В том, что Спайдер в «Магазине грез» взял на себя роль главного арбитра в спорах о хорошем вкусе, виновата была Мэгги Макгрегор, хотя ей он не говорил этого, а она не догадывалась. Но Мэгги первой признала за Спайдером это право.

Мэгги готовила еженедельные тематические телевизионные передачи, ей помогала команда опытных журналистов, которые осуществляли большую часть работы по предварительному знакомству с темой. Кроме того, во все стратегические пункты Мэгги внедрила своих бесчисленных агентов, а те имели доступ к секретам всех бюро и внутренним кругам студий. Однако перед камерой она появлялась в одиночку, без коллег. Говорливая, бойкая, она нередко сбивалась на вульгарность, иногда ее заносило, но она никогда не терпела фиаско. Мэгги пребывала на экране одна, за исключением тех минут, разумеется, когда камера нацеливалась на лицо знаменитости, у которой она брала интервью. Проницательная Мэгги сообразила, что фанатически любопытная публика способна пережить исчезновение артиста из поля зрения лишь на долю секунды, потому что ей очень уж хочется разглядеть и понять, как герой передачи стал звездой. В этом было достоинство ее передач: возможность подолгу рассматривать вблизи каждую черточку, каждое движение глаз, каждую морщинку на лице экранного героя, который в данную минуту говорит не по сценарию, будто на время сошел с пьедестала и сдался на милость вопрошающей Мэгги. Крупный план и определенный ракурс сами по себе совершенно ничего не объясняют, не дают ответов на все «почему» и «отчего», не раскрывают тайны того, как и кто становится звездой, но это не имеет значения, ибо публика убеждена, что ей позволили украдкой взглянуть на сокрытое зерно истины, дали почувствовать, будто она «познала» телезвезду как человека.

Мэгги Макгрегор прибыла в «Магазин грез» рано утром в понедельник в бледно-голубом «Мерседесе 450 SLC» и неохотно оставила его на попечение Джеймса, главного служителя автостоянки, которого Билли переманила из «Сакса». «На данный момент самые сильные эмоции, — кисло подумала она, — вызывает у меня этот „нацистский“ автомобиль». А в этом городе единственная мастерская по ремонту «Мерседесов» каждый день наглухо закрывается на часовой обеденный перерыв, подражая «Гуччи» и нимало не заботясь о нуждах клиентов. Она успокоилась, только когда напомнила себе, что «Мерседес» изготовлен в Западной Германии, стране, выплатившей Израилю огромные репарации, но все же… «Хватит, — сказала она себе, — опять я рассуждаю, как Ширли Силверстейн!»

Ширли Силверстейн неофициально влилась в обширный клан Макгрегоров сразу после окончания средней школы, как только поняла, что достаточно ловка, упряма и трудолюбива, чтобы проложить себе дорогу. Дорогу куда? Конечно же, в Беверли-Хиллз, «землю обетованную», куда Моисей, несомненно, привел бы свой народ, если бы, перейдя Красное море, не свернул по ошибке направо. Ширли сменила имя на Мэгги, заодно изменила нос, сбросила лишних шесть килограммов и отгородилась от неизвестного будущего, но не захотела надевать узду англосаксонской сдержанности на свой острый еврейский язык. Мать Ширли не уставала с гордостью и напускной тревогой повторять: «Ну и язычок!» И Мэгги была уверена, что вся надежда на удачу — в ее языке. Если уметь соображать, говорить ловко, громко и оригинально и не обращать внимания на недовольство окружающих, да еще стяжать немножко удачи, то можно завоевать американскую публику. Благодаря первоклассным мозгам, а не острому языку, Мэгги заработала стипендию в Барнарде, а затем в Колумбийском университете на факультете журналистики. Однако мать Мэгги, чья поистине вдохновенная способность ворчать и изводить чадо придирками, вынудила дочь пройти три летних курса стенографии, имела право в свое оправдание заявить, что это она устроила Мэгги на первую должность, положившую начало ее блестящей карьере.

Свежеиспеченные журналисты ежегодно атакуют отделы кадров нью-йоркских журналов, словно тучи чудовищных москитов. Мэгги сумела прорваться сквозь отдел кадров «Космопо-литен», подав заявление на место секретаря, а не редакционного помощника, которым в действительности собиралась стать. Редактор Роберта Эшли взглянула на невысокую двадцатидвухлетнюю девушку с круглым, по-детски простодушным лицом, окруженным облаком темных волос, грозившим скрыть яркие карие глаза, и спросила со своей знаменитой обезоруживающей откровенностью:

— Вы владеете скорописью или у вас просто быстрый почерк?

— Питмен. Сто слов в минуту. Так быстро, как вы говорите, можете не волноваться, — дерзко заверила редактора Мэгги, и та, будучи мудрой женщиной, сразу начала беспокоиться, надолго ли привалила ей эта неожиданная удача.

Она привалила на полтора чрезвычайно плодотворных года, в течение которых Мэгги впитывала в себя все, что ей удалось узнать о журналах, наблюдая и запоминая все детали и подробности в непрерывном потоке переписки и в ходе совещаний между ее начальницей и Элен Герли Браун, главным редактором «Космополитен».

Однажды зимним утром 1973 года Мэгги прослышала, что накануне вечером, во время необъявленной однодневной остановки по пути из Лондона в Лос-Анджелес, с Элен Браун и ее мужем-продюсером Дэвидом Брауном ужинала Кэнди Берген.

Через пять минут Мэгги звонила звезде в отель из телефонной будки, где ее никто не мог услышать.

— Мисс Берген, это Мэгги Макгрегор из «Космо». Элен просила меня вам позвонить. Мы знаем, что вы вот-вот уедете, а Элен сейчас на редакционном совещании, иначе она сама позвонила бы вам, но дело в том… не могли бы мы взять у вас небольшое интервью, пока вы не уехали? Я понимаю, у вас мало времени — совсем нет времени? — но, послушайте, я могла бы заехать за вами на лимузине и отвезти в аэропорт, а по дороге кое-что ааписать. Вы понимаете, о жизни, о любви, о губной помаде, ну и тому подобное. Угу? Чудесно! Элен будет в восторге! Я через полчаса перезвоню из вестибюля.

Вылет самолета задержали на четыре часа, а на божественную Кэнди нашел стих излить душу, и Мэгги записала столь значительное интервью, что оно почти примирило Бобби Эшли с потерей отличной секретарши. Нечасто публикуются такие интервью, в которых в ответ на непременный вопрос: «Так что же собой представляет Кэнди Берген?» — дается ответ, да такой, что читательницы ощущают, будто они не просто знакомы с Кэнди Берген, но и по-настоящему озабочены ее судьбой.

В продолжение следующих двух лет захватывающие интервью Мэгги с кинозвездами раз в месяц украшали страницы «Космо». Для многих актеров и актрис раскрыть душу перед Мэгги стало таким же знаком принадлежности к звездной элите, как для политического деятеля подвергнуться вивисекции Ориане Фаллачи. «Я не насилую их, — объясняла Мэгги, округлив невинные глаза цвета кока-колы, — они сами все выкладывают, а я только слежу, чтобы не кончилась кассета».

В годы журналистской деятельности Мэгги одевалась в случайные юбки и блузки — идеальный костюм для репортера, которая намерена оставаться безобидной и незаметной, лишь бы объект ее интервью забыл, зачем она здесь находится, и расслабился настолько, чтобы начать выбалтывать подробности, о которых его агенты по связям с общественностью умоляли никогда не упоминать.

Ее истинный вкус в одежде не обнаруживал себя, пока она не попала на телевидение и не подписала контракт, в который входили все расходы на ее гардероб, спонсор, увидев неопределенные юбки и кофточки Мэгги, ясно дал ей понять, что одеваться следует так, будто она всерьез принадлежит к миру кино. Руководство телесети уже пришло к пониманию того факта, что телезрители не верят в ум и работоспособность даже простой ведущей местных теленовостей, если она не безупречно одета. Тем более не поверят они в Мэгги, если она не сумеет отразить в своем облике несуетливое очарование Голливуда, всепроникающее обаяние, которое не рассеивается даже под гнетом лет.

Получив неограниченный кредит и указание не надевать дважды одно и то же платье в эфир, Мэгги обрела возможность дать волю своей страсти к изысканнейшей моде самого высокого стиля. К несчастью, телосложением она напоминала представительниц царствующего дома Виндзоров. Подобно королеве Елизавете и принцессе Маргарет, бывшая Ширли Силверстейн была невысокого роста, обладала короткой талией и большим бюстом, и ей всю жизнь ежедневно приходилось бороться с лишним весом. Однако у королевских особ есть модельеры, посвятившие все свое существование сокрытию недостатков под идеально скроенной одеждой. У них также имеются килограммы драгоценностей, отвлекающих взгляд от силуэта, и они все равно одеваются при этом плохо. Мэгги, лишенная опеки искусных модельеров, была предоставлена самой себе в свободном выборе. О, как она выбирала! Ей всегда не хватало блесток, бусин, оборок, перьев. Лишь в самых экстравагантных нарядах Мэгги могла почувствовать, что ее мечты осуществились. Однако даже в наиболее умопомрачающие мгновения Мэгги понимала, что это невозможно. Но все же она старалась. В то первое утро она накупила в «Магазине грез» новых нарядов недель на шесть в эфире. Роузл Кормен, которой выпала удача стать впоследствии ее постоянной продавщицей, наткнулась на Спайдера, дававшего указания декоратору витрин, которого переманили из «Блумингдейла». На радостях, что ей, похоже, удалось продать такую массу вещей, Она рассказала ему новость.

— Что-нибудь уже примерили? — спросил он.

— Нет, она все забрала с собой и закрылась там.

— В какой она примерочной?

— Номер семь.

