Только состояние глубокого шока и доведенная до автоматизма благовоспитанность помогли Мэкси и Тоби скрепя сердце поздравить Лили и Каттера с бракосочетанием. Они произнесли все подобающие слова, обменялись положенными случаю кивками, но ни тот ни другой так и не вымучили из себя ни одной улыбки. Похоже, подумалось в этот момент Мэкси, как будто все четверо хотят как можно быстрее, но с соблюдением минимальных приличий захоронить тело безымянной жертвы дорожной катастрофы – и телом этим был не кто иной, как Зэкари Эмбервилл.

Изумление и ужас, все еще витавшие в зале заседаний, оказались даже на руку брату и сестре, которые под шумок быстро удалились, крепко держась друг за друга. Они сели в лифт, останавливавшийся только в самом низу, на цокольном этаже, предоставив Лили и Каттеру беседовать с теми, кого не слишком печалила кончина четырех закрываемых изданий и кто мог поздравить новобрачных не кривя душой, чего Мэкси и Тоби были не в силах сделать при всем их желании. Эли отвез их в городской дом Тоби на тихой улочке в районе Семидесятых улиц. Не говоря ни слова, Тоби подошел к бару, устроенному рядом с плавательным бассейном, занимавшим весь первый этаж и примыкавшую к нему часть небольшого сада, обнесенного довольно толстой кирпичной оградой, и налил каждому по двойной порции.

– Это что? – спросила Мэкси.

– Бренди, – ответил Тоби. – Вообще-то я никогда его не пью, но иногда это необходимо…

– Ты знаешь, я просто не верю… не могу понять, – начала было Мэкси, но Тоби оборвал ее:

– Заткнись! Сначала выпей, потом поплавай. Пока что мы еще не готовы к разговору.

Тоби разделся догола и нырнул – тем быстрым плоским рывком, который в свое время не единожды помогал ему удерживать звание чемпиона по плаванию. Мэкси присоединилась к нему, оставив на себе одно лишь ожерелье из черного жемчуга. Брат и сестра плавали по дорожке до тех пор, пока Мэкси не почувствовала, как сдавливавшая грудь тяжесть начала растворяться, уступая место простой усталости. Она вылезла из воды и уселась на бортик, ожидая, пока Тоби наконец вынырнул и, легко подтянувшись, устроился рядом с ней. Мускулатура у него великолепная, а талия при широких плечах тонкая и хрупкая, как у многих хороших пловцов.

– Ну как, получше? – отфыркиваясь, спросил он.

– Насколько это возможно. То есть не так чтобы уж слишком хорошо. Впечатление такое, что прямо у тебя под ногами разорвалась ручная граната.

– Скорей всего, мы с тобой раньше не очень-то приглядывались к этой парочке, если сейчас настолько наивны, что еще удивляемся.

– Тоби, ты хочешь сказать, что мама чувствовала себя такой одинокой после… Господи! После смерти папы, что ей понадобился Каттер? Они ведь одного примерно возраста. Хорошо, я ему не верю, не люблю его, но, объективно говоря, он весьма недурен собой, а жизнь и секс в конце-то концов не кончаются после сорока. И что вполне естественно ей смутиться: ведь она выходит замуж все-таки за брата собственного мужа. Признайся, Тоби, не случайно же она решила сообщить нам об этом на людях?.. Единственное, в чем я уверена, так это в том, что их решение не пришло внезапно, под влиянием чувства. На Ромео и Джульетту они не тянут.

– Во всем с тобой согласен, – откликнулся Тоби. – Но есть еще кое-что. Я уже давно это замечал, но не обращал должного внимания… Между ними, по-моему, сговор… и существовал он всегда, по крайней мере, с того времени, когда Каттер вернулся из Англии. А когда в прошлом году папа так неожиданно умер, это стало проявляться все сильнее.

– Сговор, говоришь? Что это слово точно означает? Что они… соучастники преступления?

– Нет, я имею в виду их полную вовлеченность в дела друг друга, интерес, который они взаимно испытывают к своим желаниям, потребностям. Согласие, которое выходит за рамки просто согласия. Связь, которая сильнее и прочнее обычных отношений красивого мужчины с женщиной. Потому что этой женщине нужен мужчина и все, что под этим подразумевается.

