещения, должным образом обставленного и вообще обитаемого, пришлось переселить злосчастного виконта в другой конец коридора, в комнату, где не так давно обитал Антон Стэндинг. И расположена она была как раз напротив спальни Чарити. Мелвин перетащил в новую комнату виконта его сундук, помог ему переодеться в сухую рубаху и отправился за леди Маргарет.

Оказавшись наконец в одиночестве, Рейн огляделся. Он лежал в громадной старинной кровати в большой спальне с обоями на стенах и лепниной на потолке, изображавшей виноградные гроздья и листья, некогда очень изысканной. Полог кровати, так же как и шторы на двух высоких узких окнах, был из выцветшей пунцовой парчи; и мебель, и ковры — все говорило о давно прошедшей изысканности эпохи королевы Анны. Рейну подумалось, что в этих покоях ему самое место: ведь и сам он, похоже, стал лишь призраком.

Мыльная пена на его лице засохла струпьями, черные волосы были всклокочены, под глазами залегли тени усталости. Все у него болело: и ягодица, и порез на подошве, и многострадальная голова, которой он то и дело стукался обо что попало; порез на лице горел, до сих пор было больно дотрагиваться до ошпаренной вчера груди. Что же будет дальше?!

Он приподнялся, оперся на локти, потер ладонью рубаху на груди, ощутив гроздь амулетов под ней. Как же у него чесалась грудь — должно быть, ожог подживает. Однако зуд становился совершенно нестерпимым. Распахнув ворот рубахи, он отбросил амулеты и посмотрел на свою грудь. На покрасневшей от ожога коже появились волдыри и сыпь.

Сыпь! Только этого еще не хватало!!

И тут появились леди Маргарет и Чарити, пришедшие обработать его порезанный подбородок.

— Не смейте даже подходить ко мне! — Он поднял руку, приказывая женщинам остановиться. — И никаких больше дурацких лечебных средств. От одного из ваших целительных бальзамов меня сыпью обнесло!

— Где сыпь? — так и вскинулась леди Маргарет, сразу же нацелившись на ворот его рубахи. — Дайте-ка посмотрю. — Он попытался свернуться калачиком, не подпуская старуху к себе, но после яростной дуэли взглядов все же сдался. Старуха внимательно рассмотрела его зудевшую, огнем горевшую грудь и покачала головой. — Это все хорьковые лапки, — вздохнула она. — Некоторые не переносят хорьковых лапок. Покрываются от них сыпью с головы до ног. Придется нам перейти на кроличьи…

— Черта с два! — Рейн, дрожа от возмущения, запахнул ворот своей рубахи. — Ни на что мы переходить не будем! Более того, — он принялся срывать амулеты с шеи целыми гроздьями, — я вообще их больше носить не стану! Слышите?

Все эти разговоры про везение — сплошные глупости! Или я буду выздоравливать нормально, как вменяемый человек, или…

— Или вы вообще не выздоровеете! — предостерегающе заметила леди Маргарет.

— Тогда я хотя бы умру вменяемым человеком! — заорал виконт, срывая с себя последний амулет и тыча им в руку разъяренной старухи.

Леди Маргарет отшатнулась, ахнула, прижала отвергнутые амулеты к груди. Что ж, похоже, все удары судьбы, которые виконту довелось в последнее время испытать на своей шкуре, ничему его не научили. Что теперь начнется — страшно представить. Старуха с бесстрастным видом сделала над раненым магический цыганский знак рукой.

— Готова спорить на что угодно, что вы, мой друг, родились в пятницу! Вы самый невезучий из всех людей, которых мне доводилось встречать на своем веку!

Рейн недобрым взглядом проводил старуху, которая выскочила из спальни, и, прикрыв глаза, попытался вернуть себе самообладание. Хорьковые лапки. Он носил на шее лапки мертвого хорька!

