1

Роскошный и вместе с тем странно выглядевший белый дартанский дом отчасти возвышался, отчасти простирался на холме между тремя небольшими рощами. Когда-то одноэтажный, он был перестроен — и изуродован — в соответствии с модой, навязанной знатными родами Роллайны, «золотой» столицы Дартана. Высокие дома-дворцы, возводившиеся там, где билось сердце королевства, свидетельствовали о положении их владельцев. Просторные и вместе с тем легкие резиденции, разбросанные по всему краю, упрямо пытались сделать похожими на тесные дома, которыми было забито пространство внутри городских стен столицы. И это вполне удалось, ибо дартанская архитектура с тех пор так и не смогла воскреснуть… Простоявший несколько сотен лет дом на холме был грустным свидетельством пагубного влияния моды на искусство.

Довольно ровная, хотя и не вымощенная дорога вела прямо к подножию холма, а затем плавной дугой пересекала склон. На значительном протяжении она была усыпана белым гравием, недоступным в этих местах. Хозяин дома, видимо, являлся человеком состоятельным, о чем свидетельствовала не только дорога. Дом выглядел ухоженным, а на обширном лугу неподалеку пасся небольшой табун.

Светило солнце, и одновременно шел мимолетный весенний дождь. Вопя что было силы, с пастбища бежала стайка детей разного возраста; подгоняемая самой старшей, лет десяти, девочкой малышня искала убежища от дождя на краю рощи. Какой-то большой плащ, растянутый на ветках и палках, послужил для постройки укрытия, но со своей задачей не справился… Кто-то из столпившихся под ним малышей случайно пнул палку, и «крыша» рухнула, погребая под собой снова начавшую вопить толпу ребятишек. Дождь, правда, прошел столь же быстро, как и начался, но взволнованные дети заметили это не сразу. Укрытие ставили заново. Девочка сурово делала выговор неуклюжему малышу, который слабо защищался, пока наконец, борясь с подступающими слезами, согнувшись под бременем совершенного преступления, не обиделся и не направился в глубь «дебрей». Однако через несколько десятков шагов он остановился, заорал во все горло и бегом кинулся назад. Шедшая следом за непослушным мальчишкой рассерженная девочка тоже остановилась и неуверенно прикусила губу — она увидела мужчину в странной зелено-коричневой одежде. Человек этот, похоже, направлялся в сторону пастбища; он наверняка спустился с холма и, решив, что обходить рощу не имеет смысла, двинулся напрямик. Наткнувшись на малыша, а потом на его немногим более старшую опекуншу, он слегка улыбнулся и успокаивающе поднял руку. С детьми он не очень умел разговаривать, но наблюдательности ему хватало.

— Приветствую, ваше юное благородие, — сказал он. — Я гость твоей матери, барышня. Она велела мне идти на пастбище, где я должен выбрать для себя лошадь… Я не заблудился?

«Ее юное благородие» была похожа на мать, как маленькая капля воды на большую. На некрасивом лице притягивали взгляд четко очерченный рот капризницы и очень к нему подходящие сросшиеся темные брови.

— Нет, — ответила она. — Это ты приехал вчера из… издалека?

— Да, но была уже ночь, и мы не успели познакомиться. Впрочем, я вовсе не важная персона, просто обычный посланец, барышня.

— Госпожа, — поправила она. — Но мама говорит, ваше благородие, что все взрослые, которые свободные, пока что должны обращаться ко мне по имени. А ты свободный, господин?

Мужчина кивнул, сдерживая улыбку.

— Меня зовут Тевена, так же, как и мою маму.

— Привет, Тевена. Я Нейет.

За спиной юной Тевены уже собралась вся стайка злополучных строителей укрытия. Детвора с любопытством таращилась на незнакомца, перешептываясь.

— Можете отвести меня к слугам, которые смотрят за лошадьми? — Нейета разговор уже успел утомить. — Я должен выбрать коня, если хотите, то можете мне помочь… Вы разбираетесь в лошадях?

Тевена слегка надула губы, словно вопрос был самое меньшее неуместным.

— У меня есть лошадка, могу показать. Мой брат научил меня всему про лошадей. Ты знаешь моего брата, господин?

— Нет… Как я понимаю, его сейчас здесь нет?

— Нет, он поехал в Семену, по делам, — объяснила девочка. — Можем идти на пастбище.

Детвора уже неслась к окраине леса. Нейет двинулся за ними, вместе с серьезной юной дамой по правую руку. Она поправила каштановые волосы точно таким же движением, которое он раньше заметил у ее матери, и точно так же посмотрела сбоку, наклонив голову, словно ища повода для разговора.

— Какие новости ты привез, господин?

— Новости?

— Посланцы всегда привозят маме новости. Раз ты посланец, то наверняка привез новости.

Нейет снова сдержал улыбку.

— Я привез только письмо. Не знаю, что в нем было. Наверняка какие-то новости, как ты и говоришь, но я их не знаю, Тева.

— Тевена. Тевой меня могут называть только мои друзья и родные.

— Мы не друзья?

— Нет, потому что слишком мало друг друга знаем. Мы знакомые.

Нейет покачал головой.

— Дети много говорят о своих родителях, — пробормотал он, скорее себе под нос, чем обращаясь к спутнице.

— Я вовсе не говорю много о родителях.

— Да… Я не это имел в виду.

— А что?

— Что можно лучше узнать родителей, разговаривая с их детьми.

— Гм, — сказала она и на мгновение задумалась, хмуря брови. — Но это значит, что я вообще не должна с тобой разговаривать, господин. Мама мне не говорила, что хочет, чтобы ты лучше ее узнал.

В жилах этого ребенка текла чистейшая, ничем не замутненная кровь его матери. Маленькая Тевена, сообразительная и уверенная в себе в десять лет, уже вскоре могла стать опасной интриганкой, продающей свои услуги королеве… или тому, кто соответствующим образом заплатит. Нейет подумал, что всего лишь через несколько лет, возможно, ему придется отдавать письма не в руки стареющей матери, но унаследовавшей все ее достоинства (а может, недостатки?) дочери.

Наперерез через луг, следом за детворой, которая уже успела добежать до лошадей и вернуться, шагал молодой слуга. Заметив пару на окраине рощи, он ускорил шаг, направляясь им навстречу.

— Ее благородие предупредила нас, что ты придешь за лошадью, господин, — говорил он уже издалека. — Какой конь тебе нужен?

Расстояние сократилось. Слуга слегка поклонился гостю своей благодетельницы. Посланец кивнул в ответ.

— Не хочу злоупотреблять любезностью… Это будет подарок для моего работодателя. Ее благородие сказала, чтобы я выбрал лошадь, которая наверняка ему понравится, но я в самом деле не знаю…

— Мне велели отдать коня, которого ты выберешь, ваше благородие.

— Я вижу, вы держите тут фарнетов. Я думал, что эту породу разводят только в Сей Айе. Это очень редкие лошади.

— Но вовсе не такие дорогие, поскольку они хороши только для езды по лесу. Сей Айе редко торгует лошадьми, но если даже и так, то не ради денег, и эти лошадки — самые дешевые экземпляры, которые есть у ее благородия. — Слуга был человеком общительным и неглупым, имевшим понятие не только о вверенных ему лошадях. — Они совершенно ни на что не годны, госпожа держит их только как диковинку. Хочешь фарнета, ваше благородие? У нас тут есть симпатичная кобылка. Есть и мерин, но это осел, а не конь… Глупый и упрямый. А кобылка — прямо живой огонь.

— Посмотрим.

Все еще окруженные детворой, они направились туда, где ждал второй слуга. Люди ее благородия Тевены обменялись несколькими словами, и вскоре привели двух лошадей. Нейет опытным взглядом оценил их фигуры, линии спин и ног, после чего обошел вокруг, ища недостатки в осанке. Нашел, но небольшие и, насколько он помнил, типичные для этой породы. У кобылы обнаружились две небольшие мозоли — вряд ли болезненные, но несколько нарушавшие красоту задних ног.

— Что, злая?

— Иногда может лягнуть, — кивнул слуга.

У обеих лошадей были хорошо вылепленные бедра, кобыла казалась мускулистее обычного, но как раз настолько, чтобы счесть это достоинством, а не недостатком. Лебединые шеи у коней, не предназначенных для скачки галопом, также скорее облегчали управление ими, чем могли затруднить дыхание.

Дочь владелицы табуна явно предпочла бы играть несколько большую роль при выборе коня, чем выпала на ее долю. Посланец заметил нарастающее недовольство девочки и вспомнил о предложении, которое сам недавно сделал.

— Дай мне совет, Тевена, — попросил он. — Этот мерин, похоже, все же намного сильнее.

Слуга хотел что-то сказать, но посланец многозначительно ему подмигнул, и тот понял.

— Юная госпожа очень хорошо разбирается в лошадях, — сказал он, заработав от девочки целый мешок благосклонности. — Наверняка стоит послушать ее совета, ваше благородие.

Девочка подошла к кобыле и мягко накрыла ладонью ее ноздри, второй рукой поглаживая по узкому носу.

— Для чего будет нужна эта лошадь, господин? — со всей серьезностью спросила она. — Под седло, или просто для забавы, как у нас? И кто будет на ней ездить?

— Мужчина, моего роста, чуть потяжелее. Но не слишком хороший наездник.

— А где? — продолжала спрашивать девочка, придерживая и раскрывая рот одной, затем другой лошади, чтобы он мог как следует их осмотреть.

— Гм… Может быть, в горах. Там используют мулов или кевов, очень выносливых горных лошадок, но они ненамного крупнее фарнетов и, пожалуй, не столь поворотливы. Я в самом деле не знаю, насколько сгодятся эти лошади в горах, хотя они и очень хороши в лесу. — Нейет наклонился к лошадиным копытам.

— Сгодятся, — уверенно заявила она. — Именно потому, что они легкие и поворотливые.

— Это еще не все. Ты видела когда-нибудь горы, Тевена?

— Да. Очень давно. Я не ездила верхом, потому что была еще слишком маленькая, но немного помню, как там. Возьми Бучка, господин. Шишка нервная и слишком слабая для рослого всадника. Бучок глуповат и немного упрям, но им легко управлять, а у Шишки одни проказы на уме. Горы — это не для нее, она перепугается, и может случиться несчастье, — решительно закончила она.

Мужчины переглянулись.

— Может, посмотришь других лошадей, ваше благородие? — предложил слуга.

— Нет, возьму этого мерина. Бучок, кажется? — Нейет сомневался, что конек действительно попадет в горы, а в качестве подарка он годился. — Думаю, подойдет.

— Ваше благородие заберет его прямо сейчас?

— Нет, позже. Когда буду уезжать.

— Ты уже сегодня уезжаешь, господин? — спросила Тевена.

— Да, барыш… Тевена.

— Тогда я приду сюда вместе с тобой, чтобы попрощаться с Бучком. Я спрошу маму, нельзя ли тебе взять еще и Шишку. Им будет грустно друг без друга.

— Так может, я лучше возьму другую лошадь?

Она пожала плечами и откинула назад волосы.

Ее благородие Н. Тевена — сорокалетняя некрасивая женщина с фигурой мальчика — откинула назад волосы и пожала плечами. Глядя в окно, она все сильнее кривила губы. Солнце снова угасало, закрытое белой тучкой. Тени деревьев и зданий медленно таяли, пока наконец совсем не исчезли.

— Что ты написал?

Стоявший у конторки мужчина скорчил легкую гримасу, уверенный, что ее благородие этого не видит.

— «Ты должен вернуться, ты мне нужен», — не столько прочитал, сколько сказал он по памяти.

— Сначала, — потребовала она.

Писарь поместил листок туда, где уже лежало несколько других, взял чистый, написал заголовок и стал ждать, готовый побиться об заклад, что дело снова закончится одной или двумя фразами.

— Пиши: «Я получила письмо от его благородия Делена»… Делена следует титуловать его благородием? — спросила она через плечо писаря, так же как и в прошлый раз. — Он украл для себя какое-то родовое имя?

— Не знаю, ваше благородие.

— Я сама напишу это письмо. Оставь приборы и иди.

Писарь подошел к двери, слегка поклонился спине своей госпожи, после чего тихо вышел.

Скромное платье, скроенное чисто по-армектански — с длинным разрезом сбоку, то есть в центральном Дартане попросту неприличное, подходящее разве что для дорогой шлюхи, — подметало оборками пол, следуя ритму шагов и поворотов его раздраженной хозяйки. Ее благородие Тевена расхаживала по тесной комнате, словно зверь, выставленный в клетке на ярмарке. Неожиданно она остановилась и снова уставилась на небо за окном. Она привыкла решать любые дела без чьей-либо помощи, разговаривала сама с собой, мысленно ведя ожесточенные споры. Тевена-интриганка говорила спокойно, глядя в окно и взвешивая доводы. Тевена — искательница приключений металась по комнате. Почти всегда побеждала первая, холодная капризница с опущенными уголками губ. Холодная, ибо капризы Тевены не были обычными причудами. За ними стоял расчет.

Солнце постепенно выходило из-за тучи. Снова появились тени.

Тевена встала у конторки и прочитала заголовок.

Его благородию Неза Ивину

в Семене

Сын мой!

Так можно было продолжать до бесконечности.

Она написала быстро, не раздумывая:

Немедленно возвращайся домой, ты мне нужен. Я на какое-то время уезжаю, вряд ли надолго, но ты должен заняться домом, а в особенности своими сестрами. Тевена не нуждается ни в чьей опеке, но Вейна готова выйти замуж за те несколько дней, пока не будет ни тебя, ни меня. Приезжай как можно скорее, я не могу ждать. Целую.

Неза Тевена, твоя мать

Она отложила письмо и сразу же взяла другой лист. Немного подумав, она написала:

Его благородию Делену

Н. Тева

в личных владениях

Дорогой друг!

Я скоро приеду, нам нужно поговорить. Ты хорошо подумал, что делаешь? Рбит — кот, и ему нечего бросать, поскольку у него ничего нет. Высматривай меня каждый день. До свидания.

Потом собственноручно сложила и запечатала оба письма. За окном солнце играло с тучами в прятки. Хозяйка дома начала очередной свой безмолвный спор. Какое-то время спустя оказалось, что, как обычно, неподвижно стоящей интриганке есть намного больше что сказать. Искательница приключений лишь иногда прохаживалась по комнате.

На конторке оказался еще один чистый лист. На этот раз письмо оказалось длинным. В сравнении с двумя предыдущими — очень, очень длинным…

В окно видно было худую девочку, которая вела к дому собранную со всего имения детвору. Серьезная юная дама объясняла что-то посланцу его благородия Делена.

 

2

Ивин приехал так быстро, как только смог, но не настолько, как того хотелось его матери.

Статный двадцатидвухлетний молодой человек был единственным на всем свете, кому ее благородие Тевена доверяла безоговорочно. Подобно младшей из двух сестер, он унаследовал от матери как разнообразные таланты, так и черты лица — лишь узкие губы он получил от отца, вечного бродяги, который сейчас путешествовал неведомо где (а может, его давно не было в живых). Тевена, уже два дня дожидавшаяся сына, не стала его ни в чем упрекать, и как сразу оказалось — вполне справедливо, поскольку ее посланец не застал молодого господина в Семене и потратил немало времени, разыскивая его повсюду. Ивин решал свои дела в столице округа, а потом, следуя старому принципу «от хозяйского глаза скотина жиреет», воспользовался случаем, чтобы заодно посетить две принадлежавшие матери деревни. Получив наконец письмо, он как можно скорее вернулся домой вместе с посланцем, не заглянув даже в город, — так что порицания он наверняка не заслужил.

Ивин поздоровался с сестрами, освежился с дороги и лишь потом предстал — а вернее, сел — перед матерью, которая попросила его составить ей компанию за обедом. Хозяйка дома обычно обедала одна; если она и приглашала кого-то к столу, то чаще всего затем, чтобы — в противоположность дартанским обычаям — обсудить какие-нибудь важные вопросы. За едой молодой господин познакомился с содержанием письма от его благородия Делена (которого он еще в Громбеларде привык называть дядей) и узнал о том, что написала мать ему в ответ. Потом он задумался, отставив тарелку. Тевена ему не мешала.

— Это какое-то безумие, — наконец сказал он. — Хочешь принять в нем участие?

— Не хочу.

— Тетя Арма… — Ивин замолчал и улыбнулся; детская привычка укоренилась в нем сильнее, чем он полагал. — Ее благородие Арма выпорет их от души. Если только сочтет, что это хорошая мысль.

— Вполне возможно, что и сочтет.

— Но мне кажется… не знаю, я тогда был еще мальчишкой… но мне кажется, что госпожа Арма… — Он замолчал, пытаясь подобрать слова.

— Тебе кажется, что Арма была неравнодушна к Глорму.

— Ну… да. Я просто иначе хотел это выразить.

— Была. Давно. Но он никогда не питал к ней склонности, это во-первых, — объяснила она, откусывая кусочек жаркого. — А во-вторых, и что куда важнее, властители гор сбежали из Громбеларда, хотя она всегда была против этого, и не вернулись даже тогда, когда она их о том просила. Край, который она любила, превратился в развалины. Под этими развалинами она потеряла брата. Осталось лишь то, что она успела спасти без чьей-либо помощи. А теперь, спустя годы, эти верные товарищи и испытанные друзья заявляют: мы возвращаемся и хотим вернуть себе наше королевство. Этим королевством теперь правит она.

Ивин откинулся на спинку кресла и снова задумался, хмуря лоб и брови.

— Княгиня — представительница императора никогда не скрывала, что сидит в Громбеларде в силу необходимости, — продолжала Тевена. — А с тех пор, как стало ясно, что старый император в ближайшие месяцы отречется в ее пользу, она вообще забросила все дела провинции. Единственная, для кого действительно важен Громбелард, — наместница трибунала в Лонде, то есть в городе на краю света, в который можно попасть, собственно, только морским путем, поскольку с другой стороны дорога ведет через все Тяжелые горы, полные отбросов общества и никем не контролируемые.

— Так может, было бы не так плохо, если бы кто-то начал их контролировать?

— Может быть. Я не могу решать за Арму.

— Но Крагдоб и Кобаль… Возможно, это лишь мои наивные представления о героях, зародившиеся еще в детстве, но все же… вряд ли их стоит недооценивать?

— Недооценивать? Глупый ты. Сомневаюсь, что они сумеют воскресить прошлое, тем не менее, не будь Армы, они могли бы наделать в Громбеларде достаточно шума, чтобы обрушились все Тяжелые горы. Но Арма — это не кто попало. Она отлично знает их обоих, и у нее есть все, чего не хватает им.

— Что, собственно, ты хочешь найти в Тяжелых горах? Не сердись, Тева, — взрослый сын по армектанскому обычаю обращался к матери по имени, — но… не слишком ли ты уже стара для подобных причуд?

Она улыбнулась.

— Я была слишком старой уже десять лет назад. Я хотела уехать из Громбеларда еще до того, как такая идея пришла в голову Глорму. Сколько можно строить интриги и шпионить в каком-нибудь Бадоре или другом громбелардском городе?

— О, ты не любишь строить интриги и шпионить, Тевена?

— Ирония? Незаслуженная. Я могу и большее, впрочем, ты сам знаешь, что я этим и занимаюсь. Но здесь, в Дартане, или в Армекте. Поэтому я понимаю Арму, которая всегда была и хитрее, и умнее… и вообще лучше меня. И еще красивее, благодаря чему она могла добывать разные секреты не только с помощью золота. Но впрочем, ладно. В любом случае, я понимаю Арму, которая получила и хочет сохранить единственный пост в Шерере, который может полностью ее удовлетворить. Пост, которого она достойна, и притом в краю, который всегда любила.

— Твой сын очень доволен, что ты не добывала секретов таким способом, как госпожа Арма… Но впрочем, ладно, — повторил он слово в слово за матерью. — Скажи мне наконец, зачем ты хочешь туда ехать?

— Я уже говорила, что не хочу.

— Но едешь.

— Да, потому что это мои друзья. Потому что я живу в доме, который могла купить лишь благодаря тому, что когда-то с ними связалась. Потому что я правила Громбелардом вместе с ними, давала им сведения, с помощью которых они заставляли повиноваться всех жителей этого края. Потому что в Громбеларде я была кем-то, а сейчас я никто. Тайная разведчица армектанского трибунала в Дартане. Ничтожный платный шпион на службе далекого монарха.

— Не думал, что это тебя настолько волнует.

— Раньше не волновало, но недавно стало волновать. Кое-кто сказал мне: «Идем с нами, ты нам нужна, без тебя будет тяжело, а может, вообще ничего не получится». Из Кирлана я никогда ничего подобного не слышала и не услышу. Кирлан присылает мне лишь несколько бесполезных золотых монет за сведения, без которых трибунал наверняка мог бы обойтись.

Ивин слегка поморщился, но кивнул. Он хорошо знал свою мать. Она не сказала ничего такого, что могло бы его удивить.

— Причины я могу понять. Но до сих пор не пойму, что, собственно, ты собираешься делать? Если Арма не объявит войну, это еще полбеды. Ты поддержишь старых друзей, и у вас либо все получится, либо нет. Но если объявит? Будешь сражаться с наместницей Армой? У которой есть люди, власть, которая постоянно сидит в Громбеларде, а прежде всего, как ты говоришь, видит тебя, Глорма и Рбита насквозь? Нет шансов.

— Не знаю, что я стану делать. Если Арма скажет «нет», возможно, я откажусь и даже сумею отговорить Глорма. Возможно, откажется Делен. Рбит не вернется в Горы один, ибо если бы хотел, то сделал бы это уже давно. А может, я заключу тайный союз с Армой и мы создадим им на пути такие трудности, что они признают себя побежденными… еще до того, как Арма будет вынуждена выступить против них. Не знаю, Ивин, что я стану делать. Знаю лишь, что имею возможность заняться своими делами, поскольку у меня есть сын, которому я могу доверить опеку над семьей и домом, то есть тем, что важнее всего.

— Для тебя, как я вижу, важнее всего твои друзья… Ну ладно, обо мне говорить не будем, но у тебя, если я не ошибаюсь, есть еще две дочери?

— Я не собираюсь отдавать жизнь за Глорма, если ты об этом спрашиваешь. Если такова будет ставка — я выйду из игры. У меня есть ради кого жить. И вообще говоря, мне хочется жить. Ведь даже если у них все получится, то я с ними в Громбеларде не останусь.

— Из игры ты выйдешь только в том случае, если сумеешь. Ты ведь лучше любого другого знаешь, насколько это может оказаться нелегко.

Она улыбнулась над краем бокала.

— В том и вся прелесть этого приключения… Поверь мне.

— А я что делаю? Я здесь. И верю тебе.

Ивин покачал головой.

— Вечная искательница приключений, — тепло добавил он. — Друзья друзьями, но ведь это еще не все. Ты помолодела на десять лет… мама. И я не могу осуждать то, что вернуло тебе эти десять лет.

Много лет назад, в Бадоре, ее благородие Н. Тевена руководила канцелярией городского совета, что давало ей доступ к самым разнообразным делам. Тогда она не носила дорогих платьев, скорее скромную одежду, соответствующую занимаемому ею посту. Сейчас, примеряя несколько походных костюмов, она явно видела, что ее невеликая красота от этого лишь выигрывает. Плотный пучок, скрепленный деревянной шпилькой, или высоко завязанная коса лучше подходили к ее лицу, чем темно-каштановая волна волос с сияющим надо лбом изящным бриллиантом. Некрасивая женщина в простой одежде выглядела намного лучше, чем некрасивая женщина в роскошном платье. По крайней мере, такая женщина, как она.

Телохранительница и коренастый слуга ждали на дворе, держа под уздцы четырех лошадей. Все было готово для дороги… одна только хозяйка дома все еще сидела в своей комнате, решая наименее важный из всех вопросов на свете, а именно, какую одежду надеть для путешествия — удобное платье с широкой юбкой или мужской костюм для верховой езды?

Она выбрала платье, как и было решено раньше: в Дартане женщина в мужском седле, и к тому же в мужской одежде, слишком привлекала внимание. Женское седло Тевена в душе презирала… но решила пока что им пользоваться.

В последней из проходных комнат молодой хозяин ждал свою мать, развлекая беседой сестер. Маленькая Тевена не выглядела чересчур обеспокоенной, зато пятнадцатилетняя Вейна была смертельно обижена. Девушка-подросток, в отличие от сестры и брата, вообще не походила на мать — ни чертами лица, ни в каком-либо ином отношении. С рядовой внешностью — хотя на фоне матери и сестры она казалась почти красавицей — она унаследовала от отца задорную улыбку, скорее быстрый, чем оборотистый язык, любовь к гулянкам (которую сдерживала строгая родительница) и легкомыслие, порой граничившее с глупостью. Вечно пребывая в ссоре со всеми, она одновременно была настолько зависима от родных, что не могла себе представить дома без матери. Тевена иногда уезжала на два или три дня, но сейчас ей предстояло отсутствовать самое меньшее несколько недель. При первом же упоминании об этом Вейна обиделась на всех. Слух стал фактом — и жизнь утратила всякий смысл. Несколько недель под опекой и командованием глупого старшего брата? Мать хотя бы понимала некоторые ее проблемы и нужды, но Ивин? Он был страшен, страшен как… как старший брат.

При виде хозяйки дома все трое встали.

— Пишите мне обо всем, что сочтете важным, — сказала Тевена, чуть более жестко, чем ей хотелось бы. — Я найду время прочитать все письма и наверняка отвечу. Тева!

Девочка подбежала к матери и крепко обняла ее за пояс. Тевена поцеловала ее в лоб, прижала к себе и мягко отодвинула.

— Вейна!

Юная девица, обычно наряженная, как на бал, этим утром расхаживала в ночной рубашке, решив, что смерть может забрать ее в каком угодно одеянии. Ничто уже не имело значения. Она не спеша приблизилась к матери, демонстративно надула губы… и расплакалась, едва почувствовав прикосновение теплой ладони к щеке. Прощание затянулось. За спиной старшей сестры десятилетняя девочка бросила взгляд на брата, который тоже искоса взглянул на нее. Тевена заметила этот обмен и, несмотря на волнение, с трудом сдержала улыбку.

— Ивин, позаботься о сестре, — сказала она, мягко высвобождаясь из объятий дочери.

Молодой человек подошел и заботливо обнял девушку, но тут же склонился, целуя протянутую руку матери.

— Мой мужчина, — с нескрываемой гордостью сказала она. — Я вернусь скорее, чем вы предполагаете, по крайней мере, я на это надеюсь… Ивин, не поможешь ли мне сесть на коня?

Мужественно владея собой, Тевена больше не оглянулась на дочерей. Следом за сыном она вышла на двор перед домом, и он легко подсадил ее в седло. Она рассмеялась, ощущая прикосновение молодых мужских рук. Но в то же мгновение она ощутила внутри нечто вроде комка холодной темноты, ибо будущее, хотя и не казалось опасным, было тем не менее непредсказуемым. Ее благородие Тевена, многие годы бывшая разведчицей короля разбойников, хорошо знала, сколь хрупка человеческая жизнь. Могло ведь случиться и так, что она в последний раз смотрела на свой дом и своих детей. Никто, отправляясь в путешествие, не может быть уверенным, что вернется.

В глазах сына она заметила бледную тень холодной, скрытой в глубине души темноты. Оба думали об одном и том же.

Тевена слегка покачала головой и улыбнулась. Он ответил тем же.

— Я тебе верю, — сказал он, и это было последнее, что она от него услышала.

Она знала, что он имел в виду.

Дорога вела к Семене, а потом дальше, в округ Сенелетты. Закончившаяся год назад война не добралась до центрального Дартана, но уже в городском округе Сенелетты произошло несколько разного масштаба сражений. Однако с некоторого времени в краю было полностью безопасно; молодая королева установила в своих владениях правление сильной руки. Телохранительницы и вооруженного слуги теперь вполне хватало для сопровождения на дорогах, по которым еще недавно банды разбойников гнали толпы связанных, похищенных из деревень крестьян, намереваясь продать их в первое же попавшееся невольничье хозяйство. Теперь вместо бандитов и сбежавших из войска солдат встречались хорошо вооруженные патрули королевской стражи края. Путник, отправлявшийся в путь с большим багажом, если у него не было собственной свиты, мог даже за умеренную плату нанять в ближайшем уездном городе двух или трех солдат. Дартан быстро забыл о кровавой войне, в которой он победил Вечную империю.

Но Тевена не питала иллюзий. Шерер был слишком мал для двух держав и двух тщеславных властительниц. Старый император закончил войну и заключил мир, условия которого нельзя было назвать унизительными, но это никак не меняло того факта, что он передавал своей единственной дочери всего лишь остатки когда-то могущественной империи. Впрочем, мирный договор не удовлетворял ни одну из сторон. Молодая дартанская королева наверняка метила выше, чем правление после победоносной войны вассальным, хотя и формально независимым королевством; но и императорская дочь Верена, которой вскоре предстояло сесть на трон, наверняка строила планы по восстановлению мощи империи, именовавшейся Вечной. Именно в такое время Громбеларду, самому дикому из краев Шерера, предстояло дождаться возвращения своего бывшего властелина, чье погрузившееся во тьму беззакония королевство когда-то было по-настоящему могущественным…

Сидя в седле, Тевена с немалым удовольствием смотрела по сторонам.

Золотой Дартан. Здесь все называлось «золотым». Золотая Роллайна, Золотые холмы… Но так было потому, что богатейший край Шерера переливался золотыми оттенками. Да, богатство и роскошь, но залитые желтыми лучами дартанского солнца, окаймленные желтыми приморскими пляжами… Желтые поля пшеницы, скверные, но красивые песчаные дороги, осенью же — золотые листья кленов, отсвечивающие королевским пурпуром. Самый прекрасный край, какой только можно себе представить.

Было утро, солнце лишь начало свое путешествие по небосклону, жара не докучала, напротив — от легкого ветерка пробирала дрожь. В высокой траве еще лежала роса. Тевена сразу же почувствовала, что жизнь продолжается. Она уже успела соскучиться по своим детям и дому, но вместе с тем ощущала себя свободной, как никогда прежде. В Громбеларде она когда-то служила кому-то и какому-то делу, там не оставалось места свободе. Потом она обустраивала свою жизнь в Армекте, а затем в Дартане — предсказуемую, спокойную, размеренную. И вот теперь она ехала на встречу со старым другом, с которым за последние несколько лет обменялась тремя или четырьмя письмами… Ей уже хотелось увидеть эту насмешливую, вечно улыбающуюся физиономию задиры, хотелось сесть и строить самые безумные планы. Она была свободна, она могла… что угодно.

Тевена вздохнула полной грудью.

— Поедем рысью, — повернулась она к телохранительнице.

Ведший вьючную лошадь слуга крепче схватился за поводья и, когда женщины пустили коней рысью, последовал их примеру. Белый гравий давно уже остался за спиной, и теперь копыта четырех лошадей поднимали на дороге клубы пыли.

 

3

Портом безраздельно завладели вопящие чайки. Они были повсюду — проносились над волнами, сверкали белизной на крышах домов и лавок, теряли перья посреди ящиков, мешков и бочек, сложенных на набережной. Ридарета, хотя и привыкла к изобилию морских птиц — в конце концов, как в агарской Ахелии, так и во всех прочих островных портах чаек хватало, — но невероятный шум ее оглушил. Сюда их слетелось вдесятеро больше, кроме того, они были покрупнее других, не столь пугливые, почти полностью белые, без примеси серого, лишь с небольшими черными пятнышками на хвостах и концах крыльев. И кричали намного громче.

Однорукий великан и одноглазая красавица сошли на берег в городе, который на первый взгляд почти не отличался от прочих портовых городов. Даже язык, которым пользовались жители Лонда, звучал знакомо, поскольку громбелардский был странным образом похож на гаррийский; впрочем, многие историки полагали, что громбелардцы и гаррийцы происходят от общих предков, а именно от мифических шергардов, племена которых когда-то покинули Громбелард. Прекрасный живой Рубин, сопровождавший старика, не скрывал разочарования, когда стало ясно, что легендарный Лонд на краю света ничем особенным не выделяется. Обиженная княжна сразу же дала это понять Таменату, и лысый великан волей-неволей признал в душе правоту сына. Подчинить себе Ридарету — это одно дело, выдержать же ее общество — совсем другое.

— А чего ты ожидала? — спросил он, когда они пробирались сквозь толпы на узких улочках, ведших от портовой набережной. — В ясный день отсюда видны северные склоны Тяжелых гор, вот и все. Порт — это порт. Коты! — вдруг вспомнил он и обрадовался. — Здесь полно котов, и притом не каких попало. В основном — большие гадбы.

Внезапно оживившись, она огляделась по сторонам, словно ожидая, что из переулка выбежит сплоченная кошачья фаланга.

— Где они?

— В порту их трудно встретить, их больше в самом городе, а в особенности в южном предместье. Еще насмотришься, не беспокойся.

— Как они выглядят? Я видела только гравюры. И татуировки, — она вспомнила примитивную синюю наколку на плече у какого-то матроса.

Таменат начал рассказывать о котах — и удивился, насколько трудным оказалось поведать о разумной расе тому, кто никогда не видел ее представителя.

Прежде всего, царившие в портовом районе шум и суматоха не способствовали беседе. Впрочем, быстро оказалось, что первое впечатление ошибочно — Лонд вовсе не напоминал знакомые Ридарете города Морской провинции, и девушка начала поглощать новые впечатления, о котах же слушала вполуха. Набережные, причаливающие корабли и сам порт выглядели точно так же (ибо как они еще могли выглядеть?), но дома лишь издали напоминали гаррийские строения. Больше всего удивило агарскую красавицу поведение жителей города. Гарра и Острова, придавленные к земле коленом Вечной империи, покоренные, были почти спокойными и тихими — по крайней мере, от одного восстания до другого… Имперские легионеры обладали там полномочиями, о которых громбелардские солдаты могли только мечтать. Один из торговцев дернул Тамената за рукав, увлекая к своей лавке; рослый старик прогнал его силой. Какая-то баба пыталась затащить куда-то Ридарету, в то время как другая совала ей в руку гребни и дешевые украшения. Если бы в каком-либо городе Морской провинции появился столь нахальный и шумный перекупщик, легионеры разбили бы ему морду, прежде чем он успел бы крикнуть во второй раз. Здесь же патруль из солдат в зеленых мундирах с безразличным видом пробивался сквозь толпу. Вояки лишь изредка, почти добродушно, наносили карающие удары древками коротких, очень массивных копий — это были скорее палки, с помощью которых небольшой отряд прокладывал себе дорогу, чем предназначенное для сражения оружие. Торговали всем, как с прилавков, так и из переносных корзин: жареной рыбой, фруктами, повседневными мелочами, водой, выпеченными на горячем листе железа лепешками, тряпками, шкурами и ремнями, ржавой дрянью, выдаваемой за безотказное оружие, а еще рыбой, рыбой и рыбой. Ридарета, пытаясь избавиться от уцепившегося за ее сапог нищего, со все большим изумлением смотрела на своего невозмутимого спутника. Старик с неизменным терпением помогал ей отгонять попрошаек, торговцев, грязную детвору и всевозможных приставал. Лишь однажды он посмотрел гневно и укоризненно — но на нее, а ни в коем разе не на назойливого просителя. Она хотела бросить ему медяк, чтобы оставил в покое.

— Даже не смей! — строго сказал Таменат. — Они больше уже не отстанут, мало того, не спустят с нас глаз и обокрадут при первой же возможности. Дай ему в зубы, здесь это самая лучшая милостыня.

Не дожидаясь, пока она послушается, он сам ухватил нищего большой ладонью за грязную рожу и оттолкнул. Смущенная и ошеломленная, Ридарета скрылась за широкой спиной опекуна. Возвышавшийся над толпой Таменат бесцеремонно шагал вперед, то и дело придавливая ладонью чью-нибудь макушку и прокладывая себе таким образом дорогу.

Необычная пара привлекала внимание. Рост, возраст и в довершение видимая сила старика калеки, без напряжения тащившего на ремне через грудь дорожный мешок величиной с шлюпку, притягивали взгляды. Столь же удивительной была красота сопровождавшей его девушки, невероятно пышная и вместе с тем мрачная, подчеркнутая чернотой жуткой повязки на глазу. Снова пытаясь через плечо рассказать своей молодой спутнице о котах, Таменат одновременно сделал ряд наблюдений и с каждым мгновением все больше укреплялся в мысли, что ему следует немедленно вернуться, снова сесть на корабль и отправиться на Агары, а там еще раз поговорить со своим мудрым сыном и принять к сведению несколько его замечаний. Ему очень не хотелось становиться знаменитостью, а тем временем было ясно как день, что любой, кто их увидит, не забудет уже никогда и узнает даже через десять лет, за сто миль от этого края. Старик, пусть и рослый, — все же лишь старик, но что касается Ридареты, то в толпе не было мужчины, которому не хотелось бы цапнуть ее за задницу, или бабы, которая не пришла бы в ярость от одного ее вида. А уж идя вместе, они вызывали… просто сенсацию. Даже в портовом городе, где люди многое повидали и мало чему удивлялись по-настоящему, эти двое были диковинкой.

Оставив наконец набережную позади, они углубились в извилистые улочки портового района. Здесь тоже в изобилии имелось лавок, торговцев и детворы, но толкотня была чуть меньше, на прилавках лежали товары получше и поприличнее — зато смрад висел попросту невыносимый. Свежий морской бриз, ласковый в самом порту, увяз в грязных переулках, где под ногами валялось все что угодно — гниющие отбросы, дохлые крысы, кости, какие-то кучи неизвестного происхождения… а порой даже хуже, ибо происхождение было как раз известно. Возле стен домов блестели зеленоватые лужи прокисших помоев. Надо всем этим царил запах рыбы — копченой, жареной, вареной и дохлой. Буквально через каждые полтора десятка шагов скрипела на цепочках вывеска корчмы, почти перед каждой стоял стол, но, похоже, не для любителей поесть и выпить… Возле этих столов у стен заведений, на длинных лавках сидели или попросту разлеглись проститутки, девки, шлюхи и гулящие женщины — использование множества определений было тут вполне обоснованно и даже необходимо. Рядом с вполне симпатичными юными девушками (а «юные» означало иногда примерно лет десять) виднелись чудовища из морских глубин или, возможно, горных пещер, несомненно старше Тамената, чуть более волосатые, чем он, зато совершенно беззубые. И опять-таки, хотя портовые красотки не являлись для княжны Ридареты чем-то новым, ее удивила и, можно сказать, шокировала та бесцеремонность, с которой они расхваливали свои прелести. Завоеванная Вечной империей Гарра имела свои традиции и собственные обычаи, отличавшиеся от континентальных, а в особенности от армектанских. Торговля телом, хотя ее и терпели поневоле, в глазах гаррийцев казалась чем-то омерзительным и достойным всяческого презрения; шлюхи прятались по углам и никогда не позволяли себе подобного бесстыдства. Здесь же они развалились на стоявших у стен лавках, в коротких юбках или вообще полуобнаженные, хихикали, тряся сиськами, и зазывали мужчин, громко расхваливая свои достоинства и умения. Бывало, что к прохожему подбегал щенок лет пяти и, дергая его за рукав, рассказывал о заднице и мокрых бедрах сестры или мамы. Покрасневшая Ридарета, ни в коей мере не бывшая невинным ребенком, всего за несколько мгновений получила, как ей казалось, множество новых знаний о том, что, как и чем могут делать мужчина и женщина, и знания эти превосходили самые смелые ее представления. Таменат заметил румянец на ее щеках и, поняв, что является его причиной, закатил глаза. Но ведь люди именно так воспринимали мир. Ложь была аморальной лишь в чужих устах, в своих же — вполне оправданна. О собственных чудачествах говорили «мое дело», о чужих же — «глупость». Требовать оплаты долга — прекрасно; заплатить собственные долги — ну так мне же нечем. Прекрасная Риди краснела, глядя на шлюх.

— И так… так выглядит весь Громбелард?

Таменат, мысли которого уже ушли куда-то далеко, помедлил с ответом.

— Что? А, нет, Громбелард — нет… Скорее Армект. Но только кое-где, в трущобах, ну, и в портах, — рассеянно объяснил он, а потом добавил: — Лонд — город насквозь армектанский, он находится на громбелардском полуострове, но не более того.

— Но он — столица Громбеларда?

— Только вынужденно и с недавнего времени. Горные города — теперь логова разбойников, а из Лонда в Армект легко попасть морским путем. Легче, чем из Лонда в Тяжелые горы. — Он снова задумался.

— Куда мы идем?

— Надо найти какое-нибудь жилье. Но не здесь, конечно. Возле главного рынка и неподалеку наверняка есть несколько приличных постоялых дворов, достаточно дорогих, чтобы там не было всякого сброда.

Они пошли дальше.

Как и предполагал Таменат, они обнаружили в глубине города немало неплохих гостиниц — но ночлега, однако, не нашли. Громбелардско-армектанский порт на краю света с некоторых пор стал одним из самых густонаселенных мест Шерера. Ему повредили два обстоятельства — распад Громбеларда и повышение до ранга столицы провинции. Небольшой город почти трещал по швам от избытка населения, численность которого удвоилась с тех пор, как стало ясно, что Громбелард рушится. Далеко не все ремесленники, корчмари и торговцы из гор бежали в Армект и Дартан, многие избрали целью именно Лонд. Потом прибыл еще двор вице-королевы, солдаты, урядники, многие с семьями… Новая столица, одновременно перевалочный порт и самый большой рынок в этих краях, принимала, кроме того, гостей со всех сторон света. Старый великан не предвидел, что в самом начале своего громбелардского путешествия ему придется решать совершенно дурацкую проблему — в обществе притягивавшей все взгляды красотки ночевать… где? Наверное, в каком-нибудь переулке, среди нищих. Но скорее всего — в городской тюрьме, поскольку с имперскими законами шутить не стоило; лежать на улицах после захода солнца везде считалось серьезным преступлением. У разнообразных бездомных имелись свои убежища и норы. У Тамената не было ничего, кроме его дорожного мешка.

Обиженный и искренне разозленный — ибо терпение никогда не относилось к его сильным сторонам (воистину, особенная черта у математика…) — лысый старик начал недовольно ворчать. Ридарета его почти не слушала, так как разглядывала котов. Ее спутник был прав, в городе их оказалось немало. Если бы ее спросили, она не смогла бы сказать, что именно сейчас чувствует. Увидеть отличных от людей разумных созданий, известных лишь по рассказам — то было отнюдь не рядовое событие. Все вокруг воспринимали котов совершенно естественно, как обычных прохожих, но для нее это было чем-то из ряда вон выходящим. Мохнатые, не слишком крупные создания (и это те самые гигантские громбелардские гадбы?) скорее вызывали у нее мысли о собаках, чем о братьях по разуму. Они не носили одежды, похоже, не пользовались никакими предметами, лишь иногда она замечала что-то вроде плоских мешочков, привязанных на боку или брюхе. Заметила она и мелкие удобства, которых не было в известных ей городах, например, свободно висевшие на петлях створки, размещенные в нижней части многих дверей, в особенности ведших в лавки и корчмы. Столь изобретательное решение несколько ее развеселило. Возбужденная, все еще не веря собственным глазам, она пыталась расспрашивать Тамената, но тот снова начал жаловаться на жизнь. В конце концов он заразил ее своим дурным настроением.

— В чем дело? — холодно спросила она. — Нам негде ночевать? Может, я смогла бы что-то посоветовать, но пока я даже не знаю, зачем мы здесь высадились. Узнаю я об этом или нет? Что там насчет Шерни?

Великан перестал ворчать.

— Когда я хотел тебе рассказать, ты капризничала и ныла, что тебе скучно. Теперь что, излагать прямо здесь, на улице?

— Ну да. По крайней мере, получится короче. Ты старый болтун, и как усядешься, да еще если хлебнешь из бокала, то начинаешь нести такую околесицу, что аж тошнит.

Таменат возмутился, но ничего не ответил — собственно, она была права. Он указал на возвышение для городского герольда посреди рыночной площади, сейчас пустое, так как глашатай выкрикивал свои новости только три раза в день, и они присели на деревянную ступеньку. Старик задумчиво таращился на прохожих, которые бросали на него в ответ любопытные взгляды.

— Ну? — поторопила Ридарета.

— Зачем мы здесь? Это не имеет никакого отношения к делу, во всяком случае, имеет мало общего с нашим ночлегом, вернее, отсутствием перспектив такового…

— Сейчас дам тебе пинка, отец, — пригрозила она.

На Островах слово «отец» имело столь же широкое значение, как «дядя» во всем Шерере. Обычно так обращались к старшим на поколение (или даже несколько поколений) знакомым, особенно если они были знакомыми родителей. Таменат же был в первую очередь товарищем Раладана, опекавшего Ридарету.

— Ну хорошо, красавица. Коротко говоря, за последние полтора десятка лет мир превратился в бордель. Дело не в том, кому досталась какая-то корона, и не в войнах, ибо в том нет ничего необычного. Дело в том, что касается Шерни. Предсказания всего, Трещины Полос, флюктуации, феномены. Никогда их не было так много. Не за столь короткое время.

