Спустя некоторое время Антония проснулась и почувствовала восхитительную боль в чреслах и тепло, исходящее от прижавшегося к ней большим и сильным телом Ремингтона. Он открыл глаза, оперся на локоть и, обласкав ее взглядом шоколадных глаз, промолвил: – я решил, что ты будешь спать до вечера!

– И что бы ты в этом случае, интересно, делал? – сонным голосом спросила она, коснувшись кончиком указательного пальца его губ.

– Остался бы возле тебя, чтобы охранять твой сон и покой и любоваться тобой, – сказал он.

От этих слов по всему ее телу распространилось приятное тепло. Она подняла голову и промолвила:

– Я так благодарна тебе за трогательную заботу о Клео! Ты вдохнул в нее жизнь! Я потеряла тетушку Гермиону и страшно боюсь потерять и Клео… – Антония закрыла глаза и уткнулась лицом в его грудь.

Он улыбнулся и обнял ее.

– Но рано или поздно это случится, дорогая, Клео прожила долгую и насыщенную интересными событиями жизнь. Но, как она верно заметила в разговоре с тобой, никто в этом мире не бессмертен. Мне кажется, что и ей не хочется жить вечно. Антония, все твои домочадцы достигли преклонного возраста. Ты задумывалась, что станет с тобой, когда все они уйдут в иной мир? Как ты будешь тогда жить?

Она села и нахмурилась, озабоченная нарисованными Ремингтоном мрачными перспективами ее одинокой жизни в опустевшем доме. И действительно, что она станет делать, когда все ее подруги уйдут, одна задругой… Сердце ее сжалось от ноющей боли, губы задрожали, глаза увлажнились.

– Не печалься, дорогая, – сказал Ремингтон. – Ты не останешься в одиночестве, с тобой буду я. Мы всегда будем вместе…

На сердце у нее потеплело, она поняла, что нуждается в нем, как в солнечном свете, воздухе, тепле и смехе. Вчера он, словно бы почувствовав это на расстоянии, примчался сюда, чтобы успокоить и приласкать ее, разделить с ней хлопоты и печаль, помочь Клео преодолеть кризис. А сейчас они разделяют радость и наслаждение. И нет в целом мире другого мужчины, с которым бы она хотела познать то, что познала с ним. Даже со своим супругом, сэром Джэффри, ей не доводилось ощущать ничего подобного.

Быть может, секрет особой сладости их соития заключается в том, что она влюблена в него? А он, в свою очередь, любит ее? Следя за игрой эмоций на ее просветленном лице, Ремингтон затаил дыхание, боясь нарушить одним неосторожным жестом или словом очарование момента. Он сказал уже достаточно, теперь ей требовалось время, чтобы свыкнуться с его мыслями. Легкая печаль Антонии уступила место радости, она взглянула на Ремингтона с нежностью и любовью, и он понял, что теперь у них все сложится хорошо.

– Знаешь, – сказала она, – я поняла, что заблуждалась, говоря, что не нуждаюсь в тебе. Ты мне нужен, как хлеб и вода.

Это было даже больше, чем ему хотелось бы услышать. Он обрадовано улыбнулся и поцеловал ее. Она с жадностью отозвалась на его поцелуй и обвила руками его плечи. Он крепко прижал ее к себе и спросил:

– Значит, я тебе нравлюсь? И ты нуждаешься во мне? Что же осталось? Осталось только поверить мне!

Он погладил ее по спине, она задрожала, и он сказал:

– По-моему, эта проблема нами уже решена.

– Ты так считаешь? – Антония покраснела, вспомнив, сколько злых слов она высказала ему, ослепленная гневом. – Ты полагаешь, что я теперь тебе верю? И что же дает тебе основание для этого? – крепче прижимаясь торчащими сосками к его поросшей волосами груди, пролепетала она.

– Вот это! – ответил Ремингтон, дотронувшись пальцем до ее груди.

Антония посмотрела на палец и свои нагие груди и вздрогнула от нестерпимого вожделения. Никогда прежде ей не доводилось видеть мужскую руку, ласкающую ее обнаженное тело, ощущать терпкий запах мужского тела, млеть от его прикосновений. Она замерла, наслаждаясь охватившими ее сладостными ощущениями, и непроизвольно раскинула в сторону руки.

Ремингтон положил ладонь ей на лобок и произнес, теребя пальцами колечки ее волос:

– Антония, ты прекрасна! Я тебя обожаю!

– Признаться, я чувствую себя несколько неловко голой… – пролепетала она, стыдливо опуская ресницы.

