Нормандия, конец осени – начало зимы 911 года

Нож медленно приближался к лицу Руны. Со своего места Гизела не могла разобрать, что собирается сделать Тир – перерезать Руне горло или изуродовать ее, как в прошлый раз, когда она попала к нему в руки.

Одно принцесса знала наверняка: сейчас Руна совершенно беспомощна. Этого Гизела перенести не могла. Она кричала не переставая, заглушая слова Тира. И вдруг принцесса поняла, что слышит что-то еще, кроме своего голоса. В сущности, это было довольно странно, ибо новый звук был тише, чем голос Тира.

Это был голос какой-то женщины.

Оглянулась не только Гизела, но и Тир. На его лице отразилось сначала изумление, потом беспомощность и отчаяние.

Принцесса сразу узнала эту худощавую бледную женщину. Это была та самая крестьянка, которая пригласила их в дом и накормила. Та самая крестьянка, которую Таурин заставил заманить их в ловушку. Та самая крестьянка, которая стыдилась своего решения – иначе почему она не назвала гостьям своего имени?

– Да, – тихо повторила женщина. – Это они.

Гизела изумленно уставилась на нее. Принцесса не понимала, почему эта запуганная, несчастная женщина вдруг проявила такую отвагу.

А вот люди Тира, напротив, пришли в ужас.

Только теперь Гизела увидела, что женщина пришла сюда не одна и солдаты в смятении глядели не на нее.

– Мне очень жаль, – пробормотала женщина, переводя взгляд с Руны на Гизелу. – Меня зовут Бертрада…

Тир охнул. Непонятно было, испуган он или просто удивлен. Его, знаменитого хитреца, одурачили, и теперь он просто не мог в это поверить.

Гизела увидела, что эта женщина, Бертрада, подошла ближе. За ней следовали какие-то мужчины, воины, пешие и конные.

Бертрада готова была служить норманнам, если у нее не было другого выбора. Но как только у женщины появилась возможность обратиться за помощью к франкским воинам, крестьянка не преминула ею воспользоваться.

Тем не менее Гизела не верила в то, что франкские воины ей помогут. Эти солдаты, окружившие сейчас приспешников Тира, не собирались спасать попавших в беду девушек…

Сомкнув круг, воины набросились на норманнских солдат. Копья северян ломались под ударами мечей. Секиры не попадали в цель в слабом свете луны. Щиты мгновенно раскалывались.

Во время яростного боя в воинах не оставалось ничего человеческого: только звери могли бы так стонать, рычать, вопить.

Бертрады видно не было, должно быть, она куда-то спряталась.

Гизела точно оцепенела. Она не могла сдвинуться с места, но тут кто-то схватил ее за плечи и потянул назад – Руне каким-то образом удалось освободиться.

Девушки покатились в заросли осоки. Гизела почувствовала на себе тяжесть жилистого тела. Откатившись в сторону, Руна замерла, дав подруге знак пригнуться. На ее лице читалась надежда.

А вот Гизеле надеяться было не на что.

– Кто… кто эти люди? – спросила Руна.

– Я не знаю.

Гизела не стала говорить ей о своих подозрениях. По дорогой одежде воинов и по их оружию можно было догадаться, что это франки, и к тому же благородного происхождения. Раз отряд рыцарей пересек границу с Нормандией, нарушая мирное соглашение, значит, им была поручена какая-то очень важная задача. Ачто может быть важнее поиска королевской дочери? Гизеле не хотелось расстраивать Руну, со злорадством взиравшую на то, что происходило с Тиром.

Его отряд потерпел поражение. Совсем недавно северянин насмешливо улыбался, теперь же на его лице читалась боль. Один из франков сразил его мечом, прежде чем Тир успел что-либо предпринять. На землю пролилась кровь – столько крови, что обычный человек умер бы от такой раны.

Вот только Гизела была вовсе не уверена в том, что Тир – обычный человек. Слишком уж он был похож на демона, а демона нельзя убить, его можно только изгнать – святой водой, а не мечом.

Тир пал одним из последних. Воцарилась тишина, и Руна приподняла голову. Норманнские солдаты лежали на земле. Их было гораздо больше, чем воинов во франкском отряде. Должно быть, франки были отлично обучены, раз они так быстро победили людей Тира… вернее, людей Таурина.

Один из франков подошел к девушкам. Руна вскочила на ноги, схватила за руку Гизелу, но не успела ничего предпринять. Их вновь окружили. Девушек толкнули, и они упали в осоку, окрасившуюся черным во тьме ночи.

Черным казалось и лицо воина, склонившегося над ними. Гизела видела лишь его очертания.

На Руну мужчина не смотрел.

– Гизела… – Судя по его голосу, воин улыбался.

Он был рад видеть Гизелу, он знал ее. Но это была злобная ухмылка, злорадная, такая же, как та, что играла на Гунах у Руны, когда пал Тир. И еще кое-что было в голосе воина: удовлетворение. Когда-то точно такие же нотки прозвучали в голосе короля Карла, когда он вернулся с охоты и с гордостью сообщил о том, что подстрелил дикого кабана. Теперь же добычей стала Гизела. И этот мужчина будет хвастаться своей добычей.

– Кто… ты? – пробормотала принцесса.

– Адарик. – Он склонился еще ниже.

Из-за облаков выглянула луна, и девушка увидела рыжую поросль на щеках врага, бронзовый шлем и огромные, как у медведя, лапищи.

– Мне… мне незнакомо твое имя, – с трудом произнесла Гизела, словно от убийцы можно спастись, если не знаешь его имени.

– Зато ты наверняка знаешь имя моего двоюродного братца, – еще шире улыбнулся мужчина.

Гизела подозревала, кто прислал сюда этот отряд, и все же ей стало страшно.

– Гагон.

Это имя стало смертным приговором.

Воин, назвавшийся Адариком, братом Гагона, не торопился. Еще раз смерив Гизелу взглядом, он медленно выпрямился, и принцессу тут же подхватили под руки и поставили на ноги. Ее удерживали два воина, и потому девушка совсем не могла двигаться, ей удалось только повернуть голову. Руны видно не было. Принцесса разглядела лишь трупы солдат. В темноте они напоминали какие-то странные валуны.

– Но почему… – начала Гизела.

– Гагон не мог послать свой отряд, который перешел бы Эпт, – объяснил Адарик. – А я мог.

– Но если Роллон… – И эту фразу принцесса не смогла договорить до конца. От страха у нее заплетался язык.

Но и этих слов было достаточно, чтобы Адарик ее понял.

– Если Роллон узнает, что я здесь делаю, он, конечно же, очень рассердится, – усмехнулся он. – Но я думаю, в ярость его приведет известие о том, что задумали ты и твоя мать, а не то, что сделал я.

Подняв руку, он коснулся волос Гизелы, также, как Тир, только его пальцы еще и скользнули по ее лбу. Принцесса отшатнулась – ей показалось, что рука Адарика, подобно раскаленному железу, оставит отметины на ее коже.

– Но мы ведь не хотим, чтобы Роллон о чем-нибудь узнал, верно? – продолжил Адарик. – Да, Роллон пришел бы в ярость, и тогда миру, который он заключил с твоим отцом, настал бы конец. Северяне вновь начали бы нападать на монастыри и убивать добрых франков. А то, что я пересек границу, вряд ли разозлит Роллона, пусть я и франк, и к тому же воин. Банды разбойников, такие, как эта, иногда переходят Эпт, чтобы вершить свои черные дела не только в Нормандии, но и на землях франков. – Он махнул рукой в сторону мертвых тел. – В Сен-Клер-сюр-Эпте мы договорились о том, что можем не только казнить этих разбойников, но и преследовать их по обе стороны границы.