— Ты говорил, что Шернь нарушает законы, которым подчиняется и которые сама установила.

Что-то она все же запомнила.

— Сама, не сама… Достаточно того, что были определенные законы, а теперь их больше нет. Математик Шерни, о! — Он ткнул себя пальцем в грудь. — Видишь? Так приглядись внимательнее. Дедушке сто лет с лишним, и полжизни он строил математические модели, которые рассыпались словно песочные замки, подмытые волной. А таких дедов полно было многие столетия, и все они считали и считали.

— Что значит — все рассыпалось? В Шерни больше ничего не действует?

— Сразу уж так и «ничего»… Кое-что действует. Но мы говорим о математике, ибо у нас нет иного языка, с помощью которого можно описать Шернь. Если отбросить ее математическое описание, то, собственно, неизвестно, какая она. А это описание, в свою очередь, подтверждается лишь потому, что Шернь, как и математика, подчиняется определенным нерушимым законам… Видишь ли… — Он немного подумал, как бы это объяснить, и в конце концов выбрал самый простой способ. — Два плюс два равняется четырем. Если иногда оно равняется пяти или ста семидесяти одному, то это уже не уравнение, это уже не математика. Достаточно, чтобы вся эта богатая наука рухнула — и рассыплется все остальное. Если в лоне Шерни два плюс два не всегда равно четырем, а вместо этого может равняться чему угодно, то уже ничего не известно. Знание о Шерни, красавица, — точная наука, здесь нет места рассуждениям, вернее, рассуждать могут историки-философы Шерни, но не математики.

— Почему?

— Что «почему»?

— Почему они могут рассуждать, а математики нет?

— Потому что философия не опирается на подобного рода фундаментальные принципы, напротив, она готова отрицать любой принцип, предлагая взамен другие.

— И какой в том смысл?

— Спроси философов, — усмехнулся он. — Именно они придумали, почему им можно рассуждать.

— Здесь нет ни одного философа.

Он слегка повел плечом.

— Они тоже строят свои модели. Например, они построили модель мира, в котором живые существа, наделенные разумом, не осознают существования созидательной силы, наличие которой к тому же невозможно доказать. Ни теоретически, ни каким-либо иным образом.

— Вообще не понимаю… Они не знают о том, что их создало?

— Именно так. Не знают.

— То есть… они думают, будто их нет?

— Нет. Они только думают, будто нет Шерни… вернее, не знают, есть ли она и какая она.

Она изо всех сил напрягала воображение, но вскоре начала недоверчиво улыбаться.

— Не пытайся себе этого представить, — посоветовал он, — ибо не сумеешь, так же, как не сможешь охватить воображением бесконечность. Просто прими это как данность, и все.

— Ведь это глупо, и к тому же совершенно невозможно. Зачем созидательной силе, такой, как наша Шернь, скрываться от тех, кому она дала разум? И вообще, каким образом она могла бы это сделать? Это ведь примерно так, как если бы я пыталась скрыть от себя самой, что существую.

— Но можно ли философам строить модели разных реальностей и смотреть, что там происходит? Ведь можно.

Девушке не доводилось постоянно вращаться ни в мире философии, ни в мире математики, и она не умела мыслить абстрактно. Она снова улыбнулась.

— И что происходит с таким миром, в котором каждый думает, будто его нет?

— Он не знает, что его создало, и создало ли вообще, так звучит исходная посылка, — снова укоризненно напомнил он. — Постарайся понять ее смысл. А смысл в следующем: ты осознаешь, что существуешь, но не осознаешь существование Шерни… Ну так вот, моделей много. — Таменат насмешливо скривился. — Это философы могут строить любые предположения и бредить сколько влезет, никто им дурного слова не скажет, — примирительно заметил он, хотя, впрочем, философов не слишком уважал. — Не осознавая существования такой силы, как Шернь, приходится догадываться, какая она на самом деле. Или, вернее, нужно ее выдумать, поскольку — и тут ты права — невозможно жить без ответа на вопрос, чем я являюсь и откуда я взялся. Разум, подобный человеческому… ибо кошачий — необязательно… не терпит пустоты и на фундаментальные вопросы должен найти какой-то ответ. Но там, где нет знания, вместо него появляются лишь воображаемые представления, а затем вера, что эти представления… по крайней мере близки к истине. Проблема в том, что это ничего не стоит, так же как, впрочем, любая гипотеза, которую невозможно доказать. Что можно построить на голой вере? Все, что захочешь, только не науку, поэтому вернемся в исходную точку. В итоге возник страшный мир, в котором спор в защиту собственных представлений ведется не рациональными аргументами, ибо их нет, а попросту на мечах. Всегда, когда не хватает доводов в поддержку собственных убеждений, остается сила. К счастью, это только модель. Под небом Шерни подобного рода спор невозможен. Пока.

— Почему пока?

— Вот именно. Дело в том, что те смешные модели могут, как ни странно, когда-нибудь пригодиться. Ибо если Шернь рухнет, то уверяю тебя как математик: я не сумею доказать, что она вообще существовала. Самое большее — что она теоретически возможна. Модели — мои, математические — будут равны по ценности головоломкам, впрочем, это будут никакие не модели, лишь висящие в пустоте конструкции. А таких не относящихся ни к чему математических конструкций, внутренне непротиворечивых и весьма сложных, можно построить бесконечно много… только зачем? Примерно то же самое, что производить бесчисленные механизмы из зубчатых колес, все будет превосходно крутиться, сцепляться… только зачем? Ведь ни у кого нет сомнений, что какие-то шестерни могут подходить к другим, к чему все это строить? — Старик старался говорить образно, чтобы девушка поняла его выводы. — Не знаю, что тогда будет, и тут, увы, придется уступить поле философам… Если Шернь действительно исчезнет… развалится, рассыплется… скажем ли мы самим себе: «Нас нет», или, вернее, утратим ли мы ощущение того, что мы есть, что мы существуем? Никто сегодня на этот вопрос не ответит, Ридарета, и наверняка не ответит на него математик, мои знания здесь бесполезны. Возможно, без Шерни нас в самом деле нет, возможно, мы лишь ее эманации?.. Я могу доказать лишь то, что между Шерером и Шернью имеются определенные зависимости, которые можно выразить с помощью чисел, — с неподдельной грустью закончил он. — Но если я потеряю точку опоры?

— Ты мне когда-то уже говорил об этих… моделях Полос. Математических моделях. Я вообще не понимаю, что это значит.

— Но что-то ты все же запомнила?

Она посмотрела на него невинным взглядом лани и вывалила язык, словно загнанная собака.

— Что эти законы Шерни… как там? Неопровержимы. Так же как, например, тот закон, что брошенный в воду предмет становится легче настолько, насколько…

— Да, да, «настолько-насколько», именно. — Таменат не скрывал сарказма. — Неопровержимый закон. А о неопровержимых законах я сегодня уже говорил. В мире, в котором мы живем, действуют такие законы. В Шерни действуют другие, но столь же неопровержимые. Математик Шерни обнаруживал такие законы и описывал их с помощью символов и чисел, а историк-философ рассуждал о том, что из этого следует, чему служит, ну и все такое прочее. — Математик все же с некоторым превосходством смотрел на «рассуждающих». — Ну так вот, эти законы Шерни, похоже, как раз перестали действовать. Правда, лишь некоторые, даже, может быть, немногие, но это не имеет значения, ибо неизвестно, что там составляет единое целое, а что нет, если два плюс два может быть… сколько угодно. Там, наверху, все рассыпается, а на Шерер падают обломки этой когда-то совершенной машины и заваривают тут основательную кашу. Да пусть бы даже и так. Хуже всего то, что невозможно просчитать, насколько горяча эта каша.

— А можно было просчитать?

— Собственно, в этом и заключалась моя работа, девочка… Когда Полосы пребывали в равновесии, любое его нарушение, любое отступление от действующих в Шерни законов, то есть феномен или флюктуация, находило свое отражение в Шерере. Чаще всего это называется Трещинами Шерни, но на самом деле это вызванные аномалиями Полос нарушения законов, действующих в нашем мире. Обычно весьма мелкие. — Он на мгновение нахмурился, подыскивая подходящий пример. — Ты видела на ярмарках фокусников, которые могут отгадать скрытые от их взгляда фигуры, читают закрытые надписи? Не все из них ловкие обманщики. Это отражение феномена, постоянного искажения нескольких Полос, имеющего некое неизменное значение. Или — тебе приходилось оказываться в точно такой же ситуации, как когда-то, хотя это и невозможно? У тебя не бывало впечатления, будто нечто когда-то уже было?

— Неоднократно. — Девушка не скрывала облегчения каждый раз, когда у нее была возможность сослаться на собственный конкретный опыт.

— Флюктуация. Столь часто встречающаяся, что в качестве среднего значения ее включают в большинство расчетов. Отклонение, появляющееся настолько часто, что оно… является нормой, — он упрощал как только мог, опасаясь, что у прекрасного Рубина лопнут редко использовавшиеся мозговые извилины. — Все было столь здорово посчитано, и вдруг — взяло и сдохло. В отношении Шерни что-либо посчитать уже невозможно. Хорошо же с этой точки зрения выглядит моя жизнь, посвященная работе, которая пошла прахом, если вообще была работой — скорее забавой, подсчетом овец, которые мне снились…

— Но это касается только Шерни?

— Ну да, пожалуй. Шерера — в той степени, что он лежит под ее Полосами, и эти падающие обломки…

— Шерер разваливается?

— И не думает. Мои модели показывали, что будет совсем иначе. Странно, но почему-то он не разваливается.

— Ну тогда и плевать на Шернь, — торжественно заявила она, словно все еще находилась среди своих разбойников-моряков. — Пусть разваливается, мне она вовсе не нравилась. Для чего она тут нужна?

— Мне казалось, что для всего.

— Когда-то ты говорил, что скорее мир для чего-то нужен Шерни.

Она была не столь глупа, как ей хотелось казаться.

— Все равно. Ну нет, не все равно, — опомнился он. — Однако… взаимозависимости и то, о чем мы говорили… Законы, правящие Шернью, имели свое отражение здесь, — снова повторил он. — Она создала этот мир, во всяком случае, жизнь и разум.

— Ладно, хватит, — прервала она, наконец утомившись; она и так выдержала дольше, чем он предполагал. — И это все, что нас сюда привело?

Таменат немного помолчал. Все ли? И да, и нет… В некотором смысле он сказал ей все. Теперь он размышлял, стоит ли ему перейти к подробностям. Например, к таким, как Рубин Дочери Молний — символ двух Темных Полос, когда-то отторгнутых Шернью. Эти две Полосы до сих пор действовали нормально… по крайней мере, было на то похоже. Создавалось впечатление, что Рубины Дочери Молний — а в особенности самый большой из Рубинов, Риолата — единственные Брошенные Предметы, с помощью которых еще можно было обращаться к Полосам…

— В основном все, — сказал он.

Она не заметила этого «в основном».

— Ты кого-то знаешь в этом городе?

— Знал. И рассчитываю на то, что он до сих пор тут живет.

— Ну и?

Это человек, который может задать много неудобных вопросов. Странный человек, а таких не следует недооценивать. Я хотел сперва отдохнуть с дороги, поесть, осмотреться, послушать, что говорят и о ком. Потратить на это дня три. Я ничего ни о чем не знаю, а мне предстоит поселиться у того, кто, возможно, знает все обо всем.

— У нас есть какие-то тайны?

— Может, есть, может, нет…

Она взглянула на него с холодной насмешкой. За свою жизнь она насмотрелась столько странного, что с сожалением взирала на любого, кто делал таинственное лицо. Таменат был прав, доказывая Глорму, что прошлое для нее словно сон — но сон этот был очень ярким. Она помнила даже чересчур много, больше, чем предполагал ее почтенный спутник. И ей наскучили чужие тайны. Даже сама о том не зная, она смотрела на мир глазами кота.

— Так есть у нас тайны или нет?

Он вздохнул. Собственно, он сам не был в этом уверен.

— Этот человек многое знает о Шерни.

— Посланник?

— Где там… Когда-то он был помощником посланника. Я хотел поговорить с ним… как раз о том, о чем только что разговаривал с тобой.

— И ты боишься… — она не договорила.

— Собственно, я не знаю, кто теперь этот человек, — с некоторым трудом объяснялся Таменат. — Купец. А кроме того? В Шерере как будто ничего не происходит, но «ничего» в смысле действующих в мире механизмов. Помимо этого происходит многое, разваливается Вечная империя. Знания, которыми обладает этот человек, легко продать. Может, он кому-то их продал?

— Кому? Какая польза от таких знаний?

— Тяжелые горы — необычный край, девочка-Рубин, а за ними лежит еще более странный, Ромого-Коор, Безымянный. Непредсказуемая Шернь… непредсказуемая с недавних пор… лежит там на земле и создает в мире такие мелочи, как, например, феномен замедления времени. Не знаю, как можно использовать знания о том, что происходит с Шернью, — честно признался он, — но вместе с тем я уверен, что кто-то их все же использует. Я не хочу оказаться перед лицом того, кто, возможно, является… скажем, экспертом трибунала по вопросам Шерни, и представиться тем, кто намерен докапываться до сути с ней происходящего. Может, до нее докапывается уже кто-то другой? Подруга моего сына, бывшая подруга, теперь занимает здесь важный пост. Возможно, она уже знает, что с Шернью творится нечто странное, возможно, знает даже больше меня, а такие знания можно применить хотя бы для интриг, для реализации собственных политических замыслов — так я себе это представляю. Те, кто копается в политике, даже дерьмо порой могут использовать в своих целях. А княгиня — представительница императора сама когда-то впуталась в некую странную историю, в немалой степени связанную с Шернью. Поэтому я хочу сперва осмотреться, поразнюхать, что происходит в Лонде. Послушать, что говорят и о ком. Знаешь, как легко убрать старого деда и глупую козу, которые суют нос куда не надо?

Она пожала плечами.

— Два плюс два — четыре, правильно, математик? В городе мы уже осмотрелись, а теперь сядем в какой-нибудь корчме, поедим, послушаем, что говорят. И о ком… Так? Превосходно, глупая коза очень рада. Потом вернемся на корабль. Похоже, что он простоит в Лонде несколько дней, капитан за небольшую плату наверняка разрешит нам переночевать.

— Неплохая мысль. — Таменат искоса взглянул на нее, во второй раз отметив, что у этой странной девушки все же есть мозги и она умеет ими пользоваться. Ее обычная болтовня успешно это скрывала; он в очередной раз пообещал себе, что не станет ее недооценивать.

— Там какая-то таверна. — Она показала пальцем на вывеску с курицей, плывущей то ли на перевернутой лодке, то ли на трупе. — Устраивает?

Он кивнул, и они пошли.

 

4

Сколь бы странным это ни казалось, в Лонде, столице Громбеларда, не было дворца княгини — представительницы императора — во всяком случае, дворца в полном смысле этого слова. Когда-то, в Громбе, властительница провинции занимала старую крепость, много раз перестраивавшуюся; даже холодная и неудобная, она по крайней мере являлась хоть каким-то подобием вице-королевской резиденции. Но в Лонде не было никаких старых крепостей. Маленький прибрежный форт, древний, как сам Громбелард, мог самое большее служить комендатурой громбелардской армии и флота. Именно для данной роли его и предназначили, впихнув туда еще управление порта.

В Лонде наводило ужас странное сооружение, уже сто лет являвшееся резиденцией Имперского трибунала. Странное и омерзительное — ибо некто решил соединить в одно целое армектанскую простоту и громбелардскую грубую солидность, добавив для красоты дартанское изящество. В итоге возник архитектурный монстр, к тому же поражавший своими размерами, поскольку это было самое большое строение в городе. После переноса столицы в Лонд урядников трибунала попросили покинуть здание и переселили в окрестные дома (из которых вышвырнули законных обитателей, заплатив позорно низкую компенсацию). Все вместе, то есть здание и занятые дома, огородили стеной, создав нечто, названное Имперским кварталом — похоже, в насмешку над империей. Что ж, можно было сказать — какая империя, такой и квартал; какая провинция, такая и княжеская резиденция. Все там было сделано кое-как, на скорую руку и неподобающим образом.

Княгиня-представительница сперва отказывалась поселиться в здании, которое превращало в посмешище занимаемый ею пост, и сдалась лишь тогда, когда стало ясно, что лучшей резиденции в Лонде попросту нет. Так что сооружение назвали дворцом. Она не переставала удивляться тому, что в этом «дворце» столько лет соглашались сидеть урядники Имперского трибунала. Но наместники судьи в Лонде открыто предпочитали, чтобы их несколько недооценивали. Внешняя сторона и пышные символы могущества империи имели куда меньшее значение, нежели успешная борьба с заурядными злоупотреблениями и преступлениями. Наместники Лонда традиционно отличались добродушным нравом — таков был здешний стиль власти, такова была местная мода. Никто не знает, сколько легионов можно было бы составить из наивных людей, которые чересчур легкомысленно отнеслись к румяному толстяку или меланхоличному заморышу, сидевшему в странном здании, а теперь рисовали черточки на стенах своих камер в тюремных казематах… Ибо Имперский трибунал в Лонде в течение многих лет действовал успешнее всех во всей Вечной империи, а в особенности с тех пор, как портовый город на краю света приобрел ранг столицы.

Предыдущий наместник судьи трибунала не был, правда, добродушным толстяком или мрачным заморышем, но зато он вообще не походил на урядника: еще не старый, высокий, мускулистый, он говорил и вел себя с простотой, свойственной офицеру легиона. Однако он являлся человеком неглупым, трудолюбивым и добросовестным; трибунал под его руководством отнюдь не пришел в упадок. Женщине, занявшей этот пост после него, не пришлось заново наводить порядок. Ей были переданы все дела как самого Лонда, так и провинции, поскольку в разваливающемся Громбеларде северный порт стал последним оплотом Вечной империи еще до того, как сюда перенесли столицу.

Вечером того же дня, когда Таменат и его спутница прибыли в Лонд, перед воротами в стене, окружавшей Имперский квартал, появился человек, закутанный в плащ и с капюшоном на голове. Он обменялся несколькими словами с охранявшими ворота солдатами, после чего прошел в приоткрытую калитку. Подобные личности часто появлялись в квартале — никто из шпионов трибунала не хотел, чтобы его узнали. Ведь для всех они были обычными жителями Лонда — пекарями, нищими, корчмарями и торговцами.

Занятые империей дома ничем не отличались от других, по крайней мере внешне, поскольку внутри многие из них существенно перестроили, пробивая новые двери, разрушая или, напротив, возводя лестницы, выравнивая перегородки. Благодаря этому занятым своими делами урядникам не приходилось выбегать с важными документами на улицу, что положительно влияло как на темп, так и на качество работы. Закутанный в плащ незнакомец направился прямо к одному из домов, перед которым стояли стражники, представился им, так же как и солдатам у ворот, уступил дорогу нескольким выходящим из здания, после чего сам вошел внутрь. Он миновал несколько комнат, побольше и поменьше, в основном пустых, обустроенных как приемные — главными предметами обстановки в них были стоявшие вдоль стен лавки. На втором этаже комнаты выглядели побогаче, так же и третий этаж. На последнем посту стояли солдаты в мундирах, отличавшихся от уставных образцов Громбелардского легиона. Однако личные гвардейцы княгини — представительницы императора с некоторого времени являлись скорее охраной первой наместницы верховного судьи, так что их присутствие у дверей высокопоставленной урядницы никого не удивляло. Человека в капюшоне снова подвергли допросу, на этот раз долгому и доскональному. Простой вояка с мечом мог похвастаться наличием не только широких плеч, но и мозгов; в это подразделение идиотов не брали. Наконец, признав доводы гостя, солдат сказал:

— Наместницы нет, но если дело действительно срочное, я прикажу ее найти. По твоему явному требованию, ваше благородие, и под твою ответственность, — предупредил он. — Я уже знаю, что ты имеешь право видеться с ее высокоблагородием в любое время, но я обязан тебе напомнить, что никто не вправе злоупотреблять подобными привилегиями.

— И все же прошу разыскать наместницу.

— Ты знаешь, что делаешь, ваше благородие.

Сказав это, он позвал слугу и отдал распоряжение.

Предупреждение стражника не было брошено на ветер. Наместница Арма весьма ценила свое время, и не одному уже пришлось пожалеть об излишнем усердии. Щедрая к тайным урядникам, доказавшим, что они ей полезны, она умела быть беспощадной и суровой к неудачникам. Ее подчиненным приходилось овладевать искусством оценки всевозможных сведений; зерна предварительно следовало отделить от плевел. Ее высокоблагородие не без оснований полагала, что урядник, не умеющий самостоятельно принимать решения и не умеющий думать, в рядах трибунала совершенно лишний. А впрочем, лишний вообще.

Незнакомец в капюшоне повернулся к солдатам спиной и начал внимательно разглядывать ковер на стене, словно видел его в первый раз, что на самом деле было не так, поскольку около полугода назад он уже посещал этот дом. Уверенность в себе, которую он демонстрировал стражнику, во многом служила тому, чтобы рассеять его собственные сомнения. Шпион не мог оценить, действительно ли он достаточно тщательно отделил зерно от плевел… Взвешивая все «за» и «против», он пришел к выводу, что лучше показаться чересчур усердным, чем быть обвиненным в нерадивости, но насколько верное решение он принял, должно было вскоре выясниться. А заодно и то, нужен ли он трибуналу…

Наместница появилась довольно быстро, видимо, она находилась в том же или не далее чем в соседнем здании, в которое вела пробитая в стене дверь. С легковооруженной невольницей рядом, не говоря ни слова, она кивнула гостю и повела его в глубь своих комнат. Остановилась она только в третьей — это был ее личный кабинет. Рыжеволосая телохранительница, отличавшаяся слегка перезрелой красотой Жемчужины Дома, встала у нее за спиной. Наместница села и некоторое время внимательно разглядывала соглядатая с закрытым лицом.

— Ну? Так и будешь стоять, господин, и пугать своим капюшоном? Я тебя никому не выдам, можешь стащить с головы этот мешок.

Она даже приподняла брови, когда гость последовал ее совету, открыв почти мальчишеские черты. Ему могло быть самое большее года двадцать три, и он отличался просто невероятной красотой. Сорокадвухлетняя наместница пожалела о том, что совсем уже увяла; впрочем, особо хороша собой она не была никогда. Лишь роскошные золотые кудрявые волосы, рассыпавшиеся по плечам и спине, остались такими же, как и годы назад. Она редко их заплетала, иногда лишь скрепляла заколкой сбоку.

Но столь прекрасные и вместе с тем мужественные черты этого парня невозможно было забыть. Ее высокоблагородие нахмурилась, вспомнив не только имя, но и другие подробности. Жалеть тут не о чем, ибо этот чудесный мужчина так или иначе оставался для женщин недоступен. Он питал склонность к собственному полу и, насколько она помнила, исключительно к нему. Ну разве это не преступление?

— Сеймен? — спросила она, откидываясь на спинку кресла. — Я помню, ты оказал трибуналу очень важные услуги… Что там у тебя?

Собственно, она испытывала благодарность к гостю, оторвавшему ее от скучных занятий, которые могли немного подождать.

Юноша даже не ожидал, что суровая наместница его узнает (и зря, поскольку он на самом деле когда-то оказал немалые услуги), но быстро взял себя в руки. Он прекрасно говорил по-громбелардски, но с довольно отчетливым гаррийским акцентом; впрочем, само имя и лицо доказывали, что он не был родом из Края Туманов.

— Ваше высокоблагородие поручила многим городским разведчикам наблюдать за портом и путешественниками, сходящими с кораблей на берег. Нам было приказано немедленно сообщать любые сведения об указанных людях вашему благородию.

На лице наместницы отразилось нескрываемое оживление; наблюдательный Сеймен заметил даже легкий румянец, появившийся на ее щеках.

— Да, это очень важно, — быстро сказала она. — Кто-то приехал?

— Собственно… не знаю, ваше высокоблагородие.

— Как это понимать?

— Мужчина и женщина, ваше высокоблагородие. Дело в том, что ни он, ни она не подходят под описание, которое нам дали. — Молодому шпиону хотелось побыстрее оставить самое худшее позади. — Мужчина — настоящий гигант, но он старик и к тому же калека, у него нет левой руки, так что, кроме роста, ничто не связывает его с человеком, которого я высматривал. Женщина привлекает внимание исключительной красотой и повязкой на глазу. Но я все же пришел сюда, так как оба приплыли на корабле, который, несмотря на дартанский флаг, наверняка пришел с Агар.

— Почему? — машинально спросила она, движимая старой привычкой собирать сведения обо всем. — Почему именно с Агар?

— Потому что это каравелла, а на каравеллах только жители Островов оставляют косой парус на бизань-мачте вместе с прямыми парусами на первых двух мачтах. Снаряженный на островной манер торговый корабль, если и ходит под дартанским флагом, то наверняка лишь по причине реестров морской стражи. Чтобы торговать, он должен иметь законопослушного судовладельца. Разве что его и в самом деле, а не только для вида, недавно купил какой-то дартанец, но если так рассуждать, то вообще нельзя быть ни в чем уверенным.

Молодой человек умел как думать, так и излагать свои мысли; она поздравила себя с тем, что верно оценила его при первой встрече.

— Короче говоря, с агарского корабля сошли на берег два человека, которые, хотя и не соответствуют описанию, показались тебе подозрительными?

— Они очень необычные. Мужчина явно не тот, кого нам описывали, ни о каком переодевании не может быть и речи, поскольку этот человек действительно стар, очень стар, невозможно представить, чтобы ему было пятьдесят лет, хотя он и держится как молодой. Впрочем, может быть, я и не обратил бы внимания на эту пару… хотя на самом деле их трудно не заметить… если бы не его рост. Нам велели высматривать великана, настоящего гиганта, и этот старик как раз таков. Не знаю, видел ли я когда-либо столь рослого человека. — Парень поднял руку над головой и недоверчиво улыбнулся; хоть сам он и не был низкорослым, ему показалось, что придется еще подпрыгнуть, чтобы показать рост новоприбывшего. — Я не знал, что по этому поводу думать, хоть и не этого человека мне описывали, но все же странно, ваше высокоблагородие… Я жду великана с Агар, и действительно приплывает великан с Агар, хотя, похоже, не тот… — Он замолчал, не зная, как толком объяснить. — Я подумал, что… может быть, где-то вкралась ошибка, не знаю, насколько описание соответствует… — Он снова замолчал.

Наместница оперлась локтями о стол и задумалась, положив подбородок на руки. Она понятия не имела, кого, собственно, увидел ее симпатичный соглядатай, но она не удивлялась тому, что он пришел к ней с этим известием. Она наверняка поступила бы на его месте так же. И все-таки парень был достаточно смел. Несмотря на сомнения, он пришел к ней — с чем? С предчувствием. Вопрос, чего стоило это предчувствие.

— Худой, толстый?

— Тот старик? — Сеймен беспомощно огляделся. — Даже смотреть страшно, ваше высокоблагородие… Плечистый, как двое легионеров. Думаю, будь у него обе руки, он мог бы схватить осла за задние ноги и дать мне им по башке. — Разведчик почувствовал, что его позиция укрепилась, и врожденная смелость взяла верх; за свою судьбу он уже не опасался. — Богатырь, силач, ваше высокоблагородие. Так он, по крайней мере, выглядит. Будто… будто сам Басергор-Крагдоб вернулся в Громбелард. Ваше высокоблагородие знает, тот знаменитый бандит из горных легенд… — Он замолчал, удивленный пристальным испытующим взглядом наместницы; стало ясно, что он чересчур разошелся и, похоже, слишком осмелел, что позволяет себе тратить впустую ее время, и хуже того, напоминать об имени разбойника, за которым трибунал и легионы безуспешно гонялись многие годы. — Прошу прощения, ваше высокоблагородие. Я…

— Вооруженный? — спросила она тем же тоном, что и прежде.

— Нет. Ни он, ни женщина.

— Что они делали после того, как сошли на берег?

Сеймен рассказал так коротко и сжато, как только мог.

— Но, похоже, они не нашли ночлега, что, в конце концов, не столь уж и удивительно, — закончил он. — И вернулись на корабль.

— Может, они уплывут?

— Нет, наверняка нет. Старик носил с собой набитый дорожный мешок, похоже, тяжелый даже для него. С собой не берут все свои вещи лишь затем, чтобы прогуляться с ними в толпе.

Она кивнула.

— Если мне не изменяет память, ты живешь с другом, который… знает, в чем заключается твоя работа?

— Он мне иногда помогает.

Она внимательно посмотрела на него.

— Я не выдаю ему никаких тайн, — поспешно сказал он, поняв, что снова сморозил глупость. — Только…

— Так-так, хорошо, хорошо, — проговорила она, слегка язвительно и вместе с тем сурово. — Не выдаешь. Как я понимаю, ты за него ручаешься?

— Да, ваше высокоблагородие.

Он слегка покраснел. Наместница подумала о том, что было причиной этого румянца. То ли он понял, что у него слишком длинный язык, то ли он чересчур стыдлив и его смутил разговор о любовнике. Впрочем, вряд ли он настолько впечатлителен. Лишь гаррийцы сурово клеймили подобные связи, как противные природе и так далее, мол, все это мерзость, извращение, в старые времена такого не бывало… Но ведь он и в самом деле был, похоже, гаррийцем или каким-нибудь островитянином. Ничего удивительного, что сбежал на континент. В Дартане любовные утехи мужчин вызывали насмешки, но не враждебность; в Армекте к ним относились как к любой человеческой слабости — кого волнует, чем двое по собственной воле занимаются между собой? Здесь же, в Громбеларде, на мужчин-любовников обычно смотрели с легким сожалением, но и с пониманием. В конце концов, для солдат в том не было ничего необычного; в Тяжелых горах не каждая банда таскала с собой женщин, и бывали дни, когда в промокших от дождя укрытиях не один искал общества другого… Арма вдруг поняла, что ей нравится этот молодой соглядатай — и даже не потому, что он такой симпатичный. В глубине души она сильно подозревала, что этот мальчик просто не знает настоящих удовольствий… но вместе с тем понимала, что большинство женщин именно так реагирует на мужчин, которые столь демонстративным образом отказывают им во внимании. Неожиданно ей захотелось рассмеяться. Пришел соглядатай с интригующим известием, но что там известие… Наместница трибунала думает о его пропадающем впустую мужском достоинстве. Она сдержала улыбку, ничем не показывая своего настроения.

— Раз ты за него ручаешься, и раз он тебе помогает, то назначь его своим помощником, а при случае приведи сюда, чтобы принес присягу. Он получит вознаграждение из кассы трибунала, пока что, естественно, самое низкое. Предупреди его о том, какие у него права и какие обязанности. Пусть он поможет тебе следить за этой странной парой. За портом больше не наблюдай.

Сеймен даже не ожидал, что его встреча с грозной наместницей принесет такие плоды. Он был вознагражден. Найти в Лонде работу с приличным жалованием было невероятно трудно — если только не рвать каждый день жилы, таская тюки на набережной.

— Спасибо, ваше высокоблагородие!

— Обычные доклады оставляй в канцелярии. Но если случится что-то необычное, или просто… скажем так, интересное, приходи прямо ко мне, как сегодня. Все. По пути загляни еще в канцелярию и скажи там от моего имени, чтобы назначили кого-нибудь на твое место, для работы, которую ты выполнял до этого.

— Да, ваше высокоблагородие.

Обрадованный шпион поклонился и вышел. Наместница снова погрузилась в задумчивость. Но вскоре оказалось, что она уже больше не думает о деле, с которым пришел Сеймен.

— Ну и что во дворце? — спросила она, не поворачивая головы.

Рыжеволосая невольница из Дартана стояла тихо и неподвижно, словно ее вообще не существовало. Еще недавно она исполняла обязанности Жемчужины Дома ее высочества княгини-представительницы. Наместница Арма получила ее от княгини в подарок, и это был прощальный дар. Уже три дня императорская дочь больше не правила Громбелардом.

Жемчужина под предлогом доклада княжеским урядникам о положении дел пошла на разведку во дворец. Она как раз вернулась, но не успела доложить наместнице, поскольку именно в это время молодой Сеймен просил аудиенции.

— Все значительно хуже, чем говорят. Брат императрицы не просто туп, ваше высокоблагородие… Это попросту законченный идиот.

Много лет Ленея была доверенным лицом Армы. Она могла позволить себе высказывать подобное мнение. Другое дело, что — хотя она и умела быть упрямой и решительной — с ее уст крайне редко слетало резкое или просто недвусмысленное высказывание. Она предпочитала говорить «неумный» вместо «глупый», «упитанный» вместо «толстый». А теперь — законченный идиот?

Брат императрицы… Противник? Орудие? Но — брат императрицы. Арма невольно улыбнулась, вспоминая прошлое — столь невероятны были перипетии судьбы, которые из нее, разведчицы горных разбойников, сделали подругу и наперсницу не кого-нибудь, а самой императрицы. Княгиню Верену, единственную дочь императора, уже три дня все титуловали ее императорским высочеством. Она сдала обязанности вице-королевы Громбеларда и поплыла в Армект, чтобы принять трон отца, который уже официально объявил об отречении в ее пользу.

— Ты сказала — идиот? Вчера ты оценивала его мягче. Ты говорила, что он сразу же взялся за дело…

— Но сегодня вступили в силу первые распоряжения князя-представителя. Он и в самом деле не тратит времени зря… Трудно даже описать, что творится во дворце. Дело ясное, ваше высокоблагородие… а может, даже ваше высочество.

— Эй, эй, Ленея… — укоризненно сказала Арма, посмотрев наконец на верную невольницу, которая встала рядом с ее столом, опираясь о него бедром. — Ты слишком много себе позволяешь. Я только урядница империи.

— Да… Высшая урядница трибунала в этой провинции, подчиняющаяся представителю только в некоторых вопросах. А он — идиот. Полный. С этого мгновения, госпожа, Громбелард твой и только твой.

— Идиоты, в особенности полные, могут наделать хлопот, — заметила наместница. — От преступника всегда известно, чего ожидать. А глупцы непредсказуемы и вредны, как никто другой на свете. Следовало бы их сразу же заковывать в кандалы.

— Недавно ты говорила — вешать.

— Да, но я немного подумала и смягчилась. Как правило, они очень добрые, для общего блага их обязательно нужно сажать под замок, но убивать… это, пожалуй, варварство.

Ленея улыбнулась, и если бы в кабинете находился мужчина… естественно, хоть немного восприимчивый к женской красоте… он почувствовал бы, как у него сильнее забилось сердце. Улыбаясь, она слегка щурилась, и улыбка ее выглядела весьма соблазнительно. Невольница все еще оставалась очень красивой, хотя уже не могла, как самое дорогое украшение, придавать блеск своей госпоже — особенно если учесть, что госпожа сидела на троне империи, к которому были обращены все взгляды. Обычно стареющих Жемчужин освобождали или находили для них какие-нибудь подходящие теплые местечки — естественно, если они это заслужили. Княгиня Верена болезненно пережила расставание со своей служанкой и подругой, но устроила ее самым лучшим образом, а именно туда, куда хотела сама Жемчужина. Оказавшись рядом с могущественной наместницей судьи трибунала, Ленея поняла, что мечты ее сбылись. Ей предстояло служить необычной женщине, которую она знала много лет, которой восхищалась и которая ее ценила. Рядом с императрицей она могла быть только самой старшей и наименее ценной из всех Жемчужин Дома. А здесь, сейчас… Жизнь начиналась заново.

— Его высочество князь-представитель будет плясать под твою дудку, госпожа, да еще не преминет при этом петь, что он сам себе столь красиво подыгрывает.

— Хорошо бы, Ленея. Сильная власть сейчас будет здесь очень нужна. Впрочем, она всегда была нужна… Ну так что? Похоже, мы восстановим Громбелард и отдадим его императрице, как опору ее государства. Думаешь, это возможно?

— А стоит ли? Во славу ее брата?

— В том-то и дело. Не знаю, стоит ли.

 

5

У его королевского высочества А.С.Н. Аскенеза, князя — представителя императора в Лонде, подобных сомнений не было. Он прибыл в Громбелард, чтобы наконец навести порядок в заброшенной провинции, почти развалившейся под властью младшей сестры и еще раньше приведенной в упадок ее бывшим супругом Рамезом. Громбеларду не везло на сильных властителей.

Теперь все это изменится.

Второй из императорских сыновей — что бы о нем ни говорили и ни думали — был не так уж несправедлив, сурово оценивая деяния предшественников. Правивший провинцией несколько лет назад князь Н.Р.М. Рамез был не то чтобы слаб, но неуравновешен. Говорили, будто он сошел с ума. После короткого периода правления сильной руки он отошел от дел провинции, вместо этого занявшись изучением тайн висящих над миром сил. Играя в ученого или даже мудреца-посланника, он пришел к выводу, что над Шерером вскоре неизбежно разразится всеуничтожающая война этих сил, и преднамеренно стремился к тому, чтобы спровоцировать ее над Тяжелыми горами, самым диким и малонаселенным из всех краев Шерера. Руководствуясь благородными, хотя оттого не менее безумными намерениями, и желая защитить подданных империи от последствий якобы надвигающейся войны сил, несчастный князь сделал все возможное для превращения Второй провинции в негостеприимный край, из которого очень скоро сломя голову побежали его обитатели, опасаясь за свое имущество и жизнь. Он добился своего — но лишился поста, и даже хуже того, уважения и любви жены. Верена, единственная дочь императора, развелась с мужем, который позорно не оправдал надежд ее властителя и отца, и заняла после него вице-королевский трон — но и она не сумела позаботиться о несчастном дождливом крае. Этот край она не любила; она приехала сюда вместе с супругом, а потеряв его, думала лишь об отъезде. Ей пришлось ждать около трех лет. За эти три года ее высочество Верена сумела реорганизовать громбелардскую армию и флот, усилить влияние трибунала, сократить злоупотребления имперских урядников, поддержать едва дышавшее ремесло и оживить торговлю. Она навела неплохой порядок — но все это ограничивалось Лондом, единственным городом, еще сохранявшим связь с империей. Орлиные гнезда в Горах — Рахгар, Громб и Бадор — обезлюдевшие, брошенные имперскими солдатами, стали теперь логовами разбойников, а княгиня даже не думала о том, чтобы вернуть их империи, особенно если учесть, что залитые дождем Тяжелые горы она искренне ненавидела. Немногим лучше обстояли дела в лежавшем дальше всего на юге Риксе; еще год назад, до того как разразилась война с Дартаном, Низкий Громбелард до самого Рикса контролировал отборный гарнизон Акалии, города на тройном пограничье, где сходились три великих края империи. Но война пожрала войско, Акалию же обратила в пепелище, и труп этого большого города разлагался столь же быстро, как и останки громбелардских городов. Дартанская королева, правда, послала по требованию Кирлана немного солдат на пограничные территории, выполняя обязанности вассала империи, но это мало что изменило. Дартанские вояки совершенно не справлялись с поддержанием порядка — никто не знал, стояла ли за этим военная бездарность или политическая злая воля. Можно было лишь догадываться, что ставший вассалом Дартан нисколько не заинтересован в восстановлении прежнего могущества империи.

И именно в такие времена сменился человек, занимавший высший пост во Второй провинции, состоявшей, собственно, лишь из одного города. Города, надо добавить, неизмеримо важного для империи, ибо удержание его означало контроль над имевшим огромное значение морским путем, обслуживавшим зерновые рынки центрального Армекта.

Можно было бы долго говорить о запутанных отношениях в лоне императорской семьи… Достаточно того, что в глазах самого императора трое его сыновей выглядели неудачниками, и это в лучшем случае. На самом деле неудачником — умным и честным недотепой с золотой душой — был только самый младший, остальные двое в точности соответствовали портрету, который изобразила наместнице Арме ее Жемчужина. Качествами настоящего монарха обладала только Верена, достойная дочь императрицы, женщины разумной, жесткой и решительной, если не жестокой. Многие годы достойнейший император А. С. Н. Авенор держал своих сыновей вдали от важнейших постов империи, впрочем, вообще от любых постов и любой ответственности, но, отрекаясь в пользу дочери, он вынужден был что-то дать также и ее братьям, если не хотел восстанавливать империю в обстановке интриг, заговоров и ссор. Старший сын властителя получил представительство в Морской провинции, второй же — громбелардский трон. Для третьего, похоже, предназначался трон дартанский; поговаривали, что союз обоих государств будет скреплен браком самого младшего армектанского князя и непокорной дартанской королевы, над чем украдкой посмеивались. Прекрасная королева Эзена была дартанским отражением только что занявшей трон императрицы: жесткая баба, готовая в супружеской спальне поторапливать мягкого и тихого мужа палкой… Ясно было, что предназначавшийся ей в мужья князь не сможет ничего сказать. Чего ожидал Кирлан в связи с этим супружеством?

Его высочество А.С.Н. Аскенез, усаживаясь на вице-королевский трон в Лонде, к сожалению, не знал, что он идиот — к тому же идиот отнюдь не тихий, так что рассуждения наместницы Армы его не касались. Он был невероятно трудолюбивым, хитрым, но ничего ни о чем не знающим, излишне самоуверенным распутником — только и всего. В течение нескольких месяцев, получив обещание, что станет представителем в Лонде, он не спешил ехать в Громбелард, ибо ему пришлось бы там торчать, не имея возможности ничего сказать, со слезами на глазах, с оборванными ушами и носом, болезненно сжатым в пальцах младшей сестры, которую он искренне не терпел, если вообще не ненавидел, и которая отвечала ему тем же. Того, что с ее помощью он мог бы познакомиться с делами провинции и постепенно их принимать, он вообще не брал в расчет. В Лонд он прибыл на борту того же самого корабля, на котором должна была вернуться в Армект Верена; они провели вместе в громбелардской столице неполных два дня, но поговорили только однажды, за обедом («Было ли путешествие утомительным, брат мой?» — «Нет, сестренка, и желаю тебе столь же спокойного моря», — «Обязательно попробуй треску, приготовленную по местному рецепту»). Мало того, Аскенез не преминул послать впереди быстрый кораблик, который привез в Лонд письмо об отставке Верены еще до прибытия корабля, везшего ее преемника. Ему хотелось высадиться в Громбеларде, будучи безраздельным властителем этого края, и ему было все равно, что для сестры получить письмо об отставке из рук посланца — прямое оскорбление. И такой вот человек, заняв вице-королевский «дворец», за неполную неделю, трудясь без устали и заставляя трудиться других, устроил все дела в провинции по-своему — и отправился отдыхать, неизмеримо довольный, ожидая, когда его гениальные распоряжения начнут приносить плоды.

К сожалению, неизвестно, каков мог быть вкус этих плодов, поскольку им не дали созреть. Кто знает, может быть, они оказались бы вполне сносны… Многие выдающиеся государственные мужи полагали, что глупый закон, плохой закон, если дать ему окрепнуть, будет лучше, чем закон более умный, но постоянно меняющийся. Во все времена худшим врагом любого правления был хаос. Среди плохих и глупых распоряжений можно как-то устроить свою жизнь, привыкнуть к глупостям, заняться какой-то деятельностью, производить блага и торговать ими. Среди постоянно меняющихся законов ничего предпринять невозможно.

А тем временем бездействие было для нового князя-представителя просто невыносимым. Он ощущал, что правит, только тогда, когда сам непрерывно всем руководил, лично за всем присматривал и даже контролировал (по крайней мере, так считал). Впрочем, вопрос, что он контролировал, если без устали повсюду совал нос, но при этом держал ли под контролем хотя бы свои собственные действия? Хуже того, этот тридцатипятилетний мужчина всю жизнь был никем, князем с императорской кровью в жилах, без какого-либо поста и фактической власти. Он никогда, не считая собственного дома и прислуги, не имел возможности удовлетворить неодолимое желание властвовать. Теперь ему, похоже, хотелось наверстать упущенное. Одурманенный собственной значимостью, он походил на ребенка, получившего игрушку, о которой давно мечтал, и готов был лично диктовать приказы, которые подсотники посылали командирам городских патрулей, и составлять правила, касающиеся торговли рыбой. С тем же воодушевлением он добрался до трибунала — и понял, что уткнулся в стену.

Честно говоря, он вообще понятия не имел, для чего служит и как действует трибунал. Если он что-то когда-то и знал, то забыл. Да и что его связывало с этим самым могущественным учреждением Шерера?

В каждой провинции империи руководство Имперским трибуналом осуществлял верховный судья, которому помогали двое или трое судей-представителей. Трибунал подчинялся вице-королям провинций только в области преследования обычных преступников, ибо второй и важнейшей его задачей было сохранение политического единства империи — говоря прямо, надзор за действиями самих вице-королей. По понятным причинам, эта часть деятельности трибунала была выведена из-под их власти. Чтобы избежать ненужных трений, резиденции верховных судей находились не в столицах провинций. Во всех округах — в том числе столичном — судья трибунала назначал наместников. Наместник столичного округа, работавший под боком вице-короля, всегда имел особые полномочия, и, соответственно, власть даже большую, чем у верховного судьи и его заместителя. После падения Громбеларда пост верховного судьи ликвидировали, оставив только столичного наместника… Так что ее высокоблагородие Арма была самой высокопоставленной урядницей трибунала в Лонде, и, следовательно, во всей Второй провинции, существовавшей как политически-государственное образование лишь на карте. Она подчинялась непосредственно армектанским судьям, сидевшим в Кирлане, то есть под самым боком у императрицы-матери, которая столь же неофициально, как и почти открыто, контролировала действия трибунала во всей Вечной империи.

