1

Возле самой дороги тарахтела мельница. Низвергавшаяся с уступа вода ударялась о лопатки колеса, вскипая внизу пенной струей и широко разливаясь лишь за небольшим мостиком. Там она текла лениво и неспешно, уже не поднимая песок со дна. Большие круглые камни позволяли стиравшим белье женщинам подойти к самой воде.

Мужчины, занятые работой, разговаривают редко; на слова находится время в минуты перерыва, когда можно расслабиться и расправить плечи. Однако у ручья трудились одни женщины, и никаких перерывов не было. Мельничное колесо грохотало со всей силы, сердито шипела вода, но над всем царил невероятный шум голосов прачек, вкладывавших в разговор вдвое больше усилий, чем требовала сама стирка. Впрочем, слово «разговор» тут не вполне уместно, поскольку никто из женщин друг друга не слушал… В соседнем Громбеларде говорили, что Шернь поступила бы более справедливо, дав женщине вместо голоса разум.

Именно такая мысль пришла в голову стоявшему на мостике молодому человеку, который, держа под уздцы коня, тщетно пытался с помощью возгласов и жестов привлечь к себе хоть чье-то внимание. Наконец, разозлившись, он привязал коня к деревянным перилам, спустился с моста на дорогу, а потом к реке. Утопая в грязи и мокром песке, оскальзываясь и спотыкаясь на камнях, он размахивал руками, пытаясь удержать равновесие. Он начал ругаться — к счастью, ничего не было слышно. Подойдя ближе к прачкам, он заметил, что они по большей части молодые и довольно симпатичные, так что его гнев немного поутих — старых бабок он обругал бы на чем свет стоит без тени сомнения. Не желая заходить в воду, он поднес руки ко рту и снова крикнул. Его услышали — одна из склонившихся к воде девушек откинула за спину рыжую косу и недоуменно огляделась вокруг. Увидев незнакомца, одежда и меч на боку которого явно говорили о том, что человек этот принадлежит к благородному сословию, она что-то крикнула своим подружкам, потом еще раз, а после третьей попытки швырнула в одну из них мокрой тряпкой. Та рассерженно обернулась и смолкла. Вскоре все стоявшие в ручье смотрели на молодого человека, вытаращив зеленые, голубые, карие и черные глаза. Наступила блаженная тишина, если не считать гула мельницы и шума текущей воды.

Пришелец показал жестами, что хочет поговорить, но не намерен ни кричать, ни бродить по воде. Одна из девушек махнула рукой и показала на мост, после чего начала отжимать и бросать в корзину выстиранное белье. Путник вернулся к своему коню, отвязал его, медленно спустился с моста на дорогу и стал ждать. Девушка с длинными темными волосами ловко вскарабкалась на берег, одной рукой придерживая на голове тяжелую корзину с бельем. Стоя на дороге, она улыбнулась ему, одновременно опуская заткнутую за пояс юбку. Он успел заметить, что у нее изящные лодыжки и симпатичные коленки. Капающая из корзины вода намочила верх белой рубашки, которая прилипла к тяжелым, очень большим грудям. Молодой человек открыл рот, но девушка неожиданно смело его опередила.

— Ты не из Сей Айе, господин! — крикнула она сквозь грохот мельничного колеса.

Слова ее прозвучали скорее как утверждение, нежели как вопрос. Так или иначе, вела она себя достаточно дерзко — а ведь наверняка понимала, что обращается не к равному себе. Молодой человек нахмурился, но ему не хотелось сердиться на задорную молодую прачку, которая снова улыбнулась, показав ровные зубы. У нее было странное выражение глаз. Неожиданно он заметил, что один глаз у нее зеленый, другой — черный.

Он показал на видневшуюся неподалеку дорожную развилку. До этого ему говорили, что если он будет ехать прямо, то доберется до места; о каких-либо развилках речи не было.

— К твоей госпоже в какую сторону?

Девушка посмотрела в указанном направлении.

— К госпоже Сей Айе? — переспросила она.

Он начал терять терпение.

— А у тебя есть другая?

Она быстро покачала головой, отведя взгляд.

— Нет, другой нет, — со странной тревогой ответила она, — Это здесь, недалеко. Я провожу… провожу ваше благородие. Разрешишь?

Он велел ей идти вперед, после чего сел на коня.

Дорога разветвлялась, огибая невысокий холм, поросший высокими елями. Левый тракт был прямым как стрела, исчезая лишь среди каких-то строений. Правое ответвление, похоже, вело вокруг холма; именно туда направилась девушка. Всадник протянул руку и, поморщившись, потер крестец, с трудом распрямляя спину. Сжимая коленями бока коня, он задумчиво разглядывал босоногую проводницу. Из корзины на ее голове продолжала сочиться вода, смачивая черные, синевато поблескивающие волосы. Близился вечер, но солнце все еще основательно давало о себе знать, и у всадника промелькнула мысль, что он и сам не отказался бы освежиться таким образом. Сперва он смотрел на округлые, очень женственные бедра, покачивающиеся под юбкой, — что ни говори, а сидеть ей было на чем… Потом, утомившись, он уставился в спину девушки, погрузившись в глубокую задумчивость.

Вскоре ему предстояло достичь цели своего путешествия… и он очень этого боялся. Соображения, убедившие его отправиться в путь, казались разумными там, в Роллайне. Но прошло время, он проехал по пересекавшему пущу тракту… О да, тракт! Он много раз слышал о дороге через горы Громбеларда, ведшей к старой столице этой провинции, — якобы это была худшая из всех дорог в Шерере, лошади ломали на ней ноги… Теперь ему казалось, что усеянная выбоинами тропа, извивающаяся среди болот, должна быть очень на ту дорогу похожа. Что он, собственно, тут делает?

Да, он добрался до края, отрезанного от Роллайны, от Дартана, да и вообще от всей Вечной империи. Полосы Шерни, вне всякого сомнения, забыли об этой земле. Возможно ли, чтобы этот кусок мира и в самом деле представлял такую ценность? Когда приводились цифры, все казалось ясным. Но путешествие через лесные дебри учило многому — и порождало серьезные сомнения. Действительно, стоимость земли под посевы легко оценить — столько-то и столько-то мешков зерна, которое пойдет по морю на Гарру или в Громбелард. Но здесь? Как, собственно, подсчитать, чего стоят леса, которых никто до конца не преодолел? И еще эта поляна — достаточно большая, чтобы вместить собственные леса, холмы, реки и поля, дороги, мельницы… Сей Айе. Он поднял взгляд и посмотрел вокруг, машинально ища границы этого пространства, смыкающиеся со всех сторон заросли. Глубоко задумавшись, он сперва не понял, что видит, а когда понял — невольно дернул за поводья, осаждая коня. Несколько мгновений он сидел неподвижно, чувствуя, как сильнее забилось сердце.

За холмом, который огибала дорога, виднелся другой — невысокий, но неприступный и крутой. Его венчали стены небольшого замка, вероятно, самого старого сохранившегося сооружения в Дартане. Начала рода К. Б. И. исчезали во мраке прошлого, который точно так же поглотил и имя первого обитателя цитадели. Казалось невозможным, чтобы кто-то до сих пор жил в этих замшелых стенах.

Тем более что необходимости в том не было. Цитадель на холме привлекала взгляд — но лишь на мгновение. Огромное, широко раскинувшееся строение, появившееся с левой стороны, охватывало замок вместе с холмом, словно желая защитить и поддержать старые стены. Вид этот казался нелепым и вместе с тем странно трогательным: роскошный белый дворец, словно перенесенный прямо из Золотых холмов в центральном Дартане, окружал заботой больного и немощного старшего брата. Но нет, во имя Шерни… Золотые холмы? Этому дому не было равных ни на Золотых холмах, ни в Роллайне, ни где-либо на свете! Это был словно город, одноэтажный город, ибо тут не экономили места, и дом построили в старом дартанском стиле, который извратили позднее дворцы Роллайны — столицы, где каждая уважающая себя семья желала найти для себя место. Дартанская архитектура пришла в упадок по причине тесноты самого большого города Шерера. Тот, кто не мог обзавестись изящным многоэтажным дворцом в пределах стен Роллайны, возводил такой дворец где-нибудь в другом месте, любой ценой пытаясь хотя бы внешним видом резиденции приблизиться к столичной элите. И дартанские стены устремились в небо. Везде, но не здесь. Не в Сей Айе.

Молодой всадник не верил своим глазам. Он оказался в мире сказок, мире легенд. Именно так, ибо времена, когда возводились такие здания, давно уже стали легендой — частью таинственного, возможно, прекрасного, но очень далекого прошлого, когда Дартан был единственной рыцарской жемчужиной Шерера, в окружении диких громбелардских народов, а дальше — армектанских княжеств, где правили меч и странные традиции, а слов «хорошие манеры» никто не слышал.

Проводница ушла далеко вперед, но дартанец в ней уже не нуждался. Поторопив коня, он обогнал девушку, не бросив ей даже мелкую монету, что сперва собирался сделать, но забыл. Обогнув увенчанный замком холм, он оказался между изогнутыми крыльями дворца — и попал прямо на внутренний двор, выложенный большими прямоугольными плитами. Ему снова показалось, будто это сон — словно сказочный великан принес откуда-то этот дворец на ладони и поставил в совершенно случайном месте: запыленная дорога обрывалась, словно отрезанная, сразу сменяясь ровными плитами двора; с других сторон точно так же подходили трава и заросли, а ручеек с болотистыми берегами извивался самое большее в ста шагах от изящного фонтана… Все это выглядело нереальным, неправдоподобным. Каким чудом вышло так, что рассказы об этом месте не ходили по всему Дартану? Почему ученые посланники предпочитали вычитывать историю со страниц старых книг, если здесь все прошлое лежало перед ними как на ладони?

Слуг нигде не было видно. Подъехав к самому дому, всадник спрыгнул с коня прямо на ступени, ведшие к широким дверям, и остановился. По обе стороны от входа стояли двое солдат в полных доспехах и шлемах с закрытыми забралами, увенчанных пучками синих, зеленых и алых перьев, опираясь на обнаженные двуручные мечи. Он посмотрел направо и налево, но так и не увидел никого, кто занялся бы конем или хотя бы заметил появление гостя… Может, дом этот и был самым дартанским в Дартане, но рыцарских обычаев тут точно не знали. Оставив коня, гость медленно двинулся вверх по лестнице. Солдаты повернули к нему головы, но, подойдя ближе, он заметил, что опущенные забрала шлемов нацелены вовсе не на него. Глаза за узкими щелями смотрели куда-то в другую сторону. Он остановился…

Мимо него, все еще с корзиной на голове, по лестнице взбежала проводница.

— Дальше, дальше, путник, — мимоходом бросила она. — Иди смело, конем сейчас займутся.

Стальные перчатки лязгнули о доспехи — стражники ударили себя в грудь, отдавая честь. Она махнула рукой и, пройдя мимо них, скрылась в дверях.

Он продолжал стоять на лестнице, потирая подбородок, — отчасти изумленный, отчасти рассерженный разыгранной над ним странной шуткой, — когда дворец внезапно ожил. Словно из воздуха, появились какие-то люди, подхватили его коня и куда-то повели; сразу же после в дверях появился высокий мужчина в синей накидке с алой дартанской короной на груди, венчавшей зеленый родовой герб, и, слегка поклонившись, дал понять, что ждут именно его. Гостя провели в зал, в больших окнах которого были вставлены самые дорогие стекла из Ллапмы, что он смог оценить лишь теперь, глядя сквозь них наружу. Эти стекла, идеально прозрачные, почти не искажали вид. Он решил, что с этого мгновения будет слеп. Да, слеп. Ему не хотелось видеть и оценивать то, что его окружало. Ведь он не был нищим, отнюдь… Но в глаза бросалась не состоятельность, не богатство, а бессмысленная роскошь. Из двадцати стеклянных пластин, доставлявшихся по лесной «дороге», довезти удавалось разве что одну. И это не были маленькие стеклышки, вставленные в рамки из свинца. Пластины, стеклянные пластины, длиной и шириной в два локтя. Если учесть, сколько их разбили по пути, то куда дешевле было бы вставить в эти окна серебряные листы! Ни у кого в Дартане не было такого дома. То есть — ни у кого во всей Вечной империи, ни у кого и нигде во всем Шерере… Именно о том и шла речь! Чтобы завладеть этим домом, стоило не только начать процесс, но развязать целую войну.

Потом, когда его вели через многочисленные залы, он несколько успокоился, заметив, что вокруг не видно даже следов дартанского размаха. Только дом. Помещения, прекрасные и изысканные, были обставлены необычно просто. Ему уже приходилось видеть подобное. В Армекте…

Хозяйкой этого дома была армектанка.

Его ввели в небольшую комнату, всю обстановку которой составляли несколько кресел и маленький столик. На большом блюде лежали разнообразные фрукты. Со стен спускались к полу бархатные, белые с голубым портьеры. Ему предложили сесть. Опустившись в кресло, он попытался собрать разбегающиеся мысли, сосредоточившись на цели, которая его сюда привела. Это оказалось нелегко — слишком много неожиданностей, сюрпризов… Прекрасный дом. Он поднял взгляд к потолку, украшенному изящными барельефами. Прекрасный, сказочный дом…

Когда вошла она, все в той же мокрой рубашке и серой простой юбке, босиком, с растрепанными исссиня-черными волосами, он избавился от последних сомнений — и тут же его охватило неожиданное, ни с чем не сравнимое спокойствие. Порог абсурда был преодолен, его перестало что-либо удивлять. Он встал, с искренним любопытством глядя, как девушка садится в кресло и кладет скрещенные в лодыжках ноги на стол, едва не сбросив блюдо с фруктами. Ноги у нее были невероятно грязные, в пятки въелась дорожная пыль. Ловко поймав скатившееся со стола яблоко, она с аппетитом вгрызлась в сочный плод.

— Ну что ж, приветствую, — сказала она с набитым ртом. — Что не так? То, что я стирала в ручье?

Он лишь покачал головой.

— Приветствую, ваше высочество, — ответил он. — Должен признаться, что я полностью растерян. Увиденное мной в Сей Айе ни в чем не соответствует моим ожиданиям. Но я здесь… пока что… только гость. И готов поступать так, как того требуют местные обычаи. Прежде всего хотел бы спросить: мне следует представиться? Возможно, сперва следует сделать что-то еще? Если так, то что?

Она ждала, вонзив зубы в яблоко. Когда он закончил, она снова откусила и одобрительно кивнула.

— Неплохо, — оценила она.

У нее был довольно слабый армектанский акцент, и он на мгновение подумал о том, почему не заметил этого сразу. Но тут же вспомнил гул мельничного колеса, на фоне которого происходил их первый разговор… Впрочем, она не была похожа на армектанку — слишком высокая и не столь смуглая, как большинство дочерей Великих равнин. Может быть, только ее черные волосы… Однако они выглядели слишком черными. Хотя — может, и не черные. Странные, исключительные…

Она слегка нахмурилась.

— Все, что тут находится, принадлежит мне, — задумчиво сообщила она. — Могу делать все, что мне захочется. Например — стирать в ручье. Еще недавно я ходила к ручью, потому что мне это приказывали. Мне нравятся эти девушки. А теперь я стала королевой проплешины среди лесов Шерера и толком не знаю, что со всем этим делать.

Она пожала плечами.

— Могу делать все, что мне захочется, — повторила она, словно сама не до конца была в том уверена. — Но я не знаю, чего мне хочется. Еще не знаю. Пока что я приказала выкинуть половину рухляди из этого дома. Ты говоришь, господин, что растерян. А я?

— Тебе действительно не интересно, госпожа, кому ты все это рассказываешь? — спросил он, пристально глядя на нее.

— Интересно. Ну так кому же?

— Меня зовут Денетт. К. Б. И. Денетт. Я племянник человека, который начал против тебя процесс. И вместе с тем — я твой единственный и последний шанс, госпожа.

Он замолчал, ожидая реакции.

Она задумчиво посмотрела на него. Ему вдруг показалось, будто ее зеленый глаз потемнел.

— Денетт. К. Б. И. Денетт, — повторила она. — Племянник. И кто ты там еще — последний шанс? Эх, сказала бы я тебе, господин, кто ты. Но не скажу, потому что ем яблоко. Аудиенция окончена. Можешь переночевать во дворе, ибо я не слишком гостеприимна. Завтра я не желаю тебя видеть в Сей Айе. Ты уедешь на рассвете.

Она показала на дверь.

— Ну? Убирайся.

Он огляделся по сторонам, словно ища помощи.

— Нет, во имя Шерни… — пробормотал он. — Мне все это снится. Никто не говорил, что у нее не все дома… Тут не нужен никакой процесс, эта женщина сумасшедшая.

— Катись отсюда, ваше благородие, — невозмутимо прервала она его. — Еще слово, и тебя колесуют, но сперва сдерут шкуру. А потом я велю скормить тебя собакам. Я не шучу, — предупредила она. — Еще одно слово, ну? Я жду. Скажи любое слово.

Никогда в жизни он не видел столь серьезного взгляда. Нет, она не шутила. Сумасшедшая или нет, но она наверняка не шутила.

Неужели в самом деле было бы достаточно слова?..

Возможно, она и не была сумасшедшей — но в любом случае непредсказуемой. Этого ему хватило, чтобы молча повернуться и уйти.

Ему привели коня. Держа его под уздцы, молодой человек медленно шел через двор. Несколько раз он оглянулся на дворец — снова нереально тихий и спокойный. Только стражники у дверей…

Хозяйка дома наблюдала за ним через окно.

— Что думаешь? — спросила она.

Стоявший за ее спиной высокий мужчина лет сорока пяти или чуть старше, тот самый, что препроводил к ней гостя, едва заметно пожал плечами.

— Ну, давай, Йокес! — поторопила она его через плечо. — Ты не для того играл роль привратника, чтобы теперь стоять и молчать. Я хотела, чтобы ты к нему как следует присмотрелся.

Снова наступила тишина.

— Ну?! — рассердилась она.

— Чего ты ожидаешь, госпожа? Я комендант личного войска Сей Айе. — Он не стал говорить «твоего войска». — И больше никто. Отдай приказ, и я его исполню.

— «Личного войска Сей Айе», — повторила она, поворачиваясь к нему. — Которое никогда не станет войском какой-то там армектанки.

Он спокойно выдержал ее взгляд.

— Ты знаешь, что я думаю, госпожа. Я служу хозяевам этой земли. Тот, кто меня нанял и мне платил, дал тебе свободу и инициалы своих родовых имен. Таким образом ты стала наследницей или, скорее, совладелицей всего его состояния и прав. Я просил отпустить меня со службы — ты отказала. Я обязан тебе своей безграничной преданностью еще на полгода.

— Но против меня начали процесс… — язвительно заметила она.

— Но против тебя начали процесс, — так же спокойно продолжил он. — И если имперский суд приостановит твои права до вынесения решения, я тотчас же перестану исполнять твои распоряжения. А когда твой брак, госпожа, будет признан недействительным, я незамедлительно перейду на службу к законным, — он едва заметно, возможно, даже невольно подчеркнул последнее слово, — хозяевам Сей Айе.

— Незамедлительно и с радостью, — гневно заметила она.

— Незамедлительно и без каких-либо сомнений, — поправил он. — С радостью? Нет. Возможно, с облегчением, но с радостью?

— Ты знаешь, что этот процесс я проиграю.

— Я так считаю.

— Несмотря на то, что собственной подписью засвидетельствовал заключение этого брака?

— Мне очень жаль, госпожа, что произошла такая… печальная ошибка.

— Его высочество… мой муж был полностью в здравом уме.

— Что не исключает ошибки.

— Конечно, — сказала она. — Речь ведь даже не идет об имуществе. Если бы я даже вообще ничего не получила, кроме фамилии… Все равно был бы процесс. И точно так же я бы его проиграла. Ведь дартанец из такого рода никогда не совершил бы чего-то подобного, не прибавил бы имена своих прославленных предков к имени какой-то невольницы. Непременно должна была случиться ошибка, даже если бы весь мир свидетельствовал в пользу обратного. И дартанский суд тотчас же решит дело.

— Имперский суд, а не дартанский.

— Имперский, — издевательски повторила она. — Имперский суд в столице Дартана.

Офицер устало вздохнул.

— Да, в столице Дартана, ваше благородие, — сказал он. — Мы об этом говорим, кажется, уже раз в пятый. Ради чего? Убеждения и личное мнение наемника никого не должны волновать. Я обязан служить тебе — и служу. Я должен также относиться к тебе с уважением. Относиться. Но я вовсе не обязан это уважение испытывать. Прошу меня не вынуждать к подобным объяснениям.

— Но я именно требую объяснений.

— Не имеешь права, госпожа. В твоем распоряжении мой меч и моя жизнь, но мысли — лишь до определенного предела. Требуй объяснений, касающихся твоей безопасности. Мира и порядка в Сей Айе. Войны кого угодно с кем угодно. Я послужу тебе своим мнением и советом — если только ты захочешь его выслушать.

Она кивнула.

— Ладно, не будем об этом.

— Так будет лучше всего, госпожа.

Она снова посмотрела в окно. Его благородие К. Б. И. Денетт не спешил уезжать. Он стоял на самом краю двора, словно, несмотря ни на что, ждал приглашения, веря, что хозяйка Сей Айе отменит свое легкомысленное решение. Она слегка приподняла брови, поняв, сколь дорого обошлась ему подобная попытка обмануть собственную гордость.

— Вообще-то, мне следовало бы тебя наказать. Разве никто не охраняет дорогу в Сей Айе? Каким образом этот человек вдруг здесь появился?

Йокес кивнул.

— Принимаю твой упрек, госпожа. Естественно, я за это отвечаю.

— И ни слова в свое оправдание?

— Мне нечего сказать в свою защиту. Дорога должна охраняться. И наверняка охраняется, поскольку я не верю, что лесные стражи забыли о своих обязанностях. Но дальше она разветвляется, потом эти ответвления снова сходятся. Его благородие Денетт, похоже, сбился с пути и миновал стражников, даже не зная о том. Потом снова вернулся на дорогу. Но это лишь доказывает, что посты охраны расставлены в неудачных местах. Я проверю, как обстоит дело, и отдам соответствующие распоряжения.

— Что ты думаешь об этом человеке? Спрашиваю еще раз, ибо это может касаться спокойствия в Сей Айе, — заметила она. — Ну так что? Не проехал же он через пущу один, без вещей — наверняка его сопровождала свита. Где эти люди? Почему они не прибыли вместе с ним? Может ли из этого следовать, что мне грозит опасность? А может быть, кому-то хочется ускорить решение суда? — спросила она. — Убрать невольницу-обманщицу, которая завладела чужой собственностью, — это ведь вовсе не преступление?

Йокес нахмурился и замолчал. Она набрала в грудь воздуха, но он опередил ее.

— Погоди, госпожа. Я молчу, потому что думаю, только и всего. Опасность? — Он покачал головой. — Нет, вряд ли. Во всяком случае, он не имел дурных… или, скорее, враждебных намерений, отправляясь сюда. Ты позволила мне слышать ваш разговор; его благородие Денетт приехал с каким-то предложением. К сожалению, ты вышвырнула его прочь, госпожа, прежде чем он успел сказать два слова.

— Имею право, это мой дом.

— Конечно имеешь, госпожа. Надеть себе петлю на шею — тоже.

— А тебе бы очень этого хотелось?

Офицер снова устало вздохнул.

— Ты меня потеряешь. А я самый лучший и самый дорогой солдат в Дартане, ваше бла… ваше высочество.

— Уйдешь?

— Умру, госпожа. От потери крови.

— Предложение Денетта, — после долгой паузы напомнила она.

Он снова замолчал. На этот раз она терпеливо ждала.

— Никто в Дартане и пальцем не пошевелит, чтобы пытаться что-либо отобрать у тебя силой, госпожа. Даже жизнь, а может быть, в особенности жизнь. Она на самом деле никого в Роллайне не волнует.

Она прикусила губу, зная, что это действительно правда.

— Вскоре состоится суд, — продолжал Йокес, — и будет вынесено решение, ты знаешь какое. Но, несмотря на это, его благородие К. Б. И. Денетт проделывает долгий, тяжелый и даже опасный путь, чтобы явиться к тебе с неким предложением. Что у тебя есть такое, госпожа, чего не может отобрать суд и что стоило бы подобного путешествия?

— Не знаю. В самом деле не знаю.

— Так может быть, спросишь, госпожа? Его благородие Денетт все еще стоит там и ждет.

— Нет, — отрезала она.

— Предпочитаешь теряться в догадках, госпожа? Строить тщетные предположения, когда объяснение ждет в нескольких десятках шагов?

— Предпочитаю.

Он неожиданно улыбнулся.

— Я бы назвал это гордостью…

— Но поскольку, однако, я не дартанская магнатка, а всего лишь вольноотпущенная невольница, ты назовешь это глупостью, — закончила она.

Случилось невозможное: каменное терпение его благородия М. Б. Йокеса, коменданта личного войска Сей Айе, не выдержало.

— Ради всех сил Шерни, женщина! — воскликнул он, воздев руки к небу. — Да оставишь ли ты меня наконец в покое?! В который уже раз прошу: отпусти меня! Прежде чем мне эта служба поперек горла не встала!

Она посмотрела ему прямо в глаза.

— А если даже и так, — сказала она, — что тогда? Перестанешь подчиняться приказам?

Он медленно опустил руки.

— Нет, госпожа, — помолчав, с усилием проговорил он, все еще с красным лицом. — Не перестану.

Она внимательно разглядывала его, наконец слегка наклонила голову.

— Все дни и все ночи я одна, — сказала она немного проказливо и вызывающе, но вместе с тем как будто с грустью. — Приходи ко мне вечером, Йокес. Не называй меня «ваше высочество», поговори со мной как… с женщиной.

— Что это должно означать, ваше высочество? — сухо спросил он; румянец на его щеках уже исчез.

— А что это может означать?

— Не знаю и, наверное, не хочу знать.

Кисло усмехнувшись, она отодвинулась от него.

— Что ж, раз так…

Она снова выглянула в окно.

— Я отомщу, — спокойно и совершенно серьезно сказала она. — Ты еще пожалеешь.

После чего неожиданно сменила тему, показав пальцем на двор.

— Он уехал. Ты поедешь следом за ним и выяснишь все, что требуется.

 

2

Его благородие Денетт возвращался назад той же дорогой, опершись на луку седла Поводья свободно свисали с лошадиной шеи, голова коня мерно покачивалась в ритме ленивого шага. Всадник, даже сам того не зная, делал все, чтобы оттянуть неприятный момент, когда он окажется среди своих и будет вынужден рассказать о сокрушительном поражении, пусть даже в том и не было его вины.

Но кто мог предполагать?..

Его высочество К. Б. И. Левин, старый господин Сей Айе, пользовался репутацией отшельника и чудака. Все так считали, но никто об этом не говорил. Род К. Б. И. в течение веков занимал причитающееся ему место в Роллайне, владения же его были разбросаны по всему краю. Состояли они, правда, из отдельных деревень, почти не приносивших дохода; своим исключительным положением семейство К. Б. И. было обязано лишь Буковой пуще, откуда поступала немалая рента, причитавшаяся побочным линиям рода. Несмотря на это (а может быть, именно поэтому?), о Буковой пуще старались не упоминать. Его высочество Левин жил там уже много лет, в Роллайне не бывал, гостей не принимал и даже попросту прогонял. Так что его владения обходили стороной — как члены семьи, так и представители всех прочих магнатских и рыцарских Домов. Впрочем, это было не так уж и сложно, поскольку ни у кого во всем Шерере не имелось ни малейших причин для путешествий по самым диким чащобам, к тому же чужим. Из их глубин поступали редкие сорта дерева, большое количество дичи и мехов, а также готовые изделия из кости, рога и шкур. Пуща поставляла также мед и лесные плоды, разнообразные птичьи перья, травы, древесный уголь, смолу и деготь. Ни у кого никогда не возникало проблем с покупкой разрешения на охоту по окраинам пущи, продавались разрешения и на вырубку — все эти вопросы решались практически на месте сидевшим в Роллайне представителем князя Левина, без особых хлопот. Уже хотя бы потому, что Буковая пуща жила своей собственной жизнью, поставляя все необходимое и никому ни в чем не мешая, она редко становилась темой для разговоров. О хозяевах же ее с легкостью можно было забыть, что и произошло, — правда, лишь до того дня, когда умер старый князь, оставив пущу, словно брошенный на дороге мешок с золотом, к которому сразу же потянулись многочисленные руки. Следовало забрать его у того, кто схватил его первым, и передать тем, кому он принадлежал по праву.

Хотя случившееся и вызвало немалый шум, сперва оно вовсе не выглядело скандалом. Бурная история Дартана знала много случаев, когда опеку над имуществом после смерти владельца принимали на себя невольники; в конечном счете их предназначение состояло в том, чтобы служить своему господину, пусть даже и после смерти. Если продолжались споры о праве на наследство, люди Дома опекали имущество как бы от имени всех заинтересованных, от имени рода, к которому они принадлежали и из которого должен был появиться их новый господин. Ведь вполне справедливо, чтобы до решения всех споров имущество управляло само собой… Потому, когда пришло известие о смерти К. Б. И. Левина, отправили лишь специального посланца с соответствующими указаниями и больше ничего делать не стали. Гром грянул лишь тогда, когда посланец вернулся, привезя с собой многочисленные бумаги: копию брачного договора, подтвержденного требуемым числом свидетелей, затем копию завещания старого господина Сей Айе и, наконец, заявление… ее высочества К. Б. И. Эзены, никому не известной наследницы невероятного состояния и старокняжеского титула. К этому прилагались унизительные гарантии сохранения постоянной ренты для живущих за пределами пущи ветвей рода. Стало ясно, что вольноотпущенная Жемчужина Дома требует отступного. Никто не собирался из-за этого ссориться, хотя поведение упрямой невольницы выглядело, мягко говоря, бесцеремонным. Однако и теперь никому из семьи даже не пришло в голову куда-то ехать из Роллайны — зачем? Дело так или иначе должно было решаться в столице; никто не собирался продираться сквозь чащу, чтобы увидеть какую-то там поляну, на которую достаточно было «сослать» хорошего и надежного управляющего, раз уж неблагодарная вольноотпущенница не желала исполнять эту роль. Наконец — и, возможно, это была самая существенная причина — путешествие в лесную глушь, вместо того чтобы приблизить, лишь отдалило бы злополучного путешественника от золота Сей Айе… Ведь чтобы хоть что-то отщипнуть от этой сокровищницы, требовалось не спускать глаз с других желающих, держать руку на пульсе событий, договариваться о дележе наследства, и все это в Роллайне, не где-либо еще. Так что в Буковую пущу отправился лишь очередной посланец, везя с собой строгий выговор для Эзены, но вместе с ним и полномочия на заключение договора. Вскоре он вернулся — в Сей Айе его не пустили.

И только тогда был начат судебный процесс. Никто не сомневался, каким будет его результат. Вот только удар пришелся в пустоту. После встречи с госпожой Сей Айе его благородие К. Б. И. Денетт прекрасно это понимал. Он не мог себе представить, чем все закончится. Но в том, что оно не закончится добром, он был уверен. Более того, он полагал, что все закончится не так, как планировал в Роллайне его отец…

Было уже темно, когда он нашел небольшую полянку возле тропы, громко именовавшейся «трактом на Сей Айе». Возле четырех костров сидели человек двадцать в наброшенных на доспехи суконных мундирах, цвета которых складывались в сине-зеленую клетку. Цвета рода К. Б. И. Вот только в синем поле виднелся единственный лист дуба. Дополнительных листьев и дартанской княжеской короны не было. И скорее всего, никогда не будет…

Увидев возвращающегося всадника, несколько человек вскочили с земли. Ему помогли сойти с коня, после чего повели животное туда, где стояли другие лошади, привязанные к деревьям возле большой груды вещей. Молодой парень, того же возраста, что и Денетт, нахмурившись, нетерпеливо ждал его возле самого маленького костра. На нем не было мундира с гербами, только обычная дорожная одежда — в отличие от стоявшего рядом человека лет пятидесяти, судя по всему, командира сопровождения.

— Не злоупотребляй моим доверием, ваше благородие, — сказал парень. — Я никогда больше не отправлюсь на охоту, зная, что ты от меня сбежишь и куда-то уедешь… Я оставил тебя лишь потому, что ты находился под опекой солдат.

Денетт пожал плечами.

— Да, признаюсь, маленькая прихоть, только и всего.

Он присел возле костра, молча глядя на пляшущие языки пламени. Его товарищи терпеливо ждали.

— Я видел только дом, — сказал Денетт. — Никто в Роллайне и понятия не имеет, о каком состоянии идет речь.

После чего без прикрас, подробно и честно рассказал обо всем, что видел и что с ним произошло. Несколько раз он прерывал рассказ, бросал в огонь несколько шишек и снова продолжал.

В небе между кронами деревьев вспыхнули звезды.

— Я ничего не знаю, — закончил Денетт, снова бросая пару шишек в огонь. — Слышите? Ничего.

Наступила долгая тишина.

— Ничего… — наконец задумчиво повторил он.

Его молодой товарищ, с привлекательной для женщин внешностью смельчака-забияки, слегка пошевелился, устраиваясь поудобнее.

— Но ведь ты же с ней разговаривал?

— Разговаривал! — ответил Денетт.

Его слова прозвучали так, будто он говорил: «Ходил по Луне!»

— Разговаривал! — повторил он тем же тоном. — Во имя всех лесов и проклятых полян, я же только что привел вам каждое слово этого «разговора»! Разговаривал! — снова крикнул он.

Снова наступила тишина. Денетт бросил в огонь еще несколько шишек; отблеск пламени осветил его выразительный профиль. Мягкие тени падали среди прядей льняных волос до плеч.

Неожиданно он рассмеялся.

— Говорю тебе, Халет, — сказал он своему ровеснику, — никто еще никогда не относился ко мне хуже, чем в этот раз. Ранезен, друг мой, — обратился он к пожилому человеку в мундире, — проверь, готовы ли твои люди. Возможно, скоро они мне понадобятся.

Армектанский командир тотчас же поднялся и отошел к другим кострам — естественно, вовсе не затем, чтобы в очередной раз проверить готовность своих подчиненных. Его присутствие при разговоре друзей явно было излишним, и он прекрасно это понимал. Он оберегал жизнь и здоровье молодого господина, не один год служил ему советом и помощью, однако знал свое место и вовсе не желал лезть в дела, которые никак его не касались.

Когда солдат ушел, Денетт снова начал искать шишки, пока не собрал все, оказавшиеся в пределах досягаемости.

— Не могу понять, — в очередной раз признался он. — Как ты ее себе представлял, скажи? Нет, не говори, я и так знаю. Так же, как и я. Мы даже никогда об этом не разговаривали, настолько мы были в том уверены. Первая из Жемчужин.

Статус Жемчужины Дома имела одна, иногда две, очень редко три невольницы. Стоимость их оценивалась не в десятках, а в сотнях золотых. Подобные суммы трудно было даже себе вообразить.

— Каждый Дом имеет свою Жемчужину, — рассеянно говорил Денетт. — «Покажи мне коней и женщин Дома, и я скажу тебе, чего стоит твой род». Разве не так? А эта… Не знаю. Неужели мой двоюродный дед повредился рассудком пред смертью?.. Да, все всегда знали, что он человек со странностями. Но не сумасшедший! Там, в Дартане, ни о чем не знают, понимаешь? Так же, как не знал и я. Я приехал сюда поговорить с кем-то, кто поймет все с полуслова. Я приехал к первой Жемчужине Дома с предложением, которое невозможно было отвергнуть. Но… Теперь — не знаю. Я не знаю, кто она!

— Но ведь она всего лишь обычная невольница. У нее нет никаких причин, чтобы…

— Халет! Прошу тебя, перестань! Ты не видел ее и не слышал. Ты знаешь хоть одну невольницу, которая, получив такое состояние, бегала бы босиком по дороге? С титулом, к которому в Дартане с уважением относятся даже армектанцы? Халет, ведь к ней положено обращаться «ваше высочество», по крайней мере до тех пор, пока суд не решит иначе… Я вижу лишь одно объяснение: эта женщина сошла с ума! Ее разум не выдержал подобного потрясения. Иногда так бывает.

Он провел рукой по лицу.

— Вот только это неправда, — добавил он.

— Она армектанка.

— Да, и что с того?

— Очень красивая? — допытывался Халет.

— Красивая? — Денетт рассмеялся, встал и отошел на несколько шагов, потом вернулся. — Красивая? Халет, друг мой! У нее глаза разные! Слишком высокая, почти с меня ростом. Груди… вот такие! Нет! Еще больше и ниже! У нее слишком широкие пятки, ноги грязные, наверняка в мозолях, волосы под мышками и на лодыжках, а значит, наверняка везде, поскольку о воске для эпиляции она никогда не слышала.

— Армектанки этого не делают.

— В Армекте. Но здесь Дартан, и каждая вторая Жемчужина — именно армектанка, но тем не менее не изображает из себя животное. Вот только нужно быть Жемчужиной Дома, а эта — прачка, невольница для домашней работы! В столице я ее и даром бы не взял. Правда, личико у нее симпатичное, да и волосы совершенно исключительные… Талия узкая, все округлости где положено… Но руки? Представляешь, Халет, какие у нее ногти? Ведь она стирает. В ручье!

— То есть все-таки не слишком красивая?

Денетт вернулся на свое место и сел, глядя на солдат возле костров в отдалении.

— Ведь не поеду же я назад, — помолчав, сказал он. — Я женюсь на ней, даже если мне придется сделать это силой. Слышишь?

Они обменялись взглядами.

— Мы сейчас же вернемся туда, — все больше оживляясь, говорил Денетт. — Я потребую разговора. Если будет нужно — заставлю ее обдумать мое предложение. Она ведь не глупа и прекрасно понимает, что это единственный шанс сохранить… хоть что-нибудь.

— У нас всего двадцать шесть солдат, вместе с Ранезеном.

— Ты сам стоишь десятерых, а Ранезен по крайней мере пятерых. Как думаешь, сколько солдат на всей той поляне?

— Не знаю, Денетт. Наверняка больше двадцати шести. Ходят слухи, что не так уж и мало, якобы…

— Слухи, сплетни, — прервал его Денетт. — У них тут наверняка немало лесничих, умеющих обращаться с арбалетом или луком. Но лесничие стерегут лес. А на самой поляне? Перед домом торчали двое, похожие на рыцарей со старых гобеленов. Даю голову на отсечение — они умеют разве что опираться на свои мечи. Ну сколько солдат можно держать в таком вот Сей Айе, для поддержания порядка в шести-семи деревнях, да пусть даже и просто чтобы покрасоваться?

— Пятьсот, — неожиданно послышалось рядом.

Наступила глубокая тишина. Денетт медленно поднял голову и в замешательстве посмотрел на вышедшего из темноты человека. Халет хранил каменное спокойствие, тем не менее чуть изменил позу… и внимательный взгляд мог бы заметить, что он готов драться. Задорный вид этого парня лишь служил маской, скрывавшей опытного стражника-убийцу. Многие старые дартанские роды до сих пор обучали и содержали подобных людей.

— Пятьсот солдат, ваше благородие, — повторил М. Б. Йокес, присаживаясь у костра и протягивая к огню руки. — Плюс три сотни следопытов, охотников, проводников и лесников, в обязанности которых входит также борьба с браконьерством. Мы их тут называем лесной стражей.

Денетт довольно быстро пришел в себя от удивления, вызванного нежданным визитом.

— Позволю себе спросить, господин… — с холодным высокомерием начал он.

Комендант Сей Айе пропустил его слова мимо ушей. Обернувшись, он крикнул через плечо:

— Ранезен!

Денетт изумленно замолчал. Сидевший неподалеку у костра командир эскорта поднялся, прошел несколько шагов и, только теперь заметив чужака, застыл как вкопанный. Йокес кивнул ему, продолжая сидеть на корточках у огня.

— Командир свиты? — спросил он. — Часовой лежит возле самой тропы. Прикажи забрать его, господин, и перевязать, так как у него сильно разбита голова. Призываю к спокойствию, — добавил он, показывая большим пальцем на скрытые во мраке заросли за его спиной. — Я пришел сюда не один.

Армектанец даже не посмотрел в указанную сторону; казалось, что он и слушает-то его не особо… Быстро обменявшись взглядами с Халетом, он положил руку на меч и уставился на Денетта, ожидая любого приказа.

Некоторое время все молчали.

— Все в порядке, Ранезен, — сказал молодой дартанец. — Я знаю этого человека, это… наемник ее высочества княгини К. Б. И.

Слово «наемник» прозвучало презрительно, последовавшие же за ним титулы — почти издевательски. Однако Йокес никак не реагировал.

У остальных костров уже сообразили, что в лагере чужой. Солдаты смотрели на них, готовые в любой момент схватиться за оружие. Ранезен отыскал взглядом своего заместителя и кивком подозвал его к себе.

— Возьми двоих, — велел он. — На тропе оглушили часового.

Ранезен продолжал стоять, ожидая распоряжений Денетта. Когда пришелец назвал свое имя, он невольно вздрогнул.

— Я М. Б. Йокес, комендант личного войска Сей Айе. Шпионить за мирными путниками я считаю недостойным и постыдился бы подобного, ваше благородие. Но, подслушав разбойников, готовящих вооруженное нападение, я могу лишь похвалить себя за проницательность, — заявил он без тени улыбки. — Ты согласен со мной, ваше благородие?

Не ожидая ответа, он продолжал:

— Я услышал достаточно, чтобы понять, зачем ты явился в Сей Айе, господин. Не хочешь ли побеседовать со мной с глазу на глаз? Очень прошу.

— Ваше благородие… — сказал Ранезен, и в словах этих прозвучало категоричное «нет».

Просьба Йокеса была, по существу, приказом; разговор должен был состояться так или иначе. Денетт, как человек неглупый, прекрасно понимал, что словечко «прошу» в устах незваного гостя — попросту подсказанный ему почетный выход. Он мог им воспользоваться и сохранить лицо как перед подчиненным, так и перед другом; мог он этого и не делать, но тогда ему в любом случае некуда было деться. Комендант Йокес владел ситуацией, и чтобы лишить его преимущества, требовалось его попросту зарубить.

— Халет, пожалуй, исполним желание гостя, как думаешь? — Затем Денетт повернулся к армектанцу, который уже открыл было рот: — Ранезен, друг мой, под твоим присмотром я всегда чувствую себя в безопасности, и не имеет никакого значения, стоишь ли ты рядом или в десяти шагах дальше. Прошу тебя, вернись к своим солдатам. Пожалуйста, вернись, — повторил он, давая старому вояке тот же шанс, какой только что получил от Йокеса.

Халет встал и отошел, слегка кивнув Ранезену. Денетт и комендант Сей Айе остались наедине.

— Ваше благородие, — начал Йокес, усаживаясь поудобнее, — забудем о твоем намерении взять Сей Айе штурмом… — Он невольно улыбнулся, сочтя саму подобную мысль забавной.

— Что в этом смешного, господин? — прервал его Денетт. — Я даже не стану делать вид, будто верю в то тысячное войско, которым ты меня пытался напугать.

Йокес слегка приподнял брови.

— Значит, я лгал? — так же весело спросил он… ибо он и в самом деле лгал, но не совсем таким образом, как хотелось бы Денетту; в Сей Айе имелось втрое больше солдат, чем он сказал. — Ладно, ваше благородие, не о том разговор… Ты здесь, ваше благородие, нежелательная персона, и ты сегодня услышал это прямо из уст единственной госпожи этого края. — Йокес не собирался отдавать инициативу. — Я же последовал за тобой, получив соответствующий приказ. Но приказ этот не вполне однозначен и оставляет мне некоторую свободу действий. Я не пущу тебя обратно в Сей Айе, господин, — с ходу заявил он. — Но я обо всем доложу ее благородию, и, возможно, тебе удастся через меня сообщить ей то, что ты не успел сказать ей лично.

Молодой дартанец, которому наблюдательности было не занимать, сразу же заметил оговорку.

— Ее благородию, комендант? — медленно спросил он. — Может, ее высочеству?

Он попал в цель — и сразу же понял, насколько метко.

— Ее высочеству. Ее высочеству княгине Сей Айе, — быстро, даже, может быть, чересчур поспешно поправился Йокес. Оговорка явно была не обычной.

Денетт кивнул и улыбнулся. Йокес понял, что не стоит несерьезно относиться к этому молодому человеку — воспитанному в окружении постоянных словесных игр, интриг, недоговорок, которыми жили столичные элиты… Кружа вокруг сути дела и пытаясь раскусить своего противника, он легко мог сам стать жертвой. Хватило нескольких слов, чтобы Денетту стало ясно — титулование невольницы «высочеством» не слишком-то по душе преданному командиру войска Сей Айе…

— Я слышал, ваше благородие, — сказал он, решив играть более открыто, — что твои намерения весьма серьезны. Признаюсь, что они… несколько меня удивили.

Денетт, которому только что достигнутый небольшой успех явно прибавил уверенности в себе, спокойно выдержал его взгляд.

— Удивили, — констатировал он, — но ни в коей мере не позабавили. Неужели подобную идею можно было вообще рассматривать всерьез? Так вот, господин, — продолжал он, словно читая мысли собеседника, — ни тебе здесь, ни кому-либо в Роллайне такое вообще не пришло бы в голову. Это не какая-то юношеская авантюра, ваше благородие, без надежды на успешное завершение. Вернее, до сих пор она не была таковой. Ибо и вправду, не такую женщину я ожидал здесь найти… — Денетт нахмурился.

— На что ты рассчитывал, ваше благородие?

Денетт усмехнулся — немного горько, немного беспомощно… и на мгновение снова стал похож на того молодого человека, который оживленно делился впечатлениями с друзьями, даже не подозревая, что за ним наблюдают и подслушивают.

— Ну что ж, господин, — сказал он, — раз уж ты столько видел и слышал, то с тем же успехом я могу рассказать тебе и остальное. Могу и даже должен, поскольку, зная только часть правды, ты готов додуматься невесть до чего. Но получу ли я что-то взамен? Что угодно. Я не покушаюсь на твою преданность госпоже и понимаю твои обязанности, ваше благородие, — предупредил он, увидев легкую гримасу на лице Йокеса.

Неожиданно он наклонился ближе.

— Кто эта… девушка?

— Я ничего не скажу, ваше благородие, пока не буду точно знать, с какой целью ты прибыл в Сей Айе. Я слышал, как возле этого костра обсуждались планы коварного нападения на землю и женщину, которую я защищаю. Ты здесь чужой, господин. Еще немного, и ты стал бы разбойником, — последовал сухой ответ. — Я хочу услышать все, что ты можешь мне сказать, ваше благородие. В противном случае я уйду, и как только наступит рассвет, мои солдаты вышвырнут тебя отсюда силой. Больше мне сказать нечего. А теперь я слушаю.

Денетт понял, что «игра в слова» закончилась. М. Б. Йокес, возможно, и не имел опыта интриг, но когда речь шла о конкретных действиях, все выглядело совершенно иначе. Молодой человек знал имя коменданта Сей Айе, поскольку в Дартане его знал каждый. Когда тот сказал: «я вышвырну тебя отсюда», это означало, что он так и сделает, независимо от того, действительно ли у него в подчинении пятьсот солдат или только пять. Будучи непрошеным (и даже попросту нежеланным) гостем, Денетт мог либо поставить на кон собственную искренность, цепляясь за последний шанс, или ни с чем вернуться в Роллайну. Выбор был очевиден, с учетом того, что с самого начала ему нечего было скрывать. Он лишь полагал, что изложит свои намерения женщине, правившей Сей Айе. Вместо этого ему пришлось говорить с ее солдатом.

— Ее высочество княгиня Сей Айе проиграет процесс, — сказал он столь же сухо, как до этого Йокес. — Никто во всем Дартане не признает этот брак действительным. Но если бы нашелся кто-то, кто признал бы? Человек с известной фамилией, положением и состоянием, пользующийся поддержкой многих знаменитых семейств…

— Черная овца. Такой человек сразу же получил бы клеймо, — заметил Йокес.

— Возможно. Но взамен ему достались бы Буковая пуща и старокняжеский титул. Титул этот ведь привязан к земле, — напомнил Денетт.

— Ваше благородие, если дело дойдет до процесса, брак госпожи Сей Айе будет признан недействительным. А если окажется недействительным первый брак, то второй… с человеком, о котором речь… потеряет какой бы то ни было смысл. Окажется, что этот несчастный глупец женился на дешевой невольнице без имущества.

— Однако можно предположить, что процесс будет тянуться годами. И однозначного решения так и не последует.

— Откуда такая уверенность, господин?

— Потому что мы в Дартане, ваше благородие. Каждый здесь участвует в том или ином процессе, и большинство из них заканчивается ничем. Очень трудно найти в подобных делах бесспорные доказательства, так что проигрывают только те, за кого никто не заступится. А за меня и мою… жену, — он невольно улыбнулся, — за супружескую пару князей Сей Айе заступятся многие. Живущие вне пущи ветви рода К. Б. И. не пользуются в Роллайне симпатией, многим отказывают в праве на родовые инициалы. Так уж складывается, что по разным причинам мой отец с некоторых пор собирает вокруг себя пострадавших.

— И какие же это причины?

Денетт не спешил с ответом.

— Я должен ответить тебе так, как ты этого заслужил подобным вопросом?

Йокес слегка улыбнулся.

— Ваше благородие, ты излагаешь мне некий весьма необычный план. План этот никак меня не касается, так же как и все связанные с ним подробности. Но меня здесь вообще нет. Есть только уши ее высочества К. Б. И. Эзены. Уста же, находящиеся под этими ушами, повторят княгине то, что будет сказано здесь. Не больше и не меньше.

Денетт в очередной раз понял, что командир войска Сей Айе имеет перед ним немалое преимущество. Этот человек ничего не хотел. Просителем был он, Денетт.

— Мой отец взял под свою опеку все второстепенные Дома нашего рода. Он отнюдь не бедный родственник покойного князя Сей Айе, — коротко сказал он. — Отец сумел приумножить свое состояние, и теперь он… богатый родственник. Это что-нибудь объясняет? Надеюсь, между сидящими передо мной ушами имеется хоть немного разума?

Йокес ответил на его сарказм очередной едва заметной улыбкой.

— Я прекрасно понимаю, что блеск Дома твоего отца, господин, привлекает всевозможных мотыльков, — сказал он, подтвердив, что законы, правящие жизнью элит, для него не тайна. — Нам тут кое-что известно о родовых судебных процессах. Группировка твоего отца, ваше благородие, похоже, и в самом деле сильна, и сила эта — не столько в родовых инициалах, сколько в деньгах. Ибо, скажем откровенно, ваше благородие, уважение и заслуги — это одно. Вес же золота — совсем другое.

Денетт кивнул.

— Ты вовсе не лесной дикарь, — с легкой иронией заметил он. — Да и говорить хорошо умеешь.

— Если добавить к этому, — продолжал Йокес, — что твое родство с покойным князем не дает тебе особых надежд урвать от пущи большой кусок…

Молодой человек снова кивнул.

— И если еще добавить, что другие богатые и влиятельные семейства могут вполне естественно опасаться роста значения остальных… Для всех — кроме, само собой, очевидных наследников князя — было бы лучше, если бы К. Б. И. Эневен, твой отец, остался сильнейшим. Особенно если учесть, что признание брака сына дорого ему обойдется. Оказанная вам поддержка будет стоить ему значительной доли состояния; возможно, наконец удастся разорвать Буковую пущу на драгоценные куски, хотя тебе, конечно, будет причитаться титул и лучшая часть. Но может, это и выгоднее, чем если бы вся пуща досталась кому-то, кто в данный момент мало что значит… Все будет не так, как было при старом добром князе Сей Айе, одиноком отшельнике, который хотя и существовал, но его как будто бы и не было, — размышлял вслух Йокес. — Возможно ли, ваше благородие, что К. Б. И. Эневен, твой досточтимый отец, вовсе не безумец? Не хочу тебя обидеть, господин, но ведь это он придумал весь этот план.

— Мы заплатим, ты не ошибаешься, господин, — подтвердил Денет. — Золотом, ростом значимости, дружбой Дома К. Б. И. Мы заплатим любому, кто нас поддержит. А поддержка заключается в простом бездействии… Мой отец уже сейчас обладает большим влиянием в Роллайне, и власть над Сей Айе это влияние лишь укрепит. Расклад сил в столице не изменится — богатые останутся наверху, бедные внизу. Если права Эзены на пущу будут подтверждены, никто не займет места, которого не занимал бы раньше.

— Война с собственной семьей…

— Война длится давно, ничего нового в том нет, и не вникай в это особо, ваше благородие, не твое это дело, — отрезал Денетт. — И я как раз намерен эту войну выиграть. Вольноотпущенница обречена на поражение именно потому, что она — вольноотпущенница. Я же — нечто большее. Если я признаю ее права, если мой отец признает невестку… — он понизил голос, — то никому больше признавать ее и не потребуется. Признать нужно будет нас, а не ее. Согласен, господин, что разница весьма существенная?

— Значит, ты считаешь, ваше благородие, что судебные процессы будут длиться годами?

— Я выиграю любой из них, но они под любым предлогом — например, вследствие появления неких новых «доказательств» — будут возобновляться снова и снова. Еще мои внуки будут судиться за пущу.

— Ты и в самом деле считаешь, что это возможно, ваше благородие? Что ты выиграешь любой процесс?

Денетт наклонил голову и улыбнулся своей столь вводящей в заблуждение по-мальчишески наивной улыбкой.

— Ее высочество княгиня Эзена, вне всякого сомнения, имеет право на фамилию и все, что с ней связано, — сказал он. — Да или нет? Конечно да, не возражай! Разве не твою подпись я видел на брачном контракте, ваше благородие? Ну вот видишь! Так что, возможно, уже вскоре ты будешь свидетельствовать под присягой перед судом, что брак был заключен в соответствии с законом. Солжешь? Тогда тебя обвинят в лжесвидетельстве, ваше благородие. Это очень серьезное преступление. Ты предстанешь перед Имперским трибуналом, господин.

— Я не собираюсь лгать. Я намерен…

— Строить гримасы. Морщиться и многозначительно кашлять. Только это ты и сможешь делать.

Йокес мысленно признал его правоту.

— Единственное средство, которым может воспользоваться суд в данном деле, — продолжал Денетт, — это попытаться склонить закон на сторону магнатских и рыцарских родов. Имперский закон в Дартане, с молчаливого согласия самого императора, существует главным образом для вида, и мы оба это знаем, ваше благородие. Чтобы избежать ссоры с самыми богатыми и знаменитыми родами империи, император готов смотреть на некоторые вещи сквозь пальцы, тем более что, с точки зрения Кирлана, совершенно все равно, кто будет платить налоги в имперскую казну. Может быть, даже и лучше, чтобы это делал тот, кто стал обладателем состояния не вполне законным образом… Всегда можно пересмотреть судебное решение, если налогоплательщик проявит хотя бы малейшую нелояльность. Да или нет, ваше благородие? Ну так вот, сюда не прибудут никакие легионы, чтобы защищать права невольницы, а суд в Роллайне поступит вопреки ожиданиям большей части дартанских Домов. Каковы будут эти ожидания? Где окажется большинство? Сегодня это известно, но завтра? Когда бывшая невольница из Сей Айе будет признана мной и моим отцом?

— В подобной оценке очень легко ошибиться.

— И да, и нет. Я принимаю к сведению, что существует определенный риск, а ты прими мои аргументы. Хотя сегодня я узнал, что все расчеты могут пойти прахом. Из-за… личных особенностей ее высочества Эзены. — Денетт несколько помрачнел.

— Ты ничего не знаешь, господин, о ее высочестве.

— Я знаю достаточно. Это личность очень и очень исключительная.

Йокес тряхнул головой и устало закрыл лицо руками, потирая веки. Потом огляделся вокруг, словно удивляясь, что их разговор до сих пор происходит на фоне обычного, тихо шумящего леса, темноты, нарушаемой лишь меркнущим светом костра, среди мха и сосновых иголок…

— Вольноотпущенница, — приглушенно, словно сам того не желая, проговорил он. — Взятая в жены в соответствии с законом или нет… но только невольница, ваше благородие. Твой план я считаю… неаппетитным. Недостойным твоего Дома, твоей чистой крови, недостойным тебя самого.

Денетт неожиданно наклонился к нему.

— Как долго ты ее знаешь, комендант? — почти шепотом спросил он.

Он отступил на шаг и сразу же сам ответил:

— Слишком долго. Ты чересчур близко к ней стоишь, чтобы ее оценить. Ты не видишь того, что прямо перед тобой как на ладони.

— Чего именно?

— Того, какая из нее невольница. Я не знаю, кто она. Может быть, ты мне скажешь?

Йокес покачал головой. Усталость уже прошла.

— Нет, господин. Мне все равно, что ты себе воображаешь. Я и так сказал слишком много. Давай собирайся в путь, ваше благородие.

На лице молодого человека появилось замешательство.

— Я думал… — пробормотал он, на мгновение потеряв уверенность в себе. — Ты обещал мне, что передашь…

— Я поступлю иначе, — заявил Йокес, вставая. — Я не желаю, господин, чтобы твой план удался. Я рассчитывал, что Сей Айе достанется тому, кому я рад буду служить. Успех же твоего плана означает, что меня и далее будет унижать невольница с титулом. Твоя супруга. Я никогда этого не признаю. С меня уже хватит одного ее вида. Однажды я исполнил просьбу человека, которого любил, и поставил свою подпись… О чем теперь жалею. И никогда больше этого не сделаю. Я уйду, как только закончится мой контракт.

Денетт с трудом сдержал гнев.

— Ваше благородие, ты поучаешь того, кто несколько выше тебя. Ни один наемник…

— Я происхожу из рыцарского рода, господин. Мои предки служили всем дартанским династиям. Ты прекрасно об этом знаешь. У нас никогда не было земель и богатств, только меч и честь. И не пытайся преуменьшать значение ни того ни другого.

Денетт замолчал. Йокес не лгал. Играть с гордостью этого человека было опасно и в любом случае неуместно.

— Если я передам все, что здесь услышал, твой план закончится ничем, — заявил Йокес.

Он поднял руку, прервав Денетта на полуслове.

— Погоди, ваше благородие, я еще не закончил. Ты не знаешь княгиню. — На этот раз он позволил себе слегка скривить губы, произнося титул. — Я передам ей твои слова, и у тебя не останется ни малейшей надежды, что она согласится с тобой увидеться. Сам понимаешь — вряд ли мне удастся ее убедить. Твой план рухнет. Единственный план, в котором кроется шанс для нее. Мне настолько этого хочется, что мое желание становится попросту предательством по отношению к ней — а ведь я присягал ей на верность. Так что я поступлю вопреки собственному желанию, но ради ее блага, ибо я присягал делать все ради него. Прикажи, господин, своим людям сложить оружие. Вы мои пленники. Я доставлю вас к ее высочеству Эзене, и у тебя будет единственная возможность обратиться к ней еще раз. Все, — сухо закончил он.

— Каким образом, рыцарь, ты намерен препроводить куда-то двадцать восемь человек? — последовал слегка издевательский вопрос. — Разоруженных.

— Позови командира своей стражи, господин. Я уже говорил, что пришел сюда не один. Когда я позову своих солдат, на этой поляне будет два вооруженных отряда. Один явно лишний. Кто-то готов совершить глупость.

Молодой магнат молча всматривался в лицо собеседника.

— Ранезен! — негромко позвал он.

Старый солдат сразу же появился у костра.

— Его благородие комендант Йокес хочет позвать сюда своих солдат. Под их… опекой мы отправимся в Сей Айе. Мы должны сдать все наше оружие.

— Я против, господин.

— Мы складываем оружие, Ранезен.

— Я отвечаю за твою жизнь, господин.

— Мне ничто не угрожает. Ты должен разоружить людей.

— Нет, господин. Я получил приказ от отца вашего благородия. И в данном случае для меня он выше.

Йокес молча наблюдал за их обменом репликами. Наконец он тихо кашлянул.

— Мне казалось, что моя фамилия тебе знакома, господин? — спросил он Ранезена.

— Каждый, кто носит оружие, знает твою фамилию, ваше благородие. Тебе понятны мои обязательства в отношении человека, которого я охраняю?

— Понятны. Ты ручаешься за своих людей, Ранезен?

— Они ничего не сделают без моего приказа.

— Тогда предупреди их, чтобы они не поступали необдуманно.

— Это ни к чему. Они готовы на все, но без моего приказа ничего не сделают.

— А его благородие Халет?

— За Халета я ручаюсь, — сказал Денетт.

Йокес кивнул, сунул в рот два пальца и свистнул. На поляне стало тихо. В этой тишине ожили отдаленные от костров тени, кусты и деревья. Вооруженные люди находились там все это время — некоторые поднимались с земли, демонстрируя, что их до последнего мгновения ничто не скрывало от чужих взглядов — кроме темноты, неподвижности и воистину магической способности сливаться с любым фоном. В мигающем свете четырех костров появилось двадцать с лишним силуэтов арбалетчиков и лучников — вторых было большинство. Все были в коричнево-зелено-черной облегающей суконной одежде, некоторые в таких же плащах или только шляпах. На запачканных землей лицах блестели белки глаз. Оглядевшись, удивленный Денетт увидел кота, который явно был членом лесного отряда. Кот на службе у частного лица? В имперских легионах — иное дело. Хотя, с другой стороны… Мало кто из людей мог понять, чем руководствуются представители этого странного вида, вместе с людьми избранного Шернью в качестве носителей разума.

— Это лесничие Сей Айе, — достаточно громко, чтобы слышали все, сказал Йокес, после чего обратился к Ранезену: — Командир, прикажи своим солдатам сложить оружие. Если тебя заботит безопасность его благородия Денетта, лишь твое послушание может ее сейчас обеспечить. — Он поднял руку, и в то же мгновение двадцать стрел нацелились на середину поляны.

Старый солдат чуть прикусил губу.

— В ста или ста пятидесяти шагах отсюда, на дороге, — добавил Йокес, — у меня еще один отряд с подобными же силами. С той разницей, что это регулярное войско Сей Айе. Я не знал, сколь велика твоя свита, ваше благородие, — повернулся он к Денетту, — так что мне пришлось проявить предусмотрительность. Прошу сложить оружие. Прекрасные солдаты, — с полной серьезностью сказал он, окинув взглядом людей в сине-зеленых мундирах, под которыми скрывались надежные кирасы.

Он отнюдь не бросал слов на ветер. Собравшиеся в круг люди Ранезена стояли совершенно спокойно, положив руки на рукояти мечей. В большинстве своем это были ветераны с северной границы; Йокес уже раньше успел внимательнее к ним присмотреться и оценить. Это не была толпа молодежи, искавшей приключений на военной службе. Они не показывали страха, неуверенности или хотя бы волнения — лишь смотрели на своего командира, готовые немедленно порубить лучников или погибнуть. Удивляло и самообладание молодого Халета, который неподвижно сидел у костра, устремив взгляд в пламя.

— Сложить оружие, — сказал Ранезен.

Спокойно, без каких-либо эмоций, солдаты положили оружие на землю. В ответ по знаку Йокеса стрелки немедленно сняли стрелы с тетив.

— Оставь его себе, господин, — сказал комендант Сей Айе, отодвигая протянутый Ранезеном меч. — Оружие твоих людей прикажи приторочить к вьюкам; никто из моего отряда к нему не притронется. Его благородие Халет пусть оставит себе свой кинжал.

Старый солдат оценил его жест.

 

3

Как только Йокес, повинуясь приказу, отправился следом за Денеттом, Эзена пошла к себе в спальню. Не приказав задернуть портьеры, она улеглась на кровать, закинув руки за голову и глядя в высокое стрельчатое окно. Пурпурный шар солнца опускался за деревья.

Княгине хотелось с кем-нибудь поговорить. Именно по простому человеческому общению она тосковала сильнее всего. По общению с кем-то, кто искренне проникся бы ее проблемами, помог советом. В Сей Айе никого такого не было. Ни в Сей Айе, ни где-либо на свете. Недавняя беседа с Йокесом лишь переполнила чашу горечи.

Все были ей чужими. Она уже не принадлежала к числу девушек, ходивших стирать к ручью. Да, она по-прежнему смеялась вместе с ними, сплетничала — но и для них, и для нее самой в том появилось нечто неестественное. Может быть, это выглядело даже глупо. Она стала их госпожой, хозяйкой; попытки поддерживать приятельские отношения были обречены на неудачу. Она могла с ними разговаривать, могла даже устроить толкотню в ручье, посреди смеха и брызг воды. Они старательно исполняли любую ее прихоть.

Вот именно — любую прихоть…

Но одной из них она больше не являлась. Иногда она еще ходила к ручью, но лишь затем, чтобы, закрыв глаза и погрузив руки в холодную воду, вспомнить вкус той жизни, которая у нее была еще несколько месяцев назад. Легкой, хорошей жизни без забот. А потом идти с тяжелой корзиной на голове, позволяя стекающей воде мочить рубашку.

Солдаты, слуги — порой ей казалось чуть ли не издевательством, что все они, собственно, ее… любят. Даже Йокес, да, даже он, а может быть — в особенности он. Для того имелось немало причин. Хотя бы то, что она выбросила часть домашней обстановки, но людей оставила в покое. Она не стала вводить никаких новых чудаческих порядков, чего втайне опасались. Все, у кого имелись те или иные привилегии, их сохранили. Она никого не преследовала, никто не ходил у нее в фаворитах. Однако сама атмосфера в доме давала ей понять, что она здесь нежелательная персона. Никому не хотелось такой госпожи Сей Айе. Невольники и невольницы не умели с уважением относиться к тем, кто происходил из их числа. Солдаты помнили грубые шуточки, которыми они обменивались с молодыми прачками, острый язык симпатичной Эзены, которой порой удавалось погоняться за ними с мокрой тряпкой в руках… Даже встречавшиеся на дороге крестьяне украдкой на нее оглядывались, ибо «разве кто-то слышал о таких чудесах, чтобы без благородной крови, а правили?» Все думали так же, как и Йокес. Они любили веселую, непокорную и воинственную невольницу Эзену — но их раздражала тихая, потерянная и почти невидимая княгиня Эзена, госпожа всех людей в Сей Айе. Они служили ей и слушались ее, поскольку иного выхода не было. О, если бы нашелся хоть какой-то повод! Но старый князь до последнего мгновения сохранял полную, и даже чрезвычайную, ясность разума. Он знал, что делает. Он дал волю девушке, которую сам выбрал, четыре месяца лично ее обучал, а потом женился на ней. Выбор его был не случаен, речь шла о черноволосой Эзене-армектанке, и ни о ком другом. Во всех деревнях Сей Айе было зачитано обращение его высочества к подданным. Солдат заново привели к присяге, но текст ее несколько изменили — личное войско присягало исполнять любой приказ уже не князя, но их княжеских высочеств Сей Айе. Его высочество Левин сделал все, что было в его силах, чтобы не осталось даже тени сомнений, что он совершил сознательный, окончательный и необратимый выбор, повысив Эзену до ранга своей супруги. Он добился своего до такой степени, что никто не осмелился оспаривать ее фамилию, титул и право на владение Сей Айе. Теперь все ждали, пока кто-нибудь не объявит все это недействительным. Родственники, суд… кто угодно. Или что угодно.

Порой, не в силах заснуть, Эзена бродила ночами по двору, между домом и маленьким старым замком. Иногда она плакала. Наконец однажды ночью она разбила стекла в своей спальне, выбрасывая за окно мебель и, как зверь, воя на луну. Она не знала, как найти себе место в новой жизни; обещанное счастье оказалось лишь иллюзией. Над ней жестоко поиздевались — и она даже не знала почему. Старый господин ничего не объяснил, а научил немногому, столь немногому! По каким-то причинам он решил, что сперва она должна узнать тайны ношения прекрасных платьев, застольные манеры, способы ведения разговоров, искусство танца… Он открыл ей старые семейные секреты — способы распознавания и приготовления различных ядов. Самая младшая из Жемчужин Дома учила ее сражаться кинжалом и легким копьем с длинным острым наконечником — все женщины княжеской линии К. Б. И. умели пользоваться этим оружием, выглядевшим столь необычно в слабых руках… Но зачем, к чему это все? Она научилась никому не нужной ерунде, после чего уроки прервались… Легкая простуда перешла в тяжелую болезнь, убийственную для старческого тела. Князь умирал — и молчал. Он так и не открыл ей причины, по которой на смертном ложе принял решение заключить брак. Тогда она еще не понимала, что свобода, титул, богатство — все это в одно мгновение может превратиться в сплошное издевательство, именно из-за этого брака. Он — знал. Он хорошо знал, что делает ей только хуже, знал и очень по этому поводу переживал. Она была рядом с ним, когда он умирал. До последнего мгновения он гладил ее по волосам, не думая ни о смерти, ни вообще о себе. Он знал и чувствовал, что умирает; в последние двое суток он даже не мог уже говорить. Однако его пальцы все еще подрагивали в иссиня-черных волосах стоявшей на коленях возле постели девушки, словно говоря: я люблю тебя, бедная девочка. То же подтверждали блестящие от лихорадки глаза. Наконец взгляд угас, а рука застыла неподвижно.

За те несколько дней, что они были мужем и женой, она не сумела к этому привыкнуть. Да и каким образом? Его высочество князь Левин был ее господином. Она знала, что он на ней женился, но это казалось каким-то странным сном. Сто широких бездонных пропастей отделяло баснословно богатого старика с фамилией, уходящей во мрак дартанской истории, от двадцатичетырехлетней невольницы, которую семью годами раньше обычная нужда вынудила продаться в рабство. За эти несколько дней супружества она не осмелилась даже произнести хоть слово, если ее не спрашивали. О, насколько же смелее она была прежде, когда брала уроки у князя! Тогда — да, она спрашивала. Но ответ всегда был один и тот же: «Терпение, госпожа (он всегда обращался к ней так, с того самого дня, когда дал ей свободу), вместе мы совершим великие дела». Что это могло означать? Все, что он ей передал, все знание о причинах, по которым он поступил так, как поступил, оказалось заколдовано в прикосновении старческой руки, гладившей ее волосы. Этим он сказал лишь, что никоим образом не желал ей ничего дурного. Зачем же он причинил ей зло?

Этого она не знала.

Может быть, она даже бросила бы все и сбежала. Никто не собирался лишать ее дарованной свободы. Она также понимала, что может рассчитывать на «благодарность» взамен на тихое исчезновение из Сей Айе. Небольшая деревня? Участок леса? А может, просто бархатный кошелек — очень тяжелый? Ей бы дали столько, сколько бы она потребовала. Что могли значить отступные для какой-то невольницы по сравнению с ценностью всего состояния Сей Айе?

Но дрожащие пальцы умирающего каждую ночь ласкали ее волосы — и это прикосновение не повергало ее в ужас. Оно не было ни неприятным, ни пугающим. Она находила в нем сочувствие, но также и нечто вроде несмелой просьбы о прощении… Этого она не могла понять. Она просыпалась и лежала, вспоминая удивительно теплый сон о старом добром человеке, гладившем ее по голове с чувством, которого никто до сих пор ей ни разу не дал. И с каждым днем она все больше осознавала, что намерена бороться за те причины, по которым к ней прикасались столь мягко и нежно — с сочувствием, но также и с любовью.

Однако ей требовалась помощь. Все, чему она научилась от князя, было лишь прелюдией к настоящей учебе; неумолимая судьба не дала состояться дальнейшим урокам. Правда, многое она узнала потом, наперекор всему миру управляя Сей Айе. К счастью, она умела читать и писать (в Армекте этому учили каждого ребенка), но до беглого владения грамотой ей было далеко. Слишком много лет она не читала и не писала, к тому же все документы в Сей Айе составлялись на дартанском языке, и чтобы их понять, требовалось немало времени и труда. У нее не было никого, кто мог бы помочь ей советом, никого, на кого она могла бы положиться. Управляющий его высочества Левина, высохший брюзга с феноменальной памятью, на каждый вопрос сыпал сотнями чисел и названий, перечислял имена, предоставлял любые сведения. Сухие сведения… Когда она расспрашивала о деталях, пытаясь сделать имена и числа более близкими и реальными, он смотрел на нее, не понимая, а потом снова начинал перечислять: «Выдана концессия на вырубку… отловлено двести голов козлов и серн для его благородия… стоимость заказа составляет… выкуплены долги у такого-то и такого-то Дома…» Она обреченно слушала, все больше осознавая, что не в состоянии охватить разумом финансовую сторону того, что ей теперь принадлежало.

Впрочем, хотя это и могло показаться странным и даже забавным, она почти ничего не знала о Дартане, крае, в котором жила. В голове у нее крутились лишь разнообразные полуправды и слухи, ходившие в Вечной империи. Дартан, край праздных мужчин и капризных красавиц. Большие богатые города, прекрасные магнатские и рыцарские имения — и самые бедные деревни империи, населенные темными крестьянами, не имевшими никакого понятия о мире, не знавшими истории собственного края, не знавшими даже, что существует нечто такое, как письменность. Край, который отомстил Армекту за завоевание, захлестнув весь Шерер своим искусством и прекрасными продуктами ремесел, а в особенности предметами роскоши. Край, архитектура которого оказала влияние на все города Армекта, церемонии и обычаи которого вторглись даже на имперский двор, остановившись лишь на рубежах, охраняемых извечными армектанскими традициями. И еще — прекрасная Роллайна, «золотая» столица Дартана, возведенная и названная в честь одной из дочерей Шерни, которую много веков назад Полосы послали сражаться со злом. И легенды, красивейшие легенды Шерера, столь отличавшиеся от кровавых громбелардских мифов или громких военных историй Армекта! Повести о героях-рыцарях, о чести враждующих родов, наконец, самая прекрасная легенда Дартана о трех сестрах — Роллайне, Сейле и Деларе, известная во всем Шерере. Чудесная сказка о рожденных из Полос Шерни чародейках, поднявшихся на борьбу со всем злом мира…

И все. Ничего больше. Именно столько ее высочество Эзена знала о Золотом Дартане. И потому, наперекор всему, она снова и снова углублялась в бухгалтерские книги, читала донесения и доклады своего представителя в Роллайне, задавала десятки разнообразных вопросов, просиживала в библиотеке — и порой ей казалось, что она начинает понимать, какие законы правят Вечной империей, Дартаном, Золотой Роллайной. Но подобные знания, книжные, ничем не подтвержденные, собственно, не были знаниями… Какие-то обрывки, домыслы, иногда лишь туманные представления. Она никогда не видела дартанских городов. Никогда не разговаривала с представителем знатного рода — не считая, естественно, князя К. Б. И. До Сей Айе доходило очень мало вестей из мира.

Была уже ночь, когда княгиня переоделась в платье и вышла прогуляться в сад. Большой, тщательно ухоженный парк занимал значительное пространство позади дома. Усыпанные белым гравием аллейки, отчетливо видимые даже в темноте, мягко извивались среди живых изгородей, кустов диких роз и деревьев. Эзена любила этот парк, особенно то, что она могла ходить по нему в одиночестве, без неприятного общества солдат или хотя бы невольниц. Впрочем, в Сей Айе осторожность отнюдь не была лишней; естественно, никто бы не допустил, чтобы княгиня сама блуждала по лесу, в деревнях ей тоже требовалось сопровождение. Но к ручью, с прачками, она порой убегала без охраны — назло Йокесу, а также потому, что присутствие охраны портило ее беззаботное настроение и не позволяло забыть о тяжком бремени власти. Эзена понимала, что подобная беспечность возможна только здесь, на этой поляне, именуемой Добрым Знаком. В Дартане еще лет десять назад мало кто опасался интриг, которые могли бы лишить его жизни. Теперь же в Роллайне — якобы — вновь появились невольники, пробующие еду, не отравлена ли она, охрану же неплохо было иметь даже у дверей спальни… Что такое произошло в Дартане? Откуда такие перемены за последние несколько лет? Возможно, это было как-то связано с распадом Второй провинции империи, возможно, разложение и беззаконие проникло повсюду?.. Снова пробелы в знаниях. Прекрасная поляна в самом большом лесу мира казалась островом посреди моря. Дартан… Вечная империя… весь Шерер с Просторами и островами… Все это было далеко; все это был другой мир.

Задумавшись, Эзена дошла до небольшого пруда в центре парка. Несколько больших масляных факелов отбрасывали на землю круги света — это означало, что в беседке возле пруда кто-то есть. Княгиня легко догадалась кто. Ночью лишь немногие имели право ходить по парку. Кроме того, беседка у пруда была любимым местом Анессы. Красотка невольница любила здесь читать — или писать — стихи. Бывало, она также приглашала любовников… При мысли о такой возможности Эзена нерешительно остановилась. Однако в то же мгновение Жемчужина Дома вышла ей навстречу. В голубом, вышитом золотом платье, с высоко зачесанными светлыми волосами, открывавшими изящную шею, Анесса была самой прекрасной женщиной, какую только можно себе представить. Эзена как-то раз видела ее обнаженной. Начиная с глаз, ушей и очертаний рта и заканчивая пятками и пальцами ног, в ней все было само совершенство. Искусная тонкая татуировка на животе и бедрах, последний отблеск исчезающего древнего дартанского искусства, еще больше прибавлял красоты (и цены) этой необычной женщине.

— Почему не спишь, что, собственно, делаешь тут ночью? — спросила Жемчужина, и… слова ее прозвучали несколько бесцеремонно, но вместе с тем и крайне непосредственно.

Эзена подняла брови. Ей нечасто случалось поймать Анессу на какой-либо неловкости. Честно говоря, подобное произошло впервые.

— Прошу прощения, госпожа. — Невольница молниеносно поняла, что не совладала с собственным голосом; она тотчас же взяла себя в руки, но… что случилось, то случилось.

Эзена некоторое время стояла молча, разглядывая первую царапину, замеченную на идеальной до сих пор поверхности. Она поняла, что это совершенное существо вовсе совершенным не является. Анесса была человеком. И женщиной. Княгиня, тонко чувствовавшая каждый жест и каждое слово своего заклятого врага (ибо на фоне Жемчужины Дома какой-нибудь Йокес казался образцом дружелюбия), заметила нечто весьма существенное. Дело было вовсе не в том, каким тоном Анесса задала ей вопрос, и не в том, что она вообще заговорила без разрешения. Дело было в том, что… до сих пор она никогда так не поступала!

— Ты ведь меня терпеть не можешь, да, Анесса? Пожалуйста, скажи мне правду. Я этого хочу.

Первая невольница с преувеличенным почтением поклонилась.

— Почему ты так считаешь, госпожа? Разве я дала какой-то повод для недовольства? Мне очень жаль, прости. Прошу назначить мне наказание. Я сама пойму, что сделала не так, и исправлюсь, обещаю.

Старая поза! Эзена чувствовала, что преимущество все еще на ее стороне. Слова и поведение Жемчужины были теперь такими же, как всегда: правильными до такой степени, что казались почти оскорбительными. Невольница такого уровня обладала исключительными привилегиями, она была кем-то. Подобная самокритика, немедленная готовность понести наказание, пусть и незаслуженное, были хороши в устах… прачки. Эзена слегка улыбнулась; Жемчужина Дома оскорбляла ее наиболее утонченным и изысканным способом, какой только можно было себе представить. Ежедневно становясь предметом замаскированных насмешек, княгиня не могла даже мечтать о борьбе на равных на этом поле с кем-то таким, как Анесса. С женщиной, свободно владевшей четырьмя основными языками Шерера, всесторонне образованной, для которой в истории и алгебре, казалось, не существовало тайн и которая прекрасно разбиралась во всех перипетиях имперского права… Рожденную от специально подобранной племенной пары, Анессу с детства готовили к ее роли в лучшем невольничьем хозяйстве империи. В пятнадцать лет ее стоимость составляла тысячу шестьсот пятьдесят золотых — Эзена знала это в точности, поскольку сделка была подробно описана в бухгалтерских книгах. Потом, до восемнадцати лет, ее цена постоянно росла, чтобы между девятнадцатью и тридцатью годами установиться на определенном уровне — после она должна была начать резко падать… Анессе было двадцать три года, и она могла стоить свыше двух тысяч золотых. Это была головокружительная сумма. Переполняемая тщательно скрываемым чувством неполноценности по сравнению с этой женщиной, Эзена, однако, сознавала, что в невольницах подобной пробы, как и в большинстве других предметов роскоши, самым дорогим была… цена. Если бы с той же красотой, знаниями и умениями она явилась в Сей Айе по собственной воле, как свободная женщина, она бы ничего не стоила или стоила немного. Значение имели лишь потраченные деньги. Именно они добавляли блеска владельцу Жемчужины.

Однако на этот раз в поединке с этой полубогиней Эзена одерживала верх. Одна непредусмотрительная фраза Анессы дала понять княгине, что Жемчужина ведет какую-то игру. Давно, очень давно! Она всегда и постоянно позволяла ей почувствовать свою неприязнь. Она всегда была чересчур вежлива, прямо-таки услужлива. И теперь, вдруг — один-единственный вопрос, обращенный к ней непосредственно и свободно, как… к настоящей госпоже Сей Айе, для которой ее первая невольница может быть подругой. Почему Анесса забыла, что перед ней стоит узурпатор? Неужели Жемчужина Дома могла хоть на мгновение забыть, что разговаривает с прачкой?

Разве Йокес, окажись он под началом старика нищего, смог бы хоть на мгновение посчитать его ровней?

— Анесса, — сказала Эзена, глядя невольнице прямо в глаза, — ты живая женщина, не кусок дерева. Что означает — ты должна меня не любить или даже ненавидеть. Мы обе знаем, что я заняла твое место. Если уж какая-то из невольниц Сей Айе и должна была стать здесь госпожой, то Жемчужина Дома, не прачка. А среди Жемчужин Дома ты была единственной, достойной звания госпожи Доброго Знака.

— Ваше высочество, я не могу этого слышать. Это неправда. Я бы не позволила себе…

— Ха! — сказала Эзена. — Вот она, искренность.

Она шагнула вперед.

— Ты должна меня презирать и испытывать ко мне неприязнь, — повторила она. — Так почему же ты меня не презираешь и не ненавидишь?

Анесса молчала. Княгиня заметила крохотный, едва различимый… да, след беспокойства. И почувствовала, что это уже не случайность. Она вела сражение и, возможно, одерживала в нем верх. Пользуясь простейшей возможной тактикой — задавая простые вопросы.

— Почему я стала госпожой Сей Айе? Почему не ты?

— Не знаю, ваше высочество. По воле князя Левина, этого вполне достаточно.

— Чем руководствовался князь?

— Не знаю, ваше высочество. Мне не положено об этом догадываться.

— Положено. Впрочем, тебе незачем догадываться, ты и так знаешь. Так? Чем руководствовался князь?

— Ваше высочество, я… не знаю.

Искусство ведения разговора старый князь Сей Айе считал самым важным. Уроки, которые он давал Эзене, всегда начинались именно с этого. Впрочем, они разговаривали очень много, почти без перерыва. Конечно, в утонченном словесном поединке с Анессой у Эзены не было никаких шансов — чему она могла научиться за столь короткое время? Однако имелось несколько не слишком изысканных способов, напоминавших скорее удары топором, чем борьбу кинжалом. «Спроси много раз об одном и том же, — говорил князь, — и, возможно, тебе удастся вывести собеседника из равновесия. Никто не обладает бесконечным терпением. Так что не обращай внимания на ответы и спрашивай до тех пор, пока не услышишь ответ, отличный от остальных, — злорадный, презрительный или гневный. И ответ этот может оказаться истинным или по крайней мере близким к правде».

— Анесса, — сказала Эзена, — почему ты не стала госпожой Сей Айе? Почему князь выбрал меня? А должен был тебя.

— Ваше высочество, я в самом деле не могу оценивать решения князя.

— Не можешь оценивать решения?

Она улыбнулась, почти сочувственно.

— Я слышала как-то раз, как вы шутили во время прогулки верхом. Его высочество рассказывал довольно-таки фривольные анекдоты. Ты назвала его похотливым старым козлом, а он искренне веселился… Кого ты хочешь обмануть, Жемчужина Дома? Я сыта по горло твоим дурацким позерством, твоей ложью и притворством. Князь мне обо всем рассказывал, ты была его подругой, а невольницей, похоже, никогда. Он дал тебе свободу, — неожиданно выстрелила она наугад, ведомая одной лишь интуицией. — Тебе вовсе незачем здесь быть и даже со мной разговаривать. У Йокеса свой контракт, и он вынужден служить прачке. Тебе же это незачем. Так почему же ты служишь? Я слушаю.

Вражеское войско рассыпалось в пыль. Эзена чувствовала, что еще слово, может быть, два или три — и она вырвет у Анессы признание. Однако все происходило чересчур быстро. Нанеся удар в самый центр вражеской линии, княгиня неожиданно узнала собственную силу и… растерялась. Побежденный враг бежал с поля битвы, но неопытный предводитель победоносной армии не знал, как организовать погоню. Сказав на несколько фраз больше, чем следовало, Эзена позволила противнице несколько остыть.

— Я все еще невольница, госпожа. Я не приняла дара его высочества. Я не хотела, чтобы он отпустил меня на свободу. Сейчас я об этом… жалею.

Наступила короткая пауза. Враг вновь собрался с силами. Возможность нанести ему сокрушительный удар миновала.

Эзена почувствовала, как на нее наваливается усталость. Оставив Анессу, она подошла к пруду. Поверхность воды была абсолютно неподвижна. Большие факелы, казалось, плавали в глубине пруда. Отражения…

— Я мучаюсь, Анесса. Неужели ты и в самом деле этого не видишь? Я не хотела всего этого, ты же знаешь. Каждый день ты недвусмысленно давала мне почувствовать, что я заняла твое место… Но сегодня я узнала кое-что, куда более важное. Что все это неправда. Я могла понять твое поведение, когда ты не соглашалась на… на мою персону. Мне было больно, но понять было можно. Но теперь? Теперь это самая обычная жестокость. Ты не питаешь ко мне презрения, ты его лишь демонстрируешь. Зачем?

Последнее слово, собственно, не было вопросом — скорее выражением бунта и протеста. Эзена не ожидала ответа, а Жемчужина Дома его не дала. Встав рядом, она уставилась на гладь пруда. В неподвижной воде отражались фигуры двух женщин. Княгиня, освободившись дома от рубашки и простой юбки, была теперь одета в темно-зеленое платье с коричневыми и черными вставками, столь же прекрасное и роскошное, как и платье Жемчужины Дома. Черные волосы покрывала шелковая зеленая сетка с поблескивавшими на перекрестьях нитей маленькими изумрудами. Если тело госпожи Сей Айе и уступало совершенством телу ее невольницы, то платье скрывало все недостатки. Лица были равны друг другу, хотя и происходили с двух разных полюсов женской красоты. Выразительное лицо армектанки — широкие брови, смелые очертания ноздрей, маленький подбородок — являло собой решительный, возможно, слегка мрачный и даже пугающий тип красоты, хотя шаловливые разноцветные глаза в окружении длинных ресниц слегка смягчали впечатление. Дартанке на вид было лет девятнадцать; черты ее были более мягкими, необычно изящными, не столько женскими, сколько девичьими, но при этом чувственными и сладострастными — очертания ее нежных гy6 могли наводить на прямо-таки… похотливые мысли. Губы эти, казалось, говорили: «Я вечно неудовлетворена…» Такие женщины были попросту опасны.

— Я была слепа, — после долгого молчания сказала Эзена, и в голосе ее неожиданно прозвучала неподдельная злость. — До сих пор я была совершенно слепа. Я чувствовала себя узурпатором, и мне даже в голову не пришло, что кто-то может воспринимать это иначе. А ведь, выслушивая от тебя сотни злорадных замечаний, я ни разу не слышала… — Она не договорила. — Вот именно. Так почему же, Анесса, не тебя сделали госпожой Сей Айе?

На лице дартанки отразилась усталость.

— Ваше высочество, давай не будем продолжать этот разговор.

— Должна быть какая-то причина! Если даже ты ее не знаешь, то, по крайней мере, догадываешься. — Эзена слегка отступила с завоеванных позиций. — Почему именно я?

— Ради Шерни, госпожа… Только князь мог бы ответить на этот вопрос. Я в самом деле не знаю, и…

— Почему не ты? Чего тебе недостает?

— Не знаю, ваше высочество.

— Среди всех невольниц… именно я. Почему?

— Не знаю, ваше…

— Почему не ты?

— Ну… хватит!

Обе немного помолчали.

— Неплохо ты меня приперла к стенке, — оценила Жемчужина. — Но теперь — хватит, сегодня я тебе ничего не скажу. Терпение.

Неожиданно она протянула руку и коснулась щеки Эзены.

— Когда-нибудь я тебя столкну в этот пруд, обещаю.

Повернувшись, она пошла в сторону дома.

Не спрашивая разрешения.

 

4

Йокес, сопровождавший во главе своих солдат Денетта и его отряд, старался вести себя вежливо. Лесные стрелки пропали где-то во мраке, словно их никогда не существовало, тяжелая же пехота Сей Айе шла впереди; людям дартанского магната, ведшим навьюченных поклажей и оружием лошадей, была предоставлена полная свобода. Никто не сомневался, что разоружение отряда — на чем так настаивал комендант — имело лишь символическое значение. Однако беспечность Йокеса свидетельствовала кое о чем еще — об основательной уверенности в себе. Денетт вполне серьезно начал задумываться, не существует ли в действительности упоминавшееся воинство из пятисот солдат. Разнообразные слухи, ходившие в Дартане, похоже, это подтверждали. Раньше он не воспринимал их всерьез. Реальную численность войска Сей Айе мог знать только комендант Дартанского легиона, ведший реестры личных подразделений.

Но зачем? С какой целью здесь держали такую армию?

Сразу же за мельницей, у развилки, в большой железной корзине горел огонь. Двое сидевших возле корзины подошли к Йокесу, ведя под уздцы лошадей, и остановились в ожидании дальнейших распоряжений.

— Это проводники, — сказал комендант Сей Айе, обращаясь к Денетту. — Люди из отряда вашего благородия не могут ночевать в доме княгини. Можешь оставить двоих или троих, господин, но не больше. Остальные переночуют на постоялом дворе недалеко отсюда.

Денетт кивнул.

— Я видел днем крыши.

— Если твое присутствие в Сей Айе затянется, ваше благородие, мы подумаем о пристойных квартирах для твоего отряда. А пока… рекомендую постоялый двор. Там есть отдельное здание, в котором находятся только две большие спальные комнаты, ими часто пользуются подручные купцов.

Денетт подозвал Ранезена.

— Вверяю тебе людей и поклажу, Ранезен. Двое проводников покажут вам место для ночлега. Мы не на войне, Ранезен, и здесь не вражеская территория, — опередил он возражения солдата. — Я был здесь без свиты днем, могу быть и сейчас. Халет едет со мной, а ты сделаешь, как я сказал.

— Да, ваше благородие.

Дартанский отряд двинулся по дороге налево, следом за проводниками. Йокес кивнул командиру своих солдат и, все так же молча, сделал жест рукой, который, судя по всему, означал «назад». Действительно, тяжеловооруженные солдаты развернулись кругом и зашагали по той же дороге, по которой пришли. Денетт молча смотрел вслед солдатам, фигуры которых хорошо были различимы в свете огня; до этого он видел лишь их почти сливающиеся с темнотой силуэты. Что за войско! Каждая мелочь, да и вообще все в этом краю прямо-таки источало богатство. Если в Сей Айе и впрямь имелось пятьсот таких вояк, то за одни их доспехи можно было, пожалуй, купить снаряжение для целого Дартанского легиона… А оно было не из дешевых.

Йокес шел пешком. Денетт слишком поздно сообразил, что, передвигаясь верхом рядом с пешим комендантом, оказался в чересчур неудобном положении. Йокес даже не думал задирать к нему голову. Чтобы поговорить, молодому магнату приходилось почти лежать на конской шее, иначе он не мог слышать собеседника.

— Можешь мне ответить на несколько вопросов, ваше благородие?

— А что ты хотел бы узнать, господин?

— Проводники, — сказал Денет. — Значит, ты предполагал, что мы все вернемся в Сей Айе. Ты, я и мои люди.

— Не предполагал. Но был к этому готов.

— Твои солдаты, господин, вернулись в лес?

— Да. Охранять тропу.

— Ты думаешь, я захочу отсюда сбежать?

— Нет. Но к подобному я тоже хотел бы быть готов.

— Я мог бы рвануть напролом, — предположил Денет. — А тропу отыскал бы потом.

— Ваше благородие… — сказал Йокес, и это явно означало: «Парень, если хочешь о чем-то спросить — то спрашивай, но не морочь мне голову».

— Дартанские бронированные доспехи. Самые лучшие и самые дорогие на свете. К тому же с украшениями. Мечи тоже, похоже, наши, — перечислял Денет. — Шлемы с перьями, щиты… Это не простая пехота для войны в лесу. И не для поддержания порядка в деревнях. Гвардия ее высочества?

— Отряд тяжелой конницы. Гвардия княгини не лязгает железом в покоях. Конница несет охрану только снаружи и не относится к дворцовой гвардии.

— Конница?

— Тяжелая конница, которая сражается и в пешем порядке, по образцу старинного рыцарства. Главное оружие этих солдат — не мечи, а копья.

— Ты хочешь меня убедить, господин, что у тебя здесь пятьсот закованных в броню всадников? На боевых конях?

— Столько подходящих коней я не нашел бы во всем Шерере, — заметил Йокес. — За исключением, естественно, тех, которыми владеют знатные роды. Но дартанские Дома редко торгуют лошадьми. Ваше благородие, мне не хотелось бы больше говорить на эту тему.

— Почему?

— Личные войска Сей Айе мне не принадлежат. Я ими только командую. Мне не следует говорить о вооружении и численности этих отрядов. Ибо любая армия, ваше благородие, — орудие насилия, направленное против кого-то.

— Против кого?

— Не знаю, господин. Может быть, завтра я узнаю, что против тебя? И потому я ничего больше тебе не скажу.

— Лояльность, — подытожил Денетт.

— Никогда, ваше благородие, даже шепотом не позволяй себе над этим издеваться.

— Ты умер бы по приказу княгини? Отдал бы за нее жизнь?

— Будь уверен, ваше благородие, — последовал суровый ответ. — Я присягал на верность княжеской паре Сей Айе.

— А границы этой верности? Ты убил бы ребенка? Ударил бы слепого?

— Это военная верность, ваше благородие. Я не убью ребенка и не ударю слепого. Но буду защищать Сей Айе от кого угодно. Я готов начать любую войну. Если получу приказ — завтра же двинусь на Кирлан.

Денетт замолчал. О чем, собственно, он мог еще спросить? Он повернул голову к ехавшему рядом Халету, но не смог различить в темноте его глаз. Однако сосредоточенное молчание, в которое был погружен его товарищ, свидетельствовало, что он ловит каждое их слово.

Вскоре темнота несколько рассеялась — из-за покрытого лесом холма начали проступать очертания двора дома госпожи Сей Айе, освещенного большими факелами. Йокес не повел их к главному входу, но свернул раньше, направляясь к боковому крылу здания.

— Сегодня мы не станем будить ее высочество, — сказал он, словно отвечая на незаданный вопрос. — Я под свою ответственность выберу гостевые комнаты. Завтра утром я явлюсь к ее высочеству с докладом. А потом… увидим.

Денетт молча проглотил унижение. Он чувствовал себя почти вором. Во всяком случае — навязчивым непрошеным гостем, входящим через боковые двери сразу же после того, как его вышвырнули через главные.

Но так оно, собственно, и было.

Йокес больше ничего не говорил. Когда они добрались до места, он ненадолго скрылся за какой-то дверью, после чего вернулся, ведя с собой слуг. Денетт и Халет сошли с коней, которых куда-то увели.

— Прошу за мной.

Дом был огромен. Уже через несколько мгновений гости потеряли ориентацию в лабиринте тихих, погруженных в полумрак коридоров. Разнообразные узоры на полу, канделябры, портреты, стоящие у стен доспехи, висящее повсюду оружие, занавеси и портьеры, многочисленные двери — все это образовывало невообразимую мешанину, которую невозможно было запомнить. Денетт решил, что княгиня Сей Айе явно в этом крыле не бывала. Если не считать размеров, все здесь выглядело в достаточной степени… нормально. А значит, для ее высочества, пожалуй, чересчур «по-дартански».

Йокес вел их уверенно и быстро. Могло показаться, что ему уже основательно надоел пост распорядителя Сей Айе. Денетт вовсе этому не удивлялся. Да, комендант местного войска происходил из старого и известного рыцарского рода — но по сути был (и хотел быть) лишь наемником. За исключением фамилии, его мало что отличало от Ранезена. Денетт прекрасно знал подобный тип людей. Йокеса явно тяготила роль невольного уполномоченного представителя княгини.

— Здесь, — коротко сказал комендант, останавливаясь перед большими двустворчатыми дверями. — Комнаты к вашим услугам. Обо всем, что нужно, я распоряжусь, сейчас появятся слуги. Можешь располагать этими людьми, ваше благородие. Прислать какую-нибудь… еду?

Денетт внезапно ощутил зверский голод.

— Если я не злоупотребляю…

— Нет. Хотя сомневаюсь, что в такое время найдется что-нибудь вкусное.

Шутка прозвучала довольно бледно, но Денетт оценил потраченные комендантом Сей Айе силы.

— Спасибо, господин, — искренне сказал он. — Ты многое для меня сегодня сделал.

— Вопреки собственному желанию.

Йокес слегка поклонился и вышел.

— Идем, Халет. — Денетт открыл дверь. — Это лучше, чем ночевать в лесу.

Тот пожал плечами и поморщился.

— Не знаю. Мы здесь чужие.

На этот раз плечами пожал Денетт.

— А чего ты ожидал, отправившись вместе со мной?

Халет не ответил. Денетт вдруг понял, что его товарищ еще не видел помещений этого дома. В комнате царил полумрак, который рассеивали лишь горевшие в коридоре свечи. Тем не менее света было достаточно, чтобы заметить, сколь роскошно она обставлена, — комната в боковом крыле здания, предназначенная для незваных гостей.

— Сейчас нам принесут свет. И тогда ты увидишь, Халет, какое богатство меня ожидает после женитьбы.

Неожиданно он рассмеялся.

— Видел те доспехи в коридорах? Обычно ставят два или четыре комплекта, в память о знаменитых предках… Но сколько их было тут? Сорок! В одном коридоре! С помощью того, что стоит у стен всего этого дома или висит на них для украшения, можно было бы снарядить тяжеловооруженную армию. Думаю, хозяйка этой поляны могла бы без особого ущерба для себя купить Роллайну.

Он снова рассмеялся.

— Что скажешь, Халет? Моя невеста — самая богатая женщина Шерера.

Денетт не ошибся, полагая, что комендант отрядов Сей Айе по горло сыт той задачей, которую ему пришлось выполнять. Йокес чувствовал усталость и крайнее раздражение. Только теперь он понял, насколько расслабился на повседневной службе, заключавшейся в том, чтобы… собственно, ничего не делать. Он ни в чем не испытывал недостатка как при старом князе, так и сейчас. Немало лет прошло с тех пор, как он принял под свое начало войско Сей Айе. Тогда работы действительно хватало. По требованию князя он реорганизовал и перевооружил отряды, нанял новых солдат; впрочем, он проводил за пределами пущи больше времени, чем здесь. Однако с некоторых пор он практически ничем серьезным не занимался, лишь придумывал новые упражнения для солдат и отчитывал офицера дворцовой стражи, когда Эзене удавалось тайком выбраться к ручью без сопровождения…

Сейчас он чувствовал себя крайне уставшим.

Он уже видел двери своей спальни, когда вдруг услышал:

— Ваше благородие!

Он остановился.

— Анесса, прошу тебя… Не сегодня, — сказал он, не поворачивая головы. — Я в самом деле очень устал.

— Ну так… есть ведь шехарея, — коротко ответила она. — Сегодня тебе спать не придется.

Йокес повернулся к ней. Она быстро шла по коридору, одетая в белое, расшитое золотом платье, разрезанное спереди до самого пупка и связанное тесемкой между грудей. Золотая цепочка опоясывала талию, свободный конец ее покачивался на бедре. Платье было разрезано также с боков, с самого низа до середины бедер. Йокесу очень нравилось это платье, Жемчужина часто ходила в нем по дому.

— Шехарея? Что ты болтаешь?

— Приведи себя в порядок. Ведро холодной воды на голову, или… шехарея. — Она остановилась в двух шагах перед ним. — Ты должен хорошо соображать, ты мне нужен.

Вряд ли было в Шерере что-то хуже шехареи. Чаще всего она имела вид небольших коричневых комочков. Их делали из определенного рода семян, которые, склеенные вместе соком разнообразных листьев, действовали возбуждающе и поправляли настроение. Однако при слишком частом употреблении они становились ядом. Солдаты в особенности избегали ее как заразы — после шехареи не заживали раны, невозможно было остановить кровь. Предложение Анессы прозвучало для Йокеса как неподдельное оскорбление.

— Ты сама знаешь, что я никогда к ней не прикасался. Мне даже смотреть на нее противно, я едва представляю, как это дерьмо выглядит.

Анесса подошла к нему и легко поцеловала.

— Знаю. Я хотела тебя встряхнуть. Чтобы ты осознал, что нам действительно нужно поговорить. Идем ко мне. Или к тебе.

— Лучше ко мне.

Комнаты Йокеса напоминали обитель отшельника. Анесса иронически называла их «казармой». Это и в самом деле была солдатская казарма. Йокес много лет жил в Армекте и успел проникнуться некоторыми обычаями этого края. К счастью, не всеми. Однако спальню он обустроил истинно по-армектански. Там не было ничего, кроме койки («лежбища», как говорила Жемчужина Дома). На полу вместо пушистого ковра лежала жесткая медвежья шкура — только одна, возле самой постели. На стенах висели охотничьи и военные трофеи, прежде всего разноцветные щиты алерских воинов — чужой расы с северного пограничья. М. Б. Йокес несколько лет возглавлял там военный округ, снискав немалую славу как командир и солдат.

В углу комнаты мерцала единственная свеча; Анесса перенесла с нее огонь на полтора десятка других, вставленных в канделябр из кости и рога.

— Где ты был? — спросила она.

Сидевший на койке Йокес коротко объяснил. Она молча слушала.

— Почему я обо всем узнаю последней?

— Потому что торчишь в своей проклятой беседке, мучаешь лошадей, скача галопом по лесам, или бродишь неведомо где. Впрочем… иди и сама спроси свою госпожу, почему первая Жемчужина Дома ничего не знает о визите такой персоны, как его благородие К. Б. И. Денетт.

— Ты вообще отдаешь себе отчет в том, что я узнала об этом только… собственно, только что? А раньше, поздно вечером, уже почти ночью… я разговаривала с ней в парке, у пруда. И она мне ничего не сказала.

— В отличие от всех прочих. Во всем Сей Айе не говорят ни о чем другом. Кеса и Хайна — почему они тебе не сказали?

— А есть такой Дом в Дартане, где первая Жемчужина может хоть что-то узнать от двух других? — язвительно парировала она. — Достаточно мне ненадолго…

Йокес был не в настроении для пустой болтовни.

— Что значит ненадолго? Ты пропадаешь. Постоянно где-то пропадаешь. Я сам тебя сегодня искал, даю слово. Что там такого, в этом маленьком старом замке? Ведь ты там почти живешь, хотя сегодня я и там напрасно тебя искал. Неудивительно, что ты о чем-то узнаешь последней. Скорее странно, что ты вообще хоть о чем-то знаешь.

Она хотела его перебить, но он не дал.

— Твоя госпожа снова сегодня плескалась в ручье, в компании одетых в лохмотья прачек вместо охраны. Кто должен за этим следить? Я здесь только гость, мое место в лесу, в лагере с солдатами.

Анесса начала расхаживать по комнате.

— Перестань топать, — проворчал он. — Услышу я в конце концов, почему ты не даешь мне спать? Завтра с самого утра мне придется подробно объяснять, почему я пригласил под эту крышу того, кого госпожа лично выставила за дверь.

Жемчужина неожиданно остановилась.

— Он здесь? Этот… Денетт? Почему? Я так поняла, что ты должен был только…

— Должен был. Но я поступил иначе и сам уже не знаю, хорошо ли.

— Расскажи мне все, — потребовала она.

— Это не твое дело. Не наше, — беспомощно пытался он защищаться.

— Я сейчас прикажу его вышвырнуть, — пригрозила она. — Я хочу знать причины, по которым ты воспротивился приказу ее высочества.

— Ее высочества, — едко проговорил он.

— Перестань. Ты немедленно должен мне обо всем рассказать. В противном случае я немедленно прикажу прогнать его в лес, — повторила она, показывая пальцем на дверь, словно именно там находился лес. — Ты слышал, что я сказала?

Йокес рассердился.

— Послушай, Жемчужина, в конце концов, ты только невольница, и я хотел бы…

— Невольница, но не твоя, ваше благородие. В этом Доме правит княгиня Эзена, а сразу после нее я, не позволяй себе о том забывать. Я иду прогонять твоего гостя, — закончила она, и в самом деле направляясь к двери.

Он знал ее — она не шутила.

— Подожди! — рявкнул он. — Ну подожди же… Его благородие К. Б. И. Денетт намерен жениться на нашей госпоже. Он прибыл сюда свататься, если можно так сказать.

Она лишилась дара речи. Впервые в жизни он видел столь ошеломленную и растерянную Анессу — и вид этот подсластил понесенное мгновение назад поражение. Вместе с тем он ощутил облегчение… ибо сбросил с себя тяжкий груз.

— Что ты сказал?

Вздохнув, он в точности, почти слово в слово, обо всем ей рассказал.

Анесса слушала без единого слова. Когда он закончил, она села рядом на койку и долго молчала.

— Ничего из этого не получится, — наконец решительно заявила она.

Основательно утомленный рассказом, он понял ее слова превратно.

— Конечно не получится, — ответил он, тоскливо глядя в окно, за которым розовел рассвет. — Кто из мужчин рода К. Б. И. может жениться на невольнице — такой невольнице? Я еще мог бы понять, будь она похожа на тебя, Анесса… — Он шутя схватил ее за волосы. — Но она?

Женщина отодвинулась, не скрывая раздражения.

— Я говорю, что ничего не получится, потому что мы должны этому помешать! — прошипела она. — Слышишь? Ведь… ведь… — Она не могла найти слов. — Она тотчас же за него выйдет! И никому не известно, что тогда произойдет!

— То есть ты считаешь, что это возможно?

— Наверняка, — отрезала она. — Все разлетается в прах, весь план… Я не смогу за ней уследить, если она выйдет за этого Денетта. — Она словно говорила сама с собой. — И все из-за тебя. Правда, ты ни о чем не знал, все из-за этой проклятой излишней осторожности…

Он смотрел на нее, ничего не понимая.

— Какой план? О чем я не знал?

— Она никакая не невольница. Впрочем, она даже не армектанка, ты ничего о ней не знаешь вообще. А я ее тоже недооценила. — Она недовольно вздохнула. — Только один раз, именно сегодня, я совершила небольшую ошибку. У нее есть чутье, инстинкт, не знаю, как это назвать. Совсем крошечная щелочка в панцире, — она показала на пальцах, насколько крошечная, — я лишь чуть-чуть приоткрылась, а она сразу воткнула мне туда кинжал. Вот почему ты не мог ничего знать, ты вообще не умеешь притворяться. Но сегодня я хотела обо всем тебе рассказать и посоветоваться, поскольку она уже знает, она вырвала у меня… по крайней мере часть правды.

— Какой правды? О чем ты говоришь? — Йокес пытался собраться с мыслями, но лихорадочные признания Жемчужины Дома нисколько ему в том не помогали.

— Она уже знает, что она — нужный человек на нужном месте, — сказала Анесса. — Она догадалась, что были некие причины, настоящие причины, нечто посерьезнее, чем чудаческая прихоть князя. Это… даже не разум, она это почуяла. Что-то наверняка удалось бы придумать, но сейчас, когда здесь его благородие Денетт… Вставай! — внезапно потребовала она. — Ну же! Мы еще успеем его прогнать… а впрочем, может быть, в том и не будет необходимости. Сегодня я поговорю с княгиней, вижу, что пришла пора. Но сперва ты должен пойти со мной, идем.

— Куда? — ошеломленно спросил он.

— Идем.

Почти бегом, кратчайшей дорогой она направилась к главному выходу, чуть ли не силой таща за собой мало что соображающего Йокеса. Вскоре они оказались снаружи. В Сей Айе уже наступило раннее летнее утро, повсюду пели и щебетали птицы. Перейдя широкий двор, они оказались у подножия холма, на котором стоял маленький старый замок. Собственно, это была лишь приземистая башня с воротами, соединенная со стеной, а также укрепленное жилое строение и остатки конюшни с амбаром. Все это, в виде треугольника с закругленными углами, окружало маленький дворик, посреди которого стоял крытый колодец. Дворик был шириной шагов в сто, не больше. Якобы когда-то протекавший неподалеку ручей питал ров у подножия холма, но с тем же успехом это могла быть и легенда; от предполагаемого рва не осталось и следа.

Холодное утро наконец прогнало сон из коменданта Йокеса, бег же по коридорам и через двор странным образом укрепил мышцы. Йокес начал нормально соображать, и когда они вместе с Анессой оказались под аркой ворот замка, он спросил ее, трезво и рассудительно:

— Говоришь, это не ошибка? Ты знаешь причины, по которым его высочество женился на… госпоже Эзене?

Впервые Анесса услышала, как Йокес именует Эзену «госпожой» без тени сарказма в голосе; напротив, он приложил все старания, чтобы это слово прозвучало надлежащим образом. Она оценила усилия, на которые заставил себя пойти этот человек, чтобы победить собственное предубеждение.

— Очень хорошо, наконец-то, — только и сказала она.

Они пересекли двор замка. Дверь в жилой дом была не заперта, достаточно было ее лишь толкнуть. Анесса миновала небольшое холодное пустое помещение и остановилась в углу следующей комнаты.

— Подними, — потребовала она, показывая на железное кольцо, вделанное в доски пола. — Я почти каждый день с ним вожусь, и самое время, чтобы кто-нибудь мне помог.

Йокес повиновался. До сих пор он и понятия не имел, что здесь есть какие-то подземелья. Узкие каменные ступени круто вели вниз.

— Внизу есть свет, — успокоила она его.

Они осторожно спустились в холодную глубь, придерживаясь за стены. Йокес заметил следы свежей штукатурки (во всяком случае, новее, чем везде). Все здесь поддерживалось в порядке, кто-то явно заботился об этом реликте… Йокес не помнил, чтобы в замке велись какие-либо работы; видимо, это было еще до того, как он появился в Сей Айе. Но за старым замком наверняка присматривали, иначе здесь была бы лишь замшелая груда камней… Князь Левин. Ничто в этом краю не происходило без его воли.

Коричневая, медленно сгорающая свеча — «бледный огонек», как ее иногда называли, — почти не давала света, но и не в том заключалась ее задача. Она должна была лишь сохранять пламя. Анесса осторожно поднесла огонь к фитилям двух обычных свечей, после чего они пошли дальше. Подземелья были отнюдь не маленькие.

— Здесь не лучшее место, — сказала Жемчужина. — Влага вредит документам и книгам. Когда-то его высочество держал все в доме. Но потом нам пришлось их спрятать. Наверняка есть много мест куда лучше и безопаснее, но ни одно из них не находится достаточно близко. Итак, ваше благородие, — сообщила она, входя в небольшое квадратное помещение и поднимая свечу, — здесь ты найдешь второе завещание его высочества князя Сей Айе. Я показываю его тебе в соответствии с его желанием и волей. Хотя несколько раньше, чем предполагала.

Она поочередно зажгла свечи в большом канделябре.

На прямоугольном столе лежали несколько переплетенных в кожу томов, а рядом какие-то свитки. Удобное кресло покрывала пушистая шкура. Йокес легко догадался, что Жемчужина часто здесь бывала. Он узнал несколько женских мелочей — гребень, какую-то забытую золотую шпильку под столом, бокал для вина…

— Там, — показала она пальцем, усаживаясь в кресло.

Проследив взглядом за ее рукой, он увидел большой портрет Эзены. Женщина на полотне была одета в королевское пурпурное платье, дополненное старомодной широкой лентой на шее…

— Кто это нарисовал? — спросил он, удивляясь сходству; художнику удалось уловить немного шаловливый и вместе с тем серьезный, даже слегка гневный взгляд княгини.

— Кто? Не… даже не знаю… — рассеянно ответила Анесса. — Может, лучше спросить — когда?

Подойдя ближе, он сразу же заметил покрывавшую изображение мелкую сеточку трещин, поблекшие краски. Йокес окинул взглядом тронутую патиной раму. Ему уже приходилось видеть старые… очень старые картины.

— Ведь этому портрету несколько веков… Случайное сходство? Но… эти глаза, иссиня-черные волосы? Не может быть!

Он повернулся к Анессе, ища подтверждения. Та выжидающе молчала.

— Кто это? — спросил он, невольно понизив голос до шепота.

Несколько мгновений она тянула с ответом.

— Роллайна. Дочь Шерни, старшая из Трех Сестер. Предки нашего князя служили ей своими мечами.

Она пододвинула к нему одну из больших книг.

— Она обещала, что когда-нибудь сюда вернется. Так что, Йокес, вот кто твоя госпожа.

 

5

Просторная, но очень низкая комната с каменными стенами соединяла в себе столовую, спальню, кабинет… и неизвестно что еще. У одного окна стояла примитивная походная койка (на первый взгляд весьма неудобная), у другого — большой стол. Это были единственные предметы обстановки, которые легко удавалось узнать; кроме того, с потолка спускались какие-то занавеси, стены украшали гобелены и парча, всюду было развешано оружие, лосиные рога, разнообразные щиты и кольчуги, предметы одежды, подсвечники, связки сушеных грибов и страшного вида цепь — судя по всему, корабельная, якорная. У самого порога стоял низкий табурет. На табурете жестяная тарелка, на тарелке кружка с засунутым в нее куском солонины.

В дальнем углу комнаты находился еще один небольшой столик, а возле стола — стул. На нем сидела женщина средних лет, с довольно заурядной внешностью, но упитанная чуть выше среднего. Ее нельзя было назвать толстой, но могучая задница, а в особенности видневшиеся из-под короткой юбки солидные бедра, вызывали некоторое уважение — тем более, что задранные высоко на стол ноги были выставлены на обозрение. Женщина покачивалась на стуле, задумчиво разглядывая ползавшую по солонине в кружке муху.

Муха все ползала и ползала.

— Я тут сдохну, — сказала женщина и зевнула. При этом стал хорошо заметен довольно широкий некрасивый шрам, тянувшийся от уголка рта до самого уха, через всю левую щеку.

Муха продолжала ползать по солонине.

Женщина встала, потянулась и подошла к одному из окон — причем движения ее выглядели удивительно пружинистыми, можно даже сказать изящными. Оказалось, что зад и ноги состоят из вызывающих уважение мышц, лишь для маскировки прикрытых слоем жирка. Для женщины сорока лет с небольшим у обитательницы комнаты была вполне пропорциональная фигура.

Выглянув в окно, она пожала плечами, словно впервые увидела простиравшийся за ним город, после чего открыла крышку стоявшего у стены сундука и достала белый мундир с черными нашивками. Надев его, она разгладила рукава; блеснули вышитые на груди серебряные звезды Вечной империи. Толстозадая хозяйка захламленной комнаты имела звание тысячника имперского легиона и состояла в должности коменданта гарнизона Акалии, то есть являлась весьма важной персоной.

Акалия была, можно сказать, городом необычным. Она располагалась точно в том месте, где сходились Дартан, Армект и Громбелард, и отчасти принадлежала каждой из этих провинций — и вместе с тем ни одной из них. Много веков назад на месте находившегося возле торгового тракта селения основали город дартанцы; кстати, городские ключи и привилегии Акалия получила от дартанского короля. Позднее, однако, когда Дартан пошел трещинами из-за ссор и распрей между родами, город завоевал и укрепил громбелардский разбойник-рыцарь. Теперь же, с тех пор как возникла империя, Акалию населяли в основном армектанцы. Вот так и получилось, что в память о бурном прошлом в Акалии стояли роскошные белые дартанские здания со стеклами в окнах, но огражденные оборонительной стеной, шершавой и мрачной, как все громбелардское. Белые дома-дворцы, в окружении газонов и садов, когда-то выглядели цветущими, но позднее в каждом парке вырос какой-нибудь восьмиугольник, иногда защищенный отдельной стеной, поскольку громбелардский купец (купец, а вовсе не разбойник) только в таком доме чувствовал себя в безопасности. И все это соединяла сеть великолепных мощеных улиц — армектанский вклад во внешний вид города.

В Акалии сходились три проторенных тракта: северо-западный, ведший из армектанских округов Рины и Рапы; северо-восточный, шедший через горы Громбеларда; и, наконец, южный, соединявший Акалию с Роллайной. По этим дорогам передвигались купеческие караваны, а благодаря подтвержденному императором статусу торгового города Акалия стала крупнейшим рынком в этих краях. Стоявший на Тройном пограничье город был богат — достаточно богат, чтобы пользоваться совершенно уникальными правами вольного города, не принадлежащего никакой провинции. Акалийцы этим неизменимо гордились, и армектанцы ценили и признавали подобного рода гордость. Естественно, не могло быть и речи о том, чтобы Акалия стала независимым городом, в каком бы то ни было смысле этого слова. Имперские сборщики старательно собирали налоги, Имперский трибунал преследовал и судил преступников, легионы же поддерживали порядок. Тем не менее никто не мог назвать Тройное пограничье армектанской, а тем более громбелардской или дартанской территорией. Город был выведен из-под власти князей-представителей в провинциях. Видимым знаком этого были черные мундиры солдат — ничем не напоминавшие даже светло-серые мундиры личной гвардии императора и уж ни в коей мере — дартанские красные, армектанские голубые или, наконец, зеленые Громбелардского легиона.

Тысячница легиона, командовавшая здешним гарнизоном, действительно была важной особой.

Облачившись в мундир, она снова встала у окна. Достав из-под лежавшего на столе хлама пояс с мечом, она ловко и привычно застегнула его на бедрах, пользуясь только правой рукой и одновременно ковыряясь пальцем левой в зубах.

— Я тут сдохну, — снова пробормотала она.

Большая, словно крепость, громбелардская башня, в которой размещалась комендатура, возвышалась над ближайшими домами. Прекрасно была видна малолюдная в это время улица, шедшая вдоль стен гарнизона. Комендант Акалии, похоже, чего-то ждала. Чего-то или, скорее, кого-то. Так смотрит в окно человек, который ожидает гостей.

И в самом деле.

Отряд пеших лучников, насчитывающий тридцать одного человека, маршировавший по улицам города со стороны Армектанских ворот, вызвал немалое оживление — эти люди не принадлежали к гарнизону округа. Они были одеты в коричневые штаны и серо-голубые мундиры поверх кольчуг. Несмотря на то что приближавшийся вечер прогнал с улиц торговцев и покупателей, все еще встречались многочисленные прохожие. В городе, где столь много было приезжих со всех сторон света, очень быстро нашелся некто, опознавший принадлежность лучников, — в Акалию заглянул клин элитарной Армектанской гвардии. Лишь размещавшиеся в Кирлане личные отряды императора стояли выше в военной иерархии.

Весть о прибытии столь знаменитого войска разнеслась молниеносно — в конце концов, именно распространять интригующие слухи горожане умели лучше всего. Гвардейцы шли не быстро, тем не менее нельзя было сказать, что они волочили ноги; оставалось загадкой, каким образом благородным акалийцам хватило времени, чтобы собраться у них на пути. Впереди бежала толпа разновозрастных ребятишек, вопя что было силы: «Гвардия! Гвардия!» Многочисленные головы появлялись в окнах. Целые семьи выходили на порог, чтобы взглянуть на столь славное войско. Эти солдаты когда-то несли службу на северной границе Армекта, сражаясь с чудовищами, о которых ходили леденящие кровь рассказы. Лучшие из лучших, одни герои — ибо в гвардию попадал не каждый из тех, кто отслужил на севере. Только те, кто особо отличился. Самые смелые и самые отважные.

Ожидавшая у окна тысячница сперва увидела детвору и услышала пронзительные вопли. Потом вдоль стен домов начали выстраиваться люди — сперва немного, но постепенно ряды густели. Пронесся стремительный кошачий силуэт — один, потом второй, еще несколько появилось на крышах. Ну, если даже коты заинтересовались, значит, действительно было на что посмотреть; четвероногих разумных ничто и никогда особо не волновало. Комендант Акалии хорошо знала котов, когда-то немало их служило под ее началом.

Наконец появились солдаты. Они шагали не спеша, с безразличным видом, почти мимоходом равняя шаг и строй. Возглавлявший отряд верхом командир, в сопровождении гонца на прекрасном коне, явно покачивался в седле. Может, дремал?..

— Ветераны, — язвительно буркнула тысячница. — Ах, элита…

Она улыбнулась, и лицо ее стало странно некрасивым. Однако как в голосе, так и в выражении лица было нечто большее, чем просто ирония. Снисходительная благосклонность?

— Элита! — снова фыркнула она, пожимая плечами.

Она имела на это право. Двадцать пять лет назад она выиграла на севере небольшую войну. Не в одиночку, естественно… Но приложила к тому немало усилий.

— Часовой! — крикнула она, не поворачивая головы.

В дверях тотчас же появился солдат.

— Да, госпожа?

— К дежурному офицеру и назад ко мне. Мигом. Я хочу знать, готовы ли квартиры. Наши гости с минуты на минуту будут здесь. Меня найдешь в зале для совещаний.

— Есть, госпожа.

Солдат побежал исполнять приказ. Комендант Акалии еще раз выглянула в окно, после чего покинула свою захламленную комнату и спустилась вниз по узкой каменной лестнице, ведшей вдоль стен башни. В ее намерения вовсе не входило торчать у ворот гарнизона, ожидая каких-то лучников. Но ей нужно было поговорить с командиром этих людей. Короткое письмо, которое она получила несколько дней назад, мало что объясняло. «Предоставь этим солдатам, ваше благородие, всю возможную помощь. Они исполняют трудную миссию», — говорилось в нем. Документ был подписан… императрицей. На нем не стояла подпись кого-либо из имперских чиновников. Личная подпись и печать ее высочества… Это означало очень и очень многое. Коменданту Акалии давали понять несколько вещей. Во-первых — что дело серьезное. Во-вторых — что оно носит скорее политический, чем военный характер; первая женщина империи столь же неофициально, сколь почти открыто контролировала все действия Имперского трибунала. Все это пахло какой-то отвратительной интригой. Но какое к тому имело отношение войско? Кому требовалось дать в лоб?

В зале для совещаний, где обычно стоял гул голосов, было пусто и тихо. Комендант понимала, что дело, с которым прибыл офицер гвардейских лучников, носит по крайней мере доверительный характер. Она не стала вызывать никого из руководства гарнизона, зато ожидался наместник судьи трибунала, собственно, он должен был уже прибыть. Не выносившая урядников и шпионов, она скривилась при одной мысли об этом.

Потом села на скамью возле одного из столов и стала ждать.

Прошло не так много времени, прежде чем в зале появился солдат.

— Ваше благородие, квартиры выделены. Командир отряда прибудет…

— Я знаю. Найди какой-нибудь еды и питья. Я совсем забыла. Командир этих лучников… гм… звание?

— Подсотник, ваше благородие.

— Он наверняка голоден. Имеет право. Спроси, прежде чем он придет сюда, есть ли у него какие-то особые пожелания. И подгони поваров, пусть работают.

— Так точно, госпожа.

Солдат вышел.

Подсотник. Для отряда такой величины — вполне соответствует уставу. Хотя звание и не из высоких. Может, все на самом деле и не столь серьезно? Судя по содержанию письма, она ожидала самое меньшее сотника.

Пояс с мечом слегка давил на живот. Она откинулась назад и оперлась о стену, вытянув ноги под столом, но мгновение спустя снова выпрямилась. Дежурный, десятник легкой конницы, ввел прибывшего офицера, коротко доложился и вышел. Подсотник гвардии, среднего роста, худощавый, с мечом и в шлеме, смерил ее внимательным взглядом. Она слегка нахмурилась, потому что ей показалось…

— Ее благородие тысячник Тереза, — сказал офицер и улыбнулся. — Все еще командуешь легкой конницей, госпожа?

Комендант поднялась со скамьи. Ей был знаком этот голос… и эта улыбка! Стоявший перед ней снял шлем и сдвинул назад кольчужный капюшон, открыв коротко подстриженные волосы и некрасивое, худое, но, вне всякого сомнения, женское лицо.

— Агатра, — проговорила она, не скрывая радости. — Девочка… что ты тут делаешь?

Она поспешно вышла из-за стола. Женщина-офицер сперва не двигалась с места, не будучи уверенной, что правильно понимает намерения бывшей начальницы, но в следующее мгновение шагнула ей навстречу. Они обнялись, искренне и сердечно.

— А я ожидала какого-нибудь фанфарона, — со смехом говорила Тереза. — Ты не могла мне сообщить?

— Я хотела… устроить сюрприз, — сказала Агатра, шмыгая носом от волнения. — Я так обрадовалась, когда мне поручили это задание. Единственная возможность, ваше благородие, чтобы…

— Оставь это «ваше благородие», — ответила комендант Акалии, ведя лучницу к столу. — Мы беседуем с глазу на глаз, ты мне не подчиняешься, а гвардейское звание у нас одно и то же. Я до сих пор лишь почетный подсотник гвардии. — Она показала на четыре черные полоски, отделявшие белую ткань мундира от черной каймы. — Отлично выглядишь, — похвалила она, слегка коснувшись смолисто-черных волос своей бывшей подчиненной. — Даже следа седины нет, а у меня? — Она махнула рукой у виска. — Сколько тебе, собственно, лет? Насколько я помню, столько же, сколько и мне? Совсем незаметно, — подытожила она с неподдельной завистью.

И в самом деле — красоты у Агатры скорее прибавилось, нежели убыло. Лицо у нее всегда было не слишком симпатичным, так что зрелый возраст ему не повредил, что же касается фигуры, то когда-то она была угловатой и сухой, словно стрела для лука. Теперь же формы ее несколько округлились, придавая ей более женственный вид. Кроме того, жизнь гвардейского офицера гвардии, естественно, была не та, что у обычного солдата. В своем гарнизонном городе подсотница армектанской гвардии была отнюдь не рядовой личностью — ее ценили, постоянно приглашали в гости, баловали… Она набралась хороших манер, научилась вести себя в обществе. Бездомная сирота, обычная крестьянка, которая добровольно записалась в армию и которую приняли сразу же, увидев, как она умеет стрелять из лука…

Обе прошли в точности один и тот же путь. Тысячница Акалии тоже родилась в армектанской деревне.

— Ты тоже, госпо… ты тоже хорошо выглядишь, — сказала Агатра.

— Врешь.

Тереза улыбнулась и посмотрела на нее.

— Я никогда не была такой худой, как ты. Но в последнее время немножко прибавила в весе, — сказала она. — Могло быть и еще хуже, но у моих солдат есть тут разный хлам для силовых упражнений, и порой со скуки я вместе с ними ползаю на корточках с балкой на плечах или катаю каменные шары по плацу. Позор один! Мне нужна какая-нибудь война. Еще немного, и я тут сдохну.

— Ну, что касается войны… не буди лихо, пока спит тихо, — неожиданно серьезно заметила подсотница.

Тереза подняла брови.

— Вот именно, — сказала она. — Сейчас сюда придет наместник трибунала… Хочешь мне что-нибудь сказать, пока мы одни?

— Много чего. Но можно и подождать, если у тебя найдется для меня время позже, ночью. Для всяких сплетен. — Агатра улыбнулась.

Тереза заметила, что ее бывшая подчиненная изъясняется практически безупречно — явно чувствовалось долгое пребывание в рядах офицеров.

— Это все личное. А по службе?

— По службе — наместник сможет рассказать тебе куда больше, чем я.

— Я тоже так думала. А о чем вообще речь?

— О Буковой пуще.

— А! — сказала комендант.

— Ты что-то об этом знаешь, ваше благородие?

— Шутишь? Ведь это рядом. И я начинаю понимать, зачем я могла понадобиться. Но каким чудом тебе доверили миссию в Дартане? Ты ведь идешь в пущу? Язык хотя бы знаешь?

— Несколько лет назад я вышла замуж за дартанца, — с явным армектанским акцентом, но без единой ошибки сказала по-дартански Агатра. — С детьми мы разговариваем на двух языках.

— А! — во второй раз сказала Тереза, прекрасно знакомая с дартанским на слух, но владевшая этим языком едва-едва. — Погоди, это интереснее, чем пуща… Ты вышла замуж? У тебя дети?

— Ну да.

— И как тебе?

— Сама не знаю.

Тереза улыбнулась — доброжелательно, но с некоторым превосходством и вместе с тем с завистью.

— А твой муж?

— Ну… Что муж? Он не солдат и не входит в состав моего отряда, — сказала Агатра. — Он остался в Кирлане, с детьми.

— Гм… Вернемся к пуще. Значит, язык ты знаешь.

— Ваше благородие, — привычка обращаться к командиру по титулу все же была у Агатры достаточно сильна, — тут нет никаких случайностей. Я знаю язык, — она подняла палец, после чего начала отгибать остальные, — командую пешими лучниками, а не, скажем, кониками, я знаю тебя, а ты знаешь меня, ну и, ко всему прочему, я из низкорожденных. Так же, как новая госпожа Сей Айе. И я тоже женщина. В Кирлане пришли к выводу, что лучше послать в пущу женщину, поскольку ей легче будет понять другую и предвидеть ее поступки. Кроме того, женщина останется скорее безразличной к женской красоте, не даст заморочить себе голову… ну и так далее. Тут нет никаких случайностей, — подчеркнула она еще раз.

В дверях появился пожилой мужчина с двумя тяжелыми блюдами. На нем не было мундира; по армектанской традиции те, кто выполнял в войске вспомогательные функции, не были — и не имели права быть — солдатами. Повар поставил блюда на стол. Запахло вареной говядиной и фасолью. Тут же подошел помощник повара, неся вино и пиво.

— Не слишком изысканно, — заметила Тереза. — У тебя что, не было никаких особых пожеланий?

— Были. Это и есть мои особые пожелания.

— А. Ну ладно.

На этот раз в дверях появился солдат.

— Его высокоблагородие Т. Л. Ваделар, наместник…

— Пусть войдет, — прервала Тереза.

Внешность тридцатипятилетнего наместника судьи трибунала совершенно не соответствовала занимаемому им посту. Он был высок и крепко сложен — вероятно, вполне мог бы выигрывать борцовские поединки на дартанских аренах. Под стать остальному было и лицо — очень мужественное и по-мужски суровое, но вместе с тем довольно привлекательное. Он носил коротко подстриженную бороду, желая, видимо, как-то компенсировать преждевременно появившуюся лысину… Однако тело и лицо этого человека являлись всего лишь маской. В глазах коменданта пограничья его высокоблагородие Ваделар был скользким человеком. Урядник трибунала, прекрасно знавший свое дело. Тереза его терпеть не могла. Причем взаимно.

— Прошу, ваше высокоблагородие, — сказала она, удовлетворенно показывая на жесткую скамью; именно эта комната была выбрана для встречи отнюдь не случайно.

Наместник едва заметно поморщился, но занял предложенное ему место. Он почти остолбенел при виде простой солдатской еды; что уж говорить о том, когда он почувствовал запах фасоли с луком, от которого перехватывало дыхание. В глазах урядника это была какая-то… жратва. Тереза и Агатра тайком переглянулись. Комендант Акалии оценила наблюдательность женщины-гвардейца.

— Угощайтесь, ваше благородие, — сказала она с набитым ртом, не сомневаясь, что урядник откажется. — И прошу подробно мне рассказать о том, что общего у Тройного пограничья с армектанской гвардией, у гвардии — с Буковой пущей, а у пущи — с Имперским трибуналом. Ну, побыстрее.

В отношениях с имперскими урядниками тысячница с удовольствием изображала неотесанную крестьянку. Ваделар об этом знал и никогда не давал себя втянуть ни в какие штучки. Именование лишь «благородием» высокопоставленного чиновника было обычной наглостью, но он ничего не мог с этим поделать. Известная во всем Армекте комендант Тереза была орешком, о который он легко мог сломать себе зубы. Впрочем, она была не только знаменита, но и неглупа, решительна и порой сумасбродна. Одним словом — опасна.

— Ваше благородие, как я понимаю, тебе уже известно, о чем мы будем говорить. — Голос его звучал спокойно и глубоко. — Хорошо, что мне не придется рассказывать все с самого начала.

— Госпожой Буковой пущи стала невольница, — подытожила Тереза. — Будет суд, и ее всего лишат. Вот и все.

— Нет, не все. В Сей Айе у нас есть свои люди. Ценность их невелика, они слишком далеки от особы княгини. Но вместе с тем достаточно близки, чтобы сообщить нам кое-какие сведения. Эта женщина… необычная персона. Во всяком случае, для невольницы.

Наступила тишина.

— Ну и?.. Ваше высокоблагородие? — поторопила Тереза.

Она незаметно рыгнула в кулак. Ваделар на мгновение задумался, когда ее благородие комендант начнет пускать ветры. Однако не сказал ничего по поводу ее поведения. Она его попросту не любила, и все.

— На этой поляне держат настоящую армию, — напомнил он. — Ты знаешь об этом, ваше благородие, не хуже меня. Никого не волновало, с какой целью князь К. Б. И. Левин содержал столь многочисленное войско — то ли из прихоти, то ли чтобы покрасоваться. Человек, ведущий свое происхождение из подобного рода, носящий старокняжескую дартанскую корону, имеет право на причуды. Сильное личное войско существует там уже много лет, собственно, существовало, похоже, всегда. Суть в том, что незадолго до смерти его высочество князь Левин по крайней мере втрое увеличил силы войска, потратив на это такие средства, каких даже император не расходует на свою гвардию. Вскоре после этого он женился на армектанской невольнице, и никому не известно, что он ей наговорил. Ходят слухи, что его высочество, возможно… был не вполне в своем уме. Это тоже следует принять во внимание.

Тереза доела ломоть говядины и облизала жирные пальцы.

— Прекрасно, — проговорила она, ковыряя пальцем в зубах. — Будет суд, и Эзена его проиграет. Что не означает, что она согласится с судебным решением. Тогда Йокес возьмет свои тяжеловооруженные отряды и вышвырнет из Сей Айе любого, кто окажется настолько глуп, чтобы заявить свои претензии на имущество.

Ваделар некоторое время молча смотрел на нее. Он бросил взгляд на спокойно сидевшую в стороне подсотницу, а потом снова на Терезу. Комендант знала даже имена… Ей было известно все то же, что и ему.

— Именно так. Именно этого мы опасаемся. Я недооценил тебя, госпожа.

Тереза снова занялась мясом. Она разгрызла кость и шумно высосала мозг.

— И все равно не понимаю, почему это должно нас беспокоить, — сказала она. — Кого волнует, кто станет королем Буковой пущи? Лишь бы платил налоги.

— В частных домах действуют частные законы. На их страже стоят личные войска. Но суды в Роллайне, и вообще везде, выносят решения от имени императора. Исполняют же эти решения имперские войска. Если ее высочество Эзена, лишенная прав и титула, не подчинится решению суда, отрядам Дартанского легиона придется защищать права новых владельцев.

— Считая лесничих, там тысяча солдат или чуть меньше. — Тереза отложила обгрызенную кость. — Солдатами этими командует человек, которого я хорошо знаю. Много лет назад мы сражались вместе на севере. Потом Йокес возглавлял один из западных округов. Прекрасный командир. Прирожденный воин.

— Я знаю.

— Всего Дартанского легиона не хватит, чтобы завоевать этот лес. Ведь это войско для парадов. В Дартане на самом деле куда большее значение имеют личные отряды.

— Дартанский легион поддерживает порядок на улицах городов и на трактах. Кроме того, он присутствует в имперских владениях. Не более того, — подтвердил наместник.

Тереза кивнула. Неожиданно она посмотрела на Агатру. То же сделал и Ваделар.

— Имперские войска не вторгаются в личные владения, — сказала молчавшая до сих пор подсотница, давая понять, что прекрасно разбирается в деликатных материях обсуждаемой проблемы. — Если только не будет нарушен закон Вечной империи… Я иду туда в гости, вот и все.

— А какой повод? — спросила Тереза.

— Обмен опытом. Небольшая просьба дополнительно обучить тридцать гвардейцев. Буковая пуща славится превосходной лесной стражей.

— Слабовато. — Тысячница надула губы. — Сперва, наверное, должен был поехать гонец с письмом? Спросить, согласится ли Сей Айе обучать солдат.

— Но не поехал.

— Ну понятно. Он вернулся бы с коротким ответом: «нет».

— У меня есть с собой такие письма, — сказала подсотница. — Одно дело не согласиться на прибытие солдат, и совсем другое — отказать армектанским гвардейцам, когда они уже явятся. Трудно в одно мгновение найти разумное оправдание для нанесенного армектанской гвардии оскорбления. Я же буду делать хорошую мину при плохой игре. Меня придется попросту прогнать оттуда, ибо в ответ на деликатные намеки, что я там нежеланная персона, я буду лишь улыбаться. Я их не пойму.

— Для подобного дела ты вполне годишься, — констатировала Тереза.

— Пожалуй, да.

— Значит, у империи будет элитарный отряд солдат в самом сердце Сей Айе, — подытожила тысячница. — Но что дальше? Что могут сделать тридцать лучников, пусть даже и лучших на свете, если дело действительно дойдет до заварушки?

— Прежде всего они могут этому помешать.

— Каким образом?

— Все тем же. Одно дело взбунтоваться и не пустить Дартанский легион в Сей Айе. Другое — напасть на армектанских гвардейцев, которые уже будут там находиться. На этом мундире — звезды империи, цвета Армекта и гвардии. Многие, глядя на них, могут представить себе, кому, собственно, они объявляют войну. Когда в последний раз там видели солдат империи? Вечная империя для большинства жителей Сей Айе, включая княгиню, — нечто туманное и далекое, не вполне реальное и настоящее. Так что стоит показать, что она существует на самом деле. Впрочем, никто не утверждает, что княгиня Сей Айе наверняка намерена не подчиниться решению суда. Она будет колебаться, размышлять. И вид этих мундиров может помочь ей принять верное решение. Не может быть такого, что, мол, «я взбунтуюсь, а потом посмотрим». Никаких «потом» и никаких «посмотрим». Придется сразу же свернуть мне шею. И тридцати армектанским гвардейцам.

— Ну-ну, — сказала Тереза.

Она снова обратилась к наместнику.

— Хорошо. Почему мы?

Короткий и прямо поставленный вопрос прозвучал резко и почти вызывающе. Ваделар снова подумал о том, сколько эта женщина знает на самом деле, а о чем только догадывается.

— Не понимаю, ваше благородие, — осторожно сказал он.

— Какое к этому отношение имеет Акалия? Это дело дартанского трибунала. Ну и Дартанского легиона. Но ведь не мое и тем более не твое, наместник.

— Почему «тем более»?

— Потому что я знаю нашу подсотницу-гвардейца и могу ей кое-что посоветовать. Я знаю и Йокеса, он для меня вполне предсказуем, насколько солдат может быть предсказуем для кого-либо в Шерере. И наконец, у меня есть войско, которое может помочь интересам империи там, где Дартанский легион не справится. Это не мое дело, но, скажем так, я могу пригодиться. А ты, господин?

Ваделар молчал.

— Вряд ли у тебя есть собственные шпионы в Сей Айе. Они есть в лучшем случае у дартанского трибунала, поскольку пуща — это ведь Дартан. То есть все сведения, которыми ты со мной поделился, были тебе переданы из Роллайны, причем по распоряжению из Сенелетты, поскольку именно там находится верховный судья. Переданы очень, очень неохотно. — Она с неприкрытой издевкой улыбнулась. — Спокойно, ваше высокоблагородие, мне ведь прекрасно известно, сколь ревностно трибунал охраняет свои тайны. Даже от своих людей.

На это ответить было нечего. Комендант Акалии прекрасно знала, что говорит.

— Тебе поручено за мной следить, — обвинительным тоном заявила она. — Я могу оказаться достаточно сильна, что для кого-то крайне нежелательно. Вот почему это дело поручили тебе, господин, — поскольку ты единственный в этой части империи, кто способен отравить мне жизнь. Но чего боится Кирлан? Что я со дня на день объявлю Тройное пограничье каким-нибудь удельным княжеством?

После долгого молчания она повернулась к подсотнице.

— Он мне ничего не скажет, Агатра. Ну так, может, скажешь ты? Я не хочу вытягивать из тебя никаких тайн, — предупредила она, — ты солдат и подчиняешься приказам. Я спрашиваю о твоих… скажем так, соображениях. О чем-то, чем ты могла бы со мной поделиться.

Подсотница бросила взгляд на Ваделара, потом снова на Терезу.

— Ну… гм… я разговаривала с ее императорским высочеством…

Тереза едва не подняла брови.

Дело было весьма серьезным, а Агатра явно не была подсотницей. По крайней мере на звание выше. Вырезанный полукруглыми зубцами мундир был лишь прикрытием, не более того. Оставив на потом мысли о том, что это, собственно, означает, тысячница показала, что готова слушать.

— Я обратила внимание императрицы на численность войска Сей Айе. Она сказала кое-что в том смысле, что Акалия ее вполне уравновесит.

— Каким чудом? — удивилась Тереза. — У меня здесь три сотни людей.

Неожиданно она откинулась назад.

— Неправда, — ответила она сама себе. — Я могу набрать почти тысячу солдат — достаточно, чтобы вывести гарнизон на уровень военного времени.

Бросив взгляд на Ваделара, она убедилась, что Агатра дала ей хороший намек. Но — развернуть легион до численности, предусмотренной военным временем? Подобный приказ мог отдать в провинции лишь князь — представитель императора. А в случае Акалии — сам император.

«Ну а кто же еще? — мысленно спросила она сама себя. — Естественно, что Кирлан придает этому вопросу очень большое значение. Большее, чем я полагала».

— Три года назад, когда рушился Громбелард, — сказала она, — я предлагала перевести мой легион на военное положение. Согласия я не получила. Неужели эта история с пущей важнее, чем развал целой провинции? Да говори же наконец, ваше высокоблагородие! — разозлилась она. — Ты что-нибудь об этом знаешь? Я должна перейти на военное положение? Когда? За два дня мне этого не сделать.

— Подобная возможность… обсуждается.

— Из-за Буковой пущи?

— Не только. В Громбеларде положение все хуже. Но сама Буковая пуща платит в имперскую казну больше, чем когда-либо платил весь Громбелард, ваше благородие, — холодно заметил урядник.

Это было близко к истине. Доходы от Громбеларда были, естественно, больше, чем от пущи, но расходы… Империя постоянно доплачивала Горной провинции. Содержание там легионов окупалось, поскольку лишь силой можно было укротить разбойничью стихию этого края. Чтобы плодородным пограничьям Армекта и Дартана не угрожали грабительские набеги, Громбелард следовало держать в границах империи. Но только поэтому. Сам по себе он не представлял почти никакой ценности — в отличие от Буковой пущи.

— Послушай, ваше высокоблагородие, — сказала Тереза, — не знаю, что ты там воображаешь насчет войска… У меня здесь три укомплектованных полулегиона, так же обстоят дела в большинстве округов Армекта и Дартана. У нас Вечная империя, а в ней вечный мир. — Известное высказывание прозвучало несколько цинично на фоне недавнего восстания в Морской провинции и беспорядков в Громбеларде, закончившихся его распадом. — Никто не держит полностью готовых к бою легионов, поскольку нужны лишь солдаты для патрулирования городских улиц и торговых путей. Мои клинья сейчас состоят из десяток, которые являются таковыми лишь по названию. Каждая такая десятка — это десятник с пониженным жалованьем и трое солдат. Солдаты эти сразу же станут исполнять обязанности тройников, как только придет пополнение — шесть человек для каждой десятки. Но людей этих нет! Да, желающих служить хватает — ведь выходец из захудалой деревни может в войске добиться и этого. — Она приподняла двумя пальцами белый мундир на груди. — Можно принимать даже наместников трибунала, не говоря уже о том, чтобы беседовать с самой императрицей… — Она показала пальцем на Агатру. — Завтра я объявлю набор, а послезавтра явятся сотни, и будут прибывать все новые. Я выберу лучших, ну а потом… четыре месяца. Столько нужно, чтобы обучить солдата тяжелой пехоты. Чуть больше, чтобы получить меткого лучника. И вдвое больше, чтобы обучить конника. Примерно так.

— Предварительные судебные слушания в Роллайне состоятся совсем скоро, — сказал наместник. — Но решение будет вынесено самое меньшее через полгода. У тебя хватит времени, госпожа, чтобы обучить добровольцев.

— Да. При условии, что уже сегодня я начну подготовку. Что я получу средства. И что мне наконец объяснят, какова моя роль! — неожиданно крикнула она, ударив ладонью о стол. — Я уже сыта по горло этим хождением вокруг да около! Что это значит — трибунал знает о задачах легионов больше, чем сами легионы?!

Столь разъяренной Ваделар тысячницу еще не видел. Злобной и неприветливой, открыто выражавшей свою неприязнь — да, но не более. Но кричащей и бьющей рукой по столу он не видел ее еще никогда. Его потрясли перемены, произошедшие с лицом женщины. Она явно (хотя и неожиданно) похорошела… Ее губы не были созданы для улыбки; они выглядели куда лучше, когда верхняя губа поднималась, обнажая ровные зубы… Ноздри раздулись, придав форму слишком узкому носу. Он впервые увидел Терезу такой, какой она была в молодости, когда вела свою конницу в атаку.

Тысячница поднялась со скамьи.

— Убирайся, ваше высокоблагородие, — сказала она, показывая на дверь. — Вон из моего гарнизона! Придешь тогда, когда тебе будет что мне сказать. Я не намерена играть в загадки, пытаясь понять, что в самом деле стоит за каждым твоим словом. Чтоб я больше тебя не видела!

— Я сказал все, что мог, — ответил наместник.

— Тогда не стоило приходить, все это я и сама знала. Прощай, господин.

Он встал и слегка поклонился, не скрывая ироничной улыбки. Когда он вышел, Тереза отстегнула пояс с мечом, облегченно вздохнула и снова села на скамью.

— Ну и что ты об этом думаешь?

Агатра сидела тихо, однако происшедшее ее скорее веселило, чем беспокоило или пугало. Комендант Акалии в очередной раз вынуждена была признать, что это уже не простая лучница из легиона, для которой весь мир состоял сперва из родной деревни, а потом из солдатской казармы.

— Похоже, зря я присутствовала при этом… событии. — Она негромко рассмеялась. — Он этого так просто не оставит. Ты наверняка можешь на него кричать, но не при свидетелях.

Тереза красочно и во всех подробностях описала, что может с ней сделать Ваделар. Агатра слушала, думая, что изменилось многое, но не язык ее бывшего командира.

— …и притом очень глубоко. Пошли отсюда, — сказала комендант, покончив с наместником судьи. — К себе в спальню я тебя не возьму, там… слишком мало места. Пойдем к тебе. Я выделила тебе лучшую из гостевых комнат.

 

6

Выйдя во внутренний двор гарнизона, наместник Т. Л. Ваделар позвал своих четверых солдат. Собственных солдат, личных… Сопровождение ему должен был предоставить комендант Акалии, этого требовала вежливость. Но тысячница Тереза никогда не вела себя вежливо. Солдаты охраняли резиденции Имперского трибунала, поскольку это входило в их обязанности. Но личный эскорт наместник Ваделар получил бы лишь в том случае, если бы об этом попросил; он был уверен, что ее благородие комендант потребовала бы официального письма. До подобного он унижаться не собирался, но нескольких солдат в сопровождение мог себе позволить.

Сев на коня, он выехал за ворота. Двое солдат ехали впереди, двое чуть позади. Он сомневался, что хоть что-то может ему угрожать в этом спокойном, богатом городе. Особенно если учесть, что тысячница, при всех своих недостатках, умела поддерживать порядок. Но какая-то свита все же требовалась. Хотя бы для придания серьезности его миссии.

Он сразу же почувствовал, что… расстроен. Забавно. Высокопоставленный урядник трибунала расстроен поведением женщины-воина. Урядники и солдаты никогда не пылали друг к другу любовью. Трибунал и армия — две самых могущественных организации империи — постоянно переходили друг другу дорогу. Ни те, ни другие не были полностью самостоятельными. Трибунал распоряжался сотнями (да что там сотнями — тысячами!) шпионов и доносчиков. Именно урядники трибунала указывали цели легионерам, причем преследование обычных преступников было делом второстепенным — речь прежде всего шла о поддержании политического единства империи. Высокородные семейства в Дартане пользовались значительной независимостью, и их надлежало как-то контролировать. А Гарра, где веками тлела искра бунта? Разведчики и шпионы всех мастей были просто необходимы, благодаря им судей трибунала редко удавалось застать врасплох. Но исполнителем всех поручений было войско. У урядников имелись только глаза и уши, но рук они были лишены. Руки же эти, прикрепленные к слепым и глухим туловищам в мундирах, не всегда охотно исполняли приказы…

Тем более, что глаза и уши можно было хоть чем-то заменить. В имперских легионах имелись собственные шпионы, высокопоставленные офицеры обычно знали больше положенного (взять хотя бы Терезу). Естественно, на фоне могущественной машины трибунала подобное выглядело весьма бледно. Однако с другой стороны, вынужден был признать в душе Ваделар, у урядников порой вырастали… ну, если даже не руки, то, по крайней мере, пальцы. Убийцы, действовавшие по их поручению, или, к примеру, состоящие на личной службе солдаты, временами выполнявшие задачи далеко не личного характера… Однако, по существу, все это не имело особого значения. В делах по-настоящему серьезных урядники и солдаты были обречены на взаимодействие. И потому порой доходило до определенных трений. Беседа с тысячницей Терезой служила тому отличным примером.

Ох и не любил он эту страшную бабу! Однако на этот раз в глубине души он был на ее стороне. Она имела право знать столько же, сколько и он.

И еще та вторая, гвардеец… Ему переслали кое-какие сведения на ее счет. Похоже, она вполне соответствовала поставленным требованиям. И все же… Ваделар хорошо знал людей. В этой женщине чувствовалось нечто весьма неприятное. Мятежная вспыльчивость, возможно, и была хороша для командира лучников, заманивающих врага в ловушку. Но здесь? Миссия была крайне деликатной. Ваделар никогда не был высокого мнения о военных. А уж эта… орлица? Готовая сама развязать войну. Наместник судьи попытался себе представить, как кто-то в Буковой пуще начинает действовать не так, как считает нужным эта подсотница, или, что еще хуже, пытается использовать ее в своих целях… Он почувствовал, как по спине у него побежали мурашки.

Она была бы хороша только в одном случае, неожиданно осознал он. Если бы ей приказали явиться в Сей Айе и сразу же после приветствия всадить меч в живот новой княгини.

Он почти окаменел. Ведь за всем этим стояла императрица… Возможно ли, что и его не посвятили в некоторые детали? То, что мгновение назад пришло ему в голову, вполне могло оказаться правдой.

Но нет, не может быть. Ее императорское высочество не отважилась бы на нечто подобное. Убрать неугодную персону? Ну да, конечно… Но убийца наверняка не носил бы мундир со звездами Вечной империи. Кроме того, в Буковой пуще ничего опасного пока не происходило, по крайней мере настолько, чтобы посылать убийц. Строптивая княгиня-невольница воображала о себе чересчур много, размахивая своим брачным контрактом, но миссия Агатры была предприятием отнюдь не глупым. Достаточно было показать ее высочеству Эзене, что империя все еще существует… Акалийский гарнизон же переводили на военное положение скорее из-за Громбеларда, чем из-за Буковой пущи. Кирлану неловко было признаться Терезе, что она была права, настаивая на этом еще несколько лет назад…

Отбросив навязчивые мысли, Ваделар выпрямился в седле и огляделся вокруг. Уже совсем стемнело, улицы освещали лишь мерцающие отблески, падавшие из некоторых окон, да еще большая полная луна. Наместник верховного судьи тщательно скрывал от всего мира свою мечтательную натуру… Он никому бы не признался, сколько времени занимают у него размышления о том, не является ли этот серебристо-желтый диск по сути гаснущей звездой, такой же, как и солнце, только более старой? В самом ли деле она когда-нибудь станет таким же темным выжженным шаром, как и тот, по которому он ступал? Явится ли и туда сила, подобная Шерни, чтобы простереть свои Полосы над великим океаном и создать сушу, а потом оплодотворить ее жизнью?

Мир был шаром, на поверхности которого Шерер являлся лишь маленьким пятнышком. В шарообразности мира мог убедиться каждый, кто хоть раз видел исчезающий за горизонтом корабль. Ваделар, как и каждый армектанец чистой крови, немного изучал математику. По крайней мере настолько, чтобы знать, что ученые Шерера уже давно посчитали, каковы размеры мира. Была ли та гаснущая звезда над головой подобной же величины? Разум содрогался перед непостижимым. Значит, все эти маленькие звездочки… Сколь безмерное пространство должно было простираться по пути к ним, если шары размером с мир казались столь крошечными? Как туда добраться? Станет ли подобное когда-либо возможно? В этом он сомневался. Хотя… птицы ведь летают…

Фырканье коня спустило Ваделара с небес на землю. Конь испугался какого-то нищего, скорчившегося у стены дома. Нищенствовать после захода солнца было запрещено. Никого не волновало, что будут делать бездомные, лишь бы не бросались в глаза. Патруль легиона на улицах, преследуя ночного вора, не мог потерять его из виду среди валяющихся повсюду нищих. Наместник кивнул одному из своих конников; тот тотчас же соскочил с лошади и пинками прогнал старика прочь. На мостовой осталась брошенная сумка, из которой вывалилась еда.

— Не такие уж они голодные, как кажутся, — заметил Ваделар.

Солдат снова сел на лошадь, и они поехали дальше.

Улица закончилась, плавно переходя в широкую парковую аллею — остатки дартанского сада. Среди газонов росли лишь деревья — никаких живых изгородей или кустов. В той части парка, которая оставалась справа, громоздились развалины громбелардской башни. Восстановлен был лишь нижний этаж, служивший теперь караульным помещением для солдат, охранявших трибунал. Частично врытые в землю камни приближались к аллее, обозначая очертания бывшей оборонительной стены. Крепость в городе — и когда-то это был дом…

Из башни вышли двое солдат, быстрым шагом направляясь к едущим. Солдаты были бдительны. Ее благородие Тереза содрала бы со стражников шкуру, если бы они хоть раз заснули на посту. Ваделар догадывался, что одна только мысль об обоснованной жалобе наместника, касающейся службы солдат, лишала ее сна. Но нет — жаловаться он не имел права. Справедливость требовала признать, что гарнизон Акалии мог быть образцом для всех гарнизонов империи. А уж то, как они несли службу перед зданием трибунала, заслуживало наивысшей похвалы. За все то время, пока Ваделар был наместником, никто не дошел даже до дверей, не подвергшись суровому допросу легионеров. Один патруль постоянно находился в башне. Два кружили по парку. Кроме того, у входа стояли на часах алебардщики. Узнав наместника в окружении его личных солдат, легионеры не остановились. Тройник подошел к коню Ваделара.

— Ты наместник судьи или только кто-то очень на него похожий? Сейчас ночь, я хочу слышать твой голос.

— Я наместник, солдат.

Тройник коротко, по-военному, поклонился и вместе с подчиненными спокойно вернулся в башню. Ваделар поехал дальше. Аллея вела прямо, заканчиваясь у подножия широкой лестницы, ведшей к дверям резиденции, возведенной в новодартанском стиле. Стройное белое здание в точности копировало магнатские дворцы в Роллайне. В глубине души наместник считал, что здание трибунала должно быть более строгим. Это же, хотя, вне всякого сомнения, и прекрасное, казалось чересчур роскошным. Могущество и значение трибунала не зависели от столь низменных вещей, как фасад того или иного строения. Наместник понимал, что в нем говорит глубоко укоренившееся в армектанской традиции стремление к простоте и умеренности. Слишком богато одетый человек сразу же казался ему глупцом. Слишком много еды на столе выглядело почти как громкий призыв: «Дорогой гость, мне нечем тебя занять, так что ешь, а не то иначе умрешь от скуки!» Слишком цветистые речи свидетельствовали о пустоте. А больше всего его злило дартанское оружие. Как можно, во имя всех Полос Шерни, гравировать клинки мечей, золотить рукояти, серебрить нагрудники?! Война, стихия Непостижимой Арилоры, госпожи судьбы и смерти, превращалась в некое ярмарочное посмешище. Как мог служить войне человек, который думал о каких-то блестках на оружии? На оружии — хранителе жизни и посреднике смерти. Дартанцы чуть ли не во все горло кричали о том, что их следует завоевать. И они получили то, о чем просили.

Однако Ваделар, служа своему краю на посту наместника судьи, научился скрывать свое неодобрительное отношение. Дартан был таким, каким был. Он не мог стать Армектом, и никто не собирался его таким делать. Место Первой провинции империи было для него вполне достаточным — и в определенном смысле заслуженным. История говорила о причинах, по которым следовало покорить Золотой Дартан, но уничтожать его было бы излишне, дико и глупо. Этот край имел право на существование. И он имел право не быть Армектом.

Оказавшись в своих покоях, наместник кивком отправил прочь урядника, который ждал его с какими-то вопросами. Ему хотелось побыть одному. Урядник ушел — это означало, что ничего особо важного у него не было, он желал лишь надлежащим образом исполнить свои обязанности. Удобно развалившись в кресле, Ваделар вытянул ноги, положив их на низкую ступеньку, разделявшую комнату пополам. Подобные ступеньки были сделаны во всех помещениях, в соответствии с армектанским обычаем и традицией. Никакой необходимости в них не было, они должны были лишь напоминать о том, что всегда следует быть готовым к неудобствам. Армектанские воины давних времен, предки завоевателей Шерера, спали под открытым небом, с луками в руках.

Скрипнула дверь; за спиной сидящего наместника раздались легкие быстрые шаги. Лишь один человек имел право входить таким образом в комнату, где находился Ваделар. Оглянувшись, он с улыбкой посмотрел через плечо на симпатичную пухленькую женщину, которую искренне любил, но… не умел быть ей мужем, она же не хотела быть ему женой. Матерью, подругой и наперсницей, может быть, старшей сестрой… Но не женой.

— И почему я не удивлена? — с легкой иронией сказала она. — Задумчивый и слегка сердитый, немного грустный и неизвестно какой… Всегда одно и то же. Каким ядом угощает тебя эта волчица в шкуре женщины? Хоть раз ты вернешься после разговора с ее благородием комендантом Терезой в ином настроении, чем сегодня?

Он покачал головой и пожал плечами, но ее недовольство и мягкие упреки полностью его разоружили.

— Сядь со мной, — попросил он, вставая и принося второе кресло. — Как раз сегодня, Акея, я в другом настроении, чем обычно. Ленет уже заснул? — спросил он, вспомнив о сыне.

— Заснул. — Она тепло улыбнулась. — Когда тебе четыре года, каждый день кажется утомительным до крайности, и бессонницей отнюдь не страдаешь… Он ждал тебя, ждал и ждал, долго ждал. Когда я задувала свечу, он говорил, что ждет, а когда задула, он уже спал. Но не уклоняйся от темы, ты что-то от меня скрываешь! — Она погрозила пальцем. — Ну так что там с комендантом Терезой? Что она с тобой сделала? Куда тебе воткнули отравленный шип? Покажи, мы его выдернем.

— Ничего она мне не сделала. Это я сегодня занимался тем, что втыкал отравленные шипы.

— Расскажи как. В самом деле, хоть что-то по-другому.

Он рассмеялся. Акея распространяла вокруг неизменно теплую и приятную ауру. Он не в состоянии был ни переживать, ни гневаться, когда она была рядом.

Ваделар посерьезнел.

— У меня такое чувство, что я повел себя нелояльно по отношению к тысячнице Терезе, — сказал он. — Да, она, конечно, сука. Но войску нужны такие суки. Пока я ехал сюда, я думал о чем угодно, только не о ней. Но теперь приходишь ты и спрашиваешь, куда она мне воткнула отравленный шип… Так вот — никуда. Она меня укусила, именно так. А я этого заслужил, Акея. Ибо повел себя с ней нелояльно.

Акея наклонила голову, слушая. Слушать она умела.

— Я ведь рассказывал тебе о пуще и о том, каковы планы Кирлана. Так вот, та женщина-гвардеец, которую они прислали… — Он в нескольких словах поведал о том, какое впечатление произвела на него Агатра. — А по отношению к Терезе я чувствую себя нелояльным, поскольку разделяю ее сомнения. К ней нельзя относиться таким образом. Либо Кирлан ей доверяет, либо нет. Иногда я стараюсь ограничивать ее влияние, ибо и в этом, в числе прочего, состоит моя задача, задача наместника трибунала. Но… держать в тайне уже назначенный срок перевода гарнизона на военное положение? А если бы она узнала об этом уже сегодня? Она спросила меня прямо — слышишь, Акея? — так вот, она спросила меня прямо: «Они что, боятся, что я со дня на день объявлю пограничье независимым княжеством?» И что я должен был на это сказать? Как женщина — она змея и сука, но как тысячник легиона? В самом ли деле комендант Тереза начнет завтра подготовку к вооруженному маршу на Кирлан? Заключит союз с войском Сей Айе и бандами громбелардских разбойников, после чего присоединит Громбелард к пуще, создав союз двух новых королевств со столицей в Акалии? Как можно относиться таким образом к заслуженной и прославленной женщине-воину, которая никогда даже единым словом, а тем более поступком, не пошла против интересов империи? Есть ли в ее славном прошлом нечто, о чем я не знаю? Какое-то пятно, тень, изъян? Не может быть. Учитывая занимаемый мной пост, о таком я должен был бы знать.

— Твои сомнения показывают тебя с лучшей стороны, — сказала Акея. — Но я ведь знаю, что ты человек исключительный, из тех, кого не испортит ни власть, ни… Помолчи, сейчас скажу я. А скажу я о том, что ты сообщил ей то, что тебе было позволено сообщить. В этом нет ни твоей вины, ни проявлений какой-либо нелояльности.

— Нелояльность — это нелояльность, Акея, — отрезал он. — Личная или нет…

Неожиданно он начал сумбурно рассказывать обо всем. Об очень, очень важных делах. О том, что не решался сказать уже много лет.

— Акея, разве ты не видишь, что что-то идет не так… во всем мире, во всей Вечной империи? Смотри — восстания в Морской провинции время от времени происходили и раньше, но это были обычные бунты, не вызывавшие особых хлопот с военной точки зрения. Высокородные гаррийцы шумели о независимости, но за ними не стоял народ, впрочем, знают ли гаррийские магнаты вообще о каком-то там народе? Откуда им знать — их интересует лишь независимое королевство, а не народ. Все мятежи там выглядели именно так. Все, кроме последнего. От империи оторвали два маленьких островка, забытые клочки земли на Просторах. Агары. Теперь мы пытаемся забыть это название. Но они там есть. Два островка, маленькое пиратское княжество.

— Ну а, собственно, почему это так важно? Я слышала об этих… Агарах.

— Почему важно? Потому, что, подавив бунт крупной провинции, имперские войска не в состоянии отвоевать двух островов! Слишком далеко. Слишком дорого. Ну и слишком рискованно. Сразу же после восстания наш флот был слаб и понес значительные потери в борьбе с гаррийскими мятежниками; требуются деньги и время, чтобы вернуть ему прежнюю силу. А морским разбойникам, многочисленным и воинственным, нужны были свои порты, чтобы переждать шторм, возможно, они также хотели иметь какой-то… дом и край? Дом и край. Акея, это очень опасные слова. Во имя этих двух слов армектанское королевство когда-то завоевало весь Шерер. А теперь огромная империя, названная «вечной», не в силах справиться с какими-то разбойниками-моряками, которые когтями вцепились в две скалы и готовы скорее утопить награбленное, потерять все корабли, сложить на дне морском свои кости, чем пустить на Агары… захватчиков! Почему? По какой причине они сочли эти острова своими? А может быть, у них просто никогда не было никакой родины?

Ваделар встал и начал ходить по комнате. Жестикулируя, он с жаром излагал свои доводы, что позволял себе редко. Акея молча наблюдала за ним.

— А ведь Громбелард уже распался, — продолжал наместник, беспомощно разводя руками. — По другим причинам, но, похоже, необратимо. Мы наблюдали за его распадом из Лонда, помнишь, что я тогда говорил? Дикий край, населенный столь же дикими горцами… он никогда не был полностью под контролем. Да и зачем? Пастухи, резавшие друг друга в деревнях у подножия гор, сведение взаимных счетов между всевозможными головорезами и бандитами, сбежавшими за перевалы и вершины, — все это никого не волновало. Мы положили конец вылазкам громбелардских разбойников-рыцарей, завоевали их горные крепости и превратили их в города, там появилась какая-то торговля, ремесло… Все это, лучше или хуже, какое-то время существовало относительно спокойно — чтобы вдруг из-за горстки безумцев, играющих с висящими над миром силами, рухнуть и погрузиться в хаос. Но ведь причина этой трагедии — не Полосы Шерни и Ленты Алера, но мы, существа, наделенные Шернью разумом! Похоже, был заключен некий тайный союз, ибо я не вижу лучшего объяснения тому, чтобы вновь сбросить Громбелард в бездну полного беззакония. Что там теперь осталось? Несколько наполовину покинутых городов, из которых давно уже сбежали все, кому было что терять… Дикий тракт, по которому никто не осмеливается путешествовать без сопровождения надежного отряда… Ведь Тереза справедливо требовала еще три года назад, чтобы ее гарнизон был приведен в полную боевую готовность. Вопрос лишь месяцев — когда вооруженные банды снова нападут на деревни в Армекте и Дартане, чтобы затем сбежать от погони в дикие горы. Как много веков назад! Мы отброшены назад на целые века!