Волосы Гизелы развевались на ветру, и только сейчас принцесса поняла, почему Руна так коротко стриглась. Если бы не эти длинные светлые волосы, трепетавшие под порывами ветра, Адарик не узнал бы ее так быстро.

– Поэтому мы имеем право находиться здесь, – говорил тем временем франк. – А вот ты не имеешь права оставаться в живых.

Он отступил еще на один шаг назад и обнажил меч – впервые за этот вечер. Почему-то сам Адарик не сражался с людьми Тира… Таурина.

Клинок серебрился в слабом свете луны.

– Нет… прошу вас… – пролепетала Гизела.

Когда речь идет о сохранении жизни, нельзя позволять себе быть гордой. Как только солдаты, державшие ее за руки, отступили, чтобы самим не попасть под удар меча, принцесса упала на колени, а затем повалилась ничком, прижимаясь к земле. Краем глаза она увидела, как неподалеку Руна отбивается от двух мужчин. Северянка не была трусливой, она готова была сражаться до конца, сколь бы бесполезной ни была ее борьба.

– Нет… прошу вас… я ведь дочь короля! – взмолилась Гизела.

– Ты незаконнорожденная.

– И все же в моих жилах течет королевская кровь! Адарик нахмурился – казалось, он впервые проявил какие-либо чувства.

– Ты не настолько дорога своему отцу, как дорог Гагону мир с норманнами. Если кто-нибудь узнает о твоем обмане, миру конец.

– Я могла бы уйти в монастырь…

– Слухи расходятся и по монастырям. – Воин занес меч.

Откуда-то сбоку донесся стон – то ли Руны, то ли Тира, выжившего благодаря одержимости бесом.

Облака рассеялись, и на ночном небе засияла Fie только луна, но и звезды. В серебряных лучах меч Адарика сверкал над головой Гизелы. Принцессе подумалось, что смерть от клинка будет быстрой, а значит, прекрасной. Но на самом деле девушка испытывала лишь страх. Страх перед сырой землей, куда ее закопают. Страх перед извечным Ничто. Страх перед тем, что ее жизнь, пусть и исполненная холода и голода, оборвется.

– Нет, не надо! – завопила она.

Похоже, Адарика и самого раздражала необходимость убивать беззащитного противника. Он со скучающим видом опустил меч.

– Мне сорок лет. Неужели ты думаешь, что в моем сердце осталось место сочувствию?

– Я не прошу твоего сочувствия. Я хочу, чтобы ты подумал о последствиях! – горячо воскликнула Гизела. – Воспользуйся своим умом! Я дочь короля. Законнорожденная я или нет, но в моих жилах течет его кровь. Ты ведь знаешь, что это значит? – ее голос дрожал, но девушка говорила быстро. – Король помазан на царствие священным елеем святого Ремигия! А елей этот принес в коготках голубь, спустившийся с небес! На того, кто поднимет руку на короля, помазанного на царствие, падет проклятие святого Ремигия, и не на него одного, но и на все его потомство. Ремигий – могущественный святой, но тебе и самому, должно быть, это известно. При жизни он затушил пожар, перекрестив пламя, воскресил юную девицу, исцелил слепых. Те же грешники, что ослушались его, превратились в горбатых уродцев. Если ты вызовешь его гнев, то и на твоей спине вырастет горб, ты ослепнешь и сгоришь на медленном огне. – Слова сыпались из нее словно сами по себе.

Гизеле было не стыдно лгать. Да, она не верила в то, о чем говорила. Конечно же, в чудеса, совершенные святым, она верила, но не в то, что он проклинает цареубийц. В стране, где ранее правили Меровинги, а затем Каролинги (представители обеих династий готовы были избавиться от взбунтовавшегося сына, брата или дяди), Ремигию пришлось бы непрерывно преследовать грешников. Но снова были ее единственным оружием. Гизела пользовалась ими точно так же, как и Тир, толкнувший людей Таурина на предательство. Сладкие речи северянина служили ему лучше, чем острый клинок. Страх смерти в душе Гизелы был сильнее ужаса оттого, что она действует подобно мерзкому разбойнику. Да, у нее было что-то общее С этим изувеченным, изуродованным странным человеком – стремление воспротивиться бедам и надежда на то, что слабый может победить сильного.

– О чем ты говоришь? – фыркнул Адарик.

Гизеле вспомнился убитый епископ Фульк, о котором она думала пару дней назад. Тогда ее мучил вопрос – почему Господь не накажет Гагона, готового пойти на столь страшный грех? Почему не нашлет на него свою кару, как на убийцу епископа?

– Коль прольешь ты королевскую кровь, – решительно крикнула она, – то разгорится в тебе вечное, негасимое пламя! Ноги твои покроются наростами, и потому ты не сможешь больше ходить, на чреслах твоих проступят язвы, и потому не породишь ты себе наследника. Голод и жажда будут мучить тебя, но ничто не насытит тебя, ничем ты не сможешь напиться. Ты станешь призывать смерть, но она не возьмет тебя, и страдания твои будут длиться и длиться! Вот что случится с тобой, если ты прольешь кровь дочери короля. – Гизела перевела дыхание.

– Кровь дочери короля? – хмыкнул Адарик. – Но весь мир верит в то, что настоящая дочь короля живет с Роллоном в Руане!

Похоже, мнение сопровождавших его людей Адарика не интересовало. Он не принимал их в расчет. Как и Таурин. Как и Тир.

– Но Господь знает, что она не дочь короля, – голос Гизелы срывался. – И святой Ремигий тоже об этом знает! Его так просто не обмануть. Если ты решишься пойти против воли небес, то святому Ремигию придется показать всем, что силы небесные превыше земных.

Адарик сунул меч в ножны. На мгновение в Гизеле вспыхнула надежда на то, что франка испугали ее слова. А может, он все-таки пожалел ее.

Но затем воин расхохотался, и Гизела поняла, что ничего не добилась своими словами. Ее все равно ждет смерть, возможно, не такая уж и легкая.

Ветер бил ей в лицо. Несмотря на холод, девушку бросило в жар, когда Адарик указал пальцем себе за плечо. У нее стучало в ушах, но все равно девушка слышала плеск волн.

– Значит, я не стану проливать твою кровь, – усмехнулся он.

Черная туча закрыла луну. Гизела утратила надежду на спасение.

– Сбросьте ее со скалы!

Кровь, только что бурлившая в ее жилах, казалось, превратилась в лед, словно не стоило согревать тело, коему уготована смерть. Тело больше не принадлежало Гизеле.

Один из людей Адарика перебросил принцессу через плечо, будто мешок с зерном, и поднес к краю обрыва. Гизела успела еще увидеть Руну, но и это не вернуло девушке надежду. Ничто не могло утешить ее, даже мысль о том, что она встречает злую судьбу не в одиночку. Нет, сейчас в душе принцессы было только возмущение оттого, что ее просто вышвыривали из жизни, словно мусор. Но в ней не осталось сил, чтобы сопротивляться.

И вдруг шум волн оборвался. У Гизелы на мгновение замерло сердце, когда ее бросили в бурлящие волны. Ветер подхватил ее волосы, раздул одежду, но не сумел удержать эту ношу, и принцесса упала в ледяную воду, а дух ветра, даже не заметив этого, полетел над землей дальше.

Черная, как ночь, вода колола кожу, точно меч, пускай лезвия и не были сделаны из сверкающей серебристой стали. Гизеле почудилось, что бог моря отрубил ей пальцы, а потом ноги и руки, так что остался лишь комок плоти, камнем идущий ко дну.

«Почему я до сих пор не умерла?» – подумала Гизела.

