– Дурацкая игра! – Джефф яростно ткнул в кнопку устройства для видеоигр, и едва слышное гудение умолкло. – Идиотская, тупая игра! Ненавижу ее!

Он швырнул устройство об стену, соскочил со стула и бросился по проходу между стеллажами старых книг. Он остановился в дверях «берлоги» и некоторое время просто сопел от возмущения, потом не выдержал.

– Что, ничего другого нет?!

– К сожалению, нет. – Синглтон перестал ритмично щелкать «мышью» Он просматривал на компьютере он-лайновый каталог книжного антиквариата в надежде найти там упоминание о рукописи Керуана. – Если умираешь со скуки, займись уроками.

– Какие еще уроки! Ненавижу домашние задания! Хочу домой!

– Потерпи. Осталось совсем немного. Твоя мать в клубе почти час, значит, скоро вернется и заберет тебя домой.

– Эх, и почему я отказался пойти с дядей Итаном? Тео сейчас смотрит, как механик меняет масло в машине. Все интереснее!

– Это был твой выбор, никто тебя ни к чему не принуждал.

– Да, но, я думал, это скучища. – Уныние Джеффа все больше переходило в жалость к себе. – А вышло, что здесь еще скучнее!

Это был четвертый раз за неделю, когда мальчик выразил желание остаться у Синглтона, пока Бонни занималась делами или водила Тео по кружкам и докторам. Прежде он коротал время, попеременно приставая с вопросами к Итану в его конторе и играя в единственную видеоигру. Однако в последнее время наверх его не тянуло, он явно предпочитал не покидать магазина, и невольно думалось, что он избегает Итана. Синглтон не мог понять, какая кошка между ними пробежала.

– Не хочешь пройтись? – предложил он.

– Ничуть.

– А придется. Мне нужно подышать свежим воздухом. Одного тебя я тут не оставлю.

Мальчик набычился, но он умел отличать простую просьбу от приказа, поэтому спорить не стал, зато передернул плечами в одном из тех красноречивых движений, которыми подросток умеет без слов высказать все, что думает о взрослых и их тирании.

– Как скажешь…

– Надень головной убор.

– Вот еще!

– Твоя мама сказала, что ты должен его надевать каждый раз, как выходишь на солнце.

– Ее здесь нет.

– Не важно. Закон есть закон.

Синглтон снял с вешалки видавшую виды бейсболку с обвисшим козырьком и нахлобучил себе на голову, отчасти желая подать пример, но больше потому, что в борьбе с надвигающейся плешью давно уже брил голову наголо. С копной волос он бы еще вышел на солнце Аризоны, но теперь приходилось принимать меры предосторожности даже в ноябре.

Джефф, уже одетый и в парусиновом кепи, сердито протопал за дверь. Пока Синглтон запирал магазин, он раз десять успел возвести глаза к потолку, как если бы они опаздывали на поезд.

Они направились к заброшенному, разросшемуся скверу. Джефф дулся и молчал.

– Давай, кто первый добежит! – предложил Синглтон.

– Чего?!

– Что слышал. Бежим до фонтана. Спорим, я тебя обставлю? Кто отстал, тот покупает содовую. Идет?

– Идет!

Казалось, невидимая рука отпустила скрытую внутри мальчика пружину. Он рванул с места и во всю прыть пустился по улице к купе неухоженных деревьев и кустов. В его мелькающих ногах и руках чувствовалась неиссякаемая подростковая энергия.

Синглтон последовал за ним, даже не ускорив шага, размышляя над тем, что же дальше.

Парнишка в таком возрасте, когда нужно время от времени говорить с отцом по душам. Но отца-то ведь нет. Правда, есть дядя, и тот делает, что может, чтобы заменить отца, но по какой-то причине Джефф не желает обсуждать с ним свои проблемы. Выходит, остается он. Но как начать такой разговор? Он никогда этим не занимался. У него и детей-то никогда не было.

У фонтана поджидал Джефф. Он раскраснелся, запыхался и выглядел еще более сердитым.

– Ты вообще не бежал! Даже не пытался меня обогнать. Почему?

Синглтон примостился на каменном парапете фонтана, который уже несколько лет не функционировал. Круглая чаша была забита опавшими листьями, по бокам разрасталась изумрудная поросль мха.

– Потому что пробежаться надо было не мне, а тебе.

– Чего это вдруг? – спросил Джефф озадаченно. – Я не собирался носиться как угорелый!

– Когда станешь взрослым, будешь таким способом снимать стресс, – усмехнулся Синглтон, надеясь, что тон взят правильный. – Видел, сколько народу бегает по утрам и вечерам? Можно еще пойти в гимнастический зал, на тренажеры.

– И что, помогает? – удивился мальчик и прищурился на него из-под козырька кепи. – Вот чудно!

– Ничего чудного. Когда человек под стрессом, в голове у него как будто что-то заклинивает, и он не замечает, как меняется. Совершает нелепые поступки, злится без причины. Оставаться таким вот заклиненным опасно, потому что можно пойти вразнос и наделать дел.

– Например?