— Требование Терезы не было выполнено, так как на это не нашлось денег, — заметила Акея.

Ваделар неожиданно опомнился. Более того — он понял, что эта тихая и спокойная женщина, постоянно поглощенная заботами о ребенке, сторонящаяся от всего, что составляло его жизнь, вовсе не слепа и не глуха… и не глупа.

— Неожиданно они нашлись, — сказал он. — Ведь гарнизон Акалии переходит на военное положение.

— Ты слушаешь сплетни, наместник судьи? — спросила она со своей обычной теплой иронией.

— Какие еще сплетни? Нет, не слушаю.

— А должен, ведь в этом заключается твоя работа.

— В том, чтобы слушать сплетни?

— В сплетнях часто содержится зерно правды. Восстановление разрушенной войной Гарры, строительство новых военных кораблей, беспорядки в Громбеларде и все то, о чем ты говорил, потребовало таких расходов, что только теперь, перед угрозой потери контроля над Буковой пущей, император решился на использование резервных средств. Впрочем, возможно, личных.

— Это и в самом деле сплетни, — сказал Ваделар.

— Да. Что император заложил часть имущества, полученного в приданое от супруги… Все это сплетни, муж мой.

— Что ты можешь обо всем этом знать?

— Что могу? Скорее спроси, что я должна знать.

— Должна?

— Да, должна, будучи женой большого мальчишки, который ни с того ни с сего чувствует себя нелояльным и униженным. Мальчишки, вообще не годящегося для поста, который занимает, и готового завтра же совершить какую-нибудь глупость, из-за которой пострадает будущее его сына. Я должна знать, например, что если в Дартане случится что-то дурное, то для Вечной империи настанут тяжелые времена. Рано или поздно вновь вспыхнет восстание за морем, поскольку гаррийцы никогда не откажутся от мечты о воскрешении своего островного государства. А дартанские магнаты уже теперь пользуются ослаблением Кирлана, чтобы усилить свою и так уже чересчур большую независимость.

— Хорошо, и что делается, чтобы этому помешать? Кто-то плетет запутанные интриги, вместе с тем не доверяя заслуженной женщине-воину, всегда сохранявшей верность империи. Это… это не по-армектански, Акея.

— Ты сам знаешь, что по-армектански.

Впервые в жизни она разговаривала с ним таким образом. Она его обманула, придя не затем, чтобы вырвать отравленный шип. Она пришла, чтобы его воткнуть. Откуда возникло то существо, которого он вообще не знал?

— Ты слишком мягкий, ты не имеешь права быть таким, — сказала она, вставая с кресла. — Ты должен делать то, что от тебя требуют, и делать хорошо. У тебя есть сын, и я не позволю, чтобы ты повредил ему своей никому не нужной и неумной щепетильностью.

— Я мог бы повредить… нашему сыну? — ошеломленно пробормотал он. — Да что сегодня на тебя нашло?

— Ничего не нашло, оно было всегда. Ты должен делать, что тебе положено, — повторила она. — Не больше и не меньше. Ты всегда слишком много думал, а от тебя требуются не сомнения, но полная лояльность. По отношению к Кирлану, а не к какой-то военной. Не знаю, что тебе вбила в голову тысячница Тереза. Я вижу лишь, что ты впервые готов идти у нее на поводу. Естественно, эта женщина вполне способна на предательство, я ясно это вижу. А если этого не видишь ты — очень плохо.

 

7

Подсотница Агатра не спешила отправляться в путь; напротив, пребывание в Акалии явно пришлось ей по вкусу. Тереза не спрашивала о причинах задержки. Она прекрасно понимала, что та ничего ей не скажет, вернее, скажет лишь столько, сколько сможет. Похоже было, что Агатра кого-то ждет.

Гостем она, однако, оказалась необременительным. Формально на время пребывания в Акалии она перешла в подчинение тысячницы, даже настаивая, чтобы ее солдат использовали для помощи гарнизону. Тереза не видела смысла посылать лучников в уличные патрули — те не знали ни местных условий, ни даже самого города. Тем не менее она охотно согласилась на использование их в качестве службы в охране, которую солдаты традиционно не любили. Вид гвардейца в армектанском мундире, дисциплинированно стоящего на посту у ворот или арсенала, казалось, говорил: «Мы не зря едим свой хлеб, мы отважно сражались, и потому мы в армектанской гвардии, но сейчас мы не воюем и можем даже стоять на посту». Даже — потому что к постовой и патрульной службе отборные отряды обычно не привлекались.

Ценными были и взаимные контакты. Комендант Акалии с удовольствием отметила, что гвардейцы не пытаются ставить себя выше других, а, напротив, охотно общаются с ее легионерами. Возникло даже некое, так сказать, братство по оружию. Как-то раз смешанная группа солдат позволила себе немного развлечься в корчме, и пиво оказалось слишком крепким. До какого-либо скандала не дошло, тем не менее по просьбе огорченного трактирщика пьяных разбудили, а потом с трудом отволокли в казарму товарищи из уличного патруля. Виновники были без мундиров и без оружия, свободным же временем они могли распоряжаться по своему усмотрению, так что комендант решила закрыть глаза на этот, в конце концов, достаточно невинный проступок. Никаких дисциплинарных наказаний не последовало. Тем не менее на следующее утро весь гарнизон смеялся до упаду, глядя на единственные в своем роде занятия на конном кругу. Измученные и бледные, сражаясь с головной болью, гвардейцы и легионеры тяжело дышали под тяжестью товарищей, которые принесли их ночью. Тереза тщательно оценила расстояние, отделявшее корчму от ворот гарнизона. «Сорок кругов каждому, — распорядилась она. — Какая-то справедливость все же должна быть». В итоге армектанские гвардейцы уже по-настоящему побратались с акалийцами.

Всеобщую идиллию нарушало лишь одно: женщины.

В акалийском гарнизоне их было не слишком много — меньше, чем в армектанских. Солдаты Тройного пограничья были родом из трех краев, а в Дартане и Громбеларде идея женщины-воина не пользовалась особой популярностью. С вооруженными женщинами, сражавшимися наравне с мужчинами, дартанцы столкнулись лишь в армектанских войсках. Столкновение оказалось достаточно болезненным, однако оно никак не повлияло на представления дартанцев о войне и вообще о роли и возможностях женщин. В Золотой провинции женщины в войско не шли. В Дартанский легион, который все-таки был имперским войском, следовало бы направлять армектанок, но этого не делали, уважая местные обычаи. В Громбеларде, в свою очередь, служба была столь тяжела, что женщины оказывались там лишь в исключительных случаях. После ухода из гор остатков Громбелардского легиона ряды войск в других провинциях пополнили лишь несколько женщин. В подчинении у Терезы имелась одна-единственная громбелардка. Во всем гарнизоне едва нашлось бы полтора десятка легионерок.

В гвардейском клине, вместе с Агатрой, их было семь.

Вредные суки — такого мнения держалась Тереза о женщине в армии. Впрочем, она и сама себя в некоторых отношениях считала вредной сукой и прекрасно знала почему. В Армекте не существовало никаких формальных ограничений, касавшихся набора женщин в легион. Но не существовало и никаких привилегий. Нанимающаяся в войско кандидатка должна была продемонстрировать все то же самое, что умели мужчины. По вполне естественным причинам редко кому это удавалось. Так что в легион попадали лишь те девушки, которые недостаток силы и выносливости могли возместить чем-то другим, представляющим ценность для службы. Обычно — меткий глаз, умение стрелять на столь высоком уровне, что стоило махнуть рукой на несоответствие некоторым требованиям, чтобы получить отборную лучницу. В итоге в рядах войска оказывались девушки, с самого начала вынужденные доказывать, что в некоторых отношениях они намного лучше мужчин. Со временем это входило в привычку и становилось просто невыносимым.

Лучницы Агатры не братались с легионерами — и не сделали бы этого даже по прямому приказу своей подсотницы. Кроме одной, в звании десятницы, все держались вместе (но отнюдь не в согласии — подобное просто не могло царить в обществе из пяти женщин). Власть Терезы они принимали полностью, но в Акалии не нашлось бы мужчины, кому они готовы были бы хоть в чем-то уступить. Надсотники Терезы — не говоря уже о низших чинах — начинали скрежетать зубами. С точки зрения устава, солдату гвардии имел право приказывать только офицер-гвардеец. Тысячница легиона Тереза была всего лишь почетной подсотницей гвардии (что означало, что командовать она могла самое большее клином или полусотней). Ее заместитель также был почетным подсотником; остальные офицеры имели звания десятников или обычных почетных гвардейцев, а большинство вообще не принадлежали к гвардии. Однако практика службы не всегда шла в ногу с сухими уставами. Хорошим военным обычаем считалось признавать старшинство хозяев данного гарнизона, части или поста.

Хорошим обычаем…

Лучницы Агатры делали вид, будто не замечают серых полосок, отделяющих черноту акалийских мундиров от белых нашивок на рукавах. Когда вынуждала ситуация — они извинялись перед почетным десятником, обычных же почетных гвардейцев полностью игнорировали. Других офицеров они готовы были оскорбить. Наконец наступил день, когда Тереза решила, что с нее хватит, и послала кадровый клин пехоты для замены форпоста, который Тройное пограничье держало на территории Второй провинции. На следующий вечер в гарнизоне появились акалийские гвардейцы — в том числе и женщины… Тысячница приняла вызов.

После распада Громбеларда комендант Акалии как ни в чем не бывало начала покупать себе солдат. Вывод остатков гарнизонов из гор завершился переводом части легионеров в Лонд, большой портовый город на севере, — тех, кто годился для службы в морской страже. Остальных включили в состав Гаррийского легиона, где после недавнего восстания все еще требовалось пополнение. В Армект и Дартан отправили тех, кто не представлял никакой ценности, то есть больных или деморализованных, но вместе с ними — и некоторое количество ветеранов, контракты которых заканчивались в ближайшее время. В Лонде, новой столице Громбеларда, было немало хлопот с реорганизацией собственного гарнизона, на что накладывались проблемы, связанные с комплектованием команд кораблей, которые должны были отправиться на Гарру, так что возобновление контрактов поручили гарнизону Акалии. Выбор был очевиден — город располагался в таком месте, что каждый, кто направлялся в Армект или Дартан, не мог в нем не побывать.

Среди всех старых вояк, еще годных к службе и желавших возобновить контракт, было несколько громбелардских гвардейцев. Тереза нашла также несколько обычных легионеров, стаж и достойное несение службы которых позволяли включить их в состав элитарных войск. Этих людей она из рук уже не выпустила. Впрочем, трудно сказать, что она испытывала особые хлопоты с вербовкой. Акалия, не имевшая ничего общего с громбелардскими горами, была расположена ближе всего и потому казалась солдатам более привычной. Влияние оказывал и вид города, полного напоминаний о громбелардском периоде истории. Наконец, сама личность тысячницы, известной и прославленной женщины-воина, гарантировала высокий престиж службы. Возобновлявшие контракт солдаты часто просили назначить их в Акалию, а Тереза, от имени императора, охотно эти просьбы исполняла… Так Тройное пограничье получило две десятки собственных гвардейцев: одну полную и одну кадровую. Этот отборный отряд сидел на небольшом наблюдательном пункте, внимательно следя за всем, что творилось в охваченной хаосом громбелардской провинции. Подобное было не вполне законно — солдаты Тройного пограничья не могли служить в Громбеларде. Однако угроза разбойничьих нападений на территории Армекта и Дартана выглядела столь серьезной, что начальники Терезы в Кирлане молчаливо одобрили ее поступок, а княгиня — представительница императора в Лонде делала вид, будто ничего не замечает. По правде говоря, Тереза избавила ее от серьезных хлопот.

И теперь комендант Акалии, при помощи своих лучших солдат, собиралась утереть кое-кому нос.

Поведение двух акалийских женщин-гвардейцев столь явно отличалось от их армектанских подруг, что даже самые глупые из солдат гарнизона сразу же должны были понять, в чем дело. Все украдкой радостно потирали руки. В любом войске мира солдаты разных подразделений соперничают друг с другом, независимо от зачастую связывающих их дружеских отношений. Здесь же речь шла о чем-то большем: соперниками были уже даже не два подразделения и не два гарнизона, но две разные армии, вместе служащие империи, но каждая в своих мундирах. Акалийские гвардейцы не успели еще доложить о своем прибытии, а у Терезы уже имелись доказательства того, сколь мудрое она приняла решение, — хотя у истоков его стояли раздражение и упрямство. Однако солдаты гарнизона действительно заслужили поддержки. Вместе с тем присутствие элитарного чужого отряда, которому предстояла некая исключительная миссия, производило гнетущее впечатление, надменное же поведение девушек-гвардейцев прямо-таки требовало мести. Акалийский легионер, полностью беззащитный перед вредными армектанскими бабами, испытывал неприкрытое унижение при виде того, как лучницы относятся к его офицерам — которых он слушался и которых уважал. Увидев, что происходит, Тереза сразу же поняла, что недооценила возможную проблему. Пять пустоголовых девиц могли развалить ее гарнизон… К счастью, у солдат теперь уже имелись свои собственные гвардейцы. Прибывших приветствовали сердечно, как никогда прежде, а уж «собственных» девушек-гвардейцев прямо-таки вырывали друг у друга из рук (что повергало тех в явное смущение). Но под командованием Терезы не могло быть и речи о каких-либо капризах с их стороны, и все легионеры гарнизона хотели это обязательно показать.

Агатра нашла Терезу в ее обители на вершине башни. Она доложила как положено, но тысячница лишь махнула рукой и посмотрела в окно.

— На плацу целая толпа собралась, — сказала Агатра. — Но, как я вижу, ты об этом уже знаешь?

Тереза пожала плечами.

— Пусть радуются. — Она показала за окно. — Ведь это всего лишь дети.

Агатра слегка приподняла брови.

— Всего лишь дети, — повторила комендант, садясь за стол. — Тебе никогда это не приходило в голову? Кто-то постоянно о них заботится, говорит им, что делать, они не несут за эти решения никакой ответственности. Им не приходится думать о еде, о том, что надеть. Так что, как только у них появляется немного свободного времени, они начинают развлекаться. Исполнение приказов, а в свободное время — развлечения… Что еще есть в жизни ребенка?

Агатра с некоторым трудом нашла свободное место, чтобы сесть.

— Сколько же у тебя тут хлама, ваше благородие, — с легкой улыбкой сказала она.

— Сама не знаю, зачем все это держу, — смущенно рассмеялась Тереза. — А может, и знаю… В войске царит порядок. Здесь я от него отдыхаю, этот балаган — мой собственный и к войску отношения не имеет. Когда-то, еще когда мы служили вместе, — она многозначительно улыбнулась, — меня страшно раздражал беспорядок в комнатах офицеров. Потом я несколько постарела и, похоже, теперь понимаю, что было тому причиной.

— Ты очень изменилась, — серьезно сказала Агатра.

— Что в этом странного? Можешь считать, что я вдвое старше тебя. А ты? Что осталось от той Агатры?

— Острый язык. Ну и из лука я стреляю так же, как когда-то.

— Верно. И больше ничего.

Тереза сменила тему.

— Ты не справляешься со своими подчиненными, — сказала она.

Агатра слегка поежилась — Тереза затронула очень больное место.

— Имеешь в виду моих лучниц?

— Они ничем не лучше лучников. Почему ты позволяешь им считать иначе?

— Потому что думаю так же, как они, — последовал сухой отвеет. — Они лучше. Намного лучше.

— Возможно, они лучше стреляют. Но когда дойдет до силовой борьбы — ты отдашь их всех за одного крепкого рубаку.

— Они крепче, — сказала Агатра. — Ты уже забыла, как трудно попасть в войско без… ну, без этого? — Она показала между ног.

— У меня «это» до сих пор не выросло, так что знаю. Я вызвала сюда своих гвардейцев, чтобы они поставили твоих подчиненных на надлежащее место, — открыто заявила она. — Возможно, небольшой урок пойдет им на пользу.

— Это мой отряд, не вмешивайся в мое командование, ваше благородие, — ледяным тоном сказала Агатра.

— Даже и не думаю. Но здесь мой гарнизон. Я говорю лишь, чтобы ты взяла своих подчиненных на поводок. Один раз я об этом уже просила, только осторожнее, — напомнила она. — Теперь же просто предупреждаю.

— О чем?

— О моих девушках. Столкновение может оказаться весьма неприятным. У тебя есть задача, которую ты должна выполнить, ты хочешь иметь полноценный отряд — ну так и следи, чтобы никто не портил его морального облика.

— Не знаю, о чем ты говоришь, ваше благородие, — очень официально заявила Агатра.

Тереза пожала плечами. Она начинала понимать то, о чем наместник Ваделар догадался с первого взгляда: эта женщина не умела отступать, а искусство компромисса было ей полностью чуждо…

Но возможно, именно кто-то такой и был нужен в Буковой пуще?

В соответствии с уставами службу несла треть солдат гарнизона. Половина из оставшихся находилась в увольнении, вторая половина тоже была свободна, но только на территории казарм. Солдатам этим надлежало быть в мундирах и при оружии, в готовности немедленно воспользоваться им, если возникнет такая необходимость. Легионеры в шутку называли это «вольной службой».

Солдатские казармы обычно состояли из двух помещений, большее из которых являлось общей спальней, во втором складывали подручное снаряжение и оружие. После перехода на военное положение в спальных помещениях ставили дополнительные койки, сдвигая их настолько плотно, насколько требовалось. В этом отношении богатая Акалия являлась одним из немногочисленных исключений: построенные в старой крепости казармы были большими и удобными, предусмотрены были даже дополнительные спальные комнаты. В мирное время там стояли столы и скамейки; солдатам не приходилось играть в кости на койках, у отдыхающих же была возможность хорошо выспаться.

После форсированного марша до города прибывшие из Громбеларда солдаты первым делом как следует отдохнули. На утреннем построении приказом коменданта они получили дополнительное свободное время — и уже несколько мгновений спустя на территории гарнизона невозможно было найти хоть одного акалийского гвардейца. Красоты давно не виденного города являлись слишком большим искушением. Вернулись они только вечером, чтобы заступить на двойную «вольную службу» (обычная служба на гвардейцев не распространялась). Только тогда нашлось время, чтобы поговорить. Сидевшие в гарнизоне легионеры расхваливали гостей из Армекта, а рассказ о судьбе компании пьяниц до сих пор вызывал всеобщее веселье. Само собой, в бочку меда добавилась ложка дегтя — поведение армектанских девушек-гвардейцев раздражало всех без исключения. Но тема эта продержалась недолго. Гвардейцы привезли с собой новости из Громбеларда — и новости эти оказались нерадостными. Маленькому форпосту приходилось все чаще скалить зубы, отражая набеги разбойников. Ситуация там была близка к войне; обычное патрулирование могло закончиться дракой или даже вооруженной схваткой. Если бы в Громбеларде существовала действующая власть, солдаты каждый день отдавали бы кого-то в руки трибунала — но власти не было, а полулегально находившиеся в провинции акалийцы не могли отправлять схваченных бандитов наместнику в Акалии. Оставалась лишь дубина. Но дубина не могла сравниться с заточением в тюремную крепость или ссылкой на соляные копи, а уж тем более с виселицей. Всяческие темные личности давно уже прекрасно осознали свою полную безнаказанность. Было только вопросом времени, когда они начнут собираться в сильные вооруженные банды, против которых патруль ничего не сможет поделать. Если бы гарнизон Акалии перевели на военное положение хотя бы год назад и дали ему чуть большие полномочия, подобное можно было подавить в зародыше. Но существовал лишь один форпост, солдатам которого приходилось бегать то тут, то там… Немногочисленные купцы, еще отправлявшиеся в Громбелард, обзаводились сопровождением из вооруженных подручных. Однако ясно было, что уже сейчас для поддержки и тем более оживления торговли требуется помощь регулярных военных отрядов. И постоянный контроль над торговым трактом.

В казарму гвардейцев валом валили жадные до новостей слушатели. То, о чем рассказывали за столами в дневной комнате, касалось всех. Преобладали смешанные чувства: легионеры были сыты по горло рутиной уличного патрулирования, более активные действия за пределами города могли принести хоть что-то новое, дать шанс отличиться, получить повышение — с другой стороны, однако, не о таких боях мечтали солдаты. Стычки с разбойниками не могли принести славы. Еще несколько лет назад сражения в горах с разбойничьими бандами случались не так уж редко. Но это были именно сражения — хорошо обученные отряды под предводительством знаменитых вожаков вызывали определенное уважение. В Громбеларде на фоне власти императорского представителя всегда существовала мрачная империя беззакония. Однако кто-то всем этим управлял. У разбойников имелся свой король, а в последнее время королева, они были организованы по-военному, существовали определенные правила, соблюдавшиеся всеми. Никто не нападал на караваны из пустых повозок; да и вообще, на тракте очень редко кого-либо убивали. Одинокий путник вынужден был отдать кошелек, но жизнь — только если оказывался чересчур глуп. Купцам позволяли отделаться выкупом, притом достаточно низким для того, чтобы не отбить у них охоту вновь побывать в горных городах. Кто-то за всем этим стоял, правя железной рукой. Случалось, что перед воротами городского гарнизона какие-то люди бросали труп — и, как правило, это оказывался труп безумца или выродка, преследуемого трибуналом и легионами. Невидимые исполнители приговора словно говорили: «Мы не имеем ничего общего с преступлениями этого человека, вам больше незачем искать его в горах, он ваш». Война, ведшаяся таким образом и с таким противником, не казалась чем-то омерзительным.

Но теперь? Теперь легионерам приходилось сталкиваться с теми, кто убивал просто ради развлечения, и в любой день могли появиться банды, готовые поджечь деревню лишь затем, чтобы отвлечь внимание от другой. Стаи, которые больше уничтожали, чем брали, состоявшие из беспощадных зверей, подлежащих истреблению. Здесь не было места для славы.

Наступила ночь, но в большой комнате все еще оживленно разговаривали и спорили. Осталось двадцать с небольшим человек, в том числе четверо армектанских лучников. Они пришли довольно поздно, и теперь их вопросы и мнения снова оживляли беседу.

— Нужно здесь организовать форпост, — доказывал один из армектанских солдат. — Так же, как на северной границе.

— Громбелард для того в свое время и завоевали, чтобы никакие форпосты не требовались, — объяснил один из легионеров.

Этого человека тридцати с небольшим лет звали Эльг, и когда-то он был шпионом трибунала. Ему надоела эта работа, и он поступил в Громбелардский легион, несмотря на многочисленные препятствия — трибуналу не нравилось, когда в войске оказывался некто знающий всевозможные способы и приемы, которыми пользовались тайные урядники. Именно потому дартанский шпион поступил в войско в Громбеларде — он не хотел, чтобы его преследовали. Мнение командиров легиона насчет его пригодности к службе оказалось прямо противоположным мнению трибунала, и Эльг стал солдатом, хотя и весьма исключительным, поскольку главным его преимуществом были знания, а не боевые умения. Однако, будучи упрямым и настойчивым, он приобрел и их. Он был хорошим легионером, и его ждало звание десятника — Тереза вовсе не скрывала, что повышение он получит сразу же, как только освободится место.

— Форпост слишком дорого обходится, — продолжал Эльг. — Гарнизоны в Громбеларде поддерживали порядок, в самих городах жилось довольно безопасно, были ремесленники и купцы, корчмари и каменщики, и все платили налоги. Форпосты налогов не платят, а стоят столько же, сколько и гарнизоны в городах. Даже больше.

— Так было когда-то, — упирался армектанец. — Но теперь вам нужны форпосты и укрепленные позиции, такие же, как и у нас. Император не станет завоевывать Громбелард во второй раз, во всяком случае, не сейчас. Не похоже на то.

В этом было немало правды.

— Страшно много войска понадобится, — заметил кто-то в углу.

— Вовсе не так уж и много. А если станет тяжело, то наверняка придет гвардия, — сказала армектанская лучница. — Один форпост у вас уже есть, устроите еще несколько… — обратилась она к акалийским гвардейцам. — Никто не пройдет через такой кордон.

Наступила тишина. Похоже, рано или поздно должна была последовать ссора. Слова, которые, судя по всему, были попыткой выразить уважение к дружественному отряду гвардии, обидели всех легионеров. Значит, все рассуждения о том, какова будет война с бандитами, бессмысленны и глупы. Все равно все сделает гвардия. Только элитные подразделения в состоянии навести порядок. Легионеры же с Тройного пограничья или даже из Армекта — нет.

— Громбелардской гвардии уже не существует, — с улыбкой сказала арбалетчица Ганея, единственная громбелардка в гарнизоне. — А нас тут пока слишком мало.

Армектанка не поняла, о чем речь.

— Придет армектанская гвардия, — заявила она столь убежденно, словно сама могла на это повлиять.

— У вас везде посылают гвардию? — удивленно спросила Ганея, совершенно не понимая, в чем дело.

Лучница внимательно посмотрела на собеседницу. Вид у Ганеи был… почти отталкивающий, несмотря на то (а может быть, именно потому), что лицо ее носило следы былой красоты. Левая сторона лица все еще принадлежала красивой женщине лет тридцати. С правой стороны светло-желтые волосы иногда приоткрывали старую рану на виске — вражеское острие срезало там кусок кожи. Другое оружие (а может, и то же самое) почти обрубило щеку. Щека снова приросла на место, но страшные шрамы остались. Ужасно выглядели и предплечья, выступавшие из-под коротких рукавов мундира. Кто-то изрезал их ножом, раз за разом. На левом предплечье виднелось около двадцати шрамов, на правом только четыре, зато широких.

Ганея была не слишком сообразительна. Морща лоб, она размышляла о судьбе армектанских солдат.

— Да вас там просто заездили, — сказала она. — И что, везде вас так посылают?

— Нет, — смущенно ответила армектанка. — Вы ведь жаловались, что вас слишком мало.

— Ну да, но когда тысячница наконец получит разрешение довести наш легион до полной численности, то есть если Армектанский и Дартанский легионы будут нам помогать…

Одна, говоря «мы», подразумевала гвардию, другая же — солдат. Так они договориться попросту не могли. Возможно, виной тому был и язык. Кинен — упрощенный армектанский — облегчал перемещение по всей Вечной империи и давал возможность объясниться, но не слишком подходил для сложных разговоров.

— Ваш легион пополнят гвардией?

— Нет… Почему гвардией?

— Она говорит, — в конце концов подал голос Эльг, — что легион здесь не справится. Поэтому нужна будет гвардия. Армектанская, поскольку акалийской слишком мало.

Ганея наконец поняла, что имеет в виду армектанская лучница. Однако она не заметила напряженной тишины, в которой шел разговор. Все ждали продолжения.

— Ты говоришь, что они, — громбелардка показала на легионеров, — не справятся? А вы справитесь?

Один из армектанцев попытался унять лучницу, но ничего не вышло.

— Ну это ведь, кажется, и так ясно? — сказала она.

Ганее нравились все, кого она встречала. Но иногда они переставали ей нравиться. Ни с того ни с сего.

— Меня зовут Ганея. А тебя?

— Керита.

— Керита. Послушай, Керита, это все — гвардейцы, — сказала арбалетчица, снова показывая на своих товарищей в черных мундирах. — Знаешь, чем мы от них отличаемся? У нас уже наполовину серые мундиры, а у них они только будут. И тогда они перейдут в гвардию. Так же, как и ты перешла из легиона в гвардию. Гвардия не пришла, чтобы сделать за тебя твою работу, и потому ты сделала ее сама, отличилась, и теперь ты — гвардеец.

Лучше сказать было нельзя. На лицах акалийцев появились улыбки. Но разговор, увы, еще не закончился… Там, где мужчины прекратили бы спор, женщины его только начинали.

— А если кому-то в Акалии и потребовалась бы помощь, — Ганея не дала армектанке ничего сказать, не зная, что уже победила, — то не от лучников из Армекта. Вы наверняка хороши там, у себя, но здесь не Армект, и Акалийский легион справится лучше. — Она совершенно зря перегибала палку.

— Что ты имеешь против лучников из Армекта? — спросила Керита, отталкивая товарища, который взял ее за плечо. — Не трогай меня… Кто справится лучше? Они лучше, чем армектанская гвардия?

— Вы лучше у себя дома, а мы лучше у себя.

— Армектанка везде у себя дома.

Это был удар ниже пояса, и его громбелардка проглотить не смогла.

— Армектанка сейчас получит громбелардской ногой под зад, — сказала она, вставая со скамьи. — Ну-ка, иди сюда.

Со всех сторон кинулись два десятка солдат, пытаясь удержать воинственных женщин. Поднялся шум.

— Ну ладно, не стану я ее бить! — наконец сказала Ганея.

— Я бы тебе вырезала пару новых шрамов на руках, — ответила лучница, у которой отобрали нож.

Неожиданно кто-то засмеялся, потом другой, и в конце концов все остальные, поскольку акалийцы знали тайну шрамов на руках громбелардки. Вскоре смех смолк.

— Нет, милая, — сказала обладательница изрезанных рук. — Это уж я сама делаю. Если бы я пристрелила тебя из арбалета, то ты попала бы сюда, а если бы я тебя задушила или зарубила мечом, то сюда. — Она показала густо испещренную шрамами руку, а потом другую, на которой было только четыре отметины.

Армектанка не знала, что сказать.

Мужчины просто выпили бы пива. Женщины же не унимались.

— Я не имею ничего против твоего лука, — сказала Ганея. — Только что это вообще за оружие?

Теперь она уже оскорбляла всех лучников мира.

— Пойдем, Керита, — сказал один из армектанцев.

— Нет. Я хочу послушать, что она говорит.

— Смотри. — Ганея бросила на стол арбалетную стрелу. — А у тебя какие? — Она показала на колчан лучницы.

Керита достала тонкую длинную стрелу с наконечником в форме листа. Громбелардка внимательно рассмотрела ее, после чего неожиданно замахнулась — и пригвоздила себе ладонь к столу. Кто-то ошеломленно вздохнул. Какой-то легионер ударил себя рукой по лбу, наступило всеобщее замешательство.

— Теперь ты, — чуть хрипло проговорила арбалетчица, показывая головой на свою стрелу.

Наступила мертвая тишина. Керита медленно взяла стрелу, предназначенную для тяжелого, взводимого лебедкой арбалета. Она была толщиной в мужской палец… Четырехгранным наконечником можно было колоть орехи.

— Перестань, Керита, — сказал армектанский гвардеец. — Хватит на сегодня. Перестань, ну же.

Всем было ясно, что если девушка пробьет себе руку этим… чем-то, то никогда больше не сможет стрелять из лука. У нее были бы раздроблены кости.

Армектанка медленно положила стрелу, посмотрела на Ганею, повернулась и вышла. Следом за ней двинулись армектанские лучники. Вскоре в комнате остались одни хозяева.

Еще какое-то время все молчали.

— Ну… теперь пусть кто-нибудь ее сломает, — сказала Ганея, показывая на древко стрелы. — Может, как-нибудь… вытащим?

Крови на столе становилось все больше. Солдаты поспешили на помощь. Ганея, давно уже пользовавшаяся немалым уважением, в их глазах выросла до героини. Простым солдатам нравились подобные поступки. Однако недовольно морщившейся арбалетчице требовалось время, чтобы насладиться произведенным впечатлением. Пока что она была единственной, кто мог по-настоящему оценить случившееся.

— Не знаю, во что я ввязалась, — пробормотала она, когда стрелу сломали, — но… если мне еще когда-нибудь захочется чего-то подобного… то пусть кто-нибудь даст мне по башке.

Заскрежетав зубами, она дернула руку вверх. Окровавленный обломок стрелы остался в крышке стола.

Тереза всегда знала, что происходит в гарнизоне, — и ей даже не требовались доносчики. Солдат и офицеров связывали достаточно тесные отношения, и любые слухи легко поднимались по ступеням иерархии; кто-то рассказал о случившемся своему десятнику, тот — подсотнику, заместителем и другом которого был… Еще до полудня комендант уже знала, что в гарнизоне — раненая арбалетчица, которую постоянно навещают целые толпы легионеров. Узнав о подробностях, она тщательно все обдумала и решила, что ничего ни о чем не знает. Однако настроение у нее испортилось. С одной стороны, она добилась того, чего хотела: чтобы кто-то отнесся соответствующим образом к армектанским девушкам-гвардейцам; с другой стороны, гордиться было совершенно нечем. Подобные трения между солдатами, собственно, нужно было бы подавлять, а не провоцировать. А она — спровоцировала. Отчасти.

В этот день солдаты несли службу старательнее некуда, поскольку дурное настроение коменданта было хорошо заметно, и даже слишком. Тереза, вообще отличавшаяся достаточно капризным характером, бывала попросту невыносима, когда что-то ее раздражало. Однако вскоре оказалось, что ссора между женщинами была ничем по сравнению с войной, которую могли развязать их командирши. Агатра даже не думала следовать примеру солдат; вместо того чтобы избегать попадаться на глаза разозленной тысячнице, она поступила полностью наоборот — отправилась к ней с официальным заявлением. Она знала о случившемся ночью и хотела получить объяснения — так, словно это Тереза прибила себе руку к столу или лично отдала такой приказ Ганее.

Тереза, сидевшая в своей захламленной комнате, прервала подсотницу на полуслове.

— Погоди, погоди, — сказала она. — Я что, должна наказать свою арбалетчицу? Да, она сделала себе в руке дыру, а солдат не имеет права себя калечить. Но официально я ни о чем не знаю. Думаю, ее десятник хорошенько ей наподдал, но мне не доложил и не доложит, поскольку иначе стал бы шпионом, доносящим на своих собственных солдат. А для меня — ни на что не способным солдатом, которого надо постоянно опекать, иначе он сам ничего сделать не в состоянии… Я должна пойти и прямо спросить, откуда взялась рана? И выслушать в ответ ложь? Впрочем, это не дело коменданта гарнизона, так что чего ты от меня хочешь?

— Твои легионеры, ваше благородие, оскорбили моих солдат, — холодно заявила Агатра.

— И что я могу с этим поделать? Выстроить в шеренгу половину гарнизона, чтобы они хором попросили прощения? Спустись с небес на землю, девочка! — разозлилась тысячница. — Я тебе говорила, чтобы ты своих сук держала на поводке? А теперь убирайся отсюда, я занята! — Она показала на какие-то документы, которые, покрытые пылью, явно уже неделю валялись в углу.

Агатра онемела.

— Я наверняка отсюда уберусь, будь уверена, госпожа, — после долгого молчания ответила она. — И не только из этой прекрасно обставленной комнаты, но и еще дальше. Своих солдат я забираю, предпочитаю найти им жилье на постоялых дворах. — Она повернулась и направилась к двери.

Тереза довольно быстро остыла.

— Подожди, — сказала она уже намного спокойнее. — Ну подожди же, говорю, и не заставляй меня повторять в третий раз…

Они долго молчали.

— Все это злит меня еще больше, чем тебя, — наконец сказала Тереза. — Но твои солдаты — не какой-то личный отряд, как и мои. Их отдали нам в подчинение с некоей целью, а цель эта — совместные действия, всегда и везде. Когда-нибудь ты пропадешь в том проклятом лесу, и, может быть, лучше, чтобы у твоих вояк были здесь друзья, а не враги?

Агатра побледнела от злости.

— Уйдешь утром, — сказала Тереза. — Это… скажем так, просьба. Я сейчас злая и не сумею сегодня с тобой договориться, скорее дам тебе по башке, а ты мне… и хлопот потом не оберешься. Приходи завтра утром ко мне, вместе позавтракаем, и ты либо останешься, либо уйдешь. Ну? Это лучше звучит, чем «убирайся»? Оцени мои старания! — Шутка, если это вообще была шутка, скорее походила на мрачную угрозу.

Агатра пожала плечами, кивнула и вышла.

— Да я с тобой даже в одном поле не сяду, — сказала Тереза в сторону закрытой двери. — Надменная шлюха императрицы. Если бы я могла…

Но она не могла. Никак.

На следующий день, за завтраком, обе избегали неприятной темы. Комендант вернулась к разговору через несколько дней, расспрашивая о каких-то не имевших никакого значения новостях из Кирлана. Агатра же хотела лучше узнать историю пограничья.

Армектанские гвардейцы остались на территории гарнизона.

 

8

Т. Л. Ваделар, первый наместник трибунала в Акалии, мало что знал о происходящем в гарнизоне. Можно сказать, к счастью — ибо, если бы он мог познакомиться с неприятным характером подсотницы гвардейцев, опасения и дурные предчувствия лишили бы его сна. Еще до того, как он увидел Агатру, он кое-что о ней знал, но полученное им донесение касалось в основном ее послужного списка, во всем же остальном оно было исключительно немногословным. По широко распространенному мнению, урядники трибунала знали все обо всех; Ваделар прекрасно понимал, что подобный миф весьма полезен — тем не менее это был именно миф. В личности задиристой лучницы его интересовало многое, за исключением как раз ее военной службы. Он узнал, что она была образцовым солдатом, а потом очень хорошим офицером. Вот уж действительно новость, стоило ли писать… Ведь для особых миссий, как правило, выбирают плохих солдат и никуда не годных офицеров.

Все это Ваделара изрядно раздражало, так как он ждал того же самого человека, которого ожидала Агатра. Однако его ожидание было несколько иным; наместник знал не только, кто должен прибыть, но и с какой целью. Агатре же была известна лишь личность этого человека.

Ибо не все донесения и письма, которые получал первый наместник судьи, были лишены какого-либо содержания… У него были друзья, много друзей. К счастью — ибо ему дали попробовать на вкус то, чем недавно кормили коменданта акалийского гарнизона. Похоже, ему не доверяли. Императрица в специальном письме ни словом не упомянула о причинах, по которым громбелардский мудрец-посланник должен был присоединиться к отряду Агатры.

Но писала ему не только императрица…

Его высокоблагородию Т. Л. Ваделару,

первому наместнику верховного судьи

Имперского трибунала

Мой уважаемый товарищ!

Ты, наверное, не поверишь, если я скажу, что до сих пор не могу удержаться от смеха, порой просыпаясь по ночам. Не далее как вчера я ходила по спальне, снова не в силах поверить, что меня и в самом деле назначили наместником в Лонде после тебя. Прошел год, а я все еще смеюсь, представляешь? Обо мне говорят всякое, но никто не знает о самом главном, а именно о том, что первая наместница — личность совершенно несерьезная…

Так начиналось письмо, которое вручил ему посыльный по особым поручениям.

Она называла его «уважаемым товарищем»… Он знал, кем она была когда-то, и ей незачем было это скрывать, так что она могла позволить себе поиздеваться. В свое время она командовала всеми шпионами и разведчиками легендарного уже при жизни Басергора-Крагдоба, самого знаменитого в истории Громбеларда властелина гор и горных разбойников. Потом, когда Вторая провинция начала рассыпаться в прах, она стала доверенным лицом Верены, единственной дочери императора и жены громбелардского князя-представителя; Верена занимала тогда пост первой наместницы судьи в Громбе. Однако полтора года назад она заняла в Громбеларде княжеский трон и не отпустила от себя свою фаворитку, сделав ее наместницей судьи в Громбе, а потом в Лонде, новой столице Громбеларда. Именно эта должность освободилась после Ваделара. Предыдущий наместник, прежде чем перебраться в Акалию, чего он усиленно добивался много лет, должен был передать все дела своей преемнице, что продолжалось два месяца, поскольку в разрушенной провинции трибунал занимался попросту всем, будучи последним реально действующим органом власти. Так он познакомился с некрасивой Армой, обладательницей солнечно-желтых волос, и искренне ее полюбил, более того, их даже… какое-то время связывало нечто более серьезное. Как ни удивительно, они расстались друзьями. Краткий миг влюбленности вместо того, чтобы разрушить, лишь обогатил это необычное знакомство имперского урядника и бывшей разбойницы — последнего гвардейца знаменитого короля гор.

Его называют Дурным или Безумным, — писала она теперь ему, — но не дай себя обмануть. Прозвище возникло из-за выражения его перекошенного лица. Но этот калека с внешностью придурка — возможно, величайший из ныне живущих посланников, и наверняка среди историков, поскольку математики Шерни — отдельное и несколько замкнутое сообщество. Безумный Готах когда-то оказал большую услугу Верене, и он — ее близкий друг. Всегда думай, что говоришь в присутствии этого человека, ибо это очень необычный мудрец Шерни, его интересует весь мир и происходящие в нем события, и кажется даже, что он имеет некоторое представление о политических делах империи. Когда-то, смеясь, но, похоже, искренне, он рассказал мне, что недавно (правда, недавно — в его понимании, то есть совершенно неясно, что это означает) видел настоящее поле битвы, а потом нагую женщину и понял, что забыл, как выглядят люди и их тела. Ион начал приглядываться к окружающему миру, отдавая Шерни только половину своего времени. Возможно, это лишь странная шутка, но никто не знает, чем руководствуются посланники, и я думаю, что их шутки стоит все же воспринимать несколько серьезнее.

Держа в руке развернутое письмо и читая слова наместницы в третий или четвертый раз, Ваделар снова кивнул в знак согласия. Немало лет просидев в Громбеларде, он многое видел и слышал, хотя Лонд и не был «настоящим» громбелардским городом — большой порт на краю света мало имел общего с орлиными гнездами в Тяжелых горах. Но о мудрецах-посланниках говорили и в Лонде.

Даже если бы я все как следует понимала, мне пришлось бы написать три письма, чтобы объяснить, в чем суть пророчеств, которые посланники иногда находят в Книге всего. Но это неважно, достаточно, чтобы ты знал, что подобные пророчества находили раз в сто или двести лет, а теперь их находят постоянно. Я не знаю, кто нашел пророчество о живой Трещине Шерни в Дартане, во всяком случае, похоже, не Готах, но именно он написал об этом Верене. Во всем этом есть моя заслуга (или мое преступление, поскольку неизвестно, чем все обернется), ибо это я уговорила Верену переслать письмо Готаха в столицу. Она сама панически боится всего, что связано с царящими над миром силами, и готова была отнестись к этому пророчеству в лучшем случае как к некоей любопытной мелочи. И что ты скажешь? Сразу же оказалось, что у императрицы совсем другое мнение на этот счет. Мы тут уже кое-что знаем насчет событий вокруг Буковой пущи, а я их тем более понимаю, поскольку, как ты помнишь, довольно долго жила в Роллайне. Но — личная просьба ее императорского высочества, адресованная мудрецу-посланнику? Похоже, такое происходит впервые в истории. Я не знаю, в чем дело, и не узнаю. Как ты догадываешься, я не ломала печать императрицы, хотя ее письмо было у меня в руках — Верена поручила мне переслать его дальше, в собственные руки Готаха (ох и задачка же это была! Завидовать мне точно не в чем). Но я разговаривала с посланником, когда он был в Лонде, и хотя сказал он немногое, но мне кажется, что в письме из Кирлана прямо-таки настаивали, чтобы он отправился в пущу. Так же как и Верене, мне становится несколько не по себе, мой дорогой, когда я думаю обо всех этих пророчествах и разных законах всего. Но случилось так, что я убедилась на собственной шкуре — полностью пренебрегать ими невозможно. Так что, может быть, права императрица, которая явно полагает, что трибунал, легионы и вся Вечная империя — это одно, всем же, что связано с Шернью, должен заняться мудрец-посланник. В Сей Айе действительно происходит нечто странное, так что если он считает, что это связано со сверхъестественными силами — то почему бы ему и не поверить? Я уверена, что ты получишь мое письмо еще до прибытия Готаха, поскольку доверяю своим посыльным — как ты знаешь, я не пользуюсь услугами этих ваших (да что я говорю — наших!) курьеров. Однако он уже отправился в путь, и, хотя он только мудрец Шерни, путешествует он быстро. Так что жди вскоре необычного гостя. И обязательно напиши мне обо всем, что знаешь о Буковой пуще, Сей Айе и новой княгине, так как я умираю от любопытства, и если ты не напишешь, то я никогда уже больше не смогу ни о чем тебя предупредить.

Дальше шло еще немного сплетен, пожелания и в конце:

Твоя всегда преданная подруга Арма.

Ваделар отложил письмо и потер веки.

Верно говорила Акея — он не подходит для своей должности. Воспитанный в строгости, он научился уважать традиции. Отец не мог представить себе, чтобы кто-то, носящий инициалы предков их рода, мог не служить своему краю. Дорог было две — военная или… И Ваделар, не желая становиться воином, вынужден был выбрать жизнь урядника трибунала. Однако для этого он не годился. Он вообще ни на что не годился.

— И это правда, — пробормотал он себе под нос.

Когда-то он мечтал, что станет ученым, познает все тайны алгебры и геометрии, лабиринты высшей математики, а потом будет преподавать в одном из имперских учебных заведений, может быть, даже в столичной Большой академии… Мечты… Он никогда не осмелился рассказать о них отцу, для которого существовала лишь одна наука — история. Но исключительно история армектанской славы, армектанских войн и завоеваний.

А теперь… Теперь права оказалась Акея. Заботясь о будущем своего сына, он должен упорно карабкаться по карьерной лестнице, не слишком много думать, пылать усердием… Тем временем он делал все, лишь бы только остаться наместником судьи в Акалии. Жена не знала, насколько он этого добивался, и добивался ли вообще… Она была в отчаянии. Период «громбелардской ссылки» она пережила, рассчитывая, что рано или поздно они снова переберутся в Армект, где пост наместника в любом округе значил вдесятеро больше. Вместо этого они попали в Акалию — город-государство, город-провинцию… Отсюда уже некуда было бежать. У единственного на Тройном пограничье высокопоставленного урядника трибунала не было ни друзей, ни противников, ни конкурентов; он не мог найти покровителей, не мог отличиться, его округ не мог блистать на фоне других округов провинции. Других округов просто не было. Из акалийского трибунала можно было уйти только в отставку. Можно было подать соответствующее прошение. И потому Ваделар, не в силах уже мечтать о высшей математике, мечтал об Акалии. А когда добился своего — на радостях напился. От радости и немного от страха, ибо был уверен, что если правда когда-нибудь всплывет, жена тотчас же призовет свидетелей и вручит ему письмо о разводе.

Но жизнь жестоко над ним поиздевалась. Один из самых богатых и самых спокойных округов Вечной империи перестал быть таковым. Спокойствию пришел конец, когда случилась громбелардская катастрофа. А теперь еще эта Буковая пуща… Настоящая авантюра, в которой принимали участие шпионы, легионеры коменданта Терезы и сама комендант Тереза, знаменитые командиры личных отрядов Сей Айе, ее высочество княгиня-невольница, гвардейцы под началом фаворитки императрицы и, наконец, мудрец-посланник. Ну и наместник Ваделар.

Посланник приехал два дня спустя.

Прочитав письмо от громбелардской подруги, Ваделар ожидал увидеть старика с гротескно перекошенным лицом, немного ворчливого (непонятно почему). Желая выразить уважение к гостю, он направился к двери, и… перед ним предстал пятидесятипятилетний крепкий мужчина среднего роста, довольно жилистого телосложения. Перекошенный рот, которому Готах якобы был обязан своим прозвищем, вызывал не столько сочувствие, сколько легкое раздражение, ибо напоминал никогда не сходящую с губ издевательскую улыбку. Этого человека должны были скорее звать Язвительным, чем Дурным или Безумным.

Нанося кому-либо визит, считалось хорошим тоном ждать слов хозяина, который имел в своем доме право говорить или молчать. С другой стороны, со стороны хозяина принято было не спешить, чтобы гость успел продемонстрировать знание хороших манер. Однако Ваделар едва не расхохотался, вежливо и молча стоя перед человеком с издевательски перекошенной физиономией.

— Приветствую тебя, господин, — наконец сказал он. — Я очень рад. Ты даже не догадываешься насколько.

— Очень-очень, — сказал Готах. — Также приветствую тебя, ваше высокоблагородие. Ты мне рад в лучшем случае лично, наместник судьи трибунала, ибо каждый хочет познакомиться с посланником, а некоторые — больше всех прочих. Но как имперский урядник, ты предпочел бы увидеть пожар в собственном доме, чем мое прекрасное лицо.

Непосредственность гостя расположила к нему хозяина.

— Нет, в самом деле, — довольно проговорил он. — Прости меня, ваше благородие, но я не ожидал увидеть кого-то такого.

— Ваше высокоблагородие, ты еще не знаешь, какой я. Где тут можно встать?

— Сесть, а не встать! — возразил Ваделар, беря гостя за локоть и показывая на кресла в глубине зала. — Прости, мудрец Шерни, но…

— И все-таки — встать, — прервал его посланник. — Я целый день проторчал в седле, и у меня страшно болит… все.

— Тогда встанем у окна, — улыбнулся наместник. — Увидишь, ваше благородие, самый странный город Шерера.

Они подошли к окну.

— Я действительно плохо знаю Акалию. Я был здесь, но давно, очень давно. Уже когда я сюда ехал, я заметил, столь многое изменилось… Ваше высокоблагородие, — Готах, вежливо выглянув в окно, сменил тему, — прежде всего спрошу, позволишь ли ты мне переночевать в твоем доме?

— Конечно. Неужели ты собирался спать на постоялом дворе, господин?

— Действительно, постоялые дворы мне уже надоели. Но время наместника трибунала не всегда принадлежит ему. Я могу переночевать в гарнизоне. Если не сегодня, то завтра мне все равно придется к ним заглянуть. У меня рекомендательное письмо для командира солдат, с которыми я должен ехать дальше.

— Комендант гарнизона… наверняка весьма гостеприимна, но казармы — это только казармы. Можешь располагать моим домом и временем, господин.

— Премного благодарен.

Искоса посмотрев на урядника, посланник заметил, что тот переминается с ноги на ногу. Этот человек не привык разговаривать стоя.

— Присядем, господин, — сказал он. — Мои кости уже немного отдохнули, зато твои сейчас устанут.

Они уселись за стол. Ваделар позвал слуг, и, удостоверившись, что гость не голоден и не имеет никаких особых пожеланий, велел принести фрукты и вино.

— Ужин нам подадут позже. Не скрою, ваше благородие, — начал он, — что твое присутствие здесь и вообще твоя таинственная миссия возбуждают мое любопытство. Однако я не намерен выпытывать у тебя никаких секретов и тайн.

Посланник пожал плечами.

— Скажу коротко, как умею: так вот, в Книге всего… думаю, господин, ты слышал об этом труде… обнаружилось некое любопытное упоминание. Старый друг, который был когда-то посланником, как и я, а теперь… очень необычный человек, искал своего сына и нашел его в Дартане, в Роллайне. Там повсюду шли разговоры о коварной невольнице, которая стала княгиней. Мой друг связал эту историю с другой, героем которой был сам, и обнаружил в Книге всего относящееся к этим событиям пророчество. Прости, господин, мою краткость, но это рассказ на два дня, я же предпочту побыстрее перейти к сути… Одним словом, он сообщил мне о своем открытии. Зная ее высочество княгиню — представительницу императора в Лонде, я послал письмо, в котором спрашивал, не произошли ли в Дартане какие-то события, могущие иметь отношение к обнаруженному пророчеству (ведь мой друг слышал лишь сплетни, трибунал не делился с ним своими сведениями). Мое письмо попало к самой ее императорскому высочеству в Кирлане. Оказалось, что в Буковой пуще (с которой, судя по всему, могут быть некие хлопоты) действительно появилась женщина, точное описание которой я привел. В Роллайне, где теперь каждый хочет стать наследником князя Сей Айе, трудно услышать что-либо похожее на правду. Но сведения, полученные от самой императрицы, все же заслуживают доверия. Я говорю не слишком быстро, ваше высокоблагородие?

— Нет, — ответил Ваделар. — Та женщина, которую в точности описывает пророчество, это… княгиня Эзена? Армектанская невольница, поднявшаяся до…

— Похоже на то. Пророчества, которые можно услышать на любой ярмарке, — это лишь способ выудить пару медяков у наивных. Они могут означать все или ничего. Но в Книге всего нет подобной чуши. Пророчества всего звучат дословно, ваше высокоблагородие. Если написано: «невольница родом из племени завоевателей мира станет властительницей великой пущи», трудно это понимать двояко. Сколько невольниц владеет ныне пущами?

— Но каким образом, — удивленно спросил Ваделар, — подобные пророчества веками остаются незамеченными?

— Это трудно объяснить в двух словах. Само определение «пророчество» не самое тут подходящее, я сам старогромбелардское слово «нохее» скорее передал бы как «комментарий». Книги всего писались на старогромбелардском. Этот мертвый язык — самый богатый после армектанского язык Шерера, но только в речи, не на письме. Древний народ шергардов использовал письмо для того, чтобы зафиксировать наиболее важные сведения, и ни для чего больше. Каждое слово, соответствующим образом произнесенное, с тем или иным ударением, может иметь одно из многих значений, так же как в сегодняшнем громбелардском, но в старогромбелардской письменности ударения вообще не предусмотрены. Предполагается, что написанное слово всегда имеет основное значение.

— Тогда тем более…

— Не «тем более», а «тем не менее». Тем не менее, господин, иногда в мире происходят события, под которые можно подогнать текст, расширяя основное значение старогромбелардских слов. Пророчества не видны, ибо, произвольным образом переводя какой-нибудь фрагмент книги, можно играть в бесчисленные каламбуры, и из этого ничего не будет следовать. Все это может оказаться пророчествами, только, ваше высокоблагородие, к чему, собственно, их отнести? Но к счастью, бывает и наоборот, ибо когда что-то действительно происходит, можно найти тому объяснение. Событие делает явным пророчество, а не наоборот. Ты понимаешь меня, ваше высокоблагородие?

— Не до конца.

— Глупый осел.

Ваделар изумился. Однако посланник показал на дверь.

— Ты отнес мои слова на свой счет, господин, и вполне справедливо, ибо как ты мог понять меня иначе? Но если бы сейчас в эту дверь ввели ревущего осла? Ты сразу же понял бы, что я не тебя имел в виду, и самое большее спросил бы: «Откуда ты знал?» Примерно так же проявляются Пророчества всего.

— Теперь понял, — весело сказал Ваделар. — Твое умение объяснять, ваше благородие, достойно восхищения.

Они помолчали.

— Значит, Пророчества всего иногда могут относиться к событиям малозначительным?

— И да и нет. Что ты считаешь малозначительным событием, господин? Пророчества всегда связаны с Шернью, так что для исследователя Полос они могут иметь очень большое значение. Но чаще всего, однако, только для исследователя Полос. Никто никогда не нашел пророчества, гласящего, скажем, о падении империи, убийстве правителя или прочих не столь важных событиях.

— Не столь важных?

— Не имеющих значения для Полос Шерни. Книга всего — не историческая хроника, но запись общих законов, правящих Шернью и ее миром. События, с которыми связаны пророчества, всегда могут дать немного новых знаний о сущности Полос и Пятен Шерни. Однако в глазах мира это всего лишь мелочь. Я весьма подробно объяснял это в письме ее высочеству княгине Верене, поскольку когда-то она имела дело с одним пророчеством, и я боялся ее напугать. Вскоре оказалось, что я поступил правильно, так как мое письмо дошло даже до ее императорского высочества, и если бы не все объяснения, которые в нем содержались, она могла бы подумать невесть что. К счастью, меня поняли верно. Хотя я и без того вызвал замешательство куда большее, чем требовалось.

Ваделар несколько раз кивнул, чувствуя себя придавленным грузом сведений, касавшихся того, о чем он не имел понятия. Каждый знал о Шерни. Каждый слышал о мудрецах-посланниках. Но каждый слышал и о трибунале, и об урядниках трибунала… Первый попавшийся человек, которому в короткой беседе изложили бы все хитросплетения имперской политики, наверняка чувствовал бы себя так же.

— О чем в точности говорит это пророчество? — спросил он. — Не знаю, ваше благородие, могу ли я задавать такие вопросы?..

— А почему бы и нет? В точности, ваше высокоблагородие, оно ни о чем не говорит, по крайней мере с твоей точки зрения. О чем-то, что называется Трещиной Шерни. Хотя таковой она не является, поскольку Шернь не твердая и не мягкая и треснуть не может, ваше высокоблагородие. Иногда Шернь вторгается в глубь мира, и тогда какая-то вещь или существо становятся отражением маленькой части Полосы. Когда-то подобных вторжений было очень много, и возникли Гееркото, Ледоо и Дор-Орего, сегодня называемые все вместе Брошенными Предметами. Время от времени возникает новый Предмет, а иногда — существо с чертами Предмета… только не столь долговечное.

— И это все? А на что способно такое существо? На то же, что и Брошенный Предмет?

— Обычно на меньшее, поскольку, хотя сам Предмет ни на что не способен, ваше высокоблагородие, но через его посредство можно призвать часть силы какой-то из Полос Шерни. В случае существ дело обстоит хуже. Еще недавно в Громбеларде жила женщина, которая с помощью Шерни получила глаза другого человека. Тот, кто ее встречал, мог призвать на помощь разве что ее хорошее настроение…

— Охотница, — сказал Ваделар. — Каждый, кто бывал в Громбеларде, слышал об этой женщине. Ваше благородие… может ли в Буковой пуще появиться кто-то подобный ей? Ведь это грозит…

Готах тяжело вздохнул.

— Трещина Шерни, с помощью которой Охотница вернула себе зрение, не представляет никакой ценности для исследователя Полос, поскольку была невольно вызвана человеком, принятым Шернью. Ваше высокоблагородие, знаешь, что труднее всего объяснить тому, кто не общается постоянно с Шернью? Труднее всего объяснить, что это безнадежно неразумная и неживая сила, действующая точно с таким же расчетом, как и огонь, только сложнее устроенная. Огню для жизни требуется воздух, Шерни требуется клочок земли, только и всего. Над огнем появляется дым; под Полосами появляется разум. Нет дыма без огня, и нет разума без таких сил, как Шернь. Но именно мы, ты и я, господин, все разумные существа, являемся живым и мыслящим отражением Полос Шерни. Охотница была человеком весьма необычным потому, что сделала необычной собственную жизнь, ваше высокоблагородие, она не стала такой благодаря Полосам. Чудесные исцеления, о которых тебе наверняка приходилось слышать, — как раз пример естественных Трещин Шерни. Как искры, вылетающие из костра. Сколько из тех исцеленных были подобны Охотнице? Сколько искр вызывает пожар?

Ваделар обдумывал только что услышанное.

— Но об исцеленных не говорят пророчества, — заметил он.

— Наверняка говорят, ваше высокоблагородие! Только кто и каким образом их обнаружит? Глупый осел, большая дыня — вот тебе, ваше высокоблагородие, два примера ясновидения, поскольку наверняка где-то есть глупый осел и большая дыня тоже. Благодаря необычному стечению обстоятельств удается обнаружить пророчество, которое, как я уже сказал, является скорее комментарием. Если этот комментарий касается невольницы, которая стала властительницей пущи, то кто-то может его обнаружить. Но если он касается крестьянина, к которому вчера и правда вернулась способность ходить, но это всего лишь обычный пастух, который только что пообедал? Я должен искать похожие истории, а потом мчаться к известному всем месту, где сидит этот только что пообедавший пастух?

— В пущу отправляется отряд гвардейцев, — сказал Ваделар. — Какова в том твоя роль, ваше благородие? Или это тайна?

— Никакой роли. Мне просто… интересно, что там, ваше высокоблагородие. В Буковой пуще, в Сей Айе. Мне, как слепой курице зерно, попалось известие об этом пастухе, который только что пообедал, а поскольку я знаю, где его искать, я иду с ним поговорить. Если бы ты, господин, был садовником, ты не пошел бы туда, где расцвела роза размером с мельничный жернов?

Слова его прозвучали совершенно искренне.

— Мне интересно, — повторил посланник. — Ее императорское высочество попросила меня отправиться в пущу, если время и силы мне позволят. Она подтвердила истинность некоторых фрагментов пророчества и согласилась с моими словами о том, что Шернь никогда не влияет на судьбу мира, ибо для этого она сотворила разум. Тем не менее ее высочество, обладая немалым чувством юмора, шутила в письме, что все-таки как раз, похоже, повлияла… Возможно, господин, это и покажется тебе забавным, но именно из-за сидящего перед тобой урода, вернее, из-за его письма, в пущу направляется отряд войска… Я понял, что Кирлан не придавал этим событиям чрезмерного значения, и лишь мой вопрос о достоверности пророчества… — Готах развел руками. — Так что, как видишь, я невольно вызвал большее замешательство, чем требовалось. Но — я, не Шернь.

— И ее императорское высочество?..

— Ее императорское высочество спросила, не буду ли я столь любезен объяснить ей, что на самом деле происходит в пуще, когда сам об этом узнаю. Касается ли Трещина Шерни самой княгини Сей Айе или кого-то из ее окружения, поскольку как раз этого пророчество не объясняет. Возможно, к сожалению, мне мало что удастся узнать, поскольку самой необычной личностью в пуще был, пожалуй, покойный князь, и Трещина Шерни могла иметь непосредственное отношение к нему. Такова просьба ее императорского высочества. Поскольку я не вижу никаких причин, по которым мне не следовало бы говорить о Шерни… я согласился. Тем более что мне самому интересно, и я так или иначе туда бы поехал.

— Ее императорское высочество… не запретила тебе разговаривать на эту тему со мной, господин?

— Запретила? Нет, скорее даже напротив.

— Напротив? То есть — что-то тебе приказала?

Посланник откинулся на спинку кресла и наклонил голову.

— Меня предупредили лишь, что ты приедешь, — пояснил Ваделар. — И ни слова о причинах.

— Это уже меня не касается, наместник. Говоря между нами — императрица, пожалуй, слишком умна для того, чтобы что-то мне приказывать или что-то запрещать. Питая немалое уважение к Армекту, я не насмехаюсь над его властителями или урядниками, существование же самой Вечной империи считаю… само собой разумеющимся. Но такому, как я, трудно что-то приказать из Кирлана. Я стал посланником Шерни и не в полной мере принадлежу Шереру. Я завис где-то посередине. Вот так.

— Однако, ваше благородие, ты исполнил приказ… просьбу императрицы прибыть сюда, в этот дом. И ехать дальше в сопровождении солдат.

— Просьбу, да. Ее высочество попросила, чтобы я по пути навестил наместника судьи в Акалии и сказал ему пару слов о том, что, по моему мнению, происходит в Добром Знаке. Потому я и говорил, что она мне этого не запрещала, даже напротив. Кроме того, она любезно предложила мне общество армектанских гвардейцев. Я не стал отказываться. В обществе солдат, как мне кажется, будет и безопаснее, и веселее.

— Не знаю, будет ли тебе веселее, ваше благородие.

— А почему?

— Ну, потому…

Ваделар, несмотря на предупреждения Армы, в порыве искренней симпатии к ученому, которого видел в первый раз, рассказал ему обо всем, что сам знал о скандале в пуще. Не стал он скрывать и своих опасений в отношении Агатры.

Возможно, он не годился для того поста, который занимал. А может, мудрец Шерни просто заслуживал уважения и искренности урядника?

 

9

Первая Жемчужина Дома, царапая мох ногтями, обнажила лесной перегной и теперь давилась землей. Сидевшая неподалеку под деревом скучающая служанка-телохранительница забавлялась, насаживая кусочки коры на узкий клинок кинжала. Лишь когда оседлавший ее госпожу мужчина начал сопеть как медведь, она оставила кору в покое и выжидающе уставилась в просвет среди папоротников. Забава близилась к концу; распластанная на земле как лягушка Жемчужина Дома зарывалась пальцами ног в сухие иголки и подбрасывала бедра вверх, словно пытаясь выкинуть наездника из седла, но мужская рука снова укротила ее, сильнее вдавив лицом в землю. Телохранительница начала едва слышно хихикать, слыша беспомощные, приглушенные мхом стоны и фырканья. Однако сразу же после его благородие Денетт, несколько раз судорожно выдохнув, свалился с «кобылы» и рухнул среди папоротников. Разочарованная и разозленная Жемчужина завопила так, что эхо отдалось по всему лесу, и ударила кулаком о землю.

— Чему вас там учат в этой Роллайне? У любого пастуха это куда лучше получается!

Денетт тяжело дышал в папоротниках.

— Мальчишка… Да что там — ребенок!

Телохранительница с трудом сохраняла безразличие и серьезность, лишь украдкой бросая злорадные взгляды. С испачканным в земле носом и отпечатавшимися на щеке сосновыми иголками Анесса фыркала и ругалась в кустах. Наконец она вылезла и присела на корточки. Сорвав лист папоротника, а потом еще один, она снова начала фыркать от злости. Сердитым кивком она подозвала служанку. Та подошла, неся юбку, суконные штаны, шелковую рубашку и изящную куртку из лосиной шкуры. Злая как змея, обиженная на весь свет Жемчужина сама натянула штаны, надела высокие кожаные сапоги, выбросила юбку в кусты и пошла прочь, одеваясь дальше на ходу и не заботясь ни о Денетте, ни о служанке, которая, впрочем, не стала ждать приглашения и сразу же двинулась следом (при этом, однако, успев подобрать выброшенную юбку). Денетт что-то кричал, высунув голову из кустов, но это был… глас вопиющего в пуще, именно так. Анесса даже и не думала дожидаться неудачника.

Невольница низшего ранга, умевшая самое большее молчать и убивать, была для Жемчужины Дома пустым местом. Однако сейчас разгневанная драгоценность Сей Айе готова была разговаривать сама с собой.

— Нет, ты представляешь? Представляешь?

Телохранительница могла представить себе что угодно, поскольку, честно говоря, и не такое видала. Однако она никак не могла говорить с Жемчужиной Дома о ее приключениях с любовниками. Стоившая многих тысяч невольница, носившая звание Жемчужины, имела право, в особенности от имени хозяина, разговаривать с кем угодно, даже с императором. Но служанка стоила немногим больше обычной крестьянки. От Анессы ее отделяла пропасть, которую невозможно было преодолеть.

— Болван! — бросила прекрасная блондинка, гневным движением разрывая натянутую между деревьями паутину. — Ну где эти лошади, где?

Это уже был вопрос, требовавший ответа. Служанка показала направление. Вскоре обе оказались в седлах. Едва видимая лесная дорожка не годилась для дикого галопа, но Жемчужина считала иначе — она пришпорила свою лошадь и помчалась так, словно за ней гнался злой дух лесов или даже его благородие Денетт. Служанка, ездившая верхом столь же хорошо, как и ее госпожа, не отставала. Друг за другом они перескочили упавший на тропу ствол дерева; почти лежа на конских шеях, с исхлестанными ветвями спинами, они вполне могли сойти за самоубийц.

До западной окраины Сей Айе было совсем недалеко. Вырвавшись из леса, женщины галопом преодолели неглубокий ручей; брызги воды широким веером летели из-под конских копыт. Обожавшая ездить верхом Анесса забыла о своем гневе и, выпрямившись в седле, взвыла, словно волчица. Они с грохотом пронеслись через деревню. Какая-то баба на дворе уставилась на дорогу, но сразу же вернулась к своим делам; воющая в седле «добрая госпожа Анесса» успела стать для всех обычным зрелищем. Да, пожалуй, стоило выбежать на порог, поскольку Жемчужина любила порой швырнуть в воздух горсть серебряных монет… На этот раз она, однако, ничего бросать не стала. Дом госпожи Сей Айе стоял совсем близко от юго-западного края поляны; по дороге была только одна деревня, а чуть дальше — большой постоялый двор, гостями которого, к немалому удовольствию хозяина, все еще были солдаты К. Б. И. Денетта. Анесса и телохранительница, скача плечом к плечу, миновали его, а чуть позже оказались на развилке возле мельницы, откуда уже вела прямая дорога к дворцу. Кони ударили копытами, подняв облако пыли. Жемчужина Дома снова завыла что было сил, опередила служанку и помчалась галопом дальше. Вскоре подковы застучали по плитам двора. Блондинка спрыгнула с седла и, смеясь, взбежала по лестнице.

— Чудесно! — сказала она, увидев Йокеса. — Просто обожаю такое!

Он покачал головой, видя румянец на запыленном лице. К вспотевшему лбу приклеился локон распущенных волос, в которых торчали какие-то щепки и сосновые иголки. Запыхавшаяся Жемчужина подмигнула ему и пошла в сторону своих комнат.

— Где ты была? — спросил он, идя рядом.

— На прогулке с князем Денеттом. Что он дурак, я уже знала, но все еще ищу в нем хоть какие-то достоинства. И не нашла. Жеребец из него никакой.

— Ты позволила ему?..

— Ох, не ревнуй.

Йокес возмутился.

— Я вовсе не ревную.

Но он солгал. Поскольку ревновал.

Они вошли в комнату. Йокес закрыл дверь. Жемчужина позвала слуг и вскоре, мурлыча от удовольствия, нежилась в горячей ванне с благовониями.

— Где княгиня? — спросила она.

— Там же, где и всегда.

— Снова читает?

— Не знаю. Сидит в этом проклятом подвале, и все. Я ей через плечо не заглядываю.

— Надо наконец перенести эти книги и документы куда-нибудь в другое место.

— А кто это должен сделать? Я?

— Вечно ты какой-то кислый, — сказала она.

Он пожал плечами. Анесса ответила тем же жестом.

— Ты служил прачке — плохо. Служишь первой королеве Дартана, легендарной Роллайне — тоже нехорошо. Что нужно, чтобы у его благородия М. Б. Йокеса было хорошее настроение?

Он снова пожал плечами.

— Возможно, мне просто не хватает покоя, — сказал он. — Я и в самом деле уже навоевался за всю свою жизнь. Я оставил северную границу и вернулся в Дартан, радуясь, что наконец приму командование каким-нибудь личным отрядом в самой спокойной провинции империи. Князь, правда, приказал мне реорганизовать свои войска и набрать свежее пополнение, но это была лишь забава…

— О нет, — заметила Анесса.

— Знаю уже, что нет. Но я не того хотел. В конце концов, — задумчиво проговорил он, — я мог бы даже воевать, ничего не поделаешь… По крайней мере, это я умею. Но ввязываться во все то, во что я ввязался? Ты, конечно, в своей стихии. Интриги, заговоры, умолчания… А я до сих пор сомневаюсь и до сих пор мало что понимаю.

— Чего ты опять не понимаешь? — спросила она, откидывая голову и покачивая мокрыми волосами. — А?

— Хотя бы того, что легендарная первая сестра понятия не имеет о том, что является таковой, — язвительно ответил он, обмывая ее шею и грудь. — Какой в том вообще смысл? Допустим, я умираю, и появляется другой комендант Йокес, который не знает, что был когда-то тысячником легиона, понятия не имеет, как отдать простейший приказ, смотрит на коня и меч так, словно никогда их прежде не видел… Какова ценность такого командира и воина? Почему солдаты должны уважать этого прекрасного рыцаря? Почему красавица Анесса должна с ним спать, если он ее даже не помнит? Потому что он похож на прежнего Йокеса? Но это не он! Йокес, Эзена и вообще каждое разумное существо — это в первую очередь то, что внутри: способности, чувства, память… Все остальное — лишь фасад. Воскресение из мертвых одного только тела не имеет никакого смысла.

— Конечно, не имеет, — сказала она. — Я тебе много раз говорила, что ты отнюдь не глуп… Но я говорила и о том, что княгиня вновь обретет память, способности и все свои черты. Армектанка Эзена — это ведь только маска. Или даже не маска. Яйцо. Из этого яйца вылупится Роллайна. По крайней мере… я на это надеюсь, — слегка задумчиво добавила она.

Он с сомнением поморщился.

— Пока что она читает о своих собственных деяниях, словно хочет заучить их наизусть.

— Это понятно.

— Как раз ничего не понятно. Что там у тебя стряслось с его благородием Денеттом? — неожиданно спросил он. — На той… прогулке?

— Я утоплюсь, — сказала Анесса.

Погрузившись в воду, она начала пускать носом пузыри, потом открыла глаза и улыбнулась ему из-под воды. Он вытащил ее за волосы.

— Благодарю за спасение, рыцарь, — сказала она, переводя дух. — Я принадлежу тебе.

— Ты принадлежишь всем, это хуже чем никому. — Йокес не был особо расположен шутить. — Зачем ты это делаешь?

— Потому что люблю. Что, женишься на мне? — неожиданно разозлилась она. — Или, может, хотя бы родим ребенка и вместе его воспитаем? Тоже нет? Я уже поняла: тебе очень приятно спать с красивой и к тому же чужой невольницей, но, в конце концов, это только невольница, а ты ведь родом из рыцарского Дома.

— Ты такая же, как и она.

— Как Эзена? А может, не без причин? Послушай, ваше благородие, — купи себе невольницу! Жемчужину ты вряд ли сможешь себе позволить, но девушки первого сорта стоят втрое дешевле и ничуть не хуже и не глупее меня. Ей и будешь говорить, с кем ей гулять или не гулять, с кем сидеть, а с кем можно лежать. А я — чужая. Если Эзена мне прикажет, завтра я лягу под хряка. Или воткну себе между ног меч и умру. Или никогда больше не встречусь с мужчиной, или, может быть, буду молчать до самой смерти, или буду питаться одной морковью… Сделаю все, что она велит. Так что разговаривай с княгиней, комендант, не со мной. Убеди ее, чтобы она мне что-нибудь повелела или что-нибудь запретила. Только сам не пробуй мной распоряжаться, поскольку я могу быть твоей любовницей и подругой, но невольницей не стану.

Он терпеливо выслушал ее тираду.

— Любовницей и подругой, — повторил он. — Именно этого я бы и хотел. Я ничего не хочу тебе приказывать, Анесса. Но когда я прихожу к тебе, чтобы поговорить, а потом мы вместе засыпаем, то я хотел бы… не хочу быть пятым мужчиной, который тебе доверился за эту неделю, и третьим, который с тобой спал.

— Наоборот — третьим и пятым.

Он лишь покачал головой. Но до нее дошел смысл им сказанного, и она немного смягчилась.

— Глупый ты. Сколько тебе, собственно, лет? Иногда ты ведешь себя словно мальчишка, рыцарь… Ведь только ты один знаешь столько моих тайн, я не каждому говорю то, что говорю тебе. Но я не буду ждать, пока ты раз в десять дней вспомнишь о моем существовании и придешь… как за своей собственностью.

Анесса встала. С нее ручьями лилась вода.

— Ну? Вытри меня и иди, я устала, — сказала она.

Взяв купальную простыню, он выполнил первую ее просьбу. Вторую же — не успел: едва он шагнул в сторону двери, та открылась, впустив госпожу Сей Айе. На ней было легкое платье из пурпурного атласа, расшитое золотыми блестками, а на собранных сзади волосах — такой же бант. Внешность княгини всегда была неожиданностью — в любое время дня и ночи ее можно было увидеть как босиком и в одной рубашке, так и в платье, стоившем как доспехи четырех гвардейцев. Иногда же она умудрялась надеть грязную жилетку, будто отобранную у мальчишки-конюха, к ней расшитую серебром юбку, на ноги же — сандалии прачки. Йокес давно уже перестал гадать, какова причина подобной неразборчивости. Сейчас, когда она шла к ним от двери, демонстрируя очертания бедра через разрез в платье, в изящных туфельках на высоких каблуках, она выглядела очень привлекательно.

— Вы вместе, очень хорошо, — сказала она. — Останься, Йокес. Анесса, где ты была?

— Каталась верхом… По лесу.

— С этого момента, прежде чем ты куда-то отправишься, ты должна говорить об этом Кесе или Хайне. Я в последний раз разыскиваю тебя по всему Сей Айе.

— Да, ваше высочество.

— Его благородие Денетт — где он? Тоже канул, как камень в воду.

— Мы катались вместе.

— О?! — сказала Эзена, — Йокес, все-таки выйди и подожди за дверью. Я тебя позову.

Комендант по-военному поклонился и покинул комнату. Эзена взяла переброшенное через спинку кресла домашнее платье Анессы.

— Оденься, а то замерзнешь. Вы были одни?

— Да.

— Ну и?..

Жемчужина надела платье. Жестом велев ей повернуться, Эзена зашнуровала его на спине.

— У меня на него терпения не хватает, — сказала Жемчужина через плечо. — Он безнадежен… во всем. Прежде всего, он безнадежно глуп. Не знаю, что воображал себе отец его благородия Денетта, но я знаю, что он должен сделать: зачать другого сына, научить его уму-разуму и только потом прислать сюда. Ибо от его первенца толку никакого.

— Он клюнул на приманку?

— Какую там приманку! — взорвалась блондинка. Хлопнув в ладоши, она вызвала слуг и дала им знак убрать после купания. — Какую приманку? Он залез на меня в первых же кустах, я даже чихнуть не успела, не то что закинуть крючок.

Эзена нахмурила широкие брови.

— Он думает, что мы друг друга ненавидим…

— И что с того? Первый раз увидел невольницу? Он ведь знает, что даже если бы я тебя ненавидела вдесятеро сильнее, то не осмелюсь солгать, если меня спросят. Я вынуждена была лгать тебе, исполняя последнюю волю князя… но игры в кустах? Ты уже забыла, как это бывает? — спросила Анесса. — Ты солгала бы князю, если бы он тебя спросил о чем-то подобном? Ведь тебя бы за это забили палками при всех. Забили бы прачку, а тем более Жемчужину. За мою собачью преданность выложили целое состояние.

Эзена слегка улыбнулась — ложь действительно наказывалась строже, чем открытое неповиновение. В уважающем себя Доме для невольника за это существовало лишь одно наказание.

— А его благородие Денетт об этом не знает, — подытожила Жемчужина Дома. — Он настолько уверен, что ты примешь его предложение, что уже считает меня своей собственностью. И относится как к собственности. В самом деле, я уже только и жду, когда он прикажет мне шпионить за тобой, проверяя, насколько ты ему верна. Так, как это обычно делают мужья во всех уважающих себя Домах Дартана.

— Но это же наглость, — заметила Эзена. — Невольницы существуют для того, чтобы ими пользоваться… Но собственные невольницы, не чужие.

— И после свадьбы, — добавила Анесса. — Ты уже сейчас для него никто, несмотря на то что он чего-то хочет. Выйди замуж — и будешь стирать постельное белье. Его и мое…

— Гм… Откуда это у тебя?

Жемчужина приподняла край платья, открыв легкую сандалию из лакированного дерева и кожи. Точнее говоря, на обычную сандалию она походила лишь расположением ремешков; невольница стояла почти на цыпочках.

— Я велела мне их сделать. А что, плохо?

— Очень. Не носи их или прикажи сделать такие и для меня. Но не точно такие же, только похожие, пусть этот ремешок будет… покажи… вот здесь. Крест-накрест с этим. Белые, красные и… синие?

— Синего не носи, синее тебе не идет.

— Тогда серебряные и золотые, — сказала Эзена. — Мне вообще не в чем ходить. Ты говорила, что Денетт… А, что я буду стирать вам белье? Гм… Ты не хочешь, чтобы его благородие Денетт был твоим господином, Анесса?

— Ты спрашиваешь или шутишь?

— Спрашиваю.

— Ваше высочество, ты же прекрасно знаешь. — Жемчужина тотчас же восстановила дистанцию.

— Нет-нет, — сказала Эзена, садясь за стол, и оперлась о него локтями, сплетя пальцы. — Я знаю, что ты хочешь, чтобы удался план князя Левина, а его благородие Денетт может тому помешать, хотя я, собственно, не понимаю, каким образом. Но я спрашиваю не об этом. Я спрашиваю, хотела бы ты иметь такого господина? Денетт был бы для тебя хорошим господином, Анесса?

— Я только вещь, ваше высочество. Я не могу решать, кому я буду принадлежать и кто будет мной пользоваться.

— Потому и не решаешь, — раздраженно сказала госпожа Сей Айе. — Я тоже когда-то была вещью, но знала, кого люблю, а кого не люблю… Ты что, вдруг поглупела? Набралась от Денетта? Может, в его семени что-то такое есть?.. Ты разговариваешь со мной так же, как и недели две назад. Ты хотела бы такого господина или нет?

— Ведь он дурак! — со злостью бросила Жемчужина. — Насколько я слышала, до тебя это дошло, так зачем ты меня заставляешь повторять? Разве приятно принадлежать дураку?

— Ты действительно не хочешь стать свободной? Я дам тебе свободу, — сказала Эзена, возвращаясь к разговору, состоявшемуся два дня назад.

— Не хочу. Я не умею быть свободной. Первая Жемчужина Дома — такого Дома! — предмет лишь для своего хозяина. Для всех остальных я… кто-то. Здесь, в Сей Айе, я самая важная персона после тебя. Став свободной, я стану никем для всех.

— Я оставила бы тебя при себе.

— В качестве кого? Женщины без прошлого, без происхождения, у которой вместо имени отца в бумагах лишь подпись заводчика и подтверждение чистоты родословной? Той, которая уже не Жемчужина Дома и потому ничто и никто, но продолжает пытаться править? Рассказать тебе о судьбе одной прачки, которая внезапно стала княгиней?

— Это совсем другое дело.

— Нет, в точности то же самое. Йокес, к примеру, не выполнил бы ни одного моего поручения, а если даже и выполнил, то считал бы себя безмерно униженным. Не говоря уже про Кесу… Первая Жемчужина Дома, которой нечего сказать. Оставь это, ваше высочество. Прошу тебя, Эзена. Что со мной не так?

Княгине стало жаль красивую дартанку с непричесанными мокрыми волосами, которая, похоже, была искренне обеспокоена.

— Все хорошо. С тех пор, как ты перестала притворяться, ты…

Она смущенно замолчала, потом показала невольнице язык.

— Просто несносна.

Анесса подошла и поцеловала княгиню в кончик носа.

— Ты не освободишь меня?

— Не освобожу, — рассмеялась Эзена. — Давай-ка лучше расскажи побыстрее, что у вас там было в лесу с Денеттом… А потом позовем Йокеса.

Жемчужина Дома злорадно усмехнулась и рассказала о том, что произошло в папоротниках. В мельчайших подробностях.

Йокес ходил по коридору, пытаясь разобраться в собственных чувствах.

С того мгновения, когда ему стала известна правда о госпоже Сей Айе, он не знал покоя. Каждый день он пребывал в глубокой задумчивости, глядя в окно или покачиваясь в кресле с бокалом вина в руке… Все было так, как он говорил Анессе: он бежал от войска и войны, пытаясь найти хоть немного спокойствия. Но — наивный — он искал не там, где надо. Он уже знал, что для такого, как он, спокойствие есть только на войне… Спокойствие духа. Когда было ясно, кто враг, а кто друг, сердце и совесть могли спать спокойно. В Сей Айе, а может быть, во всем Дартане ничто не было ясно и очевидно. Воспитанный суровым отцом, старым рыцарем, комендант войска Сей Айе гордился своим происхождением, ходил с высоко поднятой головой, мог не раздумывая указать любому на его место. До поры до времени. Впервые в жизни он почувствовал себя… смешным, ну да, смешным. В течение всего лишь нескольких месяцев он был готов одной и той же особе указывать на ее место — то в ручье, с корзиной для грязного белья; то перед судом в Роллайне; то без малого на королевском троне… Неожиданно он осознал, что чистая кровь в жилах вовсе не заметна для любого, кто хочет и умеет видеть и слушать. Если бы это было так, если бы ее существование действительно как-то проявлялось, Эзена никогда не стала бы прачкой. Если бы даже произошла такая печальная ошибка, то после того, как бывшая невольница заняла надлежащее ей место, никто не сомневался бы, что она этого места действительно заслуживает. А тем временем он сам первый из всех ставил под сомнение права «невольницы». Как так получилось, что чистая кровь оказалась не в состоянии распознать другую чистую кровь? Может, все же существовало что-то еще, кроме войны, кроме службы под знаменем Арилоры, что могло уравнять людей любого положения? Но что? Он не знал.

Он чувствовал себя осмеянным, униженным и жалким.

Ни одной из многостраничных хроник, оставленных князем Левином, он не читал. Даже если бы он и хотел, у него не было такой возможности, поскольку над ними постоянно сидела ее высочество. Но он разговаривал с Анессой. Жемчужина с присущим ей красноречием изложила ему настоящую историю старшей из мифических трех сестер. Историю первой королевы Дартана, величайшей в истории женщины-воина, дело которой никто не сумел продолжить. Королева Роллайна ушла, оставив богатый и могущественный объединенный Дартан, с сильной королевской властью, справедливым законом, цветущим искусством, множеством ученых мудрецов, — Дартан, который без труда мог подчинить себе все земли и племена Шерера, но выбрал интриги и распри между родами. Она ушла… А теперь вернулась, и он, Йокес, стоял рядом с ней.

Если бы он только мог, он бы оспорил то, что Роллайна и Эзена — одно и то же. Но тому имелись доказательства. Ведь дочь Шерни в армектанской невольнице увидел сам князь Левин, наследник традиций самого знаменитого дартанского Дома. Кроме того, даже если опустить внешнее сходство Эзены и легендарной королевы, бесспорные доказательства, как уверяла Анесса, имелись в хрониках. Йокес не мог поверить, когда услышал, что именно с него началась вся история. Да, в книгах были записаны даже имена — и среди них имя Йосс, древний аналог имени, которое он носил. На службе у Дома К. Б. И. никогда не было никого с таким именем — до того самого момента, когда старый князь, приняв присягу на верность от нового коменданта своих отрядов, спустился в подвал замка, чтобы найти фрагмент, где говорилось о рыцаре Йоссе, который явится в Сей Айе, чтобы принять командование войсками королевы Роллайны. Прачка Эзена все еще ходила к ручью, никому не известная, не замечаемая господином Сей Айе, когда комендант Йокес — рыцарь Йосс — набирал новых солдат и перевооружал войско, которым ему предстояло командовать…

Дверь в комнату Анессы широко распахнулась.

— Ты что, заснул? Я зову тебя и зову, — сказала она.

— Просто задумался.

Вернувшись в комнату, Йокес заметил легкий румянец на лицах обеих женщин. Похоже, в его отсутствие они разговаривали о чем-то крайне интересном.

— Я не выйду замуж, — сходу начала Эзена. — А если даже и так, то не за его благородие Денетта… Посоветуй, Йокес. Денетт вернется ни с чем, поскольку я не собираюсь отдавать ему половину всего, что имею, а в особенности половину войска и половину власти над людьми. Особенно такими людьми, как ты. Необходимыми. Посоветуй, комендант. Они захотят отобрать у меня все. Что тогда?

— Ты не признаешь судебного решения и подашь апелляцию, ваше высочество.

— Ты останешься со мной?

— Да, ваше высочество.

— А если завтра из меня снова вылезет прачка?

Неужели она слышала его мысли сквозь дверь? Комендант прикусил губу.

— Ваше высочество… — сказала Анесса.

Услышав упрек от Жемчужины, княгиня коротко рассмеялась.

— Прошу прощения, комендант… Рано или поздно суд вынесет окончательное решение, а я с ним не соглашусь. Сядь, Йокес. Я не хочу, чтобы ты дал мне поспешный ответ. Подумай.

— Над чем, ваше высочество? Ты не признаешь решения суда — очень хорошо. Никто ничего у тебя не отберет.

— А имперские легионы?

— Имперские легионы, ваше высочество, ничего не добьются. При условии, что ты дашь мне полную свободу в ведении войны.

— Ты защитишь Сей Айе от всей Вечной империи?

— Нет, ваше высочество, поскольку у меня нет соответствующего войска.

— Легионы ничего не добьются… и вместе с тем ты говоришь, что мы не сможем защититься? Ах да, я понимаю — ты считаешь, что нужно увеличить численность отрядов?

— Никогда не помешает, но я о другом. Это войско не в состоянии защищаться.

— Почему?

— Потому что это наступательное войско, княгиня. Организованное и обученное с мыслью об агрессии. Его высочество, госпожа, оставил мне крепкое ядро армии, которая, если ее усилить, сможет через полгода войти в Роллайну. Никто не станет осаждать Сей Айе.

 

10

К. Б. И. Денетт вовсе не был глупцом — скорее избалованным. За всю свою жизнь он лишь пару раз видел то, чего не мог получить. Ему очень хотелось снискать лавры на дартанских боевых аренах — много лет там царил человек, с которым никто не мог сравниться. Денетт, который, несмотря на юношескую ветреность, был неплохим рубакой и отличным наездником, когда-то хотел бросить ему вызов, но встретил сопротивление со стороны собственного отца. К. Б. И. Эневен, разбиравшийся в рыцарском ремесле не хуже своего сына, был, однако, более опытен и мог оценить шансы. «Нет, — сказал он тогда. — Этого человека называют Рыцарем Без Доспехов, и ты хорошо знаешь, что прозвище это возникло не на пустом месте. Ему незачем таскать латы, поскольку, когда он держит в руках свои два меча, никто не сумеет рассечь клинком его кольчугу. Лучшие невольники, рожденные от отборных пар и с детства обучавшиеся боям, не в состоянии ему противостоять. Я знаю его благородие Венета (таково было настоящее имя Рыцаря Без Доспехов). Он человек мягкий и доброжелательный, но на арене сражается, чтобы выиграть. Он убьет тебя, мой мальчик. Убьет, сам того не желая. А ты — единственный мой сын, и я не позволю, чтобы ты столь глупо погиб. Дерись с кем угодно, только не с ним». На том и закончилось. Это было самым большим поражением в жизни Денетта. Со второй серьезной проблемой он столкнулся только в Сей Айе. Однако сомнение очень быстро сменилось спокойной уверенностью в себе. Поговорив с армектанкой, молодой магнат пришел к убеждению, что своего все же добьется. Эзена не была глупа. Он явно видел, что его предложение произвело впечатление на армектанку. Это был шанс, реальный шанс для нее. Необычность этой женщины оказалась во многом иллюзией. Да, у нее была своя блажь, была… Но с женскими капризами Денетт умел справляться. И он послал короткое письмо отцу, заверив того, что все идет хорошо.

Прошло несколько недель, в течение которых к гостю из Роллайны относились так, как он того заслуживал. Он получил в свое распоряжение лучшие гостевые комнаты, ему выделили слуг, он присутствовал вместе с госпожой Сей Айе на обедах. Он мог ездить, куда хотел, и делать, что ему нравилось. Он получил в подарок прекрасного маленького коня, фарнета, — это была помесь, которую разводили только в Добром Знаке. Кони этой породы, не слишком быстрые и выносливые, но очень проворные и подвижные, отлично показывали себя на лесных бездорожьях; их повсюду использовали лесные стражи Сей Айе. Впечатления от первого дня пребывания на поляне поблекли; молодой Денетт счел те события неприятным недоразумением. То, что Эзена не спешила принять его предложение, он воспринимал лишь как прихоть капризной невольницы, которая неумело пыталась ему показать, насколько она независима. Но (тут Анесса была права) в ее владениях он чувствовал себя как дома — ибо предложение невозможно было отвергнуть, и каждый, у кого с головой все в порядке, должен это понимать.

В свободное время Денетт заканчивал писать второе письмо отцу, значительно более длинное, чем первое. Дело двигалось с трудом — к искусству письма в столице рыцарского Дартана относились не слишком серьезно. Молодой рыцарь подробно объяснял, кто такая княгиня Эзена, как выглядит ее дом и какая ставка поставлена на кон. Он надеялся, что в заключение уже сможет сообщить примерный срок торжественной помолвки.

Жемчужина Дома была достойна своей госпожи — вернувшись с прогулки, Денетт даже не пытался скрыть раздражения. Халет, страж и верный друг, выслушал рассказ о нахальной шлюхе (который не до конца соответствовал действительности…), но не сказал ни слова, лишь скривив губы в ничего не говорящей улыбке. Денетт ходил по комнате, обдумывая наказания, которые вскоре обрушит на голову строптивой невольницы.

— Это единственное на свете место, где царят такие обычаи, — наконец сказал он, останавливаясь перед Халетом. — Брачный контракт мы с Эзеной подпишем в Роллайне, но как только я сюда вернусь (а я вернусь, потому что слишком многое надо будет поменять), я прикажу этой самой Анессе убирать конюшни.

Халет демонстративно зевнул.

— Да, а потом, грязную и с обломанными ногтями, ты возьмешь ее к себе в спальню… Что ты болтаешь? Здесь не Роллайна! С кем ты тут собираешься спать? С этой черноволосой? Тогда уж сразу возьми себе корову. — Халет имел возможность внимательно разглядеть Эзену, и у него уже сложилось определенное мнение, особенно насчет тяжелых грудей и округлого зада армектанки. Сам он предпочитал скорее узкобедрых.

— У них тут целых три Жемчужины. Кеса слишком худая и старая, но — ты видел Хайну? Ну и как? А где сказано, что первую Жемчужину Сей Айе должны звать Анесса?

— Хайна Анессе и в подметки не годится, — спокойно заметил Халет. — И дело не только в красоте. Но — останемся при своем, если ты так считаешь… Я видел сто разных Домов и двести разных Жемчужин. Но такой я не видел еще никогда. Она… просто невозможная.

Денетт пренебрежительно фыркнул. Но Халет не отступал.

— Это самое совершенное тело в Дартане, а может, и во всем Шерере, — столь же спокойно продолжал он. — Номинальная цена, на мой взгляд, составляет примерно две тысячи двести золотых, но если бы ты действительно решил выставить ее на продажу, ты получил бы втрое больше.

— Она татуированная. Никто такую не купит.

— Неправда. Ее трудно продать, но если кому-то эти татуировки придутся по вкусу, то они одни стоят полторы сотни золотых. Ты получил бы за нее столько, сколько я сказал. За эти деньги можно вооружить неплохой отряд. А ты говоришь, что пошлешь ее в конюшню?

— Э-э… — проговорил Денетт.

Он похлопал Халета по плечу.

— Мне нужно в конце концов переодеться, — сказал он. — Я вспотел, весь воняю…

Он не договорил.

— Ты заметил, как они странно пахнут? — задумчиво спросил он.

— Что? — удивился Халет.

— Странно пахнут… — повторил Денет. — Как-то так… как воздух после грозы.

— Кто так пахнет? Никогда ничего не замечал.

— Эзена и Анесса.

— У тебя всегда был нюх как у гончего пса. Я почти совсем не различаю запахов. Розы… цветы черемухи, если вблизи — да. Ну, и разная неприятная вонь, понятно. Но уже на столе для меня редко что по-настоящему пахнет.

— Бедняга! — пожалел его Денетт.

— Иди уж, ваше благородие, потому что твой запах я действительно чувствую… Ты ехал на коне, или конь на тебе?

Денетт махнул рукой и вышел. Халет остался один.

Он сидел, задумавшись. Сидеть без движения он мог даже по полдня. Странная черта для молодого, полного жизни человека, отнюдь не флегматика по натуре.

Он беспокоился из-за Денетта.

Халет был слугой — почти таким же, как телохранительницы княгини Сей Айе и Жемчужин Дома. Он родился свободным, в его жилах даже текла чистая кровь — и тем не менее он был лишь слугой; от сына рода К. Б. И., которого он охранял, его отделяла пропасть. Уже ребенком его приучали к роли слуги, и он умел делать только два дела: сопровождать своего господина и убивать. Сопровождать везде и во всем — в разговоре, на охоте, в путешествии. Спутник и защитник, обладавший чертами, которые могли понравиться только одному человеку на свете: К. Б. И. Денетту. Его благородие К. Б. И. Эневен, думая о будущем своего сына, содержал для него дом, вырастил коней, заказал одежду и оружие, купил невольниц, собрал вооруженный отряд и обучил стража-гвардейца — Т. Халета. Этот отлично воспитанный и выдрессированный человек имел, однако, один недостаток. Халет думал, говорил и поступал так, как от него ожидали, но где-то в самой глубине души он сохранил свое «я»… И в этом маленьком потайном уголке он хранил прежде всего то, что потрясло бы его благородие Эневена, потрясло бы настолько, что он убил бы Халета собственной рукой.

Ибо Халет Денетта ненавидел. В течение долгих четырех лет. Ненавидел просто так, без причин. Может быть, только за то, что ради таких, как Денетт, других превращали в машины. Бездумные, словно катапульта или арбалет.

Откуда только взялся такой человек, как Халет, в самом сердце Золотого Дартана, где в течение веков всем было очевидно, что каждый должен знать свое место? Никто не возражал против подобного порядка вещей… И вдруг в семье, многие поколения которой с гордостью служили кому-либо, появился мальчик, ненавидящий службу. Без причин.

Ненавидя К. Б. И. Денетта, Халет искал его недостатки. Он нашел их сотню или тысячу. Шли годы, недостатков становилось все больше. Достоинств же не было вовсе — до того дня, когда восемнадцатилетний Денетт вырвался из рук своего стража-гвардейца и прыгнул в бурную реку, среди острых камней, чтобы вытащить из нее щенка со сломанной лапой. Песик вскоре сдох, через два или три дня, несмотря на всю проявленную заботу, и Денет похоронил его на лугу. Эта неуклюже-трогательная история открыла новый недостаток Денетта — легкомыслие, если не глупость. Но кроме того, она показала и кое-что еще: этот парень отважен и у него доброе сердце. Не только для собаки в реке, но и для людей. Избалованный, надменный, праздный, он тем не менее никому и никогда не причинил страданий. И даже — стыдливо и украдкой — пытался помочь… У Халета открылись глаза. Он увидел нечто, чего раньше не замечал.

Маленький тайник на дне души, ускользнувший от взгляда создателей человеческих машин, не мог вместить двух чувств. Халет выбросил ненависть прочь и полюбил Денетта.

Теперь он сидел в роскошно обставленной комнате прекрасного дома в Сей Айе, неподвижно, как он привык, и беспокоился. Он не знал, как помочь Денетту, не мог поговорить с ним как следует. Он мог лишь следить, чтобы никто не причинил ему вреда.

И боялся, что не уследит.

Возможно, его благородие Денетт и ощущал запахи, которых не могли ощутить другие. Зато Халет обладал звериным инстинктом — весьма желанной чертой у стража-убийцы. Инстинкт молчал, когда ночью на поляне Йокес вывел из зарослей своих лучников, но подавал голос сейчас, в тихой комнате роскошного дома на поляне, называемой Добрым Знаком.

 

11

В Дартане коты не были редкостью — даже в столице никого не удивлял вид четверолапого разумного. Но удивление Денетта, когда он увидел котов — лесных стражей Сей Айе, имело под собой основания: коты охотно брались за всякие одноразовые поручения, но на постоянную личную службу поступали редко. Совсем другое дело — в имперских легионах. Коты-разведчики и курьеры служили в армектанских и громбелардских войсках, а до недавнего времени — даже в знаменитой рахгарской кошачьей полусотне. Там, однако, служили гадбы, громбелардские коты-гиганты, вдвое крупнее и втрое тяжелее армектанских тирсов.

Полосато-бурый кот, который легкой трусцой пересек двор и прыжками взбежал по лестнице, был именно тирсом. Стражники у дверей, видимо, хорошо его знали, поскольку ни о чем не спрашивали; более того, они отдали ему честь, что явно доказывало — кот отнюдь не приблудный и имеет офицерское звание или занимает некую высокую должность в Сей Айе. Фыркнув в ответ, тирс исчез в глубине дома. Слуги в коридорах не обратили на него никакого внимания. Похоже было, что к четверолапому относятся лучше, чем к двуногим носителям разума; почти никто не мог без предупреждения появляться в покоях княгини, а кот направлялся именно туда. Возможно, в силу занимаемого поста он имел право посещать ее высочество в любое время, но скорее дело было лишь в том, что это был кот… Никто не обязан был прибегать к услугам этих необычных созданий, но если уж кто-то принял такое решение — ему приходилось считаться с кошачьим мировоззрением, включавшим в себя в том числе презрение к людским обычаям и выдуманным правилам. Даже в имперских легионах смирились с тем, что мохнатых разведчиков военная дисциплина никак не касается. Если бы коту преградили дорогу, он наверняка был бы готов обойти дом кругом и оказаться в покоях княгини вместе с осколками выбитого оконного стекла… Конечно, если считал бы дело не терпящим отлагательства.

Кто-то, однако, все же обратил внимание на кота. Шедший в другую сторону молодой невольник обернулся и что-то крикнул. Кот остановился, не поворачивая головы. К этому тоже не каждый мог привыкнуть… Для кота смотреть на говорящего человека было бессмысленной тратой целых двух чувств для одного дела. Можно ведь просто слушать, одновременно разглядывая что-то другое.

— Идешь к княгине, ваше благородие?

— Приходится, — ответил кот, на этот раз повернув голову; кошачий голос звучал не слишком отчетливо, и человек, если не стоял с ним нос к носу, порой не мог разобрать слов. — Я искал коменданта, но мне сказали, что он в военном лагере. Я искал первую Жемчужину и тоже не нашел. А у меня важное известие, и потому я иду к княгине.

— Ее высочество в замке, а Жемчужина вместе с ней, — сказал невольник.

Кот не поблагодарил, вернее, не сделал этого вслух, просто повернулся и обошел парня стороной. Именно это и было благодарностью — обычно коты не уступали дорогу людям. Впрочем, никто не считал это унизительным.

Полосатый тирс снова пересек двор и оказался в старой башне. Найдя открытый люк в полу, он сбежал по темной лестнице в подземелье. Вскоре послышались женские голоса, а чуть позже он уже стоял в дверях хорошо освещенной комнаты. Жемчужина Дома, сидевшая лицом к двери, сразу его заметила.

— Вахен! Как ты сюда попал?

Княгиня удивленно обернулась и улыбнулась, увидев шельмовскую морду офицера своей лесной стражи.

— Вас слышно. Я искал коменданта.

— Он в лагере конницы.

— Уже знаю. У нас будут гости, послезавтра утром, самое позднее до полудня.

— Гости? Послезавтра… до полудня?

Кот никогда не понимал, почему людям всегда надо повторять по два раза.

— Армектанские гвардейцы, клин пеших лучников под командованием подсотницы, их сопровождает путешественник — не военный. Три верховых коня, в том числе чистокровный дартанец гонца, и восемь вьючных мулов. Полагающаяся по уставу прислуга — четверо погонщиков мулов, квартирмейстер. Во вьюках — лагерное снаряжение и немного еды, ничего достойного внимания.

Женщины молча переглянулись.

— Я должен еще известить коменданта, — сказал Вахен.

— Подожди, — остановила Анесса лесного стража, который уже собирался уйти.

Кот сел на пороге, обернув хвост вокруг лап. Он знал, что за этим последует. Вопросы.

— Говоришь, гвардейцы? И кто-то еще?

Кот молчал.

— Но что тут делают тридцать гвардейцев? К тому же еще и армектанских… я правильно поняла? — Эзена вопросительно переводила взгляд то на Жемчужину, то на бурого офицера. — Что это может значить?

Кот молчал.

— А тот человек? Как он выглядит?

— Как путешественник, — сказал Вахен.

— Ты не знаешь, кто это?

— Он не военный.

— Но… на кого он похож? На купца? На урядника? На мужчину чистой крови?

— Он похож на путешественника, — терпеливо повторил кот, хорошо знавший людей и их любовь к бессмысленным словам. — Если бы он был похож на кого-то другого, ты об этом сразу же бы услышала. Я знаю столько, сколько сказал. Если узнаю что-то еще, то сразу же приду или пришлю кого-нибудь с известием. А теперь мне нужно идти в лагерь конницы. У тебя есть какие-нибудь распоряжения для коменданта?

Эзена и Анесса уже немного освоились с новостью — во всяком случае настолько, чтобы вспомнить, что они говорят с котом.

— Спасибо, Вахен, я все поняла, — сказала княгиня. — Нет, никаких распоряжений. Йокес знает, что нужно предпринять.

Кот встопорщил усы, оценив старания женщины, которая говорила «я все поняла», хотя сгорала при этом от любопытства и готова была выслушать его доклад хоть семь раз, расспрашивая о каждом слове по отдельности. Подняв лапу, он выпустил когти в кошачьем ночном приветствии. Не каждый человек удостаивался подобного жеста.

Женщины остались одни.

— Армектанская гвардия?

— Но… что это может значить?

— И еще какой-то путешественник…

Вахен не озверел от злости лишь потому, что был уже далеко и не слышал разговора возбужденных женщин, которые по десять раз повторили каждое его слово. Все это было лишь пустое сотрясение воздуха, из которого ничего не следовало. Наговорившись, они наконец замолчали.

— Не прогоняй его пока из Сей Айе, — помолчав, сказала Эзена, имея в виду Денетта.

Жемчужина поняла.

— Не прогоню. Всегда успею. Сперва выясним, зачем сюда пришли эти армектанцы. К тому же я и так хотела тебе посоветовать, чтобы ты еще немного подождала.

— Чего?

— Вестей из Дартана. Завтра, самое позднее послезавтра должны прийти письма из Роллайны, — напомнила Жемчужина.

— Думаешь, мы узнаем о нем еще что-то достойное внимания?

— Сомневаюсь. Скорее рассчитываю на подтверждение того, что мы узнали раньше. О тех самых спорах между Эневеном и другими Домами К. Б. И. Похоже, Эневен действительно боится, что возрастает значение тех, кто беднее его, но состоит в более близком родстве с князем. Они судятся из-за происхождения. Уже давно. Если в письмах будут какие-то новые подробности, то, возможно, тебе удастся добиться подтверждения их от Денетта, за обедом или на прогулке. Это всегда может пригодиться.

Эзена махнула рукой.

— Мне не дают покоя эти гвардейцы. Вахен умеет испортить весь остаток дня… Может, стоило бы позвать сюда Йокеса?

— А зачем? Ты хорошо сделала, предоставив ему свободу действий. Порой он бывает несносен, но в таких делах лучше ему не мешать. Ни ты, ни я не придумаем ничего более умного, чем он.

Эзена улыбнулась.

— Слушай, ты его что… любишь?

— Йокеса? — Жемчужина удивленно посмотрела на нее, потом задумалась. — Я должна ответить, что мне этого нельзя… Правда, ваше высочество?

— Неправда.

— Не знаю, люблю ли я его. Я… думаю немного по-кошачьи. — Улыбнувшись, она показала на дверь, на пороге которой еще недавно сидел Вахен. — Даже если я что-то чувствую, а я ведь чувствую… то сразу же спрашиваю себя, что из этого следует. Пойми наконец, что я… действительно вещь, во всяком случае, не человек, а только так выгляжу. Ты им когда-то была. Потом ты продала свою свободу, но только свободу. До этого у тебя была своя собственная жизнь, хорошая или плохая, неважно. У меня никогда ничего такого не было.

Эзена молчала.

— У меня не было матери, отца, братьев и сестер, так что мне некого было любить, у меня не было даже подруг по играм, поскольку нам нельзя было играть, все время занимало обучение, — продолжала Анесса. — Я была Синей, потом я была Песчинкой, еще, помню, Пихтой и Щечкой… Нам то и дело меняли имена, если это вообще были имена, так что их у меня было, наверное, с сотню. Анессой меня назвал только князь Левин, но если завтра ты меня продашь, то кто-нибудь готов назвать меня Эзеной, Хайной или Блевотиной, если ему вдруг понравится подобный юмор. А ты меня спрашиваешь, люблю ли я Йокеса! Я могу почувствовать любовь других, меня этому учили, но свою… — Она покачала головой. — Не знаю, правда не знаю. Мне он очень нравится, и я люблю с ним спать, Эзена.

Армектанка внимательно смотрела на нее. Невольница говорила больше и быстрее обычного. Вопрос затронул ее куда сильнее, чем она пыталась показать.

— Я бы хотела это изменить.

Жемчужина возмутилась.

— Опять то же самое… Мне хорошо и так.

— Ты не хотела бы быть такой, как другие?

— Какие «другие»?

— Обычные люди.

— То есть? Такие, как княгиня Эзена? Как Денетт? Между Эзеной и Денеттом больше различий, чем между Денеттом и найденной в лесу палкой. Что значит «быть как другие люди»? Чувствовать любовь? Не все ее чувствуют. Не быть вещью? Денетт — тоже вещь, только он об этом не знает. Эту вещь изготовили не те ремесленники, что сделали меня, но раз уж об этом речь, то я — вещь, которая стоит столько же, сколько и Йокес, не говоря уже о Денетте. И я имею в виду не деньги.

— Я тоже вещь?

— Ты? Ты, пожалуй, нет.

— А почему?

— Не знаю, ваше высочество.

Когда Анесса говорила «ваше высочество», это обычно означало, что разговор подошел к концу. Эзена слегка улыбнулась. Нет, нет… Жемчужина Дома не была предметом. Вернее — да, она была им тогда, когда хотела. Когда ей было удобно. Несмотря на то, во что пытались превратить человеческого ребенка, из него выросла женщина. Она обладала собственными чувствами, а не только знаниями и принципами, которыми ее пичкали. Обученная быстро набираться опыта, она набралась его куда больше, чем сама была готова признать.

— Хорошо, Анесса, — сказала Эзена. — Не будем больше об этом. Лучше объясни, почему ты мне лгала.

Жемчужина нахмурилась.

— Гм… тогда? — переспросила она, быстро пытаясь сообразить, что имеет в виду ее собеседница.

— Тогда, — подтвердила Эзена, подходя к портрету Роллайны. — Ты и князь, все, кто знал… Почему нельзя было просто прийти к Эзене и сказать ей, кто она на самом деле? Я все это прочитала, — она обвела рукой комнату, — и не могла думать ни о чем другом… И только вчера я поняла, что не знаю, почему мне этого не сказали. Чего вы ждали?

Анесса молчала.

— Меня слегка удивляло, что ты об этом не спросила, — наконец сказала она. — Я жду этого с тех пор, как… с самого начала. Я подготовилась к этому разговору.

Эзена вдруг поняла, что причины могут оказаться намного важнее, чем она подозревала. Она подошла к столу и села.

— Я не знаю о чем-то важном?

— Мне пришлось кое о чем промолчать.

— И о чем же?

— Ты еще не читала хроник Сей Айе. Летописи Дартана, история трех сестер — все это здесь. Но хроники Сей Айе у меня.

— Что в этих хрониках?

— А если я попрошу меня об этом не спрашивать? Для твоего же блага, поверь мне! — сделала попытку Анесса, заранее зная, каким будет ответ.

— Ты с ума сошла? Что в этих хрониках, говори немедленно.

— Ты не первая, — сказала Анесса. — Вернее, ты вернулась не в первый раз. Полосы Шерни уже пытались воскресить Роллайну, но им удалось лишь призвать кого-то очень на нее похожего.

Эзена почувствовала, как у нее сильнее забилось сердце.

— Сколько раз? — сдавленно спросила она. — И в чем заключалось это сходство?

— Сперва это была девушка, очень на нее похожая, может быть, точно такая же. — Жемчужина показала на большой портрет. — И ничего больше. Во второй раз Роллайна обрела какие-то обрывки воспоминаний, она также обладала какой-то силой, немного похожей на ту, которой обладают посланники. Но владеть этой силой она не могла. Она сошла с ума… а потом перестала быть человеком.

Эзена, сердце которой билось все сильнее, побледнев, смотрела на нее.

— Похоже, что Полосы, оживляя какую-то свою часть в облике мыслящего существа, — продолжала Анесса, — теряют над ним контроль. Шернь мертва и неразумна. В хрониках Сей Айе есть записи, которых я не понимаю, но из них следует, что Роллайна вернулась к Шерни, так, впрочем, сказал мне князь. Я этого не понимаю, — повторила Жемчужина, — Роллайна… снова стала Полосой Шерни. Князь решил, что следует ждать, пока Роллайна не пробудится сама. Возможно, требуется время, чтобы все получилось как надо. Нельзя торопить события.

— Ты, однако, поторопила.

— Потому что не могла иначе. Суд в столице… его благородие Денетт со своим предложением и, наконец, ты сама, твои сомнения и… непредсказуемость, — объясняла Жемчужина. — Я видела, что еще немного, и катастрофа неминуема. Ты готова была точно так же выйти замуж за Денетта, как и подчиниться решению суда или развязать войну. Князь предвидел, что так может случиться. Он велел мне ждать так долго, как я сама сочту благоразумным. Все здесь — летописи, доказательство того, кто ты такая, соответствующие средства и, наконец, союзники. Такие, как я. Только представь — постепенно открывающая правду о себе, испуганная и растерянная девушка где-то в Дартане… Ты могла бы пострадать, в том числе и по своей собственной вине.

— Но ты всего лишь предмет, — тихо сказала Эзена. — Участие в оживлении Полосы Шерни оставили на твое усмотрение, ты взяла ответственность на себя и поступила так, как сочла справедливым. Но ты всего лишь предмет…

Анесса отвела взгляд.

— Кем или чем ты бы ни была, — сказала госпожа Сей Айе, — я восхищаюсь этим кем-то или чем-то. Я прощаю тебя, Анесса… но оставь меня теперь одну. Я была деревенской девчонкой, потом невольницей то тут, то там, потом княгиней, потом полубогиней… а еще я могу быть Полосой Шерни, сумасшедшей или не знаю кем. Оставь меня одну, мне нужно прийти в себя.

Жемчужина сглотнула, поклонилась и направилась к двери.

— Но не уходи далеко, — тихо добавила Эзена, — потому что потом мне захочется перед кем-то выплакаться. А у меня никого нет, кроме тебя.

История армектанских войн и завоеваний учила многому. Она наглядно демонстрировала, что уже много веков назад дартанское рыцарство было войском устаревшим и неподходящим, не могущим сравниться с армектанскими армиями, состоявшими из профессиональных солдат, вооруженных и обученных, поделенных на одинаковые отряды. Дартанский рыцарь, закованный в прекрасные доспехи и сидевший на боевом коне, с детства учившийся рыцарскому ремеслу, в поединке решительно превосходил конного лучника с равнин. Поединков, однако, никто не вел… Родившаяся еще в княжестве Сар Соа армектанская военная доктрина подразумевала объединение клиньев в колонны, тех же — в полулегионы. Высшей ступенью организации был легион — подразделение достаточно сильное, поскольку оно насчитывало до полутора тысяч солдат, и вместе с тем достаточно небольшое для того, чтобы им можно было легко управлять. Войска на каждом уровне организации можно было объединять и делить, не уменьшая их боеспособности, — переходящая в другой полулегион колонна состояла из тех же самых, сжившихся друг с другом солдат, имевших собственных десятников и собственных офицеров; в каждой армии действовали те же команды и сигналы, теми же были военные знаки различия. По сравнению с построенной таким образом военной машиной дартанское ополчение выглядело просто смешно: недисциплинированное рыцарство шло на войну поневоле, не рассчитывая захватить какого-нибудь более или менее значительного пленника (армектанский офицер, нередко происходивший из крестьян, мог быть гол как сокол, живя исключительно на жалованье и не имея возможность заплатить за себя выкуп). Дисциплины не существовало, авторитет вождей, постоянно подвергаемый сомнению, был невелик, разве что если во главе стоял сам король — но король не мог лично командовать каждым полком и каждой обороняющейся крепостью. Тяжелая дартанская кавалерия, которая могла втоптать в землю противника, превосходившего ее втрое, оказывалась беспомощной против избегавшей жестких лобовых столкновений легкой армектанской конницы и испытывала немалые трудности, сражаясь с пехотой, которая принимала бой только на выбранной ею позиции, окружив себя рвом и импровизированным частоколом, а потом обрушивала на атакующих настоящий дождь из стрел. Это удручало и обескураживало рыцарей, которые, обидевшись на врага, могли даже покинуть поле битвы и разъехаться по домам. Мудрый князь Левин обо всем этом знал. Создавая свои отряды, он даже не думал о том, чтобы опираться на дартанскую рыцарскую кавалерию. Вместе с тем, однако, ему не приходилось точно следовать армектанским образцам — ибо у него были деньги. Войска равнинного края обходились дешево; даже после возникновения империи во всем Армекте существовал лишь один парадный клин тяжелой кавалерии, включенный в состав императорской гвардии. Когда-то дартанский рыцарь, получив от короля надел земли, обязан был взамен явиться по первому же зову, на коне, в доспехах и с отрядом. В его собственных интересах было заботиться о коне и оружии, поскольку от этого зависела его жизнь. В постоянной армии содержать такого конника и его свиту было невозможно и нецелесообразно; тяжелая рыцарская кавалерия (или созданная по рыцарскому образцу) должна была быть достаточно многочисленной, чтобы оказывать решающее влияние на ход боя. Включать в состав легионов слабые отряды не имело никакого смысла.

Однако его высочество К. Б. И. Левин не был властителем Вечной империи, посылающим своих солдат на все четыре стороны света для поддержания порядка во всех ее краях. Он мог создать армию, которую считал для себя лучшей, — и создал. Может, еще не армию, но, по крайней мере, зачаток таковой.

Йокес не лгал, когда говорил Денетту, что ему не хватает боевых коней. Это действительно было немалой проблемой, хотя решение уже нашлось. Не хватало коней для новых подразделений, но существующие не испытывали в них недостатка. На каждого из четырехсот конников в полных доспехах приходилось двое легковооруженных (хотя «легко» лишь в дартанском понимании) стрелков, которые не пользовались громадными боевыми конями, носили усиленные железными пластинами кольчуги, а небольшие щиты возили за спиной в качестве дополнительной защиты. Задача этих солдат, во время атаки стрелявших над головами товарищей, состояла в том, чтобы смешать ряды вражеских войск перед наступающей тяжелой конницей. Кроме того, на двух копейщиков приходился один средневооруженный, место которого было не на острие наступающего войска, но сбоку. Вместо копья у него была пика, но он точно так же пользовался щитом и доспехами, несколько, правда, более дешевыми и легкими, чем у копейщика, но которым тем не менее в армектанском войске ничто не могло противостоять (тяжеловооруженный имперский пехотинец был защищен куда хуже) — под этими всадниками тоже не было боевых рыцарских коней, а только большие и сильные эбельские лошади, порода, которую разводили в южном Армекте. На лошадях средневооруженных воинов не было доспехов, только жестяная защита на шеях и конские кольчуги.

Войско Сей Айе на данный момент состояло из тысячи четырехсот копейщиков, пиконосцев и конных арбалетчиков, сгруппированных в семь отрядов. Комендант намеревался увеличить его численность еще на четыреста конных арбалетчиков, обучать которых было проще всего, так как они составляли лишь внутреннюю часть боевого строя и не от них зависел успех маневров тяжелой конницы. Боевые кони ему для этого не требовались, а двести только что приобретенных он как раз начинал обучать. Остальная часть регулярного войска Сей Айе — двести пехотинцев с арбалетами и в полтора раза больше солдат легкой конницы — предусматривалась в качестве поддержки для конных копейщиков; впрочем, это были достаточно дешевые подразделения, которые легко было пополнить. Пока реальную силу представляла скорее знаменитая лесная стража — несколько сот лесничих, вооруженных луками или арбалетами и мечами.

Полосатому Вахену, добравшемуся до скрытого в лесу лагеря конницы, пришлось преодолеть несколько линий постов — и проверяли его куда тщательнее, чем во дворце княгини. Многие часовые знали офицера лесничих, но ни один не пропустил бы его, не услышав действовавшего на этой неделе пароля. И даже кот не мог отнестись к этому несерьезно… В военных лагерях держали собак; последний пост должен был доложить о приходе Вахена, иначе могло бы случиться несчастье. Все эти меры предосторожности недвусмысленно говорили о том, что в Сей Айе прекрасно отдают себе отчет в существовании Имперского трибунала и его шпионов. О присутствии в легионах котов-разведчиков тоже помнили…

Огромная поляна превратилась в поле для упражнений конницы. У самого леса возвели удобные, хотя и суровые на вид дома из сосновых бревен; к каждому была пристроена конюшня. Для семи тяжелых и двух легких отрядов предназначались двадцать шесть строений, но жилых домов построили больше, хотя они до сих пор стояли пустыми — в расчете на увеличение численности войск. По другую сторону лагеря виднелись хозяйственные постройки, а также места для развлечений — корчма, дом с девушками и борцовский помост под навесом. Солдатам после службы не приходилось ходить аж до самого Сей Айе.

Йокес находился в здании комендатуры, похожем на остальные, но поменьше, — здесь жили только высшие офицеры и имелась комната для совещаний. Вахен, о котором доложил часовой, застал коменданта протирающим лицо после короткого сна.

— Что там, Вахен?

Кот передал полученные сведения, столь же сжато, как и до этого в замке. Однако Йокес был военным, и подобный доклад не вызывал у него никаких подозрений. Он задумался, нахмурив лоб.

— Что там у тебя?

— Четыре дружины. И пара бродяг.

Бродягами называли в Сей Айе следопытов-разведчиков, которые в одиночестве кружили по лесу, обследуя его запасы, а заодно проверяя, нет ли где чужих силков. Однако дружины — насчитывавшие по семь голов вооруженные патрули — уже были настоящим войском, предназначенным для расправы с довольно многочисленными бандами браконьеров.

— Вот как? — удивился Йокес. — Целых четыре, говоришь? Наверное, не случайно?

Кот встопорщил усы в гримасе, которую опытный взгляд мог распознать как усмешку.

— Когда я направлялся сюда, их еще не было. Но теперь уже наверняка есть.

Комендант улыбнулся про себя. Вахен не ждал соответствующих распоряжений, а на всякий случай собрал находившиеся поблизости отряды.

— Возвращайся туда. Но сперва загляни в лагерь пехоты и возьми клин лучников. Прикажи им идти примерно на четверть мили впереди наших гостей, но так, чтобы те об этом не знали. Свои дружины держи по сторонам. Пошли двоих расторопных бродяг с вежливым вопросом, не требуются ли им проводники. Сам не показывайся, им незачем знать, что за ними наблюдает кот. Когда они уже выйдут из леса, прикажи сделать то же самое своим; я хочу, чтобы наши гвардейцы увидели, что их сопровождают впереди и с боков. Если будет возможность, послушай, о чем они говорят на привалах, но не рискуй, не лезь на середину поляны. И не посылай сюда никого со всякими глупостями, разве что если узнаешь о чем-то действительно интересном.

— Вэрк, — подтвердил кот.

Йокес кивнул. Вахен ушел.

Комендант немного посидел, размышляя, но это продолжалось недолго. Вскоре он позвал одного из часовых.

— Командиров ко мне на совещание, — коротко сказал он.

Часовой исчез. Йокес поправил одежду, слегка помявшуюся во время сна, застегнул пояс вокруг накидки цветов Дома и пошел в комнату для совещаний. Несколько офицеров уже были там, еще двое выходили из своих комнат. Зазвенели шпоры на деревянном крыльце — офицер с плаца прислал своего заместителя. Йокес подождал, пока все соберутся, и коротко изложил суть дела.

— Большой Штандарт, — сказал он, заканчивая.

Командир вытянулся в струнку.

— Черный отряд переформировать в пеший порядок, он присоединится к Серому в охране княгини, — сказал Йокес. — Сто Роз несет караульную службу до особого распоряжения. Малый Штандарт: отряды Трех Сестер и Первого Снега остаются в лагере. Голубой продолжает учения в лесу, не отзывать.

Летние учения, ненавидимые солдатами, были своего рода наказанием. Голубой отряд, самый плохой и недисциплинированный, уже три дня с деревянными мечами бегал по болотам, считая удары о кирасы стрел с шариками вместо наконечников. Три дружины лесничих уже дважды успели «перебить» всех вынужденных сражаться пешими конников, и теперь «смерти» в лесу пыталось избежать третье его «воплощение».

— Отряд Дома должен быть готов к конному сражению, — продолжал Йокес, глядя на командира элиты Сей Айе, который ответил ему воинским приветствием. — Сомневаюсь, что у армектанской гвардии дурные намерения, но мы служим ее высочеству, и сомнения — не наше дело. Наше дело — быть готовыми сражаться с теми, на кого нам укажет княгиня. Этот отряд может оказаться лишь передовым охранением какой-то военной экспедиции, присланной для того, чтобы захватить власть в Сей Айе. Вопросы есть?

Вопросов не было.

— По отрядам.

 

12

Ее высочество княгиня Эзена, уже много дней поглощенная чтением хроник в замке, на этот раз превзошла сама себя: получив четыре больших тома, в которых описывалась история Дома К. Б. И., она велела отнести их к себе в спальню, отказалась идти ужинать и потребовала лишь, чтобы ей принесли вино и фрукты. Шелковые закладки, оставленные в соответствующих местах Анессой, оказывали немалую помощь, тем не менее дартанские тексты до сих пор доставляли княгине достаточно хлопот. Она читала их вполголоса, время от времени вздыхая и даже злясь, когда не понимала каких-то слов (злилась же она немного забавно — ударяя открытой ладонью по страницам, словно по спине несносного пса).

Прошел вечер. Кеса, обычно помогавшая Эзене раздеться перед сном, была кивком отправлена прочь. Наступило утро. Кеса, со свежим платьем в руках, увидела госпожу Сей Айе лежащей поперек кровати, уткнувшись носом в книгу. Яблоки и сладкое вино. После полудня пришла Хайна позвать княгиню к столу — и тотчас же вышла, прислав взамен служанку с корзиной яблок. Девушка поставила ее возле кровати и вышла, унося хлюпающий ночной горшок. Наступил вечер. Анесса нашла княгиню спящей с открытой книгой под щекой.

— Ты так себя уморишь, — сказала она. — Оставь, не три… — объясняла она разбуженной Эзене, которая, закрыв руками глаза, потирала покрасневшие веки. — Умойся и иди спать. Этим книгам по несколько сотен лет, никуда они не уйдут.

— Они — нет, но время — да, — ответила Эзена хриплым со сна голосом и откашлялась. — Завтра утром придут эти солдаты… Что-то заканчивается. Ты не чувствуешь?

Она протянула руку, показывая на корзину. Анесса подала ей яблоко.

— Что-то заканчивается, — повторила княгиня, переворачиваясь на спину; яблоко хрустнуло в здоровых зубах. — Ты читала армектанские саги? — спросила она с набитым ртом.

Жемчужина Дома читала сто армектанских саг.

— Я только одну… ну, ту же, что и все, знаешь… По которой мы учились читать в деревне. — Усталая армектанка хотя и говорила на своем родном языке, как обычно при разговорах с Жемчужиной, но все же слегка ошибаясь; уроки старого князя не прошли даром для ее молодого разума, но не настолько, чтобы ими могла воспользоваться смертельно уставшая женщина, целые сутки без перерыва сражавшаяся с дартанской письменностью. — Уже за год или даже раньше было известно, что к нам придет учитель, поскольку он учил детей неподалеку, а потом ближе, а потом уже в соседней деревне… Все дети его ждали. Я не могла дождаться больше всех, потому что была почти самой старшей из тех, кто еще не учился. Пять лет назад я была слишком маленькой, чтобы учиться, но совсем ненамного. Отец потом научил меня буквам, но читать было нечего, и я быстро все забыла. Наконец пришел учитель и учил нас четыре месяца. Видела свиток для обучения чтению? Не такой, как обычные. Большой, толстый, как бревно, с крупными буквами…

— Видела, — с улыбкой сказала Жемчужина, слегка растроганная детскими воспоминаниями Эзены. — Я тоже по такому училась.

— Ты? В самом деле?

— А что ты думала? Что у меня был свой свиток? Невольничье хозяйство должно приносить доход. Девушек вроде тебя там покупают и сразу же продают, но собственных, от племенных пар, держат и воспитывают многими годами. Это не может быть чересчур дорого, если цена пятнадцатилетки первого сорта должна с лихвой покрыть все расходы, а Жемчужины — принести доход. Нас учат другие невольницы, специально для этого предназначенные, а свиток для учебы один. С той же самой сагой, которую ты читала вслух вместе со всеми, пока учитель медленно разворачивал свиток… «Песнь о всадниках Сар Соа». Рассказать тебе, как выглядит подставка?

Эзена рассмеялась, увидев с другой стороны умную, всесторонне образованную невольницу, которая когда-то, маленькой девочкой, точно так же не могла дождаться первого урока чтения.

— Эта история — сказка, сочиненная специально для детей, — добавила Жемчужина, — но составленная таким образом, чтобы они могли как можно больше узнать о мире, а в особенности об Армекте. Впрочем, ее композиция не отличается от композиции других саг, ибо саги — тоже часть армектанской традиции, и каждый ребенок должен знать, как нечто подобное выглядит.

— Именно, — кивнула Эзена. — И теперь мне кажется, будто я сама — героиня такой саги. Я… не знаю, о чем говорится в других, но в «Песни о всадниках» сперва ничего не происходит, князь женится, идет речь о войне, но это должно быть позже… Все это очень красиво и интересно, но, собственно… все время понятно, что самое важное будет дальше. Война приближается, друзья уговаривают князя выступить, но князь медлит, не желая оставить свою прекрасную жену… Пока внезапно не прибегают гонцы, докладывая, что враг уже рядом. Князь собирает войска, прощается, уходит, жена только этого и ждет и изменяет ему с самым верным его другом, изменяет воину, который уехал сражаться, позор… Все происходит быстро, битвы, интриги, юный лучник из деревни, который спасает армию и берет на себя командование, когда погибают старшие… — Опершись на локоть, уже полностью проснувшаяся Эзена хмурила брови и жмурила разноцветные глаза. — Помнишь? У меня такое впечатление, Анесса, что то же самое происходит и сегодня. Время вышло, как раз бегут гонцы. Княгиня уже знает, кто она, она поссорилась с первой Жемчужиной Дома, помирилась, они наговорились, начитались… Комендант Йокес навел порядок у себя в душе и там, где он носит свою честь, его благородие Денетт сделал княгине предложение и не может дождаться ответа. Что завтра? Завтра придут армектанские гвардейцы. Что-то мне подсказывает, что я не успею дочитать эти книги. Я не знаю, что будет завтра.

— Завтра ты будешь невыспавшейся, а потому нервной, рассеянной и некрасивой, — подытожила Жемчужина. — Если даже все действительно так, как ты говоришь, то тем более тебе следует оставить эти фолианты в покое. Спать, ваше высочество. И выкини этот огрызок, там уже больше нечего есть.

— Я не засну.

— Заснешь, как только я стащу с тебя платье. Ванны уже не будет, — решительно заявила Жемчужина Дома. — Сейчас, расшнуруем… Вот и отлично. Теперь встань и подними руки… Уфф, ты для меня слишком большая. Но несмотря ни на что — красивая, — оценила она.

— Что значит «несмотря ни на что»? — возмутилась госпожа Сей Айе.

— Потому что ты лохматая, как… Вахен. Утром пришлю к тебе невольницу с воском.

— Не хочу! Мне от одного вида больно становится!

— А ты видела?

— Видела! У меня слезы выступали на глазах, и я держалась за… И речи быть не может.

— Ты армектанка, княгиня. У тебя все армектанское, ну, может быть, кроме роста.

— И что с того?

— То, ваше высочество, что ты потеешь под мышками, как мужчина, и видны пятна на рукавах платья. Хочешь носить шерсть под пупком — ладно, носи, но под мышками… У тебя этого добра на двух гвардейцев хватит.

— Все потеют, — заявила госпожа Сей Айе со свойственным армектанцам отношением ко всяческим телесным вопросам.

— Воздух тоже все портят! — разозлилась Анесса. — Почему ты не портишь воздух где попало?

— Потому что тогда тяжело выдержать. Но если действительно никак, то…

— Нет, — сказала Анесса. — С меня хватит. Иди спать.

Эзена фыркнула.

— Ну, я же просто шучу, — сказала она. — Обычаи у вас глупые, но я примирилась и с куда более глупыми. Я достаточно давно в Дартане, чтобы понять, о чем речь. Воском я не пользуюсь из упрямства. Кому я тут должна нравиться? Йокесу или Денетту? Я уж скорее предпочту раздражать их обоих.

Жемчужина Дома была явно сбита с толку, что доставило Эзене неслыханное удовольствие.

— Ты шутила?

— Ну конечно. Надень завтра помятую рубашку, серьги… тихо! Самые лучшие серьги, какие у тебя есть, ко всему этому голубую юбку, ну ты знаешь какую, расшитую жемчужинами, а на ноги сандалии прачки или что-то в этом роде, и покажись Йокесу или Денетту, как бы мимоходом. Как только увидишь его физиономию, сразу все поймешь.

— Я что, должна с ними забавляться? — Убежденности Анессе явно не хватало. — Опять ты надо мной шутишь.

— Не шучу. Сделай так, — сказала Эзена, прищурив черный глаз; в зеленом мелькнула веселая искорка.

— Ну… ладно, может, сделаю. Но теперь уже иди спать, потому что завтра…

— Знаю. Ты тоже выспись, Сейла. Завтра ты можешь мне понадобиться.

Жемчужина Дома слегка улыбнулась. Несколько мгновений она смотрела на Эзену, словно собираясь о чем-то спросить, но лишь вздохнула.

— Ты и впрямь чересчур начиталась этих легенд, — сказала она. — Ладно, лягу пораньше.

Вскоре пришла служанка, чтобы погасить свечи.

Анесса никогда много не спала, хотя и любила поваляться в постели. Уговорив Эзену отправиться отдыхать, она действительно намеревалась сдержать слово и лечь раньше, но для нее «раньше» означало «до полуночи».

Пока что был лишь вечер. И ей хотелось прогуляться.

Оказавшись в своих комнатах, Жемчужина позвала невольницу и велела себя переодеть. Для походов по лесу лучше всего годились высокие сапоги, суконные штаны и короткая широкая юбка, которые дополняла мохнатая куртка с длинными рукавами. Простой костюм, достойный лесного стража, был, однако изготовлен с величайшей тщательностью; куртка была мягкой, словно шелк. Анесса вообще не понимала свою госпожу, готовую носить какие-то лохмотья. Наверное, она бы просто умерла в грубой рубашке прачки. Забавляться с Йокесом она даже и не думала, по крайней мере, не таким образом.

Шапочка с задиристым серым пером, как обычно, не налезала на волосы, и Анесса злорадно мучила невольницу, пытавшуюся решить эту проблему. Девушка была новая; она в первый раз одевала Жемчужину Дома в костюм для лесных прогулок и попросту не знала, что делать с желтой гривой. Анесса, бросив взгляд в зеркало, рассмеялась, а потом искренне разозлилась, ибо торчавшая на волосах шапочка выглядела как шляпка какого-то странного гриба.

— Считаю до ста, — сказала она. — Если ты до этого времени не закончишь, то я покончу с тобой. На твое место пришлют двадцать умелых и умных девушек, а ты пригодишься где-нибудь в другом месте.

Невольница, перепуганная не на шутку, распустила злополучную прическу.

— В последнее время не хватает прачек, — добавила Анесса. — Сейчас это даже приятное занятие, но зимой — увидишь.

— Как… как мне это сделать? — спросила девушка.

— Не знаю. Думай. Раз, два, три, четыре…

Невольница начала заплетать косу. Анесса терпеть не могла косы.

— …одиннадцать, пятьдесят, восемьдесят, сто! — сказала разгневанная Жемчужина Дома. — Явись к управляющему и спроси, где спят прачки. Только сперва разденься, потому что платья у тебя уже не будет, только льняной мешок с рукавами; там его называют рубашкой. Управляющий пусть пришлет на твое место кого-нибудь порасторопнее.

Невольница расплакалась. Анесса небрежно связала волосы в две кисти, перебросила на грудь и, затолкав их под куртку, надела шапочку.

— Вон отсюда. Не нравится жизнь прачки? А кто сказал, что корчевать лес могут только мужчины? Так что пошла прочь, пока я не доказала, что невольницы тоже могут.

Испуганная и заплаканная девушка убежала. Анесса еще какое-то время поправляла волосы, вытягивая отдельные пряди из-под завязок куртки. Она искоса посмотрела в зеркало, потом тоже вышла из комнаты.

— Телохранительницу, — потребовала она, проходя мимо спешащего куда-то невольника.

Невольник развернулся и побежал искать телохранительницу. Прежде чем Анесса дошла до выхода, девушка уже ее ждала, застегивая пояс с мечом. Время было слишком позднее, чтобы она могла сопровождать первую Жемчужину, имея при себе только свои кинжалы.

Они пересекли ярко освещенный двор и углубились в полумрак летней ночи. Анесса направилась по дороге, ведшей к мельнице, позволяя служанке идти впереди. За мельницей дорога переходила в тропинку и исчезала в лесу. Анесса, однако, не собиралась заходить столь далеко. Дорога окружала холм, поросший сосновым подлеском — этот кусочек настоящего леса оставался в диком состоянии по желанию князя Левина; Анесса часто сопровождала почтенного старика во время вечерних прогулок. После смерти его высочества лесок стал ее исключительной собственностью. Почти никто не имел права там ходить, а те, кто имел, не хотели. Эзена предпочитала парк позади дома.

Идя вдоль пологого склона холма, Анесса свернула в сторону деревьев, не обратив внимания на служанку, которая прошла еще немного вперед по дороге.

— Жемчужина, — сказала невольница.

Анесса остановилась.

— Кто-то едет. Со стороны развилки.

— Кто?

— Мне проверить?

— Да.

Телохранительница двинулась вперед. В свете луны маячили темные силуэты двух всадников. Последовал вопрос, за ним приглушенный расстоянием ответ. Служанка вернулась, ведя за собой встретившихся им людей.

— Его благородие Денетт и его слуга, Жемчужина.

Денетт подъехал к ждущей на месте Анессе.

— Ночная прогулка? — спросил он.

— Вечерняя, — поправила она. — Вот именно… Вечерняя прогулка?

— Что означает этот вопрос, Анесса?

— Он означает, ваше благородие, что я хочу удостовериться, что ты не заблудился.

— Не издевайся, Анесса. И оставь свой тон.

— Прошу прощения, ваше благородие.

— Раз ты просишь прощения, то отвечу, что навещал своих солдат на постоялом дворе.

— Понятно, ваше благородие.

Она ненадолго замолчала.

— Я как раз иду на вершину этого холма, — сказала она. — Это маленький, но самый настоящий дикий лес. Здесь есть песчаные ямы, в которых я люблю сидеть, когда никто меня не видит. После жаркого дня песок очень теплый, даже поздним вечером.

Денетт сошел с коня.

— Песчаные ямы?

— Впадины. Вымоины…

— Покажи мне эти вымоины. Может, и мне они понравятся?

Она снова помолчала.

— Понравятся, я дам тебе к тому повод, ваше благородие, — наконец сказала она, кончиками пальцев касаясь его груди. — Прости меня за то… в папоротниках. Но я могу все исправить…

— Я не сержусь на тебя, Анесса.

— Спасибо.

— Но говоришь — можешь исправить? Не такая уж и плохая мысль.

Она рассмеялась, протягивая руку.

— Ну тогда пошли.

— Халет, — весело сказал Денетт, — возвращайся один, я еще тут немного останусь.

— Ваше благородие…

— Здесь телохранительница первой Жемчужины Дома, так что мне наверняка ничто не угрожает. Тебе незачем ждать.

— Его благородие Халет — твой друг, господин? — спросила Анесса, улыбаясь в темноте; улыбка слышалась в самом ее вопросе.

— А почему ты спрашиваешь?

— Да так просто, — приглушенно ответила она. — Ты не любишь, ваше благородие… иногда поделиться с другом?

Наступила короткая пауза.

— Ты сегодня прямо-таки сокровищница идей, — помолчав, сказал его благородие Денетт. — Халет, не уходи. Получишь от меня маленький подарок. Что скажешь?

Гвардеец долго не раздумывал.

— Приму, конечно, — весело сказал он, соскакивая с седла.

— Я и не сомневался. Так где эти ямы, Анесса?

Жемчужина Дома фыркнула.

— Кто первый поймает… тот первый получит! — сообщила она. — У тебя фора, ваше благородие, твой друг немного дальше!

Она ловко прыгнула за ближайшее дерево. Денетт обежал его, но Жемчужины уже не было, она бегом преодолевала склон. Халет бросился вдогонку, пытаясь пересечь ей дорогу. Она, однако, знала на этом холме каждый куст — и была все дальше и выше.

— Ну?! — крикнула она, хватаясь за ствол сосны и вертясь вокруг него. — Эй вы, там внизу!

Она где-то исчезла, слышен был только ее смех.

Одиноко стоявшая на дороге служанка огляделась по сторонам, привязала коней к дереву на обочине, после чего тоже стала подниматься на холм.

Поняв, что у девушки слишком быстрые ноги, мужчины выбрали сотрудничество вместо соперничества. На вершине холма Халет превратился в загонщика, а Денетт, укрывшись в зарослях, поджидал дичь. Беглянка не почуяла хитрости; оглядываясь в ту сторону, где шумел Халет, она перепрыгнула песчаную вымоину и налетела прямо на охотника. Она испуганно вскрикнула, но было уже поздно — Денетт подхватил ее и перебросил через плечо. Торжествующе таща извивающуюся добычу, он двинулся навстречу другу, время от времени зовя его. Лесок, хотя и маленький и негустой, действительно был совершенно диким — здесь никто даже не собирал хвороста. Денетт, ломая своим весом усеивавшие землю палки, несколько раз споткнулся, но удержал равновесие. Вскоре Халет отобрал у него добычу и отнес в заранее присмотренное место, где стелилась мягкая трава.

— Ай!

Смеясь, Анесса пыталась выбросить шишку из-под спины, но Халет придерживал ее руки с обеих сторон головы, Денетт же по очереди стаскивал сапоги. Какое-то время она отбивалась ногами, но быстро успокоилась; в темноте слышалось лишь учащенное дыхание троих. С шелестом улетела в ночной мрак юбка, потом штаны и наконец меховая куртка. Потом еще одни штаны и еще одна куртка… Служанка бесшумно и ловко подобрала одежду и присела где-то во мраке, вслушиваясь и всматриваясь в лес вокруг, хотя невозможно было представить, чтобы Жемчужине могло что-то угрожать в самом центре Сей Айе; телохранительница знала об этом лучше, чем кто-либо другой. Ведь если бы имелись хотя бы малейшие поводы для опасений, она услышала бы об этом первой. Комендант Йокес очень серьезно относился к своим обязанностям и немедленно отдал бы соответствующий приказ. Но ничего такого не было. Однако служанка не нуждалась в доказательствах, что она тут лишняя. Служба рядом с Жемчужиной была легкой; вооруженной невольнице нередко целыми днями нечего было делать… Так что ей тем более хотелось продемонстрировать свои способности, когда представлялся случай.

Однако этой ночью задача оказалась труднее обычного.

— Прочь…

В лунном полумраке обнаженное женское тело отчетливо выделялось на земле. Служанка лениво взглянула в ту сторону, потом снова уставилась в лес. Она не сразу поняла, что Жемчужина обращается к ней.

— Слышала?.. Прочь, говорю… Убирайся.

Служанка застыла неподвижно.

— Жемчужина? — с опаской переспросила она.

— Убирайся… Прочь, ну…

Невольница встала, держа в руках смятую одежду. Ей впервые отдали подобный приказ. Она не знала, как ей поступить. Ее обязанностью было сопровождать первую Жемчужину всегда и везде, когда та выходила из дому. Она не могла уйти. Она знала, что комендант Йокес, услышав, что она исполнила такой приказ, сразу же отправит ее в какую-нибудь дружину лесной стражи. Все ее привилегии, все ее умения… пропадут впустую в бесконечных блужданиях по болотам и зарослям.

— Жемчужина? — снова спросила она, не замечая, как дрожит ее голос.

Анесса протяжно застонала.

— Убирайся. Немедленно.

Невольница прикусила губу.

— Иду, — сказала она.

Но она не ушла. Направившись в глубь леска, она сразу же остановилась и с отчаянно бьющимся сердцем некоторое время размышляла. Потом пошла дальше, умышленно создавая как можно больше шума…

Но вернулась она почти бесшумно и спряталась в зарослях, вовсе не желая ничего видеть или слышать. Но даже если ничто на свете не могло угрожать Жемчужине, она должна была ее охранять.

Она напрашивалась на гнев Анессы, но надеялась, что первая Жемчужина ни о чем не догадается. Вместе с тем, если бы правда стала явной, телохранительница могла с глазу на глаз доложить коменданту о том, что случилось. Она была уверена, что этот солдат до мозга костей оценит, насколько серьезно она отнеслась к своим обязанностям. Если даже разгневанная Жемчужина Дома потребует другую телохранительницу на ее место, то Йокес подчинится, но не пошлет преданную служанку в лес, скорее найдет ей место в дворцовой гвардии.

Испуганная служанка затаила дыхание, вопреки приказу притаившись в кустах.

Но это был еще не конец ее сомнениям. Ибо вскоре стало ясно, почему первая Жемчужина приказала своей телохранительнице идти прочь.

Несчастная шапочка с пером давно уже потерялась где-то в лесу. Халет, одной рукой придерживая оба запястья женщины, другую руку подложил ей под шею, перебирая пальцами светлые волосы. Жемчужина послушно оторвала голову от земли, ища губами губы склонившегося над ней гвардейца. Денетт, сидя на корточках между разбросанными ногами невольницы, стаскивал с себя оставшуюся одежду. Анесса с глухим стоном придержала зубами язык Халета, а потом попыталась его проглотить. Выдержав самый долгий в своей жизни поцелуй, гвардеец слегка отодвинулся. Жемчужина глубоко вздохнула и выгнулась дугой.

— Ударь… — прохрипела она. — Ну, бей меня… Я заслужила…

Денетт склонился над ней.

— Пожалуйста… Ударь, пожалуйста…

Молодой магнат резким толчком вошел в нее. Анесса застонала, инстинктивно сжимая бедра; державший ее за запястья Халет почувствовал, как судорожно напряглись руки.

— А-а… Ударь, ударь же меня наконец… Пожалуйста.

Денетт придавил ее телом к земле. Она дернулась, пытаясь его столкнуть. Он растерянно попятился.

— Ударь… Сначала ударь…

Она судорожно вздохнула, получив легкую пощечину. Халет снова почувствовал, как сократились мышцы рук. Задыхаясь от возбуждения, Жемчужина продолжала просить о наказании. Гвардеец ударил сильнее, чем Денетт, которого странная забава ни в коей мере не привлекала, и понял, что он на правильном пути. Чуть подвинувшись, он спустил штаны и присел над лицом женщины, схватившись за обнаженные груди и крепко их сжав. В ответ он услышал ее сдавленный стон и почувствовал между ног ее горячее дыхание и прикосновение губ. Гвардеец вздрогнул, ощущая влажное касание рта и слегка сжатых зубов. Наклонившись, он оттолкнул Денетта, протянул руку к ее гладкому лону и погрузил в него пальцы, чувствуя, как пульсируют растянутые мышцы. Лоно внутри было липким и влажным; она не притворялась, ее возбуждение было самым настоящим. Она задыхалась под ним. Он хлестнул ладонью по обнаженному бедру, потом еще раз.

Спрятавшаяся в кустах служанка испытывала ни с чем не сравнимые страдания. Удары, доставлявшие наслаждение первой Жемчужине, почти убивали ее телохранительницу — девушку, которую с детства учили предотвращать подобное. Служанка, которая была отнюдь не глупа и видела в жизни многое, пыталась убедить себя, что происходящее на траве, среди шишек и веток, не имеет ничего общего с покушением на жизнь… Но ее трясло, как в лихорадке, и она ничего не могла поделать с отчаянно стучащими зубами. Ясно было, почему Жемчужина Дома приказала ей уйти — ибо знала, что запертый в человеческой шкуре, выдресированный исключительно для убийства зверь может полностью завладеть ее людской составляющей. Да, это было ясно — но не для дрожащей в зарослях волчицы, которая с каждым мгновением все больше теряла власть над своим телом и уже почти не в состоянии была думать. Переплетенные в двадцати шагах от нее тела принадлежали мужчине и извивающейся и плачущей от боли женщине, которую она должна была охранять.

Волчица смотрела, как мучают ее детеныша.

На смятой траве распаленная похоть взяла верх над рассудком и чувством меры. Халет уселся Анессе на грудь, придавил ее руки коленями и нанес несколько сильных пощечин. После каждого удара невольница сдавленно вскрикивала. Денетт сидел в стороне, растерянно глядя на них широко открытыми глазами. Он что-то сказал, но никто его не услышал. Халет вскочил и, схватив Анессу за светлые волосы, поволок ее по земле. Издавая отрывистые возгласы, в которых смешались боль и дикое наслаждение, Жемчужина держала Халета за руки, чтобы уменьшить вес тела. Неожиданно она крикнула.

— Хватит… Пожалуйста, хватит!

— Хватай ее! — сдавленно бросил гвардеец.

Ошеломленный Денетт подхватил дергающиеся ноги женщины. Халет расстегнул пояс и, сорвав с него ножны с кинжалом, снова схватил Анессу за руки и несколько раз ударил по голому животу. Анесса дико вскрикнула, умоляя прекратить. Халет снова замахнулся.

Телохранительница сбила его с ног одним ударом тела. Дикий зверь, оскалив зубы, бесшумно устремился в самую отчаянную в своей жизни атаку. Первую настоящую атаку — ей никогда прежде не приходилось защищать вверенную ее опеке особу. У Халета не было ни малейших шансов. Столь же хорошо обученный сражаться и наверняка будучи сильнее девушки, он совершил ошибку, которой не совершила служанка, — впервые в жизни он забыл, кто он и где находится.

Он успел упредить нападение, отступив назад и уклоняясь с ее пути. Мало кто сумел бы среагировать с подобной, воистину кошачьей быстротой. Однако, хотя удар телохранительницы и пришелся в шею вместо середины тела, он оказался достаточно сильным, чтобы опрокинуть Халета. Он вскочил, но все было уже кончено — служанка тоже стояла на ногах… он же устоять не мог. У зверя, который его повалил, имелись когти. Оба клинка не попали в цель, но по-разному: первый кинжал рассек воздух, второй же вместо живота попал в пах, и хлынувшая кровь в мгновение ока пропитала штаны. Халет пошатнулся; все еще держа в руке пояс, он сумел захлестнуть им вооруженную руку — но в ногах уже не хватало сил, и, вместо того чтобы помешать нападающей, он ей только помог: Анессе не нужно было уже хватать противника, она лишь дернула его на себя. Халет не успел отпустить пояс.

На этот раз клинок вошел под ребра.

До сих пор невольница сражалась молча. Теперь же она хрипло крикнула, повернула оружие в ране и дернула его вверх, потом в сторону.

Денетт повалил ее ударом в шею и поднял руки, чтобы с размаху ударить еще раз.

Анесса ударила так же, как до этого телохранительница, — всем телом. Жемчужин не учили драться в такой степени, как невольниц, предназначенных исключительно для охраны, но и Денетт не обладал быстротой и ловкостью своего гвардейца. Пояс с мечом лежал где-то во мраке… Вооруженный, сражаясь верхом или без коня, молодой магнат мог противостоять любому, но К. Б. И. Эневен не учил своего сына, потомка рыцарского рода, рукопашной драке в темноте. У Анессы не было кинжала, но, оказавшись верхом на лежащем, она ударила его в лицо лбом, а потом ткнула пальцами в глаза. Денетт глухо взревел и столкнул ее в сторону. Наполовину ослепленный, он отчаянно взмахнул рукой, попав Жемчужине по голове; он успел присесть, но в то же мгновение взревел снова и извернулся, уклоняясь от нападения телохранительницы. Но было уже поздно; два клинка, воткнувшихся в спину, сделали свое дело. Денетт упал, извиваясь на траве и хрипя. Вскоре он застыл неподвижно, странно выгнувшись.

В лесу наступила тишина.

Возможно, прекрасная Анесса и могла считать до ста, ожидая, пока служанка запихнет ей волосы под шапочку… Но с того мгновения, когда последовала атака телохранительницы, она не успела бы досчитать даже до десяти.

Телохранительница, все еще с кинжалами в руках, стояла на четвереньках, опустив голову и опираясь руками по обе стороны от неподвижной ноги Халета. Ее тело сотрясала дрожь. Невольница судорожно ловила ртом воздух, издавая похожие на рыдания звуки. Мертвенно-бледная в свете луны, растрепанная Анесса сидела скорчившись возле тела Денетта, трясущимися руками размазывая кровь на щеках и вокруг рта. Татуировки на голых бедрах походили на рваные раны. Служанка подняла голову — и несколько мгновений две полубезумные женщины дико смотрели друг на друга.

— Убей себя, — хрипло сказала Жемчужина Дома. — Эзена не должна узнать… что это все из-за меня… Никогда. Убей себя. Сейчас же.

Телохранительница снова опустила голову и на миг застыла неподвижно, потом села, подвернув под себя ноги. Она несколько раз глубоко вздохнула, закрыв глаза и дыша все быстрее и быстрее, наконец прикусила губу и, крепко сжав в руках кинжалы, провела ими по шее, перерезая артерии.

 

13

Первая Жемчужина Дома узнала, что она не предмет.

Она узнала, что она не вещь. Она была женщиной, у которой были свои прихоти и капризы. Глупые прихоти и капризы… Этому невольников точно не учили.

Погибли двое, гости Сей Айе. Один был потомком знаменитого рода, но и у Халета в жилах текла чистая кровь. Он не был невольником; да, он служил другому, но точно так же, как и Йокес. Денетт должен был умереть только потому, что видел смерть своего гвардейца. Госпожа Доброго Знака отвечала за все, что происходило в ее владениях. Невольницы княгини не могли убивать без причин. Никого, и уж тем более не людей чистой крови.

Каприз. Это был лишь каприз, не более того. Первая Жемчужина Дома по собственной прихоти отдалась человеку, которого презирала. Ей хотелось унижения, страданий, хотелось просить о наказании… А на следующее утро сладко проговорить: «Счастливого пути, мальчик».

Каприз праздной развращенной красотки.

Едва держащаяся на ногах, окровавленная и полуобнаженная Жемчужина Дома вызвала своим появлением во дворце переполох, какого не было уже давно. Среди всеобщей беготни и криков Анессу отнесли в спальню. Хайна, действуя с несвойственной ей быстротой и решительностью, молниеносно навела порядок, отодвинув в сторону старшую, но явно напуганную Кесу. Конный гонец тотчас же отправился в военный лагерь, где все еще находился Йокес, который должен был прибыть лишь рано утром. Хайна велела Кесе позвать Эзену.

Княгиня появилась в спальне своей Жемчужины почти сразу же, непричесанная, в одном легком домашнем халате с шелковым поясом. Увидев ее, Анесса, потрясенная и избитая, но, к счастью, не раненая, приказала всем уйти. С ней попытались спорить, но она не уступала. Обратились к ее высочеству.

— Всем выйти. Немедленно, — сказала Эзена.

Слуги исчезли.

— Денетт и Халет мертвы, — сказала Анесса, когда они остались одни. — Они в леске у дороги.

Самообладание княгини казалось невероятным. Могло показаться, что она не расслышала.

— Покажись, — сказала она. — У тебя рассечена губа, распухший нос и шишка на голове. Что-нибудь еще?

— Нет, госпожа, ничего существенного.

— Кто это сделал?

— Денетт.

Анесса прекрасно знала, что лучшая ложь — такая, которая в немалой степени состоит из правды и умолчаний.

— Дурацкий каприз, — сказала она. — Во время вечерней прогулки я встретила их на дороге и затащила в лесок. Мне хотелось унизить Денетта перед его собственным гвардейцем. Я чересчур далеко зашла и получила пощечину. Было темно, и телохранительница восприняла это как нападение. Она убила Халета, а потом его, Денетта.

— Где эта девушка?

— Ее уже нет в живых.

— Ты уверена? Может, она только ранена?

— Ее не ранили во время драки, — пояснила Жемчужина. — Я приказала ей покончить с собой.

Эзена молча смотрела на нее.

— Почему?

— Она уже сделала свое дело, и даже чересчур. В невольничьих хозяйствах учат не телохранительниц, а настоящих зверей, их всех нужно продать, и побыстрее. Если правда когда-нибудь всплывет и начнется расследование… а оно наверняка начнется…

— Нет, нет, — прервала ее Эзена. — Что значит — если правда всплывет? Как ты намереваешься скрыть смерть сына Дома К. Б. И.?

— Не саму смерть, а причины, по которым его убили. Ваше высочество, ведь это ты отвечаешь за все то, что происходит в Добром Знаке. Если станет известно, что твои невольницы убивают мужчин чистой крови… из-за нескольких ударов по лицу…

— То что?

— Имперский трибунал — это уже не тот суд, который тебе предстоит. Ты не сможешь защититься, ваше высочество. Можешь даже отрезать мне голову, но это не изменит позицию следователей трибунала. Особенно по отношению к тебе! За все, что делают твои невольницы, отвечаешь ты.

— И поэтому ты убила свою телохранительницу? Ничего не понимаю!

Анесса тоже не понимала, чего хочет от нее княгиня. Ее беспокоило многое… но смерть какой-то служанки? Она уже успела об этом забыть и не предполагала, что Эзена вообще затронет эту тему.

— Собственно… никаких особых причин не было, — честно сказала она. — Я перепугалась и сперва хотела тебе солгать. Ведь это все из-за меня. Ваше высочество… у тебя с той невольницей были связаны какие-то планы?

— Планы? Я даже не знаю, кто это был… Но ты говоришь, что приказала этой служанке покончить с собой от… страха? От страха передо мной? Ты боялась, что я накажу тебя за то, что ты неизвестно зачем соблазнила Денетта?

— Да, — сказала Анесса. — Но…

Эзена почувствовало, как ее окатило холодной волной.

— Кто ты? — тихо спросила она. — Ради всех Полос Шерни… не понимаю, о чем ты говоришь. Ты смотрела, как по твоему приказу лишает себя жизни девушка, которая мгновение назад, защищая тебя, бросилась на двоих мужчин? Ты приказала ей покончить с собой… потому что тебе было стыдно признаться мне в… в обычной женской дурости?

До Анессы начало доходить, что имеет в виду княгиня. Ведь уже не впервые слова и поступки Эзены свидетельствовали о том, что она совершенно не понимает тот мир, в котором ей довелось жить.

— Если бы я украла у тебя украшенный драгоценностями кинжал и с его помощью защитила себя в том лесу, я бы его тоже выбросила. От стыда, именно от стыда. Он выполнил свою задачу, но ему вовсе незачем подтверждать мою… глупость.

Эзена молчала, нахмурив брови.

— Хватит об этом, — мягко посоветовала Жемчужина. — Время уходит, нам нужно как можно быстрее найти виноватых и причины, из-за которых случилось то, что случилось. Завтра сюда придет армектанская гвардия, и уже сегодня здесь есть двадцать с лишним солдат его благородия Денетта. Никто не должен знать, и тем более они, что твои невольницы без всяких на то причин сделали то, что сделали.

Эзена продолжала молчать.

— Проснись, — сказала Анесса, невольно дотрагиваясь до распухшей губы, которая снова начала болеть. — Мы должны…

— «Проснись, ваше высочество». Именно так ты должна ко мне обращаться. Впрочем, поговорить нам теперь доведется уже не скоро. Ты сейчас же явишься к начальнику дворцовой стражи и прикажешь ему от моего имени, чтобы он тебя где-нибудь запер, в самую худшую темницу, и назначил ежедневное наказание, такое, как назначают ворам. Ты ценный предмет, и я не хочу, чтобы ты потеряла свою ценность, так что скажи коменданту, что тебя должны хорошо кормить, а для порки назначать тех, кто умеет это делать. Пока что я не хочу, чтобы у тебя остались следы на теле или какие-то внутренние повреждения. А теперь иди.

— Да… да, ваше высочество.

Анесса медленно пошла к двери, оглянувшись раз, потом другой. Княгиня осталась одна.

— Хайна, — сказала она некоторое время спустя.

Симпатичная темноволосая Жемчужина явно ждала под дверью, поскольку сразу же вошла в комнату. Эзена услышала шаги, но не обернулась.

— Тебе удобно в твоих комнатах? — спросила она, разглядывая армектанский гобелен на стене.

— Да, ваше высочество.

— Значит, никуда пока переселять тебя не буду. В остальном — требуй всего, что полагается первой Жемчужине Дома. Ты знаешь, кому отдать соответствующие распоряжения.

— Да, ваше высочество.

— Как только Йокес появится во дворце, немедленно пришли его ко мне. Я буду у себя в спальне. Если буду спать — разбудишь меня.

— Да, ваше высочество.

— В лесу за дворцом, у дороги, лежат три тела. Служанку похороните так, как хоронят невольников. Тела мужчин повезут в Роллайну, так что нужно их соответствующим образом подготовить. Не знаю, как именно, распорядись сама.

— Да, ваше высочество.

— Все.

Жемчужина вышла.

Эзена постояла еще немного, потом тоже вышла из комнаты и вернулась к себе в спальню. Она долго смотрела на постель, но пришла к выводу, что все же не настолько устала. Еще днем она довольно долго спала с книгой под щекой, прежде чем ее нашла Анесса… Сейчас она снова немного поспала. А впрочем, как она могла бы заснуть после всего того, что случилось?

— Энея или Сева? — спросила она.

Невольница появилась как по волшебству. В ее обязанности входило постоянно бодрствовать в соседней комнате — если только княгиня не распорядилась бы иначе.

— Сева, ваше высочество. Энея была вчера… но ваше высочество весь день читала…

— Найди мне какую-нибудь одежду.

— Какие-нибудь особые пожелания, госпожа?

— Да. Пурпур.

Невольница исчезла.

Вскоре она вернулась, неся два платья. Эзена показала пальцем, но тут же передумала и выбрала другое. Ни одного из них она до сих пор не носила. Князь Левин, еще до того как дать свободу прачке, выбрал двух девушек с соответствующим ростом и фигурой, после чего послал их в Роллайну. Через два месяца оттуда привезли сто пятьдесят предметов одежды и обуви, сшитых по мерке специально для черноволосой Эзены… Потом еще столько же. Для столичных портных год выдался весьма урожайным. Сапожникам и ювелирам тоже не на что было жаловаться.

У нее было все, даже собственный шлем и доспехи, сделанные здесь, в Сей Айе, на случай, если бы ей когда-нибудь пришло в голову командовать войсками.

Выбранное платье было без рукавов, не было на нем и каких-либо завязок или застежек, зашнуровывался только вырез лифа. Процесс облачения был достаточно утомительным, но потом тяжелая парча идеально облегла тело, хотя и невыносимо царапалась — к этому нужно было привыкнуть. Юбка платья была сшита несимметрично, в соответствии с последней модой: от правого бедра опускались вниз три широкие складки, обильно расшитые золотой нитью, другая же сторона была лишена каких-либо украшений. Невольница протянула руку к лифу, поправляя большие груди княгини.

— Слабее шнуруй. Нет, слишком сильно… О, вот так.

— Ты будешь полунагой, ваше высочество.

— Ну и очень хорошо.

Невольница подошла к большому зеркалу и наклонила его. Эзена пошевелила обнаженными плечами. Грудь покачнулась.

— Зашнуруй все-таки посильнее.

Груди сомкнулись, обретя твердость.

— Так, ваше высочество?

— Пожалуй, так. Как думаешь?

— Хорошо, ваше высочество.

— Только хорошо?

— Ваше высочество… тебе не стоит носить платьев без рукавов.

— Если ты мне скажешь, что из-за волос под мышками, то я за себя не ручаюсь, — сказала Эзена. — Пора перенести хоть немного Армекта в Дартан.

— Как уложить волосы, госпожа?

— Только расчеши, пусть лежат свободно.

Невольница подчинилась.

— Еще ленту на шею и какие-нибудь туфли. Естественно, красные, но все равно какие, сама выберешь.

Девушка послушно удалилась и вскоре вернулась.

— Хорошо, — сказала Эзена. — Больше ты мне не понадобишься.

Оставшись одна, она села перед зеркалом и долго поправляла волосы, укладывая их так, чтобы они лучше подчеркивали округлость плеч. Потом она разгладила складки платья и наконец снова занялась волосами. В спальню очень долго никто не входил, а даже если бы какой-нибудь смельчак приоткрыл дверь и заглянул, он наверняка не заметил бы, что стоящая перед зеркалом княгиня плачет.

Йокес успел приехать еще до рассвета. Хайна, как и было ей велено, провела его в спальню Эзены, но там они нашли только Севу. Ее высочество пошла в парк, и ее следовало искать возле пруда.

Уже идя по усыпанной гравием аллейке, Йокес, который был выше Жемчужины ростом, заметил через живую изгородь прохаживающуюся госпожу Сей Айе. Она ходила перед беседкой, заложив руки за спину; отблески масляных факелов падали на парчовое платье. Она тоже увидела их и выжидающе остановилась.

— Загнал коня? — спросила она, глядя на запыленное лицо коменданта.

— Почти, ваше высочество.

Узкая щель между распирающими лиф платья грудями неотвратимо манила взгляд.

— Не уходи, Хайна, — сказала Эзена, видя, что невольница слегка поклонилась, словно давая знак, что выполнила свою задачу. — Комендант, ты уже знаешь, что произошло этой ночью в Сей Айе?

— Знаю, ваше высочество. Но узнал об этом только здесь. В лагере мне лишь сказали, что было покушение на первую Жемчужину Дома.

— Что ты предпринял?

— Привел два отряда. На всякий случай. Из тех, что уже здесь, один как раз пошел к солдатам его благородия Денетта и будет ждать дальнейших распоряжений возле постоялого двора.

— Целый отряд?

— Переформированный для пешего боя.

— Расскажи. Я никогда раньше не интересовалась войском, а теперь об этом жалею. Ты не мог бы мне вкратце объяснить… ну… даже не знаю. — Она улыбнулась. — Объяснить, что, собственно, мы тут имеем. В Сей Айе.

Йокеса удивило полнейшее спокойствие княгини. Этой женщине был брошен тяжкий вызов, и она его приняла. Без каких-либо колебаний. Она все понимала, но ничего не боялась. Коменданту уже доводилось видеть таких людей, чаще всего на полях сражений. Когда враг вводил в бой скрытые резервы, некоторые теряли голову, а другие делали свое дело — спокойно, словно ничего не происходило.

— В каждом отряде есть тяжелая, средняя и стрелковая конница. Тяжеловооруженные без коней ни на что не годны, разве что на самом поле боя. Здесь они стоят на страже перед домом, я лишь однажды брал их с собой в лес, помнишь, госпожа, тогда, на встречу с Денеттом — хотелось произвести соответствующее впечатление. Но обычно для пешей службы выделяют только средневооруженных и арбалетчиков, создавая из них отделения смешанного состава. Оба отделения из Серого отряда пошли на постоялый двор, где живут солдаты Денетта. Черный отряд сейчас при оружии в дворцовых казармах. Там же находятся два новых отряда. Я говорю не слишком запутанно, ваше высочество? Проще у меня не получится.