И тут ее схватили чьи-то руки, и их прикосновения были не похожи ни на поцелуи солнца в погожий летний день, ни на удары морских волн в грозу. Нет, это были руки женщины. Сильной женщины.

Гизелу вытащили на поверхность.

Отплевываясь, девушка отчаянно барахталась в воде, двигала ногами, размахивала руками. Ее накрыло волной, потом еще одной. Рядом из-под воды показалась скала. Гизела уже предчувствовала, как поломаются сейчас все кости в ее теле, как размозжится череп. Но ее не швырнуло о скалу, а оттащило назад, в море. Там принцессу подхватила новая волна.

В темноте до нее донесся голос Руны:

– Держись!

И только тогда Гизела поняла, что скала, выступавшая из воды, не только представляла опасность, но и была их единственной надеждой на спасение. Если девушкам удастся ухватиться за ее край, они смогут выбраться из бушующих волн.

Беспомощно барахтаясь в воде, Гизела подплыла к скале поближе, чувствуя, как ее тело коснулось шероховатой поверхности. Волна накрыла ее с головой, но девушка сумела сжать пальцы на одном из выступов. Что-то острое, точно нож, пронзило ее кожу, но принцесса не обращала внимания на боль. Руне уже удалось выбраться из воды. Она протянула Гизеле руку.

– Скорее!

У принцессы онемели пальцы. Она чувствовала, что соскальзывает и вот-вот на скалу обрушится новая волна, способная утянуть ее в море. Гизела знала, что если сорвется, то Руна не сможет ей больше помочь. Да, северянка подаст ей руку, но не станет прыгать в мятежные волны. Гизела должна была спастись сама. И испытать свою волю к жизни.

Принцесса схватилась за руку подруги. В пальцах разлилось тепло.

Руна рывком вытащила принцессу из воды. Гизела почувствовала, как камень оцарапал ей голень, а затем волна отпустила ее, словно пугливый зверек, готовый отступить, если добыча начнет сопротивляться.

Девушкам удалось выбраться на уступ. Тут волны были им не страшны. Дрожа от холода, Гизела обняла Руну, и какое-то время они простояли там, прижавшись друг к другу. В свете луны принцесса разглядела узкую полоску берега неподалеку.

– Нет! – воскликнула Руна, увидев, что ее подруга движется в ту сторону. – Они могут нас заметить! Нужно подождать, пока они не уедут.

Остановившись, Гизела присела на уступ.

То, что люди Адарика могли услышать их, Руну не пугало.

– Холодная вода… опять, – пробормотала она. – Наверное, Ньерд любит меня.

У Гизелы слишком сильно стучали зубы, и она не смогла спросить, кто такой Ньерд. К тому же ей ничего не хотелось знать о языческих богах. Принцесса смотрела на холодное черное море и думала о рассвете. Когда взойдет солнце, морская гладь сольется на горизонте с небом и уже не будет казаться столь угрожающей.

Какое-то время девушки, дрожа, сидели на каменном уступе. Они не знали, сколько времени осталось до утра, но голоса воинов уже стихли.

– Они и подумать не могли, что мы умеем плавать.

Гизела оглянулась. Светало, и в сумерках отвесные скалы казались еще выше. Мысль о том, что ей чудом удалось избежать смерти, пугала ее сейчас сильнее, чем ночью, когда приходилось сражаться за жизнь. «А может быть, – подумала принцесса, – лучше было бы умереть? Тогда мне не пришлось бы дрожать от холода. Это безотрадное утро… Этот холод…»

Солнце взошло, но тут же спряталось за облаками. Беглянки не могли развести костер, не отойдя подальше от скал.

Но если принцесса пала духом, то Руна не унывала. Она решила, что прятаться больше не нужно, и потащила Гизелу за собой.

– И что теперь? – спросила принцесса.

– Нам нужно убраться отсюда, – ответила северянки. – Как можно дальше.

– А потом?

– Когда поднимется солнце, наша одежда высохнет.

– А потом?

Руна беспомощно пожала плечами:

– Потом мы не будем расхаживать в мокрой одежде.

«Но нам все равно некуда идти», – подумала Гизела.

Хотя солнце уже выкатилось на небо, воздух оставался холодным и сырым. Адарик никак не мог согреться. Он терпеть не мог холод, и с каждым годом выносить его было все мучительнее. Да, он старел, его спина сгибалась, а кожа все больше обветривалась.

Подавив дрожь, Адарик постарался скрыть усталость. Сейчас, когда он смотрел на бурные волны, подарившие смерть двум девушкам, его мучили угрызения совести. Он не солгал Гизеле, сказав, что за долгие годы жизни отучился сочувствовать людям, и все же воин испытывал смятение. Возможно, он вновь принял неверное решение? В мире царила война, и это смехотворное перемирие, заключенное в Сен-Клер-сюр-Эпте, никого не могло одурачить. Война – жадный зверь, немного прихотливый и всегда несправедливый. Он пожирает молодых, нежных, невинных, всех тех, кто не заслуживает смерти. Да, Адарик сам бросил в пасть чудовищу новую жертву, но теперь ему стало страшно, ибо холод с каждым годом донимал его все сильнее, а убивать становилось все легче.

Отбросив сомнения, он поднял руку, собираясь отдать приказ к отбытию. Его солдаты еще обыскивали тела врагов, надеясь найти на трупах что-нибудь полезное, и сетовали, что у норманнов не было ни денег, ни украшений. Тем не менее его воины хотя бы сумели завладеть новым оружием.

– Это были, несомненно, северяне, – сказал один из воинов, подходя к Адарику. – Может, они служили Роллону? Не следует ли нам похоронить их, чтобы никто не нашел их тела и не решил отомстить?

Адарик задумался. Да, они продвинулись довольно далеко на земли северян, может быть, даже слишком далеко, поэтому стоило поскорее вернуться к Эпту, не теряя драгоценного времени.

– Нет, – решил он. – Пускай лежат здесь. Кто найдет их в этой пустоши? А если и найдет, кому придет в голову винить в их смерти франков? Пожалуй, нам…

Его прервал неожиданно поднявшийся гул. Вокруг одного из павших врагов собралась толпа солдат. Но они не обыскивали убитого, а что-то внимательно осматривали.

– Что там происходит? – спросил Адарик, перекрикивая шум волн.

Во взглядах солдат светилось изумление.

– Похоже, один из них еще жив…

Франк с трудом подавил раздражение. Он никогда не понимал, почему жестокая жизнь иногда способна на такое.

Солдаты расступились, пропуская своего предводителя.

Поддев тело ногой, Адарик перевернул лежавшего на земле норманна и увидел, что его грудь опускается и поднимается. Покрытое шрамами лицо было залито кровью и испачкано землей.

«Собственно, – подумал Адарик, – это не проявление милости судьбы. То, что выжил этот человек, – злая шутка рока, выбравшего самого уродливого в отряде».

– Убить его? – предложил один из воинов.

Двое других с готовностью обнажили мечи.

Адарик помедлил, но затем покачал головой.

– Я хочу узнать, что это был за отряд. Этот человек расскажет мне обо всем, когда придет в себя. Возможно, ему известно что-то о Руане и Роллоне. Идет война или нет, всегда стоит знать побольше о своем враге.

К обеду солнце наконец-то выглянуло из-за облаков. От этого в мире не прибавилось красок, но у Руны и Гизелы хотя бы высохла одежда. От соли ткань затвердела и могла порваться при любом неосторожном движении. На ощупь она напоминала кору старого суковатого дерева.

Но девушки шли вдоль берега, несмотря на все тяготы пути.

Прошел день, второй. Никто их не преследовал.

Окружающий пейзаж менялся – равнины чередовались с холмами, пустоши – с лесами, и лишь одно оставалось постоянным: слева тянулось море.

