Глава 6. «Дочь викинга»

Западно-Франкское королевство, осень 911 года

Таурин, зайдя по колено в воду, остановился. Он не сразу почувствовал холод, но понимал, что в ледяной воде девушкам придется нелегко. Если их не снесло течением, они погибнут от холода или утонут. А может быть, в них попал кто-то из лучников.

Посмотрев на серый бурный поток, Таурин ничего не смог разглядеть. Над рекой клубился туман, стирая все очертания.

«И все же они могли добраться до другого берега», – подумал франк.

– Проклятье! – воскликнул он.

В воздухе все еще свистели стрелы, одна пролетела совсем рядом с ним. Только тогда Таурин повернулся и поднял ладонь, отдавая своим людям приказ остановиться.

– Слишком поздно! – прорычал он. – Даже если бы вы их видели, вам не попасть в них с такого расстояния!

– По-моему, с них и этого хватит, – ухмыльнулся один из солдат.

Этот парень казался довольным – в отличие от Таурина. Ему недостаточно было лишь предполагать, что они сумели избавиться от этих девушек. И даже если бы франк был уверен в том, что его лучники подстрелили беглянок, ему бы это не помогло. Мертвая или живая – ему нужна была принцесса Гизела, чтобы доказать миру: дочери короля нет в Руане. Но если принцесса мертва, ее унесло течением. А если жива – сейчас она уже по ту сторону Эпта, границы, отделявшей королевство франков от земель норманнов. Туда Таурину не попасть.

Его люди убрали луки и спрятали в колчаны так и не использованные стрелы. Таурину хотелось наказать их за то, что они начали стрелять так рано. Франк намеревался лишь напугать девушек, пригрозить им луками, а солдаты подумали, что он приказал стрелять.

Впрочем, Таурин ничего не сказал своему отряду. Отвернувшись, он сжал виски и глубоко вздохнул. Свист стрел уже стих, но Таурин никак не мог успокоиться. Он ненавидел стрелы. Ненавидел прятаться от стрел. Тогда, во время войны, изменившей его жизнь навсегда, в них летело столько стрел… И подобно смертоносным стрелам, на Таурина обрушились воспоминания.

Враги… построили осадные сооружения… и стреляли с этих платформ. Стрелы были объяты пламенем. А еще были катапульты… Камни падали на городские стены, камни и зажженные стрелы… А они стояли под градом копий, стрел, камней, зажженных факелов…

Таурин помотал головой, отгоняя навязчивые мысли, но свист стрел все еще звучал у него в ушах.

Свист стрел, грохот камней были громче, чем колокольный звон, призывавший воинов к оружию.

Да, воины сопротивлялись что было сил, они лили на врагов кипящее масло. Свист и грохот, свист и грохот, а теперь еще и вопли. Это кричали враги, враги, они-то заслужили смерть, пусть и такую страшную. Заслужили – не заслужили… Крики умирающих были невыносимы.

Таурин вновь тряхнул головой. Эта девушка с черными глазами, такая же сильная, как и он, такая же отчаянная и решительная, эта девушка – он не прикасался так ни к кому вот уже долгие годы. Эта девушка… Он чувствовал биение се сердца, чувствовал теплое дыхание на своей щеке… Кричала ли она, когда стрела вошла в ее тело? Когда бурные воды увлекли ее за собой? Или, может быть, сейчас она стоит на другом берегу реки, по ту сторону тумана, и празднует победу над ним?

Таурин закрыл глаза. Он не хотел думать об этой девушке, в его сердце было место только для его возлюбленной. Перед его мысленным взором предстали сцены сражения.

В городские стены ударили тараны, сделанные из огромных дубовых стволов. Увидев это, Таурин услышал чьи-то слова, мол, на землях язычников деревья выше и толще. «Но как такое возможно? – подумал он тогда. – Господь должен вывести все под корень на земле неверных!» Однако Бог не вмешался – ни в жизнь язычников, ни в ход сражения, а безбожники были хоть и жестокими, но не глупыми.

Таурин открыл глаза, сжал кулаки. Над серой рекой клубился туман, но франк ничего не видел. Сейчас он думал о своей возлюбленной.

Такая тяжелая, глубокая рана, она не заживет никогда.

Таурин жил ради воспоминаний о любимой и ради мести. Но воспоминания развеивались, да и мести он не добился.

А ведь у него почти получилось. Не нужно было даже убивать Гизелу, достаточно было привезти ее в Руан, обнаружить подмену и тем самым доказать Роллону, что нельзя доверять франкскому королю, нельзя заключать с ним мирный договор. Нужно идти войной на его земли, нужно разрушать города и монастыри. А когда Роллон нарушит соглашение о мире, франки поймут, что нельзя жить бок о бок с норманнами, что есть только одна возможность усмирить их – прогнать северян с этих земель. Навсегда. Пускай норманны и заберут Таурина с собой в северные земли, главное, что королевство франков избавится от этой напасти.

Но Гизела исчезла, и никто не поверит ему, скажи он, кто на самом деле девушка, которая живет во дворце епископа.

– Проклятье! – прорычал Таурин еще раз.

Один из солдат подошел к начальнику ближе:

– А с ним нам что делать?

– С кем? – Франк удивленно повернулся.

– Ну, с ним… – Солдат махнул рукой.

Несколько дней назад они перебили почти всех лесных разбойников и только главарю сохранили жизнь. Ну, по крайней мере, Таурин предполагал, что этот человек – главарь, слишком уж хорошо он был одет по сравнению с остальными.

– Убить его?

Собственно, одежда разбойника была не такой уж добротной, она разорвалась в клочья; если попытаться починить ее, получится шитье из лоскутов. Да и физиономия этого человека была словно слеплена из отдельных, не вязавшихся между собой фрагментов: задумчивые глаза, истерический оскал улыбки, бледная кожа, алые потрескавшиеся губы, паутина шрамов, упрямый подбородок.

– Нет, – ответил Таурин. – Мы не будем его убивать… пока.

Испытывая отвращение, он подошел к разбойнику. До сих пор франк так и не допросил пленника, но может быть, это странное создание расскажет ему, что это за девушка с черными глазами и почему она дерется не хуже мужчины. Однако Таурин даже не успел его ни о чем спросить – разбойник сам принялся рассказывать:

– Надо было раньше со мной посоветоваться. Тогда я бы сказал тебе, что не стоит преследовать ее. Она ловкая, смелая, а главное – сильная, – в его голосе слышалось презрение, словно все эти качества были не достойны уважения.

– Но кто она? И кто ты сам?

– Я… кто? Она… кто? – задумчиво протянул разбойник, перекручивая его слова, а затем покачал головой. – Не думаю, что мы – кто-то. В этой стране мы все никто. И ничто.

В душе Таурина вспыхнул гнев.

– Я спрашиваю тебя о ее имени! И о твоем тоже! Говори!

– А если я не хочу говорить? – осведомился разбойник и плотно сжал губы, будто показывая, что не намерен продолжать беседу.

– Тогда я добуду ответ силой.

Разбойник насмешливо ухмыльнулся, но действительно так ничего и не сказал Таурину.

Хорошо, что принцесса оказалась такой легкой – иначе Руне не удалось бы вытащить ее из стремительного потока на крутой берег. И все же когда Руна почувствовала под ногами твердую почву, а не ил, силы оставили ее.

Едва выбравшись на сушу, девушка опустилась на колени. Гизела соскользнула с ее плеча, и обе беглянки, перевалившись через вершину склона, съехали вниз, на поросшую мхом полянку. Над полянкой тянулись ветви деревьев: прямо за рекой начинался лес.

Торопливо подобравшись к принцессе, Руна перевернула ее на спину, чтобы осмотреть раны. Дочь короля была хрупкой, это помогло вытащить ее из воды, но сейчас преимущество обернулось недостатком: худенькому тельцу нечего было противопоставить холоду и потере крови. Гизела не шевелилась. Казалось, в ней не осталось воли к жизни. Под бледной кожей просвечивали голубые вены. Руне они почему-то напоминали червей. Нагнувшись над принцессой, северянка осторожно встряхнула ее. Сейчас Гизела казалась еще меньше, чем обычно. Но ее грудь поднималась и опускалась, а значит, девушка была еще жива. И все же она истечет кровью, если Руне не удастся обработать рану.

Стрела попала Гизеле в ногу чуть выше колена и вышла из раны, так что северянка видела только кровь, много крови. Голубые черви неустанно выплевывали алую жидкость. Рана была довольно большой.

