– Этот проклятый букет обошелся мне в кругленькую сумму, – пробурчал, поводя головой и оттягивая воротничок, Эверстон, стоявший рядом с Ремингтоном с букетиком цветов в потной руке. В другой руке у него была коробочка, перевязанная алой шелковой лентой. – Что за дурацкая затея!

– Замолчите, Эверстон! – прошипел граф Ландон. – Мы с вами уже все обсудили, довольно хныкать! И прекратите скупердяйничать, из-за этого у вас и возникают все неприятности.

– И правда, Эверстон, не скулите! Граф прав, нельзя же трястись над каждым пенсом! – проворчал Трублуд, сжимавший в руке очень скромный букетик фиалок. – Будьте же наконец джентльменом!

Он просунул руку под жилет и почесал грудь.

Разговор этот происходил в холле особняка леди Пакстон, пока Хоскинс ходил за Антонией. В ожидании новой встречи с ней двое брошенных мужей нервничали, вспоминая свой последний визит сюда. С балкона и с лестницы их с любопытством рассматривали перепуганные обитательницы дома. Ремингтон любезно поздоровался с ними и осведомился о здоровье Клео. Ему было сказано, что больная поправляется, и это его весьма порадовало.

Вышедшая вскоре из столовой Антония замерла, узнав грубиянов, нанесших ей оскорбление, и нахмурилась.

– Вы сегодня прекрасно выглядите, любезная леди Пак-стон, – поспешил сделать ей комплимент Ремингтон и вышел вперед.

Она действительно была великолепна в синем шелковом платье, чудесным образом сочетавшемся с ее темно-голубыми глазами и с красиво уложенными локонами волос, обрамлявшими лицо, не тронутое ни пудрой, ни помадой, ни следами слез.

– Что делают эти господа в моем доме? – гневно воскликнула она, с презрением глядя на Трублуда и Эверстона, имевших наглость сначала вломиться в спальню графа Kappa, когда она лежала в его постели, а потом и в ее собственные владения, требуя вернуть им их беглых жен.

– Антония, смените гнев на милость, – вкрадчиво промолвил Ремингтон. – Позвольте им увидеться с их супругами. Конечно, они не заслуживают такой снисходительности с вашей стороны, но я взываю к вашему милосердию! Будьте великодушны, простите им их грехи, и вы убедитесь, что даже самый безнадежный мужчина способен измениться. Более того, я позволю себе выразить уверенность в том, что и жены этих забулдыг найдут их совершенно другими людьми.

– Не слишком ли многого вы от меня хотите, ваше сиятельство? Всякому великодушие есть предел! – холодно ответила Антония. – Эти негодники неисправимы! И не заслуживают прощения! А вы, граф, злоупотребляете моим добрым к вам отношением, заступаясь за них!

– Я понимаю, что рискую лишиться вашей благосклонности, мадам, – понизив голос, промолвил Ремингтон. – Но отчаяние моих протеже столь велико, что я не могу остаться равнодушным. Поверьте, в супружестве люди порой изменяются не только в худшую, но и в лучшую сторону.

Его доводы и неотразимая улыбка смягчили ее сердце, и она, послав дворецкого за Маргарет и Элис, предложила гостям подождать их в гостиной. Вид Трублуда был ужасен: запавшие глаза, одутловатость и щетина на подбородке красноречиво говорили о том, что он впал в ипохондрию, махнув на себя рукой. Но еще больше поразило Антонию волнение, с которым он сжимал букетик фиалок в волосатой руке.

Маргарет и Элис нерешительно вошли в зал и, взявшись за руки, остановились. Антония подошла к ним, подхватила их под локти и подвела к мужчинам. В гостиной воцарилась тишина. Первым ее нарушил Эверстон.

– Нам нужно поговорить наедине, Маргарет, – сказал он, не глядя ей в глаза.

– Говори здесь, Альберт, я не хочу с тобой уединяться. Пусть все слышат наш разговор! – ответила Маргарет.

– Это относится и к тебе, Бэзил Трублуд, – заявила своему супругу Элис, хотя в ее взгляде и угадывалась жалость к нему.

– Осмелюсь заметить, что вам можно было бы и уединиться, всего на несколько минут, – сказал Ремингтон. – Сердечные вопросы трудно обсуждать при посторонних.

– Вот держи! – воспрянув духом, буркнул скупой член парламента и сунул жене под нос букет цветов. – Я потратил на них уйму денег!