— Роузл, пожалуйста, относите все, что она отберет, обратно к ней в примерочную. Ничего не упаковывайте. Хорошо?

Изумленный взгляд продавщицы уперся в спину Спайдера.

Спайдер постучал в дверь примерочной Мэгги:

— Вы в приличном виде?

— В данный момент да.

— Я Спайдер Эллиот, мисс Макгрегор, директор магазина.

— Здравствуй и прощай, Паук, — сказала Мэгги, разглядывая его с острым интересом. Физическая привлекательность мужчин давно уже перестала поражать ее на месте, но в ней еще говорило достаточно сильное женское начало, чтобы различить звуки неслышных фанфар, когда этот высокий, чудесно сложенный мужчина улыбнулся с порога.

— Я в восторге от вашего появления, — добавила она, — но мне пора на работу, и как можно скорее.

— Тогда мы как можно скорее все и закончим, — ответил Спайдер.

В эту минуту в проеме двери показались продавщица и девушка со склада, тяжело нагруженные выбранной Мэгги одеждой на сумму в восемь тысяч долларов.

— Закончим что? И почему мои вещи еще не упакованы? Все, что от вас требовалось, это повесить их на вешалки и уложить в пластиковые пакеты, черт возьми!

— У меня принцип: ни одной покупательнице не продадут то, что ей не подходит, — такова торговая политика «Магазина грез». — Спайдер импровизировал.

На него нашел порыв вдохновения, когда он услышал имя Мэгги Макгрегор. Дело в том, что он давно считал ее хуже всех одетой из появлявшихся на публике женщин. Он еще не был уверен, куда кривая вывезет, но чувствовал, что нащупал какую-то брешь. Роузл с помощницей разложили платья Мэгги — кресла и шезлонг покрылись сумасшедшим цветным одеялом из великолепных пышных тканей. Как раз в начале сезона Ив Сен-Лоран дал волю фантазиям в русском стиле, и все покупки Мэгги отражали ее представление об этом стиле, сложившееся на Седьмой авеню. Она выбрала наиболее богатые и самые изукрашенные образцы, какие сумела найти. Екатерина Великая чувствовала бы себя в этой одежде как дома. Мэй Уэст тоже. Примерочная напоминала нечаянный беспорядок в выставочном зале костюма Метрополитен-музея.

— С каких пор в розничной торговле наступил век Большого Брата? — яростно спросила Мэгги. — Никто не смеет указывать мне, что покупать. — Она была ошеломлена не меньше, чем рассержена.

Подобно многим, обладающим властью, но дорвавшимся до нее недавно, она рьяно защищала свои права и привилегии. Все, что грозило ей попасть в прежнюю зависимость от внешнего мира, она воспринимала как подступившую опасность. Спайдер, не обратив внимания на ее слова, обошел вокруг, разглядывая ее, как предмет, который собирается сфотографировать. Рост у нее небольшой, подумал он, а вес солидный и бюст мощный. Углов — никаких. Объема и округлостей — в изобилии. Его глаза сузились, ноздри подрагивали, как у гончего пса, почуявшего дичь, он бормотал почти про себя, но Мэгги уловила каждое его слово.

— Так… так… все ясно. Невысока, да ей это и не надо, кости не торчат, это хорошо, если… Грудь — о-о! — великолепная, плечи прекрасные… шея миловидная, не очень длинная, но привлекательная… мягкая… сексуальная… Глаза прекрасные, кожа прекрасная, линия талии… Не стоит… ее можно подправить… бедра… бедра… Не так сложно, как грудь… Материал качественный, но нужно… нужно…

— Что нужно, ради бога?

— Нужно все выявить, подчеркнуть и показать в новом свете, — говорил он по-прежнему сам себе. Затем быстро повернулся к продавщице: — Роузл, принесите все, что у нас есть элегантного, скромного, простого и мягкого.

Когда она вышла, Спайдер повернулся к Мэгги, раздираемой одновременно яростью и восхищением. Подобно большинству людей, она могла выдержать словесный поток любой продолжительности, пока в центре внимания оставалась она сама. Наконец Спайдер прекратил подробное изучение ее силуэта и взглянул ей прямо в глаза. Его взгляд демонстрировал задушевность и глубину без малейшего намека на ухаживание или подвох.

— Все сводится к самовосприятию, Мэгги. Вы одеваетесь неверно, потому что внутренним взглядом неправильно видите себя.

— Неверно? Неправильно?

— Послушайте, я вам сейчас объясню. Все дело в перспективе. — Спайдер взял Мэгги за плечи и развернул так, что они оба вместе отразились в одном зеркале.

— Теперь глядите очень внимательно, словно рассматриваете большое полотно. Когда кто-то стоит рядом с вами, вы получаете представление о том, как вы на самом деле смотритесь среди людей. Если человек смотрит на себя в зеркало один, он склонен обращать внимание на частности, а не на целое. Смотрите внимательно, Мэгги. Что вам сразу бросается в глаза? — Она молчала, не зная, что ответить. — Вы невысокая, верно? — ответил на свой вопрос Спайдер. — Идеальная женщина до мозга костей. Округлая, небольшая, женственная. Вот от чего нужно отталкиваться. Всем бы так везло. Но вы никогда не принимаете в расчет, как вы выглядите в действительности. Одежду, которую вы купили, смогла бы носить только Марго Хемингуэй. Теперь смотрите, я покажу вам, что я имею в виду.

Спайдер взял со стула пышное цыганское платье из золотого ламе и приложил к ней.

— Смотрите, вы просто утонули, исчезли.

Тут вошла Роузл, неся охапку платьев. Спайдер выбрал креповое платье от Холли Харп и, присборив его, приложил к Мэгги — простая, мягкая, струящаяся ткань ниспадала с плеч.

— Отлично! Теперь вы снова видны. Теперь мы видим вашу сущность, прелестная Мэгги Макгрегор, маленькая, мягкая, хорошенькая, женственная Мэгги — настоящая живая девушка. Мы можем обратить внимание зрителя на ваши глаза и кожу, а не только на платье.

— Но цыганский стиль — это так ново! — жалобно возразила Мэгги. — А креп носят уже много лет. Разве вы не просматриваете «Вог»? — горестно поинтересовалась она.

— Никогда не пытайтесь следовать моде, Мэгги, — сурово произнес Спайдер. — У вас просто неподходящий для этого рост — не хватает сантиметров семи — и телосложение не то. У вас во многих отношениях отличное тело, но оно не годится для того, чтобы носить одежду с претензиями. Есть лучший для вас стиль, и я помогу вам его найти. А уж дальше лишь от вас зависит, как следовать ему, сжиться с ним. Мода существует только для того, чтобы приспосабливать ее к человеку, к фигуре. Вы сами, вы во плоти — вот что вы должны искать, покупая новую одежду. Спрашивайте себя: «Я еще здесь или уже исчезла?» Ищите тонкость, мягкость, простоту, помня о глазах и коже. Так вы никогда не исчезнете.

Мэгги чуть не плакала. Не потому, что разочаровалась в горе безвкусных маскарадных костюмов, о которых — она уже поняла — не могло быть и речи, а потому, что Спайдер проявил такой серьезный интерес к ней самой, к Мэгги-женщине, а не телезвезде-Мэгги, которая всегда была достаточно сообразительной, чтобы с тревожным беспокойством подозревать, что она чего-то не понимает в одежде, к Мэгги, которой все льстили, но никто не говорил правду о том, как она выглядит.

— Представляете ли вы, как я возмущена, внезапно узнав, что была не права? — спросила она Спайдера, дав понять, что капитулирует.

Он ничем не выдал своего торжества: ведь он впервые выразил словами свои туманные соображения о моде.

Работая фотографом, Спайдер всегда имел дело с художественными редакторами журналов мод, тщательно подбиравшими и платье, и девушку. Вэлентайн избаловала его своими остроумными находками и уверенностью, с которой носила одежду, и он отвык от женщин с обычным вкусом. Внезапно он понял, что очень немногие женщины из тех, кого он видит в повседневной жизни, одеваются так, чтобы подчеркнуть привлекательность какой-либо черты своего физического облика. Скорее всего, думал он, они и не понимают, что это значит. Не так давно, всего несколько недель назад, когда модели поверяли Спайдеру свои тревоги, его забавлял и озадачивал тот феномен, что особенность, которую он находил прекрасной в какой-нибудь девушке, например широкая крупнозубая улыбка, часто оказывалась предметом ее горьких сожалений, и она завидовала другим женщинам, у которых этого нет, и даже комплексовала. Да существуют ли на свете женщины, которые могли бы сказать: «Я хочу быть похожей только на себя, а не на кого-то еще»? Он сомневался.

Мэгги так и не узнала, что она стала первой Галатеей Спайдера-Пигмалиона, первой из сотен других.

* * *

Мэгги услышала слово «звездоложество» не в Колумбийской школе журналистики. За первый год в «Космополитен», работая секретарем у Бобби Эшли, она слыхала его всего раз или два. Хотя «Космо», помимо всего прочего, отдавал должное хорошей сексуальности, редакторы, следуя заветам Элен Герли Браун, отличались почти утонченной чистотой речи. Как однажды выразилась миссис Браун: «Можете говорить все, что хотите, но извольте говорить как леди».

«Звездоложество». Это слово означает многое. Оно относится и к таксисту, хранящему в памяти имена незадачливых знаменитостей, когда-либо садившихся в его такси, и к парикмахеру, небрежно причесывающему постоянную клиентку и рассказывающему при этом, какие чудеса он вчера сотворил с постоянной ведущей телеигры. Этим словом можно охарактеризовать и пристрастие могущественного мультимиллионера, оклеивающего стены фотографиями своей персоны рядом со знаменитыми политиками, и спортивного тренера, вперившего взгляд в тугие мышцы пониже спины у второразрядной киноактрисы, в то время как десятки рассерженных обыкновенных женщин с нетерпением ждут, пока он уделит внимание и им.