– Грех стыдиться Божьего дара, – возразил Ремингтон. – Ты вправе гордиться своей неземной красотой. Неужели ты чувствовала бы себя спокойнее, если бы на тебе сейчас было надето платье, застегнутое на все крючки и пуговицы? Сдается мне, что твой бывший благоверный никогда не видел тебя голой. Надеюсь, он тебя не обижал?

Она промолчала.

– Значит, он, как истинный джентльмен, заставлял тебя ложиться в постель в ночной сорочке, с несколькими рядами пуговиц, разумеется, – не унимался расшалившийся Ремингтон.

Антония зарделась и отвернулась. Однако ощущение чего-то твердого, упершегося ей в бедро, придало ей смелости, и, поколебавшись, она поведала ему свою заветную тайну:

– Если честно, то спустя короткое время после нашего бракосочетания сэр Джеффри вообще перестал тревожить меня по ночам…

– Как? Он с тобой не спал? Я в это не верю! Что же произошло? – изумленно спросил Ремингтон.

– Это уже не имеет значения, – побледнев, ответила Антония. – Почему тебя это интересует?

– Потому что я хочу знать, что может быть тебе неприятно, Антония. Как я догадываюсь, он принуждал тебя делать нечто, что вызывало у тебя омерзение.

– Да нет же, успокойся! – раздраженно воскликнула она и попыталась отодвинуться от Ремингтона.

Он почувствовал, что вот-вот вызовет ее на откровенность, и не только не отпустил ее, но для пущей надежности накрыл ее своим телом и вдавил в перину. – Не надо, только не сейчас, – неуверенно пролепетала она.

– Тогда ответь мне честно, к чему он тебя склонял? – упорствовал Ремингтон.

Антония сдалась и, вздохнув, сказала:

– Он хотел, чтобы я вела себя в постели более сдержанно.

Ремингтон даже не сразу сообразил, что она под этим подразумевает. А догадавшись, вскричал:

– Как? Неужели ему не нравился твой темперамент?

– Да, оргазм происходил у меня чересчур бурно, на его взгляд. И это его смущало! – Антония отвернулась и замолчала.

Ремингтон погрузился в размышления о странностях человеческой натуры. Он знал, что некоторые мужчины полагали неприличным любое бурное проявление их женами своих эмоций. Эти ханжи утверждали, что излишняя раскрепощенность растлевает и развращает женщин и поэтому потворствовать их моральному разложению мужьям не следует. Такие лицемеры приберегали свои пылкие чувства и страстные ласки для падших красоток, в полной мере вкушая с ними всю сладость безудержного разврата. Супругам же своим они снисходительно предоставляли возможность исполнить так называемый супружеский долг. Таков был, очевидно, и старый муж Антонии, решивший на склоне лет осчастливить бедную сиротку, сделав ее женой, и тем самым искупить свои многочисленные прежние грешки.

– Старый осел, – в сердцах подытожил он вслух. – Он прекратил посещать твою спальню, испугавшись твоих искренних чувств?

– Мне это пришлось не по вкусу, – призналась Антония, – и как-то раз, собравшись с духом, я сама пришла к нему и стала демонстрировать свое обнаженное тело…

– Ты надеялась таким образом возбудить и соблазнить его? Ну, и тебе это удалось? – спросил Ремингтон.

– Мне удалось лишь вызвать у него праведный гнев, – с горечью ответила Антония. – Он застегнул мою сорочку на все пуговицы и отправил обратно в мою спальню, как чересчур расшалившуюся плохую девочку.

– С тех пор ты так и осталась «застегнутой на все пуговицы», – сделал печальный вывод из ее рассказа граф. Теперь ему стало понятно, почему она так болезненно отреагировала на его попытку срезать ножницами пуговицы с ее платья. – Что ж, радость моя! Как ты догадываешься, вероятно, я не разделяю его воззрений на интимные отношения супругов. Мне претят притворная скромность и ханжеские ограничения, я не нахожу ничего неприличного в естественной реакции женщины на наслаждение, не имею ничего против ее попыток совратить меня и порой сам не прочь пошалить. Сейчас мы проведем один любопытный опыт. Вставай!

Граф вскочил и рывком поднял с кровати Антонию. Она залилась стыдливым румянцем и попыталась уклониться от сомнительного эксперимента. Однако Ремингтон проявил настойчивость и силой подтащил ее к зеркалу. Антония зажмурилась, отказываясь смотреть на свое отражение. Тогда он сжал руками ее божественный бюст, раздвинул ей коленом ноги и вкрадчиво произнес:

– Ты просто богиня, Антония! Твои длинные стройные ноги с шелковистой кожей, изящные лодыжки, соблазнительные упругие бедра, крутые, как бока молодой кобылицы, нежный животик, милые кудряшки, которые так и подмывает погладить, осиная талия и полные груди достойны изваяния в белом мраморе и позолоченной бронзе.