— Наоборот, я все поняла, хотя совершенно ничего не знаю о войске. Ты обеспечил себе численное преимущество над ничего не подозревающими солдатами на постоялом дворе, так что с той стороны нам ничего не угрожает. Но в любой момент на поляну вступят армектанские гвардейцы. Как я понимаю, ты сумеешь удержать оба эти отряда на расстоянии друг от друга, в то время как сам в любой момент можешь сосредоточить наши войска в одном месте?

Йокес немного помолчал, потом перевел взгляд на Жемчужину, словно спрашивая: «Ты тоже слышала?»

— Так ты ничего не знаешь о войске, княгиня?

Она удивленно посмотрела на него.

— Ну да, ничего… Но не упрекай меня сегодня, комендант.

— Упрекать тебя? Я тут вообще лишний, — сказал он, не скрывая уважения. — Ты только что изложила мне в нескольких словах важнейшее из военных правил.

— Йокес, не мучай меня сегодня, — попросила она.

Он никогда прежде не видел ее такой. Решительность, смешанная с дружеской открытостью… То, как она говорила… Госпожа Сей Айе была просто создана для того, чтобы принимать решения. Разозленная и растерянная, когда ей приходилось бороться с потоком лжи, интриг и недомолвок, перед лицом четко поставленной проблемы она словно пробуждалась, становясь совершенно другой.

Она направилась по аллее в глубь парка. Комендант и Жемчужина сопровождали ее в полушаге позади.

— Вы точно знаете, что произошло сегодня ночью?

Оба отрицательно покачали головами. Княгиня описала случившееся, не сказав, однако, ни слова больше, чем было необходимо.

— Я решила, что не признаюсь в этом убийстве. Хайна, известишь трибунал, что в лесу убили двоих гостей Сей Айе и выделенную им в помощь невольницу. И только. Не спеши особо с этим, лучше всего, если наши урядники появились бы тут лишь вечером, а еще лучше завтра; сперва мне хотелось бы узнать, зачем приехали эти гвардейцы. Но если гонец явится уже сегодня — ничего не поделаешь, отправь его к Кесе. Она лучше всех знает, как поступить, объясни ей только, что я не желаю отвечать за это преступление.

— Да, ваше высочество.

— От вас же я пока не жду никакой самодеятельности, а только точного исполнения приказов. У вас обоих и без того ко мне доступ в любое время дня и ночи, но теперь я распространяю его на любые возможные ситуации. Слышишь, Йокес? Если я буду в это время лежать под мужчиной, — язвительно усмехнулась она, — то ты его поднимешь, поговоришь со мной и только потом положишь на место.

Воистину солдатская, несколько тяжеловатая шутка понравилась коменданту. Чародейка в парчовом платье каждым своим словом все больше завоевывала расположение командира отрядов Сей Айе, совершив то, что не удавалось ей в течение многих месяцев.

— Не хотите ли о чем-нибудь спросить?

— Да, ваше высочество. Анесса… сильно пострадала?

— Ничего с ней не случилось. Но я приказала посадить ее под замок.

Йокес остолбенел. Хайна, которая обо всем знала, промолчала.

— В этом не было необходимости, — сказал комендант.

— Не было, — согласилась Эзена. — Но у меня были причины, чтобы ее наказать, и вам незачем о них знать. Хорошо, однако, что мы об этом заговорили, потому что я кое о чем вспомнила. Хайна, ты первая Жемчужина и останешься ею, независимо от того, как я решу поступить с Анессой. Тебе нечего бояться, я не отберу того, что уже дала. Анесса никогда уже больше не будет первой Жемчужиной Сей Айе.

Невольница кивнула. Княгиня отгадала ее самые тайные сомнения.

— Да, ваше высочество. Понимаю.

Йокес, который до сих пор считал, что Хайна лишь заменяет больную Анессу, не мог овладеть собственными чувствами и мыслями.

— Ваше высочество… — начал он.

— Ты разоружишь отряд Денетта, — сказала Эзена, обрывая разговор об Анессе. — Бескровно. Я на тебя рассчитываю, так что лучше всего проследи лично, чтобы ничего не случилось. Немедленно отдай соответствующие приказы. У нас тут, правда, полно солдат, но вовсе незачем угрожать двадцати с небольшим воякам с помощью целого отряда, когда для охраны разоруженных хватит и пяти человек. Не знаю, чего хотят от нас эти армектанцы. Не догадываешься?

Йокес собрался с мыслями. Солдат взял верх над любовником — для него это было обычным делом.

— Нет, но ими командует женщина. Ничего против этого не имею, я слишком долго служил в Армекте, — сразу же предупредил он. — Но… женщина эта довольно вредная и наверняка непредсказуемая. Ни в коем случае ей не доверяй.

— Вредная? Откуда ты можешь знать?

— Могу, ваше высочество. За всю свою жизнь я встретил только одну, которая была прекрасным офицером… впрочем, она все равно была вредной бабой. Служба в армии весьма дурно влияет на женщин. Поверь мне на слово, госпожа.

 

14

Безумный Готах узнал Агатру достаточно хорошо для того, чтобы понять, о чем предупреждал его наместник Ваделар. Добросовестной и преданной она была исключительно по отношению к своим солдатам, может быть, еще к подчиненным. У Готаха возникла неприятная уверенность, что армектанка при всей своей показной вежливости готова была его тотчас же продать, а потом снова выкупить, если только от этого будет какая-то польза для отряда. По пути от Акалии до пущи, в нескольких придорожных гостиницах, она вела себя так, что корчмарям даже в голову не пришло требовать денег за еду, хотя это вовсе не означало, что для имперских солдат закон был не писан. Однако каждый мог подарить приятным гостям часть своих запасов, а всем было ясно, что командир отряда именно этого и ожидает… По ее мнению, армектанские гвардейцы всюду были у себя дома, а гостя под чьей-то крышей, лишь добавляли этому дому блеска. У Готаха подобное не вызывало ничего, кроме отвращения. Он надеялся, что так обстоят дела не всегда и не везде. До сих пор он сталкивался с легионерами так же, как и любой другой, — видел уличные патрули, однажды даже участвовал в военном походе, во время которого, правда, дело не дошло до сражений. Но ему никогда не приходилось делить с солдатами тягот долгого путешествия, спать у лагерных костров, вскакивать по сигналу… Со своей стороны, он старался ни в чем не нарушать порядков, установленных Агатрой. Подсотница лучников относилась к мудрецу Шерни со всей возможной предупредительностью, была с ним очень вежлива и не скрывала, что испытывает некое уважение к человеку, которого приняли Полосы. Однако из этой вежливости мало что следовало. Услышав «Подъем, подъем!», Готах протирал глаза и, хотя никто его не торопил, наперегонки мчался за дерево, потом к ручью, а затем к вьюкам, вытаскивая из них кусок копченого мяса и глотая его с вытаращенными глазами. Всему этому он научился после первого утреннего выхода. Подсотница сидела в седле, облокотившись на конскую шею и от нечего делать заплетая гриву в косички. Солдаты, ничем не выказывая раздражения, стояли строем на дороге, спокойно глядя на носящегося туда-сюда мудреца Шерни. Возможно, они слушали, как он шелестит и журчит в кустах, потом смотрели, как он пакует свои пожитки… Теперь посланник готов был из кожи вон лезть, лишь бы не чувствовать на себе столь понимающих взглядов.

В пути он разговаривал мало, но зато, особенно на вечерних привалах, любил рассказывать о событиях из истории Шерера, а в особенности — Вечной империи. Благодаря ему гвардейцам стала ближе история армектанских завоеваний. Он знал, что именно может понравиться этим простым людям, которые всю свою жизнь посвятили войне. Солдаты оценили, что он не сторонился их, не пытался поставить себя выше, вполне справлялся с трудностями пути сам и даже мог помочь ценным советом. Как-то раз он отыскал некие травы, из которых получался отличный напиток, немного горький, но вкусный и весьма освежающий. Он охотно показал, как выглядит лист этого растения. Даже Агатра не скрывала удовольствия; военные очень ценили простые и дешевые радости жизни. Когда его спросили о других травах, он нашел еще несколько видов и объяснил, как их следует приготавливать. Особенно интересным оказался корень, который, если его употреблять сырым, действовал как средство от поноса. Недомогание это, бывшее кошмаром для всех армий мира (поскольку в военных походах мало кто питался изысканными яствами), оказалось легче всего победить там, где было достаточно влаги и немного света.

Посланнику, который был весьма наблюдателен, потребовалось всего несколько дней, чтобы познакомиться со взглядами и чувствами солдат. Подсотницу недолюбливали, хотя она и пользовалась немалым авторитетом. Однако, послушав разговоры, Готах сделал вывод, что эта женщина командует клином недавно; из отряда, во главе которого она стояла раньше, в Кирлане, с ней приехали только три лучницы во главе с десятницей — заместительницей Агатры. У остальных гвардейцев раньше был другой командир, и их отдали под командование подсотницы только на время похода (судя по всему, их забрали из находившейся неподалеку Рапы). Новая командующая действительно была очень лояльна по отношению к солдатам, но, к сожалению, только внешне. Если бы дело дошло до какого-нибудь конфликта между, к примеру, солдатами и мудрецом-посланником, Готах мог предположить, что она приняла бы сторону первых, даже не углубляясь в суть. В самом же отряде любимая десятка подсотницы, состоявшая исключительно из женщин, явно пользовалась ее покровительством, хотя, по мнению Готаха, проявляла себя не лучшим образом — уже хотя бы потому, что ее члены не умели держать язык за зубами. Несколько раз случалось, что какая-нибудь лучница называла Агатру «надсотницей». Мудрец Шерни мог себе представить, что существовали веские причины, по которым столь высокопоставленного офицера переодели в мундир подсотника, «понизив» на целых две ступени. Безнаказанность лучницы, выдававшей эту тайну, казалась почти издевательством.

Идущим из Акалии гвардейцам предстояло преодолеть значительно более долгий путь, чем тот, который до этого прошел Денетт, ехавший прямо из Роллайны. Они могли, правда, обойти пущу кругом и выйти на ту же, более известную дорогу (в Сей Айе вели только эти два пути, кроме них, туда можно было добраться еще по воде — таким образом осуществлялась почти вся торговля), но подсотница решила, что раз уж так или иначе они идут в лес, то не стоит опасаться деревьев. Так рассуждала не только Агатра. По дороге они встретили два небольших купеческих каравана, возвращавшихся из Сей Айе, — мелким торговцам невыгодно было ехать до самой реки, а ослы и мулы неплохо справлялись и на дороге через пущу. Посланнику, ехавшему на привыкшей к невзгодам горной лошадке, не на что было жаловаться, однако путешествие было утомительным. Первую встречу с лесными стражами Сей Айе он воспринял как знак того, что они приближаются к цели, — и испытал как облегчение, так и приятное волнение. Обычная работа посланника была крайне монотонной, так же как и работа любого ученого; вкус награды и чувство удовлетворения мудрец Шерни ощущал, лишь завершая очередной этап кропотливого труда. Подобное случалось далеко не каждый день. Путешествие, целью которого было исследование чего-то нового, пробуждало эмоции и воображение, давая возможность вырваться из обычного угрюмого однообразия. Сравнение записей разных хроникеров и сопоставление их с состоянием Полос Шерни, хотя и было несомненно занимательным, имело явный привкус рутины. Готах уже много лет знал, каких преувеличений следует ожидать в тексте дартанца, каких умолчаний — в армектанской летописи и каких фантазий — в громбелардской легенде, передаваемой из уст в уста. Его редко что-либо могло удивить. Но теперь? Ваделару он сказал правду: он не ожидал чего-то такого, что перевернет с ног на голову все его представления о Шерни. Однако он понятия не имел, чего именно следует ожидать в Сей Айе… И ощущал такое же возбуждение, как и несколько лет назад, когда вместе с полудикой женщиной-воином отправлялся на поиски лежащей в горах Ленты Алера.

Подсотница поговорила с лесничими, сдержанно, но не демонстрируя превосходства — в ее глазах это были солдаты на личной службе (естественно, не могущие даже сравниться с армектанской гвардией), исполняющие роль разведчиков, то есть ответственную и трудную задачу. Однако она попрощалась с ними, почти ничего не сказав и лишь удостоверившись, что дорога действительно ведет прямо в Сей Айе. Они двинулись дальше, обычным строем. Готах уже знал, что они идут «охраняемым маршем» — впереди двигались две тройки авангарда, сзади же — тройка арьергарда. Вьючные мулы с погонщиками, подсотница в сопровождении гонца и посланик занимали середину строя, между двумя сомкнутыми десятками. На второй день после встречи с лесничими она позволила себе солдатскую шутку: авангард вместе с десятником после тихой побудки вышел раньше обычного, и вскоре сопровождавший главный отряд Готах смог увидеть иронические усмешки гвардейцев и их командира. Невдалеке от дороги солдаты передовой стражи показали им покинутый в явной спешке лагерь — на земле валялся брошенный кем-то плащ, заросли повсюду были вытоптаны. Посланник почувствовал невольное уважение к худощавой предводительнице лучников.

— Значит, впереди нас идет какой-то отряд, — заключил он.

— Передовая охрана наверняка подняла на ноги их часовых на дороге, — кивнула Агатра. — Судя по размерам лагеря, перед нами идет клин пехоты. Хозяева хотят дать нам понять, что наблюдают за нами, на что я в свою очередь ответила, что пусть наблюдают, мне это не мешает. Но здесь были не лесничие. Ты видел тех двоих, ваше благородие. Они вышли из леса неизвестно когда и точно так же исчезли. Такие люди стерегли бы наш лагерь, а не свой. И не дали бы застать себя врасплох.

— Так может быть, они сопровождают нас и сейчас?

— В этом я почти уверена. Как и в том, что их не двое.

Это был последний отрезок пути. Вскоре они вышли из леса, и Готах собственными глазами смог убедиться, сколь точны были расчеты подсотницы. На краю леса ждал авангард, несколько далее — отряд, насчитывавший около тридцати пехотинцев, то есть именно столько, сколько ожидала Агатра. Армектанские лучники вскоре вышли на дорогу, уже не выставляя охранения, и тотчас же по обе ее стороны из леса появились небольшие группы из полутора десятков одетых в темное людей, которые сразу же снова скрылись среди деревьев.

— Что означает подобный эскорт на языке военных? — спросил Готах, кивнув ехавшей рядом женщине в знак того, что ценит ее проницательность.

— Примерно то, что я и сказала: мы знаем о вас и контролируем все ваши передвижения, но не считаем ваши намерения дурными, ибо иначе давно бы на вас напали. Кроме того, Сей Айе показывает нам, что исключительно ради демонстрации сил может послать куда-либо клин пехоты и столько же вывести из глубины леса. И это действительно вызывает уважение.

— Численность?

— Нет, господин. Кто-то обнаружил идущий отряд, кто-то потом доложил об этом начальству, кто-то бегал по лесу, разыскивая лесничих, собрал их, отвел в определенное место, отдал все необходимые распоряжения… Ты полагаешь, господин, что это так легко? Ты видел, какой тут лес. А эти вести и приказы вовсе не птицы прощебетали. Гонцы точно знали, куда идти и кого они там застанут.

Историк-посланник имел представление о том, какую роль на войне играет разведка и как важно, чтобы приказы доходили до места. Но он впервые наблюдал, как это выглядит в действительности. Водя пальцем по карте, кампанией очень легко было командовать…

Следуя за клином местной пехоты, они миновали большую деревню. Чуть дальше лежала следующая. Дорога несколько раз разветвлялась, но все еще видневшиеся впереди местные пехотинцы взяли на себя роль проводников. Гвардейцам, на которых крестьяне таращились раскрыв рот, словно на сверхъестественных существ, не приходилось спрашивать дорогу.

Агатра с довольно безразличным видом смотрела по сторонам, удивленная самое большее размерами поляны, поскольку могло казаться, что пуща безвозвратно осталась позади. Но Готах восхищался не только размерами Сей Айе. Командир лучников хорошо знала родной Армект, Дартан же весьма поверхностно — так что ей трудно было соотнести эту поляну с остальной Золотой провинцией. Однако посланник когда-то путешествовал по Дартану. Месяц назад Денетту требовалось увидеть дом, чтобы понять, насколько богаты властители этого края; Готаху же хватило двух деревень. Он очень сомневался, чтобы кто-то здесь тратил время на обучение крестьян чтению. Крестьянские дворы, однако, выглядели весьма богато, а количество скотины казалось просто головокружительным. Князю Левину, да и его предкам, едва ли случалось ловить беглецов и тем более усмирять бунты. Крестьяне не голодали, могли содержать целые стада коров и свиней, не говоря уже о курах, зимой же им не приходилось трястись от холода в убогих хижинах. Они получили достаточное количество инструментов и дерева, чтобы построить крепкие дома, курятники, хлева и коровники. Самое главное, что кто-то показал им, как это делается. Так что если дороги, ведущие в Сей Айе, и были ухабистыми, то только потому, что хозяева поляны не хотели строить хорошие дороги, соединяющие этот остров посреди суши с остальным миром…

Они все ехали и ехали. Посланник начал всерьез задумываться, не было ли то, что он принял за конец пути, лишь началом конца. Поляна словно тянулась до бесконечности. Но наконец на очередной развилке появились какие-то всадники. Судя по прекрасным коням и роскошным доспехам, навстречу армектанцам выслали приветственную свиту.

Ехавший во главе четырех солдат офицер отослал прочь шедший впереди гвардейцев клин пехоты и шагом двинулся навстречу гостям. Агатра подняла руку, останавливая отряд.

— Будешь меня сопровождать, ваше благородие?

Посланник охотно согласился.

Высокий, еще не старый мужчина коротко кивнул Агатре и ее спутнику, чуть дольше задержав на нем взгляд. Готах понял, что его личность вызывает интерес у хозяина; военная накидка Агатры говорила сама за себя. Посланник отъехал на полкорпуса назад, давая понять, что разговаривать следует не с ним.

— Приветствую, госпожа, — сказал по-армектански офицер. — Я М. Б. Йокес, командир личного войска княгини К. Б. И. Эзены.

— Агатра, подсотник армектанской гвардии, — представилась та с легкой улыбкой. — Я знаю, кто ты такой, господин, поскольку мы знакомы уже лет двадцать пять. Будучи заместителем надсотницы конного полулегиона, ты заботился о том, чтобы сидящие в сторожевом лагере лучницы не умирали от голода. Потом ты стал командиром второго конного полулегиона. Все это время мы сражались вместе.

— Так ты сидела в том лагере, госпожа?

— С луком в руках. Да, комендант.

Йокес протянул руку.

— Чтобы нам никогда не стать врагами, — серьезно произнес он. — Службу под началом надсотницы Терезы я до сих пор считаю честью для себя. Что же касается тебя, госпожа, то я рад, что девушка-солдат, участвовавшая в той войне, теперь стала офицером гвардии.

Он перевел взгляд на человека с перекошенным лицом.

— Не буду спрашивать, кто ты такой, господин, поскольку, возможно, ты захочешь сказать об этом только княгине. Мне достаточно, что ты сопровождаешь имперских солдат, так что наверняка нет никаких причин, чтобы отказать тебе в доступе на эту землю.

— Я Готах-посланник.

Йокес не смог скрыть удивления.

— Первый раз встречаю кого-то подобного, ваше благородие. Признаюсь, я несколько иначе представлял себе мудреца Шерни.

Готах из вежливости не стал упоминать, что слышал за свою жизнь несколько сотен таких же заявлений. Йокес снова обратился к подсотнице:

— Дом ее высочества отсюда не видно, но до него только полмили. Посоветуй, госпожа, что делать с твоими солдатами. В дворцовых казармах места вообще нет, о комнатах же в самом дворце не может быть и речи. Но в полутора милях отсюда есть город… мы называем его просто «город», никакого другого названия у него нет. — Он чуть улыбнулся. — Там живут почти все купцы, ремесленники и урядники Сей Айе, кроме тех, кто должен постоянно находиться возле княгини, а также семьи солдат. Там находятся склады, лавки, есть рынок, два постоялых двора… и все прочее, что есть в любом небольшом городе. Там бы проще всего было разместить твоих людей.

— Конечно, ваше благородие. Но двоих или троих солдат… для помощи в разных пустячных делах…

— Это само собой разумеется. Им предоставят комнату рядом с твоей, ваше благородие.

Агатра обернулась, назвав имена двух лучниц, и знаком показала гонцу, что он должен остаться при клине. Йокес, в свою очередь, кивнул в сторону солдат у развилки.

— Дворцовая стража ее высочества, — представил он их. — Они в полном распоряжении твоего заместителя, госпожа. Они помогут найти подходящее жилье и дадут совет в любом деле.

Десятница Агатры отдала короткий приказ, и клин гвардейцев двинулся за четырьмя всадниками, свернув на развилке вправо. Йокес, Агатра и Посланник в сопровождении двух пеших лучниц двинулись по дороге, ведшей прямо.

— Ты заставила моих арбалетчиков задуматься, госпожа, — улыбнулся Йокес. — Мне следует их наказать? Слишком уж легко они дали себя подловить!

— Наказать? Нет, не думаю. — Агатра тоже слегка улыбнулась. — Это ведь все-таки не пехота для сражений в лесу? Твоих лесничих, ваше благородие, я даже не пыталась перехитрить.

Комендант подумал о том, что преобладает в командире лучников — вежливость, скромность или осторожность? Армект — в особенности северный, где солдаты Агатры заслужили свои наполовину серые мундиры, — вовсе не был ровной, как стол, лужайкой. Партизанская война с Алером шла среди многочисленных зарослей, а нередко в лесах, и притом достаточно обширных. Каждый из этих лучников наверняка прекрасно умел ходить по лесам. Возможно, некоторые могли бы сразу надеть коричневую форму лесничих и не стали бы помехой ни для одной лесной дружины.

Разговаривая о том и о сем (однако, к неудовольствию посланника, в основном о делах, связанных с войском и войной), они преодолели значительную часть дороги и оказались на вершине холма, через который она вела. Агатра издала изумленный возглас, и посланник едва удержался от того, чтобы последовать ее примеру. Огромный белый дом, видимый как на ладони, смело мог состязаться с императорской резиденцией в Кирлане — по крайней мере, если принять во внимание площадь, которую он занимал. Несколько этажей императорского дворца наверняка вмещали вдвое или втрое больше залов, покоев и комнат. Но ведь это была резиденция властителя Вечной империи и всей его семьи, дом для сотен урядников, придворных, гостей и просителей со всех сторон света… Княжеский же дворец в Сей Айе был резиденцией властителя огромного леса — и не более того.

— Тут все выглядит необычным и громадным, — проговорил посланник. — Сюда и вправду стоит приехать хотя бы для того, чтобы посмотреть.

— Добро пожаловать, — сказал Йокес. — Ее высочество велела передать, что у нее множество свободного времени и она примет гостей, как только они пожелают. Спустимся вниз. Сейчас вам покажут комнаты, а прислуга принесет все, что необходимо уставшим путешественникам.

 

15

Хайна окружила Эзену такой заботой, что княгиня не могла прийти в себя от удивления. Прошло всего полдня и полночи с тех пор, как та стала первой Жемчужиной Дома, но она уже успела перевернуть с ног на голову весь установленный Анессой порядок. Впрочем — порядок ли?.. Анесса была ленива, и даже те, кто относился к ней наиболее доброжелательно, замечали этот ее недостаток. Эзена понятия не имела, что жизнь в доме может идти столь легко и гладко. Каким образом Хайна столь быстро приучила прислугу к новым обязанностям — оставалось ее тайной. Невольницы появлялись, прежде чем ее высочество успевала хлопнуть в ладоши, и несли именно то, что она собиралась потребовать, или забирали что-нибудь, от чего она желала избавиться. Прежде чем она успела подумать о том, не стоит ли сменить платье (в конце концов, армектанская подсотница была не из тех особ, которым полагалась торжественная встреча), Хайна уже появилась в одной из дневных комнат. Следом за ней спешила Энея, неся четыре платья.

— Это — если хочешь выглядеть как королева, — улыбаясь, сказала Жемчужина Дома, показывая платье из дартанского пурпура, которое было тяжелее некоторых доспехов. — Это надень, если хочешь выказать гостям открытое пренебрежение. — Второй наряд был домашним халатом, небывало дорогим, но все же предназначенным скорее для глаз прислуги. — Это платье, в котором подсудимая могла бы предстать перед судом трибунала, очень хорошо скроенное, но скромное. Если хочешь дать понять… искренне или неискренне… что ты не склонна к скандалам, то советую именно это платье. А это, ваше высочество, военное платье. Если твои гости имеют хоть какое-то представление о Дартане, они поймут, что на тебе. В подобных платьях жены рыцарей когда-то сопровождали своих мужей и господ в военных походах, сегодня же сидят на турнирных аренах, поскольку только это и осталось от рыцарских традиций Дартана. Это платье очень прочное, не мешает ездить верхом, даже в мужском седле, зашнуровывается сбоку, а не сзади, так что любая женщина может его надеть без посторонней помощи. Оно застегивается с помощью пояса, и к нему прикреплена сетка для волос; все это составляет единое целое, и ничего нельзя потерять.

— Я даже не знала, что у меня такое есть, — сказала Эзена. — Покажи мне это платье поближе.

Жемчужина чуть отступила назад, приложив платье к телу и придерживая на уровне груди. Второй рукой она расправила юбку.

— Синее… Не знаю, — сказала Эзена. — Вроде бы голубое мне не идет.

— Голубое — да, поскольку голубой цвет холодный и вообще не подходит к цвету твоих глаз. Но это платье сочетается с цветом твоих волос. Ты будешь выглядеть мрачной и грозной… Ни кусочка открытого тела, только руки и лицо. Гм? Ваше высочество?

— Я никогда не носила ничего подобного, мне будет не по себе. Сперва мне нужно привыкнуть. Нет, Хайна. А может, я останусь в том, которое сейчас на мне?

— Ты его носишь уже почти целый день.

— Действительно. Но я люблю, чтобы были открыты плечи.

— И груди, — с улыбкой добавила Жемчужина. — Вполне тебя понимаю, они у тебя великолепные… Но в таком случае я принесу кое-что получше. Тоже синее, но… Подожди, госпожа, хорошо?

Она кивнула Эзене и убежала. Живость Хайны вызывала улыбку. Она постоянно говорила, смеялась, придумывала что-то новое… и готова была расплакаться над мертвой бабочкой. Эзена до сих пор проводила в ее обществе не слишком много времени, но для нее эти минуты всегда были приятными. Хайна улыбалась ей даже в те времена, когда княгиня была еще прачкой-узурпаторшей, которую никто не хотел признавать.

Волосы у нее были темно-каштановые, недлинные, не достававшие даже до плеч. Ровно подстриженные, они были слегка подкручены внутрь, изящно обрамляя лицо. Эзена подумала, не подстричь ли и ей волосы так же. Она огляделась в поисках зеркала. В спальне их было несколько, но тут, похоже, ни одного.

— Ваше высочество?

В дверях, ведших во вторую комнату, стояла девушка. Эзена ее не знала, но, судя по короткому платью, такому же, какое носили Сева и Энея, Хайна выделила княгине по крайней мере одну новую невольницу для мелких каждодневных услуг.

— Меня звали Аяна, но я буду носить имя, которое мне выберет ваше высочество. Вашему высочеству что-нибудь нужно?

— Сперва я тебя разгляжу поближе, — сказала Эзена, едва сдерживая смех.

Однако невольница восприняла ее слова совершенно всерьез.

— Мне раздеться, ваше высочество?

Эзена подняла взгляд к потолку.

— Принеси мне какое-нибудь зеркало.

— Оно здесь.

Девушка придержала зеркало, но княгиня уже успела забыть, для чего оно было ей нужно. Но все же она в него посмотрелась.

— Аяна, — повторила она. — Это, похоже, самое известное имя во всем Шерере.

— Да, ваше высочество.

— Пусть остается.

— Спасибо, ваше высочество.

— Ты такая покорная, потому что новая или просто такая у тебя натура? Излишняя услужливость мне ни к чему. Сева и Энея вполне могут обратить мое внимание, если я что-то делаю не так.

Невольница слегка помедлила с ответом.

— Я новая, ваше высочество.

— Ну тогда скажи мне что-нибудь неприятное.

Слегка взъерошив волосы на висках, Эзена вспомнила, для чего ей нужно было зеркало. Она попыталась представить себе, как бы она выглядела с более короткими волосами — такими, как у Хайны. Пожалуй, не так уж и плохо.

Невольница уронила зеркало и попятилась, закрыв рукой рот. Перепуганная Эзена тоже машинально отступила на полшага.

— Ты с ума сошла?! — крикнула она. — Что это значит?

Девушка явно была напугана не на шутку.

— Твои волосы, ваше высочество… — пробормотала она. — Что с ними случилось?

Зеркало лежало на пушистом ковре. Эзена посмотрела сверху и, так же как и невольница, прижала пальцы ко рту. Она долго смотрела в зеркало, потом перевела взгляд на невольницу и снова на зеркало. Потом крепко зажмурилась.

— Какие у меня волосы? — прошептала она. — Быстро. Скажи мне.

Невольница набрала в грудь воздуха.

— Каштановые, ваше высочество. И короткие… такие, как у Хайны…

Эзена открыла глаза.

— И это… должно так выглядеть?

Невольница не понимала, о чем говорит ее госпожа.

— Пришли сюда первую Жем… — начала княгиня и не договорила, нахмурив брови, словно вдруг ощутив боль. — Нет. Пришли коменданта Йокеса. Пусть придет немедленно, если, конечно, уже вернулся. Ничего ему не говори.

Она обернулась, услышав тихий возглас Хайны.

— Как думаешь? — слегка неуверенно, но вместе с тем с нескрываемой иронией спросила княгиня. — Ты хотела бы… хотела бы менять прическу и цвет волос, вот так? — Она щелкнула пальцами поднятой руки. — Шурум-бурум, так, как умеют посланники?

Хайна стояла посреди комнаты, лишившись дара речи. Энея позади нее вытаращила глаза, судорожно сжимая в руках платье.

— Интересно, что я еще умею. — Возбужденная Эзена подняла зеркало, жадно вглядываясь в отражение; потом отдала его Энее и начала быстро ходить по комнате. — Не знаю, как у меня это получилось… и, хуже всего, не знаю, смогу ли вернуть все обратно. Ибо какой бы там ни был шурум-бурум, — с явным беспокойством в голосе добавила она, — но этот цвет волос мне не подходит.

К сожалению, во многом она была права.

В комнату вошел Йокес, держа в руке несколько запечатанных писем.

— Пришли письма из Роллайны, я взял их у… — начал он и замолчал.

Княгиня расчесала волосы пальцами, ухватила несколько прядей на висках и сильно потянула в одну, потом в другую сторону.

— Ай… Тоже хочешь подергать, комендант? У тебя появилась возможность оттаскать госпожу Сей Айе за шевелюру. Смелее, подходи и дергай.

Йокес не двинулся с места.

Княгиня забрала зеркало у невольницы и подала коменданту.

— Подержи, сейчас попробую… — Она сосредоточилась, пытаясь вспомнить распущенные иссиня-черные волосы, которые у нее были еще недавно.

Но ничего не произошло.

— Еще раз.

Зеркало было безжалостным. Эзена топнула ногой, щеки ее порозовели от усилий. Она закрыла глаза и снова открыла. Шатенка с волосами, не доходящими до плеч.

— Превосходно. Ну и натворила же я дел, только глядите, — рассерженно и озадаченно сказала она, выражаясь не вполне правильно, что с ней иногда случалось, когда эмоции брали верх. — Синее платье подойдет? А к чему, Хайна, скажи?

— Ваше высочество, — боязливо сказала Жемчужина Дома, — но… каким образом…

— Идите, обе, — прервала ее Эзена. — Никому ни слова. Йокес, не уходи.

Вскоре они остались одни.

— Я подумала, что у Хайны красивые волосы, и посмотрелась в зеркало, — деловито сказала Эзена, садясь в кресло у окна. — Ну и видишь, что случилось. Анесса… Анесса говорила мне, что так может быть. Что я получу какую-то силу или вроде того, но не сумею с ней управляться. Ну и, похоже, началось. Не знаю, что дальше. Что делать? Это всего лишь волосы, я превратила себя в пугало, и если так и останется, то я уже никогда не выйду из дому. Но это только волосы, это еще не самое страшное. А если я подумаю о ком-нибудь: «Чтоб ему сдохнуть»?.. То что? Будет как с волосами? Если б хоть всегда одинаково, но от случая к случаю? — Она снова заволновалась.

Комендант не знал, что ответить.

— Те солдаты уже пришли? — спросила она.

— Я послал их в город. Их командир здесь. И кое-кто еще…

— Как я теперь покажусь… кому бы то ни было? Как я покажусь? — Она явно его не слушала. — Но может быть… может, никто не обратит внимания? Я могла подстричь волосы, и когда-то я слышала, что можно как-то изменить цвет…

— Я тоже слышал. Их каждый день полощут в каких-то отварах. Каждый день в течение недели или двух… впрочем, не знаю. Долго. Так делают перезрелые красотки, чтобы скрыть седину.

— Ну тогда… ох!.. — простонала она. — Любой торжественный прием или даже скромная встреча… Каждый слуга, каждый невольник и каждый дворцовый гвардеец будет останавливаться, увидев меня, а кто-нибудь более впечатлительный может и чувств лишиться. Мне что, надеть шлем на голову? Ох! — снова жалобно простонала она.

Йокес все еще тупо держал в руках зеркало. Подойдя к нему, она попыталась еще раз, но вскоре беспомощно развела руками.

— Нет, ничего не получается.

— Ваше высочество, тот человек, который сопровождает гвардейцев…

— Кстати. Кто он?

— Мудрец-посланник.

Эзена на мгновение лишилась дара речи, но тут же поняла, что это означает.

— Мои волосы! — воскликнула она. — Он вернет мне мои волосы! Ведь для него это пара пустяков!

Йокес молчал. Новая только что обнаруженная способность княгини, хоть и проявилась, скажем так, несколько забавным образом, выглядела весьма серьезно. Госпожа Сей Айе действительно могла представлять опасность для себя или для других — комендант прекрасно это осознавал. Самым подходящим в данной ситуации словом было «непредсказуемость». Но в южном крыле дворца расположился таинственный мудрец, который будто с неба свалился, прибыв с непонятно какой целью, и который, возможно, мог многое объяснить. В Сей Айе, где прошлой ночью невольницы убили двух человек чистой крови и теперь предстоял судебный процесс. Шла игра, ставка в которой была несколько выше, чем цвет или длина чьих-то волос. Однако Эзена была всего лишь женщиной. Ночью, в дворцовом саду, она расположила его к себе своим спокойствием, рассудительностью и проблесками солдатского юмора… Но она была всего лишь женщиной. Способной сейчас самое большее на размышления вроде: «Во имя Шерни, как же я выгляжу!»

— Могу я наконец все это положить, княгиня? — спросил он, показывая подбородком на зеркало и смятые письма.

Она очень быстро опомнилась, и комендант вынужден был признать, что оценил ее несправедливо. Эзена вернулась к креслу у окна и села.

— Глупости. Одергивай меня иногда, когда несу всякую чушь, — сказала она, словно слыша его мысли. — Подумаешь, волосы… Мудрец-посланник? Что он может делать в Сей Айе? Может, он каким-то образом узнал, что Роллайна… что я… — Она слегка растерялась. — Не знаю, не могу думать о Роллайне как о себе, или наоборот! — честно сказала она, снова раздражаясь. — Отец дал мне имя Эзена. Что в тех письмах? Может, что-то о наших гостях?

— Нет, поскольку о прибытии солдат писали бы коменданту Сей Айе. Ничего важного и ничего нового, — ответил он, показывая шнурки на печатях; оба были зелеными, ни одного красного. — Что-то из торгового представительства… А это, кажется, о судебном процессе его благородия Эневена.

— Покажи.

Она сломала печать, потом другую, пожала плечами и бросила письма на стол.

— Спор о происхождении. Уже знаю. Мне начинает нравиться Эневен, его брат считает его кем-то не менее важным, чем госпожа Сей Айе… Но, судя по всему, только брат и никто другой. Дартан! — фыркнула она. — Что с тем посланником? Думай, Йокес! Только с тобой я и могу посоветоваться! А может, посвятить в суть дела Хайну? — спросила она с нарастающей злостью.

— Ваше высочество, — сказал Йокес.

— Ну так что? Посвятить, говоришь?

— Ваше высочество, — спокойно повторил комендант, — тебе идут эти волосы. Пожалуй, я предпочел бы иссиня-черные, но ты прекрасная женщина, госпожа, и перемена эта вовсе не столь уж и плоха. — Честно говоря, он немного солгал.

Она удивленно смотрела на него. Комплимент из уст коменданта Йокеса, пусть даже не слишком изысканный, был чем-то совершенно исключительным. Ее губы чуть дрогнули, ноздри расширились.

— А какая у тебя была физиономия… — проговорила она, сдерживая смех.

Но Йокес рассмеялся первым. Похоже, она никогда прежде не слышала, как он смеется.

— Ладно, ваше высочество, — посерьезнев, сказал он. — Не знаю, с какой целью громбелардский мудрец Шерни приехал в Сей Айе. О солдатах я знаю не больше, то есть ничего, ибо подсотница умеет держать язык за зубами. Ваше высочество, как мне кажется, ты хотела устроить что-то вроде официального приема?

— Да, — кивнула она.

— Церемонии — не солдатское дело. Попробую кое-что посоветовать, но, пожалуй, лучший совет тебе могла бы дать Анесса.

Эзена сделала вид, что не слышит.

— Поговори об этом с Жемчужинами, особенно с Кесой. — Йокес почувствовал, что скорее может повредить, чем помочь попавшей в немилость Анессе. — Князь Левин не был первым хозяином Кесы, эта девушка когда-то жила в Сенелетте, потом еще где-то. Она успела повидать мир и расскажет тебе обо всем, о чем ты попросишь. У нас тут совсем иные обычаи, чем в Роллайне и вообще в Дартане, а уж с тех пор как появилась ты, госпожа…

— То что?

— Здесь больше Армекта, чем Дартана, — коротко, но ничем не выказывая неодобрения, ответил он. — Даже твои платья, княгиня, мало имеют общего с тем, что можно увидеть в столице.

— Мои платья? Почему?

— Как это почему? Они модные и прекрасно скроены, но его высочество заказал для тебя скорее армектанскую, чем дартанскую одежду, госпожа. Ни одна женщина в Роллайне не покажется с открытой грудью. Подобное платье, даже более откровенное, в Армекте вполне к лицу даже императрице или императорской дочери. Но в Дартане так одевают только Жемчужин Дома. Чтобы подчеркнуть их красоту, не положение.

Она наклонила голову. Йокес, разбирающийся в платьях… очередная новость. Но комендант войска Сей Айе не был лесным дикарем (что когда-то столь легко заметил Денетт). Он происходил из старого рыцарского рода, а вернувшись из северного Армекта, много ездил по Дартану, исполняя распоряжения князя Левина. Если даже он немного и «одичал» в войсках, то потом у него было достаточно времени, чтобы вспомнить, как выглядит дартанский большой свет.

— Тебе никто об этом не говорил, ваше высочество? — искренне удивился Йокес.

— Представь себе, никто. А здесь… вообще нет высокородных женщин, его высочество был ведь холостяком… Богатые платья носят только Жемчужины…

Она пребывала в неподдельном замешательстве. Йокес попытался представить, что чувствует женщина, которой вдруг сказали, что она в любом обществе выглядела бы уродом, нося платья, которые сама выбрала…

— Ваше высочество, я вовсе не утверждаю, что ты ходишь неподходяще одетой, — объяснил он. — Ведь в Дартане, а тем более в столице, армектанская мода вовсе не является чем-то неизвестным. Взять хотя бы двор князя-представителя… Я говорю лишь, что твои наклонности… что твои платья — армектанские. По крайней мере, по покрою, поскольку во всем остальном они чересчур богаты на армектанский вкус. — Эзена сама была армектанкой, но о платьях и драгоценностях знала ровно столько, сколько могла знать крестьянская девушка, и Йокес это понимал. — Они соответствуют твоему поведению и обычаям, принятым в этом Доме, но дартанским обычаям соответствовать не будут.

— В этом Доме приняты… армектанские обычаи?

Он невольно вздохнул.

— Ни дартанские, ни армектанские. Обычаи твои и Анессы. А раньше — обычаи его высочества, который искренне презирал Роллайну и ее одноэтажные дворцы, арены… Позови Кесу, ваше высочество, — посоветовал он. — Я последний человек в Сей Айе, который должен с тобой разговаривать о подобных делах. Ради Шерни, ведь это просто смешно. Что я могу знать о платьях и приемах? Приемы в военном лагере называются совещаниями, а церемониальные речи сводятся к «никак нет, солдат», «так точно, комендант».

— Позову, — сказала Эзена. — Но пока не уходи. Может, я передумаю и не воспользуюсь твоим советом… но все-таки скажи мне, что ты думаешь.

— О приеме?

— Да. Я знаю, что хочу сказать той подсотнице, но мудреца Шерни я не ожидала. Как их принять?

— Пригласи их на совместную прогулку по парку, пусть вас сопровождает только одна из Жемчужин. Никто не будет вас видеть, так что ты избегнешь замешательства, вызванного твоими… новыми волосами. Прием этот будет выглядеть весьма многозначительно, а вернее, неоднозначно. С одной стороны — импровизированный, без каких-либо торжественных приготовлений. Но с другой стороны, не каждого ведь ее высочество княгиня Сей Айе приглашает на совместную прогулку. Неизвестно, ваше высочество, что думать о такой встрече. Подсотница и даже посланник не будут знать, то ли ты выказываешь им свое пренебрежение, то ли, напротив, исключительное уважение. Ну и… лучше не начинай разговора с цвета твоих волос. Впрочем, последнее я, наверное, мог бы и не говорить, ваше высочество.

Она задумчиво посмотрела на него.

— Я тебя недооценила, Йокес. Прости. Пришли ко мне Хайну и Кесу.

Он коротко поклонился, повернулся и направился к двери, но на мгновение остановился.

— Ваше высочество… — поколебавшись, сказал он.

— Только не про Анессу, Йокес. Не сегодня.

Он прикусил губу, снова поклонился и вышел.

От беседки возле пруда парковая аллея извивалась плавной дугой, убегая в цветочные туннели. Дальше был каменный мостик, переброшенный над ручьем — тем самым, заросшие берега которого подходили с другой стороны дома до самых плит двора. От шумящей воды и подстриженных кустов слегка тянуло холодом, но вне тени жара давала о себе знать. На княгине было бархатное темно-коричневое платье с белыми вставками, частично скрытая в волосах золотая диадема с рубином и пояс из золотых звеньев, скрепленный пряжкой в форме сердца. Когда она шла, из-под подола виднелись носки золотых туфель. Посланник и подсотница сопровождали ее с обеих сторон. Мудрец облачился в аккуратный повседневный костюм, достойный каждого мужчины чистой крови, — штаны, заправленные в голенища кожаных полусапог, и доходившую до середины бедер темно-зеленую куртку с поясом, расшитую на рукавах черной нитью. Одежда эта выглядела весьма по-дартански. Подсотница же, напротив, была воплощением всего армектанского. Она надела кольчугу и мундир, но это не было военным снаряжением… Одетая таким образом, она вполне могла бы предстать перед императором: парадная кольчуга блестела как чистое серебро, военный мундир же был сшит из шелка. Пояс, черная юбка и высокие кожаные сапоги наверняка стоили половину годового жалованья обычной подсотницы армектанской гвардии… По крайней мере, так оценила Хайна, шедшая в нескольких шагах позади. Невольница, в белом домашнем платье, похожем на то, которое часто носила Анесса, предпочитала, однако, серебряные украшения. Она шла, вертя в пальцах сорванную где-то белую розу.

— Дай сюда, — сказала Эзена, продолжая идти спокойным прогулочным шагом.

Она не обернулась, лишь протянула руку. Жемчужина Дома догнала ее и подала письмо, которое только что прочитала вслух. Княгиня развернула свиток, посмотрела на печать и пробежала глазами текст.

— Твой комендант, госпожа, — сказала она подсотнице, — не скупится на похвалы моим лесным стражам. Но я не знаю, что мне ответить.

— Я рассчитываю, ваше высочество, на полезный обмен опытом. Лесные сражения…

— Вот именно, лесные сражения, — лениво прервала ее Эзена. — Способы ведения войны в лесу — тайна Сей Айе. Ты думаешь, госпожа, я посвящу в эту тайну армектанскую гвардию?

— Не понимаю, ваше высочество.

— Ваше благородие, я не знаю, зачем ты на самом деле прибыла в Сей Айе. Но я знаю, что тебе подробно рассказали, кто я, что я тут делаю и почему это столь позорно. — Княгиня не скрывала веселья, приправленного сарказмом. — Так что ты прекрасно знаешь, что завтра или послезавтра сюда может прибыть судебный посланец с требованием явиться в Роллайну на слушание дела.

— Меня это не интересует, ваше высочество. Я подсотница армектанской гвардии, и судебные процессы меня не касаются.

— Но твое дело — обеспечить исполнение решения суда, когда оно уже будет принято.

— Тоже нет, — возразила Агатра. — Это дело Дартанского легиона.

— Это дело имперских легионов, — сухо поправила Эзена. — Император пошлет тебя туда, ваше благородие, куда только сочтет нужным. Сегодня ты носишь голубой армектанский мундир, завтра же наденешь такой же, но красный, дартанский. Это зависит не от тебя, а от тех, кто над тобой. Или я ошибаюсь?

Подсотница не ответила.

— Я еще не знаю, захочу ли я являться в суд, а если даже я так и поступлю, то не знаю, соглашусь ли с его решением. Если же не соглашусь, то подсотница в красном мундире возьмет своих обученных моей лесной стражей лучников и приедет в Сей Айе, намереваясь посадить меня в клетку. Я ясно выражаюсь, ваше благородие? Могу еще яснее: вполне возможно, что уже вскоре я взбунтуюсь против имперского суда и тем самым нарушу закон Вечной империи. А теперь я требую четкого ответа: в таком случае подсотница имперских войск встанет рядом со мной или против меня?

Агатра молчала.

— Ответь мне, ваше благородие, — решительно потребовала Эзена, — ибо иначе я сочту разговор законченным. Ты поможешь мне выступить против имперского суда или помешаешь? Я слушаю.

Подсотница сдержала свой гнев, но не сумела скрыть румянец на щеках. Она была готова ко многому, но не к тому, что при первом же разговоре госпожа Буковой пущи заявит прямо: я собираюсь взбунтоваться — что ты на это скажешь?

— Помешаю.

— Значит, вопрос решен. — Эзена отдала письмо Агатре. — Ты отвезешь это своему коменданту, госпожа, и скажешь, что ни на какие совместные учения я не согласна.

— А что мне сказать о причинах?

— То, что ты слышала.

— Ты отдаешь себе отчет, ваше высочество…

— Я отдаю себе отчет, подсотница. Никто меня пока ни в чем не обвиняет, я могу говорить о своих намерениях сколько душа пожелает. Я не призываю никого к бунту, не делаю никаких приготовлений, просто болтаю что в голову придет. Требуется фактическое неподчинение и фактический бунт, чтобы посадить меня за решетку. Так что еще по крайней мере полгода. Суд, апелляция и так далее. А может, я соглашусь с решением?

— Однако уже сегодня ты отказываешь в помощи имперским солдатам, госпожа. Армектанским солдатам.

— Отказываю. Из этого следует, что я веду себя невежливо или попросту не люблю армектанских солдат. Это еще не преступление.

— Достойнейший император почувствует себя обиженным.

— Где письмо от достойнейшего императора, госпожа?

— Верховный комендант Армектанского легиона пишет от имени императора.

— Где это написано? Покажи мне, ваше благородие! Что по просьбе императора… Ну, где?

Подсотница еще больше покраснела.

— Что, нет? Ну, в таком случае, думаю, обиженным себя почувствует только комендант. Что ты мне тут рассказываешь, ваше благородие? Что сам император занимается такими делами, как отправка куда-то тридцати лучников? Могу побиться об заклад, что император об этом даже не знает, — открыто издевалась Эзена.

— Ты ошибаешься, ваше высочество, полагая, что в присутствии подсотника армектанской гвардии можно безнаказанно говорить о бунте, в качестве объяснения добавляя лишь: «Да я просто так болтаю…»

Княгиня потеряла терпение.

— Подсотница армектанской гвардии сейчас отдохнет в своей комнате, поскольку разговор окончен. Можешь остаться в Сей Айе до утра, ваше благородие. Это все, что я хотела тебе сказать.

— Ты меня выгоняешь, ваше высочество? — Агатра не могла поверить собственным ушам.

— Выгоняю, — ответила Эзена, после чего обратилась к до сих пор молчавшему посланнику. — Ваше благородие, ты мог бы не слушать? Совсем недолго, очень прошу.

Готах слегка поклонился и отошел.

— Итак, с глазу на глаз, — холодно сказала Эзена, останавливаясь и глядя на подсотницу. — Если, естественно, совершенно случайно, ты встретишь кого-то, кто спросит о намерениях княгини Сей Айе, то скажи так: ее высочество княгиня Эзена в соответствии с законом вступила во владение имуществом после смерти мужа и не примет к сведению несправедливого решения суда. Княгиня может оставаться, как и прежде, лояльной подданной и добросовестной налогоплательщицей, но может также развязать страшную по своим последствиям войну. Скажи еще, что с точки зрения княгини намного дешевле и разумнее будет позаботиться о справедливом суде, чем отправить армию завоевывать Сей Айе.

— Ваше высочество, ты не понимаешь… Это угрозы, — сказала Агатра. — И шантаж.

— Ну конечно. Это угрозы и шантаж. Но Вечной империи незачем знать ни о каком шантаже. Пока что об этом знаем только ты и я. А о гражданской войне наверняка узнает вся империя.

— Ваше высочество, — тихо спросила Агатра, подходя на полшага ближе, — ты… в своем уме?

— Неудачный вопрос. Подскажу другой, — столь же тихо ответила Эзена. — Спроси: невольница ли я? А я отвечу: да. Невольница, которой принадлежит величайшее на свете состояние и у которой его хотят отобрать. Ибо в Дартане не принято, чтобы невольница чем-то таким обладала. Никаких других причин нет, только эта. Если бы на моем месте была какая-нибудь женщина чистой крови, не было бы и никакого процесса.

Агатра помолчала, потом кивнула.

— Похоже, я тебя понимаю. В Армекте это состояние было бы твоим без всяких разговоров.

Княгиня кивнула в ответ.

Они еще немного постояли, глядя друг другу в глаза.

— И все-таки, ваше высочество, — сказала наконец Агатра, отступая на шаг, — я никогда не забуду, как ты отнеслась ко мне и моим солдатам. Вечная империя одна, а я стою на страже мира и порядка в ее границах. Никто не может, даже во имя справедливости, нарушать этот порядок. Если ты захочешь его разрушить, то мы наверняка еще встретимся. Я приложу к этому все старания.

По-военному поклонившись, она повернулась и ушла.

Княгиня осталась на месте, глубоко задумавшись.

Наконец она подняла голову и посмотрела на посланника.

— Прости, господин, — сказала она, подходя к нему. — Я плохо поступила, начав этот разговор при тебе. Но может быть, именно это тебя и интересует?

Это был вопрос о причинах, по которым мудрец-посланник появился в Сей Айе. Готах сразу же понял, что имеет в виду ее высочество.

— Подобный разговор наверняка интересен любому, — без лишних слов согласился он. — Но естественно, я приехал не за этим. Меня интересует Шернь, ваше высочество. А Шерер только потому, что он лежит под ее Полосами.

— Что общего у Полос с Сей Айе? — осторожно взвешивая каждое слово, спросила она.

Готах улыбнулся, кривя искалеченное лицо.

— Думаю, госпожа, ты и сама знаешь. Даже если и не знала раньше, то сегодня узнала наверняка. Ведь сегодня кое-что произошло?

Эзена почувствовала себя несколько неуверенно.

— Ваше благородие… ты знаешь о чем-то определенном? О том, что случилось сегодня?

Он все еще улыбался.

— Примерно в полдень. Сразу же после того, ваше высочество, как я перешагнул порог твоего дома.

Эзена повернулась к Жемчужине.

— Хайна, ты мне больше не нужна.

— Ваше высочество… — Невольница хотела напомнить княгине, что в саду никого нет и хозяйке Сей Айе не следует оставаться без сопровождения, наедине с гостем, о котором никто ничего не мог сказать.

— Хайна, ты мне больше не нужна, — тем же тоном повторила Эзена. — А если я замечу, что вместо тебя за живыми изгородями крутятся какие-нибудь телохранительницы, — добавила она со свойственной ей проницательностью, — то у нас состоится очень серьезный разговор. Ты посоветуешь мне, справится ли Кеса с обязанностями первой Жемчужины Дома.

Смущенная невольница поклонилась и ушла.

— Здесь есть удобная беседка, а в ней тень… Или ты предпочитаешь прогуливаться, ваше благородие?

— По такой жаре? Нет, госпожа.

Она показала дорогу, и они не спеша двинулись вперед.

— За всю свою жизнь ты видел сто или тысячу невольниц, господин, — слабо пошутила она, — но я впервые вижу чародея.

— Я не чародей, ваше высочество.

Она слегка улыбнулась. Посланнику действительно доводилось видеть невольниц, но еще чаще ему доводилось видеть подобные улыбки. В Шерере, а в особенности в Дартане, посланников считали таинственными магами. Убедить кого-либо, что он общается всего лишь с ученым, бывало тяжким делом — даже умный наместник Ваделар не вполне желал в это поверить. Готах размышлял о том, кто эта необычная женщина. Понимает ли она, что случилось с ней сегодня, знает ли она о Шерни несколько больше всех прочих? Ибо о посланниках она не знала ничего.

— Ваше высочество, исследуя Шернь, я узнал кое-что и о тебе. Не хочу тебя пугать… но, может быть, лишь развеселю, если скажу, что твоя персона весьма сильно связана с предметом моих исследований. Ты знаешь об этом?

Она не ответила.

— Я приехал сюда с ведома самой императрицы, — добавил он.

Она изумленно уставилась на него.

— Сейчас я все подробно объясню, если, конечно, ты уделишь мне достаточно времени, госпожа. У моей спутницы его оказалось слишком мало.

Эзена невольно улыбнулась, слыша легкий сарказм в голосе посланника. Но… одобрял ли он ее поступок или нет?

— Одобряешь или нет? — спросила она.

— В какой-то мере одобряю, но сомнений у меня еще больше… Наверное, я все-таки слишком многое услышал, — ответил он.

— Не страшно.

В беседке стояли мраморные скамейки, покрытые мягкими подушками. На столе, тоже мраморном, стояла большая чаша с фруктами. Княгиня выбрала солидных размеров грушу и какое-то время думала только об этой груше, о ее вкусе и о том, чтобы съесть ее без остатка.

Посланник едва заметно улыбнулся.

— Ты меня не знаешь, ваше высочество, так что тебе вовсе незачем мне доверять. Хочу сказать, однако, что я приехал сюда не для того, чтобы шпионить.

Воспользовавшись разрешением, он сел.

— Ее императорское высочество была весьма заинтригована моим письмом, — продолжал он, — и спрашивала, не мог ли бы я ей объяснить, какое, собственно, имеют отношение Полосы к Сей Айе…

После чего он спокойно и во всех подробностях рассказал княгине, как обстоят дела; рассказ этот во многом был подобен тому, который некоторое время назад слышал наместник Ваделар. Однако госпожа Сей Айе, хотя и меньше спрашивала, вместе с тем намного меньше знала.

— Твоя ссора с Домами Дартана, княгиня, — закончил посланник, — или даже ссора со всей Вечной империей… если до этого дойдет… представляет немалый интерес для историка, который собственными глазами может увидеть, как творится история. Но для того, кто принят Полосами, все эти события совершенно малозначительны… Нет, не так. — Он поднес палец к уху и задумался. — Не малозначительны. Но участие в них, активное участие, — не моя задача. Я не солдат империи и не урядник, даже не подданный императора, хотя он наверняка не обрадовался бы, услышав об этом… Я также не союзник ни ему, ни тебе. И не враг. В лучшем случае — наблюдатель и еще, может быть… — он забавно скривился, подбирая нужное слово, — еще ходячая книга. Если пожелаешь, ты найдешь в ней объяснения, хотя наверняка не все. Их найдет каждый, кто захочет искать, ибо такова, в числе прочего, задача этой самой книги. Как я уже сказал, Шернь не действует сознательно, но все, что в итоге происходит, следует из некоторых… законов и правил, записанных в ее природе. Я не представляю себе, чтобы мог кому-либо отказать в объяснениях, касающихся этих законов и правил. Так что говорю тебе, ваше высочество: спрашивай о чем хочешь, а я отвечу, как только могу. Но если завтра я уеду из Сей Айе и о том же самом спросит императрица или даже та униженная подсотница, то я не найду никаких причин для того, чтобы держать язык за зубами. Честно говоря, ваше высочество, не думаю, чтобы твои вопросы касались фундаментальных для Шерни и мира положений… но, с другой стороны, после разговора, которому я был сегодня свидетелем, я действительно не знаю, есть ли хоть что-нибудь, связанное с твоей персоной, что властители Вечной империи могли бы счесть несущественным.

Наступила тишина.

Если бы мысли имели вес, то мраморный стол, на который княгиня опиралась локтями, неизбежно треснул бы под тяжестью ее головы.

Молчание затягивалось.

— Может быть… — наконец сказала она и откашлялась. — Может быть, я слишком медленно думаю. Но в твоем присутствии, ваше благородие, наверное, каждый думает слишком медленно… Я поняла, что ты даешь мне выбор: все или ничего. Либо я буду читать эту ходячую книгу, одновременно вписывая в нее новые страницы, но тогда их прочитают все… либо я откажусь от чтения, ничего не узнав, но ничего не узнают и остальные.

Готах развел руками.

— Примерно так. Примерно, поскольку я не собираюсь ни о чем торговаться, ваше высочество. Без каких-либо условий я отвечу на все твои вопросы. Но каждый вопрос несет в себе какое-то содержание, хотя бы выдает область интересов. Если ты даже что-то допишешь в эту книгу… какое, однако, удачное сравнение… если даже ты запишешь в ней одни лишь свои вопросы и оставишь закладки в тех местах, где искала ответы… — Он снова развел руками. — Все найдут эти вопросы и закладки. Убрать их можно только одним способом — уничтожив книгу.

— И ты этого не боишься, ваше благородие? Правда, ты владеешь великой силой…

— Я владею силой мудрого человека с довольно жилистой фигурой, — прервал он ее. — Все остальное — сказки, и чем быстрее ты это поймешь, тем лучше. Разговоры… если до них дойдет… разговоры о тебе, ваше высочество, мы начнем с разговоров обо мне. Я обычный человек, необычно лишь то, чему я себя посвятил.

Она недоверчиво покачала головой.

— Обычный человек, который говорит мне, что знает о том, что случилось сегодня, хотя это тайна для всех…

— Я не знаю, что именно случилось. Я просто услышал нечто странное, только и всего.

— Услышал?.. Как это понимать?

— Именно так. Постоянно общаясь с Шернью, я обладаю крайне чувствительным слухом, ваше высочество. Конечно, это лишь упрощенный пример, но он отображает суть. Когда почти на расстоянии вытянутой руки происходит нечто, связанное с силами Шерни, мне иногда удается это почувствовать. Услышать, если тебе так больше нравится. Но это может почти каждый, кто упорно учится слушать. А некоторые обладают врожденными способностями и слышат кое-что даже без обучения, хотя и редко понимают, что именно слышат.

Она почувствовала усталость.

— Тем более. Не обладая никакой силой, как ты сумеешь защититься? Вернусь к своему вопросу: ты не боишься, ваше благородие, что, узнав обо всем, я захочу заткнуть тебе рот навсегда?

— Ваше высочество, у тебя есть основания полагать, что эти сведения окажутся настолько важны?

— Не знаю. Ни в коей мере не знаю. Ответь на мой вопрос, ваше благородие.

— Не боюсь ли я, что ты прикажешь меня утопить? Конец ничем не хуже любого другого. Разве что несколько преждевременный, — ответил он.

— Ты не боишься смерти?

— Пожалуй, не больше, чем любой другой.

Она покачала головой, коснувшись висков.

— Я уже ничего не понимаю, — вздохнула она. — На сегодня все, ваше благородие. Мне нужно побыть одной, я хочу… привести в порядок все то, о чем ты мне рассказал. Я ничего уже не понимаю. Утром или позже я скажу тебе, что решила.

Она потерла глаза руками.

— Ничего я уже не понимаю…

 

16

Пророчества. Законы всего. Книги всего, Пятна и Полосы Шерни. Равновесие, отражение Полос, Трещины Шерни. Вопросы, важные для Полос и несущественные для мира. Гееркото и… что? Дор-Орего. Сознательные проявления бессознательной силы. Правила, записанные в структуре. Эзене казалось, что еще мгновение, и у нее лопнет голова и все это выльется как смола, а в луже будут валяться камни, ветки и неизвестно что еще… По какой-то причине именно так представлялись ей полученные знания — словно смола, обволакивающая самые разные предметы. Пытаясь извлечь какой-либо из этих предметов, она увязала и не могла до него добраться, а когда добиралась, то не могла очистить; все было черным и липким, за ним тянулись нити густой мази.

От этих мыслей у нее болели даже глаза.

Первая Жемчужина и Йокес ждали в одной из дневных комнат. Она лишь махнула рукой и пошла в спальню. Они последовали за ней, пользуясь явным позволением, которое она им дала прошлой ночью.

— Ваше высочество, я должен знать, что ты решила, — сказал комендант. — Что с теми армектанцами?

Она легла на постель, закрыв глаза рукой. Понимая, что это действительно нужно сделать, она изложила свой разговор с подсотницей, но столь сухо и сжато, что Йокес схватился за голову.

— Ваше высочество, ты хочешь сказать, что только что объявила войну… всей Вечной империи? — ошеломленно спросил он.

Все еще закрывая глаза рукой, она объяснила:

— Нет, комендант. Я лишь ясно дала им понять, что третьего не дано. Ради святого спокойствия империя не вмешивается в решения дартанских судов. Но только ради святого спокойствия. А я ясно сказала, что на этот раз никакого святого спокойствия не будет. До сих пор никто на самом деле не знал, что у меня на уме, подчинюсь я или не подчинюсь. Теперь уже все ясно. Имперским урядникам придется выбирать: недовольство избалованных дартанских магнатов или война с Сей Айе. Что бы ты ни думал, но в данной ситуации выбор на самом деле только один. Империя легко найдет сто способов сохранить в тайне мое упрямство, и никто не потеряет лица. Самое большее, несколько дартанских Домов узнают, что закон един для всей империи. Только и всего.

Застигнутый врасплох Йокес собрался с мыслями. В мгновение ока ему стало ясно, что эта крестьянская девушка, бывшая невольница… уже ею не является. Возможно, она еще и не была мифической королевой Роллайной, но со всей определенностью она была К. Б. И. Эзеной, законной княгиней Сей Айе. С каких пор? Как давно? С тех пор, как она, глядя в окно, говорила о вышвырнутом из Сей Айе Денетте? Знала ли она уже тогда, что делает? А может, еще раньше? Только что она несколькими фразами доказала, что ее понимание политики империи давно уже превзошло способности рыцаря М. Б. Йокеса. Он вынужден был согласиться с очевидной истиной, которую она ему выложила как на ладони. У князя — представителя императора в Роллайне не было выбора. Если бы из-за нарушений закона в Дартане дошло до мятежа, император отправил бы ему указ об отставке, выстрелив его для скорости из стоящей на стене бомбарды…

Вероятность того, что дружелюбные собачки в Роллайне поднимут бунт, была нулевой. Совсем другое дело — дикая волчица в Добром Знаке. Простой выбор. Так, как она сказала.

— Что прикажешь, ваше высочество? — спросил он, чувствуя, как сильнее забилось сердце.

— Завтра вечером их здесь не должно быть.

— Так точно, ваше высочество.

Йокес исчез, унося в груди любовь подданного к мудрой и гордой госпоже, которой он служил.

— Кажется, у меня жар, — сказала Эзена, дотрагиваясь до лба.

Жемчужина подошла к постели и приложила руку к ее щеке.

— Холодный компресс, ваше высочество?

— Да, но чуть позже. Раздень меня или пришли Энею. Или ту новую, Аяну… Она очень милая.

Хайна намучилась, стаскивая с княгини платье; госпожа Сей Айе, правда, встала рядом с кроватью, но во всем остальном не проявляла никакого желания помогать, то и дело прикладывая руку ко лбу или касаясь висков.

— Я сплю голая, научись наконец, — раздраженно бросила она при виде ночной рубашки. — Кто в своем уме одевается летом, чтобы спать? Я должна потеть в эту проклятую жару? Иди уж! Одна орет на меня, что я потею, другая сует мне невесть что! — ворчала она, забыв, что у нее страшно болит голова.

Хайна получила нагоняй совершенно без причин — она никогда прежде не укладывала княгиню в постель и не одевала утром, так что понятия не имела о ее ночных привычках. Хотя, как первая Жемчужина Дома, она должна была знать обо всем.

— Да, ваше высочество, — сказала она. — Компресс на голову…

— Нет, уже не хочу.

Жемчужина забрала платье, драгоценности и как можно быстрее убежала.

Эзена с облегчением упала на постель.

Все произошло в течение одних суток. Погиб К. Б. И. Денетт. Анесса… единственная подруга, оказалась… Анессы больше не было. Приехали гвардейцы. И мудрец Шерни. Законы всего, пророчества, значения, равновесие. Разгневанная подсотница, из черных глаз которой готовы были вылететь стрелы, — та, которой следовало опасаться. «Да, это угроза и шантаж». «Полосы и Пятна Шерни. Но каждый вопрос несет в себе некое содержание, ты оставишь эти вопросы и закладки в тех местах, где будешь искать ответы». Разоруженные солдаты Денетта на постоялом дворе. «Что-то закончилось, Анесса, не чувствуешь? Уже бегут гонцы…» Трещина Шерни. «Ты не боишься смерти, мудрец?» «Думаешь, ваше высочество, что узнаешь о чем-то настолько важном?»…

Все тонуло в смоле.

Мир вращался.

Армектанка-гвардеец разговаривала с человеком ничем не примечательной внешности. Человек этот, державший в руке какой-то рулон, выглядел смертельно испуганным, но вместе с тем прилагал все усилия, чтобы понравиться мрачной как туча подсотнице войск империи. Они сидели в большой комнате, за столом. Губы их двигались, но с того места, где стояла Эзена, ничего не было слышно. Мужчина что-то объяснял, боязливо и осторожно, словно стараясь убедить в чем-то невозможном ту, от которой безраздельно зависел, потом начал кричать от страха. Наконец он замолчал и сжался в комок. Разозленная армектанка вскочила с места и ударила его по голове перчаткой, потом еще раз. Теперь уже она кричала, склонившись над ним. Неожиданно она оглянулась через плечо, посмотрев прямо в глаза Эзене, и замолчала. Огляделась по сторонам, словно проверяя, что никого нет, и даже подошла к окну, за которым сгущались сумерки… а может, начинался рассвет? Потом, снова наклонившись, она начала что-то объяснять избитому горемыке. Тот слушал ее, сглатывая слюну.

Эзена села на постели.

Спала она довольно долго. Все еще висела духота, но за окнами царила темная ночь. В темноту была погружена и спальня, никто не зажег свечи.

Княгиня не боялась темноты. Никогда прежде.

Теперь она внезапно ощутила настоящий страх. Ей показалось, будто из угла комнаты на нее смотрят мертвые глаза убитого мальчишки, который приехал сюда вовсе не затем, чтобы причинить ей какой-то вред. Неважно, интересовало ли его только золото… богатство и княжеский титул… Услышав отказ, он злился бы и гневался, не понимая, как такое может быть. Но не причинил бы ей никакого вреда. Даже если бы мог.

Она хлопнула в ладоши, потом еще раз.

— Энея! Или Аяна!

Разбуженная невольница появилась в дверях спальни; Эзена видела лишь очертания женской фигуры.

— Энея? — спросила она.

— Хайна, ваше высочество.

— Хайна? А ты что тут делаешь?

— Сижу рядом… Ваше высочество плохо себя сегодня чувствовала, — сказала невольница. — Я отослала Энею.

Вместо благодарности к верной Жемчужине Эзена ощутила горькую злость. Ей жаль было Хайну — только за то, что та не была Анессой.

— Свет.

Жемчужина скрылась за дверью и вскоре вернулась со свечой. Она перенесла огонь на несколько других, воткнутых в канделябр возле двери.

— Все. Зажги все.

Хайне потребовалось некоторое время, чтобы исполнить приказ.

— Можешь идти, — сказала Эзена, поворачиваясь на другой бок и поправляя простыню, которой была накрыта.

Хайна тихо удалилась.

Эзена лежала с открытыми глазами.

Ночные кошмары рассеялись в пламени свечей. Сон сделал свое дело — густая смола была теперь лишь грязной жидкостью, в которой плавали какие-то обломки. Княгиня по очереди вылавливала их, легко узнавая очертания… Многого она до сих пор не понимала, но по крайней мере осознавала, чего именно не понимает. Рождались очередные вопросы, которые следовало кому-то задать. Вписать в книгу. Проблема, с которой она мучилась днем, казалась ей теперь несущественной, собственно, даже несуществующей. Было совершенно очевидно, что нельзя потратить впустую единственную возможность узнать хоть что-то о себе. О своей жизни, предназначении… а может быть, и о смерти. Ответ на вопрос посланника звучал: да. Это были важные вопросы, очень важные. Роллайна уже дважды пыталась вернуться, и до сих пор безуспешно. Безумие? Конечно, и такое было возможно… Эзена прекрасно понимала, что может сойти с ума, как та, о которой писалось в хрониках. Она чувствовала, что сойдет с ума, целыми месяцами сражаясь с незнанием, с десятками, если не сотнями вопросов, с неуверенностью. Как долго можно жить, не доверяя самой себе — если можно быть собой с чужим существом в душе, с существом, способным на… неведомо что? Возможно, на все, всегда или иногда. Не подобное ли имел в виду посланник, когда говорил, что проникновения Шерни не меняют мир? В таком случае он ошибался или лгал.

Эзена чувствовала, что уже не заснет. Она встала, неизвестно зачем завернувшись в простыню, хотя было жарко, как в печи; на лбу у нее выступили капельки пота. Она взяла со стола яблоко, но не почувствовала вкуса и отложила надкушенный плод. Расхаживая по комнате, она наступила на простыню — еще немного, и она очутилась бы на полу. Она отбросила прочь злополучную тряпку, но ей пришла в голову одна мысль… Она легла за краем узорного ковра, наслаждаясь роскошным мраморным холодом. Потом перевернулась на живот и снова лежала, чувствуя, как остывает пот на обнаженном теле. Наконец она встала и, по привычке подойдя к зеркалу, перепугалась, увидев короткие каштановые волосы. Она забыла… Совсем забыла.

Подняв руки, она собрала волосы сзади, вернее, попыталась собрать. Она едва чувствовала, что вообще держит что-то в руках. Посмотрев вниз, она беспомощно провела пальцами по черным кудряшкам внизу живота.

— А под мышками? — грустно спросила она. — Блондинка?

Каштановые волосы были только на голове, во всех остальных местах черные. Дартан победил: оставалось только воспользоваться воском. Эзене хотелось заплакать. Этот смешной бунт против дартанских требований был для нее действительно важен. Она почти забыла, как выглядит Армект, впрочем, она всегда знала лишь свою деревню… Почему-то ей очень хотелось поступать по-армектански. Именно в Дартане, который означал для нее лишь презрение и несправедливость. А теперь он отобрал у нее даже такую мелочь, как нежелание пользоваться воском.

Минувшей ночью княгиня плакала перед зеркалом, переживая потерю подруги. Теперь она глубоко дышала, сказав себе, что никогда больше не станет хныкать. Однако она уже чувствовала, что ничего из этого не выйдет. Ей хотелось плакать… главным образом потому, что она не могла удержаться от плача. Она отчаянно сражалась, но в конце концов все волнения прошедшего дня нашли выход в отчаянии молодой женщины, которая обнаружила у себя в спальне, что она настоящая уродина… и к тому же, увы, плакса.

Она разрыдалась.

— Анесса… где ты?

Но Анессы не было.

Измученная десятками событий и бурей сомнений, княгиня села, подвернув под себя ноги, и плакала так горько, словно у нее умер близкий человек. Но, собственно, так оно и было. Она потеряла Анессу навсегда… к тому же у нее теперь каштановые волосы, и она плакала, хотя собиралась никогда не плакать. Не было никого на свете несчастнее ее.

Стоявшая за дверью Хайна сперва не поняла, что именно она слышит, а потом почувствовала, как сжимается сердце. Когда-то… она сперва даже не хотела признавать узурпаторшу, но очень скоро начала ей сочувствовать. Позднее оказалось, что Анесса и Йокес, две самые важные персоны в Сей Айе, признали титул Эзены и занимаемое ею положение. Это не могло остаться незамеченным. Настроение в Доме быстро менялось; даже немногочисленные вольнонаемные слуги, не говоря уже о невольниках, многое видели и чувствовали. Ясно было, что произошло нечто столь существенное, что у капризной первой Жемчужины Дома установились с княгиней искренние дружеские отношения, а суровый комендант войска начал относиться к ней с неприкрытым уважением. Жемчужина могла притворяться, но Йокес — никоим образом. Люди Дома облегченно вздохнули, ибо ошибка разъяснилась — никакой ошибки не было! Значит, князь Левин знал, что делает: по углам друг другу шепотом пересказывали самые невероятные истории. Чаще всего поговаривали, будто прекрасная невольница — внебрачная дочь его высочества, которую он узнал лишь много лет спустя; кто-то заметил даже внешнее сходство… Однако более надежных доказательств, видимо, не хватало, а имперский закон не позволял усыновлять вольноотпущенных, и князь прибег к уловке, заключив фиктивный брак с собственной дочерью… Хайна во все эти рассказы не верила, но радовалась, что может искренне служить Эзене, которая действительно была хорошей госпожой.

А теперь ее госпожа плакала.

В этот день произошло нечто такое, чего Жемчужина не могла понять. Случившееся с волосами княгини по-настоящему потрясло Хайну. Ни Йокес, ни сама княгиня — никто ничего не понимал, все были растеряны. Невольница чувствовала, что случилось нечто дурное, что волосы — словно первый симптом какой-то жуткой болезни. Потом, в саду, мудрец Шерни тоже упоминал об этом событии — значит, оно было как-то связано с Шернью. Хайна боялась Шернь и не любила о ней думать, ибо в холодной, висящей над миром силе, от которой зависело все сущее, было нечто пугающее. Эта сила теперь коснулась Эзены, словно… дуновение из открытой могилы. Первая Жемчужина постоянно беспокоилась за княгиню, но боялась при ней произнести хотя бы слово на эту тему.

Теперь княгиня проснулась посреди ночи и плакала — одна, в своей спальне.

Хайна тоже расплакалась. Ей хотелось войти в комнату и утешить княгиню, но она боялась появляться без вызова. Будучи намного младше Анессы, она попросту не представляла себе, что могла бы стать подругой княгини, как та. Впрочем… поводов для подобного сближения никогда прежде не бывало. Последняя из Жемчужин Дома была никем, ценной мелочью, не имеющей никакой власти и значения. Кеса заправляла Домом по крайней мере несколько недель в году, когда первая Жемчужина бездельничала в голубом шатре у озера, отправлялась в обществе его высочества на охоту или с его согласия ехала с Йокесом в военный лагерь, чтобы провести там несколько приятных дней под восхищенными взглядами тысячи солдат… Вторая Жемчужина также иногда выручала невольниц низшего ранга, сама будя княгиню по утрам или помогая ей лечь в постель. Это давало хотя бы повод для разговора. У Хайны же таких поводов никогда не было. То, что она умела делать лучше всего, никому не было нужно. Неожиданно назначенная первой Жемчужиной, она чувствовала себя виноватой перед предшественницей, успев также ощутить зависть несправедливо обойденной Кесы. Она изо всех сил старалась исполнять свои обязанности, но чувствовала, что старания эти в глазах одних — дешевое подлизывание, а в понимании других — беспричинное задирание носа. В течение одних суток она поняла, что значит быть узурпаторшей…

Теперь она плакала вместе с Эзеной, чувствуя себя вдвойне несчастной.

Она услышала, как княгиня что-то негромко говорит и снова плачет. Сердце бедной двадцатилетней девочки, которое не сумели превратить в камень в бездушном невольничьем хозяйстве, сжалось еще болезненнее. Хайна вошла в спальню и увидела сидящую на полу Эзену, размазывавшую слезы по щекам. Всхлипывая, словно ребенок, первая Жемчужина бросилась княгине на шею.

Они выглядели как сестры — две женщины с одинаковыми волосами. Эзена обняла Жемчужину за шею, с плачем опираясь лбом о ее лоб. Хайна не могла вымолвить даже слова.

Они были одни — против целого внушающего страх мира.

 

17

Княгиня Сей Айе прекрасно знала — собственно, просто видела, — что армектанская подсотница с немалым трудом проглотила обиду. Однако она была бы изумлена и обеспокоена не на шутку, узнав, что получила в результате не противницу, но смертельного врага. Агатра вообще не в состоянии была отделить службу от личной жизни; солдат почти всю свою жизнь, она всю жизнь служила империи и ей же была всем обязана: жалованьем, домом, манерами, положением, образованием, необходимым каждому офицеру. В конце концов, даже замужеством — ее муж, возможно, и казался несколько занудным, но все же не был грязным крестьянином, за которого вышла бы простая селянка, если бы не ее военный мундир. Унижение, которое она испытала, хотя и касалось только этого мундира, в глазах подсотницы распространялось на саму ее персону, на Агатру. Княгиня обрела врага, каких у нее не было в Роллайне, даже в особенности в Роллайне, ведь, в отличие от Агатры, никто там не питал личных обид к девушке с иссиня-черными волосами, в правах отказывали лишь невольнице, любой невольнице, не какой-то конкретной. Агатра — надсотник легиона и сотник гвардии, то есть тот, кому в самой столице империи не приходилось ни перед кем унижаться, — не могла провести подобного разграничения. Тот, кто пренебрежительно относился к империи, пренебрежительно относился к ней самой; тот, кто шел против суда, шел против самой Агатры; тот, кто говорил: «я побью войска империи», говорил тем самым: «я дам тебе в морду, женщина». Так она это понимала и ощущала. Только так.

Вернувшись в выделенную ей комнату, подсотница металась от стены к стене. Наконец она сняла мундир и пошла к своим лучницам. Девушки вскочили, увидев командира.

— Веза, сними мундир, — сказала Агатра.

Лучнице редко доводилось видеть начальницу в таком состоянии — но все же доводилось. Быстро сбросив мундир, она выжидающе встала перед Агатрой, догадываясь, в чем дело.

— Даю тебе отпуск, и считай, что мы сейчас не на службе, — сказала Агатра. — Ударь меня.

В военных гарнизонах солдаты иногда устраивали драки, в конце концов в этом не было ничего необычного. Но никто не мог безнаказанно ударить офицера — и точно так же офицер не мог бить солдат. Армектанцы, крайне строго относившиеся ко всему связанному с войском и войной, не терпели подобного. Офицер, ударивший подчиненного, мог быть почти уверен, что с ним перестанут разговаривать все его товарищи.

Веза ударила командира по щеке и получила такой же ответ. Причинять друг другу вред они не собирались, но и ласковыми шлепками это тоже нельзя было назвать. После пяти или шести ударов у Агатры была рассечена губа, а у Везы выступили на глазах слезы.

— Ну что ж, возвращаемся на службу, — наконец сказала Агатра, отдышавшись и немного успокоившись. — Согласна?

Иногда солдат оказывался чересчур сильно избит и мог чувствовать себя обиженным. Командир, даже отложив в сторону свои знаки различия, должен был соблюдать правила игры.

— Хорошо, — ответила девушка, утирая пальцами слезы.

Щеки у нее были красные, словно розы в саду у княгини.

Веза надела мундир.

— Твой отпуск закончился, — сказала Агатра. — Зайди через пару минут ко мне. А ты останься здесь, — повернулась она к другой девушке. — Когда вернется посланник, ему может потребоваться помощь или просто сопровождение, если он куда-нибудь соберется. Будь вежлива, предложи ему свое общество, но не настаивай. Это его дело, что делать и с кем ходить.

— Так точно, госпожа.

Подсотница вернулась к себе в комнату и села, то и дело прижимая ладони к лицу. Румянец понемногу сходил. Когда в дверях появилась Веза, обе выглядели уже почти нормально.

— Пойдешь в конюшню. Приведешь моего коня и прикажешь оседлать лошадь для себя. Жди меня перед домом.

По словам Йокеса, посланник и командир гвардейцев, одни или с сопровождением, могли, не спрашивая чьего-либо согласия, передвигаться по всему Доброму Знаку, за исключением мест, охраняемых солдатами личного войска, где требовалось специальное разрешение. Этой возможностью и собиралась воспользоваться Агатра.

— Так точно, госпожа.

Агатра еще немного посидела, потом переоделась в обычную походную одежду, но под кожаную куртку надела легкую кольчугу, более тонкую и слабую, чем военная, зато менее заметную. Пристегнув к поясу меч и взяв небольшую сумку, вскоре она уже была на дворе. Она села на коня, Веза вскочила на спину другого. Даже в обычных клиньях легкой пехоты командиры заботились о том, чтобы солдаты хоть как-то умели держаться в седле, но в отрядах гвардии всерьез учили искусству верховой езды. По сравнению с тем, что умели конные лучники легиона, способностей у Везы, естественно, не было никаких, но вместе с тем никто не мог возразить против того, что девушка справляется вполне прилично.

Они выехали за ворота. Агатра ехала впереди тем же путем, которым она недавно прибыла в Сей Айе. Миновав старый замок, они оказались на дороге и рысью двинулись к развилке, где свернули в сторону города.

Все было так, как сказал Йокес: маленький городок не выделялся ничем особенным. Такие же деревянные и каменные дома можно было встретить в Акалии, а тем более в любом дартанском городе. Дорога сменилась выложенной деревянными кругляшами чистой ухоженной улицей, которая вела к рынку. Агатра слегка удивилась, увидев герольда в одежде цветов Дома К. Б. И. Стоя на возвышении, окруженный кольцом прохожих глашатай громким голосом извещал о последних событиях в Сей Айе. Это был армектанский обычай. В Дартане никого не волновало, о чем знают или чего не знают горожане. Подсотница остановила коня и какое-то время слушала мелодичную дартанскую речь. Герольд говорил о вещах, наверняка имевших значение для слушателей, но совершенно безразличных для нее. Еще не нашли каких-то грибников, которые, вероятно, заблудились в лесу и, возможно, забрели на болота… Требовались загонщики для охоты, каждый желающий мог рассчитывать на дармовую еду, а при несчастном случае — на опеку со стороны княгини… В одной из деревень потушили небольшой пожар; никто не погиб, княгиня освободила погорельцев от дани… Кто-то поймал большую форель…

Герольд сказал свое и ушел. Агатра двинулась дальше. Ей было интересно, объявляли ли до этого известие о прибытии армектанских гвардейцев. Наверняка, ведь лучников разместили в городе, и их появление трудно было сохранить в тайне — впрочем, зачем? Самое большее, пострадало бы доверие к герольдам, а тем более к княгине. А ведь здесь делалось все, чтобы подданные любили свою госпожу. Ее высочество освобождала погорельцев от налогов, о чем объявлялось всем вокруг… Агатра сильно сомневалась, знает ли вообще ее высочество Эзена о пожаре. Другое дело, что решения интенданта, сборщика налогов или какого-нибудь урядника в конечном счете исполнялись от ее имени.

Серый с голубым мундир Везы привлекал внимание, но не чрезмерное. В отличие от Акалии, да и вообще любого места в Шерере, никто здесь не знал, как выглядят мундиры армектанской гвардии. Местные солдаты носили одежду довольно разнообразных цветов; у застигнутых в лесу арбалетчиков были сине-зеленые плащи, но штаны — как черные, так и коричневые, серые, зеленые… Кроме того, в Сей Айе часто гостили купцы, которых иногда сопровождали несколько вооруженных подручных. Лишь иногда кто-то бросал на Везу более внимательный взгляд — возможно, один из тех, кто слышал от герольда о прибытии имперских солдат? Размещенным в городе гвардейцам если и разрешалось с согласия десятницы отправиться на постоялый двор выпить пива, то без оружия и без мундиров; Агатра оторвала бы голову своей подчиненной, узнав, что гвардеец при полном параде болтается по трактирам.

Разглядев яркую вывеску корчмы на отходящей от рынка улице, подсотница поехала в ту сторону. Новый сюрприз: тотчас же появились слуги и занялись конями прибывших, внутренность же корчмы тоже не соответствовала ожиданиям. В Дартане путешествия воспринимались как неизбежное зло, никто не отправлялся в дорогу, если в том не было крайней необходимости. Наверняка именно по этой причине постоялые дворы в Золотой провинции пользовались славой худших во всем Шерере. Даже рыцарь, едущий куда-то со своей свитой, редко мог рассчитывать на что-то большее, нежели ночлег на сене в большой комнате. Но здесь, в Сей Айе, это была именно корчма, по армектанскому образцу. Подсотница не знала, что на этот счет думать. Маловероятно, чтобы армектанка Эзена успела за несколько месяцев установить подобные порядки. Вероятно, за всем этим стоял покойный князь. Интересно. Она думала, что этот всеми забытый чудак и отшельник жил здесь, дыша воздухом старых дартанских легенд; отрезанный от Шерера, знал ли он вообще, что кто-то построил парусный корабль без весел, намного лучший, чем дартанские галеры?.. Оказалось как раз наоборот. Наблюдательная подсотница все отчетливее видела, что на этой необычной поляне собрано все лучшее в Шерере. Старый князь был личностью совершенно исключительной. Отбросив предубеждения, он мог выбрать то, что представлялось ему наиболее ценным, даже если происходило из Армекта. Агатра начала всерьез задумываться, действительно ли знаменитые тяжелые подразделения Йокеса, о которых ходило больше слухов, чем достоверных сведений, — недисциплинированные толпы увешанных оружием обедневших рыцарей и всяческих наемников. У нее промелькнула мысль, что князь Левин при помощи Йокеса мог организовать свои войска по образцу имперских легионов. Если так, то в Роллайне следовало их опасаться.

Вежливый хозяин корчмы весьма сожалел, что армектанские гвардейцы не гостят под его крышей, но знал, где их искать. В городе, а в особенности в корчмах вести расходились быстро. Агатра отправила Везу в указанное место — это оказались какие-то пустые зимние квартиры лесорубов.

— Проверишь, все ли у них в порядке. Спросишь десятницу, есть ли у нее какие-нибудь пожелания или вопросы. Потом вернешься сюда и будешь дожидаться меня.

— А если не дождусь, госпожа, то где тебя искать?

— Узнаешь, где находится кладбище или где в Сей Айе держат преступников.

Мрачная шутка не пришлась лучнице по вкусу.

— Мы в самом центре Вечной империи, — раздраженно отрезала Агатра. — Чего мне бояться? Что кто-то на меня нападет в темном переулке?

Веза ушла.

— Хозяин, у меня проблемы с седлом, — сказала подсотница, чуть повысив голос, так как разомлевшие от пива крестьяне начали орать в углу какую-то песню. — Где мне найти хорошего седельщика? Мне называли какое-то имя, но я не запомнила… Мерф… Мерфан?

— Мерефин! О да, он хороший, хороший мастер, ваше благородие!

— Прекрасно. И где его найти? — Она подала мелкую монету.

Корчмарь проводил ее до дверей и вышел за порог.

— Вон, ваше благородие, видишь… ту крышу с петушком на шпиле…

— Угу, вижу…

— Идешь по улице, на которой башня с тем петушком, до самого конца, ваше благородие. А потом снова по улице, по правой стороне.

— Свернуть направо?

— О да, да. А на той улице достаточно постучать в дверь любого дома. Там каждый тебе покажет дом седельщика Мерефина. Или, ваше благородие, сама найдешь, там вывеска огромная, как… а, как моя! — Он обрадованно ткнул рукой вверх. — Ваше благородие, сейчас туда поедешь?

Она кивнула.

— Эй там, коня, ее благородие уже едет! — заорал хозяин в глубь корчмы.

Подручный сломя голову кинулся за конем. Вскоре Агатра уже была в седле и ехала в сторону указанной башни. Она покачала головой, слыша утихающее за спиной пьяное пение. Это был край, где у крестьян хватало лишних медяков и времени, чтобы напиваться пивом в корчме… И желания распевать песни. Она была в краю, не принадлежащем этому миру.

Она без труда преодолела описанный корчмарем короткий путь; город действительно был невелик. Про дом седельщика спрашивать не было никакой необходимости — вывеска действительно бросалась в глаза.

Миновав дом с вывеской, Агатра поехала дальше. Первая дверь, вторая… Три колотушки оказались на четвертой. Оглядевшись по сторонам, она вернулась назад и привязала коня перед домом седельщика. Вскоре она уже разговаривала с мастером о надорванной подпруге. После того как она показала ему серебро, выяснилось, что подпруга будет готова еще до захода солнца. Слуга занялся конем. Обменявшись еще несколькими словами с разговорчивым Мерефином, она оставила ему задаток и ушла.

Дверь с тремя колотушками никуда не делась. Она постучала раз, другой. Ей открыли.

— Я договорилась с седельщиком Мерефином, — сказала она. — Но не знаю, стоит ли ему доверять.

Стоявший в дверях сглотнул слюну.

— Почему… почему ваше благородие меня об этом спрашивает? Кто ты, госпожа?

Она наклонила голову, ожидая продолжения. Тот еще раз судорожно сглотнул.

— Это мой сосед… Очень честный человек, — сказал он.

Она втолкнула его внутрь.

— Что за дыра, — бросила она. — Нужно было еще дольше держать меня на улице? Где мы можем поговорить? Что это вообще за дом?

— Мой собственный, ваше благородие. Я домовладелец.

— А жильцы?

— Они пользуются только другими дверями.

— «Мерефин — честный мастер?» А тот хоть бы что. Ну? Будем тут торчать?

Он провел ее в дом. Она окинула взглядом большую комнату и бросила на стол перчатки.

— Смешно это все, — сказала Агатра. — Надрезать собственную подпругу, считать колотушки, таскать перчатки по этой жаре… Как тебя зовут?

Незнакомец назвал имя, звучавшее настолько по-дартански, что она даже фыркнула.

— Лейое… ну нет, петь я не стану. Послушай, Колотушка, я хочу знать, что тут происходит. Я здесь с утра, только приближается вечер, а я уже увидела больше, чем трибунал узнал от тебя за последние два года. Объясняйся. Почему в Сенелетте никто ничего не знает? Ведь это не просто состояние. Это удельное княжество, которое богаче половины Шерера!

Тот несколько пришел в себя и уже не выглядел столь испуганным, как на пороге.

— Ваше благородие, я передаю сведения, когда только могу. Но оценкой доходов Сей Айе занимаются имперские урядники, сборщики налогов. Их здесь целых трое, и Кирлан наверняка знает, сколько стоят владения княгини.

— Меня интересует не только стоимость. Есть здесь библиотека?

— Есть. Возле рынка…

— Библиотека! — воскликнула она. — Ну, так я и знала! Библиотека в Дартане! Армектанская корчма, армектанский герольд, в лесу арбалетчики четко поделены на десятки… это клин пехоты, то есть войско тоже устроено по армектанскому образцу! Почему никто об этом не знает?!

Мужчина набрал в грудь воздуха.

— Похоже… только ты об этом не знаешь, госпожа… Я доносил обо всем этом уже давно. Меня спрашивали, каково отношение князя К. Б. И. Левина к Вечной империи. Я писал, что отношение весьма благосклонное, что его высочество следует армектанским традициям, в качестве примера я приводил как раз библиотеку… О войске почти ничего не известно, есть несколько отрядов конницы, но здесь, на поляне, только один или два… Все солдаты живут и упражняются в лесу, в охраняемых военных лагерях. Весьма тщательно охраняемых.

— Кто-нибудь считал эти отряды?

— Пять… может, шесть или семь…

— …может, восемь или десять, или… сколько? Никто не считал отряды?

— У каждого есть название. Есть Серый и Черный и, кажется, Первого Снега, именно так, точно Первого Снега… Но они ничем друг от друга не отличаются, никто не знает, приходят ли в дворцовые казармы те же самые три или четыре отряда, или, может быть, больше. Да, ваше благородие, может быть, и десять.

Агатра недоверчиво смотрела на него.

— Все личные войска вносятся в реестры легиона, — сказала она. — Князь Левин тоже должен был заявить о численности и вооружении своего войска. Он заявил пять отрядов по сто человек. Ты не сумел проверить, Колотушка, действительно ли их именно столько?

— Нет, ваше благородие. Каким образом? Кто-нибудь, специально посланный комендантом Дартанского легиона для проверки, мог бы войти в военный лагерь… но я уверен, что и он не узнал бы, сколько на самом деле солдат в Сей Айе.

Она выжидающе смотрела на него.

— Здесь леса… Дикие леса, ваше благородие, — пояснил он. — Даже если бы посланец действительно прибыл, то он увидел бы… такой лагерь и столько солдат, сколько бы ему показали. Где-нибудь в Дартане, где все всё знают, где есть какие-то соседи, наверное, можно проверить такое. Наверняка можно. Но здесь? Даже конница… а уж тем более лесная стража. Пожалуй, никто, кроме коменданта Йокеса, не знает, сколько этих лесников. Никто никогда не видел за один раз больше двадцати.

— Я видела тридцать. Здесь живут семьи солдат. А сами солдаты не ходят по корчмам? У них никогда не бывает увольнений? Среди нескольких сотен людей всегда найдется кто-нибудь, кто не умеет держать язык за зубами.

— Наверняка, ваше благородие. Но кто-то здесь хорошо об этом знает. Распространяются разные сплетни, возможно, этим занимаются специально проинструктированные солдаты. Я сам слышал, что отряды княгини насчитывают по триста конников. А кто-то другой мне говорил, что это полусотни, как в Армекте.

— Не удалось заполучить кого-нибудь из дворца?

Мужчина рассмеялся, нервно заламывая пальцы.

— Ваше благородие… ты не знаешь, что это за край! Из дворца? Здесь все любили его высочество как отца! А теперь точно так же любят княгиню Эзену. Что там дворец… Предложи, госпожа, в какой-нибудь деревне, что дашь золотой, чтобы кто-нибудь сказал, в каком платье ее высочество была на конной прогулке. Мужик и слова тебе не скажет, а когда сообразит, что к чему, то выскочит из избы, созовет своих, и тебя палками погонят прочь, ваше благородие. А еще кто-нибудь сразу же побежит поклониться в колени Жемчужине Дома и покажет грязным пальцем, кто спрашивал про ее высочество. Как-то раз поймали такого, который слишком много спрашивал. Что тогда творилось, ваше благородие, на рынке! Четыре лошади тянули в четыре разные стороны, и первыми оторвались руки. Потом целую неделю глашатай ездил по всем деревням и предупреждал о тех, кто хочет слишком много знать.

— Здесь дошло до подобного беззакония?

— Беззакония, ваше благородие?

— Как я слышу — человека разорвали лошадьми.

— Это личные владения, ваше благородие. И законы здесь свои. Имперские — полностью соблюдаются. Каждый может поступить на службу в легион, услышав объявление о наборе. Никто не разлучает силой крестьянские семьи, а брачные контракты подписывают даже неграмотные, чего, пожалуй, нигде во всем Дартане нет… Каждый имеет право продаться в неволю. И каждый свободный человек может подать жалобу трибуналу.

— Почему тот не жаловался?

— Жаловался. Жалобу отклонили. Имперский трибунал никогда не признается, что в чьих-то личных владениях был его шпион. Трибунал только платит. Получилось так, будто подданный князя шпионил за своим господином, с какой-то низменной целью. И князь его осудил. По мнению всех, живущих на этой поляне, осудил еще очень мягко. Поскольку он не мучился четыре дня.

— Это было во времена князя, — помолчав, сказала Агатра. — А сейчас?

— Ее высочество? Ее здесь не сразу полюбили. Никто не знал, будет ли она столь же добра, как князь, только потом оказалось, что, возможно, она даже лучше. Она дала детям право собирать землянику, малину — сколько смогут съесть, лишь бы не на продажу. Сперва, конечно, всем казалось странным, что невольница… Никто не хотел такой — то ли госпожи, то ли не госпожи. Потом пошли разные слухи, но такие, что теперь все смотрят на ее высочество как на принцессу, вернувшуюся из изгнания. А уж с тех пор как приехал его благородие Денетт, чтобы просить руки ее высочества… Ведь не стал бы же он просить руки невольницы.

— Денетт? Кто это? — прервала она его.

Хозяин дома рассказал все, что знал.

— Я ничего об этом не слышала, — задумчиво проговорила она. — Хотя — с чего бы мне что-то слышать и от кого… Говоришь, он приехал с брачным предложением?

— Так говорили. Солдаты из отряда его благородия якобы ничего не знают, но сама понимаешь, госпожа… Они ходят по всему Сей Айе, а больше всего, само собой, по корчмам. Кто-то что-то когда-то слышал, еще в Дартане. Другой слышал по пути сюда, у лагерного костра. А его благородие Денетт живет во дворце, охотится, даже о чем-то распоряжается… Всем нравится, что ее высочество не объявила о помолвке, а все еще думает. Видимо, не слишком торопится, все еще помнит старого князя, хотя была с ним очень недолго.

— Как-то странно все это… Никаких посланцев, сватов? А может, и были сваты, кто знает? — размышляла она вслух. — Но… с чего бы такому, как К. Б. И. Денетт, жениться на невольнице? У которой сразу же все отберут?

Она еще больше нахмурилась.

— Хотя… а может быть, и нет? — Она глубоко задумалась.

Дартанец сидел тихо, не мешая ей.

— Ладно, — сказала она. — Все это теперь неважно. Кто тут еще есть от трибунала? Кроме тебя?

— Никого, ваше благородие. Есть двое урядников, которые имеют право выносить приговоры по представлению верховного судьи. Князь Левин сам просил прислать в Сей Айе кого-нибудь, кто рассматривал бы нарушения имперского законодательства. Здесь очень часто бывают купцы да и разные наемники, ищущие себе занятия… Они не подданные Сей Айе, и с тех пор как в корчме кто-то забил насмерть несчастного торговца… Князь решил, что Роллайна слишком далеко, чтобы отправлять туда каждого преступника.

— Но — тайные урядники?..

— Только я.

Она покачала головой.

— То есть никого, — спокойно ответила она. — Ты знаешь только то, что слышишь в корчме.

— К сожалению, да, ваше благородие. Я умею собирать разные отрывочные сведения и соединять их в единое целое, но редко осмеливаюсь спрашивать, а уж тем более шпионить или следить… — Он замахал руками, словно пытаясь отогнать жуткий кошмар. — Может, месяц. Через месяц для меня все было бы кончено.

Она несколько раз глубоко вздохнула.

— Ну так послушай внимательно: для тебя уже все кончено. Ты получаешь кучу золота, но ничего не делаешь. Я не верю ни единому твоему слову. Да, сведения могут быть верны. Но все остальное, все эти рассказы о том, что невозможно хоть что-либо узнать… — Она покрутила пальцами перед лицом и дунула, словно посылая в воздух комок перьев. — Всем твоим хлопотам пришел конец. Завтра я уезжаю. И прежде чем уеду, лично перережу тебе горло. Есть вторая возможность — послезавтра тебя разорвут лошадьми. Но есть и третья: я останусь тут еще на какое-то время, а когда буду уезжать, ты отправишься со мной, переодетый погонщиком мулов. Ибо на то, что наденешь мундир гвардейца, можешь не рассчитывать.

Ее собеседник был бледен словно труп.

— Ваше… ваше благородие…

— Объясняю. Горло я тебе перережу без каких-либо условий. Лошадьми тебя разорвут, если поймают после покушения на Эзену. Ты уедешь со мной, если не дашь себя поймать. Вот и все.

Дартанец готов был лишиться чувств; эта жуткая женщина явно не шутила. Тяжело дыша от ужаса, он бессмысленно таращил глаза.

— Ваше благородие… Ты не имеешь права отдавать мне подобный приказ!

Она достала из сумки и бросила ему свиток пергамента.

— Имею право, поскольку я вовсе не какая-нибудь шпионка трибунала. Я — особый посланник верховного судьи в Сенелетте, с полномочиями наместника. Ты разговариваешь с тайной наместницей верховного судьи трибунала в Сей Айе. Пока я здесь, я могу сделать что угодно. Достаточно мне объявить, кто я, и я смогу осудить и приговорить саму княгиню, если она даст мне для этого хоть какой-то повод. — Она не стала говорить, что Эзена в ответ на подобное лишь рассмеялась бы и пинками прогнала бы ее из Сей Айе, вместе с клином гвардейцев.

Дартанец дрожащими руками развернул письмо и прочитал. Печатей было целых три.

— Ее императорское высочество… — выдавил он.

— Ее императорское высочество просит лишь оказать мне любезность, для тебя важнее другие две печати. Не бойся, это только назначение, из него ничего не следует, кроме моих полномочий, — безжалостно добивала она его.

— Ваше благородие… но ты требуешь невозможного! Ваше благородие… пойми меня, очень тебя прошу… Умоляю, ваше благородие! У меня нет доступа к княгине, каким образом я мог бы…

— Это меня не волнует. У тебя времени до завтра. Найди кого-нибудь или сделай это сам.

— Нет! — истерически крикнул хозяин. — Убей меня, госпожа, хорошо! Что только хочешь! Можешь убить!

Агатра почувствовала, что ее охватывает дикая ярость. Княгиня-невольница вытерла о нее носки своих золотых туфелек… Теперь еще этот… грязный шпион, ничего не стоящий, говорил «нет»! Ей хотелось вытащить меч, но она лишь поднялась, заскрежетав зубами, схватила со стола перчатку и ударила дурня по голове, потом еще раз.

— Нет? — прошептала она, — А я тебе говорю, что да! — рявкнула она так, что затряслись стены дома. — Сделаешь, что я сказала, или…

Она замолчала и быстро оглянулась через плечо, ибо на мгновение у нее замерло сердце. Она готова была поклясться, что в углу комнаты кто-то стоит. Но нет. За окном сгущались сумерки, и в комнате стало темно… все из-за этого. Она была один на один с трясущимся доносчиком.

Агатра поняла, что ее подвели нервы. Окинув взглядом комнату, она подошла к окну и выглянула наружу, на случай, если кого-то привлекли доносящиеся из дома крики. Потом вернулась к несчастному.

— Сделаешь, что я сказала, — повторила она. — Эзена должна завтра умереть. Отдай мне это. — Она вырвала из ослабевшей руки пергамент. — Сумку я оставлю на столе, в ней достаточно золота, чтобы ты смог оплатить целый десяток смертников, готовых даже силой ворваться во дворец. Там почти нет солдат, двое стоят на часах у входа, дворцовая гвардия в разных местах подпирает стены. Разукрашенные вояки с алебардами. Казармы пристроены к северному крылу, оттуда никто не успеет прибежать.

— Силой… Во дворец? — простонал несчастный дартанец. — Тут нет людей, готовых на… на такое! Ни за какое золото! Это не город в Дартане или Армекте, ваше бла… ваше высокоблагородие! Где я возьму наемных убийц? Да еще таких, из которых, может быть, у одного будет шанс уйти живым, да и то ненадолго? Смертников — ты верно сказала! Или сумасшедших!

— Меня это никак не волнует. Тогда придумай что-нибудь другое. Я оставлю здесь кое-кого, кто будет следить, чтобы ты не сбежал. Сделаешь свое дело — может быть, останешься жив. Не сделаешь — прирежу как собаку. У тебя времени — до завтра, до вечера. Помни.

Спрятав пергамент за пазуху, она забрала перчатки и пошла к выходу. Дверь с тремя колотушками захлопнулась за ее спиной — глухо, словно крышка гроба.

 

18

Сказать о Кесе, что она худая и старая, мог только К. Б. И. Денетт или кто-нибудь со столь же изысканным вкусом. Тридцатичетырехлетняя блондинка была, вне всякого сомнения, самой красивой Жемчужиной Сей Айе — но, увы, это относилось только к ее лицу. Прекрасная когда-то фигура была изуродована беременностью и родами; пытаясь вернуть себе прежний вес, Кеса добилась чересчур многого, став худой и хрупкой — и так, к сожалению, осталось навсегда. Невольница, обладавшая властной и гордой внешностью, очень пропорционально сложенная, все еще могла считаться необычно красивой женщиной, но уже не среди других Жемчужин… Тем более что у нее были скрытые изъяны, и притом весьма серьезные — беременность оставила страшное клеймо на ее животе, ягодицах и бедрах. Князь Левин когда-то забрал Кесу за долги, вместе с табуном лошадей и какой-то бедной деревушкой на краю света. Предыдущий хозяин, гуляка и мот, не заботился ни о чем — чему Кеса была печальным доказательством. В уважающем себя Доме невозможно было представить, чтобы такая драгоценность ходила с раздутым животом; многочисленные способы изгнания плода позволяли избежать худшего. Но Кеса доносила плод до конца, ребенка сразу же продали; хозяин же, окончательно разорившись, вскоре вынужден был раздать почти все свое имущество многочисленным кредиторам.

Войдя в спальню Эзены, Жемчужина прежде всего заметила, что горят все свечи, и в удивлении остановилась. Сразу же после она увидела на постели княгиню, которая, накрывшись простыней, спала как ребенок, подтянув колени к груди, возле кровати же — Хайну, первую Жемчужину, которая, дыша слегка приоткрытым ртом, тоже спала, положив на постель голову и одну руку.

Кеса нахмурила красивые брови, и губы ее изогнулись в гримасе, в которой смешалось недовольство, легкая зависть и очень много грусти. В Сей Айе ей было хорошо, как никогда и нигде прежде, — и тем не менее Жемчужина уже знала, что все лучшее в жизни выпало на долю других.

Ей не приказывали разбудить ее высочество в определенное время. У нее, правда, имелось несколько вопросов… но они могли и подождать, впрочем, она имела право решать сама. Немного подумав, она бесшумно обошла комнату, гася свечи. Потом еще раз посмотрела на постель, дольше всего разглядывая каштановые волосы княгини, которые до этого видела лишь несколько мгновений. Задумчиво покачав головой, она вышла так же тихо, как и появилась.

Посланник хотел, чтобы его разбудили поздним утром. Кеса поручила эту задачу молодому невольнику, но потом отменила распоряжение. Мудрец-посланник заслуживал особого к себе отношения. Она пошла к нему сама.

— Ваше благородие, — мягко сказала она по-громбелардски, раздвигая шторы на окне, — светит солнце, и одновременно идет прекрасный летний дождь. Взгляни, ибо это не продлится долго.

Разбуженный Готах приподнялся на локте, откашлялся и протер глаза.

— Я Жемчужина Дома, меня зовут Кеса. Прости, ваше благородие, но ты не сказал, чтобы тебя будил мужчина. Я пришла… из любопытства.

Готах не был соней и мог прийти в себя за несколько мгновений.

— Самое приятное пробуждение из всех, какие у меня были… когда-либо, — сказал он. — А уж по пути сюда… Ты не поверишь, госпожа, что вытворяют солдаты, когда пора вставать.

К Жемчужине в доме ее хозяина или выступающей где-то от его имени можно было обращаться как к женщине чистой крови. Но с тем же успехом ее можно было называть просто «Жемчужина». Готах выбрал первое, доставив удовольствие невольнице.

— Ты угадала, госпожа, я громбелардец… Прошу тебя, сядь и поговори со мной, если тебя не ждут другие обязанности.

— Не ждут.

— Я действительно громбелардец. Но не все посланники родились в Громбеларде, — улыбнулся он.

— Я думала, что все, — честно ответила она. — Прости мне, ваше благородие, слабое знание языка. Я очень многое забыла. Прошли годы с той поры… с тех пор… — Она запнулась и рассмеялась. — Ну вот видишь, господин. Сам видишь.

— Хотел бы я, чтобы в Громбеларде хотя бы каждый десятый житель этого края разговаривал как ты, госпожа, — сказал Готах, и это была истинная правда. — Мне уже приходилось видеть Жемчужин, но, не поверишь, я ни разу не общался ни с одной из вас. Я примерно знаю, откуда берутся столь необычные драгоценности, но больше догадываюсь, чем знаю на самом деле. Не думал, что вас столь хорошо обучают языкам. Если, по твоим словам, ты говоришь по-громбелардски впервые за много лет…

Кеса кивнула.

— Но это зависит от хозяйства, ваше благородие, — пояснила она. — Везде хотели бы научить всему, но это нигде не удается, так что каждое хозяйство по-разному обучает невольниц. В некоторых хозяйствах Армекта предлагают скорее прекрасных телохранительниц. — Она не сумела скрыть превосходства в голосе. — Они получают хорошее образование, но прежде всего их учат убивать — столь же умело, как и специально предназначенные для этого невольницы. Они получают сертификаты Жемчужин, однако стоят намного дешевле, чем дартанские Жемчужины.

— Но ты не такая, госпожа.

— Нет. В этом доме — только Хайна.

— Та симпатичная девушка с каштановыми волосами?

— Та симпатичная девушка, ваше благородие, получила свой сертификат на два года раньше других. Князь Левин не покупал что попало.

— Вижу.

Он хотел сделать Жемчужине приятное, а в итоге лишь обидел… Однако она ничего не сказала, понимая его намерения.

— Я ничем не ценнее Хайны, ваше благородие. Языки, имперские и местные законы, история и политика… Но, например, о тактике и стратегии я все забыла, да никогда слишком много и не знала. Хайна же превосходно в этом разбирается, она могла бы заменить коменданта Йокеса. Естественно, если бы не отсутствие опыта.

— Девушка-воин.

— Ну нет, ваше благородие, не только. Финансы, математика… впрочем, и языки тоже. Она все-таки Жемчужина, ваше благородие, — мягко напомнила она. — И свой сертификат не во дворе подобрала.

Разговор о Хайне подсказал Готаху вопрос, который он давно хотел задать, но не знал, как и кому.

— Меня вчера удивило, что у княгини и первой Жемчужины совершенно одинаковые волосы. Длина, цвет… и прическа такая же, до мелочей. Обе прекрасно выглядят, но — это что, какая-то местная традиция? Первая Жемчужина должна быть похожа на свою госпожу? Я не посмел вчера спросить, к тому же боюсь, что, чего-то не понимая, могу сморозить глупость, — объяснил он.

Она даже глазом не моргнула.

— Это трудно назвать традицией.

Проницательная невольница превосходно понимала смысл вопросов. Готах ждал, но дальнейших пояснений не последовало. Оба начали понимающе улыбаться друг другу одними глазами, хотя каждый пытался прервать этот обмен взглядами. Она посмотрела на потолок, он на стену. Готах уже понял, что Жемчужине о чем-то нельзя говорить. Она тоже понимала, что посланник об этом догадался. Но эта смешная тайна готова была стать явной при первом же невинном вопросе…

Некоторое время оба молчали. Потом Жемчужина снова улыбнулась. Гостю, а не потолку.

— Каковы твои утренние привычки, ваше благородие? — спросила она. — Принести чего-нибудь выпить? Поесть? Мы тут завтракаем поздно. Анесса… предыдущая первая Жемчужина не была ранней пташкой. В Доме до сих пор царят установленные ею порядки. Некоторые.

Посланник, как и каждый ученый, был человеком неизмеримо любопытным. Он охотно расспросил бы еще о Хайне, об Анессе, которая уже не была первой Жемчужиной Дома (судя по всему, недавно), а больше всего — о самой Кесе. Однако он сдержался.

— У меня нет никаких утренних привычек. Но… дождь уже кончился… Есть тут недалеко озеро или ручей, где можно было бы искупаться? Я об этом уже много дней мечтаю! — с тоской проговорил он. — Такая жара!

Жемчужина Дома добродушно рассмеялась.

— До озера довольно далеко, но возле мельницы можно ополоснуться, хотя поплавать сложно — вода там самое большее по колено. По другую сторону мельницы, до колеса, уже утонуло несколько человек, поэтому купаться там не советую. Так что, ваше благородие, тебе предстоит довольно долгая утренняя прогулка. Я пришлю кого-нибудь со всем, что нужно. Невольницу или невольника? — спросила она.

— Невольника, — попросил посланник, запоздало с чувством легкого стыда подтягивая выше простыню и почти краснея под взглядом красивой женщины, которая, сдерживая смех, все выше поднимала гордые брови.

— Если бы только я могла, ваше благородие… я влюбилась бы в тебя без памяти, с первого взгляда, — сказала она, вставая. — Прости мне мою дерзость. Ты не знаешь… не можешь себе представить, господин, как много для меня значил этот разговор. В последний раз я так разговаривала с князем…

Опасаясь, что скажет слишком много, она быстро вышла из комнаты, прежде чем застигнутый врасплох посланник успел произнести хоть слово.

Агатра этой ночью спала мало. Проснувшись на рассвете, она быстро, по-военному собралась и отправилась на разведку. Примерно к тому времени, когда Жемчужина шла будить посланника, подсотница уже побывала на развилке у мельницы, прошла немного в сторону придорожного постоялого двора и с вершины небольшого холма посмотрела на отдаленные строения. Когда-то ее зоркость считалась среди лучников чуть ли не легендарной — и с тех пор ничего не изменилось… Наконец она вернулась. Еще ночью она кое-что узнала в городе — в основном в корчме с большой вывеской.

Никогда в жизни она не чувствовала себя столь беспомощной и сбитой с толку.

Она служила Вечной империи. Ей казалось, что она понимает, на чем основывается ее — империи — сила. Но, много лет проведя в Кирлане, она видела все преувеличенным, ненастоящим. В столице принимались решения, рассылались распоряжения и приказы, а имперские гонцы развозили их по всем сторонам света. Агатра привыкла к мысли, что всей империей можно управлять из императорского дворца, дергая за соответствующие ниточки. Когда возник вопрос о Буковой пуще — малозначительный вопрос о непослушной невольнице в каких-то отдаленных владениях, — ей казалось, что Кирлан в очередной раз тянет за очередную ниточку. Причем тянет чересчур сильно, посылая эмиссара с чрезвычайными полномочиями, во главе солдат, военное значение которых на фоне всей империи было ничтожным, но политическое — сокрушительным. Лучники. Армектанская гвардия. Символ имперских войск, знак воли императора.

За время долгого похода она многое узнала. С ниточками происходило нечто странное: натянутые в столице и удерживаемые там надежной рукой, они с каждой милей слабели, измочаливались, рвались… В Армекте все еще как-то работало, и даже вполне неплохо. Но уже Тройное пограничье Агатру попросту поразило. Тереза не сотрудничала с Ваделаром, ниточки едва натягивались, к армектанским гвардейцам относились как к обременительным гостям… Гостям! Армектанские солдаты были гостями в ими же завоеванном краю! В конце концов их отругали и поставили в угол. И сделала это… армектанка. Наконец, еще через несколько миль пути, гвардейцы империи стали гостями попросту непрошеными. И им сразу же дали это понять.

Бунт, мятеж — ладно. Агатра знала, что подобное порой случается. Но пока что никакого бунта не было. Бунта не было, и, несмотря на это, в Добром Знаке, где сидели имперские урядники, сборщики собирали налоги, а купцы торговали, как и везде, невозможно было выяснить, насколько многочисленно личное войско. Никто не в состоянии был проверить что бы то ни было уже много лет, а может быть, и вообще никогда. Никто! Сам император ничего не мог поделать! Особая посланница Кирлана, даже если бы сообщила о своем истинном звании и о том, что она — высокопоставленный урядник трибунала, не получила бы никаких сведений, в лучшем случае ей лгали бы прямо в глаза. Она могла демонстрировать свою власть и полномочия перед ничтожным шпионом, но лишь перед ним. Правящая в Сей Айе титулованная невольница действительна готова была рассмеяться при виде документа, подтвержденного печатью императрицы и судей трибунала из двух провинций. Раньше точно так же мог смеяться князь Левин — не смеялся же лишь потому, что предпочитал строить серьезный вид, разрывая лошадьми тайного урядника империи. Во имя торжества закона, под окнами у урядников Имперского трибунала и с их молчаливого согласия. Что еще можно было совершить в Сей Айе? Безнаказанно вырезать клин гвардейцев? Ибо не согласиться на их присутствие вполне можно было и без каких-либо печальных последствий. Где были ниточки, связывающие эту поляну с Кирланом? Неужели так же обстояли дела и в остальной империи? Агатра разозлилась по-военному — и взялась за дело с крестьянским упрямством, тем самым, которое привело сироту из бедной деревни в покои императрицы. Пока существовала хотя бы тень шанса на наведение порядка в Сей Айе, она не собиралась сдаваться. Наместник Ваделар, если бы мог услышать о всем том, что она предприняла в Сей Айе, схватился бы за голову, но вместе с тем у него был бы повод удовлетворенно сказать: «Я знал! Я предвидел!» Тайная посланница трибунала, не разбиравшаяся в людях и склонная воспринимать каждого как лучника, который должен исполнить приказ, пока что делала одни лишь глупости. Всю жизнь прослужив в армии и много лет командуя отборными солдатами, она вообще не понимала, что означает слово «нет». Она пользовалась полным доверием и поддержкой Кирлана, но императрице, обычно столь проницательной и рассудительной, на этот раз не удалось удержать дистанцию: ее фаворитка наверняка могла припугнуть дерзкую невольницу и выяснить, что происходит в Сей Айе, но ей ни в коем случае не следовало давать столь широких полномочий и прав. Десять таких, как Агатра, разосланных по всем краям Шерера, за полгода развалили бы весь Трибунал.

Вернувшись во дворец, Агатра остановила какого-то слугу и потребовала разговора с Жемчужиной Дома. Вскоре в ее комнате появилась Кеса.

— Ваше благородие?

— У меня дело к ее высочеству. Когда она сможет меня принять?

— Вряд ли скоро. Ее высочество спит. Какое у тебя к ней дело, ваше благородие?

— Слишком серьезное для невольницы.

— Сомневаюсь, ваше благородие. Не стоит мною пренебрегать. — Кеса слегка улыбнулась. — Я замещаю как мою госпожу, так и первую Жемчужину Дома. Нет таких дел, которые я не могла бы решить. По крайней мере, мне о таких делах ничего не известно.

Самоуверенность невольницы с внешностью и взглядом королевы начала раздражать Агатру.

— Правда? Так может, примешь решение, могу ли я здесь остаться еще на три дня?

— Только до вечера. Если только ее высочество не решит иначе.

— Но она ничего не решит, если не проснется и не поговорит со мной. Именно это я и пробую тебе объяснить.

— Если ее высочество не проснется до вечера, я приму решение от ее имени. Я до сих пор не понимаю, почему я должна будить ее сейчас. Прошу привести веские причины, ваше благородие. — Жемчужина Дома снова улыбнулась, вежливо, но коротко.

И в самом деле — как просительница перед королевой… Агатра была сыта этим по горло.

— Неужели сну твоей госпожи не смеет помещать ни одно дело и ни один человек?

— Я все еще не вижу никакого дела, ваше благородие.

— А человек? Человека видишь? — спросила Агатра со столь зловещей ухмылкой, что любой из ее солдат тотчас бросился бы бежать.

Кеса не была солдатом.

— Я вижу гостя, который пытается навести свои порядки в доме хозяина.

Агатра готова была вскочить с кресла, но уже понимала, что эту стену ей не пробить. Она глубоко вздохнула раз и другой, после чего сложила оружие.

— Я хотела спросить о других гостях Сей Айе. Вчера я слышала в городе, что такие есть.

— К сожалению, уже нет, ваше благородие.

— Что это значит?

— Его благородие К. Б. И. Денетт, ибо, как я понимаю, ты спрашиваешь о нем, госпожа, уже не гость княгини. Вчера его закололи.

— Что?! — Агатре показалось, что она ослышалась.

— Его благородие Денетт мертв. Он пал жертвой покушения, ваше благородие.

Подсотница медленно встала, чувствуя, как сильнее забилось ее сердце.

— Почему об этом никто не знает?

— Как это никто? А кто должен знать, ваше благородие?

— Ну, хотя бы урядники трибунала.

— Их известили.

— Когда?! — крикнула Агатра.

— Сразу после покушения. Еще вчера. Возможно, тебе следует поехать в город, госпожа, и поговорить с ними. Ты получишь все необходимые тебе сведения, по крайней мере те, которые они сочтут нужным сообщить. Это уже меня не касается.

Агатра чувствовала, что если разговор продлится еще несколько мгновений, то дело дойдет до рукоприкладства. Жемчужина Дома была неприступна, словно хрустальная гора. Зацепиться было не за что, можно было только соскальзывать. Все ниже и ниже.

— Похоже, однако, что подсотник имперских войск имеет право по такому делу разбудить ее высочество.

— По какому делу? По этому? Нет, госпожа. Ее княжеское высочество не занимается такими делами.

— Ее не касаются дела об убийствах под ее собственной крышей?

Жемчужина вздохнула, впервые дав понять, что и ее утомил этот разговор.

— Она госпожа этого Дома, — сухо ответила она. — Ваше благородие, ты думаешь, кто она? Следователь трибунала? Для поиска преступников есть имперские урядники, для преследования их — Дартанский легион, поскольку мы находимся в Дартане, ваше благородие. Нет, госпожа, сейчас говорю я… Княгиня не ищет преступников и не преследует их. От ее имени я ответила на все вопросы, которые до сих пор задавали урядники трибунала, и если этого недостаточно, я готова отвечать дальше. Княгине незачем делать это самой, поскольку она купила себе невольниц в том числе и для этой цели. Она не подсудимая и ни перед кем не обязана являться лично. А теперь говори, ваше благородие.

Агатра готова была лишиться чувств от гнева и унижения. Жемчужина немного подождала.

— Итак, это все, ваше благородие? Мое время мне не принадлежит, это время моей госпожи, и я не могу тратить его впустую. Прошу спрашивать дальше или позволить мне уйти.

Йокес встал немногим позже Агатры, и с самого утра у него оказался забот полон рот.

Его разбудил солдат из городской стражи. В Сей Айе кроме регулярного войска, лесной стражи и дворцовой гвардии была еще городская стража, солдаты которой патрулировали также дороги и деревни. Точнее говоря, это не были солдаты в полном смысле этого слова, а всего лишь три дюжины мужиков с окованными железом дубинами. Именно такой вояка, запыхавшийся и взволнованный важностью вверенной ему миссии, явился в дворцовые «покои» коменданта, куда его проводили слуги. Комендант приказал его впустить без каких-либо церемоний — в вопросах, касавшихся его прямых обязанностей, он вообще не знал шуток и не думал об удобствах. Возбужденный городской парень, впервые вблизи увидевший военного командира, настоящего рыцаря, к тому же ошеломленный размерами и богатством дома княгини, протянул руку, подавая какое-то письмо.

— Что это?

Солдат рассказал. Вскоре после полуночи в городскую сторожевую башню стал ломиться какой-то человек. Когда его впустили, он начал что-то лепетать, пытаясь объяснить, что снимает комнату у какого-то домовладельца. Таинственный домовладелец по какой-то причине не мог выйти из дому и лично появиться в сторожевой башне. Однако он прислал два письма, одно из которых предназначалось командиру стражи.

— И что в том письме? — спросил Йокес, выбираясь из постели и ища одежду, поскольку чувствовал, что посыльный прибежал не без причины.

— Только то, ваше благородие, чтобы обязательно и как можно быстрее отнести второе письмо его благородию коменданту Йокесу, а если не получится, то отдать кому-нибудь важному во дворце… Потому что дело очень важное и касается ее княжеского высочества. Так там было написано. Шестерник сперва не осмелился кого-то посылать в дом ее высочества посреди ночи, но потом подумал и сказал: иди, пусть будет, что будет.

Йокес, еще без сапог, но уже более или менее одетый, сел на постели, снова взял отложенное в сторону письмо, развернул его и начал читать. Наблюдавший за этим крайне трудным процессом стражник медленно багровел, изо всех сил пытаясь помочь командиру. Комендант все больше хмурился, наконец поднял взгляд и задумчиво посмотрел на солдата.

— Дыши, а то помрешь, — сказал он. — Иди и спроси, где кухня. Если не встретишь никого в коридорах, спроси часовых у дверей. Съешь, сколько пожелаешь, и отнеси что-нибудь своим товарищам. Шестернику скажи, что он правильно сделал, не став ждать до утра. Учись. Твой шестерник умеет принимать решения.

Обрадованный солдат ушел.

Йокес стал читать дальше. Потом снова с начала.

— Ну, если это правда… — наконец пробормотал он.

Найдя сапоги, он надел их и вышел, не выпуская письма из руки. Второй рукой он застегивал пояс с мечом — с той же рутинной ловкостью, как это делала тысячница Тереза. С ловкостью конника, который сперва распускал пояс, чтобы во время марша вздремнуть в седле, а потом точно так же, продолжая держать в руке поводья, просыпался и свободной рукой приводил снаряжение в порядок.

Комната Охегенеда, начальника дворцовой стражи, находилась там, где жили все высокопоставленные придворные княгини — в северном крыле, неподалеку от пристроенных к нему дворцовых казарм.

— Вставай, — сказал Йокес, бесцеремонно встряхивая подчиненного за плечо. — Вот, съешь, приди в себя. — Он протянул яблоко, взятое из корзины у встреченной по пути девушки; последние два дня, по распоряжению Хайны, каждое утро невольница разносила фрукты по всем комнатам, где бывала или могла бывать ее высочество.

— Что это? Тьфу, цыпленка бы принес… Я что, княгиня, чтобы это жрать? А?.. — бормотал полусонный гвардеец, протирая глаза.

— Уже рассвело. Жри или пей что угодно, лишь бы соображал, что я говорю. — По отношению к старому легионеру, исходившему громбелардские горы, Йокес вел себя совершенно иначе, чем по отношению к княгине или даже Жемчужинам Дома. — Я получил письмо от шпиона трибунала, который сегодня намерен совершить покушение на Эзену. Разве это тебя не касается, гвардеец ее высочества?

Гвардеец ее высочества смотрел на него, раскрыв рот. Йокес сел в ногах кровати и протянул ему письмо. Охегенед читал, потирая то один, то другой опухший глаз. Наконец он закончил читать, отдал письмо и задумался.

— Вот ведь… — пробормотал он. — Чтоб его, во имя всех шлюх Дартана…

Йокес кивнул, видя, что громбелардец действительно пришел в себя.

— Но какая тут может бьггь ловушка или интрига? — размышлял Охегенед, и без лишних вопросов догадываясь, какие именно сомнения беспокоят его друга и командира. — Шпион пишет, что он шпион. Это раз. Он оправдывается, объясняет, что он шпион, но не убийца… ну, дальше и так понятно, он честный человек и мухи не обидит… Этого я не считаю. Он пишет, что посланница из Кирлана приказывает ему убить княгиню, угрожая перерезать ему горло. Это два. Он пишет, что вынужден попытаться, иначе с ним будет покончено. Три. Он просит, чтобы его поймали с большим шумом, так, чтобы трибунал знал, что он пытался исполнить приказ. Четыре. И пять: он просит, чтобы его сослали на галеры или еще куда-нибудь, лишь бы подальше от Сей Айе, а если нет, то запереть в подвале, закрыть люк и поставить на нем десять вооруженных стражников. — Охегенед несколько преувеличивал, излагая содержание письма, но не слишком. — От этого письма на милю несет мочой. Какая в том может быть ловушка? — повторил он.

— Не знаю, — сказал Йокес. — Почему он не попросил защиты у следователя в городе? Не может быть, чтобы те двое урядников знали об этом покушении, шпион должен был получить приказ… не знаю, из самой Сенелетты.

— Ты попросил бы защиты у тех двоих дряхлых стариков?

— Один из них нашего возраста…

— Издеваешься?

— Нет, не попросил бы, — признался Йокес. — Меня несколько ошеломило это письмо.

— Тут есть все: время и место, где он будет ждать с арбалетом… если мы ему позволим, поскольку сам он туда не доберется. Он пишет, что заплатит за окно, которое разобьет стрелой… — все еще сидевший на постели Охегенед рассмеялся, глядя на письмо, — и просит… уфф… и просит, чтобы там, то есть в комнате княгини, никого не было, так как он мог бы… уфф… мог бы случайно кого-нибудь ранить. Я знаю, Йокес, что дело серьезное, — объяснил он, — но я просто уже не могу удержаться… Сейчас пройдет. Уфф… Дальше он просит, чтобы его схватили солдаты и как следует поколотили, чтобы его отволокли во дворец, чтобы посланница поняла… — Неожиданно он замолчал и действительно посерьезнел. — Погоди… Посланница? — спросил он.

— Именно, я тоже об этом думаю. Мне даже верить не хочется. Офицер гвардии… прислуживает трибуналу?

— Но все сходится, — сказал Охегенед. — Она приехала вчера. В город выбиралась?

— Выбиралась.

— Ты точно знаешь?

— Точно.

— Не будем столь наивными, — сказал Охегенед. — Ты думал, у трибунала никого нет в легионах?

— Ясное дело, что есть. Но знать — одно, а встретить… Подсотница гвардии, солдат… — с сожалением проговорил Йокес. — В лесу она неплохо погоняла моих арбалетчиков… У меня уже есть такие друзья, Охегенед. А теперь мне и грустно, и радостно оттого, что, возможно, у меня будут такие враги. Не алерская падаль, а офицеры и солдаты, сражаться с которыми — честь и почет. Вчера я подавал ей руку, а она подсылает наемных убийц? Тебе придется справляться самому, я поговорю с Эзеной и забьюсь куда-нибудь подальше в угол, — сказал он, вставая. — Анесса мне когда-то говорила, что я совершенно не умею притворяться. И это правда, Охегенед. Если я случайно встречу эту змею в коридоре, не знаю, что я ей скажу или что с ней сделаю.

Похлопав гвардейца по колену, он вышел из комнаты, но тут же вернулся и снова приоткрыл дверь.

— Да, забыл… Княгиня поменяла цвет волос. Не удивляйся.

— Что?

— Не удивляйся, — повторил Йокес и пошел по главному коридору, потом свернул в боковой. Он не знал, что Агатра уже не спит, но считался и с такой возможностью. Йокес ни единым словом не солгал — он действительно опасался, что ее встретит.

Летом, когда очень быстро становилось светло, прислуга вставала довольно рано. Спешащие куда-то невольники, традиционно одетые в белое, приветствовали коменданта Сей Айе. Он не отвечал им даже взглядом, мрачный, словно грозовая ночь. Однако он остановился, увидев мужчину с ворохом купальных простыней, ибо у него мелькнула в голове страшная догадка… Эзена до сих пор была склонна к неожиданным поступкам.

— Кто и куда идет в такое время купаться?

— Гость княгини, ваше благородие. По распоряжению Жемчужины я должен его сопровождать.

На слуге был халат с красными вставками. Вольнонаемный. Таких в доме было немного. Князь вознаграждал таким образом — беря к себе на службу — лишь немногих жителей Сей Айе, оказавших ему какие-то услуги. Этот мог быть братом дворцового гвардейца; по крайней мере, так казалось Йокесу.

— Мужчина? Этот гость — мужчина? Он идет один?

— Да, ваше благородие.

Брови Йокеса поползли вверх. Вольнонаемный слуга, которому обычно поручались дела поважнее… должен был вытирать голого мужчину возле ручья? Кто из Жемчужин решил оказать посланнику столь исключительные почести? Даже княгиню купали невольницы.

— Ладно, иди, — сказал он.

Без Анессы в доме все переворачивалось вверх дном… Йокес уже забыл о слуге, еще больше мрачнея. Он боялся… ему стыдно было спросить Охегенеда, что с Анессой. Он принес письмо о покушении — и должен был спрашивать о своей… любовнице? Спросить он просто не мог, хотя очень хотел знать, что, собственно, произошло. Почему Эзена решила наказать первую Жемчужину? И притом столь сурово! Что на самом деле совершила Анесса? Дикое нападение плохо обученной телохранительницы было достойно сожаления (он уже избавился от всех стражниц из этого хозяйства), но Жемчужина Дома была в том виновата не больше, чем он сам… Невольницы для охраны подчинялись коменданту Сей Айе.

Свернув еще несколько раз, он наконец миновал гвардейцев, охранявших личные покои княгини. Поспешив прямо в спальню, он вошел, не посылая никого с докладом. У него до сих пор было право посещать ее высочество в любое время и в любом месте. Этой привилегии она его не лишала.

При виде двух крепко спящих женщин… девушек… лицо коменданта несколько разгладилось. Ему было столько же лет, сколько им двум вместе. Какое-то время он стоял, прислушиваясь к их глубокому дыханию.

Тихо подойдя ближе, он дотронулся до плеча Хайны — довольный, что ему не приходится трясти за плечо саму княгиню. Он предпочитал, чтобы ее разбудила Жемчужина.

Однако Жемчужина, плечо которой опиралось на постель, а голова на плечо, спала столь крепко, что он даже улыбнулся. Он тряхнул сильнее, а потом еще раз; Охегенед после такого свалился бы с кровати…

Хайна тоже свалилась. Плечо и голова сползли вдоль края… и первая Жемчужина безвольно опустилась на пол, дыша ровно и размеренно.

У Йокеса волосы на голове встали дыбом. Он посмотрел на Эзену, потом снова на Хайну и протянул руку, чтобы дотронуться до княгини.

— Ваше высочество?

Он встряхнул ее.

— Ваше высочество… Ваше высочество!

Она слегка улыбалась во сне.

Йокес выбежал из комнаты, едва не вышибив двустворчатые двери.

 

19

— Не бывает таких ядов, — сказала Кеса.

Йокес кружил возле постели княгини, словно охраняя спящих на ней женщин. Он только что поднял Хайну с пола и уложил в ногах кровати.

— А как ты это объяснишь? — спросил он. — Им дали какое-то снотворное… намного больше, чем требуется.

— Кто им мог его дать? Да и кроме того, даже самые сильные снотворные снадобья не вызывают таких последствий. Каждой из них пришлось бы выпить целый кувшин отвара.

— Я слышал… будто иногда хоронили людей живыми. Потому что они выглядели как мертвые.

— Успокойся. Они ведь так не выглядят.

— Невозможно спать столь крепко!

— Сам же видишь, что возможно, комендант.

— И как ты это объяснишь? — Йокес уже забыл, что только что спрашивал о том же самом.

Он не владел собой, а тем более ситуацией. Это было не солдатское дело. Кеса понимала, что чувствует комендант.

— Лучше иди отсюда, ваше благородие, — сказала она. — Все равно ты ничем мне не поможешь.

— Идти? А куда, Кеса? И что мне делать? Скажи.

Их внимание привлекло какое-то движение на постели… но княгиня лишь изменила позу и продолжала спать, откинув руку за голову.

— Не знаешь, что тебе делать? Я думала, что готовится покушение. — Она спокойно подошла к окну и посмотрела в сад. — Что тебя так испугало, комендант? Ты ведь, пожалуй, знаешь больше меня о том, что происходит в этом доме. Это мне следует бояться и теряться в догадках.

Йокесу потребовалось несколько мгновений, чтобы понять, что имеет в виду Жемчужина.

— А что ты об этом знаешь? О том, что происходит в этом доме?

— Я ничего не знаю, комендант. Наш князь женился на невольнице, ты и Анесса начали ей верно служить… Вчера княгиня в один миг изменила цвет и даже длину волос, на что не способен никто на свете, а теперь она спит, тоже как никто другой на свете. Рядом с ней спит Жемчужина, купленная, насколько я знаю, специально для нее. А в Сей Айе приехал мудрец-посланник. Он что, приехал на охоту, ваше благородие? — Жемчужина наклонилась ближе к стеклу, пытаясь разглядеть край живой изгороди. — Так же как и толпы мудрецов Шерни, которые были здесь до него?

Она повернулась, выжидающе глядя на коменданта.

— Я… что ты вообще несешь, Кеса?

— Ах ты, интриган… Иди же наконец и займись своими делами, ваше благородие, — слегка раздраженно поторопила она его. — Что касается покушения — предоставляю тебе полную свободу действий, ты лучше всего знаешь, что следует предпринять, а я в этом не разбираюсь. Когда поймаешь этого несчастного, приведи его ко мне, комендант, и тогда подумаем, что с ним делать. А посланнику я уже рассказала, он без труда выяснит, что все это означает. — Она посмотрела на постель и слегка пожала плечами. — Надеюсь, это нисколько не страшнее, чем изменившийся цвет волос.

Йокес немного пришел в себя. Спокойствие невольницы подействовало на него благотворно.

— Я ничего не скажу тебе, Кеса, потому что не могу.

— Я так и думала. Ваше благородие, ты идешь или не идешь? Я хочу ее во что-нибудь одеть, прежде чем появится посланник. Она совершенно голая под этой простыней, а вряд ли можно сказать, что она спит мертвым сном.

Она покачала головой. Эзена снова пошевелилась, перевернувшись на другой бок. Комендант невольно бросил взгляд на постель, где из-под простыни виднелись спина и гладкое плечо княгини, а с другой стороны ноги — одна была соблазнительно согнута в колене. Под взглядом Жемчужины он чуть смутился — рассматривать полуобнаженную княгиню не подобало коменданту войска Сей Айе.

— Ну ладно, уже иду, не кричи…

Она и не кричала. Йокес ушел.

Посланник появился чуть позже. Если бы Йокес задержался еще на пару минут, Кеса не успела бы одеть Эзену. Хрупкая Жемчужина отнюдь не была силачкой, ее высочество же, что уж там говорить, обладала по-настоящему здоровым женским телом… Основательно намучившись, Жемчужина добилась своего. Покрасневшая и немного запыхавшаяся, она поправила волосы перед зеркалом и успела как раз вовремя, чтобы выйти навстречу Готаху, о приходе которого доложила Сева.

— Проходи, ваше благородие, — сказала она. — Спасибо, что отказался от купания.

— Ни один мужчина еще не слышал такого от женщины, ожидающей в дверях спальни, — заметил Готах.

Невольница прикрыла рот изящными пальцами, едва скрывая смех и улыбаясь одними глазами.

— У меня никак не получается с тобой разговаривать, ваше благородие, — сказала она. — Я все время говорю не то, что следует. И мне все время хочется смеяться.

— Мне нравится, когда ты смеешься, госпожа.

— Но сейчас я не могу, мне даже не пристало. Княгиня заболела — я просто не знаю, как это назвать иначе…

В нескольких словах она рассказала о случившемся. Готах внимательно ее выслушал, потом подошел к постели и посмотрел на спящих женщин.

— Ты спрашивал про волосы княгини, ваше благородие, — добавила в конце Жемчужина. — Сейчас, наверное, мне следует об этом сказать… У нее были длинные, иссиня-черные. Еще вчера.

— В самом деле? — удивился Готах. — И как это случилось?

— Я даже не знаю.

Он вопросительно взглянул на нее.

— Я действительно не знаю, ваше благородие. Я тут почти никто. Сегодня мне приходится просто разрываться, но только потому, что в доме гости, а княгиня и первая Жемчужина спят. Обычно я помогаю княгине раздеться перед сном, и это самая важная из моих обязанностей. Или, может быть, скорее… самая большая привилегия.

Мало кто заметил бы тень старательно скрываемой горечи. Но Готах умел слушать. Он кивнул и снова посмотрел на спящих.

— Насколько я понимаю происходящее, с ее высочеством могут случаться разные необычные вещи. Ты много знаешь о Полосах Шерни, госпожа?

— Только то же, что и все.

— Ну да, как же, — пробормотал он. — Я не слишком долго знаком с тобой, госпожа, но не заметил ни единой черты, которую можно было бы назвать «как у всех».

У Кесы порозовели щеки.

— Ты сумеешь разбудить их, ваше благородие?

— Вряд ли смогу, госпожа. Даже если бы хотел.

— Не можешь и не хочешь, ваше благородие?

— Не могу потому, госпожа, что не знаю, что происходит, и мог бы наделать немало дурного. А не хочу, потому что иначе для меня все было бы кончено.

— Не понимаю?

— Сейчас поймешь, и даже быстрее, чем кто-либо другой. Ты Жемчужина, госпожа, и можешь в этом доме замещать княгиню, я не ошибаюсь? Но ты не можешь менять ее явных распоряжений, поскольку тогда перестанешь быть Жемчужиной, и все. Так вот, госпожа, я тоже Жемчужина, хотя, может быть, и не похож. Символически я — сама Шернь, но я не могу вмешиваться в то, что она творит, ибо тогда я перестану быть ее символом. Как человек я могу сделать что угодно, как посланник — ничего, поскольку из Готаха-посланника превращусь в Готаха-изгнанника. Я могу самое большее понимать и объяснять. Но того, что происходит сейчас, я не понимаю, потому не могу и объяснить.

Кеса внимательно посмотрела на него.

— В самом деле очень легко понять, — упрекнула она его столь мягко, как только могла.

Он смутился.

— Прости меня, госпожа… Когда я чем-то взволнован, я всегда говорю чересчур много и иногда забываю с кем. Прерывай меня иногда… Кеса.

Ноздри ее слегка дрогнули. Она снова была готова улыбаться.

— Как я понимаю, мы не знаем, ваше благородие, сколько это может продлиться? — спросила она, показывая на постель.

— Мы ничего не знаем, госпожа. Я приехал сюда, чтобы увидеть Трещину Шерни, это такое прикосновение Полос, иногда проникающих в наш мир. — Он постучал пальцем по подлокотнику стоявшего перед зеркалом кресла. — А знаешь, госпожа, какое оно тут? — Он сжал кулак и на мгновение задумался.

— Пожалей руку, — сказала она. — Я поняла.

— В этой комнате больше Шерни, чем лежит на земле в Ромого-Коор, там, где я живу. Это даже уже не тень Полос, это скорее сами Полосы… Я готов поверить во что угодно. За всю историю мира нечто подобное случалось только дважды. Ронголо Ронголоа Краф был создан из осколков всех Полос, это живое мыслящее существо, возникшее из мертвой и бездумной могущественной силы.

— Краф сотворил разум в Шерере, — сказала Жемчужина.

— Именно так. Потом нечто подобное произошло еще раз, но, судя по всему, вопреки законам, правящим Шернью. Что-то… пошло не так, и появились три женщины, которых в Шерере быть не должно. Одна из них якобы до сих пор спит где-то в этой пуще, вместе со своим войском. — Готах показал подбородком на окно.

— Но ведь это же легенда, ваше благородие?

— Конечно, легенда, госпожа. Этот вечный сон — чистая сказка, вся же история — в первую очередь легенда. Проблема в том, что в Книге всего записаны достаточно точные математические модели Ронголоа Крафа, перед лицом же этой «легенды» математики Шерни бессильны. Ибо в Полосах существуют пробелы и дыры, которые невозможно объяснить давно закончившейся войной Шерни с Алером или каким-либо другим событием. Они вписываются лишь в дартанскую легенду о трех сестрах.

Кладбище князей К. Б. И. располагалось на пологой возвышенности, уже за краем поляны. Окруженные белой стеной надгробия образовывали второй город Сей Айе. Усыпанная гравием аллея сначала вела к воротам, а потом исчезала в лесу… Ибо город-кладбище поросло настоящим лесом. Властители Буковой пущи хотели покоиться в единстве с лесом, который дал им могущество и величие. В этом месте никогда не вырубили ни единого дерева и даже не убирали мертвые, упавшие. Бывало, что столетние, а иногда и более старые стволы разрушали каменные надгробия, пробивали своды склепов. Тогда делали новые надписи, на остатках стен укрепляли новые таблички, тщательно собирали и перекладывали в каменные урны человеческие останки, вытолкнутые корнями из саркофагов, — но с пущей здесь никогда не сражались.

Эзена только однажды была на кладбище — когда хоронили князя Левина. Она много раз думала о том, чтобы в одиночку отправиться на могилу доброго господина, который отдал ей все свое величие, не требуя ничего взамен. Но она чувствовала, что пришла бы именно ни с чем. А ей хотелось прийти и сказать не только: «Спасибо тебе, господин». Больше всего ей хотелось сказать: «Я уже поняла».

Она никогда не думала о нем как о муже. А должна была, хотя бы потому, что на дартанском суде ей предстояло говорить не «мой господин», но «мой супруг князь К. Б. И.».

Он бы тоже наверняка этого хотел.

Стоявший поблизости дом кладбищенского сторожа зиял пустотой. Дверь была приоткрыта. Никто не вышел им навстречу.

— Останься, Хайна, — сказала она перед железными воротами. — Я должна пойти туда одна.

— Я бы хотела повсюду ходить с вашим высочеством.

— Хорошо. Но не туда.

Надгробия, множество надгробий… Некоторые просто огромные, другие поменьше. Полностью разрушенные деревьями сооружения соседствовали с другими, нетронутыми. Она прошла мимо склепа, от которого остались только два фрагмента стен и небольшой кусок потолка. Тяжелый саркофаг был передвинут в угол, под крышу. Он почти врос в землю — крышка едва была видна из-под слоя сухих листьев.

Тут это было обычным делом.

Не хватало места, чтобы укрепить новую плиту на место старой, треснувшей. Ее просто прислонили к саркофагу. Эзена прочитала надпись и пошла дальше.

Стрельчатая арка вела в другую гробницу, мрачное нутро которой источало тишину и спокойствие. Но не ужас… В этом безлюдном месте, среди могил, ужас селиться не желал.

И снова саркофаги в открытом спереди склепе. Разрушенная стена образовывала каменный вал. Прапрадед князя Левина… его супруга… и ребенок. Крошечная каменная шкатулка, скрывавшая мелкие, словно камешки, кости новорожденного. Саркофаги стояли рядом, соприкасаясь боками.

На широкой каменной плите она заметила нечто, чего на других плитах не было. В самом низу, посередине, было выбито одно слово. Она наклонилась, содрала немного мха и прочитала: «ВАНАДЕЙ».

Она медленно отступила назад.

Ванадей. Рыцарь королевы.

С сильно бьющимся сердцем она продолжала отступать, пока не уперлась спиной в дерево. Дальше, в глубине кладбища, виднелись самые старые надгробия. Она пошла в ту сторону, но все медленнее и медленнее… Потом повернулась и побежала к могиле его высочества князя К. Б. И. Левина.

Под выбитой на камне эпитафией более мелкими буквами было выбито слово, которого во время похорон она даже не заметила. Самое важное слово. «ВАНАДЕЙ».

Чувствуя комок в горле, она снова двинулась в глубь кладбища, ища везде, то быстро и лихорадочно, то методично и не спеша. Она снова побежала к самым старым могилам — и нашла сперва там. А потом еще в одном месте, на стене небольшого, почти не разрушенного склепа. И все. Больше надписей не было.

Пять рыцарей королевы. Двое первых служили Роллайне.

На утопавшем в лесу кладбище покоился род воинов, которые в течение веков жили и умирали, готовые служить, рядом со своей королевой. Спал вечным сном властитель Сей Айе, который с гордостью приказал выбить на своей могиле, что он был рыцарем девушки, лишь чертами лица похожей на Роллайну. Покоился другой — рыцарь обезумевшей несчастной. Был и третий — последний из прямой линии рода… Ванадей. Рыцарь невольницы, о которой ничего еще не знал.

Она вернулась к той могиле и долго стояла возле нее, пока надпись не стала расплываться в глазах из-за выступивших слез. Но она знала, что больше никогда не заплачет и сдержит слово. Она откинула голову назад, дыша открытым ртом и глядя на кроны деревьев, пока слезы не высохли. Потом поклонилась каменной плите и долго так стояла перед ней.

— Я уже все поняла. И клянусь, что верну тебе Дартан, рыцарь. Верну его вам всем. Я еще не знаю, кто я, но уже знаю, кем должна и хочу быть.

Она коснулась надписи внизу плиты, сбросив кончиком пальца сосновую иглу, зацепившуюся за краешек буквы. На мгновение она заслонила рукой часть надписи, так что прочитать удавалось только «вана…»

— Спи спокойно, господин. Я уже все поняла.

Подойдя к воротам, она кивнула самой дорогой невольнице Шерера, Черной Жемчужине, купленной лишь затем, чтобы она всегда и везде охраняла свою госпожу.

Будущую королеву Дартана.

Княгиня снова перевернулась и спала теперь на животе. Она выпрямила ногу, коснувшись пальцами щеки Хайны. Невольница пошевелила головой, а вскоре открыла мутные глаза и снова их закрыла.

Мудрец-посланник и Кеса негромко разговаривали у окна. Хайна с удовольствием потянулась, лежа у ног княгини. Посланник оборвал фразу на полуслове и нахмурился, словно прислушиваясь. Он обернулся, но Кеса посмотрела на постель раньше.

— Несколько столетий это не продлится, ваше благородие…

Хайна смотрела на них, еще не до конца проснувшись.

— Я уже полдня убеждаю тебя, госпожа, что наверняка нет. А вот и доказательство… Так что, как видишь, выносить ее высочество из спальни не придется.

Хайна, уже проснувшаяся окончательно, удивленная и испуганная, сперва поспешно села, а потом вскочила с постели, на которой лежала вместе со своей госпожой. Окинув взглядом помятое платье, она подняла лежавшую возле кровати порванную серебряную цепочку, машинально пытаясь ее застегнуть, и огляделась вокруг.

— Долго же я спала, — сказала она, пытаясь понять, что Кеса и посланник делают в спальне Эзены.

— Кажется, и я тоже, — пробормотала в подушку княгиня, не открывая глаз. — Мне снился очень странный сон…

 

20

Орущего благим матом, крепко побитого несостоявшегося убийцу тащили в сторону дома двое дворцовых гвардейцев. В саду полно было алебардщиков княгини, перетряхивавших каждую живую изгородь и каждый куст. Нашли только арбалет, который бросил убегающий стрелок, однако поиски не прекращались. Подозревали, что у негодяя были сообщники.

Агатру привлек к окну звук разбитого стекла — довольно отдаленный, но вполне отчетливо раздавшийся в обычной тишине дома княгини Сей Айе. Она пыталась разглядеть, что происходит в парке, но заросли заслоняли вид; впрочем, от южного крыла, где находились комнаты для гостей, было достаточно далеко до центральной части здания. Подсотница увидела только каких-то людей, сперва двоих, бежавших по аллейке. Потом их стало больше. Наконец она узнала цвета дворцовой стражи Сей Айе. В саду продолжалась беспорядочная погоня. Чувствуя недоброе, Агатра надела пояс с мечом, вышла в коридор и стукнула кулаком в дверь соседней комнаты.

— Керита, Веза, ко мне!

Вскоре они уже быстро шли по коридору. Свернув в сторону выхода в парк, они едва не столкнулись с бегущим офицером. Командир алебардщиков в сопровождении нескольких солдат остановился и воскликнул при виде мундиров гвардии:

— Я как раз хотел послать за тобой, ваше благородие! Пригодится каждый солдат. Твои лучницы могут усилить стражу у дверей? Комендант Йокес сейчас пришлет еще людей!

Агатра, не раздумывая, жестом показала своим лучницам, чтобы они бежали к входным дверям. Офицер дворцовой стражи двинулся дальше, даже не поблагодарив. Бежавшие впереди него двое алебардщиков бесцеремонно отталкивали перепуганных невольников, появлявшихся отовсюду. Подсотница понятия не имела, что в доме столь многочисленная прислуга. Почти бегом она догнала гвардейца.

— Что-то случилось?

— Покушение! — коротко бросил офицер. — Стреляли в ее высочество!

Предчувствия Агатры оправдались.

— Что с ней? — нервно спросила она.

— Ничего не знаю! — крикнул гвардеец, явно не владея собой. — Я как раз иду к княгине, стреляли в окно ее спальни! Я послал туда несколько солдат, а сам бегал по парку… Ничего не знаю, не знаю, — лихорадочно повторял он.

— А покушавшийся?

— Поймали. К сожалению, только одного, а у него наверняка были помощники.

Подсотница несколько раз глубоко вздохнула.

Не спрашивая разрешения, она последовала за комендантом до личных покоев княгини. Там было полно людей, бежавших куда-то и возвращавшихся. Все двери были распахнуты настежь.

В спальне, вокруг пустой постели, крутились двое солдат, еще двое стояли у разбитого окна.

— Что с ее высочеством?

— Ее здесь нет, — тупо ответил алебардщик.

— Она жива или нет?! — рявкнул разъяренный комендант гвардейцев. — Я сам вижу, что ее нет!

Агатра подумала, что солдат на столь ответственном посту все же должен лучше владеть собой. Но для него княгиня была примерно тем же, что для нее императрица… Подсотница вздрогнула при одной только мысли. Наверняка она кричала бы точно так же.

— Жива, ваше благородие… Ее увели отсюда, она в безопасности.

Офицер кивнул своим двоим солдатам и развернулся кругом. До Агатры дошла очевидная истина: покушение закончилось ничем. Честно говоря… она была к этому готова. Но придурок дал себя схватить. Его не убили.

Кто? Кто это мог быть? Кого нашел домовладелец Колотушка?

— Ваше благородие… Комендант!

Молодая невольница в коротком белом платье наверняка прислуживала кому-то лично; наблюдательная Агатра уже немного познакомилась с порядками в Дартане, а в особенности в доме княгини Сей Айе — слуги, работавшие по дому, носили длинные одежды. Девушка поспешно приблизилась.

— Сева! Где княгиня? — нетерпеливо спросил офицер.

— Она как раз меня послала… Я провожу.

Они двинулись через дневные комнаты ее высочества. У третьих дверей стояла первая Жемчужина Дома с военным поясом, застегнутым прямо поверх изящного домашнего платья. Она слегка ударяла плашмя по открытой левой ладони мечом, который держала в руке, внимательно наблюдая за крутившимися повсюду солдатами, невольниками и придворными. Выглядело это довольно необычно… но Агатре подобное было знакомо. В Кирлане тоже держали Жемчужин. Даже при дворе императора.

Офицер и двое гвардейцев скрылись за дверью; Агатра пройти не успела.

— Ваше благородие, — сказала невольница, бесцеремонно преграждая ей дорогу.

— Я подсотник имперской гвардии, — раздраженно ответила Агатра. — Я знаю, что это дело дартанских легионеров, но нужно их сперва сюда привести. Я не в отпуске, и моя обязанность — действовать, когда дело доходит до беззакония. Где угодно в Вечной империи, то есть везде. С дороги.

Жемчужина отступила. Агатра шагнула в комнату.

В углу, с платьем в руках, терпеливо ждала молодая невольница, кроме того, у стен стояли четверо гвардейцев. Эзена ходила туда и обратно, спокойно грызя яблоко и слушая взволнованного коменданта стражи. На ней было точно такое же платье, как и на Севе, — видимо, когда ее разбудили, другая невольница как можно быстрее разделась и отдала госпоже собственное платьице, которое очень легко было надеть. Но княгиня не спешила переодеваться. Короткое платье простой невольницы явно никак ее не смущало. Однако она успела позаботиться о волосах — они были стянуты очень густой золотой сеткой, мерцавшей при каждом движении головы.

— Как он мог в меня попасть? В постели? — язвительно спрашивала Эзена.

— Мог, ваше высочество. Он подкрался к самым окнам.

— Каким образом, Охегенед? Сад охраняется. Как кто-то с арбалетом мог туда проникнуть?

— Не знаю, ваше высочество. Но арбалет нашли самое большее в тридцати шагах от твоего окна. Он выбросил его или потерял.

— Я могла погибнуть? — не верила Эзена.

— Да, ваше высочество. К сожалению.

Ошеломленная княгиня машинально отдала ему надкушенное яблоко, подошла к столу и медленно, задумчиво хмуря широкие брови, взяла с блюда другое, точно такое же. Потом вопросительно посмотрела на Агатру.

— Слышишь, госпожа, что тут творится? Может, лучше бы было, если бы лучники гвардии, вместо того чтобы болтаться по всей империи, начали ловить убийц?

Агатра прикусила губу.

— Ваше высочество… — начала она.

— Нет, нет, — прервала ее Эзена. — Ты еще не знаешь, госпожа, что это не первый подобный случай в Сей Айе. Два дня назад покушались на моего гостя. И это покушение, увы, удалось. Сегодня оказывается, что я осталась жива лишь случайно. Не помогла даже усиленная охрана, они пригодились лишь для того, чтобы гоняться за наемным убийцей… К счастью, его схватили, но, как я слышу, только одного. А если их было больше? Может, как раз сейчас кто-то целится в меня через это окно? — гневно спрашивала Эзена. — Может, нам следует об этом поговорить, ваше благородие? Ибо мне кажется, что вчера я чересчур поспешно закончила разговор!

— А о чем ты хочешь поговорить, ваше высочество? — У Агатры промелькнула в голове мысль, что очередной порции унижений она не примет ни от кого, даже от хозяйки дома. — О чем ты хочешь поговорить? Ты выгоняешь меня из Сей Айе, и вместе с тем требуешь, чтобы я поддерживала тут порядок? Ты выступаешь против имперских законов, но кричишь, что они нарушаются?

Наступила короткая пауза.

— О нет… — сказала Эзена. — Никто не будет так со мной разговаривать. Не в моем доме. Ты сама выйдешь из этой комнаты, ваше благородие, или тебя выпроводить?

— Прикажи меня выпроводить, ваше высочество, — с неожиданным спокойствием ответила подсотница. — Но я буду защищаться. Как офицер империи, я неприкосновенна для любого. Можно обвинить меня в незнании хороших манер, но никто не смеет до меня дотрагиваться.

Эзена широко открыла свои разноцветные глаза, и Агатра задала себе вопрос, не перегнула ли она палку.

— Чего не смеет?.. Ну ладно, стой тогда тут, ваше благородие, — сказала княгиня, направляясь к двери. — У меня очень много комнат, а удовольствие не видеть твое лицо я ценю выше, чем гордость. Ты выгнала меня из моей собственной комнаты. В твоей военной карьере это, пожалуй, значительный успех.

Она остановилась.

— Но ты, конечно же, сразу пойдешь за мной? Я буду убегать, а ты будешь вламываться в очередную комнату, я угадала? Как я понимаю, придется загородить дверь креслом? — Она снова двинулась вперед. — Идем со мной, Охегенед, а эта тварь пусть тут стоит. Ты уже допросил пленника? — спросила она, снова останавливаясь и оборачиваясь в дверях. — Ну, чего ты ждешь? Я хочу немедленно знать, кто он!

Агатра поняла, что шутки кончились. Она даже не знала, кого поймали… Невозможно было представить, чтобы отважный Колотушка сам отправился сюда с арбалетом. Наверняка нашел каких-нибудь придурков. А если нет?.. Она не знала, что делать. Показаться перед схваченным? В любом случае, она должна была находиться в центре событий. Узнать все, что можно.

— Ваше высочество, — сказала она в спину Эзене, — прошу простить мне мой выпад… Я очень расстроена тем, что случилось под боком не только у твоей стражи, но и у солдат армектанской гвардии.

Княгиня мгновение стояла неподвижно, а потом удивленно повернулась.

— Я нахожусь в личных владениях, — добавила Агатра, — и слишком часто об этом забываю. Ваше высочество, прошу меня простить. Я хочу помочь… и должна помочь. Это моя обязанность.

Эзена слегка поморщилась.

— Принимаю твои объяснения. Но пока ничего не прощаю. Тем не менее, раз ты так ставишь вопрос, можешь меня сопровождать, ваше благородие.

С этими словами она вышла из комнаты. Охегенед тотчас же послал вперед двоих алебардщиков расчистить дорогу. Первая Жемчужина пропустила княгиню и коменданта, но остановила Агатру.

— Нет, госпожа, — сказала она. — Мы пойдем в десяти шагах позади. Кажется, ты только что решила быть солдатом на службе, а не гостем?

Подсотнице ничего не оставалось, как только кивнуть. Шедшая через комнаты Эзена удостоверилась, бросив короткий взгляд, что Агатра ничего не услышит.

— Охегенед, ты просто великолепен, — негромко сказала она идущему рядом гвардейцу. — Я готова была поверить, что в меня и в самом деле кто-то стрелял.

Комендант дворцовой стражи, обнаруживший столь неожиданные способности, откровенно веселился. Он пропустил ее высочество вперед, остановившись у следующих дверей, и тоже мимоходом глянул на Агатру, после чего догнал Эзену.

— Стараюсь, ваше высочество.

— Ты уже заслужил коня, которого сам выберешь в моих конюшнях. Если и Кеса столь же отличится…

Светловолосая Жемчужина уже шла им навстречу.

— Кеса, где пленник? — громко спросила Эзена.

— Под стражей, ваше высочество. Но нам не следует туда идти.

— А это еще почему?

К ним присоединились Хайна и Агатра.

— Этот человек должен дать показания, — сказала Кеса. — Я уже послала гонца в город, скоро прибудут урядники трибунала. Думаю, ваше высочество, что допросить его должны именно они.

— Он не подданный Сей Айе?

— Подданный, ваше высочество. Но будет лучше, если преступником займутся те, кому положено. Любая неосторожность может принести больше вреда, чем пользы.

Неожиданно на помощь княгине пришла армектанская подсотница.

— Ее высочество имеет право допрашивать этого человека. И я готова добиваться соблюдения этого права. Даже урядниками Имперского трибунала.

Эзена посмотрела на Кесу и сделала жест рукой: мол, слышала?

— Да, ваше высочество, — сказала невольница. — Я не утверждаю, что у тебя нет права его допрашивать. Я лишь советую воспользоваться любезностью и помощью имперских урядников. Этот пойманный негодяй, если он достаточно хитер, может узнать от нас больше, чем мы от него. Позднее это облегчит ему защиту и укрытие сообщников покушения, а возможно, и организаторов, если таковые были. А вполне можно предполагать, что были.

Эзена вопросительно посмотрела на Агатру.

— Похоже на то, ваше благородие, что моя Жемчужина может быть права. У нас нет опыта допросов убийц. Думаю, что и ты, хотя наверняка преследовала преступников, отдавала их затем в руки урядников?

Агатра не любила Сей Айе, терпеть на могла Эзену — но Кесу попросту ненавидела.

— К сожалению, это правда, ваше высочество, — призналась она, с трудом владея собственным голосом. — Алерцев на северной границе допрашивать невозможно, это всего лишь тупые звери. А в городском гарнизоне… мои солдаты ловили воров и грабителей. Потом, как ты и сказала, ими занимался трибунал.

Эзена пожала плечами.

— Значит, лучше всего будет вооружиться терпением. До города недалеко, а следователь трибунала умеет ездить верхом. Второй, думаю, тоже, хотя он человек уже немолодой. Полагаю, оба скоро будут здесь. Спасибо, ваше благородие, — официально произнесла она, — за предложенную тобой помощь.

— Это моя обязанность. Я поеду навстречу урядникам трибунала, а если они еще не выехали, потороплю их. Чем быстрее они здесь появятся, тем лучше.

— Ценю твои старания, ваше благородие, но в этом нет необходимости. Моего гонца будет вполне достаточно.

— Ты ограничиваешь мою свободу передвижения, ваше высочество?

Эзена разозлилась не на шутку.

— Да, ограничиваю. Мне не нужна твоя помощь, ваше благородие, хватит с меня того, что ты постоянно везде суешь свой нос, а хлопот у меня и без тебя достаточно. Мне не нужны никакие скачки по дорогам, мои солдаты ищут сообщников схваченного мерзавца, и болтаться по всему Сей Айе тебе незачем. Сиди в своей комнате, пока я не пришлю кого-нибудь, кто скажет, что ты можешь забирать своих людей и убираться из моего леса. Потом можешь жаловаться на меня кому угодно, это меня уже не волнует.

Несмотря на захлестнувшую ее новую волну гнева, Агатра поняла, что княгиня действительно больше не шутит. Хоть и с неохотой, армектанская подсотница вынуждена была признать, что грудастая вдовушка с разноцветными глазами, вдвое моложе ее, оказалась отважной и неприступной как скала. Она готова была доказать, что не собирается бегать от кого-то из комнаты в комнату, а неприкосновенность офицера гвардии — миф.

Агатре вдруг захотелось посмеяться над собой. Над своими мыслями о том, что она может кого-то напугать одним своим появлением в Сей Айе. Продолжая в том же духе, она могла оказаться во главе своих лучников с носом, разбитым подручными ее высочества Эзены.

Не ответив даже кивком на воинский поклон подсотницы, княгиня в сопровождении коменданта и двух Жемчужин Дома свернула в сторону своих покоев. Подсотница пошла по коридору через редеющую толпу невольников.

— Охегенед, распорядись, чтобы ее никуда не выпускали. Даже если потребуется применить силу. А урядников трибунала провести сюда так, чтобы она о них не знала.

— Так точно, ваше высочество.

— Я с ним еще поговорю, — сказала Кеса. — Но он не дурак, ваше высочество, хотя наверняка трус. Он очень быстро понял, от чего зависит его жизнь.

— Но ведь он же не признается в убийстве Денетта? Денетт не был моим подданным, и наш несостоявшийся убийца… — Эзена покачала головой и развела руками. — Ты уже об этом подумала? У меня еще не было на это времени, я только что встала с постели!

— Не признается, но укажет на своих таинственных заказчиков в Роллайне. Можно будет строить предположения, будто те же таинственные заказчики заплатили кому-то другому за убийство его благородия Денетта, не желая допустить заключения брака, который мог повлиять на решение дартанского суда. Урядники за это сразу же схватятся, поскольку оно соответствует их самым сокровенным желаниям, и смогут передать расследование трибуналу в Роллайне.