Ее высокоблагородие Арма, первая наместница судьи, была вызвана во дворец, куда незамедлительно отправилась. Князь Аскенез понятия не имел, что пригласил в собственный дом готового к смертельной схватке врага, который намеревался сразу же дать понять, кем является. Арма знала о многом, очень многом, о чем представитель даже не слышал… Она была рада, что ей дали возможность спровоцировать скандал, который мог — и должен был — дойти до самого Кирлана. Наместница полагала, что императрица-мать (относившаяся к сыну примерно с таким же уважением, с каким Верена относилась к брату) поддержит любые ее действия. Если, однако, дело обстояло иначе, Арма хотела об этом знать, и как можно раньше. Ей нравилось руководить трибуналом, но, в конце концов, ей это было ни к чему, ибо она столько лет обкрадывала империю, что имела средства к существованию. Правда, она до сих пор питала определенные амбиции, но именно потому не собиралась становиться фигурой, лишенной реального значения. Вместо этого, возможно… она могла бы, например, поддержать нескольких старых друзей и вместе с ними установить в Громбеларде новый порядок. В любом случае, все лучше, чем прислуживать идиоту.

Его высочество, хотя никогда и не занимал никакого поста, был невероятно богат — император, будучи не в силах удовлетворить тщеславие своих сыновей, задабривал их золотом. Во время минувшей войны князьям волей-неволей пришлось заложить значительную часть своих владений, но не настолько значительную, чтобы умирать с голоду. Одетая в прекрасно скроенное, со смелыми разрезами тут и там, и вместе с тем по-армектански небогатое платье Арма, идя по дворцовым коридорам, думала, что двор княгини Верены на фоне двора ее брата выглядит необычайно скромно. Князь Аскенез привез в Громбелард толпу собственных урядников, советников и всевозможных придворных, причем уже ходили слухи, что это лишь передовой отряд его армии; вскоре должна была отправиться в путь целая флотилия, везущая очередные легионы, возглавляемые лично супругой представителя (неужели и она была идиоткой?). Вся эта толпа сидела на иждивении у своего господина, демонстрируя ему пожизненную преданность и верность. Коридоры украшали, стены покрывали новой обивкой, стелили ковры, меняли обстановку в комнатах. Арма знала, что это продолжается уже неделю. Следуя за личными гвардейцами, которых подарила ей княгиня Верена, так же как и Жемчужину, наместница не могла дождаться встречи с человеком, о котором столько уже слышала, но еще не видела вживую. Наконец, ее высокоблагородие, весть о прибытии которой бежала от одних дверей до других, оставила своих гвардейцев и очутилась в удивительно скромно обставленной дневной комнате вице-короля, в которой он обычно принимал избранных гостей. Что бы ни говорили о сыне властителя, он тем не менее получил надлежащее образование и в своих личных покоях вел себя со свойственной армектанцу сдержанностью. На стенах в изобилии было развешано оружие (воистину по-армектански), но, не считая его, комната казалась почти пустой. Несколько стульев, большой стол у окна и еще один, поменьше, между двумя удобными креслами; еще одно сиденье, очень большое и мягкое, на нем можно было даже лежать; подвешенная к стене полка с письменными приборами и несколькими свитками; изящный, но без украшений, сундук с неизвестным содержимым, — и все. К удивлению наместницы, князь поднялся с кресла, незамедлительно отправил прочь двоих, с которыми что-то живо обсуждал, и с улыбкой вышел навстречу гостье. Ее высочество Верена была красивой женщиной, брат же ее — весьма интересным мужчиной. Среднего роста, с черными волосами до плеч, ухоженной треугольной бородкой, он выглядел на двадцать восемь лет, казалось, воплощая в себе сочетание здоровья, хорошего настроения и рыцарского благородства. Он был одет в прекрасно скроенную сине-черную накидку, черные шелковые штаны и изящные туфли; все это было изысканно вышито серебряной нитью.

— Не обижайся, ваше высокоблагородие, — сказал он, дружески беря наместницу под локоть, — что я столь поздно попросил о встрече. Трибунал и войско — две опоры моей должности, и я не могу себе простить, что так долго не обращал внимания на одну из этих опор. Однако это твоя вина, госпожа.

— Приветствую, ваше высочество… Почему моя вина?

Представитель был доволен впечатлением, которое произвели его слова. Несколько мгновений он размышлял, что означает легкий румянец на щеках стоящей перед ним женщины. Собственно, она не отличалась красотой: с чересчур широко расставленными глазами и довольно большим ртом, к тому же коренастая, типично громбелардская фигура, хотя этот недостаток смягчала обувь на высоких платформах. Но волосы! Какие у этой женщины были волосы! Собранные в огромную кисть, они золотым водопадом стекали на левую грудь, достигая бедра. Их хватило бы на двух женщин, и каждой досталось бы в избытке.

Подавив желание взять в обе ладони кудрявую копну волос — которое, впрочем, возникало у каждого, кто оказывался перед Армой, — князь — представитель императора бросил взгляд на выпуклые груди урядницы, зажатые в глубоком декольте платья, довольно большие и все еще упругие, как ему показалось; посмотрел он и на весьма изящную лодыжку, видимую через разрез юбки. Он не имел ничего против ухоженных зрелых женщин.

Впрочем — а кто имел?..

— Твоя вина, ваше высокоблагородие, — ответил он, показывая на кресло, — потому что все тут меня уверяют, будто в этой разоренной провинции руководимый тобой трибунал — единственное учреждение, не требующее ничьей опеки. Ты чересчур совершенна, госпожа.

Он сказал это так, что в его словах можно было прочесть похвалу в адрес урядницы… или не урядницы.

Отчего-то Арме вдруг захотелось, чтобы верным оказалось второе.

— Ваше высочество, ты ведь не знаешь, какая я на самом деле. Если трибунал в Лонде пользуется хорошей репутацией, то это вовсе не обязательно заслуга наместницы.

— И тем не менее. Без мудрого руководства ни одна организация не может работать как положено.

— И все же, ваше высочество, мнениям, которые высказывают о нас другие, не всегда стоит доверять.

Она почти не скрывала вопроса — а какой ты на самом деле, императорский представитель? Действительно ли такой, как о том говорят? К сожалению, двусмысленности он не заметил. Похоже, он и впрямь был не слишком сообразителен, с неожиданным сожалением поняла она. Почему ей вдруг захотелось, чтобы он оказался не таким глупцом, как говорили?

Будучи старше князя на несколько лет, наместница очень хорошо разбиралась в людях. Ей доводилось видеть многих и разных. Однако князь-представитель не вписывался в готовые шаблоны… Как так получилось, что Ленее хватило ума и наблюдательности лишь на то, чтобы составить поверхностное — и, похоже, не вполне верное — мнение? Если даже этот человек был глупцом, то глупцом удивительно приятным в общении. Он умел улыбаться, а слова, даже банальные, в его устах звучали доброжелательно и тепло. Жемчужина об этом даже не упомянула… и загнала свою госпожу в ловушку.

— Мне не требуются чужие мнения, раз дошло до нашего разговора, госпожа, поскольку теперь я уже знаю достаточно. Я вполне уверен, что получу от моей наместницы судьи трибунала неоценимую помощь.

Бла, бла, бла. Что это вообще должно было означать? «Моя наместница трибунала»?..

Арма давно отвыкла от разговоров с подобными людьми. Она старалась постоянно помнить, что этот вежливый и улыбающийся мужчина с лицом и фигурой князя из сказки, вероятнее всего, действительно не слишком умен, так что нет никакого смысла искать в его словах утонченную игру, попытки выведать что-то у собеседницы. И все же ей не хотелось верить, что занимающий высший пост в провинции человек может убежденно заявить, обменявшись с кем-то четырьмя фразами: «Я уже знаю достаточно». И кому он это говорит? Начальнице сотен ловцов и шпионов, прирожденной интриганке. Он был уверен… в чем? Он мог быть уверен самое большее в том, что разговаривает с блондинкой.

А может… может, он еще не начал разговор и это просто очередной комплимент, ничего не значащий? Вместо того, чтобы избавиться от сомнений, Арма, напротив, все больше подозревала, что ее хотят обвести вокруг пальца. Она попыталась еще раз:

— Я тоже горжусь, ваше высочество, что Громбелард получил достойного властителя. Трибунал в твоем распоряжении, господин.

И ничего.

Он купился — она не могла поверить. Он не рассмеялся, не посмотрел на нее многозначительно, не подмигнул и не сказал: «Ладно, ваше высокоблагородие, раз ты меня отругала, то не буду больше над тобой насмехаться». Ничего подобного. Он сделал ей еще один изящный, ни к чему не обязывающий комплимент (который, однако, прозвучал так, словно был повторен наизусть), после чего сразу перешел к делу. У него был действительно приятный, теплый мужской голос.

— Ваше высокоблагородие, сперва мне потребуется перечень всех тайных урядников трибунала, как действующих в Лонде, так и во всем Громбеларде. Во-вторых, я доверяю тебе моих собственных людей, это превосходные урядники, трудолюбие и честность которых я сам имел возможность оценить…

У наместницы слегка порозовели щеки, едва заметно дрогнули губы и ноздри. Представитель продолжал говорить. Тем временем в комнату вошел какой-то человек с многочисленными письмами в руках. Не прерывая речи, Аскенез бросил на них взгляд, после чего подписал одно за другим и кивком отправил секретаря.

— …кроме того, ваше высокоблагородие, нужно ужесточить наказания за преступления, перечень которых я незамедлительно велю тебе доставить…

Арма рассмеялась.

Князь удивленно замолчал. Слегка наклонив голову, он разглядывал сидящую на краю кресла женщину, которая, казалось, внезапно лишилась разума. Опершись локтем о стол и уткнувшись лицом в ладони, с закрытыми глазами, золотоволосая наместница давилась от смеха, не в силах сдержать слезы. Неожиданно она посерьезнела, снова выпрямилась, утерла глаза тыльной стороной руки и выжидающе уставилась на князя, явно готовая слушать дальше. Казалось, однако, что где-то там, в глубине стиснутой лифом платья груди, все еще дрожит бесшумный, лишенный воздуха смех.

— Что это должно было означать, ваше высокоблагородие?

— Прошу прощения, ваше высочество. Это от переутомления.

— Переутомления?

— Переутомления, ваше высочество.

— Тебя утомляет разговор со мной, госпожа?

— А мы вообще разговариваем, князь?

Он на мгновение онемел.

— Что означает этот вопрос?

Теперь уже она немного помолчала.

— Ваше высочество… По воле Кирлана, — слегка подчеркнула она, — я являюсь начальницей Имперского трибунала в этом городе. Прошу уважать мое время, ибо оно очень дорого стоит. Жалованье, которое я получаю из имперской казны, может произвести впечатление на любого. И нередко производит, ибо оно вполне известно, по крайней мере, императорскому представителю. Прошу проверить, какова эта сумма.

— Какое это имеет отношение к делу? И я хотел бы знать, что означают слова о том, что я должен уважать твое время, госпожа? Я что, трачу его впустую? Что это значит?

Едва заметным жестом она дала понять: «То, что я сказала».

— Но мне кажется, это я тут распоряжаюсь твоим временем, ваше высокоблагородие. Мне непонятно твое поведение, госпожа. Прошу встать! — неожиданно решительно добавил он.

Она не спеша встала и посмотрела на него сверху. Хотелось сказать — с огромной высоты. Он покраснел и, похоже, хотел было крикнуть: «Прошу сесть!», но прочитал по слегка вздрагивающим губам собеседницы, что она снова готова рассмеяться. Вскочив, он направился к двери, но тут же вернулся. Он вообще не умел вести беседу! У Армы создалось впечатление, будто она участвует в какой-то странной забаве, в разыгрываемой на рынке на потеху зевак сценке.

— Ваше высочество, — сказала она, ибо ей даже стало жаль несчастного идиота (в самом деле идиота, увы! Ах, Ленея!). — Ваше высочество, я действительно могу и хочу быть опорой вице-королевской власти. Я много лет неустанно трудилась рядом с ее королевским высочеством княгиней — представительницей императора, и я уверена, что ее мнение обо мне было самым лучшим…

Она лгала. Уверена она была кое в чем другом, а именно в том, что ей говорили: князь не обменялся с сестрой даже парой слов о делах провинции.

— Прошу прислать мне своих… протеже, — продолжала она. — Я с радостью оценю их пригодность и, возможно, услугами некоторых воспользуюсь. Есть еще какие-нибудь просьбы, ваше высочество?

Он ошеломленно смотрел на нее.

— Просьбы?

Арме было уже не до смеха. Ее прекрасная невольница не солгала ни единым словом — властителем разрушенной и требующей восстановления провинции стал человек безнадежно беспомощный, не имеющий понятия ни о чем, лишенный всех достоинств, необходимых на занимаемом им посту. Некто, кем она без каких-либо усилий вертела как хотела, то требовал от собеседницы, чтобы она смотрела на него сверху, то снова терял инициативу, прежде чем она сама успевала ее перехватить. Противник? И это был противник? Он хотел здесь приказывать, распоряжаться… Но приказывать он мог только своим прихлебателям. Вопрос — кто из этих прихлебателей был достаточно умен для того, чтобы управлять князем? Никаких особых способностей это не требовало, и казалось невозможным, чтобы никто до сих пор на это не покусился. Жена? Какие-нибудь придворные? Разве она не была права, доказывая, насколько опасны могут быть глупцы? Естественно, у нее был противник, возможно, много противников — где-то, неизвестно где, скрытых в тени… Тихих, заискивающих придворных, тянущих соки власти из этого… княжеского пня. Следовало их обнаружить, лишить свободы действий — прежде чем они придумают нечто такое, что, будучи подсказано представителю как его собственная мысль, окажется по-настоящему опасным.

Всего лишь в течение нескольких дней наместница Арма пожалела двух прекрасных мужчин: одного, потому что он был недостижим, и второго, потому что он был до боли зауряден. Как бы ей хотелось на месте этого слабого князя видеть сообразительного, умного и проницательного врага, идущего на бой с открытым забралом! Могла бы она проиграть кому-то такому, подчиниться? Конечно же, да! Княгиню Верену она поддерживала изо всех сил, собственные дела решая украдкой, за ее спиной, но эти дела никак не могли повредить императорской представительнице, вызывавшей лишь уважение. Но теперь? Где тот воин, который может ее покорить? Она видела только пустые доспехи, надеть которые мог кто угодно. Скорлупа. В глубине шлема не было лица, только мрак.

— В конце концов, ваше высочество, я посвящу тебе столько времени, сколько захочешь, — смирившись, сказала она. — Я говорила — просьбы? Вот именно. Можешь просить о чем угодно, князь. Собственно, ты можешь и приказывать. По твоему приказу я сразу же выделю урядника в военный отряд, преследующий преступника, я должна также подчиняться распоряжениям, таким как осуждение определенных преступлений и правонарушений, в первую очередь. Решения об этом принимаются именно здесь, в этом дворце. Столь же незамедлительно я передам коменданту легиона все донесения разведчиков трибунала, касающиеся противозаконных намерений… впрочем, этим я занимаюсь постоянно, это моя обязанность. Я сотрудничаю с морской стражей и легионом в том, что касается охраны закона и правопорядка, и сотрудничество это вполне удачное, так что этого мне приказывать не нужно. Других распоряжений я не могу исполнять, князь. Просто не имею права, ибо иначе я лишусь своего поста, а тогда на мое место придет кто-то другой и тоже лишится поста, как только исполнит приказы, которые исполнять не должен. И так до бесконечности. Ты ничего не приобретешь, князь, но обессилишь трибунал, и твоя провинция утонет в море преступлений. Если ты хочешь узнать имена тайных урядников, ваше высочество, тебе придется обратиться с этим в Кирлан, и если оттуда придет подтверждение, я сразу же доставлю тебе требуемый список. Советую апеллировать к столице, князь, и чем быстрее, тем лучше.

Она зря теряла время. Пытаясь отгадать, станет ли он на нее кричать, издеваться или угрожать, она не заметила, какой вариант он в конце концов избрал. Ради Шерни, почему этот мужчина с приятным голосом просто не сказал: «Посоветуй мне, ваше высокоблагородие, как нам лучше решать наши общие дела»? Все равно, даже если он и дурак…

Пустые доспехи шумно бренчали на подставке. Может, не стоило их трясти?

 

6

Целую неделю Таменат, со всеми удобствами живший в доме человека, о котором он говорил Ридарете, мог вволю осматривать город и слушать сплетни в корчмах. Досточтимый Оген был купцом; просивший о приюте Таменат едва не столкнулся с ним в дверях, поскольку хозяин как раз собирался куда-то по важным делам. Он узнал старого мудреца Шерни и даже обрадовался ему, но делами пренебречь не мог — и вскоре выяснилось, что это означает. Дом постоянно оставался отданным на милость двоих обленившихся слуг. Оген вскакивал рано утром и тут же убегал, в полдень возвращался на обед, который приносили ему из ближайшей корчмы, немного дремал и снова где-то исчезал, возвращаясь только ночью. Он был богат, имел в своем распоряжении хороших счетоводов, интендантов, помощников — и испытывал потребность действовать, какой не постыдился бы и князь-представитель (в Лонде уже несколько дней не говорили ни о чем другом, кроме как о необычной активности нового властителя провинции и переменах, которые эта активность предвещала; перемены же, как это им свойственно, могли быть только к худшему). Оген считал, что без него все рухнет.

Таменат тоже ощущал потребность действовать, но пока что ему приходилось ее укрощать. Ему, правда, удалось пару раз поговорить с хозяином, но он переусердствовал, ходя вокруг да около, и так ничего и не узнал. Ему следовало признать, что болезненная осторожность не окупается, но сделать этого он не мог, поскольку был математиком и, как большинство математиков, считал, что никогда не ошибается. Так что, ища причины своих неудач, он начал косо поглядывать на Ридарету. Он достаточно долго провел на Агарах, чтобы заразиться некоторыми моряцкими предрассудками. Эта девушка явно приносила несчастье.

Красочная жизнь купца Огена не слишком ее заинтересовала. Будучи в молодости бродягой-авантюристом, он чисто случайно столкнулся с Готахом-посланником, самым знаменитым из ныне живущих историков Шерни. В течение нескольких лет — по меркам Шерера, ибо в Безымянном краю, где обычно пребывал Готах, время текло иначе — в путешествиях он служил мудрецу Шерни носильщиком и телохранителем, пережив во время этой службы немало приключений. Он действительно много узнал о Шерни — и это были не какие-то туманные мечты, но реальные знания. Однако приключения ему в конце концов наскучили, он расстался с посланником и осел в Лонде, где вел богатую и спокойную жизнь купца (если можно было назвать покоем неустанную муравьиную беготню). С Таменатом он встречался много лет назад и лишь однажды, но хорошо его узнал, поскольку однорукий мудрец-посланник был другом его господина и довольно долго жил под его крышей. Побывавший во многих передрягах, владеющий тремя языками носильщик, пьяница, забияка и купец умел смотреть и думать и потому имел понятие о многом. Ничего удивительного, что Таменат не сумел склонить его к разговору, ибо вообразил себя королем всех интриганов и хотел сделать так, чтобы Оген сам начал говорить на интересующие его темы. К сожалению, не известно, добился бы он в конце концов своего или нет (если, само собой, вежливый хозяин раньше не дал бы ему понять, что пропитание и ночлег путникам должны обеспечивать постоялые дворы), если бы не капризная агарская княжна. Она отчаянно скучала — и разгневанному Таменату однажды не осталось ничего другого, кроме как включиться в середину приятной беседы, которую она завела с бывшим носильщиком Готаха.

Был поздний вечер, когда старый ученый, выйдя из своей комнаты, услышал голоса в соседней, отданной в распоряжение Ридареты. Дверь осталась приоткрытой, и Таменат остолбенел, заглянув внутрь. Восхищенный хозяин — крепко сложенный старый холостяк — сидел на постели прекрасной Риди, глядя на толстые косы, которые она заплетала перед сном. Девушка, одетая в короткую ночную рубашку, устроилась перед маленьким зеркальцем, единственным, имевшимся в доме одинокого мужчины. Они разговаривали по-гаррийски; хозяин, к счастью (а может, скорее к сожалению) хорошо знал этот язык — единственный, которым пользовалась питавшая отвращение к любым познаниям агарская наследница трона.

— Я не посланник, госпожа, так что мне трудно, само собой, подтвердить наблюдения его благородия Тамената. Но если даже они и верны, само собой, в чем, собственно, не следует сомневаться, то здесь, само собой, никто не имеет о том понятия.

— Имперский трибунал ничего не знает обо всех этих… странных вещах?

— Не знаю, госпожа. Может, и знает, само собой… Я хочу лишь сказать, что в городе никто об этом не говорит, а такие дела ведь лакомый кусок для всяческих сплетников. Мало того, что это Громбелард, так еще и портовый город. — Оген многозначительно улыбнулся. — Отличная среда для расцвета всевозможных баек. Достаточно, чтобы в порт зашел корабль, которого тут еще не видели, и сразу же, само собой, в тавернах начинают рассказывать невероятные истории. Что якобы этот корабль невольничий, или пират, бежавший от шторма… Но о том, что распадается Шернь? Ни слова не слышал.

Никто из них не замечал возмущенного мудреца, заполнявшего своей фигурой весь дверной проем. Пламя полутора десятка свечей, горевших в большом канделябре на столе, отбрасывали мягкие отблески на голые колени заплетающей косы красотки. Удивительно, что смотревший на эти колени хозяин вообще соображал, о чем говорит.

Но как-то все же соображал.

— Ну, само собой… — задумчиво добавил он, — какое-то время назад ходили разные сказки о Лентах Алера и Полосах Шерни, лежащих в Тяжелых горах… Но только потому, что сама ее высочество княгиня-представительница была героиней этих историй. Говорю тебе, в корчмах слышали сказки, ваше благородие, ибо так вышло, что я сам был свидетелем и даже участником тех событий, само собой, так что знаю, как все было на самом деле… Я тогда еще служил моему посланнику, и именно после этого как раз ушел со службы. Я знаю, как все было на самом деле, — повторил он.

— Я слышала эту историю от Тамената, а он от Готаха, когда они встретились в Дартане… кажется, года два назад. Может, три. Но ты говоришь, о том были разговоры?

— И немало. А знаешь ли ты, госпожа, что уже и о тебе говорят?

— Обо мне? Где?

— В городе. Я от собственного продавца слышал.

Она закончила заплетать косу и быстро повернулась к собеседнику, закинув ногу на ногу. Возмущение Тамената возросло, как если бы он смотрел на собственную дочь, ведущую себя воистину чересчур свободно. Оген же казался попросту наглецом, не сводящим с нее сластолюбивого взгляда. Таменат уже открыл было рот, но лишь нахмурился и прислушался. Терпение его заслуживало восхищения, если учесть, что он ощущал страшное давление на мочевой пузырь — собственно, потому он и вышел из своей комнаты.

— И что говорят? Точно обо мне? — недоверчиво спрашивала Ридарета.

— Ну, ваше благородие, в этом городе не так много столь прекрасных женщин, к тому же… к тому же, само собой…

Он несколько смутился.

Она немного подождала.

— Одноглазых, — язвительно закончила она и тут же злобно рассмеялась, ибо (Таменат никогда этого не понимал) по каким-то причинам любила подчеркивать свое увечье; смущение хозяина, который не хотел касаться неприятного вопроса, явно доставило ей удовольствие.

— Да, не хотел тебя обидеть, госпожа… Это порт, большой порт, — поспешно продолжал он, словно постоянно заверять каждого в том, что Лонд является портовым городом, было обязанностью каждого местного жителя, — и здесь больше ходит моряцких легенд, чем легенд о Тяжелых горах. Сразу же вспоминают старую сказку, само собой, о дочери Бесстрашного Демона, короля всех пиратов. Очень красивой дикой пиратке, одноглазой… Если послушать, что они рассказывают, то ее уже все тут видели, само собой. Слуга мне сегодня рассказал, и я сразу же подумал, что это о тебе, госпожа. Вот так, госпожа, воскресают легенды.

Оген не имел ни малейшего понятия о том, кто такая эта женщина, которая гостит в его доме, он не знал даже того, что и она, и Таменат приплыли с Агар. Впрочем, даже если бы и знал… История о дочери Бесстрашного Демона была одной из самых известных моряцких баек Шерера. Кто смог бы оказаться лицом к лицу с подобной легендой и поверить, что все это правда? Так что хозяина удивил лишь внимательный взгляд девушки и странное выражение ее лица. Но, в конце концов, в том не было ничего необычного для женщины, которая вдруг узнала, что воскресила своим появлением легенду.

— Я много хожу по городу, но ничего не слышал, — сказал Таменат.

Оба поспешно повернулись к двери.

— О, ваше благородие! — сказал хозяин. — Мы тут как раз разговариваем, само собой…

— Да-да, знаю.

— И это плохо, что обо мне говорят? — спросила девушка.

— А разве хорошо?

— Не знаю! — фыркнула она. — С меня уже хватит этого… не знаю, как и назвать? Слежки? Игры в прятки? Ты притащил меня на край света, чтобы тайно убить, или что? Мы прячемся, строим из себя невесть что… Кто нас преследует? У тебя здесь какая-то миссия, о которой я ничего не знаю? Если все из-за этой Шерни, то это никак не объясняет, зачем мы уже неделю сидим у него на шее, — она кивнула на Огена.

Она довольно часто бывала несносной, но очень редко — агрессивной, по крайней мере в отношении Тамената, которому были известны несколько ее тайн… Однако сейчас она явно рвалась в бой.

— Наши дела, красотка…

— Никакая я не красотка! Госпожа, а лучше всего ваше высочество! Какие еще «наши дела»? Твои дела, занудный старик! У меня нет никаких дел!

Таменат замолчал и бросил взгляд на хозяина. Купец снова смутился. Этот бывалый и отважный человек, почти авантюрист, наверняка сумел бы воспользоваться арбалетом и мечом, но ссоры между его гостями явно повергали хозяина в замешательство. Он не вполне понимал, как ему следует себя вести, зато умел быстро соображать и связывать воедино разнообразные факты. Оген прекратил ссору (которая все более явно превращалась в обыкновенный скандал) лучшим из возможных способов, сказав:

— Это не мое дело, само собой… хотя, может быть, немного и мое… ибо если вы действительно скрываетесь или у вас какая-то миссия, то…

Они выжидающе уставились на него, сбитые с толку.

— Я думал, это случайность, ваше благородие… — обратился он прямо к Таменату (но не пропустил момент, когда в разрезе ночной рубашки мелькнула острая верхушка дородной женской груди; воистину, он был человеком крайне наблюдательным). — Я думал, внимание привлек другой дом…

Лысый великан наклонил голову: «Да?»

— Уже дня два тут крутится какой-то шпион трибунала. Я не видел причин, по которым следует наблюдать именно за моим домом, само собой… Но теперь, само собой, я хотел бы знать… Короче говоря, нет ли действительно каких-то причин?

Наступила тишина.

— Ваше благородие, — спокойно, но вместе с тем решительно добавил хозяин, — я вовсе не утверждаю, что не захочу вам помочь, если вам требуется помощь. Но, само собой, если есть какие-то дела, связанные с вашим пребыванием в Лонде, которыми мог бы заинтересоваться трибунал, то я желаю это знать. Я здесь живу, и у меня здесь торговое предприятие. Есть какие-то причины для того, чтобы привлечь к вам внимание трибунала?

Даже математик порой вынужден признать, что он не непогрешим. Таменат ошибся в расчетах и мог лишь проклинать собственную глупость. Но все же он был превосходным интриганом!

— Не вижу никаких причин, — сказал он, идя напролом, хотя не стоило рассчитывать на доверчивость хозяина, особенно в свете того, что недавно говорила разозленная Ридарета. «Миссия», «игра в прятки», и под конец всего «ее высочество», просто превосходно. — Говоришь, досточтимый друг, что кто-то за нами наблюдает? Шпион трибунала?

Оген повертел рукой.

— С трибуналом тут не шутят, — ответил он. — Следить за мирными и к тому же состоятельными горожанами тут не принято, само собой. Того, кто этим занимается, могут счесть вором, который хочет познакомиться с привычками своей жертвы. Если же он этим занимается все равно, то либо он крайне глуп, либо… у него есть на это право.

— И он столь легко позволил бы себя распознать? — усомнился Таменат.

— Легко, ваше благородие? Вовсе не уверен, что легко. Вы живете у меня уже неделю, само собой. А я совершенно случайно обратил внимание на необычайно красивого парня и столь же случайно заметил его вчера во второй раз, посреди ночи, то есть в достаточно неподходящее время.

— Если бы это был шпион трибунала, то, наверное, кто-нибудь его бы сменил?

— Ваше благородие… не знаю. Не я же посылаю разведчиков на улицы. Я говорю о том, само собой, что привлекло мое внимание, и что в связи с этим пришло мне в голову. А пришло главным образом потому, что ее благородие, — он посмотрел на Ридарету, — спросила, почему вы скрываетесь и есть ли у тебя какая-то миссия.

Ну конечно. Ясно было, что Оген готов отказаться — хотя и с сожалением — от созерцания голых коленок агарской девицы и выставить ее на рассвете за порог, естественно, вместе с опекуном.

Таменат глубоко вздохнул.

— Ладно. Сидите тут.

Сказав это, он с ходу направился туда, куда направлялся с самого начала. Как можно быстрее вернувшись в комнату, он подвинул к себе табурет и сел. Табурет скрипел и трещал. Старик думал. Хозяин ждал, Ридарета разглядывала ногти.

— Зимой, полтора года назад, я обменялся письмами со старым другом, — сказал Таменат. — С твоим посланником, Оген. Как и говорила Ридарета, мы встретились несколько лет назад, и именно тогда я узнал историю поисков Лент Алера в Тяжелых горах, сам же поведал Готаху другую историю. Неважно, что из этого вышло, достаточно того, что с тех пор мы знали, где искать друг друга в случае необходимости. Зимой Готах послал мне письмо, в котором описал продолжение своей истории. Да, той самой, в которой и ты принимал участие, Оген. Княгиня — представительница императора велела записать одну из самых удивительных историй, какие видел Громбелард. Последние главы этой истории — рассказ о ней самой, об императорской дочери, ввязавшейся в непостижимую авантюру. В ней участвовал и кое-кто еще, а именно горбатый старик, носивший с собой странный инструмент.

Выражение лица хозяина изменилось.

— Как я понимаю, ваше благородие, ты упоминаешь того старика не без причины… Ты имеешь в виду легенду?

— Легенда и легенда… Мир не состоит из одних легенд. Это страж законов всего, бессмертный носитель всей сущности Шерни, и даже более того — символ причины, по которой возник мир под ее Полосами.

Ридарета открыла рот, но Таменат посмотрел на нее столь сурово, что она отказалась от вопросов.

— Страж законов, — продолжал он, — во имя высших соображений вынужден был вторгнуться в жизнь императорской дочери, а та… от него избавилась. Можно сказать, что он проиграл, поскольку вел определенную игру. Возможно, как раз эта история — действительно сказка, вымысел. Существование стража — факт, описание же его передано столь верно, что не имевшая понятия о Шерни княгиня наверняка действительно его знала. Но все остальное? Из посланной Готаху книги… он получил ее с просьбой высказать свое мнение, мнение посланника, а также участника некоторых событий… так вот, из этой книги следует, что ее королевское высочество Верена приказала схватить стража и живьем замуровать его в подземельях здания, которое позднее сгорело и было разрушено во время беспорядков в Громбе. Вечная тюрьма для того, кого невозможно убить. Вопрос в том, что из этого правда? Могла ли княгиня, диктуя свою историю летописцу, выдать подробности, которые никогда не должны были всплыть? А может, она сама этого хотела? Это выдающаяся женщина, и, возможно, она прекрасно понимала, что страж законов всего не ходит по Шереру просто так… Он угрожал ей, и его убрали, но, возможно, она сочла, что многие годы спустя, может быть даже после ее смерти, кому-то понадобятся указания, где его искать? А может, она продиктовала эту историю, движимая самым обычным тщеславием, желая увековечить свой триумф над могущественным и ненавистным противником, но изменила некоторые детали, и потому найти место, где находится его тюрьма, нереально? Не знаю. Но я знаю, кто помогал княгине во всех ее предприятиях. Ее советница и пособница, вернувшаяся из Дартана, чтобы спасти край, который любила. Сегодня она — первая наместница верховного судьи трибунала в Лонде. Сомневаюсь, чтобы она не знала о страже законов.

Его внимательно слушали.

— Вот почему, — закончил Таменат, — я не спешу трубить всем и повсюду ни о том, что собираюсь в Громб, ни по какому делу я туда собираюсь. Тяжело признаваться, но… как лах'агар, посланник, я мало что в жизни совершил. А в итоге еще оказалось, что моя работа, работа математика, уже не имеет никакого значения. Скоро я сдохну, — заявил он со свойственной ему утонченностью. — У меня уже нет времени искать новую цель в жизни, и мне пришло в голову поискать стража законов, возможно, мне удастся совершить нечто важное и вместе с тем интересное. А ты меня, надеюсь, простишь, Оген, если я скажу, что, будучи скверным интриганом, не сумел оценить, могу ли я быть с тобой откровенным. Вероятно, во всем Лонде нет никого, кто лучше тебя разбирался бы в вопросах, связанных с Шернью. Ты мог бы даже быть советником наместницы, опытным экспертом. Я пытался тебя прощупать, только и всего.

— Ты боялся, ваше благородие, что я служу трибуналу?

— А кто мог мне гарантировать, что это не так?

Купец странно посмотрел на него, но не сказал, что у него на уме. Что и к лучшему, ибо мысли эти были отнюдь не лестны для бывшего мудреца Шерни. Однако, поразмыслив, он пришел к выводу, что стоило бы… пусть и весьма сдержанно… дать кое-что понять.

— Дуя на холодное, ваше благородие, ты ничего в этом краю не добьешься.

— Хочешь учить меня, Оген, чего можно добиться в этом краю? Ты думаешь, у меня нет руки, потому что ее защемили математические таблицы? Я потерял ее здесь, командуя арбалетчиками громбелардской гвардии, еще до того, как ты появился на свет.

— Многое изменилось, ваше благородие.

— И все же предпочитаю дуть на холодное, как ты говоришь.

— Ваше благородие… но целую неделю?

— И все же, — констатировал Таменат, — по какой-то причине трибунал нами заинтересовался. Ведь ты утверждаешь, что перед твоим домом караулит их шпион? Так что, возможно, моя осторожность не столь уж бессмысленна?

Оген поскреб затылок.

— Если бы мне пришлось догадываться…

Он выразительно и на этот раз явно нарочито посмотрел на Ридарету.

— Что? — не понял Таменат.

— Ничего, — буркнула княжна, которая, напротив, поняла, о чем речь, и с любопытством посмотрела на хозяина. — Говоришь, это из-за меня?

— Гм, ваше благородие, гм… Честно говоря, само собой, я не помню, чтобы в Лонде… и вообще где-либо, гм, само собой…

Она выжидающе молчала.

— Чтобы я видел когда-нибудь такую… само собой, ваше благородие… такую…

Что бы ни означали жесты его поднятых рук, они были все обширнее.

— Такую шпротину? — подсказала она.

Оген широко и с облегчением улыбнулся, ибо матросский язык не был ему полностью чужд. Он кивнул. Но Таменат неожиданно разозлился.

— Вы хотите меня убедить, будто трибунал посылает шпионов за юбкой? Ну, это уже, пожалуй, чересчур!

— Ведь трибунал, господин, наверняка платил бы ее благородию очень большие деньги за… само собой… Ну, даже не за это самое, того… гм… — сразу же оговорился он. — Но заполучить женщину, которая может задурить голову любому?

— Одноглазую?

— О-о, знал бы ты, сколь многие… — начала она, слегка растягивая слова, но замолчала, сдерживая смех, когда Таменат предупредительно поднял палец.

— Подобная женщина привлекает к себе внимание, — решительно сказал он.

— Пусть привлекает, — парировал Оген. — Любая красивая женщина привлекает к себе внимание, и что с того? Разве кто-то отказывается, сам понимаешь, от общества красивых женщин из-за того, что они, сам понимаешь, возможно, служат трибуналу? Похоже, только ты, ваше благородие, готов подозревать каждого в том, что, сам понимаешь…

Против подобных доводов трудно было что-либо возразить.

Сами понимаете.

— Думаешь, они хотят меня завербовать? — спросила она все с той же усмешкой.

— Не знаю, госпожа. Но я просто думаю, что если бы я занимал какой-то пост в трибунале и узнал, что в городе, само собой, есть женщина, о которой в корчмах рассказывают чуть ли не легенды, то я бы послал какого-нибудь шпиона, чтобы он выяснил, кто она такая. Трибунал собирает сплетни и тайно интересуется каждым, кто, само собой, не такой как все. Ни с того ни с сего в Лонде появляется женщина, о которой чуть ли воробьи не чирикают, неведомо кто, откуда, по какому делу, а трибунал это нисколько не волнует?

Таменат пожал плечами, с трудом скрывая раздражение. Его подопечная смотрела на него с легкой, все так же многозначительной улыбкой. Похоже было, что в ближайшее время выражение ее лица не изменится.

Ему вдруг пришло в голову, что он — старый дед. Увы, по-настоящему старый. У него даже мысли не промелькнуло, что Ридарета… Да, он вроде бы знал, что она невероятно красива, но знал… как бы это сказать… только теоретически. Даже, пожалуй, математически. К другим красивым женщинам она относилась как восемь и две трети к шести.

В какую формулу он должен был себя подставить, как упростить и преобразовать свою дедовскую сущность, чтобы в правой части уравнения получить результат в виде шестидесятилетнего молокососа? (Ибо в то, что можно быть молокососом даже сорокалетним, Таменат уже не слишком верил; столь молодые люди вроде бы еще растут?)

— Иду спать, — заявил он, поднимаясь с табурета; сиденье облегченно скрипнуло. — Завтра или послезавтра отправляемся в Громб. Вот и конец твоим хлопотам, Оген, и конец нашим столкновениям со здешним трибуналом. Ты тоже идешь? — строго спросил он приятеля, останавливаясь в дверях. — Ну тогда… пошли вместе, охотно выпью с тобой бокальчик вина перед сном.

«Бокальчик» означал солидную пьянку; Оген, если уж начал пить, просто так остановиться уже не мог. Ясно было, что ранним утром, как обычно, он не вскочит. Таменат умел мстить…

Ридарета осталась одна.

Сперва она просто сидела, улыбаясь скверному матовому зеркальцу и мягко поглаживая его ногтем. Потом сняла повязку и всмотрелась в свое изуродованное старой раной лицо, с явным удовольствием водя пальцем по шрамам, окружавшим пустую глазницу. Наконец она взяла длинную шпильку для волос и, медленно приблизив медное острие к уцелевшему глазу, коснулась его, сперва прикусив губу, а потом оскалив зубы. Сердце ее билось все сильнее и быстрее.

Она убрала руку, но шпильку не положила. Встав, она подошла к двери и выглянула за порог, прислушиваясь. Из глубины дома доносились неясные голоса пьющих вино мужчин. Удостоверившись, что они по-настоящему заняты, она осторожно закрыла дверь и вернулась на свой стул.

И снова какое-то время она сидела неподвижно, но сердце ее билось столь отчаянно, что это было заметно даже через рубашку. Потом приподняла ее край и зажатой в другой руке шпилькой проткнула кожу на животе; вздрогнула, вонзая шпильку глубже и наклоняясь. Искаженное судорогой лицо, изуродованное открытой мертвой глазницей, выглядело отталкивающе. Но вскоре гримаса боли начала уступать место неясной улыбке. Она воткнула шпильку до конца, после чего медленно выпрямилась, словно желая сильнее покалечить внутренности торчащим в теле острием. Вытащив шпильку до половины, она снова ее вонзила, еще раз медленно наклонившись. Плечи ее слегка вздрагивали. Наконец она постепенно вытащила шпильку. На снова опущенной рубашке расползлось красное пятнышко — сперва маленькое, потом все больше. Сидевшая на стуле женщина жадно разглядывала в зеркале свое лицо. Поднеся шпильку ко рту, она облизала ее и положила на стол, после чего снова прикрыла повязкой выбитый глаз.

Она вышла из дома еще до рассвета.

 

7

В обустроенном людьми и на людской манер мире кот имел все, что мог пожелать, ничего, собственно, не делая.

Ученые мудрецы-посланники, в течение столетий постигавшие правящие Шернью и Шерером законы, не в состоянии были дать ответ на вопрос, почему из всех существующих на свете видов именно люди, коты и стервятники были наделены разумом. Казалось бы, человек со своими ловкими руками являлся особенным существом, специально подготовленным к тому, чтобы получить разум, — но в самом ли деле было так? Кто, собственно, мог однозначно решить, умение ли создавать разнообразные предметы Шернь полагала необходимым? А если даже и так, то вовсе не обязательно это должно было свидетельствовать о привилегированном положении людей в Шерере. Среди рассуждений философов Шерни имелись и такие мнения, что первый разумный создавался, по существу, как прислуга для двух других. Ему полагалось преобразовывать мир в соответствии со своими возможностями, а возможности эти в конечном счете дала ему Шернь. Так что перемены в мире наверняка лишь неким эхом отражали перемены, происходящие в самой Шерни. И потому котам и стервятникам не приходилось заниматься ничем иным, кроме как наполнять этот построенный людьми мир содержанием — неизвестно каким, но наверняка требовавшимся висящей над миром силе. Стервятники, оторванные от всех приземленных дел, все свое существование посвятили непостижимой философии, во имя которой в конце концов вновь слились с животворящей мощью Полос, вернувшись в их сущность. Коты существовали сами по себе, вообще никак не влияя на мир людей, который почти не замечал факта наличия второго разумного вида и, вероятно, точно так же не заметил бы его исчезновения. Четверолапые разумные считались самое большее диковинкой, а в некоторых частях Шерера чуть ли не легендой.

В Роллайне, самом большом городе Шерера, коты легендой не были. Здесь они встречались часто, хотя в основном в предместьях, где жили. Огромные и вместе с тем тесные кварталы в кольце городских стен коты презирали и появлялись там самое большее затем, чтобы решить какие-то свои дела. Какие? А кто знал, какие бывают дела у кота? И кого это волновало? Им поручали разную мелкую работу: коты были незаменимы для быстрой передачи известий, могли охранять товары на прилавках, и, пожалуй, не было такого кровельщика, который не хотел бы нанять для обследования швов крыши кота-помощника. Им почти никогда не платили живыми деньгами. Кот был не способен лгать или сочинять, так же как летать, поэтому когда он появлялся в лавке, желая приобрести какой-нибудь товар — чаще всего еду — то от него принимали заверения, что такой-то человек вскоре оплатит совершенную покупку. Этого вполне хватало. Слово кота считалось доказательством даже в суде, так что неуплата обременяла лишь исключительно кошачьего должника.

Коты никогда ничего не забывали. Они никогда не отказывались от однажды предложенной дружбы. И никогда не переставали ненавидеть, если кого-то или что-то возненавидели.

Они жили с людьми, в человеческом мире, безразличные ко всему и почти неузнаваемые. Мало кто мог с первого взгляда отличить одного кота от другого, если речь не шла о какой-то действительно особенной масти. Для прохожего с улиц Роллайны все серые в полоску звери были одинаковыми, так же, впрочем, как и бурые. Привлечь внимание мог самое большее какой-нибудь гадб, громбелардский кот-гигант, который был намного крупнее распространенных в Армекте и Дартане тирсов.

Самый крупный гадб, которого когда-либо видели в Роллайне, не привлекал ничьего внимания, поскольку не вылезал из своего сада, вернее, садика; в перенаселенной дартанской столице при домах не имелось настоящих парков и садов. Бурый кот лежал на боку, подставив шкуру лучам солнца. Лапа толщиной с мужскую руку мокла в пруду. Известная кошачья неприязнь к воде не касалась гадбов, которые на своей дождливой родине почти никогда не ходили сухими. Да, лежащий в саду кот ненавидел воду — но соленую, никому не нужную, оскорбляющую его самим своим существованием.

Среди белевших в траве камней, окружавших грядку, один был особенным, ибо блестел в лучах солнца, словно снег. Брачный период у котов продолжался лишь недолго, они не создавали семей и не заводили любовниц. Будь по-другому, большого бурого кота можно было бы искренне поздравить. Сверкающий белый камень открыл ярко-зеленые глаза и оказался самой прекрасной кошкой-тирсом, какую только можно было себе представить.

— Хватит метаться, — произнесло чудо голосом намного более отчетливым, чем обычно у котов; уже одно это указывало на женский пол.

«Метанием» наверняка именовались слабые движения бурого хвоста.

Полная фраза для кота, обращающегося к другому коту, — это была настоящая речь. Будь на их месте люди, женщина произнесла бы целую тираду, а раздраженный мужчина мог бы на это ответить: «Что ты все болтаешь? Перестань».