Он вложил ладонь в расселину между ног, и она томно застонала. Погладив ее чувствительный бугорок, граф предусмотрительно отдернул руку, пока она не потеряла сознание, и сосредоточил все свое внимание на ее восхитительной груди. Антония тяжело задышала.

– Взгляни, какой они редкостной формы, дорогая! – источал он комплименты, поглаживая ее груди ладонями. – А какие чувствительные у них соски! – Он потеребил их, стиснув пальцами, и Антония взвизгнула, округлив глаза. – Как мило ты повизгиваешь, дорогая! – чувственным баритоном произнес граф и прижался к ее тугим ягодицам. Антония охнула и замерла, раскрыв рот и закрыв глаза. Ее жемчужно-белые зубы, пухлые губы и розовый язычок привели лорда Карра в такой восторг, что он принялся дергать ее за соски, сжав их двумя пальцами. Колени Антонии подкосились, она плотнее прижалась спиной к Ремингтону и наконец-то взглянула на свое отражение.

Увиденное так потрясло ее, что она чуть не потеряла сознание. Вид собственного обнаженного тела и фигуры Ремингтона у нее за спиной, его рук, ощупывающих ее груди и бедра, привел ее в невероятное возбуждение. Во взгляде графа, который она поймала в зеркале, читались чувственность, гордость и вожделение. Он обаятельно улыбнулся и спросил:

– Ты не находишь даму, которую видишь, самой красивой голой женщиной в мире?

Она покраснела и, рассмеявшись, призналась, что видит голую даму впервые.

– Чего не скажешь обо мне, – промурлыкал граф, – я рос скверным мальчишкой и с детства интересовался пикантными французскими почтовыми карточками. Так что могу сказать авторитетно, что дама в зеркале – подлинный шедевр!

Он повернул Антонию лицом к себе и добавил:

– Не стесняйся меня, дорогая, будь со мной раскрепощенной, свободной и желанной.

Именно об этом она всегда и мечтала! И теперь, получив благословение своего любимого мужчины, Антония высвободилась из его объятий и закружилась в медленном вальсе, обняв себя руками за плечи и зажмурившись.

– Я никогда еще не чувствовала себя такой счастливой, —

призналась она, присаживаясь на кровать и маня к себе Ремингтона страстным взглядом. – А ты не боишься, что я пристращусь к свободе и стану вести себя слишком раскованно?

– Сдается мне, что именно этого старый сэр Джеффри и опасался, – севшим голосом произнес граф, глядя, как Антония, войдя во вкус своей новой роли, гладит себя по грудям, животу и бедрам, мурлыкая, словно игривая кошка.

– Я позабочусь, – сказал он, – чтобы ты раскрепощалась и обнажалась только в моем присутствии.

– Любопытно, как это тебе удастся? – поводя бедрами, игриво поинтересовалась она.

– Я… – Он растерялся, наморщил лоб, подумал и все-таки ответил: – Я постараюсь сделать так, чтобы у тебя не оставалось времени для праздных мыслей. Ты будешь постоянно чем-то занята, какой-то увлекательной работой или иным интересным делом.

– Что ж, я не люблю бездельничать, – задумчиво сказала Антония и выпятила грудь. – Но ведь может случиться, что и работа не остудит пробудившийся во мне пыл! И я стану искать способ притупить твою бдительность и выйти из-под твоего контроля. Что тогда? Как ты перевоспитаешь испорченную девчонку? Вдруг я закушу удила?

– Это кошмар, преследующий любого женатого мужчину, – с досадой пробормотал граф и поморщился, представив, что Антония станет изменять ему с любовником.

Старый плут Джеффри был мудр, он понимал, как опасно будить дремлющего в женщине дьявола, и потому не баловал свою неопытную молодую жену.

– Поверь, дорогая, мне и в голову не приходило подчинить тебя своей воле, – наконец промолвил он. – Я не склонен к иллюзиям.

– Вот как? – Антония замерла, опустив глаза, облизнула губы и задала ему новый коварный вопрос: – А что, если я возьму в руки плакат и выйду на улицу требовать предоставления женщинам равных прав с мужчинами?

Не ожидая такого вопроса, граф оторопел. Она же расхохоталась и закружилась по комнате, исполняя замысловатые соблазнительные па, мешающие ему собраться с мыслями. Остановившись возле груды одежды, Антония наморщила лоб и спросила:

– А вдруг мне вздумается носить брюки?