Каждый день беглянкам приходилось бороться за выживание. При падении со скал Руна потеряла кремень, и потому девушки грелись лишь под слабыми лучами солнца. Пойманную рыбу они вынуждены были есть сырой.

Гизела не жаловалась. В голове у нее было пусто. Руна не могла высечь искру из камней, чтобы разжечь костер, в Гизеле же не было искры духа, способной распалить пламя тоски по родине.

Когда принцесса думала о Лане, перед ее внутренним взором неизменно вставало лицо Гагона, а не матери или Бегги. Не думала она больше ни о роскошной пище, ни о тепле камина, ни о мягкой постели. С каждым шагом Гизела все отчетливее понимала, что сможет смириться со случившимся только в том случае, если будет как можно меньше размышлять об этом.

Когда галька на побережье стала крупнее и острее, девушки повернули направо и некоторое время шли по мягкой лесной земле.

Руна нашла новый кремень и поймала кролика. Гизела освежевала тушку и подготовила ее к жарке, словно не было ничего удивительного в том, что она сама свернула ему шею. Это почти не вызвало в ней отвращения.

Пока принцесса собирала ягоды, Руна пыталась развести костер из хвороста. Дрова были суше, чем морские водоросли, и в конце концов пламя разгорелось. Наконец-то девушки вновь смогли полакомиться жареным мясом.

Руна охотилась на мелких зверьков, а вот ягоды вскоре закончились. День ото дня становилось холоднее. Не заставил себя ждать и первый снег. Земля спряталась под белым холодным покрывалом.

Гизела равнодушно смотрела по сторонам. В темном море ей казалось, что цвет смерти – черный. Теперь же девушка думала, что смерть белая. И холодная. Она понимала, что им не выжить под открытым небом зимой.

– Нам нужно найти местечко, где мы могли бы перезимовать, – сказала как-то Руна.

Но вокруг была белизна. И ничего больше. Гизеле казалось, будто она замерзла изнутри. А вот Руна все еще была полна сил.

– И почему зима в этом году пришла так рано! – сетовала она.

Несмотря на холод, подруги продолжали свой путь. Им так никто и не встретился.

– Вообще довольно странно, что тут нет людей, – размышляла Руна. – Говорят, что норманны селятся на берегу.

– Может быть, мы уже прошли земли северян и очутились в дикой пустоши? – предположила Гизела.

Чтобы отвлечься от долгих переходов и постоянного холода, девушки много разговаривали. Руна все лучше говорила на языке франков, да и Гизеле стало проще пользоваться северным наречием. Правда, однажды Руна произнесла фразу, которую принцесса никак не могла понять:

– Должно быть, Имир был чрезвычайно уродлив.

– Кто такой Имир? – удивилась Гизела.

Руна рассказала ей странную историю. Девушка говорила то на северном, то на франкском языке, и Гизела сумела разобрать большую часть предания об Имире, первом живом существе, созданном богами.

– Боги убили его и создали мир из его тела, – рассказывала Руна. – Из его плоти они сделали сушу, из костей – горы, из крови – моря и озера. Из его зубов получились скалы, из волос – деревья, из черепа – небосвод, а брови боги бросили в небо, где их подхватил ветер. Так появились облака. Мир сделан из Имира, но погляди на эти бесцветные земли – бедные, пустынные, с жалкими деревцами. Да, уродлив был Имир.

Гизела покачала головой. Она не могла не согласиться с Руной – эта пустошь действительно была не похожа на ее родные земли. Но девушка знала, вся эта история про Имира – всего лишь выдумки язычников, ибо мир создан Господом и Бог увидел, что мир хорош. Правда, Гизеле мир сейчас не казался особенно хорошим, но все же хотелось надеяться на лучшее.

Однажды беглянки набрели на какое-то селение. Домики возникли перед ними совершенно неожиданно. Не вился над крышами дымок, не лаяли псы, не было следов на земле.

Тропинка, по которой шли Руна и Гизела, завернула за холм, и девушки увидели деревушку. Частокол, отделявший селение от внешнего мира, был разрушен, крыши домов прохудились, и все же когда-то тут жили люди.

Затаив дыхание, девушки осторожно двинулись вперед. Они по-прежнему ничего не слышали – ни кудахтанья кур, ни хрюканья свиней, ни кряхтенья стариков, ни детского смеха. Кто бы ни жил в этой деревне, он ушел отсюда или погиб. Гизела остановилась в нерешительности, но, когда Руна перебралась через остатки частокола, принцесса последовала за подругой. Между одним из домов и забором простирался сад, где когда-то выращивали деревья и кусты, но плоды – яблоки, орехи, сливы, малина, терн и вишни – давно сгнили. Старые ветви скрипели от ветра.

– Как странно, – заметила Руна, и непонятно было, что именно кажется ей странным, – то, что они все-таки наткнулись на селение, или то, что эта деревушка пуста.

Дома построили из дерева и глины, сделав каркас из досок и балок, придававших устойчивость сооружениям. Этот каркас оплетали тонкие ветви, а щели между ними были замазаны глиной. Некоторые строения разрушились от ветра и непогоды, а может, их повалили враги, но встречались тут и на удивление хорошо сохранившиеся домики.

Девушки нашли в деревушке несколько погребов. Руна и Гизела надеялись отыскать в них припасы. В слабом свете трудно было что-то разглядеть, и Гизела подумала было, что пропахший сыростью погреб пуст, но вдруг наткнулась на бочку из березовой коры. В бочке обнаружились сушеные яблоки и сливы.

Подкрепившись, подруги продолжили поиски, но так и не нашли больше ничего, что могло бы утолить их голод. Зато посредине селения стоял колодец, и девушки вдоволь напились из ведра чистой ледяной воды.

От колодца к домам вели деревянные трубы, но они уже полностью разрушились. Уцелели дорожки между домами, проложенные совсем недавно: кто-то положил от одного порога к другому деревянные доски, подперев их камнями, чтобы не подгнивали.

До сих пор Руна и Гизела исследовали деревню молча, но тишина становилась невыносимой. Одно дело молчать в лесу или на берегу моря, и совсем другое – в заброшенном селении.

– Кто же здесь жил? – задумчиво протянула Гизела.

– Крестьяне, – пробормотала Руна. – А может быть, рыбаки.

Девушки не говорили о том, что приключилось с жителями этой деревушки, бежали они прочь или их перебили всех до единого.

Наконец беглянки вошли в один из домов – похоже, именно это строение сохранилось лучше всего. Осмотрев внутреннее убранство жилища, Руна с изумлением обнаружила, что тут все точно также, как у нее на родине. Может, в этом селении жили северяне, а не франки, а может, между двумя народами было меньше различий, чем она предполагала. Рядом с давно остывшим очагом находились пара лавок и невысокая земляная насыпь – наверное, это было место для сна. Набитых сеном тюфяков, которыми пользовались крестьяне побогаче, тут не было.

В одном углу комнаты доски жалобно скрипнули, когда Руна на них наступила. Нагнувшись, северянка постучала по полу и обнаружила потайную дверцу. Руна улыбнулась. Она подозревала, что найдет здесь что-то подобное.

– Что это? – опешила Гизела.

– У нас дома, в норвежских землях, тоже такое было, – объяснила Руна. – Мы называли это сокровищницей. Моя бабушка прятала там украшения из янтаря.

Лицо северянки омрачилось, и она принялась сосредоточенно рыться в подполе.

– Тут ничего нет. Наверное, жильцы сбежали, забрав с собой все самое ценное.

Она захлопнула дверцу и подошла к двум настенным шкафчикам, надеясь, что там найдется сушеная рыба.

Рыбы не было, зато Руна увидела множество инструментов: крючки и ковши из луженого железа, наперстки и даже металлический складной нож.