Бурый именно так и отреагировал, шевельнув ухом. Обиженная красотка снова закрыла глаза.

Но вскоре вновь завязался немногословный кошачий разговор, почти полностью непонятный человеку, ибо он состоял из отдельных слов, обильно приукрашенных разнообразными, уловимыми только для кота сигналами.

Коты очень редко носили перед именем инициалы в память о знаменитых предках. Но те немногие, кто имел такое право и желание, известны были во всем Шерере. Бурого гиганта звали Л.С.И. Рбит, и он являлся наследником традиций кошачьего рода (а может, только линии) воинов, которые много веков назад повели собратьев на победу в прославленной Кошачьей войне против людей ради признания… всего двух кошачьих прав. То была война во имя кошачьей прихоти. Тем не менее история рыцарского рода Л.С.И. была в Армекте, обожавшем военные легенды, широко известна и… полностью лжива, как и большинство старых легенд.

У Дартана тоже имелась своя «кошачья» легенда, правда, уже несколько забытая. К.Н. Васанева (это редкое и гордое имя в армектанском звучании носила сама императрица-мать) являлась столь же необычной личностью, как и Рбит, а именно… королевской воровкой. Много веков назад, когда в Дартане царствовала мифическая королева Роллайна, по имени которой получила название столица, предки Васаневы оказывали ей услуги. Прошли столетия, Дартан стал провинцией Вечной империи, а потом вновь обрел независимость и королеву — наследницу традиций первой властительницы Дартана. И тогда к королеве пришла снежно-белая красавица кошка и заявила: «Я здесь, королева. Скажи, какие документы или тайны нужно украсть, и вскоре они у тебя будут».

Два самых высокородных кота Шерера лежали в саду возле одного из домов Роллайны. Рбит оправдывался перед своей подругой, а за всю жизнь он делал это всего несколько раз и только перед одним существом — другом и братом, королем дождливого Громбеларда. Кошка хотела знать причины, по которым Рбит валяется в саду, вместо того чтобы действовать. У него имелось множество дел, бездействие утомляло его и раздражало, и тем не менее он лежал, опустив лапу в пруд. Кот с необычным для него терпением объяснял, что… не знает, почему он ничего не делает. У него предчувствие. И это служило бы вполне понятной для нее причиной, если бы не то, что… у нее тоже было предчувствие. Он должен действовать, и все. А он лежал и… в общем, «метался», хотя всего лишь кончиком хвоста.

Они поссорились из-за предчувствий, использовав всего тридцать с небольшим слов. Утомленные скандалом, они не разговаривали до самого полудня, то есть ближайшие полдня. Рбит изжарился на солнце. Васанева уже не напоминала камень, ибо лежала в траве вытянувшись, показывая ярко-розовые подушечки лап. Иногда она выпускала и втягивала когти.

Примерно таким образом Л.С.И. Рбит, легендарный в Громбеларде Басергор-Кобаль, что означало «князь Тяжелых гор», провел последние восемь лет — и это не слишком ему наскучило. Только теперь, с тех пор как было решено вернуться в Громбелард, бездействие мучило его и вгоняло в дурное настроение.

В сад вышла невольница в традиционном белом платье. Рбит не открыл глаз, но девушка, давно прислуживавшая в доме, умела догадываться, можно ей говорить или нет.

— Подать обед, ваше благородие?

— Да. Васанева?

— Никакого мяса, — заявила кошка, не открывая глаз. — Овечий сыр, перепелиные яйца, немного козьего молока. Форель, тушенная с укропом. Вино — белое, сладкое, молодое, никакой тухлятины из столетнего подвала.

Коты соглашались признавать некоторые человеческие манеры и обычаи, но далеко не все. А уж когда речь шла о еде, четверолапые разумные не понимали шуток. Старые вина, что и говорить, для питья не годились; кот обладал намного более чувствительными органами обоняния и вкуса, чем человек, и не желал употреблять нечто явно вонючее и испорченное.

Невольница ушла, чтобы приготовить или принести требуемое.

— Ты забыла. Она знает, — сказал Рбит, когда они остались одни.

Поскольку это было смешно, развеселились оба. Васанева в самом деле забыла, что она находится не в обустроенном на людской манер доме; невольница Рбита прекрасно знала, чего не подавать на стол.

Потом они снова лежали молча. Васанева появилась рано утром вовсе не затем, чтобы скрасить времяпровождение хозяину дома. Она принесла важное известие. Рбит умел быстро принимать решения, но сейчас он, однако, никуда не спешил и мог сколь угодно долго переваривать новости. Лежа у пруда, он размышлял о том, что на самом деле имела в виду королева. Молодая властительница Дартана заверяла, через посредство своей белой фаворитки, что бывшие властелины Тяжелых гор могут рассчитывать на ее доброжелательный нейтралитет. Это означало, что восстановление разбойничьей империи было Дартану на руку. Почему?

Вопреки тому, что рассказывал на Агарах Крагдоб, Рбит в течение всех проведенных в Роллайне лет не только дремал. Он еще слушал и думал. Политические и военные интриги не волновали его до тех пор, пока не касались его самого. Как только они начали его касаться, он извлек из памяти все необходимые сведения. Он прекрасно знал обо всем, чем дышал Шерер. Доверительное заявление королевы Эзены имело для него весьма важное значение. Будучи вассалом империи, Дартан был обязан по первому требованию Кирлана выделить войска, готовые поддержать интересы Вечной империи. В Армекте больше всего беспокоились из-за Гарры и серьезно думали о том, чтобы послать войска на взбунтовавшиеся Агары, поэтому следовало предполагать, что ликвидацию беспорядков во Второй провинции империя поручит Дартану. Уже сейчас по Низкому Громбеларду кружили патрули дартанской, а не армектанской пехоты. Таким образом, «доброжелательный нейтралитет» королевы Эзены означал, что посланные в горы солдаты будут преследовать врага так, чтобы его не поймать. Почему?

— Кто сказал о нас королеве?

Васанева не открывала глаз.

— Не скажу.

— Князь А.Б.Д.?

— Ты услышал.

Много лет назад, в Тяжелых горах, Рбит оказал услугу молодому рыцарю-авантюристу, происходившему из наиболее знаменитого дартанского рода. Его княжескому высочеству А.Б.Д. Байлею не везло на женщин. Может, потому, что он выбирал исключительно по-настоящему вредных баб… Первая жена его бросила, потом так же поступила и вторая. Рбит, как и большинство котов, был склонен к сарказму; если его спросить, он мог бы без обиняков рассказать, что он думает об избранницах Байлея. К счастью, никто его не спрашивал. Впрочем, он не являлся ни другом, ни врагом господина А.Б.Д., и кота не волновала его судьба. Однако это был благородный человек. Зная, кто такие на самом деле двое таинственных гигантов, человек и кот, которые много лет назад появились в Роллайне, он умел молчать. Но никто, кроме него, во всей столице и не мог шепнуть королеве о них словечко. Как много знала Эзена? Рбит полагал, что немного. Он доверял Байлею. Заботясь о государственных интересах, князь дал королеве некий совет, но, несомненно, сохранил в тайне все не имеющие значения подробности. Так или иначе, это означало, что намерения бывших властителей Громбеларда уже не являются секретом. Рбит догадывался почему. Хотя он ни с кем и не делился своими планами, но преднамеренно распространил в Громбеларде некие слухи. Удивительно, насколько быстро они вернулись в Дартан, словно эхо.

— Скажи королеве, что мне безразлична ее позиция. Что бы я ни делал, я не стану оглядываться на Дартан.

— Неосмотрительно.

— Всего лишь честно.

Вскоре после обеда Рбит позвал невольницу, поручил ей опеку над домом, после чего проводил Васаневу обратно в сад, оказав ей таким образом исключительные почести (вероятнее всего, это была их последняя в жизни встреча). И ушел. У снежно-белой красавицы не имелось никаких причин покидать сад, где ей было так удобно. Она никуда не спешила. А Рбит, напротив, только что отправился в Громбелард и больше не собирался возвращаться в Дартан.

Покинув заполненные народом улицы, он сперва направился к дому старого приятеля, которого когда-то очень ценил, но по которому не скучал, поскольку тот не был ему ни для чего нужен, зато теперь вполне мог пригодиться. Делен жил примерно на полпути между Роллайной и восточным побережьем Дартана.

 

8

Глорм появился в Роллайне всего через два дня после того, как Рбит покинул — или скорее бросил — свой дом. Он полагал, что его друг-кот давно уже сидит у Делена, и потому не послал вперед гонца с письмом. Однако, может, оно было и к лучшему, что Рбит не стал его дожидаться… Кот просто ушел из дома, и ему даже в голову не пришло решать какие бы то ни было дела; может, он бы даже их и решил, но поскольку мог все свалить на друга, то так и поступил. Друг же вздохнул с облегчением, поняв, что еще немного, и ему пришлось бы всем заниматься под присмотром скучающего бурого кота. Грозный властелин Тяжелых гор был здесь, в Роллайне, лишь чужеземным рыцарем, довольно известным благодаря участию в многочисленных турнирах, — и никем больше — разве что владельцем прекрасного дома, полутора десятков невольниц, пригородного сада и двух больших деревень в южном Дартане да работодателем опытного управляющего, с которым следовало договориться о продаже имущества. Эти вопросы явно не требовали кошачьей помощи.

А продать нужно было обязательно все. В свое время, когда в Дартане появился великан с туго набитым кошельком, никого не интересовало, кто он такой. Среди двухсот тысяч жителей Роллайны подобных пришельцев ниоткуда хватало. Стали распространяться некие слухи, особенно после того как рослый рыцарь прославился многочисленными и неизменными победами на турнирах, традиционных в Золотой провинции, — и тем не менее слухи оставались лишь слухами. Но теперь этот рыцарь намеревался их подтвердить. Никому не известный воин мог когда-то скрыться в Роллайне, но известный в Роллайне рыцарь не мог скрыться уже нигде — разве что на Агарах… Поэтому он не мог оставить за спиной какую-либо недвижимость — ее конфисковали бы у сбежавшего в горы бандита сразу же, как только стало бы ясно, кто он.

Сперва надлежало решить судьбу невольниц. Кроме управляющего, который, впрочем, являлся человеком свободным, на службе у Глорма и Рбита оставались только женщины: найти мужчин-невольников было невероятно сложно, так как они попадали на самые тяжелые работы. Мало кто хотел продаться в неволю лишь затем, чтобы сразу же сдохнуть в каменоломнях. Верные и до неприличия распущенные девушки, которым жилось в доме кота и мужчины как в сказке, заключили в объятия своего господина, которого не видели целый год, и готовы были сразу же к нему ластиться, требовать подарков, ублажать его, купать и кормить. Но вместо этого все без исключения ударились в рев, когда вечером он позвал их к себе, чтобы сообщить, что они ему больше не нужны и потому завтра же получат свободу. Свобода была последним, чего желали эти женщины; впрочем, что такое свобода? Кому она нужна? Им предстояло овладевать ремеслом прядильщиц, купеческих прислужниц или проституток, тяжким трудом зарабатывая на ломоть хлеба, в то время как здесь они получали самую лучшую еду и одежду просто так. Они могли валяться на солнце, целыми днями сидеть в мужской бане или лениво прогуливаться по улицам, покупая лакомства, побрякушки и тряпки за серебро своих щедрых господ. А теперь?.. Он обещал им хорошие деньги — не помогло. Пришлось поколотить, а поскольку их было много, он основательно устал. Еще хуже. Когда он пригрозил, что продаст их обратно в невольничье хозяйство, они едва не кинулись к окнам, чтобы по очереди броситься вниз с высоты: кто же купит невольницу из вторых рук, уже воспитанную на манер прежнего владельца и под его вкусы? Разве что гуляка и мот, готовый морить голодом своих слуг. Еще немного, и он начал бы их просить, чтобы они просто ушли (ибо у него болела голова при одной мысли о том, что придется всех их убить и мучиться с массовыми похоронами), но, к счастью, ему пришла в голову мысль получше.

— Энита, — сказал он самой старшей, которая еще держалась за покрасневшую от удара щеку и выглядела исключительно безобразно, как и любая плачущая брюнетка, пусть даже обычно весьма симпатичная, — ты получишь деньги и акты об освобождении… Молчи! Я еще не закончил. Акты об освобождении, чтобы никто вас не задержал в пути. Оплатишь сопровождение королевской стражи, которая обеспечит вам безопасность. Заберешь всех, вы отправитесь в Лида Айе и заплатите за проезд на борту первого торгового корабля, который поплывет на Агары. Я направлю тебя к человеку, который покажет такой корабль, поскольку официально никто с Агарами не торгует, это незаконно. В Ахелии, столице Агар, вы пойдете во дворец княжеской пары, правящей этим краем, и отдадите им письмо от меня. Там о вас позаботятся не хуже, а может быть, даже лучше, чем здесь. Я попрошу княгиню, чтобы она позволила каждой из вас самой решать, хочет ли она уничтожить свой акт об освобождении и служить новой госпоже или предпочитает начать собственную жизнь. Это не Роллайна, это Агары. Подобные вам женщины могут сделать там неслыханную карьеру, ибо ваши умения и красота выглядят заурядными только здесь, в самом богатом и самом большом на свете городе. Это все, что я могу и хочу для вас сделать. А теперь прочь с глаз моих, пусть останется только одна, с письменными приборами. Я закончил.

Весь остаток ночи они всхлипывали по углам, но все же понемногу утешились. Им была обеспечена хорошая жизнь — правда, где-то на краю света, но зато при княжеском дворе, у друзей доброго господина. У Глорма хватило ума не рассказывать, что это княжество — хотя и богатое — в действительности логово морских разбойников, которыми правит самозваная княгиня, а сумасшедшая «княжна» по отцу происходит от знаменитого пирата, по матери — от какого-то забытого гаррийского рода и как раз сейчас бегает по громбелардским горам… Это не имело никакого отношения к магнатскому дому в Роллайне, начало которого исчезало в глубине веков.

Управляющий имуществом, повинуясь распоряжениям Рбита, уже какое-то время втайне искал покупателей и мог сразу же представить Глорму несколько предложений. Сад можно было продать немедленно, продажа деревень и леса в южном Дартане могла подождать. О доме ничего до сих пор не говорилось, и управляющий перепугался, услышав, что продано должно быть все, а он сам вскоре потеряет работу — однако и его успокоило заверение, что он получит соответствующее вознаграждение и даже рекомендательное письмо с самыми лучшими отзывами. Глорм не собирался ждать, пока сделка завершится, лишь принял условия и предоставил требуемые полномочия. Он никогда не скупился, но не был и расточителен. Сейчас ему не хотелось спорить из-за цены, особенно если учесть, что самые большие доходы он получал от совершенно иной деятельности, а именно ссужая деньги под проценты. На подобное в Дартане смотрели весьма косо; мужчина чистой крови не должен заниматься ростовщичеством. И потому Глорм занимался им так, что никто об этом не знал, поскольку, осев в Роллайне, он просто внес свой капитал в только что открывшийся кредитный дом, с которым официально его ничто не связывало. Честно говоря, не он один так поступал… Его не слишком волновало, почему в Дартане тратить деньги считается прекрасным занятием, брать же проценты с тех, кто хочет тратить, — чем-то крайне грязным. Приведя в порядок и эти дела, он мог наконец заняться приготовлениями к отъезду.

Скрежеща и грохоча запыленными сундуками в подвалах, он вынужден был сказать себе, что с возрастом стал сентиментален. Перед ним было забытое снаряжение громбелардского горного бродяги — человека, который с мечом в руках добыл достаточно золота, чтобы хватило на дом в Роллайне, двенадцать симпатичных невольниц, сад… Сперва он повертел в пальцах два Серебряных Пера, могущественные Брошенные Предметы, из которых один являлся когда-то почти частью его души, второй же служил другу. Теперь оба Гееркото были мертвы… Отец объяснил ему почему. Не все Брошенные Предметы умирали столь же быстро, многие еще действовали. Но Серебряные Перья угасли все. Он держал в руках две игрушки…

Он погладил серую, очень тяжелую и прочную кольчугу, проверил тетиву мощного арбалета, для которого никогда не пользовался рукояткой, поскольку мог натянуть ее голой рукой… Конская сбруя, простая и надежная, как и все остальное… и седельные мешки, в которых не хватало необходимых мелочей, таких хотя бы, как ложка, кружка, бинты… Где теперь его Гальватор, бессмертный конь, зачатый и рожденный в Дурном краю? Конь настолько некрасивый — ибо это был могучий лондер, тяжелое и неповоротливое, но сильное, как зубр, тягловое животное, — что его невозможно было держать в Роллайне, где он привлек бы всеобщее внимание. Вопреки мнению, бессмертные — или, точнее, не стареющие — кони, столь редкие, что считались почти легендарными, вовсе не обязательно были горячими скакунами.

Наконец он достал мечи.

Первым был гвардейский меч, которым пользовались элитные отряды имперской пехоты, с широким клинком длиной примерно с мужское бедро и скошенной рукояткой; в горах его для удобства носили на спине. Второй представлял собой нечто совершенно исключительное. Изготовленный по старым образцам знаменитым громбелардским мечником, изящный, предназначенный только для колющих ударов, он назывался «тарсан», то есть убийца, и принадлежал к оружию шергардов, таинственного племени, жившего когда-то в Громбеларде. Искусство боя двумя мечами умерло вместе с этим племенем, но не до конца… Его передавали из поколения в поколение немногочисленные мастера, искавшие способных учеников и последователей. Много лет назад в Тяжелых горах молодой разбойник учился этому искусству у однорукого великана-старика, который из-за своего увечья не все мог показать, но обо всем мог рассказать. Впрочем, он учил молодого разбойника не только драться на мечах… Он был его отцом, настоящим отцом, хотя далеко не сразу смог в этом признаться.

На дартанских турнирных аренах эти два меча никогда не блистали и не слышали рева толпы, превратившей вооруженный поединок в забаву. Его благородие И. Венет — ибо под таким именем знали его в Дартане — прославленный Рыцарь Без Доспехов, пользовался там другими мечами — похожими, но не этими.

На дне сундука лежала еще одна кольчуга — необычная, ибо предназначенная для кота. В свое время подобными доспехами пользовались гвардейцы из знаменитой рахгарской кошачьей полусотни — самые грозные солдаты тьмы, дождя и бездорожья. Их больше не существовало — и эта громбелардская легенда была уничтожена, одна из многих, умерших в брошенных горах.

Со смешанными чувствами великан вертел в руках превосходно сплетенную кольчугу кота-воина — младшего брата, который со свойственной его роду беспечностью даже не думал облачаться в доспех перед дорогой, зная, что друг о нем не забудет.

Друг разозлился, швырнул гремящую стальную кольчугу в угол подвала, затем наконец принес масло и начал старательно протирать склепанные колечки, ища малейшие следы ржавчины. Потом занялся собственным оружием.

Сидя в хорошо освещенном подвале, с огромной собственной тенью за спиной, величайший силач и самый опытный воин Шерера готовил холодное железо, без которого он мало что значил. Здесь, в Дартане, положение обеспечивал другой металл — желтый. Но тот превратил его всего лишь в одного из множества бездельников, в то время как серое железо делало его почти королем.

Бывают моменты и места, когда мужчину следует оставить одного. Черноволосая невольница, осторожно ступавшая по ведшей в подвал лестнице, даже не подумала, что играет со смертью… Но это было именно так. Ее добрый щедрый господин уже таковым не являлся. Она вообще не знала человека, к которому пришла со своим делом.

— Ваше благородие…

Всю свою жизнь — за исключением, возможно, нескольких лет, проведенных в Роллайне, — Глорм был окружен мужчинами. В Тяжелых горах женщины мало на что были годны. Светловолосый гигант поднял голову, остановив странно рассеянный взгляд на лице невольницы. Она немного испугалась, поскольку подобного взгляда никогда не видела. Чужой взгляд… Но ее господин думал только о том, что те немногие женщины, с которыми он за всю свою жизнь разговаривал, вынудили его произнести в сто раз больше слов, чем все мужчины вместе взятые. Теперь ему снова предстояло говорить, и наверняка повторять все по два раза, так как он уже понимал, что она пришла не просто так. Готовя оружие и мысленно извиняясь перед ним, самым верным из всех союзников, что так долго о нем не заботился, он вынужден был одновременно разговаривать с невольницей… о чем? О каких-то ее фантазиях?

В самом деле.

— Ваше благородие, я не хочу ехать на Агары. Я хочу… хотела бы поехать с тобой, туда, куда ты едешь. Я знаю…

Нет, она ничего не знала. Вообще.

Топор с широким лезвием приятно отягощал руку, массивный и молчаливый, ибо он знал, что слово — лишь серебро, молчание же — железо… Его хозяин и господин тоже молчал, поглаживая большим пальцем изогнутую рукоятку и глядя на ту, что встала между ним и стальными существами.

Самая умная из его невольниц была глупа, как пустой сундук.

— Ваше благородие, в невольничьем хозяйстве меня учили сражаться… немного. Тебе не нужна телохранительница, которая защитит тебя в пути? — быстро спросила она, хотя и с видимым усилием, перепуганная, словно зверек, который не знает, откуда грозит опасность, и даже не знает, что она вообще грозит, но все равно беспокоится. — Я умею… хорошо стрелять из лука…

В Тяжелых горах гвардейцем-телохранителем Басергора-Крагдоба был Ранер, могучий детина, который мог оглушить лошадь одним ударом окованной железом дубины. Воин, ломавший пальцами арбалетную стрелу. Крагдоб иногда упражнялся с ним, так же, как на Агарах со слугой ее высочества Алиды. Черноволосая Энита так никогда и не узнала, что обязана жизнью тому, о ком даже не слышала и кто погиб в Тяжелых горах несколько лет назад. И, возможно, еще тому, кто присутствовал при его смерти… Черноволосая, как Каренира, лучшая на свете лучница, которая, уходя, унесла с собой кусочек тяжелого сердца короля гор.

Поглаживавший топор мужчина рассмеялся, вместо того чтобы убить. Весело улыбаясь, он с любопытством разглядывал симпатичную девушку, которая столь запальчиво стремилась его защищать. Он смотрел на нее так, словно видел впервые. На фоне привлекательного личика замаячило мужское лицо Ранера, а рядом — лицо легендарной армектанки, которую никто не сумел покорить… до самого конца. Глорм мог бы поклясться, что тень кряжистого гвардейца повернула голову к мускулистой и ловкой Охотнице, способной побороть мужчину… Он был уверен, что они улыбнулись друг другу, — и сам тоже улыбнулся еще раз.

— Хорошо, — неожиданно сказал он. — Ты поедешь со мной, Энита. Но как свободная женщина, не как моя невольница. В Тяжелых горах все свободны. У тебя есть лук? Тогда купи его и все, что тебе понадобится. В первую очередь — какую-нибудь хорошую горную кобылку.

Она готова была упасть на колени и благодарить, но что-то ее удержало. Несколько мгновений она смотрела прямо в глаза своего господина, так, как не осмеливалась смотреть никогда прежде. Он больше не был ее господином, он был… командиром. Она кивнула и сказала:

— Я куплю несколько луков. Посоветуешь мне, господин, какой будет лучше всего… там, куда мы едем.

Он кивнул в ответ, а когда она стала подниматься по лестнице, кивнул еще раз, уже самому себе. Ему пришло в голову, что благодаря обычной прихоти он, возможно, обрел хорошую и смелую подругу. Наверняка ей предстояло умереть в течение ближайшего месяца. Но если нет… Ему казалось, что в этой симпатичной жемчужинке есть нечто такое, что может сделать из нее настоящую горную разбойницу.

На следующий день, с самого утра, к нему явились еще две девушки, осмелевшие после успеха Эниты. Он выслушал их, после чего сказал:

— Я посылаю вас на Агары. И не заставляйте меня повторять то же самое в третий раз.

Они слегка испугались, но не сдались. К несчастью, они не знали, что мягкий и добрый господин навсегда остался в темном подвале и похоронен среди пустых сундуков, а его место занял другой, который терпеливо выслушал очередную порцию просьб и горячих заверений и наконец спросил:

— Знаете старую сказку про лягушку, которую пастушок не раздавил на лугу, и которая в ответ…

Они отрицательно покачали головами.

— Жаль.

Не за каждым вставали тени воинов.

Он велел им продаться в самое худшее невольничье хозяйство, а полученные деньги выбросить.

 

9

На северной окраине большой деревни был возведен не слишком внушительный, но зато весьма необычный дом. Обширный, деревянный, увенчанный изящной башенкой, он походил на охотничий домик, к которому со временем пристроили дополнительные помещения, жилые и хозяйственные. Привлекала внимание очень большая конюшня, соединенная с сараем для повозок. Все это окружал роскошный вишневый сад; ранней весной, когда белые цветы падали на землю, здесь наверняка было просто прекрасно.

Что такого таилось в душах суровых громбелардских воинов, что, выпустив мечи из рук, они оказывались совершенно другими людьми — добрыми господами, хорошими хозяевами, заботливыми мужьями и отцами?

Делен, который в Громбеларде был законченным гулякой, любимым всеми женщинами и ненавидимым очень многими мужчинами, никогда не умел экономить. Несмотря на щедрый (и беспроцентный) заем, выданный его бывшим командиром, в Дартане ему хватило средств лишь на одну — хоть и большую, но зато бедную — деревню и заброшенный дом, в котором недавно умер его последний владелец, после чего семья поспешила избавиться от наследства. Через несколько лет деревня (весьма скромно названная новым хозяином Делоной) вошла в число самых богатых в городском округе Эн Анелу, дом же заблистал новой крышей и даже стеклами в некоторых окнах. Его благородие Делен с пилой, молотком или рубанком в руках командовал плотниками и столярами столь же умело, как когда-то вооруженным отрядом. Лишь от одного недостатка он так и не избавился, а именно — от любви к женщинам. Говорили, будто вопли множества младенческих глоток, доносившиеся из деревенских хижин, свидетельствовали не столько об исключительном темпераменте крестьян, сколько о заботе нового господина о своих подданных… Ее благородие Алия, мягкая и тихая женщина, образцовая жена и заботливая мать трех дочерей Делена, проплакала, как поговаривали, не одну ночь в одиночестве. Но столь же часто ее видели в новом платье или с новым украшением, и слышали ее смех во время конной прогулки в обществе мужа. Делен очень любил свою жену, которая была на семнадцать лет его моложе, и, хотя не мог справиться с некоторыми своими недостатками, умел, однако, просить прощения и раскаиваться.

В сущности, они были спокойной и вполне счастливой семьей, живущей скромно, но в достатке.

За все годы только раз случилось нечто, нарушившее ровное течение жизни деревни и ее обитателей. Будто бы в деревянном дворце появилось несколько подозрительных личностей, говоривших на странном языке, том самом, которым иногда пользовался его благородие Делен в разговорах со старым слугой. Люди эти уехали, но предупредили, что вернутся, а на следующий день жители деревни увидели ее благородие Алию, заплаканную как никогда прежде, которая покидала дом вместе с детьми и девушками-служанками. Два дня спустя прямо посреди ночи в доме и прилегающем к нему саду произошло нечто страшное, слышны были крики — но что там, собственно, случилось, знали, похоже, только Делен и его верный слуга, который всегда сопровождал господина… Никто больше никогда не видел шестерых, говоривших на странном языке, зато кто-то видел слугу, ведшего куда-то перед рассветом нескольких лошадей. Госпожа Алия вернулась домой, жизнь в деревне вошла в прежнее русло, и течения ее не нарушила даже большая война, прокатившаяся по Дартану. Сражения разыгрывались где-то далеко; повозки какой-то армии только однажды прогрохотали среди хижин; и хотя их потребовалось нагрузить разными припасами, все было оплачено под пристальным взглядом его благородия Делена, которому старший из обозников постоянно кланялся в пояс. А кланялся он тем более усердно, поскольку на время войны его благородие собрал небольшую вооруженную свиту и разговаривать об оплате пришел не один.

Но теперь жители деревни снова стали осторожно выглядывать из домов. Прервалась работа в полях, матери созывали детвору, которая выбежала отовсюду, чтобы сопровождать настоящую армию, двигавшуюся вдоль западной окраины деревни; армию, ибо это были не повозки, которыми правили скучающие слуги, но конный отряд увешанных оружием воинов. Когда стало ясно, как много оружия у прибывших, двери хижин начали захлопываться наглухо. Женщины на всякий случай ударились в плач, их сурово упрекали и утешали столь же перепуганные мужья, пытавшиеся окриками прибавить себе присутствия духа. За вооруженными украдкой наблюдали.

Грозный отряд насчитывал целых одиннадцать человек и семнадцать лошадей.

Однако вскоре стало ясно, что пришельцев не стоит опасаться. Со стороны дома мчался галопом одинокий всадник, в котором крестьяне узнали своего господина. Спрыгнув с седла, его благородие двинулся навстречу мужчине огромного роста, который точно так же сошел с коня — громадного как чудовище, ширококостного, — и направился к нему. Улыбаясь и искренне радуясь, они обнялись как братья, после чего его благородие Делен сказал несколько слов спутникам великана и поднял руку в приветственном жесте. Они снова сели на коней и поехали дальше, в сторону утопающего в саду дома. Друзья! Вооруженные люди были друзьями.

Что не означало, будто все остается по-старому… Ведь и без того достаточно странным было появление в деревне настоящего кота и таинственной женщины, великой госпожи. События и перемены всегда несли угрозу — так неужели приближались перемены?

Чистый и опрятный двор перед домом, ухоженная дорога, прекрасный сад, и наконец сам дом — отстроенный, надежный — произвели немалое впечатление на гостей. Глорм раз-другой обернулся к сопровождавшим его людям, которые явно были слегка удивлены как образом жизни, так и самой личностью хозяина. Его благородие Делен, прославленный воин и мастер меча, румяный и толстенький, скорее походил на какого-нибудь урядника, купца или корчмаря. В самом доме гостей встретила ее благородие Алия — симпатичная, но, похоже, несколько уставшая и явно обеспокоенная женщина с округлившимся от очередной беременности животом, годовалым ребенком на руках и еще двумя, цеплявшимися за юбку. Гостеприимная и любезная, она не позволила себе прибегнуть к помощи слуг, лично проводив гостей в выделенные им комнаты, причем ей каким-то образом совершенно не мешали непоседливые малыши под ногами и на руках. Смущенные, запыленные, звенящие шпорами и оружием мужчины искренне благодарили, тут же получая новые доказательства внимательного отношения со стороны хозяйки дома. Немногочисленная прислуга пыталась совершить чудеса, лишь бы только у гостей была возможность побыстрее освежиться с дороги. Было объявлено о несколько более раннем, чем обычно, ужине, тем временем гостям предложили легкое вино и фрукты. Неожиданно на помощь хозяевам пришла спутница Басергора-Крагдоба — тридцатидвухлетняя очень красивая и энергичная женщина, которая сразу же сбросила в своей комнате дорожную одежду и переоделась в слегка помятое, извлеченное из багажа платье.

— Я помогу, — просто сказала она, с улыбкой подходя к хозяйке дома. — Меня зовут Энита, я… была невольницей его благородия Глорма. Позволь мне.

Что бы ни означала ее улыбка, она убедила усталую и слегка растерянную Алию, которая со своим мужем не вела бурной светской жизни; в этом доме гости появлялись редко. И не зря: оказалось, что брюнетка, довольно легко переносившая тяготы путешествия, прекрасно разбирается в управлении прислугой, может проследить за приготовлением еды, раскладывает вещи прибывших, посылает кого-то за водой, разговаривает и шутит с бегающими по дому девочками — и все это таким образом, что ее невозможно в чем-либо упрекнуть. Вскоре она завладела слугами прибывших вместе с Глормом воинов, послав их на двор помочь с лошадьми. Почти захватив власть в доме, она вместе с тем каждым словом и жестом давала понять, что она здесь лишь помощница.

Делен и Глорм заперлись в комнате хозяина.

— Я ожидал четверых или пятерых всадников, — признался первый со слегка смущенной улыбкой на толстощеком и вместе с тем все еще мальчишеском лице.

— Я пропитался духом Роллайны, всего этого «великого Дартана», — оправдался великан. — Там никто никогда не вспоминает о слугах и даже об оруженосцах… Я написал, что со мной будут четверо товарищей, и совершенно забыл об их свитах.

— Что это за люди?

Крагдоб улыбнулся — с легкой иронией, но без злобы.

— Во время войны они попробовали солдатской жизни, но не добыли рыцарских перстней, судьба поскупилась им и на трофеи, а если и не поскупилась, то они все растранжирили. Война закончилась, они вернулись в свои владения, рядом с которыми твой дом выглядит княжеским дворцом. Весь Дартан полон теперь таких неудачливых носителей чистой крови, у которых ничего нет, кроме собственных мечей и разбуженного тщеславия. Так уж вышло, что я хорошо знаю только этих четверых. Если бы я знал всех, то сразу же мог бы пойти на Кирлан, ведя за собой двадцать отрядов. Они пошли бы за одно обещание новой войны.

— Они как-то пригодятся в Громбеларде?

— А я знаю? Они вообще незнакомы с горами, не знают даже языка, но умеют сражаться, и им нечего терять. Разве я сам был другим в их возрасте? Или ты?

Делен кивнул.

— Где Тевена и Рбит? — спросил Басергор-Крагдоб. — Ведь они у тебя?

Делен снова кивнул.

— И да… и нет. Будь это другая пара, я бы сказал, что они влюблены друг в друга. Все время вместе, теперь тоже куда-то поехали. Мы все думали, что ты появишься самое раннее завтра или послезавтра.

— Говоришь, они куда-то отправились?

— В Эн Анелу, окружной город в половине дня пути отсюда. Но я точно не знаю, в сам ли город.

— Ясное дело. Зачем, тоже не знаешь?

Делен странно посмотрел на него.

— Тевена и Рбит. Если добавить еще Арму, в моем доме оказались бы три существа, с которыми мне всегда было стыдно даже разговаривать, поскольку они сразу начинали смотреть на меня как на ребенка… По сравнению с ними я ничего ни о чем не знаю. Они сказали мне, зачем едут в Анелу, и я чувствовал себя очень довольным и посвященным, пока какое-то время спустя не понял, что, собственно, они ничего мне не сказали. Ну и похорошела же Тевена! — неожиданно добавил он.

— Похорошела?..

Румяный знаток и покоритель женщин толком не знал, как объяснить. Он сделал несколько неясных жестов руками.

— У нее… все некрасивое, но… вместе. Все вместе. Ибо стоит лишь посмотреть на один ее рот, когда она презрительно произносит свое: «Удивляешься? Ну и зря»…

Глорм улыбнулся — слова прозвучали в точности так, как если бы он услышал Тевену.

— …то возникает желание… ну… У нее всегда было… что-то внутри. В словах, во взгляде, в ней самой.

Крагдоб не был бабником.

— Мне не нравится, что они что-то замышляют, — сказал он, меняя тему, а вернее, возвращаясь к предыдущей. — Рбит, впрочем, уже давно. Уже в письме, которое он послал мне на Агары, полно было недоговорок. Он писал Теве, не знаешь? Они общались только через тебя?

— А ты все за свое… Что я могу вытянуть у Рбита и Тевены?

— Ну тогда я попробую.

Делен не был настолько глуп, как порой любил притворяться. Таланта к интригам у него действительно не было ни на грош, но он умел думать. Ему казалось очевидным, что от Рбита даже Глорм ничего не добьется. Не умевшие лгать четверолапые разумные защищались от людского любопытства столь же нахальным, сколь и раздражающим образом: очень многих вопросов они попросту не замечали, и никогда не было понятно, то ли кот молчит, поскольку ему есть что скрывать, то ли ему именно сейчас так хочется, то ли, наконец, он просто скучает и сейчас заснет. К тому же Тевена умела врать, как, пожалуй, никто другой на свете. Арма превосходно умела собирать сведения, но чтобы задурить кому-то голову и сбить его с толку, лучше всего было послать Тевену. После разговора с ней любой мог выйти из избы, издавая звонкое ржание и жуя овес, глубоко убежденный в том, что он — конь. Рбит и Тева, ну что ж… Было тайной, каким образом друг друга терпели — и уважали! — два существа, из которых одно никогда не произнесло ни слова правды, а второе за всю свою жизнь ни разу не солгало. И великий Крагдоб собирался что-то из них вытянуть?

Глорм без труда прочитал эти мысли на лице бывшего товарища по оружию. Они были не столь уж и глубоко скрыты.

— Поговорим потом, — сказал Делен. — Сейчас сядем за стол… наверняка ты проголодался.

Крагдоб был всегда голоден.

— Приведи себя немного в порядок, — продолжал хозяин. — Алия… знаешь, она уделяет большое внимание тому… ну, чтобы все было как полагается… — Он замолчал, видя, что физиономия его рослого товарища скривилась в слегка язвительной улыбке.

— Ясное дело.

Глорм встал, но в дверях еще раз обернулся.

— Я улыбаюсь, но… Когда я сюда вошел, мне стало немного грустно. Жаль, что у меня нет такой женщины с очередной дочкой… — Он обвел рукой вокруг живота.

— Сыном, — сурово проговорил хозяин.

— Да, да, сыном… И таких маленьких крикливых созданий, которых везде полно, во всем доме… Тебе не жаль? Не боишься все это бросить?

Делен не знал такого Глорма.

— Жаль.

— И ты едешь со мной?

Хозяин огляделся по сторонам.

— Я же сказал, поговорим позже… Нет, Глорм. Я никуда не еду.

До великана не сразу дошел смысл его слов.

— Не едешь?

— Нет. Я хотел тебе помочь и потому собрал здесь всех, посылал письма… Сперва я даже хотел, мне стало не хватать гор, вольной жизни, женщин… ну, всего такого прочего. Дождя. Но потом…

— Погоди. Ты хотел помочь. А тебе не пришло в голову, что я решаюсь вернуться в Громбелард, рассчитывая на поддержку старых товарищей? Что без тебя, без Тевы все это не имеет никакого смысла?

— Ну… нет. Из писем Рбита ничего такого не следовало. Я думал, что не имеет значения, какое решение я приму, поскольку вы двое и так возвращаетесь в горы. Ты никогда не давал мне почувствовать, что я незаменим.

— Не давал?

— А ты считаешь, что да? Ты ценил меня, я это чувствовал, но — что без меня никак? Нельзя без Рбита. Только его никто тебе не заменит.

— Ты мне нужен.

— Да. Но не тебе одному. Для кое-кого другого я действительно незаменим.

— Ты говорил с Алией?

— Как раз нет. Я хотел решить сам. Полностью сам, своим умом. Сделать что-то не потому, что жена меня об этом просит. Она ничего не знает, но что-то предчувствует и начинает беспокоиться…

Делен неожиданно наклонил голову и, улыбаясь, посмотрел на половицы.

— А я не могу дождаться того мгновения, — продолжил он, — когда скажу ей, что никуда не еду, ибо я — отец и муж… и только потом чей-то друг. Не могу дождаться.

Он поднял взгляд и спокойно посмотрел в глаза бывшего командира, который ничего не говорил, только слушал.

— Всю жизнь я завоевывал женщин. Разных, каких угодно… А теперь я хочу быть королем всех завоевателей на свете: тем, кто во второй раз завоевал собственную жену.

Существовала тень, которая много раз исходила из Полос Шерни, проникая в чьи-то сны. В последнее время она все чаще проникала и в явь. Глорм только что познакомился с Алией, но без труда представил себе ее улыбку и выражение глаз… Голос, из которого исчезло всяческое беспокойство. Толстощекий человечек на табурете как раз сейчас давал собственной жене нечто, в чем когда-то… другой женщине… отказал другой мужчина. Отказал ей и себе. А потом уже было слишком поздно для улыбки и голоса, и выражения глаз… Было слишком поздно для всего.

— Хватит разговоров. Это тебе от брошенного командира и друга, — сказал Глорм, подходя ближе.

Делен врезался спиной и затылком в стену — удар смел его с табурета, словно набитую сеном подушку. Тряся головой, он не мог сосчитать костей собственной челюсти и не знал, есть ли у него еще затылок. Потом увидел наклоняющегося к нему гиганта.

— А это уже только от друга.

Его подняли под мышки и поставили на ноги. Делен почувствовал легкий хлопок по лопатке, а на голове — прикосновение большой лапищи, которая расчесала ему волосы. Он поднял руку, чтобы стереть с губ кровавую слюну.

— Не знаю, как я без тебя справлюсь, — сказал вежливый гость, снова останавливаясь в дверях, — но тем более не знаю, как я смог бы вернуться в этот дом и рассказать сиротам и вдове, что с тобой случилось несчастье.

Глорм покачал головой и добавил:

— Я тоже не могу дождаться, когда ты скажешь Алии, что остаешься.

Он скривился, махнул рукой и вышел.

Не слишком изысканный, но обильный ужин, сдобренный весьма неплохим вином, затянулся до позднего вечера. Разговор сперва несколько не клеился, виной чему был языковой барьер. Много лет живший в Дартане и женатый на дартанке Делен мог связать на местном языке всего лишь несколько простейших фраз, Алия же немногим лучше владела громбелардским. Дома они разговаривали по-армектански. Смешно, но на всех трех языках Глорм мог общаться только со своей бывшей невольницей и… старшей дочерью хозяев, бойкой пятилетней девочкой, порой весьма забавно мешавшей армектанские слова с дартанскими. Сопровождавшие Глорма молодые воины знали только дартанский, в лучшем случае еще кинен… Так что поначалу за столом каждый переводил каждому, и только какое-то время спустя беседа стала более или менее понятна всем. Победил местный язык. Делен усердно наклонялся то к пахнущей жасмином Эните, то — с гордостью — к собственной дочери, которая хоть и не все понимала из разговора взрослых, но тем не менее могла ухватить основной смысл. Время было не слишком позднее, и счастливое, проникшееся значимостью своей роли дитя никому за столом не мешало, скорее напротив. Ее маленькое личико излучало такую радость жизни, что вино казалось лучше на вкус, желудки же вмещали больше еды. Никто об этом не думал, но почти все чувствовали, что им не скоро доведется снова увидеть нечто столь прекрасное, как радостный щербатый карапуз, который лез отцу на колени и сосредоточенно объяснял: «Господин с черной бородой спрашивает, был ли ты… где-то». «В Роллайне», — подсказывала улыбающаяся Энита.

Но над шумом разговоров, над улыбками и дружескими спорами царило безмятежное счастье хозяйки дома, принимавшей под своей крышей столь многочисленных друзей мужа. Друзей, а не хитрых злодеев, желающих украсть самое ценное в ее жизни. С искренней радостью, положив ладони на округлившийся живот, Алия готова была каждым взглядом и улыбкой благодарить этих грозных людей за то, что они появились лишь затем, чтобы засвидетельствовать — у Делена есть друзья, которые ничего от него не хотят.

Утомленная шумом и избытком впечатлений девочка уснула на коленях отца. Через приоткрытые окна в комнату ворвался порыв ветра, погасив несколько свечей, потом еще один. Никто не стал требовать снова их зажечь. В приятном полумраке насытившиеся и разогретые вином участники пиршества слегка лениво, но зато все более откровенно вели разговор о том и о сем. Пришло время воспоминаний. Ее благородие Алия почти открыто кокетничала с Глормом, вместе с тем взглядом давая понять мужу, что это лишь игра, которая будет прервана, стоит ему недовольно поморщиться.

— Даже здесь, на самом краю света, я слышала о знаменитом Рыцаре Без Доспехов… Как это было? — спрашивала она.

Слегка расслабившийся от вина великан многозначительно посмотрел на Делена.

— Я даже знаю, госпожа, от кого ты это слышала… Как было? Не умею я про себя рассказывать…

Хозяйка была явно разочарована.

— В таком случае расскажу я, — подала голос Энита, смело глядя в глаза своего командира.

— Даже не смей, — произнес он столь грозно, что не испугалась бы даже самая младшая дочка хозяина.

Энита умела красиво рассказывать. В ее устах даже неинтересные истории превращались в красочные повествования. Что уж говорить о тех случаях, когда история была вполне занимательной?

— Великий громбелардский воин, который появился ниоткуда, был абсолютно никем в Роллайне, городе денег, великих родов, прекраснейших женщин, дворцов и арен, городе, в который ежедневно приезжали и уезжали десятки таких, как он. Как и каждый из всех этих выскочек, его благородие Венет сперва тратил деньги направо и налево, покупая дома, обустраивая их, заполняя невольницами. Красивыми невольницами, — подчеркнула она, слегка наклонив голову и вызвав смех среди сидящих за столом. — Он искал общества себе подобных, ибо чьего еще общества он мог искать? Рыцарей из древних родов, которые с высоты своего положения даже его не замечали? Он был в столице никем и остался бы одним из богатых бездельников, которым восхищались бы разве что его собственные невольницы.

— Красивые невольницы, — услужливо подсказал кто-то, вызвав новые смешки.

— Очень красивые.

Делен лишился переводчицы, поскольку Энита не могла одновременно рассказывать и переводить свои слова на армектанский. Воспользовавшись случаем, он дал знак, что сейчас вернется, и, взяв на руки спящую девочку, скрылся в глубине дома.