Представив себе Антонию в мужском наряде, Ремингтон пошатнулся и припал спиной к стойке кровати. Антония наклонилась, подняла с пола штаны и стала их примерять, лукаво посматривая на их владельца. Граф молчал, только пожирал жадным взглядом ее божественные женские формы.

Негромко рассмеявшись, Антония наклонилась и, закатав манжеты брюк, подтянула их повыше и застегнула пуговицы. Но брюки все равно сползли ей на бедра. Махнув рукой, она подхватила с пола сорочку и галстук, приложила их к груди и взглянула в зеркало.

– Ну и как я тебе нравлюсь в таком наряде? – спросила она, обернувшись, и подошла к Ремингтону, покачивая бедрами. Вид ее голого пупка и бюста, выглядывавшего из-под рубахи, привел графа в неистовство. Глаза его потемнели от страсти, во рту пересохло, а в чреслах возникло томление. Антония замерла в откровенно сексуальной позе и вздернула подбородок, словно бы выражая свой протест против всяческих ограничений женской свободы – как в труде, так и в быту, не говоря уже о постели.

Она медленно повернулась и задвигала аппетитной попкой, как бы провоцируя его на необдуманный поступок. Терпение Ремингтона лопнуло, и он прыгнул на нее. Она подалась вперед, стремясь полнее ощутить мощь его эрекции, и бесстыдно выпятила груди. Прочитав сладострастие в ее сверкающих глазах, Ремингтон сжал руками округлые ягодицы, обтянутые брючинами, наклонился и впился ртом в сосок.

– Потанцуем? – томно спросила она.

Он распрямился и запечатал ее рот поцелуем. Она содрогнулась, задрожала, пронзительно вскрикнула и обмякла.

Он отнес ее на кровать, стянул брюки, мысленно отметив, что впервые проделывает это с дамой, отшвырнул их на пол и с завидной ловкостью вошел в расплавленное лоно. И снова они предались дикой любовной страсти, перекатываясь по кровати, меняя позы и громко вскрикивая, словно бы их никогда не учили хорошим манерам. Головокружительный экстаз достиг своего апогея, и они нырнули в водоворот упоительного облегчения почти одновременно.

Когда они проснулись, в комнате уже стемнело. Все мышцы Антонии ныли, а в лоне саднило. С трудом сев, она спустила ноги с кровати и попыталась встать. Но с первой попытки ей это не удалось, и она жалобно застонала.

– В чем дело, милая? – обеспокоено спросил Ремингтон, подперев щеку ладонью.

– У меня такое ощущение, будто меня хорошенько отколотили, – со вздохом ответила она. – Даже ноги не держат.

Он расхохотался и затащил ее назад в постель.

– Я знаю одно верное средство… Ляг лицом вниз и расслабься.

Она с сомнением вздохнула, но сделала все так, как он сказал. Он встал на колени и начал делать ей массаж. Под его умелыми и сильными пальцами мышцы Антонии размякли, словно масло, а неприятная боль ушла.

– Замечательно! – воскликнула она, без особых усилий поднимаясь, и наградила графа поцелуем.

– Вот видишь, а ты боялась! – с укором сказал он. – Значит, мне можно верить?

Антония пристально посмотрела ему в глаза, собралась с духом и ответила:

– Клянусь небом, я тебе верю, Ремингтон Карр! Он обрадовано рассмеялся, посмотрел в окно и воскликнул:

– А я и не заметил, что стало темно! Значит, мы целый день провалялись в постели? Какой позор! Стыдно бездельничать!

– Но я совершенно об этом не жалею, – кокетливо похлопав ресницами, проворковала она. – Тем более что бездельем то, чем мы с тобой занимались, назвать нельзя. Недаром я чувствую себя так, словно бы на мне пахали, как на кобыле.

Ремингтон расхохотался: сравнение Антонии себя с кобылой его весьма позабавило. Пока он размышлял, понравится ли ему, если его сравнят с племенным жеребцом, она вскочила и убежала в ванную, примыкающую к спальне. Ремингтон последовал за ней, и, продолжая целоваться и ласкать друг друга, они умудрились причесаться и одеться.

Глядя на себя в зеркало, Антония в задумчивости провела гребнем по волосам:

– Мне понравилось носить брюки. Ты не мог бы одолжить мне одну свою пару?

– Пожалуй, я лучше закажу их для тебя у портного, – ответил он и присел на скамеечку.

Они оба умолкли, ощутив неловкость от напрашивавшегося вопроса, когда же именно он снова ее навестит. Разлука ее почему-то пугала.

– Вот если бы мы поженились, – угадав ее мысли, сказал Ремингтон, – тогда бы мы вообще никогда не расставались.