Тем временем Гизела осмотрела резной сундучок. Там она нашла гребень для чесания шерсти, дощечки для плетения тесьмы, бронзовую миску, еще один нож и ножницы. Во втором сундучке лежали точильный камень, веретено и грузики.

– Если бы у нас была шерсть, мы могли бы сами ткать одежду! – радостно воскликнула Гизела.

– А при помощи этих инструментов мы сможем ловить рыбу! И охотиться! – Руна указала на развешенные на стене сети и ножи. – Теперь нам больше не придется голодать! – в ее голосе звучал восторг.

Гизела почти не слушала ее. Во втором сундучке она обнаружила настоящее сокровище – тарелки и чашки из глины и ожерелье из бисера. Принцесса осторожно провела кончиками пальцев по ожерелью, случайно провалившемуся в щель в днище сундука. Она залюбовалась украшением, и на ее лице появилось благоговейное выражение. Впервые за долгое время Гизела держала в руках что-то, что было не нужно для выживания, а просто было красивым. Но больше всего ее радовала мысль о том, что теперь они смогут пережить зиму.

Руна запрокинула голову и издала победный вопль.

– Мы выжили в темницах Руана и Лана, – пробормотала она, прикасаясь к инструментам. – Мы ушли от Таурина, Тира и Адарика. Мы будем жить и дальше и отправимся в норвежские земли.

Девушки не знали, почему жители ушли из этой деревни, но тут не было трупов, и потому они решили здесь задержаться.

Проснувшись, Таурин не сразу понял, где он. А может быть, он вовсе и не проснулся. Может быть, ему снился сон. Во сне он был со своей возлюбленной и все было хорошо. Последние годы… десятилетия… растворились, пролетели, словно миг, а вся та боль, что он вытерпел, показалась ему ничтожной. Мир вновь был прекрасен, а жизнь хороша.

Но затем Таурин услышал какой-то шум, и сон о возлюбленной развеялся.

Он не знал, откуда доносится этот шум. Открыв глаза, франк оглянулся. Его руки были испачканы кровью, вокруг возвышался лес, было темно, домик крестьянки на поляне догорел.

Шум утих, потом возобновился. Таурин закрыл глаза и только тогда понял, что эти звуки – лишь злая шутка его памяти.

Бормотание священников… Священников, принесших реликвии святого Жермена в город, чтобы уберечь их от захватчиков. Священники молились.

В последнее время атаки врагов стали еще яростнее. Северяне приставляли к подножью крепости передвижные навесы, защищавшие их от стрел, смолы и кипящего масла. Пока что им не удавалось захватить замок – мешал ров. Но недавно враги принялись бросать в этот ров хворост, солому, убитых животных и мертвые тела солдат…

Таурин вновь открыл глаза. Образ из прошлого расплылся, исчезая.

Когда франк поднялся на ноги, голова у него гудела от боли. Должно быть, Тир попал по ней секирой. Но боль не удерживала его. Вскоре в голове прояснилось и Таурин смог все вспомнить. У него больше не было коня, не было оружия, осталась только жизнь… и желание отомстить. За то, что сотворили с ним. За то, что сотворили с его возлюбленной.

Ненависть придавала ему сил, не позволяла умереть, заставляла делать шаг за шагом. Таурин шел вперед, проклиная Тира и своих солдат. Ни отряда, ни двух беглянок видно не было. Пройдя через лес, франк вышел к реке и вскоре очутился на тракте.

Через несколько дней Таурин повстречал торговца. Тот смотрел на франка исполненным ужаса взглядом.

Может, это был вовсе и не торговец, а разбойник, догадавшийся, что с Таурина нечего взять. Увидев ненависть на лице франка, мужчина предпочел убраться подальше.

Ненависть бушевала в душе Таурина все сильнее. Его предали. Бросили на произвол судьбы. Одного.

Такое происходило с ним уже не в первый раз. Но теперь Таурин сердился и на себя тоже. Он проявил преступное легкомыслие, был невнимателен и слишком уж доверчив. Хотя нет, тут же поправил себя он. Нет, он не доверял своим солдатам, он вообще уже много лет не мог никому довериться. Он полагался только на себя и на свою веру в то, что северяне – зло, а любое перемирие с ними – грех.

Правда, не похоже было, чтобы в Нормандии царил мир. Земля казалась всеми заброшенной, и когда Таурин наконец нашел жилые селения, люди опускали голову, видя его искаженное яростью лицо. Но не все боялись его ненависти, во многих взглядах читалось сочувствие. Значит, выглядел он не лучше, чем чувствовал себя.

Впрочем, сострадания было недостаточно для того, чтобы люди предложили ему помощь.

Да и не нужна была ему эта помощь. Таурин хотел побыть наедине со своей ненавистью.

Этот предатель… Негодяй… Дьявол Тир! Ярость пульсировала в голове Таурина, отдаваясь болью. Если бы не Тир, он, Таурин, уже заполучил бы принцессу франков и насладился бы своей местью. Тир лишил его этой возможности. Зато никто из предателей не обратил внимания на кошель с монетами, который Таурин носил на поясе. Денег было немного, но их хватало на то, чтобы купить еды, иногда заплатить за ночлег и разузнать дорогу в Руан.

Увидев вдалеке городские стены, Таурин искупался в озере, смыв кровь с головы. Кровь давно уже запеклась и теперь ничем не отличалась от грязи на его руках.

И все же даже после того, как Таурин помылся, его вид несколько обескуражил стражу. Привратники выхватили мечи.

– Меня зовут Таурин, – нисколько не смутившись, заявил он. – Я служу Поппе. И я могу убить вас голыми руками.

Конечно же, франк понимал, что это полная чушь. Ни одна кость не сравнится по прочности с клинком, кожа – со щитом, а ногти – с наконечниками копий. Но стражники отпрянули, пропуская чудака в город.

Таурин долго раздумывал, как сообщить Поппе о своем промахе, как оправдаться, какие слова подобрать, чтобы наложница Роллона не отправила его в тюрьму, а дала ему новый отряд и отправила на поиски принцессы.

Но на лице Поппы не было и следа злости или ненависти. Увидев своего раба, женщина рассмеялась.

Вначале Таурин подумал, что ее насмешил его внешний вид, но затем он понял, что Поппа смеется не над ним, а над только что рассказанной сплетней: хотя Роллон должен был креститься только весной, уже сейчас шел спор о том, должен ли норманнский вождь надеть для крещения белое одеяние. На белой одежде настаивал епископ, Роллон же отказывался. В своей жизни он носил много нарядов – и кожу, и шелк, и меха, и даже лохмотья. Но никогда не надевал белого.

Еще один вопрос тревожил умы сплетников: после крещения Роллона нужно было помазать елеем, и священники не знали, следует ли вождю раздеться догола или достаточно будет помазать лоб, уши и нос. Поппа была уверена в том, что, несмотря на прения, Роллон в конце концов подчинится воле епископа.

Похоже, женщина смеялась не над упрямством своего любовника, а над тем, что этот язычник, подчинивший ее, христианку, своей воле, теперь все-таки вынужден был покориться христианам. В ее серебристом смехе слышалась печаль.

– Я не поймал ее, – прямо сказал Таурин.

Помедлив, он рассказал Поппе обо всем происшедшем, не оправдываясь и не юля.

Поппа склонилась к нему, и Таурин вновь засмотрелся на ее пышную грудь. Похоже, он был прав, Поппа опять носила под сердцем дитя. Вскоре у юного Вильгельма появится брат или сестра. То, что ребенок будет незаконнорожденным, а она останется лишь любовницей Роллона, Поппу, похоже, не тревожило.

– Это уже не важно, – сказала она.

– Что ты имеешь в виду?