Заинтригованный Басергор-Крагдоб, возможно, внимательнее всех слушал рассказ о человеке с точки зрения его собственной служанки… то есть, можно сказать, почти вещи. Будучи лишь вещью, она не отважилась бы на подобный рассказ. Теперь же, осмелев как от вина, так и от того, как к ней относились, она слегка вызывающе смотрела ему в глаза, но на фоне этого вызова крылось что-то еще… Делен понял бы, что именно. Но Делен превосходно разбирался в женщинах, в то время как его бывший командир не разбирался даже в самом себе.

— В угрюмом Громбеларде, откуда он прибыл и где был действительно важной персоной, тем, кого все боялись, — продолжала пахнущая жасмином женщина, — все смеялись над Дартаном и заносчивыми рыцарями, забавлявшимися тупыми мечами на аренах. Но скучающий пришелец когда-то встретил в Тяжелых горах человека, который, хотя и был родом из Дартана и носил перед своим именем целых три инициала имен великих предков, вовсе не был трусливым рыцарем.

— Твой муж, Алия, — слегка улыбнувшись, сказал Крагдоб, — победил его в поединке на мечах. Я говорю «победил», так как Делен никогда никого не побеждал. «Победить» — очень серьезное слово.

— Не понимаю…

— Делен, когда ему приходилось брать в руки оружие, обычно совершал ровно столько движений мечом, сколько имелось противников… Нет, я ничего не приукрашиваю, ибо у меня нет подобной привычки. Я никогда не видел, чтобы Делен по-настоящему сражался. Чтобы «победить», нужно сперва сражаться. А сражался он лишь тогда, с рыцарем А.Б.Д.

Среди четырех дартанцев, которым предстоял путь в Тяжелые горы, началось легкое оживление; эти родовые инициалы в Золотой провинции знал каждый. Наступила короткая пауза. Алия многое знала о прошлом мужа, но сейчас за столом сидел его легендарный командир и спокойно подтверждал, что ее дети и она сама находятся под надежной защитой. Советник, доверенное лицо и даже, как поговаривали, любовник королевы Дартана когда-то сражался с ее мужем и потерпел поражение. Ей стало немного страшно — и вместе с тем она испытывала гордость.

— Не улыбайся, Энита, — внезапно сказал Басергор-Крагдоб, с необычной суровостью и даже с легкой неприязнью. — Этот человек остается здесь, ты же находишься на его месте. Знаешь, на что был способен Делен? Так вот… — он ненадолго замолчал, поскольку не хотел в присутствии беременной хозяйки дома перечислять трупы дворцовых гвардейцев, бесшумно перебитых ее упитанным супругом, который когда-то вовсе не был ни румяным, ни упитанным. — Так вот, он мог посреди ночи явиться в спальню князя-представителя и вручить ему письмо от меня, наколотое на острие охотничьего ножа. Ты уверена, что сможешь то же самое? Выясним… уже скоро.

Он был в состоянии оценить царившее за столом настроение. К счастью, он умел и исправлять собственные глупости.

— Вино, — неожиданно добавил он, с улыбкой дотрагиваясь до лба. — Не наливайте мне больше вина… Алия, ты слишком коварна. Хочешь, госпожа, чтобы я свалился под стол?

С этими словами он слегка подтолкнул к ней опорожненный бокал.

Снова кто-то засмеялся. С первого взгляда было видно, что потребуется по крайней мере бочка, чтобы свалить этого светлобородого зубра, который был самое большее слегка в подпитии. Но шутка, хотя и не слишком изысканная, сделала свое дело. Алия охотно кивнула и незамедлительно наполнила бокал, оказавшийся рядом с ее рукой.

— Говори, Энита, не могу дождаться, — потребовала она, наклоняя кувшин.

— Ясное дело, — поддержал Крагдоб. — Что там насчет этого выскочки и зануды, который столь неосмотрительно купил себе летописца в лице красивой невольницы?

— Очень красивой, — тут же поправили его.

Шутка, хотя и несколько потасканная, снова вызвала всеобщее веселье.

— Очень красивой, — кивнула Энита.

Она снова улыбалась и снова смотрела своему командиру в глаза.

— Летописец записал, что его благородие Венет отправился на смешную дартанскую арену, уселся среди зрителей и развлекался, разглядывая тяжелые турнирные доспехи, в которых очень трудно причинить кому-либо вред. А потом он перестал улыбаться, поскольку после завершения рыцарских состязаний увидел настоящее сражение, когда вместо бьющихся за свою честь сыновей известных домов на арену вышли невольники. Все вокруг кричали и подзадоривали их, так как до этого сделали ставки и игра шла на огромные деньги. После тяжелой схватки победитель не пощадил побежденного противника, хотя этот побежденный стоил тысячи золотых. Но, может быть, именно потому он его и не пощадил? Посредством этих двоих обученных только для боя мужчин какие-то дома сводили свои счеты, уничтожали друг друга, приобретали или теряли влияние. Его благородие Венет был один среди зрителей, его сопровождали только невольницы. Он оглянулся на них, возможно, совершенно машинально, и тогда одна… очень недолго, боясь оказаться чересчур смелой… посмотрела ему в глаза. Возможно ли вообще, чтобы самый знаменитый силач в Роллайне спустился на арену, потому что маленькая невольница спросила его взглядом: «А ты, господин?»

Энита чуть наклонилась вперед. Крагдоб, напротив, чуть откинулся назад, на спинку стула.

— Каким образом, столько лет спустя, ты помнишь о таких мелочах?

Четверо дартанцев ждали продолжения. Ее благородие Алия молчала, но в том молчании крылось нечто вроде насмешки — несколько странно для тихой, занятой только домом и детьми женщины.

— Что дальше, Энита? — спросила она.

— Невольница на вопрос господина объяснила, что бросить вызов невольнику может каждый и ничем при этом не рискует… кроме жизни. Поражение от невольника… от предмета, созданного специально для борьбы… не считается бесчестьем, зато, напротив, победа над подобной машиной — повод для великой славы. И тогда его благородие Венет послал свою отважную невольницу, чтобы она заявила о его участии в следующем турнире. Невольница перепугалась, ибо ей пришла в голову глупая мысль, что ее добрый господин выйдет на бой и погибнет из-за… поддавшись ее уговорам… — Энита немного помолчала. — Но ведь это не могло быть причиной.

— Это была причина, ясное дело, — сказал великан, слегка покачивая бокалом, который держал двумя пальцами. — Добрый господин отправился за своими победами, желая произвести впечатление на невольницу. Ибо среди тысяч зрителей не было никого, перед кем ему хотелось бы тогда себя показать. Знаешь ли ты, Энита, что я помню все совсем по-другому? Я не помню, чтобы ты спрашивала меня взглядом. До сих пор мне казалось, что ты тогда спросила вслух: «А ты умеешь сражаться, господин?»

— Я не осмелилась об этом спросить.

— Я хочу знать, что было дальше, — сказала Алия. — Если бы тогда… Да, тогда я была бы на арене, среди зрителей. Я пошла бы.

Делен еще не вернулся… и не мог многозначительно посмотреть на жену, втайне высказывая свое неодобрение. Хозяйка дома открыто смотрела прямо в лицо своего гостя, слегка прикусив нижнюю губу.

— Что было дальше, Энита?

— Невольник оказался настолько быстр, что его благородие Венет не успел достать оружие. Все вскочили с мест, поднялся шум… и, собственно, я мало что видела. Пожалуй, даже не хотела видеть.

Шесть пар глаз обратились к светловолосому горцу. Он молчал, все еще забавляясь бокалом, потом слабо качнул головой.

— Военное превосходство… И даже не военное. Никогда не умел об этом говорить. Он оказался настолько быстр и опасен, что я убил его сразу, хотя и не хотел. Если бы я промедлил, он убил бы меня.

— Потом наступила тишина, — сказала Энита. — Все начали садиться, а я боялась взглянуть на арену.

— Хватит уже об этом, — проговорил Басергор-Крагдоб. — Позже мне бросили вызов, это должен был быть конный поединок со знаменитым рыцарем, который хотел снискать славу с победителем лучших боевых невольников. Я не лучший наездник, так что я свалился с коня по собственной воле, так быстро, как только мог.

Сейчас он явно столь же быстро хотел завершить разговор о дартанских аренах.

Глаза Эниты блестели чуть сильнее обычного — но вина в этот вечер и в самом деле было в избытке. Впрочем, может, дело было вовсе не в вине?

— Мой господин упал с коня, а потом сломал копье конного противника и опрокинул его вместе с лошадью. Год спустя против него уже выставляли только невольников. А я всегда просила, чтобы он взял меня с собой на турнир, и всегда точно так же боялась.

— Хватит, Энита, — мягко, но решительно сказал Крагдоб. — Роллайна… Почему Громбелард хуже Дартана? И тут и там достаточно быть хорошим рубакой. Громбелард дал мне когда-то власть, Роллайна дала пришедшему из ниоткуда человеку, скрытому под фальшивым именем, рыцарский перстень и дешевую славу арен… Там не знали, кто я, ибо никто не хотел этого знать. Сплошное лицемерие. Хватит уже об этом, — повторил он.

Вернулся Делен. Он коротко коснулся плеча жены, та в ответ накрыла его руку своей.

— Я могу безопасно ходить по вашему саду? — спросил Крагдоб, вставая.

Делен кивнул.

— Только однажды там завелись вредители… Пойти с тобой?

— Останься с женой.

Он дружелюбно улыбнулся и вышел из комнаты.

На деревьях в саду созревали плоды, но те, до которых можно было дотянуться рукой, оставались еще твердыми и кислыми. Возможно, на самых высоких ветвях, куда постоянно падали лучи солнца, росли крупные вишни, годившиеся для еды.

Ночь выдалась теплой, но среди деревьев лежала холодная тень, в темноте казавшаяся еще мрачнее. На роскошном дартанском небе сверкали сотни звезд. Не склонный к трогательным переживаниям великан медленно прохаживался среди стволов, раздвигая низко висящие ветви, иногда присаживаясь на землю. Что бы ни было в этом доме и в этом саду под звездным небом, завтра оно должно было исчезнуть, развеяться… Наверняка навсегда. Стоило ли менять спокойствие такого дома на шум дождливого ветра, несущегося среди иззубренных вершин? Не стоило — и если бы таких домов было больше, возможно, намного больше суровых воинов дожили бы в них до поздней старости.

Но не у всех были такие дома. Не все умели их построить, заполнить…

Басергор-Крагдоб всегда жил в пещере. Настоящей, выдолбленной в скале — или белой, оштукатуренной, окруженной садом с прудом. Так или иначе, это было убежище отшельника. Укрытие, логово, из которого он лишь иногда выходил с какой-то целью. Все было вовне, вся жизнь. Внутри — совершенно ничего. Дом? Здесь, да… Это был дом.

— Мир велик, друг… — промурлыкал кто-то рядом.

— Но и мы не маленькие.

Темный силуэт поднялся над землей, наваливаясь на грудь человека, который тут же придержал его рукой. Два удивительных существа, не видимые никем, на несколько мгновений перестали быть грозными воинами, о которых ходили кровавые легенды. Глорм погладил большого кота по загривку, слегка обнял его и присел, снова положив руку на покрытые шкурой лопатки. В темноте сверкнули два желтых глаза.

— Тевена осталась в Эн Анелу. Вернется завтра.

— Делен не идет с нами.

— Так я и думал.

— Ты не говорил с ним?

— Об этом нет.

Они не виделись целый год. Это было самое долгое расставание в их жизни.

— Не будем садиться ему на голову, — сказал Крагдоб. — У тебя есть еще какие-то дела?

— Все пойдут с нами. Вернее, с тобой.

— Что это значит?

— Тевена.

— Боюсь, тебе придется сказать мне чуть больше.

— Мне нечего делать в Эн Анелу. Тевена считает иначе, и я не указываю ей на ее ошибку. Но я хожу туда только из-за нее. Она получает письма, говорит, что от сына.

— А на самом деле?

— От сына наверняка тоже. Но думаю, по крайней мере одно было от Армы.

— А ты?

Кот знал, о чем спрашивает его друг.

— Я от Армы пока держусь подальше. Если пошлю письмо, она ведь ответит мне тем же. Вопросы и ответы. Пока не хочу ни о чем спрашивать, поскольку не хочу, чтобы мне отвечали.

— Ведь рано или поздно Арма узнает, что мы возвращаемся. Сам говоришь, что она об этом уже знает.

— Да. Но она не сказала ни «да», ни «нет». Когда я задам свои вопросы, я хочу быть уверен в ответе. Так что я задам их в нужное время. Вот и все.

— Хочешь поставить ее в безвыходное положение?

— Нет, это наверняка не удастся. Разве что у тебя есть идея, как прижать ее к стене?

— Я не хочу быть нелояльным по отношению к Арме, Рбит. Возможно, она пойдет с нами, потому что…

Он замолчал.

— Не будь наивным, друг.

— Я не наивен. Ты прав, ясное дело. Хотелось бы верить, что Арма нас поддержит. Но я не верю.

— И вполне справедливо. Если даже она встанет на нашу сторону, то не по мановению лапы. Глорм, о нелояльности нет и речи. Это моя сестра по крови, и твоя тоже. Я буду защищать ее от кого угодно до тех пор, пока она не откажет мне в дружбе. Но и тогда я не пойду против нее.

— Думаешь, она зайдет еще дальше?

— Не знаю, Глорм. Возможно, удастся сделать так, что, не поддерживая Арму и не требуя под держки от нее, мы все же сумеем избежать открытого конфликта. Возможно, наместница трибунала захочет править Второй провинцией, в то время как Крагдоб будет править Громбелардом? Ведь это не одно и то же. А подобное двойное правление может принести пользу обоим властителям.

— А если так не получится?

— Когда-то получилось.

— Но Арма может не захотеть возвращения этого «когда-то».

— Если не захочет, ей придется принять решение: с нами ли она или против нас. Она поддержит нас или нападет и ответит таким образом на вопрос, который я хочу ей задать. Но не сейчас, я уже говорил. Дадим ей немного времени.

Глорм молчал.

— А если она на нас нападет?

— Не понимаю, о чем ты спрашиваешь? Подругу и сестру я всегда буду защищать, бывшую подругу оставлю в покое. Врага убью.

Каждый, кто хоть немного знал котов, прежде чем задать самый пустячный вопрос, должен был несколько раз подумать. Глорм уже успел задать больше вопросов, чем Рбит принял бы от кого-то другого. И продолжал спрашивать, кот же отвечал без малейшего раздражения.

— Ты убьешь Арму?

— Мы возвращаемся в горы с мыслью о том, чтобы не убивать врагов?

Глорм снова помолчал.

— Врагов… Это проклятое путешествие, Рбит. Что мы, собственно, делаем?

— Громбелард впереди, Дартан сзади. Ты едешь вперед или возвращаешься?

— Впереди, сзади… И то, и другое позади нас.

— Ты говоришь как Тевена.

Крагдоб, сидевший до этого на корточках, выпрямился и отошел на несколько шагов в сторону, скрестив руки на груди.

— Тевена вернется завтра? — помолчав, спросил он.

— До полудня. Меня уже не будет.

— Идешь впереди?

— Да, встретимся в «Покорителе».

— Эта развалина еще стоит? Каким чудом?

Коту было все равно, каким чудом. Стояла, и все.

— Я распространил слухи, — сказал он. — Думаю, что в «Покорителе», а может, уже где-нибудь по дороге, на тебя набросится множество смельчаков, которым не по вкусу возвращение Крагдоба и Кобаля. Таким образом мы с самого начала избавимся от худшего сброда.

— В Громбеларде уже знают, что мы возвращаемся?

— Я приложил усилия, чтобы навлечь на твою голову все, что стреляет из арбалета и размахивает мечом. Глупцы набросятся на тебя, а умные перейдут под твое командование, во всяком случае, тебе не придется искать ни тех ни других. Они знают, что ты возвращаешься, и уже тебя ждут.

— Ты меня очень обрадовал.

— Думаю. Особо ты не перетрудишься, ибо умные, как обычно, предадут глупых, чтобы таким образом оказать тебе услугу и продаться на службу.

— Ясное дело.

— Если не найдешь меня в «Покорителе», то встретимся в Бадоре или Громбе. Ты приведешь армию, а у меня уже будут для нее какие-нибудь глаза и уши. Пока буду заниматься их поисками, заодно позакрываю разные любопытные глаза, которые не пожелают смотреть для тебя.

— Когда отправляешься?

— Сейчас. Попрощаюсь только с Деленом.

Глорм снова присел и коснулся мохнатого плеча.

— Будь осторожен, брат. Мне очень тоскливо было без тебя.

Большой гадб, которого боялся весь Громбелард, неожиданно перекувырнулся на месте, с молниеносной быстротой ударив в грудь мужчины лапами — но когти ни на мгновение не выдвинулись из подушечек. В следующий миг его уже не было. Сидевший на корточках великан бесшумно рассмеялся, взялся за нос двумя пальцами и какое-то время сидел в такой позе. Потом выпрямился, вздохнул, потянулся и продолжил прерванную прогулку среди плодовых деревьев.

 

10

Глорм опасался разговора с Тевеной по крайней мере так, словно она была его матерью, а он — непослушным сорванцом, который здорово набедокурил. Однако эта некрасивая женщина с капризным ртом умела укротить и осадить любого. Многие годы Басергор-Крагдоб мог проявить свое недовольство Армой, мог даже сурово на нее прикрикнуть. Она была лишь его подчиненной. Но в отношении Тевены он позволил себе подобное один-единственный раз. Шли годы, а он до сих пор при воспоминании о том событии чувствовал себя обруганным мальчишкой.

Сейчас он знал, что скажет ему Тевена. Она пришла, потому что он об этом попросил, но было совершенно очевидно, что она думает о предпринятой авантюре.

И тем не менее она ничего не сказала. Вообще ничего, ни слова.

Обильный и вкусный обед имел мало общего со вчерашним ужином, когда все говорили обо всем, обмениваясь шутками и едкими замечаниями. Хозяин не мог избавиться от ощущения вины, что бросает друзей; он поступил правильно и знал об этом, но на самом деле его поступок являлся всего лишь меньшим злом, ибо чьи-то надежды он вынужден был не оправдать — и не оправдал. Алия чувствовала себя в долгу перед своими гостями, хотя ничем не была им обязана. Наконец, сами гости — по крайней мере, главный из них — тоже чувствовали себя скованно, поскольку за прощальным (именно прощальным, увы…) столом не было общего «мы», только «вы» и «мы». Непроходимая граница, разделившая судьбы.

Глорм покинул дом старого друга — дом, которому втайне завидовал — с едва скрываемым облегчением.

Скверная дартанская дорога — собственно, почти тропинка — порой едва маячила среди травы; в этом краю не было хороших трактов, как в Армекте. Большие города связывались дорогами, но до таких деревень, как Делона, добирались по бездорожью. Отряд из четырнадцати всадников распался на группы и группки, рассеялся, из-за чего казался вдвое более многочисленным. Помрачневшая Энита нашла себе подругу в лице молодой телохранительницы Тевены; дартанские искатели приключений держались вместе, доверив слугам опеку над вьючными животными. Во главе отряда ехали два командира — поскольку, хотя никто этого не говорил, с первого мгновения было совершенно ясно, что каждое слово ее благородия значит без малого столько же, сколько слово Басергора-Крагдоба.

Энита с трудом сдерживала любопытство, хотя и умела его со свойственным невольницам старанием скрывать. Спутница и давняя подруга ее командира была первой женщиной «оттуда» — из Громбеларда, из «старых времен», из узкого круга доверенных людей властителей гор. Делен показался Эните неинтересным… впрочем, он был мужчиной. Но Тевена? Далеко не рядовая, даже более того, совершенно исключительная женщина. В других, совсем других обстоятельствах… например, в дартанском невольничьем хозяйстве… девушка вроде Эниты мысленно молила бы все силы мира, чтобы принадлежать такой, как она; чтобы удивительная, высокомерная и гордая госпожа захотела выложить за нее круглую сумму золотом. Принадлежать пустоголовой дартанской красотке, от которой следовало тщательно скрывать собственные знания и проистекающее из них чувство превосходства, — было кошмаром для каждой дорогостоящей невольницы из хозяйства. Госпожа Тевена наверняка не относилась к пустоголовым посредственностям. Однако сейчас Энита испытывала к ней непонятную неприязнь, а может быть, даже враждебность. Не отпускало странное чувство, что ее благородие — не союзник, но… если даже не противник, то по крайней мере помеха на пути Глорма и Рбита, этих прекрасных воинов. Новоиспеченная телохранительница Басергора-Крагдоба со старательно скрываемой неприязнью смотрела в спину ехавшей впереди женщины, непоколебимо убежденная в том, что эта женщина в отряде совершенно лишняя. Неизвестно, что она сейчас говорила своему спутнику.

Тем временем Тевена готова была болтать почти о чем угодно, только не о том, чего ожидал Глорм. Сплетни из столицы, распоряжения молодой королевы, ее увлечения, новинки в мире моды — все это, казалось, поглощало ее без остатка. Наконец Глорм не выдержал и прямо спросил о том, что его интересовало, поскольку странная забава успела ему надоесть.

— Жаль, что здесь нет Рбита, — с легкой иронией ответила она. — Он посмотрел бы на тебя так, как умеет смотреть только кот… Не жаль языка? Ты ведь знаешь, что я скажу, а я знаю, что ты это знаешь.

— Ясное дело, мы оба это знаем. Но ни ты, ни я — не кот. Я хочу услышать, что у тебя есть мне сказать, поскольку молчание меня утомляет. А тебя нет?

— Вовсе нет. Я молчала всю жизнь. Если бы я хотела говорить обо всем, что у меня лежит или лежало на душе, тебе от меня не было бы никакой пользы, Глорм.

— У тебя никогда не бывает сомнений? Никогда не хочется кому-то довериться?

Она пожала плечами и, помолчав, сказала, глядя прямо перед собой:

— Что ты хочешь от меня услышать? Годы спустя я встречаю человека, который везет больше военного снаряжения, чем я смогла бы унести. И о чем хочет говорить этот человек? О сомнениях. О чем он спрашивает свою спутницу? Хочется ли ей кому-то довериться. А что он заявляет до этого? Что молчание его утомляет. Кто ты такой? — ни с того ни с сего спросила она.

Он не ответил.

— Я обменялась письмами с Деленом, — продолжала она, — и сказала сыну: вот это приключение! Доверяю ли я кому-нибудь? Да, иногда. Я доверилась Ивину. Он просил, чтобы я от его имени выразила тебе уважение и пожелала удачи, — добавила она.

— Обними его от меня. Он уже почти мужчина, — заметил Глорм.

— В самом деле, почти. Ему двадцать два года.

Крагдоб нахмурился.

— Двадцать два года, — повторил он. — Вейна…

— Она уже женщина. Не может усидеть дома, самое позднее через год выйдет замуж.

Оба помолчали.

— Я доверилась Ивину и сказала: вот это приключение! — снова заговорила она. — Пока я ехала к Делену, я испытывала только радость. Свободна! Как никогда прежде. Потом я ждала Рбита и тебя. Знаешь, о чем мы говорили с Деленом?

О детях. Когда появился Рбит, мы разговаривали и о тебе. Наконец ты приехал. Приключение? Я тебя провожаю, — неожиданно заявила она. — Только часть пути. Потом сделаю одно из двух, от тебя зависит, что именно. Либо вернусь домой, либо сверну в Рапу, сяду на какой-нибудь корабль и поплыву в Лонд. Мне очень хотелось бы увидеть Арму. Поговорить, похвастаться домом, детьми… Такое вот женское хвастовство, — с ироничной улыбкой пояснила она. — У Армы всегда было столько всего, чего не хватало мне. Теперь у меня есть все, а у нее нет ничего. Мне хочется с глубокой женской заботой спросить: «А ты, Арма? У тебя все так никого и нет?» Я знаю, что нет. Просто прелестно.

— Тева… Что ты несешь?

— Я говорю, что здесь мне нечего делать. Куда ты меня тащишь? В какую-то захваченную разбойниками пустыню? Что мне там делать? Если я возьму в руку топор, то уроню его себе на ногу, я не умею стрелять и за всю жизнь никого даже не ударила. Я оставлю тебе мою телохранительницу, тебе от нее будет больше пользы, чем от меня. Глорм, дело не в том, удастся ли тебе задуманное или нет. Об этом мы вообще не говорим.

— Ты считаешь, что не удастся, — подытожил он.

Она потянулась к лошадиной гриве и ухватила двумя пальцами прядь волос.

— Я считаю, что тебя нет. Большой дартанский воин наслушался легенд о короле громбелардских разбойников и вообразил, что сумеет воплотить легенды в жизнь. Но это только легенды. Нет никакого дождливого королевства, есть только земля подонков, среди которых можно бегать с мечом в руке. Без Вечной империи нет Басергора-Крагдоба, нет и никогда не будет. Нужны легионы для поддержания порядка и урядники трибунала для преследования преступников, ибо только тогда появятся купцы, у которых можно вежливо попросить выкуп, ремесленники, которые заплатят вождю разбойников дань, корчмари, которых он вынудит купить себе «охрану». Всего этого нет, это давно умерший миф. Кто ты такой, рыцарь? — снова спросила она. — Куда ты едешь? Ты сумеешь восстановить в Громбеларде империю Кирлана? И о чем ты меня спрашиваешь? Удастся ли? А что удастся, Глорм, скажи? Восстановить Вторую провинцию? Это задача для Армы, не для тебя. Может, подождешь лет десять-пятнадцать?

Он молчал.

— Но раз уж я уехала из дома, — продолжала она, — то охотно увижусь с Армой. Возможно, последний раз в жизни. Но… это я всегда успею. Могу увидеться с ней через год, через два… Если не хочешь, чтобы я поехала туда сейчас, то я вернусь домой. У тебя свои планы, свои сны, я могу подождать, пока ты проснешься. Или умрешь, — холодно проговорила она. — И Рбит, и ты, вы оба едете в горы за тем же самым. Разница состоит в том, что Рбит знает, зачем он туда отправился.

— Мы едем, чтобы погибнуть?

— Погибнуть? Наивный. Просто умереть. Как старые звери, которые уходят в чащу, чтобы сложить там свои кости.

Глорм снова промолчал.

— Вижу, ты все уже знаешь, — наконец сказал он. — Зато я, похоже, не знаю ничего. Ты говоришь «легенды», спрашиваешь «кто ты такой?»… Так вот, Тева, когда-то ты не спрашивала, кто я такой, просто поддержала меня, и мы добились всего, о чем мечтали. С такими союзниками я был готов на все, не думая о том, что может случиться. Сейчас я тоже сумею добиться своего. По крайней мере, мне казалось, что сумею, что стоит попытаться. Но кого бы я ни попросил о помощи, мне сразу же говорят: это прошлое, легенды, все уже не так, как раньше. Хватит с меня таких разговоров. Делену я сказал «останься с женой», но ты не Делен, ты в десять раз умнее Делена, и потому я скажу тебе кое-что другое. Слышишь, Тевена? Так слушай: иди прочь, чем дальше, тем лучше, убирайся с глаз моих, ибо хватит с меня карканья ворон, которые свили себе гнезда и думают только о том, как выкормить птенцов. Ты ничего не добьешься в Громбеларде, думая об Армекте… или о Дартане, не так ли, ведь теперь ты живешь в Дартане, если не ошибаюсь? Мне нужны друзья, а не обреченные, которых тащат на эшафот. Это никакая для меня не свита, а командовать похоронной процессией я не умею.

Она хотела что-то сказать, но он ей не позволил.

— Погоди, раз уж я говорю… позволь мне. Недавно мне пришло в голову, что все мужчины, каких я встречал за свою жизнь, не вытянули из меня столько слов, как немногие встреченные мной женщины. Но — ладно, видимо, так и должно быть, — сказал он, словно желая кислой шуткой смягчить свои слова. — Я возвращаюсь не в прошлое, Тевена. Я возвращаюсь к себе домой. Сожженный, разрушенный, но это до сих пор дом. Мой дом. Возможно, я зря его когда-то покинул, но теперь возвращаюсь. И я не утверждаю, что намерен отстроить его таким, каким он был. Даже, пожалуй, не хочу. Когда-то ты подумала, — снова пошутил он, чуть тяжеловато, по своему обычаю, — сколь жалка судьба человека моего роста, если человек этот не хочет, чтобы его узнавали? Многие годы, ездя между Громбом и Бадором, Бадором и Рахгаром, я изображал сумасшедшего перед каждым патрулем Громбелардского легиона. Когда меня спрашивали: «Кто ты?», я отвечал: «Басергор-Крагдоб», и тогда они смеялись надо мной, показывали пальцами на уродливую рабочую скотину, на которой я сидел верхом, говорили: «А это наверняка бессмертный Гальватор?», и я мог ехать дальше, несмотря на то, что это действительно был Гальватор… Но несколько раз я наткнулся на более дотошных, и мне приходилось изображать Крагдоба так хорошо, как я только мог, что заканчивалось порубленными трупами на дороге. В городах я горбился под своим плащом, впрочем, на улицу я выходил только темной ночью, а Рбит бежал впереди, давая знать, свободна ли дорога. Из каждых десяти дней в Громбеларде девять я просиживал среди мокрых от дождя скал, в высокогорных селениях или роскошно обставленных пещерах. Думаешь, я тоскую о тех временах, когда притворялся дурачком на дорогах и сжимался в комок под плащом? А может, я скучаю по тем пещерам? Я был настолько сыт этим по горло, что сбежал.

Глорм сделал паузу.

— Теперь я возвращаюсь не затем, чтобы снова сжиматься в комок, — тут же продолжил он. — Если ты так думаешь — ладно, а может быть, даже тем лучше, поскольку можно предположить, что так же станет думать Арма. А знаешь, что вчера сказал про Арму Рбит? Не знаешь, так я скажу: он сказал, что убьет ее, если понадобится. У меня заболело сердце, когда я это услышал. Потом он ушел, а я долго еще ходил по саду, и в конце концов мне пришлось убедить себя в том, что он не сказал ничего такого, о чем я бы не знал. Мало того, он сказал вслух то, чего я не смог бы сказать даже самому себе. Но сегодня я уже могу и скажу: я еду в Громбелард не затем, чтобы горбиться под плащом. И не затем, чтобы умереть. Я еду убивать. Убивать и, возможно, погибнуть, ибо тот, кто сражается, порой гибнет. Но можешь быть уверена, что прежде чем я погибну… и если вообще погибну… погибнут многие, действительно многие другие, может быть, даже все, кто станет на моем пути. Держись подальше от Армы, Тевена, разве что только ты уверена, что я получу от нее поддержку, как когда-то. Если не уверена… Во всяком случае, не становись между мной и моими врагами.

Она молча покачала головой.

— Угрозы… Зачем? Ты никогда со мной не разговаривал, а когда это наконец случилось, я услышала лишь угрозы.

— Просьбы. И самое большее предостережения.

— Просьбы?

— Ясное дело. Прошу тебя, Тевена, чтобы ты не вставала у меня на пути. Насколько я слышал, ты не отправляешься туда же, куда и я, так что эту просьбу, пожалуй, не так уж сложно исполнить.

— Она ни к чему.

— Не знаю. — Глорма уже по-настоящему утомил разговор, которого он сам добивался. — Я был с тобой откровенным, и ты получила, что хотела. Как далеко ты собираешься меня проводить?

— Примерно до границы.

— Тогда успеем еще поговорить. Даже о моде в Роллайне… Я сказал, чтобы ты убиралась прочь, но не воспринимай этого буквально.

Она рассмеялась, что с ней бывало неизмеримо редко.

— Тебе стыдно? Интересно. Не ожидала.

В густонаселенном Дартане найти ночлег не составляло труда — в любой деревне за две серебряных монеты все крестьяне выгнали бы своих баб и потомство в лес, чтобы уступить хижину знаменитым путникам. Сложнее было найти приличный постоялый двор; даже те, что находились у главных трактов, пугали непонятного происхождения едой и грязными комнатами, где все вместе спали на соломе. В этом краю путешествия всегда считались неприятной необходимостью, несчастьем разных гонцов и купцов. Поскольку, однако, стояло лето, а погода благоприятствовала, лагерный костер выглядел куда приятнее, чем постоялый двор или грязная крестьянская хижина.

Глорм и Тевена, не сговариваясь, пришли именно к такому выводу.

Привал под небом прекрасного и безопасного края обещал одни удовольствия. Ночное дежурство, требовавшееся скорее для поддержания огня, чем по какой-либо иной причине, предстояло нести слугам. Днем подстрелили двух фазанов и несколько птиц помельче, так что аппетитный запах жаркого широко стлался по земле, плывя к деревьям ближайшей рощицы, под копыта пасущихся лошадей. В сумерках женщины отправились к густым кустам, росшим вдоль берега ручья, шутливо и строго напомнив мужчинам, чтобы те продолжали отдыхать вокруг костра.

Над водой слегка давали о себе знать комары, не питавшие никакого уважения даже к обнаженной спине ее благородия, а тем более к рукам освобожденной жемчужинки или ногам невольницы-телохранительницы.

Изгибаясь, ручеек широко разливался, тонким слоем неподвижной воды покрывая песчаную отмель, скрытую в маленькой бухте. Вода была теплая, а в сравнении с холодным вечерним воздухом казалась почти горячей. Лениво лежа на спине, Энита забыла о неприязни к худой, словно мальчишка, сорокалетней женщине, которая оставила где-то свое неприступное высокомерие и помогала ей выполоскать волосы так, чтобы в них не застряли бесчисленные песчинки, готовые подняться со дна при первом же резком движении. Черноволосая спутница Крагдоба не удержалась от странного, очень женского волнения, заметив у гордой Тевены обвисшие груди, которые выкормили троих детей, вследствие чего бесповоротно утратили свою красоту. Армектанка бросила на нее лишь один, чуть завистливый взгляд, который коснулся бедер, ляжек и ягодиц Эниты, скользнул по розовым соскам, венчавшим тугие полушария… В течение короткого, очень короткого мгновения обе друг другу в чем-то завидовали. И обе это поняли, а прозрачная вода унесла куда-то осадок никому не нужной неприязни.

Телохранительница плескалась чуть дальше; возможно, она заметила какой-то тайный знак своей госпожи, а может быть, просто почувствовала, что две женщины хотят побыть одни.

— Какой он? — спросила Энита, повинуясь внезапному порыву. — Ты так хорошо его знаешь, ваше благородие… Какой он на самом деле?

— Ты не хочешь этого знать.

— Хочу, очень хочу. Какой он?

— Ты его не знаешь? Мне казалось, что за столько лет в одном доме…

— Нет, куда там, госпожа… Столько лет, но каких лет? Что может знать невольница? Ты его знаешь очень давно, великого воина, которого все боялись. Сейчас, когда он согласился взять меня с собой, я боюсь его подвести. Какой он?

Энита была младше Тевены всего на десять-одиннадцать лет. Это означало, что она уже не была ребенком. И тем не менее Тевене казалось, что это так. Возможно, невольница тридцати с лишним лет все еще могла быть лишь девушкой? Сидя на корточках в ручье и забавляясь волосами лежащей спутницы, армектанка впервые задала себе вопрос о том, как, собственно, формируется душа симпатичной невольницы-служанки, которая скорее игрушка, драгоценность, чем мыслящее, ведущее собственную жизнь существо. Небольшие привилегии, столь же мало обязанностей, никакой ответственности… разве что если назвать ответственностью заботу о том, чтобы правильно уложить подушки, не разлить поданное к столу вино… Холодными от воды ладонями она накрыла щеки лежащей.

— Легенду или правду? Что ты хочешь услышать? Может, немного одного… и немного другого? — мягко посоветовала она. — Так безопаснее.

— Правду.

— Я всю жизнь лгала. Прежде всего ради него, но и ради себя, конечно. Сегодня я должна сказать правду? Именно тебе?

— Почему не мне?

— Потому что ты не хочешь правды и рассчитываешь именно на легенду.

— Правду.

— Этот великий воин намного более велик, чем следует из легенд, более велик, чем ты можешь себе представить, — серьезно сказала Тевена. — Возможно, на всем свете нет никого, кто смог бы победить его в честном бою, один на один. Но я никогда не видела и не слышала, чтобы он честно сражался. Может быть, на дартанских аренах, не знаю. Но в настоящей жизни… в настоящей жизни он вообще не умеет развлекаться, а на аренах это наверняка было лишь развлечением. В настоящей жизни этот воин умеет только одно — добиваться своих целей. И делает это с беспощадностью, о которой ты понятия не имеешь. Правду? — снова спросила она.

Энита медленно кивнула, глядя куда-то над берегом ручья. На темнеющем небе появлялись первые бледные звезды.

— Если он сможет кого-то убить ударом в спину, то наверняка не станет сражаться лицом к лицу. Не из-за трусости, но из-за расчетливости, поскольку удар в спину всегда надежнее и несет в себе меньший риск. Он никогда никому не причинил вреда без нужды и точно так же никогда не колебался, если считал это необходимым. Продолжать?

— Да, — тихо сказала она, одним лишь движением губ.

— Басергор-Крагдоб — древний титул самого сильного из громбелардских предводителей разбойников. В горах всегда есть какой-то Крагдоб, и всегда кто-то его не признает, а в итоге сам в свою очередь объявляет себя Крагдобом. Думаю, что во всей истории Шерера был только один, которого признавали все. Он.

Она мягко обмыла шею и грудь лежащей в ручье дартанки, которая, похоже, даже не заметила ее почти сочувственной ласки.

— Он убивал воинов и нищих, шлюх и беременных женщин, стариков и юношей. Он убивал или приказывал убивать детей. Он вырезал целые семьи в наказание, в отместку или для устрашения. Все это он делал столь долго, что никто не отваживался выступить против него. Друзей, и даже только союзников он готов был защищать, рискуя собственной жизнью. Всегда и все по расчету. Он любит только одно существо, которое является его верным отражением, облаченным в кошачью шкуру. Возможно, он хотел любить кого-то еще, женщину, но не знал, как это делается, а она не согласилась его учить.

— Не верю, что он приказывал убивать детей.

— Если эти дети выступали против него? Это Громбелард… Если ребенок достаточно взрослый, чтобы держать оружие и угрожать чьей-то жизни, то он достаточно взрослый и для того, чтобы умереть.

— Я видела, как он сражался. Он был великодушен, заботился о побежденных. Он был прекрасным господином, самым прекрасным из всех. Его волновали даже… смешные переживания невольниц.

— Он играл. Его благородие Венет, дартанский Рыцарь Без Доспехов — игрушка Басергора-Крагдоба. Вся его жизнь в Роллайне — это игра. Кто такой Басергор-Крагдоб, настоящий властелин Тяжелых гор, где единственный закон — сила? Добрый душа-человек, спешащий к каждому с советом и поддержкой? Нет, Энита. Ты тоже до сих пор играла, даже о том не зная, играла в невольницу прекрасного господина. Но теперь началась настоящая жизнь. Ты служишь убийце, грабителю и бандиту, который в человеческой голове носит совесть кота. Он не понимает, что такое добро и зло, отличая только естественное и неестественное. Естественное или неестественное для него и только для него. И тем не менее, вопреки тому, что ты сейчас думаешь, этого достаточно, чтобы иметь многих друзей. Ведь дружеские обязанности очевидны и естественны, и следовательно, для него святы. Он никогда не простил ни одного предательства, но и сам ни разу не предал и не подвел друга. И может быть, потому… точно так же его никогда не подводили друзья.

— Не подводили?

— Никогда.

— А сейчас? Его благородие Делен, ты, госпожа?

— Сейчас… уже нет тех друзей, их не существует, каким образом они могут подвести? Подвел ли его Делен, мастер меча? Энита, ведь Делен уже не мастер меча, он муж и отец, причем прекрасный. Тевена? Тевена уже не бадорский резидент Крагдоба, она… путешественница немного старше тебя, у которой болит спина от езды верхом и которая постоянно скучает по своему дому. Я дала бы Глорму все, что у меня есть, но он не потребовал ничего, что я могла бы ему дать. Он рассчитывал лишь, что я поверну вспять время, а этого я никак не могу. Так что сегодня он со мной попрощался, поскольку я ему уже ни на что не гожусь. Приятная, но бесполезная. Я любила его таким, и хорошо, что он таким остался.

Лежащая в ручье девушка слушала ее, закрыв глаза.

— Когда-то… — задумчиво добавила Тевена, — возможно, Глорм все же кого-то подвел. Арму. Она просила его вернуться в Громбелард, а он этого не сделал. Он еще не знал, что должен вернуться. Но даже если он ее и подвел, то по той же самой причине, о которой я только что говорила. Его не было… Арма требовала помощи от его благородия Венета, знаменитого Рыцаря Без Доспехов. А рыцарь Венет не мог ей помочь.

— И в этом заключается дружба?

Армектанка посмотрела на небо.

— Не знаю… Есть ли вообще кто-нибудь, кто знает, в чем она в точности заключается? Возможно, прежде всего в том, чтобы не требовать от друзей того, чего они не могут дать.

Дартанка молчала, словно ожидая продолжения.

— И больше ничего нельзя о нем сказать? Это в самом деле все?

— Ну да… Пожалуй, все.

— Нет, госпожа, наверняка не все.

— Разочарована? Понимаю… Теперь хочешь немного легенд?

— Ваше благородие, ты описала мне не человека, а… какую-то машину.

— Угу. Мы друг друга поняли.

 

11

Таменат встал поздно, очень поздно, так как выпитый перед сном бокал вина за ночь приобрел размеры целого кувшина. Мучимый головной болью и тошнотой, а прежде всего разозленный, он не получил никакой помощи от едва живого хозяина, который, в отличие от гостя, встал очень рано и, спасаясь от мучительной смерти, с размаху вышиб клин клином. Досточтимый Оген лежал пьяный как свинья, а мнения озабоченных слуг полностью совпадали: ничто не могло привести их господина в чувство, стоило ему однажды запить. Сами же парни, хотя и довольно смышленые, не в силах были помочь разгневанному старику, который требовал ответа лишь на один вопрос: где его подопечная?

Этого никто не знал.

В пятый, а может, в десятый раз Таменат мысленно просил прощения у своего здравомыслящего сына, который столь доходчиво изложил ему в Ахелии некие соображения. Безумное существо, сидящее внутри прекрасной Риди, следовало постоянно держать в клетке или, по крайней мере, на прочной цепи.

Старый математик Шерни, хотя и достаточно раздражительный, все же умел здраво рассуждать и вовсе не был склонен по любому поводу рвать несуществующие волосы на голове. Однако чем дольше он думал о причинах, по которым не владевшая местным языком, не имевшая в Лонде никаких знакомых, ни в чем не нуждавшаяся женщина тайком выбралась ночью из дому и пропала… Чем больше он размышлял об этих причинах, тем в большую впадал панику. Что бы она ни совершила этой ночью, это была явная и несомненная глупость. Если вообще не безумие.

Она не пошла с кем-то поговорить, поскольку говорить не умела. По крайней мере, по-громбелардски.

Она не пошла слушать легенды о самой себе — по той же самой причине.

Она не отправилась в Громб искать стража законов, поскольку понятия не имела, где находится Громб; впрочем, она ни о чем не имела понятия.

Так что если она сейчас не продавалась в таверне морякам и не нанималась на корабль, это означало, что она делает нечто другое. Глупое или страшное.

Таменат верил или по крайней мере пытался и хотел верить, что княжна продается в таверне морякам. Он простил бы ее; если нужно, то даже похвалил бы и позволил оставить себе заработанные деньги — лишь бы только она не делала ничего другого.

Он познакомился с Ридаретой в обстоятельствах, мягко говоря, необычных, да и потом несколько раз имел удовольствие наблюдать последствия ее поступков. Но все это мало его волновало. Потеря какого-нибудь корабля или сгоревший дом в Ахелии — то были проблемы Алиды и Раладана. Просидев на Агарах несколько лет, старый математик начал со временем воспринимать необычный нрав княжны как нечто нормальное или, самое большее, нечто странное. А поскольку к нему она относилась с некоторым уважением, он нескромно полагал, что сумеет держать ее в узде.

Но нет. Не сумел. Если кто-то и воображал, будто ему под силу подчинить себе это «нечто», он ошибался, и притом сильно.

Он искал ее три дня — сперва сам, а потом с помощью обеспокоенного Огена и людей, бывших в распоряжении последнего. И если бы только людей! Он нанял добрую дюжину котов — но это тоже не принесло никакого результата. Если уж коты не сумели найти пропавшую княжну, это означало, что княжны не существует. По крайней мере, ее не было в Лонде.

И ее действительно не было… Хотя, с другой стороны, она не убежала далеко.

«Сейла», изящная и быстрая как чайка каравелла, считалась одним из лучших агарских парусников. На ней не имелось вооружения, но она и не являлась военным кораблем. В море она выходила не слишком часто, и то почти всегда под командованием самого Раладана. Так было и на этот раз. Раладан опоздал на целых четыре дня, поскольку даже он не мог приказывать ветрам. Тем не менее он в конце концов добрался до Лонда и бросил якорь на рейде, так как платить высокие портовые сборы не собирался. Разозленная Ридарета два дня болталась по всем портовым дырам и закоулкам, пока наконец у набережной не появилась шлюпка с «Сейлы». В самое время, и даже, можно сказать, в последний момент… Коты Тамената ничего не добились, так как когда старику пришла в голову мысль нанять их для поисков, одноглазая красавица находилась уже на борту каравеллы, под опекой капитана Раладана.