– Поженились? – переспросила Антония, вдруг почувствовав озноб. – Но я, по-моему, не обмолвилась об этом ни словом…

Ремингтон опешил, недоуменно взглянул на нее и сказал несколько раздраженно:

– Право, Антония, нельзя же быть такой упрямой! Чем, по-твоему, мы занимались здесь целый день?

Антония побледнела и принялась яростно расчесывать гребнем волосы. Взбешенный ее молчанием, граф отчетливо произнес:

– Не знаю, как ты, но лично я любил женщину, которую хочу взять в жены!

В ответ Антония хотела ему сказать, что она отдавалась своему любимому мужчине без всякой корысти, но воздержалась, справедливо рассудив, что такое признание равноценно капитуляции, безоговорочной передаче ему всех прав на себя и отказу от самостоятельного определения своего будущего. Граф жаждал власти над ней, он и не скрывал этого, уверовав, что она станет его женой уже потому, что так хочется ему, он смешал свои фантазии с реальностью и не желал учитывать ее мнение. Антония чувствовала, что скатывается в топкое болото, теряет твердую почву под ногами и ничего не может с этим поделать. Угроза утраты своей индивидуальности и превращения в бессловесную рабыню становилась реальной, и от предчувствия скорой гибели в этой трясине она ощутила боль под ложечкой и спазм в гортани.

Призрак супружества вызывал у нее безотчетный ужас, однако не в меньшей мере она боялась потерять Ремингтона. Ей всегда хотелось испытать романтическое чувство, полюбить кого-то всем сердцем, найти человека, разделяющего ее мысли, желания и устремления, приятного во всех отношениях. Эти противоречивые соображения и желания постоянно раздирали ее душу, и надо было положить конец своим страданиям. Антония собралась с духом и воскликнула:

– Я вообще не хочу замуж!

Уныние и отчаяние, написанные на лице Ремингтона, сменились досадой и гневом.

– Какого дьявола ты вспоминаешь старое! Я был уверен, что мы разобрались во всем, что произошло в ту проклятую ночь! Казалось бы, после всего, что я сделал, пытаясь доказать тебе искренность своих намерений и чувств, которые я питаю к тебе, я мог рассчитывать на взаимность. Тем более что и ты призналась, что веришь и нуждаешься во мне.

– Дело вовсе не в этом! – вскричала Антония, схватив его за рукав. – Пойми же наконец, что я всегда буду любить тебя, ежедневно и ежечасно встречаться с тобой, делить с тобой постель, еду и досуг, но замуж за тебя я не выйду.

– Проклятие! Так объясни же, чего ты хочешь? Стать моей содержанкой?

– Нет, мне хватает и собственных средств. Да и мои принципы не позволяют мне превращаться в куртизанку. Я подразумеваю совершенно другое! Если хочешь, считай меня своей любовницей.

– Любовницей? – свирепея, переспросил граф. – Любовница мне не требуется, мне нужна законная жена! Я хочу обзавестись семьей, детьми, прислугой, хочу, чтобы ты хозяйничала в нашем доме и поддерживала в нем покой и огонь в семейном очаге. А двери держала бы на замке от непрошеных безумных визитеров. Я хочу прогуливаться с тобой по улицам на зависть Лондону, чтобы люди оборачивались и провожали нас восхищенными взглядами. Хочу, чтобы ты носила мою фамилию и стала графиней Ландон.

Выпалив эту тираду на одном дыхании, Ремингтон тотчас же понял, что совершил ошибку.

Побледнев как мел, Антония вскочила и с дрожью в голосе воскликнула:

– Роль расфуфыренной бессловесной куклы меня не прельщает! Я не желаю никому принадлежать! Поэтому тебе придется удовлетвориться иной моей ролью – твоей любовницы. Клянусь, что дело вовсе не в моем упрямстве или предубеждении. Просто я видела слишком много неудачных браков и не знаю ни одной действительно счастливой пары, такой, в которой царили бы любовь и взаимопонимание, привязанность и сотрудничество. Я сосватала тринадцать своих подруг и…

– Чертову дюжину? – переспросил, ужаснувшись, Ремингтон и поперхнулся.

– Да, если тебе так угодно! И вот теперь пять моих бывших протеже сбежали от своих мужей ко мне, отчаявшись дождаться от них хотя бы уважения. Не удивлюсь, если в самое ближайшее время сюда прибегут и все остальные.

Каких именно беглянок она имеет в виду, граф прекрасно знал – жен завсегдатаев «Уайтс», разумеется. Взволнованно взъерошив пальцами волосы, он вскричал:

– Так отошли же их поскорее к мужьям! Пусть они сами разбираются в их несчастной участи.