– Гизела! – позвала Руна, сначала тихо, потом громче. – Гизела!

Еще раз легонько встряхнув девушку, северянка зажала обеими руками зияющую рану, чувствуя тепло уходящей жизни. Руна почти поверила в то, что принцессе не выжить.

В детстве ей довелось увидеть, как одного раба поднял на рога бык. Бедняге не посчастливилось умереть сразу, ему пришлось прожить – и промучиться – еще целых три дня. На второй день к раненому пришел лекарь по имени Локнир. Как и многие другие целители, Локнир явился из-за гор, где жил народ саамов. Соплеменники Руны торговали с саамами, покупали роскошный мех, пух, корабельные снасти из шкур тюленей и моржей, спрашивали совета, если в племени появлялась какая-то хворь: саамы многое знали о человеческом теле и искусстве исцеления. Но этому рабу лекарь помочь не смог. Локнир приказал дать раненому кашу, приправленную луком и травами. Большую часть пищи больной вырвал, но пара ложек осталась у него в животе, и спустя какое-то время саамский лекарь принюхался к ране. Она пахла кровью. И луком. Так целитель понял, что у раненого пробиты внутренности, а значит, скоро он умрет.

Лука у Руны не было, а если бы и был, рана на ноге луком не запахнет. И все же принцесса умрет. Северянка сдалась. Она призвала смерть, чтобы та пришла поскорее и избавила несчастную от страданий. Но когда Руна убрала ладони С раны, оказалось, что кровотечение почти остановилось. Пускай северянка и не обладала тайными познаниями саамов, как Локнир, она совершенно случайно поступила правильно. Теперь Гизелу нужно было поскорее перенести в теплое место – если в этом сером мире вообще было место, где еще можно согреться. Сгустился туман, с неба падал мелкий дождик, а по ту сторону реки их преследователи уже наверняка искали способ, как отыскать беглянок.

Подумав немного, Руна отрезала небольшой кусочек от волчьей шкуры и крепко примотала его к ноге принцессы. Гизела застонала – верный признак того, что ее тело, пусть И истерзанное болью и обессиленное, боролось за жизнь.

– У тебя все получится, – пробормотала Руна.

Она была удивлена тем, что сердце Гизелы билось так часто. Но еще больше северянку поразило то, как сильно она надеется на выздоровление принцессы. И не только потому, что ее будущее зависело от Гизелы. Нет, ей отчаянно хотелось доказать Таурину, что их так просто не одолеть. Не убить стрелой. Таурину не победить ее. Что бы ни сулили его пустые печальные глаза, жизнь иногда бывает сильнее смерти.

Бегга тосковала по тем ночам, когда она спала в постели принцессы. И по тем дням, когда было ясно, что произойдет дальше.

А теперь событий было так много, и ни одно из них нельзя было предвидеть. И все, что оставалось, – это крики и слезы. Да, Фредегарда кричала и плакала, получив письмо Эгидии, и хотя теперь ее крики прекратились, а слезы высохли, Бегга все еще беспокоилась. Беспокоилась о Гизеле. О самой себе. О Фредегарде – служанка боялась, как бы ее хозяйка не потеряла рассудок.

– Что… там написано? – испуганно спросила тогда Бегга.

И тут же подумала о том, суждено ли ей провести еще одну ночь в ногах Гизелы. Если девочку отправят в монастырь, как и хотела Фредегарда, то вряд ли. Или если Гизела останется в Руане…

– Эгидия, – запинаясь, принялась рассказывать Фредегарда, – пишет, что не может объяснить епископу, почему Гизелу нужно отправить на родину. Что сейчас просто нет такой возможности. Мне придется ждать до весны. До крещения Роллона… и до свадьбы. Может, к тому времени Эгидия придумает способ вернуть Гизелу в Лан. – Опустив письмо, женщина уставилась на Беггу. – Почему весной это сделать легче? – В ее голосе прозвучало отчаяние. – И как мне пережить это время? Как я могу ожидать возвращения Гизелы здесь, в Лане… когда рядом король… и королева…

«Когда рядом законная супруга короля, – подумала Фредегарда. – И его дочери, которых не принесли в жертву политике».

– Но ведь с Гизелой все в порядке. – Бегга подавила вздох. – Обман удался. И письмо Эгидии это доказывает! Значит, вести все-таки хорошие.

Но Бегге тяжело было поверить в свои же слова. Да Фредегарда ее и не слушала.

– Нет, я этого не вынесу. Я больше не позволю королю отводить от меня взгляд! Да он мне даже в глаза смотреть не осмеливается! Я больше ни одной ночи не проведу там, где предали моего ребенка!

– Что вы собираетесь делать?

Бегга испугалась: мало того что ее выгнали из постели Гизелы, мало того что ее воспитанница очутилась на чужбине, среди врагов. Что останется в ее жизни, если она лишится обеих хозяек?

Фредегарда вытерла слезы:

– Я уеду отсюда. Когда Гизела вернется, ты встретишь ее и сопроводишь ко мне.

– Но куда вы поедете?

И тогда Фредегарда открыла служанке свои планы. Ее слезы высохли, голос был исполнен решимости, и это пугало Беггу еще сильнее. Она боялась одиночества, боялась зимы, боялась, что ей больше никогда не удастся выспаться в мягкой постели.

Шло время. Руна боролась за жизнь Гизелы, но до сих пор было непонятно, кто победит – северянка или смерть. Казалось, всякий раз, когда принцесса делала шаг навстречу жизни, что-то заставляло ее отступить.

Да, Гизела стонала, да, кровотечение прекратилось, но вскоре девушка потеряла сознание, и, хотя рана больше не кровоточила, Руну пугал ее внешний вид: она казалась черной дырой, края которой никогда уже не срастутся. Покрепче перевязав ногу Гизелы, северянка взвалила худенькое тельце на плечи и понесла его в лес. Это оказалось не так трудно, как она думала, но Руне не давал покоя страх – что, если она несет труп и даже не замечает этого?

Если они действительно пересекли Эпт, то теперь находились в королевстве франков. Но этот лес выглядел точно так же, как леса на родине северян. Земля здесь была мягкой, ветви – голыми, палая листва под ногами – полусгнившей. А потом Руна заметила то, чего уже давно не А теперь событий было так много, и ни одно из них нельзя было предвидеть. И все, что оставалось, – это крики и слезы. Да, Фредегарда кричала и плакала, получив письмо Эгидии, и хотя теперь ее крики прекратились, а слезы высохли, Бегга все еще беспокоилась. Беспокоилась о Гизеле. О самой себе. О Фредегарде – служанка боялась, как бы ее хозяйка не потеряла рассудок.

– Что… там написано? – испуганно спросила тогда Бегга.

Но Бегге тяжело было поверить в свои же слова. Да Фредегарда ее и не слушала.

– Что вы собираетесь делать?

Фредегарда вытерла слезы:

– Я уеду отсюда. Когда Гизела вернется, ты встретишь ее и сопроводишь ко мне.

– Но куда вы поедете?

Осторожно опустив Гизелу на каменистый пол, девушка с облегчением вздохнула, услышав ее стон. Руна задумалась над тем, не зашить ли ей рану, но раньше ей доводилось зашивать только платья и меховые накидки, и северянка боялась сделать что-то не так. К тому же лучше не снимать повязку так скоро. Итак, Руна сделала то, что умела лучше всего: развела костер и отправилась на охоту.

Когда она вернулась с добычей, кожа Гизелы уже не была бледной, как прежде. Щеки принцессы раскраснелись, тело пылало, девушка вспотела. «В чем дело? Это лихорадка? Или жар исходит от костра?» – подумала Руна. Однажды она сама заболела, искупавшись в холодной воде фьорда. Тогда бабушка дала ей травяную настойку. Но Руна не знала, из каких трав ее нужно готовить, а если бы и знала, то разве нашла бы она эти целебные растения в лесу франков? Оставалось лишь сидеть рядом с Гизелой. Да, она не могла сбить жар, но так принцесса хотя бы почувствует, что она не одна.

И тогда Руну вновь охватил страх – тот же страх, что и прежде. Она боялась проснуться рядом с мертвым телом.

Но в какой-то момент усталость стала сильнее ужаса, и Руна уснула, погрузившись во тьму кошмаров. А когда она проснулась, Гизела была еще жива. Более того, теперь принцесса уже не просто стонала, она говорила. Она хотела знать, что произошло. Глаза девушки поблескивали.

