Миссис и мистер Уильям Малверн-младший сидели за столом на кухне в своей квартире на Пятой авеню, заканчивая по второму бокалу мартини. Запеченный цыпленок с рисом, которого их экономка оставила им на ужин, нагревался крайне медленно, ибо никто из них так и не сумел овладеть управлением микроволновой печью.

Даже на кухне, с фартуком, завязанным на талии, в домашних туфлях на ногах, Валери удавалось сохранять ее удивительно простой и строгий вид, хотя она никогда не надевала дома очки.

– Валери, я никогда не думал, что я это выскажу, но... мы наконец-то одни.

Билли Малверн произнес последние три слова, растянув их до невозможности в неудачной попытке произнести их по англосаксонски, с французским акцентом.

Валери не соизволила взглянуть на него с высоты своего чересчур задранного носа.

– Если ты стараешься дать мне понять, в каком восторге ты пребываешь по случаю того, что моей матери не будет здесь сегодня вечером, то не трудись. Я чувствую такое же облегчение, Билли, как и ты, а может быть, и большее. Тебе всегда было проще общаться с ней. Все же она не твоя мать.

– Не хочется ссориться, но ты меня вынуждаешь.

– Послушай, я хорошо знаю, что на этот раз она остается дольше, чем обычно. Но что же я могу поделать? Выбросить ее на улицу? Если бы только Ферни избавилась от Ника, мама остановилась бы у нее. В любом случае мама уезжает на следующей неделе.

– Твоя сестрица не дура. В следующий раз Ферни спутается с каким-нибудь другим невозможным молодым мужем, так что мы опять будем вынуждены принимать Лидди у себя. Я предчувствую, что так оно и будет.

– О, Билли, замолкни и пей. Прекрати нытье. – Валери подняла свой невыразительный подбородок и смерила его взглядом. – Ты не можешь поговорить о чем-нибудь более приятном? Я очень довольна, что мы завтра идем к Розмонтам – это будет лучший званый вечер года.

– Лучше бы Розмонт подбросил мне какое-нибудь небольшое дельце. Мне начинает казаться, что самое большее, на что его хватило, это подружить тебя и Ферни с Джорджиной.

– Джимми Розмонт сам решает, что ему делать, – сухо возразила Валери.

Джимми Розмонт разбогател не от советов таких брокеров, как Билли, подумала она. И что же происходит между Ферни и Джорджиной? Дважды в неделю они вместе завтракают, и на вид так близки, так легкомысленно дурачатся, как две школьницы, обменивающиеся секретами. Очевидно, Джорджина ничего не знает о Ферни и своем муже. Какой же нужно быть дурой, чтобы не догадаться! Или, может быть, она так уверена в себе, что это ей не приходит в голову? В любом случае со времени выставки Розмонты были более чем добры к ним, даже включали Лидди в число приглашенных на несколько обедов помельче, несмотря на то, что визит к их отцу, как Валери и ожидала, не привел ни к каким результатам.

– Интересно, во сколько обойдется такой вечер Розмонтам? – поинтересовался Билли, вглядываясь в свой бокал. – Сто пятьдесят человек за столом и танцы потом... Что ты думаешь об этом, Вэл?

– Не могу представить. Несколько лет тому назад я попыталась бы точно подсчитать, но теперь лучшие поставщики провизии, цветов и декораторы вечеров стали так невероятно жадны, что это может стоить сколько угодно. Конечно, стиль Джорджины не претенциозный, как и должно быть. А устройство вечера у себя в доме всегда предпочтительнее, если есть достаточно места и можешь себе это позволить.

– А они могут.

– Да, могут.

Малверны посидели молча. В начале их совместной жизни, двадцать один год тому назад, когда доход Билли составлял полмиллиона долларов в год и они, без всякого сомнения, были богаты, они находили особое удовольствие в разговорах о чужих деньгах. Это была возможность еще раз порадоваться за себя, маскируясь снисходительной жалостью к своим менее удачливым друзьям, которым приходилось жить на то, что им платили, выплачивать налоги в отличие от Билли, чьи деньги были вложены в свободные от налога муниципальные боны.

Они проводили так часы, перебирая и оценивая своих друзей, размышляя над тем, у кого из них есть шанс получить наследство, кто управляет имуществом по доверенности, кто живет только на доходы и кому настолько повезло, что он живет на сумму меньше его доходов и оставшиеся деньги может свободно тратить как ему заблагорассудится.

С чувством некоторой вины Валери понимала, что разговоры на такие темы расценивались людьми из старых богатых семей как недозволенные, как разговоры о самом низменном и постыдном, и во многих отношениях они считались намного хуже преступления перед обществом. Но она все же пускалась в эти разговоры, так как Билли, чей капитал был не старше одного поколения, даже не догадывался, насколько это непристойно. Билли считал, что такие оргии сплетен очень поучительны.

Для Валери эта тема была и неприлична и притягательна. Рожденная и воспитанная в Филадельфии, она всегда чувствовала себя оскорбленной такими беседами. Но она только частично принадлежала Филадельфии. Большое влияние на нее оказала та страсть к деньгам, которую продемонстрировала Лидди Килкуллен, а уверенность матери в том, что ее обманули и отобрали то, что ей принадлежало по праву, заставляла Валери радоваться той безопасности, которую ей давало благосостояние Билли.

Но теперь эта тема не давала Малвернам ничего, кроме чувства усталости. Отсутствие успехов в делах Билли, его резко уменьшившееся состояние в связи с вынужденной продажей бонов создали причиняющий беспокойство дисбаланс в их браке. Они все больше и больше зависели от заработка Валери.

Уже десять лет прошло с той поры, когда Малверны могли ощущать чувственную радость от мысли, что они устроены в жизни лучше, чем их знакомые. Теперь новое общество Манхэттена так транжирило богатства, что всякие Билли из Беверли-Хиллз выглядели нищими.

Старые богачи, не в силах конкурировать с новыми, отступили. Владельцы старых денег или решительно сплотились и с достоинством удалились с общественной сцены, или, подобно Валери, примкнули к параду и сменили вывеску, приветствуя пришельцев.

Валери поднялась и раздраженно ткнула цыпленка, который стоял в печи уже давно. Она боялась включить печь выше трехсот пятидесяти градусов, потому что опасалась, что рис высохнет, а внутри блюдо окажется едва теплым. Налив в оба бокала свежую порцию мартини, она снова присела к столу, испытывая сильное желание бросить возиться с цыпленком и перейти в гостиную, где они могли бы сидеть, как все цивилизованные люди. Ее удерживало только сознание того, что тогда цыпленок сгорит и они останутся без обеда. Оба сегодня настолько устали, что никуда не пошли, и ни за что на свете она не пойдет вниз, чтобы заказать им другую еду.

– Как дела с твоей новой клиенткой? – спросил Билли, надеясь улучшить настроение жены.

– Мне не следовало связывать свои надежды с Салли Эванс, – ответила Валери.

– Но ты говорила, что она готова потратить сколько угодно... что же случилось?

– Она – третья жена... Как будто вторая была недостаточно хороша! Салли всего двадцать шесть, а мистеру Эвансу шестьдесят два... Она работала у него, хотя не говорит кем. Она хорошо выглядит, хотя несколько вульгарна, я бы сказала, но у нее есть пунктик: ей кажется, что, поскольку ее муж владеет сетью продовольственных магазинов на Среднем Западе, ее с радостью примут в то, что она называет «очаровательным кругом». Как же, у нее необыкновенное жилье и соответствующие наряды! Но это все безнадежно, конечно. Эта невежда даже не догадывается, что для тех женщин, с которыми она хочет общаться, чистый доход в какую-то сотню миллионов звучит примерно как сбережения управляющего какой-нибудь семейной аптекой.