— Ты считаешь возможным, — спросил Охегенед, — что наши урядники не знают сидящего в Сей Айе шпиона трибунала?

— У меня нет никаких причин ему не верить. Трибунал действует именно таким образом — никто там не знает больше, чем должен знать. Шпион всегда может раскрыть себя, если потребуется. Но лучше, чтобы он сидел тихо и доносил, в том числе и на урядников, время от времени давая оценку их способностям и лояльности, — пояснила Кеса. — А впрочем, даже если его и распознают, то ничем этого не покажут. Ведь не станут же они кричать: «Ваше высочество, это наш человек!»

Охегенед ходил по комнате, все еще радуясь своим вновь открывшимся способностям. И обещанному ее высочеством коню — ибо в конюшнях Сей Айе держали лошадей, стоивших дороже двухлетнего жалованья коменданта дворцовой стражи.

— Но у нас захотят его отобрать, чтобы правда никогда не смогла всплыть. Или пожелают присутствовать при казни. Как мы им объясним, что несостоявшийся убийца княгини, ее подданный, избежал наказания?

Невольница слегка приподняла брови.

— Ах ты интриган… — сказала она, так же как до этого Йокесу, в спальне. — Прежде всего, кто сказал, что он избежит наказания? Его всегда можно повесить или обезглавить. Все равно это награда, поскольку он должен быть четвертован.

Комендант понял, что изображать потрясенного покушением — это одно, а соединить вместе все звенья этой цепи интриг и хитростей — совсем другое…

— Но вешать его мы не будем, поскольку он еще может пригодиться, — заметила Эзена.

— Он сам повесится, ваше высочество. Уже этой ночью, от страха перед наказанием. И тогда невольники Сей Айе закопают его где-нибудь как собаку. Так, как хоронят наемных убийц. Мы доложим урядникам об этом печальном событии.

— У тебя есть мысли, где можно его спрятать?

— Думаю, комендант Йокес возьмет его к себе в лагерь и засунет в какие-нибудь доспехи.

— Кеса, ты хочешь в военном лагере держать шпиона трибунала? — Охегенед уже забыл о первом полученном им уроке.

— Комендант, — мягко сказала княгиня, — этот человек предал трибунал и императора. Военный лагерь Сей Айе — возможно, единственное место, где он будет в относительной безопасности, но только при условии, что трибунал о том не узнает… Лучше иди выбирай себе коня.

Громбелардец покраснел, что-то пробормотал, поклонился и вышел. В дверях он разминулся с Йокесом. Комендант Сей Айе был мрачен, как сама смерть. Доносы, обман и ложь заполняли дворец по самую крышу. Он не умел и не хотел во всем этом участвовать.

— Справился с задачей? — спросил он подчиненного.

— Справился, ваше благородие, — отчеканил Охегенед.

— Ну тогда иди.

Поклонившись княгине, Йокес ждал распоряжений.

— Хорошо, что ты уже здесь. Скоро явятся урядники трибунала, — сказала она. — Вчера у Кесы не было с ними хлопот, поскольку они сами толком не знали, что делать. Не каждый день кто-то убивает у них под боком дартанского магната. Но сегодня они уже наверняка пришли в себя и будут более дотошны. Отряд Денетта у тебя под стражей?

— Да, ваше высочество.

— Сегодня нужно будет их освободить. Они подозревают, что случилось?

— Сомневаюсь, ваше высочество.

— Я скажу правду, — заявила Эзена. — Я скажу, что отдала приказ разоружить этих солдат, опасаясь, что они собственноручно захотят найти виновных в убийстве и наказать их. А в Сей Айе преступников ищешь ты, вопрос же о наказании решаю я. Я или Имперский трибунал, и никто другой.

— Мне не придется лгать, ваше высочество?

— Никому не придется. — Княгиня развела руками и посмотрела на Кесу, словно беря ее в свидетели. — Комендант, единственное, что я хочу скрыть, — то письмо, которое ты получил сегодня утром. Но и ты вряд ли хочешь, чтобы казнили человека, которого заставили совершить на меня покушение и который предпочел отдаться в твои руки. Я прошу лишь, чтобы ты молчал об этом письме. Впрочем, никто тебя о нем не спросит. А если все же спросят, — добавила она, зная, что это невозможно, поскольку домовладельцу пришлось бы признаться в измене, — то скажешь правду.

У коменданта камень свалился с души.

— Нам действительно нечего скрывать, ваше высочество? Ведь это письмо — ценное доказательство. Мне не придется лгать?

«Ты не умеешь», — подумала Эзена.

«Тебе, комендант?» — подумала Кеса.

— Ни единым словом, — сказала княгиня.

— А смерть его благородия Денетта?

Что ж, с этим было несколько хуже.

— Ты откажешься отвечать.

— Откажусь, ваше высочество?

— Да, комендант. Если тебя спросят, скажешь, что ты не вправе бросать тень на госпожу, которой присягал на верность. И откажешься от каких-либо объяснений.

— Но таким образом я как раз и брошу на тебя тень, ваше высочество. — Йокес не был интриганом, но и глупцом тоже не был.

— Себя я защитить сумею, — сказала она. — Никто не поймет, что ты имел в виду. Ты не солжешь и вместе с тем не нарушишь присягу.

Йокес снова помрачнел.

— Если это необходимо… я солгу, ваше высочество, — сказал он с тяжелым сердцем. — Мне уже приходилось лгать. Хотя бы его благородию Денетту, когда он спрашивал о войсках Сей Айе.

— Это совсем другое. Это ложь иного рода, военная, так что скорее хитрость, чем ложь. — Эзена понимала разницу и знала, что точно так же понимает ее и комендант. — У меня на службе ты не будешь лгать, Йокес.

— Ваше высочество, — попросила слова молчавшая до сих пор Кеса.

Эзена кивнула.

— Княгиня отвечает за все, что происходит в Сей Айе. У тебя было бы право, мало того — обязанность отказаться говорить, даже если бы его благородие Денетта загрызли бешеные собаки. Не тебе оценивать, что может повредить княгине. Везде и каждому ты можешь сказать прямо в глаза, что тебе нельзя ни о чем говорить, поскольку ты не знаешь, не повредит ли это твоей госпоже. Ты сошлешься на это, а лгать буду я.

— Ты же на моей службе лгать не будешь, — повторила княгиня Эзена. — Ты мог считать меня узурпатором, но я всегда считала тебя рыцарем. На моей службе ты себя ничем не запятнаешь. Я сказала, что сумею себя защитить, и так оно и будет.

Йокес почувствовал, что нашел свое место в мире. Он служил тому, кто готов был рискнуть всем, всем своим состоянием и будущим, лишь бы не запятнать честь своего подданного.

Он поклонился.

— Ты прекрасная госпожа, княгиня Сей Айе, — сказал он. — Я мог бы лгать ради тебя, потому что ты этого не требуешь. Я никогда не сумею вернуть долг, в котором оказался, когда-то усомнившись в твоих правах.

Когда он вышел, обе какое-то время молчали.

— Разговор с урядниками трибунала — это пустяки.

Жемчужина кивнула.

 

21

Урядники появились очень быстро. Следователь, человек уже немолодой, явно страдал от последствий поспешной езды, но не согласился ни на минуту промедления и отказался даже выпить бокал вина. Выразив свое возмущение, он посочувствовал княгине и порадовался, что не случилось худшего. Поручив второму, более молодому уряднику осмотреть место покушения, он сразу же отправился туда, где держали пленника. Княгиня, уже переодевшаяся в свое платье (очень похожее на то, в котором накануне гуляла по парку с прибывшими в Сей Айе гостями), не пожелала присутствовать при допросе. Ее заменила Кеса; Жемчужина Дома имела право от имени своей госпожи быть свидетелем признаний пленника, после чего, напротив, княгиня могла — и даже была обязана — собственным авторитетом подтвердить каждое слово невольницы, относящееся ко всему, что та видела и слышала. Никто не имел права интересоваться, сколь глубоким доверием госпожа одаряет своих слуг. Она не обязана была прибегать к их помощи, но, поступая так, она явно знала, что делает.

Ее высочество пребывала в своей любимой комнате, длинной, но узкой, с четырьмя большими окнами, выходившими в парк. Двумя комнатами дальше находилась ее спальня. Княгиня, под охраной все еще вооруженной первой Жемчужины Дома, с любопытством смотрела в окно на урядника трибунала, который что-то искал среди живых изгородей, расспрашивал начальника дворцовой гвардии, то кивая, то качая лысеющей головой.

— Скажи мне, Хайна, что такого можно там найти?

— Ответ, ваше высочество. Следы, которые не заметили другие.

— Ты действительно так считаешь?

— Я знаю методы трибунала.

— И что ты о них думаешь?

Жемчужина нахмурила брови, слегка надула губы, а потом покачала головой. Неизвестно, что это должно было означать.

— Гм? — поторопила ее Эзена.

— Этот урядник, ваше высочество, наверняка ничего не найдет.

— Он плохо ищет?

— Он не умеет искать. Он хочет только показать свое усердие.

— Откуда ты знаешь, что он не умеет искать?

Жемчужина была удивительно неразговорчива; княгине приходилось вытягивать из нее каждое слово.

— Оттуда, ваше высочество, — неохотно объяснила она, — что этот человек вообще ничего не умеет. Много лет назад князь Левин попросил прислать в Сей Айе урядника трибунала, который рассматривал бы дела, не касающиеся его подданных. Это было воспринято как особое выражение лояльности по отношению к Кирлану. Просьбу исполнили, направив в самое спокойное место на свете двух придурковатых урядников, неспособных делать свое дело где-либо еще. Целых двух, в знак уважения к князю. За все проведенные здесь годы им пришлось иметь дело с одним убийством и преступлениями вроде драк между купеческими подручными или потасовки, устроенной в корчме пьяными наемниками, которых князь не взял к себе в войско.

Княгиня снова посмотрела в окно.

— Но теперь, когда пущей правит непокорная невольница, здесь пригодился бы кто-нибудь посообразительнее?

— Наверняка. Кеса это тебе лучше объяснит, госпожа.

— Кесы здесь нет, — сказала Эзена. — Я тебя спрашиваю. Разговаривай со мной, первая Жемчужина Дома.

Невольница вздохнула, даже не скрывая, что беседы ей не по душе.

— Ваше высочество, чтобы что-то где-то делать, нужно знать местные условия. Тот, кто их не знает, стоит ровно столько же, сколько та подсотница с какими-то особыми полномочиями. Правда, ваше высочество? Те двое, может, никуда и не годятся, но хотя бы знают, в какой стороне река.

Княгиня пожала плечами, немного постояла, а потом не спеша пересекла комнату, останавливаясь у каждого окна. Потом столь же не спеша вернулась.

— Я тут с тоски помру.

Жемчужина не отвечала. Эзена посмотрела на нее внимательнее. Сидящая в кресле Хайна уставилась в пол, задумавшись столь глубоко, что, похоже, даже не услышала, что княгиня к ней обращается. Подобное произошло впервые. Девушка действительно была не в себе. Немногословная, тихая, без улыбки на лице… Княгиня никогда прежде не видела ее такой.

— Хайна?

Невольница подняла голову.

— Ваше высочество… сегодня, когда нас не могли разбудить, мне снился сон, — сказала она. — Очень необычный. Я… думаю, ваше высочество, что тебе нужно сходить на могилу князя Левина. То, что я говорю, глупо, я знаю. Но мне снилось, будто ты нашла там что-то очень, очень важное.

Княгиня села в кресло напротив.

— Тебе снилось, будто мы были на кладбище? — медленно спросила она.

— Да, ваше высочество.

— И ты осталась перед воротами… а я очень долго ходила среди надгробий?

Жемчужина не могла поверить.

— Откуда ты знаешь, ваше благородие?

— И домик сторожа был пуст? Никого нигде не было… только мы?

— Откуда ты знаешь мой сон, ваше высочество?

Княгиня и невольница переглянулись.

— Наш сон, Хайна. Похоже, он общий. Ты узнала еще что-то?

— Нет, ваше высочество. Но я что-то чувствую… и должна сейчас об этом сказать. — Жемчужина глубоко вздохнула, собираясь с духом. — Мы разговаривали перед кладбищенскими воротами, это был только сон, но…

Эзена подбодрила ее легким движением головы.

— Прости меня, ваше высочество… но я не могу быть первой Жемчужиной Дома! — выпалила девушка, падая перед княгиней на колени. — И меня нельзя отправлять прочь, когда ты остаешься одна с кем-то чужим, как тогда, в саду! Я не могу быть первой Жемчужиной, когда убийцы стреляют в тебя в твоей собственной спальне! Не важно, что никто не стрелял по-настоящему — кто-то ведь подсылает к тебе наемных убийц! — лихорадочно говорила она, глядя на Эзену блестящими глазами. — Я не могу быть первой Жемчужиной Дома, лучше всего я умею делать совсем другое!

Княгиня наклонилась, подняла невольницу и почти силой усадила себе на колени. Хайна крепко обняла ее за шею.

— Когда-то я учила тебя сражаться, по приказу князя… — говорила Жемчужина, касаясь губами сетки на волосах княгини. — Я научу тебя всему, что умею… только позволь мне! Я не знаю, что происходит, и даже не знаю, кто ты… Твои волосы, твои сны… Но князь, видимо, знал, должен был знать, раз отдал тебе все, что имел. Я не была ему нужна, такой Жемчужине некому было служить в Сей Айе, он купил меня для тебя, потому что знал что-то, чего я не знаю, а может быть, даже и ты не знаешь, ваше высочество! Я три года хожу по этому дому… никому не нужная… самая дорогая из армектанских Черных Жемчужин, настолько дорогая, что никто не хотел меня покупать… Только князь, но даже ему я ни для чего не была нужна, — Хайна со слезами на глазах говорила обо всем, что за годы накопилось в ее несчастной душе. — Я уже почти забыла, кто я, в доме Анесса и Кеса… все сделают намного лучше меня. Ты знаешь, госпожа, что значит быть Жемчужиной? С какой гордостью получают сертификат Жемчужины? А потом никому это не нужно, ты просто невольница, немного красивее других… Кому сегодня в Шерере нужна такая Жемчужина? Никому, в лучшем случае тебе. Если я тебе не нужна… — сказала она, откинув голову и сквозь слезы, но вместе с тем со странной решительностью глядя княгине в глаза, — если я тебе не нужна, то я воспользуюсь единственным правом, которого никто никого не может лишить, даже невольницу. Я могу убить любого, даже себя. Хватит с меня, ваше высочество, пусть я наконец кому-то стану нужна!

— Ну, ну! — предостерегающе пробормотала Эзена.

Она немного помолчала, а потом провела пальцем по щеке невольницы и поцеловала ее в лоб.

— Пока что ты воткнула рукоять меча мне под ребра, — сказала она, легким шлепком давая понять девушке, чтобы та слезла с ее колен. — Ты тяжелее, чем кажешься… А как первая Жемчужина ты ни на что не годна, ты до смерти бы меня заласкала. Я говорить бы разучилась. Даже яблоко я уже не могу попросить, поскольку всюду полно яблок. Это ведь твоя идея?

Жемчужина слегка наклонила голову.

— Означает ли это, ваше высочество?..

— Это означает, что дворцовой гвардией и всеми телохранителями Сей Айе отныне руководишь ты. Йокес передаст тебе все связанные с этим дела.

Жемчужина расплакалась как ребенок, вне себя от счастья.

— И ты еще хочешь быть моей телохранительницей? — язвительно спросила Эзена. — Если не справишься… прогоню на все четыре стороны, — уже серьезнее добавила она.

Но Хайна лишь смеялась, размазывая по щекам слезы, уверенная в себе как никогда прежде.

— Комендант Йокес — прекрасный командир, — заявила она, — но для полевых войск. У него нет опыта охраны высокопоставленных особ. Увидишь, как я все устрою!

— Прежде всего… — начала Эзена.

В комнату без предупреждения вошла Кеса. Возможно, она хотела на несколько шагов опередить следователя трибунала. Эзена посмотрела на нее и поняла, что что-то пошло не так.

Запыхавшийся урядник поклонился с достоинством человека, стоящего на страже закона Вечной империи. Госпожа Сей Айе дала понять, что слушает.

— Ваше высочество, — сказал урядник, — этот человек действовал по поручению кого-то, опасавшегося, что на дартанском суде твои доводы будут приняты. Мы выясним, кто это.

— Покушавшийся его не назвал?

— Он не знает, а я склонен ему поверить. Вряд ли этому неизвестному имело смысл раскрывать свою личность оплаченному убийце. Однако дело имеет продолжение, вернее, покушение на тебя, госпожа, является продолжением чего-то другого.

— А точнее? — спросила княгиня, видя, что урядник явно ждет именно этого вопроса.

— Убийство его благородия К. Б. И. Денетта наверняка совершено по поручению того же самого человека. Схваченный сегодня злоумышленник отрицает свое участие в том преступлении, но на этот раз поверить я ему не могу. Сумеет ли невольница вашего высочества, оставшаяся в живых, опознать одного из нападавших?

Эзена надеялась, что на фоне ярко освещенного окна не видно замешательства на ее лице. Две интриганки… Они с Кесой упустили самое очевидное и вместе с тем самое важное. Анесса ни о чем не знает. Она готова была воспользоваться случаем, чтобы отвести подозрения от своей госпожи.

— Нужно ее спросить, — сказала Эзена, стараясь сохранять спокойствие.

— Именно за этим я и пришел.

— Я прикажу ее привести.

— Нет, ваше высочество. Ее еще не допрашивали, и, идя сюда, она может догадаться, зачем ее привели. Я бы хотел спросить ее без подготовки.

Княгиня слегка приподняла брови.

— Я должен принимать во внимание любые возможности, — объяснил урядник. — Даже такую, что невольница вашего высочества участвовала в заговоре. Она единственная выжила, ей удалось убежать, а среди всех подвергшихся нападению она была самой слабой и хуже всего подготовленной. Это вызывает определенные подозрения.

Следователь в серой мантии, возможно, и не был гордостью трибунала, но не был и законченным придурком и старался добросовестно исполнять свои обязанности.

— Исключено, — сказала Эзена. — В своих невольницах я уверена.

Стоявшая за спиной урядника Кеса слегка нахмурилась, давая понять княгине, что дело обстоит куда хуже. И Эзена это тоже понимала… Опознав в шпионе убийцу, Анесса добавила бы своей госпоже немало хлопот. Следователь, скорее всего, не знал, кем является покушавшийся, но если бы ей пришлось отдать его им, шпион, спасая свою шкуру, мог бы сказать, кто он и по чьему поручению действовал. Выяснилось бы, что Анесса солгала. А обоснованные подозрения в убийстве Денетта — это уже не просто дело о наследстве. Трибунал не мог оставить подобного без последствий. Можно было заставить Роллайну проверить добросовестность судебных заключений по делу о признании брака недействительным — но не защищать бывшую невольницу с нечистой совестью. Все отпрыски Дома К. Б. И., как бы они ни ссорились из-за княжеского наследства, готовы были объединиться против подобного беззакония. Кирлан, поддерживавший остатками золота разваливающийся Громбелард, ведущий бесконечную войну с пиратами и восстанавливающий поредевшие силы Гарры, не мог позволить себе ссоры с известнейшими Домами Дартана. Обвиняемой пришлось бы признать приговор суда либо открыто объявить войну империи, к чему она была совершенно не готова. У Йокеса не было армии, чтобы обороняться, — раз он так сказал, то следовало ему верить. Значит, она должна была завтра пойти на Дартан с семью отрядами тяжелой конницы, оставив на страже Сей Айе лесничих? Княгиня не имела военного опыта, зато умела считать.

Сейчас, однако, у нее не осталось выбора.

— Действуй, как сочтешь нужным, ваше благородие, — сказала она. — Моя Жемчужина покажет дорогу.

Послали за преступником.

Кеса и урядник вышли из комнаты.

Следователю выпала непростая задача. Мысли его не заходили столь далеко, как у ее высочества княгини Сей Айе, но хлопот хватало и без того. Накануне он разговаривал только с Кесой, поскольку понятия не имел, как следует действовать в случае такого преступления, как убийство дартанского магната. Следователь не знал, какие вопросы задавать и каких ответов ожидать от побитой невольницы, попавшей в немилость за бездумные ночные прогулки. Правда, невольница эта была первой Жемчужиной Дома — но кто, собственно, должен был сопровождать его благородие Денетта во время прогулки? Невольница-кухарка? Урядник ни на мгновение не верил, что за этим убийством может стоять госпожа Сей Айе. Немолодой и обрюзгший от безделья (придурковатый, как говорила Хайна), он умел, однако, сложить два и два. Мысль о том, что вольноотпущенная невольница, ожидающая судебного процесса о незаконном присвоении фамилии, приказала убить своего гостя, к тому же, похоже, еще и жениха, в леске за собственным же домом, невозможно было воспринимать всерьез. Бесцельное и бессмысленное убийство при отягчающих обстоятельствах, на самом пороге дома? Не несчастный случай на охоте… не исчезновение в лесу… впрочем, кому и зачем она могла бы поручить подобное? Урядник легко дал себя убедить в том, что за этой мрачной историей стоит некий дартанский Дом, которому не по вкусу пришлось сватовство его благородия Денетта. Если бы Эзена приняла предложение, процесс в Роллайне мог бы стать просто невозможным — следователь слишком хорошо знал Дартан… Теперь он шел, чтобы выслушать показания жертвы покушения, больше всего беспокоясь из-за того, что та готова опознать нападавшего, а тогда, вместо того чтобы передать дело в Роллайну, ему придется забрать преступника и проводить расследование на месте. Однако и этим он готов был заниматься как можно более добросовестно, чтобы никто не мог обнаружить каких-либо изъянов.

Он не имел никакого понятия о том, куда его ведут. В сопровождении алебардщиков, охранявших пленника, и под предводительством светловолосой Жемчужины, отличавшейся особой красотой дочери Дартана, они покинули дворец через выход в северном крыле, после чего обошли кругом здание казарм.

— Куда мы идем, госпожа?

— На псарню.

Урядник решил, что ослышался.

— Куда?

— На псарню, ваше благородие. Дом княгини — не тюремная крепость, в нем нет камер для содержания узников, но за домом есть клетки для собак, охотничьих и военных. Когда за какую-то провинность нужно запереть невольника под замок, его держат в одной из пустых клеток.

Спрятанные за высокой изгородью клетки стояли на открытом воздухе, одна возле другой. Шум и смрад были просто невыносимы. При виде приближающихся людей собаки начали лаять, им сразу же начали вторить другие. Служитель псарни вышел им навстречу; этому человеку шум явно не мешал. Поняв, в чем дело, псарь повел их к одной из дальних клеток. Однако урядник дотронулся до плеча Жемчужины и покачал головой, давая понять, что в таких условиях о допросе не может быть и речи. Та с ним согласилась, жестом показав, что узницу нужно отсюда вывести. Псарь махнул двоим алебардщикам, и те пошли за ним. Следователь тоже сделал несколько шагов.

Никогда в жизни он не видел ничего подобного.

Скорчившись в углу деревянной клетки, завернутое в грязную тряпку, лежало существо, в котором никто не сумел бы узнать прекрасную Жемчужину Дома. Анессу в Сей Айе видел каждый, ее конные прогулки были обычным делом. Теперь же урядник Имперского трибунала не мог поверить собственным глазам. Всего за два дня утомленная властью, богатством и собственной красотой капризница опустилась на самое дно. Казалось, что она не узнает мундиры дворцовых солдат, ее пришлось вытаскивать из клетки, а потом тащить под руки, поскольку она не могла стоять на распухших ногах. С опущенной головы свешивались грязные волосы, напоминавшие клок сена.

Следователь показал в сторону дворца, дав знак солдатам, ведшим преступника, идти вперед, и остановил гордую Жемчужину Дома, платье которой на фоне отвратительной псарни выглядело вещью из другого мира. Им предстояло завершать процессию — урядник хотел проследить, чтобы никто не разговаривал с несчастной узницей.

Из-за пленников они шли медленно, почти волоча ноги.

Наконец клетки и лай собак отдалились настолько, что стало возможно говорить, но теперь следователь услышал нечто другое: глухой, протяжный стон. Невольница, которую держали под руки, испытывала настоящие муки; волочащиеся по земле ступни, иссиня-красные и опухшие, свидетельствовали о числе полученных ею ударов палками. Из-под порванной рубашки виднелись ягодицы, столь же покрасневшие; длинные узкие шрамы позволяли сосчитать количество розог. Урядник остановил процессию и поставил преступника перед бывшей первой Жемчужиной. Она медленно опустилась на колени и замерла на четвереньках, опираясь на руки и склонив голову.

— Ты знаешь этого человека? — спросил он.

Она подняла голову и с трудом открыла опухшие глаза, из которых до сих пор текли слезы — не только из-за страданий, но и от витавшей повсюду в воздухе собачьей шерсти.

Она медленно покачала головой: нет.

— Подумай как следует, — сурово проговорил он. — Ночью, когда убили его благородие Денетта, этот человек мог быть одним из убийц?

Что-то промелькнуло в опухших глазах. Она долго смотрела на алебардщиков, потом на урядника, наконец снова на побитого мужчину в городской одежде. Стоящую позади Кесу она не видела.

— Этот человек был среди убийц, которые напали на тебя в лесу, когда ты сопровождала его благородие Денетта?

Она открыла рот и тут же снова его закрыла, но мгновение спустя чуть хрипло сказала:

— Нет.

— Как ты можешь быть уверена? Была ночь!

Женщина невольно вздохнула. Все еще стоя на четвереньках, она опустила голову и какое-то время молчала.

Кеса подошла к следователю.

— В присутствии представительницы ее высочества Эзены, — сказала Анесса, отрывая руку от земли, чтобы утереть слезы с грязного лица, — заявляю тебе, ваше благородие… что этого человека не было среди убийц гостя моей госпожи. Его убили невольники, обученные сражаться, либо столь же подготовленные люди, состоящие на службе состоятельного дартанского Дома. — Она говорила медленно и слегка неразборчиво, с трудом превозмогая боль и все так же опустив голову. — Люди, способные справиться с его благородием Халетом и моей собственной телохранительницей. Этот несчастный, что стоит передо мной и которого я убила бы без чьей-либо помощи, не из таких. Или я ошибаюсь?

Урядник ничего не ответил.

— Не из таких, — сама ответила она, на мгновение подняв взгляд. — Поскольку иначе он бы здесь не стоял. Слуга Дома или обученный невольник, попав в руки трибунала, перегрыз бы себе жилы. Спрашивайте дальше, ваше благородие.

Следователь уже все понял и мог с чистой совестью сказать себе — хватит. Кроме того, он был достаточно сообразителен и понимал: продолжая допрос, он тотчас же станет посмешищем даже для алебардщиков. Избитая Жемчужина, отвечая лишь на заданные вопросы, готова была доказать что угодно. И уж наверняка то, что она вдвое умнее и втрое проницательнее, чем следователь трибунала. Она могла выглядеть ужасно, но под грязными волосами все так же оставался разум, стоивший сотен золотых.

— Вопросов больше нет, — сказал он, поворачиваясь к Кесе.

Та кивнула и дала знак гвардейцам, чтобы они увели Анессу обратно. Когда урядник отвернулся, она кивнула снова, уже Анессе: «Очень хорошо». Во дворец они вернулись молча.

 

22

Полусотня закованных в сталь солдат — десять пятерок, одна за другой — образовывала на дороге быстро движущийся четырехугольник, впереди которого ехал конный офицер. Каждый четвертый шаг отбивался сильнее обычного, сопровождаемый звоном доспехов и ударами железных ножен мечей о набедренники. Яркие плюмажи ритмично покачивались над шлемами. Йокес провожал Агатру в том же сопровождении, какое три недели назад обеспечил молодому Денетту, но намного убедительнее демонстрировал силу своего войска. Еще не стемнело; заходящее солнце отбрасывало на доспехи красные и золотые отблески. Двигавшиеся следом за тяжеловооруженными армектанские лучники, ослепленные этими отблесками и оглушенные грохотом шагов, на каждом изгибе дороги могли наблюдать щиты и доспехи, против которых их легкие стрелы мало что могли поделать, во главе же строя они видели коня командира — огромное животное словно не из этого мира, без каких-либо усилий несшее конскую броню. Возглавлявшая гвардейцев подсотница не смотрела на ехавшего рядом Йокеса, но знала, что комендант войск Сей Айе именно сейчас завершает начатый его госпожой разговор. В дворцовом саду княгиня сказала: «Я не признаю несправедливый приговор». Йокес это подтверждал. Если можно было летом заставить солдат в полной броне столь быстро маршировать в сомкнутом ровном строю, значит, их можно было заставить делать что угодно. Легкая гвардейская пехота с трудом поспевала за спешившейся конницей Сей Айе. Овеянные славой, опытные солдаты империи прозябали в своих гарнизонах, неся двойную «вольную службу». Бледная Агатра надеялась, что гонка закончится у края леса. В противном случае разукрашенные вояки Сей Айе готовы были прикончить ее лучников одним только маршем.

У края леса ждали два клина арбалетчиков.

— Здесь мы распрощаемся, ваше благородие, — сказал Йокес.

Съехав с дороги, он выкрикнул несколько дартанских команд.

Тяжеловооруженные, грохоча доспехами, разошлись в стороны и встали. Наступила звенящая в ушах тишина.

— Здесь мы распрощаемся, — повторил комендант Сей Айе. — Тебе дадут проводников, ваше благородие. Вахен!

Из-за деревьев появились семь человек… и кот. Подсотница поняла, что на этот раз никого перехитрить наверняка не удастся.

— Доберусь сама. Я знаю дорогу до Вечной империи.

Йокес махнул рукой, и лесничие исчезли.

— В таком случае, ваше благородие, мне остается только пожелать счастливого пути. — Он ни словом не обмолвился об ожидавших арбалетчиках; и без того было ясно, для чего они здесь. — Надеюсь, подсотница, что мы никогда больше не встретимся.

Она отвела взгляд, поняв, что комендант все знает.

Это уже не имело никакого значения.

— А я надеюсь на обратное, — сказала она, а потом вдруг, сама того не желая, попыталась оправдаться перед прославленным воином, которым восхищалась: — Я служу Вечной империи всегда и везде, ваше благородие, как только могу. Но я солдат, и мои достоинства можно оценить только на войне. И я хотела бы, чтобы когда-нибудь ты смог их оценить.

Агатра поехала шагом вдоль дороги. Не оборачиваясь, она отдала короткий приказ, и лучники гвардии двинулись вперед — в том же темпе, в каком дошли до края леса. Этого она им не приказывала… Йокес слушал их тяжелое дыхание и смотрел на уставшие, покрытые потом лица проходящих мимо солдат, которые догоняли и опережали свою подсотницу, готовые упасть за первыми же деревьями — но не сейчас, пока он их еще видел. Ему тоже кое-что сказали, а может быть, только напомнили о чем-то важном…

Он смотрел, как клин лучников армектанской гвардии углубляется в лес. Потом взмахнул рукой над головой, отдавая тяжеловооруженным команду «Назад!», развернул коня и поскакал туда, откуда пришел. Ему нужно было сделать еще одно дело.

Рысью и галопом попеременно комендант войска Сей Айе скакал в сторону постоялого двора, где держали разоруженных солдат его благородия Денетта. Не доезжая до дворца, он свернул на боковую дорогу, огибавшую старый замок. Вскоре он уже был на развилке у мельницы, где снова пустил коня рысью и вскоре спрыгнул с седла на площади перед придорожной корчмой. Навстречу выбежал корчмарь, вместе с ним появилось несколько солдат.

— Хозяин, я хочу побыть один в большом зале, — сказал он. — Солдат, приведи туда командира отряда. Освобожденного от пут и с мечом.

Не говоря больше ни слова, он вошел в корчму, огляделся по сторонам и, выбрав один из столов, сел на широкую скамью, положив руки на стол и сплетя пальцы.

Вскоре солдат привел Ранезена. Командир отряда Денетта не выглядел особо измученным двухдневным пленом — впрочем, плен этот был весьма относительным. Разоруженных солдат связали кое-как и развязывали перед каждым приемом пищи. Йокес уже на лесной поляне мог оценить командира отряда и знал, что это не какой-то сумасбродный юнец. Ранезен понимал, что против двадцати пяти вооруженных до зубов арбалетчиков у его подчиненных нет ни малейших шансов. Он постоянно требовал встречи с комендантом Сей Айе, но — по крайней мере до сих пор — не намеревался предпринимать никаких необдуманных действий.

— Ваше благородие, — сказал армектанец.

Йокес показал на место — не перед собой, но рядом, у короткой стороны стола. Ему не хотелось разговаривать с Ранезеном как с врагом, лицом к лицу.

Командир отряда сел.

— Его благородие К. Б. И. Денетт мертв, погиб и его благородие Халет, — сказал Йокес. — Ты ничем не мог бы им помочь, господин. Твоих солдат разоружили, так как я боялся беспорядков во владениях ее высочества.

Старый солдат молчал, уставившись в стол. Он ожидал дурных вестей, но не настолько. До сих пор он полагал, что его господин по каким-то причинам стал нежеланной персоной в Сей Айе. Он был молод и порывист… возможно, он не пожелал добровольно покинуть земли княгини, и потому его солдат разоружили. Но правда оказалась хуже. Намного хуже.

— Это все, господин? — после долгого молчания спросил он.

— Тела будут выданы его благородию К. Б. И. Эневену. Завтра утром ты позаботишься о… перевозке. Я мало что могу сказать, господин. Но могу заверить в одном: его благородие Денетт погиб не по приказу, с разрешения или даже с ведома княгини К. Б. И. Эзены. Если ты желаешь, чтобы я подтвердил это торжественной клятвой, ты ее получишь, ваше благородие.

Ранезен долго смотрел в лицо сидевшего рядом дартанского рыцаря, ища подтверждения в его глазах. Он заметил какую-то тень… но не нашел фальши. Возможно, комендант Йокес не все мог сказать, но то, что он сказал, наверняка было правдой.

— Это был какой-то… несчастный случай? С тем, о чем ты рассказал мне, господин, я не смогу вернуться к его благородию Эневену с телом его сына. Сына, которого должен был оберегать. Я могу узнать что-нибудь еще, ваше благородие?

— Да, но уже не от меня. Ее высочество не примет тебя, господин, но от ее имени с тобой поговорит Жемчужина Дома. — Йокес тяжело поднялся со скамьи, давая понять, что сказал все, что мог.

Ранезен тоже встал… и сразу же снова сел. Йокес понял, что у старого солдата только лицо было каменным. Сердце в его груди истекало кровью; командир отряда, знавший Денетта с детства, не мог устоять на ногах.

— Сиди, господин, — сказал комендант. — Я подожду тебя перед корчмой. Пожалуй, я должен тебе сказать кое-что еще, — добавил он, идя к двери, и остановился, положив руку на дверной косяк. — За порядок в Сей Айе отвечаю я. Нет таких несчастных случаев, ответственность за которые я мог бы переложить на кого-то другого. Если ты потребуешь от меня сатисфакции — ты ее получишь.

— Спасибо, ваше благородие. Сейчас я выйду.

Йокес вышел из корчмы и долго смотрел на небо, где постепенно сгущалась ночь.

Готах-посланник наконец смог как следует поесть.

Обычный распорядок дня оказался нарушен настолько, что еду ни разу не подали в положенное время. Никто за это не отвечал. Первая Жемчужина Дома сперва спала вместе с княгиней до полудня, потом повсюду ее сопровождала, наконец ее освободили от обязанностей первой Жемчужины. Кеса занималась только урядниками Имперского трибунала; на вопросы о еде она раздраженно отвечала: «Позже!» или «Не сейчас!» Так что нетронутый завтрак убрали со стола, и такая же, даже худшая судьба постигла и все остальное, поскольку ужина не было вовсе. Только еду для прислуги давали с кухни в обычное время.

Гости Сей Айе справлялись по-разному. Подсотница гвардии даже не думала унижаться до просьбы о еде в доме, где ее принимали со столь необычным гостеприимством. Поданную в комнату еду она приняла безразлично, удостоверившись лишь, что не забыли и о лучницах в соседней комнате; вскоре после этого она уехала с Йокесом. Мудрец Шерни тоже получил угощение, но он любил хорошо поесть и вечером в отчаянии грыз фрукты, найденные в корзине, стоявшей в нише в коридоре (так что кто-то все же оценил распоряжения Хайны…) Наступила поздняя летняя ночь, когда его наконец позвали к столу. Идя следом за невольницей, он проделал долгий путь по дому и… оказался в саду.

Поблизости от дворца, на каменистой площадке, окруженной живыми изгородями, возле фонтана горело несколько больших факелов, свет которых бросал бесчисленные отблески на потоки шумящей воды. По приказу княгини из дворца вынесли стол и поставили под открытым небом. Между блюдами горело множество свечей.

Княгиня сидела за столом, теребя скатерть, — видимо, ей хотелось, чтобы ее оставили в покое. Но она была отнюдь не одна. В нескольких шагах от нее у фонтана собралась небольшая группа людей, разговаривавших на какие-то легкомысленные темы; то и дело слышался смех. Ее высочество обычно ужинала в обществе первой Жемчужины и Йокеса (если комендант не был в своем лагере) или кого-то из придворных высокого ранга. На этот раз подобная честь выпала конюшему (по стечению обстоятельств посланник уже успел с конюшим познакомиться, совершенно случайно, во время суматохи после неудавшегося покушения), но пригласили также и коменданта гвардии. Были и Кеса с Хайной. Ждали лишь гостя, и когда княгиня жестом предложила ему занять место за столом, все сразу же сели. Только Хайна немного замешкалась, давая какие-то короткие указания солдату дворцовой стражи, который появился из темноты и вскоре ушел.

Ужин подали обильный, но не слишком изысканный — подобные блюда Готах уже пробовал в доме наместника Ваделара, хотя там предлагали значительно меньше дичи. Так что это был стол, что называется, армектанский, и он столь же по-армектански красноречиво говорил: дорогой гость, еда для нас не важнее, чем разговор с тобой, к тебе относятся как к своему, а доказательство этому — отсутствие каких-либо приготовлений, связанных с твоим визитом. В Армекте именно таким образом демонстрировали доброжелательность и уважение, а крайним их проявлением была знаменитая армектанская нагота, столь смущавшая прибывших из других краев Шерера. Нагота символическая, иногда в большей, иногда в меньшей степени, чаще же всего лишь некоторая небрежность в одежде, подчеркивавшая то же, что и небогатый стол. «Дорогой гость, ты у себя дома, мы относимся к тебе как к своему и ведем себя как всегда, ты не доставляешь нам никаких хлопот». Но это уже было бы слишком по-армектански; Готах сомневался, что княгиня стала бы сидеть в подоткнутом для прохлады платье или позволила бы груди выглянуть из расстегнутого лифа… Комендант дворцовой гвардии тоже не собирался стаскивать мундир, пугая всех волосатым торсом из-под расстегнутой рубашки.

Невольницы ловко прислуживали за столом; невольников-мужчин в Сей Айе было немного. Готах знал почему. Невольников всегда не хватало, так как они требовались на шахтах, в каменоломнях — одним словом, на тяжелых работах. Мальчиков из невольничьих хозяйств обучали боевым приемам для службы в личной охране или для выступления на аренах. Но почти никогда не случалось, чтобы свободный мужчина, даже умирающий с голоду, добровольно продался в неволю. Можно было почти не сомневаться, что он попадет на каторжную работу, которая убьет его за полгода. Женщинам ничего подобного не грозило.

Легкомысленные разговоры за едой не утомляли посланника, но вряд ли они его интересовали; в Сей Айе его волновало нечто совершенно иное, чем летняя жара и вызванная ею засуха. Он задал пару коротких вопросов, дал несколько подобных же ответов, пошутил… Никто ему не навязывался, хотя, с другой стороны, следует признать, что к нему относились весьма по-особому, ибо именно рядом с ним выделили место Жемчужине Дома. Хайна ела рядом с самой княгиней; Кеса заботилась о госте, иногда предлагая более достойное блюдо или попросту заменяя ожидавшую за креслом невольницу. Готах вежливо протестовал, поскольку Жемчужина выглядела смертельно уставшей, хотя и пыталась это скрыть; наконец он сам ей услужил, долив вина в золотой кубок, прежде чем это успела сделать девушка в коротком платьице. Кеса вопросительно посмотрела на него — и несколько мгновений эти двое почти полностью чужих друг другу людей обменивались взглядами. Посланник неожиданно наклонился и тихо сказал несколько слов. Она спросила. Он ответил. Она рассмеялась и слегка укоризненно покачала головой.

Эзена, погруженная в размышления и участвовавшая в общем разговоре примерно так же, как и мудрец-посланник, услышала короткий смех Жемчужины и, несколько удивившись, посмотрела на нее внимательнее. Кеса улыбалась часто, отгораживаясь от мира вежливым выражением лица, поднятыми изогнутыми бровями — короткой королевской улыбкой, которая скорее смущала, нежели наоборот. Но она никогда не смеялась. Даже когда шутила, будя госпожу по утрам или раздевая ее перед сном.

— Кеса, ты уже разговаривала с комендантом Йокесом?

Вопрос потонул в разговоре конюшего с Хайной и гвардейцем, но Кеса расслышала его без труда.

— Да, ваше высочество. С командиром того отряда тоже. Комендант Йокес сейчас вернулся с ним в корчму, чтобы отдать распоряжения солдатам.

— Он придет сюда?

— Как только вернется, — сказала Жемчужина.

— Хорошо.

Невольница убедилась, что ее высочество ни о чем больше спрашивать не собирается, после чего вернулась к разговору с посланником. Заинтригованная Эзена поглядывала на них, ведя ничего не значащую беседу с Охегенедом.

«Нет, нет… — подумала она. — Еще раз».

Долго ей ждать не пришлось. Посланник что-то объяснял, ноздри Жемчужины слегка дрогнули. Она приложила руку ко рту, словно сдерживая смех, искоса посмотрела на княгиню… и испугалась, встретив ее испытующий взгляд и не зная, как себя вести.

Эзена не отводила взгляда. Вместо этого она улыбнулась с теплой женской иронией и наклонила голову, словно спрашивая: ну, что ты?.. Подмигнув зеленым глазом, она тут же демонстративно повернулась к коменданту гвардии, поддерживая разговор столь оживленно, словно он рассказывал невесть о чем.

У Жемчужины порозовели щеки.

Никто уже ничего не ел, шла лишь ленивая беседа. Во время короткой паузы в разговорах где-то далеко раздался мрачный вой.

— Волки? — спросил Готах.

— Здесь их нет, — ответил конюший. — Собаки, господин. Примерно в полумиле отсюда, может, чуть дальше, за дворцом — псарня. Из моей комнаты, из северного крыла, их слышно намного громче.

— К сожалению, да, — подтвердил Охегенед.

— Охотничьи собаки? Я никогда еще не участвовал в охоте с собаками.

— О, случай наверняка представится, ваше благородие! Ты ведь не уезжаешь уже завтра?

— Собственно… не знаю, — ответил Готах.

Княгиня задумчиво покачала головой, нахмурив брови.

— Нет, господин. Разве что ты от меня сбежишь. Я хочу тебя попросить, чтобы ты остался в Сей Айе, пока… как можно дольше.

— Спасибо, ваше высочество.

— Есть книга, которую я очень хочу прочитать, господин.

— Понимаю, ваше высочество. А потом мы ее сожжем?

— Это зависит от того, что в ней будет.

Никто из присутствующих не имел понятия, о чем княгиня разговаривает с посланником.

— Уже поздно, — заметила ее высочество.

Конюший и гвардеец первыми встали из-за стола и пожелали княгине доброй ночи.

— Кеса, пришли ко мне в спальню Энею. Не жди, пока я лягу, ты заслужила отдыха как никто другой. Сегодня я очень многое о тебе узнала.

Жемчужина встала из-за стола, поклонилась княгине и гостям.

Ее высочество отпустила и вторую Жемчужину. Но Хайна не пошла во дворец. Стоя у дверей и опираясь о стену, она смотрела в усыпанное звездами небо.

Княгиня и посланник остались за столом одни. Мудрец Шерни не ушел, так как его остановил взгляд княгини.

— Ваше высочество, — сказал он, — нам предстоит много долгих разговоров, разговоров очень трудных, в том числе и потому, что я… взял с собой не ту книгу. — Он многозначительно кивнул. — Не этого я ожидал в Сей Айе. Я хотел бы поговорить прямо сейчас, но уже ночь, и лучше будет, если мы оба обуздаем свое любопытство. Завтра снова будет день.

Она на мгновение опустила взгляд, но посланник отгадал все ее мысли.

— Я не настаиваю. Хорошо, поговорим утром, — сказала она. — Когда ты уже будешь кое-что обо мне знать, господин, ты согласишься исполнить мою просьбу? Пока только комендант Йокес… а вот, похоже, и он… — Она повернулась к входу во дворец, где пришедший разговаривал с Хайной. — Только комендант Йокес знает, кто я. Я бы хотела, чтобы кто-нибудь поговорил об этом с моими Жемчужинами. Лучше будет, чтобы они не терялись в догадках.

— Ты справедливо заметила, княгиня, что я сам еще мало что о тебе знаю. Но конечно, я с тобой согласен.

Йокес и Хайна о чем-то тихо спорили. Наконец невольница махнула рукой. Йокес, в запылившейся одежде, но, похоже, не слишком уставший, подошел к столу и по-военному сдержанно поклонился княгине. Потом посмотрел на посланника.

— Ваше благородие…

— Комендант, — ответил Готах.

Йокес открыл было рот, но княгиня запротестовала.

— Нет, никаких подробностей. Все хорошо?

— Да, ваше высочество.

— Этого достаточно.

Вдали снова раздался вой собак. Княгиня прикусила губу.

— Ваше высочество, у меня есть еще одно дело.

— Очень важное?

— Ну тогда… слушаю.

— Ваше высочество, я должен спросить про Анессу.

Посланник насторожился.

— Не сегодня, комендант.

— Сегодня, ваше высочество. Ты мне уже несколько раз отказала — прямо или давая понять, что об этом нельзя спрашивать. Но сейчас я хочу знать.

— Я немного устал… Могу я попрощаться, ваше высочество? — спросил Готах.

— Нет, — отрезала она и снова посмотрела на коменданта. — Я ясно сказала: не сегодня.

— Сегодня, ваше высочество. Здесь и сейчас.

Непреклонность коменданта удручала княгиню. Впервые он демонстрировал открытое неповиновение, и притом не с глазу на глаз (хотя свидетель присутствовал по ее собственному желанию…) Но в этом неповиновении скрывалось нечто… правильное. Более того, это ей даже льстило. Эзена поняла, что она уже действительно никакой ни для кого не узурпатор. Дартанский рыцарь мог ссориться со своей госпожой, с высоко поднятой головой напрашиваясь на ее гнев и даже наказание. Он никогда не стал бы устраивать ссору с занимающей неподобающее ей место прачкой…

— Ваше высочество? — не уступал Йокес.

— Хорошо, — раздраженно бросила она. — Иди на псарню и… забирай ее себе. Отныне она твоя невольница, я отдаю ее тебе, и делай с ней что хочешь. Мне больше не нужна эта… вещь. Ну? Ты получил, что просил, теперь иди. Я хочу еще поговорить со своим гостем о важных делах.

Йокес поклонился, повернулся и пошел к дворцу.

Вой собак не мог доноситься до спальни ее высочества — и тем не менее она слышала его постоянно. Она никогда не была на псарне, но знала, что именно там держат провинившихся. Когда-то, еще во времена князя Левина, она слышала, что туда отправили девушек с кухни. Беспечные кухарки приготовили для прислуги обед из несвежего мяса; отравился весь дом.

Княгиня ходила от стены к стене, от окна к двери и обратно.

— Энея!

Девушка явилась тотчас же. Эзена дала знак, что хочет раздеться. Она нетерпеливо притопывала ногой, дожидаясь, пока разойдутся завязки на спине. Вскоре невольница забрала платье и вышла.

Княгиня, по своему обычаю, подошла к зеркалу. Она хотела сесть в кресло, но до этого увидела каштановые волосы, освобожденные от золотой сетки и ровным кругом рассыпавшиеся вокруг головы. Схватив тяжелое кресло за спинку, она швырнула его в хрустальную пластину.

Энея вбежала в комнату. Княгиня замахнулась креслом. До двери оно не долетело, но она схватила другое, стоявшее значительно ближе. Высокая и отнюдь не хрупкая госпожа Сей Айе была когда-то бойкой деревенской девчонкой, а потом прачкой, таскавшей корзины с мокрым бельем. Энея убежала. Кресло загрохотало на мраморном полу. Снова посыпалось стекло — ее высочество разбивала о стены все зеркала, которые были в комнате.

Из сада раздавался вой собак.

Была еще кровать с балдахином. Мрачный голый демон сорвал занавески и с яростью начал раздирать их в клочья. Комок тряпок приземлился под окном. Таща за собой последнюю занавеску, которая еще могла пригодиться, княгиня ходила от стены к стене, от окна к двери и обратно.

Тяжелое дыхание постепенно успокаивалось.

За дверью послышалась какая-то суматоха. Женский голос протестовал, ему отвечал мужской. Княгиня посмотрела исподлобья, завернулась в измятую занавеску и направилась к дверям, словно желая вынести их головой.

Двери с грохотом распахнулись, прежде чем она успела до них дойти. Комендант Йокес ударил в них плечом и спиной, развернулся кругом и вошел в комнату, неся нечто похожее на брошенный под окном спальни комок тряпок. Он окинул взглядом госпожу Сей Айе, но не заметил ни ее одежды, ни разгрома в комнате. Йокес долго стоял неподвижно, а потом сделал едва заметное движение, словно собираясь отдать княгине то, что держал в руках. Эзена попятилась, чувствуя, как у нее перехватывает дыхание.

— Это твоя Жемчужина, госпожа. Это была твоя Жемчужина.

Голос Йокеса, хриплый от усталости, вполне соответствовал его покрасневшему лицу. Он нес Анессу почти четверть мили, а потом еще по коридорам дома.

— Ты получил ее от меня, — сказала она с отчаянно бьющимся сердцем. — Ты мог с ней сделать, что хочешь.

— Я хотел сделать только одно — принести ее сюда, тебе.

— Это моя спальня.

— Я могу видеться с тобой, когда пожелаю, госпожа. Этой привилегии ты меня не лишала.

Бледная Эзена не могла оторвать взгляда от опухших ступней, покачивавшихся ниже плеча Йокеса. Лица Анессы, скрытого спутанными волосами и лежавшего на плече коменданта, она не видела. Йокес подошел к постели и мягко уложил на нее свою ношу. Он коснулся рукой грязных волос, а потом быстро провел рукой по щеке, убирая с лица влажное пятнышко.

— Оставляю ее тебе, ваше высочество. Ты велела мне делать с ней, что захочу… вот я и сделал. Завтра явлюсь с рапортом.

Он повернулся, еще раз посмотрел на княгиню и вышел.

На ладонях лежащей девушки виднелись узкие белые шрамы, окруженные красным. Только два… Быть может, Жемчужина после разговора с урядником трибунала тихо надеялась, что вечернее наказание ее минует. Когда надежда оказалась тщетной, отчаяние и боль победили гордость. Избиваемая девушка пыталась закрываться руками, пока их не придержали. Она поняла, что прощения ей не будет. Эзена подошла к кровати и присела на самый ее край. Испуганный и измученный комок перед ней дрожал, как побитая собака… Молчание в спальне длилось очень, очень долго.

— Проси, — тихо сказала княгиня.

Невольница слегка пошевелила головой и с трудом открыла слезящиеся глаза. Размытое лицо госпожи Сей Айе было и близко, и далеко сразу.

Прокушенные от боли губы и язык не давали говорить.

— Прошу тебя… Эзена…

Всего два дня. И даже меньше, поскольку еще во второй половине дня Жемчужина могла разговаривать со следователем. Но потом ее лишили надежды. Глаза ее снова наполнились слезами, и на этот раз не из-за собачьей шерсти. Анесса не могла уже даже просить. Всего два дня, но на псарне время шло по-другому… Оглушенная болью и непрерывным собачьим лаем невольница с трудом могла вспомнить лицо княгини, ее разноцветные глаза… иссиня-черные волосы и смелые очертания губ… подбородок…

— Погиб мой гость, сын Дома К. Б. И., — сказала княгиня Эзена. — Ты явишься к его отцу и признаешься в собственном легкомыслии. Явишься… такой, как сейчас. Я хочу, чтобы его благородие Эневен узнал, как княгиня Сей Айе поступает с невольницей, которая сопровождала его сына на вечерней прогулке и осмелилась не погибнуть вместе с ним. Ты признаешься в собственной трусости. Опишешь нападавших. И понесешь наказание, которое тебе назначит отец этого мальчика. Потом, если будет возможность… а я уверена, что будет… вернешься ко мне, в Сей Айе.

Заплаканная Жемчужина не могла ничего ответить. Она лишь закрыла лицо ладонями и кивнула в знак того, что понимает.

— Ты плачешь в последний раз, — сказала княгиня, вставая и раздраженно отбрасывая волосы за спину. — Я уже не умею, разучилась… и ты тоже. Понимаешь? Ты разучишься.

— Эзена…

— Я слушаю.

— Я люблю тебя, — плача, сказала Жемчужина. — Я твоя собственность, и я сделаю все… что прикажешь…

Она разрыдалась, уткнувшись лицом в подушку.

— Но я думаю и чувствую… помни иногда об этом… Я не вещь, Эзена…

Княгиня почувствовала, что все же… чему-то не разучилась. Откинув голову назад, она какое-то время смотрела вверх, хотя в спальне не было ветра, который высушил бы ее глаза… Потом она по очереди коснулась ноздрей костяшками пальцев и машинально откинула со лба прядь волос. Все так же завернутая в сорванную с кровати занавеску, она вышла из спальни и прошла мимо Энеи, которая при ее виде широко раскрыла глаза.

— Пусть Сева и Аяна приготовят мне другую спальню, — сдавленным голосом сказала ее высочество, направляясь в свою любимую комнату с четырьмя окнами, выходящими в парк. — Найди их. Потом вернешься сюда и прислужишь первой Жемчужине Дома.

 

23

Катафалк из черного мрамора одиноко стоял посреди заполненного людьми зала. Дубовый гроб был накрыт рыцарским плащом цветов Дома К. Б. И., на нем лежал меч, а ниже острия покоился шлем. Тело показать было невозможно — несмотря на специальные процедуры, которым оно подверглось еще в Сей Айе, летняя жара сделала свое отвратительное дело.

Зал, огромный как рыночная площадь, был забит до отказа. С незапамятных времен ни одни похороны в Дартане не собирали столько народу. Лишь от дверей до катафалка, а также вокруг него оставалось свободное пространство. У изголовья гроба, опираясь на двуручный меч, стоял старый командир войска его благородия Эневена. Ранезен был закован в парадные доспехи; на нем был черный рыцарский плащ, закрывавший спину и левое плечо, на голове — шлем с опущенным забралом. Последний страж К. Б. И. Денетта ждал, когда он сможет проводить своего молодого господина в самое долгое, нескончаемое путешествие. Знак прощения и вместе с тем страшное наказание для того, кто должен был стоять на страже жизни, а не покоя после смерти.

По многовековому обычаю вокруг катафалка, в старых родовых доспехах и черных плащах, как и Ранезен, стояли сыновья самых знаменитых Домов. Их было много. Настолько много, что его благородие Денетт покоился вдали от ропота заполненного зала, отгороженный от толпы большим кольцом из сотни воинов. До самого входа в два ряда выстроились солдаты, состоявшие на службе господина К. Б. И., но не только они. В самом начале, у входа и перед входом, стояли тридцать с небольшим рыцарей в доспехах со щитами, на которых, кроме дубовых листьев, красовалась алая княжеская корона. Эти люди в доспехах, подобных которым не было даже у самых богатых дартанских магнатов, носили черные плащи, полагавшиеся не простым солдатам, но рыцарям. Госпожа Доброго Знака прислала К. Б. И. Эневену цвет своего войска — обедневших, но могущих похвастаться чистой кровью наемных воинов, роды которых десятилетиями и столетиями служили другим родам — богаче, но не лучше их.

Весть о смерти сына Эневена потрясла все Дома Дартана. Однако еще большим потрясением был вид рыцарей на службе Сей Айе, включенных в состав траурной церемонии. Таким образом К. Б. И. Эневен признавал армектанскую узурпаторшу. Он мог быть ее врагом, мог питать к ней ненависть — но лишь такую, какую мужчина чистой крови может питать к равной ему женщине; какую рыцарь Дома может испытывать к даме Дома.

Грохот от ударов стальных рукавиц о щиты разошелся по залу и увяз в толпе, но разговоры тотчас же стихли.

В полной тишине звон шпор и лязганье старой брони доносились до ушей каждого. Его благородие К. Б. И. Эневен, держа шлем под мышкой, шел на последнюю встречу со своим единственным сыном. Отполированные и бережно хранимые родовые доспехи, пробитые в нескольких местах, напоминали о почетной смерти предка — достойная всяческого уважения реликвия, свидетельствовавшая о том, под какими именно ударами пал рыцарь Дома К. Б. И. Правый наколенник и набедренник были выщерблены многочисленными остриями вражеских стрел. Выгнутый в двух местах от ударов боевых молотов нагрудник был разрублен сбоку, у нижнего края, лезвием алебарды или топора, но больше всего говорила небольшая дыра с неровными краями, зиявшая на высоте сердца… Копье воткнули не в грудь мертвого всадника; рыцарь в разбитых дубинами доспехах, с переломанными ребрами и раздробленной ногой, с разрубленным ударом топора бедром, снова кинулся в атаку — но уже не сумел удержать в руке щит…

Шпоры звенели на гранитном полу.

Лицо Эневена было спокойным и сосредоточенным. Никто никогда не видел, чтобы его благородие смеялся или плакал. Молодой Денетт унаследовал свою веселую улыбку от матери; ей он был обязан также лицом, фигурой и даже тембром голоса. Он был мужским отражением женщины, которая родила его на свет, заплатив за это жизнью. От отца он получил только рыцарскую руку и крепкие бедра отменного наездника. Кто знает, не сумел ли бы он одержать верх в конной схватке над знаменитым Рыцарем Без Доспехов, его благородием И. Венетом, прибывшим пять лет назад в Роллайну таинственным великаном, о котором рассказывали самые невероятные истории? В пешей борьбе Венет не имел себе равных; в конном сражении ему могли бы противостоять самое большее несколько дартанских рыцарей, в их числе, возможно, сам Эневен и молодой Денетт, давно уже мечтавший о турнирной славе.

«Сын мой, если бы я знал, что ты умрешь в диком лесу под ударами трусливых убийц, я бы скорее позволил тебе погибнуть в славной битве на глазах у сотен восхищенных людей. Прости меня».

Если таковы были мысли его благородия Эневена, то он мог бы высказать их вслух. В большом зале, среди глухой тишины, всем казалось, будто они их слышат.

Благодаря вечному миру, установившемуся в границах Вечной империи, похороны по военной традиции проходили крайне редко. Сыновья магнатских и рыцарских Домов не погибали в сражениях. Иногда умирал на арене или позже, от полученных ран, бедный рыцарь, сражавшийся не ради почета и славы, а ради денег. Ему полагались рыцарские похороны, но скромные почести, соответствовавшие значимости погибшего, не отвечали всем требованиям традиции. Не прибывали люди в трауре со всего Дартана; не сверкали доспехи четырехсотлетней давности; женщины в плащах не были одеты в военные платья, скроенные по старым образцам, поскольку таковых у них просто не было. На сей раз всего этого имелось в избытке. А ведь прибыли лишь те, кого успели известить заранее, — то есть представители родов из округа Роллайны и окрестностей Сенелетты… Немалые владения Эневена с трудом вмещали свиту и прислугу прибывших; солдатские палатки образовали на лугу самый настоящий военный лагерь. В доме едва разместились приехавшие дамы, вынужденные обходиться почти без прислуги, — легкие в ношении военные платья действительно весьма пригодились, и не только ради соответствия традиции, поскольку многим женщинам чистой крови приходилось справляться без посторонней помощи. Для приехавших с госпожами Жемчужин не хватало места; почти две сотни таких невольниц поселились в изящном дворце Эневена в Роллайне — так что это был не дом, а настоящая сокровищница, полная драгоценностей стоимостью в четверть миллиона золотых. Однако Роллайна находилась слишком далеко, чтобы там могли разместиться, пользуясь гостеприимством других великих Домов, прибывшие отовсюду знаменитые путники.

Каждый шаг, каждое движение идущего к фобу К. Б. И. Эневена наблюдали сотни пар глаз. Большинство собравшихся в зале впервые в жизни — и наверняка в последний раз — видели рыцарские похороны сына магнатского Дома.

Эневен остановился перед катафалком.

В зале наступила такая тишина, что слышно было даже отвратительное жужжание подлетающих к гробу мух.

Умерший должен был лежать с мечом в руках, с шлемом в ногах смертного ложа. Ближайшие родственники и соратники убитого должны были коснуться шлема или меча. Меч и шлем положили на гроб, но это не меняло сути обычая.

Прикосновение к шлему было равнозначно отданию чести рыцарским противникам погибшего — противникам, не нарушившим правил честной борьбы. Прикосновение к мечу означало желание мести, взятие же его в руки — нечто большее, а именно торжественную рыцарскую клятву: «Я отомщу за тебя или умру». Второе выбирали крайне осторожно и довольно редко, поскольку легко можно было оказаться заподозренным в неблагородном поступке. Безутешный сын, отец или брат погибшего не мог позволить себе предположить, что горе от утраты близкого превысило чувство справедливости.

Эневен молчал, лицо его было неподвижно, словно забрало шлема стоящего перед ним Ранезена. Сквозь узкую щель на него смотрели серые глаза старого армектанца. Отец погибшего неожиданно отступил на шаг и вытянул правую руку, давая понять, что уступает ему место. Никто ничего не сказал, но по залу прокатился шелест платьев, звон мечей, вздохи. Господин Дома К. Б. И. признавал командира своего войска соратником павшего сына. Ранезен, много лет состоявший на службе Дома, имел право на рыцарский перстень на пальце и имел право дать свою оценку этой смерти.

Старый солдат левой рукой взял свой двуручный меч, правую поднес к лицу и поднял забрало. Сделав несколько шагов, он спокойно, не колеблясь, взялся за рукоять оружия Денетта, взвесил его в руке, а затем поднял высоко вверх. Живое золото падающих в окно зала солнечных лучей осветило обнаженный клинок. Ранезен положил оружие на место, опустил забрало и вернулся туда, где стоял. Лязгнуло острие двуручного меча, ударяясь о пол. Не сказав ни слова, господин К. Б. И. подошел к гробу, коснулся его, потом взял меч Денетта, повернулся и направился к выходу, под нарастающий ропот собравшихся. Естественно, в данной ситуации невозможно было поступить иначе. Но тем более непонятным стало присутствие на похоронах войска самозваной княгини Сей Айе. Кроме того, большинство присутствующих считали, что коснуться меча было бы вполне достаточно. Однако его благородие пошел дальше, поклявшись, что собственной смертью готов заплатить… за что? За смерть безумной невольницы?

Его благородие К. Б. И. Эневен покинул зал, унося меч сына.

Ночью разбушевались пожары.

Родовой склеп принял гроб единственного наследника и преемника К. Б. И. Эневена. На гранитном саркофаге укрепили табличку с именем погибшего, но без каких-либо иных надписей. Надгробная плита ждала эпитафии, содержание которой, судя по всему, зависело от того, как поступит связанный рыцарской клятвой отец убитого.

Отец же Денетта сжигал собственное добро.

Шумные поминки на открытом воздухе затянулись до поздней ночи. Собравшиеся ели и пили, заводили новые знакомства и возобновляли старые. Дом, которым завладели дамы дартанских Домов, гудел от сплетен. За столами, где с наступлением ночи остались в основном одни мужчины, строились предположения одно неожиданнее другого. Женщины в Доме говорили о скандале вокруг княгини-невольницы. Мужчины за столом вели разговор о ее войске. Женщины терялись в догадках, кто такая на самом деле госпожа Сей Айе; в Дартане с некоторых пор ходили слухи, привезенные из пущи купцами и прочими путешественниками, — вести о внебрачной дочери старого князя Левина с легкостью пробивали дорогу к нужным ушам. Мужчины с кубками и бокалами в руках подсчитывали, сколько стоят доспехи присланных на похороны рыцарей — чего они стоят в золоте, а чего на войне. Женщины говорили о платье присланной из Сей Айе Жемчужины Дома, а также о самой Жемчужине, соглашаясь, что ценность представляет в лучшем случае платье. Мужчины говорили только о Жемчужине, с ходу соглашаясь, что платье тут совершенно лишнее. Солдаты в лагере обменивались невероятными историями о запланированном уже на завтра военном походе на пущу. Вездесущие невольники гадали, улучшится их судьба или наоборот.

Но для К. Б. И. Эневена нигде не было места.

Похороны подходили к концу. Отец убитого юноши — уже не магнат, не рыцарь и даже не хозяин, ибо повсюду обходились без него, — сидел в пустой комнате, в доме, гудевшем от сплетен чужих женщин, и пил вино. Рядом с ним не было матери Денетта, горе которой велело бы ему забыть о собственном. Не было дочерей или других сыновей, поскольку Денетт был единственным ребенком Эневена. Не было родных братьев и сестер, поскольку младшие не могли приехать с другого конца Дартана, а старшие братья из Роллайны хоть и явились на похороны, но не пожелали обнять человека, которого считали похитителем родовых инициалов и который теперь позволил стоять в почетном карауле слугам убийцы; брат ждал первых слушаний, а затем решения по делу, с которым он выступил против невольницы. И второго процесса, против похитителя родовой крови. Постаревший за траурную неделю рыцарь читал два письма, одно короткое, а второе незаконченное — единственные письма, которые за всю свою жизнь написал ему сын. Наконец он встал и пошел искать Ранезена.

Отряд мчащихся куда-то всадников пронесся через луг, между домом и широко расставленными столами, потом ворвался в лагерь, едва не растоптав нескольких солдат, и скрылся во мраке ночи. Никто не знал, куда поехали люди в плащах цветов Дома К. Б. И., внимание привлек лишь возглавлявший их всадник, который мог заставить коня брать невероятные препятствия. Какое-то время все обсуждали эту загадочную гонку, потом вернулись к более интересным темам. До тех пор, пока вдали не вспыхнуло зарево.

Его благородие Эневен во главе своих солдат выгонял крестьян из хижин и сжигал уже ненужные деревни похороненного сына.

 

24

Дартанские обладатели знаменитых фамилий разъехались по своим владениям. Многие воспользовались случаем, чтобы немного развлечься в Роллайне.

Дом Эневена стоял пустой и тихий.

Он стоял пустой и тихий уже почти два месяца, с того самого дня, когда Денетт уехал в Сей Айе. Но еще недавно вместо Денетта комнаты заполняли планы и надежды, с ним связанные. Прекрасное прошлое… Состояние, положение… Старокняжеская корона. Его княжеское высочество Денетт, господин Сей Айе.

Теперь в доме не было никого — и ничего.

Присланная госпожой пущи перепуганная и дикая Жемчужина, вполне соответствовавшая представлениям о новых порядках в Добром Знаке, возможно, была не столь глупа, какой казалась (а иначе она никак не могла бы стать Жемчужиной), но суровая госпожа, которой она принадлежала, нагнала на нее немало страху. Его благородие Эневен со смешанными чувствами боли, жалости и отвращения выслушал рассказ об убийстве своего сына. Даже на мгновение ему не пришло в голову обвинять в чем-либо несчастную, которая, сопровождая Денетта во время вечерней прогулки, едва сама не рассталась с жизнью, — что могла сделать драгоценность, которую учили чему угодно, только не драться, против убийц, сумевших прикончить телохранительницу, обученного гвардейца, а под конец и молодого рыцаря? Невольники должны были служить верой и правдой, но К. Б. И. Эневен не был каким-то чудовищем, готовым купаться в крови. Он лишь удивлялся тому, что княгиня прислала ему это перепуганное и ожидающее суровой кары существо, хотя и оценил ее жест, поскольку Жемчужина была последней, кто видел его сына живым.

В пустой комнате пустого дома, с пустотой в сердце, его благородие Эневен в очередной раз разворачивал письма, присланные княгиней Эзеной. Первое, короткое, было подписано командиром ее войска — солдатом и рыцарем, имя которого хорошо было известно в Дартане.

М. Б. Йокес писал:

Ваше благородие, я не владею искусством написания писем, так что прости мне мою солдатскую сухость и краткость. Письмо это я направляю вашему благородию без разрешения и ведома твоего солдата, командира присланного в Сей Айе отряда. Его благородие Ранезен обиделся бы на меня за заступничество, которого, впрочем, ему наверняка не требуется, так что прошу тебя, господин, не выдавай меня своему офицеру.

М. Б. Йокес,

Ваше благородие, о событиях в Сей Айе я писать не могу и не хочу, поскольку персона, намного более важная, чем я, сама обратится к тебе по этому вопросу. Хочу написать лишь, что это из-за меня солдаты вашего благородия не смогли предотвратить несчастье, ибо именно в мои обязанности входило выделение им квартир и именно моим приказам они обязаны были подчиняться во владениях ее высочества. Точно также по моей вине они не могли участвовать в поисках и преследовании убийц — ты легко поймешь, ваше благородие, почему я им этого не позволил. Я соболезную твоему горю и отчасти чувствую себя за него ответственным, ибо не справился со своей задачей солдата, стоящего на страже спокойствия во владениях моей госпожи.

комендант личного войска

Прими, ваше благородие, знак моего уважения, и прошу тебя, помни, что расчет с твоими солдатами следует начать с меня.

ее княжеского высочества

Это было письмо солдата, который заступался за другого солдата, но из его содержания следовало кое-что еще, имевшее для его благородия Эневена немалое значение: прежде всего это было письмо рыцаря, предки которого служили еще дартанским монархам. Теперь же этот рыцарь предстал как слуга, безраздельно преданный своей госпоже — госпоже, которую прочие воспринимали как обычную невольницу.

Второе письмо, намного более обширное, прислала сама княгиня Сей Айе. В заголовке и подписи вместо инициалов стояли полные родовые имена — что разрешалось исключительно наследникам традиций одного рода, в частной и наиболее доверительной переписке.

Его благородию

Кенесс Бавен Исс Эзена,

Кенессу Бавену Иссу Эневену

госпожа Доброго Знака

во владениях Дома

Господин!

Что бы я ни написала, это будет выглядеть неуместным по отношению к отцовскому горю. Я не могу его разделить или даже осознать; надеюсь, ты простишь мне эту откровенность и наверняка признаешь, что, не имея собственного сына, преемника и наследника, можно лишь несмело предполагать, что чувствует тот, кто пережил подобную утрату. Не стану больше бередить твою рану, иначе мне не хватит смелости продолжать это письмо.

Ваше благородие, я не могу не поблагодарить единственного человека, который подал мне руку, когда все остальные испытывали ко мне лишь презрение. Я не заслужила его и готова объяснить почему — но только тебе, и именно потому, что твой сын готов был признать все мои права. Для других у меня нет ничего, кроме молчания.

Ваше благородие, сперва скажу, что обстоятельства смерти твоего сына, а также второго покушения, целью которого была я сама, изложит от моего имени невольница, которая доставит это письмо. Можешь делать с ней что захочешь, ваше благородие, это лишь бесполезная и ненужная мне драгоценность, которую давно уже пора выбросить или продать. Его благородие Денет имел право чувствовать себя в моем доме как в своем; я предоставила ему это право и не расстаюсь с мыслью, что должна была лучше заботиться обо всем. Да, обо всем — о покоях, в которых он жил, о блюдах, которые он ел, и, наконец, о прислуге, которая его окружала. Ничто уже не исправит моей небрежности. Я отвечаю за свою невольницу, ваше благородие, и готова со склоненной головой предстать перед тобой, взяв на себя ответственность за смерть твоего сына, а также — прости меня, господин, но я хочу хотя бы раз воспользоваться словом, которым воспользоваться так и не успела, — моего жениха, в недалеком же и уже недостижимом будущем мужа, князя Доброго Знака. Я не любила твоего сына, ваше благородие, но, возможно, мне следует написать: еще не любила, ибо готова была его полюбить и отдать ему Буковую пущу, повинуясь не столько голосу рассудка, сколько велению сердца. Не считай мои слова неискренними, ваше благородие, ибо повторю еще раз: я готова предстать перед тобой и отвечать за все, что случилось под крышей моего дома.

Но только перед тобой, ваше благородие: перед рыцарем Дома К. Б. И., а прежде всего отцом, который имеет право требовать от меня сатисфакции. Я не предстану перед урядником прибывших неизвестно откуда кочевников, которые от имени чистой крови Дартана желают выносить свои приговоры. Не предстану я и перед отвратительными корыстолюбцами из Роллайны, из которых никто не посмел требовать того, что, по его мнению, справедливо ему причитается. Дартанские Дома забыли о родовой гордости, ваше благородие, и мне все равно, помнит ли о ней кто-нибудь кроме меня. Я разбила бы войска любого смельчака, который отважился бы протянуть руку к моей собственности — но разбила бы их как княгиня Доброго Знака, ведущая рыцарское сражение с воином. Те, кто желает, трусливо и с помощью чужих урядников, подвергнуть сомнению здравый рассудок моего покойного супруга, последнего из прямой линии властителей Буковой пущи, не могут рассчитывать на какое-либо расположение, а тем более уважение его вдовы и наследницы всех традиций Дома. Я не потерплю никаких обвинений, выдвигаемых против князя К. Б. И. Левина, ибо я единственная, кто имеет право и обязанность его защищать, поскольку сам он защищаться уже не может.

Ваше благородие, я еще не знаю всей правды о покушениях, которые имели место в моем Доме. Но я готова поддержать все твои усилия, господин, направленные на выяснение личности преступников — я имею в виду настоящих, а не орудия, которые они используют. Ваше благородие, ты в любое время можешь приехать в мой дом, во главе сколь угодно многочисленного войска. Ты познакомишься с настоящей госпожой Буковой пущи и узнаешь, почему именно ее выбрал князь К. Б. И. Левин. Ты прочитаешь старые хроники рода, увидишь древние реликвии. Наконец, ты поклонишься праху великих родственников и предков, ибо я покажу тебе кладбище властителей Доброго Знака. Ты поймешь, какая миссия мне поручена, и поддержишь меня или выступишь против, но руководствуясь знаниями, а не ложными представлениями. Только ты, ваше благородие, и пока никто другой. Прежде всего, рыцарь, ты прикоснешься к земле, в которую впиталась кровь твоего сына, и решишь, хочешь ли ты вместе со мной отомстить за его смерть или я сделаю это одна. Я поставлю перед тобой моего несостоявшегося убийцу, схваченного дворцовыми гвардейцами, и тогда ты узнаешь, кто этот человек и кому он служит. Если все, что ты услышишь и увидишь, убедит тебя, что я единственная, до кого ты можешь дотянуться и кого хочешь привлечь к ответственности, я подчинюсь, ибо моя невольница сбежала, когда убивали гостя ее госпожи. Перед тобой, К. Б. И. Эневен, я отвечу за этот поступок — повторяю в третий и последний раз. Перед тобой, но только перед тобой.

Будь здоров.

Это письмо писала не невольница.

 

25

Он никогда не болел. Недомогания, валившие других с ног, он не воспринимал всерьез. Ему не приходилось испытывать потерю аппетита, слабость, боль, слепоту… Никогда прежде.

Наместнику было тридцать шесть лет, и он считал, что тело его наверняка не предаст. Если бы оно пожелало его подвести — это давно бы уже случилось. Хотя бы в чем-то.

Верное, доброе тело.

— Ы-ы, — сказал он.

Этим утром на него свалилось все сразу, словно накопившись за минувшие годы. Открыв глаза, наместник тотчас же ослеп — падавший в окно свет весеннего дня ворвался в глубь черепа, творя внутри страшное опустошение. Боль пронзила виски насквозь. Ваделар глухо застонал, но было ясно, что он должен встать и идти… Он не знал куда. Куда-нибудь, где есть вода.

К его губам приставили край сосуда. Он начал пить. Вода! Вода… Напившись, он понял, что никогда не сумеет вернуть долг милосердному существу, которое спасло ему жизнь, не ставя каких-либо условий.

— А-а-а… — с облегчением проговорил он. — А-а… А-а-а…

Высокий женский голос причинял боль. Жестокая, она забавлялась с ним, то подавая воду, то снова начиная говорить.

— Ваше высокоблагородие, обязательно нужно что-нибудь съесть. В противном слу…

— Ннн! — крикнул Ваделар. — Н… нннн…

При мысли о еде желудок сам полез ему в горло. Сбитая с толку женщина замолчала, но мгновение спустя отомстила, снова заговорив:

— И все-таки обязательно надо.

Ему бесцеремонно сунули что-то в рот. Он хотел крикнуть и выплюнуть, но… ощутил вкус. Кто знает?.. Это вполне могло иметь смысл. Желудок вернулся на свое место и начал поддакивать. Может, стоило ему довериться?.. Недоверчиво и осторожно наместник вонзил зубы в огурец; кислый сок потек в горло.

— Ммм, — сказал он.

Соленый огурец оказался хорош. Желудок был не против его принять.

— Ваше высокоблагородие?

— Еще, — неразборчиво пробормотал Ваделар. — Лучше один только сок.

Заскрежетал глиняный горшок, поставленный у изголовья кровати.

— Сейчас что-нибудь найду, — сказала невольница. — Кружка слишком большая… Не зачерпнуть.

Наместник раздвинул веки, вздохнул, геройски перевернулся на бок и, когда перед его глазами мелькнули округлые очертания горшка, упал в него лицом и начал пить. В зеленовато-коричневой жидкости плавал укроп и зубчики чеснока.

— А-а-а! — повторил он, опять переворачиваясь на спину и закрывая ладонью глаза. — А-а-а-а… Я… послушай… я не знал.

— О чем, ваше высокоблагородие?

— Не знал… что может быть такое. Я думал, что все это ложь, — медленно, с усилием признался он.

Утреннее недомогание никогда его по-настоящему не беспокоило. Да — иногда ему немного хотелось пить. Возможно, он был… слегка не в себе? Он выпивал кружку воды, ел с обычным аппетитом — а по утрам аппетит у него был просто замечательный. И смеялся, негодяй. Нечестивец. Он шутил над несчастными, которые хватались руками за голову, бежали от одного запаха еды, глотали какую-то дрянь.

— О нет, Весета, — сказал он. — Это не от вина. Я отравился, подали несвежую еду.

Красивая, словно Жемчужина, тридцатилетняя невольница с карими глазами понимающе улыбнулась.

— Да, да, ваше высокоблагородие, — сказала она. — Очень несвежую. Горшок с противоядием оставляю, но все же принесу какую-нибудь кружку. Не могу смотреть, как ты пытаешься утопиться, господин.

Она вышла.

Дневной свет уже не казался столь пронзительным. Наместник мог без опаски лежать с открытыми глазами, но голова все еще болела столь страшно, что ему с трудом удавалось собраться с мыслями. Вид возвращающейся невольницы растрогал его. Она зачерпнула лекарство и подала ему, а потом поддержала голову — мягко и заботливо. Дрожащей рукой он поднес кружку к губам. Он уже обрел дар речи и отчасти — способность двигать руками. Пришла пора учиться ходить… но он чувствовал, что пока еще слишком рано.

Оказалось, что лежит он не в своей постели, но на ступени, перегораживавшей комнату. Горшок с огурцами стоял ниже. Не слишком большой… но для хрупкой женщины наверняка очень тяжелый. Она притащила его сюда специально для того, чтобы спасти своего господина.

— Обещай мне, — сказал он, — что не уйдешь без особых на то причин, уже завтра или послезавтра… Я дам тебе свободу, Весета.

Она посерьезнела.

— О нет, ваше высокоблагородие. Это очень ответственное решение, и… сейчас не слишком подходящее время, чтобы его принимать.

— Я принял его не сегодня. Я армектанец, Весета…

У него не было сил объяснять. Но он сказал правду: решение созрело уже давно. Невольники годились самое большее для работ в каменоломнях, а домашние слуги должны быть свободными. Слишком многие армектанцы забыли об этом мудром правиле.

Огуречный рассол вызвал отрыжку.

В обычных условиях Ваделар не смог бы позволить себе такую девушку, как Весета. В невольничьих хозяйствах их называли невольницами первого сорта. Неудавшиеся Жемчужины или исключительно красивые и неглупые девушки, которые продались в неволю сами — еще достаточно юными, чтобы их можно было обучать еще два или даже три года. Они стоили дорого. Но теперь, купленные из вторых рук, они не стоили почти ничего. Война… Во всем Дартане избавлялись от невольников. Резко возрос спрос на телохранителей обоего пола, но прекрасные жемчужинки могли самое большее стать добычей озверевших солдат. Война, в которой все сражались со всеми, не оставила никому и нигде безопасного места. В покинутых рыцарями и их свитами имениях хозяйничали банды беглых наемников, а иногда обычных грабителей. Все лишнее продавали — ценность имели только живые деньги. Ваделар купил Весету за смешную цену и с самого начала понял, что хочет иметь такую… хозяйку дома. Любовницу. Но не невольницу.

— Госпожа Акея… — начала она.

— У госпожи Акеи есть сын, — прервал он ее. — А я хочу, чтобы у меня была хотя бы ты. Но не как домашняя птица, ворон в клетке. Я никому не нужен… Неудачник. Для Кирлана — никто… Для жены… тоже никто. Оказалось, что я не могу обеспечить великого будущего Ленету. Ведь я безответственный, Весета. Вместо того, чтобы карабкаться наверх, приносить домой мешки серебра… я хочу лишь святого спокойствия. Охотнее всего я лишь рассматривал бы свои математические таблицы… Я неудачник. Куда ты спрятала вино, Весета?

— Ты все выпил, ваше высокоблагородие. Ты и твои… гости.

Половину этих гостей он не знал. Какие-то знаменитые беженцы из Дартана. А вино… нет, ему не хотелось вина. Он представил себе вкус, запах — и ему стало нехорошо.

— Все равно, сегодня или завтра… Я дам тебе свободу. Мне нужен тот, кто хочет быть со мной по собственной воле. Останься или иди куда пожелаешь. Возможно, что уже скоро я перестану быть наместником, а тогда я превращусь в обычного мота. У меня ничего нет, так что самое большее вернусь под отцовскую крышу. Развод, даже любовница… мне там все простят, мать с самого начала не любила Акею. Хуже с внуком, которому дед уже прочит будущее воина или урядника, — Ваделар рассмеялся, схватился за голову, закашлялся и на несколько мгновений замолчал. — Ну, и насчет моих неудач… Вместо того чтобы служить Вечной империи… я купил себе драгоценность. Отец посмотрит на тебя и скажет: «Ваделар, раз ты можешь позволить себе такую служанку, то можешь позволить себе и содержать ее», хе-хе-хе… «Твои братья, сын мой…», — добавит он еще. Хе-хе… — Страдалец снова схватился за голову. — Лучше иди, Весета. Как только буду в порядке, позову свидетелей, подпишу акт об освобождении, и сможешь делать что захочешь.

Он с немалым трудом сел и долго пребывал в неподвижности, касаясь кончиками пальцев висков. Под ними что-то отчаянно пульсировало. Он не знал, что такое возможно.

Рядом со ступенькой лежал плащ на меховой подкладке. Погрустневшая невольница подняла его.

— Ваше высокоблагородие, я хотела… Но ты никому не позволил сдвинуть себя с этой ступеньки, так что я принесла плащ… — пыталась объясниться она.

Он протянул руку и, на ощупь коснувшись колена девушки, мягко его погладил.

— Спасибо тебе. Посижу тут немного, а потом ищи меня в канцелярии. Пусть туда придет писарь… Нет, речь не о твоем акте, его я составлю позже, а сейчас… в конце концов, у меня еще есть кое-какие дела по службе и я не могу оставить их в беспорядке жене, когда она займет мое место… Иди, Весета.

Она покачала головой и ушла.

Уже четыре месяца Акея имела полномочия следователя трибунала. Он сомневался, что ей сразу доверят должность наместника. Но временное назначение она наверняка могла получить. Опытных урядников не хватало, как никогда. Всех посылали в Дартан, в округа, куда война еще не добралась. Не беда, если пост в спокойной Акалии временно займет неопытная, но безгранично преданная урядница, которая усердно доносила даже на собственного мужа. О да, о да, да! Именно такие люди требовались Кирлану! На таких людей опирался Армект. Край воинов; край завоевателей Шерера…

С немалым трудом поднявшись на ноги, Ваделар принялся заново учиться ходить. Дело пошло легче, чем он предполагал. Ха!

Он еще на что-то годится… Но с головой, однако, творилось что-то не то. Когда он сидел, все было в порядке и она не кружилась, но стоило подняться, а еще хуже — попытаться пойти…

Он снова ощутил тошноту. Тошноту… в самом ли деле тошноту, наместник? Тошнота бывает у беременных женщин.

Ему же хотелось просто блевать, и только.

Переведя дух, он присел на корточки, боясь наклониться. Зачерпнул кружкой из горшка, выпил. Взяв два огурца, он немного отдохнул и потащился в канцелярию, однако по дороге передумал и ускоренным шагом направился совсем в другое место. Все-таки он отравился, так или иначе. Вскоре, опираясь локтями в колени, а лбом на руки, он булькал и фыркал, извергая какую-то жуткую жижу, в которую явно подсыпали песка. Он сочувствовал слугам, которые будут опорожнять и мыть вытащенное из-под доски ведро, но больше всего он сочувствовал самому себе. В крошечном помещении с пробитым окном без стекла нашлось место для корзины с цветами. Похоже, они как раз начали увядать. Скорчившийся уродец с выпученными глазами, изображение которого украшало дверь с обеих сторон, таращился на брата-близнеца.

О нет… Пощады ждать не стоило.

Какое-то время спустя, измученный и страдающий, он снова плелся в канцелярию. Канцелярию первого наместника Имперского трибунала в Акалии.

На столе лежали четыре письма и какая-то петиция.

В углу стола разместилась пачка листов и полтора десятка свитков. В другом углу — письмо и два листа.

Дела новые, дела отложенные, дела завершенные.

Пришел писарь и начал раскладывать свои принадлежности на конторке у окна. Ваделар махнул рукой, отсылая его прочь.

Он взял одно из новых писем, отложил, взял петицию. Состоятельные жители Акалии просили пораньше запирать городские ворота. Это не к нему. К Терезе или к юродскому совету. Он взглянул на второе письмо.

И отбросил, поскольку всем уже был сыт по горло.

Нет, не всем… Он сидел, тупо таращась на письма, пока до него не дошло, откуда третье. Схватив его, он сломал печать и жадно углубился в текст.

Его высокоблагородию Т. Л. Ваделару,

Арма

первому наместнику…

Мой уважаемый товарищ!

Как дела?

Твоя всегда преданная подруга

Он начал смеяться. И с этим она послала курьера трибунала?

Внезапно он замолчал, охваченный чувством стыда, и потер пальцами веки. Он не ответил на два предыдущих письма. Была поздняя весна, а первое пришло еще зимой. Он не ответил потому, что… очень, очень хотел ответить. Сто дел, о которых ему хотелось написать. Целых сто дел… Ему не хватало времени, чтобы сесть и спокойно рассказать обо всем. Вот именно — спокойствия и времени, но больше всего спокойствия. Он думал — завтра, нет, послезавтра. Потом снова — завтра, послезавтра…

Взяв перо, чистый лист и чернила, он быстро зачеркнул заголовки и написал:

Арма, все разваливается, Первой провинции уже почти нет, так что не будет и Вечной империи…

Он писал быстро, не раздумывая, словно боясь, что может не успеть. Что ему снова не хватит спокойствия.

Дартан разваливался, словно возведенный на пляже песочный замок.

Завоеванное много веков назад королевство всегда сохраняло собственное лицо, как ни один из прочих краев Шерера. Армектанцы всюду и всем навязали свои законы и порядки — но не более того. Ни один край не стал ни частью Армекта, ни вторым Армектом. Гигантский громбелардский полуостров всегда был ничьей землей, без традиций, без королей, без законов… Одни лишь горы, на их склонах — пастушеские деревни, ниже — немного возделываемой земли. Пять городов, из которых четыре выросли вокруг старых разбойничьих крепостей, пятый же был портом — настолько армектанским, насколько это вообще возможно. В городах и селениях у подножия гор царил армектанский порядок (но не обычаи); это были имперские владения, которыми правили имперские урядники. Горами никто не правил, законом там по-прежнему служил меч, обычаи же каждый приносил свои собственные. Бытовавшие в горной Второй провинции порядки больше всего напоминали те, что были установлены на Островах. Пиратов преследовали так же, как в горах — разбойников. Рыбацкими селениями завладела империя, свободных рыбаков и крестьян заставили платить дань — что они делали вполне охотно, поскольку бремя не было чрезмерным, зато взамен полагались кое-какие права, пусть и скромные. Каждый имел возможность поступить на службу в легион, рассчитывая на военную карьеру, а карьера эта могла завершиться очень высоко, даже у подножия трона. Каждому также оставалось право распоряжаться собственной личностью и жизнью. Невольничьим рынком правил исключительно спрос, и немало деревенских девушек спасали своих братьев и сестер, а также старых родителей от нищеты, посылая им звенящий мешочек с серебром, полученный от представителя невольничьего хозяйства в обмен на собственную свободу — потом же они вели вполне пристойную жизнь прислуги у купцов или в имении и даже, если оказывались достаточно красивы, проституток в армектанских публичных домах. Так было на Островах, поскольку гаррийские порядки, хотя и введенные в той же Морской провинции, выглядели совершенно иначе. Гарру завоевали в кровавом морском сражении — столь кровавом, какого не знала история Шерера. Армектанцы не знали подобных войн — войн, в которых целые легионы, стоящие на палубах парусных кораблей, исчезали в морской пучине. Не оставалось раненых, не появлялось прославленных героев — ибо прославлять павших было некому. Военная традиция Армекта требовала как выигранных, так и геройски проигранных битв, участники которых до конца своих дней могли рассказывать: «Я там был!» Однако, когда сто матросов и сто солдат пропадали без вести вместе с кораблем, неведомо где и когда? Когда победоносное сражение влекло за собой потерю восьми парусников из десяти и так же выглядели потери среди солдат? Завоеванную Гарру перепахали топором палача, а затем посеяли на этом страшном поле бесчисленные приказы и запреты, из которых вскоре выросла ненависть. Гаррийцы всегда презирали все континентальное, а под властью Кирлана лишь укрепились в этом презрении. В Армекте слишком поздно поняли, что последний из завоеванных краев не имеет ничего общего с Дартаном и Громбелардом. Гаррийцы куда больше были достойны уважения, чем представители какого-либо иного народа Шерера. До войны, за стеной неприязни к краям на континенте, выросло морское государство, больше всего похожее на Армект. Населявшие большой остров народы, гордые своей историей, осознающие свою сплоченность, заслуживали уважения, а не давления. Однако дикая жажда мести и обычный страх перед возобновлением сражений на воде лишь однажды за всю историю армектанских войн повлияли на решение завоевателей Шерера — и пути назад уже не было. Гарру удалось удержать только силой. Так ее и удерживали до сих пор.

А Дартан не удерживали вовсе.

Когда-то выдающиеся магнатские и рыцарские роды служили своему королю только номинально. Блеск Дома, славное прошлое рыцарей-предков, рост значимости рода всегда считались в Дартане чем-то более важным, нежели мощь королевства, его история и будущее. С незапамятных времен каждый тянул в свою сторону, короля признавали либо свергали, безвластие было обычным явлением. Претенденты на трон выступали друг против друга во главе больших армий, а поддерживали их Дома, которым они обещали значительные привилегии, и сражались с другими родами, которым то же обещал кто-то другой. В конце концов на трон сажали слабого властителя, который не имел ни желания, ни возможности противостоять возобновлению извечных ссор, причины которых терялись во мраке времен, а если их удавалось извлечь на свет, то они казались просто невероятными. Неужели можно было напасть на владения соседа лишь потому, что два века назад его прапрадед, преследуя собственного оленя, забрался в чужой лес? Конечно, можно! Сын Дома, который не включился бы в справедливую войну, унаследованную от предков, заслужил бы глубочайшее презрение.

Все это прекратилось после проигранной войны с Армектом.

Кирлан, ознакомившись с положением дел в Золотом Дартане, навел там собственные порядки. Больше не было слабого монарха, власть которого соответствовала значимости поддерживавших его магнатских Домов, — вместо него в Роллайне сидел князь — представитель императора. Враждующие семейства по-прежнему взывали к справедливости, требуя решения спора так же, как прежде взывали к справедливости короля. Король выносил вердикт, который одна из сторон сразу же отказывалась признавать. Императорский представитель передавал дело в суд, суд выносил решение, представитель же сохранял его в силе. Имперские легионеры появлялись во владениях не согласного с решением, который продолжал пытаться мечом доказать свои права магната, и, как непокорного императорского вассала, попросту лишали его имущества, забирая все, даже доспехи и коня. Первое такое вмешательство привело к тому, что разразилась вторая дартанская война; возмущенные сторонники пострадавшего готовы были двинуться на Роллайну. Но Армект только что выиграл первую войну и не видел никаких причин, по которым он мог бы проиграть вторую, намного менее значительную. Прежде чем рыцари успели собраться, чтобы выступить в путь, в их владения явились армектанские легионы — и забрали все… Затевалась еще третья дартанская война, но она угасла, не успев начаться. Стало совершенно ясно, что слабого короля больше нет, его заменил тот, кто с полнейшим спокойствием готов разорить весь Дартан, ибо располагает сильнейшей армией в мире, в сто раз более многочисленной, чем самый крупный личный отряд, и вдесятеро лучше организованной.

Вражда между родами перенеслась в судебные залы, личные же ссоры можно было по-рыцарски разрешить на турнирах, значение которых неизмеримо возросло. Кирлан весьма благосклонно относился к подобным способам доказательства своей правоты — нужно ведь было дать хоть какой-то выход чувствам, лежавшим в самой основе дартанской натуры. Магнаты колотили турнирными мечами по турнирным доспехам, в которых было практически невозможно получить повреждения, побежденных противников по-рыцарски щадили и брали в плен, противники точно так же по-рыцарски платили выкуп, а сам князь — представитель императора охотно возносил хвалу победителю, благородство же в отношении побежденного объявлял величайшим из достинств… Новая традиция с легкостью сменила старую, ибо обходилась намного дешевле и при этом приносила больше чести. Она могла бы возникнуть уже давно, если бы Дартаном правил властитель, обладавший настоящим правом разрешать споры, к справедливости которого действительно можно было воззвать и которому хватило бы сил исполнить свое решение с помощью собственного войска, а не созванных отовсюду рыцарей, имевших свое мнение по поводу каждой семейной ссоры и потому являвшихся чуть ли не одной из сторон в споре… Новые обычаи укоренились при всеобщем одобрении. Золотой Дартан стал самой спокойной провинцией Вечной империи. На страже закона в частных владениях стояли частные солдаты, а Дартанский легион — так же, как и большинство подразделений Армектанского легиона, — постепенно превратился в некое подобие городской стражи, поскольку многочисленное войско было столь же дорогостоящим, как и излишним.

Но Дартан остался Дартаном — возможно, даже в большей степени, чем Армект Армектом… Народ завоевателей Шерера мог предложить дартанцам самое большее традиции солдата-всадника равнин, служащего войне-Арилоре и зависящего только от своих командиров. На гордых магнатов и рыцарей трудно было этим произвести впечатление, когда, напротив, придворные церемонии, родовые инициалы, роскошные резиденции и невероятно дорогие невольницы оказались весьма нужны в Армекте. Больше не было кочевых племен, не было сражающихся друг с другом армектанских княжеств, после завоевания Громбеларда и Гарры прекратились войны. Вместо них появилась Вечная империя, а в ней вечный мир. Великие вожди уступили место великим господам, а те уже не могли доказывать свою значимость при помощи меча. Частые смешанные браки мало что изменили в Золотой провинции, но очень многое — в Армекте, который стал без малого вторым Дартаном.

Вечная империя окрепла; в ее границах жилось вполне сносно и даже порой неплохо. Лишь за морем случались восстания, подавляемые одно за другим. С крестьянскими бунтами в Дартане справлялись личные войска, иногда при небольшой поддержке со стороны Дартанского легиона — неохотной и почти символической. Кирлан не для того позволял содержать многочисленные личные отряды, чтобы привлекать легион к решению их задач. Но императорского представителя почти никогда и не просили о помощи в усмирении мятежа. Имперские солдаты охраняли лишь владения, принадлежавшие империи, и прогоняли забиравшиеся туда крестьянские банды.

Идиллия продолжалась долго, закончилась же за несколько месяцев.

Хлопотная для Кирлана проблема Буковой пущи была именно проблемой — но не более того. Для ее решения существовало множество способов. Прежде всего, как справедливо предполагала княгиня Доброго Знака, можно было оказать давление на суд в Роллайне. В худшем случае, если бы этого оказалось недостаточно, Дартанский легион действительно должен был защитить права новых владельцев — но если даже и нет, то что?.. Под любым предлогом можно оттягивать вмешательство, разобраться с более важными делами, добыть средства на увеличение численности нескольких городских гарнизонов и, наконец, оказать желаемую поддержку войску новых владельцев. Никто не считался с возможностью начала войны за пределами Буковой пущи. Кто мог увидеть в этом хоть какую-то выгоду?

Ссора между ветвями рода К. Б. И. назрела почти за несколько дней. Никто в Армекте не понимал, что произошло. Как в прежние времена, личные войска совершили вооруженный набег на земли соседей. В мгновение ока — можно сказать, воистину по-дартански — враждующие Дома обрели союзников, и возникли две могущественные, сражающиеся друг с другом группировки. Более сильная вскоре распалась, дав начало трем новым: кто-то рассчитывал погреть на происходящем руки, кто-то демонстративно вышел из игры, обещая поддержку то одной, то другой стороне конфликта, в обмен на определенную выгоду. Посреди всего этого оказался Дартанский легион — армия, состоявшая из пеших и конных патрулей. Давно уже не было грозных, вооруженных до зубов легионов, которые много веков назад с легкостью разгоняли любителей приключений. Не было ни арбалетчиков, ни тяжелой пехоты, ни конных, ни пеших лучников. По всему Дартану, по улицам городов и дорогам передвигались верхом или пешком вооруженные только мечами легионеры с очень красивыми щитами, хранившимися в арсеналах городских гарнизонов, — щитами, предназначенными для парадов, ибо в прямоугольных, овальных или треугольных полях на красном дартанском фоне великолепно смотрелись серебряные звезды Вечной империи… Кроме того, в Роллайне имелись алебардщики живописной дартанской гвардии, хорошо обученные, но не имевшие никакого боевого опыта, а в портовых городах — дартанская морская стража, единственное подразделение, знавшее вкус сражений, поскольку на морях иногда приходилось преследовать пиратские корабли и даже эскадры. Но морская пехота нужна была на борту парусников, и даже если бы оттуда забрали этих солдат, их боеспособность на суше вызывала сомнения. Впрочем, на реорганизацию войск не хватало времени. Начавшаяся еще зимой гражданская война с приходом весны стала еще ожесточеннее. Вскоре стало ясно, что сторонники К. Б. И. Эневена наверняка одержат верх, поскольку располагали средствами, о которых не могли и мечтать их противники. Они подкупали нейтральные Дома, нанимали новых солдат, платили бесчисленным шпионам. Взяв себе, по старому дартанскому обычаю, столь же цветистое, сколь и непонятное, название «союз Ахе Ванадейоне» — «воскрешенных рыцарей королевы», — они наращивали силы, устанавливая собственные порядки во всем северозападном Дартане, от Сенелетты до самой Лида Айе на Закрытом море. Это уже было нечто большее, чем ссора враждующих родов. Князя — представителя императора и его солдат попросили покинуть Роллайну. Его благородие Эневен таким образом проявлял заботу о безопасности вице-короля Первой провинции, сожалея, что не в состоянии эту безопасность обеспечить…

 

26

Мокрый луг за городом, ограниченный озерцом и речкой, был не настолько обширен, чтобы устраивать на нем скачки, но колонне конных лучников об этом не сказали. Три полных клина, каждый во главе с подсотником, то мелкой, то размашистой рысью маневрировали среди стоявших повсюду отрядов пехоты. День был холодный; весна в этом году весьма скупилась на солнечные лучи, однако разозленная девушка, бежавшая вдоль шеренги топорников, явно не ощущала холода. Мускулистая, с коротко подстриженными черными волосами, она была одета лишь в форменную юбку и подстежку, которую обычно носили под кольчугой. На голых руках не было заметно даже следа гусиной кожи. Кто-то бежал навстречу кричавшей девице, ведя прекрасного гнедого коня. Одним прыжком оказавшись в седле, она сжала коленями конские бока и рванула с места галопом, наперерез разворачивающемуся верховому отряду. Вспотевший подсотник дунул в глиняный свисток. Клин остановился. Девушка осадила скакуна прямо перед офицером и начала кричать что было сил. Ошеломленный подсотник лишь кивал в ответ. Девушка была не просто девушкой. Она двигалась как двадцатилетняя и обладала соответствующей фигурой, но лицо выдавало, что она вдвое старше.

— Нет! Простое и короткое слово, повторяй за мной: нет!

— Нет, госпожа.

— Потому что?..

— Потому что там болото, ваше благородие.

Кричащая на своих офицеров Тереза — подобное было обычной картиной. Ее нисколько не волновало присутствие рядом простых солдат. Все к этому привыкли и все понимали. Она никогда не оспаривала авторитет своих подчиненных, но на учениях не было времени и места для тихих упреков. Офицеры знали, что когда они наконец удовлетворят требованиям коменданта, то тотчас же услышат похвалу, обычно столь же громкую. Она могла крикнуть солдатам: «Подсотник никому вас не отдаст, с ним вы в безопасности, как у себя дома!» Подобные реплики имели своеобразный оттенок, особенно на фоне предшествовавших им гневных тирад.

Она знала, когда прекратить придираться. Не каждый мог стать орлом… Когда она понимала, что лучше уже не будет, — кивала головой и хвалила. Улучшение, которого не принесли наставления и инструкции, могло еще прийти со временем, благодаря опыту и соперничеству между командирами. Никто не хотел оказаться хуже других.

К ним присоединились офицеры остальных двух клиньев. Подъехал и подсотник, командир колонны.

— Все вы никуда не годитесь, — сказала Тереза. — Куда лезешь? Под луки собственной пехоты? — спрашивала она одного из подсотников. — Заходишь вправо — очень хорошо, но зачем? Ну, я спрашиваю. Зачем?

— Чтобы… — сказал подсотник. — Чтобы солдаты могли стрелять, передвигаясь рысью, на предполье, с левой стороны.

— Очень хорошо. Но это клин легкой пехоты. — Она показала назад. — У них более мощные луки, и даже из глубины строя они стреляют лучше, чем конница, а особенно конница в движении. Когда движешься между линиями, проходи перед фронтом топорников, а не лучников, даже если придется сворачивать влево! Твои не будут стрелять, ну и ладно, это сделают за тебя пехотинцы, и притом значительно лучше, но только тогда, когда ты им позволишь.

— Так точно, госпожа.

— Когда я говорю: «Заходи вправо всегда, когда можешь», то не имею в виду маневры внутри строя.

— Так точно, госпожа.

— Слишком далеко выходишь на предполье, — обратилась она к третьему офицеру. — Они уже по-настоящему хорошо ездят верхом, так что веди их прямо перед собой, поскольку они наверняка не собьются в кучу за твоей задницей. Слишком широкая дуга! Стоило бы даже попробовать поворот с перестроением, с «десятки друг за другом» на «шеренгу», доверяй уж им хоть немного, этим своим воякам. Как думаешь? А ты куда поехал? — спросила она сотника. — Два клина пошли направо, один налево, а ты идешь в сторону того одного? Там известно, кто командует!

— Должны были идти два налево.

— Но не пошли, поскольку я изменила твой приказ, — развела руками Тереза. — И так будет еще не раз. Кто-нибудь из подсотников неправильно поймет сигнал или не услышит и примет собственное решение. Ты должен с этим считаться и быть там, где нужно, а не там, где ты сам для себя решил. Зачем вы вышли перед строем?

— Потому что шла атака на центр линии, — ответил офицер, показывая на предполье. — Ты так сказала, госпожа. И приказала помочь пехоте.

— Два тяжелых отряда, которые не остановить, — подтвердила она. — Вы вышли перед строем лишь затем, чтобы их рассеять и одурачить, выйти на фланги и тылы. Чтобы они не знали, что происходит. А ты описываешь широкую дугу перед их фронтом. — Она снова направила палец на подсотника. — Они ударили бы по тебе с фланга и поехали дальше. Если уж разгонишься — то иди в контратаку, ничего не поделаешь. Они точно так же проедутся по вам, но уже недаром. Всегда хуже вляпаться в дерьмо, чем его перепрыгнуть. Еще раз! — распорядилась она. — Предполагаемая контратака с тыла пехоты, противник, как и раньше, выстроен двойным острием. Вы наступаете галопом, задействованные в последний момент, и проходите через строй.

— Так точно, госпожа!

Раздались свистки подсотников. Тереза поехала в сторону линии пехоты и изменила построение клиньев, смешав тяжелые с легкими. Она не собиралась облегчать задачу своим офицерам. Отдав приказы, она отъехала на фланг, вместе с двумя надсотниками наблюдая за действиями конницы. Однако вскоре заметила одинокого всадника, мчавшегося со стороны города, — это был гонец гарнизона на прекрасном пегом коне.

— Ого! — сказала Тереза. — Похоже, в городе по мне соскучились. Продолжай, пока не добьешься результата. — Она показала подбородком на тренирующиеся полулегионы. — Хоть до вечера.

Надсотник кивнул. Тысячница выехала навстречу гонцу. Маленькая девушка-курьер на спине крупного жеребца с Золотых холмов казалась ребенком. Встретившись, они обменялись несколькими словами. Вскоре обе мчались к видневшимся вдали городским стенам. Благородный гнедой конь Терезы принадлежал к одной из степных пород — отлично подходящий для войны, нетребовательный, но далеко не столь быстрый, как чистокровный дартанец, на котором сидела девушка. Было видно, что она пытается сдерживать бег своего скакуна. Лишь на улицах Акалии ситуация изменилась, так как более проворный конь Терезы лучше ориентировался в узких переулках, да и тысячница превосходила девушку как наездник. Гонцы гарнизона должны были владеть искусством скачки с ветром наперегонки, но от них не требовалось умения совершать сложные повороты.

Женщины миновали предместье, и за городскими воротами им пришлось ехать медленнее, так как в полдень улицы Акалии полны были народа. Рысью они добрались до гарнизона. Тереза оставила коня на попечение солдат, исполнявших обязанности конюхов, и направилась прямо к себе в башню, где поднялась на самый верх, в пресловутую захламленную комнату.

На крышке сундука, в котором она держала одежду, лежал невероятно исхудавший и облезлый кот. Стоя на пороге, тысячница долго смотрела на разведчика, наконец села на стул возле окна.

— Я хотела спокойно поговорить, но когда я тебя посылала, не знала, что ты вернешься в таком виде… Зачем ты забрался аж сюда? Потому что два месяца назад я сказала: «Когда вернешься, приходи прямо ко мне»? А где остальные?

Кот слегка пошевелил хвостом.

— Я пришел сюда, потому что не хотел, чтобы солдаты меня видели, — сказал он с более заметной, чем обычно, кошачьей хрипотцой. — Что, плохо выгляжу, тысячница? Остальных нет. В Сей Айе держат собак.

— Собак? Что значит — остальных нет?

— У них собаки в военных лагерях, а в последнее время вообще везде. Эти собаки загрызли двоих твоих разведчиков, комендант. Третьего они загнали на дерево, его застрелили из арбалета.

Тереза содрогнулась.

— А что с тобой?

— Мне дважды пришлось убегать от собак. Я весь запаршивел в том лесу и что-то у меня с потрохами. Не могу есть — меня сразу тошнит. Из меня вылезают черви. Еще немного, и я сдохну — вот и притащился сюда, чтобы доложить.

— Зачем ты там так долго сидел?

— Потому что оно того стоило.

Она покачала головой.

— Ну, тогда рассказывай… Как закончишь — марш в лазарет. Я приволоку тебе из города лучших коновалов.

— Я бы предпочел немного покоя, тысячница… В Сей Айе семь отрядов тяжелой конницы, разной численности и с весьма запутанной организацией, основанной, похоже, на отделениях из трех или четырех конников. В отряде Дома четыреста всадников, в других по-разному, от ста пятидесяти до трехсот с лишним. Они постоянно развиваются, но для копейщиков не хватает коней, так что добавляется лишь стрелковая конница. Количество отрядов не увеличивается, их лишь усиливают. Есть два отряда средней конницы, которую там называют легкой, по двести пятьдесят человек в каждом. Ко всему этому шестьсот пехотинцев, в том числе три сотни арбалетчиков. В пехоту набирают все новых солдат, но хорошего солдата в Дартане найти все труднее, особенно если учесть, что в Сей Айе не берут людей с темным прошлым. Легкая конница достаточно действенна, судя по разговору, который я подслушал. Достаточно действенна, но не слишком хороша, хотя и обучена по-армектански. Однако к этому подразделению относятся несколько пренебрежительно, в фаворитах же ходят тяжелые отряды. Офицеры, которых я подслушал, как раз на это жаловались. Лишь у одного из пяти солдат легкой конницы есть лук или арбалет, их вообще не обучают стрельбе в боевых условиях, но все хорошо вооружены для борьбы врукопашную, намного лучше, чем наши. Пехота намного хуже, почти половина — новобранцы, к тому же плохо обученные. Там не ценят пехотинцев.

— Весьма по-дартански! — заметила Тереза.

— Похоже, однако, что комендант Йокес вообще не намерен выводить их из Сей Айе, это пехота только для обороны, на случай, если лесная стража пропустит кого-нибудь на ту поляну. Им не на чем перевозить скарб, многие из них — пожилые люди, иногда даже бывшие солдаты, но уже неспособные к дальним переходам. Численность лесной стражи — самая большая военная тайна, думаю, кроме коменданта, никто не знает, сколько там этих лесников. Может, двести, а может, тысяча двести.

Кот замолчал. Он явно нуждался в отдыхе. Тереза тоже молчала. Доклад разведчика подтвердил ее опасения: в Сей Айе могло сидеть от четырех до пяти тысяч солдат.

— Кто войдет в тот лес, обратно уже не выйдет, — продолжал кот. — Лесники надают ему тумаков по дороге, а те пехотинцы на поляне, хотя и по-разному вооруженные и плохо обученные, получают тем не менее хорошее жалованье и хотят драться. Они наверняка не предадут и не сбегут. Но это еще не все. У каждого крестьянина в Сей Айе есть надежное копье и хорошо наточенная секира. Кузнецы куют наконечники, а бондари вместо бочек клепают простые деревянные щиты. Во всем Шерере нет подданных, которые так любили бы свою госпожу. Тому, кто туда войдет, придется иметь дело со всем населением поляны, от свинопаса до сборщика налогов. Сам дом княгини охраняют сто алебардщиков. Они умеют сражаться любым оружием и даже вообще без оружия, верхом и пешком, в доспехах и без, они умрут за княгиню. В гвардию всегда переводили лучших солдат из всех подразделений, это большая награда и честь, не говоря уже о жалованье. Я видел, как пополняется арсенал гвардии, там есть все, они могут участвовать в бою как арбалетчики, средняя или стрелковая конница и даже как тяжелая пехота. Эта сотня не столько победит, сколько разнесет в клочья поставленную против них колонну имперских и сумеет защититься от полулегиона. У них хороший командир, старый вояка из Громбеларда. Много лет тому назад он, похоже, командовал гвардией представителя в Громбе или был заместителем командира, так что это человек опытный, не какой-то дикарь с гор. Сама княгиня недоступна ни для кого, и нет такого убийцы, который смог бы проникнуть в ее покои. Всех невольников Дома выдрессировала одна из Жемчужин княгини, и пока эта Жемчужина ходит по земле, Эзену даже оса не ужалит. Это не столько невольница, сколько разумная сука, которая лижет руки и ноги своей хозяйке и постоянно смотрит ей в глаза. Она виляет ей хвостом, но в следующее мгновение загрызет любого, кто приблизится. Войско, которое войдет в этот лес, из него уже не выйдет, — устало повторил разведчик; он говорил столь неразборчиво, что Тереза едва его понимала. — Даже когда Йокес выведет оттуда конницу, потребуется шесть обычных легионов или четыре таких, как наш, наполовину состоящих из полусотен, а не из клиньев. Чтобы захватить поляну — но не удержать ее. Это никому не удастся. Недобитые крестьяне сожгут свои деревни и уйдут в лес вместе с оставшимися в живых солдатами. Все легионеры Шерера, собранные на этой поляне, вскоре сдохнут там от голода, словно на необитаемом острове.

Тереза встала и начала медленно ходить по комнате. Потом посмотрела в окно, села и снова встала.

— Ты что-нибудь знаешь о планах Йокеса?

— Я там ни с кем не разговаривал, а планы не передвигаются сами по себе, так что их не посчитаешь. Домыслы — это уже твое дело, комендант. — Разведчик, как и любой кот, терпеть не мог строить догадки и даже не особо это умел. — Кое-что мне удалось подслушать. Я пересчитал солдат и оценил, сколько потребуется войск, чтобы их победить. Это и так больше, чем ты могла ожидать. Но я знаю кое-что еще, и это наверняка важно. Я думаю, что конница Сей Айе уже вскоре выйдет из пущи. Возле Нетена, торговой пристани на реке Лиде, по которой возят товары, подготовлен большой военный лагерь и склад амуниции. До него самое большее миля от тракта между Армектом и Роллайной, который пересекает юго-западный край пущи.

— Знаю.

— На месте собирают повозки. Их как-нибудь протащат через эту милю леса, и будет готов лагерь. Его защищают все арбалетчики Сей Айе и многочисленные отряды лесничих, никто туда случайно не забредет. Впрочем, Эневен уже довольно долго удерживает те окрестности.

Тереза покачала головой. Даже кот-разведчик, презиравший все, что пахло политикой, уже знал, что за Эневеном стоит княгиня Сей Айе. Об этом не знал только Кирлан. В столице делали вид, будто Буковой пущи не существует, будто дартанская гражданская война — внутреннее семейное дело двух враждующих ветвей Дома К. Б. И. Как будто княгиня К. Б. И. Эзена случайно носила точно такие же инициалы перед именем.

— Конец доклада. Остальное — когда придешь в себя. Лежи! — приказала Тереза. — Ты и так уже набегался. Часовой!

Солдат тотчас же появился в комнате.

— Помоги разведчику. Он сражается уже два месяца, пока мы тут сытно кушаем… В лазарет.

Легионер поднял кота с сундука.

— А ты перестала сытно кушать, тысячница. — Разведчик на руках у солдата не потерял чувства юмора.

— Комплимент или похвала? Убирайся.

Солдат унес разведчика. Комендант невольно улыбнулась — язвительное замечание нахального кота все же доставило ей удовольствие… Порывшись в хламе, она нашла кольчугу и белый мундир, застегнула пояс с мечом. Послышались шаги часового, вернувшегося на свой пост.

— Часовой!

Дверь скрипнула.

— Свежего коня, троих солдат в сопровождение.

— Так точно, госпожа.

— И к дежурному офицеру. Пусть пошлет гонцов к воеводе и бургомистру, бургомистр пусть соберет совет. Как только закроются городские ворота, я хочу, чтобы все они были в ратуше.

— Так точно, госпожа.

Вскоре в сопровождении троих конных легионеров она ехала в сторону здания Имперского трибунала.

Ваделар не видел Терезу почти два месяца. Когда было нужно, они общались через гонцов, а к личной встрече никто из них не стремился. Он удивился, заметив, насколько тысячница похудела и насколько моложе выглядит с коротким ежиком на голове, но никак не проявил своих чувств. Позиции военного коменданта Акалии, всегда очень сильные, еще больше укрепились со времени перевода гарнизона на военное положение. Это было равнозначно смене статуса округа с городского на военный — а в военных округах последнее слово всегда принадлежало комендантам легиона. Почти полгода Тереза попросту правила тройным пограничьем. Ей до сих пор приходилось считаться с трибуналом, воеводой и мнением городского совета, но лишь потому, что иногда она кое в чем нуждалась. Ваделару было очень интересно, о чем пойдет речь на этот раз. Раз уж она явилась собственной неприятной персоной… Это наверняка что-то значило.

— Ты принимаешь здесь гостей, наместник? — спросила она, оглядывая большой зал.

Больше полугода назад в той же комнате Ваделар принимал посланника.

— Да, гостей, — кивнул он. — Просителей и делегации — в канцелярии, вернее, в комнате рядом.

Она села, не спрашивая разрешения.

— Дай мне вина, ваше высокоблагородие, — попросила она. — Я с самого утра скачу как безумная. Я голодна, и в горле пересохло.

— Желаете что-нибудь поесть?

— Нет, на это нет времени.

Наместник не стал звать прислугу, а сам принес и наполнил две оловянные кружки — очень по-армектански.

— Чем я обязан этим визитом, ваше благородие? — официально, но не выказывая неприязни, спросил он.

Она некоторое время внимательно его рассматривала. Он явно мало спал или переутомился за работой: лицо посерело, под глазами заметны мешки. Борода, обычно очень коротко подстриженная, отросла. Он выглядел на сорок с лишним лет.

— О чем бы я ни попросила, я сразу же это получаю, — без долгих вступлений сказала Тереза. — Боюсь, что скоро я начну получать, даже не прося… Будешь гадать, чего мне хочется, ваше высокоблагородие? Я люблю теплое молоко на ночь.

— Снова что-то нехорошо? — скорее констатировал, чем спросил он.

— Да нет, все хорошо. Вот только оказание военному коменданту округа всей возможной помощи — все же не задача первого наместника трибунала. Ты должен несколько ограничивать мои потребности, господин. Если бы Кирлан хотел доверить военным абсолютную власть, он делал бы их королями.

Ваделар вздохнул.

— Ваше благородие, — сказал он, — я занят и устал. Если хочешь сделать мою жизнь еще хуже — вернись к себе и составь официальное письмо с жалобой, что я не ссорюсь с тобой из-за пустяков. До сих пор ты не потребовала ничего такого, что показалось бы мне неразумным. Самым важным вопросом, который я решил по твоему предложению, было получение от наместницы в Лонде согласия на право судить в Акалии громбелардских преступников. Она пошла на это с радостью.

— Но и ты тоже, ваше высокоблагородие, — заметила Тереза. — А работы это тебе прибавило — ого-го… На одного жителя пограничья приходится четверо осужденных тобой громбелардцев.

— Я считаю это справедливым, — отрезал он. — Лонд слишком далеко, чтобы отправлять туда каждого пойманного твоими солдатами негодяя. Ловить их и тут же отпускать тоже глупо. Я должен был с тобой не согласиться?

Она покачала головой и заговорила о другом:

— Более полугода назад в Буковую пущу отправился клин гвардейцев. Чем, собственно, закончилась эта история? Ты что-нибудь об этом знаешь, господин? Уже пару месяцев у меня полно работы с обучением сотен новых солдат, я почти забыла о том деле.

— А сегодня вспомнила, ваше благородие?

— Да, поскольку из пущи вернулся мой разведчик. Отдаюсь в твои руки, наместник. — Она вытянула скрещенные в запястьях руки, словно предлагая их связать. — Я посылаю своих разведчиков не только в Громбелард, на что у меня есть разрешение, но и в Дартан. Скоро начну шпионить за императором в Кирлане.

Он не стал доставать ни веревку из-за пазухи, ни дыбу из-под стола.

— Что с тем отрядом гвардейцев? — повторила она свой вопрос. — Можешь мне сказать, наместник?

С чувством злорадного удовлетворения, какое, наверное, испытывает прыгающий с моста самоубийца, — удовлетворения, что все же добился своего, — вопреки приказу Ваделар рассказал коменданту Акалии обо всем, что случилось в Добром Знаке. О полномочиях Агатры он не упомянул, поскольку о них не подозревал. Но подробности двух покушений и результаты следствия были ему хорошо знакомы. Естественно, он также знал, как долго пробыли в Сей Айе гвардейцы. Тереза слушала, хмуря брови. Она долила себе вина, хотела долить и наместнику, но тот накрыл кружку ладонью. Он все еще с дрожью вспоминал свое пробуждение три дня назад.

— Тот схваченный преступник, — спросила она, — известно, по чьему поручению он действовал?

— Официально неизвестно.

— А неофициально?

— Неофициально, комендант, трибунал в Сенелетте, наверное, что-то знает. Мне передали довольно обширный доклад по этому делу, но о личности того человека в нем не говорится ни слова. Никаких предположений.

— Что это может означать? Они знают, кто он, но не хотят об этом говорить?

— Может быть.

— А что дальше? О смерти того молодого магната я кое-что слышала, об этом много говорили в Дартане. Но о покушении на княгиню Сей Айе я узнаю только сейчас.

— Меньше чем через неделю после похорон сына его благородие К. Б. И. Эневен поехал в Буковую пущу. Он пробыл там довольно долго, а когда вернулся… сперва ничего не делал. Похоже, что он лишь посылал большое количество писем и принимал большое количество гостей. В Роллайне и вообще в Дартане Дома К. Б. И. действительно немало значат, даже не считая главной линии, закончившейся на князе Левине. Эневен судился со сводными братьями и после возвращения из Сей Айе сделал все, чтобы этот процесс проиграть. Он не признал решения суда, но вместо того чтобы подать апелляцию, развязал войну, совсем как много веков назад.

— Это я уже знаю.

— Братья никогда друг друга не любили. Овдовевший отец двоих старших в весьма почтенном возрасте женился на беременной девице, признав своим ребенка, которого она носила. Этот ребенок — Эневен. Со дня смерти отца старшие братья пытаются доказать, что их мачеха наверняка была беременна не от семидесятипятилетнего мужчины из рода К. Б. И., и находят немало понимания у судей из Роллайны.

Наместник умолчал обо всем остальном, поскольку Тереза состроила такую физиономию, будто у нее болели зубы. Дартанские суды не были благосклонны к Эневену прежде всего потому, что его мать, уже как вдова Дома К. Б. И., рожала детей каждому, кто обладал соответствующим состоянием. Она была замужем еще трижды, каждый раз выбирая супругов весьма преклонных лет, и была известна не столько под именем К. Б. И. Аяна, сколько как Вечная Вдова. Она продавала родовые инициалы, всю свою беспокойную, хотя и короткую жизнь по крошкам собирая состояние для старшего сына… Дартанцы, правда, допускали наследование родовых инициалов по женской линии, однако на это смотрели косо, оправдывая лишь угрозой угасания рода. Но мать Эневена не принадлежала по рождению к Дому К. Б. И., и ей нравилось многократно выходить замуж — женихи готовы были на все, лишь бы она допустила их к самым знаменитым родовым инициалам, пусть и добытым благодаря первому замужеству. Все это соответствовало имперским и дартанским законам — но не обычаям… Любой бродяга мог теперь размахивать в Дартане именами предков князя Левина и его ближайших родственников. Эневен признавал всех без исключения сводных братьев и сестер, его старшие братья — никого. Когда-то подобное становилось поводом для внутриродовых войн. Теперь же сражения сменились многочисленными процессами. Но состоялось и несколько поединков на турнирной арене, во время которых его благородие Эневен основательно помял доспехи не любивших его братьев. Ходили слухи, что следующая встреча может закончиться чем-то похуже… Ваделару известны были эти подробности и немало сплетен, однако он не стал о них рассказывать недовольной тысячнице.

Оба немного помолчали.

— Отвратительно, — наконец сказала она. — Не гожусь я для копания в таком вот… родовом дерьме. Жалею, что спросила. Наместник, ты хочешь знать, что сейчас происходит в пуще? А может быть, и сам хорошо знаешь?

— Ничего я не знаю.

Она рассказала о том, что сообщил ей разведчик, и закончила:

— Не понимаю я политики Кирлана. Группировка Справедливых в конце концов развалится, рыцари королевы правят уже половиной Дартана. Они правили бы и всем им, но дартанская война обязательно должна быть медлительной, то и дело прерываемой празднованием побед, выкупом пленников после каждого перемирия, призывами к миротворцам, решения которых ни одна из сторон не признает, вечными спорами и переговорами. Но все равно каждый, кто только может, переходит на сторону Эневена, поскольку ясно, что дело его противников проиграно. Если рыцарей поддержит Сей Айе — а у княгини наверняка есть что-то общее с Эневеном, — то через пару месяцев весь Дартан будет во власти одного Дома К. Б. И. Ты веришь, ваше высокоблагородие, что Эневен после этого попросит Кирлан прислать в Роллайну князя-представителя? Ибо я уже вижу, чем все это закончится. Сегодня или завтра, а лучше всего вчера следовало бы разделаться с рыцарями королевы, а самого Эневена и ближайших его сторонников пустить по миру. И не ждать, пока Справедливые попросят империю о помощи, ибо попросят они не скоро — это дело гордости и родовой чести. Возможно, в конце концов они так и поступят — когда окажется, что они проиграли окончательно. Но тогда будет уже слишком поздно. Никто не победит группировку Ахе Ванадейоне, поскольку все, чем располагает империя, находится здесь. — Она постучала пальцем по столу. — Сильный и хорошо подготовленный к бою легион, но всего один. Без каких-либо перспектив на восполнение боевых потерь, поскольку в качестве резервного центра подготовки солдат для Акалии выделили Алленай в округе Сенелетты — город, в котором расположен всего лишь полулегион. Впрочем, это неважно, пусть даже там была бы колонна, но где-то на тылах — поскольку под Сенелеттой стоят отряды его благородия Эневена или кого-то из его сторонников. Никакого пополнения я не дождусь. Ты ведь немного разбираешься в военном деле, наместник? — спросила она.

— Более или менее.

— Я получила средства на перевод моих трех полулегионов на военное положение. Я объявила набор солдат и так распорядилась деньгами, что под моим началом теперь полностью вооруженный и укомплектованный легион. Мои противники — пока что громбелардские бандиты, но я с самого начала всерьез принимала во внимание Буковую пущу. Без каких-либо угрызений совести я использовала все дырки, неосмотрительно оставленные мне Кирланом, и организовала войско так, как мне хотелось. У меня очень мало тяжелой пехоты, дорогостоящей и излишней как в столкновениях с бандитами, так и в лесу. Конницы у меня тоже меньше обычного, ибо содержание ее очень дорого стоит, а обучение конника требует много времени. Почти половина солдат — пешие лучники, самое дешевое войско, но более ценное, чем топорники, хотя, к сожалению, не столь подвижное, как конница. Доверие за доверие: у меня семнадцать клиньев и тринадцать полусотен, а также девять самостоятельных десяток резерва и колонна командира легиона, а в ней один клин собственной акалийской гвардии. Ну и естественно, обслуга, но не в полном составе. Это секретные данные, — подчеркнула она, прекрасно зная, что наместник все равно не запомнит всех этих десяток при клиньях в колоннах. — Я сообщаю их тебе, ваше высокоблагородие, поскольку мне нужна помощь. Уже сегодня состоится заседание городского совета. Я хочу добиться от горожан добровольного решения о налоге на содержание войска.

Ваделар нахмурился.

— Ни ты, ни я, ваше благородие, не имеем права им этого навязывать. Хуже того — они сами, даже если бы и захотели, не могут финансировать собственный гарнизон.

Покачав головой, он добавил:

— Ты не хуже меня знаешь, ваше благородие, что добровольные пожертвования на содержание имперских легионов можно вносить только через имперского сборщика налогов, непосредственно в имперскую казну. В противном случае начали бы возникать все более сильные городские армии, командиры которых зависели бы от ратуши. Глаза на это я закрывать не могу, поскольку это уже не вольное толкование закона, но прямое его нарушение. Акалийцы не могут содержать своих легионеров.

— Не прямо. Но они могут собрать, например, собственную городскую стражу. В обычных условиях это была бы пощечина коменданту гарнизона… Но я не обижусь. Я помогу им организовать этих стражников и обучу их военному делу.

— Что это даст? А, кажется, понимаю: в случае необходимости ты сможешь вывести из города на бой всех своих солдат.

— Всех до единого, не считая больных и нескольких опытных офицеров, которые будут обучать хотя и скромный, но резерв. Это мое дело, какими силами я обеспечиваю порядок на улицах, пусть даже это пять хромых легионеров. Кроме созыва городской стражи Акалия может сделать кое-что еще. А именно — у меня до сих пор есть деньги, ваше высокоблагородие. Но они предназначены для конкретной цели. У моего легиона практически нет обоза и снаряжения. Все это мне нужно купить. Собственно, прямо сейчас. Если куплю по обычной цене — хорошо. Но если удастся получить все это за символическую плату, то я сразу же объявлю новый набор. Я могла бы развернуть до полусотен еще несколько клиньев.

— Откуда ты возьмешь, госпожа, деньги на жалованье для дополнительных легионеров?

— Мои солдаты согласились получать жалованье по нормам мирного времени. Все, включая офицеров и коменданта гарнизона.

Наместник кивнул. Легионеры сами доплачивали империи.

— И что еще, госпожа?

— И еще… амнистия, ваше высокоблагородие, — решительно заявила она. — Мне нужны погонщики мулов, возницы, а прежде всего ремесленники при войске: сапожники, портные, седельщики, скорняки, кузнецы. У меня они есть, но слишком мало. Однако их хватит, чтобы обучить помощников. Нельзя ли предусмотреть амнистию для мелких воришек? Вместо того чтобы гнить в акалийской крепости, они, возможно, могли бы отбыть укороченный срок, служа при войске? Естественно, не по найму, я им дам лишь минимальное содержание, — предупредила она.

— Само собой… Я подумаю об этом, госпожа.

— Ну, тогда у меня есть еще две десятки лучников, — с довольным видом сказала Тереза. — Что случилось, наместник? Я создаю здесь армию, существования которой не предполагал Кирлан. Почему ты мне в этом помогаешь?

— Возможно, в последний раз. Через месяц, а может, уже через неделю тебе придется договариваться с кем-то другим, ваше благородие.

— Что это значит?

— Это значит, ваше благородие, что через месяц или через неделю никто не будет вместе с тобой приумножать силы легиона, а только доносить о подобных намерениях кому требуется. Армект, похоже, не нуждается в армии и даже в стражах закона, он предпочитает банды доносчиков… Мы должны идти в городской совет, — сказал он, вставая. Разговор был закончен. — Бургомистр и члены совета наверняка пойдут тебе навстречу, поскольку ты умеешь позаботиться об их городе. Но с воеводой будут хлопоты. Он представляет здесь Кирлан.

— Это военный округ, — напомнила она. — Воеводе я укажу на его место. Созыв городской стражи — отнюдь не то, что он может запретить совету.

 

27

Заполнявшая коридоры толпа придворных, просителей, урядников и всевозможной прислуги казалась непреодолимой. Однако группе шедших быстрым шагом людей не требовалась помощь солдат, прокладывавших путь. При виде белых, серых и голубых мундиров все расступались: толпа растекалась в боковые ответвления коридора, урядники и придворные исчезали в каких-то комнатах, прислуга чуть ли не вдавливалась в стены. В Вечной империи таким же значением, как армия, обладал только Имперский трибунал, но подобное было лишь политической необходимостью. Ни один урядник не мог сравниться с солдатом империи, символом армектанских побед и славы. Если бы по тому же самому коридору шагали собранные из всех провинций верховные судьи и первые наместники трибунала, им пришлось бы прибегнуть к сопровождению алебардщиков или с трудом проталкиваться сквозь толпу. Перед идущими офицерами образовывалась пустота.

Группа свернула в боковой коридор. Застигнутые врасплох люди готовы были разбиться в лепешку, уступая им дорогу. Офицеры пошли дальше, все тем же решительным, истинно военным шагом. В конце коридора виднелись черные двустворчатые двери, которые охраняли гвардейцы в одинаковых светло-серых мундирах, украшенных серебряными звездами империи. Ниже звезд, такой же серебряной нитью, были вышиты родовые инициалы. Солдаты императорской гвардии, личный отряд императора.

Двери распахнулись, прежде чем офицеры успели до них дойти. Дальше были другие, тоже под охраной алебардщиков. Они открылись так же, как и первые.

Просторный зал был обставлен с армектанской строгостью и простотой. На одной из стен висел щит с большой серебряной звездой, а ниже — два лука, побольше и поменьше. Оружие пешего и конного лучника.

Вокруг длинного стола стояли многочисленные стулья, очень прочные и простые, хотелось сказать: демонстративно дешевые. Лишь один, в конце стола, отличался высотой, но не внешним видом. Вдоль окон нашлось место для конторок, возле которых уже ждали писари. У стены стояли четверо молодых людей, каждый с бочонком меда под мышкой.

Открылась небольшая боковая дверь, пропустив невысокого пожилого мужчину в черно-серой, очень хорошо скроенной одежде. На нем была черная шелковая рубашка, серые штаны, заправленные в голенища кожаных сапог; пояс, украшенный серебряными пуговицами, стягивал накидку вроде военной — столь же неизысканного покроя, а на шее, на тонкой серебряной цепочке, висела четырехконечная звезда. Не заставляя ждать входящих в комнату офицеров, он направился прямо к столу и сел. Зашуршали ножки стульев, и вскоре наступила тишина. Без каких-либо речей и приветствий начался военный совет.

Писари за конторками, юноши, разливавшие мед в бокалы, — все без исключения носили светло-серые накидки, но без вышитых четырехконечных звезд. Служившие при войске подручные и урядники не были солдатами, хотя и подчинялись военным порядкам.

— Император?

Мужчина на высоком стуле кивнул, разрешая говорить. Обратившийся к нему офицер имел высшее военное звание в Армекте. Надтысячников легиона во всей Вечной империи насчитывалось не больше полутора десятков. Но лишь один, кроме того, был почетным надсотником гвардии. Выступив с коротким докладом, он передал слово следующему офицеру. Все сидевшие за столом по очереди докладывали о положении дел в своих подразделениях. Вопросы эти были не столь серьезными, но с них начинались все военные советы. Император слушал, останавливая взгляд на лице каждого выступающего. Один из военных был одет в серо-голубую накидку, вырезанную квадратными зубцами, и серые шаровары. Надсотник армектанской морской гвардии, командовавший стоявшей в Кирлане эскадрой — что соответствовало полулегиону, замещал своего командира, который во главе остальных двух эскадр флотилии находился в море.

Моряк докладывал последним, но именно ему сразу же снова дали слово.

— Нет, ваше высочество, — ответил он. — Эскадры из Баны успеют, но наши нет. В это время года преобладает слабый юго-западный ветер, то есть прямо в нос. А нам нужно обойти пол-Шерера. Последний доклад о наших кораблях у меня из Акары, на широте Баны. Это было неделю назад. Думаю, что мы стоим там до сих пор.

— Почему?

— Потому что, судя по докладу, ветер именно такой, как я сказал, а это означает, что наши эскадры могут делать самое большее десять-двенадцать миль в сутки. Это скорость Западного течения, достойнейший. Которое тащит нас в противоположную сторону.

— Однако можно полагать, что Большой флот справится без помощи Трех портов? — Император никогда не скрывал, что действия флотов являются для него в большой мере тайной.

— Да, ваше высочество. Достаточно того, что Три порта облегчат задачу эскадрам в Закрытом море, а точнее, возьмут под охрану Прибрежные и Круглые острова, чем в последнее время занималась именно Бана. Хотя это должен делать малый флот Островов.

— Я знаю, почему он этого не делает, и избавь меня от объяснений, ваше благородие.

Офицер наклонил голову.

— Как дела на северной границе?

— Очень хорошо, ваше высочество. — Пожилой мужчина в белом мундире с треугольными голубыми вырезами тысячника армектанского легиона откашлялся. — Войска Восточного округа уже получили подкрепление, в Западный округ оно поступит в ближайшие дни. Мы потеряли немало времени, но оно того стоило, поскольку мы получили отборных солдат. На северной границе спокойствие, а если даже алерцы начнут дергаться, то нам грозит самое большее потеря двух деревень. Но войны такой, как была четверть века назад, там наверняка не будет. — Он слегка улыбнулся, поскольку сам принимал в той войне участие.

— Насколько хорошо подкрепление?

— Ну… гм, как обычно, достойнейший. В резервных округах Рины и Рапы весьма неплохо обучают солдат, Каназа и Донар тоже не посылают новобранцев. Но солдаты эти совершенно зеленые. Им там будет нелегко без опытных товарищей, — признал он. — Тем более, однако, не стоит забирать таких солдат в Дартан.

Император спрашивал о совершенно очевидных вещах. Однако ни для кого не было тайной, что уже несколько недель он почти не занимался войском — лишь отдал общие распоряжения и доверился своим командирам, не надзирая лично над их действиями. Хватало и других дел, за которыми он должен был лично проследить, поскольку казначеи, сборщики налогов, старосты городов, а в довершение всего, как оказалось, урядники трибунала не были даже наполовину столь лояльны и надежны, как солдаты. Отчаянно не хватало денег, а еще больше людей, способных принимать быстрые и смелые решения и умевших воплощать их в жизнь и хоть из-под земли доставать все, что требовалось. Властитель Вечной империи искал денег, искал людей, соглашался, запрещал, давил… У него не было времени наблюдать за армейскими приготовлениями. Только теперь, когда военная машина империи наконец тронулась с места, он пожелал узнать, насколько гладко она катится и куда устремляется. Пришло время для новых задач.

— Что именно мы будем иметь и когда?

— Четыре легиона, достойнейший. Соответствующим образом пополненные по пути. Из резервных округов на пограничные форпосты отправили ровно столько солдат, сколько было необходимо. Остальные восполнят потери в переведенных с севера отрядах. До Тарвелара они доберутся… трудно сказать когда, поскольку это зависит от погоды. Если больше не выпадет снег и будет не слишком грязно, ваше высочество, то они могут там быть… через три недели? Конница даже раньше.

— Прикажи замедлить марш этих отрядов.

— Замедлить, ваше высочество?

— Эти подразделения предназначены для действий в условиях укрепленного форпоста?

— Так точно, ваше высочество.

— У них уже имеются полевые обозы и прислуга?

Офицер смешался, поскольку император, хотя давно и не спрашивал о войске, все же имел о нем представление. Не следовало о том забывать.

— Нет, ваше высочество.

— Тебе не кажется, тысячник, что ты действительно не в состоянии перестать мыслить категориями приграничной войны, которая опирается на крепости и форпосты?

Замечание оказалось весьма колким — император попал прямо в точку. Обозы при форпостах, и без того крайне скромные, должны были быть переданы вновь прибывшим на смену отрядам. То же касалось всех служивших там ремесленников. Войска с северной границы могли вести с собой самое большее несколько десятков вьючных животных. Одного мула на… клин?

— Если эти солдаты преодолеют бегом пол-Шерера голодные и больные, то в каком состоянии они окажутся под Тарвеларом? Есть ли у них палатки, тысячник, или им приходится укрываться плащами, что хорошо лишь во время короткой вылазки против алерцев? Составь маршрут таким образом, чтобы они могли часто пополнять припасы, поскольку на собственных спинах они не много сумеют унести. Договорись с квартирмейстерами, куда направлять закупленные повозки с припасами, чтобы они могли забирать их по дороге.

— Так точно, император.

Возможно, офицер и не заслужил выговора. Пока шли приготовления, вовсе не было очевидно, что важнее — скорость, с которой отряды появятся под Тарвеларом, или сохранение сил солдат. Тысячник, ответственный за замену северных гарнизонов, решил, что времени и без того потрачено уже достаточно, и получил щелчок по носу именно за то, что так требовалось императору: способность принимать самостоятельные решения, под свою ответственность…

— Гарнизоны в центральном Армекте. Как там обстоят дела?

Главнокомандующий Армектанского легиона беспомощно развел руками.

— Очень плохо, ваше высочество. Во всех округах объявлен набор в войско. Мы отобрали лучших и отправили по домам. Сейчас они ждут, пока их позовут. Завтра мы можем получить столько рекрутов, что хватит на пятьдесят новых легионов, а не только на пополнение гарнизонов.

— На это нет денег.

— Нет вообще ничего, достойнейший.

Это была чистая правда. В городских арсеналах, как оказалось, не имелось вооружения для легионов по нормам военного положения. Запасы оружия, не обновлявшиеся десятилетиями, пугающе сократились — никто не ощущал себя в том виноватым, и, возможно, действительно никто ответственности не нес… Было обнаружено всего несколько случаев хищения забытого военного имущества. Хранившиеся в арсеналах щиты, луки, копья и топоры, несмотря на все принятые меры, не всегда выдерживали испытание временем. Лучше всего обстояло дело с доспехами: довольно часто протиравшиеся маслом и завернутые в промасленные тряпки кольчуги и латы носили лишь немногочисленные следы ржавчины; оставалось заменить иссохшие ремни. Но оружие пребывало в плачевном состоянии. Все луки требовали новых тетив, а больше всего не хватало стрел. Рукояти топоров, внешне крепкие, грозили дать трещину при первом соприкосновении лезвия со щитом, сами же щиты скрывали под тонким слоем жести прогнившее дерево. Вообще не было мундиров, штанов, поясов, обуви, конской упряжи, попон, одеял и даже деревянных кружек и льняных мешков для подручного солдатского скарба. Подобные вещи изнашивались быстрее всего, а ни один комендант гарнизона не покупал новых, пока не возникала необходимость. Когда ремонт поврежденных вещей становился невозможен, новые попросту брали со склада. Впрочем, это делалось вполне законно, поскольку многолетнее хранение столь непрочных предметов, как суконные мундиры, могло привести к их массовой порче, после чего истлевшие тряпки пришлось бы выбросить. Подобной же оказалась судьба сотен военных палаток, помнивших переходы и лагеря великих армий. С тех пор как наступил мир, военный патруль на тракте, ездивший от деревни до деревни и от города до города, не нуждался в палатке, тем более рассчитанной на тридцать человек. Так что залежавшееся на складах военное имущество разрешалось использовать, чтобы не пропадало даром. А то, что эти запасы давно уже не обновлялись, — совсем другой вопрос… Очень болезненный для властителей Вечной империи, наивно уверовавших в вечный мир.

— К тем северным легионам должны были присоединиться все имеющиеся в наличии силы из Кирлана. Что там?

Тот, к кому был обращен вопрос, — комендант городского округа Трех портов — покачал головой.

— Ничего, ваше высочество.

— Совсем ничего?

— Только гвардия легиона. Есть еще императорская гвардия.

Кирлан, как и все портовые города империи, содержал гарнизон морской стражи, а не легиона. Две эскадры вышли в море, солдаты третьей, гвардейской, обслуживали оставшиеся корабли и несли патрульную службу на улицах. Для города подобных размеров их было вовсе не так уж много. Но в округе Трех портов стоял еще полулегион из Армекта, прекрасно вооруженный и снаряженный, почти образцовой боевой готовности. Одной из колонн этого легиона была гвардейская.

— Императорская гвардия останется здесь, в столице. До тех пор пока не станет ясно, что ее не вырежут до последнего солдата.

Никто из присутствовавших в комнате офицеров не сомневался, что император, если бы только мог, послал бы своих личных солдат куда угодно. Но использование личных отрядов царствующей особы уже не было чисто военным решением. Прежде всего оно имело политическую окраску. Сама необходимость вводить в бой это прекраснейшее войско обнажила бы слабость империи. О последствиях, которые повлекло бы за собой поражение императорской гвардии — а поражение на войне всегда могло случиться, — не стоило даже упоминать.

— Гарра и Громбелард?

— Гарра держит ситуацию под контролем. Морскую стражу Гарры и Островов до сих пор под держивают армектанские и дартанские эскадры, но у Гаррийского легиона дела обстоят довольно неплохо. Он не нуждается ни в какой-либо поддержке, ни в дальнейшем пополнении. Благодаря морской страже уход дартанских эскадр не станет катастрофой. Они справятся. С Громбелардом хуже. В округе Лонда все спокойно, но Тяжелые горы — это логово разбойников. Еще хуже на дартанском и армектанском пограничье, там сегодня второй Север. Партизанская война, банды грабителей, набеги. У Громбелардского легиона уже нет поддержки в горных городах, а из Лонда он не в состоянии что-либо сделать. Все взяла на себя Акалия.

— Я приказал перевести этот легион на военное положение уже довольно давно. Они получили деньги, поскольку тогда они еще имелись… Надеюсь, их не потратили зря? Как там дела?

— Очень хорошо, ваше высочество. Реорганизация закончена. Акалия контролирует весь Низкий Громбелард.

— Хорошо. Кто отвечает за Дартан?

Отозвался надсотник императорской гвардии.

— Ты, Эвин? — Удивленный император не удержался от мелкого нарушения этикета, каковым являлось во время военного совета именование фаворита (и почти друга) по имени. — Почему?

— Всего лишь прием докладов, достойнейший, — начал объясняться надсотник, словно добровольное возложение на себя дополнительных обязанностей требовало оправдания. — Всем тут есть чем заниматься… Разговоры с гонцами и чтение докладов — это все, что я нашел для себя. Я сам просил, чтобы мне поручили эту работу.

В его оправданиях крылся упрек, обращенный непосредственно к императору. «Всем тут есть чем заниматься…» Надсотник X. X. Эвин, прекрасный офицер, командовавший лучшими на свете солдатами, чувствовал себя совершенно лишним. И потому он собирал доклады из далекого Дартана, рисовал карты и записывал цифры, означавшие предполагаемую или подтвержденную численность войск.

— В любой момент, ваше императорское высочество, можно отправить приказы в дартанские гарнизоны. Курьеры ждут. Не все доклады точны, а Дартанский легион уже понес боевые потери, так что численность этих войск точно оценить невозможно.

— Откуда взялись боевые потери?

— Из-за хаоса, ваше высочество. В северо-восточном Дартане война, а в остальных местах именно хаос. Появились разные банды, которые этим пользуются. Пропадают патрули, в городах не так часто, но очень многие — на трактах. Коня и оружие сегодня в Дартане продать легко, никто не спрашивает, откуда взялся хороший меч и кольчуга. К тому же все труднее поддерживать порядок в дартанских имперских владениях. Частные владения охраняются лучше. Дартанский легион уже участвовал в нескольких достойных упоминания столкновениях, защищая принадлежащие империи деревни. Расцвел отвратительный обычай похищения молодых мужчин. Пленников, схваченных сражающимися группировками, отправляют под эскортом в разные места, так что в связанных людях на дороге нет теперь ничего необычного. Неграмотный дартанский крестьянин, похищенный из деревни, где он жил с рождения, чаще всего даже не знает, откуда он родом. Его легко можно продать в невольничье хозяйство, а оттуда он почти сразу попадает на каменоломню или рудник. Все это, естественно, происходит полностью незаконно, но с выгодой для каждого. Теряет только этот крестьянин и имперские деревни, которые лишаются рабочих рук.

— Приведи приблизительные данные насчет численности Дартанского легиона.

— В морской страже больше четырех тысяч солдат. Легион — от четырех с половиной до пяти тысяч человек, плюс еще триста гвардейцев из Роллайны; они уже в Тарвеларе, вместе с князем-представителем. Морская стража хорошо вооружена, под неплохим командованием, многие солдаты сражались еще во время гаррийского восстания, другие участвовали в стычках с прибрежными разбойниками или даже с командами пиратских кораблей. Можно считать, что морская стража удерживает крупные порты Дартана, по крайней мере до тех пор, пока в них будет необходимость. С легионом хуже, значительно хуже. Лишь гвардия хорошо обучена и неплохо вооружена, хотя и не имеет какого-либо боевого опыта. Нет у них и тыловых служб и прислуги, не говоря уже об обозе. Обычные же легионеры — это войско для драк с пьяницами в корчмах и бездомными псами на трактах, вооруженное дубинами, мечами и парадными щитами, которые хранятся в арсеналах. Однако это целых четыре тысячи человек, из которых одна треть верхом, вполне организованных, во главе с командирами, знающими дисциплину и более или менее обученными по уставам тяжелой стрелковой пехоты. Если они получат арбалеты, то вспомнят, как из них стрелять.

Главнокомандующий Армектанского легиона многозначительно пошевелился. Император посмотрел на него, после чего жестом показал, что дает слово каждому, кто желает высказаться. Это был сигнал к началу собственно совещания.

Надтысячник в белом мундире с голубой каймой снова пошевелился на стуле, покачал головой и обратился к командиру императорской гвардии:

— Если получат арбалеты, вот именно. Но они их не получат, поскольку арбалеты — очень дорогое оружие. Впрочем, проблема не только в цене, так как даже если бы нашлись деньги, то четыре тысячи арбалетов с запасом стрел невозможно купить во всей Вечной империи. Потребовалось бы сделать заказ и ждать. И снова скажу: хорошо, может, даже и стоило бы подождать, но где заказать эти самые арбалеты, ваше благородие? В Громбеларде, который еще недавно поставлял лучшие арбалеты в Шерере? Или в Дартане, где делали — и наверняка до сих пор делают — в основном легкие самострелы для конных арбалетчиков, очень красивые? Ибо в Армекте… не знаю, изготавливают ли у нас где-нибудь вообще арбалеты? — Он вопросительно огляделся по сторонам, но ответом ему была тишина, а несколько офицеров с сомнением покачали головами. — Наверняка сюда сбежали какие-то ремесленники из Громбеларда, но кто знает, где их искать? Так что, затратив немалые силы и средства, мы вытащим из Дартана четыре тысячи пехотинцев с конями и без — сам понимаешь, ваше благородие, что эти конные патрули трудно назвать конницей. И что мы с ними будем делать?

— Я лишь представил общую ситуацию, — сказал Эвин. — Флот из Баны, а за ней наш, из Трех портов, вышел в море ведь лишь для того, чтобы прикрыть дартанский флот, а также реквизированные купеческие корабли, словом, все парусники, которые примут на борт вывозимых из Дартана солдат. Если примут.

— Заранее никто и не предполагал, что примут. Как раз сегодня мы это и обсуждаем.

Главнокомандующий Армектанского легиона наверняка бы предпочел, чтобы средства, предназначенные на закупку арбалетов для Дартанского легиона, достались каким-нибудь городским гарнизонам в Армекте. Но даже если он действительно так думал, то имел немало на то оснований. Взятый из любой деревни рекрут больше знал о стрельбе из лука, чем дартанский легионер о стрельбе из арбалета. В армектанских деревнях почти каждый ребенок учился попадать в цель, мечтая в будущем о военном мундире. К возможности сделать военную карьеру там относились весьма серьезно. Старый миф о простом лучнике, со временем ставшем командиром легиона, все еще жил в армектанской традиции. А о том, что это не была всего лишь красивая сказка, мог засвидетельствовать хотя бы принимавший участие в совещании комендант округа Трех портов, отец которого был мелким торговцем. Его сын выбрал будущее солдата тяжелой пехоты.

— Давай рассудим, господин. Мы говорим о четырех тысячах солдат в кольчугах и мундирах, в надежных шлемах на головах. О четырех тысячах хороших мечей на прочных поясах и тысяче с лишним обученных для военной службы коней. Если даже ценности у этих солдат никакой, то, может быть, стоит привести их в Армект хотя бы затем, чтобы снять с них все это добро, которого нам столь отчаянно недостает?

Аргумент был почти неотразим. Но только почти.

В свою очередь откашлялся комендант столичного округа.

— Не знаю. Посчитаем. С военной точки зрения ценность этих солдат действительно невелика. А четыре тысячи мундиров и кольчуг… кому, собственно, ты хочешь их отдать, Эвин? Кольчуг у нас как раз хватает. Не хватает денег на все остальное, то есть на обозы, снаряжение, не хватает их и на жалованье для новобранцев. У дартанцев есть свои контракты, и даже без мундиров они останутся солдатами — их нельзя просто так взять и вышвырнуть из легиона. Это солдаты империи, добросовестно исполнявшие свои обязанности там, куда их поставили, а в том, что обязанности эти были не такими же, как у их товарищей на северной границе, вины их нет. Так что, по твоему мнению, мы будем оплачивать четыре тысячи бесполезных голышей, сидящих… собственно, где? В дартанских деревнях, откуда они родом? Поскольку в противном случае их еще придется обеспечивать жильем. Может, пусть лучше сидят в Дартане? Присутствие их там, с военной точки зрения, не имеет никакого смысла, зато оправданно с точки зрения политики. Тот, кто первым открыто выступит против этих солдат, объявит войну Вечной империи. Пока что никому в голову это не приходит. И прежде всего — действительно ли в наших интересах показывать всем, что мы бежим из Дартана? Уйти легко, Эвин. Но как потом вернуться?

— Лучше уйти, Раневель, чем быть вышвырнутым. А нас наверняка вышвырнут. Ты считаешь, что эта «родовая вражда» рассосется? Что кто-то там решит свои дела, распустит войско и пригласит нас назад в Роллайну?

Надсотник Эвин коснулся самого важного вопроса. До сих пор много говорилось о реорганизации, обозах, учениях и даже выводе Дартанского легиона из Дартана. Но все эти планы висели в пустоте. Никто еще прямо не спросил: за что идет война? Идем ли мы туда лишь затем, чтобы наказать авантюристов, презирающих законы империи? А может, скорее Дартан откажется подчиняться Кирлану? Захочет ли победившая группировка, которой под силу будет овладеть всей Золотой провинцией, вернуться к старым имперским порядкам?

Никто в это не верил. И точно так же никому не хватало смелости признаться в этом перед лицом достойнейшего А. С. Н. Авенора, властителя Вечной империи.

Ненадолго наступила тишина.

— Я бы на это не рассчитывал.

Все взгляды обратились к императору.

— Я бы на это не рассчитывал, — спокойно повторил он. — Если кто-то здесь полагает иначе, то он наверняка ошибается. Все мои предшествующие решения были приняты с мыслью о том, чтобы отбить Дартан, а не удержать его, поскольку это невозможно.

Он повернулся к писарям и кивнул слугам с бочонками.

— Спасибо.

Когда они вышли, он продолжил:

— У меня нет никакой уверенности в том, что эта война была начата с целью оторвать Дартан от империи, хотя многое на это указывает. Но если даже ни у кого не было подобных намерений, сейчас они наверняка уже есть. Нужно быть слепцом, чтобы не заметить военную слабость империи, слабость, которая до сих пор никогда не проявлялась, но стала явной в силу стечения ряда обстоятельств, подкрепленных легкомыслием. Самое крупное до сих пор гаррийское восстание почти совпало по времени с распадом Громбеларда. К несчастью (и за это я несу уже личную ответственность), за время моего правления постоянно снижались налоговые и прочие сборы, зато росли расходы из имперской казны — на все, кроме трибунала и войска. Были переписаны и распространены в десятках свитков все важнейшие литературные произведения Шерера. Возникли новые библиотеки, школы, строились новые дороги, возводились мосты и открывались порты — зато были забыты солдатское снаряжение и палатки. Пора признаться в своей вине перед собственными солдатами, которые завтра будут умирать за мои мосты и книги. Я правлю Шерером тридцать семь лет. Я хотел добра, но моими благими намерениями вымощены дороги в тюрьмы. Первому армектанцу весьма недвусмысленно напомнили о том, что он забыл о военных традициях своего края, поставив перо поэта выше лука всадника равнин. Спотыкаясь о ступени в комнатах, я не желал помнить, зачем они были сделаны. Хватит умолчаний. Мы сейчас говорим не о том, как сохранить империю. Мы говорим о том, как снова ее завоевать. И держать в вечном страхе, если в вечном благосостоянии и мире никак нельзя.

Армектанское признание вины перед товарищами, с которыми предстояло делить все трудности. С этого начиналась каждая война.

Достойнейший А. С. Н. Авенор хорошо знал, что делает. Он пришел на военный совет не только затем, чтобы решить судьбу солдат из дартанских гарнизонов. Прежде всего он пришел спросить своих командиров, самых знаменитых солдат Шерера, готовы ли они пойти на величайшие жертвы и лишения, служа Непостижимой Арилоре, госпоже военной судьбы. Приказы, решения — все это могло подождать. Армектанец спрашивал других армек-танцев: можем ли мы еще вернуться к нашим корням? Можем ли мы, как наши отцы много веков назад, сесть и без лишних разговоров, без бесконечных совещаний решить: война? Настоящая и безжалостная, до полной победы или окончательного поражения? Без утвердительных ответов на эти вопросы измученный восстаниями в провинциях Армект, лишенный боеспособной армии, не мог ввязаться в схватку, исход которой был весьма неопределенным. Войну удалось оттянуть — никто еще не объявил ее Вечной империи. Можно было переждать, сплести хитрую сеть интриг, поссорить между собой дартанские роды. Возможно, достаточно было пригрозить вооруженным конфликтом, показать стянутые с севера легионы, потребовать от дартанских группировок уступок, подготовиться к восстановлению контроля над Дартаном?

Офицеры молчали. Император понял, что не только он один забыл, что символизируют неудобные ступени в комнатах. Сидевшие за столом мужчины в мундирах уже почти не помнили, что они прежде всего армектанцы. Они служили Вечной империи, а Армект был всего лишь ее важнейшей частью. Их никогда прежде не собирали вместе, чтобы, как и их отцы, в одно мгновение решить — война или мир? Они даже не были уверены, действительно ли император спрашивал именно об этом.

— Я виноват, — снова сказал он. — Простите солдата, солдаты. Я недобросовестно служил своей госпоже.

Император тоже был легионером империи. Ни один сын правящего рода не мог этого избежать. Полвека назад шестнадцатилетний Авенор с копьем в руке стоял на страже перед воротами гарнизона. Он расстался с войском в звании подсотника, получив офицерский чин, как и любой другой солдат.

— И я виноват, император. Я подобострастно молчал, хотя уже много месяцев вижу, что Вечная империя разваливается. Прости меня. Простите меня все.

В комнате сидели только воины — все равные перед лицом военной судьбы. Могли бы исчезнуть стол, стулья и даже стены дворца… Хватило бы лагерного костра.

— И я виноват. Я доказывал сегодня, что служащие одному и тому же делу и одной и той же Непостижимой госпоже солдаты Дартанского легиона не заслуживают того, чтобы дать им в руки оружие. Я оскорбил своих товарищей. Они заслуживают шанса на победу — или на поражение и смерть с мечом в руке.

— Я тоже виноват…

— И я тоже.

 

28

Была поздняя ночь, но императорский дворец не засыпал никогда. Всегда кто-то бодрствовал, кто-то работал… В эту ночь работали также два самых главных человека в империи. Император и императрица.

Первая женщина Шерера, шестидесятишестилетняя, то есть чуть моложе мужа, никогда не выглядела уставшей. Спала она мало, еще меньше ела, и любой вопрос — если это только было возможно — решала с ходу. Развлекалась она нечасто, и то только в обществе мужчин. Порой она любила выпить пива вместе с дворцовыми гвардейцами, проиграть несколько золотых в кости, а иногда — вместе с тремя взрослыми сыновьями, еще когда они жили в Кирлане — поохотиться в собственных загородных владениях. Женские забавы — танцы, светские беседы, шутки — были ей непонятны.

Она никогда не скрывала своего возраста. Впрочем, еще недавно у нее для этого не было никаких причин… Она была настоящей армектанкой — смуглой, черноволосой и черноглазой, рано созревшей и долго остававшейся молодой. Седина и морщины появились поздно, но зато внезапно — тоже по-армектански. Если и старость ее императорского величества станет настоящей армектанской старостью, то это обещало еще долгие годы жизни в добром здравии, без следов каких-либо недомоганий, и наконец смерть — столь же внезапную, как и первые признаки старости. Шернь, может, и была мертва и неразумна, однако она очень любила сынов и дочерей равнин.

Еще до полуночи ее императорское величество Васенева приняла гостя. Фаворитка знала, что время не слишком позднее — во всяком случае, не для нее. Одна из дневных комнат императрицы превратилась в тихий кабинет. Ее высочество допускала сюда только самых доверенных лиц и решала наиболее доверительные вопросы — отчасти или полностью личные и значительно реже государственные. Впрочем, официально ее императорское величество была никем… Супругой правителя. Она не занимала никакого поста. Каждое распоряжение, каждый приказ подписывали соответствующие урядники. Малая печать ее величества виднелась только под письмами, содержание которых сводилось к вежливым просьбам: «Будь так добр, ваше благородие, принять этого посланника… Прошу, господин, благосклонно отнестись к этому вопросу…»

— Не помешаю, ваше величество?

— Ты никогда не помешаешь. Поговорить? Или по делу?

— По делу, ваше величество.

Императрица что-то писала пером на большом листе. Она умела разговаривать и писать одновременно, а порой бывало, что еще и диктовала второе письмо. На мгновение прервав свое занятие, она с отвращением посмотрела на испачканные чернилами пальцы.

— Где-то, похоже, накапала… не вижу… Ну, посмотри, у тебя ведь, кажется, прекрасное зрение! Сейчас я испачкаю все письмо, не знаю, где капнуло. Не тут?

Найдя пятнышко, она тщательно вытерла его с конторки, беззаботно воспользовавшись краешком платья. Платье было черное с коричневыми вставками, очень простого покроя и чересчур смелое, если принять во внимание возраст ее величества. «Мне наплевать, — сказала она когда-то мужу. — Я не откажусь от разреза на юбке, иначе упаду на первой же лестнице. Я императрица и буду показывать ногу каждый раз, когда сяду. А кто мне запретит? Ты?» Он не запретил, лишь рассмеялся. Жену он любил больше, чем жизнь и смерть, вместе взятые. С дикой армектанской взаимностью, безразличной к течению времени.

— Ну? Чего ты хочешь от меня, Агатра?

— Многого, как никогда, ваше императорское величество.

— Шутишь? — Васенева не переставала писать. — Сейчас, ночью? Это столь важно и срочно?

— Очень срочно, ваше величество. А насколько важно… не знаю. Пожалуй, только для меня.

— В таком случае я слушаю. Сколько у тебя ко мне дел?

— Одно… собственно, два, но они связаны друг с другом.

— Хорошо. Чего ты хочешь? Два дела, значит, только два слова. Короче — чего?

Агатра глубоко вздохнула.

— Повышения и защиты.

Ее императорское величество рассмеялась.

— Ты шутишь, — снова сказала она, макая перо в чернила. — Я защищаю тебя всегда и везде. А с повышением сейчас легко, легионы растут, как грибы после дождя. Разве что ты хочешь стать надсотницей гвардии? — Она вопросительно посмотрела на Агатру. — Умная девочка! Я так и знала, что нет.

— Ваше величество…

— Уже вижу, что в двух словах не получится. Тысячницей легиона? Какой у тебя стаж в звании надсотника?

— Шесть лет, ваше величество.

— Должно хватить… Но я никогда не вмешиваюсь в вопросы повышения, это слишком серьезное дело. Муж мне не позволяет, — совершенно серьезно сказала она.

— Ваше величество, может, лучше я начну с другой стороны. Дартанский легион выводят из Дартана.

— Откуда ты знаешь?

— Сегодня так решили на совещании.

— Я еще ничего не слышала. Знаю только, что воины устроили войну. Как дети. Вернее, как их деды.

— Действительно так, ваше величество.

— Ты была на том совещании? Наверное, нет?

— Нет, ваше величество. Но я замещаю командира отдельного гвардейского полулегиона и благодаря этому сразу же узнаю о решениях, принятых на совете.

— То есть мы все-таки выводим дартанцев из Дартана?

— Да, ваше величество. Неизвестно, однако, что делать с ними дальше. Рассматриваются разные возможности, но уже теперь ясно, что весь Дартанский легион придется реорганизовать. Кадровые гарнизоны из разных округов и городов нужно будет преобразовать в клинья и колонны по нормам военного времени. Насчет высшего уровня организации к согласию так и не пришли; предлагается отдельные клинья и колонны поделить между армектанскими легионами в качестве сил поддержки.

— Ты меня уже утомила. И почему вы, военные, всегда выражаетесь таким странным языком? Ты собиралась о чем-то попросить. Так о чем же, в конце концов? Хочешь командовать этим своим полулегионом?

— Для этого мне не нужно повышение. Командовать я буду наверняка, это уже давно решено. Мой командир — прекрасный солдат, но в поле он не выйдет из-за возраста. Он до сих пор не подал в отставку, поскольку его просили, чтобы он продолжал командовать, пока не будет объявлено о выступлении войск.

— Ну так чего ты хочешь?

— Еще там обсуждался вопрос о том, чтобы собрать хотя бы один или два дартанских полулегиона. Но командиры дартанских гарнизонов не обладают опытом командования чем-то большим, нежели колонна. Так что проблема в том, кого поставить на высшие командные посты. Понятно, что ни один по-настоящему хороший офицер добровольно не возьмется командовать плохо знающими язык, упавшими духом солдатами без оружия и какого-либо боевого опыта. Это не предвещает ничего, кроме поражений. Кандидаты будут, но, по меркам тех солдат, командиры, ставшие таковыми по ошибке. А теперь представь себе, что они вознесутся на вершину славы.

— Невероятно. Насколько я поняла, именно ты хочешь командовать этим… ненадежным войском? Это ты — командир, ставший таковым по ошибке?

Императрица уже какое-то время назад перестала писать. Опершись локтями о конторку, она вертела в пальцах перо.

— Ваше величество, ты сама знаешь, что это не так. Я хочу взять под свое начало армектанско-дартанский легион. Два дартанских полулегиона и мой собственный. Но я только надсотница и не могу командовать легионом.

— Я предложу твою кандидатуру императору. Предложу повысить тебя в звании. Он о тебе очень хорошего мнения, так что должен согласиться, особенно когда я подскажу ему идею насчет смешанного легиона. Он ценит каждого, кто готов принять вызов. Довольна? А теперь скажи, зачем тебе это нужно.

— У меня свои счеты в Дартане.

— А точнее — в Сей Айе?