«Звездоложеством» в легкой форме страдают миллионы американцев, покупающих киножурналы или выпуски «Пипл», слушающих мисс Рону или смотрящих Дайну или Мерва, читающих сводную колонку сплетен или светской хроники. В общем, это безобидный способ причаститься звездной пыли, хоть на секунду удовлетворять жажду, желание ощутить себя в курсе событий.

Но для Мэгги Макгрегор, восемь месяцев делавшей интервью со знаменитостями для «Космо», «звездоложество» означало «спать со звездами», в самом прямом смысле: иметь половые сношения с известными актерами.

Все началось довольно неожиданно. Объектом третьего ее интервью стал мужчина, и Мэгги пришлось провести несколько дней с Першингом Эндрюсом, сопровождая его в поездках по Нью-Йорку. Першинг являл собой новое имя в кино и к моменту знакомства с Мэгги успешно показал себя в одной из двенадцатичасовых экранизаций популярных романов, идущих в самое горячее время. До сих пор Мэгги брала интервью только у женщин и не могла знать, что беседа со знаменитыми мужчинами заденет глубоко спрятанную струнку в ее натуре — робость, о которой она и не подозревала. Неожиданно для себя, вооруженная блокнотом, отточенными карандашами, увешанная доспехами — камерой и магнитофоном, Мэгги, несмотря на прочное, положение сотрудницы журнала, вдруг начала испытывать беспокойство и разволновалась, думая о том, хорошо ли она выглядит. Ее сковал ложный страх — она боялась, что ее вопросы могут быть восприняты как сексуальное приглашение, аванс, и хотя Першинг Эндрюс держался абсолютно свободно, интервью звучало как неуклюжий разговор во время свидания с незнакомцем. Как следствие, она добилась лишь банальных ответов на свои вопросы, обычного между ней и женщинами взаимопонимания не возникло, и ей не от чего оказалось оттолкнуться, чтобы вести задушевную беседу. Мэгги вдруг поняла простую истину: оказывается, довольно трудно провести границу между журналисткой, выполняющей задание, и просто женщиной. Чтобы получить ответы, из которых набрался бы хороший материал, ей пришлось задавать едва знакомому мужчине неделикатные, намеренно чересчур личные вопросы. Не спасли от ощущения неуверенности в себе ни ее двадцать три года, ни маленькая пышная фигурка, ни забавно круглые темные глаза, ни гладкая розовая кожа. Мэгги показалось: чтобы услышать в нужной степени откровенный рассказ, глубоко проникнуть в душу собеседника, ей непременно нужно обладать внешностью Лорен Беколл, причем такой Лорен, которой она стала сейчас, или — Лилиан Хеллмэн, что еще лучше.

Еще до интервью с Першингом Эндрюсом Мэгги усвоила, что звезды обычно ненавидят, боятся и презирают прессу ровно настолько, насколько признают, что она им нужна. А пресса, преклоняясь перед звездами, одновременно отчасти унижает их, отчасти презирает: ведь журналистам дозволено свободно изливать свои сомнительные впечатления в статьях, звезды же должны скрывать свои чувства под маской. Для журналистов-мужчин звезда надевает маску доброго приятеля, для женщин-журналисток используется маска соблазнителя. На словах, которые предстоит услышать публике, соблазняют всегда, но истинное соблазнение случается гораздо чаще, чем воображает публика.

За Першингом Эндрюсом неотступно следовала не только Мэгги, но и помощник по связям с общественностью, приставленный к нему на все время визита в Нью-Йорк. Как это обычно принято со всеми, кроме самых упрямых коронованных звезд, агентства но найму актеров защищают свои капиталовложения, снабжая каждую знаменитость сторожевым псом-сопроводителем, чтобы, оставшись один, актер чего-нибудь не сболтнул. Присутствие осторожного пресс-агента, как правило, гарантирует безнадежно скучное интервью, но, по мнению агента, лучше скучное интервью, чем спорное или глупое. Они настолько не доверяют своим подопечным актерам и актрисам, что буквально в ужас приходят при мысли о том, что способен выведать ловкий репортер, если оставить его наедине с объектом его интереса. И в общем, эти агенты правы.

Потратив два дня на общение с Эндрюсом в присутствии его пресс-агента и получив на главные вопросы лишь чопорные, скучные ответы, Мэгги приступила к разработке плана, по которому рассчитывала вступить с Эндрюсом в сговор и убедить его улизнуть от соглядатая. Улучив момент, когда в «Сарди» пресс-агент ненадолго исчез, Мэгги пошла в атаку.

— Слушайте, Першинг, здесь ничего нет. — Она укоряющим жестом помахала перед ним блокнотом. — Перед обедом я просмотрела записи: вы просты и пресны, как макароны без соли. Просто ни на что не похоже! Не думаю, что Элен заинтересуется этим, если мне не удастся инкрустировать это изделие хоть частичкой вашей души. Я знаю, вам есть что сказать, можно сделать потрясающую статью, но пока за вами ходит этот хлюст, приставленный к вам в качестве второй головы, я не могу произнести ни слова, и вы тоже. Разве три человека могут танцевать вальс? — Она состроила забавную рожицу, мимикой выразив безнадежность затеи: «Как ни старайся, ничего не выйдет», вместе с тем ясно дав понять, что, если «Космо» не удастся добиться толку от Першинга Эндрюса, его скоренько заменят на Уоррена Битти или Райана О'Нила.

— Проклятье! Неужели дела так плохи?

— Боюсь, что да. Но, в конце концов, что он можете поделать? Он выполняет свою работу, как и все мы. Такова система. — Мэгги так выразительно пожала плечами, что Эндрюс почти увидел, как его имя вычеркивают из желанного декабрьского номера.

— Черта с два. Мне не удалось избавиться от него до конца ужина, но потом он уезжает домой в Ларчмонт. Может, мы сумеем встретиться, а?

Мэгги раздумывала над этим предложением ровно столько, чтобы ее задумчивость сошла за чистую монету.

— Почему бы и нет? Я просто отменю свидание. Это несущественно, в конце концов. Итак, где и когда?

— У меня в отеле в одиннадцать — к этому времени он уйдет.

Она произнесла «хорошо» самым сухим, профессиональным тоном. Но ее ум в этот момент наращивал обороты. У нее уже было несколько серьезных и не очень-то любовных приключений, но она еще ни разу не оставалась наедине с молодым киноактером в его номере в отеле. Чтобы унять волнение, она сурово напомнила себе, что выполняет служебные обязанности. Но все-таки Першинг Эндрюс, помимо всего прочего, был очень красивый мужчина, сотни восторженных женщин узнавали его повсюду, где ему приходилось бывать в последние два дня, он был КИНОЗВЕЗДОЙ божьей милостью, и поздний вечер наедине с ним в номере отеля сообщал интервью характер свидания. На миг ее охватило ощущение чего-то невероятно притягательного и немного непристойного.

— Мы можем устроить поздний ужин, — добавил он. — У меня великолепные апартаменты с видом на парк.

Апартаменты. Хорошо. Это меняет дело. В том, чтобы поужинать в апартаментах, нет ничего неприличного, такое приглашение ни на что не намекает.

В эту ночь и в следующую она сделала грандиозное интервью, один из лучших своих материалов, «Жизнь и трудные времена лучшего из кандидатов», ставшее классикой в своем жанре. Кроме того, она, как само собой разумеющееся, с чувством и с толком переспала с Эндрюсом, как и намеревалась. Сознательно? Бессознательно? Какая разница? Затем, проигрывая с каждым киноактером-гетеросексуалом, у которого брала интервью, сближение по одному и тому же сценарию, она многое узнала о себе. Оказывается, она — коллекционер, любительница делать зарубки. Для нее неважно, хорош ли секс, плох или бесцветен. Важно лишь, что она, Мэгги Макгрегор, переспала, вступила в соитие со знаменитым мужчиной, чье имя известно всем. Слава возбуждала ее. Едва оставшись наедине со знаменитым мужчиной, она была уже на три четверти готова к оргазму, и ему нетрудно было помочь ей кончить. Все, что ей требовалось, это увидеть над собой, или под собой, или рядом лицо знаменитости. Главное, чтобы эта знаменитость трахала ее, никому не известную Мэгги Макгрегор, и коитус проходил в ином измерении: эротизм ситуации коренился в славе мужчины, которая в постели озаряла и ее.

Мэгги научилась воспринимать как должное тот факт, что, когда завершались дни, отведенные для взятия интервью, ее сексуальные контакты прекращались. Поначалу она надеялась, что в повседневной жизни последует продолжение, но оказалось, что актеры не склонны иметь романы с какой-то бумаго-марательницей из журнала, если она в этот момент не работает над статьей об их личностях. Когда работа над интервью заканчивалась, Мэгги переходила для них в разряд поклонниц, симпатичных, но не принимаемых всерьез.

Каждый месяц Мэгги получала новое задание, а с ним появлялась и новая зарубка на косяке двери, новое имя в ее личной коллекции. Она была всего лишь провинциальной еврейской девчонкой и когда-то исповедовала провинциальные еврейские ценности, но эта девчонка из маленького городка считала, что сексуальные похождения, предпринятые ради крупных звезд, ни в чем не нарушают принципов, усвоенных ею в семье. Приключения не имели ничего общего с любовью, расположением или привязанностью. Они воспринимались как одна из привилегий, заработанных благодаря ее все возраставшим способностям. И все же что-то ее беспокоило, хоть не настолько, чтобы отказываться от развлечений. В этом беспокойстве не было ничего ханжеского, пуританского, она не опасалась заслужить определение, что ведет себя, как дешевая и легкомысленная особа — о, эти убийственные ярлыки из жизни средней школы, давно забытой, — но и не могла отрицать, что какое-то ощущение тревожит ее.