Руна не ответила. Она считала, что сейчас нужно дать Гизеле попить, а не тратить время на разговоры. У нее не было сосуда, в котором можно было бы принести воды, и северянка даже подумала, не отнести ли принцессу к реке, но затем решила этого не делать.

Когда Руна вышла из пещеры, дождь уже закончился. Повсюду были лужи. Северянка намочила волчью шкуру в грязноватой воде, отнесла в пещеру и прижала ее к губам Гизелы. Большая часть воды пролилась девушке на подбородок и грудь, но питье помогло принцессе. Вены, просвечивавшие под раскрасневшейся кожей, уже не казались такими страшными. Руна осторожно сняла повязку. Рана была темной, но не гноилась. Локнир, саамский лекарь, говорил, что желтый гной отравляет тело.

Еще два дня Гизела металась в лихорадке, что-то бормотала в бреду, не могла встать. На третий день рана порозовела. Теперь принцесса молчала, ее взгляд оставался пустым. Девушка дрожала – а значит, мерзла, и у нее больше не было жара. Руна поймала куницу и зажарила ее на костре. Гизела могла жевать и глотать, но у нее не хватало сил на то, чтобы есть самостоятельно, поэтому Руна разделила мясо на маленькие кусочки и покормила принцессу.

Вскоре Руна перестала считать ночи и дни, поэтому она не знала, сколько времени прошло до тех пор, пока Гизела не встала и не сумела выйти из пещеры. Принцесса исхудала еще сильнее, ее тело было телом ребенка, а походка – походкой старухи. Теперь Руна уже была уверена в том, что принцесса выживет, ее тревожил лишь пустой взгляд ее подопечной. Гизела сумела одолеть смерть, но, казалось, вовсе не радовалась этому. В отличие от Руны. Они были живы, перешли реку, враги больше не преследовали их. Руна каждый вечер возвращалась в пещеру с добычей, а значит, они не умрут от голода. А еще у них был очаг – и холод им был не страшен. Все это было добрыми знаками, но после ранения усталость и уныние одолевали Гизелу пуще прежнего. Девушке хотелось заползти в пещеру и уснуть, прожить остаток жизни точно дикий зверь и больше никогда не выходить наружу. Но Руна заставляла ее двигаться, и Гизела не спорила. С каждым днем ей удавалось пройти все дальше, прежде чем остановиться для отдыха. Принцесса видела, что Руна сгорает от нетерпения, хотя и скрывает свои чувства. Гизела пыталась последовать примеру подруги, справиться с малодушием, утешить себя мыслями о Лане: они ведь преодолели столь долгий путь, наверняка до ее родного города уже рукой подать…

Но она не знала, где Лан.

В один из дней девушки вышли на опушку леса. Высокую траву прибило к земле дождем, она была покрыта инеем: ночью уже подмораживало. Поскальзываясь, девушки побрели вперед. К полудню лед растаял, и вдруг беглянки дошли до места, где трава была вытоптана – людьми. Только теперь стало ясно, что это действительно земли франков, а не безлюдная пустошь.

А потом девушки повстречали торговца. Вслед за ним по узкой тропинке трусила груженная тяжелой кладью лошадка. Это создание было меньше и шире скакуна, которого девушки оставили на другом берегу реки. А еще оно было явно сильнее и выносливее. В двух больших тюках на спине лошади, возможно, лежали еда, теплая одежда и товары на продажу.

Кроме того, лошадка тащила за собой небольшую четырехколесную тележку. Подпрыгивая на кочках, колеса поскрипывали, и этот звук казался Гизеле дивной музыкой – ведь все это время она слышала лишь завывания ветра, шелест листьев и шум дождя. Руна остановилась, уставившись на путника. Она очень удивилась тому, что они повстречали тут человека, настроенного по отношению к ним пусть и подозрительно, но не враждебно. Кроме того, северянку удивила его повозка. У нее на родине тележки были двухколесными, да к тому же зимой ими не пользовались – всю кладь перевозили на санях. В детстве Руна всегда радовалась бродячим торговцам: иногда они приходили к ним в селение и привозили на санях домашнюю утварь и инструменты на продажу.

Руна торопливо заговорила – наверное, она еще не произносила столько слов на франкском. И Гизела почти все поняла: за последние дни ее спутница выучила много нового, но дело было не только в этом. Руна вытащила ее из реки, залечила рану, не дала ей замерзнуть – так между девушками возникла близость, благодаря которой им стало легче понимать друг друга. Да, Гизела не забыла, что Руна у нее на глазах убила человека, но теперь северянка уже не была ей чужой.

Тем временем торговец опасливо поглядывал в их сторону. Когда девушки подошли ближе, он замахнулся на них топориком – и Руна тут же обнажила кинжал.

– Нет! – Гизела заслонила собой северянку.

Захлебываясь словами, принцесса принялась объяснять торговцу, куда они идут. Похоже, мужчину это успокоило.

Опустив топорик, он рассказал, что направляется из Санлиса в Кельн. На тракте слишком много разбойников, поэтому он предпочитает идти окольными путями. Как бы то ни было, ему придется пройти мимо Лана. В конце концов торговец сообщил девушкам, что он не против их компании: если они будут держаться на приличном расстоянии от него и не попытаются его обокрасть, то могут следовать за ним.

Мужчина шел довольно медленно, да и его лошадка тоже: слишком уж много клади было на нее навьючено. Руна также не осталась без груза. Несмотря на неспешную поступь их проводника, Гизела быстро уставала, а поскольку теперь девушки не могли позволить себе привал, Руна просто взвалила ее на плечи. Торговец удивленно посмотрел на них. Теперь он уже не казался настороженным, скорее в его взгляде промелькнуло сочувствие.

К вечеру путешественники устроились на ночлег, развели костер, и торговец согрел в котелке красноватую, горькую на вкус жидкость. Может, это и было вино, как предположила Гизела, только сделали его из гнилого винограда. Но пускай напиток и был довольно невкусным, он приятно согревал, и принцесса была благодарна этому человеку за то, что он угостил их, да еще и позволил сесть возле его костра. Мужчина не спрашивал, зачем они идут в Лан, но начал рассказывать все, что знает об этом городе. Гизела с удовольствием поддерживала разговор. Руна внимательно их слушала. Она понимала довольно много, но не все. Когда речь зашла о том, что Лан – неприступный город, ведь его защищают стены, построенные римлянами, Руна удивленно покачала головой.

– Но почему римлянами? – поинтересовалась она. – Разве в этой стране живут не франки?

Гизела и сама не знала ответа на этот вопрос, но она предполагала, что в королевстве франков раньше жили римляне, так же, как в Нормандии раньше жили франки. И то, и другое доказывало, что мир непостоянен и в нем нет ничего непреходящего.

Принцесса попыталась описать величественные городские стены, но у нее не было слов, которыми она могла бы подготовить Руну к этому прекрасному зрелищу. Впрочем, стены Лана были видны издалека, и вскоре Гизела смогла показать их подруге. Через три дня они подошли к воротам.

Руна воскликнула от восторга: она еще никогда не видела таких стен. В Руане тоже были стены, но в этот город северянка попала поздним вечером, а покинула его в предрассветных сумерках. В Лан же девушки пришли к полудню.

Гизела соскользнула с плеч Руны и сама сделала несколько шагов к воротам.

– Мы на месте! – Слезы затуманили ее взор. – Мы пришли!

Торговец оглянулся. Обычно он разговаривал со своими спутницами только во время привалов, но сейчас всхлипы девушки растрогали его, и он впервые улыбнулся.

– Да, – кивнул торговец. – Это Лан.

Гизеле хотелось остановиться на пороге монастыря, высившегося прямо перед городской стеной. Этот монастырь, Нотр-Дам, основала святая игуменья Садалберга, и Гизела бывала тут несколько раз, но даже если бы она еще не входила сюда, все равно монастырь показался бы ей родным. В конце концов, это было каменное строение, чистое, а главное, тут жили благочестивые женщины, поклонявшиеся Господу. И хотя дверь монастыря была закрыта, принцесса чувствовала, как растет в ней желание постучаться и попросить монахинь о помощи. Остановила ее только мысль о том, что сестры примут их с Руной за нищенок, подадут им милостыню, но на порог не пустят.

Поэтому Гизела последовала за северянкой и торговцем, намеревавшимся провести в Лане остаток дня и ночь.