– Посуди сам: Альберт Эверстон так скуп, что следит, как бы его жена Маргарет не съела лишнего куска. Бертран Ховард неделями не замечает Камиллу. Лорд Вулворт закрывает глаза на злобные придирки своей матушки к невестке. А Бэзила Трублуда пугает излишне горячий темперамент бедняжки Элис… Нет, я не могу их прогнать! Пусть поживут еще у меня.

Граф помрачнел и покачал головой.

– Женившись, все мужчины резко меняются, – с горечью продолжала свой патетический монолог Антония. – Они превращаются в холодных, равнодушных и скупых эгоистов, рассматривающих своих жен только с позиции выгоды, а то и как предмет интерьера. И в результате вскоре меняются и женщины: их заботит не уют в доме, а впечатление, которое производит их жилище на гостей. Они превращают в культ украшения, мебель, одежду, внешний вид и положение в обществе. Браки портят людей, даже тех, которые прежде искренне любили друг друга. – Она нервно потерла ладони, прошлась по комнате взад-вперед, повернулась и подвела итог: – Так вот, Ремингтон, я не хочу превращаться в удобную домашнюю вещь! Понятно?

Он с недоумением посмотрел на нее и, дрожа от злости и обиды, воскликнул:

– «Удобной» ты в любом случае стать не сможешь, с твоим-то ершистым характером, Антония! Более неуживчивой и норовистой особы, чем ты, мне в жизни встречать не доводилось!

Он повернулся к ней спиной, надел жилет и сюртук, обернулся, обжег ее взглядом, прошел мимо нее и, отперев дверь, промолвил, ткнув в Антонию указательным пальцем:

– Но я все равно женюсь на тебе! Даже если это и будет стоить мне жизни!

С этими словами он вышел в коридор, сбежал по лестнице, раскланявшись по пути с Элинор и Поллианной, потребовал у Хоскинса шляпу и трость и с гордым видом удалился, надменно вскинув голову.

Но уже выходя на крыльцо, граф услышал, как дворецкий пробормотал себе под нос:

– Везучий мерзавец!

Направляясь к стоянке наемных экипажей, Ремингтон, однако, вовсе не чувствовал себя таковым. О каком везении могла идти речь, если целый день безудержной, дикарской страсти закончился новой размолвкой с Антонией? Графа охватили тоска и отчаяние, у него даже начал подергиваться левый глаз. Ему и в голову не приходило, что он когда-нибудь потерпит фиаско, пытаясь втолковать упрямой даме, что одной безудержной страсти мало для полного счастья, что женщине нужно иметь свой дом, мужа и детей, чтобы ощутить себя полностью удовлетворенной и умиротворенной. В чем же коренится причина упорства Антонии?

Несомненно, в чувстве вины, угнетающем ее! Она считала себя лично ответственной за несчастные семейные пары! Боже правый! Тут явно не обошлось без козней дьявола! Любая на месте Антонии прониклась бы мистическим ужасом после такой неудачи. Как тут было не убояться мести провидения за содеянное? Она почти уверовала, что ее ждет та же горькая участь, что и всех сосватанных ею вдов, – убогое, бесправное существование под пятой бездушного и алчного супруга-тирана. Ведь живой пример – пять беглых женушек – находился непосредственно в ее доме. Ремингтон остановился как вкопанный посередине улицы. Будь они все прокляты, эти жалкие недоумки Эверстон, Вулворт, Ховард, Трублуд и Серл! Эти ничтожества не успокоились, однажды разрушив его добрые отношения с Антонией! Движимые врожденным себялюбием и неистребимой злобой, они гадят ему и сейчас! Надо любой ценой выжить их женушек из дома Антонии и отправить к их слабоумным мужьям. А тех, в свою очередь, заставить уважать своих жен и забыть свои прежние скверные замашки. Ремингтон хмыкнул, хитро прищурился и ускорил шаг, на ходу обдумывая план этой операции.

Компания завсегдатаев бара в клубе «Уайтс», облюбовавшая для своих попоек угловой столик, в последнее время начала раздражать обслуживающий персонал. Дурно пахнущие, небритые и пьяные, они не вылезали из этого заведения трое суток кряду, что угрожало его репутации и отпугивало приличных посетителей.

– Можно подумать, что они бездомные, – с досадой пробормотал официант, когда гости потребовали еще бутылку коньяка.

Морщась от запаха перегара и вони сигар, официант сказал, подойдя к столику:

– Покорно прошу вас извинить меня, почтенные господа, но не пора ли вам и честь знать? Ваши супруги уже заждались вас. И бритвы тоже.