— Так точно, ваше величество.

— Значит, ты тоже считаешь, что за всем этим стоит Буковая пуща?

— Я уверена, ваше величество.

— Но ты понимаешь, что можешь принять участие в войне и не встретиться ни с кем оттуда?

— Я солдат, императрица. Знаю. Я не ищу личной мести. Я хочу лишь доказать, что солдаты Вечной империи… — Она глубоко вздохнула и огляделась по сторонам, словно ища подсказки. — Доказать, что солдаты Вечной империи тоже умеют очень быстро маршировать.

Васенева поняла, что имеет в виду Агатра, поскольку все подробности ее путешествия в Буковую пущу были ей хорошо известны. После возвращения подсотница не только ей обо всем доложила, но еще и искренне перед ней исповедовалась…

Она призналась во всех глупостях, которые совершила. Императрица разгневалась, швырнула в нее бокалом и выгнала за дверь, а потом простила.

— Я получила письмо от посланника, с которым ты была в Сей Айе. Новая княгиня, насколько я поняла, — это нечто вроде памятного знака от одной из трех мифических сестер. У них там традиция — вечно ожидать возвращения Роллайны. Но из княгини вся Шернь уже испарилась.

— Шернь — последнее, ваше величество, чего следует опасаться в этой женщине.

— Ты ее боишься?

— Нет, ваше величество. Но это… очень жесткая баба, — серьезно заявила Агатра.

— Мне не нравится, что ты идешь на войну.

— А я, ваше императорское величество, не могу этого дождаться.

— А может, не давать тебе повышения? Кто тут со мной останется? Одни старики и жабы.

— Ваше императорское величество… можешь меня даже понизить. Я пойду в клине пехоты, с луком в руках, если другой возможности не будет.

Близко и далеко одновременно — в том же самом дворце, но в восточном его крыле, удаленном на четверть мили от покоев императрицы, трудился ее супруг император. Несносный военный язык, столь досаждавший ее величеству, достойнейшему Авенору приносил отдохновение. Управляющий личными владениями императорской семьи, имперский интендант и первый страж казначейства не изъяснялись на военном языке.

— Перемещение имперских войск не может не повлиять на стоимость государственных земель, и ваше величество прекрасно об этом знает.

Его величество не знал, но понимал, что имеет в виду интендант.

— Значит, я поступил в точности наоборот по отношению к тому, как следовало поступить.

— К сожалению, да, ваше императорское величество. На земли, лежащие возле северной границы, нет спроса. Впрочем, спрос на них никогда не был велик. Это опасные территории, которые не скоро приносят доход, сперва в них нужно немало вложить. Снижение арендной платы или даже продажа этих земель по самой низкой цене, возможно, и могло бы помочь, но не сейчас, когда оттуда ушли войска. Никто не купит землю, отданную на милость алерцев. Какое-то время спустя леса и пахотные земли и даже пастбища на севере не будут иметь никакой ценности. Следовало продать их два месяца назад.

— А имперские владения в Дартане? То же самое?

— Они не имеют никакой ценности.

— Мы вообще можем еще хоть что-нибудь заложить и продать? — Уставший император не скрывал раздражения. — А движимое имущество? Ничего?

— В лучшем случае — плата за мосты и порты. Всевозможные пошлины. Можно передать право взимания этих плат в частные руки. Продать эти права или сдать в аренду.

— Мы же разрушим финансовую систему Вечной империи! — запротестовал казначей. — Поступив так, мы лишим государственную казну лучших, гарантированных и постоянных доходов и тем самым потеряем доверие кредиторов. Кредиты под залог будущих налоговых доходов дают не слишком охотно, особенно если получатель кредита и без того уже отягощен процентами. Кредиторы умеют считать и знают, что чем больше мы отдадим в залог, тем больше будет хлопот с выплатой процентов и самого долга. А ведь достаточно случиться засухе или падежу скота, чтобы налоговые сборы резко упали. Это не имело особого значения, когда Кирлан получал доход от всех провинций империи, поскольку вряд ли стоило ожидать засухи сразу во всем Шерере, но теперь налоги и арендную плату мы получаем только из Армекта. Морская провинция до сих пор проедает все свои собственные доходы, и Дорона охотно попросила бы у Кирлана дотаций, вместо того чтобы…

Император махнул рукой.

— Городские бани, принадлежащие империи? Публичные дома?

— Публичные дома мы как раз сейчас продаем. Бани не приносят дохода, даже наоборот, требуют дотаций.

— Соляные копи?

— Уже заложены.

— Ведь не все? Знаю, что не все!

— Армектанские — все. Большинство уже несколько лет, а последняя несколько месяцев назад. С их помощью мы частично финансировали гаррийскую войну…

— У империи больше не осталось соляных копей?

— Остались, достойнейший. В Дартане.

У империи действительно не осталось соляных копей.

— Заложите и продайте что-нибудь. Берите в долг. — Авенор тяжело поднялся из-за стола. — Урезать все расходы, кроме необходимых. Все направить на войско.

Сановники встали, когда встал император.

— Достойнейший…

— Ваше величество…

— Все направить на войско. — Император не собирался уступать. — Если рухнет весь Армект, то мы будем сидеть на траве, но с луками в руках. Легионы уже представили примерные сведения о расходах. Наверняка завышенные, я иллюзий не строю… Поручаю проверить эти счета и уточнить. Деньги должны найтись, и меня не волнует откуда. Я подпишу все, что вы представите мне на подпись. Идет война. О торговых выплатах и доходах от пошлин будем беспокоиться после войны. Заложи или продай все, что у меня еще осталось, — обратился он к управляющему. — Дом в Роллайне не продашь, знаю… Лесов у меня, кажется, больше нет? Начни с Жемчужин ее величества, она никогда их не любила. И вообще, уволь лишнюю прислугу, одеваться я и сам могу.

— Ваше величество… — У интенданта имелся еще один вопрос.

— Да, знаю и помню. Неделя. В течение недели я хочу иметь полный отчет на тему того, где и как можно заказать всякого рода военное снаряжение. За подробностями, ваше благородие, обращайся к интендантам легиона. Что-нибудь еще?

Больше вопросов не было.

Император вышел.

В высоком канделябре у изголовья кровати горело несколько свечей. Несмотря на очень позднее время, ее императорское величество, по своему обычаю, читала на ночь. Маленькие дорожные свитки, все более распространенные в Армекте, были для этого весьма удобны.

При виде супруга императрица подняла взгляд и улыбнулась. Авенор подошел к кровати, присел на край и дотронулся до свисавшей со свитка титульной ленточки.

— «Настоящая история Белогривой»? Ведь это для девиц на выданье. Она его любила…

— …а он этого не замечал, — спокойно закончила она. — Для женщин подобные истории никогда не стареют.

Он кивнул.

— Но к сожалению, стареют люди. Я стар, ваше императорское величество.

— Без сомнения. Я тоже.

— Я приказал продать всех твоих Жемчужин.

— Спасибо. Мы разорены?

Он вздохнул.

— Я бы сказал иначе. Мы самая бедная императорская семья за последние лет двести. Но голод не заглядывает нам в глаза и заглянет еще не скоро.

— Не будем об этом.

— Еще немного, хорошо? Я не засну, если тебе не исповедаюсь.

— Мужчина — словно большой кот, — сказала она. — Во всяком случае, ходячее чудовище. Хотя… все эти вечные сомнения — наверняка не кошачья черта. Ты решил? Принял решение, отдал соответствующие приказы? Радуйся и спи.

— Я разрушил Вечную империю. Мне казалось, что армектанский мир, вечный мир, должен наконец принести нечто большее, чем застой и скуку. Я верил, что империя — действительно единое целое. Возможно, не считая Гарры… Я не успел сделать ничего, что объединило бы с нами этот великий народ.

— Не будь наивен, — сказала императрица. — Этот великий народ, если бы только мог, уже тысячу лет назад выжег бы огнем весь Шерер. И за эту тысячу лет ничего не изменилось. Лучше всего с точки зрения гаррийца ты бы поступил, если бы казнил всех подданных империи, после чего повесился бы сам.

— Но Дартан? Много веков назад враждующие армектанские княжества навязывали друг другу куда больше обычаев и законов, чем Армект навязал Первой провинции. Дартанцы у себя дома, в своем собственном краю, говорят на собственном языке, а императорский представитель — коренной дарт, выросший на их земле.

— Они хотят быть свободны. Они хотят быть народом.

— Народ? Свободны? Нет, Васенева. Дартанские рыцари и магнаты свободны? Они не хотят свободы, они хотят лишь по-старому враждовать, сжигая деревни соседей из-за несвежего мяса, поданного кому-то столетия назад на ужин. Разве на этом должна основываться их свобода и право на самоопределение? Все, чего требует от них Кирлан, — не начинать братоубийственные войны.

— Я всегда считала, что мы требуем слишком мало.

— Знаю, знаю, Васенева… Здесь должен быть один великий Армект, простирающийся по всему Шереру. Я знаю, о чем ты думаешь. Но, Васенева, я знаю кое-что еще. А именно — если бы ты правила Вечной империей, если бы вообще миром правили женщины, то плач и стоны доносились бы из каждого закоулка.

— Мы жестоки, — снисходительно кивнула она.

— Нет. Но у вас слишком маленькие сердца, вы умеете любить только своих детей. Иногда еще — избранного вами мужчину. Во имя этой любви вы готовы на что угодно. Я бы хотел хоть раз в жизни встретить женщину, имеющую какую-то великую цель, не связанную с ее дочерью и сыном, и даже готовую достичь этой цели вопреки их счастью. Бедный Рамез, как же я его понимаю! — сказал он, вспоминая безумные поступки зятя, ставшие причиной падения Громбеларда. — Я вынужден был ему помешать во имя блага империи и поддержал нашу дочь… Но Верена хотела лишь иметь своего мужчину, для себя и только для себя. Все, что она сделала, ничему больше не служило, в лучшем случае делу Громбеларда. Маленькое женское сердце.

— У меня трое сыновей. Я никогда не добивалась привилегий ни для кого из них.

— Да, Васенева?

— Неужели добивалась?

— Ты не добиваешься. Ты сражаешься с железным упрямством. Всю свою жизнь ты посвятила тому, чтобы построить их будущее. Армии, по моей вине, почти не осталось, зато у Имперского трибунала дела идут как никогда лучше. Но что это за учреждение? Каким оно стало благодаря тебе? Кирлану он служит верно, но… самое большее заодно со всем прочим. Урядников, стоящих на страже имперского закона и единства Вечной империи, ты превратила в сборище нянек для наших сыновей. Ибо наши сыновья останутся, когда нас уже не будет, а мы оба знаем, что они ни на что не годятся… Они передерутся между собой за вице-королевские троны в провинциях, а один захочет усесться здесь, в Кирлане. Ты всю свою жизнь вяжешь невидимую сеть, которая опутает их, когда они захотят причинить вред друг другу.

— Я никогда так не думала, — помолчав, ответила она.

— Знаю.

Достойнейшему императору действительно не требовалась помощь, чтобы раздеться. Он задул свечи и вскоре уже лежал возле жены.

— Разрешишь мне сегодня спать здесь?

— Кровать очень широкая, — тепло и ободряюще ответила она. — А ты в ней хозяин, не гость.

Возможно, в прекрасных сказках о страстной любви до самого гроба действительно крылось зерно правды? Руки старого императора ласкали не тело пожилой женщины, но гладили кожу самого близкого и самого важного для него существа. Оба хотели отдавать, а не получать. Важно было, что чувствует другой. Целуя жену, Авенор ощущал испытываемое ею удовольствие, и это доставляло удовольствие ему самому; постепенно привлекая мужа к себе, Васенева хотела дать ему тепло и ту прекрасную, заботливую власть над женщиной, из которой мужчина черпает столько сил. Она знала, что рядом с ней он никогда не чувствует себя слабым, даже если годы иногда давали о себе знать, вызывая легкое недомогание. Легкое, ибо лишь телесное… Эти два человека, будучи вместе, никогда не познали горечи сомнений или невозможности. Возможно, и реже, но зато полнее, чем в молодости, они могли радоваться усталости, наслаждаясь удовлетворенностью и блаженством. Полвека совместной жизни позволяли с презрительной, хотя и сочувственной улыбкой поглядывать на юношеское возбуждение, быстрое и преходящее. Несерьезное… Молодое вино наверняка утоляло жажду, но совершенным вкусом обладало лишь зрелое.

Вдыхая запах волос жены, Авенор ощущал утомление и сонливость. По ее шее стекала теплая капля пота.

— Я устал. А ты нет?

— Я тоже, хотя этого и не видно, — тихо ответила она, зная, что имеет в виду ее мужчина. — Ты хочешь… уступить?

В темной спальне долго было тихо.

— Как только закончим войну. Я отрекусь в пользу Верены.

— Женщины с маленьким сердцем?

— Большие сердца этому миру не нужны. Я неумный, добродушный палач… За время моего мягкого правления на этой земле пролилось больше крови, чем я смог бы пролить с бичом в руках. Верена придавит коленом к земле весь Шерер. Сейчас нужен именно кто-то такой, Васенева.

Она молчала, задумчиво глядя в темноту и пытаясь найти ответ на сотню вопросов сразу.

— Но Верена не может иметь детей… А кто после нее?

Ответа не последовало. Достойнейший император А. С. Н. Авенор ровно дышал во сне.

— В конце концов… это уже не наши проблемы, — сказала она, закрывая глаза.

 

29

Ее величество позвала к себе Агатру лишь через неделю.

Надсотница почти потеряла терпение. Несмотря на то что императрица обещала ей свое покровительство, вовсе не было очевидно, состоится ли желанное повышение. Речь ведь шла о чем-то куда более важном, нежели присвоение кому-то очередного звания. Совершенно неформальным, не имеющим ничего общего с уставным порядком. Офицер среднего ранга выступал с предложением, которое могло иметь весьма существенные — как с военной, так и с политической точки зрения — последствия. Вопрос фактической ликвидации Дартанского легиона — ибо именно таковой являлось распределение его отрядов между армектанскими легионами — надлежало рассмотреть в первую очередь. Создание двух дартанских полулегионов под общим командованием означало, что Первая провинция будет достойным образом представлена в будущей войне. Клинья и даже колонны можно было доверить дартанским подсотникам и сотникам с сомнительными способностями. Однако состоящий в основном из дартанцев легион — совсем другое дело. Князь — представитель императора из Роллайны, хотя и сидел временно в Тарвеларе, все еще сохранял свой пост. Вряд ли он был склонен ссориться из-за распределения низших командных постов. Но надсотники и тысячник-комендант легиона? Могло оказаться, что надсотница Агатра завязала петлю на собственной шее, — достаточно было принять ее предложение, отклонив при этом просьбу о повышении… Отборный армектанский полулегион вместе со своим командиром мог угодить под начало какого-нибудь дартанского пустозвона, военный опыт которого сводился к нескольким месяцам, проведенным полвека назад на каком-нибудь форпосте на севере (ибо каждый, начиная с сотника, должен был там отслужить).

Ждать решения было крайне утомительно.

Агатра, однако, не скучала. Уже несколько месяцев все три колонны полулегиона гоняли в хвост и в гриву. Если бы комендант Йокес мог увидеть, к чему привели действия его спешившейся конницы, он вырос бы в собственных глазах, но вместе с тем наверняка и разозлился бы. Вне всякого сомнения, он произвел в свое время желаемое впечатление, но заодно дал повод для дрессировки трех сотен воинственных зверей, которым, возможно, вскоре предстояло встать напротив передовой линии его войск. Ответственная за дисциплину и обучение заместитель командира полулегиона, обленившаяся за время пребывания на посту фаворитки при императорском дворе, больше времени проводила в Кирлане, чем в своем гарнизоне рядом с городом. Но так было когда-то. После возвращения из Буковой пущи надсотницу, которую и без того недолюбливали солдаты, попросту возненавидели. Иногда в гарнизон приезжал ее муж, мелкий городской урядник, — поговаривали, что с целью исполнения супружеских обязанностей, хотя бы раз в месяц… Похоже, действительно так и было. Возможно, надсотница записала где-то имена своих детей, поскольку в противном случае наверняка успела бы их забыть. Бесконечные марши, стрельбы, силовые упражнения и купания в ледяной реке (была лишь ранняя весна!) уже выходили солдатам боком. Мелкая, лениво несшая свои воды Кевра имела возле устья ширину в полчетверти мили. Через месяц в полулегионе не было солдата, который не преодолел бы ее в обе стороны. Мокрые всадники судорожно цеплялись за гривы плывущих лошадей, соперничая с лучниками и топорниками. Несчастные пехотинцы, то плывя, то идя по многочисленным мелким местам, толкали перед собой десятки неуклюжих плотов, нагруженных самыми тяжелым или могущим пострадать от воды снаряжением. В намерения подсотницы не входило ни утопить, ни застудить насмерть своих солдат; форсирующих реку легионеров и гвардейцев сопровождали лодки, готовые поспешить на помощь тонущим, на берегу же ждали кружки с водкой и котлы с горячим супом (которые отнюдь не добрались туда сами — повара вместе с частью прислуги преодолели реку несколько раньше, вместе с отрядом добровольцев передовой стражи…). Точно так же, когда объявлялся форсированный марш, за колоннами двигались повозки, подбиравшие тех, кто действительно нуждался в помощи. Они пригодились многим. Два раза полулегион маршировал целые сутки, от рассвета до рассвета. Шли все, в том числе и спешившиеся конники. В первый раз они преодолели пятьдесят две мили. Во второй — пятьдесят шесть. Это было почти вчетверо больше, чем предписывали нормы. Считалось, что пехота должна преодолевать в среднем пятнадцать миль в день.

Но надсотница плавала и ходила вместе со всеми. Ее терпеть не могли, но вместе с тем ею восхищались. Эта женщина была вдвое старше, чем ее подчиненные. Первый суточный марш она не сумела пройти до конца — со стертыми до живого мяса ногами ее пришлось уложить на повозку. Это она перенесла спокойно — целый обоз вез вместе с ней почти сотню двадцатилетних парней и всех девушек полулегиона. Второй марш, через месяц, она завершила во главе подчиненных.

Через несколько месяцев учений солдаты получили награду. В гарнизоне появились десятники и офицеры в светло-серых мундирах. Император послал их специально затем, чтобы они посмотрели, как тренируется армектанский гвардейский полулегион… Через три дня они вернулись в Кирлан. Вскоре пришло письмо с просьбой прислать добровольцев — четверых щитоносцев и столько же пеших лучников. Впервые в истории империи императорская гвардия готова была принять пополнение не только из гвардейских клиньев, но и из обычных отрядов легиона… Надсотница прочитала письмо на утреннем построении и потребовала от своих офицеров представить список добровольцев. Она ждала до вечера, потом пошла спать.

Никто не вызвался.

Известие об этом отправили в Кирлан. Император ответил лично; его короткое, состоявшее из полутора десятков слов письмо повесили на стене в большой столовой. Император не держал обиды на солдат гвардейского полулегиона. Он восхищался их выдержкой и называл их образцом для остальных.

Все три колонны, сначала гвардейская, потом остальные, получили от Агатры по пять дней отпуска. Потом учения возобновились.

Надсотница отнюдь не скучала, ожидая вызова во дворец.

В Кирлане произошло нечто странное, и надсотница пыталась понять, что именно. В дворцовых коридорах толпа придворных, просителей и прислуги внешне оставалась такой же, как всегда. И тем не менее что-то изменилось… Агатра прошла полдворца, прежде чем поняла, в чем дело. В воздухе висела война.

В воздухе висела война, и надсотница гвардейского полулегиона поняла, что это значит. Это вовсе не был эпитет, придуманный кем-то, кто сам не знал, что говорит. Будучи армектанским солдатом, ветераном многих битв и кампаний на северной границе, Агатра вспомнила, каким весом обладает взгляд Арилоры. Когда Непостижимая госпожа опускала к земле лицо, все чувствовали ее дыхание. Война, третья из сил, самая могущественная из всех. Неуничтожимая, висящая между Шернью и миром, правящая даже Полосами и Пятнами. Агатра чувствовала себя странно помолодевшей. К ней словно вернулось нечто забытое, нечто, являвшееся для солдата самим смыслом существования.

Арилора поселилась во взглядах, которые бросали на Агатру обитатели и гости дворца. Голубой мундир с серыми полосками почетного гвардейца привлекал теперь куда больше внимания, чем самое красивое платье. Какой-то мужчина на лестнице (кто это был? дворцовый урядник?) протянул руку и, улыбнувшись, подал ей деревянную собачку. Она машинально взяла ее и удивленно остановилась; потом обернулась, но незнакомец уже ушел. Недорогая игрушка, наверняка купленная для ребенка… Она поняла, что этот человек просто хотел ей что-то дать. У него в руке оказалась игрушка, и он дал ее женщине-солдату, которой завтра предстояло где-то далеко вновь возрождать армектанскую гордость. Это был армектанец. Если он даже и не служил Непостижимой госпоже, то уважал ее и чтил.

Агатра уже знала, что Армект выиграет эту войну. Как и любую другую, рано или поздно. Армект вырос из войны — и, возможно, точно так же война выросла из Армекта. Ведь где-то и когда-то она родилась… Агатра знала где.

Ее императорское высочество работала в дневном кабинете. При виде своей фаворитки она лишь махнула рукой и кивнула на комнату рядом, не переставая диктовать и вместе с тем слушая какого-то человека, небогатого мужчину чистой крови, а может быть, мещанина, поскольку по его одежде понять было трудно. Агатра пошла, куда ей было указано. Долго ждать не пришлось. Она смотрела в окно, когда за спиной скрипнула открывающаяся дверь.

— У меня два дела и ни минуты времени, — сказала ее величество, идя к стене, на которой висели многочисленные полки.

Агатра ждала. Васенева нетерпеливо перекладывала какие-то листы и свитки на полках, видимо, в поисках нужного письма. Наконец нашла.

— Завтра или послезавтра твой командир вручит тебе удостоверение тысячника легкой пехоты. Обрадуйся, сделай вид, будто это для тебя новость. Пусть старик получит удовольствие оттого, что сделал тебе сюрприз. Таким образом приобретают друзей.

Агатра с величайшим трудом сдержала радость.

— Спасибо, — сказала она. — Значит ли это, ваше величество?..

— Ты будешь командовать легионом, который сама для себя придумала. Мало того, через несколько дней ты получишь приказ выехать в Тарвелар. Сама выберешь солдат из всех, кто туда доберется. У меня тоже появилась идея… что, не веришь? Напомни там насчет полулегиона дартанской гвардии, это, кажется, стража представителя? Она ему не понадобится, и потому она твоя. Через два-три дня будет созван новый военный совет. На этот раз ты уже примешь в нем участие.

Ошеломленная Агатра молчала.

— Но теперь у меня к тебе дело. Полгода назад ты была в Акалии. Слушаю тебя. — Она показала два письма, которые держала в руке. — Их я отправляю еще сегодня. Верховный судья трибунала в Кирлане отзывает первого наместника, по этому поводу твое мнение меня не интересует. Но это, — она подняла свиток побольше, — приказ о переводе для тысячницы, командующей акалийским гарнизоном. Тысячница Тереза? — Она заглянула в письмо. — Насколько я помню, весьма знаменитый воин. Ее переводят в тыл, поскольку северная граница — теперь тыл. Слушаю тебя.

Агатра молчала.

— У меня нет времени, — раздраженно сказала императрица. — Я спрашиваю твоего мнения, поскольку у меня на то есть причины. Ты была там и давно знаешь эту женщину. Я слушаю.

— Перевод в тыл? — Агатра не могла поверить.

Императрица выжидающе смотрела на нее. Надсотница взяла себя в руки, ибо было совершенно ясно, что Васенева сразу же выставит ее за дверь, если не услышит чего-то достойного внимания.

— Это лучший городской гарнизон, который я когда-либо видела. А тысячница Тереза — возможно, лучший командир из всех, что есть в Вечной империи. Особенно когда речь идет о действиях конницы. Если в Морской провинции нет никого лучше нее, то уж в Армекте наверняка тем более нет. Я никого подобного не видела, а я знаю всех армектанских тысячников и надтысячников.

— Если бы завтра ей предстояло стать главнокомандующим всех армектанских войск? Здесь, в Кирлане. Не вождем на войне. Самым главным воином здесь, в этом дворце. Я слушаю.

У Агатры перехватило дыхание.

— Это… обсуждается?

— Надсотница, у меня действительно нет времени.

Агатра не знала, что сказать. Она понятия не имела о том, что задумала императрица. Действительно ли надсотница полулегиона могла сейчас помочь или помешать карьере своего бывшего командира? Главнокомандующий всеми войсками Армекта?

— Нет, ваше величество, — с тяжелым сердцем сказала она.

Императрица удивилась.

— Нет? Почему?

Агатра вздохнула.

— Тысячница Тереза… действительно замечательный командир. Но такая должность… нет, ваше величество. Наверное… наверное, она не справится. Наверное, даже не захочет… Не знаю, ваше величество.

— Ты шутишь. Не справится?

— Главнокомандующий в Кирлане — скорее политик, чем солдат, императрица. Тысячница Тереза… Нет, ваше величество.

— В Акалии она прекрасно справляется. Кажется, будто никто там ничего не решает. Только она.

— Это военный округ, ваше величество. В военных округах коменданты гарнизонов имеют решающий голос. Именно этого ведь от них и ждут, чтобы они действовали решительно. Но здесь, в столице? Нет, ваше величество. Тысячница будет здесь пытаться руководить высшими урядниками так, как она руководит своими офицерами. Я… сама видела, как она вышвырнула за дверь первого наместника. Он это заслужил! — поспешно добавила она. — Здесь… через несколько месяцев ее лишили бы должности. Так мне кажется. Ей пришлось бы уйти… и притом бесславно. Слишком обидно для нее.

— Ты ее не любишь? Пытаешься поломать ей карьеру?

Агатра прикусила губу, но подняла взгляд.

— Ваше величество, я знаю, что у тебя нет времени, — смело сказала она. — Но я не могу тебе помочь, не зная, о чем ты, собственно, спрашиваешь. Какое имеет значение, люблю ли я тысячницу Терезу? Я ею восхищаюсь и завидую ее славе. Отправлять ее в тыл, я считаю… слишком глупо, ваше величество. Идет война, и мы ее проиграем, отправляя в тыл лучших командиров. А должность в Кирлане, для прекрасного полевого командира… но именно полевого! Тереза без солдат… с пером, вечно за конторкой? И то и другое глупо. Достаточно, ваше величество?

— Первую глупость придумала я. Вторая возможность никогда не рассматривалась.

Агатра окончательно растерялась.

— Не рассматривался перевод тысячницы в Кирлан и назначение ее главнокомандующим легиона?

— Нет. Подобную мысль даже глупая императрица считает глупостью.

— Ваше величество… Я не говорила…

— Я слышала, что ты говорила. Спасибо. Возвращайся в гарнизон и жди своего повышения.

Надсотница по-военному поклонилась и направилась к выходу.

— Подожди, — сказала Васенева, останавливая ее в дверях. — Не сердись. Я хотела знать, разбирается ли тысячница в политике. Только и всего. Беги.

Агатра, все еще мало что понимая, скрылась за дверью.

Императрица осталась одна, сжимая в руке свитки.

Утром она серьезно поссорилась с мужем. Это была ссора политика с солдатом… Теперь она стояла, глубоко задумавшись, обиженная и недовольная. Наконец она посмотрела на печати и, разорвав один из свитков, смяла его и бросила на пол.

Потом вернулась в кабинет.

— Отправить немедленно в трибунал в Акалии, — сказала она, протягивая свиток уряднику. — На чем я остановилась? — спросила она писаря. — Все, вспомнила. Пиши: «Так что я склонна прислушаться к просьбе, но не прямо сейчас. Вооружись терпением, господин, и не принимай пока никаких связывающих тебя решений».

Диктуя, она нашла маленький листок и, встав у свободной конторки, написала: «Это была глупая идея, ты прав. Делай так, как ты сказал. Извини, что я на тебя накричала». Она сложила листок пополам.

— Императору, немедленно. А ты пиши дальше: «Подробные указания будут переданы…»

 

30

Ее благородию Терезе, тысячнику-коменданту

Из Тарвелара, Агатра,

Военного округа Акалии, почетной подсотнице

тысячник легиона,

армектанской гвардии в Акалии

почетный сотник армектанской гвардии

Комендант!

Война.

Яне слишком умею писать письма. Едва-едва. Доклады я кое-как царапаю. Не смейся надо мной, Тереза.

Тереза, весь Кирлан, весь Тарвелар и вообще весь Армект живет лишь приготовлениями к дартанской кампании. Я получила бы по ушам, если бы стало известно, что я написала тебе это письмо, так что хорошенько его спрячь, а лучше всего сразу выбрось. Хотя что я говорю — выбрось? Уничтожь! Мы расстались не в слишком дружеских отношениях, но мне очень важно, чтобы наша встреча была другой. Во-первых, я должна обязательно втереться к тебе в доверие, комендант. Да нет, я просто шучу. Но вскоре мы так или иначе сядем в какой-нибудь комнате, чтобы высказать все в глаза друг другу, ибо Непостижимая не пожелает поддержать в сражении солдат, которые неприязнь к врагам переносят на товарищей. Тереза, когда я пишу это письмо, в Акалии уже наверняка появились первые дартанские легионеры, а когда ты его получишь, во всем Дартане, кроме морской стражи, не будет уже ни одного солдата империи. В Кирлане, когда рождались первые планы, никто не ожидал, что вывод Дартанского легиона в Армект удастся столь хорошо. Все прошло крайне удачно, конные легионеры из северного и центрального Дартана форсированным маршем прошли прямо в округ Тарвелара и в твой. Из первых докладов следует, что никто их не задерживал, но я этому даже не удивляюсь, поскольку, похоже, там не сразу стало ясно, что речь идет не о каких-то усиленных патрулях или перемещении сил из гарнизона в гарнизон. А потом тем более никто уже не беспокоился, поскольку это означало бы объявление войны империи и разрыв переговоров с Кирланом, а переговоры мы теперь ведем со всеми. Пешие солдаты из северного Дартана точно так же прошли прямо до самого Армекта, все остальные уже в южном Дартане и либо садятся на корабли, либо как раз сейчас на них плывут. В южном Дартане морская стража будет удерживать только два портовых города, Ллапму и Нин Айе, до тех пор, пока это будет возможно. Забрав легионеров, которые доберутся до менее значительных портов, морская стража уже туда не вернется, усилив гарнизоны Ллапмы и Нин Айе или перейдя в Армект, в том числе и под твое начало. Неизвестно, что делать с этими моряками, поскольку даже команды и сигналы у них не такие, как у пехоты легиона, так что использовать их в поле практически невозможно. Рассматривается вопрос о замене этими солдатами нескольких городских гарнизонов поменьше, рассмотри и ты такую возможность, поскольку я знаю, что ты содержишь какие-то подразделения в Громбеларде. Патрульную службу на улицах могут нести в том числе и моряки, и даже вооруженные столкновения с какими-нибудь громбелардскими бандами — не то же самое, что сражения с дартанской рыцарской конницей, так что морская пехота наверняка справится. Сперва вообще предполагалось заменить не только морской стражей, но и Дартанским легионом все возможные армектанские гарнизоны, потом, однако, решили, что это расходится с целью. Уже давно из городских гарнизонов забрали все, что можно было забрать, — не только лучших людей, особенно тех, кто когда-то служил на севере, но также все доступное оружие и снаряжение. Возник бы лишь никому не нужный хаос, а в итоге в Дартан пришли бы столь же ценные и столь же вооруженные отряды, как и те, что оттуда ушли, вот только армектанские солдаты не знают языка и местных обычаев. Так что, Тереза, Дартанский легион будет сражаться в Дартане, под твоим командованием! Я сама приведу тебе вполне неплохой армектанско-дартанский легион. Кроме собственного гвардейского полулегиона у меня есть тяжеловооруженный (и насколько тяжеловооруженный!) полулегион дартанской гвардии — это хорошо обученные солдаты, почти как наши легионеры. Третий полулегион состоит из обычных дартанских легионеров, я пока занимаюсь его организацией. Мне не хватает всего — оружия, прислуги, материалов, припасов, обозов… Действительно всего. Но сами солдаты, хотя и трудно в это поверить, не так уж и плохи, например, мне удалось найти несколько десятников, которые еще простыми солдатами участвовали в гаррийской войне, поскольку здесь каждый, кто когда-либо участвовал в сражениях, сразу получает должность в легионе или его переводят в гвардию — это заслуженный ветеран, представляешь? Есть также немного армектанцев, есть очень хорошие курьеры на прекрасных конях, и вообще коней все они привели великолепных, это не наши степные лошадки! Я нашла даже одну девушку, коренную дартанку, и взяла ее к себе. Все эти солдаты хотят сражаться! Они хотят доказать, что они не хуже наших, что их несправедливо презирают. Им нужны лишь оружие и командиры. Сейчас я сижу в Тарвеларе и жду, что еще прибудет.

Тереза, уже есть военные планы. Вскоре ты получишь точные приказы, но сейчас подумай об организации и обучении огромного количества людей. Под Тарвелар придут все армектанские легионы, в том числе четыре с северной границы. Дартанский легион будет отправлен в тыл, все должны в это поверить, и самое главное — все в Дартане. В действительности, не считая моего, будут сформированы как минимум два полных легиона. Эти солдаты попадут под твое начало, в какой-нибудь лагерь между Акалией и Рапой, который будет не лагерем каких-то никому не нужных солдат-скитальцев, отдавших все свое оружие Армектанскому легиону, как тут пытаются всех убедить, но базой для реорганизации войск. Дартанцы не только ничего не отдадут, но, напротив, получат столько вооружения и снаряжения, сколько можно будет им послать. Все это должно быть сделано четко и быстро, не говоря уже о сохранении тайны. На подготовку времени будет немного, может быть, неделя. За это время дартанские легионеры научатся самое большее узнавать своих новых командиров, вспомнят команды и сигналы, которых не слышали много лет, впрочем, ты сама лучше знаешь, чему можно научить за неделю. Радует хотя бы то, что все эти люди пусть давно и кое-как, но все же прошли школу тяжелой стрелковой пехоты. Тереза, в любой момент жди повышения, тебе будет доверено командование Восточной армией, состоящей из твоего собственного легиона, моего гвардейского и двух или трех дартанских. Эту войну должны выиграть мы! Западная армия при поддержке группировки Справедливых, с которыми мы ведем переговоры (с Эневеном тоже, но лишь для видимости), нанесет удар по Дартану в направлении на Лида Айе, Семену и Сенелетту, отвлекая на себя все силы воскрешенных рыцарей королевы, а может быть, и те, что выйдут из Буковой пущи (я там была и знаю, что какие-то наверняка выйдут). Если существование организованной Восточной армии, а также ее предназначение нам удастся сохранить в тайне, ты со своим войском нанесешь удар из-под Акалии по Роллайне, а в особенности по владениям К. Б. И. Эневена и дружественных ему Домов. Все это мы предадим огню, деревни и принадлежащие дартанским родам селения, вообще все. Захватив Роллайну, мы оставим от родовых дворцов лишь развалины, а затем зайдем в тыл Эневену, отрезав его от снабжения из глубины края. Это стратегические основы, детали же этого плана, естественно, остаются на усмотрение командующего Восточной армией, то есть твое. Укрепленных крепостей в Дартане нет уже много веков, а города давно утратили оборонительное значение, так что вряд ли тебе придется вести долгую осаду, впрочем, это ты сама лучше меня знаешь. Добудь хорошие дартанские карты! В краю, где столько рек, захват мостов и переправ будет равносилен победе в войне. Но — прости, что я пытаюсь тебя учить. Ты все это знаешь лучше меня.

Тереза, мы выиграем эту войну! Если даже план не удастся, если противник догадается, для чего будут использованы выведенные из Дартана имперские силы, — мы выиграем эту войну, Тереза. На закрытом военном совете в Кирлане было сказано: «Мы идем на войну!» — и это услышал весь край. Точно так же все уже знают, что император и императрица сами стелют себе постель на ночь и сами себя обслуживают за столом, поскольку уволили всю прислугу. Все знают, что у ее императорского величества есть только три скромных платья, поскольку она продала всю свою одежду и драгоценности и отдала деньги на нужды войска. Я никогда не видела ничего подобного — Непостижимая пришла в Армект и снова принимает на службу своих лучников равнин, тех лучников, которые сидят в городах, в имперских и личных владениях и давно сменили луки на сапожную дратву и хлебную квашню, а коней на купеческие повозки, но в душе остались лучниками, отцы которых завоевали весь Шерер. Имперские сборщики налогов не успевают принимать добровольные пожертвования на войско. Тот, у кого есть вооруженный отряд, оставляет в своих владениях самое большее половину солдат, а с остальными является в комендатуру ближайшего городского гарнизона. Личные солдаты заменяют имперских, неся патрульную службу на улицах и трактах, получая жалованье из личных денег. Благодаря этому сотни солдат из кадровых легионов направляются в сборные лагеря, где из них составляют полноценные клинья и колонны. У нас есть уже три новых легиона, вооруженные и частично снаряженные. Купцы отдают в аренду войску свои повозки, принимая взамен военные векселя, которые можно будет реализовать только через несколько лет. Городские ремесленники чинят поврежденное армейское имущество, выставляя счета только за использованные материалы и не требуя вознаграждения за свою работу. Вызвалось немало желающих бесплатно служить в войске, только за содержание. Даже здесь, в Тарвеларе, у меня уже появились первые добровольцы, желающие служить в моем легионе. Я уже получила несколько повозок, за которые пришлось заплатить, но не за то, что на них было. Мне продали их как пустые, Тереза, но там — полотно для палаток и плащей, сапоги для солдат, бочонки с водкой, бинты для перевязок и даже льняные мешки, кружки, сама не знаю что еще. Мы можем проиграть десять сражений, можем проиграть кампанию, но войну выиграем, ибо под небом Шерера не существует ничего, что могло бы остановить тебя, меня и всех тех, кто даже без оружия хочет служить своей армектанской Непостижимой госпоже. Это война, командир! Настоящая война!

Агатра так и не отправила это письмо. Возбужденная и разгоряченная, она хотела выкрикнуть вслух все, что ее распирало, хотела поделиться новостями с будущим командиром, которая еще не знала, что им станет. Но не существовало столь надежных гонцов и столь безопасных дорог, которым можно было бы доверить подобное письмо. Содержавшиеся в нем сведения для группировки Ахе Ванадейоне стоили любой суммы золотом. А Непостижимая Арилора, госпожа военной судьбы, любила сурово наказывать тех, кто с пренебрежением относился к ее законам… Тысячник-комендант гвардейского легиона прекрасно это осознавала.

Тереза получила письмо Агатры из собственных рук новой подчиненной, лишь когда та сама появилась в Акалии. Но до этого тысячница пограничья получила распоряжения из Кирлана и взглянула на новый белый мундир, вырезанный квадратными зубцами. Взглянула, но не могла еще надеть — ее повышение было пока военной тайной. Она получила мундир и знамя, единственные в своем роде — полностью белые, без нашивок цветов провинции; мундир украшали лишь узкие серые полоски почетного сотника гвардии. Ей предстояло командовать войском, состоявшим из солдат двух краев и Тройного пограничья.

Тереза получила повышение благодаря тому, что ее императорское величество Васенева, послав мужу мелко исписанный листок, сказала ему кое-что, что немало улучшило бы настроение снятого с поста Т. Л. Ваделара, первого наместника трибунала в Акалии:

«Может, ты и прав, Авенор? Может, я должна верить армектанке, которая безупречно несет свою службу? Вместо того чтобы совершенно безосновательно опасаться роста ее силы и значения, разгадывать планы, которых наверняка не существует… Мои намерения назвали сегодня глупыми, подумай только. Но возможно, не без причины. Пусть будет так, как того хочешь ты и твои военные. Я отказываюсь от своих возражений».

 

31

Княгиня лишь один раз примерила свои роскошные доспехи, изготовленные для нее по приказу князя Левина. Одетая в позолоченные латы — совсем легкие для подобного изделия, — она с лязгом и грохотом сделала полшага вперед, после чего рассмеялась.

— Что ж, в них можно передвигаться, — сказала она. — Уже лучше, чем я ожидала. Ну же, снимите их с меня! Хайна, есть что-нибудь, что может надеть женщина, идущая на войну? Все равно, под платье или на платье, лишь бы весило чуть поменьше.

Хайна загрузила работой оружейника, латника и портного. Отличные плетеные кольчуги, тонкие, но плотные, покрыли серебром. Их подогнали к военным платьям княгини, синему и серому. В стальных рубашках спереди были предусмотрены отверстия, позволявшие продеть через них вшитые в платья ремни. Эзена выглядела в них как женщина, а груз ей приходилось нести немногим больший, чем когда ей приходило в голову нарядиться в какое-нибудь из торжественных парчовых одеяний. Третьи доспехи ее высочества, предназначавшиеся для коричневого платья, были покрыты медью и золотом — короткий чешуйчатый панцирь, более прочный, чем обе посеребренные кольчуги, но, к сожалению, более тяжелый. Эзена слегка повозмущалась, но Хайна настояла на своем.

— Ваше высочество, — сказала она, — я сделаю все, что в моих силах, чтобы ты не отправилась ни в какой поход, а уж в особенности позабочусь о том, чтобы ты держалась подальше от сражений. Но если, однако, до этого все же дойдет, то ты будешь носить панцирь. Или ты предпочитаешь легкую кирасу? Кольчуги пригодятся тебе в пути, но на поле боя не остановят стрелу из лука, а тем более из арбалета. Выпущенную с близкого расстояния тяжелую стрелу, впрочем, ничто не остановит, но какая-нибудь шальная, залетевшая издалека, эту чешую не пробьет. Принести кирасу? Ну, значит, все, ваше высочество.

С тех пор прошло три месяца.

Эзена несколько раз приказывала предъявить ей все военные платья и доспехи к ним. Она тоскливо смотрела на них, иногда примеряла — и отдавала распоряжение унести. Она смертельно скучала, пока вдруг не выяснилось, что она плохо, даже очень плохо ездит верхом. Когда ей сообщили правду, она разозлилась. Досталось всем.

— Я сижу тут и сижу, ничего не делаю, а потом оказывается, что я не умею ездить! Кто должен об этом знать? Я?

Несчастный конюх показал ей конюшни Сей Айе. Все без исключения лошади, которые понравились княгине, совершенно ей не подходили. Она не имела ни малейшего понятия о лошадях, но безошибочно выбирала пышущих огнем из ноздрей, едва объезженных жеребцов, которые любому всаднику принесли бы много хлопот. В конце концов выбрали выносливого мерина и двух кобыл — неприхотливую армектанку и большую, со стройными ногами, дартанку с Золотых холмов, быструю как ветер, которую охотно бы оседлал каждый курьер имперских войск. Эзена жаловалась, злилась, возмущалась, но ежедневно с железной выдержкой брала уроки верховой езды, как в женском, так и в мужском седле. Привыкнув к неприятным занятиям, она позвала Хайну и напомнила ей о давно данном обещании.

— Ты собиралась научить меня пользоваться оружием. Ты показывала мне, как держать копье и кинжал, но это было еще при жизни князя, и я ничего уже не умею. Забыла.

Хайна, давно переставшая предлагать уроки (поскольку Эзена лишь отмахивалась), даже в лице не переменилась. Из одной комнаты выбросили всю обстановку. Эзена посмотрела на Черную Жемчужину, которая что-то сделала с копьем — непонятно что, поскольку вращающегося древка вообще не было видно, — увидела совершенный ею в воздухе кувырок, уставилась на висевший на стене деревянный щит, в середину которого ударило изящное острие, потом снова посмотрела на довольную невольницу, которая шла от противоположной стены, чтобы выдернуть брошенное оружие, — и молча вышла из комнаты. После долгих уговоров она вернулась туда через несколько дней. На следующее утро она готова была убить свою Жемчужину, но не могла встать с кровати, чтобы ее найти. Хайна пришла сама, запихнула ее высочество в горячую ванну, высушила, натерла маслами, а вечером снова забрала в комнату для упражнений.

Так шли дни. Уроки верховой езды и размахивания кинжалами прерывались лишь тогда, когда княгиня впадала в тоску. Во всем дворце не было тогда никого, кто способен был ее хоть на что-то уговорить. Однако в конце концов она всегда звала посланника — и все уже знали, что на следующий день будет лучше. Может быть, даже совсем хорошо.

— Ваше высочество, — сказал Готах, — нет такой шутки, которую можно повторить сто раз. Вернее — повторить, конечно, можно любую, только никто уже не станет смеяться. Что ты вытворяешь, девушка?

«Девушка» уже несколько дней демонстрировала, что она прачка родом из Армекта. Если не требовалось, она вообще не говорила по-дартански. Сейчас она сидела — с самого утра, хотя был уже ранний вечер и снаружи начало темнеть, — в своей узкой комнате. Еды она не принимала — еще чего… Мудреца Шерни она позвала наверняка лишь затем, чтобы показать ему, что, кроме рубашки, на ней ничего больше нет. В этом он, впрочем, не сомневался, поскольку за последние два дня в этом имели возможность убедиться все во дворце. Ее босые ноги лежали на столе, руки были закинуты за голову.

— Не поучай меня, ваше благородие, — ответила она, естественно, по-армектански.

— О, я не посмел бы поучать княгиню Сей Айе, — сказал он. — Но она куда-то ушла, оставив вместо себя капризного ребенка. Ваше высочество, разумно ли это? — спросил он, усаживаясь поудобнее. — Ну, скажи же наконец, в чем дело! Ведь не затем ты меня позвала, чтобы выговориться, — совершенно серьезно добавил он.

Она нахмурилась, надула губы и… ничего не сказала. Ибо он был прав. Несколько мгновений она боролась с желанием обидеться и на Готаха, но лишь пожала плечами, демонстративно почесала бедро, сняла ноги со стола, встала и уставилась в окно.

За прошедшие полгода стало ясно, что женщина двадцати с небольшим лет от роду тоже порой нуждается в матери, или в отце, или в дедушке, в ком угодно. В опекуне. В добром дядюшке. Готах понял это с немалым удивлением, поскольку о некоторых вопросах мироздания знал не больше, чем Эзена о Шерни. Но и в себе он обнаружил некий отцовский инстинкт, нечто такое, о чем прежде не знал. Он провел немало вечеров с ее княжеским высочеством, разговаривая о Шерни, законах всего, Роллайне и ее сестрах… Некоторые из этих разговоров превращались в исповеди молодой женщины, которая не всегда хотела быть княгиней. Иногда она даже не хотела быть ничьей подругой, предпочитая роль ребенка. Или хотя бы племянницы?

Уже несколько месяцев посланник добросовестно и без принуждения исполнял роль доброго дядюшки. Она этим не злоупотребляла, вовсе не будучи слабой и беззащитной бедняжкой, постоянно ищущей сочувствия и поддержки. Но бывали дни, в которые, когда никто не слышал, ей обязательно нужно было рассказать Готаху, как ей плохо.

— Я все сижу тут и сижу… — вздохнула она. — Была зима, сейчас весна… Йокеса вообще нет, Хайна бродит вокруг и не может дождаться, когда кто-нибудь швырнет в меня огрызком, поскольку тогда я смогу восхищенно наблюдать, как мои телохранительницы ловят этот огрызок в воздухе, а гвардейцы разрывают виновника на части… Кеса вечно разговаривает с тобой, и притом по-громбелардски, а когда она как-то раз сказала что-то о Шерни, то я подумала, что говорю с посланницей… Анесса объехала весь Дартан, вернулась в платье, которое даже я не смогла бы надеть… Я очень в ней нуждаюсь, но порой просто не могу вынести ее лени, спеси и всех этих мужчин. Бедный Йокес… Моя первая Жемчужина ничему не научилась, рано или поздно она снова доставит мне хлопот. Но это неважно. Хуже всего, что я никому не нужна. Сижу тут и сижу…

Старая песня. Готах догадывался, что речь пойдет именно об этом. Он обнаружил — так же, как когда-то Йокес, — что госпожа Доброго Знака очень плохо переносит бездействие. Она рвалась в бой. Будь у нее такая возможность, она уже зимой нанесла бы удар по Дартану, по Армекту, да по чему угодно, хоть бы и по Громбеларду. Сперва они очень много разговаривали, потом все меньше, поскольку говорить постепенно становилось не о чем… Зимой не удавалось сбежать с прачками к ручью, и Эзена слонялась по дворцу, все больше мрачнея. От скуки она объедалась изысканными яствами, но, как оказалось, эта роскошь ничего не стоила. Да, Эзена слегка потолстела, но настроения ей это не прибавило. В Дартане продолжалась война, Эневен одерживал победу за победой, в Армекте собирали войско, а ее высочество Эзена ела пирожные.

— Ничего у меня не выйдет, — угрюмо заявила она. — Я не Роллайна и не стану ею, мы оба об этом знаем. С тех пор как ко мне вернулся прежний цвет волос, больше ничего не происходит. Я даже не знаю, как у меня это получилось. А все думают…

Она вздохнула.

Готах знал, кто вернул княгине первоначальный цвет и длину волос, но никому о том не сказал. Две дочери Шерни в Сей Айе — это было уже действительно слишком. Хватало хлопот и с одной.

— Ваше высочество, ведь мы столько раз об этом говорили, — сказал он. — Силы Шерни нужны тебе так же, как хвост или лишняя рука. Радуйся, что ты настоящая женщина из плоти и крови, способная на исключительные поступки. Неужели действительно лучше быть странным существом, которого невозможно добудиться, у которого меняются волосы, а еще немного, и у него отрастут крылья и оно начнет светиться в темноте?

— Я думала, что научусь этим владеть. Что у меня появится какая-то сила или способности.

— У тебя есть и то и другое. А силы Шерни, перенесенные в мир, вообще не хотят в нем приживаться. Наивно полагать, что можно извлечь из Полос одно лишь полезное, оставив все лишнее и неудобное. Я оскорбляю твой разум, госпожа, объясняя это в десятый раз. У тебя есть войска, есть средства, о которых противники не могут даже мечтать, у тебя есть преданные тебе люди, а прежде всего есть ты сама. Полосы Шерни дали тебе больше, чем ты думаешь. Почему ты не хочешь этого замечать?

— Они мне что-то дали? — оживилась она.

— Ведь ты и в самом деле была в какой-то мере отражением Роллайны. Иначе комендант Йокес, Жемчужины Дома и даже Готах-посланник не служили бы тебе своими умениями и знаниями. Не уверен, смогла ли бы ты сохранить положение госпожи Буковой пущи. Во всех этих хрониках и легендах, в том старинном портрете, содержится нечто очень важное. Они говорят, что в Сей Айе придет некто исключительный. Все здесь кого-то такого ждали, сам князь Левин кого-то такого ждал, и лишь потому ты получила свой шанс. И ты его использовала. Теперь все зависит от тебя, Шернь ничем тебе не поможет и не помешает. Война с Вечной империей — это не дело Шерни.

Эзена развлекалась с пламенем стоявшей в подсвечнике свечи. Она пососала обожженный палец, а потом подула на него, хмуря брови.

— Я узурпаторша, — сказала она. — Я не Роллайна.

— Ты действительно не она, но в какой-то степени ею все-таки была, а в еще большей степени можешь ею стать! — раздраженно бросил Готах. — Кем, по-твоему, была Роллайна? Богиней Шерни? Да, но только в легенде. Возможно, она светилась по ночам, возможно, выделывала еще более странные трюки, но рыцари королевы служили не какой-то фокуснице, это их не волновало. Они служили именно королеве, своей королеве. Много веков они ждали королеву, и королева вернулась. Взгляни на это с другой стороны. Если завтра каким-то чудом проявятся спящие в тебе силы Шерни, а ты до конца жизни будешь гулять по этому парку — будешь ли ты Роллайной, которую ждали ее рыцари? Или все-таки ты станешь ею тогда, когда без какой-либо помощи со стороны Полос Шерни сядешь на трон в столице? Подумай, ваше высочество!

— Мне снились сестры Роллайны, — сказала она. — Они выглядели как Хайна и Анесса.

— Хайна? Нет, — проговорил он и прикусил язык.

Она долго смотрела на него, не говоря ни слова. Готах почувствовал, как у него краснеют уши. Лгать он умел столь же хорошо, как и Йокес. Ему никогда не приходилось этого делать.

— Хайна — нет, — повторила она.

— Тебе снились сны, ваше высочество? — спросил он. — Похожие на те, что прежде?

Она не сводила с него взгляда.

— Нет-нет, мудрец, — сказала она. — О снах чуть позже… Хайна — нет, — еще раз повторила она.

Чуть больше полугода назад, но точно таким же образом, дала себя поймать Анесса, у пруда… Посланник об этом не знал, но давно понял, что в обществе княгини не следует забываться. Она была невероятно наблюдательна.

— А Анесса — да, — сказал он, поскольку о Шерни мог молчать, но лгать не умел и не хотел. — Хайна — нет, а Анесса, к сожалению, — да.

Княгиня медленно опустилась в кресло.

— Сейла… Это Сейла. Она об этом знает? Что она похожа на Сейлу?

— Она ничего не знает. И неизвестно, похожа ли она.

— Она не похожа на Сейлу?

— Она в каком-то смысле была Сейлой, отражением Сейлы, — сказал Готах. — Вас было две в Добром Знаке. Третьей, к счастью, нет и не было.

— У меня есть сестра, — не своим голосом проговорила Эзена. — Настоящая сестра… Почему… как ты мог мне не сказать?

— Я хотел, но немного позже, — объяснил Готах.

— Позже? — грустно и с упреком спросила она.

По дворцу ходила Роллайна-не-Роллайна, двадцатипятилетняя женщина, которая не в силах была разобраться, кто же она такая. При мысли о том, что таких будет две, у Готаха когда-то побежали по спине мурашки, и он не стал распространяться о своем открытии. А кто еще? Анесса. Сейла. Легендарная легкомысленная капризница, с которой у Роллайны были одни хлопоты… У всех были хлопоты. Посланник не мог надивиться тому, что никто не заметил, насколько первая Жемчужина Дома похожа на мифическую вторую сестру, о которой легенда говорила намного больше, чем о самой Роллайне. Но может быть, подобие бросалось в глаза лишь тогда, когда об этом уже было известно? Сейчас это не имело значения. Готаху было стыдно под взглядом женщины, от которой он скрыл… возможно, самое важное. Он сам удивлялся, что у него хватило наглости так поступить. Он вообще не думал о том, что эти две девушки просто имеют право знать, кто они. Не подумал, потому что не верил в то, что они… У него давно уже сложилось собственное мнение насчет возвращений Роллайны.

— Прости меня, княгиня, — сказал он. — Я виноват. Готах-посланник… действительно плохо знает мир. Я начал узнавать его лишь недавно. Думая о равновесии, я отношу все на счет Полос, забывая о том, что существа под ними чувствуют и мыслят, ибо хотя они и отражение Шерни, но все же не сама Шернь. Мне вообще не пришло в голову, что это не сестра Роллайны, но твоя. Что именно так ты подумаешь и почувствуешь.

Она медленно покачала головой. Лицо ее побледнело.

— Я… я не знаю, смогу ли я тебя простить, — тихо сказала она. — В самом деле не знаю… Уже полгода у меня могла быть сестра. Семья… Настоящую свою семью я почти не помню. В лучшем случае мать, которая никогда меня не любила и убедила отца, когда он заболел, что я должна продаться в неволю… А здесь у меня есть сестра. Я держала ее в собачьей клетке. — Она приложила ладони к щекам, бледность которых начала уступать место столь же неестественному румянцу.

— Тогда я еще не знал.

— А как давно знаешь?

Ему хотелось солгать, что недавно.

— С тех пор, как ты ее выпустила, — признался он. — Это она вернула тебе волосы, так я думаю. Возможно, она на мгновение увидела тебя такой, какой запомнила… Лишь случайность, что именно тогда, в ту ночь, что-то могло за этим последовать. Всю ночь в твоей спальне клубились силы Полос Шерни. Я пришел утром, чтобы с тобой об этом поговорить, и узнал, что ты не спала в своей спальне. Мне сказали, кто там спал. На следующий день еще дважды, очень слабо, в Анессе проявилось нечто связанное с Шернью. Как ты помнишь, я перевязывал ее и ухаживал за ней, чтобы она могла поехать в Дартан. По моему совету ты даже велела отложить отъезд на два дня.

— Ну да, ведь я послала ее тогда к Эневену, — сказала Эзена. — Тебе не пришло в голову, что может случиться что-то дурное?

— Я знал, что не может. С тобой дело обстояло иначе, но в Анессе я был уверен. Те два раза, когда я еще что-то заметил, все уже заканчивалось, ваше высочество. Полосы покидали ее, в этом не было никаких сомнений. Они забрали с собой все самые малейшие следы своего присутствия. Анесса какое-то время была Сейлой, но теперь уже нет. Она является ею в меньшей степени, чем ты — Роллайной, несравнимо меньшей. И с самого начала было так. Кажется лишь, что она немного похожа на легендарную светловолосую Сейлу и обладает многими ее чертами. Она Сейла в том понимании, что появилась здесь так же, как и ты. С помощью Полос, в виде нечеткого отражения, а может быть, даже эха чего-то, существовавшего давным-давно.

— И что мне теперь делать? Как ей сказать? Ведь это невероятно… Моя сестра должна быть здесь невольницей? Она красивее меня, намного красивее! — обвинительным тоном проговорила она, направив палец на посланника. — Именно Роллайна должна быть самой красивой из сестер. Ну?!

— Ваше высочество, — беспомощно сказал он, — ведь это легенда… Если тому, кто ее записал, нравились брюнетки… Ты будешь меня спрашивать о красоте легендарных трех сестер? А о чем еще, ваше высочество? В самом ли деле Делара спит в этом лесу? Конечно. Под можжевеловым кустом.

Эзена почти не слушала, расхаживая по комнате. Ей хотелось побежать к Анессе… и она вдруг начала понимать, сколь много доводов говорило в пользу молчания мудреца Шерни. Госпожа Сей Айе многому научилась. Невероятные известия, потрясения, открывающиеся тайны — во всем этом давно уже не было ничего нового. Она научилась подобающим образом вести себя перед лицом необычайных событий.

— Я сяду, — сказала она, приняв решение. — Мне нужно подумать. Не мешай мне, ваше благородие.

Посланник сидел тихо, словно мертвый. В его глазах княгиня выглядела и в самом деле не такой, как все. Ему уже доводилось общаться с необычными людьми, по иронии судьбы — чаще всего с женщинами. Но ее королевское высочество, ибо он не сомневался, что эта женщина может стать королевой Дартана, напоминала лишь одну известную ему особу — Верену, императорскую дочь, правившую Громбелардом. Все, что говорилось насчет равенства людей, было на самом деле чушью. Не каждый мог стать настоящим властителем. Многие предприимчивые и решительные, намного более умные, чем Эзена и Верена, женщины могли править лишь благодаря своему титулу. Никто не мог назвать то «нечто», которое было необходимо настоящей, неоспоримой властительнице. У них обеих это «нечто» имелось. Его не было у Карениры, легендарной громбелардской Охотницы. Не было его и у Каги, хорошо знакомой Готаху предводительницы горных разбойников, женщины с душой кошки. Но оно было у Эзены и Верены, было оно и у ее императорского величества, супруги правителя, — Готах прочитал письмо от этой женщины и все понял. Теперь он сидел тихо, поскольку княгиня велела ему «не мешать».

— Я пойду к ней — и что скажу? Сестренка? Объявлю в Сей Айе: «Это Сейла, вторая дочь Шерни»? Ведь даже она сама не поверит! Подумает, что со мной что-то не так! Даже ты ее не убедишь, ваше благородие. Как можно без тени доказательств поверить, что она — кто-то другой? У меня хоть были хроники, портреты, непонятное поначалу решение князя Левина… Ты дартанский рыцарь, господин! — выпалила она. — Поверил? Или, может, Йокес поверит?

Он развел руками.

— Как раз Анесса могла бы поверить, что она Сейла, так я думаю.

— Сомневаюсь. Но… — продолжала она, — так не может больше оставаться! Она должна знать! И мы обе имеем право быть сестрами! Я хочу иметь сестру, и она у меня есть! Я что, должна держать Сейлу в качестве своей невольницы?

— Анессу, — мягко поправил он. — Если ты хочешь быть сестрой Сейлы, ваше высочество, то ты должна думать о себе как о Роллайне. А если ты думаешь о себе как о Эзене, то каким образом Сейла может быть твоей сестрой? На самом деле, ваше высочество, вы, пожалуй, все-таки не сестры.

— Сестры! — сказала она, и он понял, что ее уже не переубедить.

— Ваше высочество…

— Где третья? — прервала она его.

— Третья сестра?

— Да. Где она?

Он сделал такое лицо, словно она спрашивала его о расстоянии до ближайшей звезды.

— Не знаю, ваше высочество. Наверное, ее нигде нет. Трудно в самом деле предположить, что она много веков спит в Буковой пуще…

— Нет-нет, — сказала она. — Не так быстро, ваше благородие. Может, сперва подумаешь, прежде чем ответить? Если ты не знаешь, где она, то хотя бы подумай, где она может быть. И не говори мне, что нигде, а то я начну смеяться.

Он задумался.

— Кажется, я понимаю, ваше высочество, что ты имеешь в виду.

— Их было три. Возможно, время от времени где-то появляется, как ты говоришь, отражение кого-то из них. До сих пор было похоже, что только Роллайны. Там, в Шерни, что-то происходит? Что-то, чего мы не понимаем, и тогда здесь, в Шерере, появляется отражение Роллайны? — спрашивала она. — Но уже несколько месяцев ты уверяешь меня, ваше благородие, что Шернь подчиняется каким-то законам и ничто там не происходит случайно. Возможно, из законов, правящих Шернью, следует, что Роллайна появляется время от времени в каком-то месте. Ну и хорошо, появляется, и все. Но если в одном месте и в одно время появляются две из трех сестер, то нельзя не спросить — а где третья? Похоже на то, что сестры — это единое целое. Ты не думаешь, что здесь, в Сей Айе, всегда появлялись все три, но узнавали только одну?

— Ты многому научилась, — сказал Готах. — Вывод весьма логичный, но…

— Почему не Хайна? — спросила Эзена. — Ведь ты лишь иногда в состоянии заметить, что с кем-то из нас, Эзеной или Анессой, происходит нечто связанное с Шернью. Может быть, завтра ты заметишь то же у Хайны? Кем была Делара, ваше благородие?

— По легенде? Женщиной-воином. — Он покачал головой. — Она командовала войсками Роллайны. Но если уж верить легенде, то Хайна вообще не имеет ничего общего с Деларой. Роллайне пришлось победить ее войска. Делара хотела убить Роллайну, пытала Сейлу. Самая младшая сестра была… скажем честно, безумной преступницей, способной на все. И предательницей.

— Не сразу, ваше благородие. Она стала такой из-за некоего драгоценного камня, рубина.

— Гееркото, да, — неохотно кивнул он. — Но я, ваше благородие, не умею рассуждать таким образом. Как историк, я опираюсь на факты. Иногда я черпаю некоторые знания из легенд и даже из сказок, но полученные в итоге сведения обязательно требуют проверки. Сравнения с другими источниками. Если в десяти легендах встречается упоминание об одной и той же великой битве, то я могу предположить, что какое-то сражение действительно имело место. Но легенда о трех сестрах есть только одна. Хроники Доброго Знака — первый достоверный источник, — впрочем, вообще единственный, так что о достоверности можно не говорить — который подтверждает несколько описанных в этой легенде событий и вместе с тем противоречит сотне других. Из хроник вообще не следует, что у Роллайны были какие-либо сестры, там о них нет ни слова. А уж о том, что одна из этих сестер оказалась изменницей и пришлось разбить ее армию? Неужели рыцари королевы Роллайны забыли о столь ничтожном событии? Описаны все войны, в которых участвовал род князя Левина. Но об этой мифической войне — ни слова. Если спросишь, ваше высочество, то отвечу, что я в сто раз больше верю хроникам Сей Айе, чем всем легендам мира, вместе взятым. Что касается записей, сделанных дартанцами в Дартане, то им вообще нельзя доверять.

— Но Анесса и Сейла? Ведь они одинаковые! Все, о чем говорится в легенде о Сейле, подходит Анессе!

— Это правда, — неохотно признал он, поскольку она вытягивала из него то, о чем он хотел бы еще некоторое время молчать. — Я сам об этом думал… И все же, ваше высочество, все это никак не укладывается в единое целое. Три невольницы в Сей Айе… две Жемчужины, одна прачка… Три сестры, присланных Шернью неизвестно зачем. Я не верю в такие чудеса. Сейла слишком уж подходит для Анессы.

— Но все же, ваше благородие… Две невольницы, несомненно, — дочери Шерни или же их отражение, если тебе так больше нравится.

— Ваше высочество, — сказал он, — у меня есть определенные соображения на этот счет, и уже давно. Я не упоминал о них до сих пор, поскольку для тебя они не имеют особого значения, вернее, не имели до сих пор, поскольку теперь ты уже знаешь о Сейле, и я не хотел бы тебя оставлять наедине с твоими прежними представлениями. Эти мои соображения вряд ли тебе понравятся, поскольку это соображения ученого, который не любит мифы, не верит ни в какие чудесные силы, ибо знает, что именно висит над миром и чего оно стоит, и потому он ищет простых объяснений. Хочешь послушать?

Он потер нос пальцем.

— Три сестры действительно существовали, и наверняка существовала Роллайна, — сказал он. — Что-то там, наверху, пошло не так, и здесь, на земле Шерера, три девушки оказались переполнены силой Полос настолько, что она чуть ли не из ушей у них лезла. Одна из них стала королевой, наверняка таким же образом, каким ею станешь ты, княгиня, если, понятное дело, станешь. — Он кивнул. — Какая-то группа людей поверила, что она избранная особа, и пошла за ней, а девушка (мы не знаем, кем она была, может быть, знатной дамой, а может, только прачкой?) использовала свой разум и способности, но наверняка не силы Шерни, чтобы направить этих людей в нужное русло и добиться того, чего добились многие до нее и после нее, а именно власти. Ведь ты согласна, ваше высочество, что не нужно быть сыном или дочерью Шерни, чтобы стать королевой или королем? Прошли века, и все эти века посреди большого леса жили гордые рыцари, тосковавшие по своей королеве, жившие мыслью о ее возвращении, хранившие память о годах величайшей славы. Эти люди читали старые хроники, вглядывались в портрет прекрасной госпожи, которая их покинула. Так вот, ваше высочество, желание и вера способны на многое, а мы, разумные существа, созданные Шернью, обладаем некоторой, хоть и небольшой и непознанной до конца, созидательной силой. Шернь, хотя и неразумная, может, однако, действовать целенаправленно, но, с другой стороны, бессильные в созидательном смысле существа под ее небом порой все же способны что-то создать… Я считаю, ваше высочество, что все так называемые возвращения Роллайны были вызваны бессмертной мечтой о ее возвращении. Шернь вовсе тебя не присылала. Это князь Левин нашел в своей большой душе достаточно созидательной силы, чтобы вырвать тебя у Полос, вызвав мелкую Трещину Шерни. Где-то в Шерере, возможно, достаточно часто рождались женщины, выглядевшие как Роллайна со старой картины. Некоторые из них попадали в Сей Айе или вообще родились прямо здесь. Вас выдумали, по вам тосковали, вас высматривали и ждали. Вы узнаете, кто вы, и тогда те частички Шерни, которые по воле властителей Сей Айе сформировали ваши лица, вырываются из вас, ибо вам хочется творить чудеса и вы верите, что сможете их творить. Шернь приходит и отбирает у вас все, ибо вы уже не являетесь ее живыми частями, живые части Шерни могут присутствовать здесь, на земле, только тогда, когда спят. Я могу исцелить или убить одним прикосновением, — сказал Готах, изображая улыбку на перекошенном лице. — Я понимаю Шернь настолько, что могу летать как птица. Это не сказки, госпожа. Я все это могу. Только один раз. Пока я — символ Шерни, пока ты, госпожа, носишь в себе Шернь спящую, ничего не случится. Но если я превращу символическую силу в настоящую, если ты сама разбудишь свою силу — тогда Шернь придет к нам и заберет все, ибо для Шерни нет места в мире. Ты не Роллайна, ты лишь воплощенная мечта о Роллайне, воплощенная Шернью, к помощи которой бессознательно прибегли мечтавшие о тебе люди. Если бы мне хватило смелости, я пошел бы к твоей первой Жемчужине, которая, с тех пор как о тебе узнала, раз десять перечитывала легенду о трех сестрах, и спросил бы: «Анесса, не покажешь ли ты мне стихи, которые ты так часто пишешь и которых никто никогда не читал? Тебе никогда не мечталось, что ты Сейла? Ты никогда не думала о том, насколько ты на нее похожа?» Я почти уверен в ответе, ваше высочество. Сейлу не придумали рыцари Доброго Знака, Сейла придумала себя сама. А на расстоянии вытянутой руки была Роллайна, — посланник протянул руку, словно желая дотронуться до Эзены, — носившая в себе частицы Полос, сила которых дала ей разноцветные глаза и иссиня-черные волосы, черты лица… Анесса украла у тебя самые крошечные из этих частиц, когда они пробудились, и на несколько мгновений, о которых даже не знает, стала Сейлой. Нет никаких возвращений, есть только мечты, ваше высочество. Воплощенные мечты. Третьей сестры нет и не будет до тех пор, пока ее кто-то не придумает. Ты хочешь считать Хайну своей сестрой, пусть даже не от тех же родителей? Так считай, ваше высочество. В глубине души мне кажется, что это уже так и есть. Так же, как ты считаешь своей сестрой Анессу. Но перестань наконец оглядываться на Шернь, на сказки и легенды. Зачем тебе все это?

Она очень внимательно его слушала.

— Значит, на самом деле нет никаких трех сестер? Это всего лишь выдумка?

— Они были много веков назад, но их уже нет и не будет. Да, ваше высочество, это выдумка. Воплощенная на какое-то время, но только выдумка. Ты не Роллайна, Анесса же — не твоя сестра Сейла.

— Откуда ты можешь знать, мудрец Шерни? Ведь это лишь твои предположения.

— Да, предположения, но основанные на общих законах, которым подчиняется Шернь. Ваше высочество, ты много раз спрашивала меня, откуда я могу знать, как я могу быть уверен, на что я опираюсь… Я всегда отвечал тебе одинаково и сейчас снова отвечу: о Шерни ничего не известно наверняка. Описанная и посчитанная, заключенная в сотнях и тысячах математических моделей, она все еще недоступна полному пониманию. Посланник — это тот, кто… — Готах поднес палец к уху, как делал всегда, пытаясь найти наиболее подходящее определение, — тот, кто может постичь саму суть. Посланник — это, как и любое разумное существо, кривое отражение Шерни на земле, но отражение, которое понимает, на чем основано искажение картины. Я могу представить себе, как выглядит истинная картина, и Шернь это подтверждает, предоставляя в мое распоряжение всю собственную мощь. Но, однако, я не сама Шернь, ваше высочество, и у меня нет ничего, кроме собственных представлений. Человеческих представлений о чем-то совершенно нечеловеческом, не похожем ни на что существующее. Представлений, истинных в общих чертах, касающихся сути, но не более того.

— Ваше благородие, нельзя ли об этом рассказывать… не знаю, как-то иначе? Каждый раз, чем больше ты пытаешься объяснить мне суть связанных с Шернью проблем, тем меньше я понимаю, — призналась Эзена.

— Это касается не только Шерни, княгиня, — заметил Готах. — Это касается вообще всего. Любую проблему легко изложить в нескольких словах, но если докапываться дальше, приходится вдаваться в детали, и тогда… как у вас там говорится в Армекте? Тогда и выясняется, где собака зарыта. Ну конечно же! — сказал он, видя выражение ее лица. — Хватит и десяти слов, чтобы объяснить, как действует и для чего служит арбалет. Но начни расспрашивать про спусковой механизм, способ изготовления тетивы и материал, из которого она сделана, потом еще откуда этот материал берется и почему он должен быть именно таким — и сама увидишь, ваше высочество, много ли ты из этого поймешь. И куда мы забредем, задавая все новые вопросы. Наверняка на выращивании пеньки и обработке железа дело не кончится.

— Ты смог бы объяснить в десяти словах, ваше благородие, как действует и для чего служит арбалет? — задумчиво спросила она. — А если бы перед тобой оказался человек, который ничего, действительно ничего не знает о Шерни? Ты смог бы объяснить ему в десяти словах, что это такое и для чего служит?

— Интересная мысль, ваше высочество… Я бы поторговался. А в ста словах?

— Пусть даже и в ста, но не вдаваясь в мельчайшие детали.

— Думаю, ваше высочество, что все это — оттуда. — Он показал на ночное небо над садом за окном. — Со звезд, ваше высочество, не с этих мерзких туч. Немало таких… сущностей населяют миры, подобные нашему, ибо можно считать, что миров на самом деле очень много. Эти чужие сущности простираются над сушей, а частично на ней, и та их часть, которая лежит на земле, — это мы, а точнее, разум. Та часть, что находится здесь, на земле Шерера, — вспомогательная по отношению к той, что там, наверху, каким-то образом необходимая для ее существования. Обе части отличаются друг от друга столь сильно, насколько это только возможно, и вместе с тем подчиняются одним и тем же законам. Прежде всего — закону вечной войны, борьбы за власть. Светлые и Темные Полосы бывают активные и пассивные, и точно так же тут созидательные силы разума сражаются в вечной войне с силами разрушительными. Это первый из законов всего: закон равновесия. Равновесие всего — это компромисс между желанием перемен и необходимостью что-то сохранить. То же происходит и там, — он показал пальцем вверх, — только без участия разума. То, что наверху, судя по всему, бессмертно; то, что внизу, — в каком-то смысле тоже, ибо смерть — это всего лишь момент, в который душа разумного существа возвращается к Полосам и растворяется в них, а содержащиеся в этой душе активные и пассивные элементы возвращаются на свои места, в соответствующие Полосы, из которых они родились. Таков, ваше высочество, самый короткий рассказ о Шерни. Ты посчитала слова?

— Нет, но даже если их было сто, то у меня тоже сразу сто вопросов. И это полная картина Шерни и Шерера, ваше благородие?

— Ну нет, ваше высочество, так у нас разговор не получится… «Устройство, служащее для метания стрел с помощью натянутой тетивы» — это полная картина арбалета? Может, и полная, но до какой степени верная и точная? А в какой степени сложность устройства арбалета соотносится со сложностью устройства Шерни? Именно потому, что в ста словах все объяснить не выйдет, мы говорим о Шерни уже полгода, я же сражаюсь с ней уже полвека. И довольно часто у меня при этом создается впечатление, что это не имеет смысла и совершенно безнадежно, — признался он.

— Иногда мне кажется, ваше благородие, — сказала она, — что ты… презираешь Шернь. Не уважаешь ее.

Он задумался.

— Презираю? Нет, госпожа, даже напротив: я восхищаюсь этой… этой удивительной сущностью над миром. Но уважаю ли? На самом деле — нисколько. Уважать я могу только ту часть Шерни, которая лежит на земле, да и то не каждую без исключения. Какое-то живое существо, которое мыслит, чувствует, страдает и принимает решения, — да. Но та мерзость наверху, сколь бы сложно устроенной и могущественной, сколь бы интересной она ни была, — всего лишь именно мерзость. Мы здесь — ее пот, дыхание и выделения, вообще неизвестно что, нечто такое, что ей зачем-то потребовалось выплюнуть на землю. И мы рождаемся, умираем, мучаемся… Полбеды, если мы лишь радуемся и уходим, счастливые, во сне. Древний народ шергардов по-особому относился к материнству и отцовству. Тот, кто решался породить на свет новых людей, совершал тем самым чуть ли не недостойный поступок и дальнейшей своей жизнью должен был доказать, что действительно знал, что делает, а все остальные ошибались. Чтобы загладить дурное впечатление, он воспитывал своих детей так, чтобы они были всегда сыты, счастливы, гордились самим своим существованием, своими родителями, а все вокруг гордились этими детьми. Каждый родитель до конца жизни должен был отвечать за все, что совершали его потомки, ибо без его родительского решения не было бы и этих поступков. Если ты что-то создаешь, рассуждали шергарды, то нужно знать, что именно, и отвечать за это или, что удобнее и благоразумнее, отказаться от подобной мысли. Короче говоря, там считалось, что произведение на свет потомства — это не привилегия или глупость, но огромная ответственность, что нужно было впоследствии доказать или носить клеймо всю жизнь, обычно, впрочем, недолгую, поскольку на эшафот вместе с детьми-преступниками шли родители… Так вот, ваше высочество, то, что висит над миром, ничего не доказало. Такой вот неудачный родитель шергардов. Трудно презирать то, что неразумно и мертво, но уважать? А за что? Я понимаю Шернь и не обижаюсь на нее, — с улыбкой добавил он. — Я принял к сведению, что являюсь, что все мы являемся крошечными деталями большой машины, которая действует так, как должна. Но я ничего не должен этой машине, и ты, госпожа, тоже. Цени себя выше! Подумай о Шерни как о большом корабле, с которого ты сошла на берег и предоставлена самой себе. Этому кораблю, сколь бы прекрасен и могуществен он ни был, нечего делать на суше, он ничем тебе не поможет и не повредит, трудно и питать к нему благодарность за то, что он высадил тебя на острове. Построй там свое королевство, и все. Корабль приплывет еще раз, чтобы забрать твой труп. Но это тебе уже ничего не даст.

— А что с тем народом шергардов? Они не вымерли? — спросила она.

Готах вздохнул.

— Они пострадали от какого-то катаклизма и ушли неизвестно куда. Впрочем, ваше высочество, племена шергардов знали войны, строили крепости, так что похоже на то, что эти прекрасные дети ответственных родителей были не столь уж и прекрасны… Я сказал тебе лишь, за что там уважали человека, а за что не уважали. Но вовсе не обязательно из этого что-либо следует. Во всем Шерере сегодня ценят правдивость, ложь же презирают. И что с того, если лжецы как были, так и есть, и некоторых даже наказание за клятвопреступничество не пугает? Я сказал лишь о том, что шергарды ценили, а что клеймили позором, — повторил он. — Я не говорил, что они были идеальны. Ваше высочество, — сказал он, меняя тему, — ты можешь поступить так, как считаешь нужным, но если хочешь послушать совет друга, ибо я твой друг, княгиня… Если хочешь послушать совет друга, то оставь своей первой Жемчужине ее тихие стыдливые мечты, которые она когда-то себе позволила. Ей хотелось быть кем-то необычным, словно девочке, которая мечтает быть принцессой. Она не Сейла, так же как и ты не Роллайна. Вы не сестры, ваше высочество, и ты солжешь Анессе, пытаясь доказать, что она была девушкой из легенды. Несколько мгновений она была самое большее мечтой об этой девушке. Анессу ты можешь любить, поскольку и она очень тебя любит. Но то, что висит там наверху, не имеет к этому никакого отношения. Оставь все как есть, госпожа.

Он встал с кресла.

— О Шерни мне сегодня больше говорить не хочется. Оденься, ваше высочество, и не показывайся больше в таком… слишком нескромном виде. Или хотя бы не ходи у меня перед носом туда-сюда, поскольку ничего умного я все равно не скажу. С какого-то времени я… даже без подобных соблазнов обнаруживаю в себе удивительные вещи. Быть мужчиной даже приятно, хотя и немного страшно.

Он забавно скривился, слегка поклонился и вышел.

 

32

Анесса всю зиму путешествовала по Дартану, ведя от имени своей госпожи бесчисленные переговоры, которых не смог бы вести никто другой. Она знала о каждом, кто имел хоть какие-то связи с Сей Айе, — чаще всего это были торговые отношения, но не только. Первая Жемчужина князя Левина была при его жизни настоящей королевой пущи и единственной бесспорной хозяйкой Дома, имевшей право принимать самые важные решения. Старый князь знал, чего хочет и к чему стремится, но все, не относившееся к его великой миссии, доверял Анессе. Жемчужина Дома решала вопросы как о том, какие товары и сырье из пущи попадут на рынок, кому можно отсрочить уплату долга, а кого нужно немедленно пустить по миру, так и о том, кто в Дартане приобретет значение, а кто его потеряет… Если ей хотелось ради будущей выгоды подарить кому-нибудь право на вырубку трехсот сосен — то она его дарила, даже не спрашивая согласия у князя. Когда у нее возникла прихоть разорить торговцев армектанской дубовой древесиной — она завалила рынок собственной, столь дешевой, что чуть ли не задаром; Сей Айе мог в течение года или двух доплачивать за что угодно, лишь бы избавиться от конкуренции. Теперь же, в течение одной зимы, главы полутора десятков известных родов узнали, от кого на самом деле зависит их бытие и благосостояние. Анесса могла как разорвать пополам подписанный договор об аренде со словами: «Здесь есть пункт, что я могу отказать тебе в аренде, не сообщая причин, ваше благородие», так и положить на стол пачку расписок: «Это твои, выкупленные Сей Айе долги, ваше благородие. Мне оставить эти расписки или забрать?» От просьб, аргументов и попыток запугивания она отделывалась с легкостью. Властители Доброго Знака построили в Шерере целую хозяйственную империю. Первая Жемчужина князя Левина, а затем княгини Эзены без труда завербовала для Эневена целую армию приспешников. Никто из этих людей, поддерживавший с оружием в руках или иным образом группировку Ахе Ванадейоне, понятия не имел, что ввязывается не в какую-то, пусть и небывалую, родовую вражду, но в войну с Вечной империей. Политические планы княгини и ее первого рыцаря все еще оставались для всех тайной. Но как Анесса, так и Эзена, а также сам Эневен знали, что когда станет ясно, за что идет игра, никто уже не сможет из нее выйти. Война раскручивалась медленно, но неумолимо, затягивая в свои жернова все и всех. Вооруженное нападение встретило достойный ответ, погибли первые отцы и сыновья Домов. Ответом на него был очередной поход… После того как опустела четверть Дартана, никто уже не участвовал в войне лишь из-за расписок Анессы. Воскресшие по прошествии веков обиды возникали с новой силой, появились новые поводы для вражды и ненависти. Князь Левин знал, что дартанские демоны, однажды пробудившись, уже не заснут. Понимала это и королева его мечты… Отборные орудия, которые он оставил ей в наследство, использовались в соответствии с предназначением.

Девушка, бывшая самым прекрасным орудием Сей Айе, вернулась из путешествий еще более капризной и развращенной, чем когда-либо прежде. В багаже она везла сто ценных подарков для своей госпожи и столько же собственных «военных трофеев». Сообразительная, красивая, уверенная в себе самая дорогая Жемчужина Шерера привезла в Буковую пущу воспоминания о пирах, танцах, охотах и магнатских спальнях. Опьяненная властью, собственной значимостью, успехом у мужчин, носивших самые знаменитые родовые инициалы, Анесса предстала перед княгиней Эзеной — и превратилась в перепуганную зверушку, которую нужно было подбодрить, прежде чем она бросилась на шею своей госпоже. Княгиня дала лишь понять, что плохого не помнит и ждет подругу. Она получила даже больше — сестру. Посланник не ошибался, доказывая, что ее высочеству не следует искать в Анессе Сейлу. Прекрасная невольница презирала весь мир, всех дартанских магнатов и рыцарей, вместе взятых, но готова была отдать жизнь за свою старшую сестру, подругу и госпожу. Она была той Анессой, о которой когда-то мечтала Эзена.

Но только для нее. Во всем остальном она была невыносимым чудовищем, которое всем порой хотелось выгнать из дворца, из Доброго Знака, а лучше всего вообще из Шерера.

Хотя… Кроме княгини во дворце была еще одна особа, имевшая над Анессой полную власть. Первая Жемчужина, завидовавшая расположению, которым у Эзены пользовалась Хайна, все же немного опасалась армектанской телохранительницы. В отсутствие Анессы Хайна установила в Доме особую дисциплину. Каждый помнил свое место. Разговорчивая, постоянно улыбающаяся Хайна уже несколько месяцев знала, кто она и на что годна. Очень быстро дошло до первого столкновения, и Черная Жемчужина осадила прекрасную блондинку. «Не спорь со мной, — предупредила она. — Ты здесь всем заправляешь — ну и хорошо. Но если я решу, что нужно что-то сделать или от чего-то отказаться ради безопасности Эзены, то не стой у меня на пути, иначе в лесу с тобой может случиться несчастье. Раз оно могло случиться с Денеттом, то наверняка может и с тобой». Анесса не знала Хайну такой и совершенно не понимала, что делать. В конце концов она сделала лучшее, что могла: пошла вечером в комнаты Хайны, накричала на нее, схватила за каштановые кудри и немного подрала, получила крепкую взбучку, высказала все, что было у нее на душе, обе поплакали — и в конце концов забрались вместе в постель, где объедались сладостями и болтали до самого утра, пока не заснули.

Обе очень любили Эзену.

Однако они скорее старались избегать встреч, чем искать их. Собственно, никто в Сей Айе не знал о дружбе Анессы и Хайны. И притом прекрасной дружбе — честной, искренней, мужской.

Зима вернулась неожиданно. Готах, который, как обычно, встал довольно рано, увидел за окном серые предрассветные сумерки. Серые и даже светло-серые… Везде лежал снег, и мелкие снежинки продолжали падать с неба. В комнате царил страшный холод — отопление огромного дворца представляло собой немалое искусство. Зимой тепло было только в нескольких комнатах княгини; там имелась удивительно действенная отопительная система, восхитившая посланника, — до сих пор ему приходилось видеть разные решения, но это, без сомнения, было лучшим. В подземной части дворца в большом зале держали множество раскаленных камней, тепло от которых расходилось через каналы в стенах и полах. В покоях ее высочества выходы этих каналов были закрыты железными крышками; крышки эти — некоторые или все, в зависимости от потребности, можно было заменить частыми решетками. Княгине не приходилось мерзнуть в своей спальне, столовой или дневных комнатах.

Но, к сожалению, мерзли все, кроме нее. По каким-то причинам строители дома не протянули сеть этих каналов в гостевые комнаты, покои высокопоставленных придворных, не говоря уже о комнатах для прислуги. Зимой большие помещения обогревали, обильно растапливая камины, в маленькие же приносили железные корзины, наполненные горячими камнями. Это отнюдь не было удобно или красиво, да и пользы давало не слишком много. Даже в небольших комнатах все тепло уходило под недосягаемые, по-дартански высокие потолки. Готах-посланник мерз зимой как собака. Похоже было, что ему предстояло мерзнуть снова.

Он выбрался из постели и снова в нее забрался. Подобное просто не умещалось в голове. Одна зимняя ночь, после нескольких недель весны, высосала из комнаты все тепло. Большое дартанское окно, несомненно впечатляющее, было слабым препятствием даже для легкого морозца. Готах с сожалением подумал о молодых листьях на деревьях, гибнущих от холода.

Кеса появилась, как всегда, на рассвете. Она любила вставать рано, так же как и посланник. На ней было серо-белое платье на мягкой меховой подкладке — зимняя домашняя одежда, которая еще поздней осенью пришлась Готаху весьма по вкусу. Она несла кружку, распространявшую вокруг прекрасный запах подогретого вина с кореньями, а на небольшом блюде — легкий завтрак: украшенные гарниром ножка и крылышко цыпленка. На дворцовой кухне ее наверняка ненавидели.

— Это не из-за тебя, — сказала она, словно отгадав мысли посланника. — Ты же знаешь, что я всегда завтракаю в это время. Они привыкли. Я просто послала за второй порцией для тебя.

Она направилась к двери.

— Уже уходишь?

— Нет… Подожди.

За дверью явно стоял невольник. Она что-то взяла у него и тут же появилась снова, неся два громадных тома, которые положила на стол.

— Я прочитала.

— Мое письмо тоже?

— Тоже.

Месяц назад Готах получил весьма необычную посылку. Громбелардская вице-королева, единственная дочь императора, просила посланника дать оценку очень необычной истории, записанной по ее требованию. Это был рассказ о судьбе легендарной громбелардской Охотницы, уже покойной подруги княгини Верены. Готах тоже знал эту женщину.

— И что ты думаешь? — спросил он.

Кеса присела на край кровати.

— О письме или о тех книгах?

— Сперва о письме.

— Вычеркни конец, — сказала она, — все равно ее высочество княгиня — представительница императора ни слова не поймет. Из письма, которое она прислала вместе с этими книгами, следует, что княгиня Верена ничего не знает о Шерни. И похоже, не желает знать. Сократи письмо, напиши только о том, что касается Охотницы.

— Может быть, и так. — Он задумался. — А история, описанная в этих книгах?

— Она прекрасна и необычна. Даже не верится, что ее высочество не побоялась послать эти книги через полмира. Правда, она пишет, что у нее есть еще один экземпляр этого труда… Прекрасная и необычная история, — повторила она. — Ну, может, за исключением того, что касается Дартана. — Она слегка улыбнулась. — Это скорее рассказ о том, как армектанский летописец, пишущий о громбелардской разбойнице, представляет себе Дартан. Дом А. Б. Д. в Роллайне — один из самых важных, а его благородие Байлея я даже когда-то видела.

— В самом деле? — оживился Готах.

— Я не всю жизнь провела в Сей Айе, — напомнила она. — Мой первый господин… Со вторым-то я нигде не бывала. Единственное, что я от него получала, — побои.

Она погрустнела.

— Жаль об этом говорить. Но его благородие А. Б. Д. Байлей не мог говорить такую чушь и уж наверняка ни перед кем не плакал… Откуда берутся такие истории?

Готах пожал плечами.

— Армектанцы когда-то давно выиграли войну с Дартаном. Беспомощность дартанских командиров, а также своеволие и недисциплинированность дартанских рыцарей со временем обросли фантастическими подробностями и стали легендой. Эту легенду перенесли на всех дартанских рыцарей, а может, и вообще на всех дартанцев. По всему Шереру повторяют распространенную чушь о том, что дартанец — это трус, который может самое большее забавляться мечом в смешном турнире на арене. Роллайна в какой-то степени подтверждает подобное мнение. Если где-то действительно исчезли рыцарские традиции — то в столице.

— Но не исчезла родовая гордость, — заметила Жемчужина. — Его благородие Байлей наверняка ни перед кем не плакал. И кроме того, даже если он в самом деле брал у кого-то уроки владения мечом, то скорее совершенствовал свои умения, чем учился всему с самого начала. Хотя, с другой стороны, вполне очевидно, что в собственном доме оружие он не носил. Зачем ему было постоянно спотыкаться о меч? Ты ошибся, — сменила она тему, показывая почти законченное письмо. — В заголовке ты титулуешь ее княжеское высочество представительницей императора в Громбе.

— В самом деле? Исправлю, если не забуду, — весело сказал он. — Для меня княгиня Верена всегда сидит в Громбе, и я никак не могу себе представить, что столица теперь в Лонде.

Горячее вино согрело внутренности. Готах полюбил воскресшую зиму, удобную постель, Кесу и ароматное цыплячье крылышко.

— Не может быть и речи, чтобы я отсюда уехал, — сказал он с закрытыми глазами, лежа доедая завтрак. — Я буду здесь жить до конца своих дней, спать и есть. Поговорю с княгиней Эзеной. Может, ей тоже требуется придворный летописец? Правда, один у нее уже есть. Но я умею очень красиво писать… когда захочу.

Он доел завтрак и допил вино. Кеса убрала кружку и блюдо. Лежа под теплым покрывалом, Готах посмотрел на снег за окном и на молчащую Кесу.

— Что случилось? — спросил он.

— Ничего… Просто я вдруг подумала, что ты действительно мог бы здесь остаться.

Он взглянул ей в глаза, но она ему не ответила, продолжая сидеть на краю постели, глядя на лежащие на коленях руки.

— Я тот, кто я есть, — сказал он. — Увы. Здесь не мое место. Кем я мог бы тут быть? В самом деле летописцем?

— Я знаю.

Внезапно он сел и сделал то, что уже давно хотел сделать, но никак не осмеливался: обнял женщину, привлек к себе и, прежде чем она успела возразить, мягко поцеловал в губы. Он не умел целоваться… Давно забытый юношеский опыт ничем не мог помочь; еще не старый, но уже более чем зрелый мужчина хотел поделиться с красивой, внушающей робость женщиной всем, что он чувствовал — но у него не получалось. Он был неловок и неуклюж…

Она без труда отстранилась.

— Нет, — сказала она. — Прости… но нет.

— Ты красивая, — тихо сказал он. — И ты знаешь, что не только в этом дело. Ты для меня… С кем я еще могу говорить о таких вещах, кроме тебя?

— Я не красивая, — с горечью ответила она, вставая. — Ты видишь только платье… Я родила ребенка, ты же знаешь. Ты видишь только то, что стоит видеть. Я никогда перед тобой не разденусь. Перед кем угодно, только не перед тобой.

Готах знал историю брошенной, никому не нужной невольницы, которая вопреки здравому смыслу когда-то поверила, что ей позволят оставить при себе ребенка. Глупое маленькое существо, которое будет любить свою маму только за то, что она есть.

— Но… разве это важно? — со всей искренностью сказал он. — Кеса, не может быть, чтобы ты и в самом деле так думала. Скажи, тебе… мешает мое лицо?

Она вздохнула и на мгновение закрыла глаза, а потом ответила со своей обычной спокойной решительностью:

— Не мучай меня, ваше благородие. Это ни к чему, поскольку я многое знаю о жизни. Я пришлю кого-нибудь, чтобы принесли тебе теплую одежду. Если тебе будет нужно что-то еще — дай знать.

— Кеса, — сказал он.

Она улыбнулась по-своему и вышла.

Готах тяжело опустился на спину, заложив руки за голову.

Он лежал очень долго, уставившись в потолок.

— «Если мне будет нужно что-то еще», — мрачно пробормотал он себе под нос. — Подумаем… Тридцать палок? Прочь отсюда. Самое время возвращаться домой.

Он закрыл глаза, собираясь спать до вечера. А потом с вечера до утра.

Присланные Йокесом из лагеря письма предвещали конец бездействия. Комендант войск Сей Айе докладывал о военных приготовлениях в Армекте, а также о своих собственых. Пришли свежие новости о действиях Ахе Ванадейоне; как раз заканчивался срок очередного перемирия, и Эневен двигался в сторону Сенелетты, где ожидал найти остатки войск группировки Асенавене. Справедливые остались одни; третья и самая маленькая группировка, братство Славы, пытавшаяся до сих пор лавировать между более сильными противниками, слишком долго медлила и упустила свой шанс. Перемирие со Справедливыми означало теперь лишь участие в неизбежном поражении, рыцари королевы же, напротив, стали слишком сильны, чтобы братство могло диктовать им какие-либо условия. Все, что нужно было сделать Эневену, — вежливо принять посланцев с предложением перемирия и заверениями в полной преданности делу его Дома. Йокес писал об этом достаточно жестко, поскольку отношения с К. Б. И. Эневеном у него, мягко говоря, сложились весьма напряженные. Эневен почувствовал себя единственым наследником традиций рыцарей Доброго Знака, и у него даже в мыслях не было идти под начало простого рыцаря-наемника, пусть даже и знаменитого. В завершении письма Йокес подтверждал, что по Дартану уже ходят осторожно распространяемые слухи и сплетни о возвращении королевы. Реакция была очень разной — от неверия в легенды до предположений о военной интриге, но в более политически осведомленных кругах уже почти открыто спрашивали, кто жаждет трона в Роллайне, кто его достоин, прежде же всего о том, что думает по этому поводу Кирлан и что можно приобрести, а что потерять, поддерживая нового правителя или правительницу. Во втором письме содержались инструкции для командиров учений в лагерях конницы и пехоты. Эзена перечитала письмо трижды, показала его Жемчужинам и коменданту дворцовой гвардии, после чего назначила на следующий день военный совет. Йокес, правда, должен был появиться в Сей Айе только через неделю, но именно потому княгиня хотела подготовиться к его приезду. Некоторых вещей она не понимала, с Йокесом же она хотела строить военные планы, а не просить у него объяснений.

— Охегенед, — сказала она, когда все сели за стол в большом пиршественном зале (осталось загадкой, почему она выбрала именно эту комнату, самую холодную из всех), — ты здесь единственный военный, так что именно ты ответишь на большую часть моих вопросов. Никакие выдающиеся решения здесь приниматься не будут, поскольку без Йокеса это невозможно. Я хочу лишь обсудить его письмо. Думаю, что даже Хайна, которая разбирается в вопросах войны и войска, не все сумеет понять, так как никогда не служила в имперских легионах и скорее знает, как там должно быть, чем как там есть на самом деле. Я права, Хайна?

— Да, ваше высочество. У меня нет никакого военного опыта.

— А у нас нет даже военных знаний. Охегенед, что, собственно, происходит в Армекте и Дартане? Не считая очевидного, например, перевода легионов с севера, поскольку я знаю, что это значит и чему служит. Но Дартанский легион? Почему эти войска выводят из Дартана? Из-за опасений их потерять?

— И да, и нет, ваше высочество. Из всех донесений следует, что если даже в Кирлане догадываются о связях его благородия Эневена с Буковой пущей, не понимают, чего на самом деле хочет достичь его группировка. Может, взамен за определенную выгоду некоторые Дома К. Б. И. поддержали оружием твои права на Сей Айе, выступая против тех, кто в этих правах сомневался? Может, это и в самом деле лишь внутренний конфликт самого могущественного дартанского рода?

— Это политика, а не война, — сказала княгиня. — Об этом, комендант, я знаю намного больше тебя.

— Но войны, — поспешила на помощь своему подчиненному Хайна, — к превеликому сожалению солдат, ваше высочество, лишь орудие политики. Ведь именно из того, что сказал Охегенед, следует вся стратегия Кирлана. В Армекте не знают, что, собственно, происходит в Дартане. Узнают лишь тогда, когда Дартанский легион будет сметен рыцарями королевы. Но тогда будет уже слишком поздно. Военные в Кирлане рассуждают так: «Если уж приходится потерять этих солдат, то пусть хотя бы это случится сейчас. Мы узнаем, кто выступит против империи и выступит ли кто-нибудь вообще». Это разведка боем, ваше высочество. Правда, комендант? Они кричат нам: «Мы собираем наши войска; если хотите их разбить без потерь, то у вас для этого последний шанс!» Дартанский легион должен проверить, мешает ли кому-либо его объединение в безопасном месте, а если мешает, то кому.

— Эневен не ударит по легиону. Мы еще не готовы объявить войну империи. Дартанский легион уйдет в Армект, так как мы будем готовы только через неделю или даже две.

— И именно об этом узнает империя, — сказал Охегенед. — Что никто не хочет объявлять Кирлану войну, а если даже рыцари королевы мечтают о такой войне, то они еще к ней не готовы. Армектанские командиры уже знают, что выиграли немного времени, даже если события в Дартане — нечто большее, чем родовая вражда.

— Мы выпускаем из Дартана несколько тысяч солдат, которые вскоре выступят против нас, — сказала Эзена.

— Сомневаюсь, ваше высочество. У Армекта нет денег на довооружение и снаряжение настоящих солдат, так что они скорее отберут у дартанцев коней и все оружие. Комендант Йокес тоже так считает, а он знает больше нас, так как именно к нему поступают доклады всех военных разведчиков. Дартанский легион — на самом деле толпа городских наемников, никто не пошлет их в бой. Даже если бы у Армекта имелись такие средства, как у Сей Айе, этих вояк использовали бы в лучшем случае для вспомогательной службы. Да, возможно, стоит считаться и с тем, что дартанцы заменят несколько кадровых городских гарнизонов. Возможно также, что дартанская гвардия поддержит какой-нибудь армектанский легион. Но дартанская гвардия в Армекте уже давно.

— Комендант Йокес пишет, что в Армекте приближающаяся война вызвала большое волнение. Якобы казна империи все щедрее пополняется частными пожертвованиями.

Анесса и Хайна понимающе переглянулись. Для княгини это не осталось незамеченным. Она хотела спросить, что они замышляют — если допустить, что Хайна и Анесса способны замышлять что-то вместе, — но Хайна сама попросила слова.

— Расходы на войско, ваше высочество, невозможно сравнивать ни с чем другим. Армии — самые дорогие игрушки, какие только есть на свете, к тому же очень непрочные. Частные пожертвования, сколь бы щедры они ни были, не заменят долговременной финансовой политики государства. Если целыми десятилетиями пренебрегать армией, то никакие денежные вливания не изменят ее нынешний уровень. Можно выставить дополнительный легион, можно снарядить и вооружить два других. И хорошо, если так! Щедрость армектанского населения весьма поднимет дух солдат, возможно, это главное, что они приобретут. Но это обоюдоострое оружие. Ибо если пожертвования не принесут никакого результата, могут возникнуть упадочнические настроения. Все напрасно, все ни к чему… Верно, ваше высочество?

Эзена с трудом вспомнила, что кто-то когда-то ей говорил (Анесса, а может, Йокес?), что Хайна прекрасно ориентируется в финансовых вопросах… Но она уже привыкла воспринимать свою Черную Жемчужину как симпатичную начальницу над невольницами-телохранительницами, которую должны волновать самое большее такие проблемы, как плотность звеньев посеребренной кольчуги…

— Ваше высочество, — сказала Анесса, — мы с Хайной пригласили на совет двоих весьма выдающихся командиров… Они ждут за дверью. Честно говоря, мы уже несколько дней знаем, что эти двое могут начать кампанию. Если бы сегодня не было этого совета, мы бы сами о нем попросили. Время уходит, и если эта кампания должна завершиться полной победой, то следует ее начать уже завтра.

Княгиня удивленно переглянулась с Кесой и Охегенедом.

— Двое командиров? О какой кампании речь?

— Ваше высочество позволит их позвать?

— Да, пусть войдут.

Хайна хлопнула в ладоши. Стоявший далеко у самых дверей алебардщик, услышав хлопок, открыл дверь, вышел и сразу же вернулся, ведя двоих мужчин. Участники совета, сидевшие у вершины подковы, образованной пиршественными столами, смотрели, как те приближаются. Это был казначей и главный интендант Сей Айе.

— Я уже знаю, что нам нужно достаточно денег на оплату солдат и немного про запас, — сказала княгиня, глядя на Хайну и Анессу. — Я знаю, что могут быть проблемы с получением некоторых долгов… Зачем здесь эти двое?

Ее высочество терпеть не могла финансовых и торговых дел. Она умела сложить два и два — на этом ее понимание математики заканчивалось. А что касается торговли, она запросто могла дорого выкупить то, что только что дешево продала.

Все, кроме княгини, сидели спиной к двери, поэтому, чтобы пообщаться с вошедшими «командирами», им пришлось сесть боком. Казначей и интендант, вечно уткнувшиеся в свои счета, не умели даже по-человечески пошутить за столом, когда им доводилось присутствовать за обедом ее высочества. Теперь же они предстали перед княгиней, суровым командиром дворцовой гвардии и тремя прекрасными Жемчужинами, из которых одна, самая грозная, была их фактической начальницей, имевшей решающий голос во всех делах, связанных с торговлей и финансами Сей Айе.

— Ваше высочество, — сказала Анесса, — по твоему поручению последние несколько месяцев все расчеты Сей Айе ведутся исключительно в серебре.

— По моему поручению?

Первой Жемчужине хотелось пнуть свою госпожу и подругу в лодыжку.

— А! Ну, может быть… — Эзена с величайшим трудом вспомнила, что ее и в самом деле когда-то об этом спрашивали. — Да, помню. И что?

Какое это имело значение — в серебре или в золоте?

— Такие расчеты очень неудобны, крупные суммы перечисляются в золоте, ваше княжеское высочество, — сказал казначей, заметив жест Жемчужины. — Так что Сей Айе позволяло вести расчеты на очень выгодных условиях, в рассрочку, благодаря чему поступления были частыми, но суммы меньшими, однако перечисление таких сумм в серебре не привлекало, ваше княжеское высочество, не привлекало внимания…

— В серебре, — оборвала его Анесса, видя ничего не понимающий взгляд Эзены.

— В серебре, — кивнул казначей. — Все наличные Сей Айе держатся в серебре, ваше княжеское высочество. Весьма значительные суммы, ибо во время войны никто не доверяет облигациям и векселям, так что мы давно требуем платы живыми деньгами, ваше княжеское высочество ведь понимает?

Эзена понимала лишь, что не может выглядеть перед своими чиновниками полной дурой. Однако она поклялась, что отомстит Хайне и Анессе.

— Прекрасно понимаю, — ответила она.

— У нас подготовлено некоторое количество золотых монет, ваше высочество, с пониженным содержанием золота. Весьма пониженным… Это попросту фальшивые деньги, внешне ничем не отличающиеся от тех, которые чеканят имперские монетные дворы.

Эзена увидела, как блеснули глаза Кесы, когда та на мгновение повернулась к Хайне. Кеса уже знала, о чем речь… и, похоже, была готова лишиться чувств от потрясения.

— Ваше высочество… — сказала она, поднимая руки и сразу же снова их опуская. — Они выиграют для тебя эту войну! Они и эти двое! Ваше благородие, говори быстрее! — обратилась она к интенданту, совершенно забыв о том, что за столом сидит кое-кто поважнее, чем Жемчужина Дома. — Наши представительства?..

— В любой момент, ваше высочество, — интендант преднамеренно обратился к Эзене, а не к ее невольнице, — в любой момент мы можем ввести эту монету в обращение. У нас прекрасные курьерские связи со всеми торговыми представительствами, только добраться до Гарры… гм… весьма сложно. Но на континенте… В течение недели, ваше высочество, мы можем ввести эти деньги в оборот. И распространить повсюду, что в обращении появилось золото низкой пробы.

— И какие… какие вы предвидите последствия? — Эзена из кожи вон лезла, чтобы не выдать своего бескрайнего невежества.

Эффект оказался не из лучших. Двое новых «командиров» обменялись — почти этого не скрывая — возмущенными взглядами.

— Ну… ваше княжеское высочество же понимает… Падение курса золота по отношению к курсу серебра. Серебро, ваше высочество… будет на вес золота! — сказал казначей, радуясь столь удачной шутке. — Естественно, так не будет, оно не может быть на вес золота, — сразу же поправился он, со свойственной его профессии тщательностью. — Но выгоду на обмене мы оцениваем… — он переглянулся с интендантом, Хайной и Анессой, — примерно в восемь-девять со ста, ваше княжеское высочество.

Эзена наконец начала кое-что туманно соображать, но вместе с тем ее терпение подходило к концу. Анесса, знавшая княгиню лучше, чем кто-либо другой, заметила, к чему все идет.

— Ваше высочество, — быстро сказала она. — Кирлан берет крупные займы, продает все, что только можно, а почти все расчеты ведутся в золоте. Когда в Шерере станет ясно, что в обращении появилась монета с низким содержанием драгоценного металла (а станет это ясно очень скоро, поскольку мы приложим к тому усилия, торговые представительства есть у нас почти везде), это вызовет падение доверия к золоту. Зато повысится ценность серебра. Замешательство продлится недолго, поскольку фальшивую монету довольно легко распознать. И именно в этом суть. Когда выяснится, что фальшивых денег в обороте очень мало, золото начнет восстанавливать свои позиции, а оно обязательно их восстановит, так как мы будем его скупать, и притом быстро, по самой низкой цене. Но у Кирлана нет времени, и он не может ждать, пока курс золота по отношению к серебру вернется к равновесию. Он обменяет все золото на серебро по курсу, который ему навяжет кто-то другой, тот, кто может подождать… Эти добровольные пожертвования на войско, которым так радуются в Армекте, даже не покроют затрат, вызванных нашим предприятием.

— Но это не все, — сказала Хайна. — Уже известно, что имперские владения в Дартане не выставлены на продажу только потому, что никто не даст за эти земли приличную цену. Но ее может дать Сей Айе. Приличную цену, что не значит — высокую… Естественно, Сей Айе не может прямо объявить о подобном предложении. Мы купим эти владения или возьмем их в аренду через подставные дартанские Дома. У нас множество должников, в том числе еще не ввязавшихся в войну. Они будут только рады, если мы отсрочим им выплату процентов взамен на торговое предложение Кирлану. Никто не будет ничего проверять, в Армекте на это ни у кого нет времени. Мы купим за бесценок земли, платя нашим серебром, а Кирлан согласится почти на любые условия, ибо отчаянно в этом серебре нуждается. Да, ваше высочество? Все это требует очень быстрых и решительных действий, а прежде всего — сохранения тайны. Анесса утверждает, что наши торговые представительства, и прежде всего курьерские эстафеты, с этой задачей справятся. Полученные от империи земли вскоре станут королевскими владениями, которые ты сможешь обещать и раздавать кому сочтешь нужным, княгиня. Это не какие-то земли за морем, это земли, лежащие по соседству с владениями многих магнатских и рыцарских Домов. Очень лакомый кусок.

— Я должна платить за земли, которые завтра завоюю? — В Эзене пробудилась скупость.

— О, ваше высочество, это пока шкура неубитого медведя! — улыбнулась Хайна. — А ты уверена, что именно ты их завоюешь? А если их завоюют рыцари Эневена? Начнешь правление с того, что лишишь своих новых подданных добытых на войне земель? И как далеко ты хочешь таким образом зайти?

Княгиня посмотрела на Охегенеда. Тот кивнул. Кеса не скрывала восхищения и энтузиазма. Хайна и Анесса выжидающе смотрели на нее. Казначей уже с масляным взором подсчитывал поступления и доходы, предвосхищая самые прекрасные в своей жизни мгновения. Интендант мысленно составлял опись новоприобретенного инвентаря, деревенских домов, урожаев… На фоне всего этого виднелся повешенный, несчастный и от отчаяния выпотрошенный собственной рукой имперский страж казны. Побоище, трупы врагов… Естественно, эти двое были командирами, ведущими свои звенящие доспехами отряды на победоносную битву.

— Хайна или Анесса? Кто из вас за этим проследит?

Улыбающиеся Жемчужины переглянулись.

— Конечно, Анесса, — сказала Хайна. — Я только… умею считать, ваше высочество. Меня учили, для чего служат деньги, но именно Анесса знает, как мы их зарабатываем. Как ты их зарабатываешь, ваше высочество.

Не было ли это злорадством?..

— Спасибо, я очень довольна, — сказала княгиня, глядя на интенданта и казначея.

Оба поклонились и вышли. Княгиня могла бы поклясться, что немолодой казначей чуть ли не подпрыгивает на ходу… Страсть, с которой эти люди готовы были купаться в цифрах, казалась просто неправдоподобной. Эзена понимала, что благодаря своим умным невольницам она действительно может достичь очень многого. Но, хотя она и старалась изо всех сил, ей не хватало энтузиазма. Ей было… почти жаль этих несчастных армектанцев, самопожертвование которых могло оказаться бессмысленным вследствие действий шайки обманщиков из Сей Айе.

Однако обе Жемчужины заслужили награды. Они поддерживали ее, как только могли. Даже когда она этого не требовала.

— Хорошо, что вы у меня есть, — серьезно сказала она. — Я вообще не разбираюсь в финансах… и все здесь это знают, — с улыбкой добавила она. — Похоже, однако, что отныне об этом знают также казначей и интендант. Проследи за ними!

Анесса понимающе подмигнула.

— Не пойму только, — спросила Эзена, — почему никто другой не воспользовался такой… таким оружием? Ведь есть же у них в Кирлане хорошие счетоводы?

— Это забава для богачей, ваше высочество, — ответила Хайна. — Кирлан не станет переплавлять последнюю тысячу золотых на две тысячи фальшивых. А впрочем, зачем? Банкрот — государственная казна, и пока что больше никто в Шерере. Никому не приходится в панике продавать свое золото. Только Кирлан совершает сейчас самые крупные покупки в Шерере, и только Кирлан не может отложить эти покупки на потом. Только император должен как можно быстрее купить себе войско, и только он по-настоящему, действительно по-настоящему, не может рисковать, навлекая на себя подозрения, что платит фальшивыми деньгами. Вопрос, не придется ли ему скупать наши монеты… Ты ведешь игру для богачей, ваше высочество, — со смехом повторила она. — Для богачей, и то не для всех.

 

33

Эневен ненавидел брата, из-за которого погиб его сын. Сжигая деревни и грабя владения Справедливых, он упорно стремился к встрече с вождем вражеской группировки. Меч Денетта он возил с собой вместо своего. Начинавшиеся и срывавшиеся переговоры были частью рыцарских традиций, но не имели особого значения — его удовлетворила бы лишь кровь убийц. Теперь, под Вемоной, должна была состояться битва. Рыцарская, но без пленных и без выкупа. Битва не на жизнь, а на смерть.

Эневен ненавидел старших братьев, но под стенами Вемоны он нашел в своей закованной в железо груди место для признания и уважения. Уважения к воинам, но не к убийцам… Скрытая в тени недалекой Сенелетты Вемона, единственный остров в море добычи Ахе Ванадейоне, с начала войны поставляла Справедливым всевозможное военное снаряжение и даже вооруженных рыцарей. Маленький, но богатый город, который К. Б. И. Онес считал столицей своего Дома и который неоднократно пользовался щедростью своего господина и властителя, остался ему верен. Теперь, когда война близилась к концу, беззащитный город не мог рассчитывать на снисхождение вождя победоносной группировки. Не было настоящих оборонительных стен, за которыми могли бы укрыться защитники города — полтора века назад, когда Вемона получила городские ключи, Дартан уже являлся частью Вечной империи и дышал вечным миром… Возле внушительных ворот возвели лишь символические укрепления, внешне напоминавшие старинные городские стены, но короткие, внезапно обрывавшиеся через несколько десятков шагов, а не опоясывавшие город защитным кругом. Вемона не имела возможности обороняться.

Но, несмотря на это, на дорогах не было толп беженцев. Весьма немногочисленные жители (а может, только пришельцы из иных краев Дартана?) бежали через южные ворота, создавая на видимой с возвышенности дороге тонкий прерывистый ручеек.

Со стен, надворотных башен и крыш самых высоких домов открывался вид на обширные луга. Башни и крыши усеивали маленькие человеческие фигурки. Внизу для сражения на равнине разворачивались немногочисленные отряды Справедливых. Его благородие К. Б. И. Онес, который постоянно отступал, ведя переговоры с Вечной империей и рассчитывая вскоре получить поддержку армектанских легионов, принимал безнадежную битву у стен верного ему города. Это означало конец группировки Асенавене. Если бы не подлое убийство, черным пятном отягощавшее совесть братьев, Эневен мог бы испытывать гордость, выступая против рыцарей, которые по праву взяли себе имя Справедливых. Он уничтожил бы их войска, служа своей королеве, но вознес бы славу побежденным.

Но перед ним были отряды, состоявшие на службе убийц.

Справедливые стояли неглубоким, очень широко развернутым строем — вдвойне беззащитные. От построения «забором» отказались несколько веков назад, во время армектанско-дартанской войны, поскольку оно не позволяло маневрировать войсками, превращая сражения в состоящие из сотен поединков турниры… С жаждущими крови армектанскими крестьянами, заполнявшими ряды легионов, невозможно было вести красивую рыцарскую войну. Сейчас, однако, Эневен не мог и не хотел отвергнуть последнюю просьбу мужественного — пусть даже преступника, но мужественного — противника. Он отдал приказ. Гонцы галопом устремились к выстроившимся «остриями» отрядам Ахе Ванадейоне. Вскоре из строя вышел первый отряд, Черной Радуги, потом выдвинулся второй, Великого Дела. Друг за другом шли, высоко подняв свои знаки, отряды Бессмертной Надежды, Защитников Дома, Волчий, Первый и Четырех Домов. Рыцарские отряды выстраивались один рядом с другим, во главе с копейщиками, за ними легковооруженные оруженосцы и стрелки. Длинный, неглубокий строй железных конников, готовых к бою один на один. К. Б. И. Эневен не хотел наносить удар по врагу войсками, сосредоточенными в «треугольники».

Четырнадцать отрядов воскрешенных рыцарей королевы выстроились в три длинные линии, перед фронтом пяти отрядов Справедливых.

Сперва, однако, вызов бросили трубящие рога и трепещущие на ветру знамена. Перед строем выдвинулись всадники, желавшие на глазах обоих войск засвидетельствовать свое мужество и рыцарские умения. Эневен дал знак окружавшим его товарищам, рыцарям самых знаменитых родов. Сине-зеленое знамя с развевающимися над ним розовыми лентами поплыло вниз по пологому склону, удерживаемое могучими руками знаменосца Дома. Первый из рыцарей королевы, с собственным флагом командира, выдвинулся перед строем своего войска, спрашивая братьев, желают ли они сразиться с ним в день последней битвы.

Из самой середины первой линии обороняющих Вемону войск выехали несколько всадников. Собственное сине-зеленое знамя рыцарей Дома К. Б. И. поплыло навстречу своему собрату.

На равнине, где пологий склон переходил в ровный луг, уже шли первые вооруженные столкновения. За грохотом доспехов, пробитых мощным наконечником копья, последовал лязг железа, с которым закованный в латы всадник падал на землю. Тотчас же раздался еще один удар копья о щит, лязг мечей, глухие удары разбивающих доспехи молотов. Какой-то всадник, сбросив с коня противника, соскочил с собственной лошади, доверив ее оруженосцу, и вступил в пеший бой, давай шанс упавшему. Далеко на краю леска, обозначавшего край правого фланга войск Ванадейоне, где тек небольшой ручей, из-под конских копыт брызнула вода. Противник подъехал с другой стороны, подняв копье. Двое всадников промчались по руслу ручья, одновременно ударили в щиты и вылетели из седел. Лошади разбежались в стороны. Вязнущие в грязи воины, ошеломленные падением, с трудом обменялись несколькими ударами, после чего наконец отступили, салютуя друг другу поднятием руки. Каждый признал противника равным себе — не лучшим, но и не худшим. Отказавшись от борьбы, они пошли в сторону своих товарищей, ибо никто не хотел драться с противником, в котором увидел самого себя.

Среди пар и групп сражающихся на самую середину равнины неспешно выехали два отряда под сенью сине-зеленых знамен. Тех же цветов были попоны нескольких лошадей. Поверх доспехов коня Эневена была наброшена накидка, цвета которой сочетались в шахматном порядке. С другой стороны приближались всадники, попоны которых были синими посередине, с зеленой каймой.

Дубовые листья были одинаковыми.

Отряды остановились примерно в двухстах шагах друг от друга.

Эневен опустил забрало и наклонил копье, зацепив его за крючья на доспехах. Всадник, стоявший напротив, сделал то же самое, принимая вызов. Но Эневен ждал, как поступит второй всадник.

Он знал, что наклоненное копье стоящего рядом старого армектанского солдата, который на службе Дому К. Б. И. получил рыцарский перстень, — вызов для него. Ранезен просил господина К. Б. И., чтобы тот сразился с ним, не обращая внимания на свое достоинство.

Рыцарь принял вызов. Он опустил забрало и наклонил копье.

Кони шагом двинулись навстречу друг другу.

Сквозь узкие щели забрала не было видно обширного поля битвы, лишь едущих навстречу всадников, краешек луга… Еще Эневен видел вдали город, за который хотел умереть его брат.

Кони перешли на рысь.

Ранезен, сын армектанского ремесленника, которого в Армекте сочли достойным офицерского мундира, а в Дартане рыцарского перстня, достиг в жизни всего, о чем мечтал, потерял же лишь одно: смысл собственного существования. Когда-то он полюбил юношу, которому рассказывал о равнинах, вечной войне на севере и приговорах Непостижимой Арилоры, о равенстве всех людей, взявшихся за меч.

Кони перешли на галоп.

К. Б. И. Онес рядом с младшим на два года Кенесом мчался навстречу великому воину и вождю, которого никогда не считал братом, но мог бы уважать, ценить и даже даровать ему дружбу. Однако он не мог примириться с фальшивым свидетельством негодяйки мачехи, которая опутала его больного отца, а затем именами предков рода вытирала полы в бесчисленных дартанских спальнях.

Его благородие К. Б. И. Кенес, наследник имени великого рыцаря, жившего много веков назад, наклонив копье, скакал плечом к плечу со своим старшим братом, желая оказать почет верности и заслугам армектанского солдата, который полюбил Дартан и всю жизнь душой и сердцем служил своему господину. Кенес знал и понимал армектанскую идею войны-Арилоры. Он не верил, что каждый, взявший в руки оружие, достоин называться ее сыном. Но он готов был поверить, что каждый может получить право на равный бой с дартанским рыцарем, даже если по рождению ему не полагалась подобная привилегия. Ранезен был достоин того, чтобы признать за ним такое право.

Четыре могучих коня, несших на себе всадников, столкнулись в одной точке поля боя. Посреди грохота ударяющихся о доспехи и щиты копий один из всадников вылетел из седла, трое остальных разъехались в разные стороны. Остановленные крепкими руками, кони встали и развернулись. Рыцарь, придержавший своего коня первым, отбросил обломок копья, соскочил с седла и пошел к сброшенному на землю противнику. Однако до пешего боя не дошло. Армектанский солдат с дартанским рыцарским перстнем, сопровождаемый своей Непостижимой госпожой, уже возвращался к Шерни, которая дала ему короткую, как мгновение, человеческую жизнь, а теперь растворяла ее в своих Полосах.

Эневен и Онес остановили коней и встали друг напротив друга. Эневен со сломанным древком в руке ждал оруженосца, который приближался сзади, везя новое копье. Подняв забрало, он смотрел на брата, с трудом державшегося в седле. О пешем бое уже не могло быть и речи. Первый рыцарь королевы, один из самых знаменитых конников в Дартане, владел оружием как никто другой. Он не помнил о коне, составляя с ним единое целое, чувствуя каждое движение могучих мускулов и натянутых жил. Удар копья сорвал противнику наплечник, который теперь висел, помятый, на ременной застежке. К. Б. И. Онес уже не мог держать щит, чтобы прикрываться им в пешем бою. Борясь с болью в раздробленном плече, он мог рассчитывать лишь на то, что, снова съехавшись с Эневеном, успеет раньше достать его своим оружием.

Эневен взял у оруженосца новое копье, отбросил щит и, снова закрыв забрало, двинулся с места рысью.

Они съехались во второй раз.

Четырехгранный наконечник копья Эневена попал в точности в то же самое место, что и до этого, — но у Онеса уже не было щита, по которому могло бы скользнуть вражеское оружие. Выбив противника из седла, Эневен осадил коня и развернул его на месте. Спрыгнув на скаку на землю, он присел возле упавшего и, выхватив из ножен на поясе кинжал, нашел щель в доспехах.

— Выкуп! Назначь выкуп!

Эневен не послушался просьбы Кенеса. Добив Онеса, он встал и очень медленно, словно с облегчением, снял шлем.

— Теперь только мы… брат, — сказал он, не глядя на Кенеса.

Кенес поднял с земли щит Ранезена и швырнул его под ноги убийце брата. Эневен поднял щит цветов своего Дома, но без дубового листа, достал меч и шагнул вперед, чтобы исполнить клятву.

Сражения на лугу постепенно угасали. Новые почти не начинались. Победители из обоих сражающихся лагерей съезжались к середине ноля, чтобы лицезреть рыцарскую схватку своих вождей.

Кенес наступал на противника с ожесточенностью, которой никто не ожидал от немолодого уже человека. Однако ответной силе Эневена его сводный брат противостоять никак не мог. Обменявшись с противником тремя ударами, второй из вождей, Асенавене, уже лишь шатался и отступал под градом ударов, падавших на прикрывавший его щит. Эневен столкнулся с ним щитами, и от могучего толчка его противник упал на спину. Отступив, рыцарь позволил ему подняться — и снова атаковал с быстротой и силой, которые наверняка вызвали восхищение у зрителей. Ударив два раза мечом, победитель — ибо он был уже победителем — снова обрушил свой щит на щит противника, а когда тот отлетел назад, замахнулся и перерубил стальной бандаж на державшей меч руке, чуть выше налокотника, сорванное крыло которого отлетело в сторону. Кенес вскрикнул, падая, и выронил оружие. Эневен отбросил щит, схватил меч обеими руками и, направив острие вниз, встал над упавшим.

— Кто из вас приказал убить Денетта? Ты или он? Я хочу знать.

— Никто из нас, — ответил Кенес. — Убей меня… но ты безумен, знай об этом.

— Ложь в миг смерти. Ты хочешь так умереть, рыцарь Дома К. Б. И.?

— Кто бы ни приказал убить твоего сына… я ничего об этом не знаю. Клянусь.

— Ты поклянешься за своего брата? Памятью предков? — крикнул Эневен, опуская меч и показывая на стоящих вокруг воинов. — Ты поклянешься за своего брата? Что не он приказал это сделать и не знал о подобных намерениях? Ты готов на такую смелость?

Кенес был лишь тенью и орудием Онеса. Эневен уже совершил отмщение, ибо лежавший у его ног старый рыцарь всю жизнь был никем.

— Убей меня, — помолчав, сказал он. — Онес всегда тебя ненавидел, но не был способен на то, о чем ты говоришь. Если, однако, ты все же приказываешь мне поклясться за него… Он обо всем всегда решал сам, имел собственный разум и ничем не ограниченную свободу воли. Убей меня. Я не стану клясться.

Истекающий кровью воин не лгал, спасая жизнь. Он хотел и был готов умереть. Но он не мог поклясться в присутствии двадцати свидетелей из знаменитых родов, что его брат не приказывал убить Денетта, и даже не знал, что у кого-то из его усердных сторонников имелись такие намерения. Доказательств тому не было, в то время как у Эневена наверняка имелись какие-то доказательства и свидетели. Ведь не мог же он начать самую страшную за многие столетия войну, основываясь лишь на предчувствиях.

— Убей меня, Эневен. Я уже… устал.

После чего добавил:

— Онес не был преступником… но ради блага Дома он мог не замечать многого. Я не стану осквернять его память, он был великим рыцарем, достойным человеком и хорошим братом. Я не верю, что он мог совершить приписываемое ему преступление, но, кроме этой веры, у меня больше ничего нет. Я ни за кого не стану клясться в минуту смерти, не зная, что наверняка не запятнаю себя ложью.

Эневен понимал страдания рыцаря, который, стоя у края могилы, не мог поручиться за близкого ему человека. Ибо Онес все же был интриганом, человеком упрямым, а нередко мелочным и несправедливым. Младший брат, бывший лишь исполнителем его воли, ничего не мог знать наверняка. Так, как он и сказал, у него не было ничего, кроме веры. Никто из стоявших вокруг не мог счесть этого достаточным. Каждый из этих рыцарей хотел бы иметь возможность ручаться за своих близких, и почти никто на это бы не отважился.

— Ты даже не знаешь, кто ты, Кенес… — с горечью проговорил Эневен. — Ты должен сегодня стоять рядом со мной, ибо ты рыцарь королевы, ты носишь имя первого среди всех, кто ей служил. Настоящая война только началась. Я бы не стал развязывать ее только из-за смерти сына.

Где-то вдали еще шел какой-то поединок. До ушей воинов доносился негромкий лязг мечей, ударявшихся о доспехи и щиты. Никто не знал, о чем говорит вождь Ахе Ванадейоне. Вернее, почти все догадывались о чем, но никто еще не знал — о ком. Ходившие по Дартану слухи ничего не преувеличивали. Они предлагали лишь ждать крайне необычных новостей.

— Смерть моего сына… — глухо произнес Эневен и неожиданно поднес руку к лицу, коснувшись глаз стальной перчаткой. — Смерть моего сына — это мелочь. Это говорит отец, который только что отомстил за смерть своего единственного наследника и преемника. Мой сын был одним из нас, рыцарем королевы, который первым отдал жизнь за ее дело. Я знаю, кому служу, и вы также имеете право это знать! — воскликнул он, обводя вокруг острием меча. — Клянусь памятью моих великих предков, я покажу вам сегодня величайшее дело, какому может служить дартанский рыцарь! Кенес, там стоят твои отряды. Возвращайся к ним! — крикнул он. — Забирай тело брата и возвращайся!

— Я вернусь.

Рыцарь медленно поднялся с земли. Кровь струей потекла вдоль раненой руки, стекая в стальную рукавицу и капая на истоптанный луг.

— Мои рыцари, — сказал Кенес, — отомстят за смерть всех товарищей, которые полегли в этой войне, я же снова буду искать отмщения за смерть брата. Мы будем сражаться до полудня. В полдень, когда ты услышишь звук рогов, все оставшиеся в живых сдадутся в твои руки, Эневен. И тогда — пощади безоружных, отнесись с уважением к своим пленникам. Рыцарям, которые не отступили перед втрое более сильным врагом.

— Да будет так.

— Но если я останусь в живых, я пожелаю знать, за что я на самом деле сражался и почему проиграл эту войну. Я пожелаю узнать, что означают твои слова, какому делу и кому ты служишь. Ты должен будешь доказать мне, что ты не безумец, Эневен. Ты должен будешь доказать это всем.

— Я докажу. Я скажу, кому и почему служу.

Оруженосец Кенеса привел коня своего господина.

— Тогда, Эневен, еще раз докажи мне сегодня, какая кровь на самом деле течет в твоих жилах. Я хотел бы знать, что Онес… что мой брат, великий человек и рыцарь, заблуждался и ошибался насчет тебя. Но сперва я еще раз потребую твоей жизни. И жизни всех, кто служит под твоими знаменами.

Раздирающий уши лязг оружия, которым сопровождались до этого поединки на лугу, был ничем по сравнению с грохотом, с которым столкнулись две линии закованных в броню всадников. Треск ломающихся копий, звон наконечников о доспехи, стон ударяющегося о щиты железа, ржание и храп лошадей и, наконец, крики людей — все это слилось в песню, которую наверняка хотела бы послушать армектанская госпожа смерти и войны. Присутствовала ли она в небе над Дартаном и смотрела ли на поле боя под Вемоной? Понравилось ли ей подобное сражение, напоминавшее о днях давней славы королевства, которому было отказано в величии в мире моряков, горных разбойников и степных всадников? Сыновья равнин принесли в Дартан другую войну, в которой не было места величию. Возможно, бездушные армектанские легионы, состоявшие из ходячих машин для сражений, бились мужественно и с честью, но это было другое мужество и другая, совсем другая честь. В безжалостной войне на истребление, ведшейся с мыслью об уничтожении врага, тонули как рыцарские жесты, так и обычные человеческие чувства, порывы великих сердец. Армектанцы, вопреки тому, во что они верили, служили не войне, но насилию, смерти и гибели. Они умели быть великодушными лишь тогда, когда гасло всяческое сопротивление, а вражеские армии превращались в толпы невольников. Но может быть, именно так и следовало сражаться? Возможно, отношение к войне как к торжественной забаве для благородных и мужественных наносило ей оскорбление? Может быть, и в самом деле невозможно было подобрать с поля боя ничего, кроме растоптанной жалости, остатков веры в победу и унижения побежденных?

В бой вступила вторая линия отрядов Ахе Ванадейоне. У Асенавене второй линии не было. Никто не мог поддержать окровавленных, сражающихся уже не за победу, а за жизнь рыцарей его благородия К. Б. И. Кенеса.

Солнце стояло высоко в небе, но рога на стороне Справедливых молчали. Должны были наступить новые времена и прийти новые поколения. Рога молчали, чтобы никто, рожденный после войны, не смел предположить, что проигрывающие слишком рано известили о наступлении спасительного для них полдня.

Эневен двинулся в бой вместе с последней линией своих всадников. Очень короткие тени падали за спины наступающих — но еще не совсем под ними…

На залитом кровью лугу вторая волна сражающихся переместилась на юг, оставив, словно уходящая с берега морская вода, всевозможный мусор. Но это не были мелкие ракушки, на зеленом пляже под Вемоной остались не разноцветные гладкие камешки. Волна выбросила десятки серебристых панцирей, под которыми еще недавно бились людские сердца. Она оставила брошенное и сломанное оружие, яркие щиты. Многие лошади не могли подняться с земли, другие стояли среди павших или бегали вдоль линии. С обеих сторон уже подтягивались слуги, жаждущие как добычи, так и награды из рук поднятого с поля боя раненого стрелка, оруженосца и, кто знает, может быть, даже рыцаря? Все больше сытых по горло войной и славой воинов выходило из боя, в котором нелегко порой было найти нового противника. Встречи с каждым раненым, уставшим воином Кенеса ждали как минимум двое служивших в армии Эневена. Длинная линия рвалась, давно уже распавшись на куски, неровные группы и группки.

Но солнце наконец оценило мужество Справедливых и приказало теням выбежать из-под ног и копыт на север к востоку. Загудели рога, прося от имени группировки Асенавене о перемирии. Лязг оружия стих почти в одно мгновение, и отчетливее послышались стоны раненых. Окровавленные рыцари отдавали победителям свои мечи, бросали под ноги топоры, освобождали плечи от ремней щитов. Склонялись флаги и знамена побежденных — те, которые еще не были захвачены. Дольше всего реяло сине-зеленое знамя братьев К. Б. И.

Среди развевавшихся над войсками флагов и знамен все еще виднелись два стяга вождей. Эневен встретился с Кенесом и отказался принять у него меч. Ему не нужен был пленник, взамен же он хотел наконец вернуть себе брата. А вернуть он его мог, поскольку верил торжественной клятве, принесенной перед лицом смерти. Старый рыцарь наверняка не знал о преступных намерениях Онеса или людей, ему служивших.

Добычей победителей стал как стоявший за городом обоз, так и сам город. Гордая Вемона не отдала своему захватчику ключи от городских ворот, не послала навстречу победителям никого из своих отцов. Большой отряд Дома, во главе которого ехал сам Эневен, обнаружил ворота открытыми, но ни в самих воротах, ни на улицах за ними не было ни единой живой души. Жители города спрятались в домах; иногда лишь скрипела неплотно закрытая ставня, из-за которой чьи-то глаза следили за движущимся войском.

Эневен вел отряд на рыночную площадь. Рыцари во главе своих людей разъезжались направо и налево, окружая рынок кордоном. Сам Эневен, в сопровождении лучших воинов, приблизился к дверям ратуши, остановил коня и стал ждать.

Какое-то время ничего не происходило.

Наконец двери открылись. Высокий упитанный мужчина в богатой одежде и черном берете бургомистра спустился по ступеням и остановился перед конным рыцарем. Позади бургомистра появилось несколько членов совета.

Эневен молчал.

— В первый и последний раз, — сказал он наконец, достаточно громко, чтобы все на рыночной площади могли услышать его слова, — я позволяю подобным образом относиться ко мне и моим войскам. Я хочу почтить память великого воина, который мог спасти свою армию и жизнь, но собственной грудью заслонил этот город. Хочу верить, что вы этого достойны. Налагаю на Вемону контрибуцию, которая должна возместить смерть моих рыцарей, а также все понесенные ими сегодня потери в оружии и лошадях. Сумма контрибуции будет установлена до завтрашнего дня. Жители могут выйти из домов, не беспокоясь за свое имущество и жизнь. Городская стража пусть вернется на улицы, чтобы следить за порядком, вы же и далее будете нести свою службу в ратуше. Этим вы обязаны своему защитнику, его благородию К. Б. И. Онесу, а также его благородию К. Б. И. Кенесу, который, несмотря на многочисленные раны, не отказался от обороны города. Я не нуждаюсь в вашем гостеприимстве, но мне не нужны и ключи от городских ворот. Передайте их своему господину.

Он развернул коня, и вместе с ним то же сделали его рыцари.

 

34

Йокес в Сей Айе не появился. За два дня до оговоренного срока он прислал на поляну несколько дружин лесной стражи под предводительством Вахена. Лесничие передали письмо с объяснениями.

Ваше высочество, — писал комендант, — если это необходимо, то я явлюсь к тебе, но лучше будет, если я останусь в лагере с солдатами, у меня тут забот полон рот. Приезжай лучше ко мне сама, госпожа, а осмеливаюсь я просить тебя об этом потому, что ты отправишься со мной на войну. Покажи это письмо Хайне как доказательство, что военный поход — не твоя прихоть, но вынужденная необходимость. Его благородие Эневен только что одержал под Сенелеттой заслуженную и окончательную победу. Всех подробностей я пока не знаю, зато у меня есть точные приказы от твоего первого рыцаря. Он готов подчиниться только одному человеку, и человек этот — ты, ваше высочество. Так что хочешь ты этого или нет, ты будешь командовать армиями, я же готов предложить себя на роль военного советника, раз главнокомандующим быть не могу. Бери вещи и приезжай, госпожа, поскольку через неделю вместо армектанцев я буду сражаться с его непревзойденным благородием Эневеном.

Была еще подпись. И второе письмо, содержавшее несколько коротких распоряжений для командира лагеря пехоты.

Возбужденная Эзена, у которой от волнения почти перехватило дыхание, по своему обычаю перечитала письмо несколько раз, прежде чем велела отдать его Хайне. Она пыталась держать себя в руках, поскольку радоваться тому, что идешь на войну, казалось несколько неуместным. Иных же поводов для радости у нее не было. Трения между Эневеном и Йокесом случались с самого начала, но сейчас могло дойти до худшего. В письме Йокеса чувствовалось раздражение, а последние слова, в которых он называл рыцаря из рода К. Б. И. «его непревзойденным благородием», заставляли глубоко задуматься. Йокес был просто зол, зол настолько, что ему не хотелось скрывать свою злость… Похоже, что ее княжескому высочеству действительно предстояло номинально командовать войсками — командовать, как недвусмысленно написал комендант, «хочет она этого или нет».

Хайна не стала читать письмо несколько раз, даже дважды. Она лишь пробежалась по нему взглядом и сразу же после оказалась в покоях Эзены. Княгиня посмотрела на воинственно наклоненную голову, падающие на глаза каштановые волосы и сразу поняла, что будет дальше. Ее рыцари, командиры, невольницы — почему бы в самом деле еще и урядников не завести? — намеревались постоянно ссориться друг с другом.

— Ваше высочество, — с порога заявила Хайна, — несравненный комендант Йокес присылает какую-то бумажку, которая едва напоминает письмо. В нем ничего нет, одни лишь требования, чтобы ты явилась туда, куда он приказал. Кроме письма, он присылает банду мужиков с луками, которых возглавляет кот. Как я понимаю, это твой эскорт? Но для меня это не более чем загонщики, на случай, если тебе захочется поохотиться. Тебе придется продираться сквозь пущу до пристани на реке, потом плыть до лагеря, которого я еще даже не видела и в котором нет ни одного твоего гвардейца, а может быть, даже крыши над головой! Я ему сейчас отвечу… Где перо?

— Посреди комнаты, на полу, воткнуто в бутылку с чернилами, — сказала Эзена, грызя яблоко. — Что, не видишь?

Жемчужина подняла развернутое письмо, открыла рот и, похоже, хотела что-то крикнуть, но княгиня оказалась быстрее:

— Нет-нет, Жемчужина, хватит. Вещи у меня приготовлены уже давно, продираться сквозь пущу придется миль семь по самой дороге, какая у нас есть, ведь дорога к пристани у нас вымощена. Кроме лесничих, я забираю с собой свою гвардию и, видимо, двести лучших пехотинцев из военного лагеря. На реке у меня настоящий плавучий дворец, в котором я пока не бывала, но Анесса много раз плавала на этом корабле и рассказывала, что там есть даже кровать с балдахином… правда, насколько я знаю Анессу, уже основательно продавленная… О чем я еще забыла? А, знаю! Военный лагерь, куда мы едем, прямо сейчас осмотрит одна из моих Жемчужин, которая не будет искать перо, а сама поедет к коменданту Йокесу и скажет ему все, что захочет. А потом пришлет гонца с перечислением всего необходимого. У нее на это есть… ну, сколько ей надо?

— Неделю, ваше высочество.

— Ну да, четыре дня, — сказала довольная Эзена, которая либо не знала, сколько дней в неделе, либо только что забыла. — Через четыре дня меня уже здесь не будет, так что до этого времени моя Жемчужина явится к коменданту Йокесу, вручит ему письмо от меня, устроит скандал, осмотрит лагерь, напишет, что ей нужно, и успеет отправить назад гонца. Это мне только кажется, или в самом деле моя Черная Жемчужина очень спешит и именно сейчас выходит из комнаты?

— Неразумно с твоей стороны, — с сожалением сказала Хайна. — Я делаю все, что могу, а ты просто берешь и едешь на войну? Вот так просто?

— Не одна, а с тобой и несколькими тысячами солдат. Не считая, естественно, четырех телохранительниц… В этой грязи серое платье подойдет лучше всего, кольчуга к нему должна лежать в моей седельной сумке, понятно? Собирайся в дорогу, и чтоб тебя не было в Сей Айе. Все свои обязанности передай Охегенеду, — напомнила она.

— Ну знаешь!.. — обиделась Хайна.

Она отдала письмо Йокеса и ушла.

Эзена доела яблоко и поместила огрызок рядом с двумя другими, в бокале с остатками вина. Честно говоря, фрукты из зимнего подвала были отвратительны на вкус.

— Анесса и Кеса, — сказала она.

Дверь в комнату приоткрылась.

— Прямо сейчас, ваше высочество? Первой Жемчужины нет во дворце.

— Да, Аяна, прямо сейчас. Прикажи ее разыскать. Но в таком случае Кесу не зови. Пусть придут вместе.

— Да, ваше высочество.

— Подожди. Попроси сейчас ко мне посланника. А с Жемчужинами — так, как я сказала.

— Да, ваше высочество.

— А ты хотела бы поехать со мной на войну? Нет-нет, Аяна, никаких глупостей, — предупредила она. — Одну из вас я наверняка возьму, но лучше добровольно. Тебе нравится война, или ты предпочитаешь дворец и немного весенней лени?

— Если никто не захочет ехать, то я — та, кто не хочет меньше всего, — весьма дипломатично ответила невольница.

Эзена немного подумала.

— Искренне, но хитро, — рассмеялась она, докопавшись наконец до смысла фразы. — Это все.

— Да, ваше высочество.

Посланник пришел примерно два яблока спустя.

— Ваше благородие, письмо от коменданта Йокеса, — сказала она, протягивая ему листок. — Что скажешь?

Готах прочитал и вопросительно посмотрел на Эзену.

— Я спрашиваю о твоих планах, ваше благородие, — пояснила она. — Остаешься? Едешь со мной? Возвращаешься в Громбелард?

— Если только возможно — буду тебя сопровождать. Я торчу тут уже полгода, госпожа, и на самом деле вовсе не из-за тайн Шерни. Все, что мог, я изучил уже давно.

— Тебе интересно, выиграю ли я эту войну? — подтрунивала она.

— Как историку и как жителю Шерера.

— Какой ты серьезный! — заметила она; настроение у нее было великолепное.

— Это уже в самом деле не шутки, госпожа. Ты переходишь на другой берег, откуда уже не будет возврата… Пока ты в Сей Айе, пока здесь твои войска, все еще можно изменить. Все возможно. Ты можешь объявить войну Вечной империи с тем же успехом, как и победить его благородие Эневена, или отказаться от всего… Что захочешь. Но как только ты выйдешь из Буковой пущи, ты вернешься в нее королевой Дартана или не вернешься вообще. Пройдись по своим комнатам, княгиня, пройдись по всему дому, — серьезно посоветовал он. — Через несколько дней ты покинешь эти места и уже никогда в жизни не взглянешь на них глазами ее княжеского высочества Эзены, госпожи Доброго Знака.

Она покачала головой.

— Не получается у меня так об этом думать, — сказала она. — Единственное, чего мне больше не хочется, — это быть ее княжеским высочеством Эзеной, госпожой Доброго Знака. Не затем дали невольнице эти владения, чтобы она держалась за них до конца своей ничтожной жизни. Мне их лишь одолжили, ваше благородие, подставили ступеньку, ожидая, что я стану карабкаться выше. Я в долгу перед кое-кем и честно плачу проценты. Но меня тяготит этот долг, и я хочу наконец выплатить его целиком или объявить о банкротстве. — Она улыбнулась, так как посланник не знал подробностей недавнего «финансового» совещания.

— Очень красиво сказано, — оценил он. — Но все и в самом деле так, как ты говоришь. Сомневаюсь, что во всем Шерере есть другая прачка, которая могла бы счесть Буковую пущу лишь ступенькой ведущей куда-то лестницы.

— Ха! — сказала она. — Заслуженная похвала, люблю такие!

В конце концов она заставила его улыбнуться.

— Обещай мне, ваше высочество, что, когда ты станешь королевой Дартана, ты дашь мне кое-что, о чем я попрошу. Я не стану просить ничего такого, чего бы ты не могла дать, — предупредил он. — Я знаю, о чем можно просить.

На этот раз посерьезнела она.

— Странный торг… Но я настолько тебе доверяю, мудрец Шерни, что могу сказать: хорошо, я согласна. Все! Конец! — крикнула она, махнув рукой, словно отгоняя насекомое. — Мне нужно несколько советов. Естественно, ты поедешь со мной, ваше благородие. Я бы попросила тебя об этом, но приглашать кого-то на войну… Не знаю, можно ли просить о подобном. Так что это прекрасно, что ты напросился сам. Сегодня отличная погода, вчера такой не было и завтра снова может не быть. Пойдем в сад! — сказала она. — В беседку Анессы.

Она развернулась кругом, шурша платьем, и направилась к двери. Посланнику показалось, будто массивные створки разлетаются вдребезги под ее взглядом. Она была заряжена пламенем или вихрем — неведомо чем. Проходя мимо, она могла бы гасить или зажигать свечи. Он в очередной раз убеждался, что эта необычная женщина не способна пребывать в бездействии. Она стократ права: для нее нет места в Сей Айе. Она постарела бы в сорок лет, одряхлела бы десять лет спустя и умерла, не дожив до шестидесяти. Будучи властительницей Дартана, железной рукой правящей великим королевством, сражаясь с достойными монарха проблемами, она могла прожить и сто лет.

Впервые Готаху пришлось искать ответ на вопрос, возникший неизвестно откуда… Может, из-за шороха юбки идущей к дверям женщины, а может, из-за прикосновения высоко заплетенной косы, которая описала дугу и коснулась его щеки, когда она поворачивалась… Вопрос гласил: где конец пути этой должницы князя Левина? Кто через тридцать лет будет править всем Шерером и из какой столицы?..

С ответами приходилось подождать. Посланник с ходу двинулся следом за княгиней, поскольку было совершенно ясно, что еще мгновение, и он даже бегом ее не догонит до дверей в сад. У нее были здоровые ноги, хороший рост и желание действовать, которому она еще не нашла выхода. Она маршировала, словно армектанский лучник.

— Хайна едет со мной, это ясно, — говорила она, не оборачиваясь, а посланник на лету ловил каждое ее слово. — А кроме нее? Кто? Анесса или Кеса? Анесса никогда мне не простит, если я не возьму ее с собой в такой поход. Военные платья, рыцари, палатки, конные парады перед рядами знамен… Представляешь, ваше благородие? Но именно из-за этого у меня с Анессой будут одни хлопоты. Я предпочла бы взять Кесу, она умная женщина и хорошо соображает. Анесса может решить любой вопрос, ее можно послать куда-нибудь с миссией, как было зимой. Для этого она великолепно подходит. Но сейчас мне будет нужен совет, а не самостоятельные действия. Я предпочла бы взять Кесу. Это слишком серьезный вопрос, чтобы переживать из-за настроений Анессы. Она не поедет. Да, обидится, но ничего не поделаешь. Возьму Кесу.

Они выбежали в сад и помчались по каменистой аллейке.

— Кесу — нет, ваше высочество.

— Я думала, ты ее любишь, ваше благородие? Ведь вы неплохо общаетесь?

Она шла впереди и лишь потому не увидела самого интересного зрелища, которое могло предстать ее взору, — покрасневшего посланника. Потом было уже поздно, поскольку лицо его достаточно быстро приобрело обычный цвет.

— Анесса, ваше высочество, будет здесь скучать как никогда, — не без оснований сказал он. — Неизвестно, что может случиться, а Сей Айе — это тыл всей войны. Кеса никогда не сделает глупости, даже не свернет себе шею, скача галопом по лесу. А если вдруг случится что-то действительно опасное, если какой-то легион все же попытается напасть на Сей Айе, Кеса наденет кольчугу и столь же спокойно, как и всегда, отдаст соответствующие приказы. Анесса скорее впадет в панику и наделает глупостей. Я… ваше высочество, я не хочу ничего дурного твоей первой Жемчужине, но все же напомню об одном событии в леске, полгода назад… Ты хочешь здесь оставить кого-то такого?

Эзена замедлила шаг — он заставил ее задуматься. Впрочем, беседка была недалеко. Хотя он сильно сомневался, что они долго в ней просидят.

— Вот в этом и состоит суть добрых советов, — сказала она, когда они дошли до места.

Она села на ту же мраморную скамейку, на то же место, что и при первом разговоре с посланником.

— Вот в этом и состоит суть добрых советов, — задумчиво повторила она. — Ты прав во всех отношениях, мудрец Шерни. Думать нужно не о том, кого взять с собой, но кого можно здесь оставить… Я не могу оставить Анессу.

Она еще немного подумала, хмуря широкие брови.

— Значит, решено, — сказала она, вставая. — Идем в дом, ваше благородие. Здесь не так тепло, как я думала.

Исток реки Лиды, чье название по-дартански означало «прекрасная», находился где-то в глубинах Буковой пущи, но где именно, никто не знал. В любом случае, не на холмах молодого леса Йенетт, где зарождались почти все ручьи и реки, текшие через Сей Айе. Лида вовсе не была большой рекой, но достаточно широкое русло делало ее вполне судоходной. От Сей Айе до самого устья река почти не изгибалась, не изобиловала предательскими мелями; лишь кое-где имелись песчаные отмели, с которыми с трудолюбием муравьев сражались землекопы Доброго Знака. Те же самые люди, что постоянно патрулировали оба берега, убирали все нанесенные водой препятствия, включая стволы мертвых деревьев или большие сучья; больше всего работы им доставалось ранней весной или после обильных дождей, когда Лида поднималась и вымывала лес в верхнем течении. Это был главный торговый путь Сей Айе. Даже зимой, когда вода застывала в оковах льда, удобной дорогой пользовались нагруженные товарами сани. Мелкие торговцы вели своих мулов по тропинкам, но более крупным купеческим предприятиям выгодно было заплатить зимой невысокий дорожный налог за пользование ледяным трактом, от весны же до осени — водный налог, тоже весьма умеренный и взимавшийся лишь тогда, когда товар перевозился на собственных лодках, ибо в случае найма речных кораблей Сей Айе водный налог входил в стоимость. Река была судоходной от Доброго Знака до самого устья. В ее дельте лежал один из прекраснейших городов Шерера и порт — Лида Айе. Мнения по поводу того, получил ли город название от реки или наоборот, разделялись. Лида Айе с незапамятных времен соперничала с армектанским Тарвеларом за звание столицы Закрытого моря — водоема, разделявшего южный Армект и Дартан, необычайно важного как с торговой, так и с военной, а также политической точки зрения. Тот, кто царил на Закрытом море, получал огромные доходы от торговли со всей Морской провинцией. Тарвелар был в этой войне портов, казалось бы, привилегированной стороной, поскольку бравшие в нем начало сухопутные и водные пути позволяли развозить товары по всему Армекту, в то время как Лида Айе обслуживала только торговлю с Буковой пущей и северным Дартаном. Но именно там находилась Роллайна — самый крупный и самый богатый город Шерера. И естественно, Буковая пуща, из которой вывозили все, что требовалось в Шерере. Оба порта, Тарвелар и Лида, были необходимы Вечной империи, и разве что какой-нибудь страшный катаклизм, например пожар, уничтоживший целый город, мог дать сопернику ощутимое преимущество.

Лида Айе была дружественным Доброму Знаку городом. Без этого порта в дельте реки Лиды Буковая пуща лишилась бы значительной части торгового оборота, обреченная на дорогостоящую перевозку товаров в более дальние, не имеющие столь хорошей связи с Добрым Знаком порты. Но и напротив, в Лида Айе больше грузили на корабли, чем с них сгружали… Не столь отдаленный от пущи Тарвелар заплатил бы любые деньги за обслуживание торговли Сей Айе.

Юго-западную оконечность пущи пересекала на протяжении полутора десятков миль хорошая дорога, построенная империей ценой немалых затрат, но незаменимая. Огромный лесной язык обязательно нужно было перерезать у его основания, поскольку это на несколько дней сокращало путь из центрального Армекта до Роллайны и дальше, в восточный Дартан. У этой дороги, там, где был переброшен мост через Лиду, вырос один из самых богатых городков Шерера. Точнее, он был бы таковым, если бы не большая поляна в глубине пущи, которая забирала все доходы, сводя Нетен (или, по-дартански, «сени») до уровня именно сеней, прихожей Доброго Знака, перегрузочной пристани и рынка (хотя Нетен никогда не получал права на содержание складов, поскольку империя не затем строила дорогу наперерез, чтобы купеческие караваны торчали со своими товарами в каком-то городке). В приближающейся войне с империей Нетен и пересекавшая пущу дорога имели стратегическое значение. Каждый армектанский удар, наносившийся из-под Тарвелара через городской округ Лида Айе по центральному Дартану, стал бы невозможен без снабжения, пополнений припасов и военной амуниции, поставлявшихся именно по этой дороге. В противном случае оставалось возить все это вокруг лесного озера, по значительно худшим дорогам или вообще по бездорожью, или жить за счет отбитой территории, что не решало всех проблем, а взамен предвещало немалые хлопоты. Для Буковой пущи же Нетен был воротами ко всему Шереру. Потеря этой пристани означала бы необходимость тащить все, в чем нуждалось войско, по извилистым лесным тропинкам. Йокес еще не знал намерений командования армектанских легионов, постепенно собиравшихся под Тарвеларом. Но ему и незачем было их знать — у него и без того болела голова каждый раз, когда он думал о Нетене.

К недалекой пристани направлялась кавалькада, состоявшая из свиты княгини и возглавляемого Йокесом войска — двухсот лучших пехотинцев, сотни гвардейцев с собственным обозом и прислугой и нескольких дружин лесничих. Вопреки сетованиям Хайны, им не пришлось продираться ни через какие заросли, ибо все было именно так, как сказала Эзена: лучшая дорога Сей Айе вела прямо к реке. Иначе и быть не могло — движение по этой дороге не прекращалось почти никогда. Громадная часть того, что покупала и продавала Буковая пуща, перевозилась по этому короткому, но широкому тракту; собственно, это были даже две дороги, одна рядом с другой, вымощенные деревянными кругляшами, постоянно ремонтировавшиеся, снабженные сточными канавами, одним словом — построенные по планам лучших армектанских строителей. Сколь угодно длинные караваны легко расходились на этом тракте, и во время недолгого путешествия Эзена имела возможность увидеть один из них. А смотрела она с немалым любопытством, ибо на самой поляне направлявшиеся в город купцы пользовались объездными путями и не грохотали колесами по плитам двора перед ее домом. Княгиня, как бы скучно ей ни было, даже не думала брать пример с Анессы, которую можно было встретить где угодно. За все время своего правления в Добром Знаке ее высочество лишь два раза побывала в городе, ни разу — в военных лагерях, а уроки конной езды ей давали не на путях караванов; демонстрировать купеческим подручным, да и вообще кому угодно, как изящно держится госпожа Буковой пущи на лошади, не имело никакого смысла. Однако вследствие того, что Эзена постояно просиживала во дворце, она, владея крупнейшим торговым предприятием Шерера, не вполне себе представляла, как выглядит купеческий фургон…

Честно говоря, она вообще не знала, как что-либо выглядит. Первый город, показавшийся ей невероятно большим, она увидела еще ребенком, но это был всего лишь армектанский городок, который не шел ни в какое сравнение с окружным городом, а тем более столицей. Окружной город она увидела, когда посредник из невольничьего хозяйства отправил ее вместе с несколькими другими девушками и выделенным сопровождающим в Рапу. Там ее — здоровую и сильную деревенскую девушку — купил торговый представитель хозяина Доброго Знака… Готах, ехавший вместе с княгиней, всегда восхищался, думая, сколь точны и верны представления этой женщины о политике, войске, даже о торговле — и вообще о жизни в Шерере. Представления обо всем. Увидев один маленький городок, она уже знала, что собой представляют города, и могла догадаться, что столица — не просто больше домов и больше улиц на значительно большем пространстве. Она понимала, что это другие дома, другие улицы и прежде всего — наверняка другие горожане… Посланник был совершенно спокоен, когда думал о том, как она въедет в Роллайну. Он не сомневался, что княгиня взглянет на дартанскую столицу с немалым любопытством, но отнюдь не испугается, что стройные магнатские дворцы сейчас все рухнут, не лишится дара речи при виде парков, площадей и фонтанов, лишь просто кивнет и скажет: «Ну что ж, а теперь пришлите ко мне бургомистра, старшин цехов и кого там еще… Я скажу им, что они должны сделать, чтобы я была довольна».

Распоряжения Йокеса и Хайны давно уже достигли пристани. Готах, который как-то раз выбирался туда на прогулку, но зимой, когда ничего не происходило, увидел теперь скорее большой речной порт, с некоторого времени расширявшийся не только с мыслью о торговле, но и о военных грузах. Построили очень удобный новый пандус для коней и скота, углубили бассейн, поддерживая его в постоянной готовности — у купеческих барж и лодок не было туда доступа, даже если им приходилось ждать разгрузки на реке. В этом небольшом бассейне стоял на причале крупный плоскодонный корабль княгини, на который она и взошла вместе со своей скромной свитой, состоявшей исключительно из военных. Портовые власти, получив разрешение, сразу же отвели корабль от набережной, освободив место для барж. Анесса, чувствовавшая себя на корабле как дома, велела расставить на палубе мягкие кресла, стол, подать вино и легкую закуску. Собирался дождь, так что над столом растянули крышу из парусины, для чего служили специальные мачты. Для этого и только для этого, поскольку корабль не был парусником. Исполнив распоряжение первой Жемчужины, матросы быстро разошлись по углам, с любопытством, но осторожно бросая взгляды на ее высочество, которую видели впервые. Княгиня тоже на них посмотрела, а раньше, когда они отталкивались от берега, к большой радости команды, даже орудовала шестом, естественно, с помощью одного из моряков. Теперь она с любопытством наблюдала за погрузкой лошадей гвардии, но с еще большим интересом следила за действиями своей Жемчужины, которая снова задала кому-то работу и явно ожидала слов восхищения. На корабле действительно было все. Увидев роскошный ковер, расстеленный на задней (кажется, кормовой?) палубе, Эзена уже не смогла сдержать веселья.

— Ну хорошо, — сказала она. — А в самом деле, куда ты плаваешь на этом корабле? Могу поклясться, что куда-то вверх по реке, куда не плавает никто другой. Если бы мне пришлось отгадывать — я бы сказала, что в полудне или дне пути отсюда ты велела построить удобный охотничий домик. Летом ты бегаешь там голая по лесу, с луком в руке, одна со своей телохранительницей… или даже не одна, хотя телохранительницу я все равно не считаю. Йокес знает про тот домик? А лесная стража, Анесса?

Княгиня просто шутила и не смогла скрыть удивления при виде румянца, залившего лицо невольницы. У Анессы покраснели даже уши и шея.

— Но… кто тебе сказал? — спросила она. — Я хотела… хотела когда-нибудь тебе его показать, но была зима, а раньше… Это уже очень давно, князь знал про тот охотничий домик! — поспешно объясняла она. — Он сам там когда-то был!

Эзена чувствовала, что сейчас рассмеется, а если нет, то лишится чувств от нехватки воздуха. Она хорошо представляла себе этот «охотничий домик»! Если Анесса и в самом деле построила в лесу резиденцию, то наверняка не спала на тряпье, не накрывалась шкурами и не сидела на сколоченном из досок табурете… Снисходительно посмеиваясь, княгиня наклонилась и взъерошила пристыженной Жемчужине золотистые волосы на лбу.

— Когда-нибудь ты покажешь мне то место, — сказала она. — Может быть, даже побегаю с тобой голая в чаще… Но только с тобой.

— Я не бегаю голая в чаще и не бываю там одна. На корабле ждут матросы, а дом всего в миле от реки.

— Всего в миле? — Если от реки не вела удобная дорожка, миля через лес была не таким уж и маленьким расстоянием. — Ну хорошо. Пока что мы идем на войну, да или нет? В последний раз, — серьезно сказала Эзена, — мы сидим на мягких креслах и нежимся в пуховой постели. Мы не будем спать на земле или стоять на посту, но на этом привилегии заканчиваются. Солдаты не должны видеть, как мы купаемся в роскоши, когда они грызут сухари и запивают их водой. Расстелешь ковры для всех или ни для кого. Понятно?

— Да, ваше высочество, конечно.

— А теперь покажи мне корабль. Что в этом… домике?

— В надстройке? Спальня, а одновременно маленькая столовая, там только одно помещение… Мы пока не на войне, так что не будем же мы тут, на реке, спать на палубе?

— Ну и злюка же ты. Посланник уже осмотрел весь порт, и, похоже, ему наскучило. — Княгиня показала на маленькую лодку, в которой со стороны набережной плыл Готах. — Покажи мне быстро, где мы будем спать, и придумай, где положить посланника. На кровати мы поместимся вдвоем, надеюсь, она достаточно широкая, наверняка на двоих, а может, и на троих?

— Да перестань, хватит с меня! — разозлилась Анесса. — Нет, это матросская койка, подвешенная к стене!

— Ну ладно, тихо. Телохранительницы лягут у двери, Энея и та, твоя, у кровати, — перечисляла княгиня, входя в помещение, о котором они говорили. — Мне казалось, что тут будет больше места… Что с посланником?

Они переглянулись.

— Ну… он будет спать с нами, не на палубе же? — сказала Анесса, с лихвой возвращая княгине все ее злорадство. — Мы ведь на войне. Посланнику постелем на столе.

— А мыться как? — Княгиня все же привыкла к дворцовым удобствам. — А это самое… ну…

— Для мытья будет вода из реки, но она, похоже, очень холодная. Для «этого самого» — горшок под кроватью. Специального места нет. На борт не садись, свалишься. Или свалятся матросы, когда тебя увидят, поскольку мы не в Армекте. На самом деле всего один день! — язвительно заметила первая Жемчужина. — Завтра утром мы уже наверняка будем в Нетене.

Эзене несколько перестала нравиться война.

— Палатку мы тоже получим только одну, общую, Хайна мне говорила, — безжалостно добавила Анесса. — Разделенную на несколько отсеков, но одну. В армии очень удобные складные койки для высших командиров, шириной с лавку в корчме и обтянутые полотном или кожей… Увидишь, как мы выспимся. Особенно самые высокие и тяжелые из нас.

Княгиня задрала подбородок, повернулась и пошла на палубу. Лодка с посланником как раз причаливала к боку (кажется, борту?) корабля.

Погрузка солдат и военного снаряжения шла быстро. Никто не ждал, пока все отряды окажутся на воде, возникла бы лишь никому не нужная толкотня. Как только гвардия оказалась на баржах, из управления порта сразу же дали сигнал к выходу из залива в реку. Ленивое течение по очереди подхватывало лодки и тащило на юг. Матросы с шестами и широкими веслами ловко поставили корабль ее высочества между баржами гвардейцев, во главу колонны выдвинулась изящная лодка лоцманов. Ее высочество с новым любопытством наблюдала за этими маневрами, и разглядывание обоих берегов реки наскучило ей не скоро. Кроме двух опытных знатоков русла, показывавших дорогу первой барже, на каждой лодке имелись собственный рулевой и лоцман, одновременно являвшийся командиром экипажа. Эзена поинтересовалась, не помешает ли вести корабль, после чего забросала взволнованного, сминавшего в руках шапку кормчего целой лавиной вопросов. Ей хотелось знать, каким образом организовано движение на реке, могут ли лодки расходиться, каким образом самые тяжелые грузы тянут против течения, вверх по реке. Лоцман показал ей тропинку на левом берегу, по которой обычно ходили тащившие тяжелые баржи мулы, и объяснил, что есть, правда, две бухты, в которых можно поставить на якорь лодки, ожидая, пока проплывет идущая с другой стороны колонна, но обычно движение регулируется, баржи группируются во флотилии, и их выпускают только тогда, когда в порт входит флотилия с противоположной стороны или лодка с известием, что путь свободен. «А уж сейчас, ваше княжеское высочество, — объяснял он, — сейчас никто по реке не ходит, только мы. Были даны распоряжения, ваше княжеское высочество ведь знает от прекрасной госпожи Хайны, когда она была тут четыре дня назад, а потом еще из Нетена». Этого было недостаточно; у княгини имелось еще с полсотни «но» и «почему». Анесса зевала за столом, не в силах поддерживать беседу со странно угрюмым посланником (у Готаха порой бывало плохое настроение). Она помахала рукой замеченным на берегу лесничим, которые под предводительством своего офицера-кота маршировали по тропинке для мулов. Больше для нее развлечений не нашлось — до самого вечера, когда начал моросить мелкий дождь и Эзене пришлось вернуться под крышу из парусины. Зажгли фонари, подали ужин.