Лишь работая с Вито Орсини, Мэгги поняла, что же именно.

* * *

Вито Орсини был первым кинопродюсером у Мэгги. Она имела об этих людях смутное представление, основанное на расхожем мнении. Великих продюсеров мир не встречал со времен Тальберга, разве что Луиса Б. Майера или Селзника. Во всяком случае, всем известно, что век продюсеров давно миновал, что те, кто теперь именует себя продюсерами, всего лишь агенты, сводящие вместе актеров, писателя и режиссера и предоставляющие свои студии, и еще: продюсеры — это люди, получающие зарплату за то, что поддерживают связь между руководителями студии и режиссером, этакие блистательные мальчики на посылках. Правят бал режиссер и сценарист — к ним и доверие. Никому не известные мужчины средних лет (обычно, как минимум, двое), что поднимаются на подиум при вручении «Оскара» за лучшую картину, — это тоже продюсеры. Но, в сущности, они мало кого волнуют — просто люди со студии бизнесмены, а не звезды. Ну, конечно, Боб Эванс — продюсер-звезда. Но он — особая статья, он часто снимается в фильмах.

Всеобщее представление, точнее, всеобщее заблуждение или неведение, так легко принятое Мэгги, было, как это нередко случается, не так уж далеко от истины. Однако в отношении Вито Орсини все обстояло совсем не так. Он принадлежал к небольшой группе продюсеров, действовавших как волшебный клей, скрепляющий каждую клеточку готовой картины. Таких людей очень мало, они живут и процветают в Голливуде, Англии, Франции и Италии, но они будут всегда: это те, кто превращает картину в событие, начиная с момента ее зарождения до дня, когда у билетных касс образуются очереди, и таковых просто так не заменить.

Вито Орсини был самоотверженным продюсером. Его фильмы часто рождались из его собственных идей, иногда под влиянием недавно прочитанной книги или присланного ему сценария. Остановившись на каком-нибудь материале, он начинал с того, что разыскивал деньги для финансирования картины. Заложив экономическую основу, он приступал к работе над сценарием, обсуждая с автором каждую поправку, окончательно отделывая текст. Иногда он шел на риск, выплачивая разработчику сценария аванс еще до того, как находил источники финансирования картины. Вито Орсини сам нанимал режиссера, подбирал с его помощью актеров, основной технический персонал, выбирал места для съемок. Он полностью контролировал весь подготовительный процесс работы над картиной до начала съемок. На это уходил, как правило, по крайней мере год творческой работы. В отличие от многих пользовавшихся грандиозным успехом продюсеров, которые, подобно Джо Левину, умудрялись ставить свои имена под сотнями фильмов, Вито ни с кем не делил ответственность за свой или чужой проект. Он не отдавал высокооплачиваемым наемникам свое право наложить на каждую картину отпечаток личного вкуса. Его интересовал фильм, а не коммерция. Стэнли Кубрик за двадцать два года поставил одиннадцать картин. Карло Понти чуть меньше чем за сорок лет сделал более трехсот фильмов. Продюсеры бывают разные.

Впервые добившись успеха в 1960 году в возрасте двадцати пяти, Вито Орсини ко дню женитьбы на Билли Айкхорн в 1977 году поставил двадцать три картины. Иногда он работал над тремя фильмами сразу: одна картина была в подготовительной стадии, другая снималась, а третья уже проходила окончательную обработку.

Хотя Вито Орсини так часто работал в Европе, что многие считали его итальянцем, на самом деле он родился в Соединенных Штатах, в семье флорентийского ювелира Бенвенуто Болонья, иммигрировавшего в Соединенные Штаты задолго до рождения сына. Быстро поняв, сколь невыигрышно именоваться в честь мясной тушенки, Бенвенуто взял благородную фамилию Орсини; так поступали многие итальянцы, имея на этот шаг столь же мало оснований. На оптовой торговле серебром Бенвенуто сколотил неплохое состояние и поселился с семьей в процветающем районе Бронкса, Ривердейле, по соседству с маэстро Тосканини. В 1950 году, будучи впечатлительным пятнадцатилетним подростком, Вито впервые увидел итальянский фильм «Горький рис» Дино де Лаурентиса. С того дня Вито погрузился в волнующий новаторский мир послевоенного итальянского кино, и его кумирами стали де Лаурентис, Феллини и Карло Понти. Он поступил в Колумбийский университет, чтобы специализироваться в кинематографии, и после выпуска, когда его сокурсники пытались найти работу в отделах писем «Юниверсал» или «Коламбии», отправился прямо в Рим. Там он работал реквизитором, статистом, каскадером, сценаристом, ассистентом режиссера, распорядителем и наконец в двадцать пять лет поставил свой первый собственный фильм. Успех его фильма был обусловлен тем, что страсть Вито к постановке фильмов не уступала силе его ума, сопровождалась сообразительностью и стимулировалась природным талантом и энергией. Его первый фильм относился к жанру, который позже получит название «спагетти-вестерн». Картина принесла много денег, как и три последующие высокоприбыльные, абсолютно непретенциозные работы. Наконец в 1955 году, достигнув тридцати лет, он заработал достаточную известность, чтобы собрать средства на финансирование картины, которую сам собирался поставить. С того дня он перестал оглядываться назад.

Как только каждый из его двадцати трех фильмов подходил к стадии съемок, Вито вынужден был отступать в сторону, ослабив поводья и дав свободу режиссеру. Он шел на это неохотно — когда вступает режиссер и начинает крутиться камера, хозяином фильма, в сущности, становится именно режиссер. Вито пытался, но не всегда успешно, заставить себя наведываться на съемочную площадку не чаще двух раз в день, утром и днем, испытывая то же, что и мать, которой не позволяют присутствовать при воспитании ребенка. На съемочной площадке он стоял за спиной у режиссера, на почтительном расстоянии и в стороне, наблюдая в фокусе все, что видит режиссер, но оставаясь достаточно поодаль, чтобы замечать, что делают члены съемочной группы, какое настроение у актеров, непосредственно не занятых в кадре, и не упуская из виду актеров второго плана. Почему эта девушка читает журнал, когда ей сниматься в следующем дубле? Что это за тип так громко жует жвачку? Почему ассистент осветителя не может подождать и уйти чуть попозже? Люди, не выносившие его придирок, не работали с ним дважды, но многие труженики кинематографического сообщества так восхищались стремлением Вито к совершенству, что охотно мирились с его требовательностью, прозвав его Итальянской Мамашей. Если его почему-то не оказывалось на съемочной площадке, значит, он прибудет с минуты на минуту, — ненадолго ушел на совещание, просил минут пять не беспокоить, вернется, как только закончит, или ему понадобилось уйти с площадки, но он вот-вот придет. И, неизменно пунктуальный, как король, он оказывался там, где обещал, и встречался с людьми в назначенное время. Многие подозревали, что существуют два Вито Орсини.

Самоотверженный продюсер просиживает все вечера над отснятым за день материалом картины, просматривая сырые эпизоды, составленные из уже отснятых кадров. Если днем он не на съемках, значит, он отлучился, чтобы изыскать средства для будущих картин, или прикинуть и оценить ущерб, нанесенный предыдущему фильму послесъемочной обработкой, или понаблюдать, как монтируется фильм, подобрать подходящую музыку, или присутствовать одновременно при озвучивании, дублировании и наложении звука, оставаясь в курсе всех процедур, пока не закрутится полным ходом рекламная кампания, а там он начинает внимательно следить за поступлением доходов от фильма, проверяя при необходимости бухгалтерские книги прокатчиков, чтобы убедиться, что получает положенную ему долю прибыли. И конечно, заключает контракты на продажу фильмов в Кувейт, Аргентину и Швецию. Перед тем как отправиться спать, Вито мог позвонить в полдюжины кинотеатров, где шел его последний фильм, и выяснить у управляющего сумму дневной выручки. Словом, Вито вел жизнь, бившую ключом, жизнь, в которой случаются и безумные, и тягостные дни, — такую может выбрать только страстно увлеченный человек.

* * *

Осенью 1974 года, когда Мэгги впервые получила задание взять интервью у Вито Орсини, он находился в Риме, и ему оставалось еще три недели до конца съемок фильма с участием Бельмондо и Жанны Моро. Мэгги была разочарована тем, что ей придется беседовать с Орсини, а не с Бельмондо, к которому ее всегда тянуло, но радость, испытанная от предстоящей поездки в Европу, примирила ее с данностью. Журнал снял для нее номер в скромном отеле «Савой», всего в полуквартале от резиденции прославленных деятелей кино «Эксельсиор» на Виз Венето, но зато вчетверо дешевле. Журнальная корпорация «Херст» была более чем консервативна в плане расходов.

Прежде чем отправиться на интервью, Мэгги всегда изучала в Нью-Йоркской публичной библиотеке подшивку текущей периодики, чтобы выработать платформу, на которой будет строить свои дьявольски неожиданные, острые вопросы. Но для интервью с продюсером хлопотная, отнимавшая много времени поездка в библиотеку, просмотр подшивок, самая нужная из которых неизменно отсутствовала, показались ей лишним беспокойством. Она видела два последних фильма Орсини, оба они вызвали восторг у критиков, и этого для начала вполне хватит.

