Было начало ноября. Зак сидел в полном одиночестве в первом ряду просмотрового зала. Ему впервые предстояло увидеть плод своих трудов собранным воедино, в самом первом приближении, еще без звуковых эффектов и музыки.

Через пару минут после того, как выключили свет и просмотр начался, задняя дверь тихонько приоткрылась и в зал заглянул Вито Орсини. Он кивнул единственному человеку, который находился в зале, помимо Зака, — монтажеру. Тот сидел на последнем ряду, откуда ему было удобнее общаться с механиком. Монтажер молча кивнул в ответ, не нарушая неписаного этикета просмотрового зача, работа в котором требует полной тишины, и снова стал смотреть на экран. Несколькими минутами позже он отметил про себя, что Вито удалился, но на противоположном конце последнего ряда появилась хрупкая женская фигурка. Монтажер решил, что раз продюсер привел ее сюда, значит, у него есть на то основания, и тотчас же забыл о ее существовании.

Когда через два с лишним часа просмотр был завершен, в зале опять вспыхнул свет. Зак встал, разминая затекшие руки и ноги, и крикнул монтажеру:

— Спасибо, Эд! Здесь еще есть над чем поработать. Надеюсь увидеть тебя завтра, да пораньше.

Монтажер немедленно удалился, а Зак еще несколько минут расхаживал перед экраном, размышляя над тем, что предстоит сделать завтра в монтажной, что и как он будет менять, пусть по секунде, пусть по кадрику, пока не добьется того, что ему нужно. Монтаж был очень важной частью работы, тонким, деликатным, миниатюрным процессом превращения отснятого материала в тот фильм, который зрители увидят в кинотеатре. Наконец, все еще погруженный в себя, он направился по ступеням к выходу. Не доходя до двери, он вздрогнул от чьего-то сдавленного всхлипывания.

— Что за черт?

Он огляделся и увидел Джиджи, комкающую в пальцах мокрый носовой платок.

— Ты? Эй, драчунья, кончай плакать, неужто так плохо?

— Нет… — От слез голос Джиджи прерывался и дрожал. — Как это… как глупо… Но я всегда плачу… когда кончается хорошо.

— Ну, хоть разок-то улыбнулась за весь фильм?

— Это было труднее всего — не рассмеяться вслух, а то бы я себя выдала. Зак, я не ожидала от тебя такого. Все это так романтично, неожиданно романтично… Как тебе это удалось?

— А мне это удалось?

— Ты сам это знаешь, — объявила Джиджи.

— Ну… скажем, у меня есть только робкая надежда, что после двух месяцев доведения всего этого до ума, может быть — только может быть, — мне удастся сделать из этого фильма что-то чуточку более достойное, чем то, чего я ожидал. — Зак постучал по деревянному подлокотнику одного из кресел.

— Ты все такой же суеверный, как я вижу, — проворчала Джиджи и тоже постучала по дереву. На всякий случай.

— И сколько ты извела клинексов?

Джиджи посмотрела себе в подол.

— Восемь… нет, девять, считая последний. Но ведь в твоем фильме три разных хеппи-энда, — сказала она в свое оправдание, — значит, выходит по три штуки на каждый. Я не какой-нибудь фонтан.

— Значит, ты заметила все три? А я-то думал, что один-то мне точно удастся утаить. Так, говоришь, девять? Ты, конечно, еще не показатель. Может, ты просто плакса.

— А ты что, помнишь меня такой? — В ее вопросе звучала масса оттенков — тут были и ностальгия, и упрек, и тоска, и притворное безразличие.

— Ну ладно, ты совсем не плакса, — поспешил исправиться Зак. — Вернее, не была плаксой. Но ты ведь могла перемениться — начала же, к примеру, бить физиономии перед камерой.

— Это было только один раз, не надо преувеличивать, — уточнила Джиджи.

— Тебе повезло, что джентльмен не дал сдачи. Конечно, от этого он выглядел бы еще хуже, чем теперь, хотя это вряд ли возможно — спасибо фотографам и репортерам. Джиджи, ты спасла мою репутацию, а я тебя еще толком не поблагодарил.