Время в пути пролетело довольно быстро. Эзена и Анесса выспались на все времена, поскольку выбрались из кровати только на следующий день перед полуднем. Мягкое покачивание корабля, плеск воды за бортами и кормой, потрескивание обшивки и холодное дыхание реки отлично способствовали сну. Хуже пришлось Готаху, который всю ночь вертелся на твердых досках стола, пока наконец под утро, разозлившись, не вылез на палубу и только там смог немного поспать, сидя на мягком кресле и опираясь на второе ногами. Два заспанных страшилища — ибо ни княгине, ни ее Жемчужине не хотелось причесываться перед завтраком, не говоря уже о подкрашивании бровей и ресниц или подрумянивании щек, — полдня провели за едой, разговаривая на такие темы, что у посланника на спокойной реке едва не началась морская болезнь. Он начал всерьез задумываться, не будет ли так постоянно. Возможно, комендант Йокес мог бы найти ему какое-нибудь занятие при войске? Женщины, как оказалось, даже самые необычные, были попросту страшными. Среди немногочисленных имевших хоть какой-то смысл замечаний широко разливалась невыносимая бабская болтовня обо всем и обо всех без исключения, подкрашенная преувеличениями, издевками, а под конец анекдотами и шуточками. Посланник держался мужественно, но, услышав два анекдота, рассказанных брюнеткой, и один, четыре раза начатый и так и не законченный блондинкой, сбежал в пустую надстройку и сидел там, размышляя о Громбеларде. Он также немного подумал о Кесе, с которой целыми днями мог разговаривать об истории Шерера и которая не разевала рот даже тогда, когда он рассказывал о Шерни, поскольку у нее имелось собственное мнение и собственные мысли, нередко достойные внимания. Она могла запомнить использованные им доводы и прийти с ними на следующий день, обратив часть из них себе на пользу и указывая на те места, где мудрец Шерни противоречил сам себе. Она была просто бесценна. Он ошибался, доказывая Эзене, что в Сей Айе ничего больше о Шерни уже не узнает. Ничего нового не увидит — возможно. Но он полгода приводил в порядок знания, которые получал всю свою жизнь. В этом ему помогала та, кто не начинал четыре раза один и тот же анекдот, чтобы наконец рассказать его до конца. Мужчины бывали умными или глупыми. Но женщины… собственно, пожалуй, все, кроме одной… бывали умны и глупы одновременно. Ее высочество Эзена, как только переставала быть княгиней, сразу же становилась двадцатипятилетней девицей, думавшей любой частью тела, но только не головой… Проницательная первая Жемчужина, которая вернулась из зимнего путешествия, таща для своей госпожи на поводке весь Дартан, за столом под парусиновой крышей, на речном корабле, наверное, не сумела бы даже сосчитать до десяти… Впрочем, все они были такими, без исключений! Та, которую он считал самой умной, следы беременности воспринимала как нечто унизительное, к тому же не пришла с ним попрощаться, когда он уезжал. Ни с ним, ни с кем вообще, даже со своей госпожой. Именно так и можно было дружить с женщиной.

Поздним вечером (было уже совсем темно), когда оказалось, что они подплывают к Нетену, княгиня и ее Жемчужина впали в панику. Служанки в тусклом свете фонарей причесывали и подкрашивали своих хозяек, поправляли кое-как зашнурованные военные платья, рылись в объемистых сундуках в поисках требуемой обуви. Готах, полгода проживший во дворце, никогда не видел, как выглядит жизнь женщин с изнанки. Ежедневные беседы за столом, достаточно пустячные (а какими еще они могли быть?), длились недолго. Многочисленные разговоры с княгиней всегда касались конкретных вопросов. Рубашка, которую носила ее высочество вместо платья, была проявлением бунта — это он понимал, поскольку каждому порой хотелось сделать что-нибудь неумное (он сам, будучи в дурном настроении, мог попросту весь день не вставать с кровати). Но теперь, на борту небольшого корабля, скрыть что-либо было невозможно, становилась видна повседневность, обычно скрытая в бесчисленных комнатах дворца. Готах уже понял, что будет стоять на коленях перед Йокесом, будет носить за ним миску с супом, дуть на ложку и подавать остуженную пищу прямо в рот, лишь бы получить какое-нибудь занятие и попасть в палатку с военными урядниками, офицерами, да пусть даже с поварами.

Баржи гвардии, ловко лавируя между снабженными фонарями буями (множество подобных светящихся буев обозначало на реке фарватер), приближались к ярко освещенной пристани. Быстро маневрируя на своих крошечных лодочках, портовые лоцманы выделяли места причаливающим судам, направляя другие на рейд. Для корабля ее высочества было предусмотрено свободное место. Вскоре сбросили трап, и княгиня в сопровождении телохранительниц, первой Жемчужины и посланника сошла на набережную. Прибывших ожидали выстроившиеся в ряд спешившиеся конники отряда Дома. Выгружающиеся со своих барж гвардейцы несколько искоса поглядывали на элиту конницы Сей Айе, присланную неизвестно зачем, словно их эскорта было недостаточно. Оба отборных подразделения издавна соперничали за звание лучшего отряда ее княжеского высочества. Однако Йокес вовсе не желал возобновлять соперничество, ему хотелось лишь принять княгиню сообразно ее рангу и обеспечить исполнение необходимого церемониала. Комендант давно уже безвылазно сидел в военном лагере; Эзена не без удивления заметила, что он похудел, двигался более энергично, а голос у него был как военная труба — в тишине Доброго Знака ему не приходилось кричать на солдат, но здесь, среди портового шума, негромкой команды никто бы не услышал. Конники ударили перчатками о щиты; Йокес в сопровождении Хайны приветствовал княгиню в Нетене. Комендант обменялся многозначительным взглядом и мимолетной улыбкой с Анессой, что наблюдательная Эзена сразу же заметила.

Черной Жемчужине не по вкусу были пышные церемонии.

— Пойдем отсюда, ваше высочество, — сказала она после короткого приветствия. — У нас с комендантом совершенно противоположные взгляды на некоторые вопросы. Я его понимаю. Он хочет поднять настроение своих солдат, так что охотнее всего привел бы сюда всех, чтобы они увидели твое прибытие. Но я, напротив, предпочла бы, чтобы тебя привезли спрятанной в мешке. Ни одна собака не должна знать, где госпожа Доброго Знака. Я согласилась на пол-отряда.

Хайна была одета в роскошную военную форму: превосходную кольчугу, скрытую под красной накидкой, черную военную юбку и два ремня с золотыми пуговицами — пояс ровно на талии, поддерживающий кинжалы в ножнах, и перевязь с висящим на левом бедре мечом. Все это прямо-таки источало богатство, рукояти оружия украшали золото и большие рубины, юбка и накидка были вышиты золотой нитью, а голенища высоких сапог, как и ремни, унизывали золотые пуговицы.

Йокес, который ненадолго отошел, чтобы указать место поварам и оруженосцу княгини, приплывшим на баржах гвардии, что-то крикнул Хайне. Невольница обернулась и сделала какой-то жест рукой. Йокес тоже ответил жестом. Эти двое наверняка умели договариваться. Прежде всего — что Эзена заметила с истинным удовлетворением, — они прекрасно друг друга понимали, между ними не было никаких разногласий. Жемчужина отдала приказ конникам отряда Дома, а Йокес сказал что-то Охегенеду. Поссорившиеся командиры наверняка бы не позволили командовать своими отрядами.

Комендант подошел, лично ведя мерина Эзены.

— Ваше высочество, — сказал он, — настоящая встреча будет в военном лагере, недалеко отсюда, но тебе уже пора ехать. Хайна покажет дорогу, я останусь еще на какое-то время здесь. Я должен отдать приказы пехотинцам, которых ты привезла, поскольку в лагерь они пока не пойдут, мне нужно также направить в соответствующее место обоз гвардии. Хайна и мой заместитель в лагере покажут тебе палатку… Я хотел выделить тебе, госпожа, часть здания комендатуры, но твоя Черная Жемчужина сказала, что ты должна уже сейчас привыкнуть к палатке, чтобы в поле она не стала для тебя чем-то новым. — Он слегка улыбнулся. — Может, оно и верно.

— Ваше благородие, ты позволишь мне остаться здесь? — встрял посланник. — Если не помешаю…

Йокес удивился, но кивнул.

— Если у тебя, ваше благородие, есть желание бегать за мной по всему Нетену — то пожалуйста. Тебя не интересует военный лагерь?

— Я еще успею его увидеть.

— Что правда, то правда.

— Ты даже не спрашиваешь, мудрец Шерни, будешь ли ты мне нужен? — слегка обиженно спросила Эзена.

— Спрашиваю, ваше высочество. Прошу прощения.

— Оставайся с комендантом, если тебе скучно в моем обществе, — позволила она. — У меня складывается странное впечатление, что мною тут начинают командовать.

Йокес посерьезнел, бросил взгляд на Хайну и снова посмотрел на Эзену.

— Ваше высочество, объяснимся завтра. Но уже сейчас, пожалуйста, помни, что это военный лагерь, из которого мы в ближайшее время выступим на войну. Я буду выбирать дороги, по которым пойдут солдаты, я выделю место в строю тебе и твоей гвардии, а Хайна будет решать, в каком месте будет стоять твоя палатка и как далеко от палатки тебе можно будет отойти. Если ты немного подумаешь, княгиня, то наверняка легко поймешь, что так оно и должно быть. Завтра утром приглашаю на совещание, — добавил он. — Познакомишься со своими офицерами, госпожа.

Если в его голосе и прозвучало злорадство, то непреднамеренно.

— Утром? — спросила ее княжеское высочество, которая всего сутки назад поучала первую Жемчужину, что они будут жить почти как простые солдаты, без всяких ковров и излишеств.

— Подъем для солдат перед рассветом, утренние поверки в отрядах на рассвете. Совещания проходят сразу после поверки, перед завтраком, ваше высочество.

Анесса и Эзена обменялись испуганными взглядами. В такое время в Сей Айе вставала только Кеса.

 

35

Хайна не подумала о том, чтобы выделить в большой военной палатке место для посланника, так что Готах, вернувшись из Нетена, поспешно воспользовался приглашением в здание комендатуры, где Йокес нашел для него комнату. К этому времени женщины уже расположились в палатке. Места было достаточно, поскольку обычно палатка предназначалась для двадцати пяти — тридцати солдат.

Складные армейские койки, которыми Анесса пугала Эзену, действительно использовались старшими по званию военными в полевых условиях. Что самое удивительное, эти полезные приспособления изобрели дартанцы; более состоятельные рыцари, отправляясь на войну, не желали спать на земле. Пока что, однако, в приготовленной Хайной палатке поставили простые, но довольно удобные кровати, сколоченные из досок лагерными плотниками. В отделенной полотном части для прислуги стояли широкие нары, на которых могли одновременно спать даже четверо. Этого вполне хватало, поскольку невольниц было всего шесть, а две из четырех телохранительниц постоянно несли службу. Сверх того в палатке не имелось никаких удобств. В распоряжении княгини находились небольшой стол и несколько простых табуретов. В палатку поставили сундуки с ее вещами — всего два, так как Эзена еще в Сей Айе по-настоящему отважно удержалась от искушения взять с собой в поход все, что ей пришло в голову. С Анессой дело обстояло иначе. Княгиня выспалась на корабле и только потому не прогнала первую Жемчужину на все четыре стороны. Блондинка до поздней ночи болталась по палатке, не давая отдыха никому. Служанки расставили ее сундуки, достали из них самые необходимые вещи, такие как три зеркала, шкатулка с украшениями, десятка полтора гребней и щеток для волос, несколько баночек и горшочков с духами и благовонными маслами, серебряные столовые приборы, несколько бокалов, кубков и стаканов, канделябр из кости и рога, масляные лампочки, ночная рубашка, какие-то свитки и дорожная конторка для письма — дощечка, которую можно было положить на колени, снабженная зажимами для пера и чернильницы. Был еще бархатный волк, набитый шерстью, прекрасно сшитый, со светящимися рубинами в глазах, прикроватный коврик (второй такой же Анесса припасла для госпожи, но что-то ей подсказывало, что пока его лучше из сундука не доставать) и огромная лисья шуба на случай утренних холодов. Эзена, у которой, естественно, тоже имелись кое-какие женские мелочи, лежала в кровати, опираясь на локоть и молча наблюдая за суетой Жемчужины. Открыли третий и четвертый сундуки. При виде бархатной лягушки, набитой шерстью, прекрасно сшитой, со светящимися зеленовато-голубыми кристаллами в глазах, которая должна была служить Анессе подушкой, княгиня отвернулась к полотняной стене. Внимательный наблюдатель, возможно, заметил бы, как несколько раз вздрогнули ее плечи. Анесса ничего не заметила, еще долгое время поглощенная извлечением на свет необходимых в военном походе предметов, с которыми бегали по палатке служанки, ища для них место.

Военный лагерь при свете дня выглядел впечатляюще. Казалось, будто весь лес заполнен войском, палатками, конями, строениями, в которых хранились припасы, мастерскими ремесленников… Где-то гудела и лязгала лесопилка. Повсюду ходили люди, маршировали отделения и отряды, шли какие-то учения, водили лошадей… Всюду были какие-то кухни, сколоченные из неоструганных досок столы, странные конструкции — например, две высокие наблюдательные башни, с которых лесная стража высматривала дым над пущей; дым мог свидетельствовать о пожаре или, что было более вероятно ранней весной, когда лес полон влаги, о появлении незваных гостей. Надежно укрытые от дождя, громоздились бочки и ящики с каким-то военным добром. Строились и собирались многочисленные повозки, большие и поменьше, хотя при этом заботились о том, чтобы все используемые колеса имели один и тот же размер — так легче было их чинить и заменять. Лес был основательно прорежен, но не выкорчеван, поскольку пни могли пригодиться. Многие деревья оставили на месте, чтобы по огромной поляне не гулял ветер. Анессе доводилось видеть военные лагеря в Сей Айе, правда, организованные совершенно иначе, но точно так же полные людей и снаряжения. Княгиня оказалась в подобном месте впервые — и не могла поверить, что в этих бесчисленных палатках разместились на неизмеримом пространстве две с половиной тысячи солдат. Она могла бы поклясться, что их вдесятеро больше.

И тем не менее под началом Йокеса находились восемьсот конников в трех отрядах Большого Штандарта, шестьсот пятьдесят в Малом Штандарте и пятьсот легких конников (легких в дартанском понимании, как когда-то справедливо заметил разведчик тысячницы Терезы, поскольку вооружены они были намного тяжелее, чем имперские конные стрелки). К ним добавлялись полтысячи пехотинцев, считая тех, которых привела Эзена, сто гвардейцев и отряд Дома численностью в четыреста конников. Это были все войска Сей Айе, кроме двух сотен пехоты и городских стражников, оставшихся на поляне. И еще восемьсот с лишним лесничих, представлявших на бездорожьях пущи весьма значительную ценность, но за пределами леса — никакой.

Эзена примерно знала, сколько у нее солдат, но на утренней поверке впервые смогла в точности оценить их численность. Ей было известно, что самый слабый имперский легион насчитывал почти тысячу лучников, щитоносцев и конников, а развернут он мог быть даже до полутора тысяч, если вместо клиньев состоял из полусотен. Йокес, похоже, догадался, какие сомнения обуревают его госпожу, но закончил совещание, ничего не объяснив. Обсуждения ждали очень серьезные дела, которые он, однако, не хотел затрагивать в присутствии командиров отрядов и сказал, что после завтрака явится в палатку ее высочества.

Из палатки доносился стук молотков, скрежет и высокий голос первой Жемчужины. Выражение лиц стоявших на часах перед палаткой гвардейцев нельзя было назвать чересчур серьезным. После того как совещание закончилось, княгиня в сопровождении одной из телохранительниц вошла внутрь и увидела целую армию плотников и их помощников, мастеривших под руководством Анессы какие-то приспособления. Вешалки для платьев и этажерки были уже готовы, ремесленники теперь возились с небольшими столиками, на которых должны были стоять зеркала. При виде ее высочества работа прервалась; служившие при войске бедняги не знали в точности, как следует приветствовать княгиню, и лишь вытягивались в струнку, словно перед офицером. Из предназначенной для служанок части палатки выглянула Хайна, посмотрела на золотоволосую подругу, потом на Эзену и жестом пригласила их к себе (она решила жить там же, где и телохранительницы). Эзена воспользовалась приглашением. Рядом снова раздались скрежет пилы, шорох рубанка и стук молотков.

— Я думала, ты поговоришь с Иокесом! — крикнула Жемчужина. — Я думала, ты вернешься позже!

— Он должен прийти сюда! — крикнула в ответ Эзена. — Йокес! Сю-да!

— Но здесь настоящая лесопилка! Я пойду к нему! К Йокесу! Пусть прикажет принести обед, поешь вместе с ним!

— Ты тоже иди! Пригодишься при разговоре!

Они вышли из палатки, не замеченные Анессой.

Известие о предприятиях первой Жемчужины комендант воспринял с пониманием, даже шутливо одернул Хайну, которая довольно злорадно изложила ему суть дела. Эзена не в первый раз подумала, что Анесса имеет огромное влияние на этого жесткого вояку, к тому же давно уже не мальчика. Но, может, именно так и должно быть, и человек, постоянно отдающий приказы, тоже нуждается в ком-то, кто отдавал бы приказы ему, хотя бы для разнообразия? Не стоило сомневаться, что прекрасная невольница давно уже забрала Йокеса в свои нежные ручки.

Комендант послушался совета Хайны и послал часового на кухню, велев принести еду для четверых. Прежде чем княгиня успела спросить, кто четвертый, он сказал:

— Ваше высочество, у меня есть и совет и просьба сразу. Твой гость торжественно поклялся мне, что сохранит любую доверенную ему тайну. Я склонен ему верить, поскольку, прожив полгода под твоей крышей, он не дал ни единого повода считать иначе. А человек этот обладает громадными знаниями, в особенности из области истории, и вчера я услышал от него немало интересных замечаний. Они относились к первой армектанско-дартанской войне, а опыт этой войны может быть весьма полезен. Не знаю, известно ли кому-либо на этот счет больше, чем твоему гостю. Если возможно, я хотел бы оставить его при себе в качестве советника.

— Ты говоришь о посланнике? Действительно, ему наверняка можно доверять. Раз ты утверждаешь, что он тебе пригодится, то бери его себе. А что он?

— Он обрадовался. Не скрывал, что хочет быть полезным, а бездействие его мучает.

Позвали посланника, который, по своему обычаю, давно уже был на ногах. Вскоре принесли еду. Для княгини приготовили несколько иные блюда, чем для всех; Хайна уже успела загрузить работой повара ее высочества. Под присмотром Черной Жемчужины невозможно было представить, чтобы Эзена пробовала яства, к которым приложили руку случайные люди. Огромный поднос поваренок притащил сам, не позволив, чтобы кто-либо ему помогал. Хайна бы его за это задушила.

Удовлетворив первый голод, княгиня поделилась мучившими ее сомнениями насчет численности войск. Йокес, готовый к подобному вопросу, лишь кивнул и сказал:

— Ваше высочество, этим без малого двум тысячам солдат тяжелой конницы, которыми я командую по твоему приказу, нет равных во всей Вечной империи. Это лучшая конница, какая когда-либо существовала в Шерере, вооруженная столь же хорошо, как и рыцари его благородия Эневена, к тому же дисциплинированная и обученная столь тщательно, как только возможно. Единственное, чего не хватает этим солдатам, — боевого опыта. Но я считаю, что уже сегодня не существует таких войск, которые в открытом сражении остановят эти две тысячи конников. Я четверть века служил в армектанской коннице, командовал ею, взаимодействовал с тяжелой и легкой пехотой, в конце концов, командовал и этой пехотой, поскольку был как командиром части, так и всего военного округа. Поэтому я знаю, что говорю. Твои конники, ваше высочество, разнесут на своих копьях и копытах лошадей десять армектанских легионов, а более сильных у империи не будет, ты прекрасно знаешь почему. Сила твоей армии не подлежит сомнению. Суть в том, госпожа, что врага нужно вынудить к решающему сражению на подходящей для тяжелой конницы местности, и притом не к одному сражению, ибо великая сила имперских легионов способна возрождаться заново, раз за разом. Этих солдат необходимо перебить до последнего, лишить командиров, отобрать даже малейший шанс на победу, поскольку иначе, разбитые и разогнанные, они невероятно быстро соберутся снова и из пяти разбитых легионов сразу же создадут четыре новых, столь же полноценных, как и прежние. Армектанскому солдату война дает все: положение, которое никто не осмеливается оспаривать, военные трофеи, не имеющие ценности для дартанского рыцаря, но невероятно ценные для одетого в мундир крестьянина, да хотя бы даже жалованье. Наконец, возможность отличиться и сделать головокружительную карьеру. Достаточно вспомнить женщину — командира гвардейцев, которую ты когда-то вышвырнула из Сей Айе. Она всем обязана войску и войне, а лучники из армектанских легионов смотрят на таких командиров и знают, что через несколько месяцев или лет могут стать такими же. Армект, ваше высочество, завоевал весь Шерер, ибо даже самый никчемный из армектанских воинов хотел сражаться, и сражаться до конца. Не ради каприза своего властелина, не из каких-то политических соображений и даже не ради жалованья, поскольку жалованье можно получать и скучая в городском гарнизоне. Но военные трофеи, славу и шансы на лучшую жизнь дает только армектанская Арилора. И теперь будет так же.

— Итак, у нас сильная армия, поскольку я не могу тебе не верить, и очень трудный противник, — сказала Эзена. — Но похоже, это не самая большая твоя проблема? Я приехала сюда, так как рыцарь, командующий моими войсками, мне приказал, — шутливо заметила она. — Мы оба знаем, что я не буду возглавлять какую-либо кампанию или даже сражение. Это ты будешь отдавать приказы, я их только подпишу. В чем состоят проблемы с его благородием Эневеном? — прямо спросила она.

Йокес нахмурился. Он рассказал о решающем сражении под Вемоной, о ходе которого уже знал во всех подробностях, и честно похвалил поступок рыцаря королевы, который мало того что закончил гражданскую войну, но и нашел союзника в лице извечного врага и укрепил свои силы остатками его отряда. В Дартане уже повсюду рассказывали о королеве, которая, как и ее легендарная предшественница много веков назад, воскресит славу дартанского королевства и обеспечит дартанским родам надлежащее место в Шерере. Эневен был хорошим вождем и способным политиком. Он также обладал немалой властью над сердцами и душами людей. Он мог к ним обратиться и привлечь на сторону того дела, которому служил сам. Княгиня не могла выбрать лучшего исполнителя для своих планов, и Йокес честно это признавал. Однако у него имелись серьезные опасения.

— Его благородие Эневен считает себя первым из твоих рыцарей, ваше высочество, и трудно иметь к нему за это претензии, поскольку ты сама вбила это ему в голову, обретя ценного союзника, — наконец сказал он. — Повторю еще раз, что он мужественный человек и хороший вождь. Но война с Вечной империей — не рыцарские схватки со Справедливыми. Его благородие Эневен знает об этом, но готов принять вызов, доверяя своим стратегическим способностям и мужеству своих рыцарей.

— Ты этого доверия не разделяешь, как я понимаю? Нет-нет, комендант, — запротестовала она, когда он начал качать головой, мол, «с одной стороны… но с другой стороны…» — Ты солдат и должен говорить по-военному. У него есть шанс выиграть эту войну или нет?

— Прежде чем я попросил тебя приехать, он прислал мне письмо, в котором излагает свои планы и почти прямо отдает мне приказы. В общих чертах эти планы совпадают с указаниями, которые он получил от тебя, ваше высочество. Но то, каким образом он хочет это сделать… Я не отдам ему твоих солдат, — коротко сказал Йокес. — Я перейду в подчинение его благородия Эневена только тогда, когда ты мне прикажешь. Но, слушая его, я не смогу предотвратить поражение. Может, мне и удастся выиграть какую-нибудь битву, но войну мы проиграем окончательно и бесповоротно.

— Покажешь мне это письмо.

— Конечно, ваше высочество. Прямо сейчас?

— Нет, я уже знаю, что в нем. Я хочу в точности знать его содержание, только и всего. Почему Эневен не может справиться с имперскими легионами? Как я поняла, его отряды хотя и не столь дисциплинированны, как мои, зато намного более многочисленны и смогут противостоять в бою легионерам. Полагаешь, что так не получится? — спросила она.

Йокес задумался. У него давно уже сложилось свое мнение, но он размышлял о том, как лучше изложить суть не разбирающейся в военных вопросах княгине.

— Трудно оценить, чего на самом деле стоят дартанские отряды. Непосредственно в бою они вполне способны на то же, что и наши, поскольку известное много веков построение «острием» лучше всего подходит для решающей атаки, и мы сами так же выстраиваем наши силы. Рыцари уступают нашим солдатам во всех отношениях, но не в ближнем бою. Маневры перед лицом неприятеля, распределение сил, передвижения войск — вряд ли это вызовет у кого-то восхищение. Но если все же дойдет до столкновения, то дартанский рыцарь из Дома, почитающего военные традиции предков (ибо не все Дома таковы), зарубит любого противника, поскольку упражнялся в этом искусстве с детства, под надзором собственного отца. Почти каждый из наших солдат, не считая нескольких десятков рыцарей, служащих в отряде Дома, в ближнем бою уступил бы дартанскому мужчине чистой крови, который гордится своим рыцарским происхождением, не говоря уже о легковооруженном армектанском лучнике, крайне слабо подготовленном для рукопашной борьбы. Так что нельзя недооценивать силы его благородия Эневена, поскольку не существует такого армектанского легиона, который выдержал бы удар одного его отряда, выстроенного соответствующим образом. Проблема в том, ваше высочество, что переводимые сюда с северной границы легионы — худший возможный противник, особенно для недисциплинированной армии, обремененной большим обозом. На севере легионеры ведут с алерскими полузверями вечную партизанскую войну. Стая Серебряных Алерцев на вехфетах (так называются их выносливые верховые животные, не похожие на наших лошадей) может быть сегодня здесь, а завтра там, так что легионеры действуют точно так же. Пехотинец с северной границы будет потрясен силой дартанской конницы, а может быть, даже одним видом железных отрядов Эневена, конный же лучник привык атаковать более слабых, чем он, алерских наездников, так что ему нелегко будет осознать, что здесь слабее он, причем несравнимо слабее. Но Эневен лишится обозов, прежде чем поймет, что вообще может их лишиться, ему основательно потреплют передовое охранение и тыл, и так будет постоянно. Ночью промчатся через его лагерь и подожгут палатки, измотают до предела его рыцарей, но ни разу не вступят в бой лицом к лицу, хотя десять раз будут делать вид, что именно сейчас собираются начать решающее сражение. В конце концов они его начнут, а его благородие Эневен, уставший и злой, примет этот бой, ибо иначе его покинут остатки измученных этой мерзкой войной рыцарей. Он позволит втянуть себя в сражение за позицию, которую невозможно захватить, специально выбранную и заранее укрепленную противником, поскольку иного выбора у него не будет. Такую войну вел бы я сам, стоя во главе северных легионов, и такой войны я больше всего боюсь. Ваше благородие, не так ли именно выглядела первая армектанско-дартанская война?

Готах кивнул.

— Именно так. Армектанские легионы были повсюду, но состоялось лишь несколько крупных сражений и ни одного решающего, то есть такого, которое могло бы определить судьбу войны. Дартанские рыцари в конце концов разъехались по домам. Города и крепости взяли измором, когда не стало армий, которые могли бы прийти на помощь. Но сейчас в Дартане вообще нет серьезных укреплений, и война может продлиться значительно меньше, поскольку города не нужно захватывать, достаточно в них войти. Кроме того, имперские войска могут перемещаться совершенно свободно, так как они нигде не оставляют позади себя не захваченных крепостей, гарнизоны которых могли бы занять их тылы и перехватить снабжение.

— Надо понимать, что и теперь все будет так же? — возмутился Йокес.

Посланник покачал головой.

— Прежде всего, ваше благородие, Армект тогда имел в своем распоряжении, по моим оценкам, от пятидесяти до шестидесяти вооруженных легионов, и некоторые из них были весьма многочисленны. В Дартан вторглась почти стотысячная армия. Сегодня под Тарвеларом соберется самое большее восемь или девять легионов, а десятый, насколько я знаю, охраняет Тройное пограничье. У нас же силы ненамного меньшие, чем были когда-то у дартанского короля. Ненамного меньшие, зато несравнимо лучше организованные.

— Мне бы хотелось знать, — сказала княгиня, — что может заставить имперских командиров вступить с нами в решающее сражение. И еще один вопрос, вернее, мысль, хотя я разбираюсь в военном деле настолько слабо, что не стану гневаться, даже если вы все расхохочетесь. — Она слегка шаловливо посмотрела на Йокеса, Хайну и Готаха. — Не может ли быть так, что войска оказываются сильнее всего тогда, когда… когда они просто есть? Когда они не вступают в бой, но самим своим существованием вынуждают армию противника к бездействию, так… на всякий случай?

Никто не смеялся. Ее высочество, вообще не знавшая, что такое война, и смело в своем незнании признававшаяся, вместе с тем была наделена военным талантом настолько, что заслуживала лишь уважение и восхищение. Почти не используя военного языка — поскольку его не знала и не понимала, — она могла попасть в самую суть.

— Гаррийцы когда-то придумали понятие «орре сег гевер», что в точности означает «существующий флот», — сказал Йокес. — Они вынуждены были держать наготове крупные силы лишь потому, что существовали армектанские корабли. Только существовали, ничего больше. Они стояли на якоре, и никто не знал, когда и куда они поплывут. Пираты и корсары на службе империи разрушили торговлю Гарры с Островами, так как никто не отваживался распустить флот для сопровождения купеческих парусников. Сегодня каждый высокопоставленный офицер использует определение «орре сег гевер», имея в виду любые силы, которые одним своим существованием связывают силы противника. Отвечу так — да, ваше высочество. Твое войско — это орре сег гевер, эта доктрина — основа нашей стратегии. Если, само собой, его благородие Эневен не поведет себя иначе.

— Не поведет, поскольку командовать будешь ты, — отрезала Эзена. — Я это уже сказала. Ты будешь готовить приказы, я их буду подписывать, а Эневен исполнять. Как мне кажется, именно для этого я должна находиться при войске, вместо того чтобы сидеть в Сей Айе? Чтобы ты мог без промедления продиктовать мне любой приказ или ответ для его благородия Эневена? А теперь я жду, когда ты мне наконец скажешь, каким образом я выиграю эту войну, когда это произойдет и что может угрожать нашим планам.

— Говоря коротко, ваше высочество, мы будем здесь орре сег гевер, связывая армектанские легионы с севера, в то время как Эневен должен ударить по Армекту, обходя с востока Буковую пущу. Там нет никаких войск, кроме отборного легиона с Тройного пограничья. Наверняка отборного, поскольку я знаю, кто им командует, но только одного. Эти солдаты, как бы хорошо они ни были обучены и сколь бы они ни были храбры, не смогут остановить тридцать отрядов Эневена. Они будут сидеть в Акалии или отдадут один из богатейших городов империи на милость его рыцарей, но в любом случае сделать ничего не сумеют. Тысячница Тереза придет в ярость, и могу с уверенностью сказать, что даже с этой горсткой солдат она доставит им немало хлопот, но военного чуда не случится. Если Эневен справится со своей задачей, а он наверняка справится, то запылает весь юго-восточный Армект. Легионы, которые мы свяжем здесь, не уйдут, ибо тогда мы поступим так же, как Эневен, ударив по Тарвелару и всему южному Армекту. Так что имперцы ударят по нам, поскольку решающая битва с отрядами Сей Айе будет единственным шансом уничтожить эти войска и избежать безнадежной войны с двумя действующими на разных направлениях армиями. Такова наша стратегия, ваше высочество. Мы планируем перенести войну на коренные территории Армекта, вынудить противника вступить с нами в безнадежную битву, уничтожить или обескровить его силы, а потом принудить Кирлан к мирным переговорам, которые ты сможешь вести с позиции силы.

— Когда мы будем готовы?

— К сроку, ваше высочество. Северных легионов под Тарвеларом еще нет. Его благородие Эневен усиливает армию и пополняет военные запасы, вскоре он переместится под Роллайну. Но кампанию он начнет только тогда, когда имперские легионы выступят против нас, рассчитывая на начало своей игры в прятки.

— Если можно… — сказал Готах.

Княгиня кивнула.

— Это военные основы плана. Но ты, ваше высочество, должна уже сегодня думать о том, как и при каких условиях въехать в Роллайну. Лучше всего было бы сделать это на волне первых одержанных побед. Поспешную коронацию не советую, так как столь торжественный акт должен быть надлежащим образом обставлен и подтвержден присутствием представителей важнейших родов и Домов. А этого не случится, если рыцари будут сражаться. Ваше высочество, ты должна сперва объявить себя регентом на время войны — этого вполне достаточно, чтобы у Дартана появилась властительница, но никак не повредит легкоуязвимой гордости магнатов и рыцарей. Нужно, чтобы они избрали тебя своей королевой, ибо твои собственные войска пока слишком немногочисленны, чтобы защитить трон нежеланного монарха. Его благородие Эневен приобрел для твоего дела множество союзников, но даже им нужно сперва доказать или хотя бы дать надежду, что под твоим правлением настанут времена великолепия, богатства и славы.

 

36

Тереза давно уже не садилась на своего степного коня. Курьерские лошади, расставленные на дороге от Акалии до лагеря Дартанского легиона, все без исключения были чистокровными дартан цами, какими пользовались гонцы. Командир другого подразделения — например, тяжелой пехоты, — скорее всего, поплатился бы здоровьем за подобные скачки. Надтысячница в сопровождении всего лишь нескольких великолепных наездников сумела бы преодолеть за сутки и сто миль. Лагерь дартанских войск не мог располагаться слишком близко от Акалии. Ответственные за переходы офицеры из кожи вон лезли, лишь бы сохранить в тайне место сбора всех отрядов. Армект находился не на острове; все прекрасно понимали, что до Дартана доходят как привезенные путешественниками и купцами слухи, так и подробные доклады оплаченных шпионов. Ведь точно так же собирали сведения имперские войска, не полагаясь исключительно на доклады трибунала, все еще присутствовавшего во многих городах Золотой провинции… Больше всего разведчиков вербовали именно среди купцов, которые могли перемещаться постоянно и повсюду, не привлекая ничьего внимания. Торговля между двумя самыми большими краями Шерера, хотя и основательно пострадала от войны, не замерла совсем. Прилагались все усилия к тому, чтобы ни у кого не оставалось сомнений, будто выведенные из Дартана войска следуют в глубокий тыл, в Рапу, и даже в Рину и столичный округ Трех портов. Пошли даже на то, чтобы переодеть солдат нескольких городских гарнизонов в красные дартанские мундиры. Легионеры из некоторых марширующих отрядов притворялись какими-то посланными неизвестно куда новобранцами: они шли под началом армектанского младшего офицера или даже десятника, у них не было мундиров и оружия, поскольку все это везлось во вьюках. Кое-где целые колонны и даже кадровые полулегионы преодолели десятки миль лишь затем, чтобы во многих городах видели множество якобы разоруженных солдат, говорящих по-дартански и носящих цвета Первой провинции; позднее те же самые полулегионы и колонны возвращались, пробираясь ночами по бездорожью, без палаток, лагерного снаряжения и даже костров, делая привалы днем в рощах, лесах и оврагах. Солдаты Дартанского легиона за несколько недель прошли по-настоящему жесткую школу войны — они научились совершать долгие переходы, терпеть лишения и даже нести целыми милями больных товарищей, которых свалила лихорадка или которые просто не могли передвигаться на стертых ногах. Точно так же им потом предстояло носить раненых товарищей по оружию. Когда имелась возможность, уже во время походов воякам из городских патрулей напоминали, как меняется походный строй на боевой, как звучат команды в поле и в лагере, учили различать сигналы, подаваемые командирами флажками, свистками и голосом. До спрятанного в дубово-сосновом бору лагеря добирались измотанные люди, которым не позволяли отдохнуть, поскольку они сами должны были построить себе укрытия, лазареты и даже выкопать уборные. Лишь после этого каждый из прибывших на место отряда получал два дня отдыха.

По истечении этих двух дней начинались изматывающие учения по уставам тяжелой пехоты, лишь отчасти похожие на учения тяжелой стрелковой пехоты, которые когда-то прошли эти люди. Арбалетов, однако, отчаянно не хватало — из всех дартанских гарнизонов вывезли всего несколько десятков самострелов, использовавшихся для обучения, и лишь немногочисленным счастливчикам предстояло оказаться в клиньях, вооруженных знакомым им оружием. Все остальные с мечами и ненадежными (хотя и очень красивыми) парадными щитами в руках проходили школу топорников — пехоты, предназначенной для борьбы врукопашную. Однако рослые топорники, которые уже при наборе должны были отличаться соответствующим ростом, весом и силой, кроме кольчуг носили кирасы, глубокие шлемы, набедренники, налокотники и наколенники, прикрываясь солидными щитами, для сражений же у них имелись в первую очередь тяжелые топоры. Прикрытые лишь тонкими кольчугами дартанцы, среди которых гигантов найти было трудно, ибо самые сильные попадали в дартанскую гвардию, в легких шлемах с открытыми забралами, должны были сражаться так же, как и тяжелая пехота империи, ибо ни для чего другого их использовать было нельзя. Арбалетов у них не было, из луков стрелять они не умели, о школе же конных лучников — самой сложной из всех — нечего было даже и думать.

Правда, создали новое подразделение, названное конной пехотой — несколько сотен солдат на прекрасных дартанских конях, которые должны были использоваться только во время переходов, во время же сражения их следовало оставлять под опекой конюхов. Подобное подразделение имело смысл в том отношении, что конная пехота могла сопровождать имперскую конницу, обладая такой же подвижностью. Если бы еще у этих солдат имелись арбалеты, хотя бы легкие! Даже не самые выдающиеся стрелки могли бы успешно поддерживать своих конных товарищей, поражая тяжелыми стрелами одетых в прочную броню конников врага. Тереза за неполные две недели проделала на сменных лошадях столько миль, что хватило бы, наверное, чтобы объехать весь Шерер. Она совершала чудеса. Императрица еще не знала, что, соглашаясь доверить ей командование, вероятнее всего, спасла для империи несколько тысяч человек. Маловероятно, чтобы кто-то другой сумел превратить это плохо вооруженное сборище в надежное орудие войны.

Постоянно возникали трудности, и было сомнительно, чтобы кто-то кроме Терезы смог им противостоять, а тем более с ними справиться. Уже хотя бы то, что на коне она держалась как ни один другой тысячник империи, обеспечивало успех многих ее предприятий. Все знали ее саму или хотя бы ее знаменитое имя. Она тоже знала многих офицеров. Совершенно неожиданно появившись в каком-нибудь гарнизоне, она спрыгивала с седла прямо на ступени, ведущие к дверям комендатуры, входила вместе с часовым и с порога показывала свое удостоверение, чтобы комендант знал, кто к нему явился. Иногда даже этого не требовалось, поскольку сотник или надсотник при виде ее улыбался и говорил: «Я только и ждал, когда ты у меня появишься, ваше благородие. Позавчера ты была у соседей… Можешь мне рассказать, что, собственно, происходит?» Тогда она отвечала: «К сожалению, нет, надсотник. Но могу тебе сказать, что ты можешь для меня сделать, и обещаю, что скоро ты узнаешь, зачем мне требовалась твоя помощь». Она получала то, чего не получил бы никто другой. Оставшиеся в тылу офицеры, которым не дано было участвовать в предстоящих сражениях, готовы были достать из-под земли все, чего она требовала, лишь бы когда-нибудь иметь возможность с деланым безразличием сказать: «Надтысячница Тереза просила меня тогда о помощи. Я помог ей, чем мог». Таким образом ей удалось собрать в разных гарнизонах добрую сотню шлемов тяжелой пехоты, отдавая взамен дартанские легкие шлемы. В ответ на посланное в Лонд письмо в Акалию доставили тридцать отличных громбелардских арбалетов: клин громбелардской гвардии, служивший рядом с самой княгиней — представительницей императора, одолжил дартанцам собственное оружие вместе со значительным запасом стрел. Морским путем, на борту небольшого парусника, бесценное оружие доставили прямо в Рапу. Командир сопровождавшего груз полного клина арбалетчиков Громбелардского легиона передал надтысячнице письмо, из которого следовало, что ее высочество Верена была бы недовольна, если бы войска Второй провинции вообще не приняли участия в приближающейся войне. Символические вооруженные силы, каковыми являлись тридцать солдат в темно-зеленых мундирах, встретили радушный прием; надтысячница сразу же направила ветеранов с гор в Акалию. Один из ее надсотников прекрасно говорил по-громбелардски, и ему не приходилось использовать при разговорах с новыми солдатами неудобный кинен; ему предстояло включить их в свой полулегион.

Вскоре прибыл столь же ценный груз из Кирлана, хотя на этот раз при нем не было сопровождения, которое могло бы пополнить Восточную армию.

Ваше императорское высочество, — написала Тереза, — я знаю, что твоя личная гвардия может быть тебе нужна и нельзя отбирать у нее оружие. Но я также знаю, что алебарды нужны солдатам вашего высочества только для стражи во дворце и парадов. Это прекрасное оружие для боя с тяжелой конницей. Я должна получить под свое начало полулегион дартанской гвардии, но эти солдаты вооружены посеребренными топориками, насаженными на тонкие палки. Мне точно известно, что императорская гвардия не пользуется игрушками вместо оружия.

Она прекрасно знала, что пишет: ни один армектанец не осмелился бы шутить с орудиями войны, а армектанец, к которому она обращалась, был первым из всех. Какое-то время спустя в лесной лагерь прислали десять могучих коней, навьюченных очень длинными свертками.

Ваше благородие, — собственноручно написал император, — я благодарен тому, что мои солдаты, которых, несмотря на желание, я не могу использовать, сумеют все же помочь сражающимся.

Кроме нескольких отрядов Гаррийского легиона, алебардщики из Роллайны были единственным войском во всем Шерере, обученным пользоваться этим небывало грозным оружием в бою. В Дартане, однако, имелись свои традиции; в течение веков дартанские Дома именно в Морской провинции набирали алебардщиков, из которых создавались грозные отряды кнехтов. Эта традиция нашла свое отражение в учебных уставах дартанской гвардии, охраняющей князя-представителя. Агатра, которая не подумала о чем-то столь очевидном, как изъятие у императорской гвардии ненужного той оружия, широко раскрыла глаза, сразу же после встречи получив от своей новой командующей подарок, который превращал ее полулегион в одно из самых грозных пехотных подразделений в будущей войне. Немалое значение имело и то, что гвардейцы могли передать свои не только красивые, но и прочные щиты товарищам из второго дартанского полулегиона под командованием Агатры. Одно короткое письмо надтысячницы Терезы привело к перевооружению целых двух полулегионов.

Среди полутора десятков образцов щитов, вывезенных легионерами из Дартана, не все представляли одинаковую ценность. Пользуясь указаниями офицеров тяжелой пехоты, Тереза забрала щиты у всех легионеров, оценила их пригодность и заново разделила между создаваемыми отрядами, оставляя в рамках каждого клина, а по мере возможности даже колонны, только один образец. Некоторые щиты, более слабые и легкие, тем не менее годились в качестве щитов тяжелой пехоты, и их можно было использовать в бою. Другие, хотя и малопригодные в рукопашной схватке, были, однако, достаточно велики, чтобы прикрыть наступающих или обороняющихся солдат от стрел; даже арбалетная стрела, пусть и без труда пробивала такой щит, застревала в нем и дальше не летела. Самые слабые и маленькие треугольные щиты, использовавшиеся солдатами из округа Семены, Тереза приказала переделать для ношения на спине. Щиты, подвешенные на ремне, шедшем наискосок через грудь, точно так же защищали спины легионеров, дополняя кольчугу.

Наконец, решающей стала идея кота-разведчика, который в свое время вернулся из Буковой пущи. Кот даже и не думал умирать. Кризис каким-то образом миновал, кот терял шерсть уже скорее из-за приближающейся весны, чем от болезни, а лучшие медики из Акалии с помощью чесночных настоек и разных таинственных микстур избавили его от внутренних паразитов. Ясно было, что на службу в легион он уже не вернется, получив военную пенсию, но он мог есть, соблюдая диету, и на жизнь ему хватало. Тереза, с человеческим упрямством постоянно расспрашивавшая разведчика о подробностях, сама как-то раз услышала вопрос, который ее удивил, а звучал он примерно так: «Комендант, почему бы тебе не вооружить солдат какими-нибудь пиками, как крестьян в Сей Айе? Это дешевое оружие, которое почти каждый вояка сам может себе выстругать в лесу, а наконечники сделают кузнецы в любой деревенской кузнице, достаточно дать им немного железа, хотя бы каких-нибудь гвоздей». Тереза хлопнула кота по бурому загривку так, что тот аж застонал, вскочила и побежала организовывать обучение по-новому. Каждый солдат, кроме щита и меча, должен был иметь три легких копья, предназначенных исключительно для метания. Владение таким оружием не составляло трудностей и не требовало долгих упражнений. Конечно, они бы пригодились, но все же бросить копье на тридцать шагов мог каждый, не беря поправку на ветер и движение противника; для этого не требовалось месяцев обучения, как у стрелков.

Оружие это действительно могло быть дешевым и простым в изготовлении, с изящным наконечником, прикрепленным к древку простой веревкой. Даже если наконечник отвалится при попадании в цель, ничего не поделаешь — в случае поражения потеря копий особого значения не имеет, в случае же победы можно собрать наконечники и древка, после чего без труда снова соединить одно с другим. Град таких копий, брошенных одновременно несколькими сотнями солдат, мог деморализовать любого противника, даже если ими трудно пробить рыцарские доспехи. Но — в самом ли деле? Первые опыты дали потрясающий результат: старая кираса топорника имперского легиона, если попасть в нее под нужным углом, не выдерживала удара с силой брошенного копья, все же весившего вдесятеро больше, чем выпущенная из лука стрела… Тереза могла вполне представить, что дартанская тяжелая конница, мчащаяся навстречу метателям копий, добавит к силе их броска собственную скорость. Впрочем, стрелки из дартанских свит были защищены значительно хуже своих господ, рыцарей-копейщиков. Кот-разведчик, возможно, дал действенное оружие двум легионам империи!

Правда, все выглядело не столь просто, как казалось в первый момент, поскольку не каждая кривая палка сразу становилась копьем. Изготовление же нескольких тысяч наконечников являлось гигантским предприятием, хотя все кузницы, которые удалось привлечь к работе, трудились днем и ночью. Железо собирали у населения городов, в очередной раз готового пожертвовать всем, а парадные алебарды дартанской гвардии тоже пригодились, сразу дав триста отличных древков, слишком непрочных для рукопашной рубки, но идеальных для целей Терезы. Посеребренные лезвия сразу же продали в Акалии; сообразительный покупатель знал, что, чем бы ни закончилась война, рано или поздно кто-то захочет вооружить личную стражу красивыми алебардами.

Несмотря на это, стало ясно, что времени наверняка не хватит и хорошо, если каждый легионер получит хотя бы одно копье — все же лучше, чем ничего. Были разработаны команды и сигналы готовности к броску и самого броска, а также третий — что можно собирать брошенное оружие после захвата всего поля боя или отражения атаки. Это входило в обязанности последнего солдата из каждой десятки. Наблюдая за первыми упражнениями с копьями, Тереза не теряла надежды. Заслуги своего разведчика она отметила весьма необычным образом — кота звали Деренет, и новое оружие, отличавшееся как от пик конницы, так и от тяжелых копий, которые использовали некоторые отряды щитоносцев, назвали «деренетами».

Через двенадцать дней после того, как последний дартанский отряд добрался до лесного лагеря, Тереза вывела три новых легиона на учения. Армектанские легионеры и гвардейцы Агатры прочесали подходящую местность и выставили вокруг надежные дозоры, чтобы никто посторонний не проник туда, где упражнялись три красных легиона. Проверка прошла не лучшим образом: солдаты вполне сносно справлялись на уровне полусотни или клина, более или менее — в рамках колонны, в пределах одного полулегиона им еще как-то удавалось друг другу не мешать, но легион являлся единым целым лишь по названию, никто не в силах был справиться с тысячей беспорядочно перемешавшихся солдат, которые могли поддерживать походный строй, если их заранее выстроить на дороге, что занимало невероятно много времени. Развертывание из походного строя в боевой вообще представляло собой ужасающее зрелище. Старшие офицеры, даже если знали, что делают, не в состоянии были следить за каждым подсотником и сотником, так что колонны и клинья загораживали друг другу дорогу — как двое столкнувшихся на углу прохожих, делающих шаг то влево, то вправо. Подсотники не могли заставить десятников действовать единой командой в клине.

На фоне этого блестящие парады когда-то обруганных под Акалией конников в черных мундирах, идущих впереди лучников вместо алебардщиков, выглядели просто образцово. Терезе стало ясно, что дневной переход дартанского легиона (еще и с обозами!) следует оценивать в восемь миль, а не в пятнадцать. Свертывание лагеря, построение в походный строй, а затем свертывание этого строя и развертывание нового лагеря заняло бы полдня. Не было также речи о том, чтобы вступить в бой с марша, чем всегда славились имперские легионы. Дартанские тяжелые отряды, сколь бы своевольны и недисциплинированны они ни были, уже получили боевой опыт и втоптали бы беспорядочную толпу в землю, сохраняя в своих рядах образцовый порядок, — время наверняка не торопило дартанских рыцарей… Меньше всего хлопот причинял легион конной пехоты, с самого начала задуманный как резерв на поле боя или поддержка для конных рейдов Армектанского легиона. Тереза предполагала, что во время сражения сможет этими быстрыми пехотинцами срочно затыкать дыры в группировке и посылать подкрепление, куда потребуется, в обычное же время небольшие отряды пойдут под начало опытных командиров Агатры и ее собственных, выделенных в качестве поддержки для самостоятельно действующих колонн. Однако более крупные маневры всех сил обязательно следовало провести еще раза два; у надтысячницы по спине бежали мурашки при мысли о том, каковы будут потери в ее красных легионах, если дело дойдет до незапланированной битвы.

На фоне этого лучше всех выглядел легион Агатры. Об армектанских гвардейцах и легионерах не стоило даже говорить — это был лучший полулегион во всей Вечной империи, поскольку Тереза сильно сомневалась, что опытные и овеянные заслуженной славой солдаты гвардии императора способны на подобные поступки, особенно если речь шла о совместных действиях. К тому же у этих солдат было все: обозы, тыл и прислуга выглядели как сошедшие со страниц уставов, вплоть до каждого мула и вьючного мешка. Но и дартанцы Агатры держались вполне неплохо; дартанская гвардия, может быть, и обучалась главным образом для парадов, но столь жестко, что звук ровного шага и лязг доспехов полулегиона раздавались в одно и то же мгновение. Эти триста солдат наверняка не могли загородить никому дорогу, поскольку ходили и действовали как один человек, способные в два шага развернуться на месте, с ходу перестроиться из колонны в шеренгу, в бою же они столь же легко располагались треугольником или с флангов. Гиганты в доспехах, каких не было ни в одной пехоте Шерера, могли со своими алебардами многое доказать.

Наконец, последний полулегион также явно отличался от всех, которые собрали в трех легионах, состоявших из одних дартанцев. Агатра не скрывала, что украла для себя самых лучших солдат и офицеров, притом уже довольно давно, и уже успела неплохо их подучить. Легионеры справлялись с маневрами настолько хорошо, что наверняка могли вступить в любой бой прямо с марша, из любой позиции в строю легиона. Вооружены они были вполне прилично, поскольку еще под Тарвеларом получили топоры, налокотники и наколенники (у каждого пехотинца имелось либо что-то одно, либо и то и другое), что вместе со щитами, переданными им гвардией, образовывало неплохое целое. Две фланговые колонны имели в своем составе по полусотне конной пехоты (идея создания этого подразделения принадлежала Агатре), центральная же колонна — отличную полусотню арбалетчиков. Тереза, довольная тем, что под ее началом целых два легиона, на которые можно положиться, ничего не говорила и лишь иногда улыбалась себе под нос, думая о том, что скупо выделенные Кирланом деньги и вооружение каким-то образом все же попали по нужному адресу… Кто-то там, похоже, направлял их в желаемую сторону. У Агатры даже имелся приличный обоз для ее дартанцев — правда, только одна или две повозки на клин пехоты и по десять мулов на полусотню пеших конников — то есть на одну треть меньше, чем нужно. Но и это было неплохо в сравнении с новыми легионами, особенно если учесть, что повозки и вьюки мулов отнюдь не зияли пустотой.

Снабжение являлось основной головной болью Восточной армии. Денег постоянно не хватало, но еще более серьезной проблемой была доставка еды для пяти тысяч человек — так, чтобы никто об этом не знал… Незадолго до прибытия первых дартанских легионеров лагерь более-менее снабдили продовольствием, но этих запасов не могло хватить надолго. Тереза не строила иллюзий — она была более чем уверена, что не одна голова трудится над решением загадки: а куда, собственно, деваются караваны повозок и вьючных животных и для кого они везут свой груз? Ей хотелось продолжать обучение своих солдат, но еще больше ей хотелось наконец выступить на войну, прежде чем станет ясно, что восемь армектанских легионов, собранных под Тарвеларом, и гарнизон Тройного пограничья — это не все, чем располагает империя. Плохо обученные солдаты, о которых никто не знал, стоили вдвое больше, чем отборные войска, о которых было известно врагу. Когда именно правда обнаружится — было вопросом нескольких недель, а может быть, даже дней.

Измученная до предела постоянной скачкой, командующая армией по ночам почти не спала, вместе с лучшими своими командирами составляя планы кампании. Поступали сообщения шпионов и разведчиков, подтверждающие или отрицающие существование различных мостов, паромных переправ и бродов. Другие приносили известия о собранных под Роллайной железных полках Ахе Ванадейоне внушающей тревогу численности, обеспеченных всем, что только можно желать на войне, и ожидающих неизвестно чего. Тереза давно считала совершенно очевидным, что дартанская гражданская война была лишь первым шагом к отказу повиноваться империи. Почти наверняка за этим стояла таинственная госпожа Буковой пущи, а приходившие из Дартана известия лишь подтверждали ее догадки. Уже открыто говорилось о возвращении королевы (именно королевы, не короля!), восстановлении королевства, могуществе Золотого Дартана… Однако пока что ничего не происходило. Воскрешенные рыцари королевы (и опять-таки — а почему не короля?) стояли под Роллайной. Из Буковой пущи никто не вышел. Никакие войска. Только в самом Добром Знаке, похоже, почти не осталось солдат. Куда их забрали? В военный лагерь под Нетеном, о котором говорил разведчик? Если так — а это было вполне вероятно, — то они ждали на направлении удара Западной армии, у дороги, которая была теперь важнейшей артерией Шерера. Армектанские легионы должны были вторгнуться в Дартан, ибо только таким образом можно было вынудить все силы Первой провинции к обороне юго-западной части края. Она сомневалась, что тяжелые отряды Сей Айе, даже под предводительством Йокеса, смогут удержать эту дорогу. Это войско не предназначалось для обороны леса! Армектанские лучники с севера могли варить себе суп в шлемах лучшей, возможно, тяжелой конницы в мире. Но была еще пехота, были еще знаменитые лесничие Сей Айе. И неизвестно что еще, поскольку кто знал, что на самом деле находилось за стеной деревьев? А если этих лесничих не пятьсот или даже не тысяча, а две тысячи? Кто мог поклясться, что это не так? Человек с луком стоил в пятьдесят раз меньше, чем человек в полных доспехах, с рыцарским снаряжением и на боевом коне, тоже покрытом доспехами. Почему в Сей Айе не могло быть двух, трех, четырех тысяч лесничих, если у них две тысячи таких конников? Если бы войска Сей Айе сумели без помощи Эневена остановить наступление армектанских легионов на рубежах Буковой пущи, стоящие под Роллайной отряды перечеркнули бы весь план кампании. Восточная армия могла войти в восточный и центральный Дартан, сея там опустошение, растерянность и ужас, разрушая владения Домов, но не тогда, когда над ее головой висел железный молот Эневена. Постоянно избегая встречи с Ахе Ванадейоне, командующая Восточной армией могла самое большее — особенно во главе своих дартанских легионов — сжечь одну-другую деревню, послать конный рейд для разгрома небольшого городка. Это — опустошение? Это — лишающее воли к борьбе завоевание? А где разрушенные дворцы Роллайны? Где ночное зарево вдоль всего горизонта, а днем — черный дым?

Все чаще ей приходила в голову мысль, что переход дартанских солдат все же не удалось сохранить в тайне… Что его благородие Эневен ждет под Роллайной именно ее и ее ненадежную армию.

Первое поражение обрушилось на империю еще до того, как зазвенели скрещенные мечи. Тереза, поглощенная без остатка организацией армии, учениями, поездками за снаряжением и, наконец, планированием кампании, не хотела ни о чем больше слышать. В конце концов, однако, казначей Восточной армии прорвался в ее обитель в лесном лагере, выдержав перед дверью настоящий бой с часовым. Полусонная Тереза, вырванная из дремоты, на которую у нее нашлась пара свободных минут, с недоверием смотрела на солдата, который дрался в дверях с урядником. Урядник пнул солдата в ногу и ударил кулаком в плечо. Солдат схватил урядника за горло и прижал к стене.

— Что здесь происходит? — хрипло спросила надтысячница.

Драка прекратилась.

— Ваше благородие не спала два дня, — сказал запыхавшийся десятник, настолько злой, что готов был обругать всех вокруг, даже командующую. — Я отпустил легионера и сам встал на часах. Завтра ваше благородие поведет меня на войну! — с неподдельным гневом бросил он. — Я не собираюсь погибнуть в первом же сражении только из-за того, что ты неделю не спала!

Урядник хрипло дышал, массируя сдавленное горло. Наконец он обрел дар речи и произнес:

— Пять дней… хррр… Уже пять дней, как я велел сказать вашему благородию… И ничего! А я не знаю, что делать! Хррр! Какие расходы сократить?! Жалованье?! Снабжение?!

Голая по пояс Тереза перестала тереть покрасневшие веки и выбралась из койки, грозно встряхивая маленькими и все еще тугими грудями пятидесятилетней женщины, которая, вместо того чтобы кормить детей, таскала тяжести вместе с солдатами на плацу. Она ополоснула лицо водой из стоявшего у стены ведра, наконец подняла его и вылила содержимое на голову. Босая и полуголая командующая армией являла собой не лучшее зрелище для двоих присутствовавших в комнате армектанцев. Они начали говорить одновременно, но она утихомирила их жестом.

— Спасибо, десятник. Обещаю, что перед выступлением высплюсь, поскольку в том, что ты сказал, немало истины. Но сейчас я уже не сплю, так что дадим слово казначею, он ведь готов задержать нам жалованье.

Десятник глубоко вздохнул, по-военному кивнул и вышел. Тереза поискала рубашку.

— Ну? Почему ты хочешь урезать расходы?

— Не могу поверить, что никто вашему благородию не сказал! — Урядник был явно напуган.

— Кое-что я слышала. Какие-то фальшивые деньги. Но при чем тут я? Легионы нанимают казначеев именно затем, чтобы командирам не приходилось складывать деньги в столбики.

— Ваше благородие… Фальшивые деньги? Фальшивые деньги! — воскликнул несчастный казначей. — Да, но везде, во всем Шерере! Наше золото изо дня в день теряет ценность, никто не хочет его брать! Вчера вечером я получил письмо из Кирлана и не мог добраться до вашего благородия, нигде тебя не было! Больше не будет никаких денег, конец, ваше благородие! То, что у меня в кассе, — это все! На жалованье, на снаряжение, на еду, на оплату заказов, — перечислял он. — На обозы, на плату шпионам…

— Погоди, — прервала его Тереза. — Что значит — не будет денег?

Урядник развел руками.

— Ну… в общем, не будет, — сказал он. — Кирлан пишет, что это все. Мы больше даже медяка не получим. Возможно, удастся добыть немного еды для людей, дав расписку. Но квартирмейстер говорит, что это покроет самое большее четверть необходимого. Не все хотят брать расписки, частных поставщиков мы заставить не можем, а если даже они согласятся принимать расписки, то их нельзя выставлять на суммы большие, чем…

— И не будет денег? — не верила надтысячница. — Но… каким образом мне закончить организацию армии, за счет чего обеспечить снабжение кампании? У нас нет никаких запасов! А чем я заплачу кузнецам за изготовленные наконечники? Они трудятся день и ночь и без того один из пяти делают нам бесплатно!

— Именно, ваше благородие. Интендант и квартирмейстер хотели меня поколотить, когда я сказал, что ничего больше не дам. У одного пустые склады, а второй не может ни отменить, ни оплатить заказы… Что мне делать?

— Не знаю, — сказала Тереза. — В финансах я не разбираюсь, для этого у меня есть ты. Я знаю, как с умом потратить деньги, но сперва нужно хоть какие-то иметь. Зарабатывать я не умею, войско существует для того, чтобы спокойно зарабатывали другие. Но что значит — не будет денег? — снова в гневе крикнула она, став опасно красивой; даже шрам на щеке не повредил вдруг проступившей в чертах надтысячницы красоте. — В первый раз слышу нечто подобное! Денег всегда слишком мало, иногда до смешного мало, но чтобы вообще? Мы что, должны красть еду? Как я могу экономить, если у меня ничего нет? Сколько у тебя в кассе?

Казначей назвал сумму.

— Ведь это ничто! — рявкнула надтысячница. — С завтрашнего дня я буду командовать армией голодающих! И что там, говоришь, с тем золотом? Что никто его не хочет брать?

— Изо дня в день оно падает в цене. Такие вести разносятся подобно вихрю, поскольку у крупных купеческих предприятий есть курьерские эстафеты между окружными городами. С каждой золотой монетой нужно идти к менялам, чтобы они оценили содержание в ней золота, а если даже оценят и подтвердят, что это хорошая монета, то мелкий торговец или какой-нибудь ремесленник все равно ее не возьмет, поскольку ему будет трудно пустить ее в дальнейший оборот. В округе Рапы хуже всего. В Акалии лучше, но все равно золото берут только самые крупные поставщики, естественно, при условии, что мы основательно переплачиваем. Лучшую цену дают те, кто может подождать, пока деньги восстановят ценность, то есть самые богатые. Представительства землевладельцев из округов Рины и Рапы, у которых мы берем зерно, союзы рыбаков с Гарры, от которых мы получаем копченую и соленую рыбу, представительство Сей Айе, представительство суконщиков из дартанской Семены, пивоварни и водочные заводы…

— Серебра у нас нет?

— Уже нет.

— Собери всех казначеев легионов, всех интендантов и квартирмейстеров, — сказала надтысячница. — Вы должны посоветоваться и придумать что-то умное. Меня не волнует, как вы будете кормить войско. Еда должна быть, и все!

Казначей хотел что-то сказать.

— Все! — рявкнула надтысячница, замахиваясь сапогом, который как раз собиралась надеть. — Что это, война или какое-то проклятое мошенничество? Я должна получить под зад только потому, что кому-то захотелось заплатить жестяными монетами? Ничто не имеет значения — луки, легионы, планы кампании, — ибо не хватает куска вонючего сыра для солдата! Проваливай и наведи с этим золотом порядок!

Ничего подобного казначей еще не видел. Он разозлился на командующую, но вместе с тем ему хватило ума не обидеться и не накричать в ответ. Эта женщина две недели не слезала с седла. Нечеловеческими усилиями она привела пять легионов в более или менее боевую готовность только для того, чтобы услышать, что теперь ее солдаты попросту не получат еды, а если даже удастся что-то добыть, то хватит лишь на голодный паек. Этим людям предстояло вскоре выступить на Дартан, преодолеть десятки и сотни миль, недосыпая, пересечь леса и реки, сражаться, умирать от полученных ран, поддерживать на переходах больных товарищей, толкать повозки по песку и грязи — все это на хлебе и воде, без добавок, без водки. Им предстояло драться за курицу, бегающую по сожженной деревне, есть собственных лошадей и обманывать голод, до бесконечности жуя тонкие полоски сушеного мяса. Они не могли даже сами покупать себе еду, поскольку получали жалованье по нормам мирного времени, которое и без того выплачивалось нерегулярно и которого даже во времена спокойной и сытой гарнизонной службы хватало на дешевую шлюху и одну приличную пьянку в месяц.

— Сделаю, что смогу, — сказал казначей.

Но он знал, что может немногое.

Два дня спустя Тереза получила известие о выходе Западной армии из-под Тарвелара. Сообщалось, что Восточная армия получит приказ о наступлении на Дартан сразу же, как только отряды Ахе Ванадейоне двинутся против армектанских легионов. В Кирлане знали, что дольше тянуть невозможно. Существование Восточной армии в любое мгновение могло перестать быть тайной. Кроме того, на вражеской территории, по крайней мере, появится возможность жить за счет военных трофеев, то есть налагать контрибуции, требовать выкуп от жителей городов или попросту грабить…

 

37

Западная армия за несколько дней добралась до окрестностей Лида Айе. В городе до сих пор стояли солдаты дартанской морской стражи, царило спокойствие, никто не рвался воевать на чьей-либо стороне. Армектанцы втайне презирали этот дартанский «Прекрасный Знак», который был скорее символом подобострастия, подтверждением мерзкой легенды о трусливых и плаксивых дартанцах. Лида Айе никогда не бывала в осаде, поскольку отцы города всегда ждали перед воротами, отдавая городские ключи любому, кто их требовал, радостно и с удовольствием выплачивая контрибуцию, посылая девушек из городских публичных домов в войско, лагерь которого находился ближе всего. И на этот раз, хотя в том вовсе не было необходимости, Лида Айе тотчас же подтвердила свою верность империи и имперским порядкам. Командование Западной армии забрало из города несколько десяток морских пехотинцев и усилило ими охрану обозов, после чего все войско двинулось дальше с быстротой, о которой упоминалось во всех хрониках армектанских войн. Составлявшие ядро армии три отборных северных легиона, пользуясь главной дорогой, перемещались со скоростью в двадцать миль в сутки; четвертый легион, целиком состоявший из конницы, двигался еще быстрее. Остальные четыре легиона, собранные со всех уездов центрального и южного Армекта, шедшие по горным дорогам, делали за сутки до пятнадцати миль, из-за чего походное построение армии приняло форму треугольника или, скорее, наконечника стрелы, острие которого составляли войска с северной границы. Находившимся внутри строя обозам ничто не угрожало, а до края Буковой пущи первыми должны были добраться самые опытные войска, которые могли надлежащим образом разведать и обезопасить местность. Запасов пока хватало — все, в чем отказали Терезе, досталось армии, которой первой предстояло вступить в сражение. Кроме того, предполагалось, что Тереза сумеет прокормить своих солдат ценой разграбления края.

Западная армия в начавшейся войне должна была принять на себя всю тяжесть боевых действий. Менее многочисленная и намного хуже подготовленная армия Терезы не справилась бы с подобной задачей — самое большее она могла жечь беззащитный край и вести мелкие стычки с небольшими, в отчаянии вырываемыми с запада силами рыцарей королевы. Однако Йокес не знал, что есть и вторая имперская армия — неважно, слабая или сильная, — и потому исходил из полностью неверных предпосылок. Он считал, что армектанский удар из-под Тарвелара и Лида Айе будет выглядеть именно так, как предполагалось для Терезы. В партизанской войне, рассчитанной на опустошение края, а также слом боевого духа и изматывание противника, армектанские легионы с севера могли играть с отрядами Эневена в кошки-мышки — что совместно доказывали княгине Йокес и мудрец-посланник. Командир войск Сей Айе наверняка изумился бы, если бы ему сказали, что И. К. Каронен, главнокомандующий Западной армией, желает в точности того же самого, что и он: связывания сил противника и ничего больше. Удар по Нетену и удержание ведущей через лес дороги были, мягко говоря, предприятием, не сулившим быстрого успеха… Но этого вполне хватало, чтобы связать и обескровить войска Сей Айе, вынужденные сражаться за свои «ворота в Шерер».

Первые донесения конных разведывательных отрядов подтвердили основные положения армектанского плана. На краю пущи случилось несколько стычек — не слишком кровавых, поскольку речь шла только о разведке противника, так что командиры армектанской конницы не оказывали особого давления. На самое серьезное сопротивление, как и предполагало командование, имперские войска натолкнулись у начала лесной дороги. Там, где еще накануне свободно проезжали купеческие караваны, не смел пройти ни один вооруженный солдат империи. Захват окраины леса составлял задачу пехоты, конница сделала свое дело и теперь должна была лишь прикрывать лучников и щитоносцев. С этим подождали до наступления ночи; Каронен отнюдь не недооценивал тяжеловооруженные дартанские отряды и вовсе не собирался ввязываться в битву на равнине возле леса. Он намеревался утром выйти из укрепленного лагеря и под прикрытием всей своей конницы, выстроенной в боевые порядки, ворваться в пущу. Он прекрасно понимал, что знаменитые лесничие Сей Айе прольют немало крови его солдат. Но пехота с севера, в особенности легкая пехота, вполне могла в таких условиях справиться с задачей. Каронен не был столь измотан, как Тереза, и вполне отдавал себе отчет в том, что лесная стража Сей Айе наверняка не насчитывает четырех тысяч человек — при значительном численном превосходстве армектанские пехотинцы, хуже знавшие лесные дебри, но лучше умевшие пользоваться луками, не ожидали особых хлопот с расчисткой расположенных вдоль дороги пространств Буковой пущи.

Сражаясь за лес, надтысячник Каронен намеревался одновременно направить большую часть своей конницы в обход юго-западной оконечности леса. Две тысячи неуловимых конных лучников должны были как создать угрозу для тылов войск Йокеса, так и посеять страх в рыцарских владениях, а также обескровить и истощить партизанской войной отряды пущи, пытавшиеся сдержать наступление передовых частей. В армектанском командовании считали, что пехота рано или поздно очистит Буковую пущу до самого Нетена и захватит саму пристань, а тогда — если не раньше — обороняющиеся будут вынуждены позвать на помощь стоящие под Роллайной войска Эневена. К этому времени Восточная армия должна была уже находиться на исходных позициях для наступления на Дартан.

План имел серьезный недостаток, а именно — никто в точности не знал, является ли существование Восточной армии все еще тайной для дартанцев, а если даже и так, то как долго оно еще таковой останется. Так что Западная армия не могла играть в затяжную войну, будучи «орре сег гевер», «существующим флотом», — одно лишь существование западной группировки не могло вынудить Эневена прийти на помощь Йокесу. Следовало наступать быстро и решительно, не избегая кровавых столкновений и даже небольших сражений, пусть и с неизвестным результатом. Невозможно было представить лишь одно: крупную битву возле леса, ведущуюся по правилам, навязанным противником. Поэтому Каронен не только не отослал, но и, напротив, собрал вокруг себя всю конницу, которой располагал. Выстроенные в боевые порядки, прикрывающие выходящую из лагеря пехоту, дисциплинированные колонны и полулегионы конных лучников могли помешать любой попытке врага развернуть силы для битвы на равнине. Выстроить тяжеловооруженный отряд «острием» было нелегким делом. В первом ряду вставали несколько копейщиков, в следующем на двое больше, потом снова — и так в зависимости от численности отряда. Но тяжеловооруженных воинов еще должно было хватить для прикрытия флангов группировки, внутреннюю часть которой занимали конные арбалетчики. В середине «острия» строя, или в последнем ряду копейщиков, вставал знаменосец рядом с командиром отряда. Легкая армектанская конница была не в состоянии выдержать удара сгруппированного таким образом отряда, но здесь, возле леса, наступая с копьями на занимающих свое место в строю тяжеловооруженных, ей самое большее приходилось считаться с необходимостью пробиться через рассеянные, не выстроенные «острием» силы прикрытия. Каронен полагал, что сплоченные армектанские колонны с этой задачей справятся. Затем, пробившись через кордон, они легко могли смешать напором атаки формирующих строй солдат Йокеса, а потом связать их боем на месте, до подхода пехоты. При невозможности наступать рысью или галопом преимущество закрытых полной броней конников уже не было столь очевидным. Во всеобщем замешательстве управляющий выученным конем легионер империи мог вести примерно равную борьбу с противником, пехотинцам же разрушение боевого строя было еще выгоднее. Надтысячник Каронен сильно сомневался, что рассудительный командир Сей Айе, которого он знал лично, стал бы бросать своих солдат в мясорубку, хотя втайне полагал, что может случиться и такое, если отряды укрывшихся в лесу лесничих не столь многочисленны, как предполагалось. Кровавая схватка была весьма на руку командиру более многочисленных имперских сил, и он охотно ее даже спровоцировал бы. Поэтому, в числе прочего, он отказался от перехода под покровом темноты — но прежде всего потому, что наступление на лес днем, под прикрытием собственной конницы, было намного безопаснее, чем ночная битва на краю пущи, ведущаяся силами пехоты. Каронен попросту боялся послать своих отличных солдат, видимых на равнине как на ладони в свете луны, под луки и арбалеты невидимых лесных стражей, которым не пришлось бы отступать даже после того, как легионы вошли бы в лес. Сидевшие на краю леса лесничие наверняка знали там каждую пядь земли, каждую яму и каждый пень. Нельзя было также исключать наличия волчьих ям и всевозможных ловушек. В подобных условиях даже двести неуловимых, не видимых никому стрелков могли ночью перебить всю его армию. Эти люди, возможно, стреляли не столь хорошо, как лучники легиона, но несколько убитых и тридцать раненых в течение дня конных лучников были лучшим доказательством того, что стрелять они все-таки умели. В темноте леса никто не смог бы даже сказать, с какой стороны прилетела стрела.

Офицеры тщательно выбрали место, а солдаты северных легионов умело разбили укрепленный лагерь на расстоянии мили от леса. С боков и с тыла его прикрывали постройки большой деревни, был рядом и ручей, что означало достаточное количество воды для войска. На долгое пребывание в лагере не рассчитывали; поставлен он был скорее на всякий случай. Если бы что-то пошло не по плану, если бы противник, разворачивая свои ряды на равнине, все же остановил наступление армектанской конницы, пехота должны была куда-то отступить. Надтысячник — старый вояка, многое в жизни повидавший, — считал эти полевые укрепления совершенно излишними, однако не хотел ничем пренебрегать. Во-первых, солдаты лучше сражались, зная, что в случае чего можно отойти в безопасное место. Во-вторых, и даже в первую очередь, Вечная империя располагала только одной полноценной армией, и никто не имел права без необходимости подвергать ее риску.

Мелкий, но довольно широкий ров неровной и прерывистой линией окружал лагерь — один из самых простых и лучших способов сломать строй наступающей конницы. Ров этот усиливали невысокие насыпи из выкопанной земли. Преодолеть галопом подобное препятствие было совершенно невозможно, ни одно «острие» не могло удержаться в ситуации, когда часть наступающих вынуждена сдерживать коней раньше, чем их товарищи; впрочем, всяческие неровности, дыры и ямы являлись для конницы сущим проклятием. Края рва укрепили заостренными кольями; история войн учила, что каждый пехотинец должен иметь при себе один такой заостренный с двух сторон колышек. Воткнуть колышек в землю было делом нескольких мгновений; даже внезапно застигнутая врасплох противником, хорошо обученная пехота сразу же могла скрыться за лесом наклонных кольев, несколько уменьшающих стремительность первой атаки.

К полуночи лагерь был готов. От установки палаток отказались; погода стояла хорошая, и можно было не опасаться, что войско промокнет и замерзнет под открытым небом. В палатках в любом случае спали на земле.

Четвертая часть пехоты стояла во всеоружии, ожидая рассвета. Время от времени часовые сменялись, чтобы каждый солдат мог отдохнуть перед сражением. Не спали все всадники на равнине, готовые помешать врагу перейти в наступление под покровом ночи.

Еще до рассвета двинулись вперед легионы второй линии, постепенно стягиваясь к лагерю. Северные легионы должны были захватить край леса и взять на себя все бремя сражений, однако надтысячник Каронен хотел иметь под рукой резерв, а прежде всего намеревался увести все войско с равнины настолько быстро, насколько это возможно. Подтянулся обоз. Четырем резервным легионам досталась задача прикрывать его до тех пор, пока не появится возможность вывести повозки на дорогу среди деревьев. Прикрыть переднюю часть обоза было несложно — узкая дорога исключала неожиданную атаку тяжелой конницы, впрочем, ни один командир на месте Каронена не мог бы желать ничего более прекрасного, чем вид воинов в тяжелой броне на неповоротливых боевых конях, втянутых в безнадежную борьбу среди упряжек, повозок, деревьев, истекающих кровью в схватке с обозной прислугой и выходящей из леса по обеим сторонам дороги пехотой. При мысли о том, что его благородие М. Б. Йокес мог бы покуситься на лагерь, Каронен ощущал внутри приятное тепло.

Перед самым рассветом солдат подняли на ноги. Повара и помощники доставили из тыла еду, разнося котлы с горячим молочным супом по всем клиньям в легионах. До стоящей в строю конницы также добрались подручные с сухим пайком. Конники держали свою прислугу не в глубоком тылу, а в ближайшем соседстве от поля боя. Легкая армектанская конница не пользовалась обозными повозками — вместо этого на каждых пятнадцать человек приходилось четыре вьючных лошади, которых вели служившие при войске коноводы. Тыл конных лучников не мог обременять войско, предназначенное для вылазок в тылы врага, посылки передовых отрядов, скрытных переходов. Легкие конники всегда и везде имели свое имущество под рукой.

В укрепленном лагере старые солдаты с северной границы выскребали деревянными ложками остатки овсянки из мисок, прятали свой нехитрый скарб в сумки и лениво поглядывали на видневшийся на расстоянии мили лес, все четче вырисовывавшийся на фоне светлеющего неба. На равнине конные лучники жевали свои сухари, запивая привезенным конюхами пивом. Кувшины переходили из рук в руки. Офицеры шагом проезжали вдоль своих отрядов, готовые в любое мгновение отдать нужный приказ. Брошенные кувшины собрали бы мальчишки-подручные.

Светало.

Раздался сигнал к выходу. Свыше шестисот лучников из Третьего Северного легиона вышли из лагеря, разворачиваясь в строй слева от дороги. Издали послышался крик-приветствие четырехсот пятидесяти конников этого же легиона. Пехотинцы ответили таким же криком.

Двинулась пехота Первого Северного легиона, она, наоборот, выстроилась справа от дороги — почти триста лучников и двести восемьдесят щитоносцев. У них не было возможности обменяться приветствиями со своей конницей, стоявшей на левом фланге сил прикрытия.

Второй Северный легион, тяжеловооруженный, был почти лишен конницы — только резервная колонна командира состояла из трех конных клиньев. Почти семьсот щитоносцев и триста лучников двинулись прямо по дороге. Эти солдаты должны были ударить в самую середину, захватывая главную цель — начало лесной дороги.

Северный Конный легион, последний из четырех «пограничных», поддерживаемый центрально- и южноармектанскими отрядами, давно уже ждал наготове. Солдаты за ночь немного вздремнули, как и все всадники, по очереди сходя со спин лошадей и ложась в траве, не покидая строй.

Четыре прикрывавших обоз легиона вошли в покинутый лагерь.

В силе армектанских армий, состоявших из отрядов, которыми легионы обменивались словно кубиками в детской игре, вместе с тем крылась определенная слабость. Все солдаты служили войне-Арилоре, но только под ее знаменем… Армектанские легионы никогда не имели собственных боевых традиций, столь сильно сплачивающих отдельных людей. Армия завоевателей Шерера, прекрасно орагнизованная, состояла, однако, из солдат, не знавших, что такое боевой путь. Идущий на войну дартанский рыцарь забирал с собой память обо всех войнах, в которых участвовали его предки. В гаррийском флоте всегда существовал обычай, по которому новый корабль получал имя уничтоженного или затопленного предшественника, принимая память обо всех его победах и поражениях; команду по возможности комплектовали из моряков и солдат, служивших на том корабле. У армектанских сыновей великих равнин ничего подобного не было. Ни один лучник не мог сказать: «Мой легион отличился двести лет назад при завоевании Роллайны». Идущих к краю леса солдат собрали из всех военных округов пограничья и создали из них легионы в таком составе, который сочли наилучшим. То же касалось резервных легионов второй линии, собранных со всего Армекта. Клинья получили новых соседей в колоннах; из колонн составились новые полулегионы… Все это в любой момент можно было изменить; в течение одного дня путем реорганизации, объявленной командующим армией, могли появиться легионы исключительно конные или пешие, тяжелые или легкие, смешанные любым образом — так, как того требовала ситуация. Необычно грозной была военная машина, построенная так, что все ее части можно было произвольно заменять, и, несмотря на это, они прекрасно подходили друг другу и отлично взаимодействовали. Порой, однако, этим солдатам недоставало памяти о боевом пути легиона, в котором они служили. Недоставало хвастливых рассказов у лагерных костров, когда принимали гостя из более молодого по стажу подразделения, говоря, к примеру: «Мы, из легиона Орлов, никогда не отступали», а он слушал и клялся в душе, что вместе со своими товарищами из нового легиона Волков тоже скоро сможет так говорить. Не было никаких легионов Орлов или Волков, названия и номера давали в ускоренном порядке. Не было отличительных знаков и традиций… Все эти братья-солдаты служили в Армектанском легионе под знаменем Непостижимой Арилоры. Они шли на одно из самых выдающихся сражений своего времени, сражаясь ради империи, ради славы и ради себя, но не ради своего легиона. И потому пропадало впустую множество возможностей сложить прекрасные легенды.

Легендой должны были обрасти в этой битве защищающие свой лес дартанские отряды.

Пронзительные свистки офицеров конницы раздались сразу с многих сторон — в свете начинающегося дня, в начале лесной дороги, что-то мелькнуло. Все отчетливее слышался топот множества лошадей — из леса сомкнутым походным строем выехал рысью тяжелый дартанский отряд: длинная змея всадников, готовых попытаться развернуть строй перед фронтом наступающей армектанской конницы. Вымпелы имперских надсотников и сотников на обоих флангах зашевелились, повторяя знак, поданный белыми флагами тысячников, командующих сборными легионами. Выстроенные для контратаки клинья и полусотни двинулись шагом вперед; солдаты взялись за копья, притороченные к седлам. Движущаяся к стене леса пехота останавливалась, давая место конным лучникам. Никакие дополнительные приготовления не требовались — пешие клинья готовы были поддержать конницу, отступить или обороняться на месте. До края леса оставалось еще полмили.

Но вдруг эта мрачная стена ожила. Беспорядочно и хаотично среди деревьев начали появляться новые группы конников. Они двигались навстречу друг другу, одни шагом, другие рысью. Их было много, очень много — закованных в броню, сидящих на великолепных конях воинов. Мелькнуло разноцветное знамя, потом еще одно. Это была отчаянная атака-прикрытие, которую ожидал Каронен, предпринятая без формирования строя, по принципу «в кучу, рыцари!». За спиной этого кордона должны были стоять готовые к бою остальные отряды. Сколько? С северной стороны дороги из леса появился только один, кони были накрыты сине-зелеными попонами. С другой стороны на равнину выходили целых три — с голубыми, белыми и красно-зелеными попонами на лошадях. Обучаясь в условиях сохранения военной тайны, солдаты лишь в день первого сражения получили разные облачения для коней, с гордостью взяли в руки разноцветные боевые щиты, полученные вместо учебных, вставили в шлемы дополнительные перья, похваляясь великолепием своих отрядов. До этого все войско вынуждено было выглядеть одинаково, чтобы никто не сумел посчитать и отличить отряды друг от друга. Теперь каждый из солдат Сей Айе был непоколебимо уверен, что именно его отряд прекраснее всех, что достойны взгляда лишь розы на зеленом фоне, белые волны на благородном сером или однотонно-мрачные, грозные, как сама смерть, развевающиеся попоны Черного отряда.

Армектанская контратака была спокойной и уверенной.

Отряд, выехавший рысью из устья лесной дороги, увлек за собой второй. И сразу же начало происходить нечто непонятное: с грохотом и лязгом длинная змея тяжеловооруженных воинов, продолжавших ехать рысью, начала менять форму, собираясь в странную толпу, над которой плыло трепещущее черно-золотое знамя с красной чертой узкой княжеской короны. Из середины толпы раздался громкий звук трубы, и бесформенная куча начала плавно превращаться в правильный тупой треугольник. Когда он приобрел окончательную форму, труба прозвучала снова. С грохотом копыт и стальных лат чудовищное долото, выкованное из трехсот всадников, перешло в галоп, по плавной дуге уходя с дороги, на которой уже собирался второй отряд, не столь многочисленный, но столь же умело переходящий из походного строя прямо в атаку. На свете просто еще не было такой тяжелой конницы! Армектанские легкие конники под руководством лучших командиров могли перестраиваться при виде врага, делиться на меньшие и большие отряды, но железные дартанские полки были просто не способны на такие маневры! Чтобы продемонстрировать подобное искусство, каждый солдат должен быть сам себе командиром, должен знать свое место в строю, найти тех, кто с боков и впереди, и все это в движении, перед лицом контратакующего противника! Тяжелые и неповоротливые кони не годились для подобных передвижений, их трудно было обуздать; пущенные галопом, они куда больше владели наездниками, чем наездники ими.

Но в отрядах Сей Айе служили не мужественные дартанские рыцари, съезжавшиеся со всех сторон света, чтобы встать под общим знаменем. Отряды из пущи лишь внешне выглядели как рыцарская конница. Эти люди не встретились впервые в момент начала кампании. Они много лет стояли в лесном лагере конницы, на огромной поляне, сотни раз изрытой тысячами копыт. И точно так же сотни раз им в уши трубили сигналы, размахивали флагами, за которыми специально выделенные солдаты, называвшиеся подсигналыциками, постоянно должны были следить, чтобы сразу же крикнуть ближайшим товарищам, какой знак передается. Даже звуки труб не всегда удавалось расслышать в диком шуме сражения — но высоко поднятый флаг повторял каждый их сигнал.

Третий из отрядов на дороге выстраивался треугольником, ощетинившись спереди массивными древками копий, а по бокам — пиками средневооруженных. Переходящие с рыси на галоп кони были облачены в прекрасные бело-лиловые попоны, на двупольных же щитах, которые держали копейщики, сияли красным вездесущие княжеские короны.

И возле леса уже не было беспомощных толп и отдельных всадников. Онемевший Каронен мог наблюдать чудеса военной подготовки, недоступные даже его собственной коннице. Дорога разделила поле битвы пополам; в южной его части три группы под тремя трепещущими знаменами ехали рысью, невероятно быстро выравниваясь в линии и плавно принимая форму острия, как и отряды на дороге. В самом центре среднего отряда внезапно выросло разноцветное знамя — зато опустились знамена остальных. Это была армектанская школа атаки — три отряда, по образцу армектанских полулегионов, намеревались действовать вместе, послушные главнокомандующему! Армектанские конные лучники вдруг оказались прямо на пути железного потока трех мчащихся галопом отрядов, выстроенных чуть ли не как на параде, лишь то тут, то там сдерживал коня всадник, который не нашел себе места в строю и теперь пытался укрыться в «хвосте», за спиной атакующих товарищей. Самоубийственная атака имперцев захлебнулась под дождем из четырехсот арбалетных стрел, выпущенных над головами копейщиков, с точностью, о которой не могли мечтать свиты дартанских рыцарей. Кто-то пытался дать приказ отступать, но на это уже не было времени, расстояние сокращалось на глазах и оставалось лишь принять лобовой удар или в отчаянии отдать приказ: «Врассыпную! Спасайся, кто может!»

Неизвестно, размышлял ли о подобной возможности павший в этой битве тысячник конных лучников. Для любого командира конницы этот приказ — окончательный и позорный, означающий невозможность овладеть ходом сражения; приказ несчастного, который уже знает, что проиграл, и хочет лишь спасти хотя бы горстку солдат.

Армектанским конникам не было знакомо знамя Малого Штандарта, но его растущее на глазах полотнище запомнили до конца жизни все, кто поднял голову. Три клина железных наездников на всем скаку столкнулись со стеной имперских лучников и разнесли эту стену, почти не нарушив собственного строя. Треск ломающихся копий и отчаянный вопль сотен глоток смешался с боевым кличем тяжеловооруженных, и на фоне его раздался стонущий скрежет разрываемых кольчуг, лязг армектанских пик о кирасы, щиты и набедренники, храп и ржание повергнутых наземь коней. Идущие в контратаку двумя линиями армектанские колонны основательно пострадали, ибо первая линия не смогла противостоять натиску солдат княгини Сей Айе. Слегка сплющенные и потерявшие форму от столкновения с врагом «острия» наткнулись на вторую линию легкой конницы, и только тут тяжеловооруженные понесли достойные упоминания потери. У большинства копейщиков оставались в руках лишь обломанные древки, а времени, чтобы достать мечи, не было. Упал с коня закованный в железо всадник, дальше еще несколько, опрокинулась лошадь, слегка сбивая строй, но голубые мундиры Армектанского легиона потонули в море блестящих, богато украшенных кирас. Тяжеловооруженные не стали вступать в бой и двинулись дальше, оставляя позади лежащих лошадей, поднимающихся с земли всадников, стонущих раненых и множество безнадежно рассеянных вокруг, с трудом владеющих лошадьми, все еще сидящих в седле лучников. Раздался пронзительный звук офицерского свистка, но куда-то пропал вымпел тысячника, нигде не было видно вымпелов надсотников, и в течение долгих, смертельно долгих мгновений армектанские лучники не знали, где им собираться и куда ехать, прежде чем то тут, то там начали подниматься треугольные знаки сотников. Все это время смешанная тяжелая конница мелкой рысью удалялась от места побоища; знамя наклонилось вперед и выпрямилось, прозвучала труба по приказу командира, и три «острия» снова перешли на быструю рысь, все это время двигаясь прямо вперед, словно желая покинуть поле боя. Однако отряды начали на ходу выравнивать строй — эти солдаты, похоже, не умели останавливаться, чтобы навести порядок в своих рядах, казалось, что им обязательно нужно ехать рысью, ибо иначе у них ничего не получится! И снова, послушные приказам, по очереди зазвучали трубы в середине каждого отряда; сигнал был похожим, но каждый раз подавался в ином темпе. Три «острия» начали не спеша описывать дугу, заходя вправо, пока глазам смотрящих сквозь прорези в забралах солдат снова не предстало поле боя. Сломанным копьям и пикам пришло на смену другое оружие, доставаемое из ножен или отцепляемое от седел. Отряды Малого Штандарта снова готовы были вступить в бой. Перед ними были потрепанные, все еще пребывавшие в замешательстве отряды потрясенных лучников, которые на окровавленном и лишавшем воли к борьбе поле, среди сотен тел убитых и раненых товарищей, конских трупов и остатков сломанного оружия, с трудом собирались вокруг уцелевших командиров. На фоне этого, перед самой дорогой, на самой дороге и за ней шло сражение, ход которого диктовала конница Большого Штандарта.

Движущиеся по дороге и далее за ней четыре отряда Сей Айе не действовали совместно, как отряды Малого Штандарта. Ведомые своими командирами, они разошлись во все стороны, нанося удар по тем, кто оказался ближе всего или просто стоял у них на пути. Могучий Черный отряд, появившийся из леса первым, вошел прямо под ливень тысячи стрел, послылаемых пехотинцами Второго и Третьего Северного легиона. На гордых солдат, которые чаще всех несли службу возле княгини, зарабатывая себе имя тяжким трудом в казармах возле ее дома, и бравурный марш которых мог потрясти командующую имперской гвардией, обрушивались одна за другой волны грозного дождя. В войне с Гаррой армектанцы познакомились с силой длинных луков, которыми пользовались островитяне, и отвергли это оружие, запретив его применение. Для всадника равнин, у которого, кроме алерских зверей с севера, больше не было в Шерере врагов, это оружие было неудобным и излишним. Пехота также не видела необходимости перевооружаться длинными луками, более дорогими, в то время как те, которыми пользовались в течение многих столетий, были не менее действенны против не защищенных броней алерских воинов. Теперь же очередные тысячи выбрасываемых в небо стрел с безжалостной точностью поражали движущийся вдоль дороги отряд железных всадников, нанося немалые потери сосредоточенным в середине «острия» не столь хорошо прикрытым арбалетчикам. Прекрасно справились с брошенным вызовом малые щиты, которые стрелки носили на спине, но в гуще падающих сверху стрел многие арбалетчики были ранены в плечи, бедра и шеи, сколько-то их погибло. Сильно пострадали не покрытые латами кони. Однако голова и фланги атакующего отряда остались нечувствительны к легким армектанским стрелам; с коня упал только один тяжеловооруженный всадник, которого покинуло военное счастье — тонкая стрела попала прямо в узкую щель шлема.

Надтысячник Каронен, готовый в случае необходимости отвести пехоту назад в укрепленный лагерь, не мог предвидеть невозможного, а именно того, что семь дартанских отрядов попросту вырвутся из леса, чудесным образом примут форму «острия» и рысью, а потом галопом воткнутся в его легионы, не теряя ни мгновения на подготовку к атаке. Если бы даже вся конница Сей Айе, вместо того чтобы прикрываться кордоном из нескольких отрядов, сразу же рванулась в атаку, мчась беспорядочной толпой, дело дошло бы до серьезных потерь в армектанских рядах, но потом, в хаотической рубке всех со всеми, численное превосходство легионеров решило бы исход сражения. Однако перед лицом сплоченных, полностью управляемых командирами отрядов, наносящих удары в выбранные места, никто не мог оказать успешного сопротивления сжатым, подобно кулакам, стальным полкам, которые даже не думали идти врассыпную. Никто также не мог бежать, не говоря уже о том, чтобы отступить с проклятого поля боя.

С того мгновения, когда восходящее над лесом солнце выхватило первый отблеск доспехов всадника у начала дороги, прошло ровно столько времени, сколько требуется конному солдату, чтобы преодолеть неполные полмили, — надтысячник не успел бы досчитать до ста. Ошеломленный старый солдат, который знал маневры и перемещения войск во всех сражениях, выигранных и проигранных Армектом, никогда не мог себе представить подобного. В важнейшей битве своей жизни он увидел собственными глазами, что получается, если соединить дартанского коня и доспехи с обученным по армектанским принципам, дисциплинированным и послушным солдатом, которому несколько лет платили только за ежедневные упражнения и тренировки, проводившиеся под присмотром опытного командира и прекрасного наездника, сформировавшегося в имперской военной машине по армектанскому образцу. Йокес из-за отсутствия лошадей не мог иметь больше копейщиков, но конных стрелков сумел бы собрать и вдвое больше. Но он проводил набор в свое войско весьма предусмотрительно. Даже солдаты, которых он принял на службу недавно, были отличными наездниками, и самое главное — за последние полгода он принял их крайне мало. Столь мало, что, войдя в состав прекрасно обученных отрядов, они быстро становились равными старшим товарищам. Подобная система оправдывала себя в армектанских форпостах на севере, куда посылали пополнение в виде обученных, но все же «сырых» рекрутов. Новые солдаты очень быстро учились под присмотром опытных товарищей. Йокес ничего не придумал сам. Всему его научили имперские легионы.

Ряды насчитывавшего триста всадников личного отряда княгини, потерявшего немало павших и раненых стрелков, несколько смешались, но не настолько, чтобы арбалетчики забыли об уничтожении вражеской пехоты. Еще до этого выпущенные из-за спин копейщиков стрелы первыми сообщили армектанским лучникам, что те отнюдь не неуязвимы. С треском ломающихся о конские доспехи заостренных колышков «острие» Черного отряда пробилось до линии тяжелой пехоты, прикрывавшей лучников. У мужественных легионеров с топорами, защищенных крепкими щитами, не было никакой возможности противостоять весившим вдесятеро больше мчащимся во весь опор конным солдатам. Щиты не выдерживали ударов копий, а если даже некоторые и оставались целыми, то не было такого пехотинца, который устоял бы на ногах, получив подобный удар. Среди грохота и лязга, который был громче даже того, что сопровождал атаку Малого Штандарта, всадники на конях под черными попонами одним ударом разбили топорников, частично втоптав их в землю, частично отбросив на стоявших позади лучников. Смешавшись с пехотой, солдаты Сей Айе наконец в ней увязли и были вовлечены в мясорубку, о которой мечтал надтысячник Каронен, но на своих условиях. Из пятисот пехотинцев Первого Северного легиона после столкновения с конницей на ногах осталась самое большее половина, к тому же это были прикрытые лишь кольчугами лучники, с короткими мечами в руках, так как топорники из первой линии почти все погибли или получили ранения. Не уступавшие по численности легким пехотинцам империи конники госпожи Сей Айе устроили им настоящую резню, почти неуязвимые под прикрытием прочных доспехов. Даже стрелковая конница в середине строя была вооружена — и обучена — для рукопашной схватки значительно лучше, чем лучники Армектанского легиона, для которых устав предусматривал участие в непосредственном столкновении только вместе с тяжелой пехотой. Эти солдаты должны были стрелять, а не рубиться; мечи им давались только для самообороны. Конница Сей Айе совершенно безнаказанно вырезала — вернее, давила — отборных лучников, не имевших в данной ситуации никаких шансов. В лучшем из северных легионов было целых три гвардейских клина — и этих прекрасных, заслуженных солдат вместе с другими разрубили на куски мечами или втоптали в землю.

Помощи ждать было неоткуда. Самый могущественный из всех, сине-зеленый отряд Дома, который единственный выстроился для атаки «забором», чтобы полностью использовать численность своих солдат, столкнулся с армектанскими конными лучниками, контратакующими от левого фланга к центру, и пригвоздил их к месту. Строй «забором» не обладал сокрушительной мощью «острия», но командир элиты Сей Айе хотел остановить армектанскую контратаку на всей линии — и добился своего. За спиной всадников Дома грохотали копыта подходящих с дороги отрядов. Серый отряд промчался рядом с ведущим бой с пехотой Черным и разнес какую-то сотню армектанских конников, пытающихся войти в промежуток между легионами — это была резервная колонна северного тяжеловооруженного легиона, — после чего направился дальше, по плавной дуге заходя в тыл лучникам Третьего легиона. Ехавший в конце отряд Первого Снега, со своим бело-лиловым знаменем, развевавшимся в середине «острия», не стал покидать дорогу. С грохотом ударяющихся о землю подков, под дождем стрел он мчался навстречу щитоносцам из Второго Северного легиона. Что-то пошло не так, как надо, слишком многие солдаты не сумели найти своего места в строю, и «острие» бело-лиловых оказалось не столь ровным, как у двух их предшественников. Почти треть отряда шла врассыпную, но даже это показывало, насколько хорошо обучены эти конники. Видя, что к решающей атаке они присоединиться не смогут, тяжеловооруженные равнялись только на себя, создав два коротких «забора» по обе стороны «острия», в то время как рассеявшиеся арбалетчики укрылись за их спинами. Каронен не мог видеть, чем закончилось это столкновение, так как сражающиеся войска закрывали его поле зрения, но он в очередной раз услышал треск ломающихся о конские доспехи заостренных кольев, ржание лошадей и снова протяжный треск, когда копья столкнулись со щитами. Треск потонул в нечеловеческом реве и стоне, словно издаваемом одной гигантской глоткой. Во Втором легионе было больше тяжеловооруженных солдат, а отряд Первого Снега насчитывал только двести сорок конников, из которых многие не вошли в «острие», так что исход схватки был неочевиден; бело-лиловым приходилось потрудиться куда серьезнее, чем их товарищам из Черного отряда…

Но это не имело никакого значения для общего хода сражения, над которым никто не был властен.

Нет, кому-то сражение все же было подвластно, но не командиру в белом мундире с нашивками офицера империи… Лесная дорога выпустила на равнину еще два, мерцающих всеми цветами, тяжелых отряда, которые короткой рысью разошлись в стороны. Один остановился, чтобы перестроиться, но его сосед с ходу, хотя и довольно беспорядочно, двинулся на помощь всадникам Дома, рубившимся со всей армектанской конницей вспомогательного фланга. Всадники двинулись быстрее, переходя на галоп. Появился и третий многоцветный отряд, сразу устремившийся вперед, по дороге и рядом с ней, столь же беспорядочной кучей, которой, однако, ничто не угрожало. Это были дартанские рыцари, которые могли теперь, под прикрытием сражающихся железных полков Йокеса, вступить в бой. Уже не имело никакого значения, сохраняют ли мчащиеся на всем скаку отряды какую-то видимость строя; речь не шла о том, чтобы разбить врага натиском атаки, подкрепление должно было лишь усилить бело-лиловых, рубившихся на дороге с превосходящими их численно уцелевшими после атаки щитоносцами империи. На фланге сражавшиеся с конницей сине-зеленые помощь уже получили. На подмогу солдатам Первого Снега двинулся последний из отрядов подкрепления, тот, который возле леса сперва пытался сформировать боевой строй, а теперь от этого намерения отказался — командовавший этой конницей рыцарь, видимо, опытный воин, решил, что хватит и беспорядочного, лишь бы быстрого вступления в бой. Это было верное решение…

Надтысячник Каронен понял, что своих истерзанных солдат ему никак не поддержать, и пытался вывести в укрепленный лагерь единственный не подвергшийся атаке легион, Третий Северный, состоявший из одних лучников. В лагерь, ибо только там еще стояли войска, которыми он мог командовать и которые должен был спасти. Он понимал, что на этой стадии боя, когда строя уже не существовало, не знавшие дисциплины рыцари должны были его завершить. Сыновьям дартанских Домов, вступившим в сражение, исход которого был уже предрешен, предстояло закончить жатву, поддерживая отряды Сей Айе, преследуя оставшихся в живых конных и пеших легионеров, вынуждая их к безнадежным поединкам и убивая.

Наперерез отступающему Третьему Северному легиону мчалось четверть тысячи всадников на конях, покрытых темно-серыми попонами, пересеченными ярко-белой волной, — Серый отряд, постоянно завидовавший Черному, второй из отрядов, чаще всего охранявших Дом княгини. Разбив конные сотни, всадники Серого прорвались в тыл через промежуток между легионами. Сперва они замедлили шаг, высматривая цель, затем снова пустили коней быстрой рысью. Надтысячник уже понял, что остается лишь дорого продать свою шкуру. Он хотел пойти в бой во главе несчастных пехотинцев, но этого не позволили ему двое сопровождавших его офицеров.

— Ты командуешь армией, а не легионом! — крикнул один из них. — Тебе дали армию, а не легион, так спасай же армию!

Небольшая группа всадников поскакала к лагерю, оставляя за спиной шестьсот легковооруженных, только что пославших первую тучу стрел. У обреченных на гибель пехотинцев не было даже заостренных колышков, воткнутых в землю еще раньше, на предыдущей позиции. Не было грохота, как тогда, когда копья ударялись о щиты; отступающий к лагерю надтысячник услышал лишь боевой клич «серых», треск ломающегося оружия и крики лучников.

Из леса появились два легких отряда Сей Айе. Эти солдаты, хотя и одетые в более тяжелую броню, чем имперские, сидели на более быстрых дартанских конях и мало уступали в подвижности конным лучникам легиона. Отряды умело разделились на полусотни, разъехавшись во все стороны. Полусотня легкой конницы могла уже совершенно безопасно пересекать поле боя… Равнина возле леса стала теперь одним большим скоплением сплоченных и рассеянных отрядов, мчащихся куда-то конных и пеших людей, скачущих коней без всадников. Отряды Малого Штандарта снова разбили армектанскую конницу, проехав по ее остаткам в другую сторону. Знамя спустили, снова расцвели флаги. Отряд Ста Роз вышел из боя, встав у самого леса, где появилась группа всадников в тени многочисленных вымпелов. М. Б. Йокес, рыцарь и командир войск госпожи Доброго Знака, хотел иметь под рукой резерв, который можно было бы направить в любое место поля боя, хотя бы навстречу пехоте из лагеря, если бы какому-нибудь командиру пришло в голову послать ее на помощь уничтожаемым на равнине отрядам. Голубой отряд и отряд Трех Сестер рассеялись в погоне за остатками конницы с правого фланга. Это не предвещало успеха: правофланговые армектанские полулегионы уже не существовали как сплоченные подразделения, способные сыграть в бою какую-то роль. Одиночных всадников на быстрых конях тяжелые отряды Сей Айе наверняка не смогли бы выловить, и даже наоборот — разбегающиеся лучники умели огрызаться, посылая стрелы, все же опасные для некоторых не столь хорошо защищенных броней преследователей. Вскоре прозвучали трубы, и оба отряда прекратили бессмысленную погоню, подчинившись приказу главнокомандующего.

На левом фланге имперских обескровленная солдатами и рыцарями армектанская конница изо всех сил пыталась взять от сражения все, что только можно. Первыми отступили в тыл офицеры, сразу же раздались свистки, и полулегионы, все как один, начали отступать следом. Вторая линия отряда Дома не разбила строй конных лучников, как это сделали на другом фланге «острия» Малого Штандарта; у имперских конников все еще были командиры, и они представляли собой способную сражаться силу. Но что это была за сила! Основательно потрепанные клинья конницы, отстреливаясь из луков, галопом бежали с поля боя, теряя раненых, которые не в состоянии были угнаться за товарищами. В погоню за ними пустились рыцари из отряда подкрепления, присланного Эневеном, но победоносный отряд Дома триумфально остался на поле битвы, в том месте, где он остановил контратаку вчетверо превосходившего его противника.

С пехотой в середине поля дело обстояло иначе, чем с легкой конницей. Лучники и щитоносцы не могли убежать от конников врага. Их добивали без тени жалости. Лишь мчащимся сломя голову толпам лучников из Третьего легиона, с которым до конца хотел остаться Каронен, иногда удавалось добраться до спасительного лагеря, если только их не догонял раньше вновь собравшийся вместе клин Серого отряда, тяжелой рысью пересекавший место побоища. Всех остальных убивали. Бывало, что дартанский копейщик, верхом на коне под черной или бело-лиловой попоной, теперь уже с мечом или топором в руке, преследовал несчастного, которого в последний момент подстреливал прямо у него под носом какой-нибудь конный арбалетчик, упражнявшийся в меткой стрельбе. Иногда именно искавшим цель арбалетчикам приходилось уходить несолоно хлебавши при виде группы собственных товарищей, которые в любое мгновение могли оказаться у них на пути.

Со стороны леса, где стояла группа командиров, выехали гонцы с красными флажками на высоких древках, прикрепленных к седлам, которые легко было заметить. Йокес приказывал прекратить охоту, опасаясь, что в нарастающем хаосе арбалетчики могут попасть в копейщиков. Уходящие с поля боя остатки армектанских легионов — отдельные солдаты или небольшие группы, без щитов, бежавшие куда угодно, лишь бы подальше, — не были целью для семи тяжелых отрядов Сей Айе, поддерживаемых тремя рыцарскими. Даже легкой коннице из пущи уже нечего было здесь делать.

Остался лишь укрепленный лагерь.

Отряд Дома первым выстроился возле леса на другой стороне дороги, напротив того, что еще недавно было армектанским левым флангом. К нему присоединялись отряды Большого Штандарта. Малый Штандарт вышел из резерва, неспешной рысью двигаясь в сторону дороги, а потом прямо на лагерь имперских. Йокес хотел окончательно закрепить свою победу. Был шанс, что легионеры, потрясенные увиденным на равнине, не решатся на возобновление безнадежного боя.

Но так не случилось. Густая туча стрел взмыла к небу и помчалась навстречу не спеша приближающейся коннице. В лагере находилось почти две с половиной тысячи лучников. Флаги и трубы тотчас же подали знак возвращаться — конница Сей Айе поспешно уходила из-под дождя стрел, потеряв полтора десятка бойцов и увозя вдвое больше раненых. Среди тех, кто свалился с лошадиных спин, еще несколько пытались убежать пешком, хромая, со стрелами в бедрах и плечах. Вскачь неслись лошади без всадников. Не всем людям и лошадям удалось спастись, у имперских было много стрел… Утыканная тысячами оперенных жал земля представляла собой жуткое зрелище; вид ее лишал всякого желания сражаться.

Йокес мог захватить лагерь имперских, но отказался от этой мысли. Об атаке не было и речи, ему пришлось бы перед самым рвом спешить своих конников, и хотя он полагался на их опыт, но знал, что в отсутствие численного превосходства, в дикой рубке, его армия понесет весьма значительные потери. Войска Сей Айе сломили силу и боевой дух армектанских легионов, командир княгини Эзены достиг всех поставленных целей и теперь предпочитал сохранить войско для госпожи, которой служил. Будущее было неопределенным; у новой королевы Дартана могла возникнуть нужда в этих великолепных войсках.

Комендант Сей Айе все еще не знал, что кроме только что разбитых легионов у Вечной империи есть еще одна армия. Он считал, что перед идущим на завоевание Армекта Эневеном стоит только одинокий черный Акалийский легион. Если бы ему было известно, что у Терезы под началом еще четыре других легиона, в том числе один элитный, гвардейский, не было бы такой цены, которую он не решился бы заплатить за полное уничтожение армектанской Западной армии. Он захватил бы лагерь Каронена, даже ценой жизни половины солдат и ранений второй половины. Но он не знал, что должен это сделать. И хотя он нанес вражеским войскам сокрушительное поражение, он упустил половину плодов своей победы.

Ее княжеское высочество после словесной перепалки с командиром своей армии обиделась, но согласилась остаться в лагере. За Анессой она, однако, не уследила. Первая Жемчужина вертелась вокруг весь вечер, с блеском в глазах наблюдая за выходом отрядов. Прошла ночь, потом день, а вечером в лагерь прибыл гонец с известием, что легионеры встали в миле от края леса. Общество возбужденной до предела Анессы стало попросту невыносимым: прекрасная Жемчужина не могла усидеть на месте, то и дело бегала по своим надобностям, обжиралась сверх меры и вообще не слушала, что ей говорят. Эзена и Хайна тоже пребывали в приподнятом настроении. Пришел Готах, поговорил, пожелал княгине и ее Жемчужинам спокойной ночи и отправился в комендатуру, где жил и постоянно рисовал какие-то карты. Эзена сочла, что сидение всю ночь при свечах — худшая идея из всех возможных, загнала Жемчужин в койки и сама тоже легла. Заснуть было нелегко. В полутора десятках миль отсюда Йокес готовился к бою (а может быть, уже его вел?). От исхода этого сражения могло зависеть все, даже судьба войны. Эзена доверяла своему командиру, хотя в письме Эневену доказывала нечто обратное.

Ваше благородие, — писала она, — я не каждому могу доверять так, как тебе, и ты легко поймешь, что мое присутствие при войске, которое я собрала с таким трудом, необходимо, в то время как, напротив, контроль над твоими действиями полностью излишен…

И дальше в том же духе. Однако доверие имело свои границы; княгиня прекрасно понимала, что на войне кроме отваги солдат и умения командиров имеет значение кое-что еще — например, военное счастье. В конце концов она заснула и — о чудо! — спала отлично, крепко и без сновидений; во всяком случае, снов она не помнила.

Утром Анессы на месте не оказалось. Была лишь записка.

Ваше высочество, — писала невольница, — делай со мной что захочешь, но я должна проехать по дороге хоть немного, может быть, встречу гонца от Йокеса и тогда привезу тебе известия. Я должна поехать, ибо чувствую, что сейчас умру! Прости меня, Эзена! Скоро вернусь!

И все.

Эзена прочитала записку два раза и разозлилась так, что Хайне с немалым трудом удалось удержать ее от желания сесть на лошадь. Сразу же стало ясно, что ее высочество готова убить первую Жемчужину только за то, что… они не поехали вместе.

— Я торчу тут, как… ну, как кто?! Не знаешь?! — рявкнула она на Хайну, которая пыталась помочь ей зашнуровать платье. — Все мной командуют, я собиралась на войну, а вместо этого валяюсь под крышей на столбиках! Мерзкая шлюха! Как только вернется, сразу пошлю ее в Сей Айе! Пусть сидит с Кесой, раз не может усидеть со мной! Нашла себе, дурная… — Ее высочество изящно вставила словечко, явно услышанное от солдат в лагере; у Хайны покраснели уши под волосами. — Даже не пришла спросить: «Поедешь со мной или будешь сидеть тут, глупая баба?» Тихонько, как мышка, разбудила телохранительницу, и на тебе! Поехала!

— Если ее убьют — купишь себе новую, — спокойно ответила Хайна. — Если ее изнасилуют какие-нибудь недисциплинированные солдаты, то тем более мир не содрогнется. Но если убьют тебя, то королевы Дартана не будет. Даже если только изнасилуют — может появиться наследник трона, пусть и незаконный. Так ведь, ваше высочество? Не каждая женщина на дороге посреди леса создает одни и те же проблемы.

— Если меня изнасилуют, сварю себе снадобье.

— Ну, если ты только это поняла из всего, что я сказала… Конечно, снадобья все решают.

Эзена открыла рот, сразу же закрыла и открыла снова, коснувшись языком верхней губы.

— Есть хочу, — сказала она. — Найди мне какое-нибудь яблоко.

Похоже было, что здравый рассудок к ней вернулся.

— Не сбежишь? — спросила Жемчужина.

— О, смотрите — глупая Хайна, — сказала Эзена. — Куда мне убегать? Я знаю, что не могу идти в атаку во главе конницы Йокеса. Я так просто… говорила. Дай мне яблоко, я хочу что-нибудь съесть.

Черная Жемчужина увидела в своих мечтах день, когда княгиня полюбит шишки. Яблоко в лагере было найти весьма непросто. Плоды нового урожая еще не созрели, а с трудом добытые деликатесы из зимних запасов Эзена съедала с демонстративным отвращением, явно показывая, какое одолжение делает.

Хайна отправилась на поиски яблок. Сидеть рядом с княгиней и наблюдать ее кислую физиономию не доставляло ей никакого удовольствия.

Отряд из тридцати всадников, который пронесся галопом через лагерь, мчась к дороге, ведущей в Нетен, застиг Черную Жемчужину врасплох. Прекратив ссору с поваром (у которого яблоки были, но он пытался польстить Эзене, принеся их лично), она, раскрыв рот, уставилась на отвратительную лживую ведьму, скакавшую во главе своих гвардейцев. В конце концов обретя дар речи, она завопила, дала повару в морду и, словно лань, побежала напролом за конем, перепрыгивая через пни, корни деревьев, сгибаясь под нависшими ветками. Прикрикнув на подручного, она схватила одну из лошадей под уздцы, вскочила верхом и, ухватившись за заплетенную в косички гриву, словно лесной демон помчалась следом за своей госпожой. Эзена ездила верхом уже вполне сносно, но все же не настолько, чтобы убежать от своей Жемчужины.

Хайна догнала небольшой отряд еще до Нетена. Рявкнув на одного из солдат, она остановила его, отобрала коня, оставив взамен неоседланного, и помчалась дальше. Вскоре она оказалась рядом со скачущей галопом Эзеной. Княгиня посмотрела в сторону, а потом вниз, с неприкрытой гордостью показывая Хайне надетую поверх платья кольчугу. Эта гарантия полной безопасности, которую обеспечила себе ее высочество, окончательно лишила Хайну дара речи. В первое мгновение она была готова схватить лошадь княгини за поводья и остановить галоп, но ее высочество посмотрела на нее столь грозно, что Жемчужина отказалась от своих намерений. Плечом к плечу они въехали на узкие улочки Нетена, миновав пристань, а также огромную рыночную площадь, на которой, несмотря на раннее время, уже расставляли ларьки и прилавки. Вскоре они оказались за городом, на имперском тракте, который несколькими милями дальше выходил из пущи на равнину. Лошади перешли на рысь, стуча копытами по мосту. Хайна обернулась и сделала знак своим гвардейцам. Десять конников тотчас же выехали вперед; после второго приказа, отданного голосом, две короткие колонны отгородили женщин от леса по обе стороны дороги.

— Ваше высочество, — негромко сказала невольница, — сегодня после полудня вернемся к упражнениям c оружием. Будут упражнения и без оружия. Это единственная возможность, когда я смогу безнаказанно тебя поколотить.

— Заткнись, — ответила Эзена.

— А что касается Анессы, — добавила Жемчужина, — то никакой особой возможности мне не требуется. Если выглянешь сегодня из палатки, то увидишь, как я таскаю ее по лесу за волосы. Мы проедем еще пять миль, не больше, — закончила она тоном, не допускающим возражений. — До края леса шесть миль. О том, чтобы выехать на равнину, даже не думай! Если мы не встретим никого от Йокеса, то пошлем к нему гвардейца.

Княгиня хотела что-то сказать, но Жемчужина ей не позволила.

— Сперва закончу, — отрезала она. — У командира твоих войск полон рот работы. Неизвестно, дошло ли до битвы, но это не важно. Твоя безопасность, по сути, самый меньший повод для беспокойства, сильно сомневаюсь, чтобы Йокес впустил в лес какие-то вражеские силы и не дал об этом знать в лагерь. Но сейчас он делает все возможное для того, чтобы твой план удался. Ты же хочешь морочить ему голову, посылая каких-то гонцов за известиями, поскольку, видимо, к нему их прибегает слишком мало. Ты не в состоянии уследить за своими Жемчужинами, а вдобавок ко всему сама болтаешься среди деревьев. Великолепно, ваше высочество. Так ты уважаешь труд коменданта своих солдат, который готов проиграть сражение, беспокоясь за двух самых важных для него женщин. Ибо эти женщины не в состоянии усидеть на своих паршивых задницах. Продолжай в том же духе.

— Я и в самом деле не могла усидеть, — пристыженно призналась Эзена. — Хорошо, ваше благородие, сделаем так, как ты говоришь, — со всей серьезностью обратилась она к Жемчужине; это был знак извинения и искреннего уважения. — Остановимся в миле от края леса и пошлем за известиями солдата. Но не к Йокесу, а к командиру какого-нибудь отряда. Наверняка он что-то будет знать. Хорошо, Хайна?

Жемчужина нахмурилась, но долго сохранять грозное выражение лица не смогла. Ноздри ее дрогнули, и в конце концов она уже открыто улыбнулась.

— Я не в состоянии на тебя сердиться… Страшна судьба телохранительницы, которая охраняет того, на кого невозможно сердиться, — с сожалением сказала она. — Придумай себе какое-нибудь наказание, прошу тебя!

— Сегодня не буду завтракать, — решила Эзена.

Жемчужина коротко рассмеялась.

Они встали поздно; утро давно уже миновало. Солнце все выше поднималось над деревьями. Прекрасный весенний день был полон шумом леса и пением невидимых в гуще ветвей птиц. Где-то послышался стук дятла. Великолепный дартанский лес был прекраснейшим и спокойнейшим местом на свете. Невозможно даже себе представить, что где-то идет война.

Хайна отдала короткий приказ, и все кони снова пошли галопом, но лишь ненадолго. Из-за находившегося неподалеку поворота дороги появился конный отряд. Хайна сразу же узнала цвета отряда Дома. Во главе его, рядом с командиром, в сопровождении двоих с красными флажками на длинных древках ехали две женщины, одна в одежде телохранительницы, другая в военном платье, на огромном покрытом доспехами коне, улыбающаяся, с большим щитом на боку. Она волокла по земле треугольный белый флаг тысячника Армектанского легиона. При виде гвардейцев княгини она издала дикий возглас и с усилием заставила большое животное, которое едва могла обхватить ногами, перейти на рысь. Командир отряда крикнул что-то назад. Отряд остановился.

Вне себя от счастья, Анесса проехала между расступающимися гвардейцами и остановила коня перед Эзеной. Она хотела что-то сказать, но лишь выставила перед собой флаг, который забрала с того места, где отряды Малого Штандарта смели свиту тысячника конницы. Княгиня почувствовала, как теплеет у нее в груди, и двинулась вперед. Она коснулась щеки Анессы пальцами в знак того, что прощает ей бегство из лагеря, и двинулась прямо к своим солдатам. Под радостные возгласы она въехала в расступающийся строй, стараясь хотя бы на мгновение коснуться взглядом каждого лица, которое видела под краем шлема или поднятым забралом.

Йокес появился в лагере лишь вечером следующего дня. На опушке и возле самого леса он оставил большую часть своего войска, которое должно было следить за все сильнее укрепляемым лагерем имперских. Два легких отряда получили специальное задание отрезать врага от мира — теперь они играли в прятки с армектанскими конными полулегионами, заново сформированными из разбитых. Их было не слишком много… Комендант войск княгини привез точные данные о масштабах одержанной победы. На поле боя полегло больше тысячи конных лучников и еще столько же пехоты, считая тяжелораненых, которые попали в плен. Йокес, не опасаясь всерьез ошибиться, оценил, что в лагере имперских раненых без малого столько же. Погибли четыре подсотника, трое сотников и тысячник; два тяжелораненых сотника и надсотник попали в плен. Эзена не могла поверить, когда узнала размеры собственных потерь. Войска Сей Айе потеряли тридцать два человека погибшими и сто сорок три ранеными — в большинстве своем солдат, которые пострадали от стрел. У одного из стрелков в руках и ногах оказалось целых семь дыр от наконечников, которые, падая с неба, пробили кольчугу и, потеряв силу, вонзились в тело, к счастью, неглубоко. Кроме того, погибли двое рыцарей из отрядов подкрепления, несколько оруженосцев и арбалетчиков. Раны от стрел, хотя и болезненные, по большей части не были опасны для жизни и даже для здоровья; Йокес полагал, что уже вскоре подавляющее большинство раненых вернется в строй. Контуженных и слегка поцарапанных стрелами, которым не пришлось покидать свои отряды, в число потерь не включали. Самой большой, возможно, проблемой были покалеченные и раненые лошади, но в бою было захвачено около четырехсот прекрасных армектанских степных коней, точно так же обученных для езды в строю. Так что лошадей стрелков было чем заменить.

Несущие известие о победе гонцы разъезжались во все стороны света.

 

38

Тереза ощущала себя армектанкой — и никем больше. Вся ее жизнь была связана только с Армектом и ни с чем другим. Она с трудом могла вспомнить название деревни, в которой появилась на свет. Родителей уже не было в живых, так что она давно не посылала им денег, братья и сестры обзавелись собственными семьями… Во время последнего набора она взяла к себе в легион племянника, парня, который по-настоящему хорошо стрелял из лука и ни в каких протекциях не нуждался. Правда, за рекрутами она специально послала в свою деревню, хотя та находилась столь далеко, что если бы не жившая там родня, ей никогда не пришло бы в голову выбирать себе там солдат… Вот и вся «семейственность». Ее ничто не связывало ни с родной деревней, ни с каким-либо городом, хотя служить ей довелось во всех концах Армекта. Лучшие воспоминания у нее остались о маленьком форпосте на севере, где она получила офицерское звание, а потом, когда разразилась настоящая война, какой никогда там прежде не видели, под командованием превосходного командира, коменданта Р. В. Амбегена, снискала себе военную славу, сражаясь с тысячами алерцев. Вторым счастливым периодом ее жизни были годы, проведенные в Акалии. Постепенно она начинала считать этот необычный город своим. Мой город. Она наверняка могла бы так сказать, имея в виду нечто большее, чем просто город, где стоял ее гарнизон.

Новый командир Акалийского легиона не нуждался в ее присмотре, а тем более помощи, выводя в поле свои войска. Поехала она не за этим. Она поехала попрощаться с Акалией, ибо отправлялась на войну и могла с нее не вернуться. А кроме того, она хотела еще раз попросить свой город о помощи. Она отправлялась на войну, ее солдаты были голодны, и ей было все равно, что говорит имперский закон о финансировании гарнизонов.

Предупрежденный о прибытии командующей тысячник — еще недавно надсотник, ее заместитель, — приготовил бывшему коменданту гарнизона прием, о котором она даже не мечтала. В течение нескольких последних недель она не раз бывала в городе, решая бесчисленные вопросы, посещала гарнизон, но это были короткие рабочие визиты — и снова скачка верхом. Теперь она приехала несколько иначе, все в том же бело-черном мундире акалийской тысячницы, но с многочисленным сопровождением. За спиной у нее была десятка ее собственных конников — естественно, из гарнизона Акалии, поскольку именно этот легион она попросила ее сопровождать, а рядом двое гонцов и несколько командиров среднего ранга.

У ворот города ее приветствовала шеренга пехоты в полном боевом снаряжении.

Не слишком склонная к переживаниям командующая армией чувствовала комок в горле. Сам командир легиона выдвинулся верхом перед строем, отдал ей честь и присоединился к офицерам сопровождения, отведя коня назад так, чтобы все знали, кто настоящий хозяин в Акалии. Она ехала в гарнизон, видя по правую руку от себя длинный ряд солдат, по левую же — толпы горожан, которым она много лет обеспечивала безопасность на улицах. Военная тайна оставалась в силе, но все уже знали, что акалийский гарнизон отправляется на войну, что начинается какая-то кампания. За спинами людей виднелись прибитые ко многим ставням и дверям домов листовки, содержание которых сочинила она сама. Несколько таких пергаментов она позавчера прислала в Акалию — а теперь они были повсюду. Кто-то велел их переписать, оплатив расходы, в том числе и за срочность.

Солдаты, мимо которых она проезжала, по команде двигались следом за своей тысячницей, умело формируя строй из троек и держась ближе к домам по правой стороне улицы, поскольку левую заполонили горожане. Вскоре офицерская свита Терезы уже перемещалась во главе все растущей толпы, состоявшей как из дисциплинированных отрядов войска, так и беспорядочных масс простонародья. Самый короткий путь от городских ворот до казарм гарнизона не проходил через рыночную площадь, но ряды легионеров и горожан выстроились так, что надтысячница поняла — от нее ждут, что она подъедет к ратуше. Ни о чем не спрашивая, она поехала в ту сторону. Уже издалека она увидела заполнившие площадь толпы, перед ратушей же — нескольких членов совета, окруживших бургомистра. Явился даже воевода — человек, с которым она постоянно была на ножах, поскольку, как представитель Кирлана, он редко соглашался с военным комендантом округа, для которой имело значение лишь благо ее гарнизона. Она уже догадывалась, что все это значит, и не знала, сумеет ли достойно принять вызов. Оказавшись на рынке, она даже не знала, сойти ли ей с коня, или лучше, чтобы все хорошо видели ее, сидящую в солдатском седле. Раздался звук трубы, и шум толпы утих. Городской герольд, человек с могучим голосом, в полной тишине прочитал текст присланного ею воззвания — возможно, несколько жесткий, сухой и немногословный. Хорошо получились лишь слова благодарности жителям Акалиии и их представителей в ратуше; все остальное выглядело скорее требованиями, нежели просьбами. Привыкнув отдавать приказы и постоянно принимая неоспоримые решения, она вообще не умела о чем-либо просить — и поняла это перед лицом тысяч собравшихся на большой площади людей.

Герольд закончил читать воззвание. Отряд местных слуг, собранный когда-то по ее просьбе (просьбе? а может быть, требованию?), отошел в сторону, открыв проход на одну из ведущих к рынку улиц. Там стояли повозки Акалийского легиона, а за ними другие — открытые и закрытые, с деревянными или полотняными крышами, часто совершенно не похожие на те, что использовались в военных обозах. Нескончаемый ряд повозок, перемежающийся четверками вьючных животных; неровная змея, конец которой исчезал где-то в глубине города. Поочередно повозки, запряженные волами и лошадьми, тяжело трогались с места. Колеса глухо стучали по булыжникам, скрипели ящики с грузом. Толпа расступалась, пропуская неуклюжие экипажи.

Герольд читал теперь воззвание бургомистра, составленное от имени всех жителей города. Акалийцы снабдили своих легионеров предусмотренными уставом запасами еды и предоставили им второй резервный обоз. Кроме того, они обязывались посылать войску ежедневно, до завершения кампании, одну повозку с едой, пивом и водкой, кормом для животных и перевязочными материалами. Акалия согласилась принимать и лечить за собственный счет раненых солдат легиона. Тереза получила все, о чем просила, — и еще столько же.

Герольд закончил читать, тяжело нагруженные повозки грохотали, направляясь к городским воротам. Тереза не могла больше сидеть в седле. Она спрыгнула с коня, глубоко вздохнула и гневным жестом провела рукой по лицу. Еще раз вздохнув, она быстро подошла к бургомистру и обняла его — крепко, по-солдатски, на глазах радостных акалийцев. Послышались одобрительные возгласы, сразу же откуда-то донеслась музыка, городская стража освободила место для тележек с большими пивными бочками, из которых тут же выбили затычки. На бочки вскакивали жонглеры, появились странно одетые акробаты на ходулях. Горожане, демонстрируя постыдное отсутствие дисциплины, бросились к рядам солдат и начали с ними брататься, перекашивая шлемы на головах воинов, вынуждая их перекладывать из руки в руку щиты и топоры. Офицеры из окружения Терезы по образцу своего командира сердечно обнимали членов городского совета. Тереза протянула руку воеводе и кивнула ему в знак благодарности.

— Я ничего не знаю и ни о чем не слышал! — сказал он, пытаясь перекричать шум. — Не ради тебя и даже не ради этого города. Ради Армекта, ваше благородие!

Она еще раз кивнула, повернулась и вошла в толпу; каждый хотел коснуться ее мундира, грубой военной юбки, рукояти меча. Она знала, что не может прямо сейчас ехать в казармы. Впрочем, в том не было необходимости. Она давно уже послала за своими вещами, комната на верхнем этаже высокой башни уже несколько недель принадлежала новому командиру гарнизона. Если она хотела попрощаться с Акалией — то именно это она сейчас и делала.

Был уже вечер, когда усталая, немного пьяная, но очень довольная командующая Восточной армией смогла наконец выехать из города. Обоз Акалийского легиона давно скрылся за одним из многочисленных поворотов дартанского тракта, пропав за деревьями; за ним уже пошла конница первого полулегиона, чтобы опередить и сопровождать ценные грузы. Из города вышли также сплоченные колонны солдат, полный легион. Обоз поменьше, предоставленный Акалией, Тереза приказала остановить в нескольких милях за предместьем. Вскоре должны были подойти остальные легионы ее армии. У нее уже имелся провиант для этих солдат, повозки следовало распределить между всеми дартанскими полулегионами. Подаренной прекрасным городом еды не могло хватить навсегда, но было с чем начать кампанию. Пополнять сокращающиеся запасы и даже позднее, в случае необходимости, уменьшать дневной рацион — все же совсем не то, что начинать войну на пустой желудок. Как могли чувствовать себя солдаты, глядя на подпрыгивающие на ухабах, безнадежно разболтанные пустые повозки? Видя тощие вьюки, в которых ничто не могло появиться, поскольку каждый добытый квартирмейстерами кусок сразу же отправлялся в котел?

Думая о новом обозе, Тереза с мстительным удовлетворением решила, что командир Гвардейского легиона не увидит из этих запасов даже одного бочонка селедки. Все же они обе друг другу не подходили; несмотря на предпринимаемые с обеих сторон попытки поправить не лучшие отношения, дело весьма быстро дошло до первой стычки… Узнав о приостановке денежных поступлений для Восточной армии, Тереза обратилась к Агатре с требованием передать часть гвардейских запасов дартанцам, так, как это сделал Акалийский легион. Агатра твердо ответила: «Нет». Это были ее запасы, на ее собственных обозных повозках, и она не собиралась морить голодом своих отборных солдат, лишь бы набить животы каким-то бесполезным воякам. Тереза разозлилась, однако ничего не сказала; ей пришлось бы отобрать эти запасы силой, а это не входило в расчет. Потом, уже успокоившись, она признала, что тысячница в чем-то права. Собственно, только у одного из полулегионов Агатры, армектанского, имелись повозки и вьюки, набитые всяческим добром, — остальные снабжались намного хуже. Половина запасов одного полулегиона, разделенная между девятью другими, была каплей в море, дружеским жестом и ничем больше… Но такой жест все же следовало сделать. Упрямое убеждение дартанцев в том, что они недостойны даже гвардейских запасов, отнюдь не положительным образом влияло на боевой дух этих солдат. Терезе приходилось рассуждать, как командующей всей армией. Но Агатре — нет… Ее волновал только собственный легион. Впрочем, может, и справедливо.

В маленькой корчме в предместье, а вернее, уже за заставой (хитрый корчмарь знал, где поставить свое заведение) она остановилась вместе со своей свитой, чтобы подождать подхода войска. Легионы должны были подойти по боковой дороге, окружавшей город, — о парадном марше по улицам не могло быть и речи. Ответвление армектанского тракта, соединявшего ворота Акалии с округами Рины и Рапы, сходилось с дорогой до Роллайны у самой корчмы — именно потому Тереза не воспользовалась квартирами гарнизона. К тому же в соответствии с обещанием, которое она недавно дала десятнику, стоявшему на страже ее сна, ей хотелось как следует выспаться перед выступлением. Простой вояка многое в жизни повидал и действительно знал, что говорит. Командующая армией должна была отдохнуть.

Она не знала, что ее ждет еще один сюрприз…

Солдаты эскорта расположились в заранее заказанной большой комнате и выставили посты. Хозяин, которому осторожно и вежливо намекнули, что корчма не должна быть переполнена, принял это настолько близко к сердцу, что не только отказывал в комнатах проезжающим путникам, но и вообще выгнал всех, кто задержался дольше. Корчма стояла пустая. Офицеры из сопровождения Терезы разместились в маленьких комнатах, уступив лучшую командиру. Надтысячница не хотела оставлять после себя дурных воспоминаний, так что ночлег оплатила вперед, за счет собственного кошелька и личных средств офицеров (Агатра наверняка приказала бы принести себе бесплатный ужин в постель…) Сразу же стало ясно, сколь верно она поступила: корчмарь, шкурой чувствуя, что до конца жизни сможет рассказывать о военных, гостивших у него под крышей, взял поразительно дешево.

Тереза распаковала мешок конной лучницы — ибо таков был ее багаж. Собственными вещами, взятыми на войну, она могла бы обменяться с любым легионером. Запасные сапоги, рубашка, кружка, миска и ложка… Пара сухарей на черный день, маленькая кожаная фляга с водкой, чистая тряпка, которую можно разорвать на бинты, чтобы перевязать раны. Коротко подстриженной надтсячнице не требовался даже гребень. В обозе, правда, целая повозка была нагружена табуретами, складным столом, картами и письменными приборами, за ней ехала палатка главнокомандующей и разные необходимые мелочи, но это не были ее личные вещи — лишь полагающееся по уставу снаряжение надтысячника-коменданта армии.

Разместившись в опрятной комнатке, надтысячница спустилась в большой обеденный зал, собираясь заказать еду. Еще на лестнице она остановилась. Зрелище было единственным в своем роде: на полу, скамейках и прямо на столах сидели или попросту разлеглись около десятка разномастных котов. Сверкали желтые и зеленые глаза на больших мордах котов и несколько меньших, более треугольной формы мордах кошек. Тереза спустилась с последних четырех ступенек.

— Я набрал для тебя разведчиков, — лениво промурлыкал кот, сидевший на одной из скамеек. — Сам я уже на войну не пойду, но эта молодежь — совсем другое дело.

Надтысячница не знала, что сказать. Эти несколько четверолапых разумных представляли для армии немалую ценность.

— Армектанский легион сразу кладет жалованье десятника каждому коту, поступившему на службу, — наконец сказала она, садясь за один из столов. — И желающих вообще нет. Когда-то их было больше, но теперь все тяжелее найти кота-разведчика. У меня нет денег, чтобы заплатить вам столь высокое жалованье. Обратитесь в Армектанский легион, там с вами сразу подпишут контракты. Насколько я знаю, они потеряли в пуще всех своих разведчиков. Так же, как и я…

— Армектанский легион — не Тереза, — сказала большая серая кошка, поднимая белую лапу в Ночном Приветствии; кошки обычно говорили несколько разборчивее, чем коты, и эта не была исключением. — Какой интерес заниматься разведкой для какого-то Армектанского легиона? Пока что просто корми нас и выдавай расписки вместо жалованья. Когда-нибудь мы за ним явимся.

— Почему вы это делаете?

— Потому что война, — ответила кошка, уже слегка раздраженно. — А ты — прославленная тысячница Тереза. В этом году долго лежал снег.

Командующая армией еще могла догадаться о связи между войной и славой тысячницы (надтысячницы, о чем серая не знала) Терезы; но уж связи между войной, славой и снегом она не видела никакой. И было ясно, что никогда не увидит… У четвероногих имелись свои причины, совершенно непонятные тому, кто, не покрытый шерстью, ходил на двух длинных лапах.

— У тебя есть при войске портные, тысячница?

— Надтысячница, — поправила Тереза. — Я командую пятью легионами, и мои разведчики должны о том знать. Портные у меня есть.

— Пусть сошьют девять военных мундиров для нас. На севере кот может бегать без мундира, поскольку те твари знают, кому мы служим. Но здесь мы хотим носить мундиры. Контракт ты заключаешь с разведчиками, а не со шпионами.

— У меня есть даже две кошачьи кольчуги, я прикажу послать за ними на склад гарнизона… Знаю, что ваши разведчики не любят железа, но в такой большой группе могут найтись желающие. Я распределю вас между легионами, а в Акалийский и Гвардейский пойдет даже по восемь лап. Только двоих я оставлю при себе. Вместе вы служить не будете.

— Считаешь, что это плохо? — спросила серая, которая явно была главной среди всех. — Ведь даже совместная атака девяти разведчиков большой пользы не принесет.

Тереза давно знала, что коты обладают своеобразным чувством юмора. Своеобразным, поскольку кошачьи шутки всегда были язвительными и недвусмысленными. Коты не умели лгать и обманывать, и даже в шутках это было заметно.

— Совместная атака? — повторила надтысячница. — Ты служила в войске?

— Только он. — Кошка посмотрела на полосатого кота у стены. — Когда-то давно. Я знаю, что такое «совместная атака», так как давно дружу с солдатом.

Надтысячница улыбнулась своему старому разведчику.

— Завтра прикажу оформить для вас контракты. Можно на год или дольше. Я вас не знаю, так что сами выберите между собой командира.

— Зачем?

— Потому что так положено в войске. — Котам не хватало терпения общаться с людьми, но и людям порой не хватало терпения при общении с котами. — Командир получит более красивый мундир. С белыми нашивками десятника.

— В таком случае это я, — сказала серая. — Мое имя Чета, все меня знают. Я буду командиром.

Никто не возражал, тем более что половина будущих разведчиков уже спала.

— Надтысячница, — сказала Чета, исчезая за столом; она тут же вернулась и положила на стол что-то, что держала в зубах. — Взять его в обоз или оставить в Акалии?

Котенок, судя по виду, еще не умел говорить… С тех пор как Шернь дала котам разум, они жили почти так же долго, как люди, но быстрее взрослели и почти никогда не дряхлели в старости. Они не создавали семей и не чувствовали себя связанными с потомством — подросший котенок сразу же шел своей дорогой, как только это становилось возможным, пользуясь в лучшем случае опекой группы, которая его приняла. Кошки рожали одного, самое большее двух детенышей. Коты не учились говорить постепенно, как люди, — молодой кот впервые подавал голос, лишь обучившись речи в совершенстве. Этот наверняка уже не нуждался в материнском молоке. Чета была очень хорошей родительницей, если до сих пор не прогнала его на все четыре стороны.

— Пусть лучше останется в гарнизоне. — Надтысячница едва сдержала улыбку.

— Тогда пусть его отвезут, когда пошлешь за нашими кольчугами. Одну я хочу для себя.

— В большой комнате наверху, — сказала Тереза, — квартируют конники из моего эскорта. Идите туда спать. Познакомьтесь с товарищами по оружию. Завтра узнаете, каковы примерно планы командования, чего я ожидаю и на что следует обращать внимание. Конкретные приказы получите уже от командиров своих легионов. Ага, еще одно, — добавила она, зная, что для новых солдат это может иметь значение. — Военные мундиры будут разного цвета, красные, черные или голубые. Решите, кто в каком будет ходить.

Вопрос, видимо, действительно был серьезным, так как открыли глаза даже те, кто заснул. Кота не волновало, за что идет война, — но для него было крайне важно, как он будет на ней выглядеть.

Легионы Восточной армии, однажды тронувшись с места, уже никак не могли снова скрыться в тени военной тайны. В штабе имперской армии прекрасно понимали, что перемещение Терезы на исходные позиции для наступления на Дартан фактически является началом кампании на востоке. Этого уже нельзя было отменить. Достаточно рискованно было предполагать, что войска Эневена будут вынуждены отправиться на помощь Йокесу, прежде чем до Ахе Ванадейоне дойдут проверенные известия о второй армии империи. Однако подобный риск был неизбежен; с каждым днем росла вероятность обнаружения дартанских легионов, и меньшим из двух зол казалось подтвердить их существование, чем мучиться сомнениями, знает ли о них противник. А если да, то что именно он знает? Быстро проведенное наступление могло привести к тому, что Восточная армия появилась бы в Дартане почти одновременно с первыми вестями о ней. В худшем случае, даже если бы Эневен не вышел из-под Роллайны, оставался по крайней мере фактор неожиданности.

Но Эневен не пришел на помощь Йокесу, хотя — на что очень рассчитывали в командовании имперских войск — должен был это сделать, несмотря на поражение Каронена. Западная армия все еще существовала, и казалось невозможным, чтобы войска Сей Айе, пусть и добившись первого успеха, без какой-либо помощи справились с ней раз и навсегда. Однако К. Б. И. Эневен не помог Йокесу… Поступил же он как раз наоборот — покинул удобные квартиры под Роллайной и в самой Роллайне, а затем направился прямо к Тройному пограничью, оставляя слева стену Буковой пущи. С точки зрения имперского командования это могло означать лишь одно: в Дартане знали о существовании армии Терезы. Вопрос — насколько давно?

Известие о походе Эневена надтысячница получила на третьей ночной стоянке, после того как они покинули корчму у развилки дорог, — в неполных тридцати милях от Акалии. Вместе с тем пришел доклад о поражении Западной армии — и приказы, подтверждающие первоначальный план кампании. Восточная армия, в присутствии от двадцати пяти до тридцати отрядов Ахе Ванадейоне, знавших о ее существовании и идущих навстречу, должна была опустошить восточный Дартан и захватить Роллайну. Обещалась поддержка этого наступления Западной армией, после того как она пробьется через кордон Сей Айе. Были еще какие-то сказочные истории о передовых отрядах, которые отправила с целью отвлечь внимание морская пехота из Ллапмы и Нин Айе.

Тереза послала за всеми командирами легионов. Вместе со своим заместителем, тысячником В. Аронетом, она ждала их в своей палатке, за устланным картами столом. Искусству чертить карты армектанцы научились только от мореплавателей с Гарры, которые умели безошибочно водить свои эскадры среди сотен островов, проливов и мелей. Примитивные наброски, ранее известные в Армекте, не могли сравниться с творениями знаменитых гаррийских ученых, называвшихся картографами, — новое слово прижилось на континенте столь же быстро, как и само изобретение. Военные карты, которыми пользовалась Тереза, несколько походили на торговые: на них были изображены только дороги, соединявшие окружные и уездные города, реки на отрезках, где имелись мосты, паромные переправы и броды, кроме того, важнейшие естественные преграды, то есть большие леса, возвышенности и болота. Иногда еще какие-нибудь важные ориентиры; например, по каким-то причинам на всех картах, имевшихся у Терезы, хотя и отсутствовали деревни, был обозначен огромный валун, стоявший возле дороги из Акалии до Роллайны… Якобы он лежал ровно на половине пути. И собственно, все. Каждый командир по необходимости исправлял и дополнял свои карты, так что могло случиться, что на картах Терезы существовали города и броды, о которых не слышал Каронен, и наоборот. При каждой встрече командиров любого уровня служившие при войске картографы первым делом сравнивали и приводили к единому виду их карты. Несчастные трудились без устали; ведшие кампании тысячники и надтысячники обожали измазывать ценные карты, чертя направления ударов, заштриховывая районы группировок, прерывистыми или сплошными линиями обозначая рубежи обороны. На каждом привале военный картограф сперва искал место для своего стола и немедленно садился за перерисовывание исчерканных во время прошлого совещания карт. Наброски поменьше, лишь грубо отображавшие местность, бедняги чертили на раскачивающихся и трясущихся во время езды повозках.

Картограф акалийского гарнизона — теперь главный картограф Восточной армии — был человеком невероятно ленивым, а потому, что называется, находчивым. С тех пор как акалийские легионеры начали патрулировать Низкий Громбелард, ему заметно прибавилось работы. Не в силах этого вынести, он изобрел стойку, на которой держалась большая деревянная доска. По каждому требованию он рисовал на ней углем или мелом, обозначая лишь то, что было нужно в данный момент. Каждую неверно проведенную линию он легко мог исправить; перед следующим совещанием он выяснял, пригодится ли карта, оставшаяся от предыдущего, или надо рисовать новую. Тереза, прежде чем отправиться на войну, приказала изготовить еще три доски, каждую на отдельной стойке.

Тысячник Аронет знал содержание доставленных докладов и распоряжений. Но Тереза не знала Аронета… Как ей говорили, он был способным и добросовестным офицером. Но что он за человек? Надтысячница когда-то встречалась с ним, когда он еще носил звание сотника, но это было лишь мимолетное знакомство. Она не знала, что собой представляет этот мужчина, на десять лет моложе ее. Слишком молодой для тысячника. До сих пор она успела обнаружить в нем пару недостатков, несколько достоинств… Стоя перед доской с картой восточного Дартана, она думала, можно ли ему доверять.

Это был ее заместитель. Человек, с которым она должна была делить ответственность за судьбу армии, военные тяготы и невзгоды. Но он был и протеже Тарвелара, где размещалась штаб-квартира главного командования. Его наверняка прислали в том числе и затем, чтобы он наблюдал за ее действиями. Что ж, даже если и так, то что с того? Если она не могла положиться на своего заместителя, следовало это выяснить как можно быстрее.

Выгнав картографа из палатки, она села за стол наедине с тысячником Аронетом.

— Послушай меня, прежде чем соберутся все, — без лишних слов сказала она. — Я не могу подрывать авторитет главного командования, так что не стану говорить, что там сидят тупые придурки и любители сказок. Я запрещаю себе даже думать подобным образом. Они просто… неверно оценили положение дел. И возможности Восточной армии.

Язык надтысячницы никогда не отличался благозвучием, но Аронет уже достаточно хорошо знал командующую армией, чтобы понять — дело плохо. За несколько недель совместной работы он понял, когда следует молчать и уступать ей дорогу. Хуже всего было, когда она начинала выглядеть молодой и красивой. Обычно она была грубоватой, но вполне сносной в общении пятидесятилетней женщиной с весьма заурядной внешностью.

— Западная армия получила пинка под зад возле Буковой пущи, — продолжала она. — Нам пишут, что ничего особенного в том нет, но о потерях не сообщают. Так уж получилось, что я знакома с комендантом войск Сей Айе, который только что спустил с них шкуру. Если Йокес выиграл сражение — значит, выиграл. Наверняка он не заменил своих тяжелых конников на лучников легиона в соотношении один к одному. И даже один к двум. Так что Западная армия не сможет остановить рыцарей королевы, поскольку у нее хватает хлопот с войсками из пущи. А Эневен знает о нас и идет нам прямо навстречу. Кроме того, — она подняла распечатанное письмо, — приказы для Восточной армии звучат так: во-первых, широким фронтом, силами отдельных легионов, провести наступление на Дартан; во-вторых, наступать в сторону Роллайны, опустошая все частные владения; в-третьих, занять столицу. При штурме столицы нам обещают поддержку с запада. Интересно, каким образом они убедят Йокеса, чтобы он их пропустил? И рассказывают морские легенды о моряках из Ллапмы, которые… не знаю, наверняка сожгут какую-нибудь деревню возле города и снова сбегут на свои корабли. Весьма справедливо, ибо мы держим эти порты только потому, что Ахе Ванадейоне они не нужны. Но когда морская стража поднимет шум, туда пойдет какой-нибудь никому не нужный отряд, и спасение будет только на море.

— Я знаю про эти доклады и приказы, — осторожно напомнил он. — Что ты хочешь сказать?

— То, что я, собственно, не командую этой армией. Мне говорят не только, что я должна сделать, но еще и как. Кто решил, что наступление должно вестись силами отдельных легионов, то есть на пяти направлениях, а не на двух или четырех? Это, кажется, все же дело командующего армией? Что завтра? Пришлют приказ, чтобы два клина лучников шли направо, три налево, а гонцы оставались при обозах?

Он покачал головой. Больное место многих войн… В штаб-квартире всегда находился кто-то, желавший с расстояния в четыреста миль заменить полевого командира.

— Я заметил. Но что ты посоветуешь?

Она подошла к одной из досок и взяла кусок мела.

— Мы здесь… граница пущи здесь… Эневен идет двумя колоннами, туда… и неизвестно куда еще, первоначальные доклады противоречат друг другу. В дартанских городах у нас уже нет урядников трибунала, — напомнила она, — поскольку они сидят в казематах. Шпионы действуют без всякой поддержки, без средств и вообще не слишком усердно. Вестей об Эневене может больше не быть — до того момента, когда мы увидим перед собой его отряды. Возможно, что-то мы узнаем сами, а может, и нет. Объявляю военный совет! — проговорила она столь же язвительно, сколь и громко, чуть более красивая, чем обычно, из-за слегка раздувшихся ноздрей. — Советуй, заместитель! Сейчас сюда придут наши подчиненные, нужно будет что-то им сказать! Например, что нас списали на потери, мы должны ни больше ни меньше, как дать свободу действий Восточной армии, разойдясь отдельными легионами по всему северо-восточному Дартану, лишь бы сжечь побольше. Можем начать прямо здесь — в конце концов, это Дартан. Та деревенька неподалеку — чья-то личная или имперская? Во всяком случае, мы должны разойтись широким фронтом. Ни один легион не поможет в случае чего другому. Каким образом Восточная армия должна нанести удар по Роллайне, если ее уже не будет? Возможно, туда доберется один легион. Возможно, остатки второго. Но разве что скрываясь по лесам или переодевшись крестьянами — ибо сжигая и уничтожая все вокруг, они этого сделать наверняка не смогут.

— Я тоже так считаю, — неохотно проговорил он.

— Ну так что? В чем суть этого плана, тысячник? У тебя есть мысль, как убедить командиров легионов устроить безнадежную игру в поджигателей, из которой абсолютно ничего не выйдет? Ибо в конце этого славного боевого пути видно только одно — железную конницу Эневена. Неважно, тяжелая конница или легкая… В любом случае это конная армия. Битвы нам не избежать, ни отдельными легионами, ни всем вместе. Ее могла бы избежать Западная армия, но не мы. У нас четыреста шестьдесят конников и тысяча четыреста конных пехотинцев. Что с этим делать? Отправить передовые отряды? А если крестьяне с вилами прогонят эту конную пехоту? Не знаю, на что рассчитывает командование. Вероятно, на то, что мы напугаем рыцарей. — Она снова села за стол. — И кто знает, может быть, это даже удастся. Но на что они рассчитывают дальше? Ведь напуганные рыцари не разъедутся по домам, чтобы спасать свое добро, но именно за это добро опасаясь, помчатся на нас всей толпой, так быстро, как только смогут. Никто не свяжет их силы на западе. Кто будет противостоять даже трем или четырем отрядам? Одинокий легион голодных поджигателей?

— Что ты имеешь в виду? Вернее, что собираешься делать? Ведь что-то ты делать собираешься?

— Я собираюсь разбить Эневена, — спокойно сказала она. — И только потом выполнить приказы Тарвелара. Поскольку только тогда они будут выполнимы.

Несколько мгновений он смотрел на нее так, будто она повредилась рассудком.

— У нас шесть тысяч легионеров, из них две с половиной тысячи полноценных. А у Эневена — около тридцати отрядов. Пусть даже двадцать с небольшим… От восьми до двенадцати тысяч человек, не считая пехоты при обозах, а этих солдат тоже несколько тысяч. Солдат, не слуг! Не знаю, в состоянии ли наша армия захватить хотя бы один обоз.

Тереза понимала, о чем говорит Аронет. Дартанские отцы и сыновья Домов забрали с собой на войну значительную часть своих личных войск, которые когда-то держали в основном для блеска, поскольку для поддержания порядка хватило бы и половины. И самое большее половина осталась на страже владений. Остальные были при обозах, охраняя многочисленные повозки своих господ. Обозы Эневена стерегли несколько тысяч хорошо вооруженных пехотинцев. Этих людей не стоило недооценивать. Явление, о котором молчала история первой армектанско-дартанской войны.

— Если случится чудо, пройдут дожди и размокнут все луга… Если нам даже удастся застать врасплох Эневена… — перечислял тысячник, — наши шансы выиграть битву не больше чем один к десяти.

— Дождь пока не собирается, так что самое большее один к двадцати, — спокойно поправила его Тереза. — Может, дождь и пойдет, но в это время года трудно рассчитывать, чтобы лило не переставая две недели. Это Дартан, а не Громбелард.

— Тогда на что ты рассчитываешь?

— На этот шанс, один из двадцати, — ответила она. — Ибо каковы шансы исполнить приказы Тарвелара?

Аронет молчал. Может, подсчитывал?

— Значит, так ты на это смотришь, — наконец пробормотал он. — Одна большая битва, одно чудо. Ну да, так бывает. Но пять отдельных легионов, пять сражений, пять чудес… В самом деле, не о чем и говорить.

— Что мы скажем командирам легионов? — вернулась она к вопросу из начала разговора.

— А что бы ты им сказала?

— Например, что Эневен идет на Акалию, желая уничтожить единственный легион в этих краях, о существовании которого ему известно. Что он не знает про Восточную армию, и мы попытаемся застичь его врасплох.

— Кто в это поверит?

— А ты не подумал, что такова может быть правда? — Тереза не строила иллюзий; рыцари королевы наверняка знали о ее слабой армии, но она пыталась поднять боевой дух как себе, так и своему заместителю. — Впрочем, мы что-нибудь придумаем, лишь бы не стало ясно, что командующая армией нарушает первый же полученный приказ, — сказала она с нескрываемой грустью и горечью. — Первый раз за всю карьеру… Поверишь? Когда-то я пошла в атаку на полторы тысячи алерцев, имея за собой двести пятьдесят конников… Но в том приказе было больше смысла, чем в том, что я получила сегодня. Я не выполню этот приказ. Или, вернее, попытаюсь выполнить его так, как могу. Попытаюсь устранить то, что делает этот приказ невыполнимым, и лишь потом сделаю все, что приказано. Пункт за пунктом. Поможешь мне? Или пошлешь доклад в Тарвелар, чтобы меня сняли с должности? Впрочем, прежде чем придет ответ, я все равно сделаю то, что собираюсь сделать.

Он продолжал смотреть на нее.

— Никакого доклада я не пошлю, за кого ты меня принимаешь? — наконец сказал он. — Но я снова подсчитываю наши шансы… и шанс победить даже не один к двадцати. Пусть бы дождь шел и целый месяц, что с того? Ведь эти проклятые рыцари вырежут нас даже пешие. Здесь никого не должно было быть, мы собирались наступать на покинутый край, к которому в лучшем случае мчались бы какие-нибудь одиночные отряды, выдернутые с запада для помощи… Но теперь? Наши красные легионы можно вообще не брать в расчет. — Аронет не видел, что происходило под Буковой пущей, когда отборные северные отряды, намного лучшие, чем собранные на скорую руку дартанские клинья, попадали под копыта копейщиков, но умел привлечь воображение. — Я не представляю себе, как можно поставить этих людей против атакующей тяжелой конницы и даже против пеших арбалетчиков. У тебя есть что-нибудь, кроме задиристого нрава старого командира конницы?

Она невольно усмехнулась.

— Старого в смысле опытного, — поспешно пробормотал он, окончательно смутившись. — Я не имел в виду, ну… что ты старая.

— Сейчас дам тебе пинка под зад, — сказала она, искренне веселясь. — Похоже, идут наши тысячники… Побеседуем позже. Что мне сейчас говорить?

— Что хочешь, — покорно ответил он.

— В таком случае спрячь этот приказ и делай хорошую мину, что бы я ни сказала.

 

39

Въезд ее княжеского высочества в Роллайну был подготовлен весьма тщательно. Сперва города достигли основательно преувеличенные вести о победоносной битве войск Сей Айе с имперскими легионами — преувеличенные потому, что требовалась красивая легенда, геройские поступки, а не серая военная действительность. Лично командовавшая тяжелыми полками княгиня, в золотых доспехах, под охраной рослых телохранителей-копейщиков, сама повела свой самый большой отряд на бой, что и стало основной причиной победы — вот какие истории рассказывались во всех корчмах столицы. Доходили известия о тысячах растоптанных и уничтоженных лучников, из которых лишь немногим удалось укрыться в укрепленном лагере, где они сидели голодные, все чаще думая о том, чтобы сдаться в плен.

Правда была совершенно иной. Уже два дня после сражения Йокес не мог спать от огорчения, что не разбил имперских до конца, жалея своих солдат. А ведь еще недавно он сам рассказывал княгине, как трудно сломить боевой дух имперских легионов! Реорганизованная имперская конница покинула лагерь, как только это стало возможным, и исчезла, разойдясь по всему краю. Тут и там заполыхали деревни. Два легких отряда Сей Айе несколько раз натыкались на какую-то колонну и терпели поражение за поражением, теряя в погоне за конными лучниками раненых и убитых. Наконец пришло известие уже не о поражении, а о катастрофе — пытаясь настичь врага, отряд передовой стражи в пылу атаки оказался посреди болот, где увязли все — и имперские, и княжеские. Но у имперских были луки… На сухую местность сумела выбраться едва ли половина легких конников Сей Айе.

Возле самой Буковой пущи легионеры спали посменно, а солдаты Йокеса не спали вообще. Из укрепленного лагеря выходил один отряд за другим, изображая наступление. Возле лагеря разворачивалась одна или две колонны, к ним присоединялась третья… Они по очереди выдвигались вперед и возвращались, не дойдя до середины поля. Солдаты тяжеловооруженных отрядов Сей Айе десять раз в день выстраивались рядами в лесу и на дороге, ожидая, что будет дальше. Но дальше не было ничего… Ночью все начиналось сначала. Йокес не мог недооценивать эти начинавшиеся и не заканчивавшиеся маневры, поскольку не знал, какой из них пойдет дальше, а рано или поздно должно было случиться настоящее наступление. Однако имперские, напротив, знали, атакуют ли они на самом деле, и не будили своих солдат без необходимости. Такая игра не могла продолжаться вечно. Йокес сознавал, что его измученные и беспомощные солдаты вскоре начнут падать духом. Он начинал тосковать по тому мгновению, когда из лагеря наконец последует настоящий, дневной или ночной (скорее всего, именно ночной) удар. Вот только имперские уже знали, чего ожидать от солдат Сей Айе. Если бы им удалось перенести всю тяжесть боя в лес, среди деревьев, сражавшимся в пуще пешим отрядам столкновение с пехотой обошлось бы дорого. Лишенные же помощи пеших конников лесничие удержать пущу не могли. Во всяком случае, не в сражении против шести тысяч хорошо обученных и нередко опытных легионеров.

Предводитель войск княгини Эзены не знал, насколько отчаянно на самом деле положение имперских легионов. Ручей возле деревни, не говоря уже о колодцах, не давал достаточного количества воды для людей и всех животных, как верховых, так и тягловых и вьючных. Никто не предполагал, что в этом месте на много дней встанет вся Западная армия. Дождя все не было. Конница ушла из лагеря прежде всего для того, чтобы поддерживать себя собственными силами. Ночной штурм Буковой пущи был намного ближе, чем предполагал Йокес; имперские не могли больше высидеть в переполненном — хотя и постоянно увеличиваемом и укрепляемом — лагере, в котором находился весь их обоз.

Но советники княгини знали, что первый успех нельзя растрачивать впустую. Больше всего на этом настаивал посланник. Знаток истории Шерера прекрасно знал, сколь переменчивы пути военной судьбы; когда его спрашивали, он постоянно говорил одно и то же: «На Роллайну!» И княгиня приняла вызов. Возможно, самый трудный из всех, перед которыми она до сих пор оказывалась. Ей предстояло появиться среди людей, которые еще недавно считали ее невольницей-узурпаторшей; она должна была доказать, что достойна всяческого восхищения, и подчинить всех своей власти.

Вслед за легендами, распространявшимися главным образом для простонародья, в столицу пошли известия, предназначавшиеся для других ушей. Дартанские носители родовых инициалов с едва скрываемым беспокойством, но и с любопытством ждали женщину, которая вовлекла Золотой Дартан в войну против всей мощи империи. За этой женщиной стояло старое дартанское предание, которое подтверждали столь значительные и влиятельные лица, как К. Б. И. Эневен, готовый сражаться и умирать за дело новой госпожи. Такие, как славный солдат М. Б. Йокес, уважаемый и ценимый почти во всем Шерере, происходивший из рода суровых рыцарей-воинов. За ней стояли большие деньги, поступавшие из Буковой пущи, которую она получила от старого князя К. Б. И. Левина, человека, возможно, и странного, но вне всякого сомнения первого магната в Дартане, род которого имел свои корни в этой земле. Наконец, за ней стояла невероятно опытная и сильная армия, разбивавшая в прах дисциплинированные армектанские легионы, — ибо независимо от того, какими легендами обросло сражение, поражение имперских войск оставалось неоспоримым фактом. В том, что княгиня действительно возглавляла атаку, многие сомневались, но военными действиями она руководила наверняка, по образцу древних монархов посылая приказы вождям своей армии; она также могла и в самом деле вместе с рыцарем Йокесом командовать битвой возле пущи. Мужчинам и дамам дартанских Домов не слишком хотелось получить кого-то столь могущественного… Того, кто даже в большей степени, чем имперский князь-представитель, мог навязать всем свои собственные, неведомо какие законы. Все боялись новых порядков.

Дворец дартанского вице-короля, после того как он покинул Роллайну, попросту разграбили… Знаменитые столичные Дома, сперва крайне несмело, потом все отважнее, а после ликвидации ни на что не способного дартанского трибунала попросту нагло присвоили себе все имущество имперского представителя. Лишь возвращение под столицу железных полков Эневена остудило пыл магнатов, рыцарей, а в особенности их жен. Эневену не требовалось, как Эзене, сражаться за свою значимость и положение; ими он обладал давно, а теперь к тому же был овеян славой выдающегося вождя, победителя во многих битвах, за которым стеной стояли его верные отряды. Сотня, а может быть даже и больше, известных и менее известных Домов связывала все свои надежды с Эневеном и войной, которую он вел, а впятеро больше Домов видели в этой войне, по крайней мере, какую-то пользу. Имелись такие, кто готов был поверить во что угодно и любую истину счесть своей, поддержать мечом любое дело, которое поддерживал вождь, ибо на военной почве, возделываемой под его надзором, росло их значение, богатство и положение. Уже сейчас многие рыцари с прекрасными инициалами перед именем, но без гроша в кармане обогащались за счет военных трофеев и платы за выкуп пленных, и все это в лучах хвалы и славы.

Поддерживаемый такими людьми Эневен остановился под Роллайной и без каких-либо церемоний прогнал из дворца, много веков назад построенного для дартанского короля, всех непрошеных гостей. Оскорбленный одним из них, он сразу же вызвал его на арену, притом таким образом, что проглотить обиду было никак не возможно. Высмеяв тяжелые турнирные доспехи, он предстал перед смельчаком в своих помятых во время похода латах и порубил его, но так, чтобы все видели, что в Дартане действительно идет война. Он сам поселился в прекрасных покоях и начал расспрашивать, почему они стоят пустые, даже со стен содрана драпировка. Он принимал гостей, разговаривал, общался… Не прошло и недели, как в дворцовых коридорах и залах снова появилось немало предметов украденной обстановки. Суровый вождь Ахе Ванадейоне вежливо благодарил каждого, кто «отобрал ценные предметы у неких неизвестных грабителей», и обещал, что как только узнает, кто эти грабители, немедленно пошлет за палачом, что обычно заканчивалось более или менее поспешным прощанием. Когда он снова отправился на войну, в столице остался лучший из его отрядов, Малый. Рыцари и их свита охраняли дворец, ожидая ту, которая должна была в нем вскоре поселиться.

У Йокеса мурашки бежали по спине, когда он отправлял в Роллайну элитный отряд Дома, самый сильный из всех — словно он страдал от избытка солдат. Хотя даже если бы и страдал… Войско должно сражаться; он терпеть не мог, когда его использовали для политики. Но было очевидно, что ее высочество не может появиться в столице в окружении ста гвардейцев. В отряде Дома, кроме силы и представительности, каких не было ни у какого другого рыцарского отряда, имело значение кое-что еще. Не только закованные в латы боевые кони копейщиков, не только великолепные доспехи. Значение имели цвета старокняжеской линии рода К. Б. И., дубовые листья, увенчанные короной, и в довершение — родовые инициалы рыцарей, выступавших под знаменами Эзены. Кроме комендантов штандартов и командиров отрядов все прочие воины чистой крови служили именно под гордым знаменем отряда Дома.

Уже на заставах широко раскинувшихся предместий войско приветствовали толпы зевак. О приезде ее княжеского высочества знали уже два дня. Толпы становились гуще, по мере того как конники Дома, с копьями в руках и на боевых конях, приближались к воротам Госпожи Сейлы. В Роллайне имелись еще Королевские ворота и ворота Госпожи Делары, но объезд вокруг города ради совершенно бессмысленного жеста, каким являлся въезд через Королевские ворота, в планы не входил. Во главе процессии ехал командир отряда, а рядом с ним — бесподобно красивая светловолосая девушка в расшитом золотом военном платье, поверх которого блестела золотая кольчуга. На поясе девушки висел меч, клинок и рукоять которого сверкали от драгоценных камней. Шепотом передавались слухи, что это жена возглавляющего отряд рыцаря. Дальше шли грозные всадники Дома, некоторые в рыцарских плащах. Для парада по улицам города их выстроили в колонну по трое: в каждом ряду шел копейщик или средневооруженный в сопровождении двух конных арбалетчиков, а сбоку пеший слуга вел коня. Всадники держали в руках копья, пики или арбалеты.

Отряд произвел ожидаемое впечатление — вне всякого сомнения, это был лучше всего снаряженный и обученный тяжелый отряд Шерера. Ни в одном рыцарском отряде — и даже в клине императорской гвардии — не были покрыты доспехами все боевые кони. Честно говоря, полную конскую броню могли себе позволить лишь очень немногие. Мало того, все тяжело- и средневооруженные конники были облачены в полные доспехи, лишь незначительно различавшиеся, чего вообще не бывало в сборных рыцарских отрядах. Как обычно, сильнее всего отличались головные уборы, хотя большинство копейщиков носили забрала, а средневооруженные — закрытые и полузакрытые шлемы. Даже стрелки на покрытых короткими попонами лошадях, с одинаковыми щитами на спине, в сплошных кольчугах, усиленных наколенниками и налокотниками, выглядели великолепно. При виде четырехсот человек, стоимость брони и вооружения которых равнялась цене снаряжения пяти обычных отрядов, у зевак глаза вылезали на лоб. Все уже знали, что в Сей Айе далеко не один подобный отряд. Естественно, не все они были столь же многочисленны — самый маленький Голубой отряд насчитывал всего сто пятьдесят всадников, — но толпы на улицах Роллайны не могли знать таких подробностей; впрочем, их не знал почти никто. Обвешанные оружием солдаты не спеша проезжали под сводом ворот, высекая подковами искры на мостовой, хорошо видимые в темном туннеле. Кроме копий, пик или арбалетов в руках, а также мечей и рыцарских кинжалов на поясе виднелись еще подвешенные к седлу топоры, булавы, нагайки и прочее оружие, которое каждый всадник считал необходимым.