Вытаращив осоловелые глаза, Трублуд промычал:

– Наши жены? Какие еще жены? Мы больше не женаты!

– И дома нас никто не ждет! – взъерошив пятерней сальные волосы, жалостливым голосом добавил Ховард.

– Моя мегера рассчитала служанку, прежде чем сбежать, – икнув, посетовал Эверстон. – Так что и ужин для меня теперь некому приготовить.

– И рубашку тоже некому постирать, – пожаловался Трублуд с тяжелым вздохом. – И мыльную пену для бритья взбить тоже некому! – в тон ему промолвил Серл, погладив себя по небритой щеке.

– И поболтать за столом о том о сем не с кем, если не считать, конечно, мамочки, – уныло промолвил Вулворт, уставившись в рюмку. – А ночью приходится одному ложиться в холодную постель…

Официант поморщился и вернулся за стойку.

– Зачем идти домой, коль скоро моей голубоглазки там все равно нет, – жалобно сказал Ховард.

– А я не могу без отвращения смотреть на грелку, которую я подарил ей на Рождество, – признался Эверстон.

– А в моем доме теперь уже не слышно пения и игры на фортепиано, – с тоской промолвил Серл. – Меня так угнетает эта кладбищенская тишина!

– А моя жена сбежала, даже не закончив рукоделие, – пробормотал Вулворт. – Я нашел ночную сорочку, на которой она начала вышивать мой фамильный герб.

Разговор был прерван громким возгласом в другом конце зала:

– Так вот вы где, голубчики!

Обернувшись, приятели увидели направляющегося к ним по проходу Ремингтона Карра. Вид у него был свирепый. Брошенные мужья оцепенели. Граф остановился в трех шагах от стола, окинул их сочувственным взглядом и сказал:

– Ну и видок же у вас! Когда вы брились в последний раз, Ховард? Вы похожи на бродягу.

Ховард встал из-за стола и погрозил ему пальцем:

– Во всем виновата проклятая леди Защитница брака! Ее следует судить за вмешательство в чужие семейные дела! Никто не вправе вторгаться в частные владения! Дом и жена священны! Как говорится, мой дом – моя крепость. – Он икнул.

– Вы приравниваете супругу к недвижимости? – насмешливо спросил Ремингтон. – К удобной безделице? Или к мебели? Вы все того же мнения о своих женах? Теперь понятно, почему они сбежали из дома! Будь я женщиной, я бы скорее покончил с собой, чем согласился быть женой кого-то из вас! Что за дикарские замашки? Откуда такой первобытный взгляд на брак и права женщин? Чем вы отличаетесь от пещерных людоедов?

– Ну, это вы уж хватили через край, граф! Право, странно слышать от вас такие упреки! – пробормотал Ховард.

Ремингтон приблизился к столу и, гневно прищурившись, пригвоздил застывших от испуга приятелей взглядом к креслам.

– Что, дрожите, господа? Расслабьтесь, я пришел сюда не для того, чтобы вас пугать. Я хочу предложить вам прекрасный выход из этой ситуации, – неожиданно сменив гнев на милость, с улыбкой произнес Ремингтон, чем поверг оторопевших джентльменов в еще большее недоумение. – Готов побиться об заклад, что не пройдет и недели, как ваши жены возвратятся к вам. А вы прослывете образцовыми мужьями. Если, конечно, будете слушаться меня и поступать в соответствии с моими указаниями!

– Мы станем образцовыми мужьями? – переспросил Вулворт. – Да что вы понимаете в супружеских отношениях, Ландон?

– Да уж побольше, чем вы, мой друг! Во всяком случае, одно я знаю точно: мужчина, позволяющий матери безраздельно властвовать в своем доме и терроризировать его жену, не может считаться хорошим супругом.

Молодой пэр покраснел.

– И уж тем более порядочному мужу не к лицу экономить на карманных расходах спутницы жизни и дрожать над каждым пенсом, как наш друг Эверстон!

Возмущенный член парламента воскликнул:

– Замолчите, Ландон! Вы совсем распоясались.

– Я также знаю, что нельзя неделями не замечать свою жену, Ховард, – с невозмутимым видом продолжал Ремингтон.

– Не вам указывать, когда и с кем мне разговаривать! – огрызнулся тот, сжимая кулаки.

– Равно как и укорять темпераментную молодую женщину в бурном проявлении своих чувств в супружеской постели, – добавил граф, многозначительно глядя на Трублуда.

– Да как вы смеете! – воскликнул тот, вскочив с кресла. – Моя супруга – приличная леди!