Пройдя через ворота, девушки очутились у другого монастыря, расположенного неподалеку от собора Богородицы и дворца епископа.

– Это монастырь Святого Винсента! – воскликнула Гизела. Сейчас ей было все равно, понимает ее Руна или нет.

В этом монастыре она не бывала, а вот в соборе Богородицы иногда молилась и на годовщины смерти здешних епископов посещала поминальные службы. Помнится, тогда ее испугала мысль о том, что тут покоится столько мертвецов, чьи разложившиеся тела служили напоминанием о том, что прах вернется к праху. Теперь же Гизела понимала, что живые намного опаснее мертвых.

В отличие от монастыря Нотр-Дам, ворота монастыря Святого Винсента не были закрыты. Братья сновали туда-сюда. Они вели не столь затворническую жизнь, как их соседки-монахини. Многие из них занимали важные должности при дворе.

Гизеле хотелось броситься к кому-нибудь из монахов, схватить его за руку, попросить отвести их в королевский дворец.

Но когда братья начали коситься на нее и на Руну, Гизела поняла, что они думают о таких бродяжках. Во взглядах монахов читались презрение и равнодушие, словно им не было дела до нищих.

И принцесса побрела вслед за Руной. Торговца они потеряли из виду. Он просто ушел, не попрощавшись, и хотя их спутник был угрюм и немногословен и девушки даже не знали его имени, Гизела почему-то расстроилась. Его лицо было ей знакомо – в отличие от всех этих людей, толпившихся на улицах Лана, монахов, купцов, торговавших всевозможными товарами, ремесленников – здешних и приехавших в город издалека. Торговцы орали во всю глотку, ссорились друг с другом, и только спустя некоторое время Гизела поняла, что эти люди вовсе не ссорятся, а пытаются зазвать покупателей и нахваливают свои товары.

Гизела думала, что умрет от страха, но затем близость всех этих людей даже успокоила ее. В толпе можно было затеряться, стать одной из многих. После долгих дней уединения это чувство общности было странным, но приятным. В городе дурно пахло, люди на улицах толкались, но на душе у принцессы стало тепло.

– Куда? – нетерпеливо спросила Руна.

Впервые она позволила Гизеле вести ее. Принцессе не хотелось признаваться в том, что она плохо знает родной город и понятия не имеет, куда надо идти, поэтому Гизела решила просто следовать за толпой. Когда людей вокруг стало поменьше, девушка поняла, что они действительно сумели подобраться к королевскому дворцу. Покосившиеся деревянные домики сменились величественными каменными сооружениями, а на улицах встречались уже не монахи, торговцы и ремесленники, а солдаты.

Никем не замеченные, девушки пробрались во двор замка, и, только когда они оказались неподалеку от терм, маленькой часовенки и главной башни замка, непрошеных гостей наконец-то окликнули.

Навстречу им вышел какой-то мужчина. Он произнес что-то неразборчивое. «Убирайтесь» или «Что вам надо?» Гизела не смогла понять ни слова.

Подошедший к ним оказался настоящим великаном. Принцессе пришлось запрокинуть голову, чтобы заглянуть ему в глаза. Руна была не такой маленькой, как ее спутница, но и она испугалась. Рука северянки легла на нож.

Гизеле захотелось попросить великана отвести их к королю, но в последний момент она взяла себя в руки:

– Мы к ризничему.

Громила сделал еще один шаг им навстречу и указал на часовню:

– Вон там подают милостыню, но только по средам и пятницам.

Лишь сейчас Гизела поняла, что не знает, какой сегодня день недели. И сколько времени прошло с тех пор, как ее отец встретился с Роллоном в Сен-Клер-сюр-Эпте.

Очевидно, она слишком долго раздумывала о том, как убедить охранника, что они не нищенки. Гигант потерял терпение. Сделав еще один шаг, он схватил девушку за руку. Гизела вскрикнула, и, хотя уже через мгновение успокоилась, паника в ее голосе подсказала Руне, что не стоит больше полагаться на принцессу. А может, она решила, что с помощью оружия можно гораздо быстрее донести свою мысль до охранника, чем с помощью слов. Обнажив нож, северянка замахнулась. Громила тут же отпустил Гизелу, толкнув ее на землю. Девушка упала на холодные камни двора, и в тот же миг ее окружили другие стражники. Вид у этих мужчин был угрожающий. А еще они были вооружены.

Гизела не видела, напала ли на них Руна. Северянку тут же скрутили, заломили ей руки за спину и потащили прочь.

– Нет! – завопила Гизела. – Не трогайте ее! Я ведь…

Девушка запнулась. Нельзя было выдавать себя.

Громила подхватил ее под руку и потащил за собой – в противоположном направлении. Руна обнажила оружие, а значит, ее бросят в тюрьму, а вот Гизелу просто выставят за ворота.

– Нет! – повторила девушка. – Выслушайте меня! Я…

Она уже не видела Руну и не слышала ее криков. И тут в голову Гизеле пришла страшная мысль. А что, если стражники не бросят ее в темницу, а сразу убьют?

Слезы рекой хлынули у нее из глаз. Сквозь мутную пелену принцесса с трудом разглядела ворота. Она уже приготовилась к тому, что ее снова толкнут и она упадет на землю, но тут стражник вдруг остановился.

Суматоха во дворе не осталась незамеченной. У ворот неожиданно появилась какая-то женщина. Она что-то сказала, но Гизела не разобрала слов, слишком сильно шумела кровь у нее в ушах. Принцесса почувствовала, как мужчина осторожно отпустил ее – и уже в следующее мгновение ее голова покоилась на груди этой женщины. Гизела перенесла столько мучений, вытерпела столько боли – теперь же она вновь почувствовала себя в безопасности. В мире не осталось ничего страшного, холодного, грубого. В мир вернулись уют и покой.

– О Господи! – выдохнула женщина.

Гизела не могла вымолвить ни слова. Но теперь она знала, что вернулась домой. Наконец-то. Женщиной, спасшей ее от стражника, была Бегга, ее кормилица. Гизела готова была простоять так весь день, наслаждаясь уверенностью в том, что теперь все будет хорошо и Бегга позаботится о ней. Принцесса вцепилась в кормилицу, и женщина крепче сжала ее в объятьях, а затем отстранилась.

Стражник уже ушел, но во взгляде Бегги читалось недовольство, даже страх. Она поспешно потащила Гизелу за собой. Женщина шла, опустив голову. Почему-то она не смотрела принцессе в глаза.

Вместо того чтобы отвести свою воспитанницу в центральную башню с тронным залом, Бегга увлекла девушку в один из домов, где жили крепостные. У Гизелы на языке вертелся вопрос о том, что все это значит, но она не хотела ни о чем говорить, не хотела тревожиться. Сейчас ей необходимо было отдаться радости, сполна насладиться мыслью о том, что она вернулась домой.

Внутри здания было темно, только горела пара факелов из березы. Факелы сильно дымили, но Гизеле было все равно. Пускай дым разъедает ей горло, пускай щиплет глаза – главное, что ей больше не придется спать под открытым небом.

Бегга все тянула ее за собой, и в какой-то момент принцесса воспротивилась. Одного ее жеста было достаточно для того, чтобы служанка отпустила ее руку.

– Мама… где мама? Ты ведь к ней меня ведешь? – спросила Гизела.

Бегга опустила голову еще ниже. Ее подбородок коснулся ключицы.

– Твоя мама уехала из Лана, – пробормотала она. – Она… не могла больше здесь оставаться. Госпожа уехала В Шелль, в монастырь.

Эта новость потрясла Гизелу. Конечно, Фредегарда говорила ей о своем решении уйти в монастырь, но это должно было случиться только после возращения Гизелы в Лан. Речь никогда не шла о том, что Фредегарда уедет в монастырь одна.

– Но что же нам теперь делать? Бегга… ах, Бегга…

Ей о стольком хотелось поведать своей кормилице. Гизеле нужно было выговориться, рассказать обо всех своих страданиях, о бегстве, о ранении. Но Бегга стояла перед ней, отводя глаза, и принцесса невольно смутилась.

Она решила, что сначала следует обсудить самое важное:

– Та женщина, с которой я пришла сюда… Стражники увели ее… не знаю куда, наверное, в темницу. Ты должна позаботиться о том, чтобы ее освободили. Она так часто помогала мне в дороге. Без нее я бы погибла. Я обещала ей, что она…

Наконец-то Бегга подняла голову, но вместо того чтобы ответить Гизеле, схватила девушку за руку и потянула дальше.