– Принцесса франков слабеет день ото дня, и я тут ни при чем. С тех пор как она приехала в Руан, ей постоянно нездоровится. Епископ очень волнуется за нее. Говорят, она может умереть в любой момент. – Поппа улыбнулась. – Ей не пережить эту зиму!

– Но она не принцесса франков! Она обманщица! – воскликнул Таурин.

– Однако весь мир считает ее Гизелой, – возразила Поппа.

– Я открою правду! Я…

– Нет уж! – Женщина больше не улыбалась. – Если эта «принцесса» умрет, мне этого будет достаточно. Живая франкская девица мне ни к чему, понимаешь? Так зачем устраивать шумиху?

– Так мне больше не нужно ее искать? – ужаснулся Таурин.

Поппа опустилась на стул.

– Я дарю тебе свободу, как и обещала. Ты ведь этого хотел.

У франка пересохло во рту. Нет, он хотел не этого. Таурин попытался что-то сказать, но язык не слушался его, а Поппа приняла его ненависть за раскаяние, а бессильную злобу – за благодарность, ведь она наградила его за промах, а не наказала.

– Теперь ты свободен и можешь идти, – улыбнулась она.

Девушки решили поселиться в том самом доме, куда зашли с самого начала. Жилище было в хорошем состоянии, и Руна радовалась тому, что ей предстоит тут все отремонтировать. Раньше ее заботило только выживание, теперь же ей предстояло навести в этом доме порядок и создать уют. Конечно, они поселятся здесь ненадолго, и Руне не хотелось привязываться к селению, расположенному вдалеке от ее родины, но пока они будут тут, стоило устроить все как можно лучше.

В первый же день она забралась на крышу, присыпанную торфом, травой и березовой корой. Кое-где покрытие прохудилось, и Руна отправилась в лес за торфом и хворостом.

Починив крышу, она взялась за стены. Норманнка оплела их ореховыми ветвями там, где доски стали трухлявыми, и заделала все щели мхом, камышом и маленькими прутиками. Затем Руна занялась внутренней частью дома. Крышу поддерживали несколько столбов, прохудившихся, как и стены. Сняв со стены топор, северянка срубила дерево, счистила с него кору, вырезала из ствола несколько балок и прибила их к столбам, укрепив все сооружение. Остаток древесины она использовала для заделывания дыры в стене напротив двери – вероятно, раньше тут было окно, затянутое свиным пузырем, теперь же в проем задувал холодный ветер.

Когда северянка закончила ремонт, ветер остался снаружи – как и солнечные лучи. Хижину освещал лишь очаг. У девушек не было жира для ламп, зато было достаточно торфа – они собирали его с таким рвением, будто им предстояло провести тут не пару месяцев, а долгие годы.

С каждым днем Руна все больше привыкала к этому селению, и с каждым днем в ней крепла вера в то, что возможно начать все сначала. А еще в ней проснулось беспокойство. Северянка не могла усидеть на месте, ей все время нужно было чем-то заниматься. Она постоянно перекладывала инструменты с места на место, независимо от того, пользовалась она ими или нет. Руна вырезала по дереву, стучала молотком, что-то пилила, забивала гвозди.

Когда в доме больше нечего было ремонтировать, а дров на зиму оказалось достаточно, Руна начала заготавливать запасы еды. Пользуясь рыболовным крючком, парой сетей и маленькой лодочкой, обнаруженной на берегу моря, Руна наловила много рыбы. В котелке над очагом она выпаривала морскую воду, а полученной солью натирала рыбу и сушеные водоросли. Теперь в доме всегда было вдоволь пищи, голод отступил, и Руна стала больше времени и усилий уделять приготовлению блюд. До сих пор важно было наесться, хоть сырой, хоть подгоревшей пищей, теперь же Руна вспомнила, как вкусно готовила рыбу Азрун: заворачивала ее в листья, приправляла пахучими травами, медленно запекала на раскаленных камнях.

Северянка охотилась на куниц, выдр и бобров. Однажды она увидела вдалеке оленя, но животное было слишком большим, чтобы его одолеть. В другой раз Руна нашла в лесу пару мертвых поросят. Она не знала, не испортилось ли мясо, но на всякий случай прихватила их с собой.

Гизела заразилась от нее страстью к стряпне. Они вместе варили мясо и рыбу, пробовали другие способы, которым Руну когда-то научила бабушка: жарили мясо над очагом, на углях, в каменных мисках, ставя их прямо в огонь. И теперь девушки непременно отбивали мясо, прежде чем его готовить.

Неподалеку от селения Руна нашла засеянные пшеницей поля. Жители деревни ушли отсюда, не собрав урожай, поэтому колосья склонились к земле от ветра и снега и подгнили, но подругам удалось отыскать довольно много сохранившихся зерен. Руна смолола их в ступке, смешала с водой и испекла на горячем камне плоские лепешки. Хлеб был совершенно безвкусным, но если закрыть глаза и положиться на воображение, можно было представить себе, что это настоящее лакомство, нежное, сочное, с хрустящей корочкой.

Девушки наконец-то наелись досыта. Они понимали, что в ближайшее время не будут голодать. Руну же снедало острое желание доказать Гизеле и всему миру свою решимость и готовность бороться.

Выпавший снег засыпал траву. Земля уже замерзла, но Руне удалось выкопать ямку, куда она сложила засоленное мясо и рыбу. Сверху она насыпала снег, а потом забросала все ветками, объяснив Гизеле, что снег превратится в лед и позволит сохранить пишу свежей.

Волны в море поднимались все выше, и Руна не отваживалась садиться в лодку. Впрочем, неподалеку она обнаружила небольшое озерцо. Оно было покрыто толстой коркой льда, но Руну это не остановило. Пробив киркой лунку во льду, девушка опускала в озеро веревку с крючком, лежа на земле у самой кромки воды, чтобы не провалиться под лед.

Становилось все холоднее. Гизела предпочитала все время сидеть у огня, но по мере того, как мир погружался в зимнюю спячку, Руна все больше поддавалась тревоге. Ей хотелось действовать, чтобы доказать свою решимость. В ее душе вновь разгорелась мечта вернуться в Норвегию.

И северянка решила построить корабль.

В первую зиму на чужбине, когда Руна еще не встретила Гизелу, она уже думала о корабле, но тогда это казалось ей невозможным. Теперь же норманнка верила в свои силы.

Конечно, воля – это одно, а возможности – совсем другое. И все же благодаря своей воле девушке удавалось уйти от врагов. Она верила в то, что с помощью смекалки, выносливости и упорства сумеет вернуться на родину без посторонней помощи.

Этот корабль смутно проступал в ее мыслях, Руна еще не готова была приступить к его созданию. Она строила планы, но не воплощала их в жизнь. И все же, выстругивая сосновые доски и мастеря из них бочки, вырезая из дерева стаканы и тарелки, затачивая иглы, шлифуя новую рукоять для ножа и делая расческу из кости убитого зверька, Руна чувствовала, как в ней растет уверенность в том, что она сможет построить корабль.

С Гизелой она об этом не говорила. Северянка видела, что принцессе новая жизнь нравилась. Она расчесывалась новым гребешком и ловко орудовала иголкой, сшивая шкурки. Так у девушек появились теплые накидки, оберегавшие их от холода. Кроме того, Гизела заштопала всю одежду. Она помогала Руне как могла, но норманнка понимала, что не может в полной мере полагаться на силы своей подруги. Однажды Гизела пошла за Руной к озеру, собираясь помыться. Но сунув руки в лунку, девушка завопила. Ее кожа сразу же покраснела, затем посинела. Гизела предпочла бы оставаться грязной, чем мерзнуть, но тут Руне в голову пришла идея.