А про себя Валери добавила: Салли Эванс даже не понимает, что общественное мнение объявило сезон охоты на стиль «новых богатых», в круг которых мечтала войти. Приблизительно в то время, вспоминала Валери, когда проходили вечера по случаю дня рождения Малькольма Форбса, показные проявления величия последних (по времени появления) миллиардеров подвергались жесточайшим нападкам со стороны тех самых журналистов, для которых всего несколько месяцев тому назад они были любимой темой.

Голоса общественного мнения, почувствовавшие, что они наконец-то могут выразить так долго скрываемую зависть, заклеймили восьмидесятые годы как «десятилетие алчности и блеска». Жены новых богачей развели свои недавно сооруженные мосты, чтобы прекратить продолжающееся вторжение еще более новых жен, в надежде, что о них станут говорить как о «высшем свете».

– Как же тебе так повезло?

– Не знаю, – коротко ответила Валери. Не могла же она сказать Билли, что ее новая клиентка пыталась нанять других, более известных декораторов, но ей отказали из-за исключительной занятости. Не могла она сказать Билли и о том, что ее комната на выставке – она делала все возможное, чтобы скрыть это от семьи, – не имела успеха.

Пресса полностью проигнорировала ее работу, хотя единственное, ради чего она посвятила столько времени и сил своему проекту, было стремление достичь известности и приобрести клиентов. Толпы на выставке проходили мимо в поисках чего-то зрелищного, чтобы испытать удовольствие и волнение от чего-нибудь, доселе не виданного, и все это им давала комната Джорджины. Валери поняла, что совершила огромную ошибку: ее спальня для девочек-двойняшек оказалась слишком пастельной, слишком нацеленной на хороший вкус; весь этот тюль и высушенные цветы почему-то заставили женщин подумать, что они и сами смогут устроить такую комнату.

– Ты собираешься приняться за это дело? – осторожно спросил Билли.

– Я еще не решила, – ответила она, отпивая сразу половину мартини из бокала. Только бы Билли не считал, подумала Валери, что обязан интересоваться ее работой, задавая раздражающие вопросы, на которые у нее нет никакого желания отвечать.

В другие времена – еще пять лет назад – она бы не стала делать работу для Салли Эванс. Но с тех пор как появились новые богачи Нью-Йорка, времена изменились коренным образом. Все жаждут только самых известных декораторов, подобно молодому Питеру Моссино, который цинично похвастался в «Уименз уэар дейли», что работает не на тех, кто имеет пятьдесят миллионов долларов, а на тех, кто выписывает чеки на пятьдесят миллионов долларов.

Вероятнее всего, он сказал правду, но это не делало его заявление менее отвратительным, продолжала думать Валери, и только подтверждало: одной репутации как декоратора теперь уже недостаточно для того, чтобы привлекать клиентов. Люди могут прислушиваться к мнению прессы, но в глубине души предпочитают декораторов, которые создают роскошные, оригинальные интерьеры.

В данный момент, если смотреть фактам в лицо, у нее не было ни единого потенциального клиента, кроме Салли Эванс, которая начала их разговор словами: «Я хочу немедленно сделать общее оформление интерьера, и я хочу, чтобы это было шикарно.

Я хочу, чтобы это выглядело так, как будто все я сделала сама, как будто у меня совсем не было декоратора. Мой муж сказал, что мы можем закупить в Европе столько, сколько захотим. Мне нужны три камина наподобие тех, что бывают во дворцах, и много-много комнат, отделанных деревянными панелями».

Сможет ли она выдержать работу с клиенткой, лезущей под руку, такой болтливой, как Салли Эванс, и обладающей одной из самых неприятных черт, которую только можно найти в клиентке, – неопределенностью пожеланий?

Если говорить открыто, то с отсутствием вкуса легче примириться, чем с вечными колебаниями и неспособностью выбрать что-нибудь. В этом случае вы все-таки знаете точку зрения клиента, но Салли Эванс прибыла на встречу с записной книжкой, заполненной вырванными страницами из журналов, и на каждой странице было то, от чего она была в восхищении, на каждой был интерьер, какой бы она хотела иметь, и каждый – в совершенно другом стиле. Достанет ли ей, думала Валери, терпения, чтобы попытаться перевоспитать двадцатишестилетнюю третью жену, дать ей хоть минимальное образование в этой области – при условии, что такое возможно, – или не стоит заниматься этим ни за какие деньги?

С другой стороны, есть ли у нее выбор? Доходов и заработков Билли просто не хватало на то, чтобы покрыть расходы при их образе жизни, тем более что все, начиная от кочана салата до туфель дочерей, постоянно становилось все дороже. Может ли она хоть на минуту подумать, что можно ответить отказом на предложение Салли Эванс? На самом деле, почему бы не признать: еще повезло, что у нее есть эта клиентка. Это было фактом, с которым трудно смириться.

– Чем это так пахнет? – лениво спросил Билли, доканчивая третий мартини и наливая следующий.

– Рис подгорел, – резко ответила Валери.

Если он хочет получить этот проклятый обед, почему бы ему не встать и не проверить этого чертова цыпленка самому? Ничто на свете не заставит ее лезть еще раз в эту печь.

Валери налила себе еще вина, плюнула на ненавистную кухню, осточертевшего мужа, на цыпленка вместе со сгоревшим рисом и удалилась в свою комнату отдохнуть от жизни.

Она сбросила фартук и туфли, плюхнувшись в шезлонг, прикрыла ноги мягким мохеровым пледом и лежала, ни о чем не думая, потягивая джин.

Через некоторое время знакомая картина всплыла в памяти Валери, картина, которая всегда приносила покой ее душе. Это был вид двухэтажного каменного загородного дома, построенного из природного камня в окрестностях Честнат-Хилл, на Главной линии Филадельфии. Дом принадлежал Марте и Уилрайту Стэк, родителям ее дальней родственницы и лучшей школьной подруги Мимси Стэк.

Мимси и Валери учились в одном классе в Фокскрофте, родители Мимси относились к Валери как ко второй дочери, тем более что ее мать была так далеко, в Испании. Они взяли на себя все заботы в связи с ее первым появлением на вечере в Эссембли, в том же году, когда и Мимси сделала свой первый поклон обществу. Валери горячо любила их обоих.

Каждый год, в период школьных летних каникул, она проводила все время, свободное от пребывания на ранчо Килкулленов или в Марбелле, со Стэками на Честнат-Хилл. Даже сейчас она и Билли приезжали Туда четыре раза в год провести там свободные дни в конце недели со старшими Стэками, невзирая на жалобы Билли, что они ему наскучили. Валери поддерживала контакты со всеми подругами, и время от времени она отправлялась в Филадельфию на какой-нибудь особенно важный ленч.

Мать лишила ее Филадельфии, с грустью размышляла Валери. Если бы Лидди не решила обосноваться в Марбелле из-за гордости и злости, она могла бы вырастить своих дочерей в городе, который Валери так любила. Если бы мать была в состоянии спокойно пережить период замешательства после развода, ее дочерям не пришлось бы взрослеть в обстановке вечных переездов, без настоящего дома. Она стала бы жительницей Филадельфии, которой просто пришлось провести двенадцать лет в Калифорнии. Она росла бы в привычной атмосфере уверенности и могла бы выйти замуж за того, кто принадлежал к старым филадельфийским семьям, так же как и она сама. Но она встретила Билли Малверна, учась в нью-йоркской школе по дизайну интерьеров, и теперь Филадельфия была тем местом, куда она возвращалась только изредка. Словно потерянный рай, который ей так и не пришлось обрести.

Но как ей нравился дом Стэков! Он был средних размеров – четырнадцать комнат, не больше, но до чего основательный! Маленькие уютные окошки с маленькими уютными рамами, обрамленные уютными белыми ставнями. Камень постройки был весь в пятнах разнообразных оттенков серого и бежевого цвета, а крыша дома Стэков побурела от непогоды. Естественная простота дорогого материала – это было то, что Валери больше всего ценила во внешнем виде дома. Огромные деревья росли на окружающей зеленой лужайке площадью в четыре акра. Настоящий английский сад! Дорога к дому была окаймлена вишневыми деревьями, а передний двор вымощен кирпичом.