Сперва она устроила страшный скандал, почти кипя от злости.

— Когда ты должен был быть?! Мне пришлось прирезать в переулке какого-то дурного шпиона, а потом два дня болтаться в залатанных лохмотьях, не высовывая носа из-под капюшона! Идеи этой твоей прекрасной толстушки когда-нибудь сведут меня с ума! Впрочем, сами идеи и то лучше, чем их исполнение… Два дня! Я, как глупая шлюха, жду два дня того, кто должен быть здесь уже давно!

Раладана нелегко было вывести из равновесия, и уж тем более — его приемной дочери. Пока она шумела, он покачивался на каблуках, засунув руки за пояс и уставившись куда-то в сторону горизонта. Она замолчала, чтобы набрать воздуха, и тогда он сказал:

— Заткнись наконец, Рида.

Она заткнулась.

Он предложил поговорить в капитанской каюте на корме, из которой на это время вынужден был убраться его заместитель, для всех — фактический капитан «Сейлы». Сперва, однако, он велел подать ей горячую еду, вино и подобающую одежду, так как переодетая нищенкой она действительно выглядела кошмарно. Пока она занималась собой, он снова начал размышлять, что, собственно, ему следует ей сказать. В его жизни был период, когда он играл в интригана, но не считал эту игру удачной. Теперь он думал о том, сказать ли Ридарете все (ему очень этого хотелось), или же последовать советам супруги (что, в свою очередь, подсказывал ему рассудок). В конце концов он выбрал второй вариант, поскольку это никак не могло причинить вреда Ридарете, даже напротив — вероятнее всего, предотвращало немалые глупости, которые она могла бы совершить.

Как Таменат, много лет назад оказавший агарским властям неоценимые услуги, так и его сын, который почти год пользовался их гостеприимством, наивно полагали, что «громбелардское предприятие» — дело почти личное, по существу никого не касающееся — может, лишь диких горных бродяг, пусть даже еще имперского трибунала и легионов. Но уже Рбит мог уверенно сказать кое-что о том, как все выглядит на самом деле, ибо в лице… или морде? — снежно-белой красотки принимал у себя в саду посланницу самой королевы Дартана. Княжна Ридарета надоедала Глорму, а потом Таменату из-за каприза, вернее, сперва из-за каприза, поскольку, когда вернулась на Агары эскадра Раладана, дела пошли быстрее. Ее высочество княгиня Алида откровенно скучала на своем острове, и даже Таменат, ежедневно наблюдавший ее скуку, хотя и хорошо знал Алиду, начал забывать, кем она была на самом деле. А была она прежде всего влюбленной в политические козни интриганкой, не имевшей в свое время достойного противника во всей Морской провинции. При ее участии лишались своих постов судьи трибунала, и в довершение всего сам гаррийский князь-представитель отправился в петлю, когда вспыхнуло восстание. Подобная личность не могла упустить такую мелочь, как угроза (а может быть, надежда), что полулегендарный король разбойников наведет свои порядки в дождливом Громбеларде. Не было мелочью и таинственное путешествие его отца… А Ридарета, готовая разбивать о скалы вверенные ее опеке корабли и видевшая не дальше собственного носа, могла, однако, когда ей давали такую возможность, быть настоящим демоном. Независимо от того, как изменила эту женщину грозная мощь Рубина, она все же оставалась родной дочерью величайшего пирата в истории, и в ее жилах текла ядовитая кровь отца. Она прекрасно годилась на роль капризной (ибо так оно и было) и ленивой (на самом деле) девицы, готовой со скуки сопровождать мудреца Шерни хоть на край света. Но тот факт, что мудрец этот весьма желал ее общества, сам по себе заставлял задуматься. И ее высочество Алида, госпожа на Агарах, не упустила эту «мелочь», тем более что знала некоторые тайны однорукого великана. Раладан не мог прийти в себя от удивления, увидев новое — собственно, старое, лишь забытое — обличье жены, которая выгоняла его в море, хотя до сих пор поступала как раз наоборот. Но и он умел действовать, а также думать. Ему требовалось немногое, чтобы понять, что говорит Алида.

— Громбелард. Я уже давно о нем думаю, а точнее, с того момента, когда стало ясно, что там развалилась власть империи, — объясняла она, стуча пальцем по разложенной на столе карте. — То были лишь мечты, но уже год нет Вечной империи, осталось лишь название. Есть Армект, по соседству с которым лежит могущественный Дартан, а в нем тщеславная властительница, которая ногами своих рыцарей запинала армектанских легионеров, словно паршивых псов. Что дальше? Дальше — Гарра с Островами, для Кирлана скорее проблема, чем польза. И что еще? Лонд, город-государство, город-провинция, в который не ведут никакие пути, кроме морского, ибо через горы могут пробиться в лучшем случае сильные военные отряды. Они могут пробиться сейчас, но не смогут, если банды горцев получат такого вождя, какой именно сейчас к ним отправляется. Когда его правление окрепнет… и если вообще окрепнет, само собой… нужно будет объявить настоящую войну, завоевать весь Громбелард заново, лишь для того, чтобы открыть дорогу в Лонд. Кто объявит такую войну? Королева Эзена? Как же. Значит, Армект? Может ли Армект объявить войну громбелардским головорезам Крагдоба? Имея рядом такого верного союзника, как Дартан, который только и ждет случая, чтобы отвоевать полную независимость? Мы возьмем себе Лонд, как только Глорм установит в Тяжелых горах свои порядки, — коротко заявила она. — Тот, у кого в руках Лонд, властвует над Срединными водами, а тем самым — над одним из важнейших морских путей Шерера. От попытки отбить этот порт с суши нас защитит Басергор-Крагдоб с его армией разбойников, защитит самим своим присутствием в горах. А ты? Ты защитишь Лонд от нападения с моря? У нас есть достаточно сильный флот?

Раладан кивнул.

— Есть. Не такой, чтобы разбить все флотилии Армекта, но Армект не может собрать все флотилии, чтобы отбить Лонд, так как сразу же потеряет Гарру. Ограниченную атаку с моря мы отобьем. Особенно если учесть, что армектанцы пытались там сделать то, что мы позднее и, пожалуй, несколько лучше сделали в Ахелии, — объяснял он, показывая узкие проливы на карте, обозначенные как Жерло и Большое Жерло. — Водный путь в проливах ведет примерно туда, его охраняют мощные пороховые орудия и еще какие-то катапульты или баллисты. Не сам порт, но проливы, а через эти проливы вынуждены будут пройти все армектанские эскадры из Срединных вод. Им трудно будет захватить Лонд с моря, эти батареи не пропускают пиратские корабли, но после потери Лонда они могут стать обоюдоострым оружием. Естественно, при условии, что их захватит кто-то другой. Но, собственно, как ты собираешься захватить Лонд и эти батареи?

— Руками громбелардских горцев.

— Гм… Если так, то потом мы его удержим. Защитимся.

— А в Армекте будут знать, что мы защитимся, поэтому никакого нападения не будет. Мы возьмем Лонд руками Глорма и выкупим его у него, делая при этом лишь дружественные жесты в сторону Кирлана. Нападения не будет, — повторила она, — самое большее какая-нибудь заносчивая демонстрация, с целью выведать, дадим ли мы себя запугать. Не дадим. Зато заключим выгодное для всех соглашение, путь через Срединные воды будет открыт, портовые сборы в Лонде умеренные… А Агары вместе с Лондом станут вассалом Вечной империи.

— Хочешь принести присягу на верность императору?

— Скорее императрице, поскольку слухи об отречении достойнейшего Авенора давно уже перестали быть слухами. Да, конечно, я принесу ей присягу, по крайней мере, буду этого добиваться, ибо это первый шаг к получению полной независимости. Номинально находящееся в положении вассала в силу заключенного договора княжество — все же нечто совсем иное, нежели два мятежных острова, логово пиратов, острова, которые никто не признает…

Политика несколько утомляла Раладана, но, к счастью, его раскрасневшаяся супруга требовала от него не строить какие-либо планы, а лишь исполнять ее замыслы. На это он охотно соглашался, поскольку морские авантюры были его стихией.

— Однако мне кажется, что Ридарете ты поручила миссию, связанную скорее с Таменатом, чем с Глормом.

Она раздраженно отбросила золотую косу за спину.

— Глорму не нужна помощь Ридареты, скорее его следует предостеречь от подобной «помощи». Зато стоит приглядеть за нашим старым приятелем, ибо неизвестно, какую кашу он может заварить в Громбеларде.

— Кашу? Какую кашу? Что ты знаешь о делах Тамената?

Она искоса посмотрела на него.

— На Агары приходили письма и тому, и другому… Полагаешь, я не знаю их содержания?

— Ты вскрывала предназначенные им письма? Каким образом ты обошла печати?

Его слова ее растрогали.

— Эй, моряк… — игриво проговорила она, касаясь его груди, совсем как много лет назад, когда он впервые оказался перед ней — пират, в которого она влюбилась с первого взгляда и которого ждала долгие годы.

Тогда она была тайной разведчицей трибунала. Он улыбнулся, поскольку тут же сам счел забавным расспрашивать кого-то такого, как она, можно ли справиться с обычной восковой печатью.

— Я не хочу знать, что было в тех письмах. И Глорм, и Таменат — мои друзья.

— Кое-что ты все же узнаешь. Там было нечто, касающееся Ридареты и тебя.

Когда речь шла о Ридарете, Раладан переставал шутить, а его сомнения нравственного порядка исчезали, словно унесенный ветром дым.

— Некий посланник, друг Тамената, описал интересную историю, связанную с калекой-музыкантом, которого он называет стражем законов всего. Человек этот когда-то пытался склонить тебя убить любимую дочь…

Она рассказала все.

— Ридарета знает об этом якобы замурованном… об этом существе? — спросил он, когда она закончила.

— Угу. Я ей сказала.

— И что? А прежде всего — почему я ничего обо всем этом не знал?

— Потому что Ридарета взрослая и имеет право делать все, что ей захочется, а у тебя на этот счет всегда свое мнение. Мы друг друга недолюбливаем, но можем оказывать взаимные любезности. Она уехала. Теперь ты можешь помочь ей или нет. Я обещала, что поможешь. Ты должен появиться в Лонде.

— Сейчас я тебя изобью, Алида, — совершенно серьезно пригрозил он.

— Иногда мне это даже нравится. Ей ничто не угрожает. Она не позволит выкопать того горбуна из камней, только и всего. Это ведь хорошо? Хорошо по крайней мере по двум причинам: во-первых, это ваш общий враг; во-вторых, горбун чем-то там занимался в Громбеларде, что касалось Шерни и Алера, так следует из письма Готаха. Мы не хотим, чтобы кто-либо там в чем-либо копался, ибо Глорм должен добиться своего. И ему не нужны в горах стражи законов всего. Никто сейчас не должен путаться у него под ногами.

— Таменат наверняка не сделал бы ничего такого, что могло бы повредить его сыну.

— У Тамената давно уже не все дома. У меня и в мыслях нет полагаться на его здравый рассудок.

Раладан пожал плечами.

— Ладно. Что я должен сказать Ридарете?

— Ничего. Она знает все, что нужно. Дай ей людей, если она того потребует, и плыви или бросай якорь там, где она скажет. Не следует оставлять ее совсем одну, лишенную какой-либо помощи.

С этим он согласился.

— И забери с собой ее корабль, — добавила она.

— Погоди, погоди… Корабль Ридареты?

С Тюленихой Риди почти никто не хотел плавать. Она собрала себе команду из худшего сброда, да еще таких, которых даже в пиратском флоте считали канальями и мерзкими животными. Другое дело, что эта банда могла спустить шкуру с любого. Вот только чаще всего ей приходилось драться с командами других агарских кораблей. «Гнилой труп» — так они назвали свой корабль, к радости и при поддержке капитанши. Да и то они назвали его так только потому, что Раладан стал возражать. Сперва они хотели, чтобы это была «Бочка говна».

— «Сейла» не вооружена. Тебе может пригодиться военный корабль, — сказала Алида.

— Это не военный корабль, а… Не знаю что. Мне не нужна эта банда. Это вообще не моряки, а…

— Но и мне они здесь не нужны. Тебя нет, Ридареты нет, а никого другого они не слушают. Я просто боюсь того, что они здесь, в Ахелии.

— А мне они нужны в Лонде?

— Пусть бросят якорь где-нибудь у громбелардских берегов, не верю, что ты не знаешь ни одной бухты, которая бы для этого сгодилась. Впрочем, можешь разбить этот корабль о скалы, мне все равно, лишь бы его не было в Ахелии. Послушай, а откуда ты знаешь, что они тебе точно не пригодятся? Ведь это головорезы, собранные со всего света, ты сам говорил, что с ними шутить не стоит. Мы не знаем, что может случиться, а ты будешь очень далеко от Агар. Возьми их с собой.

Раладан вздохнул и согласился.

Одетая в темно-зеленое платье Ридарета даже не пыталась скрыть радости. Порой ей приходилось одеваться скромнее, но по-настоящему хорошо она себя чувствовала только в воистину княжеском облачении. Раладан об этом помнил и охотно удовлетворил ее тщеславие, загрузив на «Сейлу» дополнительный сундук, из-за которого, честно говоря, осадка корабля нисколько не возросла. Едва сдерживая улыбку, он смотрел на пышноволосую красавицу, звенящую золотом на шее, запястьях и в ушах, сверкающую перстнями на пальцах и демонстрирующую крепко сжатые груди в глубоком декольте платья. На фоне простой обстановки капитанской каюты она выглядела… неподобающе. Но это не имело значения. При помощи такой малости он сделал Ридарету счастливой.

— Прости, что я на тебя кричала, — искренне сказала она, на мгновение прижимаясь к нему. — Глупая я.

— Всего лишь сумасбродная.

Она улыбнулась, ибо для нее это был комплимент.

Раладан налил вина — себе в кружку, княжне в бокал.

— Кого ты убила? — спросил он, вспоминая ее крики о том, что она якобы зарезала каких-то шпионов в переулках.

Она рассказала, кто такой купец Оген, а также обо всем остальном.

— Я ушла из дома перед рассветом, — закончила она, — и была уверена, что если тот сукин сын на улице — действительно шпион трибунала, то он пойдет за мной, ибо что ему еще оставалось делать? Наблюдать за спящим домом? Я завела его в темный переулок и прирезала так, как ты меня учил. Он даже не пикнул. Это был какой-то крысеныш, меньше меня ростом, — презрительно добавила она, — а впрочем, если бы он стал дергаться… я всегда могла бы сделать кое-что другое. Но не сделала, поскольку хотела, чтобы все было тихо.

Она на многое была способна, и он это знал. Если она и воспользовалась ножом, то только для забавы.

— Умная девочка, — похвалил он ее. — Что тебе нужно?

— Не знаю. Ничего. Посижу немного в этом платье, а потом пойду спать. Утром дашь мне оружие, какой-нибудь хороший меч и соответствующие шмотки. — Она недовольно поморщилась. — Что-нибудь такое, в чем можно лазить по горам. Я больше не стану изображать внучку или племянницу старого дылды, одетую в серое платьице.

— Что ты ему скажешь?

— Не знаю. Хотя, собственно, знаю. Мне кое-что приснилось. Нет, в самом деле, — заверила она. — Понятия не имею, что это, но он наверняка поймет. Какие-то числа, похоже, какая-то формула, — объяснила она. — Напишу ему эти числа и посмотрю, что он скажет.

— А что он может сказать?

— Не знаю. Это ведь математик Шерни. Возможно, он скажет: «О, проклятье!» Возможно, начнет петь от радости, улыбнется или скажет: «Возвращаемся на Агары». Или: «Нужно выкопать из-под земли стража законов всего». Кстати, немало времени прошло, прежде чем он мне о нем рассказал. И я до сих пор не знаю, зачем я ему нужна. Возможно, узнаю, когда напишу эти числа.

Раладан питал отвращение к Шерни. Тем не менее он понимал, что его прекрасная подопечная не шутит. Она действительно стала обладательницей некоего знания, которое могло иметь для Тамената немалое значение. Какое? На этот счет она тоже говорила правду: неизвестно.

— Когда ты перестаешь быть Ридаретой и начинаешь становиться Риолатой…

— Я не перестала и не начинаю, — отрезала она. — Эта дрянь мне нравится еще меньше, чем тебе. Но она сидит во мне, и если я что-то знаю — значит, знаю. Завтра об этом узнает Таменат, и посмотрим. Не уходи никуда отсюда, хорошо? И пусть шлюпка ждет в порту, на всякий случай.

— Хорошо еще, что ему не пришло в голову сразу отправиться в Громб, — заметил Раладан.

— Я что-нибудь придумала бы, чтобы задержать его на пару дней. Не знаю, — неожиданно призналась она, — встречала ли когда-либо человека столь умного и глупого одновременно. Он… полностью оторван от мира, кажется, будто он смотрит на все сквозь туман, а слушает сквозь стену, ну ты понимаешь. Интересно, все ли посланники такие?

— Таменат, кажется, уже не посланник… Но да, я понимаю, о чем ты, — сразу же добавил он.

— Не посланник? — Она задумалась. — А я считаю иначе.

Он удивился.

— Что ты можешь об этом знать?

— Вроде как ничего. Но что я могу знать о каких-то числах, якобы описывающих Шернь? Мне кажется, что Таменат… это как бы второй Рубин. Второй… второе… — Она несколько запуталась. — В общем, он такой же, как я.

— Та его попытка с Рубином…

— Знаю, ничего из этого не вышло. Не о том речь. И все же в нем есть то же самое, что и во мне. Он бы наверняка сказал: одна и та же сущность.

— И он об этом не знает?

— Похоже, нет.

— Пусть будет, как ты хочешь, Рида. Делай, как считаешь лучше. Но вся эта история мне не нравится. Ненавижу такую работу. Какова ее цель? Что нужно сделать? Знаю, тебе это безразлично, а уж Алида была бы в своей стихии. Но я лишь старый пират, мне все равно, как меня называют. Ненавижу такую работу, — повторил он.

— Но ты когда-то занимался чем-то подобным. Ради меня, — негромко напомнила она, касаясь его руки.

— Ради тебя. И ради твоего настоящего отца. Когда-то. Но больше не хочу.

— И потому — сиди на корабле и жди известий, ничего больше. Договоримся о каком-нибудь пароле на случай, если я не смогу прийти сама… Я видела котов! — вдруг сказала она, радуясь словно ребенок. — Знаешь, какие они?

Он покачал головой и слегка улыбнулся.

— Знаю, Рида.

— Если не смогу прийти сама, то пришлю к тебе кота. Их, кажется, можно нанять. Пришлю какого-нибудь, чтобы передал известие командиру шлюпки с «Сейлы». Я видела там Бохеда, — вспомнила она.

— Потому что это он — настоящий капитан «Сейлы»… Ну, ну! — Он поднял палец, так как и ему кое-что вспомнилось.

— Да не буду я больше с ним спать, — бесстыдно заявила она. — Но ему можно доверять, а кроме того, он умный. Лучше всего, чтобы именно он ждал в порту.

— Он или я, кто-то из нас. Кроме команды тут у меня двадцать самых лучших солдат, помни об этом.

— Пока они мне не нужны, иначе Таменат сразу поймет, как обстоят дела. Но кто знает? Сперва я должна с ним поговорить. А капитан Бохед, говоришь, жив? Он ведь рыжий… Я тут слышала в таверне песенку, — ни с того ни с сего заявила она, — и запомнила, потому что ее все время пели, а я там просидела в углу целый день. Хочешь послушать?

У нее был приятный, хотя и совершенно необработанный голос:

— Корабельная, — с улыбкой заметил Раладан. — Но я ее не знаю, не слышал.

— Красиво? — спросила она, радуясь, как ребенок.

— Нет, — сказал он. — Я дважды видел корабль твоего отца, и мне этого достаточно, даже не хочу о нем слушать. Что за… тьфу! Не пой мне таких вещей на корабле. Мне не хочется верить, что какие-то моряки пели это, ставя паруса. Разве что все окончательно опустились. — Она действительно испортила ему настроение.

— А моих я этой песне научу.

— Твоих… конечно.

Он даже словом не заикнулся о «поддержке», которую навязала ему жена. «Гнилой труп» стоял на якоре у входа в бухту, спрятанный среди скал, за которые не завел бы его никто, кроме одного-единственного человека — Раладана, лучшего лоцмана, какого знали Просторы. И тот же Раладан тихо надеялся, что никто другой его из-за этих скал не выведет…

— Но на том сожженном корабле была девушка, заметил? Госпожа смерть… «Ну он ее и отодрал!» — захихикала она. — А Бохед тоже рыжий, и тоже…

— Заткнись, Рида.

— Ну ладно. Но они уже не поют о Бесстрашном Демоне, а только о его дочери, сам видишь.

— Вот уж действительно повод для радости… Не о его дочери, только о какой-то «госпоже корабля». Что насчет трибунала? — сменил он тему.

— Насчет чего?

— Насчет трибунала. Завтра ты сходишь на берег. С трибуналом хлопот больше не будет?

— Наверняка какие-то будут.

Она выпила еще немного вина и встала.

— Пойду к себе. Я страшно устала.

Она умела обходиться без сна точно так же, как без еды и воздуха. Но отсутствие всего этого мучило ее, вызывало недомогание и вгоняло в отвратительное настроение. Как правило, она спала и ела даже больше других.

— Тебя разбудить?

— Нет… Встану сама.

 

12

Этой ночью Раладан очень плохо спал. Сперва он заснул, но проснулся еще до рассвета, вертелся, крутился, наконец нашел одежду, надел сапоги и выбрался на палубу, к удивлению матроса из ночной вахты, который не привык к бессоннице командира. Опершись о борт на высоте клюза, он уставился в море. Из головы у него не выходила дурная песенка Ридареты.

Рубин Дочери Молний… По-дартански цветастое название описывало Темный Брошенный Предмет, который много веков назад завладел жизнью Делары, самой младшей из мифических трех сестер, рожденных Шернью. По легенде, появление Делары сопровождалось невероятной силы грозой. Отсюда и эта Дочь Молний…

Ленивая волна мягко покачивала изящный корпус каравеллы.

Раладан редко предавался воспоминаниям, но порой они его все же навещали. Он очень любил «Сейлу», отважный и быстрый корабль, но не думал о нем, ибо зачем ему было думать? Теперь, однако, на борту его находилась девушка, лицо которой проскользнуло на фоне всей истории парусника… Такое же лицо — хотя, собственно, не ее… «Сейлой» поочередно командовали дочери-близнецы Ридареты, девушки, от начала до конца являвшиеся творением Рубина, который заменил своей силой жизнь их матери. В то время как они покоились в ее лоне… Потом они повзрослели втрое быстрее, чем полагалось по законам природы. Они всегда были очень похожи на мать, а под влиянием силы мрачного Гееркото, доводившего до совершенства красоту всех трех, они стали от нее почти неотличимы. Словно близнецами родились все три.

Риолата, Лерена… Кто из них больше походил на Ридарету? Такую Ридарету, которая находилась сейчас на борту его корабля, а не ту забитую и запуганную девушку, с которой он познакомился полтора десятка лет назад.

Скорее Лерена. Пиратка, витающая в облаках авантюристка… Ибо интриганка Риолата скорее напоминала Алиду… Он улыбнулся. Алида знала только Лерену — и терпеть ее не могла. Полюбила бы она Риолату? Вряд ли.

Впрочем, это не имело значения. Обеих дочерей Ридареты уже не было в живых, она же сама взяла себе в качестве второго имя Риолату, ибо таково было настоящее имя Рубина Дочери Молний. Того Рубина, королевского, самого большого из всех.

Невысокий мужчина, время для которого остановилось в возрасте сорока лет и не шло дальше, человек столь же необычный, как и его приемная дочь, — ибо жизнь ему дала древняя и первобытная мощь океана — медленно прохаживался по палубе, вспоминая двух прекрасных девушек, у которых никогда не было собственной жизни, лишь ядовитая сила Брошенного Предмета. Он воспитывал их вместе с Ридаретой, в меру сил и возможностей. А теперь, похоже, он остался единственным на всем свете, кто жалел о них.

Сама Ридарета наверняка не тосковала, вспоминая своих дочерей. Порой он задумывался, оставались ли у этого странного существа, за которое он до сих пор готов был отдать жизнь, хоть какие-то настоящие чувства. Если так… то, похоже, исключительно для него, Раладана. Если, конечно, он не обманывал себя.

Но он любил ее такой, какая она была. Если бы он когда-нибудь захотел иметь настоящую дочь, то ему хотелось бы именно такую. Прекрасную, немного дикую, самую красивую на свете девушку, отважную, не боящуюся никого и ничего. Ему не помешали бы даже ее выходки — по крайней мере, большинство из них. Ибо порой он сталкивался с тем, что было действительно непостижимо и искренне его пугало. А ведь он не был ни труслив, ни особо впечатлителен.

Теперь ему предстояло испугаться в очередной раз… хотя он об этом еще не знал.

Она встала рано утром. Он забыл ей сказать, где искать походный костюм, который она требовала, так что она вышла на палубу в том же зеленом платье, которое было на ней вечером. Хотя уже совсем рассвело, она не сразу заметила Раладана, неподвижно стоявшего на носу. Не обращая внимания на приветствие вахтенного, она потащилась к борту. Раладан нахмурился, заметив явное усилие, с которым она двигалась, — останавливаясь почти после каждого шага, пока, наконец, с заметным облегчением не оперлась локтями о фальшборт. Сперва она глубоко дышала, полной грудью вдыхая свежий морской воздух, потом опустила голову, с которой космами свисали нечесаные волосы. Своего опекуна она заметила лишь тогда, когда он направился к ней, и щеки ее смущенно покраснели.

— Что с тобой?

Она слабо улыбнулась и лишь покачала головой, давая понять, что ничего.

— Не говори глупости. Иди внутрь, — приказал он.

— Не хочу.

— Я сказал — иди. И в третий раз повторять не стану.

Он взял ее под руку и помог добраться назад к кормовой рубке. На «Сейле», кроме капитанской, где сейчас спал Бохед, имелись только две маленькие каюты, ждавшие особых гостей.

— К тебе или ко мне?

— К тебе, — поспешно сказала она. — Ничего со мной не случилось, слышишь?

— Ну тогда идем к тебе, — ответил он и, прежде чем она успела возразить, втолкнул ее в открытую дверь каюты.

Сквозь маленькое окошко падал яркий дневной свет. Тесное помещение выглядело так, словно по нему прошелся ураган. Раладан сглотнул слюну и приблизился к узкой матросской койке, прикрепленной к стене. Скомканные простыни были покрыты темными пятнами. Он поднял одну.

— Что это?

Она молчала.

— Я тебя спрашиваю, что это? — грозно повторил он.

— А что это, по-твоему? — гневно спросила она. — Ты не знал, что у женщин иногда идет кровь?

Однако пятен было столько, словно кого-то изрубили мечом.

— Хочешь меня убедить, что это женское кровотечение? Что ты с собой сделала? Раздевайся! — приказал он, едва сдерживая дрожь, поскольку знал, что может увидеть. — Снимай платье, я сказал!

— Нет.

— Что ты с собой сделала, говори.

— Нет. Оставь меня, наконец, — попросила она со злостью и вместе с тем со смирением. — Уже… все хорошо.

— Что хорошо?

Много лет назад он увидел нечто, чего не мог до сих пор ни забыть, ни понять. Казалось, будто хищный Гееркото черпал силу из боли… будто Риолата вынуждала Ридарету себя калечить. Первая испытывала наслаждение, вторая переживала истинные муки. И обе находились в одном теле, в котором могущественная сила могла поддерживать жизнь, несмотря на страшные, практически смертельные раны. Раны эти, впрочем, затягивались во много раз быстрее, чем у кого-либо другого, шрамы же были почти невидимы или даже исчезали полностью. Раладан многое в жизни повидал, но не мог прийти в себя, увидев приемную дочь, которая копалась в собственных внутренностях и забавлялась ими, корчась от боли и наслаждения одновременно. Отвратительного, непостижимого наслаждения. Она держала руки в собственном теле как в распоротом мешке, засунув их по запястья. Ему никогда в жизни не становилось плохо от одного взгляда на что бы то ни было, но тогда он едва устоял на ногах. Но несколько дней спустя на ее коже виднелись лишь хорошо зажившие шрамы, а вскоре исчезли и они. Едва видимые, тонкие, как волос, следы были скорее сущей насмешкой, чем памятью о ранах, от которых из ста человек не погиб бы в лучшем случае один.

— Что ты с собой сделала? — снова спросил он. — Когда-нибудь ты умрешь… Ты знаешь о том, что можешь умереть. Ты не по-настоящему бессмертна, а та твоя проклятая сила не приходит по первому зову. И когда-нибудь она не придет или придет слишком поздно.

— Я знаю, что я могу и когда. Не мучай меня больше, Раладан.

— Зачем ты это делаешь? В чем смысл? Зачем калечить собственное тело? — спрашивал он, сев на окровавленную постель, все еще с запятнанной тряпкой в руках. — Скажи мне, я хочу знать. Что ты с собой делаешь и как часто?

— Только иногда, редко. Ничего особенного. Раладан, не спрашивай меня больше, — снова попросила она, опершись головой о стену за спиной. — Пусть будет, как будет. Хорошо? Прошу тебя, Раладан.

— Ты сумасшедшая, и ты об этом знаешь.

— Нет, я не сумасшедшая… Сейчас приду в себя, поем… и будет хорошо. Мне уже почти не больно, сейчас все кончится… Мы можем поговорить о чем-нибудь другом?

Он молча покачал головой.

— Я слишком стар, а потому слишком умен, чтобы требовать обещаний, которых ты все равно не выполнишь, — наконец сказал он. — Но каждый год я много месяцев провожу в море… мы редко видимся… Тебе не обязательно делать это именно тогда, когда мы встречаемся. Я прав?

— Да, — тихо призналась она.

— Приведи себя в порядок. И каюту тоже. — Он положил скомканную простыню на койку. — Или я лучше сам здесь уберу.

— Нет. Я справлюсь.

— Ну, в таком случае справляйся. Все, что тебе нужно, здесь есть. На дне сундука найдешь подходящую одежду. Юбка, куртка, рубашка, башмаки. Меч и хороший нож есть у меня… впрочем, нож у тебя, судя по всему, имеется. — Он многозначительно посмотрел на нее, с упреком, но притом грозно. — Когда закончишь, приходи ко мне, прикажу принести какой-нибудь еды.

— Хорошо.

Он встал с койки и на мгновение остановился. Возможно, ему хотелось обнять ее или поцеловать в склоненный лоб, но он не умел проявлять свои чувства. К женщине, с которой делил постель, — да. Но к дочери — не умел. То были другие чувства.

— Жду у себя. Не спеши.

Он слегка коснулся пальцами ее руки и вышел.

Чуть позже ему представился случай убедиться, что она не лгала. Когда она пришла на завтрак, а потом спускалась в шлюпку, в ее движениях было трудно заметить даже малейшие признаки слабости. Она вела себя как всегда, и на этот раз… действительно, похоже, не делала с собой ничего такого, как тогда, годы назад. Но это его не успокоило. Дело было вовсе не в причинах, по которым она так поступала… Проблемой являлась ее чрезмерная вера в собственную живучесть, убеждение, что ей невозможно причинить вред. А тем временем обеих «бессмертных» сестер-близнецов не было в живых. Лерене отрубили голову… Раладан боялся подумать о том, не могла ли эта голова, отделенная от туловища, жить еще какое-то время, и что потом с ней стало. Он не знал, где, собственно, помещается сила Рубина и на что эта сила способна, а на что нет. Никто этого не знал. И тем не менее Ридарета готова была считать себя бессмертной и без всякой нужды играть с судьбой при любой морской стычке. Он это видел. Бессмертие… Глядя вслед удаляющейся шлюпке, он подумал еще о существе, называвшемся стражем законов всего. В самом ли деле бессмертие являлось вызовом, против которого была бессильна человеческая изобретательность? Что толку от бессмертия, если тебя залили расплавленным свинцом и сбросили на дно морское? Подобного «дара» надлежало опасаться, ибо он мог стать страшным проклятием.

В далекой шлюпке поднялась чья-то фигура, чтобы помахать в сторону «Сейлы». Раладан ответил тем же и пошел к себе. Он терпеть не мог прощаний.

Ридарета тоже их не любила. Снова усевшись в лодке, она перестала вертеться, не желая усложнять работу гребцам. Она обменялась несколькими словами с державшим румпель Бохедом, даже многообещающе подмигнула ему, и они какое-то время шутливо перекидывались односложными словечками, непонятными матросам за веслами. Потом замолчали. Бохед не был чересчур разговорчив, да и она утратила желание общаться, хотя на мгновение у нее промелькнула мысль, не спеть ли рыжему капитану песенку… Однако она отказалась от нее, из страха перед Раладаном. Ей хотелось лишь пристать к набережной, выйти из шлюпки и встретиться с Таменатом.

Ей нравился этот великан-старик. Но вместе с тем ей казалось, что его время уже прошло, по-настоящему прошло. Достигший почтенного возраста, но все еще крепкий математик Шерни должен был давно умереть, ибо его дальнейшее пребывание среди живущих казалось попросту вредным. Она не знала, откуда у нее это убеждение. Но когда она смотрела на Тамената, у нее всегда создавалось впечатление, будто он… не подходит ко всему остальному. К ней, к людям, котам, домам, ко всему Шереру. Это впечатление нарастало постепенно, а теперь все выглядело так, будто среди блюд и бокалов, между паштетом и отварным мясом, на столе поставили старый ботинок… Явно неуместная вещь, даже хотелось сказать — из другого мира. В чем заключалось это отличие старого посланника? Замечал ли это отличие кто-то еще? Она забыла спросить Раладана.

Коротко попрощавшись с Бохедом, она показала ему, как попасть в переулок таверн, где возле стен разлеглись на скамьях громбелардские красотки. Только один матрос должен был постоянно сидеть в лодке, чтобы в случае чего быстро собрать остальных.

Они расстались.

Задумавшись, она почти не замечала толп, которые так ее утомили, когда она в первый раз оказалась в Лонде. Не замечала она и удивленных, порой открыто провоцирующих взглядов, оценивавших ее зачесанные на левую сторону густые волосы (падающий на лоб локон почти полностью закрывал повязку на глазу), скользящих по выпуклостям и округлостям тела. Грубая юбка гладко облегала бедра, а пояс с мечом подчеркивал узкую талию. Ее подпорченная увечьем красота тоже была проклятием, и даже большим, чем мнимое бессмертие, о котором почти никто не знал. Бессмертие и вечная молодость не бросались в глаза на улицах, но красота… Именно сейчас Ридарета осознавала то, о чем говорил Тевене Глорм и о чем размышлял Таменат: она не могла скрыться в толпе, ее всегда и везде узнавали. Она неизбежно привлекала к себе внимание.

И всегда, увы, об этом следовало помнить.

Кем бы ни был мужчина, схвативший ее сзади за покачивающиеся ягодицы, он горько пожалел о своем поступке. Хотя — успел ли вообще пожалеть? Погруженная в задумчивость, блуждая мыслями между Таменатом и Раладаном, она обернулась, и… ее единственный глаз, оттененный завязанной наискось повязкой, внезапно погас, утонув в смоляной черноте, поглотившей белок, зрачок… Ударив незнакомца, она расколола ему башку, словно треснутый глиняный черепок или скорее горшок с кровавым супом — на землю хлынула отвратительная мешанина мозга, обрывков кожи, обломков костей и крови. В толпе послышались крики и стоны, люди спотыкались и падали, разбегаясь во все стороны, в то время как другие, охваченные ужасом, стояли на месте, не в силах пошевелиться. Человеческое туловище, увенчанное бесформенными остатками головы, казалось, несколько мгновений жило самостоятельной жизнью, прежде чем рухнуть у ног одноглазой женщины, стоявшей с оскаленными зубами и занесенной для нового удара рукой, неестественно выгнутые пальцы которой походили на сломанные. Многие запомнили черную бездну на месте ее единственного глаза.

Женщина внезапно попятилась, слегка ошеломленно огляделась — и это был уже нормальный человеческий взгляд, — после чего опустила руку и, прикусив губу, быстро зашагала прочь. Все разбегались на ее пути, она же шла все быстрее, пока не побежала. Наконец она скрылась где-то среди улочек портового района, где уже не было свидетелей случившегося.

Когда это до нее дошло, она замедлила шаг, но шла уже не в сторону дома Огена; ей стало ясно, что она забрела в какие-то закоулки. Улыбаясь и одновременно всхлипывая от боли, она безотчетно ощупывала искалеченную руку, ища неестественные вмятины и утолщения, пытаясь вправить кости, которые могли криво срастись. Проклятое слабое тело, сколь же убогим орудием оно было для заключенной в нем силы! Она повернула назад, но через несколько десятков шагов снова оказалась в вонючем переулке. Опершись о стену дома и сунув под юбку здоровую руку, она потерла у себя между ног. Кто-то таращился на нее, но, к счастью, у него было больше ума (а может быть, просто меньше темперамента), чем у того, который ухватил ее за задницу. Приложив руку ко лбу, она присела, все еще опираясь о стену, и подняла взгляд к чистому небу, видневшемуся между крышами. Нужно было прийти в себя… Уже не в первый раз счастливая Риолата вела поединок с обеспокоенной Ридаретой. Убийство опьяняло Риолату; Риолата убивала бы без перерыва, по крайней мере, досыта. Когда-то такого не было. Но душа Гееркото уже основательно слилась с душой обычной женщины, что-то ушло, что-то пришло, бывали обоюдные победы и точно так же — обоюдные поражения. Ридарета платила Риолате дань, увеча свое тело, причиняя ему блаженную боль, но взамен держала ее в своей власти; когда-то это было невозможно. Но владела она ею только до определенной степени, вернее, до определенного момента. Когда кровь уже потекла и когда отозвалась боль, чужая боль… тяжело было удержать разрушительные силы Рубина. Однажды, когда морская стычка подошла к концу и не осталось врагов, Риолата могла прикончить собственных матросов. К счастью, там находился Раладан, единственное существо на свете, которого Риолата не смела тронуть. Не смела, ибо знала, что Ридарета ее бы за это убила. Она отрубила бы мечом проклятую башку и выбросила в море рыбам на съедение, оставив на досках палубы глупое и слепое, ни на что не годное, пустое тело.

Плечи ее слегка вздрагивали. Агарская княжна чувствовала себя усталой, но вместе с тем расслабленной и сонной — как после любовных утех с мужчиной. Но липкая влага между ног, в сопоставлении с этой блаженной усталостью, похоже, доказывала, что где-то там, между набережной и переулком, она действительно кончила. Когда бежала? Или только здесь, в переулке? Этого она сказать не могла.

Более-менее успокоившись и придя в себя, она выбрала кружной путь, не желая наткнуться на какого-нибудь свидетеля недавнего происшествия. Она снова шла к дому Огена — но вдруг остановилась, так как ей кое-что пришло в голову… К изумлению прохожих, она начала хихикать, пока наконец не разразилась громким смехом. Оглядевшись вокруг, она высмотрела крышу дома, который был выше других, стоявшего на расстоянии около двухсот шагов. Она выбрала момент, когда поблизости никого не было. В зрачке что-то замерцало, в нем блеснул золотой, а может быть, красный огонек… Повернувшись, она пошла дальше, сдерживая смех. За ее спиной, на высокой крыше, вспыхнуло пламя.

Рубин все же кое-что получил.

Риолата Ридарета была феноменом — единственным на свете существом, которое могло безнаказанно призывать силу Полос Шерни. Только двух, отвергнутых и проклятых, висящих близко, очень близко… Над самыми Просторами. В Рубинах Дочери Молний была записана вся их сущность. Рубин являлся их символом, но не таким, как посланники, которые постигали сущность Шерни и таким образом — символически — были ею, но, пожалуй, не иначе, чем математические модели Тамената. Рубин действительно содержал всю сущность. Сжатую, слабенькую по сравнению с полной сущностью Полос, уменьшенную… Но самую настоящую.

Прежде чем она дошла до дома Огена, она поняла, кто такой Таменат.

Хозяина не было дома. При виде возвращающейся красотки один из слуг с криком побежал за Таменатом. Второй слуга, молоденький парнишка, открыл рот и, похоже, хотел о чем-то спросить, но ему не хватило смелости. Весело, прямо-таки излучая превосходное настроение, она посмотрела на него и лакомо облизнулась от уха до уха. Он перепугался. Рассмеявшись, она упала в кресло в большой столовой, положив на другое ноги, и, откинувшись на спинку, принялась ждать Тамената. Слуга, которому все еще не давал покоя ее вызывающий и нахальный взгляд, дождался еще одного медленного движения языком, что-то пробормотал и убежал — как раз вовремя. В дверях появился однорукий старик, посмотрел на раскинувшуюся в кресле женщину — и, не промолвив ни слова, сел за стол.

— Прости, отец, — сказала она. — Не знаю, почему я сбежала. Похоже, меня довольно долго не было, два или три дня… Да?

Она сняла ноги с кресла и села нормально. Вид у нее был смущенный.

— Где ты пряталась? Я везде тебя искал.

— Понятия не имею… Это… случилось со мной в первый раз. Я ничего не помню.

Он смотрел и смотрел. Но, похоже, готов был ей поверить.

— В самом деле ничего? Даже верить не хочется… Ты ничего не натворила?

— Не знаю. Может, и натворила.

— Откуда у тебя эта одежда? И меч? Тоже не знаешь?

— Наверное… наверное, я их купила. Так мне кажется.

Он снова замолчал, размышляя, как ему следует поступить, что сказать. Он ожидал чего угодно, но не обезоруживающего признания: «Ничего не знаю, ничего не помню». Вернулись сомнения, и вновь зародилось недоверие.

— Почему ты согласился взять меня с собой? — спросила она. — Скажи мне, отец. Я начала об этом думать.

— Сейчас?

— Сегодня, когда уже возвращалась. Глорм прогнал меня, как только я упомянула, что хочу его сопровождать. А ты… похоже, даже наоборот. Ты довольно ловко подсказал мне идею и сразу же согласился на мое общество. А ведь ты с самого начала знал, что со мной могут быть хлопоты.

Он кивнул огромной лысой головой.

— Агарская княжна спрашивает, — пробормотал он. — Ее высочество желает знать. И даже еще хуже — начинает думать. Что-то ее интригует, да и вообще хоть что-то ее волнует.

— О чем ты говоришь?

— Собственно, о том, что мы столько долгих, долгих лет сидели на унылом, всеми забытом островке и никогда друг с другом не разговаривали. Знаю, знаю! — Он махнул рукой. — Но это были не разговоры. Так, болтовня. Мы беседовали и даже не так уж плохо проводили время. Но когда старик начинал настоящий разговор, агарская красавица говорила: «Ну что ты несешь! Все брюзжишь и брюзжишь!» И вот ни с того ни с сего она сама начинает задавать вопросы.

— Потому что здесь не Агары. Ты увез меня куда-то, и я думаю, что с какой-то целью. А что — из прихоти? Ради приятной компании?

— Ну да.

Теперь уже она молча уставилась на него.

— Ты, наверное, шутишь?

— Нет. Зачем? — с наивным видом спросил он.

— Ты взял меня с собой, чтобы у тебя была спутница?

— Ну да, — снова подтвердил он.

— Погоди, погоди… Что ты мне тут рассказываешь?

— Ты — отражение и символ двух Темных Полос Шерни, двух лишних Полос, которые после войны Шерни с Алером нарушали ее равновесие, ибо для них не было соответствующих Светлых Полос. В войне Шернь потеряла больше Светлых Полос, чем Темных, и потому две Тени…

— Это я знаю, — прервала она его. — И это причина, по которой я здесь, с тобой?

— Нет. Хотя, конечно, для кого-то вроде меня общение с живым и мыслящим символом Полос — нечто… весьма волнующее. Оглянись вокруг, красавица. Всех ученых Шерни всего лишь полтора десятка, из них половина — безумцы вроде Мольдорна. Кроме того, мне известны человек пять или шесть, которые о Шерни знают… кое-что. Например, Оген. И все. Но на Агарах у меня есть некто… или, может быть, нечто? — слегка язвительно спросил он. — На Агарах у меня есть некто, за кем я по крайней мере могу наблюдать, раз уж он не хочет со мной разговаривать. Это девушка, очень красивая, неглупая, питающая ко мне, как мне кажется, определенную слабость, и слабость эта взаимная. Так что я забираю эту девушку с собой в качестве интересной спутницы. Если эта девушка — кто знает? — при случае совершит нечто такое, что позволит мне лучше познать законы всего, то я тем более буду рад. Эти две Темные Полосы — возможно, все, что еще ведет себя в соответствии с принципами, которые я знал и понимал. Но девушку я взял с собой не потому, что связываю с ней какие-то планы. Я стар и не хотел ехать один. Кого я должен был взять с собой? Боцмана с какой-нибудь шхуны?