– Откуда у тебя такие глубокие знания? – с вызовом бросила Мэкси.

– Я просто слышу это, понимаешь? Слышу в голосах то, что не различаешь ты. Слышу, как они двигаются, когда остаются вдвоем. Когда ты слепой, Златокудрая, ты начинаешь слышать в движениях людей тысячи оттенков – и каждый из них значит что-то свое. Я услышал, что у них сговор – и давний при этом. Услышал и даже почувствовал запах. Да, за всеми их духами, шампунями и кремами я почувствовал этот запах. У обоих!

Мэкси невольно передернуло.

– Что ты все называешь меня «Златокудрая»? – спросила она, пытаясь изменить тему разговора.

– Просто потому, что мне это слово нравится. Да будь твои кудри и золотыми, я все равно бы не смог их толком разглядеть. Так что уж предоставь мне называть тебя так, как мне хочется. Только не лысей, пожалуйста, – вот и все. А теперь продолжим про маму и Каттера. Он взял ее в оборот, как ему и требовалось. Я в первый раз ощутил, что она может быть такой – покорной, послушной. Между ней и отцом, пока он был жив, я такого совершенно не чувствовал. Да, они были добры друг к другу… И мне кажется, они просто условились такими быть. Друзьями или, скорее, просто не врагами. Но сговора между ними я не слышал.

– Ты отвратителен!

Он рассмеялся и шлепнул ее по голому бедру.

– Прекрасна и свежа, – произнес он, смакуя. – И останешься такой лет десять, может, пятнадцать, а потом упругость мускулов начнет пропадать.

– Убери свои руки, кретин.

– Ты любишь меня, Златокудрая?

– Люблю, Летучая Мышь.

Это был их ритуал. Одно из самых ранних воспоминаний Тоби: он прикасается пальцами к щекам Мэкси. А первое, что запомнила в жизни Мэкси, были руки брата, подхватившие ее, когда она поскользнулась на улице.

– Боже, если бы ты только видел этих бедняг там, на заседании. Сидели, как к виселице приговоренные.

– Я их слышал. Этого достаточно.

– А как тебе нравится его заявление, будто он выступает от ее имени? Ты ведь знаешь, мама не могла бы сама принять это решение. Она ничего не смыслит в делах компании. И никогда не интересовалась прибылью. За всем этим стоит Каттер! Только ему-то это зачем? Но все равно мы не можем позволить, чтобы он взял и одним махом прихлопнул четыре наших журнала. Не можем и не должны! Отец никогда бы этого не допустил, если бы не угроза полного банкротства. Тоби, Тоби! Вспомни папу! Да это же самое настоящее убийство! – Мэкси почти выкрикнула последние слова.

– Но мы-то что можем сделать, малыш? Вся власть у матери, и она вправе принять любое решение, кто бы за ним ни стоял. Все, что касается компании, – в полном ее ведении.

– А моральное принуждение? – медленно процедила Мэкси, не то вынося приговор, не то пытаясь нащупать какую-то мысль.

– Моральное, говоришь? Да, чувствуется, что ты совсем оторвалась от родных берегов. Это Нью-Йорк, малыш, и такие вещи здесь не проходят, это тебе не страница с особым мнением в лондонской «Тайме».

– Я имею в виду не просто моральное принуждение, Тоби, – упорствовала Мэкси, – а в манхэттенском стиле. Если ты накормишь меня ленчем, то я обязуюсь нанести визит дяде в его офисе.

– Какого дьявола ты все это затеваешь?

– Сама еще не знаю какого. «Но надо копать, пока…» – рассмеялась она.

– «…не выроем снова Нью-Йорк», – докончил за сестру Тоби строку, которая служила для объяснения любых неприятностей с городом, казавшимся им центром Вселенной.

– Это было бы в высшей степени неразумно и ничего бы тебе не дало, Мэкси, – изрек Каттер, сидя за рабочим столом в своем офисе на Уолл-стрит, – что бы вы с Тобиасом ни чувствовали по данному поводу, и, поверь мне, я понимаю вас и даже сочувствую вам.