Номер Орсини в «Эксельсиоре» оказался именно таким, как она и ожидала: богато обставленный, впечатляющий, телефоны беспрерывно звонят, две секретарши печатают на машинках, несколько человек сидят в ожидании, демонстрируя различные степени отчаяния и раздражения и отдавая распоряжения обслуге, а по телексу все приходят сообщения. Мэгги поняла, что дело плохо. Как взять интервью у человека, который, во-первых, вами не особенно интересуется, а во-вторых, находится в центре бурлящего потока? Стиль работы Мэгги проявлялся при интимной беседе и в интимных обстоятельствах. Однако в назначенное время секретарь провела ее во внутренний кабинет Орсини, располагавшийся в самой маленькой из трех гостиных номера.

Когда Мэгги впервые взглянула на Вито Орсини, ей подумалось, что расхожие представления о кинопродюсерах могут иногда быть ошибочными. В чем-то он, конечно, соответствовал этим представлениям: сшитый на заказ костюм от Бриони, прическа, явно сделанная в Италии, часы «Бюльгари», лакированные кожаные ботинки. Но где же маленький толстячок с сигарой? Где лысеющий человечек со смешным акцентом? Она ожидала, что Вито Орсини похож на итальянца, но никак не на благородного цезаря. Она сразу оживилась.

— Добро пожаловать в Рим, мисс Макгрегор! — Более того, оказывается, он говорит по-английски без акцента, да еще изящно поцеловал ей руку.

— Боже мой, — начала Мэгги, любившая вставлять шокирующие, нарочито неловкие замечания. — Я думала, вы гораздо старше.

— Мне тридцать восемь, — сообщил Вито, одарив ее улыбкой, которая ясно давала понять, что хоть она и впечатляюще молода, но и он не стар. Улыбка таилась в глубине его глаз, нос отличался проконсульским рельефом, а кожа была бронзовой. Вся его внешность словно излучала блеск. Значительностью облика он напоминал великого оркестрового дирижера.

— Скажите, — спросила Мэгги, сохраняя самый наивный вид, — а что именно делает кинопродюсер? — Она решила, что неведение будет выглядеть не слишком прилично, но вполне сработает: с его помощью можно вытянуть из него комментарии, о которых он всю жизнь будет жалеть. Такие интервью всегда становятся лучшими.

— Слава богу, что вы поинтересовались, — сказал Вито. — Вы даже не представляете, сколько людей брали у меня интервью, понятия не имея — даже самого смутного, — о том, что я делаю. Они слишком ленивы, чтобы попытаться выяснить. Я расскажу вам все. Но не сейчас: мне через пятнадцать минут нужно быть на студии. Может быть, вы сегодня вечером поужинаете со мной? Тогда и поговорим.

Словно леденец дает ребенку, подумала Мэгги, согласно кивая.

— Я заеду за вами в восемь и отвезу в мое любимое место. Кстати, не забывайте, что магазин «Гуччи» здесь такой же дорогой, как в Нью-Йорке, так что не теряйте голову.

У кинопродюсеров, которым удается выжить, неизбежно развиваются высокие экстрасенсорные способности.

* * *

Этим вечером в «Остариа дель Орсо» Мэгги не понадобилось ничего из ее набора интервьюерских приемов: ни умение брать за горло, задавать неверные вопросы, чтобы получить именно те ответы, которых ждут, ни способность открывать себя ровно настолько, чтобы отвести подозрения, ни навык быть чересчур почтительной или слушком уютной и располагающей. Ей нужно было только слушать. Вито рассказывал, не переставая, три часа подряд и при этом утверждал, что лишь коснулся поверхности.

— Сжальтесь, Вито, я больше не могу. У меня кончилась кассета, случился писчий спазм, я уже знаю больше, чем нормальный человек сможет прочесть.

— Я всегда так поступаю. Вам не следовало меня спрашивать. Вас никто обо мне не предупреждал, правда?

— Никто мне ничего не говорил. Просто велели сесть в самолет и побеседовать с вами.

— Почему бы нам не вернуться в отель и не поговорить о вас?

— Вот не думала, что спрашивать будете вы.

* * *

С Вито Мэгги поняла, что волновало ее при соитии со звездами. Это были не просто занятия любовью. Вито Орсини оказался великим романтиком. Когда Мэгги легла с ним в постель, она вдруг почувствовала, что стала звездой этой отдельно взятой постановки. Впервые она осознала, что ее большие груди и пышный зад могут служить огромным преимуществом, если не сравнивать свой торс с американским идеалом. Она узнала, что существует на свете один знаменитый человек, который не считает, что, одарив ее своим фаллосом, он оказывает ей великую честь. Ни в первую ночь, ни в последующие, проведенные с Вито, у нее не возникали те чувства, которые она бессознательно подавляла во всех эпизодических связях со звездами, не появлялось и ощущение, что она — человек второго сорта, лишь на краткий миг допущенный к жизни великих. Вито раз и навсегда излечил ее от, как он говорил, «комплекса поднявшейся наверх служанки», по вине которого она сияла лишь взятой напрокат славой.

Той теплой ранней осенью 1974 года Мэгги пробыла в Риме две недели, каждые три дня посылая в редакцию телеграммы о том, что ей никак не удается взять интервью у Орсини, потому что он слишком занят, чтобы встретиться с ней. Все в «Космо» прекрасно ее понимали. Они хорошо знали итальянских кинопродюсеров. Это невозможные люди. Мэгги и Вито стали добрыми друзьями, в некотором смысле товарищами по конспирации, скрывавшимися от некой безымянной силы, искренне восхищавшимися телом и умом друг друга. Мэгги время от времени спрашивала себя, сойдет ли на нет эта связь после выхода статьи, подобно всем остальным кратким любовным приключениям, но постепенно она научилась доверять Вито: они не всегда будут любовниками, но друзьями останутся навсегда.

Вито позволял Мэгги присутствовать на всех его совещаниях, слушать все разговоры по телефону, ходить за ним по пятам по съемочной площадке, просматривать вместе с ним отснятый за день материал. К концу второй недели она знала о механике и деловых сторонах кинопроизводства больше, чем кто-либо из пишущих о кино в Соединенных Штатах, и это знание сослужило ей хорошую службу в работе над телепередачами. Но до нового вида деятельности оставалось еще шесть месяцев, в течение которых Мэгги написала еще пять очерков о кинозвездах и обнаружила, что для того, чтобы написать об актере, не обязательно с ним спать. В сущности, именно это умение соблюдать дистанцию стало впоследствии ее самым сильным оружием. Только перестав нуждаться в любви, пусть на одну ночь, она обрела умение ясно видеть личность кинозвезды, научилась помещать их в фокус. Ее интервью потеряли присущее всем материалам подобного рода свойство, благодаря которому создается ощущение, что в интервью больше рассказывается о чувствах репортера к кинозвезде, чем о самой звезде. Перечитывая свои первые очерки, она сожалела об упущенных возможностях написать ошеломляюще правдивые статьи, ибо ей помешали в тот момент воспоминания о склонившемся над ней еще одном симпатичном лице.

Летом 1975 года, через шесть месяцев после расставания с Вито в Риме, она узнала, что он снимает в Мексике новую картину — «Нерасторопная лодка». Исполнитель главной роли Бен Лоуэлл, один из пяти самых кассовых актеров Соединенных Штатов, обычно играл сильных, решительных людей, им восхищались и мужчины, и женщины. В главной женской роли снималась пользовавшаяся дурной славой блестящая английская актриса Мэри Хейнс, имевшая репутацию дьявола в постели и ярлык обладательницы самого грязного и язвительного языка на обломках Британской империи.

Мэгги убедила начальство «Космо», что настала пора взять интервью у Бена Лоуэлла, самого американского из актеров, оказавшетося на экране в том возрасте, когда американские мальчики редко снимаются в кино. Истинной причиной для ее поездки на съемочную площадку Мексики, непопулярную из-за жары, неудобств и плохого питания, было, конечно, непреодолимое желание снова увидеть Вито.

Мэгги была единственным представителем прессы, у кого достало духу поехать на эти съемки. Джо Хайемс, Джейн Хоуард, Лора Каннингэм и сонм менее значительных авторов вежливо отклонили приглашение на долгую поездку в специально заказанном самолете, доставившем пассажиров в ветхую рыбацкую деревушку на побережье, привлекавшую лишь сравнительно спокойным морем да истинно тропической убогостью. Бывают и гораздо более привлекательные приглашения… Всегда найдутся.

Когда Мэгги, спотыкаясь, вышла из маленького самолета и ступила на плохо ухоженную полосу, ее обнял Вито.

— Как твоя картина? — промурлыкала Мэгги, даже не поздоровавшись.

— Барахло.

— С чего ты взял?

— Чую запах крови.

— Что это значит?

— Не могу сказать определенно — причин много. Я пока знаю лишь некоторые, — ответил Вито. — Но я чую его, Мэгги, я уверен.

Проведя день на съемочной площадке, наблюдая и делая заметки в уме, как это бывало обычно перед интервью, Мэгги почувствовала, что сбита с толку, причем так сильно, как ни разу с тех пор, когда начала писать. Она привыкла к размеренному ходу съемок, но на съемочной площадке «Нерасторопной лодки» в воздухе стояло напряжение, какого она никогда не ощущала. Едва пройдясь но площадке, Мэгги испытала приступ раздражения, но она уже научилась держаться в стороне от шумных ссор: они имели для нее свою выгоду. Репортер не должен ощущать личную причастность к дорожному происшествию, которое он освещает.

Она остановилась в комнате по соседству с Вито в лучшем из трех заросших грязью мотелей городка, арендованных для размещения актеров и съемочной группы. Мотели были построены для калифорнийских любителей подводной ловли и пилотов частных самолетов, единственных немексиканцев, посещавших эту богом забытую дыру.

Вито и Мэгги ужинали вместе в походной столовой, устроенной для всей киногруппы. Местная пища служила верной гарантией гастрита, и о нуждах всей съемочной компании заботились калифорнийские повара, готовившие привычные блюда. Продукты доставлялись по воздуху из Сан-Диего, ближайшего крупного города, хоть до него было восемьсот километров по воздуху. Врача для компании тоже привезли из Мехико, потому что в этой засиженной мухами деревушке не было ни одного лекаря.