— Я получила твое письмо.

— Бывают случаи, когда никакое письмо не может передать всей признательности. Спасибо тебе, Джиджи. Ты была… великолепна.

— Не стоит благодарности. Приходите еще. Скажи мне, Зак, а если бы я ударила тебя, что бы ты сделал? — не удержалась от вопроса Джиджи, убирая в сумочку остатки клинексов.

— Я бы повалил тебя и стал щекотать ушки.

— О черт, ты слишком много знаешь, — пробормотала Джиджи, заливаясь краской. Некоторые ее слабости были известны одному Заку.

— По-моему, неплохая идея. Можешь не волноваться, я никому не скажу. Слушай-ка, а не съесть ли нам по пицце? В честь будущего кино для влюбленных парочек?

— Я бы, пожалуй, и две съела. После плохого кино мне требуется стакан газировки, а после хорошего — пицца, уж не знаю почему, но это самый верный критерий. У меня что-то, должно быть, с составом крови. Может, мне стать профессиональным кинокритиком?

— Ты тогда поправишься на целую тонну. Пошли отсюда.

Зак заказал пиццу с двойной колбасой, двойным сыром, двойным соусом и тройной порцией анчоусов, но без зеленого перца, а в придачу — маслины и два пива. Джиджи серьезно слушала и думала о том, что есть вещи, которые совершенно не меняются, — в частности, вкусы в отношении пиццы.

Когда пиццу принесли, он аккуратно прорезал до конца сделанные поваром насечки и протянул ей кусок, держа его к ней внешней стороной. Джиджи согнула кусок пополам и два раза откусила от середины, после чего оставшуюся внешнюю часть с корочкой вернула Заку, чтобы он доел. Так продолжалось, пока пицца не была уничтожена, после чего они немедленно заказали вторую. Где-то на половине Джиджи остановилась.

— Не могу. Боюсь, больше не влезет.

— Да брось ты. Ешь одни середки — какой в них прок? Вот корка — это да, ею можно наесться, а серединка… Видимость одна.

«Какая она хрупкая, — с тревогой подумал Зак. — надо ее подкормить». После пролитых в кинозале слез туши на ресницах совсем не осталось, и сейчас Джиджи казалась совсем юной. Это безнравственно — расхаживать по городу в таком виде, когда рядом с нею любого мужика начинают одолевать низменные мысли. «Надо ей об этом сказать», — подумал он и не решился. Она не любит критику в свой адрес, он это слишком хорошо знал.

— Середка — это самое вкусное, там же сплошная начинка, — терпеливо втолковывала Джиджи.

— Тебе края никогда не нравились, — неодобрительно покачал головой Зак.

— А ты всегда недооценивал серединку, — парировала Джиджи.

— Ты даже ни разу не попыталась распробовать край, — твердил Зак.

— Я отказываюсь спорить на эту тему: мы оба получаем, что хотим, так в чем же дело?

— О'кей, но ты все равно не права, — упрямо заявил Зак.

— Верно.

— Верно? Ты согласна, что ты не права? — Зак не верил своим ушам.

— Нет, я не могу с тобой согласиться, я просто считаю, что нет смысла продолжать эту дискуссию. — Глаза Джиджи лукаво сверкнули.

— Что ж, это осложняет дело, — нехотя проговорил он, прикончив вторую пиццу и вдруг осознав, что Джиджи ничего не прибавила к своей последней реплике. — Тогда о чем будем говорить?

— Я думала, ты что-нибудь предложишь. — Джиджи откинулась на спинку и скрестила на груди руки.

— Очень умно с твоей стороны, — сказал Зак, — уступить в этом извечном, но ничего не значащем споре. А я-то купился.

— Ну и? — Голос Джиджи звучал кротко, но непреклонно.

— Не знаю, — признался Зак, чувствуя, что это тот редкий случай, когда у него нет готового ответа, нет ясной позиции, нет четкого суждения по поводу того, что должно произойти дальше.