Тихий шелест раздался где-то рядом, затем звук легких шагов коснулся его слуха. Чарити. Почему-то он сразу узнал, что это она. Ощущая тепло ее кожи, он всегда чувствовал, когда она оказывалась рядом. Он чуть не застонал. Ему сейчас совсем не хотелось видеть это воплощенное совершенство и бороться со своими чувствами — в голове у него и так был хаос. Когда он наконец открыл глаза, то обнаружил, что она стоит возле его постели, кротко сложив тонкие руки, а на ночном столике у изголовья — тазик с теплой водой, тряпица и бритвенные принадлежности.

— Что вы здесь делаете?

— Я хочу промыть ваш порез, а потом помочь вам вымыться и побриться, — объявила она тихо, но решительно. Он открыл было рот, чтобы запротестовать, но она продолжила: — Я знаю, что вы вполне могли бы сделать это и сами, при нормальных обстоятельствах. Но согласитесь, что нынешнюю ситуацию трудно назвать нормальной. К тому же не думаю, что стоит рисковать и оставлять вас без присмотра с жидкостями. — И улыбка, перед которой устоять было невозможно, осветила ее прелестное лицо.

Рейн почувствовал, что на него снисходит странное спокойствие, что боль и отчаяние временно отступают. От этих блаженных передышек ему обычно было даже как-то не по себе, но на сей раз, гладя в ее искрящиеся добродушием глаза, он вдруг почувствовал, что жаждет этого всей душой.

Чарити заметила, как его напряженные мышцы и крепко сжатые челюсти стали расслабляться, и тихонько вздохнула. Она склонилась к нему, осмотрела порез на подбородке — тот уже начал затягиваться, — наложила на него мазь из баночки, извлеченной из кармана длинного передника.

— Не так уж и больно, верно?

Затем она повернулась к тазику и намочила тряпицу в теплой воде. Он чуть отстранил голову, наморщил лоб в замешательстве. По лицу его, там, где к его коже прикасались ее прохладные пальцы, бежали мурашки.

— Я все продумала, — сказала она, беря мыло. — Я буду намыливать тряпицу и выполаскивать, а вы станете сами себя обтирать. Я отвернусь, чтобы вы чувствовали себя спокойно. — Она вложила намыленную тряпицу ему в руки и отвернулась.

Ошеломленный, Рейн лежал, поглядывая то на тряпицу в руках, то на спину девушки, выражавшую деликатность и решимость. Он нервно сглотнул. Что ж, предложенное ею решение проблемы было вполне здравым, и оно камня на камне не оставило от его убежденности, разделяемой многими джентльменами, в том, что у всех барышень из приличных семей куриные мозги. Он глубоко вздохнул и принялся обмывать свое тело.

— Извините за мыло, — улыбнулась Чарити.

— За мыло? — удивился Рейн, принюхавшись. И тут только понял, что от мокрой тряпицы исходит запах обыкновенного, дома сваренного мыла, а вовсе не его сандалового.

— К сожалению, ваше мыло сожрал Вулфи. — Она закусила губу, чтобы не засмеяться, но плечи ее предательски дрогнули. — Вулфи питает слабость к предметам, которые источают сладковатые ароматы. Не знаю, может ли это послужить вам утешением, но Вулфи очень нехорошо себя сейчас чувствует.

Уголок рта у Рейна чуть дернулся при самой мысли о том, что этот здоровенный свирепый пес свалился из-за куска душистого мыла. Впервые за последние две недели на губах его появилось некое подобие улыбки.

— До чего безобразен этот пес — в жизни ничего подобного не видал.

— Да, страшненький он с виду, верно? — С губ Чарити сорвался тихий смешок. — И проку от него как от козла молока, по крайней мере по мнению бабушки. Но у него очень доброе сердце. Я нашла его щенком, вытащила из реки — его в мешке утопить хотели, принесла домой, выходила. Папа всегда говорил, что милосердней было бы дать ему утонуть.

Рейн негромко фыркнул, как бы подтверждая, что вполне согласен с ее отцом… опять.