Факелов на стенах было все меньше, свет становился все приглушеннее, потолки все ниже. Ничто тут не напоминало тронный зал в башне короля или комнату, в которой Гизела провела детство.

– Где… Где мы?

– Прежде всего нужно, чтобы ты поела. – Бегга так и не ответила на вопрос.

Возможность утолить голод представлялась ей как никогда заманчивой. Да, можно поесть, вымыться, переодеться в чистое, поспать… Сейчас это было самым главным. По крайней мере это отвлекло Гизелу от мыслей о матери. Но не о Руне.

– Та женщина в темнице… – вновь заговорила принцесса.

– Об этом мы позаботимся позже.

– Разве… разве мне не следует побеседовать с отцом?

Конечно, мать предупреждала Гизелу о том, что король ничего не должен знать об их плане, но мамы тут не было, и ситуация изменилась.

Эгидии угрожала смерть, за Гизелой охотился Таурин, раскрывший обман Фредегарды. А значит, мирный союз между франками и норманнами оказался под угрозой.

Король должен был узнать об этом!

Бегга энергично замотала головой.

– Не получится, – решительно заявила она.

– Ты хочешь сказать, мы должны и дальше…

– Твоего отца тут нет, – перебила ее Бегга.

Гизела удивленно распахнула глаза. Она знала, что отец часто бывал в разъездах, но думала, что после заключения мира в Сен-Клер-сюр-Эпте король какое-то время проведет во дворце, чтобы успокоиться.

Всего мгновение назад девушка чувствовала себя в безопасности, теперь же у нее мурашки побежали по коже. Родной дом, по которому она так тосковала, показался ей чужим, ведь тут не было ни ее матери, ни отца, только кормилица, да и та не смела смотреть ей в глаза.

Но Бегга хотя бы могла поговорить с ней. Служанка затараторила, захлебываясь словами, – она была очень рада, что может сменить тему и больше не думать о судьбе Гизелы.

Бегга поведала принцессе о том, что король сейчас в Лотарингии. Наследник престола этих земель, Людовик Дитя, и вправду был ребенком. Он был слаб и очень юн. Недавно Людовик умер, и король решил воспользоваться этой возможностью, чтобы присоединить Лотарингию к Западно-Франкскому королевству. Но Конрад, король Восточно-Франкского королевства, также заявил свои права на престол. Он уже перешел Рейн и остановился в Аахене. Карл хочет заставить Конрада отказаться от притязаний на Лотарингию и готов подкрепить свои намерения военными действиями. Именно поэтому он и уехал.

В Лотарингии многие люди поддерживают правителя Западно-Франкского королевства, предпочитая видеть на троне своей страны именно его, а не его восточного соседа.

Гизеле вспомнился разговор, подслушанный ею перед отъездом из замка. Тогда речь тоже шла о Лотарингии. Гагон утверждал, что необходимо заключить мир с норманнами, поскольку это позволит присоединить Лотарингию к Западно-Франкскому королевству.

Тогда принцесса особо не задумывалась над этим и только сейчас поняла, что король Карл пожертвовал ею, своей старшей дочерью, не только ради мира, но и ради новых земель. Она вспомнила земли, по которым они с Руной шли последнее время. Там простиралась холодная равнина с серыми реками и ледяными пещерами. Населена она была угрюмыми торговцами. Неужели земля настолько ценна? Или Лотарингия совсем другая, там тепло и светло и цветут сады?

– Да у тебя же кровь идет! – вдруг вскрикнула Бегга.

И действительно, из-под повязки, которую Руна соорудила из куска волчьей шкуры, вытекла тонкая струйка крови. Только сейчас их взгляды встретились и Гизела впервые увидела в глазах Бегги привычную заботу.

– Все не так уж плохо, – торопливо пояснила она. – Но что же нам теперь делать?

Служанка беспомощно пожала плечами:

– Гагон не поехал с твоим отцом в Лотарингию, хотя он оттуда родом. Он остался здесь.

Она произнесла это имя с презрением. Гагона, любимца короля, презирали многие. А Фредегарда так и вовсе его ненавидела. В конце концов, именно он настоял на свадьбе Гизелы и Роллона.

– Нельзя, чтобы он узнал о моем возвращении! – в ужасе воскликнула принцесса.

Бегга опустила глаза:

– Я тоже так считаю. Наверное, тебе стоит прежде всего поговорить с епископом Реймса.

Епископ Реймса был могущественным человеком, а сам Реймс находился недалеко от Лана. Впрочем, тот же епископ одобрил брак Гизелы и Роллона.

– Я могу… послать к нему гонца, – предложила Бегга.

– Но прежде… – принцесса лихорадочно раздумывала, – ты должна освободить из тюрьмы ту девушку. Ее зовут Руна. Она спасла меня и…

Бегга притянула воспитанницу к себе. Ее объятия показались Гизеле не такими нежными, как раньше, словно кормилица пыталась не утешить ее, а заставить замолчать.

– Потерпи, все образуется, – пробормотала Бегга, не вступая в спор по поводу Руны. – Для начала нам нужно обработать твою рану. А потом тебе следует переодеться и поесть.

Через два часа Гизела немного успокоилась, и все ее тревоги показались ей необоснованными. Девушка была счастлива, потому что ей больше не нужно было мерзнуть и голодать.

Правда, Бегга не позволила ей сходить в термы, чтобы хорошенько помыться, но Гизела хотя бы обтерла тело влажной губкой. Бегга промыла ее рану травяной настойкой с едким запахом, а потом наложила свежую повязку. От настойки рана словно загорелась, но после всего пережитого Гизела легко перенесла новую боль. Бегга причесала ей волосы гребнем. Косы девушки все еще казались грязновато-серыми, а не пшеничными, как раньше, но в них хотя бы не осталось веточек и листьев. А самое главное, Гизела наконец-то переоделась в свежую одежду. Принцесса надела несколько нижних юбок. Все они были простыми, зато чистыми и не рваными. Голову Гизела обвила виттой. Эта лента тоже не соответствовала ее положению: витта была сделана изо льна, а не из шелка. Зато она была мягкой и гладкой.

В какой-то момент Бегга оставила девушку одну, отправившись за едой. Только теперь Гизела смогла осмотреть комнату, в которой находилась.

Обстановка была очень скромной, особенно по сравнению с детской Гизелы. Не было ни мягких пуховых подушек на кровати, ни каменного камина, но все же тут было не так грязно, как в крестьянских домах. Окна закрывала плотная ткань, и потому даже днем приходилось зажигать лампы, свисавшие с потолка. Рядом с кроватью стоял маленький столик, вокруг него – три деревянных стула, немного поодаль – дубовый сундук.

Наверное, именно тут жила Бегга с тех пор, как уже не могла спать в кровати Гизелы.

Когда служанка вернулась с едой, принцесса наконец смогла насытиться. Гизела залпом выпила стакан грушевого сока и обожгла язык супом, в котором плавали ломтики хлеба. Но эта боль была ничто по сравнению с чувством сытости. Принцесса давно уже не ела ничего, приправленного специями, и теперь язык у нее горел – не только от ожога, но и от жгучего привкуса перца, тмина и кориандра. Не успела она проглотить и пару ложек, как отвыкший от обильной пищи желудок заурчал, но, несмотря на тошноту, Гизела не могла остановиться. Кроме супа Бегга принесла ей гусиную ножку, уже остывшую и немного жестковатую, но зато зажаренную, а не сырую.

Только наевшись, Гизела смогла продолжить разговор.

– Руна! – воскликнула она, дожевав последний кусок. – Ты выяснила, что они сделали с Руной? Ей тоже нужно переодеться и поесть!

Бегга погладила девушку по щеке. Похоже, служанка хотела успокоить Гизелу, проявить нежность, но ее рука дрожала, как и голос.

– Я позабочусь об этом, а ты пока ложись и поспи.

– Но эти стражники! Они ведь потащили ее в темницу!

Вдруг они ей навредят?! – в ужасе закричала Гизела. – Бегга, ты должна…

– Я позабочусь об этом! – Резко отдернув руку, служанка отшатнулась и вновь опустила голову. – Я посмотрю, как она, а потом пошлю гонца к епископу Реймса. Его преосвященство должен знать о том, что ты в Лане. А ты, Гизела, пока что отдохни. Когда ты проснешься, все будет в порядке.