– Хватит насчет «цветов и сердец», Каттер, – огрызнулась Мэкси. – Давай начнем сразу с последней черты. Ведь это, кажется, твое любимое местонахождение. – Мэкси еще не заезжала домой и не переоделась с дороги, но плавание с Тоби и великолепный ленч, который он для нее соорудил, помогли восстановить ее боевой дух, так что, добираясь до центра города, она успела составить план атаки и теперь претворяла его в жизнь. – Пусть «Эмбер-вилл пабликейшнс» частная компания и все такое прочее, мне на это плевать, общественное мнение в этой стране все равно существует. Тоби и я созовем пресс-конференцию – а мы именно так. и намерены поступить в качестве акционерного меньшинства – и сообщим репортерам, что ты оказал отрицательное влияние на нашу мать, на твою новоиспеченную жену, что уже само по себе вызывает удивление, так вот, оказал на нее отрицательное влияние и обрек на смерть сразу четырех наших издания. Причем это было сделано без всякого предварительного уведомления Тоби, Джастина и меня. Между тем мы все являемся акционерами и, следовательно, весьма заинтересованной стороной.

Мэкси с вызывающим видом выставила вперед обутые в сапожки ноги, откинулась на спинку кресла, словно пользуясь заслуженным после удачной атаки отдыхом, и продолжала:

– Может, ты слишком толстокож, чтобы обращать внимание на общественное мнение, но у тебя, между прочим, есть клиенты. Об этом ты подумал? Или о своих деловых партнерах, которые, как известно, не слишком любят, когда их фамилии начинает мусолить пресса? А как насчет журнального мира? Неужели, Каттер, ты настолько наивен, что думаешь, будто все эти Ньюхаузы, Херсты, Анненберги и другие займут твою сторону? Ведь они все знают, что ты чужак и к издательским делам никакого отношения не имел и не будешь иметь. Да в газетах и на телевидении так это распишут – пальчики оближешь. Еще бы, чтоб закрывались сразу четыре журнала! Сотни людей вышвыривают на улицу! И все потому, что какой-то недоучка, и пяти минут не занимавшийся журналами и только-только получивший там свое местечко от жены, так надумал?

Каттер перевернул нож для бумаги, переставил чернильный прибор, завел настольные часы. После короткой паузы Мэкси продолжила – было очевидно, что дядя не собирается нарушать своего молчания.

– Не хотелось бы мне быть на твоем месте, Каттер, когда мы устроим нашу пресс-конференцию. Уверена, что к нам присоединится и Пэвка. Пусть у него и нет никаких акций, но все журналисты его просто обожают, считают гением – и это так. Но к тому же он еще прекрасный человек. Помнишь, что о нем писали, когда он оформил ретроспективную выставку в Музее графики? Да это не человек, а целое учреждение. И шанс стать тем, кем он сегодня стал, дал ему не кто-нибудь, а отец. Один из четырех журналов, «Радиоволна», кстати, его детище! Зэкари Эмбервилл считал, что у всех этих четырех журналов блестящее будущее. А люди отцу верили, о чем ты, наверное, забыл. Отец был для них легендой. И остается ею!

– Ты хочешь меня шантажировать, Мэкси? Не выйдет! С этого утра все четыре журнала больше не существуют! Так решила твоя мать – это ее право.

– Ты, – медленно процедила Мэкси, – ты просто вонючка, презренный лжец. Мать ничего не решала. Это все ты! Не знаю, зачем тебе было нужно, но это твоих рук дело.

– Кто позволил тебе так со мной разговаривать?

Мэкси еще не доводилось видеть своего дядю в бешенстве. Она улыбнулась ему прямо в глаза: сейчас они были жесткими и метали ледяные искры. Если бы это действительно было решение матери, он никогда бы так не отреагировал. Не такой он был человек, ее дядя Каттер, неизменно подтянутый, владеющий собой, невозмутимо красивый и вежливый.

– А я отрицаю твое обвинение в шантаже, – улыбка Мэкси расползлась теперь по всему лицу – наглая улыбка Чеширского кота. – Тебе что, незнакомо такое понятие, как моральное принуждение?