В доме у Стэков каждый сантиметр поверхности дышал достоинством и безмятежностью, любая комната самым непонятным образом ухитрялась строго соответствовать своему назначению. Для Валери это было самое совершенное пристанище из всех, какие она только знала.

Войдя в дом на Честнат-Хилл, она чувствовала себя уже в полной безопасности, такого ощущения ей не давало ни одно, даже самое массивное здание. Сам дом был построен в начале прошлого столетия по образцу английского сельского дома. Он был обставлен удобной и солидной мебелью в стиле так любимой ею, но абсолютно неописуемой американской старины, в нем не было никаких коллекций редкостей или выдающихся произведений искусства.

Старшее поколение Стэков были симпатичной, очень бережливой парой, в чисто филадельфийском стиле, которых непонимающие люди называли скупердяями. Марта Стэк действительно не выбрасывала бечевки и папиросную бумагу и просила женщину, исполняющую у нее обязанности повара, мыть старую алюминиевую фольгу и пластиковые обертки и пускать их снова в употребление. Она разрывала салфетки «Клинэкс» пополам. Она пускала в дело старые обертки от рождественских подарков и не расставалась с куском мыла до тех пор, пока он не распадался на кусочки.

Марта Стэк была опытным садовником, но никогда не сажала цветы рядом, чтобы получить пышный, одновременно цветущий ковер. Она предпочитала ждать – и делала это с удовольствием, – пока посаженные далеко друг от друга растения не разрастались вширь. Однажды, в момент особой откровенности, она призналась Валери, что ей всегда хотелось выращивать однолетки из семян, а не тратить деньги на покупку рассады в теплице. Но весна в Пенсильвании коротка, и она не решалась на такой риск даже ради экономии.

Экономия, мечтательно подумала Валери. Такое приятное слово, такое утешительное и благоразумное. Но в ее кругу нью-йоркского общества к экономии относились подозрительно, как к признаку скрываемой бедности, вместо того чтобы считать ее знаком разумного отношения к своему достоянию.

Когда Марта и Уилрайт Стэк давали обед и приглашали знакомых, Марта вставляла новые свечи в подсвечники на обеденном столе и сохраняла огарки, даже самые короткие, для обедов без гостей. Только перспектива испортить подсвечник могла заставить ее выковырять остаток свечи – почти сантиметр несгоревшего воска.

Гостями Марты Стэк были всегда друзья семьи или ее старые друзья; Стэки никогда не приглашали к столу каких-нибудь новых знакомых, ибо у них не было возможностей обрести таковых.

В приятном прибрежном городишке Камдене, в штате Мэн, они владели летним домиком; они нанимали женщину для исполнения обязанностей экономки и повара; они были очень нежны по отношению к двум своим детям и семерым внукам; они были столпами культурной жизни в Филадельфии, очень известной парой, считавшей себя неприлично богатой, хотя жили они на доход, который не превышал того, который имел один Билли.

Может быть, то, что в жизни Стэков полностью отсутствовали неожиданности, и делало ее такой привлекательной? – спросила себя Валери. Может быть, полное отсутствие тщеславия, спокойствие, обыденность, исполнение скромных желаний, сознание того, что им не нужно ничего, чего у них нет? Было ли это проявлением незначительности или... того, как должно быть?

Она вздохнула, допивая мартини. Что бы это ни было в Стэках, она чувствовала, что это ей крайне необходимо и дорого. Но что бы это ни было в Стэках, этого нельзя было найти в Нью-Йорке ни за какие деньги.

Валери поднялась, чтобы присоединиться к Билли. В конце концов, она не хотела, чтобы ему пришлось есть цыпленка в полном одиночестве. Проходя мимо туалетного столика, она остановилась на мгновение, чтобы взглянуть на круглую низкую вазу. В ней стояла последняя желтая хризантема из букета, который ей прислал кто-то уже более двух недель назад. Валери всегда разъединяла цветочные букеты, как только они попадали к ней, разбирала цветы, подрезала им стебельки и расставляла в вазы по всей квартире. У этой хризантемы еще было в запасе три или четыре дня, подумала она и вернулась на кухню, чтобы покормить своего беспомощного мужа, чувствуя, что настроение улучшилось.

Пит ди Констанза ни разу не улыбнулся, заметила Джез, за все совещание, которое Фиби проводила у себя в офисе один раз в месяц, и даже ни разу не упомянул господа бога всуе, и даже не пожаловался на несвежие пончики и тепловатый кофе, которыми их угощала Фиби. Это было так непохоже на ее старого друга, что в понедельник, закончив съемки, она решила зайти к нему и выяснить, что же это с ним такое. Двойные двери его гаража не были заперты, и когда Джез заглянула внутрь, то увидела, что, хотя верхние софиты были выключены, Пит был еще там, совершенно один, и лежал, развалившись во весь рост на полу, облокотившись на локоть и уставившись в пространство. Это была его обычная созерцательная поза, в которой он мог пребывать часами, раздумывая об освещении автомобиля не менее сосредоточенно, чем это обычно проделывал Мэл. Но в его огромной студии сейчас не было ни единого автомобиля, не было никого из его мускулистых помощников, и даже его управляющий на этот день отпросился домой.

– Дело не ладится? – спросила Джез, входя и направляясь к нему, зная наперед, что Пит был расписан на целый год вперед, а иногда бывало и на два года для клиентов, которые не соглашались ни на какого другого фотографа.

Пит поднял на нее печальные глаза и попытался улыбнуться. На нем была любимая патагонская куртка с капюшоном, предназначенная для серьезных горных восхождений, хотя декабрьский день принес с собой обычную для этих мест волну предрождественского тепла и горячих ветров, дующих со стороны горы Санта-Анна. Пит похлопал ладонью по полу возле себя, приглашая Джез сесть рядом.

– Послушай, Джез, что ты думаешь о «ветах»?

– «Веты»? Это что? Ты имеешь в виду ветеранов, как у военных?

– Нет, милая, я имею в виду «ветов», как у кошек и собак, – ветеринаров.

– Я не понимаю твоего вопроса, – сказала Джез, вглядываясь в его опущенное лицо. Он лежал, завернувшись в куртку, будто это было что-то вроде одеяла с воротником, натянутым на подбородок. – Тебе хочется знать, нравятся ли мне они больше, чем дантисты, или меньше, чем терапевты?

– Тебе не кажется, что они невероятно сексуальны?

– Ага, эта кампания «БМВ», кажется, опять тебя достала, – сказала Джез.

Последние два года фирма «БМВ» фотографировала автомобили в постановках на открытом воздухе: возле клубов по поло, возле яхт-клубов. На снимках было полно элегантно одетых людей, сфотографированных в приглушенной, смазанной манере, и только машина действительно «играла», будучи стержнем, который украшал жизнь окружавшей ее толпы. Пит, как и другие три или четыре прославленных в этой области фотографа, ненавидел этот подход, потому что он отвлекал от чистой красоты автомобилей, этих великолепных машин, пробуждающих эстетические эмоции.

– Они что, хотят получить фото «БМВ», напичканного рыдающей семьей с больной кошкой, которую они мчат к «вету»? – спросила Джез, выражая таким образом сочувствие Питу, ибо знала, насколько серьезно он относился к своей работе.

– Нет. Дело в Марсии. Она только что променяла меня на «вета». А восемнадцать месяцев назад то же случилось с Самантой. Джез, я просто не понимаю! Я сходил с ума, будь я проклят, по этим пупсикам, я уже был готов поразмыслить всерьез о том, чтобы предложить руку и сердце одной из них, и вдруг слышу:

«Пит, я всегда буду любить тебя, но я собираюсь выйти замуж за этого замечательного человека, и я никогда не мечтала, что такое вдруг произойдет со мной, и я знаю, что ты желаешь мне добра, мне очень жаль, Пит, но не будешь ли ты так добр и не поможешь ли мне отнести чемоданы в машину?» И они упархивают, будто меня никогда и не существовало. И в обоих случаях – «веты». Это зловещий признак.