Вернувшись в мотель, Мэгги переоделась в халат, прошла в комнату Вито и юркнула к нему в постель.

— Вито, если б я не любила тебя, я бы завтра же улетела домой, и плевать мне на Бена Лоуэлла. Но я люблю тебя, и очень нежно, поэтому расскажи мне, что здесь, черт возьми, происходит и почему краса и гордость Виа Венето оказался в таком месте… А ты вообще можешь назвать это местом?

— Мэгги, ты когда-нибудь слышала старую поговорку о том, что рыба гниет с головы? Это дело пошло неладно с самого первого дня. Я поддался на уговоры и назначил день начала съемок, хотя знал, что со сценарием не все в порядке. Деньги дает одна из шишек — чертово скопище бандиток, — и они хотят, чтобы фильм был выпущен к Рождеству. Поэтому нам пришлось искать море и солнце — иначе картины не будет. Дождь идет во всем мире, кроме этой дыры и Саудовской Аравии, извини за выражение. И к тому же это единственное время, когда Бен Лоуэлл и Мэри Хейнс свободны, и, если я не сниму их сейчас, я уже не смогу собрать их вместе года два. Так что сейчас или никогда, и мне пришлось сдаться. Со мной это случается не в первый раз, но раньше нам удавалось кое-как проскрипеть. А на этот раз все складывается просто невообразимо: мой сценарист заболел, ничего не может делать, у него рвота и понос, думаю, он наелся здешних лепешек. Мой постоянный электрик сломал ногу, его пришлось отправить самолетом в Лос-Анджелес, генератор во время ночных съемок ломался раз десять, секретарша глуха, или слепа, или и то и другое вместе. Я нанял ее в последнюю минуту, когда моя постоянная секретарша собралась замуж… Можно продолжать, но к чему это?

Мэгги впервые видела Вито растерявшим свой оптимизм, который он обычно сохранял при любых невзгодах.

— Вито, ты говоришь о частностях. А как отснятый материал?

Он употребил великолепный жест латинян, сочетавший в равной мере надежду и отчаяние.

— Так, может, игра стоит свеч? — Мэгги почувствовала, что его нужно подбодрить. Ей не хотелось упоминать о странном напряжении на съемочной площадке, потому что не он тому виной. Может быть, подумала она, всему причиной неполадки и нелепые случайности.

— Если бы это было так, — пробормотал Вито таким бесцветным голосом, что Мэгги испугалась.

— А если и нет? Это еще не конец света. Твой фильм с Моро и Бельмондо понравился Кэнби и даже Джону Саймону. Последние два фильма получили фантастические отзывы…

— Они не принесли никакой кассы. Никакой. Если я хоть раз получу прибыль, значит, папе римскому пора жениться. Ты, как все, считаешь, что хорошие отзывы автоматически означают деньги. Может, только в Нью-Йорке…

— Ох… — Мэгги онемела от удивления.

Щедрость Вито, жившего словно на вершине мира сего, весь образ его жизни производили впечатление, что его ресурсы безграничны. Она никогда не задумывалась о том, что, начав снимать картину, продюсер может быть уверен только в том, что получит зарплату и что истинное его вознаграждение зависит от прибылей.

— Я этого просто не понимала, — произнесла она наконец.

— Мэгги, сколько фильмов приносят прибыль?

— Ну, господи, очень и очень многие, — иначе зачем бы их снимать?

— Один из четырех. Разве ты не помнишь, чему я учил тебя в Риме? Только двадцать пять процентов фильмов приносят прибыль, но эти двадцать пять процентов приносят столько денег, что их хватает на существование студий.

— А твоя продюсерская зарплата? Ведь ты получаешь ее вперед, даже если картина не приносит прибыли.

— В зависимости от обстоятельств, — сказал он, поморщившись, будто попробовал горькое лекарство. — Случилось так, что при моем прошлом фильме и при этом тоже положение с финансированием было таким тяжелым, что я отсрочил себе зарплату до получения прибыли. Фильм с Бельмондо провалился, и мое имущество заложено, Мэгги.

Заложено! Она смотрела на него: в шелковой пижаме и шелковом халате с монограммой он был великолепен.

— Я не знала.

— Никто не знает. Это тайна сообщества продюсеров. Мы все игроки. Это хуже, чем игра на скачках. Потому у нас и нет настоящей спайки, мы боимся, что кто-нибудь проговорится.

— О, Вито! Дорогой! Все будет хорошо. С Беном Лоуэллом и Мэри Хейнс провала быть не может. Море чувственности на экране — они входят в шестерку самых сексуальных людей в мире. Люди до смерти хотят увидеть по-настоящему хорошую любовную историю. Вито, я знаю, это будет грандиозный успех. — Мэгги обвила его руками крепко, как могла.

— Твои слова да богу в уши, — ответил Вито, употребив любимое выражение матери Мэгги.

* * *

Через полчаса на Мэгги накатил такой приступ «болезни туристов», что ей оставалось лишь спастись бегством к себе в комнату. Она не притрагивалась ни к чему, кроме еды в походной столовой, но Мексика есть Мексика. За двадцать четыре часа, что она провела в физических страданиях, произошел еще один несчастный случай, но поправить дело лекарством на сей раз было невозможно. Этой ночью красивый молодой актер Гарри Браун, дублер Бена Лоуэлла, споткнулся о мусорную урну и упал в темной аллее позади мотеля. Он так ударился головой о бетонную плиту, что потерял сознание и умер от потери крови еще до Того, как его успели обнаружить. Пока врач компании оформлял свидетельство о смерти, Бен Лоуэлл разговаривал с Вито:

— О господи, я знал этого парня много лет. До сих пор не могу поверить. Ужасно! Он был моим дублером в последних трех картинах. Пока он не появился в Голливуде, он был никто, бродяга. Два года назад я дал ему работу — парень слонялся без дела, мечтал стать актером, но таланта у него не было. Бедняга. Бедный Гарри, о господи! Он вырос на какой-то богом забытой ферме, он никогда не говорил, где она. Нам придется устроить похороны, Вито, и поскорее. Эта страна жаркая.

— Он был католиком? Есть у вас какие-нибудь свидетельства?

— Черт, никаких! Кто же знает о таких вещах?

— Тогда мы не сможем похоронить его здесь. Нас в этом городишке и так не любят и не позволят хоронить на своем кладбище некатолика.

Двое мужчин посмотрели друг на друга. Это значит, что им придется вызывать самолет из Лос-Анджелеса и вывозить тело обратно. И это означает, что нужно готовиться к похоронам вдали от этого места и предстоят огромные расходы.

— Вито, парень любил море, это у него просто пунктик был. Будет ли противозаконно похоронить его в море?

— Думаю, лучше отослать тело обратно в Лос-Анджелес, Бен. Студия просто добавит это к нашим перерасходам.

— Вито, говорю тебе, парень хотел бы, чтобы его похоронили в море. Я в этом уверен. Гарри ужасно боялся… боялся кремации, боялся быть зарытым в землю. Я вынужден настаивать на этом, Вито.

Актер дрожал, испытывая какое-то чувство, но Вито не понимал какое. Это была не скорбь потери и не злость от того, что ему возражают. Он повторил неожиданно резким, искаженным голосом:

— Я вынужден настаивать…

И Вито определил его чувство. Страх.

— Вито, я не смогу закончить картину, если он не будет похоронен в море. Мне будет слишком больно думать, что его похоронили в земле, когда он так ненавидел все это. Слишком больно, чтобы работать.

Страх и шантаж.

— Ладно, — сказал Вито. — Я все устрою.

Еще до конца дня Гарри Брауна без шума, не привлекая внимания, похоронили в море.

* * *

Вито слишком торопился закончить «Нерасторопную лодку», чтобы не поддаться на шантаж Бена Лоуэлла. Он не сказал Мэгги самого главного, не сказал, что из-за плохих кассовых сборов от двух последних картин ему пришлось подписать гарантии на завершение картины к определенному сроку, продав при этом свой дом в окрестностях Рима и коллекцию литографий, чтобы собрать средства на съемки. Он пошел на это с открытыми глазами. Продюсер должен верить в свое призвание, даже если от него требуется поставить на карту все, что у него есть, лишь бы быть уверенным, что для завершения фильма денег хватит.

Но Вито Орсини знал, что обязан выяснить, почему его шантажируют. Фильм шел из рук вон плохо. На следующий день после того, как Гарри Брауна опустили в море, режиссер целый день снимал и переснимал ключевую сцену между Беном Лоуэллом и Мэри Хейнс, но Вито и без просмотра отснятого за день материала понял, что хорошим фильмом тут и не пахнет. Он провел на съемочной площадке весь день, игнорируя раздражение и недовольство режиссера, и наблюдал, наблюдал, наблюдал. Он подметил множество мелочей, каждая из которых сама по себе не являлась чем-то исключительным, но высокоразвитые экстрасенсорные способности и инстинкт игрока, проматывающего состояние, помогли Вито углядеть столько необъяснимых деталей, что после ужина он решил заглянуть к Мэри Хейнс.

Когда Вито вошел, на ней были надеты лишь трусики от черного бикини и прозрачный лиф, который она соорудила из красных шифоновых шарфов. Несмотря на худобу, от нее исходила томная чувственность, и Вито, оставшись наедине с ней, почувствовал себя так, словно вошел в клетку с дикой кошкой в зоопарке. В этой хорошенькой, как ангел, девушке таилось что-то поистине зловещее и опасное — именно это сочетание и сделало ее звездой.