За всадниками двигалась сомкнутая полусотня пеших арбалетчиков — лучшие солдаты, каких смог выбрать Йокес среди стрелков. Вооружение и снаряжение этих людей, по сравнению с идущей впереди конницей, не производило особого впечатления, но внимание привлекал их идеально ровный шаг. Этот небольшой отряд включили в свиту ее высочества специально для знатоков. Любой, кто имел хоть какое-то представление об армии, должен был оценить дисциплинированность этой пехоты и мысленно задать себе вопрос: действительно ли силу Сей Айе определяет только конница? По той же самой причине за полусотней арбалетчиков шла другая, не столь дисциплинированная, зато необычная — лесные стрелки в зеленой, коричневой и серой одежде, в живописно развевающихся за спиной плащах с капюшонами. Символ Буковой пущи, легендарная лесная стража, о которой ходило множество невероятных историй. Прирожденные следопыты и охотники, знатоки дебрей, жители дикого леса, недоступного человеческому взгляду. Гроза браконьеров и сбежавших в лес бандитов — о скольких смертельных схватках, о скольких лесных засадах могла бы рассказать чаща! И в самом деле, эти люди походили на героев самых невероятных рассказов — смельчаки и забияки, в какой-то степени, возможно, дикари, с торчащими за спиной разноцветным оперением стрел, прекрасными луками и арбалетами в руках, все с мечами и тяжелыми охотничьими ножами.

За лесной стражей ехали двадцать легковооруженных, но великолепно снаряженных всадников в цветах Дома, а дальше — сама княгиня, окруженная весьма немногочисленной, воистину военной свитой. С каждой стороны ее отгораживал от толпы ряд конных гвардейцев, таких же, как и те двадцать впереди. Люди жадно вглядывались в лицо самой таинственной женщины Шерера, которая ехала с безразличным видом, иногда улыбаясь и обмениваясь несколькими словами с офицером в мундире гвардейца или сопровождавшей ее женщиной с красотой самой дорогой невольницы — Жемчужины из невольничьего хозяйства. Но эта Жемчужина наверняка была телохранительницей — прекрасная девушка с каштановыми волосами, правившая конем со свободой, свойственной отменному всаднику, одетая в серебристую кольчугу и красную накидку, с мечом и кинжалами на двух поясах. За княгиней ехал в обществе двух молодых вооруженных женщин (судя по всему, телохранительниц) мужчина ничем не примечательной внешности, с перекошенным в странной улыбке ртом, но хорошо одетый — единственный во всей свите человек без какого-либо оружия. Сама княгиня ехала в мужском седле на прекрасной буланой дартанской кобыле, в синем военном платье с широкой юбкой; поверх платья серебрилась дорогая кольчуга. Это была очень красивая женщина, видимо, достаточно высокая, насколько можно было судить по тому, как она сидела в седле, с широкими бровями и решительным взглядом, с иссиня-черными волосами, затянутыми шелковой сеткой. Толпа не знала, что о ней думать.

Но неведение длилось недолго.

Удивительной была легкость, с которой госпожа пущи умела завоевывать души людей. Воистину королевский дар… Разговаривая с прекрасной телохранительницей, княгиня заметила что-то в толпе и бесцеремонно остановила коня. Казалось, только теперь она увидела стоявших вдоль улицы горожан. Не обращая внимания на возражения вооруженной спутницы, она нарушила строй своих гвардейцев, протолкалась до первого ряда зевак и с улыбкой наклонилась, протягивая руку с серебряной клипсой, которую только что сняла. Перепуганная женщина с ребенком на руках готова была попятиться, но малыш отважно потянулся к блестящей штучке, и княгиня искренне рассмеялась, поглядывая на телохранительницу. Она тут же кивнула матери получившего подарок малыша и что-то сказала, но покоренная ее человеческим, по-настоящему теплым жестом толпа приветственно взревела, и слов ее никто не услышал. Ее высочество взмахнула рукой, приветствуя жителей столицы столь же естественно, как до этого отдала клипсу. Она снова смеялась. Как же это нравилось людям! Капризные жители большого города, каждый день видевшие самых знаменитых рыцарей и их прекрасных жен, не ожидали появления смеющейся женщины, которая в сопровождении роскошного войска, богатая и могущественная, наклонялась к ним, готовая поговорить… Смотревший на все это Готах-посланник в сотый раз повторял про себя, что Эзена добьется всего, что запланирует. Но он вынужден был признаться и кое в чем еще. Во лжи… а может быть, только ошибке. Он ехал рядом с Роллайной, первой из трех дочерей Шерни, легендарной королевой Дартана. Эзена была Роллайной. Неважно, действительно ли князь Левин вырвал ее у Полос Шерни; неважно даже, существовала ли Роллайна когда-либо вообще… Если до сих пор ее не было, то именно сейчас она появилась, настоящая, и телом и душой. Она обладала силой и могуществом, каких не могли дать даже Полосы. Это была сила человека, который точно знает, к чему стремится, знает свое место в мире и наверняка сумеет его занять.

Приветственные возгласы не смолкали, распространяясь все дальше и дальше, подкрепляемые взглядом и улыбкой, а иногда одним лишь жестом Эзены. Никто не бросал этим людям золотых и серебряных монет. Кто-то им просто улыбался, и этот кто-то был по-настоящему счастлив.

Ибо ее княжеское высочество на самом деле любила детей, но жест с клипсой был намеренным и расчетливым. Зато уже мгновение спустя Эзена ощутила странное тепло в груди; город откликнулся ей, и она почувствовала, что это именно ее город. От расчета не осталось и следа — госпожа Доброго Знака с каждым шагом становилась все более счастлива, и люди это счастье видели. Искреннюю радость той, кого стоило приветствовать; а стоило именно потому, что она была благодарна им за приветствие.

Замыкающие процессию конные гвардейцы ехали среди гула разбуженной столицы, которая в одно мгновение обрела свою госпожу. Ту, которая была совсем не похожа на князя — представителя императора, дартанца на службе у чужого монарха, откуда-то присланного и куда-то отозванного. Ту, которая до этого никогда не была в Роллайне, но приехала, так как хотела здесь жить, так как здесь должен был быть ее дом и место, а не только занимаемый с чьего-то соизволения пост. До людей доходило, что они вышли на улицы не из праздного любопытства… Они вышли, чтобы многие годы спустя говорить детям и внукам: «Я видел, как королева въезжала в город…»

Для простонародья Эзена стала королевой еще до того, как миновала предместья.

В Роллайне, может бьггь, и не хватало места, но только во внешнем кольце. Город был построен в виде двух окружностей, одна внутри другой. Внутренний круг включал в себя Королевский квартал, со времен возникновения империи переименованный в Княжеский. Теперь к нему должно было вернуться его прежнее имя.

Огромный королевский дворец — а позднее вице-королевский — не подавлял своим видом. Главная часть здания была одноэтажной, в дартанском стиле. Лишь крылья взмывали вверх — знаменитые «башни» Роллайны, вмещавшие больше залов и комнат, чем какое-либо другое строение на свете. Но сама середина дворца, построенная с мыслью о царствующей семье, была меньше, чем дом княгини в Сей Айе. И спланирована она была похоже… Эзена чувствовала себя почти как дома. Больше всего ей не хватало узкой комнаты с выходящими в сад окнами. Парк за домом был совсем другим… Сперва он даже развеселил княгиню. На большой поляне в середине Буковой пущи проложили каменистые аллейки, посадили декоративные кусты. В середине самого большого города Шерера пытались создать дебри. За дворцом Эзена видела лес. Маленький, смешной, трогательный лес. Но это было нечто близкое ей, нечто очень нужное. Княгиня поняла, насколько она сжилась со своим огромным лесом. Похоже, она обманула посланника… Она скучала по своей поляне.

Но здесь был маленький лес, в котором шумели сосны, щебетали птицы, а на дерево взбежала белка. Словно… словно по приказу старого князя в Роллайне создали нечто, что должно было приветствовать госпожу Сей Айе, напомнить ей об опеке, которой ее окружил могущественный род воинов пущи. Княгиня ощущала эту опеку постоянно. Прав был мудрый Готах, доказывая, что ее сила происходит из мечты, из снов поколений рыцарей. Она чувствовала в себе все эти мечты, от всей души желала их осуществить, ибо они были столь же велики, как армектанская госпожа Арилора. Дартан не знал ничего подобного. Не знал, ибо мечты эти были скрыты в мрачной пуще, где ждали в течение многих веков.

Ее высочество полюбила маленький лесок за домом, ибо он связывал ее со всем тем, что придавало смысл ее существованию.

В лагере возле Нетена, еще до отъезда в столицу, Анесса занялась подготовкой к пребыванию в Роллайне. Она написала письмо Кесе. Охранявшая Сей Айе Жемчужина знала, что потребуется княгине, а вернее — кто. Одновременно с Эзеной (но через другие ворота) в Роллайну въехал присланный из пущи отряд невольников, урядников и придворных. Во время военного похода княгиня могла иметь при себе двух или трех невольниц, но в столице прислуги требовалось несколько больше. Кеса решила, что пока хватит восьмидесяти душ, не считая тридцати с лишним придворных и урядников. С собой они привезли все самое необходимое, поскольку Анесса дала знать Кесе, что дворец разграблен и неизвестно, что в нем, собственно, осталось. Княгине доставили двадцать с лишним платьев — некоторые Анесса перечислила как необходимые, о других подумала Кеса, — а также полтора десятка пар обуви и множество женских мелочей. Впрочем, это было не так уж много для того, кто привык переодеваться по три раза в день… Эзена, правда, порой бунтовала и расхаживала в рубашке прачки, но обычно — по крайней мере в том, что касалось одежды, — вполне соглашалась с Анессой… И именно первой Жемчужине предстояло оказаться самой несчастной в Роллайне. Кеса, без малейшего сожаления, послала ей лишь несколько платьев; остальные должны были прибыть позже, на повозках, целый обоз которых готовили в Сей Айе. Но на это требовалось некоторое время, и несчастная Анесса вообще не знала, что надеть. Она могла показаться на людях ровно шесть раз; потом оставались лишь два домашних платья, не предназначенных для глаз гостей. Единственным выходом было вернуться к Йокесу; там, в суровых лагерных условиях, можно было по очереди показываться в пяти военных платьях. Война есть война, известное дело.

Обиженная Анесса явилась к Эзене и сухо сообщила ей, что не может быть ей ничем полезна. Эзена способна была на сочувствие лишь тогда, когда с ней случалось в точности то же самое, что и с пострадавшим, — будь у нее шесть платьев, она плакала бы вместе с Анессой над своей и ее судьбой. Но платьев у нее было почти тридцать, и она не понимала, что имеет в виду Жемчужина.

— Как это — «не можешь быть полезна»? А чем?

— Ничем.

Эзена обустраивала спальню совсем не в том месте, где спал князь — представитель императора. Отряд невольников тащил кровать размером с корабль. Времени на глупости у нее не было. Ей не хватало слуг, поваров… Всего. Только Жемчужин у нее было в самый раз и даже на одну больше.

— Послезавтра большой прием для всей чистой крови, которая течет в этом городе, — сказала она. — Вернее, не прием, а… Как это назвал Готах? Неважно, во всяком случае, я послала больше трехсот приглашений. Эневен, к счастью, оставил мне человека, который знает тут всех, но я не уверена, не пропустила ли кого. Я не буду заниматься гостями, для этого у меня есть первая Жемчужина. Невероятно дорогая, но наверняка достойная своей цены.

— Первая Жемчужина голая.

— Очень хорошо, пусть будет по-армектански, — твердо заявила ее высочество. — Не морочь мне голову, я как раз переношу кровать.

Анесса не позволила так просто от себя отделаться.

— Ваше высочество, я считаю…

— Нет-нет, никакого «ваше высочество», — прервала ее Эзена. — Что я должна сделать? Одолжить тебе платье? Выбери себе какое-нибудь, укороти и расставь спереди. Не сюда! — крикнула она, быстрым шагом пересекая комнату и глядя на кровать, о которую тяжело опирались побагровевшие невольники. — Ближе к середине! Изголовье с другой стороны.

Анесса пошла к Хайне.

У Хайны было еще меньше времени, чем у Эзены. Первая Жемчужина жаловалась подруге, едва поспевая за ней бегом. Хайна запоминала расположение дома, подсчитывала на пальцах гвардейцев, выбирала места, где они должны были подпирать стены, так чтобы каждый видел двух ближайших товарищей.

— В крыльях пока никого нет, — сказала она Анессе, прерывая ее чуть ли не на полуслове. — Я уже знаю, почему у представителя был целый полулегион алебардщиков. А мне нужно вдвое больше. Три смены стражи, по пятьдесят человек в крыльях и сотня здесь. Со вчерашнего дня пытаюсь с этим справиться… Думай вместе со мной! — бросила она Анессе. — Кого мне дать ей в сопровождение? Послезавтра здесь будет вся Роллайна! Все вверх дном, кто-то украл даже двери и выбил окна, а она послезавтра устраивает бал!

— Попроси дать тебе конников Дома, — покорно сказала блондинка.

— Наверное, так и сделаю. Будут стоять в тронном зале.

Анесса разыскала Готаха.

У Готаха было время — и очень дурное настроение. Он отправился в Роллайну по явно высказанному желанию княгини, но пока что ему было совершенно нечего делать. Больше всего его сердило то, что он не мог оказаться в трех местах сразу. Он хотел увидеть, как пойдут дела у княгини в Роллайне. Не в меньшей степени ему хотелось сопровождать Йокеса, с которым он в последнее время почти подружился, найдя в бывшем тысячнике терпеливого слушателя; Йокес никогда прежде не знал никого, подобного историку-посланнику, и лишь на старости лет узнавал много интересного об истории войн и войска в Шерере. Политические потрясения вызывали у него смертельную скуку — зато о переменах в вооружении, тактике и стратегии, а также о важнейших битвах, оказывавших влияние на судьбы мира, он готов был разговаривать целыми ночами. Он умел соотнести полученные сведения с ситуацией, в которой находились его собственные войска, так что для него это не было лишь пустой болтовней. Он учился, углубляя необходимые командиру знания. Будучи наблюдательным и умея думать, он задавал интересные вопросы и делал весьма ценные замечания. Посланник чувствовал, что скорее Йокесу, чем Эзене, нужен сейчас советчик, тем более что он отправил назад своего заместителя, командира отряда Дома, и был теперь один против имперской армии возле леса. Готах хотел как можно скорее вернуться в военный лагерь под Нетеном или вообще сразу явиться в палатку командира, на полянке возле того места, где дорога выходила на равнину. А еще больше тянуло его в Сей Айе, где он, правда, был совершенно лишним, но мог получить кое от кого бокал вина и крылышко цыпленка на сон грядущий.

Анесса выбрала крайне неудачный момент. Посланник ее попросту прогнал, вообще не оценив, что первая Жемчужина пытается исполнить свою обязанность. Она должна была выступать в роли величайшей драгоценности своей госпожи, свидетельствовать о ее богатстве, заниматься гостями, служить советом, и все это в грубой власянице. Обиженная невольница ушла, не сказав ни слова. Печаль ее была столь безгранична, что Готах, несмотря на дурное настроение, вновь на мгновение задумался о том, что творится в душе этой красивой и по-настоящему умной девушки. Та, которая обдумывала финансовые кампании, вела почти все дела Сей Айе, могла ездить по Дартану и диктовать условия известным рыцарским Домам — вместе с тем готова была плакать из-за отсутствия платья. Мудрец Шерни мысленно обругал себя за то, что не нашел терпения для Анессы, ибо было совершенно ясно, что сейчас сделает невольница, а именно — найдет какого-нибудь беззащитного беднягу, писаря или невольника-слугу, вонзит ему в горло ядовитые зубы, прибавит обязанностей, лишит всех прав и пообещает увольнение со службы или продажу в первое попавшееся невольничье хозяйство. И полбеды, если только это. Она могла еще отправиться в путешествие по улицам Роллайны и за половину серебряной монеты отдаться какому-нибудь бродяге в корчме, ведь именно так поступает голодная женщина в дырявых лохмотьях, которой в глаза заглядывает нищета. В отношении Анессы посланник порой бывал чересчур несправедлив. Он не любил первую Жемчужину и готов был поверить во что угодно из того, что о ней говорили, лишь бы оно свидетельствовало о бездонной пустоте.

Мудрец Шерни сидел в пустой разграбленной комнате, которую ему указали. В домике лесной комендатуры удобств было и то больше… Кроме двух стульев, в комнате не осталось никакой обстановки. Ему пообещали какую-нибудь койку на ночь и канделябр с несколькими свечами, но их он должен был получить еще прошлым вечером, когда перешагнул порог дворца, — и не получил. Кончилось тем, что пришлось ночевать в какой-то из комнат западного крыла, на третьем этаже, где на кровати милостиво оставили набитый сеном матрас. Теперь мудрец сидел на стуле и тупо смотрел в окно. Он уже успел пройтись по дворцу, когда вечером искал постель, а потом побывал в другом крыле, где когда-то жили придворные представителя: князь забрал их с собой, когда бежал в Тарвелар. Разнообразной обстановки во дворце оставалось достаточно, чтобы обустроить одноэтажную часть здания, но именно на первом этаже, где жил сам представитель, когда-то было больше всего ценных и наиболее доступных предметов. Первый этаж разграбили почти дочиста, а Эневен смог вернуть лишь часть этого имущества. Все, что еще имелось во дворце, теперь приходилось собирать из разных залов и комнат. С этой работой не могли справиться восемьдесят невольников, даже если свою помощь предлагали солдаты. Готах знал, что княгиня Эзена должна как можно быстрее договориться со знатными родами Роллайны (ему было крайне интересно, как она это сделает), поэтому он ничего не требовал, в конце концов, поспать можно и на полу…

Важнее всего сейчас было подготовить тронный зал и несколько других, необходимых для приема армии гостей. Сам тронный зал, устроенный в расчете именно на такие собрания, вместил бы два отряда конницы. Но в зале состоится только прием для глав дартанских родов. Столичные рыцари и магнаты не могли явиться во дворец одни, без жен, без свиты, без обязательных Жемчужин… Всех этих людей невозможно держать во дворе перед домом. Хотя погода все еще не подводила, и Готах подумывал, не предложить ли такую идею Эзене. Дартанские обычаи допускали выставление под открытым небом столов для свиты и прислуги. Анессе, вместо того чтобы беспокоиться насчет платья, следовало организовать подготовку к большому пиршеству. Собравшимся в зале рыцарям предстояло разговаривать с Эзеной, но потом нужно подать какое-то угощение. Какое? Где?

Готах не знал, что беспокоится он зря. Анесса, которая хоть и осталась по вине Кесы без платья, как обычно, оказалась на высоте. Необходимые распоряжения давно уже были отданы; первая Жемчужина, несчастная и недовольная, встала в этот день как никогда рано и самые важные вопросы решила сама, а остальные поручила кому положено. Когда Готах размышлял о том, чтобы устроить пир во дворе (что было невозможно, поскольку гости должны были как-то подъезжать к дому), в Королевский квартал уже начинали вкатываться тяжело нагруженные повозки. На них доставляли столы и скамейки, которые слуги сразу же вносили во дворец и расставляли в коридорах восточного крыла, которое выглядело лучше всего. На них расстилали скатерти, а на тех расставляли посуду. Было куплено множество совершенно ненужных вещей, лишь затем, чтобы всей столице было о чем говорить. Торговое представительство Сей Айе в Роллайне могло удовлетворить большую часть заказов, но ему поручили лишь ведение расчетов и представили список покупок… Анесса из кожи вон лезла, лишь бы потратить как можно больше. Десятки столов, сотни подсвечников и тысячи свечей покупали у конкурентов. Были заказаны еда и напитки, которые послезавтра пойдут прямо на столы, поскольку дворцовые кухни и подвалы пока не могли справиться с этой задачей. Все это стоило немалых денег. Но финансы Буковой пущи, несмотря на неслыханные закупки, сделанные в последнее время (все еще приобретались многочисленные имперские владения), пока еще не лежали в руинах, постоянно латаемые и пополняемые спекулирующими на денежном рынке казначеями. Впрочем, если бы даже дело обстояло иначе, первая Жемчужина готова была основательно опустошить казну Доброго Знака, лишь бы продемонстрировать, на что способна ее госпожа. Эти расходы имели политическое значение. Казалось, что подготовить в течение двух дней, в разграбленном дворце, пышный прием для нескольких сотен женщин и мужчин чистой крови, в сопровождении впятеро большего числа слуг и членов свиты, практически невозможно. Но деньги творят чудеса, и Анесса намеревалась доказать, что ее госпожа с легкостью совершает невозможное. Посланник, изумленный размахом, с которым велись приготовления, в душе поневоле отдал должное первой Жемчужине, у которой находилось время на раздражающие капризы, но до этого она сняла с плеч княгини, по сути, все хлопоты. Эта невольница, будь она даже вдвое более праздной и капризной, стоила любой суммы золотом (в последнее время, впрочем, скорее серебром). Она могла брать на себя ответственность за крайне важные решения и в полной мере пользовалась всеми своими полномочиями. Но так бывало всегда, даже в Добром Знаке. Княгиня, конечно, была исключительной женщиной, но вдобавок ко всему у нее имелись союзники, о которых другие могли лишь мечтать. Ничто не мешало ей в течение всего дня устанавливать свою кровать, а потом лежать в ней, размышляя только о том, как вести игру с дартанскими родами. Хайна заботилась о ее безопасности и присутствии гвардейцев, Йокес и Эневен руководили войной, Кеса вела дела в Добром Знаке, а Анесса занималась всем остальным. И у нее еще оставалось время на жалобы.

Назавтра княгиня Эзена, пользуясь прекрасной погодой, весь день отдыхала в своем лесу за домом, беседовала с посланником и кормила белок орехами, поскольку знала, что к приходу гостей все будет уже готово.

 

40

Места в огромном тронном зеле вполне хватило, особенно если учесть, что в нем появились только главы родов. Разосланные приглашения, выдержанные в лучшем тоне и собственноручно подписанные Эзеной (княгине триста с лишним раз пришлось написать свое имя, которому предшествовали родовые инициалы, но без каких-либо титулов) вежливо и даже с долей шутки извещали о «военном совете, на котором будут приняты важные для королевства решения». В нескольких словах давалось понять, что на этом «военном совете» ждут только тех, кто должен прийти. Готах, которого ее высочество попросила о помощи, основательно намучился, составляя текст этих приглашений. Он не мог никого обидеть и вместе с тем, исполняя желание княгини, не хотел допустить, чтобы в тронном зале собрались все дамы Домов с Жемчужинами, какие-нибудь оруженосцы и неизвестно кто еще. Прибывающие пары трудно было бы разделять силой, так что уже в коротком приглашении должно было содержаться известие о том, чего княгиня ожидает от своих гостей.

Мудрец Шерни с задачей справился.

Кеса, возможно, и не любила Анессу, но и глупа она тоже не была… Присланное из Сей Айе платье, в котором первая Жемчужина встречала гостей, не давало ей никаких поводов для сожаления. Огромное голубое одеяние, настолько дартанское, насколько это было возможно, вне всякого сомнения принадлежало к самым дорогим предметам одежды, которые когда-либо видели в Шерере. Всего за один вечер Жемчужину княгини Эзены и саму Эзену возненавидели несколько сотен женщин, большинство из которых могли иметь только невольницу первого сорта; Жемчужины остальных дам чистой крови на фоне Анессы и ее платья выглядели поддельными. Прекрасная блондинка, несшая на себе около трехсот бриллиантов, вплетенных в украшавшую платье золотую вышивку, выглядела по сравнению с другими Жемчужинами так, как отряд Дома по сравнению со сборным отрядом рыцарей. С полной свободой, привыкшая приказывать самым знаменитым родам, Анесса приглашала женщин в обеденный зал, многозначительно сокрушаясь по поводу обязанностей, которыми вынуждена заниматься княгиня, прежде чем покинет мужское общество; с другой стороны, она шутливо сочувствовала магнатам и рыцарям, которых даже в безопасной столице война разлучала с супругами. Не один из этих магнатов и рыцарей бледнел или слегка краснел под взглядом невольницы, которая несколько месяцев назад вовсе не шутила, спокойно говоря: «А вот, господин, долги твоего Дома…» Встреча с таинственной госпожой Буковой пущи выглядела не слишком опасной по сравнению с мимолетным взглядом первой Жемчужины, в голубых глазах которой крылось короткое: «Я помню…»

Прибыли почти все приглашенные. Ибо независимо от того, кто и что думал о неясном происхождении княгини-невольницы, о каких-то сказках и легендах, об освобождении Дартана из-под власти императора, никто не мог недооценивать женщину, по приказу которой только что были разбиты лучшие на свете войска — Армектанский легион, многие столетия не имевший достойного противника; женщину, которая многое могла добыть мечом и еще столько же просто купить; женщину, за которой с оружием в руках стояли многочисленные семейства, чтившие рыцарские традиции своего края.

Занявший место позади большого трона Готах, возведенный в ранг первого советника ее высочества, наряду с остальными ждал, когда в зал придет госпожа Дома и что скажет. Он не знал, каким образом она решила навязать свою волю представителям самых знаменитых родов, которые в большинстве своем все еще ее не поддержали, ни собственными мечами, ни как-либо еще. Самое большее они сохраняли сдержанный нейтралитет, да и то в основном из-за расписок, которые когда-то показывала Анесса. Конечно, не каждый задолжавший бывал в Сей Айе. Но почти каждый должник имел друзей и союзников, от которых он требовал поддержки. Княгиня через посредство первой Жемчужины обращала подобные ситуации в свою пользу. Но теперь речь шла о чем-то большем: речь шла о признании фактической властительницы и ее регентского титула, от которого уже вела прямая дорога к королевской короне. Регентство имело в Дартане очень долгую и пышную традицию. В краю, вечно сотрясаемом родовыми войнами, где возвышались и рушились династии, чтобы уступить место выборным властям, а потом снова наследственной монархии, где вечно царило безвластие — назначали регентов, как на время малолетства монарха, так и по сотне других причин. Самой частой причиной была война. Регенты военного времени, будучи временными правителями, сохраняли власть до окончания политических заварушек. Но теперь добиваться титула регента предстояло женщине, которую подавляющее большинство влиятельных персон видели впервые в жизни. Не каждому хватало смелости, чтобы — под видом каких-то своих дел — выйти на улицы столицы именно тогда, когда ее высочество въезжала в город, и хотя бы бросить взгляд на ее свиту. Большинство делали вид, что не знают о том, что дворец в Королевском квартале кем-то занят. Занят ее высочеством К. Б. И. Эзеной, княгиней Доброго Знака, которая каким-то… весьма необычным образом стала женой старого князя Левина. О которой говорили — страшно подумать! — что когда-то она была невольницей. Правда, против этого возражали такие люди, как его благородие К. Б. И. Эневен, и даже, что важнее, его сводный брат Кенес, который когда-то сам начал процесс против якобы невольницы, а теперь сражался на ее стороне. Готах читал все эти мысли в глазах собравшихся. Он верил в княгиню Эзену, но и испытывал определенные опасения. Он не знал, как эта молодая женщина поведет себя перед лицом сотен самых знаменитых дартанцев. Каким образом она потребует титул регента, а тем самым права монарха?

В зале преднамеренно поддерживалась некоторая военная строгость. Вдоль стен, неподвижно опираясь на мечи, выстроились самые знаменитые солдаты отряда Дома. По обе стороны от возвышения, на котором стоял трон, — только двое гвардейцев. У больших входных дверей ждал в полном гвардейском обмундировании комендант стражи в сопровождении лишь четырех своих солдат. Все это действительно напоминало некий военный совет.

Двери открылись без какого-либо предупреждения. Среди шума многочисленных разговоров очень отчетливо раздался лязг доспехов стоявших у стен солдат, которые подняли мечи в военном салюте, а потом опустили их, заскрежетав остриями о пол. Грохот стальных рукавиц, ударяющихся о бронированные груди, мгновенно погасил ропот в зале. В наступившей тишине все лица повернулись к дверям, из-за которых доносился звук шагов нескольких гвардейцев. Комендант Охегенед еще немного подождал, а потом громким и отчетливым голосом офицера просто сказал:

— Ее королевское высочество княгиня-регент К. Б. И. Эзена, госпожа Доброго Знака.

В зал вошли четверо гвардейцев и сразу же заняли места по обе стороны от узкого красного ковра. Княгиня в сопровождении вооруженной Черной Жемчужины спокойно направилась прямо к трону.

Готах стоял, ожидая с бьющимся сердцем, что произойдет дальше. Эзена разыграла все по-своему… Он должен был догадаться! Она не собиралась никого ни о чем просить, даже чего-либо требовать. После слов Охегенеда каждый из гостей мог выбирать — остаться в зале или уйти.

Кто-то, похоже, хотел было двинуться к дверям, но тут же застыл неподвижно, видя, что остальные не трогаются с места. Сколько было таких? Посланник знал, как действует воля одного на толпу. Вслед за первым смельчаком двинулись бы другие. Сколько? Могли уйти даже все. Посланник ждал первого смельчака. В толпе из трехсот человек… Никого?

Но Эзена тоже знала, как чувствует и мыслит толпа. Во имя Шерни, откуда? Откуда эта деревенская девушка, невольница и прачка, знала о таких вещах? Двери оставались открытыми достаточно долго для того, чтобы никто не посмел заявить, что княгиня заперла всех своих гостей; достаточно долго, чтобы любой решительный человек мог через них выйти. Но решительных в толпе никогда не было. Большие створки медленно закрылись, сомкнувшись с отчетливым стуком. Все. Никто не ушел, и уже было ясно, что не уйдет. Ибо как? Бессмысленно дергать дверь, вцепившись в большую ручку над головой. Время прошло, возможность исчезла. Ее королевское высочество Эзена позволила каждому принять решение, после чего сочла вопрос исчерпанным. Закрытым, как двери в тронный зал.

Готах смотрел на идущую к нему женщину в огромном красном платье, которое заказал старый властитель Сей Айе с мыслью о королеве Дартана. Ни одна дама Дома не могла бы надеть подобное одеяние, поскольку выглядела бы в нем смешно — переодетая королевой… Где она могла бы ходить в таком платье? По крутой лестнице в собственном высоком доме-дворце, на одной из улиц Роллайны? А может, в каком-нибудь имении на краю света? Кто и где мог в такой одежде принимать гостей, не навлекая за себя усмешки за спиной? Но здесь, в тронном зале дворца дартанских монархов, шла по королевскому пурпуру — нетерпеливо поглаживая пальцем какой-то документ — высокая женщина, у которой, похоже, было не слишком много времени. Она оделась без особых излишеств, драгоценных камней на платье блестело немного, а волосы, затянутые в шелковую сетку с рубинами, наверняка не требовали полдня на укладку. Она пришла решить некие дела, но, несомненно, ее уже ждали другие, вероятно, более важные или хотя бы не менее важные. Подойдя к возвышению, она поднялась по трем ступенькам, обменявшись взглядами с посланником, который в сотый раз вынужден был мысленно повторить, что нет никакой прачки Эзены, есть лишь женщина, которая родилась, чтобы стать властительницей могущественной державы. Она повернулась лицом к залу и сказала:

— Приветствую всех. Прошу прощения за беспорядок в моем доме, слишком долго здесь не было хозяина. Но то же можно сказать и обо всем государстве… Мы это исправим.

После чего она присела, беззаботно сминая свое огромное платье, на поручень трона — так, как порой присаживаются на край любимого кресла. Но над этим креслом сияла узкая четырехзубая княжеская корона, какой не было ни у кого другого в этом краю. Этот большой трон еще не так давно был символом власти императорского представителя в Дартане.

— Мы будем часто встречаться, — продолжала она, бросив нетерпеливый взгляд на частично развернутый пергамент у себя в руке, содержания написанного на котором никто не знал, — поскольку мне трудно заниматься всем и мне не раз потребуется помощь. Сегодня я хотела бы услышать, на какую помощь я могу рассчитывать. На вооруженную — уже знаю, что нет. Мои рыцари и солдаты как раз сейчас умирают во имя того, чтобы мы могли спокойно поговорить. — Она наконец положила документ и обвела взглядом сотни лиц у подножия трона. — Я понимаю, что дартанские Дома из Роллайны могут здесь, в столице, служить королевству лучше, чем на полях сражений. Сейчас мы об этом поговорим, но сперва — дела, не терпящие отлагательств.

Стоявший чуть сбоку и сзади от трона посланник увидел над высокой спинкой руку, подзывавшую его к себе, и тотчас же приблизился.

— Позови писарей, ваше благородие, — негромко сказала Эзена.

Готах поклонился и подошел к небольшой двери за троном.

Он сразу же вернулся вместе с несколькими скромно одетыми людьми, несшими многочисленные свитки. Последний тащил конторку, которую можно было также разложить в виде небольшого столика. Княгиня-регент с полнейшим спокойствием разглядывала собравшихся, словно желая запомнить всех, кто вдали от полей сражений составлял достаточно большой, состоящий из одних рыцарей отряд. Пока что она не задала ни единого вопроса, зато звучали такие слова, как «государство», «королевство». И спокойные утверждения вроде «мы это исправим», «мы поговорим». Всем этим людям никогда не приходилось решать подобные вопросы.

Им нечего было сказать, поскольку не было никакого королевства, только Первая провинция, управляемая князем-урядником, которого то назначали, то отзывали… Несколькими фразами ее высочество обрушила на прибывших весь груз ответственности за решение судеб собственного края. Но Готах знал, насколько тонка линия, по которой она шагала. Всего лишь паутинка отделяла свободу властительницы, которая сидела, как ей нравилось, и не могла этим никого обидеть, от поведения неотесанной простолюдинки, которая не понимает, где находится и с кем говорит. Пока что она не допустила ни малейшей ошибки, изображая перед собравшимися… ну да, королеву, которая еще вчера была в поле со своими войсками, а теперь вернулась в столицу, чтобы решить какие-то важные вопросы — чуть ли не на ходу, поскольку война не могла ждать.

Но в любой момент она могла споткнуться. Одно неосторожное слово или даже в буквальном смысле запинка… Готах вспотел при мысли о том, что (обычное дело, всего лишь случайность!) ее высочество, к примеру, потеряет равновесие на своем поручне и забавно взмахнет руками, чтобы не упасть… От подобного могла зависеть судьба великого государства. Через год королева будет иметь право даже растянуться во весь рост на лестнице. Но не сегодня.

— Ваше высочество, — сказал кто-то из первых рядов зала.

Там стояли наследники самых знаменитых родовых инициалов. Эзена посмотрела на подавшего голос. Представителей некоторых самых известных родов она велела подробно описать, собрала о них кое-какие сведения… Но говорившего она не узнала.

Она даже не заметила того, что сразу же заметил Готах, — что она одержала очередную победу. Она уже привыкла к титулу, но из зала не прозвучало допустимое, но неясное «госпожа»… Для собравшихся, вне всякого сомнения, она была «ее высочеством», то есть по крайней мере полноправной наследницей старокняжеской короны. С тех пор как она села и заговорила, никто не верил, что эта женщина в пурпуре когда-то была подневольной прачкой.

— Да, слушаю.

— Слишком быстро все происходит, ты всего три дня в столице, госпожа. — Мужчина лет пятидесяти или чуть старше был опытным оратором, не употребляющим слов, которые он не мог бы взять назад. — Здесь, в Роллайне, случаются не менее важные события, чем на полях сражений. И так же как на полях сражений, любое действие может иметь самые разные последствия. Далеко не всегда желательные.

По сути, он не сказал ничего, и вместе с тем явно обозначил свое присутствие. С этого мгновения он мог считаться первым союзником или самым отважным противником княгини, в зависимости от дальнейшего развития событий. Именно с такими людьми ее высочеству предстояло теперь разговаривать.

И делать это она умела.

— Собственно, ты ничего не сказал, ваше благородие. Что ты имел в виду? Спрошу даже иначе: какие и чьи действия в Роллайне могут привести к нежелательным последствиям? Дартан у нас только один. Все необдуманные поступки нужно давить в зародыше.

— Ваше высочество, я не имел в виду никаких конкретных действий.

Магнат отступил назад.

Несколько мгновений она задумчиво разглядывала его.

— Нет-нет, — сказала она. — Ваше благородие, нас здесь триста с лишним человек. Если каждый из этих людей захочет высказаться в столь же содержательном тоне, то лучше помолчим до утра. Потом распрощаемся. В конце концов, все решения я могу принять и сама.

Где-то раздался приглушенный смех, который поддержали еще несколько голосов. Публично полученный урок был болезненным, а у говорившего в зале имелись не одни только друзья. У княгини же — не одни только враги…

Она не могла позволить себе совершить ошибку и потому выбрала только три лица, относительно которых у нее не было ни малейших сомнений. Совершенно лысый, хотя еще не старый магнат в первом ряду у подножия трона был ее противником. Многие дартанские Дома открыто отошли от рыцарских традиций, что было тем более легко, поскольку подобную позицию поддерживал Кирлан. К таким родам принадлежал, к примеру, стоявший в их главе Дом А. Б. Д., один из самых знаменитых в Дартане. Первого мужчину этого Дома, который когда-то искал приключений с мечом в громбелардских горах и привез оттуда жену-дикарку, все считали чудаком. Но К. Д. Р. Васанен, тот самый лысый магнат, которого узнала княгиня, был потомком знатного рыцарского рода. Воином, который демонстративно не отправился на чужую войну.

— Ваше благородие, — мягко спросила княгиня-регент, — что ты можешь мне сказать? Край очень нуждается в таких воинах. До сих пор ты на войну не отправился. Почему? Хотя, может, это даже и к лучшему, потому что благодаря этому я могу лично вручить тебе подарок… У меня их целых два, но дам я только один! — с улыбкой добавила она.

Застигнутый врасплох рыцарь не знал, что ответить. Сидящая на подлокотнике трона женщина, которую он видел впервые в жизни, почти в одной и той же фразе спрашивала его о причинах, по которым он не пошел на войну, и говорила о каких-то подарках. Он не был хорошим оратором, в отличие от предшественника, а Эзена это знала и сознательно сбила его с толку. После короткой паузы, когда он наконец решился ответить, княгине ответ уже не требовался, она разговаривала со следующим гостем. Молчание его благородия К. Д. Р. Васенена заметили все. И все восприняли его одинаково: рыцарь не сумел ответить, почему он не отправился на войну…

— Ваше высочество, — обратилась княгиня к статному мужчине средних лет, которого подробно описала ей Анесса, ибо он был верным, хотя и тайным союзником, — а почему ты не поехал воевать? Или ты тоже ждешь подарка?

Тот ответил ей смелым и даже слегка многозначительным взглядом.

— Не именуй меня высочеством, госпожа, поскольку новокняжеские короны раздали в Дартане столь многим и столь разным людям, что стыдно признаваться в том, что ею обладаешь. Мне всего хватает, госпожа регент, так что подарка я не жду. Но я давно тебя поддерживаю и могу это доказать. Мало того, я хочу служить тебе и дальше, но при одном условии.

Дом А. Б. Д. диктовал свою политику трети родов Дартана. Его благородие Байлей стоил пяти рыцарских званий. Почти никто не знал, что этот человек — тайный приспешник княгини.

— И условие это?..

— Только одно: ты не станешь приказывать мне служить с мечом в руках. Мне безразличны рыцарские традиции, и я не боюсь этого сказать. Меч ни разу не принес мне счастья. Но я коренной дарт, регент, моих отцов породила из этой земли сама Шернь, они ниоткуда сюда не прибыли. Я отдаю тебе все, что у меня есть, ибо не хочу, чтобы на этом троне сидел чужой, а сам я сесть на него не сумею.

Четкие, спокойные слова доходили до всех. Ясно было, что рядом с княгиней-регентом стоят самые знаменитые семейства. Близок был момент, когда человека, который выступит против нее, назовут изменником… Почти никто из всех собравшихся в тронном зале, еще просыпаясь утром, не дал бы и серебряной монеты за будущее этой никому не известной женщины. Но женщина эта сразу же доказала, что она у себя дома, в своем собственном дворце, а другие это лишь подтверждали.

— Ваше высочество, — сказал К. Д. Р. Васанен. — Я все же хотел бы ответить на вопрос, почему я не поехал на войну.

Гордый рыцарь думал и говорил не спеша, но ничего не боялся. Он был готов рявкнуть на весь зал: «Потому что ты узурпаторша!», начав таким образом скандал. Эзена не могла допустить скандалов, подрывающих ее еще не окрепший авторитет.

— Можешь ничего не говорить, господин, я и так знаю. Но я обещала тебе подарок. Земли Ан Селле Моэна и еще… — Она снова заглянула в пергамент, который держала в руке. — Еще Берег Храбрых. Кажется, это за межой? Десятка полтора деревень, какие-то пруды, красивые леса… о, и даже городок с правом торговли! Я купила все это у империи и могу сделать с ним что захочу. А я хочу их тебе подарить, ваше благородие.

Эзена оглянулась на писарей и кивнула. Тотчас же принесли два опечатанных документа. Она взяла их, поднялась с подлокотника, сошла с возвышения, встав перед ошеломленным магнатом, и протянула руку.

— Вот документы на собственность, — сказала она. — Возьми их, ваше благородие, и никогда больше не приходи в мой дом. Никому не нужны рыцари, которые не стоят ни на той, ни на другой стороне. Можно ценить друзей или уважать врагов, с тобой же непонятно что делать. Прошу, господин, вот твои новые земли. Или… — задумчиво добавила она, убирая руку, — или я дам тебе кое-что другое.

В зале царила гробовая тишина.

— Я дам тебе возможность пойти на войну в моем войске. Явишься на коне, в доспехах и со свитой, с собственными припасами и всей отвагой, какую ты носишь в сердце в память о великих предках. Два дара, ваше благородие. Владения, которые у меня здесь и за которыми достаточно протянуть руку… Или кровь, возможно даже смерть на войне, но и моя благосклонность. Простой выбор.

Среди нескольких сотен рыцарей и магнатов трудно было найти человека, который не затаил бы дыхание. Появившаяся ниоткуда королева, державшая в руках документы, похоже, на все имперские владения в Дартане — ибо стол был просто завален свитками, — готова была раздавать их противникам или предлагать взамен свою милость. Такого торга не вел в Дартане еще никто. Но у кого хватало сил, чтобы одарять собственных врагов? Дартанская чистая кровь, порой слегка испорченная, замутненная, все же оставалась чистой кровью. Когда-то рыцарь Эневен прочитал письмо, из которого узнал только, что оно не было написано рукой невольницы. Его благородие К. Д. Р. Васанен мог до сих пор не поддерживать дело, в которое не верил. Но теперь перед ним стояла высокая женщина в королевском платье и говорила: «Бери деньги и уходи или сражайся за меня, и я буду к тебе благосклонна». Прямо и презрительно она предлагала войну или — со всем уважением — перемирие.

У Васанена не было в жилах чуждой крови. Он долго молчал, но на этот раз ему позволили ответить.

— Мне не нужны эти документы, госпожа регент. Ты верно сказала: никому не нужны рыцари, которые не стоят ни на чьей стороне. Так что я встаю на твою сторону — ибо ты показала мне сегодня, что оно того стоит.

В зале поднялся ропот. Княгиня слегка приподняла брови и отступила назад на возвышение. На этот раз она как полагается уселась в большое кресло, положив на колени руки, в которых держала документы, и глядя на собравшихся. Разговоры вскоре стихли, так как видно было, что ее высочество хочет что-то сказать.

— Старые земли Энеи, Речной край, Ванея, Сонейе Ане, Долина Пруда и Кессесе Айе, — перечислила она, мешая дартанские и армектанские названия, данные разным местностям Кирланом. — И много, много других. Все это продано Вечной империей. А этот рыцарь говорит мне, что ничего не хочет! Что, все здесь откажутся принять мои подарки, выбирая взамен мою дружбу? Тогда зачем я их покупала?! — с притворной тревогой воскликнула она. — Может, кому-нибудь все-таки нужны пара десятков деревень в обмен на возможность покинуть этот зал? В самом деле, никому?

Готах смотрел и слушал, то и дело поглядывая на стоявшую рядом Черную Жемчужину. Хайна не сводила с Эзены полного восхищения и обожания взгляда.

Ропот снова стал громче. Ее высочество княгиня шутила над своими рыцарями.

 

41

Тереза не знала, что вымышленные ею намерения Эневена, о которых она рассказывала командирам легионов, полностью соответствуют действительности. Ахе Ванадейоне все еще не знали о существовании имперской Восточной армии. Эневен шел на Армект тремя походными колоннами, из которых средняя, возглавляемая лично им, имела своей задачей нанести удар по Акалии и уничтожить стоящий там легион.

Первый рыцарь королевы наверняка уступал М. Б. Йокесу с точки зрения военного опыта и солдатской сноровки, но кто знает, не превосходил ли он его воображением? Вопреки протестам своих рыцарей, он забрал из обозов почти всех солдат, о которых с таким уважением высказывался тысячник Аронен, и создал из них шесть пеших отрядов, насчитывавших вместе свыше трех тысяч человек. Презираемая рыцарями пехота могла весьма пригодиться; еще в древние времена при осаде городов прибегали к помощи слуг и подмастерьев — невозможно было поверить, насколько мужественно могло сражаться такое «войско», перед глазами которого живо вставала картина грабежей в захваченном городе. Сейчас Эневен оставил слуг при повозках, поскольку у него имелось кое-что получше — хорошо вооруженные отряды умеющих драться солдат. Акалия была особенным городом. Все еще стояли старые городские стены, не ремонтировавшиеся десятилетиями, но по-громбелардски прочные. Выщербленные и кое-где разрушенные, они все же являлись серьезным препятствием. О настоящей длительной осаде, как много веков назад, речь наверняка не шла, но сильный Акалийский легион мог благодаря этим стенам успешно оказывать сопротивление. Эневен, правда, считал, что командующая гарнизоном знаменитая тысячница скорее выведет своих солдат в поле, не желая запирать саму себя вместе с ними в ловушке, но он был осторожен, предусмотрителен и не упускал из виду любые возможности. Поэтому в его распоряжении, кроме четырнадцати отрядов конницы, имелись заново сформированные отряды пехоты и некоторое количество слуг, присланных из городов. Два остальных полка состояли исключительно из рыцарской конницы: правофланговый, под командованием К. Б. И. Кенеса, насчитывал четыре тысячи всадников в девяти отрядах, левофланговый (вернее, тыловой, остававшийся в резерве и охранявший все запасные обозы) — три с половиной тысячи под шестью знаменами. Этих войск было вполне достаточно, чтобы опустошить сперва Низкий Громбелард, а затем юго-восточный Армект, где — по сведениям Эневена — в городских гарнизонах оставались в лучшем случае небольшие отряды из нескольких десятков легионеров. Идущий по широкой дуге правофланговый полк должен был, кроме того, не допустить отхода Акалийского легиона во Вторую провинцию.

Первым известиям о легионерах в красных мундирах Эневен не придал значения. Он знал, что многие армектанские городские гарнизоны получили подкрепление в виде дартанской морской пехоты; разведчики и шпионы докладывали также о замене некоторых гарнизонов отрядами Дартанского легиона — ничего удивительного, что этих солдат кое-где видели. Когда в конце концов пришло донесение (только одно) о большой армии, одетой в красные дартанские мундиры, он попросту не поверил, почуяв военную хитрость: было вполне очевидно, что враг, защищаясь от нападения, распространяет разные слухи. А таких высосанных из пальца историй каждый день появлялось по крайней мере несколько. Чего там только не было! Кто-то видел спускающийся с гор Громбелардский легион в темно-зеленых мундирах и с арбалетами в руках. На юге же якобы высадились в Ллапме клинья Гаррийского легиона. О самом акалийском гарнизоне Эневен знал, что он находится как минимум в трех местах сразу: в самом городе, потом здесь, в Дартане, почти перед самым фронтом его войск, и наконец еще под Рапой, где видели необычных всадников в черных мундирах. (Возможно, их действительно видели, поскольку Тереза, организуя дартанские легионы, ездила в Рапу со своим эскортом…) На фоне таких новостей первый рыцарь королевы с трудом верил во что-либо вообще. И уж в особенности он не придавал значения известиям, что против него идет большая армия, состоящая из мужественных дартанских воинов, которая неизвестно откуда взялась. Разве что при помощи посланников… Скорее он готов был поверить, что действительно спустились с гор отряды Громбелардского легиона. Акалия могла получить какое-то подкрепление от княгини — представительницы императора в Лонде; все же пограничный гарнизон уже давно поддерживал порядок в Низком Громбеларде, и усиление его несколькими клиньями зеленых арбалетчиков выглядело весьма правдоподобно.

Различные слухи доходили также до командиров остальных дартанских полков. Воспринимались они по-разному. К. Л. Л. Овенетт, командир левофланговых войск, высмеял известия о разноцветных легионах, которые передали ему двигавшиеся впереди него командиры. Напротив, командир правофлангового полка, его благородие К. Б. И. Кенес, со свойственной пожилому возрасту предусмотрительностью старался не пренебрегать ничем — и потому усилил отряды передовой и тыловой стражи, а также увеличил численность патрулей, рассылаемых для сбора новостей. Благодаря этому он узнал, что сгорел деревянный мост над рекой Меревой, подожженный солдатами в красных мундирах… Тщательно допросив крестьян, которые видели и солдат, и сам поджог, Кенес выяснил некоторые подробности. Сидя в своей полевой палатке посреди разбитого возле небольшой деревни лагеря, он дотошно расспрашивал еще одного присланного командиром передовой стражи перепуганного мужика, мявшего в руках соломенную шляпу. Крестьянин таращил глаза на рыцаря и разевал рот при виде почти каждого предмета — серебряный кубок и такой же наполненный вином кувшин, похоже, казались ему явлениями не из этого мира. Кенес к подобному привык. В мирное время он почти никогда не путешествовал; страшно сказать, но за всю жизнь он всего несколько раз был в деревне, чаще всего, когда возвращался с охоты… Но теперь, воюя уже несколько месяцев, он хорошо познакомился с Дартаном. Крестьяне, когда у них спрашивали дорогу, лишь таращили глаза в ответ. Эти люди (в самом ли деле люди?) знали, что «вон там большой город, господин» — обычно не имевший даже статуса уездного города, — а дальше «большой край». Кенес, спрашивая про сожженный мост, старался мягко и терпеливо относиться к несчастному двуногому созданию, которое повергали в ужас одни лишь размеры палатки.

— Те солдаты, как они выглядели?

Мужик больше показывал, чем объяснял.

— На них, господин рыцарь, на них были… такие, господин…

— Мундиры?

— Да, господин, не иначе!

— И наверняка красные? Такие? — Кенес показал на полосы на палатке, поскольку сам уже не знал, понимает ли крестьянин, что такое красный цвет.

— Красные, господин, красные. А тут еще, — он наклонился и показал на грязные голые ноги, — такие как бы…

— Юбки?

— Нет, господин. Такие как бы…

— Штаны? Шаровары?

— О да, господин! Шаровары. Черные.

Мост сожгли солдаты морской стражи. Крестьянин, речной рыбак, подтверждал сведения, полученные от жителей села возле реки.

— Много их? Этих солдат?

— Много, господин. Столько! — Мужик два раза растопырил все пальцы.

— Двадцать?

— Нет, господин. Столько.

Похоже, речь все-таки шла о двадцати. Кенес еще немного порасспросил мужика, но ничего интересного больше не услышал. Достав серебряную монету, он бросил ее крестьянину, который не понял, что ему дают, поскольку никогда в жизни не видел серебряной монеты. Если он вообще что-либо знал о деньгах, то самое большее о медяках.

— Пойдешь с этим в город и отдашь в меняльную контору, — сурово сказал рыцарь, забыв, что дартанский мужик не знает, что такое меняльная контора, поскольку вообще ни о чем не знает. — Там тебе дадут за это… денег.

Он махнул рукой. Рассыпающегося в благодарностях крестьянина выпроводили.

Тем же вечером, а вернее, уже ночью Тереза тоже побеседовала с мужиком. По стечению обстоятельств — с тем же самым, которого допрашивал его благородие Кенес.

— Они все знали уже без меня, ваше благородие, — докладывал мужик. — Крестьяне из той деревни у моста увидели то, что было нужно.

Тереза специально привлекла небольшой отряд морских пехотинцев, который у нее был при обозе, — и не прогадала.

— Это уже не столь важно, десятник. Ты ручаешься, что там понятия не имеют о существовании Восточной армии? Сейчас меня интересует только это.

— Голову даю на отсечение, что нет. Иначе бы меня допрашивали.

Эльг, когда-то шпион дартанского трибунала и только потом солдат, наверняка знал, что говорит.

— Ты отлично справился, — сказала Тереза.

— Не впервой, ваше благородие. Я уже давно говорил, что если они о нас даже что-то и знают, то неизвестно что.

— Кому ты это говорил?

— Да так… среди своих, ваше благородие. Болтают в строю.

— Болтают в строю… — повторила надтысячница, странно глядя на него. — Ты ведь не хочешь покидать свою десятку?

— Нет, ваше благородие. — От волнения солдат снял соломенную шляпу.

— Каждый вечер являйся с докладом к часовому перед моей палаткой. Похоже, мне следует чаще разговаривать с солдатами. А в особенности с тобой. Свободен.

Десятник ушел очень довольный. Тереза подумала, что ей не стоит недооценивать таких людей. Бывший шпион трибунала лучше всех знал, как расходятся слухи, сколь странную форму они принимают по пути и как могут выглядеть, достигнув цели. Солдаты из десятки Эльга, разговаривая со своим умным десятником, были убеждены, что враг даже если и слышал о Восточной армии, то в нее не поверил. У них было больше разума, чем у всех их командиров, вместе взятых…

Надтысячница уже три дня боролась то с надеждой, то с сомнениями. Она знала о двух походных колоннах, из которых большую наверняка возглавлял сам Эневен. Вторая колонна была перед ней — коты-разведчики постоянно следили за ее передвижениями. Это не был марш войска, которое выступает против вражеской армии! Несколько дней назад, получив известие о походе Эневена в двух колоннах, надтысячница полагала, что вождь рыцарей королевы разделит войска с точки зрения проходимости дорог; кроме того, меньшие силы легче было снабжать всем необходимым, не расходуя чрезмерно запасы в обозах. Она удивилась, услышав, что в одном полку идет около десяти тысяч солдат, а во втором только от трех до четырех тысяч. Ничто не оправдывало подобной беспечности; невозможно было представить, чтобы Эневен, зная о существовании Восточной армии, составил относительно слабую походную колонну, которой не мог в случае чего прийти на помощь. Впрочем, пути Эневена и командира меньшей колонны (которым, как говорили, был К. Б. И. Кенес, брат главнокомандующего) расходились все более явно. Эневен добрался почти до Буковой пущи и шел, судя по всему, на Акалию; Кенес направлялся скорее к берегу Дартанского моря, словно желая обойти Тройное пограничье с востока. Надтысячница вносила изменения в план, очертания которого хранила в памяти уже во время памятного разговора с Аронетом. Мост она сожгла не только для того, чтобы показать рыцарям королевы неопасных морских пехотинцев, которых видели почти везде, с тех пор как имперские войска бежали из Дартана. Прежде всего ей хотелось, чтобы правофланговый полк перешел через Мереву в другом месте.

Вопреки тому, что она говорила заместителю, командующая Восточной армией не была вождем, который доверил бы судьбу войны военному счастью. Напротив, в военное счастье она почти не верила. Странная черта для знаменитого, прославившегося подвигами офицера легкой конницы, то есть подразделения, которому часто приходилось возлагать надежды на какую-нибудь счастливую звезду. Тереза считала и планировала скорее как командир щитоносцев, который всегда должен был знать, на что в точности способны его люди, сколько они выдержат, как долго устоят на позиции, прикрывая лучников. От командира таких солдат не ждали сюрпризов, поспешных и рискованных решений… Надтысячница могла бы командовать топорниками. Она сказала: «У нас шансы один к двадцати» — лишь затем, чтобы на следующий вечер закрыть глаза, подумать, посчитать и сказать себе: «Теперь уже один к четырнадцати». Утром того дня, когда передовая стража Кенеса форсировала Мереву, надтысячница могла сказать: «Один к одному». Но в коротком обращении к солдатам, минувшим вечером прочитанном во всех полулегионах, она пошла еще дальше, ибо попросту заявила: «Завтра мы выиграем битву». Она знала, что если пророчество не сбудется, для разбитой, разогнанной на все четыре стороны армии это обращение не будет иметь ни малейшего значения. Если же оно сбудется, то слава женщины-воина с северной границы обрастет новой легендой. Надтысячница желала этого не ради одного лишь тщеславия. Она знала, что солдаты готовы слепо поверить легендарной и к тому же никогда не ошибающейся командующей. Подобное доверие вело к очередным победам. В течение всего лишь суток плохо обученное и вооруженное, собранное из кого попало войско могло стать хорошим военным орудием. Окрыленные победой, преисполненные доверия к своим командирам, оружию и умениям, солдаты сразу же становились армией уверенных в себе, непокорных и отважных воинов.

Сейчас нужно было одержать эту победу.

«Один к одному»…

Рассудительность и военная честность его благородия Кенеса очень понравились Терезе. Кенес был предсказуем. У него было все, что надо, и такое как надо: авангард, арьергард, прикрытие с флангов, разведывательные отряды… Командир, который не относился к этому всерьез, в любой момент мог из прихоти перестать делать глупости, что стало бы неприятным сюрпризом. Отличавшегося незаурядным умом Кенеса нелегко было перехитрить, но все же однажды сложенная головоломка пока что держалась крепко, составляя единое целое.

 

42

Дорога вела через широко раскинувшийся густой лес. С самого утра разведывательные отряды Кенеса переправились через Мереву, еще до подхода передовой стражи. Две небольшие группы солдат, каждая во главе с рыцарем, поехали вдоль левого берега реки. Третья группа двинулась по дороге в сторону находившегося в неполной четверти мили леса. У самого его края, шагах в трехстах от дороги, виднелись строения бедной деревушки. Разведывательный отряд проехал среди хижин, откуда выглядывали перепуганные крестьянки. Один из солдат задал несколько вопросов, показал командиру на каменистое поле за деревней и махнул рукой. Это была одна из тех деревень, которых больше всего коснулась война, — где не хватало мужчин, похищенных и проданных в невольничьи хозяйства пользовавшимися военным беззаконием вооруженными бандитами. Крестьянки умирали от голода. Рыцарь бросил под копыта коня монету и, оставив позади дерущихся за деньги женщин, повел отряд назад на основательно заброшенную проселочную дорогу, ответвлявшуюся от дороги в портовый Сейен. Основной, достаточно удобный, тракт вел через сожженный мост и сливался с дорогой, связывавшей Акалию с Роллайной. Однако в половине дня пути от моста имелся брод — и именно к нему вела выходящая из леса тропа, по которой поехали разведчики Кенеса. На южном берегу реки, откуда должны были подойти отряды Ахе Ванадейоне, дорога исчезала среди травы. Вдали маячили едва видимые в лучах весеннего солнца клубы дыма из труб большой деревни, возможно, чуть побогаче, чем та возле леса. То тут, то там на слегка холмистой равнине росли обширные дартанские рощи.

Разведчиков, посланных на южный берег реки, тех самых, которые сперва заглянули в деревню, а потом въехали в лес, захватили врасплох, когда они уже подъезжали к плавному повороту, за которым светлел конец лесной дороги. В смешанном клине акалийской гвардии была десятка арбалетчиков, вторая — лучников и третья — легкой конницы, также с луками в руках. Превосходные солдаты Терезы, не сговариваясь, могли умело выбрать цель: командир конного отряда, в прибитых к телу четырьмя тяжелыми арбалетными стрелами доспехах, свалился с седла, его солдаты вскидывали коней на дыбы, пронзаемые стрелами лучников, которым помогли остальные арбалетчики. Выпущенные с расстояния в полтора десятка шагов — ибо именно столько отделяло заросли от середины лесной просеки, — стрелы лучших стрелков легиона пробивали кольчуги, в одно мгновение лишив жизни десятерых дартанских конников. Конные и пешие лучники тотчас же выбежали из укрытия, хватая лошадей убитых — животных отвели в лес и привязали к деревьям. Десятка арбалетчиков убрала трупы. Пышноволосая десятница без шлема, с кровоточащим свежим порезом на руке, вложила в рот два пальца и свистнула. За недалеким поворотом дороги почти сразу же послышался размеренный спокойный шаг марширующей пехоты. Молчаливые клинья лучников в черных мундирах, украшенных серебряными звездами, прошагали мимо довольных гвардейцев, прислонившихся к деревьям. Сапоги солдат Акалийского легиона стерли свежую кровь с травы, которой поросла дорога.

Легион дошел почти до конца лесной дороги. Легкие клинья расходились в стороны, исчезая среди деревьев. Пришла очередь арбалетчиков из другого полулегиона, один клин в котором носил темно-зеленые громбелардские мундиры. И они тоже скрылись между деревьями. На дороге чуть в глубине леса осталась только колонна тяжелой пехоты — сто двадцать крепких мужиков в доспехах, с прочными черными щитами, на которых сверкали три звезды Вечной империи. В лесу долго царила полная тишина, нарушаемая лишь щебетом птиц. На фоне этой тишины во второй раз раздался сперва негромкий, потом все более отчетливый звук шагов марширующей пехоты. Ритм их был просто неподражаем. Слыша лязг доспехов, можно было подумать, что идет только один закованный в железо гигант. Если бы перебитые разведчики еще могли открыть глаза, они неизбежно решили бы, что к щитоносцам Акалийского легиона хочет присоединиться пеший дартанский отряд. Но рослые солдаты в полной броне оказались имперской пехотой. Над строем возвышался лес тяжелых алебард, насаженных на толстые древки. За полулегионом дартанской гвардии выстроился еще один — эти солдаты в красных мундирах были вооружены так же, как и тяжелая пехота, им недоставало лишь кирас и набедренников. Но у всех были топоры, у большинства — налокотники, наколенники и солидные щиты, на которых по приказу командующей были закрашены красным серые поля, так как этот цвет полагался только гвардии; теперь щиты были полностью красными, с серебряными звездами. Подошли еще две полусотни конной пехоты и полусотня красных арбалетчиков с легкими самострелами — последние прошли мимо строя и, двигаясь у края леса, вдоль дороги, дошли до выхода на равнину, после чего скрылись среди деревьев, так же как до этого арбалетчики и лучники Акалийского легиона.

На небольшой равнине возле леса рядом с бедной деревушкой без мужчин царили тишина и спокойствие.

Северный берег явно преобладал над южным. Двигавшийся вдоль реки со стороны сожженного моста отряд передовой стражи видел по другую сторону Меревы десятку конных разведчиков, которые теперь повернули и ехали обратно к броду, показывая его товарищам. Отряд авангарда дошел до песчаной отмели — река часто разливалась в этом месте — и свернул. Первые ряды завели лошадей в воду; волны омывали конские животы и только в самой середине поднимались чуть выше. Передовая стража шла в полной боевой готовности — рыцари не садились на коней и держали в руках копья. Шедшие за ними, уже видимые на расстоянии мили отряды двигались в обычном походном порядке; рядом с каждым рыцарем ехал оруженосец или слуга, ведший боевого коня, который нес только копье своего хозяина. За войском, еще невидимый, двигался обоз. Процессию замыкал авангард.

Отряд передовой стражи выезжал из реки. Кони цеплялись копытами за невысокий склон северного берега. Ряд за рядом обходил высокую насыпь, возвышавшуюся над водой, — подход к броду врезался дугой между двумя такими насыпями; выход на равнину представлял собой короткую, тянувшуюся вдоль реки на протяжении нескольких десятков шагов ложбину. Отряд прошел через эту ложбину, перестроился в походный строй и двинулся по дороге в сторону леса, где недавно скрылись разведчики.

Черные мундиры легионеров с Тройного пограничья были почти не видны в полумраке среди деревьев. Солдатам приказали снять шлемы, чтобы ни один луч солнца не бросил на них предательский отблеск. Серые кольчуги, прикрытые мундирами, не блестели.

Отряд авангарда с безразличным видом миновал деревню, подходя к самому краю леса. Первые ряды вот-вот должны были войти между деревьев.

Полторы сотни арбалетных стрел, нацеленных тщательно и не спеша, проредили ряд всадников, ехавших по правой стороне дороги; даже стальная броня не стала для них препятствием. К средним рядам устремились сотни стрел из луков. Это была совсем другая стрельба, нежели у Буковой пущи, где северные легионы поливали дождем стрел атакующие отряды Йокеса. Стрелы не сыпались сверху, ударяя лишь своим весом. Несколько десятков лучников, сосредоточенных у самого конца лесной дороги, поражали видимые как на ладони почти неподвижные цели, стреляя со всей силой, что была в тетивах, с расстояния в несколько десятков шагов. Им не заслоняли вид щитоносцы, пытавшиеся защитить от атаки, — здесь щитоносцами акалийцев были деревья леса. Солдаты в более легких доспехах сыпались на землю словно спелые груши, растаптываемые ранеными лошадьми; но многие стрелы, ударяя под нужным углом, справлялись даже с рыцарскими нагрудниками. Застигнутые врасплох внезапной атакой конники отступали, другие перли вперед, третьи разворачивали коней. Стрелы невидимых лучников летели с невероятной быстротой, одна за другой. Арбалетные стрелы снова загрохотали о доспехи. Дартанская полусотня не могла бросаться в глаза своими красными мундирами, стоя рядом с остальными у края леса; только теперь эти солдаты вступили в бой. Легкие арбалеты не обладали той силой, какая имелась у натягиваемого лебедками и рукоятками громбелардского или акалийского оружия, но их можно было быстрее зарядить, зацепляя тетиву за крюк на поясе, а ногу вставляя в стремя. И после боя оказалось, что в сражении на близком расстоянии, когда силы слабых тетив хватало, чтобы пробить доспехи, именно скорострельные арбалеты дартанцев нанесли вражескому отряду весьма серьезные потери.

Из леса, не у самой дороги, но дальше, выдвинулись стройные колонны черных лучников. Две из них ворвались в опустевшую деревню, среди запертых наглухо хижин; еще две подтянулись с другой стороны, бегом пересекая открытую местность. Эти солдаты могли стрелять только так, как их армектанские товарищи у Буковой пущи, — круто вверх и далеко. Сыпавшиеся с неба стрелы не имели той же силы, что и летящие прямо в лицо, но их было много, очень много. Акалийцы стреляли не медленнее и не хуже, чем лучники из северных легионов, притом перед ними была неподвижная цель, а не скачущее галопом «острие». Над отрядом на дороге никто уже не имел никакой власти — потрепанная и разорванная змея из людей и лошадей металась из стороны в сторону, все больше разваливаясь.

Сомкнутый клин тяжеловооруженных пехотинцев вышел из глубины дороги и свернул влево; вторая тридцатка побежала вправо, уступая место третьему отряду. Бегом, строем в виде перевернутого треугольника, колонна акалийцев обрушилась на мечущихся всадников, оттесняя их флангами клиньев в сторону наступающей спереди полусотни. Откуда-то появилась резервная десятка командира колонны. Лучники перестали стрелять, теперь они бежали с обеих сторон к середине поля, быстро сокращая расстояние до сражающихся. Против наступающих щитоносцев неудобные копья рыцарей были в лучшем случае помехой посреди все еще беспомощно толпящегося на месте отряда. Они бросали их, хватаясь за мечи, топоры и дубины. Но те, что держали в руках это оружие, отнюдь не разбивали в пух и прах растерянных, раздавленных атакой легковооруженных лучников — а совсем наоборот! Не хватало силы, порядка и свободы движений; перевес явно был на стороне щитоносцев. Кони, с расколотыми ударами топоров головами, падали, выбрасывая всадников из седел, придавливали своей тяжестью рыцарей и солдат. Прочные щиты пехотинцев выдерживали удары мечей; острия скользили по глубоким шлемам, скрежетали о металл нагрудников. Тяжелые лезвия на крепких рукоятках прорубали доспехи, кроша колени и бедра всадников, ломая ноги лошадей. Сто двадцать топорников окончательно раздавили фронт и фланги потрепанного лучниками тяжелого рыцарского отряда. С тыла бежало подкрепление, но в сторону брода уже метнулись первые беглецы.

Черный Акалийский легион насчитывал восемьсот двадцать лучников и сто сорок арбалетчиков, поддерживаемых стрелковой полусотней из дартанского полулегиона Агатры. Все эти солдаты уже не посылали стрел издалека, они как раз подбегали с флангов. Друг другу они при этом не мешали, в отличие от не столь дисциплинированных дартанских легионов. Каждый клин и каждая полусотня знали свое место в колонне.

Уходящего к реке рыцаря свалили тридцать стрел, почти одновременно ударив в сталь наплечника и ощетинившись на крупе коня. Тысяча хорошо обученных стрелков устроила страшную охоту, стреляя с ближайшего расстояния во все живое, пытавшееся убежать от щитоносцев или, напротив, включиться в сражение против них. Отряд передовой стражи перебили почти полностью. Несколько чудом собравшихся вместе всадников беспорядочно двинулись вперед, в отчаянии пытаясь пробиться через ряды лучников. Никто не доехал до знавшей свое дело полусотни в черных мундирах, которой, впрочем, сразу же пришла на помощь вторая, добивая раненых. В самой середине поля, преграждая остаткам несчастного отряда путь к реке, стояли тридцать легионеров в темно-зеленых громбелардских мундирах. Они не стреляли все вместе. Командир указывал на одиночную цель, и сразу же в ее сторону летели три тяжелые стрелы, пробивая железную броню, словно свиную кожу. Это была убийственная, не знающая устали машина, выплевывавшая смертоносные снаряды один за другим — поскольку когда последняя из девяти троек делала свой выстрел, первая как раз снимала с оружия рукоятки и вставляла в него новые стрелы. Не стреляли только десятники, хотя их оружие было взведено. Отмеченные зеленым цветом толстые стрелы Громбелардского легиона можно было потом увидеть торчащими из нескольких десятков тел. Арбалетчики Акалийского легиона стрелять таким образом не умели и потому били целыми клиньями или десятками, сметая как небольшие группы всадников, так и одиночные цели.

Шум сражения наконец достиг ушей двигавшихся по правому берегу реки отрядов. Вперед метнулись конные патрули. Высокие насыпи несколько заслоняли обзор, но не настолько, чтобы скрыть картину боя. Рыцари Кенеса пересаживались с походных на боевых коней — очень быстро, с ловкостью, какую дает только опыт. К тому же это были воины, принимавшие участие в войне с самого начала, сражавшиеся еще против рыцарей королевы. Обоз остановили. Вскоре вернулись всадники, посланные на разведку, ведя нескольких беглецов. Несчастные, которым каким-то чудом удалось пробиться к реке и ее преодолеть, сидели на страшно израненных лошадях — из конских боков и крупов во все стороны торчали стрелы. Некоторые добрались пешком. Доспехи и кольчуги уцелевших были пробиты во многих местах; один из них испустил дух на глазах самого командира. Передовой стражи армии больше не существовало.

Быстро и умело освободившись от обоза и запасных лошадей, тяжелые отряды Кенеса двигались в сторону брода. Тыловую стражу оставили при обозе. Повозки по приказу предусмотрительного командира поставили в форме многоугольника, внутри которого должны были найти убежище солдаты из арьергарда и обозная прислуга. Только в одной стене многоугольника оставили проход, через который рыцари могли бы пойти в атаку, если бы возникла такая необходимость.

До отрядов, идущих на помощь авангарду, доходили все новые известия. Стало ясно, что передовая стража угодила в ловушку, поставленную Акалийским легионом, — черные мундиры носили только солдаты с Тройного пограничья. Его благородие К. Б. И. Кенес давно уже собрал сведения как об этом легионе, так и о командовавшей им тысячнице. Разозленный поражением передовой стражи, он вместе с тем не мог скрыть уважения и восхищения отважной женщиной-воином, которая вывела своих людей столь далеко за стены гарнизона, бросив вызов всей мощи Дартана, взбунтовавшегося против ее Вечной империи. Она прекрасно выбрала место; Кенес уже понимал, почему перед ним сожгли мост. Не затем, чтобы замедлить движение отрядов и утомить войско, вынужденное преодолевать лишние мили. Командующая легионом хотела направить его именно к этому броду.

На высоком северном берегу, на небольшой равнине, ограниченной с севера и запада стеной леса, а с другой стороны хижинами деревни, угасала неравная битва, которую вели сто рыцарей и триста солдат с полуторатысячной армией стрелков. Беспримерная бойня, из которой почти никто не ушел живым, поскольку выпускаемые сотнями стрелы были быстрее самого резвого коня. К. Б. И. Кенес прекрасно понимал, сколь тяжело будет справиться с этим воинственным и дерзким легионом. Широкий брод позволял войти в воду даже целому отряду одновременно, но выход на равнину вел только через узкую щель, прорезанную в крутой насыпи. Старый рыцарь поговорил с советниками и подчиненными командирами. Возможно, рассудку следовало взять верх над гордостью. Нужно было форсировать реку в другом месте и лишь тогда разбить войско империи.

Решение принадлежало К. Б. И. Кенесу. Командиры рангом пониже, неизмеримо радуясь тому, что главнокомандующий готов сам отважно противостоять обвинениям в трусости и отсутствии решительности, и довольные, что он не требует от них делить ответственность за принимаемые решения, открыто склонялись к мысли о поисках более подходящей переправы. Уже некому было идти на помощь.

Семь тяжелых отрядов стояли у реки, ожидая решения командира. Кенес его уже принял — но тут же от него отказался. Запыхавшийся всадник, который недавно отважно переправился через реку, только что вернулся, привезя новые известия. Небогатый (о чем свидетельствовали скверные доспехи) молодой рыцарь из забытого южнодартанского рода, жаждущий славы, приключений и военных трофеев на службе у легендарной королевы.

— Они уходят, ваше благородие! — крикнул он. — Имперское войско уходит в лес! Там настоящее побоище… Рыцари, ваше благородие! Все порублены! Люди расстреляны в спину, убитые лошади… Никого не пощадили, ваше благородие! А теперь уходят в лес!

Берег реки отделяло от стены деревьев около четверти мили. Он находился вне досягаемости стрел из самых мощных армектанских луков и даже тяжелых арбалетов. Кенес не знал, не будет ли точно так же обороняться ближайшая переправа. Он мог не найти моста, сожженного так же, как и предыдущий.

Подъехали еще два всадника, подтвердив новость. Имперские добили раненых, не взяв ни одного пленного. Акалийский легион, сделав свое дело, прятался в безопасной чаще.

— Форсировать реку и развернуться в боевой строй! — приказал Кенес. — Сперва отряд Темной Чащи, потом Отдельный и Третьей Атаки. Если те вернутся — прекратить переправу!

Рыцари поскакали к реке. Могущественный отряд Темной Чащи, снискавший бессмертную славу под Вемоной и подкрепленный новыми солдатами, направил лошадей в ленивые волны Меревы. Десятки и сотни копыт подняли песок со дна реки, вспенивая воду. Один за другим рыцари достигали северного берега и входили в узкую расщелину. Первые группы всадников вышли на равнину, сразу же выстраиваясь «забором», поскольку это был самый простой строй, которого вполне хватало для отражения атаки пехоты или даже немногочисленной конницы легиона. Рыцари вставали плечом к плечу, а за ними солдаты из свиты. Кусая губы, старый воин ждал, не исправит ли враг свою ошибку, ибо время на это еще оставалось… В строй встала треть отряда… половина… Да! Уже было слишком поздно, имперские упустили свой шанс! Отряд Темной Чащи стоял в строю, развернувшись вправо от дороги. Он шагом двинулся вперед, освобождая место Отдельному отряду, который с шумом и плеском вздымаемой конскими копытами воды шел ему на помощь. К броду подходил отряд Третьей Атаки, за ним остальные. Кенес наблюдал за переправой. Отдельный отряд выстраивался на том месте, которое покинули всадники Чащи.

Что-то случилось в расщелине, через которую вела дорога к вершине обрыва, видимо, упала чья-то лошадь, поскольку рыцари перестали выходить на равнину, у входа в расщелину они снова отступали в воду, отталкивая крупами лошадей напирающих сзади товарищей. У самого берега нарастал хаос… но вот препятствие в расщелине исчезло, несколько человек вывели лошадей под уздцы на обрыв и теперь садились на них. Поток рыцарей и солдат снова хлынул через расщелину. Отдельный отряд сформировал «забор» за спинами конников Темной Чащи. Теперь шел отряд Третьей Атаки, первые его солдаты выстраивались слева от дороги, продолжая за ней строй Темной Чащи… Кенес глубоко вздохнул. Он знал, что легионеры из Акалии не сумеют победить на равнине два, а вскоре уже три отряда. Захватив переправу, он мог развернуть любые силы под прикрытием готовых к бою подразделений. Захват леса можно было отложить и на потом. Здесь нигде не было непроходимых дебрей, в лучшем случае небольшой лес, который легко было преодолеть даже не по дороге. Акалийский легион, упрямо сидевший среди деревьев, был обречен на то, чтобы оказаться в ловушке. Кенесу вовсе не улыбалось бросать в лес пеших рыцарей, но, в конце концов, он должен был как-то пройти в Низкий Громбелард, а потом в Армект! Он не мог останавливаться перед одним вражеским легионом, демонстрируя, что для четырехтысячного войска это непобедимая армия!

Шло время. На равнине собрались уже почти три полных отряда: два выстроились «забором», линия за линией, третий в таком же строю, но на левом фланге. Почти четверть отряда Атаки еще толпилась в воде, но очередные группы рыцарей и солдат выходили на равнину, пользуясь пробитой сотнями копыт песчаной тропой в расщелине. К броду подходил отряд Неукротимых, а за ним Вейенский, сформированный из рыцарей, имевших свои владения вокруг Эн Вейена, старого и славного города. Его благородие К. Б. И. Кенес послал гонца с приказом обозу сниматься с места. Он вовсе не собирался оставлять повозки отгороженными рекой от основных сил.

При виде выходящих из леса ровных рядов черных лучников старый командир остолбенел. С небольшого холма, на котором он стоял вместе со знаменосцем и несколькими рыцарями, он мог видеть равнину на другой стороне реки, но только через просвет шириной в несколько десятков шагов между «заборами», посередине которого шла дорога. На фоне деревьев сперва трудно было разглядеть отряды, а тем более оценить количество солдат, но расстояние сокращалось, и вскоре строй имперских миновал побоище, на котором все еще поднимали головы покалеченные, с порубленными топорами ногами лошади авангарда. Где-то там, возле леса, на западной стороне дороги, местность образовывала едва видимую складку, однако достаточно заметную для того, чтобы в течение нескольких мгновений Кенес мог видеть над головами конников Третьей Атаки почти весь правый фланг противника; лучи солнца блестели на шлемах легкой пехоты… Судя по всему, подобная же группировка шла на левом фланге имперских. Два полулегиона, весьма многочисленные, в большей степени состоявшие из полусотен, нежели из клиньев, что можно было оценить опытным взглядом, несмотря на расстояние, разделенные идущей посередине колонной щитоносцев, были, однако, полностью бессильны против готовых к атаке «заборов». У Кенеса на северном берегу имелось почти столько же всадников, сколько пехотинцев насчитывал весь Акалийский легион. Лишившись дара речи, он наблюдал самоубийственное наступление шести имперских стрелковых колонн, среди которых мелькали щиты и доспехи единственной тяжелой колонны. Внезапно он пожалел, что до сих пор не форсировал Мереву. Что бы ни происходило на другом берегу, он никак не сумел бы на это повлиять. Сейчас он уже не мог прыгнуть в воду, где толкались десятки, если не сотни солдат. Однако он послал гонца к Неукротимым, чтобы те формировали «острие» вместо «забора». Нигде не показывалась вражеская конница. Кенес жаждал иметь хотя бы один отряд, готовый к маневренной борьбе. Гонец бросился в воду, выкрикивая распоряжение командира. Передаваемый криком из уст в уста приказ явно достиг другого берега реки, поскольку Неукротимые рассыпались на краю обрыва и начали быстро выстраиваться заново.

Четыреста семьдесят всадников отряда Темной Чащи с развернутым знаменем двинулись шагом навстречу врагу. Они отошли на сто шагов, когда с места тронулась вторая линия — четыреста с лишним всадников под сине-зеленым флагом Отдельного отряда. По левую сторону еще раньше, вместе с воинами Чащи, двинулся отряд Третьей Атаки. К «острию», составленному Неукротимыми, присоединялись очередные группы солдат, расформировываемые командирами. Копейщикам указывали места впереди, а арбалетчикам — в глубине группировки. Изрытая копытами расщелина в обрыве выбрасывала из себя непрерывный поток вооруженных людей.

Ехавшие вместе со своими стрелками и оруженосцами рыцари Темной Чащи пустили коней рысью. Шедший рядом отряд Атаки тоже сменил аллюр. Сразу же после перешел на рысь и Отдельный отряд во второй линии. Имперские продолжали двигаться навстречу. Вскоре ряды всадников полностью заслонили обзор, и старый командир, положив железную перчатку на нагрудник, чувствовал лишь, как под доспехами болезненно колотится сердце. Он не понимал, что происходит на другом берегу. К песчаной отмели, с которой начинался брод, как раз направлялся очередной отряд. К. Б. И. Кенес махнул рукой знаменосцу и рыцарям личного эскорта, после чего спустился к воде вместе с остальными. Он знал, что какое-то время не сможет ничего видеть. Но он доверял командирам своих закаленных в боях отрядов.

Тем временем имперские бежали сломя голову. Отряды Атаки и Темной Чащи видели перед собой тысячу задниц и вдвое больше мелькавших ног в темных штанах. Командир Чащи понял, что в этой странной тактике кроется определенный смысл; если он не догонит легионеров до края леса, то его всадники влетят на полном скаку в заросли и разобьются о стволы, или же ему придется остановиться перед самым носом у сидящих в лесу лучников. Прекрасно обученный легион позволял себе насмехаться над дартанскими железными полками. Но что это были за солдаты! Возглавлявший отряд рыцарь знал, что не каждый офицер может позволить себе отдать подчиненным приказ: «Бегите!» Перед лицом сплошного вала конницы, грохочущей копытами по земле, это мог быть последний выполненный приказ… Мчащиеся куда угодно, лишь бы подальше от врага, солдаты редко были в состоянии остановиться.

Возглавлявший атаку опытный воин поступал так не впервые. Он мог оценить расстояние и уже понимал, что беглецов наверняка не догонит. Крикнув знаменосцу, он велел ему дать флагом сигнал перейти на рысь. Он знал, что позади мчится галопом Отдельный отряд, и не мог остановить своих всадников, ибо тогда на него обрушились бы все остальные. Лишь какое-то время спустя, беспокойно глядя на зловеще приблизившуюся стену леса, в тени которой исчезли акалийцы, он отдал другой приказ: «Шагом».

Две цветные линии тяжелой конницы встали на половине дальности выстрела из лука от первых деревьев. Но на левом фланге командир отряда Третьей Атаки принял другое решение, возможно, намного лучшее. Всадники остановились только на самом краю леса, стрелки вслепую послали стрелы между деревьями, и весь отряд соскочил с седел. Рыцари бросали копья и брались за мечи, арбалетчики поспешно натягивали тетивы, чтобы ворваться в лес с заряженным оружием. Легковооруженные имперские могли угодить в основательный переплет!

После неудачной атаки построение «забором» позволяло лишь один маневр — поворот кругом и поспешное отступление галопом. Но командиры отрядов Темной Чащи и Отдельного могли еще поднять своих всадников и поскакать к краю леса, так же как поступили солдаты из соседнего отряда.

Но ничего этого сделано не было.

Резкие звуки офицерских свистков раздались где-то за убогими хижинами деревушки. Сквозь узкие щели в забралах шлемов дартанские рыцари увидели настоящий муравейник — множество красных всадников, мчавшихся бесформенной кучей прямо на открытый фланг двойного «забора», в то время как другие толпы окружали деревню, явно желая зайти отрядам с тыла. После необычного наступления пехоты на тяжелую конницу последовало второе, еще более удивительное. Кто бы ни возглавлял этих солдат, он понятия не имел о построении клиньев и полусотен для атаки. Дартанские рыцари не могли знать, что на них несется легион пехотинцев, умевших ездить верхом, но все же лишь пехотинцев, собранных из всех патрулей, которые еще недавно перемещались по дартанским трактам. Эти солдаты совершенно ничего не знали о строе и сигналах легкой конницы, не в состоянии были выполнить простейший маневр — но тем не менее умели скакать галопом вперед, готовые обрушиться на две неподвижные линии и подавить их одной только численностью. Выстроившиеся «забором» войска без приказа начали разворачиваться в сторону атакующих; строй нарушался и ломался. Надтысячница Тереза вела сражение, постоянно застигая врасплох и дезориентируя противника, который вынужден был реагировать на множество одновременных и порой непонятных угроз. Прежде всего, однако, она была старым командиром конницы, как недавно вежливо сказал ее заместитель. Она знала, докуда могут дойти акалийские пехотинцы, чтобы успеть вернуться в лес, убегая от смертоносной атаки; точно так же она готова была указать острием меча место, где встанут тяжелые отряды, обескураженные безнадежной и опасной, мчащейся галопом в никуда скачкой. Ее удивило лишь смелое решение командира вражеского левого фланга, но ничего страшного пока не случилось, ибо можно было не сомневаться, что командующий лучниками надсотник не примет бой со спешившимся отрядом, скорее завлечет его глубже в лес, ожидая подкрепления. Он должен был его вскоре получить; Тереза уже послала гонца, лучше всего подходящего для бега по лесу, — мохнатого, в недавно сшитом красном дартанском мундире. Начиная сражение, надтысячница больше всего опасалась того, что уже первый отряд, который выйдет на берег, начнет формировать клин. Тогда ей пришлось бы сразу же нанести удар, что вряд ли предвещало победу. Но сперва возникли «заборы», которые легко было выстроить… Она рассчитывала, что именно так и будет.

Теперь же неповоротливые линии поломались. Сомкнутого, хотя и неглубокого, строя тяжелой конницы уже не было.

Со стороны брода мчалось одинокое «острие» отряда Неукротимых, пытаясь прикрыть атакой тылы «заборов». Из узкой расщелины поспешно выбирались воины пятого отряда. Несшиеся на всем скаку Неукротимые всей силой своих пятисот всадников могли прошить навылет беззащитных дартанских легионеров, имевших для обороны только скверные щиты и короткие мечи нехоты. Прошить навылет — но не более того. Если «острие» Неукротимых должно было проложить в беспорядочной толпе проход шириной в двадцать лошадей, оставляя позади сто трупов, то Тереза согласна была заплатить такую цену. Имелся лишь один способ остановить всех этих неумелых всадников в красных мундирах — пойти врассыпную и ввязаться в кровавую рубку.

Летящие с края леса стрелы напомнили сломанным «заборам» о существовании имперских лучников. Повторялась ситуация с уничтоженным отрядом передовой стражи — беспомощный, осыпаемый стрелами строй смешался в кучу, разбегаясь во все стороны большими и маленькими группами конников, которые никому уже не подчинялись. На фоне ударов стрел о доспехи и щиты — казалось, будто кто-то постоянно швыряет во всадников горстями гравия — раздался более громкий треск, когда о себе напомнили арбалетчики. Около двадцати всадников сразу же свалились с коней на землю; лошади ржали, вставая на дыбы. Какие-то рыцари со своими свитами под градом стрел пытались предпринять контратаку против красного сборища, которое как раз заполняло пространство между хижинами деревни; какие-то конные стрелки пытались посылать стрелы то в лес, то против наступающей дартанской толпы; несколько десятков рыцарей с оруженосцами отступали назад, натыкаясь на неровные ряды Отдельного отряда, который вел себя столь же смело и целеустремленно. Но это было еще не все, так как с лесной дороги выбежали на равнину сомкнутые клинья акалийских щитоносцев — эти солдаты, однако, умели как убегать, так и останавливаться и снова наступать по приказу… В нарастающем громе копыт коней рассеявшихся повсюду солдат конно-пешего легиона, в грохоте бегущего им навстречу отряда Неукротимых, в топоте сотен лошадей, наконец, в непрестанном зловещем стуке стрел почти не было слышно боевого клича акалийских щитоносцев. Но его поддержал другой крик, изданный втрое большим количеством глоток: разворачивающемуся как на параде полулегиону серебристых гигантов, так же как и тяжелой колонне из Акалии, оставалось преодолеть самое большее триста шагов. Снова раздался рев, довольно беспорядочный, но громкий: двести сорок топорников в красных мундирах, без кирас, но с хорошими щитами, в слегка неровном, но сомкнутом строю, двинулись следом за акалийцами и алебардщиками гвардии.

Ближе к реке, не теряя разгона, железное «острие» Неукротимых разорвало ажурные ряды несчастных конных пехотинцев, без каких-либо собственных потерь обозначая путь поваленными лошадьми и пронзенными насквозь людьми, которых ничто не защищало от ударов рыцарских копий. Дартанский плуг пропахал несколько центральных клиньев, рассеянных, как и все остальные, и начал возвращаться по обширной дуге, не теряя скорости. Но как ни странно, потери красных оказались вовсе не велики. Этим солдатам хоть и было приказано наступать, но они даже не думали лезть под копыта сомкнутого дартанского отряда. Не поддерживая никакого строя, а тем самым, несмотря на отсутствие конной выучки, превосходя «острие» по маневренности, они бесстыдно (но зато благоразумно) уходили с дороги; смерть нашли лишь несчастные, не успевшие убежать достаточно быстро. Стрелы, посланные из арбалетов, тоже почти не собрали своей жатвы, поскольку рассеявшаяся конная пехота была неблагодарной целью.

Возле леса семьсот тяжеловооруженных пехотинцев напали на застигнутых врасплох всадников из двух отрядов, которые заманили под деревья. Дартанские конные пехотинцы сразу же понесли страшные потери. Неумело управлявшие лошадьми, размахивавшие короткими мечами солдаты падали с седел, не в состоянии сравниться с сыновьями дартанских Домов или хотя бы более легковооруженными солдатами из рыцарских свит. Но они тут же получили подкрепление. Акалийские топорники уничтожили группы всадников по краям и пробились к правому флангу тяжелой конницы почти у самых домов деревни. Дартанские алебардщики гвардии, которые нанесли удар несколько дальше, в середину того, что раньше было строем, почти в мгновение ока прорубились до самого Отдельного отряда. Сколь же смертоносным против конницы было это слабо известное на континенте оружие, состоявшее из большого лезвия на прочном древке! Практически невозможно было приблизиться к закованному в сталь силачу, описывающему алебардой размашистую дугу за дугой. Гвардейцы, раскручивая оружие над головой, с размаху били топорами по доспехам; другие ударяли снизу, словно в их руках были массивные копья, или подрезали лошадям ноги; третьи цепляли крюком оружия за доспехи и стаскивали всадников на землю, чтобы затем сверху рубануть со всей силы. Идущие на помощь алебардщикам топорники Дартанского легиона сразу же попали в пустоту за их спинами; здесь поддержка была полностью излишней! Только какое-то время спустя приказы офицеров направили солдат ближе к левому флангу отчаянно сражающихся конников. Плохо обученные и вооруженные красные щитоносцы не сумели навязать коннице схватку на равных, но их было много, они действовали сплоченно и не собирались просто так дарить свою жизнь… За нее нужно было платить. Из глубины лесной дороги, клин за клином, выходили красные полулегионы, вооруженные знаменитыми деренетами. Этим солдатам было приказано слушаться только подсотников, не оглядываясь на флаги старших по званию офицеров, поскольку было ясно, что им не удержать строй в колонне, а тем более в рамках полулегиона, под командованием надсотника. Но приказы главнокомандующей достигли цели: первые клинья сразу же сворачивали вправо, пугая лошадей спешившегося отряда, который скрылся среди деревьев. Теперь точно так же скрывались там копейщики, отрезая противнику путь назад на равнину. В лесу давно уже шел бой: весь легион красных солдат, поддерживаемый колонной акалийских лучников, сражался среди деревьев с застигнутыми врасплох воинами Третьей Атаки. Второй легион выдвигался на равнину, заходя сбоку изломанных «заборов». Дорога упорядочивала движение этих самостоятельных клиньев — а их было целых тридцать! Первые солдаты включились в схватку и, к своему удивлению, сразу же поверили в новое оружие. Приближающийся солдат упал с коня, получив удар в грудь брошенным с близкого расстояния копьем, такая же судьба постигла и полтора десятка других смельчаков. Это были не только легковооруженные стрелки!.. Грохнулся на землю рыцарь в неполных доспехах, без лат на руках и ногах — не у всех броня была одинаковой, это зависело от состоятельности. Более дешевый и менее прочный по сравнению с другими нагрудник не выдержал удара деренета; сын бедного дартанского Дома погиб от руки копейщика, которому впервые в жизни пришлось с кем-то сражаться, а оружие свое он метнул со всей силой, которую придал ему смертельный ужас… Выкованные во многих кузницах, разной формы, но всегда острые наконечники деренетов без труда пробивали кольчуги, а порой и латы! Несколько клиньев Дартанского легиона легко справились со всадниками Темной Чащи, почти не вступая с ними в непосредственную схватку; брошенное с расстояния полутора десятков шагов оружие, если не попадало в щит или не соскальзывало по нагруднику, делало свое дело, убивая на месте или серьезно раня. Лишь позже, когда пришла пора взяться за мечи, не сумевшие справиться с конными рубаками легионеры получили свое, безжалостно вырезаемые солдатами Отдельного отряда.

Из леса текла нескончаемая река клиньев дартанской пехоты. Среди копейщиков попадались отдельные отряды, вооруженные арбалетами или щитами и топорами.

Возобновивший сражение отряд Неукротимых искал цель для атаки. Но возле леса клубилась и переливалась смешанная толпа пеших и конных, своих и чужих, врагов и друзей… «Острие» стремительно обходило ее вокруг, пока совершенно неожиданно не оказалось перед многочисленными красными отрядами, которые включались в бой, пытаясь зайти «заборам» с тыла. Охваченные ужасом пехотинцы попадали прямо под копыта тяжеловооруженной конницы, разносящей в пух и прах одну тридцатку за другой, пока врага перед ней не осталось. Но по правой стороне «острия» еще находилось множество не пострадавших отрядов, которые, потрясенные видом чудовищной железной конницы, не знали, куда бежать. Вот она, цель для атаки! Неукротимые дошли под острым углом почти до самой стены леса, в нескольких десятках шагов за дорогой, где окончательно разогнали коней отряда Третьей Атаки и какое-то время шли вдоль линии деревьев, но сразу же начали круто сворачивать влево, чтобы повторить удар, на этот раз в самую середину потока красной пехоты.

Битва на тесной равнине могла продолжаться до самого вечера и закончиться полным поражением имперских. Выходящие из расщелины воины Вейенского отряда не формировали строй, но сразу же бросались в бой, идя на помощь сражающимся с пехотой возле леса товарищам. Это была хорошая и даже единственно верная тактика, поскольку число всадников в гуще сражения не уменьшалось. Отважные щитоносцы и алебардщики с все большим трудом оказывали сопротивление свежим, не измученным битвой вейенцам, которые один за другим мчались через равнину, а последние их ряды все еще выходили из ложбины. По-прежнему сражались остатки Отдельного отряда и Темной Чащи. В воде был уже Второй отряд Золотой Роллайны, к переправе приближался Четвертый. На южном берегу и в самих волнах Меревы стояли еще свыше тысячи тяжелых конников и три с лишним сотни при обозе — огромный резерв, который непрерывным потоком выходящих на равнину рыцарей мог обеспечивать численный перевес сил. Эти закованные в железо копейщики, поддерживаемые своими свитами, умели уничтожать врага не только массой и стремительностью проводимой в сомкнутом строю атаки. Вступая в поединки и стычки, сражаясь малыми группами, они в большинстве случаев одерживали верх. Следовало немедленно отрезать подкреплению путь на равнину и ликвидировать смертельную опасность, которую представляло для красного легиона «острие» Неукротимых. Уже только один этот отряд мог втоптать в землю почти все выходящие из леса клинья Дартанского легиона, а без их помощи тяжеловооруженные пехотинцы были обречены на поражение.

По кровавому следу Неукротимых размеренной рысью шел уступающий им по численности полулегион имперской конницы в черных акалийских мундирах — большая часть конницы Восточной армии. Под копыта всадников попадали разбросанные атакой копейщиков убитые и раненые солдаты в красных дартанских мундирах. Сколько их было, двести?.. Среди сомкнутых клиньев отчаянно кричал, полулежа на земле, какой-то порубленный пехотинец, опираясь одной рукой на свой деренет. Не нарушая строя, легковооруженные конники проехали прямо по нему, точно так же, как и по многим другим, но те, что были ближе всего, услышали: «Акалия! Покажите им…»

Тереза с самого начала сражения весь свой резерв держала на краю леса, у самой деревни. Еще когда Неукротимые возвращались на середину поля боя, после первой своей атаки против конных пехотинцев, она повернулась к сидевшей в седле в нескольких шагах позади нее тысячнице и показала ей на вражеское «острие».

— Ну что? — сказала она, перекрикивая шум сражения. — Все в бою! Аронет знает, что делать с лучниками. Теперь наша очередь.

На худом загорелом лице Агатры появилась улыбка. Она знала, что делать, а вернее, знала, чего она делать не будет. Она никак не могла преследовать дартанское «острие» во главе своих армектанских гвардейцев.

— Вобью затычку, — ответила она, махнув рукой надсотнику конных лучников, чтобы тот подъехал за приказами. — Прорвусь к броду и пошлю им на помощь свою конницу.

Тереза кивнула.

— Именно так. Ударю и отскочу, чтобы дать им свободу действий.

Неукротимые шли наискосок, собираясь обогнуть деревню. Тереза сунула в рот офицерский свисток. Три колонны всадников, казалось, совершенно беспорядочно выехали на поле за деревней, но каждая колонна образовывала отдельную группу. Идя рысью, полусотни и клинья выравнивали строй, к ним присоединялись опоздавшие. Из самой деревни, пробиваясь сквозь шум сражения, донесся возглас-салют гвардейского полулегиона Агатры, поддержанного небольшим отрядом акалийской гвардии. Прямо перед едущими рысью всадниками Терезы, пересекая путь, которым прошли Неукротимые, прокатились, выходя из деревни, три клина конных лучников легиона, три клина пеших лучников, а в самом конце смешанная гвардейская колонна: конный, легкий и тяжелый клинья, каждый из которых поддерживала десятка акалийцев. Весь полулегион помчался сломя голову сперва вдоль дороги, а потом в сторону брода, от которого непрерывным потоком двигались рыцари со свитами.

Тереза, во главе своих всадников, прорвала кордон подкрепления, посылаемого отрядам возле леса, и вышла в тыл Неукротимых как раз вовремя, чтобы увидеть, как «острие» давит копытами выходящие из-за толпы сражающихся клинья красной пехоты. Неукротимые шли дальше, до самого леса, образуя все более тесную петлю. Командующая армии возглавляла конных лучников, словно намереваясь присоединиться к рыцарям, — именно тогда ее конникам пришлось проехать по умирающим пехотинцам…

Именно этот фрагмент боя увидел К. Б. И. Кенес, когда наконец пробился со своей свитой через столпившиеся в реке отряды воинов, преодолел расщелину и встал на краю обрыва. Ошеломленный, он смотрел на заполненную сражающимися, усеянную трупами и бродящими без хозяев лошадьми равнину, на которой с его рыцарскими отрядами дралась до сих пор не существовавшая огромная армия легионеров империи. Вместо черных мундиров сводный брат Эневена видел сотни и тысячи ярко-красных, серебряные доспехи внушающей страх пехоты, рубившей рыцарей Отдельного и Вейенского отрядов, — настоящий муравейник, бесчисленное множество имперских, о существовании которых никто не подозревал. Кенеса поразило количество бесхозных лошадей, поскольку он не знал, что значительная их часть — это разбежавшиеся кони всадников Третьей Атаки, которые пешими сражались среди деревьев.

Возле маленькой деревушки у леса, до самой дороги и перед ней, шел беспорядочный бой, который вели остатки двух отрядов, сцепившиеся с тяжелой имперской пехотой, которой помогало множество красных солдат на лошадях. В бой вступали все новые рыцарские свиты, узкой лентой двигавшиеся со стороны брода. С запада, врезаясь в массу сражающихся и обтекая ее сбоку, выходили из леса на равнину все новые клинья дартанских копейщиков. Еще дальше к западу, на самом краю поля боя, у леса, затягивало тесную петлю могучее «острие». Следом за этим «острием» шла настоящая стая волков — черный полулегион легковооруженных конных лучников, над которым плыл, неподвижно растянутый на раме, самый большой из флагов, использовавшихся в имперских войсках, — прямоугольный, вырезанный квадратными зубцами, белый вымпел надтысячника. Неукротимые увидели вражескую конницу лишь тогда, когда отошли от стены леса, сворачивая по дуге сперва на юг и дальше, все ближе к середине поля. Его благородие Кенес услышал отдаленный, но пронзительный, отличавшийся от всех остальных звуков сражения, звук офицерского свистка и увидел резко устремившийся вперед флаг. Три сомкнутые треугольником колонны легкой конницы в одно мгновение перешли на галоп и набрали скорость, выставленными копьями ударив в бок тяжелого «острия», по всей его длине.

Старый рыцарь невольно закрыл глаза.

Надтысячник, возглавлявший легкую конницу, с умом выбрал время и место для удара. Открытый фланг «острия» — самое уязвимое место любой конной группировки в движении — не выдержал удара массы акалийских всадников. Копья пробили щиты и доспехи, ехавшие с края «острия» солдаты, вооруженные хуже своих товарищей из передних рядов, оказались отброшены на тех, кто находился в глубине строя. Имперская конница за счет одной лишь скорости и массы вломилась внутрь отряда, где упавших лошадей топтали другие, падали с седел всадники, оглушенные силой и неожиданностью атаки, а встающие на дыбы кони валились на спину, сбиваемые с ног другими, все еще идущими рысью. Удар был нанесен в левый бок «острия», а враг по левую руку был кошмаром любого всадника, вынужденного обороняться «крест-накрест», нанося уколы и удары мечом над шеей лошади. Бока рыцарей были защищены щитами, но у стрелков в глубине группировки в руках были только арбалеты. Полулегион легкой конницы в одно мгновение разбил рыцарскую колонну, от которой отвалился все еще двигающийся вперед сам наконечник «острия» — четыре первых ряда. Куда-то пропало трепещущее на ветру знамя отряда. Строй — бесценный строй единственного сплоченного подразделения Кенеса — превратился в бесформенный клубок серебристых и черных всадников.

Его благородие Кенес ничего больше не увидел. Глядя на гибель своей конницы, он не заметил того, что происходило на другой стороне.

Текущий со стороны брода поток солдат стал прерывистым и неровным. Копейщики и стрелки вместо того, чтобы двигаться на север, направлялись теперь на восток, навстречу приближающейся угрозе. Мелькнули голубые армектанские мундиры, когда сотня мчащихся в сомкнутом строю всадников разорвала тонкий кордон, открывая дорогу солдатам легкой пехоты. Лучники мчались следом за конницей, словно от этого зависела их жизнь. Впрочем, зависело даже нечто большее, а именно — существование всей имперской армии. Конница, открыв путь пехоте, сразу же ушла на середину поля, но колонна пеших легионеров даже не думала прикрывать свои фланги и тылы… В самоубийственном, на бегу, наступлении пехотинцы двигались прямо вперед, не обращая внимания на тяжеловооруженных рыцарей вокруг, поскольку видели, судя по всему, только одно — тесную расщелину, из которой выходило подкрепление на равнину. Колонна бегом достигла самого обрыва, уступая дорогу еще одной, серо-голубой, подкрепленной более темными отрадами. Шедший во главе этой смешанной колонны клин легкой конницы распался на две части, меньшая из которых, черно-серая гвардейская десятка, без каких-либо колебаний обрушилась прямо на расщелину, бесформенной толпой давя все, что оказывалось у выхода из нее. В пятидесяти шагах дальше старый командир, который уже понял, что происходит, потянулся к копью, которое быстро подал ему оруженосец, — так как целый клин имперской легкой конницы несся прямо на него. Вперед метнулись рыцари из эскорта, сбив копьями пятерых гвардейцев, но клин насчитывал тридцать всадников…

Его благородие К. Б. И. Кенеса вместе с оруженосцем и знаменосцем сбросили с обрыва в реку, куда он упал одновременно с несколькими солдатами в серо-голубых мундирах армектанской гвардии.

Намного дальше, возле леса, снова раздался офицерский свисток; конные лучники, смешав ряды «острия» Неукротимых, даже не думали ввязываться в схватку. Смешанный полулегион вырвался из хаоса, распавшись на несколько частей, которые разбежались в разные стороны. Легкие конники оставляли позади в лучшем случае толпу людей на лошадях, которые уже не были военным отрядом. С середины поля на эту толпу галопом неслась сомкнутая колонна легионеров, которые только что открыли путь идущим в ложбину товарищам. Терезе удалось в точности то же самое, чего пытался добиться в битве у Буковой пущи командир Западной армии: она атаковала сплоченными отрядами конницы сбитых с толку, стоящих на месте тяжеловооруженных.

Вторая атака сотрясла беспорядочные ряды; для несущихся на всем скаку, плечом к плечу легионеров там просто не было противника. Полностью разбитый отряд разлетелся во все стороны. Гибнущие в очередной атаке всадники искали спасения в бегстве.

Возле ложбины сто лучников Агатры вели стрельбу с высокого берега вниз, убивая толпящихся на броде всадников. Они стреляли быстро и метко, сдерживая подход подкрепления в расщелину. В самой дыре, где уже не осталось живых конников из Акалии, сражались армектанские топорники. В тесноте, среди трупов и раненых, спешившиеся всадники били их мечами по кирасам и щитам; тяжелые топоры имперских ломали доспехи рыцарей. Сражавшихся за ложбину товарищей прикрывали два клина лучников гвардии, поддерживаемые двадцатью акалийцами. Эта горстка пехоты создала плотину, через которую не могли пробиться возвращавшиеся с середины поля отряды вейенцев. Насчитывавший несколько лошадей маленький отряд копейщиков и стрелков был сметен с седел десяткой черно-серых арбалетчиков; два следующих, атаковавших рядом друг с другом, расстреляли лучники. Потрепанный гвардейский конный клин, жертвой которого стал командир рыцарей, ввязался в стычки с отдельными группами, неся новые потери. С реки на вершину обрыва сыпались арбалетные стрелы, убивая и раня лучников, которые все еще сдерживали подход новых сил в ложбину, где остатки тяжелого клина уничтожали последних рыцарей. Но через горы трупов пытались пробиться следующие, неустрашимо карабкаясь вверх под дождем стрел с обрыва. С середины поля подъезжали очередные рыцари со своими свитами, которые сперва должны были поддержать отряды возле леса, а теперь возвращались к броду. Семьдесят пеших лучников гвардии, среди которых виднелся белый мундир тысячницы, все еще прикрывали товарищей, сражающихся за окровавленную дыру в земле. На гвардейцев шли очередные атаки копейщиков и рыцарей. Измученные бегом и сражением пехотинцы не могли совершать чудеса, попадая в узкие щели панцирей, — истории о лучниках, расщепляющих вонзенные в мишень стрелы, принадлежали к миру легенд, а не к миру войны. Но они могли с невозмутимым спокойствием, натянув тетиву, ждать до последнего мгновения, бесстрашно глядя на атакующих всадников, чтобы в конце концов свалить их на землю всего в полутора десятках шагов перед своим строем, где выпущенные стрелы обладали наибольшей силой. Один за другим падали рыцари и их оруженосцы под стрелами яростных воинов, которые не просто так получили серый в дополнение к цвету своих мундиров. Только из одной из групп удалось вырваться полутора десяткам всадников, которые растоптали клин беззащитных лучников и вышли им в тыл — но они почти сразу же погибли от ударов мечей отчаянных рубак из резервной десятки командира колонны, которых держали до последнего именно на такой случай. Им помогли акалийские арбалетчики, которые стреляли с близкого расстояния из своего могучего оружия или хватались за мечи. Десять щитоносцев, которым до этого мгновения не давали участвовать в бою, пожиравшем жизни их товарищей, вырвались перед раздавленным строем лучников гвардии, дав им прийти в себя. Тяжеловооруженные прикрыли стрелков собственными доспехами и щитами, не став ждать на месте, но бросившись на очередных атакующих, насаживая их на копья и мечи, раскалывая конские черепа топорами. За их спиной лежали растоптанные и порубленные стрелки со сброшенными с голов шлемами, с видневшимися из-под кольчужных чепцов длинными волосами. Стрелявший с ближайшего расстояния в мчащихся навстречу всадников неустрашимый клин гвардии состоял главным образом из лучниц. Две поссорившиеся в свое время женщины, в мундирах разного цвета и с разным оружием в руках, погибли в этой битве всего в нескольких шагах друг от друга.

Тысячница Агатра удерживала расщелину остатками сил своих солдат.

Девять сплоченных, самостоятельно действующих клиньев черной конницы из Акалии под командованием своих подсотников разносили в пух и прах рыцарей и их свиты между лесом и берегом реки. Целые отряды пехотинцев в красных мундирах вступали в бой возле деревни или не давали покоя растерянным всадникам из разбитого отряда Неукротимых. Посреди этого хаоса неожиданно появились сомкнутые марширующие колонны и клинья солдат, которые начали битву, а теперь должны были ее закончить. Акалийские лучники и арбалетчики вышли из леса возле деревни и направлялись к реке, оставив недобитых Неукротимых пехоте с деренетами и клиньям конных лучников. Из другой части сосново-дубового бора, где пропал отряд Третьей Атаки, выходил на дорогу очередной легкий полулегион; эти отряды также шли к реке, направляемые охрипшим тысячником, возле которого несли видимый издалека треугольный белый флаг. Время от времени какой-то из клиньев останавливался, нашпиговывая стрелами одинокого солдата, избежавшего копыт всадников.

Обученный и дисциплинированный подобно армии муравьев, Акалийский легион очистил все поле боя, оставив позади лишь беспорядочную толпу возле деревни, а среди деревьев — группы лишившихся лошадей конников Атаки, на которых охотились красные дартанцы. Столпившиеся на броде всадники, которые упорно штурмовали забитую трупами расщелину, пытаясь прорубить себе дорогу к оставшимся в одиночестве на равнине товарищам, внезапно увидели на высоком берегу множество легионеров, натягивавших тетивы. Около пятисот стрел вспенили воду по всей ширине брода, но к ним уже присоединялись следующие клинья, и стрел с каждым мгновением становилось все больше. Целиться было незачем; тысячи стрел осыпали сбившиеся в кучу ряды отряда Золотой Роллайны, словно струи дождя, и это не выглядело громким военным преувеличением. Имперские лучники и арбалетчики уничтожали людей и коней, топтавших тонущих раненых. Река изменила цвет. Всего за несколько мгновений стрелявшие с обрыва легионеры послали вниз по крайней мере пятнадцать тысяч стрел — по полсотни на каждого всадника в воде. Переворачивались брюхом кверху нашпигованные стрелами лошади, мелькали в пенящемся потоке копыта и руки, блестящие доспехи и разноцветные щиты — и все это посреди летящих во все стороны розовых брызг. Солдаты из Четвертого отряда Золотой Роллайны, все еще на другом берегу, соскакивали с лошадей, приседали на краю потока, пытаясь прикрыть стрелами гибнущих в неглубокой реке всадников. Но на обрыве кто-то отдал приказ, его крик повторили сотники, подсотники, и южный берег моментально ощетинился стрелами. Несчастных стрелков, не прикрытых доспехами, в одно мгновение перебили почти поголовно. Начался переполох, которому способствовали потрясенные беглецы с реки, лихорадочно пытавшиеся пешком и на спинах окровавленных коней вернуться на дружественный берег. Множество кричащих людей, падающих от ударов стрел в спину, шатающихся с торчащими из шей и плеч оперениями, сваливающихся с седел, посеяло замешательство и ужас в последнем, еще в какой-то степени сплоченном, отряде. Безжалостная река поглотила почти всех копейщиков, неспособных сражаться с водой. На равнине тот, кто упал с коня, вставал, но на это не были способны закованные в железо люди в реке, которых придавливали конские копыта и ноги товарищей.

На высоком берегу кто-то разделил цели; стоявший за рекой отряд теперь дырявили в основном тяжелые арбалетные стрелы, поскольку арбалеты обладали большей дальностью и силой. Лучники продолжали бойню в реке. Два отряда Золотой Роллайны, потерявшие большую часть своих воинов, бросились бежать подальше от проклятого брода и возвышающегося за ним обрыва. Пешие и конные, раненые, здоровые и умирающие, копейщики и рыцари — все убегали от берега на открытую равнину.

Но кто-то решил, что это еще не все…

С переброшенными за спины луками, с мечами в руках акалийские стрелки начали спускаться по крутому обрыву прямо к реке. Десятки и сотни легионеров ворвались в грязно-красный, бурлящий среди трупов и раненых поток, добивая всех, кто был в нем еще жив. Идя по грудь в воде, имперская пехота выбралась на плоский южный берег вслед за разбитыми отрядами, носящими имя гордой столицы. Однако потрясенный резней противник был уже не способен сражаться. При виде стоящих на берегу солдат остатки рыцарского войска, почти уничтоженного Восточной армией, поддерживая своих раненых, двинулись на юг, а частично разбежались по окрестным лугам. Многие помчались галопом по заросшей дороге, ведущей к далекой деревне на юге. Пехота легиона не могла их преследовать. Но через забитую трупами расщелину, топча тела, конные лучники уже вели под уздцы своих лошадей. На южном берегу, вдали, еще маячили группки беглецов, когда первый клин собрался на берегу и пустился в погоню. Уже формировался следующий; до вечера оставалось еще много времени…

На высоком северном берегу, возле леса, где началась битва, почти три тысячи имперских солдат сражались с остатками рыцарских отрядов. Тяжелая и конная пехота, при поддержке множества копейщиков, все еще вела кровавый бой, ибо мужественные дартанские рыцари, поддерживаемые своими свитами, не запятнали чистую кровь трусостью. Они дрались ожесточенно и молча, без подкрепления и надежды на победу, смертельно опасные до самого конца.

Ночью конница и конная пехота Восточной армии под командованием тысячника В. Аронета догнала и захватила отступающий обоз. Повозки сопровождал самый малочисленный из всех отрядов Кенеса и недисциплинированная толпа обозной прислуги, которая разбежалась при одном лишь виде появившейся из темноты конницы. В коротком ночном бою отряд без труда разбили и разогнали на все четыре стороны, чему немало помог полный упадок боевого духа. Рыцари, которым немногочисленные беглецы с поля боя сообщили о гибели всей армии, смерти командира и тридцати тысяч легионеров, нисколько не верили в победу и сломались уже при виде грозной конной пехоты… Прежде чем наступил полдень следующего дня, измученные, уставшие, но счастливые легионеры заводили захваченные повозки в реку, втаскивая их затем на обрыв, через очищенную от трупов расщелину. На сколоченных на скорую руку плотах переправляли снятое с повозок добро, которое не должно было намокнуть. У Терезы снова было чем кормить своих людей — а время поджимало, так как уже три дня солдаты получали уменьшенный дневной рацион.

Тесная, ограниченная лесом и руслом реки равнина, на которой состоялось сражение, стала смертельной ловушкой, из которой удалось уйти лишь немногим. Легионеры насчитали около трех тысяч погибших со стороны противника, а это означало, что уйти сумели (полностью рассыпавшись) только два потрепанных отряда и остатки третьего, перебитого на переправе. Еще до наступления ночи многих из этих несчастных прикончили клинья конных лучников, пущенные в погоню. На самом поле боя были захвачены знамена отрядов и неслыханное количество оружия, которого не хватало многим из победителей. Арбалеты конных стрелков достались сотням дартанских легионеров; те, кому их не досталось, имели теперь по несколько деренетов. Мало кто из солдат отказался бы от этого оружия! Красные топорники оделись в доспехи, конная пехота получила длинные рыцарские мечи, которые им предстояло возить у седел, оставив собственные, короткие, на поясе. Военными трофеями загрузили уже опорожненные от припасов повозки небольшого обоза, который подарила армии Акалия. Войско окрепло, возмужало. Как и предвидела Тереза, выигранная битва превратила этих людей в ветеранов, готовых сражаться с каждым: если они побеждали в бою с тяжелой конницей, то кто еще мог выступить против них? Настроение в армии царило превосходное.

Хуже дело обстояло среди командиров.

Подкрепления ждать было неоткуда. Еще перед выступлением надтысячнице ясно дали понять, что обещанное формирование в тылу резервных легионов или хотя бы вспомогательных клиньев не состоится из-за отсутствия денег, которые закончились столь неожиданно. Победителям-легионерам этого не сказали и даже старались скрыть размеры потерь, сопоставляя поступающие из легионов доклады таким образом, будто где-то потерялось несколько сотен… В действительности Восточная армия потеряла почти тысячу восемьсот солдат убитыми и тяжелоранеными, которых на свободных повозках сразу же отправили в Акалию, так же как и военные трофеи и табун отличных коней. Больше всего пострадали храбрые конные пехотинцы и плохо обученные дартанские копейщики, но погибли и многие тяжеловооруженные. Армектанско-дартанский легион Агатры потерял немало алебардщиков и сто с лишним красных топорников, а кроме того, понес очень серьезные потери в элитной гвардейской колонне — там осталась самое большее половина солдат. Сама тысячница, сражавшаяся возле расщелины с луком в руках, была легко ранена. В Акалийском легионе на поверку не явилось шестьдесят с небольшим щитоносцев. От гордости Тройного пограничья, гвардейского клина, осталось тринадцать солдат. Во всей армии меньше всего пострадали стрелки и конница, которая ни разу, кроме атаки Терезы, не вступила в сражение со сплоченными отрядами врага.

Надтысячница знала, что теперь перед ней уже не вспомогательная походная колонна, но вся армия Эневена. Судя по собранным сведениям, там шло полтора десятка тысяч человек. Она не могла выиграть решающего сражения с К. Б. И. Эневеном, на какой бы местности и сколь бы действенно оно ни велось. Она могла лишь отравить ему жизнь.

Пары котов-разведчиков отправились на поиски вражеских войск.

Первые известия о поражении его благородие Эневен просто не принял к сведению. Как ни в чем не бывало он вышвырнул из палатки командира странного подразделения, состоявшего из остатков двух прекрасных отрядов, на знаменах которых красовались башни Золотой Роллайны. Он понимал, что дело дошло до столкновения с солдатами Акалийского легиона, которые не стали ждать на Тройном пограничье, но отважно двинулись навстречу врагу, наверняка намереваясь задержать его продвижение и доставлять ему неприятности на каждом шагу. Но в полный разгром всего полка своего брата он отказался верить. И уж просто сказкой он считал донесения о настоящей армии, состоявшей из легионов в мундирах цветов всех краев Вечной империи. Кого там якобы не было! Армектанские гвардейцы в серо-голубых мундирах, целые легионы дартанской конницы — разве в имперских легионах вообще существовала какая-то дартанская конница? Кто-то видел отряды громбелардских арбалетчиков, а об акалийцах даже не стоило говорить: с пограничья должны были подойти как минимум четыре сильных легиона солдат в черных мундирах, чтобы соответствовать называемым цифрам. Вестей, однако, поступало все больше, появлялись все новые солдаты из разбитых войск, пришли проверенные сведения о потере обоза… Наконец появилось несколько рыцарей и солдат из их свит, которые принимали участие уже не в схватке на переправе или у повозок с припасами, но на самой равнине возле леса. Вождь рыцарей королевы не мог больше сомневаться в том, что ему говорили. Никаких гонцов от Кенеса не было, никто не знал, что случилось с ним самим, хотя нашлись свидетели того, что его смела в реку атака армектанских конных лучников. Никто, однако, не видел тела. Эневен верил, что его вновь обретенный брат, неустрашимый воин и хороший командир, выжил в сражении. Но в том, что он его проиграл, и притом проиграл окончательно, сомневаться больше не приходилось.

Эневен, хотя сперва не верил ни во что, теперь готов был поверить во что угодно. Ибо в самом деле, сколь многочисленна должна была быть армия, которая в открытом сражении разгромила девять рыцарских отрядов, каждый из которых вдвое превосходил отряды, которыми командовал Йокес? Четыре тысячи испытанных воинов, мужество которых он имел возможность оценить сам, хотя бы лишь в последней славной битве под Вемоной. Спаслись лишь жалкие остатки всего лишь трех отрядов, горстка израненных бойцов, за которыми, как говорили, противник гнался еще много миль! Пропал обоз! Эневен осторожно оценивал, что в подобной мясорубке должно было принимать участие как минимум от восьми до двенадцати тысяч имперских, в большинстве своем прекрасно подготовленных к войне, возможно, действительно при поддержке каких-то отрядов из Дартана. До сих пор во всех донесениях говорилось о четырех привлеченных с севера армектанских легионах… Возможно ли, что их было семь или восемь, из которых только четыре сражались на западе? Эневен начал склоняться к подобной мысли. Он не собирался отказываться от кампании, но уже понимал, что даром армектанских деревень и городов не получит. Каким образом удалось сохранить существование столь сильных войск в тайне? Откуда они взялись?

Первый из рыцарей королевы встал лагерем и разослал десятки патрулей во все стороны, пытаясь собрать сведения об армии, которой до сих пор не было. Но он не мог ждать, пока ему станет известно все. Он должен был исполнить печальную обязанность — худшую, какая только может лечь на плечи командира.

Взвешивая каждое слово, с большой осторожностью излагая свои догадки и предположения, но без обиняков признаваясь в поражении и понесенных потерях, он продиктовал доклад для ее королевского высочества княгини-регента в Роллайне, от которой всего лишь день назад получил пространное письмо.

 

43

Гонцы, присланные с двух сторон света, почти одновременно привезли похожие известия: Эневен, а точнее, его брат Кенес, потерпел поражение у реки Меревы от каких-то неизвестных войск; Йокес проиграл сражение возле пущи, потерял власть над ее краями и отступал к Нетену, ведя ожесточенные лесные бои.

Сухой доклад командира войск Сей Айе разозлил княгиню Эзену, поскольку в нем присутствовали только данные о собственных (невысоких) потерях, оценки потерь противника (вдвое или трое выше) и по-военному краткое изложение ситуации. Йокес считал возможным задерживать продвижение врага еще в течение нескольких дней, но полагал, что удержать Нетен вряд ли удастся. Кроме того, он предупреждал о возможности появления отрядов вражеской конницы под Роллайной и просил подкрепления, особенно пехоту. И больше ничего. Столь же грозно, и притом куда более удивительно, звучали известия от Эневена. Вождь Ахе Ванадейоне описал картину проигранного сражения, следовавшую из рассказов его участников, но благоразумно добавлял, что донесения о численности вражеской армии наверняка преувеличены, поскольку войска победителей всегда множатся в глазах побежденных. По его оценкам, у имперских имелось около десяти тысяч хорошо вооруженных и обученных солдат, большинство из которых составляла легкая пехота, поскольку слова о бесчисленных лучниках, засыпавших отряды сущим градом стрел, повторялись почти в каждом рассказе. В заключение он писал о том, что намерен выступить на Армект немедленно, как только соберет более точные сведения о противнике. Однако он предупреждал, что враг может направить конницу к Роллайне, и признавал, что со своей тяжелой рыцарской армией не сможет успешно тому противостоять.

Ее высочество княгиня-регент, которую непрерывная полоса успехов несколько лишила чувства реальности, сразу же почувствовала, как земля уходит у нее из-под ног. Было совершенно ясно, что когда вести о поражениях дойдут до Роллайны, позиция многих столичных родов сразу же может стать намного более жесткой. Согласиться с властью того, кто почти наверняка выиграет войну и будет править в Дартане, — одно дело. Поддерживать женщину, которую через неделю-другую легионеры империи выволокут из тронного зала, — совсем другое. По возвращении в Роллайну князь — представитель императора мог не найти никаких причин, по которым приспешники смутьянки и мятежницы должны были бы и дальше хозяйничать в его столице, да и вообще где бы то ни было; возможно, в имперской казне лежало еще достаточно серебра, чтобы его хватило на содержание нескольких десятков человек, сидящих в тюремных крепостях (вряд ли это слишком большие суммы). Эзена поняла, что для нее не может быть и речи об отъезде из Роллайны хоть куда-нибудь, поскольку есть риск никогда туда не вернуться. И она испугалась. От нее ничего не зависело, а именно этого она больше всего боялась. Столь тяжко добытый трон должны были для нее сохранить Йокес и Эневен. В данной ситуации она даже мало чем помогла бы им. Еще вчера она была вправе требовать выставить пять или восемь новых отрядов, дать денег на финансирование войны, а уже завтра как бы не оказалось, что кто-нибудь выставит отряд против нее…

Слушавший все это Готах пытался ее успокаивать. Нет ничего плохого в том, чтобы снова отступить в тень нейтралитета, доказывал он, но до того, чтобы за нее высказались Дома, стоящие на стороне империи, было еще далеко. Зато он соглашался с мнением, что Йокес и Эневен не могут себе позволить новых поражений, во всяком случае, сейчас. Война есть война, случались — и могли случиться еще не раз — большие и меньшие неудачи, но не одна за другой, ибо это действительно предвещало катастрофу, по принципу самоисполняющегося пророчества. Поражения ослабляли не только войска, но и их поддержку — а отсутствие такой под держки, выражавшееся хотя бы лишь в подкреплении и деньгах, опять-таки ослабляло войска и приближало призрак очередных неудач. Это напоминало снежный ком, катящийся по склону.

Княгиня требовала совета. У посланника их имелось даже несколько. «Выспись, ваше высочество, — сказал он/ — Потом делай что положено, так же как и раньше. А прежде всего пошли Йокесу все, о чем он просит, а самое главное — солдат. Конницы он не хочет, так что оставь ее тут и дай ему взамен кого угодно, хотя бы и своих гвардейцев. Йокес знает, сколько солдат ты привела в Роллайну, так что если он просит сотню арбалетчиков и лесничих, это означает, что даже такие силы могут ему чем-то помочь. Если их будет вдвое больше, они помогут ему вдвойне. И отправь к нему еще посланника, который, правда, немногим поможет, но подробно расскажет, как ты справляешься в Роллайне. Командиру твоего войска сейчас очень нужны хорошие новости. И еще напиши два письма обоим своим рыцарям, пошути, окажи им полное доверие и дай понять, что законы войны ты понимаешь и уважаешь».

И в тот же день он лично повел в Нетен две сотни солдат Сей Айе, унося с собой воспоминание о дикой ярости, в которую впала всегда милая и улыбающаяся Черная Жемчужина ее высочества, узнав о том, что у нее забирают всех ее подчиненных. Кроме воспоминаний, он вез с собой письмо для Йокеса.

Комендант сидел в Нетене, поскольку посреди леса, с луком в руках под можжевеловым кустом, он был совершенно лишним. При виде Охегенеда и его гвардейцев он очень обрадовался, и посланник сразу же примирился с тем, что доставил своей идеей неудовольствие Хайне. Со свойственной ученому отстраненностью он наблюдал, как действует на проигравшего командира неожиданный приятный сюрприз. Йокес, который никак не ожидал, что получит этот небольшой отряд лучших солдат Сей Айе, тут же обрел присутствие духа и несколько иначе посмотрел на возможность удержать Нетен — по крайней мере так, словно это действительно могло зависеть от ста пусть даже самых лучших солдат. В письме Эзены командир ее войска также прочел только лишь хорошее, кроме одного: постепенно заканчивались деньги. Даже казна Сей Айе была небезгранична, и княгиня осторожно напоминала об этой грустной истине, добавляя в утешение, что в Роллайне Дом А. Б. Д. предоставил в ее распоряжение все свои средства, а это были немалые суммы. Тем не менее, по причине приближающихся финансовых проблем, все большее значение приобретал маленький Нетен, торговые ворота всего Шерера. Не в первый раз в истории войн торговцам позволяли вести свои дела как бы «рядом» с театром военных действий. Было очевидно, что Буковая пуща не продаст в Армект оружие, но она продавала и покупала многое другое; впрочем, покупал и продавал весь Дартан. Приобретения и потери в торговой войне между двумя крупнейшими народами Шерера выглядели столь неоднозначными, что никому не было выгодно ее начинать. Именно поэтому через Нетен вниз и вверх по реке продолжали идти купеческие баржи. Йокес знал, что Сей Айе должен продолжать торговлю — ибо о том, что вниз по Лиде шло все, что могло потребоваться его войскам, он даже не помнил, столь это было очевидно. Уже несколько дней он размышлял о том, как добиться позарез необходимого чуда.

Посланник и Охегенед в общих чертах узнали, как проходила проигранная битва.

Сперва путешествовавшие по всему юго-западному Дартану конные лучники Каронена собрались в укрепленном лагере, отдохнули — и в течение последующих двух дней без передышки задавали жару тяжеловооруженным конникам Сей Айе. Они действовали самостоятельно. Командиры полулегионов и колонн уже имели понятие о том, насколько умело железные полки из пущи маневрируют на поле боя, и даже не думали сталкиваться с ними в лоб. В этом не было необходимости, поскольку они не прикрывали строй марширующей пехоты. Сплоченные и умелые, но тяжелые отряды беспомощно крутились по равнине, покусываемые со всех сторон вдвое более быстрыми и маневренными подразделениями армектанских лучников, которые разделялись и соединялись как хотели, где хотели и сколько хотели. Дартанские конные арбалетчики делали все возможное, но не многое могли сделать против полутора тысяч всадников, каждый из которых держал в руках лук и совершал с ним всевозможные трюки, стреляя за спину, вперед и влево, поскольку только вправо никак не получалось. Но в задачу арбалетчиков не входила охота на мчащиеся табуны; этих сбившихся в кучу в глубине строя солдат учили в первую очередь стрелять в лоб атакующим копейщикам, а затем поддерживать свои отряды в бою; в крайнем случае они могли несколько смешать ряды идущего в атаку или контратаку врага, но никоим образам не могли навязать равную борьбу противнику, который на каждую их стрелу из арбалета отвечал десятью из лука. Поклеванные наконечниками стрел всадники на покалеченных и загнанных конях, почти без потерь убитыми и тяжелоранеными — поскольку луки имперской легкой конницы были еще менее мощными, чем оружие пеших стрелков, — на следующий день представляли собой небольшую боевую ценность, а вся забава начиналась снова. Только один раз солдаты отряда Трех Сестер проехались по армектанцам, которых чересчур обнаглевший — может, молодой? — сотник погнал прямо им под копыта. Йокес не мог принуждать своих упавших духом конников к дальнейшей игре в догонялки и вместе с тем не мог забрать их с подступов к полю боя, чтобы не открыть дорогу ждавшей наготове имперской пехоте. На лесной дороге он постоянно держал в резерве два собственных отряда и два вспомогательных рыцарских. В конце концов, однако, ему пришлось уступить; нагруженные железом кони копейщиков готовы были упасть, в то время как армектанские степные лошади чувствовали себя еще вполне сносно. Бессильный командир войск Сей Айе увел свою конницу в лес и ждал, что будет дальше, — хотя, собственно, и так хорошо знал. Он не мог выпустить на равнину одиночный отряд, чтобы другие в это время отдыхали, поскольку одиночный отряд четыре армектанских конных полулегиона раздавили бы в кашу четырьмя последовательными атаками, одна за другой, или в одной атаке, одновременно со всех четырех сторон. Он должен был постоянно посылать как минимум три отряда. Должен был, но уже не мог.

Сидя в кустах со своими конниками, комендант войск Сей Айе знал о дальнейшем ходе сражения, в точности так, как если бы надтысячник Каронен нанес ему визит и рассказал о том, как собирается поступить. Как только стало ясно, что тяжелые отряды не примут приглашения к дальнейшей гонке, из лагеря начали выходить сомкнутые колонны пехоты. Разозленный Йокес хотел было еще раз поднять своих всадников, но понимал, что как только он это сделает, пехотинцы сразу же вернутся. И потому он ждал, пока вся легкая конница — как он и предполагал — окажется среди деревьев, закрыв собой выход лесной дороги. Предвидя подобное развитие событий, у самого выхода он не держал ни одного всадника. Лишь в нескольких сотнях шагов дальше стояли солдаты Черного отряда — лучшие из всех, что у него имелись. В великолепной атаке на узкой дороге, наступая фронтом шириной в четыре всадника, отряд пробился почти через половину армектанской толпы легких конников, после чего — вопреки надеждам и в соответствии с предвидением — застрял и ввязался в кровавую рубку. До этого спешившиеся конные арбалетчики из остальных отрядов, поддерживаемые лесной стражей и арбалетчиками Сей Айе, буквально выкосили подходящих со стороны леса армектанских конных лучников, которые, однако, не сдались и добрались до первых деревьев, где соскочили с седел и почти позволили себя перерезать, удерживая край леса до того момента, пока не подоспела пехота. Выход с лесной дороги они тоже не отдали; вскоре его забаррикадировали стволами и кронами срубленных деревьев, чтобы всадникам Сей Айе не пришло в голову напасть на идущий следом за армией обоз.

Потом Йокес мог уже только отступать. Уведя свою бесценную тяжелую конницу, он сражался за каждый локоть леса, оставляя десятки засад, в которых сидели лесничие и арбалетчики. Армектанские колонны и клинья не могли пройти даже ста шагов, не удостоверившись сперва, не сидит ли за деревьями неподалеку десяток отличных стрелков, которые перебьют их командиров и исчезнут неведомо куда или, еще хуже, заведут весь преследующий их полулегион под луки ста лесничих, тихо лежащих среди папоротников. Именно такое, растянувшееся на несколько дней сражение все это время шло в лесу. Йокес не имел на него ни малейшего влияния, получая лишь донесения о собственных потерях и ориентировочных — противника, а также о его успехах. Это была война подсотников и десятников против командиров дружин лесной стражи — война солдат, ходивших по горам и болотам с луками в руках, пробиравшихся ночами за неприятельские кордоны, терпеливо ждавших, пока дичь выйдет под прицел, устраивавших засады на врага, который сам готовил засаду. Главнокомандующие обеих сторон могли лишь принять решение о прекращении этой битвы — или ее продолжении. Пока что оба продолжали. Йокес считал собственные потери и потери врага, из сопоставления которых следовало, что два последних лучника застрелят друг друга примерно на заставе Нетена. Каронен тоже считал и, похоже, не соглашался с подсчетами Йокеса; возможно, он до сих пор надеялся, что очень быстро бегущий по дороге щитоносец внезапной атакой захватит Нетен и овладеет пристанью, если его раньше не остановят на мосту одиннадцать тяжелых и легких отрядов, атакующих змеей длиной в три мили.

С сарказмом рассказывавший о войне в лесу Йокес, в сущности, знал, что ему придется уступить. У Каронена было пять тысяч солдат, которых он заменял, отправлял в тыл и лечил, в то время как сам он располагал неполной тысячей измученных до предела, невыспавшихся, голодных и израненных стрелков, которые постоянно сдерживали напор врага, идущего фронтом шириной в несколько миль. Они оказывали сопротивление лишь потому, что оборона в подобных условиях была стократ легче, чем наступление.

Йокес уже знал о поражении Эневена и точно так же доложил ему о своем собственном. Прошло немало времени с тех пор, как княгиня решительно потребовала, чтобы командиры обеих ее армий сотрудничали друг с другом. Они действовали на разных направлениях и не могли помогать друг другу, но, по крайней мере, должны были обмениваться сведениями. «У меня нет ни времени, ни желания переписывать доклады от одного командира, чтобы послать их другому», — заявила она Йокесу, Эневену же она слово в слово написала в письме то же самое. Своего она добилась не до конца. Оба рыцаря готовы были любое известие счесть несущественным, не заслуживающим того, чтобы передавать его командиру другой армии, но, к счастью, о таких вещах, как проигранная или выигранная битва (не говоря уже об обнаружении не существовавшей до сих пор многочисленной армии противника), сообщать друг другу им все же приходилось. Йокес послал Эневену письмо, состоявшее из тридцати пяти слов; Эневен выиграл, использовав только тридцать. Готах испытывал немалое облегчение оттого, что Эзена не может видеть этого прекрасного сотрудничества, образцом которого был почти чистый лист, продемонстрированный ему Йокесом в качестве письма от вождя Ахе Ванадейоне. Однако кое-какие знаки уважения друг к другу оба командира все же выказывали. Йокес даже написал Эневену несколько слов о том, что исключает присутствие на востоке каких-либо легионов с севера. В течение многих лет он командовал там военным округом и знал, сколько солдат служит на пограничных форпостах; может, он и мог ошибиться на три сотни, но не на три тысячи. Взамен Эневен вежливо потребовал назад свои три отряда, поддерживавших войско Сей Айе. Для двух тщеславных, жаждавших военной славы, соперничавших за благосклонность княгини-регента командиров это было воистину сотрудничество высшей пробы.

После разговора Охегенед вышел, чтобы — как он заявил с язвительной усмешкой — взглянуть на место, где предстоит сдохнуть его людям. Йокес разозлился, но громбелардца уже не было. Готах остался, погруженный в свои мысли. Наконец он тоже поднялся с неудобной скамейки и потащился к двери.

— Если честно, ваше благородие, — сказал он, остановившись на пороге, — мы оба знаем, что военный советник из меня никакой. Ты сам знаешь, что нужно сделать и на что способны твои люди. Но тем не менее я кое-что заметил и кое о чем подумал.

— И что же это, ваше благородие?

— Я подумал, рыцарь, что если ты будешь трястись над каждой каплей крови, пролитой твоими любимыми тяжелыми отрядами, то можешь потерять не только эти отряды и проиграть не только свою собственную битву… Уже ухожу, — поспешно добавил он, предупреждая ответ хозяина, — поскольку не хочу, чтобы ты со мной ссорился и излагал свои доводы, а хочу только, чтобы ты просто спокойно подумал. Это не мои солдаты, но твои.

С этими словами он вышел.

 

44

Его благородие К. Б. И. Эневен продвигался вперед со скоростью улитки. Он форсировал Мереву, но уткнулся в берег более широкой и глубокой Ранелы. Здесь уже не было многочисленных бродов, мосты же он мог в лучшем случае построить или, точнее, заново отстроить сожженные. Прекрасный каменный мост на главной дороге из Роллайны в Акалию, мост, на который он больше всего рассчитывал, был взорван. Пороховые орудия использовались только на кораблях, так как на суше от них было больше хлопот, чем пользы; никто до сих пор не придумал, что можно с их помощью потопить на лугу или в лесу. Возможно, они пригодились бы при осаде крепостей, если бы в Шерере существовали какие-либо крепости, которые можно было бы осаждать. Во всяком случае, имперские легионы порох не использовали. Но на Тройном пограничье, похоже, нашелся бочонок, возможно, предназначенный для какого-то гарнизона морской стражи? Впрочем, неважно, где надтысячница Тереза откопала эту дорогую и редкую смесь селитры и… чего-то там еще, Эневен не помнил, чего именно. Достаточно того, что она сразу же ее уничтожила, хорошо спланировав последствия. В каменном мосту зиял пролом, достаточно большой для того, чтобы заделать его под градом постоянно сыпавшихся с берега стрел было невозможно.

Рыцарская конница ползла вдоль реки. В отрядах нарастало недовольство. Вместо славы и военных трофеев им доставались лишь бесконечные марши. Прошли дожди, земля размокла. Люди болели — некоторые серьезно, а некоторые настолько серьезно, что им пришлось ради спасения здоровья вернуться домой. Эневен представлял, что следует по этому поводу думать. Надтысячница на другом берегу тоже хорошо это себе представляла. Имперские командиры довольно редко поражали объемом своих познаний, но историю армектанских завоеваний каждый из них должен был знать хотя бы в общих чертах. Ее благородие Тереза знала, каким образом был когда-то завоеван Дартан, и умела эти знания применить.

Непокорная, поднявшаяся от дождя Ранела не для всех была непреодолимым препятствием. В потоках ливня, среди грома надвигающейся грозы, до смешного маленькая группка армектанских конных лучников прошла ночью через лагерь, разрезая мечами и дырявя стрелами палатки, топча лагерное снаряжение и опрокидывая потрясенных дикой атакой людей, которые выбегали из своих укрытий. Всадники помчались на луг за лагерем, разогнали на все четыре стороны перепуганных слуг и коней нескольких отрядов, после чего пропали без следа. Разбежавшихся лошадей ловили целый день. Во время нападения никто не погиб, пострадало лишь несколько солдат, но зато все узнали, что посреди многотысячной армии может резвиться сотня конных легионеров и гвардейцев. Были найдены голубой и серо-голубой мундиры, явно брошенные намеренно, — этим всадникам хотелось, чтобы враг знал их принадлежность. Вечером к покрытому тучами небу поднялись многочисленные столбы дыма. Горели две деревни — жуткое зрелище среди проливного дождя.

Эневен уже знал, кто командует войсками противника, а также и то, что вражеская армия не столь сильна, как подозревали. Он все еще был склонен завышать ее численность, но уже только на две-три тысячи человек. Теперь он считал, что перед ним шесть или семь тысяч солдат. В действительности их было чуть больше четырех тысяч.

Княгиня-регент в выдержанных в спокойном и деловом тоне письмах сообщала из Роллайны, что вследствие потери Нетена трудно рассчитывать на финансовое улучшение (сам Эневен давно уже был полностью разорен), а ее положение весьма неустойчиво. В столице нарастало недовольство вяло ведущейся войной, создавались группировки и ходили слухи о тайных переговорах с Кирланом. Вскоре могло оказаться, что собственные войска княгини пойдут в бой не против армектанцев, но против южнодартанских отрядов и некоторых столичных Домов. Под Роллайной то и дело случались вражеские вылазки — чаще всего во владениях родов, которые еще занимали колеблющуюся позицию. В них ничего не жгли, но своим присутствием давали понять, что если захотят, то им ничто не помешает. У изгнанного из Роллайны князя-представителя имелась армия урядников и советников, которые прекрасно знали, кому принадлежит та или иная деревня. Конные легионеры действовали не вслепую, они исполняли миссию, имеющую политическое, а не военное значение.

Йокес во главе своих тяжелых отрядов стоял возле столицы, все еще склоняя чашу весов на сторону княгини. Эти отборные полки заставляли задуматься даже самых отважных. Но вскоре могло оказаться, что они потребуются для обороны Сей Айе; легионеры Каронена сидели в захваченном — точнее, покинутом — военном лагере под Нетеном и явно ждали лишь улучшения погоды, ибо болота в пуще под струями дождя были непроходимы, река же Лида несла в своих поднявшихся водах стволы и ветви деревьев, не позволявшие баржам идти вверх по течению. Те же ливни, которые подняли уровень воды в Ранеле, перекрывая броды и тормозя продвижение Эневена, одновременно защищали Добрый Знак. Там были лишь остатки знаменитой лесной стражи, поддерживаемые остатками пехоты и сотней гвардейцев княгини Эзены; эти солдаты стояли на самой поляне и подходах к ней, под командованием коменданта Охегенеда.

После пяти дней отвратительной погоды на небо вернулось солнце. Шло соревнование между высыхающими в лесу болотами и спадающей водой в реках. Похоже было, что выиграют реки.

Но Лида тоже была рекой.

Уже последний дождливый день обещал улучшение погоды. Небо часто прояснялось, и позднее весеннее солнце попеременно то обогревало промокшую землю, то снова скрывалось за тучами, которые — назло солнечным лучам — снова извергали струи дождя. Но это уже не были грозовые ливни, заливающие потоками воды Дартан. Кратковременные дожди не имели прежней силы. На следующий день небо выглядело так, словно густых туч вообще не существовало. Но разбросанные по небу белые облака были не столь прекрасны, чтобы развеять мрачные мысли.

Ее высочество княгиня-регент не знала, что думать о дождях. Еще до того, как они начались, поражение Йокеса предвещало худшее. Эневен еще не отчаялся настолько, чтобы форсировать броды Ранелы под луками солдат Терезы. Возможно, если бы не дожди, Эневен был бы в Акалии. И возможно, если бы не дожди, Каронен стоял бы в Сей Айе… Никто на свете не мог дать простого ответа на вопрос: оттягивали ли пять мерзких дней, наступивших после полосы военных неудач, падение регента, или, напротив, должны были его ускорить?

Идя по пустому дворцовому коридору, княгиня думала, что этот Дом уже все знает. Он видел падение величайших дартанских династий. Он видел старого и немощного монарха, которого командир армектанских войск много веков назад вежливо попросил покинуть столицу. А совсем недавно он видел императорского представителя, который точно так же уходил, чтобы уступить место другому.

Но князь-представитель должен был вернуться…

Эзена находилась в таком же положении, как и император перед началом войны. Она имела то, что имела, и не более того. Кончались деньги, вместо которых в канцелярии лежали документы о собственности на имперские владения. Неоткуда было взять новых солдат. Она могла самое большее переставлять кубики, которые ей дали для забавы. Новых кубиков уже не было.

Но Армект умел переставлять свои кубики и сделал это так, что образовалась целая стена. Поразительна была сила этого края, который, будучи разоренным и лишенным войска, мог оказывать сопротивление тому, кто имел все — деньги, армию, доверенных людей… И в довершение всего — великую миссию, в которую верил до конца. Но к нему не была милостива Непостижимая Арилора, любившая только воинственных сыновей равнин.

Эзена думала о том, что скажет рыцарям королевы, спящим на лесном кладбище. Что она скажет властителям Буковой пущи, которые никогда не видели в своем княжестве солдата из Армекта с обнаженным мечом в руках.

Она только что поговорила с друзьями — последними, которые остались рядом с ней. Верными ли? В этом она сомневалась. Верны ей были Жемчужины, верны были Йокес и Эневен. Но из небольшой группы носителей чистой крови она верила, пожалуй, только в двоих: высокомерного мужчину из рода А. Б. Д. и лысого рыцаря, который был когда-то недружелюбен к ней, но держал свое слово и хотел с честью служить до конца. Все остальные, самое большее сорок человек, оставались рядом с ней, поскольку оставались эти двое.

Сказать всем особо было нечего. Дожди что-то отсрочили, что-то ускорили. Неважно, поскольку они уже прошли. После них осталась раскисшая земля, враждебная железной коннице, а дружественная скорее для легковооруженных пехотинцев. Она не сумела победить этих пехотинцев, когда конские копыта с грохотом вздымали клубы пыли. Как она могла победить их сейчас, когда кони увязали по бабки? И так должно было продолжаться еще по крайней мере несколько дней — смертельно долгих дней. Князь — представитель императора из Тарвелара перебрался в Лида Айе, уверенный, что ему ничто не угрожает. Перебрался потому, что от имени Кирлана вел переговоры с дартанскими родами и хотел быстрее обмениваться письмами. Он обещал милость одним, прощение для других…

Что могла обещать княгиня-регент во время войны? Войны, которая, похоже, подходила к концу.

Казалось, будто над белым дворцом в Королевском квартале висит некое неуловимое проклятие. Внешне похожий на дворец властителей Доброго Знака, он все же, пусть едва заметно, от него отличался. Выходящие на север и юг окна только с одной стороны пропускали солнечные лучи; намного светлее было в боковых крыльях-башнях, предназначенных для придворных и прислуги. В изгибах коридоров крылась некая архитектурная ошибка — углы тонули в вечном мраке. Потолки в главной части здания висели слишком высоко; вместо пространства, ощущения свободы, они давали ощущение безнадежности и бессилия — недосягаемые, далекие, странно серые, так как свет в комнатах распространялся неравномерно, проходя через слишком узкие (а может быть, слишком низкие?) окна, острые дуги которых тоже казались какими-то приплюснутыми. Ее высочество регент, сидя в большом, совершенно пустом доме — так как слуги, солдаты и придворные почти не покидали боковых башен, — больше всего думала о том, что стоило бы все здесь перестроить, сделать более острыми арки окон и дверей, иначе проложить коридоры, сделать выше и короче ступени лестниц, по которым крайне неудобно было подниматься, — плоские длинные террасы, тянущиеся без конца и без края… Никто не чувствовал себя хорошо в этом доме. И что хуже, никому тут не находилось дела. Княгиня-регент была лишь титульной владычицей, в доме которой отнюдь не сходились все нити власти. Вообще не сходились никакие нити, ибо не существовало дартанского королевства, проводящего собственную политику, имеющего собственные законы; не приходили просители с жалобами, никто не требовал решения какого-либо вопроса или спора, издания указа или распоряжения… Княгиня, не дожидаясь завершения войны, под деликатным присмотром Анессы занялась делами, которые ненавидела и в которых совершенно не разбиралась: управлением, торговлей, финансами… Она приняла все наследство Вечной империи, пытаясь — хотя бы лишь в одной столице — построить фундамент королевства, и сразу же поняла, что ничего из этого не выйдет. Легионы урядников были неуничтожимы и неподатливы к любым попыткам реорганизации. Они представляли собой армию, не выполняющую никаких приказов, движущуюся по инерции, вооруженную тысячами правил и распоряжений, которые следовало отменить, изменить, заменить другими… Иначе — никак. Воистину невозможно было найти кого-то, кто однозначно за что-либо отвечал. Все делили свою ответственность с кем-то еще, а тот сразу же указывал на следующего, прикрываясь правилом, уставом, законом… Ее королевское высочество могла устроить прием для нескольких сотен рыцарей и их свит, но не в силах была подчинить себе страшного чиновничьего спрута, опутавшего своими щупальцами столицу. Одна-единственная Анесса, которую поддерживали урядники Сей Айе, не могла установить тысячу новых законов, изменить распоряжения, да и вообще понять, с чем, собственно, приходят вызванные к княгине люди. Главным образом потому, что никто не хотел сотрудничать с властительницей, которая уже через несколько дней могла потерять власть, уступив место прежнему хозяину, высшему уряднику провинции, готовому потребовать отчет от своих чересчур усердных подчиненных за все их опрометчивые поступки. Урядники, как повелось с начала времен, имели в отношении каких-либо перемен собственную стратегию — переждать. Затаиться, не подвергая себя опасности, заверить в своем трудолюбии и преданности, но не делать ничего, пока не станет очевидно, что перемены неизбежны. Только тогда королевский дворец мог рассчитывать на толпы усердных слуг государства, прибегающих по любому кивку, стремящихся к неподдельному сотрудничеству — хотя, естественно, как можно меньшей ценой, и уж наверняка не беря на себя какой-либо ответственности.

Какое-либо движение во дворце прекратилось. Княгиня отказалась от своих попыток, поскольку было ясно, что скорее потеряет здоровье, чем построит новое государство, опираясь на тех, кто не хочет ничего делать. Сперва она должна была выиграть войну, затем собрать несколько отрядов, состоящих из новых, ее собственных урядников, желающих отличиться, понравиться, блеснуть усердием. Готовых как увольнять подчиненных, так и сохранять их на посту, в зависимости от результатов работы. Ей нужны были такие люди — но и их требовалось контролировать со всей строгостью, чтобы они не разворовали строящееся государство, прежде чем оно вообще возникнет.

Уже два дня во дворец не вызывали никого. Тем более почти никто не приходил по своей воле, а если и так, то по какому-нибудь весьма подозрительному делу.

Хайна сидела в своей комнате. Она больше не охраняла Эзену, не сопровождала ее везде и всюду. Оставшаяся без солдат Черная Жемчужина понимала, что она выглядит смешно, следуя по пятам за госпожой, которая находилась в самом центре все более враждебного города. За госпожой, к которой могла приблизиться любая компания никчемных прислужников и сделать что угодно, пришедшее в голову их предводителю. Гвардия княгини была в Сей Айе, а солдаты отряда Дома уже не охраняли королевский дворец, поскольку требовались в другом месте. Йокес держал свои силы рассеянными по всему столичному округу — везде, где все более явно возникали зачатки отрядов, которые должны были служить неизвестно кому. Или, может быть, известно… Во дворце и перед ним оставались только несшие пешую службу конники малого отряда Дома Эневена, которым Хайна могла приказывать только через посредство их командира… Так что, собственно, в ее подчинении находились лишь несколько невольниц-телохранительниц. Смешное, маленькое войско, не эскорт, а одно издевательство, когда речь шла о персоне властительницы великого края.

При виде входящей в комнату Эзены сидевшая на стуле у окна Хайна подняла голову и слабо улыбнулась. Княгиня подошла и без единого слова ударила ее по лицу. Каштановые волосы разлетелись в стороны, но мгновение спустя вновь гладко легли вокруг головы.

— Знаешь за что, сука? — спокойно спросила ее высочество. — За то, что не знаешь, где твое место. И за то, что не встаешь, когда я вхожу. Немедленно встань.

Хайна поднялась со стула.

— Не хочешь быть гвардейцем — будешь на побегушках, — сказала Эзена. — Бегом за Йокесом. Пусть тотчас же придет сюда.

Невольница с покрасневшей левой щекой послушно направилась к двери.

— Я сказала — бегом. У меня нет времени.

Хайна побежала.

Эзена села на освободившийся стул и уставилась в окно. На ней было серое военное платье, то самое, в котором она отправилась из Сей Айе — сперва на пристань, а потом в лагерь под Нетеном. Какое-то время спустя могло показаться, будто княгиня заснула. В окно она больше не смотрела, опустив голову на грудь.

Шли минуты, одна за другой. В большой, слишком темной комнате, серый потолок которой висел неизвестно где.

Дверь открылась.

— Ваше королевское высочество?

Эзена подняла голову и посмотрела в сторону двери. В разноцветных глазах под широкими бровями чувствовалась спокойная решимость.

— Ну вот, пожалуйста, вождь отрядов Сей Айе, — сказала она. — Где ты должен быть?

— Не понимаю, ваше высочество?

— Ты должен быть в поле. Где Хайна?

Невольница появилась в дверях.

— Ну, Жемчужина? Хорошо быть на побегушках?

— Нет, ваше высочество.

— В таком случае жду, когда ты прицепишь к своей прекрасной персоне какое-нибудь оружие. В этом дворце есть только кухарки, кастелянши, прачки и всяческие привратники, разбавленные через каждые сто шагов вояками Эневена. Ты должна есть вместе со мной, спать вместе со мной и ходить в уборную вместе со мной. Я не намерена драться с каким-нибудь безумцем, которому завтра придет в голову, что он может стащить с меня платье и подарить его любовнице. Йокес, — сказала она, — что с тобой?

Йокес молчал.

— Объяснись, — потребовала Эзена. — Я хочу знать, как вообще возможно такое, что я проигрываю войну, имея две сильные армии, притом одну почти не пострадавшую? Ты позволил перерезать в чаще лесничих и всю пехоту. Ладно, я понимаю, что ты хотел сохранить для меня то, что в армии наиболее ценно — конницу. Лучшую конницу на свете. Ты не послал ее в лес поддерживать пехоту, спас и увел в Роллайну, забрав даже два полных обоза из лесного лагеря. Но что это значит — сохранить для меня армию? Для погребального кортежа?

— Ваше высочество, если бы не эта конница, под Роллайной сейчас стояли бы совсем другие отряды. Если бы не эта конница…

— Эта конница должна погибнуть до последнего коня и всадника, — сказала Эзена. — Сперва она, и только потом я. Этих солдат послали по приказу и за деньги его высочества князя Сей Айе. Их послали воевать с определенной целью. Ты знаешь, в чем эта цель? Эта цель — свободный Дартан, с собственной королевой на троне, впрочем, не обязательно королевой… Рыцари Доброго Знака имели в виду не меня, они имели в виду того, кто возьмется за брошенное дело королевы Роллайны. Они верили, что лучше всего это сделает сама Роллайна. Но я — не она, а это значит, что в кресле в тронном зале может сесть кто угодно. Кто угодно, лишь бы он сразу с него не свалился. Если не Роллайна, то Эзена, или Байлей, или даже его королевское высочество М. Б. Йокес. Но кто-то должен там сидеть, кто-то, кто отдаст рыцарям Сей Айе их Дартан. И за это должны погибнуть твои конники. Что, погибли? Ну так катись отсюда, комендант! — рявкнула она, вставая со стула и идя к двери, словно намереваясь вышвырнуть прочь Йокеса. — Завтра тебя здесь не должно быть! И ни одного из твоих всадников!

— Что я должен с ними сделать, ваше высочество?

— Не знаю, это не я командую армией. Они должны сражаться и гибнуть один за другим.

— Если я их заберу, то уже завтра начнут возникать отряды…

— Перестань, Йокес. Не могу этого слушать. Если начнут возникать эти отряды, то в конце концов их возникнет столько, что они тебя просто сожрут и не подавятся. Единственный способ не дать им возникнуть — немедленно выиграть эту войну. Успеешь или не успеешь — не знаю, но, по крайней мере, у тебя есть шанс. Сидя здесь и охраняя меня от всего Армекта и Дартана, ты не имеешь никаких шансов. Ни малейших. Катись отсюда! — повторила она. — Вечером хочу видеть тебя с планом кампании в руках. Планом, составленным конником для конников, а не каких-нибудь садовников, охраняющих большие заросли. Ты хоть это сумел?

— Не сумел, — негромко признался Йокес.

— А знаешь почему? Потому что я — знаю. Комендант моих солдат когда-то сказал мне, что во главе своего войска не сможет защитить Сей Айе, так как это не войско для обороны. Оно было подготовлено с мыслью об агрессии. Так сказал тот человек. Убирайся теперь с глаз моих, найди его и послушай, что он тебе скажет, а может, вместе у вас еще что-нибудь получится.

Оттолкнув Йокеса, она вышла в пустой дворцовый коридор, а за ней — невольница с двумя кинжалами и мечом на двух скрещенных поясах.

Княгиня шагала по коридору так, словно собиралась немедленно выбежать из дома и сама отправиться на войну.

— Где эта незаменимая чудо-блондинка, твоя подружка? — гневно спросила она через плечо.

— Не знаю, ваше высочество.

Княгиня фыркнула и хотела было выругаться — в военном лагере под Нетеном она научилась превосходно ругаться! К счастью, из-за двери, мимо которой они проходили, вышел какой-то невольник и поспешно уступил дорогу своей госпоже — однако не слишком быстро. Она грозно замахнулась, словно собираясь треснуть его по лбу. Слуга исчез, словно испарился. Когда Эзена впадала в подобное настроение, никто, кроме первой Жемчужины, не смел обратиться к ней без приглашения; одна лишь Анесса могла бы обратить внимание княгини на то, что та ведет себя неподобающе, устраивая драку с прислугой. Но ни в коей мере не могла сделать этого Хайна, которая до сих пор чувствовала, как горит ее щека.

— Прикажи найти Анессу и притащить ее ко мне за хвост. Где посланник?

— Не знаю, ваше высочество, — сказала Хайна и внутренне сжалась.

Княгиня героически удержалась от рукоприкладства.

— Ну вот, только ты у меня осталась, — сказала она. — От кого мне следует иметь ребенка? От рыцаря, который именно сейчас проигрывает для меня войну, или от князя А. Б. Д., единственного здесь мужчины, чистая кровь в жилах которого видна сквозь кожу?

Хайна лишилась дара речи.

— Ты хочешь ребенка? Сейчас?

— Да, — со злостью ответила ее высочество. — Лучше всего, еще до того, как дойду до той лестницы… Династия! Я ведь должна основать династию? Или после моей смерти здесь снова должно воцариться безвластие?

Несмотря на то как сильно горела ее щека, Хайна не могла удержаться от мысли, что ее госпожа… что вино к обеду подали слишком крепкое. Ладно еще Йокес, которому приходилось немедленно искать какого угодно врага и упрашивать его перебить конников Доброго Знака. Но мысли о замужестве, династии и наследнике трона… в самом деле были несколько преждевременны. Куда, собственно, мчалась Эзена? Может, к его благородию Байлею, с громким предложением?

— Ну? От кого? — поторопила Эзена.

Неожиданно Хайна почувствовала прилив смелости.

— А от кого угодно! — сказала она, останавливаясь. — Лучше от кого-нибудь умного — это, по крайней мере, позволит надеяться, что у наследника трона будет хоть немного разума. Ты дала мне по лицу, а сама что болтаешь? Что дозволено невольнице, не дозволено регенту Дартана!

Эзена тоже остановилась и какое-то время молчала. Потом взялась пальцами за нос.

— Пойдем в лес за домом, — наконец сказала она. — Покажу тебе белочку, с которой подружилась.

 

45

Коридоры прекрасного дома на самой большой на свете поляне пугали пустотой точно так же, как и коридоры дворца в Роллайне. И точно так же шла по ним в одиночестве высокая женщина. Но та, в столице, все еще была властительницей Дартана, эта же — лишь невольницей.

Дом опустел, поскольку почти всю прислугу послали в Роллайну. Недоставало также многих предметов обстановки, которые поплыли на баржах вниз по Лиде, а потом оказались на повозках на нетенской пристани. На другой стороне реки уже тогда видны были иногда выходящие на берег клинья пехотинцев в голубых мундирах со звездами. Повозки уехали, а голубые лучники на следующий день захватили Нетен, Тень Доброго Знака.

Одинокая Жемчужина шла по коридору, направляясь в северное крыло. Свернув, она вскоре оказалась в комнате коменданта дворцовой стражи, которого когда-то столь бесцеремонно разбудил Йокес, показывая письмо от покушавшегося.

Теперь в комнате не было никого.

Невольница немного постояла в дверях, задумчиво глядя на незастланную постель, потом снова вышла в коридор и двинулась дальше, направляясь в охотничий зал.

Бесчисленные трофеи составляли настоящий лес, поскольку только часть из них могла украшать стены. Огромный зал, довольно темный, был заполнен чучелами всех созданий, которые населяли самый большой лесной массив Шерера. Здесь были выставлены прекрасные экземпляры зубров, туров, лосей и медведей, не считая целых стад оленей, серн, кабанов, волков и барсуков, поскольку о дичи поменьше не стоило даже и упоминать. Под потолком красовались филины и лесные орлы с распростертыми крыльями. Стены ощетинились густой чащей рогов. Целые поколения охотников создавали эту необычную коллекцию. Трофеи, которые не вьщержали испытания временем, убирали, принося взамен новые. Здесь можно было найти настоящих чудовищ — экземпляры впечатляющих размеров, такие как гигантский зубр, почти вдвое крупнее своих собратьев. Но в самом центре зала, окруженное свободным пространством, стояло на возвышении таинственное существо, о котором ходили легенды, поскольку ни один человек никогда его не видел. Никогда и нигде, лишь однажды… Здесь, в Сей Айе. Существо, более крупное, чем самый рослый человек, было покрыто рыже-черной шерстью. Двуногое, опиравшееся на необычно длинные руки создание морщило серую голую кожу на лице, скаля клыки. Ибо у этого зверя было лицо, немного похожее на человеческое, но жестокое, дикое и бессмысленное. Кеса слышала, что похожими на него, но намного меньших размеров, были алерские твари, приходившие из-за северной границы, из-под неба, которым владела враждебная Шерни сила.

У Охегенеда, прирожденного охотника, как и у любого, имелись свои слабости. Он очень любил этот мрачный зал, где в воздухе стоял резкий, немного неприятный запах.

— Ты выглядишь, ваше благородие, словно один из этих трофеев, — сказала Жемчужина.

Охегенед, сидевший прямо на полу, опираясь спиной о ногу большого тура, иронически усмехнулся.

— И неизвестно, Кеса, не будет ли тут вскоре стоять мое чучело, как этого лося… В зависимости от прихоти тысячника Каронена. Хотя вряд ли он станет приказывать сделать из меня чучело. Каронен — солдат до мозга костей. Я никогда бы не стал глумиться над его телом, но знаю, что и он не станет глумиться над моим.

— А что надтысячник Каронен сделает с захваченной невольницей? — спросила Кеса.

— Не знаю, ты задаешь очень непростые вопросы. Армектанский легион уже много веков не брал столь выдающихся трофеев. Может, продаст? Я на его месте сперва бы отымел добычу. А потом еще раз отымел и еще.

— Это надо понимать как солдатский комплимент?

— Не сердись на меня, Жемчужина. Я ведь в самом деле только солдат. Может, еще охотник. Когда-то я пытался быть интриганом, но ты меня высмеяла.

Она медленно ходила по залу, разглядывая трофеи, словно видела их в первый раз. В первый или… последний.

— Стоит прекрасная погода. Болота просохнут не скоро, но Лида уже наверняка судоходна. Когда нам стоит ожидать гостей?

— Со дня на день.

— У тебя уже есть о них более точные сведения? Мне показалось, будто я видела Вахена…

— Он только что вернулся. Я как раз пришел сюда, чтобы обдумать то, что он сказал.

— А что он сказал? Не требуй, чтобы я спрашивала про каждое слово отдельно, комендант, — спокойно упрекнула она его.

— Каронен всю конницу, которая у него осталась, разослал на разведку. Но конница ему здесь не нужна. Он получил какое-то подкрепление, правда, очень небольшое. Несколько клиньев пехоты. У него примерно четыре тысячи солдат.

— Что с Йокесом?

— Охраняет княгиню в столице. Он не придет. Или ты получила какое-то новое письмо?

— Нет, не получала.

— Значит, ты знаешь, что он делает, и прекрасно знаешь, что он не придет.

— А мы? Что мы можем противопоставить надтысячнику?

— Это ты тоже знаешь, зачем спрашиваешь?

— Я знаю, сколько у нас солдат, но не могу оценить, чего они стоят, — объяснила она. — Когда вы сюда пришли, половина тех пехотинцев выглядели так, будто они тут же умрут от усталости.