Маргарет не без колебаний приняла подарок, понюхала цветы и, смягчившись, направилась к диванчику в дальнем углу комнаты. Эверстон последовал за ней и, присев на край дивана, положил коробку, перевязанную лентой, себе на колени.

– А это для меня? – спросила у Трублуда Элис, глядя на букетик.

– Что? Ах да! Тебе ведь нравятся фиалки!

Элис взяла букетик, уже слегка увядший, поднесла его к лицу и с наслаждением понюхала. Трублуд просиял. Элис молча кивнула ему на диван и первой села.

Ремингтон перевел дух. Неловкие попытки его приятелей наладить отношения со своими обиженными супругами продемонстрировали их полное невежество в такой сложной материи, как семейная жизнь. Им обоим предстояло пройти долгий и трудный путь к совершенству и овладению качествами настоящего главы семьи. Кислая мина, читавшаяся на лице Антонии, подтверждала справедливость этого умозаключения.

Некоторое время супружеские пары молчали. Физиономия Эверстона все больше напоминала жабью мордочку, казалось, что он сейчас вскочит с диванчика и убежит. Ремингтон подсел к нему и сжал его локоть. Эверстон побагровел, надулся еще больше и с неохотой вручил коробочку жене.

– Это тоже тебе, – пробурчал он. – Ты ведь намекала, что хотела бы получить это в подарок к прошлому Рождеству. Открой и взгляни. – Он потупился и засопел.

Маргарет с опаской посмотрела на упаковку, развязала шелковый бантик и подняла крышку. Умиление и восторг, отобразившиеся на ее лице, свидетельствовали, что Альберт потратился не зря. Чудесная музыкальная шкатулка, искусно сделанная из красного дерева и инкрустированная слоновой костью, ей, несомненно, понравилась. Погладив подарок ладошкой, она с легким укором промолвила, глядя на Альберта печальными глазами:

– А ты подарил мне вместо нее грелку, даже не сняв с нее ценник! За девять шиллингов…

– Не нужно напоминать мне об этом, – проворчал супруг, пряча глаза. – Я больше не буду так поступать. Возвращайся домой, Маргарет! Кухарка уволилась, служанка тоже, мне приходится есть в клубе, а это чертовски накладно! – Тут Ремингтон больно пихнул его кулаком в бок. – Дело, конечно, не в расходах, Маргарет, – поправился Альберт, беспокойно заерзав на диванчике. – Мне очень не хватает тебя, дорогая! Обещаю, что отныне я буду регулярно дарить тебе подарки. Цветы и музыкальная шкатулка – это лишь начало! Когда ты вернешься, я, пожалуй, начну выдавать тебе деньги на карманные расходы. И на хозяйство, разумеется.

– Все это чудесно, Альберт, – вздохнув, сказала Маргарет. – Но где гарантия, что через неделю ты снова не начнешь жадничать и на всем экономить? Я не хочу выпрашивать ежедневно у тебя лишний пенс, как служанка у скупой хозяйки.

Она прижала шкатулку к груди и заплакала.

– Ах, Маргарет! Не плачь! Лучше поехали домой! – воскликнул Эверстон. – Все будет хорошо.

– Но зачем я тебе нужна, Альберт? Чтобы стирать твое белье и готовить обед? Ты хочешь сэкономить на прислуге?

– Вовсе нет! Я по тебе соскучился! – сказал Альберт и болезненно поморщился. – Умоляю тебя, Маргарет! – спохватившись, произнес он и положил свою ладонь на ее руки. – Вернись ко мне сегодня же. Клянусь, что я стану другим, хорошим, добрым, щедрым и ласковым! – Теперь в его взгляде светилось искреннее раскаяние, и сердце супруги дрогнуло.

Она вопросительно посмотрела на стоявшую у камина Антонию, как бы прося у нее совета. Поза хозяйки дома – руки, скрещенные на груди, и гордо вздернутый подбородок – означала, что возвращаться ей пока рано, надо еще немного «помариновать» мужа, чтобы он окончательно созрел. И Маргарет, вздохнув, сказала:

– Нет, Альберт, только не сегодня. Мне надо хорошенько подумать.

Ремингтон снова сжал локоть Эверстона, призывая его к хладнокровию. Это не укрылось от Антонии, и она смекнула, что прижимистый пэр расщедрился на подарок и цветы не без нажима со стороны графа. Ремингтон перехватил ее взгляд и, как бы желая размять ноги, встал, засунул руки в карманы брюк и стал расхаживать по комнате, постепенно приближаясь к Элис и Бейселу Трублудам.