— Ах, ах, а вот и наш чертов продюсер! Или, вернее будет сказать, наш чертов владелец похоронного бюро? — Она лежала раскинувшись на незастеленной кровати, в комнате витал запах марихуаны.

— Мэри, в Мексике опасно курить марихуану. И даже за пределами Мексики опасно смешивать ее с виски. Но прежде всего я благодарю бога за то, что ты не пьешь его со льдом, — вода может быть еще опаснее.

— Вито, ты неплохой старый паршивец. Думаю, ты мне нравишься. — Она протянула ему сигарету, и он затянулся, стараясь удержать дым во рту. — Я почти рада, что ты заглянул, могильщик-итальяшка. Мне что-то стало грустновато.

— Мне показалось, что сегодня что-то идет не так.

— Мэри не любит, когда ее хорошенького мальчика уносят от нее и бросают в глубокое синее море… как крысу, как раздавленную крысу. Боже, Вито, я вижу его, его едят рыбы. — Ее начало трясти, взгляд ее метался по комнате, полный ужаса, ужаса, который стоял перед ее глазами.

Всего три года назад Вито снял с Мэри Хейнс удачную картину. Несмотря на скандалы, в которых она была замешана в прошлом, он никогда не видел ее потерявшей самоконтроль. Даже самые яростные ее реплики были тщательно рассчитаны, чтобы привлечь внимание, ее шокирующие остроты были отрепетированы и отточены, она давала повод для пересудов всякий раз, как открывала свой широкий, неожиданно уродливый, чрезвычайно соблазнительный рот, придававший ее лицу оттенок необычности, обязательный для красоты. Сегодня вечером она просто обезумела от травки.

— Мэри, как давно ты куришь эту дрянь? — Он передал ей сигарету с улыбкой, ничем не выдав, что помнит, как перед подписанием контракта и она, и ее агент уверяли его, что она не употребляет наркотиков после того, как ее год назад по возвращении в Англию из Латинской Америки арестовали в Лондоне и дело с трудом удалось замять.

— Лет с одиннадцати. А что, разве не все так? — хихикнула она, настроение ее внезапно сменилось.

— Нет, — терпеливо сказал Вито. — Я имею в виду сегодня.

— А какой сегодня день? Погоди, нет, не подсказывай. Сегодня пятница. Верно? А вчера был четверг, а завтра суббота. Верно?

— Верно, Мэри, на все сто процентов. Итак, как давно ты куришь?

— Ах, это… По-моему, со вчерашнего дня. Я с собой ничего не привезла. Мой чертов агент убедился в этом — сам паковал мои шмотки, да-да. И вообще эти сволочи на мексиканской границе все равно все вытащат… А ты не знал, Вито? А потом я достала немного у этого костоправа, которого ты привез из Мехико. За сотню баксов негодяй дал мне всего двадцать сигарет, но травка хорошая. Хочешь еще затянуться? На…

Вито затянулся еще раз, слегка сжав кончик сигареты зубами, чтобы дым не попал в горло. Он понимал, что Мэри Хейнс в глубоком опьянении, но, как многие курильщики травки, слишком возбуждена, чтобы перестать говорить.

— Значит, ты начала после того, как с Гарри произошел несчастный случай? — спокойно спросил Вито. — Понимаю. Очень грустно. Такой молодой красивый парень. Какая печальная, глупая смерть. Ты считала его симпатичным?

— Симпатичным? Что за гнусные итальянские словечки, Вито? Этот смазливый продажный гомик? Подстилка Бена — Бен без этого парня ни одной картины не сделал, — дублер! Весь талант у него был во рту… языком он кого угодно с ума сводил… за бакс что хочешь сделает. Симпатичный! — Казалось, она говорит с горечью. — Налей еще виски, Вито.

Она взяла стакан. В узеньких трусиках и почти ничего не прикрывающем лифчике Мэри Хейнс выглядела невинной, как херувим, написанный на плафоне римской церквушки.

— Продажный гомик? — Вито знал, что означают эти слова. Но она — в ее положении?..

Она презрительно взглянула на Вито.

— Ах ты, моя крошка, маменькин сыночек, иди скорей к мамочке. — Она схватила Вито за руки и притянула к себе, затем, направляя его руки, провела ими по своему крепкому, гибкому телу, пытаясь засунуть его ладонь себе между ног. — Даже этот мерзкий хлам, даже эта шлюха, этот великолепный кусок мяса хотел Мэри. Они все хотят Мэри. И я его хотела. Бен тоже знал, чертов гомик, глаз не спускал с Гарри, драный педик, хотел оставить хорошенького Гарри для себя, а теперь его песенка спета. Так ему и надо, дерьмовый убийца! Кто теперь будет его сосать?

— Гарри упал, Мэри…

— Гарри упал? И ты тоже поверил? Как он мог упасть, если он трахал меня? — Она вдруг засмеялась с отвратительным влажным хрипом. — Видел бы ты лицо Бена, когда он открыл дверь. Я победила, Вито, и он это знал — я победила.

— Ну и… — произнес Вито без выражения.

— Ну он и шарахнул его, чертова ты задница, рукояткой своей пушки. Ты этого не знал? Не знал? И вытащил его наружу… Вот и все…

— И оставил его истекать кровью?

— Да, все так, да, да, да, да! Умер и похоронен, как раздавленный таракан, как крыса, глубоко, глубоко в море. Ох! Помоги мне, Вито! Я опять это вижу!

Вито взял бутылку минеральной воды и осторожно скормил обезумевшей девушке три таблетки валиума, которые нашел на дне ящика в ее комоде. Это был единственный известный ему способ без последствий вернуть ее к реальности. Через несколько часов, когда уже она посапывала, наконец потеряв сознание, он вышел из комнаты, разбудил ее костюмершу и взял с нее обещание оставаться с актрисой до утра.

Выход из положения нашла Мэгги. Когда Вито, пошатываясь, на рассвете вернулся в свою комнату, он обнаружил, что Мэгги не спит, животом уже не мается, но тревожится из-за его отсутствия. Вито Орсини знал, что в кинобизнесе нельзя доверять никому, и, скорее всего, не рассказал бы Мэгги о том, что только что услышал, но он сообразил, что Мэри Хейнс, даже если она умудрится закончить фильм и не рассказать никому правды о Бене Лоуэлле и его убитом дублере здесь, на съемках, все равно вернется в Лондон, и, при ее болтливости, через несколько дней вся мировая пресса раструбит эту историю. Когда он закончил, Мэгги с минуту сидела молча и наконец произнесла:

— Вот они, актеры…

— Комментарий в истинно голливудском духе. — Вито, которому уже нечего было терять, обнаружил, что еще способен веселиться.

— Заткнись, дорогой, и дай подумать.

Получив передышку, Вито рухнул на кровать и задремал, а Мэгги вынула блокнот и карандаш и начала записывать, вычеркивая одно, вписывая другое. Через час она разбудила его:

— Слушай, вчера произошло вот что. Бен Лоуэлл спас Мэри Хейнс от изнасилования. Он герой, она невинная жертва. Ну как?

— Отлично. Превосходно. Тебе известно, что ты свихнулась?

— Даже моя мать знала меня куда лучше. Вито, ты не мыслишь творчески. Если чуть-чуть изменить подробности, все выглядит очень хорошо. Теперь слушай внимательно: Гарри Браун, отпетый негодяй, начал приставать к Мэри с самого дня ее приезда. Она его боялась и сказала Бену. Прошлой ночью Бен шел мимо комнаты Мэри и услышал крик о помощи. Браун был на ней, насилуя ее; она отчаянно отбивалась. Бен схватил парня, тот, естественно, полез в драку, Бену пришлось ударить его. Тот упал и стукнулся головой об угол туалетного столика. Теперь начинается самое главное. Они привели его в чувство, и все было в порядке. Он был еще очень пьян, но присмирел. Он ушел живым. Бен остался, чтобы успокоить Мэри, потом ушел. Брауна обнаружили следующим утром. Очевидно, он был не в себе, споткнулся в темноте об урну, снова упал, потерял сознание и истек кровью. У врача вопросы не возникали. Похоронили его в море, руководствуясь мотивами, которые привел Бен. Есть где-нибудь неувязки?

— И кто этому поверит?

— Все. Бен будет рассказывать эту историю так убедительно, как он еще никогда не входил ни в одну роль. Мэри тоже, если ты как следует на нее нажмешь. Всем известно, в скольких скандалах она замешана, и этот ее прикончит. Больше никто не знает, как все было на самом деле.

— Мэгги, лапочка, видит бог, я восхищен твоими стараниями, но «Космо» сможет напечатать эту историю лишь через несколько месяцев, а к тому времени она станет устаревшей дурной новостью, и спасти будет уже ничего нельзя.

— Нет, я проникну на телевидение. Вызови сюда самолет как можно скорее. Я полечу в Лос-Анджелес, поговорю с ребятами из отдела новостей, и самое позднее завтра к вечеру мы пришлем сюда съемочную группу с телекамерой. Передача выйдет в эфир, когда ты еще не кончишь съемку. Фантастическая реклама для картины, и никто не докажет, что дело было не так. Ударить человека, насилующего женщину, не преступление — это подвиг. Вито, Вито, это твой единственный шанс!

Пока Мэгги была в Лос-Анджелесе, Вито хорошо поработал. Когда он вошел к Мэри Хейнс, она, наконец проснувшись, тряслась и всхлипывала. Он запер за собой дверь и влепил ей пару крепких пощечин. Потом схватил ее руками за шею и начал душить, остановившись, когда она чуть не потеряла сознание. Он мягко опустил ее на кровать и хмуро дождался, пока она простонала:

— Что… что?!

— В жизни таких женщин, как ты, наступает момент, когда они заходят слишком далеко. Для тебя он наступил. Я телеграфировал твоему мужу.