– Ах, Пит, я очень тебе сочувствую. Мне очень нравилась Марсия. – Что можно сделать еще, кроме как выразить сочувствие? – раздумывала Джез. Если бы она была мужчиной, то предложила бы пойти напиться с Питом... Разве не так поступают мужчины в подобных ситуациях?

– И мне тоже, малышка, она очень нравилась. Что мне требуется, так это хороший совет женщины. Я не хочу, чтобы такое случилось со мной снова. Ты не можешь мне что-нибудь посоветовать?

– «Веты», – в раздумье сказала Джез. – Марсия и Саманта имели любимцев... каких-нибудь домашних животных?

– Думаю, что... да, но я никогда не обращал на это много внимания. Ты знаешь, я – человек, занимающийся моторами. У Марсии была одна из этих дерьмовых маленьких собачек, знаешь, из тех, которых можно запихнуть в дамскую сумочку и взять с собой в самолет... Она выводила меня из себя, когда вытягивала ее из сумки... А Саманта держала лошадь в Центре верховой езды в Бербанке... Она ездила на тренировки три раза в неделю и брала уроки выездки... Уроки выездки! Большое дело заставить лошадь пятиться назад на задних ногах! – презрительно фыркнул Пит. – Не-е, у меня было не то детство. И конечно, черт возьми, у нас в Нью-Джерси не было лошадей.

– А животные Саманты и Марсии когда-нибудь болели?

– Когда-нибудь! Да они постоянно были больны! Каков поворот! А? Так, может быть, мне даже еще повезло в конечном счете, – очень грустно сказал Пит.

– Пит, подумай вот о чем. Женщина с больным любимцем – это все равно что женщина с больным ребенком. Она очень ранима в это время, а ты не можешь дать ей никакой эмоциональной поддержки. Тем временем «вет» становится для нее настоящим героем; он действует внимательно, заботливо и эффективно, от него исходит надежность, от него она получает необходимый совет и уверенность. Он лечит ее «крошку». А где же находишься ты, если тебя нет в студии, парень? Ты сидишь рядом с бесподобными «колесами» на вершине какой-нибудь горы в ожидании тех самых трех решающих минут заката, которые дадут тебе то самое освещение, которое необходимо, чтобы сделать хороший снимок. Или валяешься на дороге, а шофер-трюкач крутит машину вокруг, почти наезжая на тебя, так, чтобы ты смог снять задние колеса машины, которая плюет гравием прямо тебе в лицо. Итак, к кому обращались Саманта и Марсия в часы, когда они так нуждались в помощи? К «ветам».

– Но они ведь знали, где я нахожусь, – запротестовал Пит. – Да и что бы я мог сделать?

– Пит, слушай, – продолжала Джез. – Кто может прийти домой в любое время дня, когда женщина находится там одна со своей больной собачкой? Конечно, ветеринар! Кто выделяет сексуально заряженную ауру, обычную для доктора, извлекающего выгоды из некоего вида эмоционально-эротического состояния женщины? Но женщина вполне может заниматься с ним сексом, потому что он не ее доктор. Кто же он? Опять тот же «вет». Боже мой, Пит, они должны ловить больше женщин, чем медики какой-нибудь другой специальности!

– Я догадываюсь, что у меня не было никакого шанса.

Пит посмотрел на Джез с первыми признаками положительных эмоций на лице.

– То, что тебе надо, – это девушка, у которой нет никаких домашних животных.

– Девушка, которая пообещает никогда и не заводить животных в доме, – согласился Пит. – Вроде тебя.

– Что-то вроде меня, – согласилась Джез, думая о том, что постоянные разъезды не позволили бы ей держать дома даже рыбок.

– Ну почему у нас с тобой не получилось огромной, безумной, горячей любви, когда мы встретились впервые? – воскликнул Пит. – Все это время я предлагаю тебе свое сердце и тело, но ты так и не проявила никакого интереса. Что, есть другой?

– Нет, – категорично ответила Джез. – Ты и я всегда были друзьями и не можем стать любовниками.

– Чушь собачья! Мы бы составили великолепную пару. И пока еще можем. Предложение остается в силе, милая. Это, наверно, из-за Гэйба.

– О чем ты, дурачок? – пролепетала Джез.

– Брось, крошка, надо видеть, как он смотрит на тебя – зло, горько, задумчиво, голодно. А как ты психанула, когда Фиби хотела ввести его к нам, помнишь? Мэл и я догадались обо всем почти сразу.

– Вы, два старых сплетника, думаете, что знаете все на свете?! – вскипела Джез. – Вы как пара древних старух, сидящих на крыльце и мечтающих заглянуть в замочную скважину! Все мужчины болтуны! Вам что, нечем больше заняться?

– Для нас очень важно обмениваться информацией, – спокойно ответил Пит. – Должны же мы знать, на что способны женщины, с которыми мы сталкиваемся в жизни, чтобы они не смогли застать нас врасплох. Мы с большим почтением относимся к вашей способности разрушать наши жизни.

– Но ты же ни черта не знал о ветеринарах.

– Неблагородно с твоей стороны, Джез, но на этот раз я тебя прощаю. А как у вас с Сэмом? Коллеги намекают на необыкновенную страсть...

Джез задохнулась от возмущения, но не смогла обидеться на Пита. Они слишком долго были друзьями.

– Сэм – хороший малый, – ответила она. – И он мне очень нравится.

– Но?..

– Никаких «но». Простая констатация факта.

– Но я слышал «но» в твоем голосе, – настаивал Пит.

– Пит, ты кое-что должен понять в отношении Сэма. Он живет в мире, в котором никогда не будут жить другие – ни ты, ни Мэл, ни кто другой, кого мы знаем.

– Неужели? Он только что купил «Феррари» по моему совету – что скажешь, а?

– В мире красоты, Пит, – терпеливо продолжала Джез, – Сэм настолько хорош, что никто не может относиться к нему нормально. Он говорит, что женщина может понять... почти понять его, но ему невероятно трудно объяснить что-либо мужчине.

– Постой, – сказал Пит. – У меня, например, с ним отличные отношения. Может, потому, что я тоже красавчик?

– Говорил ли ты с ним о чем-нибудь, кроме машин?

– Для меня ничего другого не существует.

– Ты мог бы постараться узнать Сэма получше, но тебе это даже не приходило в голову, не так ли?

– В следующий раз.

– Нет, ты этого не сделаешь. Он слишком красив, чтобы какой-нибудь мужчина захотел познакомиться с ним поближе. Это получается бессознательно или, наоборот, сознательно. Фактор зависти. – Джез вздохнула. – Сэм говорит, что разговоры с мужчинами всегда натянуты или поверхностны в лучшем случае, потому что они даже не глядят на него – они буквально не смотрят ему в лицо или в глаза – так, как делают в разговоре с другими... Они боятся, что он подумает, будто они им любуются. И они не хотят говорить с ним о женщинах, ибо предполагают, что он легко завоюет любую. И они думают, что он слишком красив, чтобы иметь хоть капельку мозгов, поэтому не говорят с ним о серьезных вещах... Только о спорте, машинах и погоде. Единственный мужчина, который говорит с ним серьезно, это его бизнес-агент, и то только о деньгах. Это ужасно – быть красивым!

– Да, действительно, – сочувственно произнес Пит.

– И становится все хуже. Сэм не просил родиться красивым, это как какое-то проклятие. Он ничего не может поделать, остается аксиома: никто, кроме его ближайших родственников, никогда не поймет, что же он собой представляет. Он – как какой-нибудь уродец. Люди украдкой разглядывают его, как животное в зоопарке. Знаешь, большинство людей пугается при встрече с ним – совершенная красота действительно пугает людей, они суетятся вокруг, как будто он не из той же плоти и крови. Но что он может сделать, как переубедить их, не давая при этом понять, что он знает, почему они ведут себя так? Так что это – как чемодан с двойным дном. Боже, как я ему сочувствую!