Развернувшись, Бегга вышла из комнаты. Прежде кормилица всегда укладывала Гизелу в постель, укутывала ее одеялом, и теперь принцессе было как-то не по себе. Кроме того, пища камнем лежала у нее в желудке.

Подойдя к лежанке, Гизела села и провела ладонью по мягкому чистому льну. Девушку подташнивало, голова у нее раскалывалась. Принцессу зазнобило, и она укрылась одеялом. На лбу у нее выступили капли пота – то ли из-за болезни, то ли из-за раны. Но почему-то Гизела не чувствовала усталости. В ней нарастало беспокойство – то же самое она испытывала в Руане, в лесу, в реке, по дороге в Лан. Что-то было не так – и дело было не только в том, что ее родители уехали, она лежала в чужой комнате, а Бегга не смотрела ей в глаза. Изменилась сама Гизела. С той самой ночи в Руане, когда она вышла из кухни, ища уборную. С той самой ночи, когда она подслушала разговор Полны и Таурина и попыталась предупредить Эгидию. Конечно, тогда принцесса действовала опрометчиво и оказалась в тюрьме, где и сидела бы до сих пор, если бы не Руна. Но но крайней мере она что-то сделала, а не просто ждала.

Вот и сейчас Гизела не могла ждать. Откинув одеяло, девушка встала, надела сапоги, которые принесла ей Бегга, закуталась в накидку и вышла в коридор. Там было пусто. Медленно, но решительно Гизела пошла вперед. Коридор привел ее к какой-то двери. Принцесса понятия не имела, что находится за этой дверью, а главное, не понимала, почему ей так тревожно.

А потом она услышала голос Бегги, громкий и отчетливый:

– Сейчас она спит. Она верит мне.

– Вот и хорошо. Пускай она думает, что все в порядке. И никому не говори о том, что она здесь.

Гизела сразу узнала этот голос. Она нечасто беседовала с этим человеком, но он слегка гнусавил, и это ей запомнилось. С Беггой разговаривал Гагон, советник ее отца. В этом не было никаких сомнений. И они говорили о Гизеле, хотя Бегга и уверяла свою воспитанницу в том, что Гагону нельзя знать о ее появлении в городе.

Только теперь Гизела поняла, почему ее кормилица прятала глаза и уложила ее спать в комнате для слуг.

Девушка зажала рот рукой, чтобы не вскрикнуть от ужаса. Предательство Бегги ранило ее больнее стрелы – ведь на этот раз рана открылась не на ноге, а в сердце.

– Ты поступила правильно, – говорил тем временем Гагон. – Хорошо, что ты пришла ко мне.

– Я сказала ей, что мы обратимся к епископу Реймса, – в голосе Бегги слышалось заискивание.

Что бы ни заставило служанку пойти на это, ей тоже было нелегко. Но от этого Гизеле не становилось легче.

– Епископ Реймса – хороший человек, – заметил Гагон. – Мы ведь не хотим беспокоить его по пустякам, верно? У него и своих забот хватает.

– Но…

– Скольким людям известно о том, что Гизела находится здесь?

– Ее видели несколько стражников, но я не думаю, что они ее узнали. В их присутствии я не называла ее по имени. Да, и еще эта женщина, с которой она пришла сюда…

Сердце Гизелы гулко билось в груди. Свежая, чистая одежда, которой она так радовалась, вдруг показалась девушке слишком тяжелой, будто платье было сшито не изо льна, а из камней.

– Похоже, что та женщина не из франков, – продолжила Бегга. – Она напала на стражника и угодила в темницу.

– Пускай там и сгниет. Впрочем, я предпочел бы, чтобы она и вовсе исчезла из мира живых.

Послышался испуганный крик, и Гизела подумала, что потеряла самообладание. Но потом она поняла, что это охнула Бегга.

– Но вы ведь не можете… – в ужасе проговорила служанка.

– Тут речь идет о гораздо большем, чем одна человеческая жизнь, моя добрая Бегга. – Гагон произносил слова так тихо, что Гизела едва могла их разобрать. – Речь идет о мире с норманнами. А мир с норманнами необходим нам для того, чтобы король получил Лотарингию. Ты ведь не хочешь навредить своему королю, правда?

– Но эта женщина…

– Ты же сама сказала, что она не из народа франков. Наверное, она язычница, а убить язычницу – не грех. Кроме того, – Гагон перешел на шепот, – милая моя Бегга, мы с тобой знаем, что важно в жизни. Простые человеческие радости. Пожалуй, я попрошу кастеляна похлопотать о том, чтобы тебе выделили новую комнату. С каменным камином, конечно же. И ты получишь столько дров, что сможешь днем и ночью поддерживать огонь. А еще я думаю, что тебе не помешали бы новые пуховые подушки, не так ли? Ты уже немолода, иногда твои старые кости болят… И когда я смотрю на твое платье, я понимаю, что тебе нужно новое.

Молчание, повисшее в воздухе, причинило Гизеле такую же боль, как и слова Гагона. Она понимала, что Бегга не сможет воспротивиться искушению, – и оказалась права.

– Что вы сделаете с этой… девчонкой, не мое дело, – поспешно заявила служанка. – Но вы ведь не навредите Гизеле, правда? – В ее голосе послышалась мольба.

– Конечно же нет! – с чувством воскликнул Гагон. – Просто ей придется… уехать отсюда. Никто не должен узнать о том, что она обманула Роллона. Даже ее отец.

– Вы ведь отошлете ее в Шелль, к матери? – с надеждой спросила служанка.

– Успокойся, милая Бегга. Я не допущу, чтобы с принцессой случилось что-нибудь плохое.

Гизелу затошнило. Во рту чувствовался привкус гусиной ножки, но теперь мясо уже не казалось таким аппетитным. Девушка едва подавила рвоту. Она поняла, что Гагон обманывает Беггу. Гизела была уверена в том, что он прикажет убить не только Руну, но и ее саму.

Жизнь в королевстве франков и на землях норманнов во многом отличалась. На родине Гизелы носили другую одежду, пользовались другим оружием, иначе строили дома и готовили другие блюда. Но темница, в которую бросили Руну, была точно такой же, как и в Руане: темной, сырой и зловонной. А родная земля по-прежнему оставалась далекой и недостижимой.

Руна беспокойно ходила туда-сюда, борясь с усталостью. Похоже, это был ее главный враг. Когда ей хотелось спать, как сейчас, внимание северянки притуплялось, а в душе угасала воля к жизни. Но чем дольше Руна ходила по камере, тем очевиднее становилось, что есть враг и пострашнее усталости – одиночество. Одно дело бродить по лесам, когда вокруг ни души, и совсем другое – оказаться взаперти, когда за дверью смеются и радуются жизни какие-то люди, а пленнику остается лишь надеяться на милость стражника. Руна старалась не падать духом. Она упрямо сжимала кулаки, гордо вскидывала подбородок, но отчаяние все сильнее давило ей на плечи, и единственной возможностью избавиться от него казался сон.

Девушка улеглась на гнилое сено, свернулась клубочком, словно кошка, и закрыла глаза.

Ее сон был крепче, чем обычно, потому что в подвал почти не доносились звуки из внешнего мира. Проснувшись, Руна на мгновение позабыла о том, где она находится. Как же хорошо было выспаться, отдохнуть после бесконечных походов, после охоты! Как приятно не чувствовать тяжесть в голове!

Но северянка недолго радовалась. Она осознала, насколько безнадежно ее положение. Вскочив, девушка огляделась.

Вчера она рассмотрела только, что стены здесь сделаны из камня, а на полу валяется мусор. Теперь же стало видно, что с деревянного потолка свисает паутина, а дверь неплотно прилегает к порогу. В щель под дверью проникал свет – а значит, либо наступил новый день, либо же сейчас ночь и стражники зажгли факелы. Руна проклинала себя за то, что уснула и теперь не могла понять, сколько времени прошло. Мало того что она не могла распоряжаться собственной жизнью, так теперь она еще и лишена возможности воспринимать бег времени!

И вдруг полоска света стала ярче. Руна услышала чьи-то голоса.

Девушка подкралась к двери и прижалась ухом к доскам. Разговаривали два человека. Один голос был низким, другой очень тихим и нежным, мальчишеским. Слов Руна не разобрала.

Тяжелая дверь приглушала все звуки, к тому же северянка еще не настолько хорошо говорила по-франкски. Но одно слово повторили много раз: «Гагон». Руна не знала, что это значит, но предположила, что так зовут человека, приславшего в темницу этого паренька. Может, мальчик должен освободить ее? Может, Гизела позаботилась о ней?