— Вулфи у нас довольно невезучий пес. Вечно он попадает в передряги. Вот губы у него нет с одной стороны — это он с енотом подрался. А потом ему лошадь на лапу наступила… двух пальцев как не бывало. А ухо… мы даже не знаем, как ему отхватило ухо: то ли его прищемили где-то, то ли кто-то откусил. И так все время: то у него клок шерсти выдран, то царапина, то ссадина, — постоянно приходится его подлатывать.

Рейн вдруг с изумлением понял, что сочувствует громадному псу. Да, похоже, у них со стариной Вулфрамом есть кое-что общее: обыкновение попадать в передряги.

Покончив с намыливанием всего, что он только рискнул намылить, он тронул девушку за локоть. Она, не оборачиваясь, забрала тряпицу, выполоскала ее в тазике с водой, протянула обратно. Процесс этот повторился еще два-три раза, а затем она вручила ему полотенце, извлекла бритву своего отца из футляра и принялась быстро и умело править ее. Он в изумлении наблюдал за ней.

Но изумление тут же сменилось испугом, когда Чарити, обернувшись, принялась намыливать ему лицо. Сообразив, что она намерена делать, он отшатнулся.

— Вот уж нет!

— Вот уж да, — отозвалась она решительно. И, чуть отодвинувшись, добавила: — И не бойтесь, я вас не порежу. У меня в этом деле большой опыт. — Тут она осеклась и не стала добавлять, что опыт этот она отчасти приобрела, пока он лежал без сознания.

— У вас — откуда вдруг? — Он попытался сердито нахмуриться, но не очень-то вышло: слишком уж он был удивлен… к тому же его отвлекало то, как контрастировала ее мраморно-белая кожа с мрачным черным платьем. Она придвинулась, держа наготове намыленную кисточку.

— Мой отец дважды ломал себе руку, и мне приходилось брить его.

— Послушайте, я не сомневаюсь, что вы… — Он сообразил, что сам себя загнал в угол, из которого с помощью разумных доводов не выбраться. Он подтянул простыню к самому подбородку и заявил: — Мисс Чарити, я просто не могу допустить, чтобы вы делали это.

— У Мелвина трясутся руки, бабушке колющие и режущие предметы давать в руки просто опасно, а Бернадетта, наша кухарка, ни за что не прикоснется к постороннему мужчине. Так что остаюсь только я. — И она принялась намыливать кисточкой ему щеку. Он перехватил ее запястье, заглянул в сияющее лицо.

— Но это… не совсем пристало… молодой леди…

— Молодой леди?

Рейн страшно покраснел и выпустил ее запястье. К его восторгу и одновременно ужасу, она не отодвинулась.

— Бабушка только и делает, что читает мне пространные лекции на тему «Что пристало делать молодой леди». С того самого дня, как вы появились у нас. По-моему, это немножко лицемерно с ее стороны, так как она всю жизнь яростно поносила глупую манеру соблюдать приличия ради самих приличий. А теперь оказывается, что и вы обеспокоены тем, что я веду себя не как настоящая леди.

Она тихонько вздохнула, и в.ее нежных светло-карих глазах зажглись золотые искорки.

— Что ж, с приличиями все решается просто, — продолжала она все с тем же здравомыслием. — Вы скоро выздоровеете и уедете. А если мне когда-нибудь случится побывать в Лондоне и мы с вами там нечаянно столкнемся на улице, то я отвернусь, и вы тоже можете так поступить. — При этих словах сердце у нее вдруг дрогнуло, и она замолчала на мгновение, а продолжила затем голосом, который звучал не столь убежденно: — Я сделаю вид, что никогда вас не брила, не мыла и не бинтовала, не занималась вашей… особой. А вы можете притвориться, что не видели меня прежде.