— Ты не считаешь, что нам следует поговорить? — тихо спросила Джиджи голосом, в котором одновременно слышались и насмешка, и нежность — та терпкая нежность, которая вызывала у него желание слушать этот голос еще и еще, чтобы понять наконец, что делает его таким притягательным, почему на звук этого голоса отзывается его сердце.

— Конечно, надо поговорить. А как, кстати, ты попала на просмотр?

— Отец провел. Мы об этом будем говорить?

— А зачем ты пошла?

— Считай, что из простого любопытства.

— Из простого любопытства ни один человек не станет сидеть два с лишним часа и смотреть черновую копию. Нормальный человек, я хочу сказать.

— Ты прав, — согласилась Джиджи без ложного колебания.

— И?

— Может, мне надо было убить время. Или я хотела посидеть впотьмах, тихонько посмеяться и поплакать. А может, мне захотелось вновь увидеть тебя… — Она замолчала и стала придумывать новые причины, которые могли бы привести ее в просмотровый зал.

— Все же что именно? Убить время? — спросил Зак.

— Нет.

— Посидеть в темноте? — продолжил перечислять он.

— Нет… не то. Не совсем то, — неуверенно произнесла Джиджи.

— То есть… последнее?

— Пожалуй… пожалуй, да.

— Ты хотела видеть меня? Неужели?

— А ты разве не хотел меня видеть?

— Ты прекрасно знаешь, что хотел, да еще как!

— А почему? — горя от нетерпения, спросила Джиджи.

— Потому что я тебя боготворю, — выпалил он. — Потому что я готов целовать землю, на которую ты ступаешь, потому что ради тебя я могу пройти сквозь огонь, забраться на вершину айсберга, переплыть океан — потому что я тебя безумно люблю, а то ты не знала! С тобой невозможно иметь дело!

— Неужели? — удивилась Джиджи. — Пожалуй, да, особенно если меня провоцировать, но ты ведь в последнее время этим не грешил, правда?

— Да, и довольно давно.

— Пожалуй, — медленно произнесла она, словно с трудом подбирая слова. — Пожалуй… Хотя, если все взвесить, не знаю, что у нас могло бы получиться… У нас настолько разные взгляды на многие вещи… Но, может, нам стоит попробовать снова?

— Джиджи, любовь моя! — Он резко приподнялся, намереваясь подсесть к ней, но Джиджи остановила его:

— Оставайся на месте, Зак! — Голос Джиджи пригвоздил его к месту. — Мы должны договориться о некоторых правилах игры, иначе все начнется снова, а я не смогу пережить это во второй раз.

— Джиджи, я теперь совсем другой! За последний год я столько пережил, что просто не мог бы остаться прежним. Я часто думал о том, как был не прав по отношению к тебе, как пытался подчинить тебя себе, о всех ужасных словах, которые тебе говорил, — ну, неужели ты считаешь, что я не способен стать лучше?

— Нет, ты способен… Но ты всегда будешь в первую очередь влюблен в свою работу, и я всегда буду соперничать с ней. Разве не так?

Зак тяжело вздохнул. Чтобы быть с Джиджи, он готов на что угодно — только не на ложь.

— Если все дело в этом, — с горечью признал он, — то тут мы ничего не сможем изменить. Я не мыслю себя без этой работы. Я и есть моя работа. Это для меня полжизни. Но вторая половина, Джиджи, — это ты.

Джиджи разумом и сердцем пыталась сейчас постигнуть Зака Невски с его безграничной преданностью своему делу. Вот человек, думала она, вся жизнь которого предопределена его талантом; человек, рожденный на свет затем, чтобы облекать написанные на бумаге слова в реальность, которая способна овладеть сердцами зрителей; человек, который глубоко верит в свою способность вдохнуть жизнь в текст и воплотить на сцене и в кино замысел драматурга или сценариста; человек, неоднократно доказавший свои способности; человек, который жить не сможет без того, чтобы не дарить людям свое искусство. Наконец она поняла, что Зак действительно неотделим от своей работы.