– Да само слово «моральное» в твоих устах – это не смешно, а просто абсурдно! Ну хорошо, Мэкси, что тебе надо?

– Журнал. Один из четырех. И чтобы ты оставил меня в покое ровно на год и я делала все, что захочу. Никаких условий, никакого заглядывания мне через плечо, никакого сокращения сметы. Особенно последнее.

– Чувствуется, ты уверена, что унаследовала от своего отца его хватку. Значит, одна хочешь спасти целый журнал? Да ты же за всю жизнь, может, всего неделю и проработала. И то неделя эта пришлась на лето, когда ты готовилась к каким-то экзаменам. Но давай не будем пререкаться, – произнес он, снова овладев собой, – это никуда нас не подвинет. Если удастся уговорить Лили отдать тебе на откуп один из журналов – а только от нее такое согласие может исходить, – то тебе и твоим братцам придется гарантировать, что вы ни при каких условиях не станете втягивать в наше семейное дело средства массовой информации.

– Но тогда мы полностью развяжем тебе руки в отношении трех других журналов, – отреагировала Мэкси, сразу помрачнев^, – Не вы мне их связывали, не вам и развязывать. Я вообще против того, чтобы поддаваться на шантаж, или как бы его ни называли. Не думаю, кстати, чтобы пресс-конференцию, созванную девицей, известной своими великосветскими похождениями, и ее братом, который из-за своей несчастной болезни не в состоянии толком увидеть даже журнальный макет, чтобы такую пресс-конференцию восприняли здесь всерьез. Но ради сохранения мира в семье и чтобы ты не начинала выступать со своими штучками – а это ты умеешь! – я переговорю с Лили. Если бы она согласилась, то о воскресении какого из журналов ты пытаешься вести речь?

– «Бижутерия и банты», – тут же ответила Мэкси.

Она ни минуты не сомневалась, что, если бы отец был жив и перед ним стоял выбор, он взял бы именно этот, свой первый журнал-талисман, принесший ему удачу.

– Что ж, попытаюсь уговорить твою мать, Мэкси, но пока что обещать ничего не могу.

– Дерьмо все это! – Мэкси резко поднялась и направилась к двери. – С сегодняшнего дня я считаю себя главным редактором журнала, – заявила она, выходя. – С этой минуты! И не надо провожать меня до лифта. Сама дойду.

Усталая, но с чувством одержанной победы, переполнявшим все ее существо, вошла Мэкси в свою квартиру на шестьдесят третьем этаже «Трамп Тауэр». Она далеко не была уверена, что ей удалось «прижать» Каттера, чья репутация надежного, хотя и не слишком удачливого, банкира могла все же вынести этот удар, затрагивающий лишь его деловое чутье. За последний десяток лет многие журналы мирно почили в бозе – о них слегка погрустили и тут же забыли. Поворачивая ключ в замке, Мэкси вдруг подумала: ведь будь Каттер одним из многоопытных членов редколлегии «Эмбервилл пабликейшнс», ей вряд ли удалось бы повлиять на него своими угрозами насчет пресс-конференции. А вообще интересно, как они созываются, эти пресс-конференции?

– У-у-у!

Мэкси повалилась на пол под тяжестью какого-то босоногого долговязого существа, с диким криком набросившегося на нее сзади: тяжесть заметно увеличивали рюкзак и три теннисные ракетки в чехлах. Существо продолжало орать и стискивать ее до тех пор, пока Мэкси не попросила о снисхождении.

– Мамочка, маленькая ты моя, миленькая ты моя! – радостно завопило существо. – Ты уже приехала? А я-то захожу в дом, залезаю в холодильник – а там ничего! Но ты здесь, значит, не дашь мне умереть с голоду, мамочка моя родная, ты же всех помогаешь спасать от голода, так спаси и меня.

– Детка, Анжелика, ради бога, ты мне все кости переломаешь. Отпусти! – жалобно взмолилась Мэкси: за время пребывания в теннисном спортлагере ее одиннадцатилетняя дочь выросла, кажется, чуть не на полголовы. – Что ты тут вообще делаешь? Ты же собиралась вернуться из лагеря только на следующей неделе?