Он заметил, как потемнели и блеснули ее глаза, как опустились на миг черные ресницы. Грудь ему стеснило, и он понял, что никогда не сможет сделать вид, что не знаком с Чарити Стэндинг. Потому что в этот миг он понял ее нежную решимость, ее сострадательность — даже к таким неблагодарным грубиянам, как он. Ее дар — облегчать страдания одним своим присутствием, а ее восхитительно здравый смысл заставлял взглянуть на мир и напыщенную манерность света под новым углом, отчего и мир, и свет казались человечнее.

— Ну, давайте начнем. — Она подняла подбородок и взяла себя в руки. — Теперь не двигайтесь.

Она вновь принялась усердно работать кисточкой, и он не стал сопротивляться. Затем она попросила его лечь на бок, сама уселась на край кровати рядом с ним, приподняла пальцем его подбородок и ловким движением провела бритвой по шее, затем по заросшей щетиной щеке. Когда подошла очередь верхней губы, Чарити приостановилась и сказала;

— Надо напрячь верхнюю губу… — И показала, как это сделать.

Он послушно выполнил ее указание и сразу стал похож на брюзгливого школьного учителя. Ее нежный смех заполнил комнату, как солнечный свет, разлился теплыми ручейками по крови Рейна, проник в самую глубь его существа. Никогда он не слыхал, чтобы женщина смеялась так непосредственно, так заразительно. И вдруг засмеялся сам, негромко и немного смущенно. Как давно этого с ним не случалось.

— Извините. — Она покусала губу, пытаясь обуздать свою веселость. — Не очень-то пристало молодой леди так смеяться. Ничего, я постараюсь стать лучше… правда.

Она отчетливо ощутила, как взгляд его прекрасных серых глаз остановился на ней, изучая, и так пытливо, что у нее сердце защемило. Она нервно глотнула воздуха, румянец на щеках ее расцвел еще ярче. Восторженная дрожь предвкушения пробежала вверх по позвоночнику, распространилась по плечам, спустилась на сливочно-белую грудь. Губы по непонятной причине стали вдруг горячими, а взгляд сам собой устремился на его руки, и вспомнилось, как эти руки прикасались к ее груди.

— Не думаю, что вы можете стать лучше, чем есть… как бы ни старались, — проговорил он негромко.

Эти слова привели ее в замешательство. Что он хотел сказать? Что она никогда не станет истинной леди, а манеры ее ужасны? Она почувствовала унижение. Вероятно, следовало прислушаться к советам бабушки и держаться от него подальше.

Он взял ее подбородок, и когда она подняла глаза, он уже склонялся к ней, и губы его дерзкого рта были приоткрыты. Его ладонь, теплая и властная, легла ей на затылок, и по спине у нее побежали мурашки, а он приподнялся на постели и притянул ее к себе. Мгновение спустя чувственное напряжение, в котором она жила с того самого дня, когда впервые увидела его у обочины дороги, закончилось. Губы его прикоснулись к ее губам нежно, словно пробуя на вкус. Такие мягкие и вместе с тем крепкие, влажные — упругий бархат, медленно превращающийся в лоснящийся, подчиняющий своей воле шелк. Губы его легли чуть косо и двигались нежно, массируя, лаская, отчего теплая волна поднялась, залила ее щеки, низринулась в горло и обрушилась на грудь.

Голова ее запрокинулась, глаза закрылись. Плечи обмякли, а чудо поцелуя продолжало кружить вихрем внутри ее. Границы ее тела словно таяли там, где его губы касались ее. Она наслаждалась всеми оттенками и нюансами их позы — тем, как он держал ее, как прижимал, каков был на ощупь, жадно смакуя каждую каплю своих ощущений. Затем она вдруг заметила и даже успела смутно удивиться, что кончик его языка пробегает по ее губам, поглаживая и лаская их. Она была поражена, и текучий жар охватил ее, дрожь наслаждения ручейками побежала по ее нервам, сливаясь воедино в чувственном средоточии ее женственной сущности. Ее тело будто пробуждалось к жизни.