Но имени принцессы слышно не было.

Голоса стали громче – стражник и парнишка подошли кдвери. Руне хотелось напасть на них, но, прежде чем вступать в бой с двумя противниками одновременно, нужно при – смотреться к ним.

И вдруг дверь распахнулась, свет факелов ударил Руне в лицо. Девушка зажмурилась, и прежде чем она успела вновь открыть глаза, засов задвинули. В камере стало темно, и Руна ничего не смогла разглядеть.

Когда ее глаза немного привыкли к полумраку, девушка увидела в камере какого-то юношу – низкорослого и худого, совсем еще мальчишку. Паренек обнажил нож и замахнулся на нее.

Северянка пригнулась, делая вид, будто она всего лишь несчастная хрупкая женщина. Так она хотела ослабить бдительность этого мальчика и напасть на него.

– Я сказала стражнику, что убью тебя. – Юноша, ворвавшийся в камеру, оказался никем иным, как франкской принцессой.

Руна выпрямилась. Она не была уверена в том, что правильно разобрала слова, но голос был ей знаком.

Человек, стоявший перед ней, поднял руку, откидывая капюшон. Роскошные белокурые волосы рассыпались по плечам. Девушка говорила без умолку, и в ее речи вновь и вновь повторялось имя – Гагон. Насколько поняла Руна, это был советник короля, который хотел убить не только ее, но и принцессу. А Гизела воспользовалась его намерением, прокралась в тюрьму и сама разыграла роль убийцы.

Северянка не знала, что потрясло ее больше – отвага принцессы… или ее хитрость.

Гизела протянула подруге нож. Руки у нее дрожали.

– Как ты попала сюда? – взволнованно спросила северянка. – Как тебе удалось проникнуть в камеру с оружием?

Принцесса удивленно уставилась на Руну. Сейчас Гизеле казалось, что это вовсе не она пробралась сюда. Словно этот поступок совершил кто-то другой. Когда принцесса поняла, что только она сможет спасти их обеих, ненадолго страх смерти пересилил все другие страхи. Потому-то Гизела и осмелилась переодеться, вынести из кухни нож, солгать стражнику. Теперь же она вновь объединилась с Руной, и северянка, более опытная и жизнестойкая, должна была принимать решения.

Руна же и сама пока не знала, что делать.

– И что теперь? – спросила она.

Гизела беспомощно пожала плечами. Она продумала план лишь до того момента, как попадет в камеру. О том, как им выбраться отсюда, принцесса не размышляла.

– Значит, как в прошлый раз. – Северянка решительно сжала рукоять ножа.

Гизеле только-только удалось избавиться от воспоминаний о событиях в Руане. Ей почудилось, будто ее жизнь движется по кругу и теперь она вновь и вновь будет попадать в одни и те же ситуации. Девушка была в ужасе оттого, что во второй раз очутилась в темнице и не было никого, на кого она могла бы положиться – ни родителей, ни кормилицы Бегги. У нее осталась только Руна. И потому, когда северянка ободряюще кивнула, принцесса согласилась.

Руна спряталась в тени, а Гизела улеглась на пол и завопила во все горло, как тогда в Руане. В тот раз она кричала от ужаса, теперь же – от отчаяния.

Конечно же это привлекло внимание стражника.

Дверь открылась. Мужчина увидел, что на мальчика, которого он впустил в камеру, напали. Более того, этот паренек, которому Гагон поручил убить язычницу, на самом деле был женщиной!

Торопливо подойдя к Гизеле, стражник присел на корточки. В тот же миг Руна набросилась на него сзади. Принцесса опять закричала – на этот раз от страха. Она надеялась, что северянка лишь пригрозит охраннику, но лезвие взрезало горло мужчины прежде, чем тот понял, что с ним происходит. Грузное тело осело на землю, полилась темная кровь.

Гизела оцепенела. Она услышала последний вздох несчастного – хриплый, клокочущий, исполненный муки.

– Ну зачем тебе нужно было его убивать? – выдавила она.

Руна ничего не сказала в свое оправдание, но ее молчание почему-то утешило Гизелу. «Либо мы, либо они», – вспомнила она слова своей подруги, и на этот раз не могла ответить на это Deus Caritas est – «Бог есть любовь». Да, ужасно было смотреть на мертвое тело, но Гизела понимала, что иначе этот мужчина убил бы и Руну, и ее саму – по приказу Гагона.

Руна переступила через убитого и потянула Гизелу за собой.

– Как… выбраться? – спросила она.

Принцесса прикусила губу. Одно дело найти дорогу к темнице, и совсем другое – выйти наружу.

– Сколько? – спросила Руна.

Вначале Гизела не поняла, что та имеет в виду, а потом догадалась – северянке нужно было знать, сколько воинов находится в коридоре. Впрочем, в замке сейчас остались самые бедные из солдат, которые не могли позволить себе купить доспехи для войны в Лотарингии.

– Т-т-т-трое или ч-ч-ч-четверо… – голос принцессы дрожал.

Руна осторожно убрала прядь волос у нее со лба и надела на голову подруге капюшон. Затем северянка склонилась над стражником и принялась стягивать с него одежду и обувь. То, что он залит кровью, девушку, казалось, не смущало.

Сапоги были слишком большими, а одежда – слишком широкой, но она хотя бы подошла Руне по длине. Переодевшись, девушка подпоясалась, чтобы спрятать под широким поясом нож.

Гизеле становилось страшно при мысли о том, что Руна когда-нибудь еще раз воспользуется этим оружием. И в то же время странное чувство защищенности придавало принцессе сил и отваги.

Девушки поспешно выбрались из камеры. Руне больше не пришлось убивать – по дороге они никого не встретили.

Беглянки поднялись по лестнице из подвала и выбрались во двор. Там на вертеле жарился поросенок и каждый торопился урвать себе кусок, поэтому стражники не обратили внимания на две прошмыгнувшие мимо фигуры.

Гизела не отрываясь смотрела на спину Руны. Северянка решительно шла вперед, тоже надвинув капюшон на лоб.

– И что теперь? – спросила она.

Гизела вскинула голову. Она боялась, что увидит на одежде Руны кровь, но во дворе уже стемнело, и девушка ничего не разглядела. Сгустившиеся сумерки означали, что вскоре наступит ночь и стража закроет ворота в город.

– Нужно торопиться! – воскликнула принцесса.

Несмотря на страх, девушка медлила. До сих пор все ее усилия были направлены на то, чтобы освободить Руну. Только сейчас она поняла, что вынуждена бежать из Лана. Гизеле хотелось спрятаться где-нибудь, может быть, в той же грязной камере, главное – быть поближе к родному дому.

Но Руна упрямо тащила ее за собой, и желание забиться в какой-нибудь укромный уголок сменилось стремлением вовремя добежать до городских ворот.

Поднятая ими суматоха не осталась незамеченной. Стражников можно было повстречать не только во дворе королевского дворца, но и на улицах, и уж там их не могло отвлечь жаркое из свинины. На девушек показывали пальцами. Ветер сдул с головы Гизелы капюшон, и белокурые локоны рассыпались по плечам.

Прежде чем мужчины успели окружить девушек и расспросить их, почему они бегают по улицам в мужском платье, беглянки заметили на улице группку монахов, оживленно обсуждавших что-то на неизвестном ни Руне, ни Гизеле языке. Впрочем, принцессе раньше уже приходилось слышать эту речь. Судя по всему, монахи говорили на ирландском, а значит, были земляками самого Иоанна Скота Эриугены. Под покровительством Карла Лысого, прадеда Гизелы, этот величайший мыслитель основал в Лане школу, где изучали греческий язык и философию.

Решительно надвинув капюшон на лоб, Гизела потянула Руну за собой в толпу монахов. Братья озадаченно уставились на дерзких девиц, но ни один из них не остановился. Украдкой оглянувшись, Гизела увидела, что, хотя стражники и смотрят им вслед, преследовать их никто не собирается.

Ирландцы отправились своей дорогой, а девушки наконец-то очутились перед городскими воротами. Они успели как раз вовремя – стража закрывала тяжелые створки.

– Подождите! – крикнула Гизела.

Привратники неприветливо смерили ее взглядом. Обычно так поздно из города никто не выходил.

Но Руна состроила такую мрачную мину, что стражник невольно кивнул. Наверное, он решил, что лучше не оставлять такой сброд в городе.