– Что с тобой произошло? – наконец решилась произнести Элис. – У тебя такой измученный вид! Уж не заболел ли ты?

– Я не могу оставаться ночью в доме один, – признался он. – И провожу все ночи в клубе. Но тебя, очевидно, мое самочувствие не интересует…

Ремингтон подсел к нему и пихнул его локтем в бок. Трублуд покраснел, вздохнул и жалостливо добавил:

– А главное, мне дьявольски не хватало тебя за завтраком! Не говоря уже о том, что после твоего ухода мне и кусок не лез в горло. По-моему, кухарка нарочно пережаривала мясо! А горничная не гладила мне брюки и отказывалась подогревать воду для бритья. Почему-то прачка до сих пор не вернула мои сорочки. В общем, все пошло кувырком!

Новый удар локтем под ребро остудил его пыл. Он спохватился и запел уже другую песню:

– Короче говоря, мне очень не хватает тебя. Раньше я не понимал, насколько с тобой моя жизнь становится лучше и комфортнее. Ты обладаешь удивительным даром устранять все недостатки и создавать в жилище уют… – Он осекся, получив новый удар локтем.

– Ваше сиятельство, – обратилась к графу Элис, – можете не стараться, я знаю его как облупленного. Ему никогда не угодишь! Он вечно ко всему придирается: то рубаха ему кажется плохо накрахмаленной, то брюки не так выглажены, то лепешки жестковаты. Разве не так, Бэзил?

– Нет! Это неправда! У тебя всегда все отлично получается. Во всяком случае, лучше, чем это сделал бы я сам. Элис, возвращайся! Мне так не хватает твоих записочек с орфографическими ошибками в каждом слове! И твоих славных мотивчиков, которые ты безбожно перевираешь, напевая их за рукоделием или написанием писем. Я скучаю по разбитым тобой тарелкам и твоим печальным песенкам…

Ремингтон застонал от отчаяния, подпер кулаком подбородок и с тоской посмотрел на Антонию. Она не сдержалась и улыбнулась, не в силах спокойно слушать многочисленные нелепые комплименты Трублуда своей супруге. Ремингтон, однако, решил, что ее улыбка предназначается ему, и сразу повеселел. Но не успела Антония сообразить, почему у него вдруг заблестели глаза, как ее отвлек Хоскинс.

– Мадам, вас желает видеть лорд Вулворт, – с поклоном доложил он. – А также лорд Ричард Серл и его приятель Ховард. Они все очень нервничают, должен я вам сказать.

Антония обернулась к Ремингтону и спросила, прищурившись;

– Любопытно, как бы вы поступили, если бы я вышвырнула всю вашу компанию отсюда?

– Я полагайся на ваше благородство и благоразумие, мадам! – с обворожительной улыбкой ответил граф. Но его лукавый взгляд подсказал ей, что он лжет. Он рассчитывал разжалобить ее, растопить лед обиды и недоверия в ее сердце уговорами и приторно-сладкими речами. И похоже было, что его расчет оправдался.

Эверстон и Трублуд благоразумно откланялись и ретировались. Их место в гостиной заняли новые визитеры – трое мужчин, которых Антония поклялась не пускать даже на порог. Все они пришли с букетами цветов, прекрасно одетые и гладко выбритые, и каждый из них норовил выказать ей свое глубочайшее уважение и нижайшую покорность.

Она применила к просителям тот же тактический прием: заставила их долго переминаться с ноги на ногу, пока старый дворецкий ходил звать их жен. Элизабет, Дафна и Камилла спустились одновременно и, увидев застывшую в горделивой позе Антонию, остановились в дверях, покраснев от волнения. Румянец на их лицах и блеск в глазах подсказали хозяйке дома, что они все простят своим неблагодарным мужьям.

Ричард Серл вручил жене букет и протянул ей руку, чтобы сопроводить ее к дивану. Но миниатюрная блондинка, к его удивлению, надула губки и обиженно фыркнула.

– Почему ты не хочешь простить меня, Дафна? – прочувствованно спросил он. – Умоляю тебя, позволь мне все тебе объяснить! Разумеется, с глазу на глаз…

– С меня довольно и того, что ты наговорил мне раньше, в спальне, Ричард! Поэтому теперь я стану слушать тебя только при свидетелях. Тем более что вокруг нас одни друзья.