– Я знаю, как нам помыться! – воскликнула она.

Собрав камни, она сложила их в одном из погребов, набросала сверху торф и подожгла. Когда камни раскалились, Руна налила сверху воды, и та мгновенно превратилась В пар. Девушки просидели в парилке, пока пот не смыл с них всю грязь. Гизела, вначале относившаяся к предложенной процедуре настороженно, наслаждалась теплом.

– Прямо как в термах в Лане! Я ходила туда два раза В неделю, и Бегга растирала мне кожу докрасна! – Глаза Гизелы блестели от счастья. Ее воспоминания не омрачало предательство кормилицы.

– А я часто сидела в такой вот бане с бабушкой. – У Руны защемило сердце. – Зимой это так приятно. Особенно баня шла на пользу бабушке, прогревая ее старые косточки. А еще моя бабушка пела.

Какое-то время девушки сидели молча, предаваясь воспоминаниям.

«Я вернусь домой, – поклялась себе Руна. – Я построю корабль».

Вообще-то корабли строили мужчины, но ведь и охотились и ловили рыбу тоже мужчины. Тосковать по родине могла и женщина. Поэтому Руна постаралась избавиться от чувства, будто она делает что-то недозволенное, и принялась за работу, чтобы унять беспокойство.

Зима тянулась долго. У Руны было предостаточно времени, и она могла все спланировать и воплотить в жизнь.

Вначале нужно было все продумать, вернее вспомнить.

Отец часто рассказывал ей о том, как строят корабли. Кое-что Руна помнила довольно смутно, кое-что – отчетливо, словно узнала об этом только вчера. К счастью, любой викинг гордился своим кораблем, поэтому именно о кораблях велись разговоры в доме.

Итак, чтобы построить хороший корабль, нужно позаботиться о киле. Именно киль придавал судну устойчивость. Делали его из цельного ствола дерева. На носу и на корме киль должен был переходить в форштевень и ахтерштевень. Руна знала, что именно киль станет для нее пусть и не последним, но самым сложным испытанием во время постройки. Вначале нужно было найти подходящее дерево. Вообще необходимо было заготовить довольно много древесины. За это Руна принялась в первую очередь. Она отправилась на прогулку по заснеженному лесу, высматривая деревья достаточно высокие, чтобы сделать из них киль, но не настолько, чтобы она не смогла перетащить ствол. Поваленные стволы нужно было расколоть. Руна следила за узором на срезе, чтобы доски высыхали равномерно. Действовать нужно было быстро – только что срубленное дерево легче было обрабатывать.

Не успела северянка справиться с этой задачей, как передней встали новые проблемы. Девушка все время поскальзывалась на оледенелой земле, а кожаная обувь, сделанная из звериных шкур, уже через пару дней прохудилась. Руне пришлось вернуться к охоте, но не для того, чтобы раздобыть мяса, а ради костей. Больше всего ей подходили ребра – Руна закрепила их под подошвами. Она вырезала посох и прибила к нему костяной наконечник. Так легче было удерживать равновесие на льду.

Теперь можно было продолжить работу с деревом.

Руки северянки покрылись волдырями, ранки кровоточили и гноились. Гизела вскрикивала всякий раз, когда Руна возвращалась домой с новыми мозолями. Северянка уже не скрывала от подруги свой план. Однажды, когда принцесса в очередной раз запричитала по поводу ее волдырей, Руна осадила ее:

– Вместо того чтобы реветь, ты могла бы мне помочь.

После этого Гизела больше не бранила ее. С постройкой помочь она не могла, зато взяла на себя всю работу по дому – уборку и стряпню. По сравнению с лакомствами из королевского дворца их пища была скудной, но Гизела старалась изо всех сил, и горячий ужин был готов как раз к возвращению Руны. Девушки гордо улыбались, радуясь успеху в столь непривычных для них начинаниях.

Зима выдалась холодная, но хотя Руна страдала от пронизывающего ветра, ей нравилось гулять по лесу, нравилось, как хрустит снег под подошвами, нравилось, как дыхание облачком срывается с губ, нравилось, как сладко поют в конце дня натруженные мышцы. Ей не страшна была зима, ведь Руна знала, что в любой момент может вернуться с мороза в теплый дом.

В эти дни северянка орудовала в основном огромным топором с длинной рукоятью (им она рубила деревья) и маленьким обоюдоострым топориком (им она обдирала со стволов кору). В конце концов древесины у нее оказалось достаточно, но Руна еще не знала, как изготовить из всего этого корабль. Пока что она переключилась на кропотливую работу: обрабатывала дерево рубанком, проделывала В нужных местах отверстия, налегая всем телом на сверло, скрепила часть досок гибкими ветками, заделала трещины древесным волокном. Вообще-то для этих целей нужно было использовать шерстяную пряжу, но пряжи у нее не было. А еще нужно было просмолить доски, которые потом окажутся под водой, но Руна не знала, можно ли найти сосновую смолу зимой. Поэтому пока что она приколачивала доски друг к другу. Получавшееся сооружение ничем не напоминало корабль.

В первые дни Руна отдавалась работе с восторгом, но постепенно ее воодушевление сошло на нет. Чтобы чего-то добиться, ей приходилось испытывать неудачу за неудачей и все начинать сначала.

К тому же Руну терзали сомнения. Сможет ли она построить корабль, который будет держаться на воде? А если и так, то не утонет ли такое судно в шторм? А может, оно окажется слишком большим и Руне не удастся затащить его в воду?

Когда сомнения окончательно одолели ее, Руна осмотрела плоды своего труда и решила, что не стоит пока задумываться о будущем. Чтобы выжить, нужно действовать шаг за шагом и не останавливаться. Так и при постройке корабля следовало все делать постепенно, не отчаиваться и каждый день с новыми силами браться за работу. Что ж, сил у Руны было предостаточно. Даже вечером она продолжала суетиться. Странное беспокойство не давало ей усидеть на месте. Вместо того чтобы отдохнуть у очага, девушка принялась выстругивать руль, а когда тот был готов, взялась за драконью голову – эта часть корабля должна была отгонять злых духов моря. Сложнее всего оказалось вырезать драконью морду. Дерево было слишком свежим, и к тому же Руна взяла сосновое полено, а не древесину лиственных пород, поэтому оно трескалось. В конце концов дракон получился довольно неплохо, но был совсем не страшным.

Когда вырезать стало нечего, Руна починила старый ткацкий станок, найденный Гизелой в одном из соседних домов. Стул, основа станка и грузики у них уже были, а челнок, на котором нить скользила сквозь основу, и бердо, удерживавшее ткань, Руна изготовила сама. Не хватало только шерсти, и Гизела распустила одну из своих сорочек и соткала новое полотно. Она хвасталась, что новая ткань получилась намного прочнее и красивее. Глядя, как Гизела ткет, Руна думала о том, из чего же ей сделать парус. Подойдет ли для этого звериный мех? Еще она не знала, как сделать мачту и рею.

Но северянка по-прежнему отгоняла сомнения. «Шаг за шагом, – говорила она себе. – Продвигайся вперед шаг за шагом». Чтобы не думать о том, что может пойти не так при постройке корабля, Руна разговаривала с Гизелой. Теперь, когда обе владели общим языком, можно было поболтать не только о еде и об одежде. Вечерами, сидя у огня, девушки рассказывали друг другу истории. Руна говорила о богах и великанах, о феях и троллях, а Гизела – о святых и об отшельниках, о Папе римском и об аскетах. Руна не понимала, что такое святость, а Гизела с трудом различала языческих богов, но какое это имело значение? Главное, обеим было хорошо и уютно у очага, в котором мерно потрескивали дрова.

Жизнь стала проще и приятнее. Эта зима немного напоминала Руне зимы, проведенные с Азрун.