– Например, наговорить гадостей тому, кто этого совсем не заслуживает. Или разбить хорошее, почти новое устройство только потому, что игра не по душе. Можно даже ввязаться в драку и выйти из нее с разбитой физиономией.

– Ну и подумаешь!

– В самом деле подумаешь, и не раз. С первого взгляда видно, что такой грубиян совсем не крутой, а, наоборот, слабак, потому что не владеет собой. Такого никто не уважает.

– Значит, надо бегать в парке или идти на тренажеры?

– Это лучше, чем портить людям настроение и восстанавливать их против себя. Умный снимает стресс, а дурак продолжает свое.

– А может, человеку нравится быть заклиненным, – угрюмо буркнул Джефф. – Может, он в таком настроении.

– Стресс – дело житейское. Все мы порой ему поддаемся, и ничего страшного в этом, по сути дела, нет. Разница между умным и дураком состоит в том, что умному достаточно понять, что с ним происходит. Он хочет – и умеет – возвращаться в норму. Ему больше по душе быть рассудительным и спокойным, потому что умение владеть собой – это заслуга, это взрослое, зрелое качество, и, уж ты мне поверь, это по-настоящему круто. Куда круче, чем изливать свое плохое настроение на других, как капризный малыш.

– А если человек бегает, бегает – и ничего. Если у него не получается вернуться в норму? Что тогда?

– Тогда лучше всего поговорить с кем-то близким и разобраться, что с тобой происходит. Тогда и дело пойдет.

– А если все равно не пойдет? – Джефф столкнул камешек с парапета в фонтан.

– Пойдет как миленькое. Вот если, к примеру, поговорить с мамой…

– Ну, нет! – Он нагнулся, набрал камней и начал бомбардировать ворох сухих листьев в чаше фонтана. – Ни за что!

– Ну, не с мамой, так с кем-нибудь мужского пола. С дядей, например.

Мальчик отрицательно покачал головой, глотнув с таким трудом, что горло у него судорожно дернулось.

– Тогда… – медленно продолжал Синглтон, стараясь попасть в нужное русло, – тогда с другом.

– И что будет?

– Ну… я не знаю. Друг может подсказать выход… подбросить идею…

– Как исправить дело? – с горечью подсказал Джефф. – А если ничего уже не исправишь? Тогда что толку с кем-то это обсуждать?

«Нет, – подумал Синглтон, – с тонким подходом мы никогда не доберемся до сути. Пора брать быка за рога».

– Слушай, Джефф, я знаю, что последняя пара недель стала для вашей семьи нелегким временем. В ноябре ты лишился отца, и с тех пор каждый год в этом месяце чувство потери камнем лежит у тебя на душе. Не знаю, что именно ты испытываешь – может, негодуешь, что отца с тобой больше нет. Что ж, это и в самом деле веская причина для негодования. А может, злишься на мать и дядю за то, что они…

– На них я совсем не злюсь! – перебил Джефф, и голос его поднялся до звонкой истерической ноты.

Что ж, и то хорошо.

– Но ведь на кого-то ты злишься. Можно узнать, на кого?

– На себя.

Наступило молчание. Синглтон ждал, затаив дыхание.

– На себя! – Голос мальчика сорвался, и он шмыгнул носом, борясь со слезами. – За то, что совсем не помню папу! Не помню, как он выглядит, представляешь? Как можно забыть родного отца?!

Он разрыдался в голос, больше не пытаясь сдерживаться. Худенькие плечи затряслись, слезы градом покатились по щекам. Казалось, чем яростнее он смахивает их, тем больше их становится.

Синглтон смотрел, изнемогая от жалости и задаваясь вопросом, как поступают в такой ситуации. Боясь спугнуть мальчишку, он просто ждал.

Наконец слезы иссякли, рыдания прекратились, и наступила тишина.

– Ты не забыл его. Он по-прежнему там, в глубине, где кроется все самое важное.

– Нет, забыл! – Мальчик вытянул из джинсов край рубашки, вытер глаза и высморкался. – Лица-то я не помню, а разве это не главное? Пришлось взять альбом. И знаешь что? Чем больше я смотрел, тем больше казалось, что это совсем чужой человек!

– Память – штука странная, – философски заметил Синглтон. – Помнить можно по-разному. Ведь не важно, как он выглядел, твой отец.

– Нет, важно!

– Возможно. – Он устремил взгляд вдаль, под деревья. – Но это не самое важное, понимаешь? Куда важнее то, что ты носишь в себе частицу своего отца, и что частица эта никуда не денется.

– Тогда почему я вижу его как чужого?

– Потому что придаешь слишком много значения внешней стороне, а это так, видимость. Человек помнит душой, а не глазами. Твои гены – надеюсь, вы уже проходили в школе это слово – навсегда несут в себе его отпечаток, и этот отпечаток важнее того, что остался на фотографической бумаге.

– Да, гены мы проходили. Что дети похожи на отца и все такое. Мама с дядей Итаном твердят, что я прямо живой портрет своего отца, но, даже когда я смотрюсь в зеркало, все равно не могу его представить.