– Вы часто обсуждаете эту проблему? – заинтересовался Пит.

– Естественно... Он никак не может избавиться от этих мыслей, а при таком росте популярности, как в последнее время...

– Но ведь ты понимаешь его, не так ли? Разве этого не достаточно?

– Сэм говорит, что даже я не могу до конца, по-настоящему, понять, на что это похоже. Он считает, что мне повезло – я просто хорошенькая: это в пределах понимания. Но если бы я была действительно красива, как, скажем, Мишель Пфайффер, я бы его поняла по-настоящему. Хотя все считают красавицу женщину более естественным явлением, нежели красавец мужчина.

– И он посмел сказать, что Мишель Пфайффер красивее тебя?!

– Пит, спасибо за комплимент, но факт – я точно не такая красивая.

– Если мне предстоит вернуться на землю в другой жизни, я хочу быть Мишель Пфайффер... Но для меня ты прекраснее ее, потому что ты мне нравишься, а между нами ничего даже нет. А парню, который пользуется твоей благосклонностью, ты должна казаться намного красивее ее, и даже очень намного.

– Сэм реально смотрит на вещи. Он честный малый, и я понимаю его попытки анализировать реальность и объяснить ее мне.

– Да-а, и даже слишком часто, как мне кажется.

– Уж не так и часто, – возразила Джез, чувствуя раздражение. – Мы говорим не только об этом.

– Ну, и о чем же еще вы говорите? – как бы случайно спросил Пит. Ему уже не терпелось поскорее поделиться всем с Мэлом.

– О его работе. О сценариях, от которых он отказывается. О том, как выбрать правильное направление карьеры – это всегда самое важное при такой красоте, как у него. Нельзя же всю жизнь играть только красавчиков! Он думает, что ему, вероятно, надо взять серьезную роль, пусть даже второстепенную, в фильме политического характера какого-нибудь из ведущих европейских режиссеров – например, Коста-Гаврас, – чтобы разбить свой нынешний имидж. Он никогда не получит Оскара, если ему не удастся создать о себе представление, что он в первую очередь актер, а во вторую – красавец.

– Хорошие мечты!

– Да, но поверит ли ему кто-нибудь? Посмотри, как много людей говорит о голубых глазах Пола Ньюмэна, а не о других его достоинствах, а ведь его глаза гораздо менее голубые, чем у Сэма. Критики называют Сэма «до боли красивым», и неизвестно, что это означает на самом деле.

– Ты приведешь его на свадьбу Мэла? – с надеждой спросил Пит. Он жаждал увидеть все своими собственными глазами.

– Это будет несправедливо – он лишит невесту положенного внимания и интереса.

– Я думаю, ты права, – сказал Пит.

Он взглянул на Джез, которая сидела рядом, подтянув голые ноги так, что ее подбородок опирался на колени, а руки сомкнулись вокруг икр. На ней были белые шорты, матроска и ярко-красные кеды. Волосы она зачесала назад и завязала сзади шнурком, а ее профиль выражал серьезность и озабоченность. Сейчас эта девушка, думал он, «до боли красива». Если бы он познакомился с ней не тогда, когда она переживала разрыв с другим мужчиной, их жизни могли бы пойти по совершенно другому пути. Может быть, он не совсем тот мужчина, который нужен Джез, но это нужно было выяснять до того, как они стали «просто друзьями».

В следующий раз, как только представится случай, подумал Пит, я сброшу Гэйба с лестницы. Или собью его машиной. Любой способ хорош, если убьет его наверняка. Или хотя бы хорошенько покалечит...

Джез сидела на скамейке, наблюдая за толпами покупателей на площади Саут-Коуст-Плаза у входа в магазин И. Магнин, где листья целой рощи фикусов в витринах в ранних лучах низкого солнца были такими же зелеными, как и весной.

Два дня назад Майк Килкуллен приезжал в Лос-Анджелес вместе с Джез пообедать в ресторане. Такой поступок отца Джез расценила как необычный, тем более он знал, что она собирается приехать на ранчо в конце недели. Он выбрал ресторан «Ля Шардоннэ» на авеню Мелроуз, один из лучших и очаровательных французских ресторанчиков в городе, заказал бутылку хорошего вина и в течение целого получаса говорил о каких-то пустяках, не обмолвившись ни словом о деле, а ей только оставалось глядеть на него веселыми, подозрительными и любящими глазами. Не было смысла торопить его высказать то, что он хочет сказать, решила Джез, чтобы не создалось впечатления, будто она пытается вмешаться в его личную жизнь.

Когда Майк Килкуллен наконец собрался с мужеством и объявил дочери, что он и Рэд Эпплтон собираются пожениться, Джез пришла в восторг. Она подозревала, что так оно и будет, уже в течение нескольких недель, но не была уверена, что ощутит, когда услышит об этом. Ее охватила радость за них, и с нее спала тяжелая ответственность, которую она взвалила на себя, хотя никогда до конца не признавалась себе в этом, ответственность за то, чтобы ограждать отца от полного одиночества.

В годы, последовавшие за смертью матери, Джез тосковала по ней отчаянно, но по мере того, как вырастала, тоска становилась не такой горькой, и в конце концов она приняла потерю и примирилась с ней. Но Майк Килкуллен, казалось, так и не смог расстаться с Сильвией даже двадцать лет спустя. В нем всегда угадывалась подспудная грусть, боль неутихшего горя, которое Джез так чувствовала, печаль, которую было не под силу развеять дочери, даже если она очень любима.

Но наконец появилась Рэд и возникла его почти мальчишеская любовь к ней. Рэд, с ее ворчливым и таким привычным техасским выговором и с ее даром к острым, иногда соленым замечаниям, Рэд, которая так явно обожала его, Рэд, утонченная, но, по существу, очень домашняя, которая сможет наполнить его жизнь неожиданным искренним весельем и не позволит, чтобы из него, владельца ранчо, получился отшельник. Женившись на Рэд, Майк Килкуллен уже не будет один, общаясь только с дочерью, которая приезжает к нему раз в неделю. Его счастье уже не будет зависеть только от дочери, а это, думала Джез, тоже хорошо, хотя все же никогда не изменит ее особого отношения к нему.

Джез немедленно позвонила Рэд из ресторана, чтобы сказать ей, как она счастлива, услышав эту новость. Во время разговора они обе осознали, что до сих пор не провели и минутки вдвоем, без присутствия мужчин, и решили встретиться, чтобы сделать кое-какие рождественские покупки в пятницу.

Рэд, наверно, опаздывает, сказала себе Джез и посмотрела на часы. Нет, это ей просто не терпелось поскорее увидеть будущую невесту. Газоны недавно высаженных цветов львиного зева, воздух, напоенный их ароматом, веселые толпы людей – все ощущалось как начало неожиданных школьных каникул, и Джез почувствовала себя вдвойне счастливой оттого, что ухитрилась закончить все дела и закрыть студию вчера, в четверг вечером. В следующий понедельник она уезжает в Нью-Йорк на совещание с людьми из «Пепси».

Фиби настояла, чтобы Джез отправилась в Нью-Йорк сейчас, а не в начале января, когда творческая группа «Пепси» приедет в Калифорнию для съемки основных кадров рекламной кампании. Фиби провозгласила в своей обычной напористой манере всезнающего человека, что для Джез будет очень важно встретиться с некоторыми руководителями «Пепси» на их же территории.

– Тебе надо лично узнать всех, кто играет в этой компании ключевые роли, так что, если возникнут какие-нибудь неприятности, у тебя уже будут связи и ты будешь знать, на кого опереться в лагере клиента, – инструктировала Фиби, причем так эмоционально-внушительно, что Джез не осмелилась возражать. Она помешана на том, чтобы распоряжаться везде и всюду, думала Джез, но именно потому она и платила Фиби: та умела досконально разобраться в деле и всегда выбивала максимальную плату за работу, какую Джез вообще не смогла бы получить без нее.