Гизела вышла за ворота, гордо вскинув подбородок. Но едва она оказалась за пределами Лана, как ее объял ужас. Ей вспомнились вооруженные солдаты, от которых они убежали, мертвый стражник, запах жареной свинины… И вдруг принцесса поняла, что больше никогда в жизни не сможет есть свинину, не думая о мужчине с перерезанным горлом.

Ее вырвало.

Выпрямившись, Гизела побежала вперед. Она мчалась вниз по холму, стараясь оказаться как можно дальше от города. Девушки пробежали мимо монастыря, основанного Садалбергой, и понеслись по полям и лугам, мимо виноградников и рощ.

Вскоре беглянки свернули с тракта и добрались до леса. Тем временем стало совсем темно. Деревья высились впереди темной грядой.

У Гизелы заболело в груди. Остановившись, девушка разрыдалась.

– Куда нам теперь идти?! – воскликнула она.

В Лан возвращаться было нельзя. Как и в Руан. Нельзя было последовать за отцом в Лотарингию – во-первых, Гизела не знала, где эти земли, во-вторых, непонятно было, где именно находился сейчас Карл. Не сможет она найти и путь в монастырь в Шелле, где сейчас жила ее мать. До сих пор принцесса шла домой, но теперь ее лишили дома.

Вскоре у девушки заболело горло от рыданий. Чтобы не проливать больше слез, Гизела принялась проклинать Гагона. Она не была обучена ругательствам, зато весьма красноречиво призывала кару Божью – несомненно, Господь накажет этого отступника за его прегрешения. Гизела смутно припоминала, как в детстве услышала разговор взрослых о том, что кто-то подло убил епископа Фулька. Бог наказал убийцу: в теле преступника теперь горело негасимое пламя, его мучила неутолимая жажда, а ноги опухли.

Такую же судьбу Гизела призывала для Гагона, но постепенно в ней гасла уверенность в том, что Господь накажет предателя. Хотя Гагон и хотел ее убить, Гизела была всего лишь дочерью короля, и притом непокорной. Она ведь ослушалась отца! Может быть, все, что происходит теперь, – это кара Божья и Гагон – не порождение тьмы, а орудие Господа?

Но была это справедливая кара или же жестокая насмешка судьбы, действовал Гагон так, как повелел ему Господь, или нет? Гизела не знала, как ей жить дальше.

У нее осталась только Руна – и больше никого.

Монастырь Святого Амброзия, Нормандия, осень 936 года

Всадники приближались. Арвид замер, прислушиваясь, и мать настоятельница испугалась, что он из упрямства не станет бежать и предпочтет встретить врагов лицом к лицу, а не следовать за ней в монастырь. Женщина ни на секунду не усомнилась в том, что к монастырю приближались враги.

Наконец Арвид встрепенулся, словно очнувшись, и последовал за ней к воротам.

Они успели как раз вовремя. Настоятельница закрыла ворота и задвинула засов. Скрип заглушили крики всадников и топот копыт. Вскоре в ворота застучали. Хотя дерево и было надежным, настоятельница испуганно отпрянула. Судя по шуму, снаружи стояло по крайней мере с полдюжины мужчин, и все они требовали впустить их.

– О Господи! – выдохнул Арвид.

Впервые с тех пор, как он узнал правду, на его лице отразилось что-то еще, кроме презрения. Это был страх. Настоятельница мотнула головой в сторону трапезной, давая понять, что она должна позаботиться о сестрах, в то время как юноша может подождать здесь.

Монахини были так же испуганы этой попыткой вторжения, как и она. Сестры наперебой гадали, кто же эти люди, подъехавшие к монастырю. Сестра-наместница пыталась успокоить своих подопечных, но ее слов не было слышно из-за криков. II только когда в комнату вошла настоятельница, воцарилась тишина.

Все смотрели на нее с надеждой и страхом. И не важно, что она только что отказалась от своего поста, – в час беды все полагались на свою матушку.

Сестра-наместница обратилась к ней первой.

– Кто… Кто это там? – спросила она.

Настоятельница чувствовала, как дрожат ее губы. У нее было так много врагов – и все они могли угрожать жизни Арвида.

Повинуясь порыву, аббатиса пожала плечами – и это оказалось ошибкой. Увидев, что даже она не знает, кто пытается ворваться в их монастырь, сестры впали в отчаяние.

– А вдруг это язычники с севера?! – Матильда вскочила.

Крики монахинь почти заглушили стук в ворота. Сестра-наставница громко цитировала пророка Иеремию, предрекавшего беду и погибель любому, кто столкнется с северянами. Другая монахиня бранилась на чем свет стоит:

– Проклятые разбойники! Нечестивое отродье!

Третья кричала, что предчувствовала надвигающуюся беду: ей давно уже снились кошмары, в которых над сушей и над морем бушевало пламя, летали огненные драконы, сверкали на небе кометы, веяли над землей вихри. Дурные предзнаменования, сулившие беду от северян.

И только сестра-келарь сохраняла спокойствие и ясность рассудка:

– Если это действительно дикари-северяне, нам нужно спрятать все наше добро. Язычники за тем и пришли – за драгоценными камнями, теми самыми, что украшают табернакль, за роскошными переплетами наших книг, за дорогими одеяниями. – Сестра посмотрела на свое платье, словно его вот-вот сорвут с ее тела. И не важно, что сшито оно было из самой простой ткани и к тому же покрыто пятнами, оставшимися после работы в кухне.

Сестра-наместница покачала головой:

– Монастырь – это священная обитель. – Она попыталась успокоить женщин. – Я слышала, что Господь не допускает осквернения таких мест. Если язычники ступят на эту землю, она разверзнется у них под ногами.

– Может, и так, – вмешалась Матильда. – А я вот слышала, что язычники как-то напали на церковь прямо во время богослужения. Священник как раз начал читать Sursum corda, «Возрадуйтесь сердцем», когда дверь распахнулась. Его закололи заточенной костью, прихожан же порубили мечами.

И вновь в трапезной поднялся страшный крик.

Но уже через мгновение послышался треск, заставивший всех вздрогнуть.

– Тихо! – прикрикнула мать настоятельница.

Само собой разумеется, она вновь командовала в этом монастыре.

Само собой разумеется, сестры повиновались ей.

Теперь, когда все умолкли, стук в ворота стал еще громче. Дерево пока не сломалось, но настоятельница не была уверена в том, что так будет и дальше.

– Тихо! – повторила она, не позволяя своим подопечным увидеть ее страх. – Здесь мы в безопасности! Конечно, северяне иногда нападают на франков, но мы не должны забывать о том, что большинство норманнов приняли христианство. Если с севера придут новые разбойники, нас защитят. Граф Вильгельм, сын Роллона, позаботится о нас. И он сам, и его отец обещали покровительствовать монастырям.

Сестры смотрели на нее недоверчиво – но ни одна из них не решилась возразить.

– Идите в церковь! – приказала настоятельница. – Мы помолимся там, чтобы Господь помог нам и граф поспел вовремя.

Женщины повиновались. В отличие от Аренда.

Когда все вышли из трапезной, настоятельница взглянула на юношу. Его черты исказились от боли, рана на груди кровоточила.

Подождав, пока все сестры войдут в часовню, аббатиса опустила руку ему на плечо, надеясь, что в час беды Арвид не отшатнется от нее.

Но юноша отпрянул – и настоятельница горестно вздохнула.

– Теперь, когда ты знаешь правду… Неужели это действительно так важно для тебя?

– Кровь мужчины – не то же самое, что кровь женщины, – пробормотал он, отворачиваясь.

Как оказалось, в часовне укрылись не все монахини. Только сейчас настоятельница увидела, что за ее спиной стоит Матильда.

– Что он имел в виду? – удивленно спросила девушка.

Может, настоятельнице показалось, но, похоже, стук в ворота стал тише. Может быть, мужчины поняли, что проникнуть в монастырь, это величественное сооружение из камня и прочного дерева, не так-то просто?

И вдруг матушка почувствовала навалившуюся на нее усталость. Несмотря на защиту прочных стен, она вновь ощутила себя безродной и бездомной.

Посмотрев на часовню, аббатиса поняла, что не обретет там ни покоя, ни уверенности.

– Этот юноша больше не знает, кто он, – доверилась она Матильде. – И если быть до конца честной, то я этого тоже не знаю.

Название книги

Дочь викинга

Крен Юлия

Глава 6