— Вряд ли мне был бы интересен мужчина, которому безразлично, что он делает, — так же медленно, старательно подбирая слова, произнесла Джиджи. — Но, Зак, ты не можешь быть в такой степени погружен в свои дела, чтобы не понимать, что то, что делаю я, значит для меня ничуть не меньше, чем для тебя — твоя работа.

— Да! Я понимаю! И я…

— Погоди. Не торопись с ответом. Я знаю, что, если бы я заработала большие деньги, стала бы знаменитостью, ты бы сделал героическое усилие и попытался оценить мои труды. Но что, если я вздумаю изучать итальянский или начну играть на фортепьяно, займусь разведением роз — что, если я так захочу тратить свое время? Ты тогда меня оценишь?

— Я целый год потратил как раз на то, чтобы найти ответы на эти вопросы. Ты была права, назвав меня обманщиком и лицемером, когда я пообещал относиться к твоей работе серьезно: тогда я, наверное, и впрямь был способен на одни слова. Я видел одно — что рекламное дело уводит тебя от меня, и пытался внушить тебе, что ни один приличный человек не станет этим заниматься. Это было отвратительно.

— Да уж.

Он твердым взглядом смотрел на нее.

— Какую бы работу ты для себя ни избрала, я буду относиться к ней так же серьезно, как к режиссуре. Обещаю тебе.

— Тогда эту проблему можно считать решенной. Но есть и другие. — Джиджи помолчала, ожидая, что он теперь скажет.

— Джиджи, я был готов убить себя за то, что взял тебя силой, а потом сказал, что ты только этого и ждала, что ты все сделала, чтобы привлечь мое внимание.

— Да, это было низко. Даже Бен Уинтроп не опускался до такого.

— Что мне сделать, чтобы ты меня простила? — взмолился он. — Джиджи, я знаю, что я тиран, я самодур, упрямец.

— Ты это понимаешь? Серьезно? Но все-таки… ты не так уж плох.

— Правда?

— Ты теперь знаешь себя намного лучше, чем раньше, — серьезным тоном произнесла Джиджи.

— Год без тебя — почти по двадцать четыре часа в сутки — кое-чему меня научил.

— Что значит «почти по двадцать четыре часа»? — не поняла Джиджи.

— Ну, немного я все же спал — посмотрев в сотый раз «Какими мы были».

— «Какими мы были»? Господи, я сто лет его не видела, — удивилась Джиджи. — Зак, ты уверен, что сумеешь измениться? — тихо спросила она.

— Ну… не уверен. Это у меня в крови, это часть моего характера. Если бы я не был убежден в своем мнении и не должен был бы всеми силами убедить в нем других, я занимался бы чем-либо иным, нежели режиссурой. Может, мы бы тогда оба занялись солением огурцов и создали бы гигантскую маринадную империю.

— Это уж вряд ли.

— Да, конечно, но одно я обещаю тебе раз и навсегда: с тобой я не буду вести себя как режиссер на съемочной площадке.

— И ты всерьез веришь, что можешь быть властелином мира на работе и переключаться дома?

— Именно это я и имею в виду, — серьезно произнес Зак. — Я знаю, что это возможно. Я никогда больше не стану заставлять тебя вести ту жизнь, которая мне нравится. Ты сама себе хозяйка. Я больше не повторю этой ошибки.

Джиджи с серьезным видом кивнула. Она чувствовала, что он говорит от чистого сердца.

— А как быть с твоими съемками, которые могут на полгода оторвать тебя от дома?

— Теперь я могу сам выбирать, что снимать, а что нет. Значит, буду выбирать поближе к дому.

— Или… время от времени я могла бы ездить с тобой. Мы могли бы… могли бы прийти к какому-то компромиссу, — произнесла Джиджи ненавистное слово.

— Компромиссу? — удивился Зак. — Ты вправду готова к компромиссу?