— Ты подлец, грязный подлец! Ты знаешь, что он грозился бросить меня, если будет еще какой-то скандал… А мои дети!.. Он заберет их… О боже! Как ты мог?.. Все кончено… все. — Она изнемогала от горя.

— Не сходи с ума. Гарри Браун насиловал тебя, а Бен Лоуэлл тебя спас, а возможно, и твою жизнь. Взгляни в зеркало, посмотри, как Браун бил тебя, колотил, душил… Твой муж ужасно расстроен. Завтра он будет здесь.

— Вито…

— Завтра прибудет и бригада из новостей с телекамерой. Они, разумеется, захотят взять у тебя интервью. Может быть, мы сможем обойтись без истории, которую ты мне вчера рассказала? Мэри, гляди веселей! Я понимаю, ночью ты пережила кошмар, но ты ведь быстро все схватываешь.

Она улыбнулась, смывая кровь с разбитого лица.

— Ты хитрая свинья, Вито. Ладно! Читай мне мою роль.

* * *

Невероятная популярность передачи «Кто был Гарри Браун и убил ли его Бен Лоуэлл?» обошла две получасовые комедии положений и навела директора программы новостей на мысль о том, что он наткнулся на золотую жилу. Огромная масса публики помешана на телевидении и на знаменитостях. Они будут блаженствовать, вперясь в калейдоскоп поп-культуры, глядя передачи Мэгги и чувствуя себя в курсе всех событий в мире, им не надо будет переключать телевизоры на «Вашингтон уик ин ревью». Директору отдела новостей было так же легко уговорить Мэгги подписать контракт на еженедельные передачи, как ей — уговорить его послать съемочную группу в Мексику. Оба по запаху отличали созревший плод. Их удивило лишь одно: насколько хорошо пошло дело. Более чем хорошо. Великолепно. На телевидении родился новый жанр — киножурнал, поданный в форме добротнейших документальных новостей. Родилась новая телезвезда: Мэгги Макгрегор. Проигравших было только двое: Гарри Браун, которого втайне все еще горько оплакивал Бен Лоуэлл, и фильм Вито Орсини «Нерасторопная лодка». Даже несмотря на грандиозную рекламу, он шел плохо. Ко времени выхода картины на экраны мексиканский эпизод выветрился из памяти публики. Да никому, в сущности, и дела до него не было. К тому же Вито оказался прав. Картина была барахло.

* * *

Билли Айкхорн не знала покоя. С открытия «Магазина грез» прошло пять месяцев, и к апрелю 1977 года она успела привыкнуть к бешеному, изнуряющему успеху своего предприятия. Спайдер и Вэлентайн — молодцы, думала она с восхищением и благодарностью. Однако в предутренние часы — последнее время она стала просыпаться до зари — мыслей о триумфе магазина стало не хватать ей, чтобы утешиться. В ней сохранилось достаточно врожденной честности, чтобы не скрывать от самой себя, что сейчас, когда универмаг уже не является мучительным позором, когда никто не станет смеяться над ней, повседневные заботы по управлению магазином не наполняют ее жизнь. Как само собой разумеющееся она принимала и проходившие два раза в месяц танцевальные вечера, поначалу будоражившие ее воображение. Она видела в них победу над ужасающими воспоминаниями о танцевальной школе, поскольку вечера танцев превратились в самое желанное событие светской жизни Калифорнии. Публика жила в предвкушении этих балов, а Билли со временем перестала принимать их всерьез. Ажиотаж с вечерами напоминал ей возбужденных политиков из детской песочницы. Она жила взаперти, тусклой жизнью и вспоминала, как однажды они с Эллисом были в гостях в Антигуа: там все окна были закрыты наглухо, чтобы соленое дуновение волшебного ночного бриза не испортило развешанную на стенах коллекцию французских импрессионистов стоимостью в миллионы долларов.

Менее шести месяцев отделяло Билли от тридцатипятилетия. Она едва достигла вершин зрелой красоты, которой хватит ей на многие годы, она была так богата, что сама не могла представить размеры своего состояния, но… ей было скучно. Отвратительно, говорила она себе, представляю, что подумала бы тетя Корнелия. Она, Билли, находила это более чем отвратительным; она находила это неприличным и унизительным. Неприличным потому, что любой, кто обладает ее богатством, должен, обязан быть счастлив, а унизительным — потому что она все-таки не была счастлива, значит, причина этого в ее характере. Может быть, ей не хватает внутренних резервов, думала она, вспоминая бостонские правила поведения. Несомненно, ведя жизнь, посвященную честному труду, уходу за больными собаками и еженедельному посещению симфонических концертов, она чувствовала бы себя обогащенной и удовлетворенной.

Весь мир ей доступен, размышляла она, листая страницы «Аркитекчурал дайджест». За три тысячи долларов она может купить павильон с кондиционерами на Бали, в кокосовой роще на берегу океана, разумеется, с бассейном. На Элевтере продавался дом с километрами розового песчаного пляжа и частной международной телефонной станцией — меньше чем за три миллиона долларов, и это с мебелью! (Интересно, список частных телефонных номеров входит в перечень мебели?) Или, если предпочесть что-нибудь не такое тропическое, можно поселиться в Англии, в доме номер семь по Ройял-Кресент, в Бате, всего за семьдесят пять тысяч долларов, приобретя в собственность здание, построенное в 1770 году (и входящее в самый роскошный в мире архитектурный ансамбль эпохи короля Георга, — теперь к нему пристроены и сауна, и гараж на пять машин). Она может, если захочет, жить, как Банни Меллон, имея четыре сказочных дома, двух занятых полную рабочую неделю декораторов по интерьеру, и устроить так, чтобы все ее вещи, от теннисных шапочек до бальных платьев и униформы слуг, изготавливались у Живанши по специально сделанным для нее моделям. Говорят, в одном из своих колоссальных поместьев в Виргинии Меллон постоянно сушит на печах яблоки, чтобы воздух насытился истинно деревенским ароматом. От такого Пристального внимания к мелочам у Билли заныли зубы. Это уж слишком!

Она могла бы получить все, что пожелает. Только назови. Однако она не могла назвать — в этом все дело. Ей не нужен еще один дом. Она оставила себе самолет, теперь это был новый «Лир», но пользовались им только Вэлентайн и другие закупщики. Виноградники Санта-Хелены приносили ощутимый доход, и не было смысла продавать их. Завести лошадь? Усыновить ребенка? Купить дрессированную мышку? Очевидно, с ней что-то не в порядке. Билли решила принять приглашение Сьюзен Арви на кинофестиваль в Каннах. Она не видела веской причины, чтобы отказаться.

Сьюзен Арвн, жена Керта Арви, руководителя киностудии «Арви», не была особенно интересной женщиной, но Билли рядом с ней чувствовала себя удобно прежде всего потому, что та не выказывала, подобно многим, раболепного восхищения перед каждым словом Билли. Она стояла выше всем известной привычки недавно разбогатевших людей воспринимать хорошие вещи как должное, и потому с ней было легко. Положение жены руководителя студии делало ее божеством в том кругу, где Билли Айкхорн, при всем своем богатстве, воспринималась лишь как достопримечательность. Сьюзен была благовоспитанной хозяйкой, достаточно умной, чтобы скрывать свои претензии. И, что важнее всего, Билли, как и все на свете, всегда восхищалась миром кино. Будучи всеми презираемым подростком, она жила ради субботних киновечеров. В годы болезни Эллиса просмотровый зал особняка в Бель-Эйр помогал ей убежать от действительности. Но Билли знала немногих деятелей кино, хотя и жила среди них. Она никогда не признавалась самой себе, но в них что-то было: некая загадочность.

Семья Арви всегда проводила две фестивальные недели в «Отель дю Кап», на мысе Антиб, в сорока пяти минутах езды по извилистым дорогам от Канн. Те, кто там проживал, поступали так не ради удобства. Остановиться в «Отель дю Кап» — в этом был определенный символ. Это означало, что вы предполагаете, что люди должны навещать вас, а не вы их, и это давало вам сто очков вперед в любом деле: раз так, значит, вы можете позволить себе держаться в стороне от суматохи и суеты, принимать поклонников в собственном изысканно отделанном комфортном помещении, а не сражаться в толпе простолюдинов за столик в баре «Карлтона» или «Мажестика». Кроме того, это означало, что вы в состоянии платить за номер от двух до четырех сотен долларов в день, плюс налоги, чаевые, завтраки и все прочие хитроумные надбавки сверх основных расценок. Семья Арви всегда снимала два номера — один служил офисом и кабинетом для Керта, а другой предназначался для отдыха супругов.

— Билли, правда, поедемте с нами, — говорила Сьюзен месяц назад. — Керт целый день занят своими делами, а мне нечего делать. Я обычно арендую машину с водителем и разъезжаю по всему побережью — в мае там чудесно, — а потом, вечером, мы идем куда-нибудь ужинать, и с нами толпа интереснейших людей. Будет очень здорово, если вам удастся остановиться неподалеку от Канн, а еще лучше, если вы приедете ко мне. Что ни говори, вы слишком долго находитесь в Южной Калифорнии. Пора развеяться. «Магазин грез» просуществует несколько недель и без вас, а на обратном пути мы сможем остановиться в Париже. Приезжайте же!

— А разве вам не нужно каждый вечер ходить на просмотры фильмов? — с любопытством спросила Билли.

— Господи, да нет, конечно! Ну, я думаю, некоторые, безусловно, ходят, но Керт может посмотреть все, что захочет, на частных просмотрах. Он просто заказывает копии.

Сьюзен всегда удивляли те, кто считает, что люди ездят на Каннский кинофестиваль смотреть кино. Если вы привезли фильм на конкурс, то вам, разумеется, следует быть на виду. А если нет… Боже, что за странная идея!..