– Послушай, Дафна, мне не нравится такой тон! – прорычал он с угрозой, выпячивая грудь и хмуря брови.

– Нет, Ричард! На этот раз тебе не удастся запугать меня! – вскричала Дафна. – Я не намерена терпеть твои оскорбления молча! – Эхо разнесло ее слова по всему дому.

Все, слышавшие этот вопль души, оцепенели. Серл раскрыл рот, испытав шок. Дафна покраснела, устыдившись своей несдержанности, но быстро взяла себя в руки и промолвила, скрестив, как Антония, на груди руки:

– Мне жаль, Ричард, но, по-моему, тебе тоже полезно почувствовать, каково приходится человеку, когда на него орут в присутствии слуг, родственников или официантов. Согласись, что это неприятно.

– Я… что ж, пожалуй… – Лицо Серла стало серым, а язык отказывался повиноваться, словно бы окаменев.

– Не сомневаюсь, что ты не повышаешь голоса, беседуя со своими друзьями, – продолжала Дафна. – Мне думается, что я имею право на не менее уважительное отношение к себе! Ты обещаешь разговаривать со мной нормальным тоном, а не как со слабоумной? – без обиняков спросила она, сверля его взглядом.

Ошарашенный таким натиском, Серл кивнул и вручил ей коробочку. Способность говорить волшебным образом вернулась к нему, лишь когда она приняла подарок.

– Я так соскучился по твоему пению, дорогая! – запинаясь, сказал он.

Дафна тепло улыбнулась и кивком пригласила его присесть на диванчик.

Проводив удаляющуюся парочку ироническим взглядом, Антония почувствовала прилив бодрости и оптимизма. Из всех нашедших приют в ее доме несчастных жен Дафна была, пожалуй, самой чувствительной и хрупкой. И победа, одержанная ею над властолюбивым мужем, служила отличным примером для всех ее подруг.

Вперед вышел, держа коробочку в руке, лорд Картер Вулворт. Его жена Элизабет дрожащими руками открыла ее и обнаружила внутри карточку с напечатанным на ней золотом текстом. Увидев изумление на ее лице, Вулворт попросил Элизабет прочитать его вслух. Элизабет прочла:

– «Леди Пенелопа Вулворт, графиня Данровен, принимает гостей в своем особняке Данровен-Холл, в поместье Кьюис, что в графстве Суссекс».

– Мамочка больше не живет со мной, – пояснил Вулворт. – Теперь ты будешь полноправной хозяйкой в доме.

Элизабет чуть заметно улыбнулась, скрывая свое ликование, и, взяв его под руку, направилась вместе с ним к дивану возле фортепиано.

Бертран Ховард прокашлялся, достал из кармана очки с толстыми стеклами и водрузил их на переносицу. Камилла наблюдала за ним с нарастающим изумлением. Муж сделал строгое лицо и сказал:

– Полагаю полезным сообщить тебе, дорогая, что ты видишь сейчас абсолютно другого человека. Я решился постоянно ходить в очках, чего прежде не делал из тщеславия. Это и мешало мне порой замечать тебя. Ты думала, что я щурюсь из высокомерия, но причина была совсем другая: мое слабое зрение. Камилла! Каюсь – не замечать тебя было моим самым тяжким грехом. Прости меня, дорогая!

– Значит, все это время ты скрывал от меня свою близорукость? – переспросила супруга. – Неужели ты настолько подслеповат, что в упор меня не видел? – Она растерянно поморгала, взглянула на толстые стекла очков, придававшие ему сходство с совой, и, чуть было не прыснув со смеху, воскликнула: – Знаешь что, не морочь-ка ты мне голову!

– Клянусь, что это правда! Как и то, что я полный болван, – сказал Бертран. – И упрям как осел.

– Вот с этим я не стану спорить, – самодовольно промолвила Камилла. – Я вижу, ты приготовил мне подарок, чтобы как-то загладить свою вину. Что в коробочке?

– Открой – увидишь, – уклончиво ответил он. Камилла робко открыла коробочку и нахмурилась: внутри ее лежала другая пара очков.

– Я совершенно не нуждаюсь в них, Бертран Ховард! У меня нормальное зрение.

– Я знаю, дорогая, – с натянутой улыбкой промолвил он. – У тебя прекрасные глазки. Но я хочу, чтобы ты надевала очки, пытаясь обнаружить какие-то мои недостатки. Благодаря линзам они покажутся тебе совсем крохотными.