Поскольку кампания, как планировалось, должна проходить широко и денег заказчики не жалели, Джез надеялась, что и творческих проблем у нее не возникнет. Она сделала несколько пробных снимков, используя ассистентов своей студии в качестве дублеров знаменитостей и применяя новую методику, придающую сцене очень живой, естественный вид, вид картины, подсмотренной через замочную скважину, что очень понравилось и агентству, и клиенту. Однако Фиби была непреклонна и тверда как алмаз, настаивая на том, чтобы Джез провела три дня в Нью-Йорке, поэтому придется отправиться туда так скоро.

– Джез! – раздался взволнованный голос Рэд и отвлек ее от этих мыслей.

Джез вскочила и побежала навстречу Рэд, которая сдавала свою машину служащему на стоянке. Женщины заключили друг друга в объятия, охваченные вихрем сложных чувств, которые могут возникнуть только в душе взрослой дочери и душе женщины, собирающейся выйти замуж за ее отца. Но то, что они увидели на лицах друг друга, сразу подтвердило: их новые отношения станут прекрасным продолжением старой дружбы.

– Джез, не могу выразить, как я переживала до твоего звонка! Я сидела дома и не знала, что делать, пытаясь представить, как ты примешь эту новость. Мое солнышко, у меня в голове крутились несколько поистине страшных сценариев в духе Теннесси Уильямса.

– Хотела бы я, чтобы ты была на моем месте и видела, как отец подбирался к этой теме, – рассмеялась Джез, вспомнив, как отец сначала был кроток, как ягненок, а потом вдруг стал мрачным и торжественным, совсем в духе викторианской эпохи. – Это выглядело так, будто он просит твоей руки у меня! Странно, с чего он взял, что я встречу эту новость с удивлением или чем-то в этом роде, а не с восторгом?

– Не все дочери так великодушны в отношении своих папочек. Майк хотел поговорить с тобой без меня, с глазу на глаз.

– Но в том-то и дело, что мы с ним слишком, слишком долго были только вдвоем. О, Рэд, милая Рэд, как здорово, что ты войдешь в нашу семью! Ты очень нужна Килкулленам. Но, послушай, нельзя стоять здесь дольше – люди начинают натыкаться на нас. Давай пройдемся и продолжим наш разговор на ходу.

Женщины пошли по широкой аллее, ведущей ко входу в огромный торговый комплекс, слишком большой, чтобы называться просто торговыми рядами, включающий в себя шесть больших универмагов, между которыми на трех уровнях, один над другим, располагались известные на весь мир модные магазинчики – своеобразный вариант торгового Золотого Треугольника в округе Оранж.

Они остановились перед магазином Альфреда Данхилла из Лондона, привлеченные прекрасными кожаными жакетами. Рэд двинулась ко входу в магазин.

– Рэд, остановись! – приказала Джез голосом, не терпящим возражений. – По телефону мы договорились, что сделаем сегодня покупки к Рождеству, а если пойдем в магазин, не решив, что нам надо, получится хаос. У тебя есть список всех, кому ты покупаешь подарки, с прикидкой общей суммы?

– Ну, конечно, помилуй меня бог, я не вышла бы из дома без него. И я думаю, такой же список есть и у тебя, мое солнышко.

– Естественно.

– Ну, так покажи, – потребовала Рэд.

– Боюсь, что я забыла его взять с собой... я так торопилась... и естественно, что о нем забыла. Да и вообще-то я забыла составить его.

– И я тоже!

– Я так и знала! Но мысль о том, что ты окажешься такой же организованной и деловой, как Фиби, ужасно беспокоила меня.

– А кто такая Фиби?

– О, Рэд! Наконец-то нашелся кто-то, кто еще не слышал о Фиби и кому я смогу пожаловаться на нее! О, небеса! Да будут они благословенны! Это такое блаженство! Но я оставлю это до следующего раза... Ты не поверишь, я просто боюсь Фиби. Если рассказывать все, это займет целый час по меньшей мере, а я не хочу, чтобы мы отвлекались от рождественских покупок, которыми нам немедленно надо заняться. Осталось только десять дней.

– Да мне и не нужен никакой список, – призналась Рэд. – Я уже давно заказала подарки для родственников, братьев и племянников в Техасе по каталогу, поэтому мне надо только купить подарок для Майка и что-нибудь для Кейси.

– А ты поверишь, что мне надо купить подарки для пятерых мужчин? – спросила Джез. – Мэлу и Питу, моим партнерам, Сэму, моему... я думаю, можно называть его моим приятелем, Кейси, моему... не знаю кому, но он все же кузен, и надо купить ему небольшой подарок в знак внимания, и отцу.

– А как насчет Фиби? Она получит от тебя подарок?

– Канарейку! Под цвет ее волос. Или, может быть, я ее просто запихну ей в рот в качестве маленького предупреждения. Дьявол! Ведь я забыла про Валери и Фернанду и их детей! Они приедут на ранчо на рождественскую неделю – отец предупреждал, но я, как всегда, забыла. А это означает – о, нет! – это означает еще десять подарков!

– Зачем ты мне напомнила об этом? – простонала Рэд. – Если я с ужасом ждала твоей реакции, то что, как ты думаешь, я чувствую по отношению к твоим сестрам? Они не могли выбрать худшее время для приезда! Я их не видела со времени фиесты... Они искренне возненавидят меня, это я точно знаю, хотя Майк говорит, что это глупости. Он им пока ничего не говорил, только тебе и Кейси.

– Что же планирует сделать отец? Надеюсь, он не собирается приберечь эту неожиданность на сочельник? Пожалуйста, Рэд, дорогая, пожалуйста, обещай мне, что он не сделает ничего подобного.

– У меня ужасное предчувствие, что он так и сделает. Все это время он выглядит очень решительным и таинственным и все время напевает про себя. Гимны, рождественские гимны... У меня от них кровь стынет в жилах. Ты же знаешь, какой он упрямец, твой отец, ласточка. Я никогда не любила ни одного человека так, как люблю Майка, но даже тебе придется признать: у него есть маленькая отрицательная черточка – он любит делать все по-своему. Я не могу вытянуть из него ни слова о том, что же он задумал, хотя пыталась самыми разными способами. Он не обратил внимания, но на фиесте эти две мегеры сидели и глазели на меня, подобно сводным сестрицам Золушки, а мы ведь с Майком всего лишь танцевали. Что же будет, когда они узнают обо всем?

– Рэд, помнишь, как нам пришлось впервые работать вместе, когда ты была издателем, а я – фотографом, и мы сняли три модели для «Вирджин Айлендс» в курортных одеждах? Прошел ураган, отключилось электричество, не было воды в водопроводе, мастер по макияжу и стилист по прическам рассорились вдрызг после стольких лет горячей привязанности, а модели отравились, съев чего-то не то.

– Как же я могу это забыть?

– Вероятно, на этот раз будет полегче, – дружески усмехнулась Джез.

– Ну конечно, Джез! Спасибо.

– Было бы неправильно не предупредить тебя... А мы ведь пережили этот ураган. И сделали фотографии. Лично я не могу дождаться, когда я увижу лица сестер. Послушай, они не посмеют злобствовать открыто на виду у отца. И обещаю, честное слово, что не оставлю тебя наедине с ними. Я куплю тебе комплект свитеров с лиловым атласным пиджаком в стиле «Лэйкерз». Ты будешь носить их все время, и я надену свой комплект. Выйдет отличная «Банда Двух»!

– Благодарю... но мне страшно подумать, что Майк окажется в неловком положении. Ты же знаешь, как он привязан к семье.

– Действительно, хотя сестры этого не заслуживают. Но они так редко появляются здесь, максимум дважды в год, на очень короткое время, с обязательным визитом. Так что, если ты будешь вести себя правильно и заведешь ребенка, то они, надеюсь, объявят бойкот и совсем не будут появляться на ранчо какое-то время.