— А этот замурованный страж законов всего? Я тебе нужна не для… этого?

— Страж законов? Если я его найду, то, наверное, выпущу. Но я не из-за стража взял тебя с собой. В чем ты могла бы мне помочь, для чего ты могла бы мне потребоваться? Чтобы раскапывать развалины, если принять историю Верены за правду? Скорее уж я найму каких-нибудь землекопов.

— Ты ведь знаешь, что этот страж когда-то хотел моей смерти.

— Неизвестно, чего он на самом деле хотел, а если даже и известно, то причин мы не знаем. Может быть, у нас как раз будет возможность его об этом спросить? Он никак не может тебе угрожать, по крайней мере, непосредственно. Он бессмертен и даже неуничтожим, но при этом не обладает никакой силой. Абсолютно никакой. Он — отражение всей Шерни, носитель всей ее сущности, но не обладает ее мощью, ибо тем самым нарушил бы равновесие, а на это одно он совершенно неспособен. Шернь там, а ее символы здесь. — Он показал на потолок, потом на пол. — Шернь не может быть одновременно здесь и там, а когда она иногда бывает здесь и там, это плохо. Страж законов всего ходит по Шереру именно затем, чтобы Шернь не бывала здесь и там одновременно. Это всего лишь горбатый старичок, обладающий огромными знаниями. Да, он может кого-то на что-то уговорить, хотя бы на то, чтобы наброситься на нас, но это, собственно, может сделать каждый.

— И ты удивляешься, что я не хочу с тобой разговаривать. — Она вздохнула. — Знаешь, насколько все это скучно? Шернь и Шернь, равновесие… и равновесие. Знаешь, насколько все это скучно? — повторила она.

— Не знаю. Ты права, я в самом деле не знаю. Для меня все это очень интересно.

— Мне кое-что приснилось, — сказала она. — Кое-что, что может тебе пригодиться, как мне кажется.

— Приснилось?

— Собственно, я сама не знаю. Я просто о чем-то узнала. Оно само пришло, не знаю откуда.

— И что это?

— Не выпускай этого стража.

— Это тебе приснилось?

— Да. Я не хочу, чтобы ты его выпускал, потому что знаю — будет плохо. Плохо для меня.

Он красноречиво пожал плечами.

— Ридарета… Я должен что-то делать или не делать, руководствуясь твоими снами?

— Да, потому что сразу увидишь, чего они стоят… Есть тут где-нибудь кусок угля или мела? Или принеси мне перо и какие-нибудь чистые листы.

— Много писанины?

— Пожалуй, нет. Нет, наверное, нет.

Он вышел и сразу же вернулся, неся перо, чернила и несколько листов пергамента. Мел тоже. Она неловко взяла перо и сразу же положила, вернее даже уронила, морщась, словно от боли. Он заметил, что пальцы ее странно не гнутся, а вся кисть руки слегка распухла, и уже собирался спросить, что случилось, но она взяла мел, встала и подошла к стене. Он смотрел на нее, когда она начала писать — неловко, левой рукой. Неожиданно он поднялся с кресла и встал у нее за спиной.

— Откуда ты это знаешь?

Похоже, она его не услышала, сосредоточенная как никогда. По крайней мере, он никогда не видел ее такой. Она писала быстро, но — учитывая, что она не была левшой, — вполне разборчиво, словно всю жизнь посвятила выведению и преобразованию формул. Ошеломленный, он двигался следом за ней вдоль стены, шажок за шажком. Потом они оба вернулись — она начала новую строку и все писала, писала…

А посланник смотрел и молчал.

— Это что, квантификатор… — начал он, показывая на неразборчивую каракулю, и замолчал, увидев, что она смотрит на него бессмысленным, пустым взглядом; впрочем, ясно было, что даже если она и услышала вопрос, то не имеет понятия, что такое квантификатор.

— Я… не знала, что этого столько… В самом деле. Мне казалось, что всего несколько чисел…

На большой стене столовой, огибая разнообразные полки и подсвечники, тянулись десятки, а может, сотни уравнений, четко выведенных из преобразованных формул. Основу почти половины расчетов составляла теорема Эрлона… до сих пор не доказанная. Таменат никак не мог проверить на месте их правильность, у него не было столько времени, ибо на это требовалось по крайней мере несколько дней. Но он мог это сделать. И если доказательство окажется верным…

— Если доказательство верно, — сказал он и откашлялся, не узнавая собственный голос. — Если оно верно, то впервые в истории выполнено полное описание Полос. Двух Полос… И кажется, я даже знаю каких. Естественно, я это проверю, но, похоже, знаю.

— Так все это что-то означает? — спросила она.

Она выглядела очень усталой.

— Означает ли? Да, означает, нечто… как бы это сказать? — беспомощно проговорил он. — Нечто потрясающее, как и любая идеальная вещь. Это именно описание идеального состояния двух Полос, на основе которого наверняка удастся описать все остальные, ибо недостающий для описания элемент… был именно сейчас найден. Можно будет описать всю Шернь, посчитать… все. Нулевые точки кривой Хейнета перекрываются… — Он замолчал, махнул рукой, потер глаза пальцами и положил ладонь на лысину; ему было тяжело, хотелось говорить, поделиться с кем-то впечатлениями, но было не с кем. — Я получил расчеты двух Полос и доказательство… похоже, на самом деле… доказательство теоремы Эрлона. Так что я могу рассчитать всю Шернь… ну, правда, не один, ибо мне потребуется легион расчетчиков и сто или двести лет. Кто знает, сколько? Шернь достаточно велика и… сложна. Но такие расчеты всегда поручали нанятым расчетчикам, а уж это — работа именно для расчетчика, не для математика. Это игра в подстановку чисел в формулы, ты сама можешь начать описывать Шернь, прошу! — Он широким жестом пригласил ее к стене, которую она собственноручно покрыла множеством белых червячков, но с тем же успехом могла ее облевать, ибо для нее это значило то же самое. — В каноническом виде… — Он замолчал. — Большинство математиков Шерни, и я в том числе, полагали, что это доказательство никогда не удастся провести. Впрочем, то, которое здесь, — сокращенное, в нем опущено…

Он снова замолчал; за всю жизнь он так и не научился разговаривать о математике с людьми, для которых простейшие действия были сущей магией. А уж в разговоре с этой симпатичной глупышкой ему, похоже, не удалось закончить ни одной фразы, касающейся математических проблем. Ни одной более сложной, чем «дважды два — четыре, правильно?» Он начал скучать по Раладану. Лоцман и капитан парусника, определявший положение корабля в море, само собой, имел понятие об элементарных законах, правящих миром чисел. Ах, ведь Слепая Тюлениха Риди тоже была капитаном… Интересно, как она узнавала, где север, а где восток? Вряд ли по солнцу, поскольку это сложно, очень сложно.

— Не знаю. Возможно, ты привела мне это доказательство, потому что… потому что уже можно. Потому что оно касается только двух твоих Полос, Рубинчик, и никаких других. Что-то ведь изменилось в Шерни, и неизвестно, сможет ли еще для чего-то пригодиться старик Эрлон со своей теоремой. Может быть, только для описания прошлого состояния. Но даже если так, то ценность этого доказательства неоспорима. Кроме того, останется актуальным описание твоих двух Полос, отвергнутых и отброшенных на Просторы, исключенных из сущности Шерни, но самых настоящих и до сих пор действующих. Это много, это больше, чем ты думаешь. Взаимодействие этих Полос и Просторов приносит в виде плодов такие мелочи, как живой Рубин Дочери Молний и живой кусочек вселенского океана, заключенный в твоем приемном отце. Это все, что у тебя было для меня? Я должен это переписать… подумать… и как следует посчитать, ибо пока что это только схема, на основе которой можно вывести формулы, необходимые для остального описания. Это все?

— Да, это все… Ладно… — слегка сбивчиво сказала она. — Я… пойду спать. Глянешь еще на мою руку, угу?

Опомнившись, он внимательно на нее посмотрел. Она выглядела так, будто не спала несколько дней. Неужели столь большие усилия требовались для того, чтобы извлечь из памяти написанное на стене? Возможно… Почему бы и нет? И тем не менее он уже когда-то видел ее такой. И тогда она была измучена не напряжением памяти, а чем-то совсем другим… Она редко чувствовала себя столь измотанной, что не могла отказаться от сна. Он снова нахмурился, ибо ему пришло в голову, что, возможно, в то время, которое она якобы не помнила, кое-что случилось. Он предпочитал не думать о том, что именно. Может быть, все же следовало наконец убраться из гостеприимного дома Огена?

Она показала ему руку. Он осторожно ощупал кость за костью. Слегка мешала опухоль.

— Ты ее ушибла? Вывихнула палец? И запястье? Подожди. Придержи здесь другой рукой… Ну же, мне самому не придержать!

Он вправил кость. Ридарета вздрогнула, пискнула как мышь и слабо улыбнулась.

— Я все вдребезги поломала, — сказала она, что было правдой… но он принял ее слова за шутку.

— Перевяжем чем-нибудь, чтобы закрепить. Я знаю, что все на тебе заживает как на собаке, — иронически буркнул он, — но ты все же можешь немного себе помочь.

— Конечно. Перевяжи, — пробормотала она и заснула.

Он поддержал ее, так как она начала падать с кресла.

 

13

После памятного разговора с князем-представителем ее высокоблагородие Арма не могла прийти в себя. Ее дартанская Жемчужина получила нагоняй. «Ты мне глупостей наговорила, — холодно сообщила наместница. — Он вовсе не такой». Ленея искренне удивилась. «Нет? А какой?» Когда ответа не последовало, она повторила вопрос. «Другой. Он другой. Убирайся! Из-за тебя я выглядела идиоткой!» — приказала наместница, солгав без каких-либо на то причин.

С тех пор прошло несколько дней. Арма еще дважды встречалась с Аскенезом. Рыжеволосая Ленея уже знала, что нельзя плохо говорить о князе. Проблема заключалась в том, что с наместницей трудно было разговаривать вообще о чем-либо. А несколько тем наверняка бы нашлось.

Сперва всплыла история с убийством, и притом не каким попало. Убит был соглядатай трибунала, правда, совершенно желторотый, но все же подобная смерть не являлась рядовым событием. Почти рутинное, основанное на неясных подозрениях и предчувствиях наблюдение за двумя людьми сразу же предстало в совершенно ином свете. Однако потрясенный и перепуганный Сеймен, доложивший наместнице о смерти друга, помогавшего ему с недавних пор, натолкнулся на странное безразличие с ее стороны. Она расспросила о подробностях. Парень совсем упал духом. Она пыталась убедить себя в том, что для него случившееся означает то же самое, что для кого-то другого — потеря жены или невесты, но на этот раз ей не хватало терпения; впрочем, ей его ни на что не хватало. «Довольно, — прервала она его. — Можешь мне объяснить, что твой друг делал на той темной улице, вместо того чтобы наблюдать за домом, слежка за которым ему была поручена? Не можешь — что ж, прекрасно. Прикажи выделить тебе нескольких человек и продолжай наблюдать за теми двумя дальше. Мне трудно поверить, что именно они играли в ночных убийц. Интересно, зачем? Можно зарезать раскрытого шпиона, чтобы потом исчезнуть. Но зарезать и продолжать сидеть в доме, который находится под наблюдением? Если узнаешь что-то новое — приходи. Пока все, до свидания». Она не знала, что ее холод и безразличие посеяли в страдающей душе парня неподдельную ненависть. Все свои силы и старания он отдал тому, кто служивших ему людей ни во что не ставил. Работавший на Имперский трибунал шпион, зарезанный в переулке какими-то негодяями, ничего не значил — наверняка потому, что все равно никуда не годился. Самая могущественная организация империи не собиралась даже начать расследование. Как если бы в переулке нашли труп паршивой дворняги, и не более того — вот что значило известие о смерти принесшего неделю назад присягу соглядатая.

Сеймену выдали в кассе недельное жалование друга и несколько серебряных монет на похороны. Безразличный ко всему урядник напомнил о необходимости отчитаться — и Сеймен ушел с каменным лицом, поклявшись, что ни перед кем «оттуда» не произнесет больше ни слова.

В тот же день он сопровождал подвыпившего возницу, который, то и дело сплевывая себе под ноги, тащил скрипучую повозку на близлежащее кладбище. Могильщик зарыл яму.

Сеймен наконец остался один и мог поговорить с единственным человеком на свете, которого любил и смерть которого не тронула никого, кроме него. Для обоих на свете не существовало других людей. Ее высокоблагородие Арма, не слишком интересовавшаяся обстоятельствами смерти парня, который на нее работал, наверняка бы навострила уши, услышав обещание, данное на кладбище молодым Сейменом…

Но она ничего не слышала.

Мало того — она ни о чем не хотела слышать. Ее не волновали даже дела куда более серьезные, чем убийство молодого соглядатая.

Прекрасная Жемчужина Ленея в течение нескольких последующих дней пыталась понять, что произошло. Ей было совершенно ясно, что наместница изменилась после разговора с князем, вбила себе что-то в голову и продолжает вбивать дальше, после каждой очередной встречи все больше утверждаясь в своем мнении. Что такого сказал ей этот смешной глупец? Что произошло во дворце? Миновало еще два дня, прежде чем Ленея узнала правду. Просто невероятную правду…

Было позднее утро, когда она, как обычно, появилась в спальне своей госпожи. Арма спала крепко, и тронуть ее за плечо редко когда бывало достаточно. Нужно было ее как следует встряхнуть — что Ленея и сделала.

— Ваше высокоблагородие, — сказала она. — Ваше высокоблагородие, пожалуйста!

Золотые волосы закрывали половину подушки. Арма на мгновение открыла глаза, зевнула, потянулась и перевернулась на бок. Какое-то время она лежала молча.

— Сейчас встану, — наконец пробормотала она. — Поможешь мне одеться, потом вместе поедим, а после я побегу в канцелярию и буду перекладывать документы с левой стороны стола на правую. Потом с правой на левую. Знаешь что? От этого перекладывания их не убудет.

Она снова зевнула.

— И это — жизнь.

Глубокая мудрость, содержавшаяся в данном замечании, заслуживала внимания. Ленея раздвинула занавески, впуская в спальню свет пасмурного дня. Шел мелкий дождь. В Лонде обычно погода была не столь мерзкой, как в Тяжелых горах, но солнечные дни и тут выпадали редко.

— Ты прочитала те письма, которые принесли вчера и на которые у меня уже не было сил? — спросила наместница судьи.

— Да, ваше высокоблагородие. Мы должны обеспечить… то есть трибунал должен обеспечить безопасность порта. Послезавтра придут корабли из Армекта. Ее высочество княгиня-супруга. Со всем двором.

— Обеспечить безопасность порта?

— Так там написано.

— То есть что сделать?..

— Не знаю, ваше высокоблагородие. Письмо прислал комендант Громбелардского легиона.

— Чтобы обеспечить безопасность порта?

— Угу.

— А… солдаты? Может, они могли бы… не знаю… взять порт под охрану. Или еще что-нибудь.

Ленея показала принесенное платье, словно спрашивая: «Подойдет?»

— Да. Погоди… Что с тем портом?

— Не знаю, ваше высокоблагородие.

Арма оперлась на локоть.

— Сейчас я тебе врежу, — пригрозила она. — Ваше высокоблагородие, ваше высокоблагородие… Что нужно делать?

Ленея молчала — столь же вежливо, как и выжидающе.

— Ну? — поторопила наместница.

— Что я должна сказать? — спросила Жемчужина.

— Что-нибудь, кроме «ваше высокоблагородие». Я тебя спрашиваю.

— О чем?

В голосе невольницы звучала едва скрываемая злость. Арма удивленно посмотрела на нее. Ленея была для нее не столько служанкой, сколько доверенной подругой.

— Какая муха тебя укусила?

— Никакая.

— В таком случае… в таком случае сейчас я тебя укушу. Я хочу знать, что все это значит?

Наместница отбросила покрывало и встала, слегка путаясь в простынях. Жемчужина стояла перед ней, недовольная, но внешне все такая же вежливая, с платьем в руках.

— Ваше высокоблагородие, — сказала она, — чего ты от меня хочешь? Ты спрашивала о содержании письма. Я его изложила.

— Но оно совершенно глупое, это содержание! — завопила наместница. — Почему ты мне не говоришь, что оно глупое? Ты уже написала ответ этому толстому идиоту? Чтобы он сам брал под охрану порт и еще все, что хочет, даже уборную в казармах?! Где этот ответ? Я сейчас же его подпишу! Что я должна сделать — послать шпионов, чтобы они выяснили, нет ли в порту кого-то чужого? Ясно, что нет. Чужой? В порту? Может, еще и корабль какой-нибудь пришел? Куда угодно, но — в порт?

— Я не писала ответ. Комендант легиона не сам это придумал, — холодно заметила Жемчужина. — Он получил приказ. От кого, ваше высокоблагородие?

Блондинка нахмурилась.

— Ну хорошо, он получил приказ, — сказала она уже значительно спокойнее. — И что с того?

— Если ты хочешь, ваше высокоблагородие, послать письмо, из которого следует, что приказ его высочества князя-представителя идиотский, то продиктуй мне его. Я сама ничего подобного не напишу.

— Но приказ идиотский. Да или нет?

— Не знаю, ваше высокоблагородие.

— Я тебя сегодня убью.

— Ну так убей, ваше высокоблагородие. Тоже мне… фи! Такова уж судьба невольницы.

Арма ошеломленно смотрела на нее.

— Но… что на тебя сегодня нашло?

Жемчужина слегка прикусила губу, наконец, вздохнув, положила платье на стол и пожала плечами.

— Уже несколько дней, что бы я ни сказала, все не так. А уж в особенности если я скажу что-нибудь о князе. Впрочем, вообще все не так… А ты будешь перекладывать документы слева направо и обратно? Чего ты от меня хочешь, Арма? — она произнесла имя таким тоном, что было совершенно ясно: она делает это исключительно для того, чтобы доставить удовольствие своей госпоже. — Я боюсь. Ты постоянно на меня кричишь, забрасываешь все дела и изображаешь удивление: почему это я не пишу представителю о том, что он дурак? Еще чего! Пришло письмо. Ничем не хуже любого другого. И делай с ним, госпожа, что хочешь.

— Значит, вот в чем дело.

Жемчужина снова пожала плечами, вопросительно показав взглядом на платье.

— Нет. Оставь, мы разговариваем.

Невольница услужливо обратилась в слух.

— Но он на самом деле не дурак, — негромко сказала наместница, поворачиваясь и снова направившись к кровати. Присев на ее край, она провела рукой по подушке. — Ты оценила его чересчур… опрометчиво.

— Опрометчиво? А взять, к примеру, хотя бы это письмо?

— Все не так, Ленея… Я с ним разговаривала.

— Уже три раза.

— Ты что, считаешь наши разговоры?

— До трех не нужно считать, чтобы знать, что их было три.

— Он не дурак, — упрямо повторила наместница, щеки которой чуть порозовели. — Он… послушай, ему ни разу не дали шанса, возможности… Представь себе, каково это, когда постоянно решают за тебя…

Вот как раз этого невольница наверняка не могла себе представить…

— …отказывают в доверии, игнорируют. Всегда все доставалось Верене. Любимице императрицы. Ее братьев сочли ни на что не способными — и точка.

Удивленная Ленея не знала, что по этому поводу думать. Полжизни она служила императорской дочери, и у нее не умещалось в голове, что кто-то вообще может сравнивать ее высочество Верену… с таким вот Аскенезом. «Сочли ни на что не способными…» Это что, была шутка?

— Ваше высокоблагородие… Арма… Ты что, шутишь надо мной?

— Ленея, разве ты не понимаешь? Мы обе хорошо разбираемся в людях… что с тобой случилось, почему ты ничего не видишь? Как такое может быть? Аскенез не дурак, ему не хватает опыта и верных, преданных людей, ничего больше! Вместо этого советники управляют им, пользуясь его трудолюбием и… ну да, наивностью. Ты хоть представляешь, какую ему выбрали жену? А тем временем, если дать ему шанс и поле для деятельности, поддержать хоть немного, то вскоре его способности заметят все и везде, даже в Кирлане! Он умеет признаваться в собственных ошибках, просил у меня совета. Мы разговаривали о…

Жемчужина не перебивала ее ни единым словом, поскольку наместница была права. Обе разбирались в людях. Она просто не понимала, как могла столь долго оставаться глухой и слепой. Невольница с сертификатом Жемчужины всегда должна слушать, смотреть и думать. А она… она и в самом деле не думала.

Наместница все говорила и говорила. Невольница все слушала и слушала.

— И что теперь? — спросила она в какой-то момент. Вопрос был обращен в пустоту — она ни о чем не спрашивала наместницу.

Но наместница замолчала.

— В каком смысле — что теперь?

Ленея внутренне собралась.

— Ты влюбилась, Арма. Ты об этом знаешь? Безнадежно, будто пятнадцатилетняя. И так же глупо.

Блондинка остолбенела, а потом возмутилась:

— В кого? В представителя?

— Нет, конечно, — возразила невольница. — Не в представителя. Ваше высокоблагородие, ты влюбилась в беспомощного и беззащитного мальчишку, который остался один против всего мира, которого используют и который нуждается в опеке. Собственно, это даже не любовь. Увлечение. Подобное, увы, случается. Особенно с женщинами нашего возраста, — она подчеркнула «нашего», поскольку, хотя и была немного младше своей госпожи, хотела смягчить смысл сказанного. А смысл был примерно такой: «Старые бабы, Арма, любят чувствовать себя матерью по отношению к более молодым и слабым, чем они, мужчинам. Особенно когда они одиноки и у них нет своего собственного потомства. Таким бабам порой легко задурить башку».

Она смотрела на наместницу, зная, что сейчас будет.

— Ты с ума сошла. Или еще хуже — что-то затеваешь. Что там? Увлечение? В жизни не слышала подобных глупостей. Может, все же соизволишь как-то объяснить?

Слова ее прозвучали по-настоящему угрожающе.

— Я знаю этого человека всего неделю, — добавила она еще более грозно.

Неделю, ну да, это действительно все объясняло… Чтобы задурить себе голову, обязательно нужно семнадцать или даже двадцать месяцев. Жемчужина не была девушкой, купленной вчера в невольничьем хозяйстве. К своему возрасту она накопила немалый опыт. Но, посмотрев на возмущенную госпожу, она лишь покачала головой и слегка улыбнулась, после чего… сложила оружие.

— Может быть… может, я и в самом деле сошла с ума, — почти беззаботно сказал она. — Прости меня, Арма. Не сердись, я… обдумаю то, что ты сказала о князе. Не исключено, я действительно опрометчиво его оценила.

Наместница смотрела на нее с явным недоверием. Белый флаг, развернутый столь шумно, выглядел весьма подозрительно.

— Тогда зачем ты мне рассказываешь какие-то бредни?

— Прости, — повторила невольница. — Ты уже несколько дней косо на меня смотришь. Я искала причины и, похоже, слишком далеко зашла.

— Мне тоже так кажется.

Она показала пальцем на платье. Этим утром они уже больше не разговаривали.

В занимаемых трибуналом зданиях продолжалась утренняя суматоха. Наместница в сопровождении гвардейца прошла через несколько комнат, коротко отвечая на приветствия; урядников она едва замечала, просителей вообще игнорировала. Перед дверью ее кабинета, рядом с дремлющим гонцом, уже ждал какой-то урядник, в самом же кабинете — второй наместник. У окна точил перо писарь. Ее высокоблагородие окинула взглядом заваленный документами стол (никто не смел на нем убирать, она это запретила), и ей стало нехорошо. Она настолько уже была сыта по горло ежедневной нудной работой, что тут же затосковала по старым временам и давним друзьям, которые где-то там, в Тяжелых горах, все еще ждали ее решения. Решения, которое она уже приняла.

Сев за стол, она выжидающе посмотрела на своего заместителя. Кроме Леней, с которой она давно сжилась, у нее здесь вообще не было друзей — только сотрудники. Она ни к кому не обращалась по имени, ни с кем не встречалась за пределами этих стен. Когда-то, еще во времена Верены, она дружила с несколькими людьми из ее окружения и оставалась в довольно близких отношениях с самой княгиней. Кроме того, она питала… гм… явную слабость к своему предшественнику, обязанности которого перешли к ней. Они подружились, по-настоящему искренне. Но как же давно это было!

Второй наместник что-то говорил, но замолчал, заметив, что начальница вообще не слушает. В конце концов она заметила его многозначительное молчание и поняла, что не может так поступать, поскольку потеряет авторитет и, соответственно, влияние на что бы то ни было. Кто-то должен заниматься делами трибунала. Все важные решения принадлежали ей, ибо так постановила она сама. Но трибунал на самом деле мог обойтись без ее высокоблагородия Армы, и она знала об этом лучше, чем кто-либо другой. Немало карьеристов, до сих пор придавленных ее жестким руководством, готовы были рискнуть и помочь ей принять решение, лишь бы как-то себя показать, блеснуть, снискать значимость и влияние. Хотя бы этот, второй наместник. Человек по-настоящему неглупый, смелый… и наверняка уставший от роли вечного советника, от которого, собственно, ничего не зависело.

— Прошу прощения, — спокойно сказала она, беря первый попавшийся лист; бросив взгляд на текст, она положила его и снова посмотрела на наместника. — У меня есть причины для того, чтобы впадать в задумчивость, но сейчас я слушаю.

— Я говорил, ваше высокоблагородие, что речь идет скорее о несправедливом обвинении, чем о реальных злоупотреблениях. Многие поставщики добивались этого контракта, и ничего удивительного, если кто-то теперь пытается помешать конкуренту. Ни открыто проведенная проверка, ни тайное расследование не обнаружили злоупотреблений. Провиант, доставляемый морской страже… скажем так, вполне приличного качества. Он мог бы быть и получше, но не за эту цену. Рыба — это прежде всего сельдь в бочках. Более благородные сорта морская стража позволить себе не может. Но это уже нас не касается.

— Их интендант не заявляет претензий к результатам проверки?

— Он входил в состав комиссии. Не заявляет.

— Ну тогда возьмитесь за того, кто обвинил поставщика в нечестности. У нас нет времени заниматься фальшивыми доносами завистников. Делу дать огласку, поскольку это уже не в первый раз. Все в Лонде должны понять, что прежде чем облить кого-то грязью, следует сперва дважды подумать. А потом отскребать эту грязь, лучше всего с помощью кошелька с серебром.

— Вопрос в том, не напугаем ли мы таким образом кого-нибудь, у кого может быть для нас что-то действительно важное.

— Отчасти верно, — согласилась она. — Но, ваше высокоблагородие, попробуем все же найти золотую середину. Мошенники не должны чувствовать себя безнаказанными, но и мы не обязаны задыхаться под лавиной ничем не обоснованных доносов. А мне кажется, что их все больше, в то время как мошенников, напротив, все меньше. Когда в последний раз подтвердились обвинения, подобные тем, о которых мы сейчас говорим?

— В самом деле, давно, — на этот раз согласился он. — Хорошо, ваше высокоблагородие, я отдам соответствующие распоряжения.

— Что-нибудь еще?

— Да, выплаты, вернее, премии. У меня тут список урядников, которым следовало бы выразить признательность.

Она бросила взгляд на поданный ей листок.

— В начале я поместил двоих, о которых мы упоминали. Третий, — он показал пальцем, — тоже наверняка стоит дополнительного золотого. Остальных назвали их начальники, так что решение оставляю вашему высокоблагородию.

— Хорошо, это не срочно, я решу в течение нескольких дней.

Наместник отступил на шаг и слегка поклонился в знак того, что больше у него ничего нет. Она отпустила его и перевела взгляд на урядника, который до этого ждал за дверью, а теперь осторожно заглядывал внутрь, спрашивая глазами, можно ли уже войти. Пожилой мужчина, ни имени, ни заслуг которого она не могла вспомнить. Некто… а может быть, никто. Она показала ему на место перед собой. Он вошел.

— Ваше высокоблагородие, — начал он, поняв, что можно говорить, — я пришел по договоренности со следователем Портового квартала.

Она вспомнила. Перед ней стоял урядник, назначенный на борт одного из кораблей морской стражи. Действительно, никто. Человек, который допрашивает взятых в плен морских разбойников. Но громбелардскому флоту не часто приходилось иметь дело с пиратами, а значит, для этого человека не часто находилась настоящая работа.

— Да? — без особого интереса спросила она.

— На рейде порта стоит на якоре пиратский парусник с Агар. Естественно, в реестрах он фигурирует как дартанское торговое судно.

— С Агар? — она оживилась.

— Да, ваше высокоблагородие.

Арма имела слабое представление о море, что для наместницы, сидящей в портовом городе, наверняка нельзя было назвать достоинством. Отдавая себе в этом отчет, она когда-то пыталась что-то узнать о мореплавании, кораблях, перевозимых грузах, но ничего из этого не вышло. За всю свою жизнь она не сталкивалась с более скучной темой. Канаты не могли называться «канатами», это были ванты, штаги и бом… брам… Бум-тарарам! Узнав, сколько существует разновидностей парусов, она сдалась. Ни один нормальный человек не мог этого запомнить, а тем более различить.

— Ты узнал этот корабль, и, как я понимаю, господин, у тебя нет на этот счет никаких сомнений?

— Судно, не корабль, на нем нет оружия, — как будто машинально поправил он и никогда не узнал, насколько ей хотелось дать ему по глупой башке. — Однако оно исполняет роль… не знаю, как это назвать… парусника, предназначенного для связи и специальных задач. На нем часто ходит командир всего агарского флота, хотя, естественно, не тогда, когда командует какой-нибудь пиратской эскадрой. Есть ли у меня сомнения? Нет, скорее нет, ваше высокоблагородие. Я когда-то видел это судно, довольно давно, еще когда работал на трибунал Гарры и Островов. Но это исключительно удачное судно, очень красивая и быстрая каравелла. Подобных линий корпуса не забудешь.

— Ты моряк, господин?

Подобное встречалось вовсе не столь часто, как могло бы показаться: от назначаемых на корабли урядников не требовалось знакомства с морем.

— Я был в молодости корабельным плотником, а потом боцманом.

— Так что насчет того судна?

— Со вчерашнего дня в порту стоит шлюпка, посланная с той каравеллы, ее команда сидит в таверне неподалеку. Я думаю, они там живут. Похоже, чего-то ждут. По городу не ходят, ни о чем не расспрашивают.

— Не знаешь, кто-то сошел на берег? Кроме тех матросов с шлюпки, естественно.

— Не знаю.

— Какова процедура задержания судна для проверки?

— Очень простая, ваше высокоблагородие. Даже капитан моего парусника может по моему требованию проверить любой корабль. Но это судно наверняка легальное. Если оно спокойно стоит на якоре на рейде порта, в котором находятся две имперские эскадры, то его документы и все остальное несомненно в порядке. Официально оно принадлежит торговому предприятию, находящемуся в Ллапме. И владелец этого предприятия, вероятно, получает с Агар достаточно золота, чтобы подтвердить, что он судовладелец.

— А может, это и в самом деле так?

— Может, и так, ваше высокоблагородие. Однако это судно скорее всего когда-то принадлежало Агарам, а Агары — пиратское княжество, вся сила которого опирается на флот. Вряд ли этот флот действительно избавляется от лучших парусников, продавая их дартанским купцам. Агары не бедствуют и скорее покупают парусники, чем продают.

Она задумчиво смотрела на седого урядника.

— Тебе хорошо на борту, ваше благородие? Если так, то возвращайся на свой корабль. Но если ты предпочитаешь более спокойную работу на берегу, то можешь вернуться туда только за вещами. Мне здесь нужен тот, кто разбирается в морских делах. У меня есть следователь, но он прежде всего судит, а мне нужен скорее советник и человек для особых поручений. Тот, кого я смогу послать туда или сюда.

— И это — более спокойная работа, ваше высокоблагородие?

Она улыбнулась.

— Это только так грозно звучит. С тех пор как я занимаю пост наместника в Лонде, не произошло ничего, что я могла бы поручить такому человеку. Но, может быть, когда-нибудь случится.

— Если так, ваше высокоблагородие, то ведь известно, где меня искать.

— Ты можешь в этот момент оказаться в море. Я не требую немедленного ответа, обдумай мое предложение. Жалованье урядника на корабле именно такое, а не другое, и его нельзя повысить только одному человеку, — добавила она, перекладывая перед собой документы в знак того, что разговор окончен. — Но размер жалованья особого советника по морским делам зависит только от меня.

— О… Благодарю, ваше высокоблагородие. В самом деле, пожалуй, мне следует хорошо подумать.

— Еще одно. На каком корабле тебя искать, господин? Если ты мне понадобишься, прежде чем подумаешь.

Он сообщил название.

— Спасибо.

Она осталась одна, если не считать стоявшего у конторки писаря. Сперва она немного поразмышляла, потом снова начала перекладывать бумаги и вдруг нахмурилась, увидев нераспечатанное письмо. Когда оно пришло? С самого утра?

— Это ты принес?

Писарь подтвердил:

— Как и всегда, ваше высокоблагородие, я взял из главной канцелярии все письма для вашего…

Она махнула рукой, и он замолчал.

Письмо было от Тевены. Арма сломала печать.

Я сейчас в Рапе, — писала ее старая подруга, — и думаю, не пригласишь ли ты меня к себе? Я только раз была в Лонде, очень давно.

«Ну нет, пташка, — подумала наместница, — только тебя мне тут и не хватало».

В Тяжелых горах Кобаль и Крагдоб, в Лонде же — старая лгунья, каждую интригу видевшая насквозь… Арма верила Тевене, но только постольку-поскольку. Она не дала бы и серебряной монеты за истинные намерения подруги, которая столь внезапно по ней заскучала. Растить себе шпиона под боком? А кто мог поручиться, что речь шла как раз не о том? И тем не менее от этого удивительного предложения Тевены не так просто было отделаться. Отказать? Отказ стал бы открытым объявлением войны Глорму и Рбиту. Эта дурнушка приперла ее к стене. «Так как все-таки?» — спрашивала она. И на этот раз Арма уже не могла уклониться от ответа. «Не приезжай» означало: «У меня есть причины опасаться твоего приезда».

«Ах ты коварная сука», — подумала наместница, но в этой мысли не было гнева, скорее спокойная констатация факта. А чего она еще могла ожидать? Что будет без конца обманывать Тевену?

Она читала дальше. А там было все интереснее.

Похоже, Арма, мы их недооценили. Я разговаривала с Глормом, и он меня удивил. Я считала его большим мальчишкой, который хочет вернуться во времена детства. Но он этого не хочет. Он знает, что это невозможно. Еще до того, как мы расстались, он сказал мне примерно так: «Тева, кто тут наивный? Ведь это тебе кажется, что Громбелард можно восстановить только одним способом, или вообще никак. Но нужно ли мне по-старому выбивать из кого-то выкуп или заставлять всякую посредственность платить мне дань? Зачем, ради золота? Мне хватает золота, Тева. А раз я не еду в горы за золотом, это означает, что я могу делать там что угодно». Это звучит угрожающе, Арма. В устах Глорма — по-настоящему угрожающе.

Арма подняла взгляд и снова задумалась, хмуря широкие брови. Потом снова принялась за чтение:

До сих пор мне казалось, что после твоего «нет» все их намерения будут обречены на неудачу. Теперь я уже так не думаю. Я перепугалась, и пишу тебе об этом открыто. У меня есть дом, прекрасный сын и две замечательные дочери. Я не хотела принимать участие в предприятии, обреченном на провал, и тем более не хочу ввязываться в какую-то разбойничью авантюру. Не знаю, что собираются делать Глорм и Рбит. Поджечь Лонд, ради забавы? А почему бы и нет, раз им безразличны дани и выкупы? Мне уже все равно, какое ты примешь решение. Что бы ты ни решила, я выхожу из игры. Раз уж я и так уехала из дома, то охотно с тобой встречусь, возможно, в последний раз, кто знает, ибо мы не становимся моложе. В Рапе легко сесть на корабль до Лонда. Но если ты думаешь, что я отправляюсь туда выслеживать, то напиши мне об этом. Наши письма останутся между нами, я уже попрощалась с Глормом и не думаю, что когда-либо его еще увижу. Я также не собираюсь ни о чем ему доносить.

Слова эти звучали искренне. Но у Тевены все слова звучали искренне. Арма понятия не имела, что ей думать об этом письме.

Больше там ничего не было. Только имя человека из Рапы, работавшего в портовом управлении, которому следовало направить возможный ответ.

Наместница прочитала письмо во второй раз, всматриваясь в каждое слово. Все, что говорила или писала Тевена, следовало на всякий случай считать однозначной ложью. Но Тевена знала, что подруга думает именно так. Там наверняка было какое-то второе дно. Третье и четвертое… Обман на лжи, а ложь на хитрости, и все это основано на полуправде.

Арма все думала и думала. Но она уже знала, что письмо Тевены ей не обыграть. Она могла ответить так или иначе или не ответить вовсе. Любое решение могло оказаться удачным или нет. Она тянула жребий — словно сидящая в ящике морская свинка, вытаскивающая из стружек восковые шарики, означающие фанты в игре.

Играть таким образом было невозможно. Арма не особо любила военный язык, но сейчас сравнение напрашивалось само: она была подобна командиру осажденной крепости, стены которой атакуют с нескольких сторон одновременно. На какой участок следовало бросить подкрепление? На рейде — пиратский корабль с Агар (случайность?); в самом городе — труп соглядатая, следившего за какой-то странной парой (тоже случайность?); в горах — смертельно опасный воин, который вовсе не собирался (если верить Тевене) восстанавливать свое тайное влияние, его не интересовала какая-то подпольная империя, скорее он собирался вовсю порезвиться с мечом в руке во главе сотен разбойников. И сопровождавший его кот, который до сих пор даже не дал ей знать, что жив (почему?), хотя, может быть, сидел здесь, на какой-нибудь улице Лонда, чтобы явиться к ней ночью и тихо прорычать: «Арма, я пришел за твоей дружбой, либо для того, чтобы тотчас же усмирить твою враждебность. Кто мы, друзья или враги, скажи?»

— Гонец! — крикнула она в сторону двери.

Створка в нижней половине двери на мгновение открылась, пропуская серого кота. Он сел у порога, безразлично глядя по сторонам. Арма назвала имя человека, которому следовало передать поручение. Это был комендант действовавших по распоряжению трибунала убийц. Официально таких подразделений вообще не существовало… Кот, похоже, ее даже не слушал, следя взглядом за мухой под потолком. Не обращая на это внимания, она сообщила название корабля морской стражи, на котором находился седой урядник.

— Этот человек покажет таверну, где живут матросы с некоего корабля. Один из них нужен мне здесь, живым. Еще этой ночью.

Кот ушел, ничем не показав, что вообще умеет говорить.

Проверка подозрительного корабля не могла ничего выяснить. Трудно также было задержать без каких-либо оснований матроса из команды шлюпки, притом матроса, ходящего под дартанским флагом. Арма внезапно разозлилась, вспомнив о глупой дартанской ведьме, которая задумала поставить с ног на голову весь мировой порядок. Королева Дартана, вы только посмотрите на нее! Любой бродяга оттуда был теперь неприкасаем и недостижим, окруженный заботой собственной правительницы, которая единственная обладала привилегией вынести ему приговор, по просьбе урядников Вечной империи, или передать эту привилегию имперскому суду. Она могла поступить с ним так или иначе, трибунал же мог поцеловать его… известно куда. Безосновательное задержание корабля, принадлежащего судовладельцу из Дартана? Арма представила себе, как ее императорское высочество Верена узнает о подобном инциденте (в Роллайне только и мечтали об этом), а причина всего — ее доверенная наместница… Задержание какого-то матроса? То же самое. Сперва нужно сфабриковать какие-то обвинения, представить фальшивых свидетелей — о чем не могло быть и речи.

Но — исчезновение? В портовых закоулках с каждым (к сожалению наместницы Лонда) могла приключиться неприятность. Никому не обязательно было знать, что заколотый какими-то мерзавцами матрос до этого гостил в подвалах трибунала…

Она просмотрела список докладов и доносов. Один из них привлек ее внимание. Подобный список доставлялся ежедневно и содержал краткое описание всех донесений за предыдущий день. Содержание одного доклада описывалось как «Убийство среди бела дня, совершенное одноглазой женщиной». Она мысленно обругала себя за то, что этим утром все делала не спеша, что не лучшим образом характеризовало методы ее работы.

Дежурный гонец ушел выполнять задание, так что она позвала писаря.

— Доставь мне полный доклад об этом происшествии, — она показала пальцем.

— Да, ваше высокоблагородие.

— Мигом.

Вскоре она уже знала подробности.

И ей снова было о чем подумать.

Вечером ее ждала встреча с князем-представителем.

Ей свалилось на голову столько хлопот, что она не могла дождаться, когда этот вечер наконец наступит. Хотелось как можно скорее оказаться во дворце, решить все вопросы Аскенеза и наконец получить время для самой себя. Время! У нее вообще не было времени, а тут еще эта вечерняя беседа!

Уже с полудня две ловкие девушки-служанки заплетали ей десятки тоненьких косичек. Волосы плавно опускались с головы (насколько это было возможно при их склонности сворачиваться в колечки) и лишь на уровне плеч переходили в косички, которые, в свою очередь, переплетались, образуя нечто вроде сетки. Девушки трудолюбиво нанизывали на них покрытые красным лаком деревянные бусинки. Кудрявые волосы наместницы, отягощенные этими бусинками, распрямлялись, и сетка из кос приобретала весьма изящный вид, накрывая плечи и половину спины.

Темно-коричневое платье с мелкими черными вставками выглядело довольно смело для того, кто занимал столь высокий и серьезный пост, но армектанские обычаи не отличались в этом отношении строгостью, осуждая скорее ненужные излишества. Но это платье, хотя и прекрасно сшитое, выглядело вполне скромным. Наместница Арма казалась моложе своих лет, груди же у нее были столь правильной формы и тугие, что она вполне могла демонстрировать в декольте их плотно сжатые полушария. Бедра и лодыжки также могли смело выглядывать через разрезы юбки, ей нечего было стыдиться. Тем более что, когда речь шла о линии ног, сильно приподнятые сзади платформы могли творить истинные чудеса.

Привратник доложил о приходе какого-то урядника. Арма раздраженно поморщилась. Кого еще принесло в ее личные покои?

— Я занята, — сказала она, не двигая головой, чтобы не испортить работу девушек над волосами. — Потом приду в канцелярию.

Привратник ушел, но тут же вернулся.

— Его благородие спрашивает, когда ваше высокоблагородие будет в канцелярии.

— Не знаю когда! — фыркнула она, искоса глядя на него, поскольку головой пошевелить все еще не могла. — Как приду, так буду.

Слуга вышел. Арма исподлобья посмотрела в зеркало.

— Какие серьги? — спросила она.

— Рубины в золоте, ваше высокоблагородие, — сразу же ответила одна из девушек; видимо, она об этом уже думала.

— Не слишком роскошно?

— Маленькие, ваше высокоблагородие.

— Полукруглые?

— Думаю, да, ваше высокоблагородие.

Наместница слегка повернула голову, чтобы лучше разглядеть мочку уха и представить себе свисающую с нее серьгу.

— Пожалуй, ты права, — согласилась она.

В комнату вошла Ленея.

— Где ты бегаешь? Каждый раз, когда ты нужна, тебя нет.

— Ваше высокоблагородие, ты поручила мне заниматься бухгалтерской книгой. Я сидела над ней еще вчера и позавчера, — напомнила Жемчужина. — Мне нужно было поговорить с интендантом.

— Почему с интендантом?

— Потому что тебя обкрадывают.

Арма вытаращила глаза на свое отражение в зеркале.

— Что ты болтаешь?

— Расчеты не сходятся. Ты заплатила дважды за множество вещей. Хотя бы за обои.

— Обои были плохого качества, скоро поймают обманщика, который мне их продал, и…

— Обои были хорошего качества, их не выбросили, а обманщик никуда не сбежал, его теперь зовут по-другому. И он продал тебе обои во второй раз. Те же самые.

Арма усилием воли сдержала порыв встать с кресла.

— Откуда ты все это знаешь?

— Раз уж ты доверила мне надзор за своими личными финансами, то я провела собственное небольшое расследование. Кое-что я все-таки умею, и хоть я уже старая и некрасивая, но тем не менее я стоила очень дорого, и не только из-за красоты. Все, что должна уметь Жемчужина Дома, я умею до сих пор.

— Ну и зануда же ты. Сколь велики эти злоупотребления?

— Наглое мошенничество, — поправила Жемчужина. — Очень велики. Столь велики, что я пришла потребовать задержания твоего бухгалтера, поскольку интендант, похоже, сбежал.

— Сбежал? Ты позволила ему сбежать?

— Я должна была схватить его и держать? Он убегал очень быстро, я так бегать не умею.

— Пошли моих гвардейцев за тем, вторым… Сукин сын! — сказала наместница. — Много я потеряла?

— Еще не знаю точно. Но суммы исчисляются тысячами.

Арма могла себе позволить расстаться с деньгами — но не столь глупо. Услышав о тысячах, она на мгновение забыла, что является самой богатой женщиной в Громбеларде, и крикнула:

— Что? Тысячами?!

— Примерно тысяч восемь — двенадцать.