– Да, но после того как я продула в одной восьмой финала, то решила, что с меня хватит. Это просто неприлично, когда тебя выставляют в одной восьмой. Можно продуть в четвертьфинале, но проиграть в одной восьмой – это же чудовищно!..

– Анжелика, а как ты вернулась из своего лагеря? Ты что… Уж не голосовала ли ты на дороге? Боже… – Мэкси пришла в ужас.

– Да нет. Позвонила папе, он выслал на билет. Я, конечно, летела, и он меня встречал в аэропорту. Но времени, чтоб еще и покормить, у него не было… то есть он купил чего-то пожевать, но мало. Подумаешь, гамбургеры и пара молочных коктейлей с шоколадом. Ты видишь, как я выросла! Правда здорово? Теперь уж я никогда не буду такой каракатицей, как ты и большинство других. Может, еще стану фотомоделью? Как ты думаешь, мне надо делать пластическую операцию носа? У нас в лагере все девчонки собираются делать. А куда мы пойдем ужинать, ма? Тебе что, па звонил в Европу, что я возвращаюсь раньше, и ты поэтому прилетела? Да, у меня теперь есть прозвище – Чип. Так меня и зови. А я буду тебя звать Мэкси. Так взрослей звучит.

– Зови меня как хочешь, – простонала в ответ мать, когда Анжелика особенно «нежно» сдавила ее, – но я все равно не буду звать тебя Чип. Всему должен быть предел. – Мэкси изо всех сил уперлась руками в плечи нависшей над ней дочери и, оторвав ее от себя на несколько дюймов, вгляделась в повзрослевшее лицо девочки.

Интересно, какие комбинации генов понадобились, чтобы произвести на Свет это существо, обещающее вырасти в классическую красавицу, от которой многим еще предстоит потерять голову? Эмбервиллы, Адамсфил-ды, Андерсоны, Дэйлы, Каттеры – все они внесли свою лепту в появление на свет этого потрясающе поэтически-романтического гибрида, каковым является Анжелика Эмбервилл Сиприани.

Но в чертах ее лица проглядывало в основном лицо отца, Рокко Сиприани: великолепного Рокко, Рокко – человека эпохи Ренессанса, Рокко – восхитительного задумчивого, Рокко, с его черными как смоль волосами и сверкающими глазами, Рокко, чьи предки покинули Венецию (может, единственные венецианцы, кто сделал это добровольно) ради Америки около ста лет назад.

– Ну а какое прозвище ты выбрала для отца? – продолжала Мэкси, как всегда стараясь быть по отношению к своему первому экс-супругу максимально вежливой: по условиям развода Анжелика находилась на их совместном попечении.

– Что? Мэкси, ты бываешь просто отвратительной, нет, правда. Никто не придумывает прозвищ для отцов, ясно? Иногда я прямо начинаю за тебя бояться.

– Так. Значит, двойные стандарты по-прежнему в силе, – произнесла Мэкси, поняв, что сопротивляться бесполезно. – И не спрашивай, что это означает. Ты уже не маленькая, скоро сама узнаешь.

– Давай режим насчет ужина… – Анжелика начала, расхаживая по комнате, вытряхивать содержимое рюкзака на пол. – Что-нибудь из таиландской кухни или японское «шуши». В лагере кормежка была пресноватой, для провинциалов, может, и ничего, а для меня, сама знаешь… Этот вязкий белый хлеб, желто-оранжевый пластмассовый сыр тонюсенькими ломтиками, розовые колбаски… Уже два месяца я не ела ничего вкусного.

– Послушай, Анжелика. Мы еще вернемся к твоему желудку через некоторое время. Ты еще, кажется, не спросила, как я поживаю.

– Ну и как ты поживаешь, ма? – дружелюбно поинтересовалась Анжелика, занятая поисками пары чистых носков.

– Я стала новым главным редактором «Бижутерии и бантов».

– Как это?.. Встретила очередного замечательного мужчину в своей жизни? У меня в последнее время как раз наметился дефицит по части отчимов.