А вот Гизелу временами мучила тоска по прошлому. Она рассказывала о своей матери (девушка очень скучала по Фредегарде), о жизни при дворе, о вкусной еде, которой ее потчевала Бегга. Принцессе никогда не приходилось самой добывать себе пропитание, не приходилось даже раздумывать над тем, откуда это пропитание берется.

Руне очень хотелось, чтобы поскорее настала весна, и ее грезы не развеивала даже метель, укутывавшая все вокруг В снежное одеяло. Теперь северянка больше не боялась умереть.

Однажды Руна вырезала на рукояти топора какой-то символ.

– Что это? – удивленно спросила Гизела, с любопытством глядя на незнакомый знак.

– Есть шестнадцать рун, – объяснила северянка. – Я, правда, все их не знаю… Вот это – символ бога Тюра. Воины обычно вырезают этот знак на рукояти меча, чтобы бог, укрощающий хаос, помог им обрести победу в битве. Я не буду использовать этот топор как оружие, но надеюсь добиться победы.

Гизела зачарованно слушала.

На следующий день Руна, ловко орудуя топором, прокричала:

– Ты не победил, отец! Ты не победил, Тир! Ты не победил, Таурин! А я выжила. И я вернусь домой!

Эгидия могла спать в мягкой кровати, сколько ей хотелось. Ее вкусно кормили. Но девушка не могла всем этим наслаждаться. Она валялась на лежанке не потому, что это было приятно. Эгидия слишком ослабела и не могла подняться. Сон не приносил ей новых сил, и она просыпалась усталой. Девушка почти не ела, потому что опасалась, что Поппа ее отравит. Любовница Роллона часто приходила к Эгидии, якобы узнать, как она себя чувствует. И всякий раз глаза Поппы вспыхивали от радости, когда она видела ее состояние.

Сама невеста Роллона не винила Поппу в своей болезни. Иногда ей казалось, что лихорадка, терзавшая ее тело с начала зимы, была справедливой карой – за то, что она отказалась от жизни в монастыре, за то, что притворилась Гизелой, за то, что солгала Фредегарде. Эгидия не знала, за что наказывает ее Господь, да и имело ли это какое-либо значение? Девушка была слишком слаба, чтобы покаяться, и не сумела бы искупить свой грех. Да и исправить она ничего не могла, кроме разве что одного из своих проступков.

В тот день ее навещал епископ Руана, и Эгидия решила в последний раз поступить правильно. Она более не рассчитывала отвратить от себя погибель; скорее девушка надеялась, что после этого смерть будет к ней благосклоннее.

– Моя мать… – хрипло прошептала она.

Витто склонился к больной. На его лице читалось равнодушие. Когда Эгидия заболела, он волновался, но сейчас муки девушки вызывали у него лишь раздражение. Если бы она умерла, можно было бы строить новые планы, подыскивать для Роллона новую невесту, рассматривать другие способы укрепить союз франков и норманнов. Но пока «принцесса» еще дышала, епископ вынужден был ждать. Ждать в бездействии.

– Прошу вас… – пролепетала Эгидия. – Моя мать… Я хочу написать моей матери… В последний раз.

Она была уверена, что епископ выполнит ее просьбу. Девушка не знала, хватит ли ей сил сжимать перо в руке, но если Господь справедлив, то он поможет ей опровергнуть ложь о том, будто Гизела до сих пор в Руане. И не важно, гневается на нее Бог или ему все равно, главное, что он любит истину.

 

Монастырь Святого Амброзия, Нормандия, осень 936 года

Тишина. Тишина вернулась, на этот раз окончательно. Преисподняя исторгла этих воинов, устроивших побоище перед монастырем. Преисподняя же их и поглотила. Где звенели мечи, теперь шелестел в ветвях деревьев ветер, где свистели стрелы, теперь каркали вороны. Прислушиваясь к шорохам леса, настоятельница обычно думала о мире за стенами монастыря, но сегодня все эти звуки не славили жизнь. Нет, они воспевали смерть.

Сестра-наместница зачарованно уставилась на ворота.

– Господь спас нас! – с облегчением воскликнула она. – Он спас нас от врагов!

Мать настоятельница кивнула. Впрочем, она не верила в слова своей заместительницы. Ее часто спасали другие люди, иногда она выкарабкивалась из беды сама, но Господь Всемогущий никогда не вмешивался в ход вещей. Молясь в церкви, настоятельница иногда представляла Его сидящим на троне, и тогда ей вспоминались легенды о дворце Бальдра, Брейдаблике, ибо там всегда было чисто. Конечно, думать о Господе и Бальдре одновременно было богохульством, к тому же христианский Бог был стар, а Бальдр – молод и силен. Но в чьем бы воображении они ни существовали, в мире фантазии христиан или язычников, оба божества находились в прекрасном, чистом месте. И настоятельница им завидовала. Она полагала, что ни Бог христиан, ни бог язычников не станут покидать свой опрятный мирок, чтобы помочь жителям мира земного.

– Может, это уловка? – пробормотал Арвид, глядя на ворота. – Может, они решили не брать монастырь в осаду, а положиться на любопытство монахинь?

Да, на любопытство сестер и вправду можно было рассчитывать. Тишина выманила женщин из церкви, и пока одни испуганно сбились в кучку, другие, посмелее, уже направились к тяжелым створкам. Впереди всех шла сестра-привратница, чей страх перед неизвестным пересилил все иные опасения. Она опустила ладонь на засов, не дававший воротам распахнуться.

– Вы действительно хотите открыть ворота? – К аббатисе подошла Матильда.

Настоятельница не хотела этого, но она не стала запрещать своим подопечным выглядывать за ворота. Если снаружи и вправду подстерегали враги, то она сама этого заслужила, и единственное, что ей оставалось, это отважно выйти им навстречу.

– Спрячься! – приказала она Аренду. За юношу она сейчас волновалась больше, чем за себя. – Умоляю тебя, спрячься! Я посмотрю, что можно сделать.

Парень не послушался ее. Он, казалось, оцепенел и не шелохнулся даже тогда, когда настоятельница взяла его под руку и легонько встряхнула:

– Уходи! Спрячься в кладовой, или в церкви, или…

Женщина осеклась: монахини распахнули скрипучие ворота и застыли от ужаса.

– О Господи! – Возглас Аренда внезапно пронзил опустившуюся на землю тишину.

Юноша не мигая смотрел за ворота. Медленно-медленно, предчувствуя недоброе, настоятельница повернулась.

Нападавшие не подстроили чрезмерно любопытным монашкам ловушку. Они все были мертвы.

Арвид сжал ладонь настоятельницы. Сейчас сестры, обычно не терпевшие прикосновений, держались друг за друга и не стыдились своей близости к чужому телу. Так и этот юноша не отпускал руку настоятельницы, направившись к воротам.

Кто-то отворачивался, кто-то в ужасе закрывал лицо руками, но настоятельница не отводила взгляда. Это было ее наказание, ее жертва – смотреть на эти мертвые окровавленные тела, на остекленевшие глаза, на отрубленные руки, на всклокоченные волосы, на мокрые штаны – в момент смерти опорожнялись мочевой пузырь и кишечник. Пока что вонь еще не стала сильной, еще не появился сладковатый запах разложения. Смерть всегда торопится сразить свою жертву, но пожирает ее тело медленно, с наслаждением.

Вздохнув, настоятельница подошла ближе, внимательно осматривая убитых. Их было больше, чем она ожидала. Разве Арвид не говорил о том, что у него всего один враг?

Она уже хотела спросить его об этом, когда рядом изумленно охнула сестра-наместница.

– Это же не язычники! – вскрикнула она. – Это франки!