И это Рейн Остин, ее прекрасный незнакомец, загадочный человек, аристократ с повадками беспардонного грубияна, доставлял ей такое поразительное наслаждение. Инстинктивно она поняла, что это только начало того, что может произойти между нею и этим человеком. Если он способен заставить ее испытать столь глубокий физический восторг только губами, то, возможно, в его руках заключено могущественное ночное волшебство.

А в этот момент леди Маргарет мчалась по коридору, сопровождаемая Вулфрамом, которого еще слегка подташнивало.

— И чтоб не отходить у меня от этого типа ни на шаг, — приглушенным голосом приказала старуха псу. — И если он начнет трогать ее руками, то сразу же влезай между ними, даже если придется забраться к нему в постель! Понял?

Вулфрам стоял, опустив голову, понурив могучие плечи и поджав драный хвост. Пес поднял морду, посмотрел на леди Маргарет жалобным взглядом и издал скорбное урчание, которое должно было означать, что он понял.

Старуха выпрямилась, взмахом руки указала псу на дверь и удалилась. Пес заскулил, навалился на дверь, проник внутрь — и что же он увидел? «Сиятельство» прямо-таки грызло мисс Чарити! Пес молнией ринулся на защиту хозяйки.

— Вулфрам! Прекрати! Какой бес в тебя вселился?!

С трудом отбившись от пса, она бросила бритву, которую до сих пор держала в руке, и принялась стаскивать Вулфрама с кровати, подумывая, а не влепить ли негодному псу хорошую оплеуху.

Она обернулась к Рейну. Не имея никакого опыта в любовных делах, она решила, что его потемневшее лицо и серебристый блеск глаз — это проявления гнева.

— Извините, пожалуйста, — прошептала она с несчастным видом и впервые пожалела, что вытащили Вулфрама из реки.

Рейн не в силах был вымолвить ни слова, но в шок его повергло отнюдь не злокозненное нападение пса. Тщеславный виконт был потрясен. Как же быстро развиваются отношения между ним и этой девушкой! И до чего же импульсивно он себя вел! Глядя в сияющие глаза Чарити, он все еще ощущал сладостную нежность ее губ, и он позволил наслаждению клубиться и распространяться по всему телу. Губы его горели, кровь неслась по жилам, как поток расплавленного металла, кожа стала до болезненности чувствительной, грудь стеснило, по рукам забегали мурашки, а в чреслах жарко пульсировала кровь… Это было безумие, восхитительное, сладостное, порабощающее безумие!

Однако когда Чарити кончила выговаривать Вулфраму, Рейн уже успел настолько прийти в себя, что все же слегка отпрянул, когда она подвела пса к краю кровати. Пес, на подранной морде которого было презлобное выражение, поднял одну громадную лапу и положил ее на край кровати.

— Это он пытается извиниться, — перевела Чарити. — И он никогда так больше не будет. — Тут она прищурила глаза и значительно посмотрела на пса. Вулфрам брюзгливо отвернул морду и негромко гавкнул. — И он хочет подружиться с вами, скрепив договор рукопожатием. Рейн в изумлении наблюдал за своей правой рукой, которая сама собой протянулась вперед и пожала собачью лапу, как если бы перед ним был некий господин, встретившийся ему в лондонском клубе. Он отдернул руку.

В дверь влетела леди Маргарет. Старуха громко пыхтела — по лестнице она поднималась бегом. Услышав крики и рычание пса, она совсем уверилась, что в спальне ее ждет кровопролитное и ужасное зрелище. Однако глазам ее предстала совсем иная картина, а именно: его сиятельство с намыленным лицом пожимает лапу Вулфраму, а Чарити умиленно созерцает обоих, причем щека у нее вымазана мыльной пеной, а губы нацелованы до припухлости.

У леди Маргарет вырвался стон. Итак, несчастье все же свершилось. Один Господь ведает, какие новые катастрофы поджидают в будущем бедняжку виконта!