Камилла рассмеялась и, взяв его под руку, увела к свободному дивану, чтобы продолжить откровенный разговор без свидетелей.

Супруги выясняли отношения без истерик, взаимных упреков и самобичевания, деловито и спокойно. Однако после ухода мужей все три молодые дамы поднимались в свои комнаты по лестнице с вдохновенными, преисполненными надежды лицами. И это дало Антонии основание предположить, что они сделали первый шаг в нужном направлении вполне успешно и будут бороться за свое счастье и любовь упорно и последовательно.

– Это твоя работа, признайся? – без обиняков спросила она, оставшись в гостиной наедине с Ремингтоном. – Это ты научил их купить женщинам подарки и цветы, подсказал этим неотесанным грубиянам, как им следует разговаривать с дамами! А этот ловкий трюк с очками? Узнаю твой почерк, хитрец! Сначала поразить женщину каким-либо нелепым словом или поступком, а потом рассмешить и растрогать. Подозреваю, что Трублуд не брился несколько суток тоже по твоему наущению. Какой же ты, однако, коварный интриган! Сущий дьявол!

Граф поцеловал ей руку и смущенно сказал:

– До него мне, право же, далеко! Будь я действительно хитер, как дьявол, я бы давно убедил тебя стать моей женой. Однако до сих пор я все еще остаюсь неженатым. И что-то подсказывает мне, что мой жребий – ходить в бобылях до конца своих дней. Все будут указывать на меня пальцем и кричать: «Смотрите, вот идет последний холостяк на земле!»

Антония проводила его в комнату Клео, и, немного поболтав с больной, граф сказал, что ему пора возвращаться в контору.

– По дороге я проведаю дядюшку Паддингтона, надеюсь, что молодожены уже вернулись. Навещу тебя завтра после полудня вместе с незадачливыми мужьями. До встречи! – Он чмокнул ее в щеку и ушел, мурлыкая веселенький мотивчик.

– Самодовольный пройдоха, – пробормотал Хоскнне, запирая за ним входную дверь.

От Антонии граф отправился прямиком в свою контору, решив проведать дядюшку позже, по дороге домой. В конторе его ожидало пренеприятнейшее известие: банк отклонил его просьбу о кредите и уклонился от продолжения переговоров. С огромным трудом ему тем не менее удалось уговорить Невилла Терстона встретиться с ним на следующее утро, после чего, совершенно обессиленный, Ремингтон поехал домой отдыхать. Дядюшку Паддингтона, как ему сообщил дворецкий, ожидали только к полуночи, и дожидаться его граф не стал.

Скверное расположение духа и урчание в животе порождали в голове Ремингтона фантазии о семейном ужине с Антонией, бокале доброго портвейна и сладком отдыхе в супружеской спальне. Как долго еще она будет колебаться? Срок, предоставленный ему королевой на публикацию объявления об их помолвке, истекал уже через несколько дней. А затем ее величество неминуемо обрушит на него весь свой праведный монарший гнев…

Дома его ожидал новый сюрприз: отворивший ему дверь лакей Манли испуганно прошептал, принимая у него котелок, перчатки и трость:

– У нас посетители, сэр! Они ждут вас в гостиной. Граф вскинул бровь и направился через отделанный мрамором холл в гостиную, недоумевая, почему его не встретил Филиппе. Распахнув дверь, он увидел дворецкого сидящим на стуле под охраной двух здоровенных незнакомцев, одетых в черное. Еще двое мужчин, тоже весьма крепкого телосложения, повскакивали с мест. Филиппе попытался встать и крикнул:

– Простите меня, ваше сиятельство! Я ничего не смог с ними поделать…

Один из мужчин грубо усадил его на место, другой проворно закрыл дверь, перекрыв ему путь к отступлению.

– Граф Ремингтон Карр? – спросил один из здоровяков, смахивающий на полицейского в штатском. – Я инспектор Скотланд-Ярда Гиббонз. У меня имеется ордер на ваш арест, сэр!

– Что? Да как вы смеете! Я буду жаловаться королеве! – вскричал Ремингтон, побледнев. – В чем же меня обвиняют?

Инспектор с усмешкой помахал у него перед носом ордером и сухо произнес:

– Вы задержаны за оскорбление общественной морали. Не думаю, что королева захочет вас принять. Приказ о вашем аресте поступил к нам непосредственно по ее указанию из канцелярии премьер-министра. Вам придется проехать с нами.