– Я же говорю, это только видимость. Речь не о мелочах вроде цвета глаз и волос. Итан, а я доверяю его суждению, говорит, что умом ты в отца. Значит, так же далеко пойдешь, как и он. Когда в следующий раз будешь писать в школе контрольную, подумай о том, что так быстро соображаешь в том числе потому, что отец передал тебе свои способности, свой ген разума.

– А вдруг я напортачу в контрольной?

– Хороший вопрос, – улыбнулся Синглтон. – Прямо даже исключительный. Очень по существу. В твоем возрасте отец наверняка задавал такие же. Говорит само за себя.

– Так как же?

– Можно только передать способности, но не наделить умением всегда и все делать правильно. Главное, чтобы ты хотел управляться с этими способностями, чтобы развивал их. Никакие гены не помогут сдать экзамен, если не учил.

– Так что же, если я напишу контрольную на «отлично», значит, это заслуга отца, а если провалю, это моя неудача?

– Не так просто. Если напишешь на «отлично», это заслуга вас обоих: отца потому, что он передал тебе ген разума, твоя потому, что сумел этим геном воспользоваться.

– Ах, вот как…

– И, между прочим, гены не единственное, что оставил тебе отец. Есть и кое-что поважнее.

– Поважнее?

– Память о том, какой он был добрый, как много для тебя делал и как сильно тебя любил.

– Я же говорю, что ничего этого не помню!

– Ты не помнишь конкретные детали, только и всего Память о добре так глубока, что ее не стереть, как ни пытайся. Она и делает тебя таким, какой ты есть, а ты отличный парень, Джефф.

– А если папа не любит сына? Что тогда?

– Тогда обычно мама любит за двоих.

– А если и она не любит?

– Всегда найдется кто-то другой, кому он небезразличен. Тот, кто сделает из него отличного парня. Например… например… – Синглтон порылся среди померкших образов прошлого и обнаружил уголок с лицами, которые и по сей день были ему дороги. – Например, дедушка и бабушка.

– Не понимаю.

– В том-то и весь смысл, что тебе не нужно даже понимать. Достаточно знать: что бы ни случилось, как бы ни обернулась жизнь, отец останется с тобой. Подрастая, ты будешь вспоминать его все чаще, и его лицо постепенно обретет четкость. Да что там, ты будешь думать о нем даже тогда, когда сам обзаведешься детьми!

– Чего ради?

– Потому что многое осталось невысказанным. Вопросы так и не были заданы, ответы не были получены, и ты будешь размышлять над тем, как это было бы, если б тебе выпал шанс спросить. Что бы он ответил? Гордился бы он тобой теперешним? Порой тебе будет грустно, что ты так никогда и не узнаешь этого, но такова жизнь Никому не дано получить ответ на все вопросы. Наступило долгое молчание.

– Как ты думаешь, отец гордился бы мной теперешним? – наконец спросил мальчик.

– Ни минуты не сомневаюсь.

– А ты? Есть у тебя вопросы, которые ты так и не задал отцу? Ответ на которые не знаешь и сейчас?

– Конечно.

– Отчего же не спросишь?

– По той же причине, по которой ты не можешь спросить своего. Мой отец умер.

– О! – Джефф повозил ногой по земле, сгребая в кучу камешки. – А почему он умер?

Синглтон непроизвольно вцепился пальцами в края парапета.

– Он служил в военно-морском флоте, офицером. Говорят, это был человек блестящего ума и большой отваги.

– Да, но что же все-таки случилось?

– Пал смертью храбрых, за месяц до моего рождения.

– Что?! – Джефф был заметно потрясен. – Он тебя так и не видел? Ни разу?

– Ни разу.

– А ты, выходит, ни разу не видел его ..

– Только на фотографиях.

– Значит, ты не можешь его помнить! Не можешь о нем думать!

– Могу. Ведь это был мой отец, и он всегда со мной.

– Потому, что ты во всем на него похож?

Синглтону показалось, что на плечи ему опустился стопудовый груз. Всю жизнь он носил в себе мучительное сознание того, что вырос совсем не похожим на отца, более того, в его прямую противоположность. В нем попросту не было ни на грош отваги, и герой из него был никакой. Вот почему он выбрал участь затворника, окружил себя старинными книгами – они не могли посмотреть свысока.

– Нет, мы совсем не похожи.

– Как же не похожи? – удивился мальчик. – Ты такой отважный! Разве ты не спас тетю Зою, когда на нее напали те два плохих парня? А твой ум! Мама говорит, ты работал в каком-то особом месте – там, где засекречивают компьютеры. Это правда?

– Ну да, – рассеянно подтвердил Синглтон, все еще не вполне опомнившись от того, какой оборот приняла беседа по душам. – Котелок у меня неплохо варит.

– Во-во, – обрадовался Джефф. – Котелок варит! Я думаю, твой отец гордился бы тобой теперешним.

Подумать только, хмыкнул Синглтон. Он затеял этот разговор, чтобы выпытать, что гнетет мальчишку, и, быть может, облегчить это бремя. А вышло наоборот. Что за странная штука жизнь! Никогда не знаешь, что ожидает за поворотом.

– Ладно, нам пора, – сказал он, поднимаясь. – Зайдем за содовой?

– Само собой.