— Не всегда, — поспешила поправиться Джиджи, — далеко не всегда, но я не хотела бы, чтобы ты отказывался от стоящего сценария только потому, что надо на несколько месяцев уехать. То есть — время от времени это возможно.

— А как же твоя работа?

— Я решила остаться пока на вольных хлебах, — призналась Джиджи. — Хотя это звучит нескромно, но на меня колоссальный спрос. Я не намерена возвращаться на постоянную работу. У меня нет хватки деловой женщины, я не хочу быть игроком в чьей-то команде. Я стану работать над собственными проектами — знаешь, Зак, это ведь может быть все что угодно!

— Иными словами, — уточнил он, видя, как глаза ее загорелись при мысли об открывающихся возможностях, — ты могла бы работать в любом месте?

— Не увлекайся, — поспешила она дать обратный ход. — Я хочу иметь нормальный дом, я не собираюсь становиться летучим голландцем в юбке. И еще — слушай меня внимательно, Зак Невски: тебе придется согласиться еще на два условия. Первое — ты не будешь проводить со своей съемочной группой каждый вечер. И я не собираюсь делиться тобою с твоими поклонницами. И второе, Зак: если будешь приглашать кого-то на ужин, то я должна знать об этом заранее, и гости должны знать, как меня зовут, иначе я выставлю их за дверь голодными.

— Я со всем согласен, — воскликнул Зак. — Готов подписаться под любой бумагой! Кровью.

— Это лишнее, — ответила Джиджи, стискивая руки, которые так и тянулись к нему. — Я верю твоему слову.

— А как… как ты хочешь, чтобы тебя называли гости?

— Джиджи.

— Джиджи Невски? — Он с надеждой и мольбой посмотрел ей в глаза.

— Похоже, что это… в некотором роде… неизбежно, — прошептала Джиджи, беспомощно глядя на него. И как только у нее хватило сил прожить без него целый год?

— Можно мне пересесть к тебе? Пожалуйста!

— Можно! — Джиджи была щедра и великодушна, ведь все вопросы, которые мучили и сдерживали ее, теперь были решены раз и навсегда, и она могла опять позволить этому невозможному, настойчивому, желанному парню завладеть своим сердцем, как он уже сделал это однажды много лет назад. Ее первая настоящая любовь и, по совести говоря, единственная.

— Любимая, мы сейчас же едем домой, — объявил Зак, моментально беря ситуацию под контроль. — Я так тебя люблю! Я просто не могу… О черт! Ты оставила машину на студии?

— Нет. Меня подвез отец и высадил там.

— И ты осталась — не зная, как попадешь домой? — У Зака это не укладывалось в голове. Никто, ни один человек в Лос-Анджелесе не совершил бы такого импульсивного, такого безрассудного поступка.

— А что в этом странного? — рассмеялась Джиджи.

Интересно, думала она, сколько ему надо времени, чтобы понять наконец, что он встретил девушку своей мечты? Придется дать ему еще месяц-другой на принятие окончательного решения, ведь мужчинам требуется больше времени на осознание очевидных вещей.

Зак обнял ее и стал целовать на глазах у изумленной публики, которая встретила такое проявление чувств одобрительным свистом и возгласами. Джиджи наконец услышала, что творится кругом, и попыталась высвободиться. Зак только крепче прижал ее к себе, подхватил на руки и понес к машине. Она прильнула к его мощной, теплой груди, и ее затопило безмерное счастье. Мозг лихорадочно заработал, обдумывая предстоящую свадьбу — пусть это будет действительно скромная свадьба, только Билли со Спайдером, отец с Сашей, малыши, Джози, Берго и… О нет! «Ма»! «Придется смириться и с Татьяной Невски», — твердо сказала себе Джиджи. Так, значит, Саша теперь будет ее золовкой и мачехой одновременно. Саша Невски-Орсини и Джиджи Орсини-Невски. Кто бы мог подумать! Но сейчас, в эту счастливую минуту, Джиджи не хотелось думать о возможных осложнениях. В жизни так много хорошего!