– Обещаю: у тебя никогда больше их не будет, Анжелика! Сколько можно тебе говорить. Насчет «Би-Би» это вполне серьезно. Я стала его редактором.

– «Индустрия одежды», ежемесячник? – От удивления Анжелика прекратила свои бесплодные поиски. – Зачем тебе понадобился этот прелестный журнальчик?

– О чем ты говоришь?

– «Би-Би»… Дедушка мне рассказывал, что раньше он назывался «Индустрией». Да там даже на обложке написано, правда мелкими буквами. А название «Би-Би» ему с горя придумали, чтоб немного оживить. Но от одного названия толку мало. Дедушка говорил, что продолжает его печатать из жалости к тем, кто там столько лет работает… Они никакой другой работы уже не получат, а многие пробыли в журнале чуть не всю жизнь. Дедушка уже давно утратил к нему всякий интерес. Нет, правда, ма, ты когда держала в руках его номер последний раз? По-моему, он выходит теперь только для коллекционеров. Экзепляров двести, наверное, не больше. Скукота.

– Анжелика, откуда ты все это взяла?

– А мы с дедушкой иногда говорили о делах… Он еще один раз похвалил меня, что я одна в нашей семье что-то смыслю в издательском бизнесе. Слушай, Мэкси, у тебя нет лишней пары носков, а? Я верну, не бойся… Что с тобой, ма? У тебя вид какой-то чудной. Может, из-за разницы во времени? Ты каким самолетом летела? А, ты, наверное, с голоду умираешь, как и я? Ма, в Венецию мы когда едем?

– В Венецию? – Мэкси посмотрела на дочь отсутствующим взглядом.

– Ты что, не знаешь? Про две недели в Венеции? Это в Италии, между прочим. И надо успеть до начала занятий в школе. – Анжелика разговаривала так, как обычно разговаривают с дряхлыми, непонятливыми стариками. – И не говори «Венеция» таким дурацким тоном, как будто у нас уже не заказаны билеты. И много месяцев назад!

– Да, но мы не можем ехать.

– Ты же обещала!

– Венеция отменяется. Прости. Я потом что-нибудь придумаю. А сейчас я должна идти на работу. В «Индустрию одежды».

– Господи! Ты это серьезно? У нас что, деньги кончились?

– Нет, просто я сделала капитальную глупость.

– А это что, лучше лли хуже?

– Господи, хуже, да еще как! Катись все к…

– Ну-ну, ма, не расстраивайся. – И Анжелика обняла мать так, что у той кости захрустели. – Мы можем поужинать у «Париоли Романиссимо». И не такай для меня потеря, если я не увижу землю своих предков. Ресторан-то как в Венеции, только без каналов… голубей… Пьяцца Сан Марко, Гритти… – Ее голос постепенно стих, выразительно дрогнув.

– Да я даже ужинать сегодня вечером с тобой и то не могу, Анжелика. Придется позвонить Тоби – и он поедет, куда ты скажешь, – произнесла Мэкси голосом, в котором звучала ненависть к самой себе.

– А, так у тебя свидание? – скривилась Анжелика.

– Нет. Просто я дала обещание. И нельзя нарушить. Ровно во восемь мне надо быть у «Кларка». – Мэкси свернулась клубочком в кресле, воплощая отчаяние. – Анжелика, тебе нравится черный жемчуг? Если да, то я привезла тебе из Европы…

– Отстань от меня; Мэкси… И хватит изображать виноватую. Это не твой стиль, – дружески посоветовала дочь.