– Что?

– То, что слышала.

– Ты хочешь, чтобы у меня был ребенок? – с удивлением спросила Рэд.

– Я буду обожать его. У тебя ведь никогда не было детей – разве тебе не хочется хоть одного? – спросила Джез. Как ни крути, а Рэд исполнился сорок один год, и ей пора сосредоточиться на воспроизводстве в самое ближайшее время. Если только ведущий социолог телепрограммы «Если вам за тридцать» был прав и об этом действительно мечтают все женщины этого возраста...

– Я... не уверена, честно говоря. Мне бы хотелось никогда не расставаться с Майком, быть с ним все время, всегда. Где бы он ни был, что бы он ни делал. Я буду чем-нибудь заниматься и ждать, более или менее терпеливо, его возвращения. Это единственное, на что я сейчас способна. Почему он должен захотеть ребенка, ведь это будет только отвлекать меня от него? И захочу ли я делить свое время между ними двумя? – Рэд выглядела озадаченной. Должна ли она хотеть ребенка? И разве у нее не было бы уже ребенка, если бы только она хотела его иметь?

– Попридержи эти мысли, телевизионные информационные источники сообщают, что у тебя еще есть три или четыре года на размышление. Ну, а теперь пора направиться в Данхилл. И так как тебе практически нечего покупать, ты можешь помочь мне своим советом.

Женщины вошли в магазин с тем сосредоточенным, почти радиолокационным взглядом, отличающим опытного покупателя, взглядом, который удерживает опытных же продавцов от того, чтобы сделать шаг навстречу. Такие женщины, как эти, желают – и это знал продавец Данхилла, наблюдающий за ними, – чтобы им не мешали, пока они сами не найдут то, что им понравится, и тогда, и только тогда они захотят, чтобы их обслужили немедленно. Даже одна такая покупательница представляла большие трудности, две вместе – это сущий ад, потому что убедить надо обеих. Они были того типа, догадался продавец, исходя из серьезно-критического выражения на их лицах, кто верил, что хороший совет слишком ценная вещь, чтобы им можно было пренебречь. И более того, судя по тому, как они одеты, в простого покроя, свободно болтающиеся, до предела потертые штаны, жилеты и пиджаки, в которых сразу угадывался чистейшей воды Армани, они будут покупать только самое лучшее.

– Джез... что скажешь?

Рэд держала в руках клетчатый кашемировый кардиган приглушенных тонов.

– Он никогда не наденет его. Слишком деловой стиль.

– Я тоже так подумала. А как это?

Она взяла плотный синий кашемировый пуловер, связанный витой «веревочкой».

– А этот хорош, – одобрила Джез.

– Вам помочь? – спросил продавец, поняв, что его время настало.

– У вас есть такой сорок второго размера?

– Конечно, мадам.

– Прекрасно. Я беру его. Джез, а как насчет этих клетчатых кашемировых шарфов? – спросила Рэд.

– Отец не любит шарфы.

– Но посмотри, какие красивые! Они мне так нравятся.

– Я знаю. Мужская одежда часто намного привлекательнее женской. Я бы взяла один для Пита, но он слишком элегантен для него. Пит одевается так, будто собирается отчалить в экспедицию куда-нибудь на край света, даже когда идет на танцы. Особенно если идет на танцы! Слушай, а если ты подаришь мне этот, а я тебе подарю тот, мы сразу покончим с подарками друг для друга, если тебе это не кажется слишком несентиментальным.

– Ты предложила именно то, что надо! – Рэд была в восторге, встретив женщину, понимающую, что единственный подарок для подруги, которую ты любишь, это тот, который она сама отчаянно хочет купить. Она вручила два великолепных кашемировых шарфа продавцу, и тот был вынужден немного изменить свое первоначальное мнение об этих леди.

– Джез, посмотри, какого прекрасного цвета эта деревянная коробка! – Рэд повернулась к продавцу. – Что это такое?

– Это коробка для игр, мадам. Сюда можно положить фишки, карты, кости – все, что нужно для любой игры, а коробка сделана из капа оливкового дерева.

– Не находка ли это для долгих зимних вечеров? – спросила Рэд.

Джез кивнула с энтузиазмом, представляя себе, как Рэд и Майк играют в карты перед пылающим камином.

– Мы будем играть в покер. На гасиенду обязательно надо приглашать гостей.

Она отдала понравившуюся большую коробку продавцу, чтобы он положил ее к вещам, которые она уже отобрала.

– Разрешите показать вам кожаные куртки, мадам?

Джез и Рэд обе посмотрели на него с изумлением. Ни одна из них не взяла бы на себя смелость купить Майку Килкуллену кожаную куртку. У него уже была кожаная куртка, защищавшая его в любую непогоду, которую он носил, казалось, всю свою жизнь, и если бы он вдруг решил, что ему нужна новая, что представлялось маловероятным, он, конечно, выбрал бы ее сам. Кто же знает, какой должна быть кожаная куртка для мужчины, живущего в седле? Такую покупку надо делать только самому.

– Ты купила подарок мне, я купила подарок тебе, и ты купила отцу два подарка. Но я пока с места не сдвинулась, – жалобно сказала Джез.

– Почему бы тебе не взять еще один такой шарф для Кейси? – предложила Рэд. – Он так хорошо одевается.

– Не пойдет. Ты разве не видела, какая цена стоит на ценнике?

– Конечно – двести девяносто пять долларов, – ответила Рэд.

– Я не могу столько потратить на него... он это не так поймет, а мое правило – не создавать непонятных ситуаций с Кейси. – Джез решительно покачала головой.

– Деликатная проблема, – раздумывала вслух Рэд, – тратить деньги на мужчину, если ты с ним не обручена и если он не твой муж. Тратя слишком много, ты выглядишь, будто уже взяла его на абордаж, а слишком мало – будто он тебе безразличен и выглядишь ужасной дешевкой. Я так рада, что Майк согласился на то, чтобы я потратила на него сколько захочу... Но если бы наша помолвка состоялась после Рождества, то я осмелилась бы подарить ему только записную книжку. О, может быть, две книжки, огромные, дорогие, размером с кофейный столик.

Они быстро продвигались по лабиринтам Саут-Коуст-Плаза. Горы мрамора трех оттенков бежевого цвета покрывали стены; мрамор от светло-серого до серого лежал под ногами. Леса пальм с веерообразными листьями, эдаких пятнадцатиметровых гигантов, поднимались ввысь с нижнего уровня до самого верхнего этажа, так что, пока они переходили из магазина в магазин, им казалось, что они в мгновение ока перелетели на Гавайи. Везде стояли округлые искусственные деревья со сверкающими золотом ветвями, утыканные маленькими рождественскими огоньками. Круг сверкающих смоковниц очерчивал Бриллиантовый дворик, где широкая сеть мраморных дорожек сходилась под куполом из цветного стекла.

В магазине Вуиттона Рэд нашла удивительно простую золотую авторучку, созданную итальянским архитектором Гэ Оленти, спроектировавшей в Париже Музей д'Орсэ. Джез сразу признала ее достойной отца, но единственное, что она действительно хотела купить, – это мягкую сумку из воловьей кожи, типа рюкзака, что заставило бы Кейси позабыть о привычке пользоваться жестким чемоданом, купленным в том же Вуиттоне. Однако сумка слишком дорого стоила. Но Джез подумала, что могла бы купить ее отцу. У него не было приличной сумки для багажа.

– Куда вы собираетесь в медовый месяц? – спросила она у Рэд.