Разоренная наместница снова вскрикнула, ибо было ясно, что таким образом она никогда не накопит даже четверть миллиона. Империя становилась все беднее. Как ей в таких условиях зарабатывать на жизнь?

Она задумалась. Вскоре ей в голову пришла одна мысль… даже две… Дыру в финансах можно залатать. Может быть, нужен еще один донос на поставщика провианта для морской стражи? Вряд ли ему хочется еще одной проверки, пусть даже эта проверка ничего не могла выявить. Во сколько он оценит свое святое спокойствие? Но об этом нельзя говорить с Ленеей — та когда-то слишком хорошо служила Верене. Было маловероятно, чтобы невольница с сертификатом Жемчужины донесла на свою госпожу, поскольку за подобное существовало лишь одно наказание, и даже сама императрица не могла его отменить. Подобный прецедент разорил бы невольничьи рынки во всей Вечной империи (кто купил бы за тысячу золотых невольницу, которая может донести на хозяина?). Несмотря на это, Арма знала, что предусмотрительность того стоит. Верене не следовало знать ни о том, каково истинное состояние первой наместницы трибунала в Лонде, ни откуда оно взялось — и не стоило искушать судьбу. Рыжеволосая дартанка контролировала только ее легальные доходы. Нелегальными она занималась сама.

— Бери гвардейца, и чтобы тебя тут больше не было.

Ленея вышла.

Весь остаток дня, до самого вечера, наместница примеряла платье за платьем, чтобы удостовериться, действительно ли коричневое с черным выглядит лучше прочих. Все это время она думала о том, как возместить потерю двенадцати тысяч золотых и какие обвинения предъявить нечестному финансисту, чтобы он мог отправиться в петлю. Где-то в документах промелькнуло нераскрытое убийство, случившееся две или три недели назад. Убитый вполне мог быть сообщником нечестного бухгалтера; сообщником, который его подставил и которого тот решил убрать. Свидетель? Он у нее имелся, мелкий неплательщик налогов, которого она не наказала, поскольку он мог ей для чего-нибудь пригодиться. Например, как свидетель убийства.

Направляясь во дворец представителя, ее высокоблагородие Арма уже знала, как она вернет свои деньги. По крайней мере, какую-то их часть.

 

14

Обеспокоенный и явно чем-то озабоченный Аскенез сперва не говорил ни о чем другом, кроме как о скором приезде жены. Было совершенно ясно, что он вообще по ней не скучает. В который уже раз Арма подумала, что этот бедный простодушный парень оказался полностью отдан на милость куда более хитрых, чем он, советников, урядников и придворных. Какие шансы в столкновении с опытными обманщиками были у того, кто вообще не умел скрывать свои мысли и чувства? Неожиданно она вспомнила глупости, которые утром болтала Ленея, и разозлилась.

— Ваше высочество, — резко сказала она, — твои супружеские проблемы — это твое личное дело. Мне даже не подобает о них слушать.

Они разговаривали, как обычно, без свидетелей. Арма уже после первой беседы убедилась, что князь-представитель может наступить на горло собственной гордости и иногда даже признаться в собственном невежестве, если не вообще беспомощности. Но только с глазу на глаз. Внешне, для всех, ему хотелось выглядеть железным властелином, поскольку таким образом он защищался от фальшивых друзей. Она пообещала себе, что уже вскоре сделает из него настоящего короля Второй провинции, который укажет этим «друзьям» на подобающее им место. Он был понятлив и легко обучался. Пока что она позволяла ему воплощать в жизнь подсказанные ею идеи и мысли как свои собственные. Он так и делал, не скрывая своей благодарности.

Аскенез замолчал, неприятно пораженный ее желчным тоном, но тут же снова начал ходить по комнате.

— Ты, ваше высокоблагородие, единственная моя опора в этом дворце, — неожиданно признался он, останавливаясь возле своего высокого кресла. — Ты дала мне то, чего я не ожидал: искренность. Я почти забыл, что это такое, и сыт по горло теми, кто постоянно пытается мне льстить, а за спиной смеется над моими ошибками. Ибо иногда я их совершаю. Но с кем не бывает? Настоящий властитель должен уметь изменить свое мнение и признаться в ошибке, когда возникает такая необходимость.

Это были ее собственные слова, произнесенные несколько дней назад. Она кивнула, чувствуя, как слегка порозовели щеки, и прошлась до окна и обратно.

— Мое распоряжение о взятии порта под охрану исполнено? — спросил он. — Я поручил комендантам морской стражи и легиона, чтобы они согласовали свое взаимодействие с трибуналом. Это было сделано?

Она неопределенно шевельнула рукой.

— Будет, ваше высочество. Я отдала соответствующие приказы, — солгала она, — а остальное — дело армии.

Он не скрывал удовлетворения.

— Но сегодня у тебя ко мне какое-то дело, госпожа, — немного помолчав, напомнил он. — Слушаю. Наверняка смогу помочь.

Она улыбнулась и слегка наклонила голову.

— О, ваше высочество… С подобными заверениями никогда не следует торопиться. А если у меня к тебе не дело, а просьба? И если эту просьбу невозможно выполнить?

— Я достаточно хорошо тебя знаю, чтобы не беспокоиться, — порывисто сказал он. — И доверяю тебе, госпожа.

— Глупенький князь… — еле слышно прошептала она, обезоруженная и почти растроганная, но он заметил ее взгляд и движение губ, и вопросительно поднял брови. — Мне будет нужен очень своеобразный отряд, ваше высочество, — сказала она уже громко. — Солдат без мундиров и военного снаряжения.

— Зачем? А прежде всего — мне не хочется верить, что у трибунала никого такого нет.

— В том-то и дело, что нет. Если бы мне потребовалось поручить, например, убрать кого-нибудь, от кого никак иначе избавиться нельзя, — то да. Думаю, я нашла бы какого-нибудь негодяя, готового взяться за это ради денег. — На самом деле четверо таких негодяев ждали только ее кивка, и она уже послала к ним гонца с поручением. — Но речь идет кое о чем другом, ваше высочество. Мне нужен самый настоящий отряд, который можно послать куда угодно. Например, в Тяжелые горы. Обычный военный отряд там сразу же погибнет, но группа опытных солдат, переодетых разбойниками, с умным командиром — совсем другое дело. Какое-то время они смогут успешно действовать.

— Такой отряд, пожалуй, нетрудно собрать, но я до сих пор не понимаю, о чем ты, собственно, просишь. Зачем им туда идти? Кажется, в Тяжелых горах уже нет ничего такого, что могло бы нас интересовать?

Она подошла ближе. От нее пахло ванилью.

— Этот отряд должен действовать по согласованию как с трибуналом, так и с армией. В нем должен быть кто-то, кого в случае чего узнают солдаты, и кто-то, с кем смогут договориться мои разведчики в горах.

— У трибунала до сих пор есть в горах разведчики?

Она снова улыбнулась, но не стала говорить, сколько проходимцев прекрасно живут за счет Вечной империи. Другое дело, что половина этих людей, вероятнее всего, не представляла никакой ценности. Деньги они охотно брали, пока от них мало что требовалось, но наверняка готовы были предать по самому пустячному поводу.

— Кое-кто есть… — лениво кивнула она. — Но нет вооруженных отрядов.

— Как должен выглядеть этот отряд? И кому должен подчиняться?

— Командиру легиона и наместнице трибунала. Предлагаю полное сотрудничество. Это несколько… не соответствует намерениям Кирлана, — призналась она. — Такой отряд немного похож на вооруженную руку трибунала, поскольку он будет выполнять поручения наместницы. А ведь все задумано так, чтобы трибунал и армия постоянно соперничали и были друг от друга зависимы.

— Почему так?

Теперь ей приходилось объяснять очевидные вещи. Кому? Властителю провинции. Императорскому представителю, который воплощал здесь Кирлан. Она должна была объяснять ему, чего хочет столица.

Она вздохнула и объяснила.

— Но теперь, когда у нас нет никакого контроля над горами, — закончила она, — такой отряд необходим. До меня дошли слухи, что в брошенных горных городах что-то начинает происходить.

— А что такое?

Представитель не проявлял особого интереса к брошенным горным городам. Даже он понимал, что без сильной и опытной армии о восстановлении над ними контроля не может быть и речи. Пока его волновал только Лонд.

— Точно не знаю и как раз это хочу проверить, ваше высочество. Орудующие в Тяжелых горах банды иногда спускаются в Низкий Громбелард и атакуют пограничья Армекта и Дартаиа. Но с тем же успехом они могут заявиться в Лонд.

— Ты шутишь, госпожа? Лонд — столица провинции, а также военного округа. Какая банда сможет проникнуть в город со столь сильным гарнизоном?

— Действительно, у нас сильные посты в предместьях, а разбойники не особо рвутся открыто сражаться с легионерами, — согласилась она. — Тем не менее все может измениться. Следует знать, о чем ветер в горах шумит, — напомнила она старую громбелардскую поговорку.

Он задумался.

— Пожалуй, это не слишком дорогое предприятие… Сколько людей должен насчитывать этот отряд?

— Десятка полтора, самое большее — два.

— И что они могут сделать?

— Зависит от ситуации. Например, могут уничтожить главаря, который начнет собирать вокруг себя слишком многих предводителей меньшего ранга.

— Ведь они заплатят за это жизнью.

— Ну и ладно. Иначе за что они получают деньги?

— Ваше высокоблагородие, ты…

Он не договорил.

— Холодная громбелардская змея, князь, — безразлично закончила она. — Иначе за что я получаю деньги?

Немного подумав, он улыбнулся и достал из мешочка на поясе маленькую печать.

— Печать канцелярии вряд ли понадобится? Продиктуй мне письмо, госпожа.

Он сел за стол. Она встала у него за спиной, заглядывая через плечо, пока он писал.

— «Поручаю… незамедлительно сформировать специальный военный отряд… подчиняющийся коменданту Громбелардского легиона… и первой наместнице Имперского трибунала в Лонде».

— Это все?

— Да. Детали я согласую с комендантом. Проблем никаких не будет, мы всегда прекрасно сотрудничали.

— Меня это радует. Естественно, я хотел бы, чтобы мне сообщали обо всем, что этот отряд будет предпринимать.

— Я не стану его ни для чего использовать без согласования с тобой, ваше высочество.

Он посыпал документ песком, стряхнул и поднялся из-за стола.

— Вот твое письмо, госпожа. Но… услуга за услугу, — сказал он как будто чуть неуверенно, и ей показалось, что ему хочется оглядеться по сторонам. — Значит, ты говоришь, что в порту безопасно и туда могут заходить корабли из Армекта?

— Да. — Она уже почти забыла про эту несусветную чушь.

— Значит, послезавтра здесь будет княгиня, моя жена. Я знаю, ваше высокоблагородие, что тебя это никак не касается…

Она все еще не понимала, чего он от нее хочет.

— Никто не узнает, это просто…

Кружа возле нее, он внезапно приблизился к Арме и, прежде чем она успела среагировать, поцеловал ее сзади в открытое плечо, в том месте, где оно переходило в шею. Возмущенно вскрикнув, она повернулась к нему и отступила на два шага. Покрасневший Аскенез отскочил в другую сторону.

— Спасибо, госпожа, — быстро сказал он. — Это просто благодарность, я хотел поблагодарить тебя за то, что…

Разгневанная, она выжидающе смотрела на него.

— Что ты есть, — закончил он. — За доверие… Вот твое письмо, ваше высокоблагородие, — нервно повторил он, вытягивая перед собой руку. — Возьми его, прошу.

Наместница, все еще ошеломленная и сконфуженная, одновременно с большим трудом скрывала веселье и испытывала трогательное чувство к этому несмелому и неловкому, да и просто неуклюжему мужчине, который под маской деспота скрывал душу мальчишки, готового поцеловать женщину и тут же сбежать. Он наверняка мог бы подглядывать через щель за купающейся кузиной или сестрой. А может, действительно когда-то подглядывал? Неожиданно Арме вспомнился Ранер, младший брат, которого она потеряла.

Суровый воин, тоже в немалой степени остававшийся мальчишкой. Но это было грустное воспоминание.

Аскенез все еще прикрывался исписанным листом, который держал в руке. Она слегка прикусила губу.

— Ваше высочество, — сказала она, — я возьму это письмо, и лучше, чтобы и в самом деле никто не узнал о том, что здесь произошло. Для меня это неловко, а для тебя еще хуже. Тебя это компрометирует.

Он бездумно кивнул в ответ и облегченно вздохнул, когда она улыбнулась.

— Ну, ну, ваше высочество… — бросила она. — Признаюсь… Нет, ни в чем не признаюсь. Пожалуй, мне пора идти.

Она направилась к двери.

— Ваше высокоблагородие, а завтра? — поспешно спросил он.

Она не остановилась и не обернулась, но он почувствовал в ее голосе легкую усмешку.

— Приду доложить, о чем мы договорились с комендантом.

И скрылась.

Представитель все смотрел и смотрел на дверь, словно ожидая, что она отворится снова. Но этого не произошло; он глубоко вздохнул, вернулся к столу и деревянной палочкой ударил в серебряный гонг. Высокий звук надолго повис в воздухе. Еще до того, как он успел смолкнуть, в комнату вошел через боковую дверь высокий и хорошо сложенный слуга. Не глядя на него, князь велел позвать одного из своих советников. Он потер лицо ладонями и какое-то время сидел неподвижно. Увидев входящего человека, который в первую очередь был его кузеном и другом, и лишь во вторую советником, Аскенез махнул рукой и молча показал на стул.

— Мы были правы, — сказал он. — Она считает меня ребенком. И моя идея насчет порта была хороша. В порту безопасно, что скажешь?

Идея насчет порта не принадлежала князю — он присвоил ее, как всегда. Но советник никак не реагировал.

— Она отнеслась к этому всерьез?

— Дело не в том, как она к этому отнеслась, а в том, что она не сказала ни слова. Она делала вид, будто все в порядке. Думаешь, она на самом деле отдала какие-то распоряжения? Какие? Следить за подозрительными людьми на пристани?

— Конечно, нет.

— Я приказал ей собрать отряд для действий в горах. Похоже, там что-то происходит.

— Так поговаривают, всплыли какие-то старые легенды. И что она? По поводу этого отряда?

С отрядом наверняка все было точно так же, как и с портом… Собеседник Аскенеза не был глупцом, более того, превосходно знал своего кузена-князя. Он мог бы побиться об заклад, что за созданием этого отряда стояла наместница, а представитель лишь согласился с ее идеей и свое согласие объявил «приказом». Его высочество был довольно способным, но мелким интриганом, он умел хорошо разыгрывать разные роли, женщины же питали к нему странную слабость, что он научился использовать. Однако помимо этого талантов у него имелось немного. И уж наверняка ему не могла прийти в голову такая мысль, как создание отряда специального назначения. Он даже не знал, возможно ли это.

— Согласилась, что она еще могла сказать? А впрочем… Помни, кузен, что приказы отдаются мужчинам. — Он поднял палец и покачал головой. — Может быть, еще молодым и красивым женщинам. Но все эти отцветшие розы… если они вообще были розами… снова хотят иметь детей, так что не стоит им приказывать, лучше отдаться под их опеку. Мне все это уже немного наскучило, — неожиданно признался он. — Когда мне было шестнадцать или даже двадцать — совсем другое дело. Но теперь мне уже приелись все эти тетки-любовницы. Сколько раз можно краснеть по заказу и изображать из себя девственника? А эта мало того что старая, так еще и уродливая.

Внезапно он кое-что вспомнил.

— Погоди… Твоя прекрасная кузина и моя супруга будет здесь послезавтра. Прикажи перенести ее спальню на этаж выше и коротко объясни, в чем дело. Первые несколько дней я буду демонстративно ее избегать, и пусть она ведет себя так же, все должны видеть, что даже на мгновение мы не остаемся наедине. Будем встречаться только за едой. Зато ты станешь постоянно сопровождать ее высочество. Только не перебарщивай, — предупредил он, снова поднимая палец. — Порой мне кажется, что кузина тебе чересчур нравится.

— Ее высочество всем нравится. — Советник слегка смутился; представитель все же иногда попадал в точку. — Похоже, ты что-то придумал? Расскажешь?

— Нет, ничего нового я не придумал, — возразил Аскенез. — Я хочу лишь ускорить ход событий. Если все хорошо сложится, то всего через несколько дней весь Лонд будет знать, что наместница судьи трибунала, которая должна следить за действиями представителя, мнет ему простыни. Прижатый к стене, я во всем признаюсь, а поскольку жена меня простит, то большого скандала не будет. Как думаешь, кого отзовет Кирлан? Ну вот. Кто бы ни пришел на ее место, у него будет по крайней мере то достоинство, что он ни с кем здесь не знаком и ничего ни о чем не знает. Сейчас посоветуюсь кое с кем.

 

15

Таменат блуждал по лабиринтам чисел, символов и формул. Он питался математикой, а испражнялся какой-то сумасбродной философией. Ридарете, знавшей великана много лет, было известно о нем все же намного больше, чем он предполагал. Порой она думала о том, что он говорил, — как в последний раз, когда он рассказал ей и Огену о своей неудавшейся жизни. Он растранжирил впустую сто с лишним лет, так толком и не став ни авантюристом, ни солдатом, ни исследователем Шерни. Он хотел быть всем, но стал никем, ничего так и не добившись. Отец без сына, друг без товарищей… Добродушный, но полный горечи старый калека, скрывавший свою горечь от всего мира. И вот теперь, может быть на самом пороге смерти, ему показали нечто, способное удивить любого, сделать его имя бессмертным. Это не был какой-то затерянный в Тяжелых горах миф похороненного живьем стража, заменитель цели и смысла жизни. Ридарета прекрасно понимала, что он готов питаться цифрами.

— Оставь это, отец, — вполне тепло, по ее мнению, сказала она, появляясь в дверях комнатки за спиной склонившегося за столом мудреца. — Нам надо поговорить.

— Погоди немного.

— Нет, сейчас. Я проспала полтора дня и вот узнала, что сегодня уже не «сегодня», а «завтра», а мое «сегодня» было вчера. — Она мастерски умела запутать дело, но он все равно ее не слушал. — Оставь это, я сказала, или…

— Погоди немного, — повторил он.

— Еще немного… и ты будешь искать меня где-нибудь в городе, или в горах, или в море. Я сейчас ухожу.

Она вынудила его обернуться.

— Куда?

— Можешь об этом со мной поговорить или сидеть здесь и дальше. Мне нужно еще взять кое-какие вещи. — Она ткнула большим пальцем куда-то за спину, вероятно имея в виду комнату, в которой жила.

— Подожди, сейчас иду.

Не дожидаясь его, она вышла.

Он последовал за ней.

— Что ты опять вытворяешь? — сурово спросил он. — Куда ты собралась?

— Ну, наверное, домой… Что нам тут еще делать? Бери свои записки и идем со мной, будешь заниматься своими расчетами на корабле, а потом на Агарах. Хочешь и дальше искать своего стража законов всего?

— Еще не знаю.

— Ты не хочешь и не будешь его искать, — решила она.

— Потому, красавица, что ты так сказала?

— Нет. Потому что у тебя есть работа. — Она показала в сторону комнаты, где на столе остались десятки исписанных страниц. — Много работы и очень мало времени. Неизвестно, сколько в точности, но наверняка мало. Если ты хочешь чего-то в жизни достичь, то ты должен еще немного поработать над теми формулами, которые я тебе написала. Так ты, по крайней мере, говорил — что хочешь чего-то достичь, и тебе придется поработать. Вместо этого ты будешь бегать по горам и искать какие-то сказки?

С этим трудно было спорить.

— Мы не можем побыть еще немного здесь?

— Не можем. Хочешь — сиди. Но у меня уже болит моя прекрасная попка, по которой давно никто не похлопывал. А от Огена толку никакого. Хотя еще день-два — и сама буду Огена по заднице похлопывать.

Она несла полную чушь. Таменат рассердился.

— И зачем мне это было надо? Если бы я тебя не взял с собой…

— …то ничего не знал бы ни о каких странных формулах, — закончила она, и с этим тоже трудно было поспорить. — Сколько тебе нужно времени, чтобы собраться? Могу тебя подождать до утра, но утром мы садимся на корабль.

— Корабль куда?

— Один случайно плывет на Агары. Как раз завтра.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю.

Он не сводил с нее взгляда.

— Зато я знаю все меньше… Ты хотела поговорить — ну так давай поговорим. Я еще раз спрашиваю о твоей недавней прогулке. И о причинах этой внезапной спешки.

— Я вспоминаю все больше, но у меня предчувствие, что все я вспомню только на корабле. На том, который плывет на Агары.

— Ваше высочество, — сказал он. — Хочешь, я тебя сейчас похлопаю по попке? Но так, что ты до утра сидеть не сможешь. Почему мы должны все бросать и бежать? Что это за корабль? Я хочу знать.

— Мы должны все бросить, потому что несколько дней назад я зарезала в переулке шпиона! — гневно ответила она. — Вчера в порту я оторвала башку сама не знаю кому, я вообще его не знала, но башка оторвалась и от него мало что осталось. В порту нас ждет Раладан на «Сейле». Ты все знаешь, мудрец? Ну так собирай вещи.

Он не поверил ни единому ее слову.

— Спасибо за объяснение. Если считаешь, что все же хочешь мне что-то сказать, то я у себя.

— Ты будешь собираться?

— Да. Если в порту действительно стоит корабль, готовый к плаванию на Агары.

— Стоит, — заверила она.

— Я иду к себе. И больше мне сегодня не мешай.

— Сейчас вечер. Никакой математики, собирай вещи и иди спать.

Он вздохнул.

— Хорошо. Ты тоже. И не бегай голая при Огене.

— Я голая не бегаю, а Оген еще не вернулся.

— Но вернется и заявится к тебе, как вчера.

— Он не видел меня несколько дней… — Она засмеялась; хозяин действительно любил ленивые вечерние беседы. — Он в самом деле ко мне вчера заглядывал? Не знала.

Ворча что-то под нос, Таменат пошел к себе.

Вскоре вернулся домой Оген. И действительно, едва войдя, он направился в сторону комнат, которые выделил гостям, мрачный и серьезный как никогда.

— Ваше благородие, — с ходу начал он, — прежде чем я поговорю с его благородием Таменатом, у меня есть пара слов к тебе, само собой. Коротко говоря, я слышал сегодня самые невероятные истории, их рассказывает весь город. Догадываешься, о чем речь?

Она покачала головой.

— Ты в самом деле ничего не знаешь, ваше благородие? Ибо я бы сказал… сказал бы, что его благородие Таменат слишком легко согласился с тем, что ты все забыла. А я, похоже, понимаю, само собой, откуда взялась твоя забывчивость.

Он закрыл дверь, после чего сел по своей привычке на кровать и сплел пальцы рук. Она выжидающе молчала, сидя на стуле возле своего маленького столика, на котором все еще стояло мутное зеркальце.

— Будто бы женщина, весьма точно соответствующая… весьма на тебя похожая, ваше благородие, совершила вчера жуткое убийство на глазах множества жителей Лонда. Их столько, что эта похожая на тебя женщина, само собой, уже может считать себя повешенной, если попадет в руки трибунала. Опознание ее свидетелями будет лишь формальностью.

— Я не имею к этому никакого отношения.

— Как мне хотелось бы тебе верить, ваше благородие!

— Но ты не веришь, — подытожила она.

— Само собой… нет. Не верю. Хотя история, которую рассказывают, напоминает какую-то мрачную выдумку. Ты носишь с собой какой-нибудь Брошенный Предмет, ваше благородие? Это очень опасно, — предостерег он. — Правда, я не знаю, что нужно носить, чтобы расколоть кому-то голову… мне приходит на ум Бич, но во всей истории Шерера слышали только об одном Биче, который пропал вместе с Брулем-посланником. Но Черный Камень, Серебряное Перо, Облако? Впрочем, что бы ты ни носила, это наверняка Гееркото, то есть активный Темный Предмет. С этими Предметами никогда ничего не известно, среди них бывают такие, которые могут причинить вред, само собой, тому, кто ими обладает.

— О чем ты меня, собственно, расспрашиваешь, Оген? И что это за знания, которыми ты только что со мной поделился? Ты служил посланнику и воображаешь, будто знаешь что-то о Брошенных Предметах?

Он не дал сбить себя с толку.

— Я не до конца понимаю их природу, само собой, и тем более не знаю, как с их помощью можно выводить уравнения для Полос. Но я видел за свою жизнь очень много Брошенных Предметов и знаю, для чего они могут служить. Пойду теперь поговорю с его благородием Таменатом, — сказал он, вставая.

Она недавно рассказала старику, что оторвала башку незнакомцу… Он воспринял это как сарказм. Ей было интересно, что он скажет, когда услышит откровения хозяина?

— Оген, — сказала она, — завтра утром нас уже здесь не будет. Я только что говорила с Таменатом, он должен собрать вещи еще этой ночью. А все мои вещи… вон, лежат здесь, — показала она пальцем. — Нужно их только сложить в походный мешок Тамената. Если бы я могла, я покинула бы твой дом уже сейчас. Но мой мудрый и почтенный спутник… не знаю, как он будет реагировать, когда я скажу, что у нас горит земля под ногами.

Оген молча смотрел на нее. Она чуть наклонила голову, глядя слегка вопросительно и слегка вызывающе. «А даже если? — казалось, спрашивала она. — То что, вышвырнешь меня силой? Прямо сейчас?»

— Может… не стоит морочить ему голову, — добавила она, кивая в сторону комнаты посланника. — Мы уйдем рано утром, обещаю. На рассвете. В порту ждет корабль, который уплывает утром. Не в самом порту, на рейде. Если сейчас, ночью, я подниму шум, разбудив команду шлюпки, и попробую отчалить, не заплатив за стоянку, то привлеку к себе внимание ночных патрулей на набережной. На рассвете — совсем другое дело. Порт очень рано просыпается.

Оген снова сел.

— Ничего ему не говорить? — наполовину вопросительно, наполовину утвердительно произнес он. — Значит, все это правда?

— Правда, неправда… Ты говорил что-то про Предметы. И что с ними?

Он понял, что женщина хочет сменить тему. Глядя на ее необычное лицо, одновременно чувственное и мрачное, совершенное и изувеченное, он пытался сдержать любопытство. Кем она была на самом деле? Во что, собственно, он оказался замешан, какое проклятие его коснулось по причине знакомства с мудрецами Шерни? Уже не впервые в жизни он отметил, что прошлое невозможно скрыть. Никоим образом. Рано или поздно найдется кто-то, кто когда-то… где-то… И прошлое окажется в настоящем.

— Предметы, само собой, — вздохнув, сказал он. — Хорошо, госпожа, допустим, я поговорю с его благородием Таменатом утром за завтраком.

— Нас тогда уже не будет.

— Но я, само собой, скорее всего не встану раньше.

Она поняла, что он имел в виду, и кивнула.

— Если вы завтра утром уплываете — что ж, хорошо. Хотя, честно говоря, я сам не знаю, есть ли у вас время до утра. Ты сказала, что у вас горит земля под ногами. Может, и в самом деле горит.

— Кто-то снова за нами следит?

— Я не заметил. Может быть, тогда… ну да, я, похоже, ошибся, решив, будто кто-то за вами наблюдает, — признался он.

Она молчала. А Оген не был глуп.

— О нет, гром и молния… — мрачно проговорил он, когда молчание стало столь красноречивым, что сомнений больше не оставалось. — Значит, я не ошибся? И ты тогда ушла из-за этого?

Она тихо зашипела сквозь зубы и снова слегка наклонила голову. Он замолчал и тяжело вздохнул.

— И как мне из всего этого выкрутиться? Подскажи, госпожа. Я не твой друг и даже не друг его благородия Тамената, но желаю вам добра. Вот только разум мне подсказывает, само собой… подсказывает: я должен со всех ног мчаться к военному патрулю с донесением, что вы у меня живете. Утром вы уплывете, а я? Я останусь.

— Неужели за нами кто-то продолжает следить?

— Вполне возможно, и что еще хуже, если этой слежки не видно, то это означает, на сей раз наняли не желторотиков. Но дело даже не в этом, само собой. Неважно, следит ли кто-то за вами или нет, поскольку правда вскоре так или иначе всплывет. Рано или поздно кто-нибудь донесет, что видел у меня одноглазую женщину, ту самую, о которой все говорят.

— Мы настолько бросаемся в глаза?

— Здесь, у меня? Ну… нет. — Он постучал пальцем по зубам. — Его благородие в большей степени, но ты, госпожа, выходила из дома…

— Только два раза, — закончила она. — Два раза за… сколько? Десять дней? Один раз я отправилась в город с Таменатом, но тогда еще ничего не происходило. С тех пор я вышла только однажды, перед самым рассветом. Вчера я вернулась. Завтра утром я выйду в последний раз, тоже перед рассветом.

— Однако если кто-то наблюдает за домом… Если трибунал взял его на заметку, то они знают, что ты здесь.

Она задумалась.

— Еще этой ночью ты выскользнешь из дома с доносом, — наконец сказала она. — Я в это время разбужу Тамената, и, когда ты вернешься с солдатами, урядниками или кем угодно, нас уже не будет.

— За вами будут следить.

— До порта. В море, наверное, уже нет?

— Я должен послать слугу прямо сейчас. Как я объясню промедление?

— Что-нибудь придумаешь. Или нет, сделаем иначе. Таменат даст тебе в морду… не слишком сильно… но так, чтобы было видно. Когда ты «очнешься», пошлешь слугу за солдатами. Со сказкой, что хотел сделать это раньше, но гости, которым ты с добрыми намерениями дал приют, оказались негодяями. Пойдет так?

Теперь уже он задумался.

— Собственно, само собой… Трудно, само собой, обвинить меня в чем-то большем, чем в легковерности и наивном гостеприимстве, само собой… Отбрехаюсь. Ладно, госпожа, — сказал он с тяжелым сердцем. — Во что я ввязался?

— Я тебя вознагражу, Оген. Ты состоятелен, но скоро будешь по-настоящему богат. Если только пожелаешь.

— Каким образом? — Оген, в конце концов, был купцом, и обещание богатства не могло оставить его равнодушным.

— Ты владеешь торговым предприятием, которое может ожидать многочисленных и хорошо оплачиваемых заказов. Мне все равно, у кого я покупаю. Так что воспользуюсь случаем, чтобы кое-кого отблагодарить. А заодно быть уверенной, что товары будут качественными.

— Ты ведешь дела, ваше благородие? Не знал… Но… законные ли? — поколебавшись, спросил он, не желая ее обидеть.

— Дартанские корабли будут законными, расчеты и заказы тоже, а более всего законным будет золото. Когда получишь предложение, проверишь его и решишь, захочешь ли им воспользоваться, — посоветовала она. — Я не обижусь, если ты откажешься.

— Кто ты, ваше благородие? Я… само собой, сам уже не знаю, жалею ли только, что с тобой познакомился, или скорее проклинаю нашу встречу, — искренне признался он. Но в нем тут же проснулся старый искатель приключений и любитель впечатлений. — Можешь мне ничего не говорить, собственно, само собой, я и так слишком много знаю… Раз уж ты и так накликала на меня беду… но все же кто ты, ваше благородие?

Она наклонилась к нему; машинально наклонился и он. Она что-то прошептала и откинула назад голову.

— Ваше… высочество? — повторил он, не вполне уверенный, правильно ли ее понял.

— Угу. Иди к себе, Оген, — посоветовала она. — Я знаю, что ты умеешь складывать два и два, как наверняка сказал бы Таменат. Рано или поздно ты их сложишь. Ну, иди! Я разбужу тебя перед рассветом и скажу пару слов Таменату, чтобы разбил тебе голову, как мы договаривались.

Тупо глядя на нее из-под нахмуренных бровей, он встал и направился к двери, но она снова позвала.

— Оген?

Он остановился и обернулся.

— Спасибо, что ты согласился не говорить ничего Таменату. А он сегодня кое-что мне запретил… Знаешь что?

— Нет.

— Вот это.

Она приподняла край рубашки, открыв большие, дородные, с идеальными очертаниями груди. Он удивленно вытаращил глаза — но там было на что посмотреть, вне всякого сомнения.

— Спасибо, — снова повторила она. — Ну что? Не подойдешь ближе?

— Наверное… наверное, нет, ваше бла… ваше высочество. Наверное, само собой, мне нельзя…

Она явно была сбита с толку.

— Но… ты не хочешь? — недоверчиво спросила она. — Не хочешь меня… того, совсем? Таменат сюда не придет, будет тихо, впрочем, я могу с тобой пойти куда-нибудь в другое место… В самом деле не хочешь?

Хотел он или не хотел… во всяком случае, он покачал головой. Ее матросы так себя не вели. Достаточно было поманить пальцем, и они бежали к ней сломя голову. С Огеном было, похоже… что-то не так. Удивленная и обиженная, она опустила рубашку, пожала плечами и наконец послала ему короткий воздушный поцелуй.

За ночь ничего не случилось. Вернее, в жилище Огена, поскольку в подвале одного из домов, которые занимал трибунал, дела обстояли совсем иначе.

В Лонде имелась небольшая тюремная крепость, но туда попадали только осужденные. Подозреваемых и обвиняемых держали когда-то в маленькой темнице под зданием трибунала, однако с тех пор, как его переименовали в княжеский дворец, несчастные урядники-следователи работали в ужасающих условиях. Подвалы занятых домов не годились для ведения допросов, из других же помещений отчаянные вопли легко вырывались наружу. В конце концов самый большой подвал перестроили, но он все равно оставался лишь небольшим залом, вокруг которого разместили четыре клетки; название «камеры» было бы чересчур громким для помещений размером два на два шага, в которых узник мог улечься во весь рост только наискосок. От главного «зала» эти клетки отделяли солидные дубовые двери с запирающимися окошечками.

Однако этой ночью клетки-камеры не потребовались. Время торопило. Схваченного надежно привязали к тяжелому стулу посреди главного помещения, на всякий случай поставили рядом стражника, а в это время кто-то другой уже искал первую наместницу судьи. Ее особое поручение не столь уж сложно оказалось выполнить, но поскольку задание это было тайным даже для большинства урядников, дальнейшую судьбу задержанного матроса могла решить только она.

Ее высокоблагородие не спала. Она появилась в темнице одетой в то же самое платье и с той же сетью из косичек на спине, которые мог недавно видеть представитель. Ее сопровождало несколько человек. Привязанный ремнями к стулу несчастный, несмотря на явную тревогу, сразу же понял: перед ним стоит тот, кто имеет право отдавать приказы.

— Ваше высокоблагородие… — выдавил он. — Ошибка! Произошла какая-то… какая-то ошибка. Я ничего не сделал, совсем ничего!

Гаррийского она не знала; один из стоявших рядом перевел слова узника. Титул, которым воспользовался матрос, свидетельствовал о том, что он знал, как следует обращаться к занимающей высокий пост уряднице Вечной империи. Она одобрительно кивнула, поскольку глупцы ее утомляли. С явным удовольствием — но и с удивительной сноровкой, удивительной для любого, кто не знал ее прошлого, — она врезала узнику в зубы и потрясла рукой.

— Ой… — сказала она, морщась и дуя на костяшки пальцев. — Молчи, свинья, когда тебя не спрашивают.

Матрос стонал на стуле.

— Ты смелый или умный? — спросила она. — Смелых я уважаю, а умных быстро освобождаю. Иногда даже позволяю заработать немного золота.

Ее слова перевели.

— Стараюсь… быть умным, — сказал матрос.

— Знаешь кинен? — спросила она на этом языке.

— Мало… так мало без много, госпожа.

Она захихикала, но тут же снова поморщилась.

— Переводи дальше, — недовольно велела она; стоявший позади нее человек машинально кивнул, хотя она на него не смотрела. — Пусть говорит по-гаррийски. Скажи ему, что я жду долгого рассказа. Кто он, с какого корабля, знает ли кого-то в Лонде, что тут делает… в общем, все.

Матрос кивал столь же быстро, как переводчик переводил слова урядницы. Если у него и были причины сочинять или молчать, то он никак этого не показывал. Арма слушала и лишь иногда задавала дополнительные вопросы. Матрос наверняка не лгал; его рассказ, хотя и несколько удивительный, полностью совпадал с замечаниями седого урядника с корабля морской стражи. Головоломка сложилась воедино. И лишь в самом конце появился фрагмент, который столь хорошо к ней подходил, что это казалось просто невероятным. Наместница спокойно приняла к сведению, кто является капитаном корабля, что связывает его с одноглазой женщиной и кто эта женщина, но она не смогла скрыть волнения, когда дело дошло до однорукого великана. Посланник — это она еще проглотила. Но что этот посланник делает в Лонде, матрос не знал, и начал усердно излагать собственные догадки. Может, он приехал из-за сына? Потому что это отец, ваше высокоблагородие, это отец…

Ее высокоблагородие приказала перевести дважды. И ей подвинули жесткий табурет, так как она покраснела, потом побледнела и, похоже, готова была лишиться чувств.

— Еще раз, — хрипло сказала она. — Чей это отец?

Она услышала ответ в третий раз. Его благородия Глорма, великого воина, который приплыл на Агары из Дартана, а теперь, вероятно, находится в Громбеларде. О нем говорили разное, но как на самом деле, знает, видимо, только княгиня и командир… то есть его высочество Раладан. И наверняка еще княжна.

Арма закрыла глаза и задумалась, сжав пальцами переносицу. Где-то в закоулках памяти блуждало неясное воспоминание о каком-то высоком старике, о котором упоминал Глорм. А впрочем, точно ли он? Он никогда не был особо разговорчив, о его ранней молодости она знала весьма немногое. Но кто-то что-то говорил, давно… Когда? Где? А, проклятье, в конце концов, не все ли равно? Главное, что старик тоже начал вписываться в головоломку. Глорм не знал отца… но встречал в прошлом некоего странного великана, очень давно, кажется, еще в молодости. И потом встретил его снова, на Агарах. Невероятно… но все сходилось. Все очень хорошо сходилось.

А когда все очень хорошо сходилось, Арма несколько терялась. Неизвестно было, что со всем этим делать. В неясной ситуации она предпочитала положиться на интуицию. В ситуации, выясненной до конца, интуиция могла только молчать. Оставался разум.

Она самокритично пришла к выводу, что разум значит очень мало.

Допрашиваемый матрос молчал, тревожно ожидая дальнейших вопросов. Однако сидевшая перед ним на табурете золотоволосая госпожа тоже молчала, закрыв глаза. Наконец она откашлялась.

— Хорошо, — сказала она. — Значит, ваша шлюпка ждет в порту эту… одноглазую женщину?

— Ее высочество, да, ваше высоко…

— Как ее зовут?

— Риди… то есть Ридарета, Риола Ридарета, ваше…

— Риола Ридарета? Как-то странно.

— Потому что, ваше высокоблагородие, это не полное имя. Имя ее высочества проклято, и его нельзя произносить, потому что от этого… сразу какое-нибудь несчастье или болезнь. Именно потому Риола, что неполное…

Перепуганный матрос начал составлять какую-то идиотскую анаграмму, из которой должно было следовать, как это имя звучит на самом деле. Арма махнула рукой, поскольку моряцкие предрассудки были последним, что ее волновало. Однако старательный узник продолжал рассказывать дальше — и опять его слова, хоть и походили на выдумку, имели смысл. Странная женщина явно пользовалась дурной славой, даже среди своих. Она обладала некоей странной силой. Подобное звучало бы как морская легенда, каких много… если бы не доклад об одноглазой, которая среди бела дня, в присутствии многих свидетелей, разнесла кому-то вдребезги голову. Такого кулака не было даже у Глорма. Она явно пользовалась какими-то Брошенными Предметами; ее высокоблагородие Арма, еще в прежние времена, сталкивалась не с одним Гееркото. Но она видела и многих, кто ими пользовался — однако лишь до мгновения, когда им выпускали мечом кишки.

— Хорошо, хватит об этом… демоне с двумя именами. Вы ее ждете?

— Да. Как раз, ваше…

— Я не могу тебя сейчас отпустить, — заявила она, вставая с табурета, — поскольку ты все расскажешь своим. Тебе придется остаться в Лонде, пока они не уплывут. Тихо, дурачок, — предупредила она, грозно поднимая руку, — или я приму другое решение. Сейчас тебя отведут в одно место, где ты поживешь несколько дней.

Узника отвязали от стула и увели. Она кивнула командиру своих убийц, скромно стоявшему в стороне у стены; всех остальных она отослала.

— Убить, — коротко сказала она, когда они остались одни. — В каком-нибудь переулке недалеко от того места, где вы его схватили. Все должно выглядеть так, как будто он сунул нос не в свои дела, ввязался в какую-то драку на улице, или что-нибудь в этом роде, и получил нож в спину.

— Ясно.

— Погоди. А награда?

Убийца вышел, унося большой перстень и золотые серьги с рубинами, которые ей уже надоели. Этим людям платил трибунал (официально они были тайными соглядатаями), но стоили они намного больше, и она об этом помнила. Окинув взглядом опустевшее помещение, она тоже направилась к двери. Предчувствия посещали ее редко, но на сей раз оно подсказывало: это еще не конец. Что-то случится ближайшей ночью.

И действительно случилось, но только на рассвете. Прибежал шпион с донесением, что старый великан и одноглазая женщина отправились на пристань, неся с собой солидных размеров багаж, словно собирались больше не возвращаться в находившийся под наблюдением дом. Арма в мгновение ока должна была принять множество чреватых последствиями решений, отдать несколько распоряжений и даже написать письмо уряднику на корабле морской стражи, а также второе, командиру эскадры.

Она не могла задержать мирный торговый корабль, шедший под дартанским флагом. Но она могла — и даже должна была — проверить корабль, взявший на борт убийцу, которая к тому же происходила с Агар. Пиратское княжество не признавали ни Вечная империя, ни Дартан, оно считалось лишь логовом морских разбойников. Перед лицом множества свидетелей даже сама дартанская королева не могла отнестись к задержанию кого-то оттуда с явным неодобрением. Она могла требовать самое большее выдачи дартанской команды — но не сразу. Трибунал Вечной империи имел право преследовать убийц, жертвами которых становились подданные императрицы.

Интуиция подвела… разум же не справился.

У наместницы имелось всего несколько мгновений на принятие наиболее важного решения в ее жизни. Выпустить из Лонда эту… шайку чудовищ означало сложить оружие. Арма не упустила подходящего случая, но, собственно, не знала, для чего можно использовать схваченных пленников. Она считала, что в худшем случае всегда может их отпустить, выразив сожаление о печальном недоразумении. Поэтому размышления о том, для чего они ей нужны, она отложила на потом. Пока что она хотела их получить, и ничего больше.

Но, разжигая в собственном доме пожар, можно ли не принимать во внимание последствия?

 

16

Ее благородию Н. Тевене

в Рапе

Дорогая подруга!

Как обычно, прости мне неясное (вернее, ясное только для тебя) содержание этого письма. Ты знаешь, что я не доверяю гонцам и дорогам, по которым они ездят, и тем более ты знаешь, что подобное письмо осложнило бы мне жизнь, попав в нежелательные руки. Однако я спокойна, и ты наверняка меня поймешь.

Конечно, Тевена понимала… Одно слово. Достаточно было одного слова, из которого бы следовало, кто автор письма. Если бы стало известно о тайных связях наместницы трибунала с разбойниками, это могло бы основательно подорвать то положение, которое она занимала.

Много лет назад я вернулась в край, который люблю, так как в нем творилось нечто дурное. У меня были друзья, могущественные друзья, с которыми я делила всю свою жизнь. Я просила их о помощи, но они отказали, ибо ценили покой и достаток. Я понимала их и понимаю, но никогда не скрывала, что все же осуждаю их за подобное отступничество. Вряд ли стоит удивляться, что годы спустя, когда те же самые друзья в свою очередь попросили о помощи меня, я колебалась. Но сейчас я хочу наконец написать, что я решила. Конечно, я знаю, что ты уже не с нами, но я тем более не знаю, где их искать, так что, может быть, ты сумеешь каким-то образом передать от меня весточку. Выше я написала, что они просили меня о помощи, но вынуждена поправиться: нет, не попросили. Они не просили ни о чем, лишь молча дали понять, что я не должна ни в чем им мешать. Сейчас я, подумав, говорю: хорошо, я не буду мешать. Не буду, принимая во внимание старую дружбу и, как говорится, память о старых добрых временах. Но сейчас у меня моя собственная жизнь, и я уже не могу связать ее с жизнью кого-то другого. Я не хочу быть врагом тех, кого я любила, но уже не в состоянии их поддержать. Я согласна остаться в стороне, и думаю, что это немало. Взамен прошу лишь о том, чтобы к моему нейтралитету отнеслись с уважением.

твоя старая подруга.

Тева, я обрадовалась, узнав, что ты можешь сюда приехать. Ничто мне не доставит сейчас большей радости, и добавлю, что в последнее время у меня немного поводов радоваться. Приезжай, прошу тебя. Ты знаешь, где меня искать. Как ты написала, мы не становимся моложе. Я рада, что по крайней мере тебя я не должна просить о невмешательстве, хорошо, что ты сама его выбрала. Приезжай, жду тебя,

Тевена не поверила ни единому слову.