– Да, но в первую очередь она женщина, – напомнил ему Ремингтон. – Сейчас мы говорим только о женщинах, господа! Вчера вы умоляли меня вам помочь, не так ли? Так вот, я решил внять вашей мольбе и научить вас, безмозглых и бессердечных чурбанов, как вам вернуть ваших сбежавших жен домой. Уже завтра утром кое-кто из них, возможно, снова разожжет ваш семейный очаг при условии, что вы проявите благородство, заинтересованность и щедрость. Для начала раскошелитесь на букеты цветов и конфеты. И, вручив им подарки, терпеливо выслушаете их жалобы и упреки, ведя себя при этом достойно и галантно. Если вам будет сопутствовать удача, то к концу недели вы вернете своих женушек, я же получу возможность начать приготовления к собственной свадьбе.

Все приятели повскакивали с мест и разом воскликнули:

– К свадьбе? Какой такой свадьбе? На ком же собирается жениться человек, которого все считают убежденным холостяком?

– На Антонии Пакстон! – с улыбкой промолвил Ремингтон, и лица всех слышащих это побледнели от ужаса. – Да, вы не ослышались, господа: моя избранница – дама, прозванная вами огнедышащим драконом.

Вечером того же дня, когда утренний номер «Гафлингерс газетт» был подготовлен и сдан в набор, репортер Руперт Фитч, оставшийся в опустевшей редакции один, удовлетворенно потер ладони, с гордостью надел свой новый дорогой котелок и неторопливо вышел на Флит-стрит. У подъезда он остановился и полез в карман за коробком спичек, чтобы закурить сигарету. Движение в этот час было еще довольно оживленным, и репортер не обратил внимания на экипаж, остановившийся в нескольких шагах от него у тротуара.

Пока Фитч закуривал, из экипажа выпрыгнули трое крепких мужчин, скрутили репортера и бесцеремонно потащили его к своей карете. При этом котелок свалился на мостовую, а блокнот был извлечен из кармана Фитча одним из похитителей. Успокоив свою жертву ударом в солнечное сплетение, громилы запихнули его в экипаж и куда-то увезли. Шляпа, которой бедняга так гордился, была расплющена колесами в лепешку, не-докуренная сигарета дымилась рядом.

Брошенный незнакомцами на пол, репортер едва дышал от страха. Спустя какое-то время карета перестала трястись по булыжникам и остановилась. Пленника выволокли наружу и завели в какой-то дом, где подвергли его допросу в пустой комнате, освещенной керосиновой лампой.

– Значит, приятель, ты и есть тот самый негодяй Фитч! – ослепив его ярким светом, прохрипел один из инквизиторов, здоровенный лысый тип с уродливым шрамом на щеке. – У нас есть к тебе несколько вопросов. – Он поднес к носу Фитча опасную бритву и выразительно помахал ею.

Фитч вытаращил испуганные глаза и жалобно заскулил:

– Умоляю, пощадите!

Громила ухмыльнулся и кивнул своему приятелю, имевшему более благообразный вид и одетому в дорогой костюм, явно сшитый на заказ. Тот строго взглянул на репортера и сказал:

– Успокойтесь, мистер Фитч! Вам не причинят зла. Мы – агенты специальной службы ее величества и предлагаем вам сотрудничать с нами. Будьте благоразумны, и тогда вам не придется иметь дело с Аджой.

Фитч покосился на лезвие бритвы, мерцающее в полумраке, и хрипло спросил:

– А какой мне прок сотрудничать с вами?

– Разве вам мало того, что вы исполните свой гражданский долг? – с угрозой произнес прилично одетый господин.

Фитч кивнул, прокашлялся и попытался поставить свой вопрос иначе:

– Да, разумеется, помогать слугам ее величества для меня большая честь. Однако, господа, я бы соображал быстрее, если бы имел в этом деле какой-то личный интерес.

Сердце у него едва не лопнуло, пока он дождался ответа. Покосившись на коллег, господин в дорогом костюме согласно кивнул, и репортер, успокоившись, вымучил на лице улыбку. Допрос продолжался.

– Несколько дней назад вы написали репортаж, в котором утверждали, что на графа Ландона напала на улице группа пьяных мужчин, якобы требовавших у него компенсацию за свои разбитые им браки. Нам требуются подробности этой странной истории, включая имена всех ее участников.

Фитч рассказал агентам секретной службы ее величества все без утайки, умело переплетая правду с домыслами. Затем его обыскали, забрали у него кошелек, выволокли на улицу и там бросили. Домой ему пришлось возвращаться пешком, утешаясь тем, что у него целы все ребра и нет фингала под глазом. Но больше всего согревала ему душу идея нового сенсационного очерка – о его похищении загадочными злодеями. В том, что Лондон будет этим потрясен, Фитч не сомневался.