– О, Джез, не знаю. Я была абсолютно везде по пять раз, не меньше, и мне все равно, поверь, увижу ли я эти места снова или нет. – Рэд застенчиво повернула к Джез свое милое лицо. – Мне бы хотелось лучше брать уроки верховой езды – я выросла в Хьюстоне, но никогда не сидела на лошади, я хочу научиться управлять парусной лодкой, чтобы помогать, когда Майк выбирается на лодке, и очень хочу начать работу по саду – это единственное, что я почти умею. Теоретически все техасские девушки могут отличить цветок от сорняка. Не думаю, что выдержу второе свадебное путешествие. Достаточно одного на всю жизнь. Это ужасно, что я так думаю? Но я еще конкретно ничего не говорила Майку. Мы о многом еще не говорили, да и не могли, потому что не знали, собираемся ли соединить свои судьбы. Что, ты думаешь, он скажет на это?

– Он будет прыгать от радости, – сказала Джез, кладя сумку обратно на прилавок. Отец не захочет взять ненавистные каникулы, которые он никогда не брал, подумала она. И если нужны были дополнительные доказательства того, что Рэд была идеальной женщиной для него, – а она в них не нуждалась, – то это и было одним из них.

– А почему вы так долго не решались пожениться? – спросила Джез с любопытством.

– Подозреваю, Майк думал, что слишком стар для меня. Между нами разница в двадцать шесть лет.

– В двадцать четыре, мне кажется.

– О, наверно, так. Двадцать четыре. Вот что значит старые друзья, они знают твой возраст до минуты. Но, мое солнышко, единственная мудрость, которую я хотела бы тебе передать, это то, что возраст как относителен, так и безотносителен, особенно в случае с Майком.

– Я даже не знаю, когда свадьба, – спохватилась Джез. – Ну, об этом-то вы все же поговорили, надеюсь?

– Наверное, после Рождества, когда уедут твои сестры с детьми, чтобы гостей было поменьше, только мы, ты, Кейси и судья, конечно.

– Кейси?

– Майк хочет, чтобы он был его шафером, а я, естественно, хочу, чтобы ты была моей подружкой, вот и все... Потом мы поедем в ресторан «Ласточки», где выпьем чего-нибудь, а потом – в «Эль Адоби» пообедать. Без суеты.

Джез нахмурилась. Как же это, чтобы настоящее бракосочетание было без традиционного торжества, без хлопот, без волнений?

– Это именно то, чего я хочу, – сказала Рэд, угадывая ее мысли. – Поверь, я уже прошла через все это, и это ужасно. Все низкое и недостойное в людях обнажается во время таких событий, как свадьба. Вся скрытая и глубоко запрятанная неприязнь вдруг выливается в ссоры из-за таких мелочей, как цвет скатерти или какой заказать свадебный пирог. А что касается того, что надеть, – это давнишняя война, как в «Крестном отце», только в применении к женщинам.

– Я собираюсь делать фотографии на бракосочетании у Мэла... и запомню твои слова. Похоже на фрейдизм: внутреннее враждебное содержание в свадебной церемонии.

– О, Джез, не надо!

– Я шучу. Я просто буду знать, чего избегать. Делать снимки на свадьбе у Мэла для меня будет истинным удовольствием, потому что на них будут люди, которых я люблю. Пойдем, Рэд, я еще не окончила покупки.

Джез и Рэд спустились по эскалатору на один этаж к ювелирному магазину Тиффани, витрины которого сверкали до такой степени, что они даже не пошли в него. Напротив ювелирного они увидели заманчиво оформленный магазин в духе маленькой старой английской гостиницы, окрашенный в темно-зеленый цвет. Это был магазин для мужчин Розенталя Труитта. Джез внимательно изучила товар, выставленный в витрине.

– Вот то, что нужно! – воскликнула она, увидев пару плетеных подтяжек из кожи.

Войдя в магазин, она купила подтяжки для Пита, ремень из такой же кожи на случай, если он решит снять их, и три прочные фланелевые рубашки в клетку. Она подумала, не купить ли растяжки для башмаков, сделанные из латуни и букового дерева, для Сэма, и взяла целых четыре пары.

– Как раз такое количество, чтобы было удобно. Подарок сугубо нейтральный, но очень полезный, – провозгласила Джез. – Это как раз то, что надо. К тому же ты слышала, чтобы кто-нибудь из мужчин покупал себе растяжки для обуви? Или даже кто-нибудь из женщин?

– Почему бы не купить такие же Кейси? – спросила Рэд. – Они ведь незнакомы друг с другом.

– Нет, как-то... они не для Кейси. Вот что можно купить для Кейси, – сказала Джез, беря мягкий замшевый жилет спокойного цвета, с пуговицами из рога. Сзади была шелковая вставка, на которой был отпечатан фазан на фоне темно-зеленой и красной осенней листвы, как гобелен.

Рэд вздохом выразила восхищение элегантностью жилета, очень спокойного спереди, но чрезмерно яркого сзади.

– Он будет великолепен в нем. Но посмотри – триста девяносто пять долларов – это слишком дорого, по твоему же собственному правилу.

– А-а, я знаю, Рэд, дорогая, но этот бедный увалень должен иметь что-нибудь особенное, чтобы надеть в день твоей свадьбы, и, кроме того, он никогда не догадается о цене. Я сейчас же уберу ценник, а ты никогда-никогда не скажешь, обещай. И как я могла пройти мимо него! Я уже так устала от хождений по магазинам, что сделаю это для своего же блага – у меня просто отваливаются ноги. Посмотри, и это тоже я подарю ему. – Джез держала в руках маленькую книжечку, озаглавленную: «Гардероб мужчины, или Хорошая одежда открывает все двери». – Взгляни, это обращает покупку в шутку. Он не воспримет подарок как слишком серьезный, если я подарю в придачу еще и эту книжечку.

– Поняла, – произнесла Рэд. – Но смутно.

– Остаются еще отец и Мэл, – сверкнула глазами Джез. – Самую трудную часть закупок я уже сделала. Пойдем, заглянем к Георгу Йенсену.

Даже светская Рэд была удивлена дороговизной известного датского серебра ручной работы.

– Давай уйдем отсюда, – предложила она Джез.

– Не любишь серебро?

– Посмотри на цены! – воскликнула Рэд.

– Я хочу подарить Мэлу вот тот чайный сервиз.

– Ты сошла с ума?!

– Это свадебный подарок ему и Шэрон, не только к Рождеству. Мэл предложил мне первую работу, и я никогда этого не забуду. Просто не смотри на ценник.

– Я и не думала смотреть.

– Но он тебе нравится, правда? И он должен понравиться Мэлу и Шэрон, не так ли?

– Без сомнения, это самый красивый сервиз из всех, какие я когда-либо видела, кроме вон того, еще одного, на подносе, который стоит, наверно, раза в два дороже. – Голосок Рэд звучал как-то слабо.

– Рэд, дорогая, ты выглядишь очень усталой. Посиди вон там, пусть твои ноги отдохнут, пока я предъявлю продавцу кредитную карточку. Ты будешь моим поручителем, если понадобится.

Джез купила сервиз для Мэла и еще один, тот самый, который выглядел совсем великолепным, для отца и Рэд. Ведь они тоже собирались пожениться, не так ли? И она, черт возьми, могла позволить себе это.

– Вот и весь мой список, – сказала Джез, когда они выходили из магазина. – Для отца я куплю еще что-нибудь в Нью-Йорке.

– А как же твои племянницы и племянники, твои сестры и их мужья?

– Я куплю всякую всячину для тинэйджеров в Беверли-Хиллз, им будет даже интереснее, и они смогут меняться со своими друзьями, чем они, кстати, всегда занимаются, и еще плюс – ради этого они на целый день уберутся из дома. Я уже придумала, какой я сделаю презент Фернанде и Валери, чтобы выразить им свое истинное... сочувствие.

– Что же это?

– Индивидуальная подписка на журнал «Лира».

– Тот самый, на обложке которого написано: «Для женщины, рожденной не вчера»?

– Именно этот.

– Хорошо, что не одна я такая стерва, мое солнышко, и мне очень хотелось бы поучаствовать в этом деле – войти с тобой в долю пятьдесят на пятьдесят.