Да, таможенный инспектор, привыкший к досмотрам, понимает, как надо обращаться с женским телом, подумала про себя Мэкси, с трудом проснувшись на следующее утро и не без приятности вспоминая свое рандеву. Навряд ли еще найдутся на земле мужчины, способные заниматься любовью лучше, чем целеустремленный ирландец, находящийся к тому же в отличной форме. Что касается О'Кейси, то его форма была безупречной. Второй муж Мэкси, Дэннис Брэйди, был австралийцем, но родом из Ирландии. «Миляга», как назвали бы его на старой родине, с единственным, правда, недостатком: он обладал не слишком удачной привычкой мешать в равной пропорции холодную, со льдом, текилу и водку «Буффало Грас» и пить по нескольку стаканов этого «ерша», после чего имел обыкновение без помощи капитана пытаться залезть на палубу своего судна, стоявшего в гавани Монте-Карло. Может быть, их супружество продолжалось бы и несколько дольше, не окажись Брэйди столь поразительно ленив, а его судно – восьмидесятиметровой океанской яхтой с посадочной палубой для вертолета. Вполне вероятно, что, если бы вертолет был закреплен более надежно, крушения (или то было настоящее кораблекрушение?) не произошло бы. Как бы то ни было, через полгода Мэкси бежала с этого «корабля дураков». Нежась теперь в постели, она решила, что это плавание сделало ее чуть печальнее, но ничуть не мудрее.

«Мудрее»! Эхом прозвучавшее в голове слово будто ветром сдуло ее с постели. Мудрее? Кто стал мудрее? Который теперь час? Ведь ее ждет работа! Редакция «Би-Би», наверное, уже все знает насчет вчерашнего, и люди сейчас готовятся к самому худшему – официальному увольнению. Ей надо как можно скорее ехать туда и успокоить их. Она должна немедленно приступить к исполнению своих новых обязанностей – в чем бы они ни состояли. Да, надо принимать какие-то решения, разбираться в обстановке, что-то делать! Она засуетилась, стараясь разглядеть, куда, черт подери, подевались все часы, да и тяжелые занавеси на окнах никак не раздвигались, а где искать выключатель, она еще не знала.

Мэкси только взъехала в свои новые апартаменты перед двухмесячным путешествием по Европе и еще ни разу в них не спала. Кстати, тогда (в «Трамп Тауэр» это практиковалось) квартира была готова только вчерне, хотя приобрела она ее, познакомившись с чертежами, у самого хозяина, своего друга Дональда Трампа, еще несколько лет назад, когда вся башня, возводимая на баснословно дорогой нью-йоркской земле, существовала только в его воображении. Наконец она потянула за нужные шнуры и открыла шелковые, абрикосового цвета занавеси.

На какое-то время, пораженная открывшимся видом, она застыла у окна. Неужели это Манхэттен, такой знакомый, любимый и ненавистный? Или, пока она спала, ее новую квартиру кто-то тихонько опустил на неведомую планету? Встававшие на востоке, за ее спиной, солнце начинало выстилать своими лучами Сентрал Парк, большая часть которого еще оставалась темной; а шпили и крыши небоскребов уже ярко блестели, куда бы она ни кинула взгляд: на север – до самого Гарлема, на запад – до Гудзона и Нью-Джерси, на юг – до Торгового центра и Атлантики. Сжалься надо мной, Господи! Это же Манхэттен, и весь этот чертов город принадлежит сейчас мне! Мэкси душила радость, но не светлая, а мрачная. Да, Манхэттен ее! В этот ранний час она, должно быть, единственный человек на свете, кто лицезреет этот городской пейзаж, словно вырезанный из куска неба. Может быть, внизу на улицах уже сновали такси, автобусы, или мчались, гудя сиренами, пожарные машины. Но с высоты шестьдесят третьего этажа Мэкси их не слышала. Она словно плыла, но ее якорем в безбрежном воздушном океане было это уютное гнездышко, обошедшееся ей ни много ни мало в четыре миллиона долларов. Гнездышко, почти достигавшее уровня белесых клочковатых, в духе Фрагонара, облачков, постепенно розовеющих над Сентрал Парком. И по мере того как все выше поднималось солнце и одно за другим вспыхивали мириады стекол, посылавших ей свои приветы и наилучшие пожелания с новым и добрым утром, на душе у Мэкси становилось все лучезарнее. Какое счастье, думала она, быть полновластной хозяйкой этого захватывающего зрелища!

«Я покорю Манхэттен, – невольно вырвалось у нее, – и Бронкс, и остров Стэтен…»

Напевая, она закружилась по комнате под звуки песни, которой в свое время обучил ее отец.