После того как бабушка Чарити утащила внучку прочь, он лежал один, мысленно переживал этот поцелуй и поражался тому, что от одного воспоминания он испытывал прилив желания. В глубине его существа, такого закаленного, сурового и жесткого, зияла свежей промоиной пустота, как будто эта девушка, уйдя, унесла с собой частицу его. Теперь он жаждал ее даже сильнее, после того как вкусил от ее сладости. И после того как она, такая живая, очаровательная, была рядом с ним, он чувствовал себя еще более одиноким. От этого ощущения пустоты, от сознания собственной уязвимости он немедленно впал в панику.

Он поелозил по кровати на животе, подобрался к краю, свесил ноги. Необходимо выбраться отсюда… сегодня же… сейчас же! Не без труда он встал на ноги и еще долго держался за столбик кровати. Нашел глазами свой сундук, стоявший поблизости, направился к нему на негнущихся ногах, ухитрился открыть его ногой и подцепить пальцами ног свои серые панталоны. Сморщился, подхватил штаны рукой.

В следующий миг громадные челюсти пса вцепились в панталоны.

— Эй! — Рейн покачнулся, едва не потеряв равновесия. — А ну отпусти! — И он яростно дернул штаны.

Темные глаза Вулфрама сверкнули. Ничего, ему доводилось вступать в борьбу с противниками поопаснее, чем это раненое «сиятельство». Пес сделал ложный выпад, вильнул, дернул и вырвал штаны из рук Рейна.

Остин беспомощно наблюдал за тем, как пес исчезает за дверью, унося в зубах его последнюю пару штанов и надежду сбежать отсюда.

— Проклятие!

Он с трудом заставил себя доковылять до постели и рухнул на нее лицом вниз. Мгновение спустя перед его мысленным взором возникло лицо Чарити, и сумятица в мыслях, равно как и буря в душе и боль в теле, начали утихать. Пришло спокойствие, затем понимание. От этой девушки ему сбежать не удастся, даже если он и сумеет добраться до Мортхоу… или до Лондона. В то мгновение, когда он коснулся ее губ, частица ее каким-то образом поселилась внутри его. И как только он осознал этот факт, то сразу почувствовал, что частица эта движется внутри той новообретенной пустоты в центре его существа, парадоксальным образом и увеличивая ее, и заполняя одновременно.

Когда вечером Чарити появилась в залитой розовыми сумерками спальне Рейна, в руках ее были книги, а на лице решимость. Весь этот день она была занята тем, что старалась прогнать странное ощущение физического томления по нему и собрать волю в кулак, дабы решиться встретиться с ним лицом к лицу снова. Он теперь уверился, что она неисправимая грубиянка; он фактически прямо сказал ей это в лицо. Так что она потеряет, если станет упорно по-прежнему помогать ему? Вот только ей не хотелось, чтобы он считал ее отпетой распутницей или неотесанной деревенщиной. Она желала выглядеть в его глазах особой приличной, достойной, состоятельной. Чтобы он думал о ней как о леди. Но поздно. Не надо было допускать, чтобы к решимости помочь раненому примешивались другие желания.

В присутствии Вулфрама, который не сводил с хозяйки бдительного взгляда, она объявила, что принесла ему несколько книг, и предложила почитать ему вслух, если он желает. Он отклонил это предложение, как ни странно, с самой что ни на есть достойной джентльмена любезностью, так что она положила книги на ночной столик, поставила рядом свечу и собралась уходить в сознании собственного ничтожества.

— Мисс Чарити, — окликнул он ее. Она обернулась так быстро, что ей стало стыдно.

— Да, ваше сиятельство?

— Благодарю вас.

Она постояла возле двери, чувствуя на себе его взгляд и вспоминая о том, как его губы прижимались к ее губам. Не грезится ли и ему то же самое? Может, поэтому в его голосе прозвучала такая бархатистая хрипотца? Она одарила его ослепительной, сияющей улыбкой:

— На здоровье.