– Послушай, Анжелика, – заявила Мэкси за завтраком, – у меня совершенно нет никакой подходящей для издателя одежды.

– Я думала, ты только главный редактор, а ты, оказывается, получила повышение? – съязвила дочь.

– Понимаешь, я проснулась посреди ночи и вдруг подумала: а ведь в «Би-Би» уже есть свой главный, так что мне придется быть издателем, чтобы не обидеть человека, уже занимающего редакторское кресло. И потом, после дедушкиной кончины должность издателя остается вакантной.

– Ну и как, по-твоему, должен одеваться издатель? – в свою очередь спросила Анжелика, уписывая яичницу из четырех яиц, густо сдобренную сливочным маслом, прямо со сковородки.

– Так, как одевается руководитель, если он хочет, чтобы у него был престиж, а войско ловило на лету каждое его слово. В общем, как человек, чьи суждения безусловны, безупречны и безоговорочны.

– То есть явно не ты, – заметила Анжелика, поливая яичницу острым соусом «табаско».

– Согласна. Но они, слава богу, об этом не знают. И если я предстану перед ними в образе динамичного руководителя, то такой же будет и ответная реакция. Во всяком случае, так меня учили. Но из подходящих утренних нарядов у меня, похоже, ничего нет. Весь мой гардероб рассчитан на ленч в «Ле Сирк» или «Котэ Баск», или – в основном – на коктейли, ужины, балы, яхты, пляжи, загородные шале. И еще на путешествия – сапожки и брюки.

– Смахивает на загадку: скажи мне, что в твоем гардеробе, и я скажу, кто ты, – прокомментировала дочь.

– Не мешало бы, чтоб ты иногда думала, прежде чем высказать то, что у тебя на уме, Анжелика. Вообще, не могла бы ты быть немного потактичнее?

– Это ты сама меня так воспитала, ма. Ну а как насчет того темного двубортного брючного костюма от Сен-Лорана, который ты купила в прошлом году? Ты же его так ни разу и не надела, считала, что он на тебе отвратительно выглядит.

– Я по-прежнему продолжаю так считать, – мрачно откликнулась Мэкси. – В нем я смахиваю на какого-то коротышку-оборванца. Глядя на меня, трудно догадаться, что я вообще обладаю талией или у меня имеются ноги. А между тем признай, что таких ножек, как мои, не сыщещь во всем Нью-Йорке.

– Это все знают, ма. И в сен-лорановском костюме, если наденешь шпильки, ты будешь смотреться как мужчина среднего роста, а никакой не коротышка-оборванец. А плечи так просто потрясные.

– А что, если правда надеть его и взять какую-нибудь блузку поярче? – оживилась Мэкси.

– Зачем поярче? Наоборот построже, и еще мужской шарф перебросим через плечо.

– Вообще-то меня от этого стиля тошнит. А шарф все время будет спадать.

– Ничего, ма. Другого выбора у тебя просто нет, – задумчиво произнесла Анжелика. – Послушай, а ты серьезно влюблялась?

– На такие вопросы я с утра не отвечаю.

– Если я его когда-нибудь встречу… Ты как думаешь: Вуди Аллен не слишком стар для меня?

– Да нет. Но не думаю, чтобы он захотел с тобой связываться.

– Никто не хочет, – печально отозвалась Анжелика.

– Это болезнь века, – пояснила Мэкси. – Что бы сие не означало.

– Да, – согласилась Анжелика, почти догадавшаяся, как ей казалось, о причинах этого явления. – Так ты правда идешь утром в офис? Ужас! Ну, в общем, удачи тебе, Мэкси.

– Спасибо, дорогая. А ты сегодня что, по магазинам отправишься?

– Надо навестить школьных друзей: Армани, Крицию, Рекеля, Верзейса, Камали… А уж потом покупки. Знаешь какие?

– Боже, как бы я хотела быть такого же роста, как ты! – вздохнула Мэкси.

– А мне кажется, тебе вполне подходит твой собственный. Мне нравится мама среднего роста. Рядом с ней чувствуешь себя взрослой.

– А я и не знала, что ты этого и так не чувствуешь, – проворчала Мэкси.