— Скорее от уныния, — поправил он ее. — День за днем их вырезали в лесу, где они когтями цеплялись за каждое дерево. Целую неделю они обороняли шесть миль, — с горечью добавил он. — Они смотрели на моих гвардейцев как на изменников, которые посидели немного в Нетене, а потом строем промаршировали в Сей Айе.

— Комендант, — холодно сказала невольница, — солдаты получают деньги за то, чтобы сражаться и умирать, а не за то, чтобы смотреть на гвардейцев. Я спрашивала, чего стоят твои войска.

— А я тебе как раз отвечаю. Гвардейцы стоят и пятисот человек, поскольку никому не могут посмотреть в глаза и мечтают только о том, чтобы войти в лес и защищать уже не шесть, а три мили, и не неделю, а две недели. Лесных стражей, вместе с теми, которые собрались тут со всех границ пущи, а не сражались раньше под Нетеном, у нас без малого триста. И вдвое больше пехотинцев, из которых двести сидят тут с самого начала, так что сама знаешь, чего они стоят. Все лучшие пошли к Йокесу и погибли, здесь остались самые старые, самые слабые и хуже всего обученные.

— Но очень хорошо вооруженные.

— Да, это единственное, с чем нет проблем, — признался Охегенед.

— А что с городской стражей и крестьянским ополчением?

— Не смеши меня, Кеса. Эти городские стражники могут самое большее нести караульную службу. А ополчение мы создали напоказ, для шпионов трибунала. Если сто мужиков бросятся на десять лучников, то наверняка справятся, если их добежит больше тридцати…

— И ничего с этими крестьянами не сделать?

Он пожал плечами.

— Послушай, если в деревню войдет одинокий клин лучников с намерениями поджечь хижины, изнасиловать девушек и перерезать свиней, то крестьяне разозлятся и прогонят их. Но сомневаюсь, что надтысячник Каронен начал бы завоевание Сей Айе с того, чтобы противопоставить себе все население поляны. Он сожжет все деревни, но только тогда, когда моих солдат уже не будет. А тогда это крестьянское ополчение… — Он развел руками. — Не знаю, как я мог бы использовать этих крестьян. Против тех самых солдат, которые под Нетеном перебили лесничих и обученную пехоту? При таких шансах я даже свору собак против них не пустил, а крестьяне — все-таки люди.

— Гвардейцы победят пятьсот, лесные стражи шестьсот, а пехота триста, — сказала Кеса. — Всего тысячу четыреста.

— Превосходно считаешь, — похвалил Охегенед. — И если бы сюда шло полторы тысячи солдат, то у нас были бы шансы при обороне. Но их втрое больше.

— Мы не сможем защититься.

— И речи нет. Сей Айе было крепостью, пока в лесу сидело восемьсот лесничих, а на поляне — гвардия и семь сотен пехоты. Теперь это крепость с незащищенными стенами и без гарнизона внутри.

— Так я и думала. Ну тогда вставай, уходим отсюда.

— С ума сошла? Куда?

— Куда угодно. В лес. Твои солдаты не защитят Сей Айе, но сумеют выгнать крестьян из деревень. Мы забираем все — живой инвентарь, ценные вещи, а прежде всего документы Сей Айе. То, чего забрать нельзя, нужно уничтожить или закопать, где-то спрятать.

— Подожди, подожди, — сказал он.

— Ждать я как раз не буду. Они могут прийти сюда по реке даже завтра. Уводи свое войско. Каронен получит голую поляну, которую он может сжечь, если захочет, помешать мы ему все равно не сумеем. Всю Буковую пущу ему не сжечь, а Сей Айе — это люди, не дома. Дома всегда можно отстроить заново.

— Мне уже десять раз приходила в голову мысль о том, чтобы вывести отсюда войско и не давать покоя Каронену в лесу.

— Так почему ты мне ничего не говорил?

— Потому что здесь люди и их дома… В Сей Айе.

— Но людей я забираю, ходить умеет не только войско. А дома, как я слышу, тебе все равно не защитить?

— У меня нет приказа отдать Сей Айе.

— Уже есть, поскольку здесь приказываю я, от имени княгини Эзены. В конце концов, если хочешь — сиди тут со своей армией, стратег. Я забираю людей, а если ты встанешь у меня на пути, то я брошу в бой крестьянское ополчение, — пригрозила она.

Охегенед коротко рассмеялся.

— Слушаюсь, ваше высочество, — сказал он, вставая. — Но даже пустую поляну мы не отдадим даром. Лесничих я пошлю в лес, пусть охотятся. Уже на самой реке они вполне могут завалить парочку командиров и дюжины три легионеров.

— Мы потеряем этих лесничих, — нахмурилась Кеса.

— С чего бы? Они умирали под Нетеном, так как не могли отдать лес. Но здесь они идут на охоту. Несколько стрел — и ищи эхо в зарослях… — Охегенед ожил, как только ему показали нечто не столь безнадежное, как смерть при обороне владений, защитить которые было невозможно. — Вахен получит только один приказ: убивать и не дать убить себя. А командиры дружин такую тактику наверняка оценят и сумеют воплотить в жизнь. Это нечто иное, нежели повторение обороны Нетена. Кеса, еще одно, — остановил он Жемчужину, которая уже направлялась к двери. — Кто из нас командует в Сей Айе? Война не терпит совещаний в огне сражения, командование должно быть единоличным.

Она задумчиво посмотрела на офицера, от уныния которого не осталось и следа.

— Что за вопрос… Ты командуешь, меня уже здесь нет. Я иду в канцелярию, задать работу урядникам. Что бы ни случилось, документы Сей Айе должны уцелеть. Дай мне всех городских слуг в сопровождение, — попросила она. — Будет несколько повозок, в городе тоже множество документов. А еще библиотеки, дворцовая и городская.

— Конечно, бери.

— Попрошу еще обеих телохранительниц.

— Они твои, само собой. А теперь просьба у меня.

— Да?

— Пошли гонцов в Роллайну. Тропу мы до сих пор контролируем, но все может измениться. Напиши княгине, какое решение ты приняла. Мы приняли, — поправился он.

Кеса слегка подняла брови.

— О, герой… — сказала она. — Страшно доложить, что пускаешься в бегство? Хорошо, напишу письмо. Объясню, что силой заставила тебя повиноваться.

Надтысячник Каронен шел на завоевание Буковой пущи без всякого энтузиазма. Он захватил окраины леса и даже, к собственному удивлению, сам Нетен. Выходя из укрепленного лагеря и нанося удар по войскам Йокеса, он ввязывался в немалые хлопоты, но выхода у него не было. Дальше торчать в лагере становилось попросту невозможно. Неся серьезные потери, он перебросил свою армию в лес, а потом с ужасом смотрел, как редеют ряды пехоты, ведущей затяжные бои. Чувствуя, как у него душа уходит в пятки, он ждал, когда вся спешившаяся конница Сей Айе поддержит лесную стражу и заставит его легионеров отступить. Йокес был в состоянии вытеснить его обратно на равнину, по крайней мере, у него имелись на это шансы. Считая три вспомогательных рыцарских отряда и два легких, он располагал, по оценке надтысячника, примерно тремя с половиной тысячами людей, которые вместе с тысячей пехоты могли преодолеть натиск его уставших легионеров. С каждым днем их усталость росла… Каронену казалось, что он отгадал намерения командира войск Сей Айе: ценой своей пехоты и лесных стражей Йокес хотел обескровить Западную армию насколько возможно, чтобы потом, у самой реки, ввести в бой свои три с половиной тысячи отдохнувших всадников с мечами и арбалетами в руках. Но просматривался и другой вариант — Каронен постоянно опасался за свои тылы. Отряды Сей Айе могли обойти лес с юга, выйти на покинутый лагерь, атаковать выведенный на лесную дорогу обоз и тылы его легионов. Остатки конных лучников, которых в первой битве втаптывали в землю и которые понесли во второй не меньшие потери, никоим образом не могли уничтожить или хотя бы ослабить десять тяжелых и два легких отряда. Каронен не знал, что конники Дома ушли в Роллайну; тяжелых отрядов на самом деле было девять. Надтысячник хотел как можно дороже продать свою шкуру и выполнить задачу, поставленную в начале кампании: связать на западе как можно большие силы врага. Он уже знал о небывалых успехах слабой Восточной армии и послал надтысячнице Терезе гонца с поздравлениями. Уполномоченный командованием, он также обещал сделать все возможное, чтобы противостоящий Восточной армии Эневен все же вынужден был послать что-то Йокесу. Оказывалось, что надтысячница могла, несмотря на присутствие рыцарской армии Ахе Ванадейоне, выполнить свою задачу. Победа над троекратно превосходящими по численности тяжеловооруженными отрядами выглядела военным чудом, но надтысячница продемонстрировала, что способна совершать подобные чудеса. И потому Каронен был готов умереть вместе со всем своим войском в лесу над Лидой, сражаясь хоть бы и со всеми армиями на свете, так, как если бы он намеревался захватить не только Нетен, но и поляну посреди пущи.

Всадники Йокеса не пришли на помощь гибнущей в лесу пехоте. Надтысячник Каронен захватил Нетен и в самом деле мог бы захватить Сей Айе…

Но — не хотел. Это уже выглядело не военным, но чисто политическим предприятием. Прежде всего ему пришлось бы забрать из западного Дартана почти все войска, открывая армектанскую границу. Правда, князь-представитель в весьма доверительном письме извещал его, что отряды Сей Айе не двинутся из-под Роллайны, а у него наверняка были основания это утверждать. Политика… Но тем не менее старому солдату не нравилось, когда смешивали два мира: мир войны и мир интриг. Его меч не был орудием переговоров, и он предпочел бы, чтобы прикрытие Армекта осуществлялось не при помощи политических интриг. А поход на Сей Айе тоже был политическим наступлением. Ему предстояло застрять со своими легионами посреди самого большого леса Шерера лишь затем, чтобы показать всему Дартану, как пылают владения смутьянки, после захвата Нетена не имевшие уже никакого военного значения, даже как тылы.

Надтысячник считал, что армии следует направлять против других армий, ибо их первоочередная задача — уничтожение вооруженных сил противника. Он был прав и вместе с тем ошибался. Имперским армиям не хватило бы сил, чтобы победить в сражениях все отряды, которые мог выставить Дартан. Поэтому, уничтожая уже существующие войска, армектанские легионы должны были вместе с тем препятствовать созданию новых. Надлежало отбить у нерешительных Домов охоту поддерживать самозваную регентшу. Если бы Каронену сказали, сколько отрядов он уничтожил своими действиями еще до того, как они вообще возникли, у него сложилось бы иное мнение насчет возможностей его войска и последствий «политических» ударов. При всем желании он не смог бы одержать победу над подобными силами, сражаясь с ними в поле.

Проливные дожди командир Западной армии встретил с немалым облегчением, солдаты же — с энтузиазмом. Поход в глубь пущи был невозможен, а квартиры в Нетене и занятом лагере Йокеса вполне удобны. Тяжелая конница, вязнущая в размякшей земле, теряла половину своей ценности. Солдаты отдыхали, лечили раны, восстанавливали боевой дух, делясь рассказами о геройских подвигах. Пришло небольшое подкрепление; новым товарищам можно было рассказывать о внезапной атаке тяжелых отрядов в первой битве у Буковой пущи, боях с лесной стражей… Была проведена реорганизация; всю пехоту Западной армии собрали в четырех сильных легионах, а действующую за пределами леса конницу — в пятом.

Дожди шли пять долгих дней. Надтысячник Каронен заблокировал пристань: Дартан мог продолжать торговлю с Армектом, но Сей Айе — уже нет, даже если бы не шли дожди, — и обдумывал планы новой кампании, собирал баржи, необходимые для транспортировки войска вверх по реке, проверял состояние припасов. К завоеванию Доброго Знака он готовился неохотно, но со всей солдатской добросовестностью и рутинной четкостью высшего офицера Армектанского легиона. Однако ему не хватило воображения — он не отдавал себе отчета в том, сколько барж требуется для перевозки трех тысяч солдат, как он первоначально планировал. Стало ясно, что перевезет он самое большее две тысячи в невероятной тесноте и самые необходимые припасы. Когда вернулось солнце, вверх по реке поплыли лодки, которые вели под присмотром солдат принужденные к сотрудничеству речные лоцманы. Постоянно велось наблюдение за тем, как спадает вода, обследовался фарватер. В нескольких местах его нужно было очистить от поломанных деревьев, поваленных грозой где-то в верхах реки и унесенных течением вниз.

На третий день после того, как установилась хорошая погода, по тропе на восточном берегу реки, той самой, по которой ходили тянувшие баржи мулы, двинулся самый лучший легион — Северный Пехотный. Это была вся пехота с пограничья, которая избежала копыт всадников Йокеса, а потом пережила сражения в лесу. Следом за этим легионом отправился другой, к которому добавили одну колонну из третьего легиона, — для этих солдат уже не хватило лодок. Надтысячник, видя, как далеко растянулись его отряды на берегу, полон был самых худших предчувствий. Вместе с сухопутным войском вверх по реке двинулись баржи, везшие остальные войска и самые необходимые припасы. Обозы отправляли в Лида Айе. В Нетене должны были остаться солдаты дартанской морской стражи и несколько самостоятельных клиньев, не вошедших в состав реорганизованных легионов. Каронен прекрасно знал, что это смехотворные силы, которые никак не смогут обеспечить прикрытие его тылов, но делал лишь то, что должен был делать. Йокес мог без труда отбить Нетен, но это не имело никакого значения в случае захвата Сей Айе; Нетен был лишь пристанью, не более того. В задачу оставленных там легионеров входило самое большее опознать атакующие их силы и уйти в лес, чтобы соединиться с остальной армией. С военной точки зрения это действительно была страшная авантюра. Каронен мечтал только об одном: о том, чтобы войти в Сей Айе, сжечь все дотла и убраться оттуда как можно быстрее.

Уже на реке надтысячник получил донесение от командира конного легиона, действовавшего вне пущи. Князь-представитель действительно знал, что говорит, заверяя, что войска Сей Айе будут бездействовать. Йокес все еще стоял под Роллайной. Каронен не мог надивиться подобному способу ведения войны. Превосходный командир — и притом командир конницы! — оказался не слишком грозным противником, неспособным на смелые и решительные действия. Надтысячник не знал, что об этом думать. Он не знал причин бездеятельности Йокеса. Не исключено, что кто-то им неумело руководил, возможно, сама княгиня-регент, — подобное вмешательство властителя в дела, которые следовало бы оставить военным, вполне соответствовало дартанской традиции. Как бы там ни было, надтысячник Каронен все еще воспринимал противника всерьез и был бы рад, если бы и другие считали так же.

Гонец от тысячника конных лучников был последней связью Западной армии с миром за пределами Буковой пущи; миром, который стал нереальным и недостижимым. Уже на следующий день тысячник конного легиона послал очередных гонцов — но эти солдаты так до Каронена и не добрались. Дружины лесничих Сей Айе вытряхнули из них как донесения, которые те везли, так и жизнь.

Несколькими неделями раньше плывшей вниз по реке княгине Доброго Знака потребовались сутки, чтобы добраться до Нетена. Путешествие вверх по реке продолжалось дольше. Тяжело нагруженные баржи Каронена тащились со скоростью не более десяти миль в час; шедшие ио топкой тропинке легионеры, охранявшие водный путь, двигались наравне с баржами.

Уже смеркалось, когда лесная стража Сей Айе напала с западного берега, где никто не ожидал присутствия врага. Каронен, правда, послал туда несколько небольших патрулей, которые с трудом пробивались через промокшие заросли, но так никогда и не узнал, что, собственно, случилось с этими солдатами. Зато ему показали, как можно в мгновение ока потопить нагруженную войском баржу. В том месте, где водный путь пролегал ближе всего к западному берегу, с треском начало валиться в реку дерево, видимо, давно уже срубленное и державшееся только на веревках. Крона старой сосны достала вершиной до низко сидевшей в воде лодки и вдавила ее под воду, разбрасывая в стороны покалеченных и раненных ветвями легионеров. Зацепившийся за берег ствол отклонялся под весом увлекаемой потоком кроны, угрожая следующей лодке. С треском рухнуло еще одно дерево, слишком, однако, низкое и слишком далеко росшее, чтобы достать до фарватера; Каронену повезло, что таких мест на пути было немного. Высокие деревья не росли на самом берегу, постоянно заливаемом при паводках, подмываемом рекой…

Лесничим Сей Айе удалось пошутить подобным образом лишь один раз. Но, как выяснилось, они знали много шуток. Надтысячник трое суток пробивался вверх по реке, сражаясь с пожарами, возникавшими на лодках от горящих стрел, отталкивая жердями пущенные по течению бревна, подсчитывая солдат, вылетавших за борт с арбалетными стрелами в шее или груди. Под конец, когда начало не хватать мулов, падающих под ударами стрел, тащить лодки пришлось отборным легионерам с севера. Вид пристани в Сей Айе принес ему величайшее облегчение.

Там не было ни души. Полуразрушенные набережные и пандусы скорее затрудняли, чем облегчали выгрузку. Первые освободившиеся баржи поплыли за легионерами на западном берегу, поскольку с тех пор, как в воду рухнуло дерево, Каронену приходилось прикрывать реку с обеих сторон.

Выгрузка войск и припасов шла с трудом и завершилась лишь поздно ночью. На рассвете похоронили семерых стражников, и легионы двинулись по прекрасной дороге прямо в Сей Айе, с сильным охранением в зарослях по бокам и отрядами передовой и тыловой стражи. Впереди авангарда пошли на разведку два конных патруля — две десятки из единственного клина конников, который имелся в войске Каронена. Надтысячник надеялся, что хотя бы один из этих конных лучников сумеет вернуться живым.

Но в живых остались почти все. Когда подошли войска, одна из разведывательных групп уже ждала их, затаившись на краю самой большой поляны Шерера. Им пришлось укрыться, потому что их немного обстреляли из луков, но никак больше не нападали. Надтысячник принял доклад разведчика.

В Сей Айе не оказалось никого. Жуткая поляна пугала скрипом незапертых дверей, видом разбросанной повсюду рухляди, которую не имело никакого смысла брать с собой, и наконец, резким запахом гари, доносившимся из многих мест, где разжигались большие костры. На этих кострах сгорело все, что могло бы пригодиться легионерам.

Намного позже, когда Каронен уже расположился в комнатах самого прекрасного дома, какой он когда-либо видел, один из тысячников принес ему письмо, найденное на столе в большом пиршественном зале. Рядом с письмом лежала кучка облепленных смолой тряпок.

Ваше благородие!

Н. Охегенед,

Стены хижин и хлевов все еще мокрые и их нелегко поджечь. Запасы смолы ты найдешь на городских складах, я оставил там несколько повозок, но без упряжки. Ты хороший командир, господин, но из этого леса тебе уже не уйти. Ни тебе, ни кому-либо из твоих солдат.

командир войск ее королевского высочества,

Салют, надтысячник!

регента Дартана К. Б. И. Эзены, госпожи Доброго Знака

Ночью солдаты Сей Айе атаковали пристань, после тяжелого боя разбили стоявшие там два полулегиона и сожгли или пустили по реке все баржи. Надтысячник Каронен начал задумываться, услышит ли кто-нибудь вообще в Дартане о том, что самозваную регентшу наказали, уничтожив ее владения в пуще. Похоже было, что в Шерере скорее будет ходить мрачная легенда об армии, которая вошла в большой лес, и никто так больше и не узнал, что с этими солдатами стало. Оставленное в большом зале письмо не было пустой угрозой. Каронен сжег деревни и деревянные строения города, уничтожил мосты и мельницы, потеряв при этом клин лучников, который отошел слишком далеко от других отрядов, наконец разбил все стекла, какие были на всей поляне, поскольку на то, чтобы ломать стены, у него не было времени, и приказал готовиться к отходу. Но он не мог возвращаться прямо в Нетен, не имея понятия, находится ли до сих пор пристань в руках его солдат. Впрочем, даже если бы это было и так, то поход вдоль проклятой реки, где обширные болота превратили бы войско в невероятно длинную змею из людей, ползущую по тропе для мулов, был самоубийственным предприятием.

Надтысячник выбрал лесной «тракт», ведший к Роллайне. Он предпочел бы пойти по другому, ведущему на восток, где после выхода из леса он мог бы направиться к Терезе, соединиться с ней и образовать одну сильную армию. Мысль казалась заманчивой; объединение всех имеющихся в распоряжении сил и уничтожение разрозненных войск противника было одним из правил военного искусства. Но Тереза наверняка не могла прокормить вдвое более многочисленное войско, к тому же до него не доходило никаких известий о ее армии. Она могла находиться где угодно — в Акалии, за спиной Эневена в Дартане или вообще в небытии, если дело дошло до проигранного решающего сражения.

В конце концов Каронен решил идти к Нетену кружной дорогой. Двигаясь обратно в западный Дартан, он все еще продолжал связывать на этом направлении какие-то силы врага и таким образом мог лучше всего помочь Терезе. Западная армия была «орре сег гевер» — силой, которая самим своим существованием перечеркивала планы противника и вынуждала его придерживать резервы. Каронен готов был потерять свое войско, лишь бы только надтысячница могла свершить очередное чудо и еще раз разбить Ахе Ванадейоне. Многие подряд одержанные победы преследовали уже не политические, но военные интересы.

 

46

Его благородию Т. Л. Ваделару

Тереза,

в Акалии

надтысячник-комендант Восточной армии

Ваше благородие!

Бургомистр — старая размазня, а воевода, хоть и неглуп, мало что может предпринять, поскольку постоянно оглядывается на Кирлан. Посылаю письма для них, но мало чего ожидаю. Наместнице трибунала в Акалии (со всем уважением к твоей бывшей супруге) я даже старой рубашки бы не доверила, ибо ты пусть и был страшен, но хотя бы дело свое знал.

Короче говоря: Ваделар, бросай пить и берись за работу. Дождь кончился. Отряды Ахе Ванадейоне втопчут меня в землю, как только форсируют Ранелу, а они ее рано или поздно форсируют. Я не смогу задержать эти войска, а со вчерашнего дня я уверена, что они направятся на Акалию. Тебя в этом городе знают все, кому есть что сказать, а я уже знаю, что действовать ты умеешь, если захочешь. Почини стены, даже если там придется насыпать земляные валы и втыкать неведомо какие подпорки, собери людей, которые могут носить хоть какое-то оружие. Я пришлю тебе все, что только смогу, завтра в город придет клин громбелардских арбалетчиков. Силы у них никакой, но пусть рыцари королевы видят на стенах зеленые мундиры и думают, что это подкрепление от представительницы из Лонда. Эневену приходится спешить, и он не будет осаждать обороняющийся город, самое большее разграбит предместья и двинется дальше на Армект, сжигая деревни, поскольку ему требуется хоть какой-то успех. Если ты впустишь его в Акалию — будет резня.

В конце была дописка мелкими буквами, словно писавшей было стыдно и она хотела что-то скрыть:

Спаси этот город, прошу тебя.

Ваделар должен был сперва спасти себя.

Лишившись должности, он стал гостем в здании Имперского трибунала, которого едва терпела первая наместница. С полнейшим бездушием, столь свойственным матери, ребенку которой пытались причинить вред, ее высокоблагородие Т. Л. Акея преследовала неудачливого мужа и отца. Она позволяла ему жить в комнатке рядом с помещениями для прислуги главным образом для того, чтобы он находился под рукой и она могла постоянно портить ему жизнь. Кроме того, ее сын, еще не понимавший, что отец — чудовище, жаждущее загубить его судьбу, обожал Ваделара, и не могло быть и речи об их немедленном расставании. Хотя Акея каждый вечер терпеливо объясняла маленькому Ленету, что отцу он вовсе не нужен, поскольку тот всю жизнь делал все для того, чтобы его семья умирала с голоду, а его сын, когда вырастет, не будет иметь никакого будущего. Каждый раз, когда мальчика пускали к отцу, а отец в это время не был пьян до беспамятства, он расспрашивал его об этом. Ваделар, от которого несло вином, говорил ему, что все это неправда, наказывал любить мать и нередко засыпал на полуслове. Тогда грустная Весета отводила ребенка к наместнице, но не держала его за руку, так как Акея этого не позволяла. Отвратительная красотка, которую купил и потом освободил ее бывший муж, не смела прикасаться к Ленету. Наместница Акалии делала все, что было в ее силах, чтобы спасти Ваделара, дав ему понять, насколько низко он пал. Пробужденные угрызения совести ничего не смогли бы изменить, но, по крайней мере, показали бы, что Ваделар — вообще человек. Он должен был страдать, терзаться — но не хотел.

Весета, освобожденная своим господином, взяла подтверждающий этот факт документ — и сразу же ушла, не сказав ни слова на прощание. Но два дня спустя Ваделар, проснувшись утром со страшной головной болью (поскольку недомогание, которое он однажды ощутил, с тех пор его не покидало), увидел ее хлопочущей у него в спальне и убирающей остатки пьяной пирушки. Это было еще до того, как он лишился своей должности.

— Я хотела посмотреть, как это выглядит, — сказала она вместо приветствия. — Уйти, не спрашивая ни у кого согласия, встать в городских воротах и подумать, не пойти ли в Армект или Громбелард. Развлечься с молодыми мужчинами в корчме, само собой. И вернуться, когда мне захочется и если захочется. Я вернулась, но это твой дом. Если ты мне позволишь, я останусь.

И Ваделар по-пьяному растрогался.

С тех пор прошло немало времени. Трудно сказать сколько. Три недели или, может быть, пять месяцев… Бывший наместник трибунала в Акалии больше не утруждался подсчетами.

Письмо принесли, когда Ваделар спал. Спал он как раз совершенно нормально, поскольку не всегда заглядывал в рюмку. Впрочем, он был более чем уверен, что пьет без меры только потому, что ему так хочется, и в любой момент может перестать. Только незачем.

И именно потому, что переставать было незачем, он проснулся и поспешил к кувшину, который поставила на столе Весета. Поставила еще до того, как он заснул, и тем не менее он из него не выпил. Что доказывало, что вино он мог и не пить.

Только сейчас, в любой момент имея возможность отказаться, он наполнил бокал и выпил.

Лежавшая в покинутой постели женщина перевернулась с бока на спину и распрямила руки. Она потянулась, открыла глаза и села. У нее были самые прекрасные груди в мире. Он понятия не имел, почему ей не дали сертификата Жемчужины. Наверняка не из-за недостатка красоты. Но ему не хотелось мысленно возвращаться к ее невольничьему прошлому.

— Пока хватит, — сказала она. — Поешь чего-нибудь, а прежде всего прочитай письмо. Его принесли вчера, но ты уже спал, и я боялась… и не хотела тебя будить.

— Какое письмо?

Ваделар уже забыл, что можно получать какие-то письма. Когда он был наместником трибунала, он получал их по несколько в день. Но это были письма не для него, а только для поста, который он занимал. Он потерял свой пост и сразу же перестал получать письма.

— От солдата, — сказала Весета. — То есть я не знаю от кого, но письмо принес солдат.

Ваделар взял послание, сломал печать, прочитал и спокойно выпил вина.

— Хочешь прочитать?

— Что-то интересное?

— Нет. Так себе, — сказал он. — Командующая Восточной армией, надтысячница Тереза, с которой я всю жизнь был в дружеских отношениях, напомнила мне о своем существовании.

— И что пишет?

— Ну… коротко говоря, она хочет, чтобы я собрал армию и, когда сюда придут полки Ахе Ванадейоне, встал в воротах в железном шлеме на голове и крикнул: «Не пройдете! Прочь отсюда!»

— Покажи, — улыбнулась Весета.

Прочитав, она перестала улыбаться.

— О Шернь, — прошептала она. — Но… что ты можешь сделать?

— Ничего. Абсолютно ничего, Весета, — мягко сказал он, возвращаясь к постели с полным бокалом в руке. — Я очень хотел бы справиться хоть с десятой частью того, о чем пишет надтысячница. Но я не справлюсь. Ни с чем.

Он выпил вина и лег на спину.

— У меня нет никакой власти, влияния, денег, друзей, даже военных знаний. Есть только мнение обо мне как о пьянице, неважно, заслуженное или нет. И теперь, как я понимаю, такой вот снятый с должности пьяница должен прийти в ратушу и сказать: «За работу, достойные отцы города! Воевода, прошу немедленно отправляться за копьями и седлать коней! Теперь я тут заправляю!» И навсегда останется тайной, чего ожидает от меня надтысячница Тереза.

— Перестань, — возмущенно заявила она. — Эта женщина сражается со всей дартанской армией, ты видел тех солдат, которых привезли на повозках? Некоторые совсем мальчики, а те, что старше… Какая разница? У некоторых были семьи в этом городе… А ты над этим смеешься?

— Я вовсе не смеюсь, Весета. Но надтысячница Тереза якобы совершила великое военное чудо, настоящее чудо, выиграв сражение, и только после этого чуда прибыли те повозки с сотнями раненых. Именно так выглядит война. Теперь надтысячница ждет, что я тут совершу второе чудо? Если бы у меня было хоть столько власти, сколько у нее солдат — а их у нее очень немного, — может, я и мог бы попытаться. Но я никто, даже для своего четырехлетнего сына.

— Уже почти пятилетнего, — с женской склонностью к точности напомнила она.

— Это и в самом деле многое объясняет. Он уже взрослый, так что ему незачем меня слушать. Даже Ленету я не могу ничего приказать. Ты знаешь меня, Весета, знаешь моих друзей, мои дела… Нет, не хочу больше вина. — Он неожиданно выплеснул остатки напитка в сторону и повернулся к женщине, глядя ей в глаза. — Не хочу, потому что ты сейчас скажешь, что в голове у меня одна пьянка… Я не пьян и говорю: надтысячница Тереза утратила чувство реальности. Ей удалось совершить нечто необычное, и она думает, будто подобное по силам любому. Этот город наверняка может вооружиться и даже оборониться, кто знает. Но тогда я буду… знаешь где? На стенах, действительно в каком-нибудь шлеме на голове, может, мне что-нибудь выделят из тех трофеев, что прислала Тереза после битвы. Именно столько я могу сделать для Акалии. Напялить какой-нибудь котелок на голову и мужественно дать себя убить, послужив всем примером.

— Даже не попытаешься? Тебя знают в ратуше, может, послушают какого-нибудь совета?

— Какого совета? Подсотник Акалийского легиона, тот, который сейчас командует гарнизоном, даст им вдесятеро больше ценных советов, чем бывший наместник Ваделар. Выпей со мной вина, — сказал он.

Помолчав, она вздохнула, принесла кувшин и второй бокал.

— Может, лучше уедем?

— Не знаю. Может, и лучше.

Поздним вечером — но не слишком поздним, поскольку Ваделар и Весета были еще пьяны, не успев как следует поспать после утреннего возлияния, в комнату бывшего наместника пришел посыльный от ее высокоблагородия Акеи. Ваделар слез с голой женщины, лежавшей поперек кровати, кое-как собрался с силами и оделся, хотя и с немалым трудом. Он полностью зависел от матери своего сына, жил здесь по ее милости, получал еду и — время от времени — немного серебра. Он не мог позволить себе прогнать ее посыльного. Тем более что никогда прежде подобного не случалось — она впервые звала его.

Приведя себя в порядок, он потащился по коридору, потом по лестнице и снова по коридору.

Наместница ждала в канцелярии. Вид у нее был явно расстроенный.

— Как у тебя дела? — спросила она, и в словах ее послышалась тень давней дружеской заботы.

Ваделар лишь покачал головой, поскольку уже понял, что забота эта относилась только — если придерживаться военной риторики — к копейщику, который должен был прокладывать дорогу для своего оруженосца-сына. Когда стало ясно, что рыцарь из копейщика никакой, он сразу же оказался обречен на небытие.

— Тебе всего хватает?

— Мне всего достаточно, Акея. У меня есть вино, женщина… Врать я никогда хорошо не умел.

Она прикусила губу.

— Утром я получила письмо от надтысячницы-коменданта Восточной армии, — сказала она. — Ты знаешь, что идет война… — Слова эти прозвучали несерьезно; нет, конечно же, он не знал. — Акалия объявлена крепостью. Это уже не только военный округ Акалии, где последнее слово за комендантом гарнизона. Статус крепости — это, как я поняла, то, что имеют форпосты на северной границе… В акалийской крепости никто не имеет слова, вообще никто. Только комендант.

— Действительно, — согласился бывший наместник.

— Надтысячница Тереза по воле Кирлана является командиром всех действующих в этом регионе войск. Как я поняла, она может объявить крепостью все, что будут оборонять ее солдаты.

— Действительно. Даже ветряную мельницу на холме, — снова согласился Ваделар. — Идет война, Акея, и правят военные. За принятые решения они отвечают только перед своими начальниками. Если они принимают неверные решения, то начальники лишают их права командовать.

— Надтысячница назначила временным комендантом крепости старшего здесь по званию военного. Это подсотник нашего гарнизона… Он пришел сегодня ко мне и потребовал… потребовал невозможного. Доступа ко всем, даже самым секретным, докладам. Он хочет иметь влияние на то, какие сведения собирают тайные урядники, и доступ к ним… даже раньше меня. Еще он хочет… Я уже сама не знаю, чего он хочет. Всего. Подсотник легиона. Я просто не знаю, к каким делам я могу его допустить, а к каким должна. Наверняка есть соответствующие правила, но… Я не знаю, где их искать. Я просто не знаю, что делать. Я… послушай, ведь я только что получила эту должность. Помоги мне.

— Ведь у тебя есть твои следователи. И второй наместник.

— Я опередила их на пути к повышению, они считают, что незаслуженно. Они обманут меня или введут в заблуждение, чтобы помешать. А второй наместник был… он нелоялен, и я послала доклад в Кирлан… Он об этом знает.

— Вечная империя имеет здесь таких людей, каких заслужила. Ты знаешь, как должно быть по-армектански, Акея. Я, увы, не знал, и потому куда надо донесли, что я нелоялен. А теперь я должен действовать? Вопреки интересам Кирлана, как я понимаю? Ибо ведь в интересах Кирлана, чтобы этот пост занимала ты.

— Помоги мне, — повторила она.

Он молча смотрел на нее.

— Ваше благородие, ты не можешь допустить меня к тайнам Имперского трибунала, — наконец сказал он. — Ты можешь или должна допустить к ним коменданта крепости. Но не чужого человека, которому ты даешь кров в своем доме, сдавая внаем одну из личных комнат.

— Не говори так. Речь идет о чем-то большем, чем моя карьера. Если Акалия не сумеет защитить себя… Я не знаю, как я могу помочь, что сделать, а от чего отказаться. Кирлан слишком далеко. Речь идет…

— Знаю, — прервал он ее. — Речь идет о нашем ребенке.

— Да, — сказала она. — Если Акалия падет… Речь идет о нашем ребенке, помоги мне.

Он снова долго смотрел на нее.

— Даже и не подумаю, глупая баба. Мы с Весетой уезжаем. Можем забрать с собой Ленета, — сказал он, повернулся и вышел.

Вода спала, и Ранелу снова стало можно перейти вброд.

Эневен только один раз попытался форсировать реку под обстрелом из луков пехоты Терезы и понял, что потеряет таким образом все свои отряды, разве что у лучников закончатся стрелы. Однако было совершенно ясно, что значительно раньше у рыцарей закончится боевой дух. Погибший славной смертью Кенес вел кровавую битву, поскольку надтысячница сама к этому стремилась и пропустила на другой берег половину его сил. Теперь, однако, Восточная армия не собиралась вмешиваться в безнадежную борьбу с двадцатью конными и шестью пешими отрядами, так как Эневен давно уже включил в состав главных сил резервную колонну Овенетта. Брод форсировать не удалось; у солдат надтысячницы имелись не только луки, но и арбалеты, забранные у погибших в битве при Мереве солдат, и не требовалось быть очень хорошим стрелком, чтобы попасть в толпившихся в воде. Вождь Ахе Ванадейоне попрощался после этой битвы не только с погибшими, но и со многими оставшимися в живых рыцарями, которых неотложные дела звали в свои владения. Вместе с тем он обрел уверенность в том, что следующая попытка форсировать реку обязательно должна удаться, ибо в противном случае в третий раз он пойдет через нее сам. Еще в тот же день он заново разделил свои силы на три походные колонны, из которых две более сильные сразу же двинулись вдоль реки, вправо и влево от центральной колонны. Вождь рыцарской армии остался возле не захваченного брода, во главе четырех отрядов конницы и шести пехоты. Он ждал, что станет делать стоявший на другом берегу противник. А сделать он мог одно из трех. Он мог остаться на месте, продолжая охранять брод, что должно было закончиться подходом одной из фланговых колонн, переправившихся через Ранелу в другом месте; он мог разделить свои силы так же на три части и пытаться охранять сразу три брода, каждый при помощи небольшого отряда; наконец, он мог отойти от реки и исчезнуть неизвестно куда, строя неизвестно какие планы.

Утром противника на месте не оказалось. Эневен форсировал Ранелу и сразу же послал приказ возвращаться правофланговой колонне, которой пришлось бы шагать до ближайшей переправы дня три. Сам того не зная, он перечеркнул этим планы надтысячницы, которая не стала далеко отходить со своим войском и намеревалась еще раз попытать счастья, дав решающий бой его отрядам. Но в чистом поле она дать его не могла — место, где Эневен форсировал Ранелу, ничем не напоминало то, где она сразилась с его братом. Тереза ждала, пока Эневен двинется вперед. Но он остался на месте, а вечером вернулись его отряды с правого фланга, и намерения командующей Восточной армией кончились ничем. У нее был шанс победить возглавляемое самим главнокомандующим войско, состоявшее главным образом из пехотинцев, которые в бою ничем не лучше дартанских легионеров, но она не могла даже мечтать о том, чтобы разбить поддерживаемые этой пехотой двадцать отрядов тяжелой конницы.

Время торопило. Надтысячнице предстояло немедленно принять решение: дальше задерживать продвижение войск Эневена (что было труднее, чем до форсирования Ранелы, но все еще возможно) или же идти навстречу левофланговой колонне и дать еще один решительный бой. Второе, хотя и находилось на грани безумия, могло принести неожиданные плоды. Уже сейчас некоторые отряды, ни разу не побывавшие в боях, редели на глазах. Благодаря неоценимым котам-разведчикам надтысячница знала, что из всей армии ежедневно убывает от нескольких десятков до нескольких сотен человек; после неудачного форсирования реки ряды Ахе Ванадейоне покинуло около ста рыцарей, которые, естественно, забрали с собой свои свиты. Тереза явно видела, что рыцари уже сыты по горло изнурительной и бесславной войной. Очередное поражение — даже необязательно крупное — могло лишить Эневена большей части его войск. Но подобные же последствия могли повлечь упорные действия по сдерживанию противника, и это не грозило внезапной гибелью всей Восточной армии.

Надтысячница выбрала партизанскую войну, рассчитанную на изматывание и задержку противника. Это была не первая, но зато последняя ошибка, которую она в этой войне совершила.

Первая ошибка не носила чисто военного характера. Тереза, которая, как и надтысячник Каронен, была солдатом до мозга костей, не сумела на основании получаемых донесений и приказов оценить, насколько утратил боевой дух противник. После того как вражеское войско форсировало реку, ей следовало пропустить его еще дальше и наконец ударить по Дартану. Вероятно, если бы она послушалась советов главного командования, она могла бы закончить войну, вовсе не беспокоясь из-за идущего на Акалию войска Эневена, которое рассеялось бы в мгновение ока. При первом же известии о том, что идущие широким фронтом легионы Восточной армии жгут на месте любые владения, в которых не застали хозяина, рыцари Эневена тотчас же вернулись бы в свои дома. Эневен наверняка захватил бы Акалию, опираясь на несколько самых верных отрядов, но этот успех не имел бы никакого значения, учитывая возникновение под Роллайной группировки, которая наконец выставила бы свои отряды и — не оглядываясь на войско Йокеса, которое наверняка не могло раздавить их так, как давило на поле боя легковооруженных пехотинцев, — на все четыре стороны прогнала бы из столицы самозваную регентшу, если вообще не отдала бы ее в руки выходящего из Буковой пущи Каронена. Но подобные рассуждения находились далеко за горизонтом предвидений простой женщины-воина, какой в конечном счете была Тереза. Надтысячница с некоторых пор вела собственную войну, имела собственного врага и уже почти не помнила, что является высшей целью всей игры. А ею являлось сохранение Дартана в границах Вечной империи, а не спасение нескольких армектанских деревень или даже большого города.

С чисто военной точки зрения надтысячница принимала верные решения, или, возможно, они были бы таковыми, если бы не существовали другие армии, положение дартанской властительницы было бы непоколебимым, а исход войны решала бы гонка двух командиров к двум городам — Роллайне и Акалии. Возможно, она сумела бы выиграть эту гонку, круша армию противника до ее полного распада. Но она не знала того, что понимал Эневен, худший командир, но лучший политик, — что требуются только немедленные успехи, пусть даже дешевые и малоценные с точки зрения действующих на востоке армий, лишь бы они были достаточно громкими. Эневен мог добиться успеха, одержав наконец победу над войсками упрямой противницы, — но чего могла добиться своими действиями Тереза? Полного развала упавшей духом армии Эневена, который тем временем окупился бы объединением всех сил Дартана под скипетром могущественного монарха? Прежние успехи имперских войск следовало немедленно подтвердить новыми, громкими и дерзкими поступками. И в итоге получалось, что надтысячник Каронен, который сжег пустые хижины в глухом лесу и вывел из него потрепанные, почти ничего не стоящие остатки того, что еще несколько дней назад было армией, — именно этот послушный приказам Каронен сделал для Вечной империи значительно больше, чем неустрашимая Тереза. Он мог предложить сидящему в Лида Айе князю — представителю императора мощный аргумент в разговорах с элитами Дартана.

Вторая — и последняя — ошибка надтысячницы как бы следовала из первой. Командующая Восточной армией не отличалась излишней проницательностью, предпочитая действовать. Именно поэтому она выбрала путь, который довольно уверенно вел к победе, вместо того чтобы выбрать рискованную, но зато эффектную возможность добиться очередного успеха. Эневен мог обойтись без своей вспомогательной походной колонны, и Тереза об этом знала, а потому не хотела идти на бой ради достижения пустой, ведущей в никуда — по ее мнению — победы. Она, правда, рассматривала последствия, которые оказала бы подобная победа на упавшие духом войска Эневена, но не думала о том, какие последствия это имело бы для всего Шерера.

Ради справедливости стоило бы добавить, что, хотя Тереза и не знала, как решить исход войны в пользу Вечной империи, она так или иначе его приближала. Новых великих побед она не одерживала, но и себя победить не давала, исправляя таким образом ошибки верховного командования, которое поставило ее перед лицом действующей в восточном Дартане могущественной армии врага; армии, которой не должно было быть. Время работало в пользу Кирлана. Так что, возможно, не являлось большой ошибкой избегать очередного решающего сражения, которое с равной вероятностью могло закончиться как победой, так и поражением. Надтысячница, все же с уважением вспоминавшая поведение войск Кенеса у Меревы, не знала, насколько подобное поражение маловероятно. Ее коты-разведчики, во-первых, не могли быть повсюду, а во-вторых, им не хватало опыта, который они получали лишь в первой своей кампании. Старый кот Деренет, который полжизни прослужил в армектанских форпостах на севере, сейчас в одно мгновение оценил бы состояние левофланговой колонны Ахе Ванадейоне и прибежал к надтысячнице с известием, что это войско не имеет никакой боевой ценности. Коты, которые были у Терезы, видели только людей на лошадях.

А тем временем увязающие на раскисших дорогах отряды левофланговой колонны, даже несмотря на удачный переход через Ранелу, настолько уже были сыты по горло войной, что, застигнутые врасплох внезапной и решительной атакой, могли бы попросту не принять боя и даже пойти врассыпную. Это были войска, выставленные Домами, которые поддержали дело Эневена уже после падения группировки Асенавене. Первыми возвращающимися из боя отрядами, которые увидели эти люди, были подначальные разгромленного Кенеса. Новые рыцарские подразделения еще не познали вкуса победы, а вместо трофеев и славы им с самого начала достались лишь утомительные переходы, сперва на солнце, а потом под дождем и в грязи. Дожди прошли, но люди продолжали мерзнуть в своих доспехах и промокшей за неделю одежде, которую невозможно было высушить в вездесущем болоте. Что с того, что дождь перестал, если сразу же пришлось форсировать вброд реку? На повозках, в мешанине из мокрой муки и крупы, плавали воняющие тухлятиной палатки. Не привыкшие еще к военным трудностям рыцари ели заплесневелые сухари, болели, а постоянный понос прикончил уже не одну куда более закаленную армию. Недомогание, неприятное и изнурительное даже в собственном доме, в вооруженном походе становилось невыносимым — исхудавшие, страждущие люди, сжавшиеся в комок на конских спинах настолько, насколько позволяли промерзшие латы, думали о чем угодно, только не об уничтожении врага. Имперский пехотинец, в основном бывший крестьянин, намного легче переносил подобные неудобства. Под суровым взглядом Эневена, в сопровождении самых лучших, все еще как-то державшихся отрядов, новообретенные рыцари имели хоть какую-то ценность. Предоставленные самим себе — почти никакой. Достаточно сказать, что левофланговая колонна К. Л. Л. Овенетта, у которой никто не стоял на пути, преодолевала за день такое же расстояние, как и Эневен, постоянно сражавшийся с Терезой — от четырех до пяти миль.

В ближайшие два дня Ахе Ванадейоне предстояло узнать, что проклятая река, которую они с таким облегчением оставили позади, означала не конец, но начало настоящей полосы мучений. Из Роллайны на Тройное пограничье, быстро продвигаясь по дорогам, войско могло добраться всего за неделю. Оно шло уже три недели, и похоже было, что понадобятся еще три. После форсирования Ранелы, в первый день марша армия Эневена преодолела неполные четыре мили. Ведущую через подмокшие луга дорогу ночью разрыли, не могло быть и речи о том, чтобы провести по ней повозки. Отряды увязали на лугах. Среди находившихся неподалеку рощиц появилась вражеская пехота, войск все прибывало. Эневен приготовился к бою, но противник спокойно ушел, не беспокоясь о том, что кто-то будет его преследовать по колено в грязи. Подмокшая земля вдоль берегов долго держала воду, но первый рыцарь королевы не падал духом, ибо верил, что дальше найдет больше твердой почвы.

Под палящими лучами солнца над лугами, полями и лесами поднимался пар. И в самом деле, уже на следующий день отряды оказались на вполне сухой дороге, которую никто не разрыл. Но по ней вели только обоз, опасаясь, что походный строй растянется чересчур далеко. По обеим сторонам дороги зеленели посевы. Отряды тащились через поля, давя мерзкую траву, из которой должен был когда-то получиться хлеб, но пока что получалась лишь ловушка для любой конницы, собиравшейся ринуться в атаку напролом через свежие нивы. Дальше дорога шла уже не между полей, но по просеке шириной в четверть мили между лесами. Предусмотрительный Эневен послал туда разведку, и тогда стало ясно, что леса состоят поровну из деревьев и солдат. Пехотные отряды, первыми пошедшие в бой, нанесли удар в пустоту — в лесу уже никого не было. Снова сформировали походный строй — и тут же расформировали, поскольку три отряда пехотинцев, вошедшие в лес с левого фланга, тут же вылетели из него сломя голову, буквально выметенные ударом втрое более многочисленной стрелковой армии, которая вернулась из глубины леса и пошла в бой словно по грибы. Эневен потерял триста пехотинцев, захватив пустой лес, который у него тут же отобрали, чтобы опять отдать, но снова пустой. Спешившиеся конники заняли его окраины в таком количестве, что предотвратили следующую атаку, но этих спешившихся конников затем пришлось снова собрать, сформировать в походные колонны и… расформировать, так было самое время разбивать лагерь на ночь. Войско снова преодолело четыре мили. Отстоявшая на полтора десятка миль Акалия казалась городом где-то на краю света.

К. Б. И. Эневен и в самом деле был неплохим командиром, но все же командиром дартанским, которого целая пропасть отделяла от армектанской женщины-воина, жившей своей профессией. Тереза всю жизнь занималась исключительно военным делом, а армектанское военное искусство стояло несравнимо выше того, что мог продемонстрировать Дартан. Блестящий командир рыцарской армии, способный на столь смелые решения, как объединение всей пехоты в самостоятельные отряды и ограничение размеров обоза, умевший преодолевать реки перед лицом неприятеля, никак не мог во главе своей конной армии захватить врасплох и вынудить к сражению пешие имперские отряды. Он мог лишь тащиться одной или несколькими колоннами к обозначенной цели. Он еще мог бы опустошить захваченный край, но пока, увы, находился в своем собственном.

Однако он продемонстрировал Терезе хотя бы то, что ведущаяся ею «малая война» в течение четырех, пусть даже пяти дней не сможет полностью лишить боевого духа его войска. Надтысячница стояла перед новым выбором: запереться со своими солдатами в Акалии и наблюдать оттуда, как отряды Эневена опустошают армектанское пограничье, или дать еще один бой. Тот самый, который она не дала у реки, когда войска Овенетта были готовы переправиться обратно при одном лишь виде ее легионеров, а Эневен находился слишком далеко, чтобы поспешить на помощь.

 

47

Йокес собрал свои отряды и обозы и отправился по главной дороге из Роллайны в Армект — по той самой дороге, которая пересекала окраину Буковой пущи и реку Лиду возле Нетена. Княгиня-регент осталась в столице под опекой малого отряда Дома Эневена.

Посланник видел, с каким выражением лица командир войск Сей Айе шел на войну, в необходимости которой сомневался и не ожидал чересчур многого после странного похода на поиски хоть какого-то врага. И в самом деле, через три дня путешествия по тракту уже стало ясно, что Йокес идет на Нетен, желая, вероятно, вновь обрести то, что потерял. Во время похода его безжалостно терзали полулегионы легкой конницы Каронена.

Удивленные исчезновением нежелательных войск, знатные Дома притихли, но ненадолго. Когда выяснилось, что Йокес не таится нигде поблизости, чтобы неожиданно выскочить и разогнать зачатки формирующихся отрядов, рыцари и их свиты уже открыто начали собираться под новые знамена. Поход, к которому Эзена вынудила коменданта своей армии, не имел никакого смысла. Да, отбив Нетен, Йокес мог предпринять марш на Лида Айе, угрожая армектанскому пограничью, но эту кампанию следовало начинать еще до дождей… То есть тогда, когда комендант Сей Айе не захватывал Нетен, но оборонял его, теряя всю свою пехоту и пугая врага грозным видом своих всадников, вместо того чтобы выйти с ними в тыл Западной армии, чего так опасался надтысячник Каронен.

Еще до этого пришли дурные новости из Сей Айе. Кеса сообщала, что Каронен движется в сторону пущи, в связи с чем она распорядилась вывести из леса все население поляны. К письму Жемчужины прилагался короткий доклад Охегенеда. Комендант гвардии княгини, а с недавнего времени также командующий всеми силами, обороняющими Сей Айе, заверял, что будет вести войну в лесу против армектанских легионов, и не падал духом, что, однако, никак не отменяло того факта, что он бежал из владений своей госпожи, отдавая ее земли на разграбление захватчикам. Короче говоря, госпожа Доброго Знака в любой момент могла стать госпожой пожарища. Только такие известия и требовались группировке Справедливых — ибо как создание этого братства, так и его название уже не являлись ни для кого тайной. Хотя, конечно, постоянно повторялось — правда, с все большей насмешкой, если не вообще издевкой, — что это войска, которые готовят для княгини-регента.

Посланник не сомневался, что для нее. Никто не сомневался. Для нее, но в качестве «почетного эскорта» по пути в Лида Айе или вообще в сам Кирлан — ибо временную столицу представителя мог в ближайшее время захватить идущий во главе своих отрядов Йокес, предварительно справившись с защитниками Нетена.

Наконец пришли вести от Эневена, чуть более приятные. Ахе Ванадейоне форсировали Ранелу и двумя походными колоннами двигались к Тройному пограничью. Эневен заверял, что он в состоянии как захватить сам город, так и разорить все пограничные армектанские и даже громбелардские земли. Он не мог только сказать когда. А это был самый важный вопрос, ответ на который должен был звучать: «вчера». Падение княгини-регента было вопросом нескольких дней — двух, может быть, трех или четырех… Готах догадывался, чего ждут вожди группировки Справедливых — известий из Буковой пущи. Он готов был побиться об заклад, что они знали о начале лесной кампании Каронена, и притом из надежного источника — непосредственно от князя — представителя императора. Армектанским командирам было известно, какие силы обороняют Сей Айе. С самого начала было ясно: Каронен добьется успеха. Большее, что можно было спросить: какой ценой?

Идя в комнату Анессы, Готах размышлял, как обратиться к первой Жемчужине. Он хотел задать вопрос, который следовало задать уже давно: каким образом спасти Эзену? И речь шла не о троне, но о свободе или вообще о самой жизни. Он уже десять раз открывал рот, чтобы поговорить об этом с княгиней, и каждый раз умолкал под ее внимательным взглядом, в котором можно было прочитать: «Я знаю, с чем ты пришел, и… даже не пытайся». В конце концов он решил поговорить с первой Жемчужиной, хотя, возможно, следовало начать с Хайны.

После того как служанка прекрасной Анессы доложила о его приходе, он немного подождал у дверей — ровно столько, сколько требовалось, чтобы И. Н. Эйенес, знаменитый рыцарь, стоявший во главе охранявшего дворец Малого отряда Дома, привел себя в порядок и вышел, вежливо поздоровавшись с ним в дверях. Жемчужина не стала прихорашиваться столь тщательно, ее волосы лежали слегка неровно. Правда, не в такой степени, чтобы блондинку можно было счесть растрепанной, — но все же это явно уже не была та прическа, которую невольница сделала утром. Готах почувствовал тщетность всех своих усилий. Он пришел к той, что посреди бела дня думала о… более близком знакомстве с рыцарем его благородия Эневена. Теперь он размышлял, стоит ли что-либо говорить на эту и на какую-либо иную тему.

— Вижу, что помешал, — наконец сказал он, но не стал добавлять «прошу прощения». — Я хотел кое о чем поговорить, но не знаю, стоит ли.

Она жестом предложила ему сесть.

— А о чем ты хочешь поговорить, ваше благородие?

Анесса любила Готаха примерно так же, как Готах Анессу.

Он невольно вздохнул.

— Честно говоря, не знаю, хочу ли до сих пор. Но может быть, Жемчужина, я должен хотя бы раз сказать о том, что, собственно, о тебе думаю. — Только Кесу он когда-то называл «госпожа», остальные невольницы были для него самое большее «Жемчужинами». — Это не имеет никакого значения, но будет честно с моей стороны.

Она улыбнулась, но улыбка ее не была теплой.

— Ну хорошо, — позволила она. — Лишь бы только ты не пожалел, ваше благородие.

— Пожалел? А почему?

— Потому, ваше благородие, что ты уже несколько раз оказывался довольно опрометчив в своих суждениях. Ты мне не особо нравишься, господин, — совершенно искренне заявила она, — но мне всегда хотелось бы ценить твою мудрость и знания. Второе действительно огромно. Но с первым бывает по-разному.

Он поднял брови.

— В самом деле?

— В самом деле.

Она больше ничего не сказала, и он понял, что теперь его очередь. Однако она заставила его задуматься. Он понимал, что у него немалое предубеждение к этой женщине, что ограничивало достоверность его оценок.

— Собственно, я хотел сказать то же самое или нечто подобное. Я ценю твой живой разум, Жемчужина, ты умеешь быть проницательной и воистину незаменимой. Но где-то, совсем неглубоко, скрывается отвратительная женская праздность.

— А почему бы и нет, ваше благородие? Я вправе иметь какой-то недостаток. Я наверняка самая дорогая невольница Шерера. В лучшем дартанском невольничьем хозяйстве создали драгоценность, какой не было уже давно, и трудно предположить, чтобы сразу появилась другая, похожая.

— Может, она появилась где-то в другом месте… Ты наверняка догадываешься, первая Жемчужина, насколько мне интересна твоя цена?

— Я таскаюсь с мужчинами, потому что мне нравится. — Ей также нравилось вести себя чуть вульгарно. — Но я всегда знаю, к чему стремлюсь и как нужно поступить, ваше благородие. Я не Хайна, которая может вдруг обидеться на все на свете и будет сидеть в своей комнате, думая: «Все равно мне за ней не уследить». И получит за это по морде.

— Ты ее ударила?

— Не я. Кого, Хайну? Я только однажды пробовала, и мне до сих пор больно при одном воспоминании, — едко заметила она. — Правда, это всего лишь собака, но очень хорошо выдрессированная. Ваше благородие, ты пришел поговорить со мной о чем-то важном? — прямо спросила она. — Если так, то говори, в конце концов.

Готах помолчал, размышляя.

— Нет, Жемчужина, — сказал он. — У меня нет никаких серьезных дел. Вернее, есть дело, но только одно. Я скоро уезжаю, может быть, даже завтра до полудня, и хотел попрощаться. Неизвестно, что может случиться, и позже возможности может не быть.

— Уезжаешь? Ну да, то, что происходит сейчас в столице, не твое дело, мудрец Шерни… Что ж, прощай, ваше благородие. Мы ведь не станем плакать из-за расставания?

— Нет, Жемчужина. Плакать мы не будем.

Посланник пошел к Хайне.

Черная Жемчужина стояла на страже в проходной комнате, из которой вели три двери в комнаты княгини-регента. При виде Готаха, о котором доложил всадник из отряда Эневена, стоявший в коридоре, она подняла взгляд.

— Это самый пустой и тихий дворец во всем Шерере, — слабо пошутил посланник, если это вообще было шуткой.

— Здесь почти вся прислуга из Сей Айе. Но этот Дом впитывает людей, словно сухой песок воду. Его построили с мыслью не об одной обитательнице и ее невольниках, но о сотнях гостей, придворных и просителей.

С недавнего времени Хайна не носила свою ярко-красную накидку. Поверх кольчуги на ней был светло-зеленый мундир, немного похожий на мундир легионера империи. Но высокие сапоги, черная, вышитая золотом юбка, а прежде всего два пояса на бедрах были такими же, как и раньше.

— В зеленом ты еще красивее, Хайна.

— Правда? Но это не мой выбор, ваше благородие. Старая традиция, а для некоторых — предупреждение.

— В самом деле? — удивился посланник. — Не знал, я ничего не слышал о традиционных цветах Жемчужин Дома.

— Скорее традиционных цветах гвардейцев-телохранителей. В Дартане ярко-красный цвет означает войну, а ведь недавно я была воином, охранявшим на войне свою госпожу. Здесь войны нет.

— То есть зеленый цвет означает мир? — удивился Посланник.

Черный был цветом угрозы и траура, княжеский алый и королевский пурпур — цветами власти. Но о значении других цветов Готах ничего до сих пор не знал. Впрочем, они наверняка не у всех означали одно и то же. У различных закрытых элитарных кланов — хотя бы таких, как обученные сражаться гвардейцы — имелись свои традиции.

— В мирное время носят все цвета, — улыбнулась Хайна. — Кроме красного и светло-зеленого. Светло-зеленый — это предупреждение.

— О чем?

— О том, ваше благородие, что я здесь и на страже, — слегка язвительно ответила Хайна. — Что меня придется убить, прежде чем что-то дурное случится с моей госпожой, и это вовсе не обязательно должно быть покушение на ее жизнь. Я не могу носить этот цвет без разрешения княгини, поскольку он говорит от ее имени, не от моего. И говорит он примерно следующее: «Кем бы ты ни был, считайся с тем, что стоящая рядом со мной женщина-гвардеец может убить тебя даже за одно неосторожное слово». Я отговаривала ее от этого.

— Почему? — слегка ошеломленно спросил Готах.

— Потому, ваше благородие, — девушка все еще слегка улыбалась, — что на самом деле это цвет страха. Он говорит о том, что меч верной телохранительницы — последний аргумент, какой только есть. Я сказала об этом княгине, но она не изменила своего решения. Этот цвет, — добавила она, — делает невозможным какой бы то ни было серьезный разговор, а тем более спор. К княгине-регенту теперь можно приблизиться только во главе отряда вооруженных рыцарей, намереваясь применить силу.

— И ее высочество велела тебе носить этот цвет?

— Да.

— Я могу к ней войти? Собственно, я пришел поговорить с тобой, но, может, мне лучше начать с княгини.

— Я доложу о тебе, ваше благородие.

— И будешь присутствовать при разговоре? Страшно сказать, но может дойти до спора между ее королевским высочеством и мной…

Хайна рассмеялась.

— Тебя, ваше благородие, не должно волновать, что я ношу. Это не для тебя. Подожди, я о тебе доложу. Но не слишком рассчитывай, что тебя примут. Эзена… ее королевское высочество со вчерашнего дня о чем-то размышляет, разговаривает сама с собой, как это у нее бывает, и в задумчивости рвет скатерть на длинные, очень ровные полосы… Подожди, я сейчас вернусь.

Она исчезла за одной из трех дверей.

Как и обещала, она скоро вернулась.

— Можешь войти, ваше благородие, тебя даже очень ждут… Не знаю, о чем речь, — предупредила она вопрос. — Пройди через первую комнату и иди прямо в следующую дверь. Смелее! — добавила она с присущим ей юмором.

Готах понятия не имел, откуда чувство юмора у того, кто носит зеленый мундир, о цвете которого он только что узнал столько необычного. Он сделал, как велела Хайна, — направился через большой зал к следующей двери. Перед ними стояла невольница-телохранительница. Увидев посланника, она кивнула и молча отошла в сторону. Готах вошел в соседнее помещение и остановился сразу же на пороге.

— О нет, — сказал он. — Я же просил, ваше высочество, чтобы ты не показывала мне такого.

Он находился в спальне; Эзена все, что только могла, делала в постели. Ей приносили в постель завтрак, она в ней читала, иногда даже писала, немилосердно пятная простыни чернилами. Сейчас она предавалась глубоким размышлениям. И если зеленый мундир Хайны имел некое символическое значение, то еще более символично выглядела распахнутая рубашка ее королевского высочества княгини-регента. Армектанка лежала на спине, положив голую лодыжку на колено другой, согнутой ноги и задумчиво рассматривая пальцы стопы. Она пошевелила ими, то распрямляя, то сгибая. Возможно, в форме ногтей крылось нечто неизмеримо поучительное.

— Я в собственной спальне, ваше благородие, — холодно ответила она. — Я тебя не звала. Ты полагаешь, я стану поспешно переодеваться, если тебе придет в голову нанести мне неожиданный визит? Можешь уйти в любой момент, я разрешаю.

— Прошу прощения, ваше высочество, — сказал Готах. — Я пришел поговорить.

— Так говори, — позволила она, не сводя глаз со своей ступни.

Апатичная, обиженная на весь мир. Как всегда, когда ей совершенно нечего было делать.

«Смелее! — мрачно подумал посланник, вспоминая недавние слова Хайны. — Раз она позволила, то можно немного поговорить…»

— Ваше высочество, завтра здесь будут представители Домов Роллайны, а также со всего округа и даже из южного Дартана. Что ты собираешься делать?

— Откуда ты знаешь, что завтра?

— Завтра, послезавтра… Все равно.

— Отнюдь не все равно. Я жду известий с войны.

Он понятия не имел, на какие известия она рассчитывала. Йокес, если бы немного поспешил, наверняка сумел бы отбить Нетен и даже захватить Лида Айе — то есть один из дартанских городов… О чем говорил подобный факт? Князь-представитель спокойно мог забрать оттуда свои пожитки, поскольку действительно удавалось посылать тайных курьеров к сторонникам Справедливых и из Тарвелара. Почему бы и нет? В свою очередь, Эневен вряд ли разбил бы прекрасно подготовленные имперские войска на востоке — иначе он сделал бы это уже давно. Но нет, даже напротив — он сообщал лишь, что в состоянии захватить Акалию, то есть очередной город, хоть и принадлежащий империи, но не армектанский, не дартанский и не громбелардский… Город-княжество на пограничье. Могли ли дартанские Дома, готовые поддержать дело Кирлана, содрогнуться от известия, что Эневен захватил Акалию? Единственной вестью, которая должна была вскоре прийти в столицу, была весть о сожжении Доброго Знака, ибо в том, что до этого дошло, трудно было сомневаться, хотя в дебрях Буковой пущи гасло любое эхо войны. По расчетам Готаха, надтысячник Каронен как раз сейчас предавал огню брошенные владения. На прибытие какого запыхавшегося гонца, заездившего перекладных лошадей, рассчитывала ее высочество Эзена? Какое известие он должен был привезти? Донесение о захвате Кирлана? Пожалуй, только лишь это могло еще изменить судьбу войны. Жаль, что Кирлан находился на расстоянии в несколько сотен миль, и Йокес не мог ему угрожать.

Эзена явно хотела узнать, не воспользуется ли мудрец Шерни ее позволением и не выйдет ли на полуслове из комнаты. Она распрямила ноги, закинула руки за голову и потянулась с кислой физиономией, словно ей пришлось сделать нечто весьма неприятное. Черные волосы бесстыдно вылезли из-под задравшейся рубашки. Что еще она намеревалась совершить в присутствии гостя?

— Ты хочешь поговорить, мудрец Шерни, или думать вместе со мной? Тогда ложись где-нибудь, где тебе удобно, — она широким жестом показала на пол, — и думай.

— Ваше высочество, уезжай из этого города, пока это еще возможно.

— Куда мне ехать? В Добрый Знак? Или в войска Эневена, чтобы принять командование над одним из его отрядов?

— Хотя бы и в войска Эневена.

Посланник получил ответ на вопрос, что еще сделает ее королевское высочество. Ее королевское высочество княгиня-регент вытворяла на постели такие выкрутасы, которые имели целью лишь одно: разозлить посланника и вызвать его на ссору. Ей обязательно хотелось на ком-нибудь отыграться. Сейчас она, похоже, пыталась закинуть ногу за голову, а может быть, лишь разглядывала подошву, притягивая ее обеими руками к глазам. Если мудрец Шерни и не помнил, как в точности выглядит женщина, как раз сейчас мог освежить в памяти мельчайшие подробности.

— В этом дворце что, все с ума посходили? — спросил он.

— Вовсе нет. Все занимаются своим делом, а некоторые — и более того… Ваше благородие, тебе действительно совсем нечего мне сказать? Ничего интересного?

— Уезжай из столицы, Эзена, — негромко сказал он. — Прошу тебя.

Она в первый раз посмотрела прямо на него. Потом слегка одернула рубашку, перевернулась на бок и подперла рукой голову.

— Нет, ваше благородие, — наконец ответила она так же тихо. — Что будет, то будет. Я села в то кресло в тронном зале и останусь на нем до конца. Любого конца.

— Есть что-то… — осторожно начал он. — Есть что-то такое, о чем ты знаешь, ваше высочество? Что-то, имеющее для тебя значение?

— Знаю, но тебе не скажу.

— Я не заслуживаю доверия?

Она снова легла на спину.

— Заслуживаешь, ваше благородие, — ответила она, глядя в потолок. — Но я… немного боюсь показаться смешной. Иногда я рассчитываю на нечто такое, что ты счел бы совершенно несерьезным. И мне стыдно признаваться в подобных надеждах. В любом случае, отсюда я не уеду.

— Зато я хотел бы уехать. Я пришел просить ваше высочество позволить мне это сделать.

— Не позволяю.

— О… — удивленно проговорил он. — А почему, ваше высочество?

— Потому, мудрец Шерни, что ты связал свою судьбу с моей. Ты не будешь таскаться за мной, словно за диковинным зверем, каких показывают на ярмарках. Походишь, посмотришь, а когда тебе надоест, возьмешь и уедешь. Ну так нет. Сегодня ты мне не нужен, но можешь понадобиться завтра. Прошу и дальше оставаться гостем под моей крышей.

Сказать больше было нечего. Посланник немного подождал, потом слегка поклонился и вышел. Ему казалось, что он в последний раз с глазу на глаз разговаривал с ее высочеством Эзеной, госпожой Доброго Знака. Молодой женщиной, одетой в простую рубашку прачки.

Возможно, княгиня-регент лучше знала дартанских магнатов и рыцарей, чем Готах, а может, и в самом деле ей было известно нечто большее… Достаточно сказать, что прошли еще три долгих дня, прежде чем первые отряды начали стягиваться к стенам и предместьям столицы. Честно говоря, посланника это не слишком удивило: дартанский рыцарь не любил спешить, а тем более тогда, когда вел с кем-то переговоры. Оставалось лишь в очередной раз восхититься проницательностью, самообладанием и хладнокровием княгини; когда все вокруг доказывали, что катастрофа может случиться в любое мгновение, она одна могла оценить ситуацию с надлежащей дистанции. У вождей группировки Справедливых не было никаких причин спешить; напротив, мелкая неудача имперских войск могла лишь укрепить их положение. Чем больше Кирлан в них нуждался, тем больше ему приходилось обещать. Не исключено, что рыцари Справедливых не могли дождаться, когда наконец Йокес отвоюет несчастный Нетен… Тем не менее первые их отряды все же прибыли под Роллайну. Верные рыцари малого отряда Дома охраняли дворец регента днем и ночью, пребывая в полной боевой готовности, с оседланными лошадьми, на случай, если ее королевское высочество все же примет решение уехать, а может быть, скорее бежать… куда-нибудь. Куда угодно. Со стороны предместья подошел второй отряд, который не забрал Йокес, один из вспомогательных, оставленных Эневеном. В предместье перед воротами Госпожи Сейлы стоял еще третий отряд, вернее, насчитывающее сто с небольшим конников подразделение под командованием его благородия К. Д. Р. Васанена, недавно обретенного почетного союзника. Это было все войско, готовое защищать княгиню и ее дело.

Пришло давно ожидаемое известие, а вернее, сразу два: его благородие Эневен докладывал о победе в решающей битве с Восточной армией надтысячницы Терезы. Второе известие, широко распространявшееся в столице, звучало с точностью до наоборот: Восточная армия, в решающей битве недалеко от Акалии, разбила войска Ахе Ванадейоне… Готах догадывался, что это на самом деле означает, поскольку в исторических хрониках полно было сражений, выигранных обеими сторонами. Вероятнее всего, два войска крепко наподдали друг другу, одно вынуждено было уступить, а во втором было вдвое больше погибших… В подобной ситуации каждый командир, как водится, полагал, что одержал победу, и даже не лгал, по крайней мере со своей точки зрения. Лишь дальнейший ход событий обычно давал ответ на вопрос, что, собственно, было важнее — чувствительные потери или утрата какой-либо территории.

Следующее письмо от К. Б. И. Эневена, намного более пространное, полностью подтвердило предположения посланника. Восточная армия атаковала более слабую колонну Ахе Ванадейоне, загнала сражающихся без особого воодушевления рыцарей в какие-то болота и вырезала почти поголовно, а частично утопила. Эневен, однако, успел прийти с помощью на поле боя и перед самым заходом солнца сумел разбить временных победителей. Ночь сделала невозможным успешное преследование, но все указывало на то, что сплоченной имперской армии больше нет. Однако донесения о потерях были воистину ужасающими: вождь Ахе Ванадейоне, как всегда, честно и смело докладывал, что около трех тысяч под командованием К. Л. Л. Овенетта были попросту изрублены в кашу во время всеобщего бегства и беспомощного отступления на болота. Достойные упоминания потери имперские понесли только после подхода помощи, но ценой жизни еще нескольких сотен солдат. Короче говоря, если Восточная армия, разогнанная на все четыре стороны, собраться вместе уже не могла, то, вне всякого сомнения, победил Эневен. Но если все же оказалось бы, что надтысячница снова собрала хотя бы половину своих легионеров, то чего, собственно, добились рыцари, кроме того, что удержали поле боя с тремя тысячами трупов?

Однако политическую победу одержала наверняка Восточная армия. В распространяемые двором регента известия никто особо не верил — напротив, донесения об очередном ее поражении были весьма на руку вождям группировки Справедливых. Вопрос о переходе Домов на сторону Вечной империи был решен; ждали только подхода отрядов из южного Дартана, не желая без решающего численного перевеса ввязываться в кровавые бои с рубаками Эневена, поддерживаемыми отрядом лысого рыцаря из Дома К. Д. Р.

Но в столице началось шевеление. Все чувствовали, что в воздухе висят большие перемены; в течение всего дня все ждали, что сейчас что-то случится, и ожидание это можно было ощутить даже в разговоре с уличным торговцем. Но время еще не пришло. Ничего не случилось — ни в городе, ни во дворце регента.

 

48

Раздробленную ударом руку окончательно доконало падение с седла на землю; среди бесформенной кровавой массы виднелись острые обломки костей, во многих местах пронзившие кожу. Медик в длинном сером халате, замотанный от пояса до колен в лошадиную попону, начал качать головой, вздыхать и вращать глазами.

— Следующие ждут, — хрипло сказала Тереза. — Делай, что положено, только сперва дайте мне водки.

Двое надсотников переглянулись. Водки не было, но для надтысячницы все же стоило поискать. Может, у кого-то осталось? Один из офицеров поспешно отошел.

Стоны и проклятия тяжело раненных людей заполняли весь лесок, но постоянно приносили новых. Уже совсем рассвело, но никаких надежных сведений о противнике не поступало. В полуобморочном состоянии, отупев от боли, надтысячница все же пыталась думать о том, как собрать свое войско. Или хотя бы спасти всех раненых, которых еще можно было спасти.

— Если нет водки — ничего не поделаешь, — сказала она. — Я больше не могу… Что пялишься, я всю жизнь левой рукой правила конем! — одернула она офицера, разражаясь не то смехом, не то рыданиями. — Из лука я всегда стреляла как шлюха, а меча не держала уже лет двадцать… Для этого у меня есть солдаты, мне остается только командовать…

Надсотник видел, что разговор помогает командующей, которая не могла удержаться от взгляда на пилу, которую держал хирург.

Прибежал офицер, уже издали крича, что нашел водку. Какой-то раненый, которому самому сейчас предстояло попасть в руки мясника, сразу же отдал свою, как только услышал, что это для надтысячницы. Тереза сделала большой глоток, закашлялась и отдышалась. Потом снова глотнула.

— Ну все… марш. Дайте мне что-нибудь в зубы. Без языка… я уж точно командовать не смогу…

Ей сунули комок не слишком грязных тряпок. Надтысячница вытаращила глаза и выгнулась, несмотря на вес державших ее людей. Медик быстро обрезал ножом мясо вокруг кости, чуть ниже места, где намеревался отсечь все лишнее, подтянул кожу наверх, а потом взялся за свою пилу. Раздался скрежет, а вместе с ним глухой рев теряющей сознание от боли женщины, который не могли сдержать воткнутые в рот тряпки. Вскоре милостивая Арилора закрыла ладонью глаза своей воительницы; Тереза лишилась чувств. Медик быстро довершил начатое, прижег раскаленным железом сочащиеся кровью сосуды, потом собрал свободную кожу в аккуратную культю и махнул рукой, давая знак, что закончил. Обматывать остаток руки тряпками было делом помощника, не самого мастера. На специальную доску, положенную на два снятых с повозки ящика, уже укладывали лучника с ногой, раздавленной, судя по всему, сотней несущихся галопом лошадей. По крайней мере, так она выглядела. Медик вытер пот со лба, поскольку пилить кости было делом отнюдь не легким, дал лучнику глоток недопитой надтысячницей водки и снова взялся за работу. Бедренная кость оказалась очень крепкой, а лучник даже и не думал терять сознание. Чтобы его рев не разносился на две мили вокруг, его почти задушили, прижав к лицу скомканный плащ.

Тереза не добралась бы до своих укрытых в лесу повозок, если бы не самоотверженные солдаты, которые вынесли ее с поля боя. Полубессознательную командующую армией, лежавшую поперек лошадиной шеи, а потом покачивавшуюся верхом на коне, которого отдал ей встретившийся по пути конный лучник, довез до обоза легко раненный в голову тройник. Он так и не услышал от нее слов благодарности, так как ему сразу же снова приказали сесть на измученное животное. Немногочисленным всадникам приходилось быть во многих местах одновременно, ибо только они могли быстро объехать немалый участок местности, собирая раненых и направляя их к месту сбора. Потрясенные пехотинцы плохо знали эти места, другое дело — постоянно бывавшие в патрулях конники. Несмотря на подробные указания, куда им следует идти, если они потеряются после боя, солдаты обычно оказывались не в состоянии найти дорогу даже днем, а тем более ночью.

Конный лучник, который привез к обозу Терезу, а потом поехал искать товарищей, так больше и не вернулся.

Очнувшись, командующая армией почувствовала себя значительно лучше. Остаток руки болел так, что она не могла сдержать стона, к тому же боль была очень странной, поскольку ей до сих пор казалось, что она исходит от локтя, предплечья, кисти… Но это было ничто по сравнению с воспоминанием о пиле коновала. Однако приступы боли накатывали в ритме дыхания, и между этими приступами надтысячница вполне могла соображать. Ее злило лишь, что она ничего не может поделать с постоянно выступающими на глазах слезами.

Она принимала доклады офицеров и гонцов. Последних она сразу же отправляла назад к отрядам. Они везли известие о переходе Восточной армии под командование тысячника Аронета — Тереза уже знала, что ее заместитель жив и получил весьма поверхностное ранение. Было назначено два места сбора всех войск — главное и запасное.

Еще до полудня надтысячница составила общее представление о ситуации. Та была не такой уж плохой. Прежде всего, в разбитой Восточной армии не наблюдалось признаков разложения, упадка духа и дисциплины. Разбросанные повсюду солдаты искали товарищей, собирались в группы и группки, выбирали временных командиров и под их руководством предпринимали продуманные действия. Многие отряды остались по-прежнему сплоченными; Тереза без особого удивления приняла гонца от Агатры, которая уже к полуночи имела под своим началом большинство солдат гвардейского полулегиона. Гонец докладывал, что тысячница теперь командует сборным легионом, состоящим из подчиняющихся друг другу отрядов, и постепенно отходит к армейским обозам, готовая защитить их даже от достаточно серьезных посланных в погоню сил. Вообще не было донесений о каких-либо перепуганных людях без оружия, стремящихся бежать куда угодно, лишь бы подальше. Зато нашлось несколько котов-разведчиков, действовавших, как обычно, под самым носом у врага. Ахе Ванадейоне стояли лагерем рядом с захваченным полем боя, не предпринимая никаких решительных действий, кроме разведки. Изредка лишь доходило до столкновений между рыцарскими патрулями и маленькими отрядами легионеров. Эневен не сумел или по каким-то причинам не мог пожать плоды победы.

К обозам поступало все меньше докладов и донесений; место, где стояли армейские тылы, сперва было единственным, о котором знали все, и потому командиры направляли туда гонцов. Но решительные приказы Терезы, отдавшей командование армией в руки Аронета, возымели желаемые последствия: тысячник все увереннее управлял отрядами Восточной армии, как теми, которые уже пришли на сборный пункт, так и остальными, которые все еще находились в пути. Тереза, уже только как командир армейского тыла, также объявила о выходе своих «сил», состоявших из медиков и нескольких сотен раненых солдат, сообщив об этом новому командующему. Значительная часть обоза двинулась в путь с самого утра — повозки, нагруженные запасами провизии, а вернее, тем, что от этих запасов осталось, и лагерным снаряжением. К вечеру с места тронулись все обозные колонны, направляясь к деревне, обозначенной как сборный пункт армии. Их прикрывал все еще поглощавший новые группки и одиночных солдат легион Агатры. Тысячница отправляла в обоз несколько десятков тяжелораненых, одновременно докладывая, что у нее уже почти шестьсот способных сражаться легионеров.

Предоставленной наконец самой себе Терезе, лежащей на раскачивающейся повозке, казалось, что она умирает. Она пыталась взять себя в руки, но ничего не получалось. Бессонница, потеря крови и в довершение постоянно терзающая боль приводили на ум мысли, каких не было никогда раньше. Надтысячница ненадолго заснула и проснулась, когда одно, а сразу же за ним второе колесо попало в яму. Какая-то рухлядь свалилась на замотанную в окровавленные тряпки культю, и Тереза познала новое обличье боли. Она хотела утереть с лица пот и слезы, но ей это не удавалось, и надтысячница поняла, что пытается воспользоваться рукой, которой нет… В темноте, под дырявой полотняной крышей повозки, суровая воительница с немалым трудом перевернулась на левый бок, уткнувшись лицом в какие-то свертки и чувствуя себя лишь искалеченной на всю жизнь пятидесятилетней женщиной, которую никто нигде не ждал. Не было ни одного имени, которое она могла бы прошептать, сознавая, что этот человек где-то беспокоится за нее… пусть даже далеко… за свою всегда юную девушку, и примет ее такой, какой она вернется, лишь бы только вернулась. Ей предстояло ехать на этой повозке неизвестно куда, неизвестно как долго — пронизываемому болью придатку к лошади и кольчуге.

Но существовало хотя бы место — то, что столь необходимо преодолевающему сотни миль солдату. Государство, народ, край… За этими громкими словами не стояло ничего конкретного; ничего такого, чего можно было бы коснуться хотя бы мысленно. Однако существовал самый красивый на свете город — знакомые улочки, рынок, жители… Видимые с башни гарнизона прекрасно знакомые крыши домов. Окровавленная и грязная, источающая боль женщина на повозке думала о своем месте. О скоплении зданий и людей и вместе с тем об одном большом существе, которое кто-то любил и которое могло ответить на эту любовь. Мечущаяся в лихорадке женщина нашла свое успокоительное слово и очень тихо его произнесла… а может, лишь пошевелила в темноте губами.

Ближе к вечеру несколько отрядов Эневена смогли наконец пуститься в погоню за отступающим противником, которого обнаружили конные патрули. Перед самым заходом солнца Ахе Ванадейоне нагнали и после короткого кровавого боя разбили возглавляемый Агатрой арьергард. Следом за головными отрядами весь вечер до самой ночи тянулось остальное войско и обоз.

Колонны повозок Восточной армии с трудом двигались вперед всю ночь и не остановились, когда наступил рассвет. До цели оставалось еще около четырех миль.

В течение всей кампании задерживавшие продвижение Эневена легионы без особого труда охраняли свои тылы. Ситуация изменилась, когда войско пошло врассыпную и обозы превратились почти в тыловое охранение войска. Одиночные повозки и вьючные животные, которых держали при самих отрядах, иногда вообще на границе полей сражений, пропали во всеобщем замешательстве, осталась лишь армейская часть обоза, в значительной мере состоявшая из повозок, на которых ехали тяжелораненые. Агатра сделала все, что было в ее силах, чтобы задержать врага, но у нее осталось шестьсот голодных солдат, собранных со всех легионов и всех возможных подразделений, против тысячи отдохнувших всадников. Тем не менее, если бы не ее сборный легион, хвост обозной колонны наверняка оказался бы захвачен рыцарскими отрядами еще до наступления ночи. Теперь люди и животные выбивались из сил, чтобы уйти от преследования врага, от которого их уже не отделяли никакие свои подразделения. Аронет, отчаянно пытавшийся собрать войско из перешедших под его командование остатков, никак не мог защитить растянувшиеся на несколько миль колонны, головная часть которых как раз входила в лагерь. В Восточной армии было еще около трехсот повозок, подтягивавшихся небольшими группами точно так же, как их отправляли с места предыдущей стоянки, — лишь бы побыстрее. Благодаря спешке удалось спасти немало припасов, и солдаты Аронета в конце концов получили еду, но разрозненные обозы, в которых больше всего было повозок с ранеными, даже многочисленная и сплоченная армия не смогла бы надлежащим образом защитить.

В самом хвосте тащились повозки медиков, которые до последнего мгновения спасали доставляемых на их столы воинов, выглядевших обычно значительно хуже, чем надтысячница Тереза. Отнять только руку или ногу — подобное было для замотанных в конские попоны хирургов почти отдыхом. Хуже, когда попадался лучник, которому нужно было выковырять остатки кольчуги, застрявшие между раздробленных ударами топора ребер, и затолкать внутренности назад в распоротый живот. Еще на трясущихся повозках, при свете масляных светильников и свечей, поддерживаемые своими помощниками медики латали солдатскую жизнь. Казалось едва ли не чудом, что кто-то из этих людей вообще пережил операцию, которой его подвергали. Однако выживали многие, и не просто выживали, но и через несколько месяцев, бывало, возвращались в строй… Выяснялась очередная причина, по которой имперские солдаты столь хорошо воевали. Самый захудалый лучник знал, что никто не махнет на него рукой, когда его с торчащими ребрами, разбитой головой и висящей на куске кожи ногой унесут с поля боя. Каждого по мере сил и возможности старались спасти, словно он собирался дожить до ста лет и был самим главнокомандующим. И если раненого не прикончили очередные переходы, не началась гангрена или он не потерял слишком много крови, случалось, что он приходил в себя в каком-нибудь городе в глубоком тылу.

Еще до рассвета разгромленная при обороне обоза тысячница Агатра снова имела под своим началом несколько сотен солдат. От прекрасного полулегиона, который еще недавно удивил своей выучкой самого императора, остались жалкие ошметки, но жалкие лишь с точки зрения численности. Гвардейцы и легионеры вставали в строй так, словно им лишь предстояло отправиться на войну. Они были одеты в рваные мундиры, потрепанные кольчуги и помятые кирасы, у некоторых не было шлемов, тяжеловооруженным порой не хватало щитов, а многим всадникам — сломанных в бою копий. Они были голодные и невыспавшиеся, иногда легкораненые. Лучники и арбалетчики делились стрелами, которых недоставало, так как взять новый запас из обоза было некогда.

Именно такие люди, при поддержке разномастного сборища, удивительно быстро формировавшего новые десятки и клинья, с помощью собственных шлемов и топоров раскапывали на рассвете дорогу, по которой должны были подойти отряды Ахе Ванадейоне. Работа шла столь умело, словно для нее наняли за плату полулегион землекопов, правда, без надлежащих инструментов — топорники рубили землю топорами, сразу же приходили лучники и выбирали ее шлемами, высыпая в подставленные легковооруженными плащи. Топорники отдыхали и сразу же после ухода лучников снова брались за свое оружие, измельчая очередной слой земли в яме. Разведчики Эневена, вышедшие на рассвете, могли вскоре доложить командиру передовой стражи, что двумя милями дальше на дороге орудует банда бессмертных, не знающих шуток мрачных людей в голубых и серо-голубых мундирах — вероятно, та самая, которую они разгромили вечером, потеряв две сотни убитых и тяжелораненых всадников. Само собой, место под яму было выбрано неслучайно. По левую сторону дороги рос лес, в котором другая мрачная банда точила наконечники стрел. С помощью лошадей притащили несколько срубленных деревьев. Дело шло к очередному столкновению с тыловым охранением Восточной армии. Командир трех головных отрядов послал это известие основным силам, сразу прося как подкрепления, так и пустых повозок, на которых можно было бы сложить несколько десятков убитых и полторы сотни раненых.

Но несколькими милями дальше два сильных патруля рыцарей королевы, которые сообразительные командиры отправили еще ночью, обогнули охраняемый Агатрой лес, разогнали идущий наперерез через луг отряд легионеров и соединились. Двое рыцарей, стоявшие во главе тридцати солдат, смотрели с небольшой возвышенности возле леса на дорогу, связывавшую Роллайну с Акалией, по которой двигались группки повозок, одни больше, другие меньше. Эти колонны не охраняли никакие вооруженные отряды. Едва держащиеся на ногах, опиравшиеся на тяжелые повозки люди были ранеными, которые могли ходить. Точно так же немногочисленные всадники, сопровождавшие повозки, не являлись сплоченным отрядом — это были раненые конные лучники.

Солдаты накладывали стрелы на тетивы. Вскоре отряд спустился с возвышенности возле леса, направляясь рысью к отстоявшей на полмили дороге. Командующая Восточной армией получила от своей Непостижимой госпожи еще один — но не последний — дар. Ей предстояло возглавить, возможно, самую прекрасную в ее жизни битву, защищая своих стойких солдат, которые уже не могли держать оружие.

Надтысячница еще перед рассветом потребовала себе коня, уступив место на повозке солдату, который больше в нем нуждался. В полуобморочном и лихорадочном состоянии, едва держась в седле, она, однако, ясно сознавала то, что видела. И снова костяной офицерский свисток созвал к ней послушных, замечательно обученных конников, замотанных в окровавленные тряпки, иногда трясущихся в лихорадке, как и она сама. Но на лицах нескольких из них появились слабые улыбки, когда стало ясно, кто поведет их в последнюю атаку, а потом на встречу с прекрасной госпожой войны и смерти. На командующей не было ее белого мундира, но ее лицо знал каждый солдат и уж наверняка каждый всадник.

Но надтысячница думала не о сражении.

— Прочь отсюда, — приказала она. — Тысячнику нужен каждый солдат.

Приказ никто не исполнил.

— А ты, госпожа?

— У Восточной армии уже есть командир. Мне не приходится бросать своих солдат ради спасения армии… ибо это уже не моя работа, — с усилием проговорила Тереза.

Несколько мгновений стояла тишина. Неизвестно, кто рассмеялся первым. Но сразу же после полтора десятка раненых солдат хохотали в приступе мрачного веселья, вызванного мыслью о том, что они могут помчаться по дороге куда угодно, лишь бы подальше, оставив среди деревьев свою любимую командующую, которая вела их за собой все дни их славы.

— Пора… ваше благородие… — сказал наконец плачущий от вызванной смехом боли десятник, показывая мечом на вражеских конников. — Веди… или командовать буду я.

Надтысячница уже поняла, что ни один из этих окровавленных оборванцев не присоединится к отрядам Аронета.

— Ах вы… проклятые недотепы… — сказала она едва слышно, со слезами в горле. — Шагом, рысью… марш…

Она расплакалась — уже вовсе не от смеха — и повела их за собой.

Полтора десятка полуживых людей пошли навстречу Ахе Ванадейоне верхом на своих верных конях-легионерах — товарищах по оружию, самостоятельно выравнивавших строй.

Вскоре один из командовавших атакой рыцарей спрашивал раненного в живот легионера, лежащего на повозке, кто возглавлял контратаку на лугу. Солдат знал кто, но не мог сообщить врагу о смерти командующей Восточной армией, и потому сказал:

— Наша… подсотница.

— Женщина?

— Да, господин… Наша подсотница.

Рыцарь приказал найти тело.

Солдаты из свиты возвращались из погони за убегающими слугами и возницами, обрезали упряжь вьючных животных, добивали раненых, поджигали и переворачивали повозки.

Уже намного позже по дороге подошла колонна имперской конницы, посланная командиром Восточной армии — эти солдаты должны были поддержать тыловое охранение под командованием тысячницы Агатры. На фоне перевернутых и все еще горящих или только дымящихся повозок, среди разбросанных повсюду трупов, притягивал взгляд ряд ровно уложенных на лугу тел. Командир отряда хотел узнать, что это значит, и послал на луг десятника в сопровождении нескольких конных лучников. Одно из тел было накрыто помятым, видимо, вытащенным из вьюков у седла дартанским рыцарским плащом. Десятник приподнял край плаща.

Непостижимая Арилора, покровительница войны и смерти, дала своей некрасивой армектанской девушке последний дар — совершенную красоту полностью счастливой женщины-воина. Вечной командующей легкой конницей, влюбленной в бег коня, которой в награду за верную службу было позволено помчаться галопом навстречу госпоже во главе идущих в атаку всадников в мундирах с серебряными звездами.

 

49

Йокес захватил Нетен или, скорее, овладел им и застрял там почти на целые сутки, явно радуясь победе. Пристань он обнаружил полностью разрушенной, городок сожженным, жителей же, которых не перебил оставленный Кароненом гарнизон, выгнал. Наконец он собрался и двинулся дальше по дороге через лес, не встретив конных лучников империи, которым не очень-то хотелось забираться в чащу. Похоже было, что войско Доброго Знака намерено захватить Лида Айе. Посланник, которому княгиня за ужином показала письмо от командира своих отрядов, не скрывал язвительного восхищения по поводу как искусности этого военного плана, так и его лихого исполнения. Известия были довольно свежими, вчерашними, но даже подобная «свежесть» не впечатлила Готаха. Гонец на курьерском коне мог преодолеть, особенно по дороге, сто и больше миль за сутки, если же на перекладных, то и втрое больше.

— Ваше высочество, — сказал он, — если можно, то я честно высказал бы свое мнение. Хотя, наверное, не стоит затрагивать важные дела во время еды.

— Это отговорка? — спросила Эзена, забирая у него письмо и отдавая его Анессе. — Но мы уже не едим, просто забавляемся десертом.

Она была в очень хорошем настроении. Ему было интересно почему. Вряд ли известие о захвате не представляющей ценности и к тому же сожженной пристани она могла счесть действительно существенным. Она поблагодарила кивком сотрапезников (в королевском дворце сохранились некоторые обычаи из пущи) и осталась за столом лишь в обществе обеих Жемчужин и посланника.

— Но у меня еще известия от Кесы, — сказала она, показывая второе письмо. — Сейчас я тебе его не дам, ваше благородие, скажу лишь, что она написала.

Мудрец Шерни не сумел скрыть оживления — и недовольства. Он предпочел бы прочесть одно короткое и скучное письмо от стройной светловолосой Жемчужины из Доброго Знака, чем пять длинных и занимательных от Йокеса.

— Кеса уже отстраивает Сей Айе, — говорила Эзена, с любопытством поглядывая на посланника. — Она спасла всех жителей и почти все имущество, нужно только поставить новые хижины и соорудить заново домашнюю обстановку. Даже ворчливые крестьяне не особо жалуются, поскольку у них остались коровы, которых можно доить, куры, которые несут яйца, а из тайников они вытаскивают все, чего не нашли солдаты надтысячника Каронена. Похоже, что нашли они немного, так как очень торопились. Несколько хуже дела в городе, где остались только каменные дома. Но зато Охегенед выиграл бой на пристани в Сей Айе и участвовал во многих столкновениях в лесу, понеся незначительные потери, лишь то сражение на пристани оказалось тяжким и кровавым. Легионеры вот-вот выйдут из леса, может, даже выходят уже сейчас, пока мы разговариваем… Возможно, что вскоре они снова отберут у нас Нетен, если не пойдут прямо на Роллайну. Кроме того, Кеса пишет, что я должна во всем слушаться мудреца-посланника, передать ему привет и попросить, чтобы он не уезжал в Громбелард, разве что если до этого заглянет еще раз ненадолго в Сей Айе.

Удивленная первая Жемчужина подняла взгляд от письма Йокеса. Хайна тоже с удивлением посмотрела на посланника, который не знал, что сказать.

— Я пошутила, — сказала Эзена. — Но в письме действительно есть о тебе теплые слова, ваше благородие. Кеса действительно спрашивает, не собираешься ли ты, господин, в Сей Айе, как только это будет возможно, а прежде всего, когда это будет безопасно.

Она там совсем одна, нуждается в совете и помощи и прекрасно знает, что никто другой не может сейчас оставить княгиню-регента, поскольку все нужны здесь. Прошу, ваше благородие. — Она протянула ему письмо. — Можешь мне его не отдавать, но прочитай позже, в свободную минуту. Я сказала о том, что там написано, специально, чтобы ты не читал его сейчас.

Смущенный Готах поблагодарил, немного удивляясь собственному волнению, которое охватило его при мысли о том, что он держит в руках письмо, собственноручно написанное находящейся далеко отсюда умной женщиной, совершенно не такой, как все прочие, которых он знал.

— Ваше благородие, — сказала княгиня-регент, — честно говоря, я вообще тебя не узнаю… Уже не помню, когда ты в последний раз дал мне добрый совет. Я понимаю, что постижение тайн Пятен и Полос Шерни — занятие несравнимо более спокойное, чем участие в войне, а в особенности наблюдение за взлетами и падениями замешанных в ней людей. Но как историк ты, скорее всего, должен знать, что великие события не могут без этого обойтись. Что тебя беспокоит, мудрец-посланник? Полагаю, медлительность Йокеса, я угадала?

— А тебя, ваше высочество, это не беспокоит?

— Нет, — ответила она, — ибо Йокес кое-что мне обещал, а я ему поверила.

— Что он такого обещал, ваше высочество?

Анесса уже прочитала письмо. Они с Хайной переглянулись и выжидающе уставились в лицо княгини. Ждал и посланник.

Эзена выпила глоток вина.

— Он обещал, — сказала она, — что выиграет для меня эту войну. Он послушал моего совета и поговорил с одним выдающимся командиром, который остался в Сей Айе.

Только Хайна, в свое время присутствовавшая при разговоре, который имела в виду княгиня, поняла, о каком командире речь.

— И ты ему веришь, ваше высочество?

— Да, ваше благородие. Я верю ему, я поверила в своего командира. Ты не знаешь, ваше благородие, что величайшее искусство для любого, кто хочет править, — это поверить нужному человеку? Поверить, ваше благородие, без каких-либо гарантий и оговорок. Я поверила Йокесу и не разочаруюсь в нем. Все остальное зависит от меня. Так, Анесса?

Теперь уже Хайна и посланник не знали, о чем говорит княгиня. Но и Анесса, похоже, была не вполне уверена.

— Да, ваше высочество, — с легким сомнением ответила она.

— Эта вера в свершения Йокеса имеет что-то общее с надеждой, в которой столь недавно тебе стыдно было признаться? — спросил посланник.

Она на мгновение потупилась.

— Да, ибо тогда это была лишь надежда. Но сегодня это нечто большее. Если Йокес обманул тебя… Анессу и Хайну… значит, он обманул всех. Именно так, как сказал.

Посланник понял, что командир войска Сей Айе задумал какую-то военную хитрость. Но он не мог избавиться от ощущения, что уже слишком поздно… Что бы ни придумала Эзена, оно не могло остановить неумолимого хода событий. Козни, интриги, хитрости — да, но все в свое время. Княгиня проигрывала не потому, что плохо справлялась со своими обязанностями в столице. Она проигрывала, так как ее действия и решения никому не удавалось поддержать оружием. Готах напрасно размышлял о том, что такого может совершить Йокес, что могло бы дать ему перевес в войне. А может, сама княгиня рассчитывала, что сумеет расколоть единство группировки Справедливых и приобрести для себя тысячу новых мечей? Но это был, увы, заколдованный круг… Для раскола единства Справедливых нужны были мечи; их же, по крайней мере в Роллайне, могли предоставить именно Справедливые, и никто другой. Готах считал, что лишь некое чудо, военное и политическое сразу, может дать княгине-регенту в руки оружие.

И к сожалению, он был прав. Еще той же ночью начало становиться ясно, что ее высочество играла чересчур рискованно — и просчиталась. Ибо чудо не желало происходить. Его могла совершить надтысячница Тереза, но чудо надтысячницы не основывалось на одном лишь желании. Командующая Восточной армией знала, чем она располагает, не надеясь на везение, лишь на свои знания, отвагу и численность солдат, к тому же считала свое чудо всего лишь крупным военным достижением. В то же самое время Эзена ожидала, что ей улыбнется судьба.

А судьба не собиралась улыбаться, ибо, похоже, просто не любила чересчур тщеславных невольниц.

Разбуженная перед самым рассветом Хайна не могла понять, чего хочет от нее первая Жемчужина. Телохранительница ее высочества, правда, очень быстро приходила в себя, даже вырванная из самого глубокого сна, но зато Анесса, увы, была совершенно пьяна. Она все время икала и не могла устоять на ногах. Сперва ее поддерживала служанка, потом спинка кресла, но эта опора могла оказаться слишком слабой… Они разговаривали в проходной комнате, из которой вели двери в следующие комнаты и, наконец, в спальню княгини. С некоторого времени проходная комната стала жилищем Хайны. Черная Жемчужина постоянно находилась там на страже.

— Хватит бормотать, — решительно сказала она, несколько ошеломленная, поскольку Анесса хоть и заглядывала порой довольно глубоко в бокал, но теперь она явно залезла в него с головой. — Как ты выглядишь? Беги отсюда, а то если Эзена проснется…

— Я сей-час… И-ик! — проговорила опухшая Анесса, глядя на нее налитыми кровью глазами и отрицательно покачивая пальцем. — Разбуд-ди ее.

От нее невыносимо несло вином, а выглядела она как последняя шлюха из предместья. Все говорило о том, что недавно она решила поправить свою внешность и подрумянила щеки или, вернее, пыталась это сделать. С одной стороны у нее был бледно-красным висок, с другой — край скулы. Она также подкрасила черным ресницы и брови, но выглядело это так, словно она измазанной в саже рукой по очереди протерла глаза. Растрепанные волосы слиплись от чего-то напоминавшего густой соус для жаркого; тот же соус покрывал платье на груди, на которой к тому же оказалось содержимое по крайней мере трех бокалов красного вина.

— Где ты была? Что ты от меня хочешь? Я должна ее разбудить? Ведь она тебя убьет, прежде чем ты вообще успеешь…

— Ик, — сказала Анесса.

Опершись локтями о стол и опустив голову на руки, она закрыла глаза и заснула, прежде чем Хайна успела задать очередной вопрос.

— Говори ты, — сказала Черная Жемчужина, глядя на служанку. — Ты была с ней? Где?

— Не знаю, Жемчужина. Мне не знаком тот дом. Я могла бы его показать, но не знаю, кому он принадлежит. Это небольшой дворец, каких много в Роллайне. Мы уже были там несколько дней назад.

— И ты не знаешь, кому он принадлежит? Ты ждала у входа?

— Нет, Жемчужина. У дверей комнаты, в которой…

— Ты потеряла свою госпожу из виду?

Служанка-телохранительница была самой старшей из всех, самой лучшей и самой смелой. Еще недавно она охраняла саму Эзену и только несколько дней по поручению княгини сопровождала Анессу, вечно решавшую какие-то свои дела за стенами дворца.

— Да, Жемчужина, — не моргнув глазом, ответила она. — А что мне делать, когда я получаю явный приказ, нахожусь в чужом доме и притом одна? Бежать к тебе, вломиться в комнату или заставить первую Жемчужину подчиниться? Я предпочла подслушивать под дверью.

— Бессовестная, — заключила Хайна, но больше ничего не сказала, поскольку лучше всех понимала, сколь немногое иногда может сделать телохранительница. И ты что-нибудь услышала?

— Немного. Я была не одна, со мной стояли две служанки хозяина.

— Это тогда она так напилась? За той закрытой дверью?

— Туда приносили блюда и подавали все новые вина.

— Пиршество? Скорее возлияние. В большом обществе или только вдвоем?

— Вдвоем.

— И что там происходило? В той комнате? — допытывалась Хайна.

— Все, о чем ты думаешь, — спокойно сказала служанка.

Несколько мгновений стояла тишина. Анесса икнула во сне.

Дело было уже даже не в том, что Хайна никогда не видела ее настолько пьяной. Она спрашивала себя, видела ли вообще кого-ли-бо в таком состоянии.

— Сделаем по-другому… Расскажи мне подробно обо всем. Где вы, собственно, были, что там происходило — в общем, все, что знаешь или о чем догадываешься.

— Не обо всем я могу сказать.

— Знаю. Скажи то, что можешь.

Телохранительница должна была уметь молчать. Хайна сразу же приказала бы продать болтунью, рассказывающую о доверенных ей секретах. Если телохранительницы должны были надлежащим образом исполнять свои обязанности, то охраняемая особа должна была быть уверена, что может их везде взять с собой, все показать и допустить к любой тайне. Хорошая телохранительница должна мешать — и напоминать о своем существовании — не в большей степени, чем висящий на поясе меч. Хайна знала, что услышит от сопровождавшей Анессу служанки исключительно то, что, по ее мнению, хотела бы сказать первая Жемчужина. Если бы была в состоянии.

— Я каждый день куда-то сопровождаю первую Жемчужину. В основном это обычные скучные дела. Торговые, официальные. Реже какие-то тайные встречи. Три… нет, четыре дня назад мы были в том же самом доме. Так же одетые.

— То есть — как?

— Длинные плащи, капюшоны. Одни. Вечером.

— Что значит — одни? Без слуг? Твоя госпожа не взяла носилки?

— Одни, без слуг, без носилок.

— Ага. Две проститутки?

— Скорее любовница с доверенной невольницей.

— И что дальше?

— И все. Большую часть ночи я ждала под дверью.

— А за дверью твоя госпожа ела, пила и… принимала всяческие почести хозяина.

— И разговаривала.

— Понятное дело, — сказала Хайна. — Каким образом вам удалось вернуться?

— Хозяин послал за носилками.

— Хозяин был в состоянии за чем-либо послать? Не одна же она пила? Послушай: или я позову кого-нибудь, кто поможет тебе отнести ее в постель, или… или нужно привести ее в такой вид, в котором она сможет показаться княгине. Это должна решать ты. Я не могу судить, пришла ли первая Жемчужина сюда, потому что ей что-то привиделось или же у нее действительно может быть повод для того, чтобы разбудить княгиню. Может у нее быть такой повод?

— Думаю, да. Ее высочество знала, куда мы ходим. Это был дом какого-то очень важного рыцаря. Но меня не волнует политика, — сказала служанка, — поскольку на рыцаря я смотрю так же, как и на его слугу: меня волнует только, есть ли у него оружие и может ли он им воспользоваться.

— Не умничай.

— Прости, Жемчужина.

— Но в таком случае, раз это может быть связано с политикой, а княгиня знала о ваших походах, я займусь твоей госпожой. Оставь ее здесь, разбуди нескольких девушек и возвращайся. Мы никуда ее не потащим, только в соседнюю комнату. Понадобится кружка теплой воды с солью, ведро с водой и еще одно пустое. И еще что-нибудь для питья, лучше всего какие-нибудь травы, например мята. На кухне кто-то постоянно поддерживает огонь, пошли туда, пусть заварят для первой Жемчужины трав. И пусть девушки принесут одно из ее домашних платьев.

— Да, Жемчужина.

Хайна осталась одна, поскольку спящая щекой на столе Анесса была не в счет. Она храпела, словно армектанский гвардеец после долгого перехода, кашляя во сне и шмыгая носом. Чуть позже смирившаяся с судьбой Хайна услышала кое-что еще, и ей не пришлось заглядывать под стол, чтобы понять, что именно означает лужа вокруг ног подруги. С мокрого платья падали запоздавшие капли.

— Вот свинья, — сказала она. — Представляю себе Эзену, которая смотрит, как ты мочишься на пол возле ее кровати… Сегодня ты обязана мне жизнью, и мы на эту тему еще поговорим.

Служанка набегалась, исполняя данные Черной Жемчужиной поручения, которые не входили в ее обязанности. Вооруженные стражницы демонстративно презирали невольниц для мелких услуг, и телохранительница Анессы была несколько обижена, поскольку ей пришлось нести кружку с соленой водой во главе отряда прислуги, что не сочеталось с достоинством суровой воительницы. Но Хайна сама была телохранительницей и — хотя и тайно — ощущала по отношению к другим Жемчужинам такое же превосходство, как та по отношению к другим невольницам.

— Зачем ты сама это носишь, нужно было разбудить еще одну, — сказала она, показывая на кружку. — Они выспятся днем, а тебе снова придется рисковать головой… Иди уже, пришли только кого-нибудь на смену в спальню первой Жемчужины.

Благодаря подобным мелочам солдаты любили своих командиров.

— Я тебе больше не нужна? — Служанка специально опустила словечко «Жемчужина», желая показать сопровождавшим ее невольницам, в сколь близких отношениях она остается со своей начальницей.

— Нет, сестра, — ответила Хайна, завоевывая пожизненную благодарность подчиненной. — Иди и выспись. А вы поднимите первую Жемчужину и внесите ее в комнату. — Она показала на одну из трех дверей. — И уберите под моим столом.

Поручения были исполнены. Хайна не отказала себе в удовольствии, сунув кружку под нос едва соображающей подруге.

— Пей, малышка, — сказала она, другой рукой пододвигая пустое ведро.

Анесса, глупая, выпила. Сидя на корточках на полу, с головой в ведре, она блевала так, словно собиралась испустить дух. Хайна поддерживала ее голову. Продолжалось это очень долго… Анесса этой ночью не жалела еды и напитков.

— Ну и удается же тебе нажраться! — поморщилась Хайна с отвращением, но и с восхищением тоже. — Ну как? Лучше? Понимаешь, что тебе говорят?

С трудом дышавшая Анесса слабо кивнула.

— Допей до конца.

— Ммм…

— Пей, я сказала!

Анесса выпила остатки воды с солью и снова начала давиться. Но похоже было, что в желудке у нее пусто; первая Жемчужина могла самое большее выблевать собственные потроха. Хайна зачерпнула чистой воды из другого ведра.

— Прополощи рот. Встань.

С помощью служанок она стащила с Анессы запачканное платье, очистила ее волосы от соуса и помогла умыться. Смоченным в воде рукавом платья она обмыла лицо, шею и руки подруги.

— Присядь над этим ведром. Ну, присядь, ты же обмочилась! Что надо делать? Не знаешь?

Первая Жемчужина, поддерживаемая подругой, неуклюже подмывалась, расплескивая воду. Наконец Хайна подняла ее и одела в домашнее платье, но, взяв в руки принесенную обувь, посмотрела на невольниц.

— Вы с ума сошли? Она же сразу убьется, как только наденет это на ноги!

— Мы не знали, Жемчужина…

Они действительно не знали. Хайна швырнула обувь в угол комнаты; невероятно высокие котурны ударились о стену.

— Что она сказала? — слабо, но довольно отчетливо спросила Анесса, опираясь рукой о стену возле двери.

— Кто?

— Княгиня.

— Ты еще с ней не разговаривала, — вежливо сообщила Черная Жемчужина. — Пей.

— А что это?

— Травы. Не рвотное.

Анесса мелкими глотками пила горячий напиток. Она выглядела уже лучше, хотя пока не напоминала женщину, стоившую тысячу золотых. Честно говоря, Хайна оценивала ее стоимость где-то в половину серебряной монеты, но только в корчме, где не было никакого выбора.

— Пройдись немного.

Анесса, шатаясь, побрела до окна и обратно.

— Тебе обязательно нужно увидеться с княгиней?

— Обязательно. Сейчас. Уже светает? — испугалась блондинка, посмотрев в окно.

Она развернулась слишком резко и попятилась, опираясь рукой о стекло. Хайна закрыла глаза… но окно выдержало.

— Уберите здесь и идите, — сказала она невольницам.

Когда они ушли, она заставила Анессу выпить остатки мятного напитка, еще раз внимательно посмотрела на нее и кивнула.

— Ну, тогда иди. Реши свой вопрос и отправляйся спать. Не боишься, что с тобой когда-нибудь что-то случится в таком состоянии?

— Мне пришлось его напоить, — сказала Анесса. — Мне опять плохо…

— Тогда проблюйся и иди.

Анесса немного помучилась над вонючим ведром, выблевала травяной напиток, несколько раз глубоко вздохнула и пошла за Хайной.

В спальне княгини царил мрак, едва нарушаемый проблесками зари. Выходящие на север окна никогда не давали достаточно света. Хайна вернулась за канделябром со свечами.

— Ваше высочество, — сказала она.

Худшего времени, чтобы будить Эзену, просто не было.

— Ваше высочество, подъем, вставай! — сказала разозленная Хайна, зная, что даже если бы она даже обрызгала княгиню розовой водой, то все равно получила бы нагоняй. — Хватит разлеживаться по ночам. Срочное известие от первой Жемчужины!

Эзена перевернулась на бок, на мгновение открыла глаза и тут же снова их закрыла.

— Я тебе язык вырву, — пробормотала она. — Пришли ее сюда.

— Уже прислала. Она ждет.

— Ваше высочество, — отважно сказала Анесса, которую подруга держала за локоть. — Вожди Шпр… Справедливых встречаются сегодня после полудня. Если ты хочешь с ними… того… то сегодня.

Княгиня, все еще с закрытыми глазами, спала или думала о том, что ей было сказано. Пожалуй, все же думала.

— Где они встречаются?

Анесса объяснила, почти не путаясь в словах. Хайна поняла, что речь идет об одном из высоких домов-дворцов, но, похоже, не о том, где ее подруга развлекалась этой ночью. Честно говоря, Черная Жемчужина была несколько разочарована, поскольку ей казалось, что Анесса сейчас произнесет сущее откровение. Но, немного подумав, она пришла к выводу, что, собственно, так оно и есть. Если княгиня-регент хотела встретиться со своими политическими противниками с какой бы то ни было целью, то ей представился единственный случай. Давно уже было ясно, что приглашения в Королевский квартал не примет почти никто. И точно так же было ясно, что никто не пригласит княгиню на совещание вождей группировки Справедливых, более того, даже не сообщит о подобной тайной встрече. Понятна была и спешка Анессы. Она уж точно не могла выспаться, прийти в себя и сказать княгине за обедом: «А кстати… Скоро начинается встреча твоих врагов, нам нужно успеть».

— Хайна, ты еще здесь? — спросила Эзена, все еще с закрытыми глазами.

— Здесь, ваше высочество.

— Я поеду туда сегодня. Позаботишься о том, чтобы мне ничто не угрожало и вместе с тем мне не пришлось бы тащить с собой целую армию. Узнай у Анессы все, что нужно. Анесса?

— Да, ваше высочество?

Эзена наконец открыла глаза — правда, снова лишь на мгновение.

— Я понимаю, что тебе иногда приходится, выполняя мои поручения, принимать участие в каком-нибудь пиршестве и даже не отказываться от вина. Но все же не приходи ко мне больше с заплетающимся языком и таким колтуном на голове. Сперва попытайся хоть немного привести себя в порядок.

— Ммм… да, ваше вы… сочество. Прошу прощения.

— Идите. Пришлите ко мне служанок. Сейчас встану.

Жемчужины покинули спальню. Эзена осталась одна, думая о том, успеет ли Йокес, несмотря на то что ему не хватило одного дня.

Йокес, к сожалению, не успел. Не успел, хотя обманул всех — в точности так, как сказала княгиня за ужином. Он должен был захватить Нетен, ибо только там, в лесу, освободившись от общества конных лучников Каронена, он мог заняться надлежащими приготовлениями. Только там у него имелось все необходимое: спокойствие, дорога, а прежде всего, очевидная причина. Ведь не мог же он, не вызывая подозрений, забраться в первый попавшийся лес, куда его ничто не влекло. Нетен был лучшим из всех возможных мест, а может, более того, единственным подходящим местом. Йокес сделал свое дело, выполнил все обещания, но не успел, поскольку пьяная первая Жемчужина принесла ценное известие на день раньше, чем этого хотела княгиня, или, может быть, скорее не известие пришло слишком рано, а поторопились вожди группировки Справедливых.

Йокес уже не тащился еле-еле.

Князь — представитель императора в Лида Айе, готовившийся к отъезду из города, уже несколько дней получал донесения о продвижении отряда Доброго Знака. Преследуемое конными лучниками тяжеловооруженное войско Йокеса шло со скоростью пяти-шести миль в час, охраняя немалый обоз. Но в течение одной ночи, проведенной в Нетене, это тяжелое войско и обоз преобразились до неузнаваемости. Йокес решил, что больше не будет командовать тяжелой конницей, поскольку всю жизнь командовал легковооруженными и именно это умел лучше всего. С повозок забрали только самое необходимое, погрузили на спины запасных лошадей, которым с этого момента предстояло стать вьючными животными, способными угнаться за подвижными отрядами, — так же, как и в имперских легионах. Повозки двинулись по дороге, под прикрытием двух вспомогательных отрядов Эневена, а все войско исчезло, словно под землю провалилось. Оно снова появилось почти сразу же, в тот же день… но почти сорока милями дальше. Меньше чем за сутки Йокес преодолел расстояние, которое отделяло его от Лида Айе, на что, по расчетам, ему должна была понадобиться неделя — со скоростью, достойной имперских конных лучников. Всадники отряда тыловой стражи, вопреки своему названию составлявшие авангард, поздним вечером вызвали в городе панику, появившись неизвестно откуда; вскоре к ним присоединились остальные отряды, правда, изрядно поредевшие за время марша и тащившие за собой хвост мародеров, но все равно не нашедшие на месте достойного противника. Город охраняли двести с небольшим морских пехотинцев, составлявших боевое ядро экипажей трех стоявших в Лида Айе кораблей; еще недавно этих солдат было несколько больше, но часть их включили в состав Западной армии, усилив сопровождение обозов, а потом эти пехотинцы в матросских шароварах остались охранять Нетен… У застигнутых врасплох солдат морской стражи не было ни малейшего шанса на успешное сопротивление. Сам обоз, недавно отправленный надтысячником Кароненом из Нетена, стоял за западной заставой города, где по мере скромных возможностей пополнялись запасы. Немногочисленных охранявших повозки солдат перебили, а бесценный для Западной армии груз достался победителям.

Днем раньше армектанский тысячник, командовавший легионом конных лучников, который в течение многих дней не давал покоя медленно двигавшемуся войску Йокеса, не желая забираться в лес, не спеша обошел его вокруг, форсировал Лиду и встал на ночь лагерем. Свернув его на рассвете, он двинулся к месту первого сражения у Буковой пущи, где стал ждать, когда противник появится на дороге и пойдет на Лида Айе, если, конечно, у него вообще имелись такие намерения. Он дождался, но только двух вспомогательных рыцарских отрядов, сопровождавших обоз. Слегка досадив им, он оставил их в покое, ожидая подхода остальных сил. Но семь тяжелых отрядов Йокеса находились в это время почти на двадцать миль дальше, о чем никто не имел понятия, кроме удивленных крестьян из придорожных деревень, которые не знали что и думать о сотнях запыленных солдат на рослых конях, преодолевающих милю за милей шагом, рысью и галопом попеременно, словно отряд армектанских лучников. Это войско ничем не напоминало знаменитые отряды Сей Айе. Куда-то исчезли прекрасные латы, остались только кольчуги. Лошадей тоже освободили от доспехов, а у копейщиков не было даже их главного оружия — все везли более легкие и удобные пики, которыми пользовались средневооруженные.

И во главе именно таких солдат комендант Йокес лично вырезал немногочисленную охрану здания трибунала, в котором остановился князь — представитель императора Спешившихся конников самого маленького Голубого отряда, однако, хватило для того, чтобы они могли оставить своих лошадей под надежной охраной, окружить здание и ворваться внутрь, где в коридорах и залах не оказалось противника для пятидесяти рубак. Йокес не собирался брать пленных, поскольку у него не было никакой возможности таскать их повсюду за собой и тем более держать под замком — поэтому и урядников трибунала, и придворных князя, а также всю прислугу резали без тени жалости. Рассказам о жутком здании, набитом сотнями трупов, вскоре предстояло стать одной из самых мрачных легенд этой войны.

Но легендой стал весь город, так как в Лида Айе не щадили ничего, на чем остался хотя бы след армектанского присутствия. Воевода и его семья были убиты, подобную же судьбу разделили почти все имперские урядники, а о казармах дартанской морской стражи не стоило даже и говорить — там сгорело все, что только могло гореть. Почти в каждом квартале сгорел какой-нибудь дом, а любой, кто при виде солдат крикнул хотя бы слово по-армектански, тут же падал замертво. Предусмотрительный город, сдававшийся каждому пришедшему, на этот раз не успел прислать завоевателю ключи от своих ворот, а девушками из публичных домов солдаты овладели сами, не спрашивая ни у кого согласия — хотя овладели, надо сказать, в немалой спешке, поскольку нужно было сжечь еще несколько армектанских складов, и командир мог бы разгневаться, увидев там утром нечто большее, чем дымящееся пепелище.

Сражение в порту, куда пошел легкий отряд при поддержке двух отрядов Малого Штандарта, длилось недолго и закончилось еще до полуночи. Стражи вывели в море один из трех кораблей эскадры, бросив остальные, подожженные, у набережной. Потери несчастных дартанцев, оказавшихся вообще без командира (ибо комендант эскадры в этот день ужинал с князем-представителем, заместителя же нигде не было), разбросанных по уличным патрулям, несших вахту на парусниках, в гарнизоне, у здания трибунала и неизвестно где еще, были крайне высоки, к тому же противник заплатил за них всего лишь несколькими трупами.

Йокес, без шлема и доспехов, поскольку на нем не было даже кольчуги, один лишь мундир цветов Дома К. Б. И., во главе своих солдат методично и тщательно очищал дворец трибунала снизу, этаж за этажом. Бесчисленных беглецов, выскакивавших в окна или выбегавших через боковые двери, тотчас же хватали расставленные вокруг дома всадники. На втором этаже Йокес проткнул мечом еще одного урядника, сбросил с лестницы отчаянно вопившую невольницу, так как насиловать ее ему было некогда, пошел дальше и вместе с несколькими солдатами шагнул в комнату, где явно только что пировали за обильно заставленными столами. Рыцарь княгини-регента сдернул скатерти, пинком открыл еще одну дверь, после чего вежливо, но сдержанно поклонился. Императорского представителя он знал лично, еще с тех времен, когда по приказу князя К. Б. И. Левина путешествовал по Дартану в поисках коней и всадников — тех самых всадников, которые теперь стояли за его спиной.

— Ваше высочество, — слегка запыхавшись сказал он, — я — М. Б. Йокес, рыцарь на службе ее королевского высочества княгини-регента К. Б. И. Эзены. Прошу туда, ибо у нас очень мало времени.

С этими словами он показал окровавленным мечом на дверь.

Еще до рассвета всадники отряда тыловой стражи доставили ценную посылку своим товарищам. Отряд передовой стражи, немногочисленный и обескровленный в свое время конными лучниками на болотах, уже несколько дней стоял вдоль окружной дороги в Роллайну, ведшей от побережья Закрытого моря, через Сенелетту и дальше. Дорога эта не имела ничего общего с той, по которой шло все войско Сей Айе. Йокес, правда, двигался не спеша, но это не означало, что он зря терял время. Он знал, чего хочет добиться, и не желал, чтобы конные лучники Каронена обнаружили его спрятанные в лесах курьерские посты. Князь-представитель начинал свое самое дикое и самое быстрое путешествие из всех, которые он совершил за всю свою жизнь.

Путь, однако, был долгим, а группировка Справедливых назначила совещание на один день раньше, чем нужно. И княгиня-регент, желая принять участие в этом совещании, а тем самым повлиять на принимаемые там решения, не могла больше ждать. Полуживого дартанского вице-короля, которого назначил на эту должность император, приволокли в Роллайну, когда ее высочество уже возвращалась в свой дворец в Королевском квартале.

 

50

Еще с самого утра княгиня Эзена послала двоих гонцов в Лида Айе, где, как она считала, уже должен находиться Йокес. Гонцы, на случай каких-либо неприятностей ехавшие один за другим на расстоянии в несколько миль, помчались окружной дорогой через Сенелетту, то есть тем же самым путем, по которому с противоположной стороны ехал под вооруженным эскортом князь-представитель. Посланцы Эзены встретили этот «кортеж», узнали новости и поехали дальше. В это время Йокеса в Лида Айе уже не было. Рыцарь княгини отправил по дороге в сторону Нетена несколько отрядов, в том числе отряд тыловой стражи, с заданием усилить сопровождение обоза (который вместе с двумя рыцарскими отрядами поддерживал прекрасную скорость в двадцать миль за сутки), оставил в Лида Айе отряд Дома, сам же двинулся на Тарвелар.

В отсутствие противника он мог сделать то, чего когда-то не сделала Тереза, которой угрожали полки Эневена: разделил свои скудные силы и двинулся вперед широким фронтом, сжигая все встреченные по пути деревни, уже армектанские. Надтысячник Каронен был во многом прав, опасаясь, что одними интригами и заговорами никак нельзя защитить пограничье. Солдаты Йокеса совершенно безнаказанно отрядами по пятьдесят, самое большее сто человек пробегали многие мили по беззащитному краю, предавая огню все, что могло гореть, даже встреченные рощи и леса. Они охотно навещали маленькие городки, из которых давно уже забрали любого легионера, способного ходить и носить оружие. Крохотные гарнизоны, в основном состоявшие из больных или раненых, отправленных в тыл воинов, не могли оказать достойного сопротивления разъяренным всадникам Йокеса. В личных владениях порой попадались личные войска — годные самое большее на то, чтобы отогнать банду, насчитывающую полтора десятка всадников равнин, степных разбойников, представлявших здесь когда-то самую большую угрозу… Всего за день пятьсот всадников Малого отряда безнаказанно предали огню один из богатейших краев Шерера — в течение многих веков спокойное, богатевшее за счет двух больших портов дартанско-армектанское пограничье и северное побережье Закрытого моря. Вечером эта не имевшая противника полутысячная армия собралась в назначенном командиром месте и прошла еще милю или две, чтобы наконец разбить лагерь, с явным намерением назавтра идти на Тарвелар.

Из Тарвелара, куда уже добрались вести о захвате Лида Айе и резне в здании трибунала, поспешно вывозили командование имперских сил, а взамен привлекали каждого способного сражаться солдата. В первую очередь это были морские пехотинцы из тарвеларской эскадры, поддерживаемые всеми командами кораблей, которые удалось завлечь на берег, в том числе команда единственного корабля, ушедшего из Лида Айе. Высокопоставленные военные, командовавшие силами Вечной империи, могли молча выслушивать доклады возвращавшихся разведчиков, которые говорили о простирающейся на востоке стене дыма; вечером этот дым сменился заревом. Не было никаких точных сведений об успехах противника; было лишь известно, что он движется на Тарвелар. Не хватало и сведений о силе этой армии. Похоже было, что Йокес возглавляет все отряды Доброго Знака — подобная картина вырисовывалась как из рассказов бежавших из Лида Айе, так и масштабов разрушений. Хуже всего было осознавать, что враг непредсказуем и способен к небывалым свершениям. Его не могли остановить никакие пехотные подразделения, значение имела только партизанская война, которую вел конный легион Западной армии, чей командир постоянно получал приказы с требованием поторопиться. Однако, учитывая расстояния, никакие подтверждения того, что эти приказы получены, прийти пока не могли. Зато можно было не сомневаться, что не все гонцы добирались до места, так как на дороге стояли вражеские войска. Отважным курьерам приходилось пробираться среди пылающих деревень и лесов, избегая встреч с отрядами врага и видя сотни беженцев, лишившихся крыши над головой и оплакивающих потерю близких. Картина эта внушала как ужас, так и дикое желание отомстить.

Тысячник, командовавший конными лучниками, не знал, что ему делать. Вечером до него добрались целых два курьера с запада и один с востока. Он разрывался между противоречившими друг другу приказами: его вызывал к себе как непосредственный командир, выводивший из Буковой пущи остатки пеших легионов, так и главнокомандующий из штаб-квартиры в Тарвеларе. К тому же было совершенно ясно, что оба командира ошибочно оценивали ситуацию. Во-первых, верховное командование, похоже, потеряло голову: на свете не существовало такой конной армии, которая могла ежедневно преодолевать сорок или пятьдесят миль. Подобное усилие можно было позволить себе лишь один раз, после чего следовало позаботиться о лошадях, чтобы конница не превратилась в пехоту. Йокес мог после короткого отдыха еще долго поддерживать форсированный темп марша, то есть делать двадцать, пусть даже двадцать пять миль в сутки, но не больше. Это означало, что от Тарвелара его отделяли еще по крайней мере два дневных перехода, поскольку, сжигая Армект, он не слишком далеко ушел от Лида Айе. Во-вторых, тысячник конных легионеров понятия не имел, какие силы жгут Армект и движутся на Тарвелар, но видел, что это не вся армия Сей Айе, так как большая часть этой армии была сосредоточена именно при обозе, захватить который было уже невозможно. Что же касается Каронена, то надтысячник, давно лишенный каких-либо известий, окончательно отупел в диких дебрях — он вообще ни о чем не знал, спрашивал про Нетен и хотел знать, стоят ли все еще отряды Йокеса под Роллайной.

Весь день командир конного легиона пытался как подтвердить полученные приказы, так и переслать собранные известия. Он мог помчаться на помощь находящемуся под угрозой Тарвелару, но не хотел, поскольку понимал, что большая часть войска Сей Айе сосредоточилась между Буковой пущей и сожженным портовым городом, и именно она представляла самую большую опасность, а не отряды (два? три? в любом случае не больше четырех), идущие на Тарвелар. Но с другой стороны, вражеские отряды, сопровождавшие обоз, не могли совершить ничего из ряда вон выходящего, в то время как падение Тарвелара означало бы катастрофу. Со дня возникновения империи никто еще не сжег армектанского города! Большого, густонаселенного города, порта, являвшегося окном в Закрытое море.

Тысячник посылал гонца за гонцом во все стороны, требовал подтверждения приказов, представлял собственный взгляд на ситуацию — и не делал ничего, только собирал новые, все более точные сведения о противнике. Сидя на вражеской территории, он не мог даже жечь деревни, мстя за сожженные свои, ибо руки у него были связаны приказами князя-представителя, давно подтвержденными главным командованием. Деревням в округах Роллайны и Лида Айе следовало постоянно угрожать, но ни в коем случае не жечь их, так как это могло бы обратить против Кирлана рыцарей из группировки Справедливых.

Таким вот образом, всего за два дня его благородие М. Б. Йокес, рыцарь княгини-регента, полностью перехватил инициативу в войне на западе и мог делать все, что хотел. Хотел же он очень многого, кроме одного: он даже не собирался захватывать Тарвелар. Следуя священному принципу легкой конницы, который гласил: «Никогда не иди туда, где тебя ждут», командир войск Сей Айе намеревался вернуться, соединиться с отрядами, охраняющими обоз, после чего дать передышку своим людям, а еще больше — лошадям, и двинуться широким фронтом на север, оставив Буковую пущу по правую руку. Он не видел причин, по которым ему следовало ограничиться сожжением нескольких десятков деревень, если он мог сжечь несколько сотен, рассчитывая на серьезное сопротивление разве что на северной границе, где сидели солдаты, сражавшиеся с алерскими полузверями.

Прекрасный командир, которого столь надолго оставили в Сей Айе, поговорил наконец с Йокесом и напомнил ему, что неподвижное войско, стоящее у какого-нибудь леса, ничего не защитит и даже не сможет вынудить врага вступить в бой. И напротив, достаточно было двинуться с места, чтобы имперские легионеры сами мчались навстречу, ведя совершенно безнадежные сражения в защиту сжигаемого края. Они не могли их избежать, поскольку деревни не желали убегать вместе с ними и не могли вести партизанскую войну.

Йокес ждал вестей из Роллайны. Он дал своей госпоже все, о чем она просила: победу, хаос, пылающие армектанские деревни и, наконец, заложника, которым она наверняка знала, как воспользоваться. Теперь он ждал писем, не зная, добрался ли князь — представитель императора в целости и сохранности до места, а тем самым — получила ли ее королевское высочество в руки оружие. Он верил в способности княгини, но вместе с тем — как почти любой военный — не любил полагаться на одни лишь интриги и соглашения; он считался с тем, что через несколько дней ему придется появиться под Роллайной и оружием поддержать дело княгини-регента. Он не мог двинуться на завоевание Армекта, оставив ее одну, беззащитную против вражеских отрядов в предместьях Роллайны, которые к тому же могли получить поддержку от остатков войск Западной армии. Он должен был быть уверен, что его госпожа сумела перетянуть на свою сторону отряды рыцарей Справедливых.

Гонцы прибыли только вечером, поскольку раньше не сумели его найти. Отряды Малого Штандарта собирались в импровизированном лагере, докладывая о произведенных опустошениях. Йокес прочитал привезенные курьерами письма и схватился за голову. У него не было шансов участвовать в сражении, которое хотела дать Эзена, он мог послать ей в лучшем случае измотанный до предела легкий отряд — двести всадников, то есть почти что ничего. Княгиня порой удивляла своей интуицией, но, в сущности, не имела никакого понятия о войне; она не могла вступить в бой, не будучи уверенной в поддержке со стороны по крайней мере нескольких отрядов. А она как раз писала, что не уверена. Она отправлялась на какой-то совет, не имея возможности дольше ждать. Йокес взревел так, словно повредился разумом. Он требовал чернил, пергамента и перьев. Вскоре из лагеря, один за другим, сломя голову помчались гонцы в сторону Лида Айе.

В тот же день, когда Йокес одерживал свои победы, безжалостно опустошая пограничье, его госпожа потерпела поражение. Она еще не знала его истинных размеров, но в том, что это поражение, не оставалось сомнений.

Направляясь на встречу с вождями группировки Справедливых, княгиня-регент впервые смогла как следует разглядеть свою столицу. Она не сделала этого в день приезда, когда замечала лишь несметные толпы. Да и потом у нее не нашлось времени, чтобы проехаться по улицам, — сперва времени, а потом желания… Только теперь она увидела самый большой, самый богатый и, вероятно, самый красивый город Шерера. Город, в котором она хотела остаться вопреки воле его самых знаменитых обитателей.

В сидевшей верхом фигуре в голубом плаще никто не мог узнать ее королевское высочество княгиню-регента. Ехавшие сзади рыцари, образовывавшие свиту из полутора десятков человек, не носили цвета Эневена. Рядом с княгиней ехала ее верная Жемчужина, тоже в плаще, скрыв лицо под большим капюшоном. Две дамы чистой крови (ибо на это указывали как прекрасные кони, так и одежда), едущие по улицам с вооруженным эскортом, не были чем-то необычным в Роллайне, особенно теперь, когда шла война. И раньше никого не удивляли носилки и даже женщины верхом, едущие хотя бы на охоту в пригородных лесах; правда, в мирное время редко доводилось видеть столько вооруженных всадников. Эзена и Хайна двигались посреди улицы, не обращая никакого внимания на уступающих им дорогу горожан. В Королевском квартале, где преобладали магнатские дома-дворцы (в которых хозяева в последнее время бывали редко, явно не слишком хорошо себя чувствуя под самым боком у регента), движение на ровно вымощенных улицах было небольшим, но в остальных районах — «четвертях», носивших громкие дартанские названия, — едва ли нашлось бы что-либо, отсутствующее в каком-либо другом городе Шерера. Действительно, Роллайна отличалась красотой и богатством — деревянные дома стояли только в предместьях, сам город был полностью построен из кирпича, по-дартански оштукатуренного. Побеленные стены домов — возможно, несколько более высоких, чем обычно, — поддерживались в чистоте, нередко их покрывали фресками. Заброшенных развалин не было вообще — любой, кто не мог содержать каменный дом в «золотой» столице Дартана, мог сразу же его продать, почти за любую цену, но таких находилось немного. Арендная плата, не имевшая себе равных во всей Вечной империи, позволяла владельцам достойно жить; лишь транжира и кутила мог бы промотать доходы, полученные от нанимателей комнат, даже если дом стоял в предместье. Так что имело смысл заботиться о курице, несущей золотые яйца.

После бегства имперских солдат по требованию Эневена на службу призвали городскую стражу — многочисленную и красиво одетую, ибо город отнюдь не бедствовал. Ценность этих вояк вызывала немалые сомнения, но первый рыцарь королевы дал отцам города очень действенное средство поддержания порядка: по законам военного времени, любого воришку или мошенника, пойманного с поличным, сразу же передавали в руки командира Малого отряда Дома, а тот знал, где живет палач. Княгиня-регент не отменила этих распоряжений, и на улицах города, несмотря на отсутствие дартанских легионеров, никто не опасался за имущество и жизнь — во всяком случае, не больше, чем при старых порядках. Само собой, преследование и осуждение преступников заслуживало более серьезного отношения, но у ее королевского высочества пока что хватало хлопот и без того, чтобы писать новый уголовный кодекс и сокращать или расширять полномочия городской стражи и командира гарнизона. Временное решение, даже если было и не слишком справедливым, давало результаты, более того, его горячо поддерживали большинство жителей столицы. Во все времена население полагало, что убийц и насильников следует вешать на месте, а воров… воров лучше всего тоже вешать или, по крайней мере лишать рук. Нечто подобное как раз и ввел Эневен, и этот порядок продолжал действовать с согласия княгини, так что народ горячо любил их обоих.

Война ввела в обиход новую моду: почти все прохожие считали необходимым украсить свою одежду чем-то напоминающим накидки-мундиры, которые надевали поверх кольчуг солдаты из рыцарских отрядов. Однако узкие, тонкие полосы материи, не шире ладони, свисающие спереди и сзади, естественно, ничего общего с ними не имели. Изящно, хотя и немного забавно, они выглядели на платьях женщин, особенно простых горожанок, которые охотно украшали таким образом свою не слишком изысканную одежду. Эзена с высоты хребта своего крепкого мерина смотрела на людей, которым война дала повод развлечься. Роллайна до сих пор не пролила даже капли крови. Во всяком случае, Роллайна горожан, Роллайна ремесленников, купцов, сводников, трактирщиков и урядников… Рыцарская Роллайна очень многое отдала своей госпоже — а насколько многое, знали только мелкие воды Меревы, унесшие в море десятки тысяч стрел с разноцветным оперением. Княгиня думала об этом, стараясь все время помнить, что горстка мошенников, с которыми ей предстояло встретиться, — всего лишь именно ничтожная горстка. Сыновья Домов с какой попало кровью в жилах, чистой только по названию, ни союзники, ни враги — о чем она когда-то напомнила одному из них, самому знаменитому. Настоящие рыцари давно уже нашли в этой войне свое место. Кознями занимались только сидевшие в своих домах неудачники и трусы, в лучшем случае купцы, готовые торговать, покупать и продавать что угодно, хотя бы и свою поддержку, но наверняка не сражаться. Эти прекрасные рыцари уже много месяцев наблюдали за вооруженной борьбой, но готовы были двинуться в бой только сейчас, когда стало ясно, кто выиграет и по какую сторону можно будет собрать плоды победы.

Еще недавно она собиралась разговаривать с этими людьми. Но теперь она опасалась, что не справится с брошенным ей вызовом. Она чувствовала нарастающее внутри ее презрение, которого нельзя было открыто показывать, так как — к сожалению — она нуждалась в помощи, ей нужны были новые рыцари, пусть даже такие, которые сидели дома и никуда не выбирались. Но она чувствовала, что готова похоронить собственное будущее, позволив себе несколько откровенных слов. Слова же были всем, что она везла с собой, и нужно было выбрать самые подходящие. Йокес не успел… Она разговаривала бы совершенно иначе, ведя за шиворот или за ухо его высочество князя — представителя императора. Она думала, что поставит его перед собравшимися и скажет: «Курьеры больше не нужны. Князь принял мое приглашение в Роллайну, так что прошу вести разговор с ним, а я охотно послушаю, что он обещает дартанским рыцарям». Увы. Она знала, что Йокес добился своего, поскольку курьеры опередили «посылку», но известие об этом не могло заменить того впечатления, какое произвел бы сам князь. Еще вчера Эзена была уверена в победе. Теперь уже нет. Предложения, соответствующее впечатление, нужная степень категоричности… Именно от этого зависели решения рыцарей, собравшихся под знаменем Справедливых. Она могла показаться перед ними на фоне перепуганного, притащенного с края света человека, обещания которого звучали бы совершенно несерьезно на фоне вооруженной свиты княгини-регента и ее самой. Она могла и должна была выиграть эту игру. Тайные курьеры, прибывавшие из Лида Айе, привозили письма от властителя, говорящего от имени самого императора, — сидящим в Роллайне интриганам князь-представитель неизменно казался окруженным придворными высшим урядником Дартана, который еще недавно принимал решения во дворце в Королевском квартале. Она хотела показать им этого… вице-короля.

Вместо этого она везла лишь слова. Угрозы, обещания, заверения.

К сожалению, она не могла тянуть, пытаясь выиграть время. Это от нее уже не зависело. Было совершенно ясно, что будет решено на совете, в котором она собиралась принять участие. Уже этой ночью, самое позднее на следующий день, к ней во дворец могли явиться непрошеные гости. А через четыре или пять дней могли прийти первые южнодартанские отряды. Единственное, что ей оставалось, — предупредить удар.

Двигавшийся ей навстречу небольшой отряд она встретила с облегчением, хотя знала, что эти люди наверняка придут, чтобы ее поддержать. Двое готовых на все рыцарей, хотя только у одного из них был меч. Посреди бела дня, на заполненной толпами горожан улице места на приветствия не нашлось, но верные союзники сумели оказать ей свое уважение. Они расступились, пропустив княгиню в середину, и повели своих коней, охраняя ее с флангов. Сопровождавшие их люди в доспехах присоединились к свите, которая теперь представляла достаточно значительную силу для того, чтобы привлечь всеобщее внимание. Около сорока всадников были уже солидной кавалькадой. Эзена заметила, что ее первая телохранительница едва слышно вздохнула. Хайна была против подобной авантюры. Ее госпожа отправлялась в самое вражеское гнездо, в сущее логово разбойников, командовавших неизвестно каким количеством вооруженных людей.

— Ваше высочество, — обратился к ней младший из рыцарей.

Княгиня-регент повернула к нему закрытое капюшоном лицо.

— Твое письмо мало что мне объяснило. Ты действительно собираешься сегодня бросить им вызов?

— Да, ваше благородие.

— Под Роллайной стоят семь отрядов.

— Но значение имеют только шесть.

Видя его вопросительный взгляд, она добавила:

— Командир одного из этих отрядов, даже если не сможет встать на мою сторону, не станет сражаться.

Его благородие А. Б. Д. Байлей не стал спрашивать, откуда у нее такая уверенность. И правильно поступил, так как ответа бы не получил. Даже княгиня не знала подробностей, поскольку не расспрашивала о них свою первую Жемчужину. «Этот человек у нас в руках, — сказала ей недавно Анесса. — Никаких там расписок или векселей… Убийство и подделка завещания. Если эти делишки всплывут, с ним будет покончено. Он не станет тебя поддерживать, если этого не сделают другие, но найдет повод, чтобы уклониться от открытой борьбы. Куда-нибудь опоздает, что-нибудь не так поймет… Это уже не наше дело». И Эзена ни о чем больше не спрашивала, поскольку вовсе не хотела знать слишком много о человеке, который вскоре, возможно, должен был стать ее лояльным подданным. А может, и вообще союзником, гостем, сотрапезником?.. Убийца и мошенник. Хватало того, что знала Анесса.

— Так что остается шесть отрядов, против которых у нас два с половиной.

— Считать ты умеешь, ваше благородие, так что без труда поймешь, сколь немного нужно для того, чтобы мы получили перевес. Но только сейчас. У нас его не будет, если подойдут отряды из южного Дартана. Постарайся поверить мне, господин, ибо я знаю, что нам нужно делать.

Рыцарь слегка поклонился в седле и отвел коня чуть назад в знак того, что вопросов у него больше нет.

— Ваше благородие, — сказала княгиня, обращаясь ко второму рыцарю, — ты, конечно, понимаешь, что я никогда не командовала войсками, а мое участие в битве у Буковой пущи — всего лишь легенда?

К. Д. Р. Васанен поклонился столь же сдержанно, как и Байлей.

— Надеюсь, ты уже сегодня примешь командование над всеми моими войсками. Независимо от того, что произойдет… и произойдет ли что-либо вообще, отряды должны иметь командира.

— Значит, он у них есть, ваше королевское высочество. Вопрос в том, будет ли он у твоих противников.

— Что ты имеешь в виду, ваше благородие?

— То, что не подобает женщине, княгиня. Даже женщине с сердцем рыцаря.

Княгиня испугалась, что суровый воин готов совершить какую-то глупость. Но они уже подъезжали к цели, и продолжать разговор она не могла.

Стройный белый дом-дворец был выстроен в стародартанском стиле — об этом говорила своеобразная форма окон и дверей, вездесущие остроконечные арки и в довершение очень низкие, но широкие ступени, которые спускались от дверей во двор, занимая значительную его часть. Ибо двор был маленьким и тесным — как и все в этих неудобных домовладениях, имевших лишь одно преимущество: они были возведены в столице. От уличной мостовой двор отделяла изящная железная ограда, обильно украшенная медью. Во дворе стояли, столпившись, многочисленные лошади. Довольно широкая каменная аллея вела к задней части здания, где наверняка находились конюшни, но княгиня-регент догадывалась, как эти конюшни выглядят. Там могло поместиться самое большее несколько лошадей. Жизнь в подобном доме представляла собой сплошную муку. Но в конце концов, эти изящные дворцы не предназначались для жилья; почти у любого из их владельцев где-то имелся нормальный дом. Эти здания в чем-то напоминали невольниц со статусом Жемчужин: они свидетельствовали о чьем-то высоком положении, но не более того.

При виде отряда всадников, въезжающего через ворота во двор, навстречу выбежали какие-то люди, желая, видимо, спросить, кто и зачем вторгается в частные владения. Сопровождавшие княгиню рыцари поняли, что имеют дело с прислугой, и не унизились до каких-либо разговоров. Его благородие А. Б. Д. Байлей освободил ногу из стремени и пнул нахального невольника в лоб; Васенен готов был совершить нечто похуже, поскольку попросту вытащил меч. Слуги убежали. Всадники сошли с коней и помогли княгине.

Перед дверями стояли двое удивленных и растерянных стражников с алебардами в руках; при виде этих алебард офицеры Восточной армии наверняка разрыдались бы. Несколько десятков людей в доспехах двинулись прямо к дверям, и тогда стражники геройски скрестили древка, преграждая путь. Вперед вышла женщина, сбрасывая с каштановых волос капюшон плаща. Она первой подошла к стражникам, взяла одну из алебард и после короткой схватки вырвала ее у солдата, который, похоже, совершенно не знал, что делать. Хайна сломала древко о колено, видимо, оценив таким образом его качество, после чего отдала солдату обе половинки оружия; так же она поступила и со второй алебардой. Стражники, судорожно сглатывая слюну, безнадежно беспомощные и смешные со сломанным женщиной оружием в руках, молча смотрели на входящих в дом и заполняющих двор вооруженных людей, которые не хотели привлекать к себе внимания на улицах, но теперь у каждого был наброшен на плечи роскошный рыцарский плащ. Ее королевское высочество княгиня-регент приехала в гости отнюдь не во главе свиты из каких-нибудь солдат. Ее сопровождали исключительно мужчины чистой крови, которые могли гордиться своим рыцарским происхождением.

Черная Жемчужина из армектанского невольничьего хозяйства в отличие от мужчин сняла плащ и бросила его у входа. В ярко-красной накидке она шла по небывало крутой лестнице, не имевшей ничего общего со ступенями-террасами снаружи. Снова появился слуга, но на этот раз это был не невольник, но молодой мужчина чистой крови; хозяева дома уже знали, что к ним явились незваные гости. Крепко сложенный юноша спокойно и решительно преградил путь взбирающейся по лестнице невольнице, следом за которой, звеня шпорами, шли полтора десятка вооруженных людей. Оценив взглядом два пояса, поддерживавших кинжалы и меч идущей к нему девушки, он открыл было рот, но она опередила его, преодолевая очередную ступеньку:

— Говори, что хочешь, но не доставай оружие. С дороги, прислужник, я тут просто кувыркаюсь перед кортежем моей госпожи.

Она подошла и оттолкнула его, но он столь же быстро схватил ее за плечо и потянул, пытаясь повалить. Однако ему это не удалось — на мгновение присев на ступеньку, она сломала парню руку и дернула так, что он полетел вниз, едва не сбив с ног лысого рыцаря, который встал на его пути, чтобы заслонить женщину в голубом плаще.

— Прошу прощения, ваше высочество, — сказала Хайна, идя дальше по лестнице. — У тебя на службе трудно научиться метко швыряться слугами.

Рыцари, обходя стонущего несчастного на ступенях, спокойно шли за своей грозной проводницей. То один, то другой отделялся от кортежа, вставая на страже у лестниц и дверей. Хайна свернула в тесный коридор, где встретила какого-то перепуганного невольника и очередных солдат с алебардами. Не задерживаясь, она разбила невольнику голову о стену, сломала третью алебарду и пнула владельца четвертой в место, не прикрытое никакими доспехами. В глубине коридора маячила следующая узкая и крутая лестница.

По ней сбежало несколько вооруженных людей, и, лишь увидев их, невольница остановилась, уступая дорогу своей госпоже.

— Ваше высочество, — сказала она, — похоже, кто-то наконец вышел тебя встретить.

Двое рыцарей шли чуть впереди княгини, но вдоль стен, давая этим понять, что не они тут самые главные, а лишь сопровождают возглавляющего отряд. Ждавшие у подножия лестницы, возможно, хотели что-то сказать, но их опередили — видимо, сегодня всем в этом дворце была уготована такая судьба.

— Куда идти? — спросила издалека княгиня, не замедляя шага. — Я пришла на совет рыцарей группировки Справедливых. Куда идти? — нетерпеливо повторила она.

Было ясно, что она не собирается останавливаться ни на мгновение; стоявшие у лестницы могли двинуться обратно или ждать, пока ее высочество, продолжая идти вперед, ударит кого-то из них спрятанными под кольчугой выпуклыми грудями… Выбор был очевиден.

Следуя за небольшой группой проводников, гости поднялись по лестнице, а затем вошли в небольшую, но, вне всякого сомнения, самую просторную в этом здании комнату.

— Ее королевское высочество княгиня-регент К. Б. И. Эзена, госпожа Доброго Знака, — спокойно произнес А. Б. Д. Байлей, отступая к стене возле двери.

С другой стороны встал Васанен. Княгиня, во главе нескольких рыцарей из верного отряда Эневена, невозмутимо шагнула на середину комнаты. На ней уже не было голубого плаща, вместо него на синем платье блестела серебристая кольчуга.

Как только смолкли шаги, в комнате наступила тишина. Человек тридцать, сидевших за расставленными подковой столами, молча смотрели на самозваную властительницу Дартана. Ее королевское высочество смотрела на них в ответ, запоминая лица этих рыцарей-не-рыцарей, купцов-не-купцов, перекупщиков… Она боролась с искушением отдать один короткий приказ, который превратил бы этот зал в поле битвы, вернее, казни, ибо для ее закованных в доспехи воинов здесь не было достойного противника. Но это был бы лишь неумный каприз разгневанной женщины. Княгиня не могла сделать ничего подобного. За этими беззащитными мошенниками стояли вооруженные полки, стояли подходящие с юга отряды и, наконец, мог бы встать весь все еще колеблющийся Дартан. Никто не смел, кроме как на поле боя или турнирной арене, покушаться на жизнь этих людей, таких людей. И уж наверняка этого не могла сделать добивающаяся признания и положения княгиня-регент, поддерживаемая тремя отрядами против семи.

Никто не встал. Она стояла перед собравшимися в комнате мужчинами, словно подсудимая перед судьями.

— Меня сюда не пригласили, — сказала она, — хотя всего две недели назад никто не ушел из моего дома, когда я спрашивала, кто хочет остаться, а кто предпочитает уйти. Я поняла, что все остаются. Но мне следовало попросить какие-нибудь расписки, сегодня мне это уже ясно. — Она не скрывала презрения в голосе.

— Позволь, госпожа, сказать тебе, что никто тогда не давал клятву, что станет твоим невольником, — сказал сидевший во главе подковы. — У меня есть право принимать гостей, и никто меня этого права не лишит. У меня также есть право закрыть двери своего дома перед любым, кого я не приглашал.

Этого человека звали Т. И. Сенерес; его Дом в столице значил столько же, сколько и Дом А. Б. Д.

— Лишь бы, ваше благородие, ты больше никогда эти двери чересчур поспешно не открывал. Ибо может оказаться, что тебя утомит ожидание на пороге, а изгнанный гость не захочет вернуться.

— Когда я отказываю кому-то в гостеприимстве, то всегда знаю, что делаю. — В голосе хозяина прозвучала почти неприкрытая ирония.

Эзена поняла, что на этот раз она неудачно выбрала слова, не сумела одержать верх над противником и наверняка ничего не добьется. Возможно, виной тому было презрение, которому она неосмотрительно дала выход, говоря о расписках… Еще когда она ехала по улицам Роллайны, она опасалась, что не сумеет сдержать своих чувств, — и так оно и случилось. А может, просто не существовало ничего, что могло бы помешать этим людям принять предвзятое решение? Им только завтра предстояло узнать, что им уже не с кем вести переговоры, что ее солдаты жгут Армект, а исход войны еще не предрешен. Но хотели ли они ждать до завтра? А если даже и так, то могли ли они отменить решение, которое однажды приняли? Княгиня задавала себе вопрос, правильно ли она поступила, придя на этот тайный совет. Возможно, сидящие в этой комнате люди могли счесть слова, произнесенные в их собственном кругу, никогда не сказанными. Но могли ли они открыто выступить против нее, а потом делать вид, будто ничего не произошло?

Нет. Наверняка нет.

— Послезавтра утром, — сказала она, — я поведу свои отряды в бой.

Люди за столами переглянулись.

— А против кого, госпожа?

— Еще не знаю. С одной стороны встанут мои войска, а напротив… встанут какие-то другие. Это будет битва, не имеющая особого значения для судеб всей войны, а может, вообще никакого. Но я нахожусь в своем краю, в своей столице и не желаю видеть непрошеных гостей, что ты наверняка легко поймешь, ваше благородие. Послезавтра в предместьях Роллайны будут стоять только мои войска. Мои и никакие другие.

— Почему только послезавтра? — последовал язвительный вопрос с другого конца стола.

— Потому, ваше благородие, что именно столько времени мне требуется, чтобы подготовиться к сражению. Я даю рыцарский бой противникам, которых считаю рыцарями. Но если я не ошиблась, то, возможно, уже сегодня на мой дом нападет банда наемных убийц, чтобы вытащить меня из спальни?

— Такая же банда, как та, которая сегодня покалечила моих слуг в моем собственном доме? — спросил хозяин, слушая невольника, шептавшего что-то ему на ухо.

Ненадолго наступила тишина.

Помощь пришла оттуда, откуда ее меньше всего ждали.

— Княгиня?

Угрюмый лысый рыцарь наклонил голову, ожидая позволения. И получил его.

— Сегодня в этом зале было сказано, что те, кто не ушел когда-то из твоего дома, — невольники. А теперь я еще услышал, будто ты привела банду наемных убийц.

Рыцарь двинулся вперед и остановился прямо перед хозяином.

— Повторишь это еще раз, ваше благородие?

Снова наступила тишина.

— Я готов повторить каждое слово, которое когда-либо произнес.

— Тогда я убью тебя, прислужник на чужой службе, — сказал К. Д. Р. Васанен. — Здесь и сейчас. Выйди из-за этого стола и прикажи принести свои доспехи.

Хозяин не смог скрыть замешательства.

— Прямо сейчас?

Васанен отошел на полшага назад.

— Ее королевское высочество хочет сразиться послезавтра. Если ты, прислужник, не уважаешь рыцарские обычаи, то и мне их уважать не обязательно. Ты утверждаешь, что можно вступить в равный бой без какой-либо подготовки, — ну так выходи из-за этого стола, или я сейчас тебя им придавлю.

Возможно, в первый и в последний раз за всю жизнь неразговорчивый рыцарь пригвоздил противника одним лишь словом. Перед воротами дворца Эзена опасалась тайных намерений, на которые готов был ее союзник; теперь же она могла лишь благословить его гневную вспыльчивость. Неизвестно, понял ли вообще Васанен, чего добился. Возможно, по его мнению, он нашел лишь прекрасный повод незамедлительно порубить на куски первого из сторонников Справедливых, что он в душе поклялся когда-либо сделать.

— Моя жизнь и мое время сегодня мне не принадлежат, — сухо ответил хозяин. — Но послезавтра, как я слышал, должно состояться сражение. Я приведу туда свой отряд. Ты легко найдешь меня, разбойник. И ответишь за то, что назвал прислужником.

Княгиня увидела, что ее упрямый союзник вовсе не собирается уступать. Он в самом деле думал только о том, чтобы немедленно заколоть предводителя вражеских войск.

— Васанен, — назвала она его по имени, выделяя среди остальных перед лицом многочисленных свидетелей, — прошу тебя, прими условия противника.

— В самом деле, ваше королевское высочество?

Сейчас, на какое-то мгновение, княгиня одерживала верх. От нее зависело, что сделает лысый рубака, а он наверняка мог плеснуть в лицо противника вином из стоявшего перед ним бокала, ударить плашмя мечом или сделать вообще что угодно, лишь бы немедленно вытащить его из-за стола и вызвать на поединок. В проигранном сражении на словах единственным успехом она была обязана самому неуклюжему из своих союзников.

— Да, — сказала она. — Дартан — родина рыцарей и рыцарских обычаев.

— Значит, послезавтра?

— Послезавтра, — послышался ответ из-за стола.

Какое-то время все молчали.

— Где состоится эта битва, госпожа?

— На лугах за предместьем Четырех Всадников. Банда армектанских кочевников сожгла мои владения в Буковой пуще, что наверняка ни для кого не тайна.

Но на самом деле никто об этом еще не знал, хотя подобных известий наверняка ждали. Княгиня снова пожалела, что не может сейчас пригласить в комнату князя — представителя императора.

— Мои войска уже выставили Армекту счет за это деяние, — продолжала она, — о чем Роллайна узнает завтра, а может быть, даже сегодня ночью… Но я хочу наказать и самих поджигателей. Однако, наученная горьким опытом, я не оставлю столицу отданной на милость чужих войск. Поэтому послезавтра я дам им бой, а заодно… посчитаю свои отряды, прежде чем двинусь во главе их против армектанцев.

Сидевшие за столом снова переглянулись. Кто-то кивнул, кто-то только пожал плечами.

— Пусть будет так, госпожа.

Она повернулась. Рыцари расступились, пропуская ее.

Княгиня выиграла немного времени, но все же проиграла стычку с вождями группировки Справедливых. Ясно было, что послезавтра рядом с ней не встанет ни один новый отряд.

 

51

Весь вечер, ночь и утро следующего дня королевский дворец казался вымершим. Княгиня-регент заперлась в своих покоях, никого не звала, ни с кем не разговаривала. Готах-посланник узнал от Хайны, как прошел разговор с главами вражеской группировки, и лишь покачал головой. Однако, к собственному удивлению, он не чувствовал себя подавленным. Вопреки здравому смыслу, он спокойно смотрел в будущее. Известия о предпринятых Йокесом шагах настолько подняли ему настроение, что ему даже стыдно было в этом признаться. Казалось, из стен этого дома исходят некие странные испарения, ядовитые для одних, целительные для других… но в любом случае не одинаковые для всех.

Сразу же после завтрака настроение посланника улучшилось еще больше. К нему пришла Хайна, собственной прекрасной персоной.

— Мне нужна помощь, ваше благородие, — сказала она. — Княгиня не желает ни с кем разговаривать, а во дворец только что пришел человек, который утверждает, будто знает безошибочный способ выиграть войну.

— Что он знает? — не понял посланник.

— Способ выиграть войну. Ни больше ни меньше.

— Жемчужина, ты уже послала гонца в сумасшедший дом с вопросом, не сбежал ли кто-нибудь у них?

— Будь уверен, ваше благородие, мне тоже пришла в голову такая мысль… Но этот человек говорит о Шерни, Брошенных Предметах и многом другом, в чем я не разбираюсь. К счастью, во дворце есть тот, кто разбирается.

— О? — сказал Готах. — Я и в самом деле кое в чем разбираюсь! Идем быстрее. Раз так, то идем.

В средних размеров комнате, предназначенной для приема не слишком важных гостей, ждал богато одетый мужчина чистой крови, однако явно не рыцарского происхождения. Посланник с немалым любопытством выслушал длинную историю путешествия за Брошенными Предметами, полного опасностей (в чем он не сомневался), результатом которого стала богатая коллекция могущественных артефактов, которые в состоянии были решить исход любого сражения. Он узнал, что собой представляют и для чего служат Предметы, а в особенности могущественные Гееркото. Осторожно спросив о цене, он посмотрел на Жемчужину, которая не знала, что обо всем этом думать. Потом снова перевел взгляд на торговца.

— Ваше благородие, — спросил он, — кроме военных Предметов, у тебя есть какие-нибудь другие?

— А какие ты имеешь в виду, господин?

— Камешки, которые называют Листками Счастья.

— О… Нет. Это Предметы, которые предохраняют от всех болезней, очень дорогие, но и пользующиеся большим спросом. У меня они были, но, к сожалению, уже нет.

— Очень жаль, — ответил Готах, после чего обратился к Жемчужине: — Что касается этих Листков, то они, вынесенные за границу Безымянного края, действительно способствуют жизни в добром здравии, хотя и неправда, что они предохраняют от любой болезни.

— Ваше благородие… — начал гость, но посланник лишь махнул рукой.

— У тебя их нет, господин, так что можешь их столь усиленно не рекомендовать, ибо какой смысл говорить о том, чего нет? Больше вопросов не имею, ваше благородие.

Хайна вопросительно посмотрела на Готаха, после чего позвала невольницу, чтобы та проводила торговца до дверей.

— Ваше благородие, у меня есть Черный Камень. — Гость явно намеревался вновь перечислить названия всех Предметов, которые у него имелись. — Этот Предмет…

Посланник снова махнул рукой и сказал нечто, удивившее и позабавившее Хайну:

— Этот Предмет, господин, засунь себе в задницу. Там его место — если не в Ромого-Коор, Безымянном краю, то там. Ну давай, проваливай, а то я потеряю терпение, дам тебе пинка под зад, и ты уже ничего носить там не сможешь.

Посланник и Жемчужина остались одни. Готах видел, что невольница с трудом сдерживает любопытство, и жестом предложил ей сесть.

— У него в самом деле не было ничего, что могло бы пригодиться? — спросила она. — Я много слышала о Предметах…

Он покачал головой.

— Листок Счастья, Жемчужина. Если когда-нибудь наткнешься на этот Предмет, то купи его себе, хотя он стоит, насколько я знаю, целое состояние. Не дай себя обмануть, поскольку мне уже показывали обычные зеленые камешки, не имеющие никакой ценности. Листок можно носить как серьгу или подвеску, в нем есть маленькое отверстие, через которое можно пропустить цепочку. Но ни один известный в Шерере инструмент не в состоянии поцарапать этот Предмет, Жемчужина, им можно резать алмазы. По предложенному тебе Листку сперва стукни как следует рукоятью меча и только потом покупай или запихай в глотку продавцу.

— Я не знала… Он в самом деле предохраняет от болезней?

— Скорее устраняет симптомы, смягчает боль. Но он действительно ускоряет заживление ран, а прежде всего… гм, прежде-всего его называют камнем шлюх, что, как мне кажется, дает достаточно исчерпывающий ответ на вопрос, от каких болезней он предохраняет лучше всего. От таких и вообще от всех, которые можно получить от кого-то другого.

Хайна задумалась.

— Надо будет сказать Анессе, — глубокомысленно проговорила она и только мгновение спустя, когда посланник не выдержал и от всей души расхохотался, сообразила, что, собственно, ляпнула, и покраснела.

— Извини, Жемчужина, — сказал посланник, утирая слезы. — Остальные Предметы… ну, я сказал торговцу, что он сможет с ними сделать. И за это тоже извини.

— Но, ваше благородие, — Черный Камень?

— Гееркото, — кивнул Посланник. — Активный Темный Предмет. Если его с силой бросить, он летит очень далеко и может пробить стену, не говоря уже о доспехах нескольких стоящих один за другим рыцарей.

— Он ни для чего не может пригодиться?

Посланник посерьезнел.

— Послушай, Черная Жемчужина… Все может для чего-то пригодиться. Такие чудеса, как этот Предмет, возят на всех больших кораблях и называют бомбардами. У них одно большое достоинство: из них можно выстрелить многожеством камней, обычных, не обязательно Черных. Второе достоинство состоит в том, что эти камни никто уже не швырнет обратно… Поговори как-нибудь со своей госпожой, Хайна. Она уже знает, что Шернь — это Шернь, а мир — это мир. Никакие выдернутые из Полос силы не помогут неумелому командиру выиграть битву, а умелому они тем более ни к чему. Брошенные Предметы связывают мир с некоторыми Полосами, и к этим Полосам можно обращаться, ничего, собственно, не зная о Шерни. Только и всего.

— Нужно знать формулы, — сказала Хайна.

Посланник задумчиво посмотрел на умную девушку, которой достаточно было рассказать сказку о заколдованных предметах, чтобы она окончательно поглупела. Разум — человеческий, но никоим образом не кошачий — испытывал некую потребность в чудесах. Готах не раз размышлял о том, почему человек не в состоянии принять мир таким, какой он есть, — живущим по своим собственным законам, в достаточной степени чудесным и без летающих камней и прочих диковинок.

— Формулы лишь придают форму мыслям, — сказал он. — С помощью любого Предмета можно коснуться Полосы Шерни тысячей разных способов, а среди этих способов лишь один или два доступны человеку или любому живому и разумному существу. Ни один Черный Камень никуда не полетит, если его бросит человек, который хоть и произнесет формулу, но не будет знать, какого результата он ожидает. Ибо Формула — это именно ожидание результата, а не просто какой-то звук. Эти звуки, они только… как бы сказать… — он поднес палец к уху, — помогают существу, пользующемуся речью, освободить силу собственного разума. Мне не хочется это объяснять, не сегодня. Поговори со своей госпожой, Жемчужина, — снова посоветовал он. — Она обо всем этом знает, если не забыла… Будет еще не один вечер, когда скучающей или утомленной государственными делами королеве захочется поговорить со своей верной телохранительницей.

— Ты так думаешь, ваше благородие? Что еще будут такие вечера?

— А ты, Хайна?

— Не знаю, — ответила она. — Узнаю завтра.

Вечером приглашенный к столу княгини посланник принял участие в самом мрачном ужине, о каком когда-либо слышал. На его фоне поминки казались бы настоящим балом. За столом сидело только шесть человек: княгиня-регент, мудрец-посланник, его благородие А. Б. Д. Байлей (который еще в полдень нанес визит княгине, но аудиенции не дождался), две Жемчужины и… пленник. Князь — представитель императора, которому только теперь дали возможность встретиться с ее высочеством. Хайна прислуживала княгине, Анесса — Байлею; мудрец Шерни и высокопоставленный заложник пользовались помощью двух невольниц рангом пониже.

С самого начала и до конца ужина никто не произнес ни слова. Кто бы ни открывал рот и ни окидывал взглядом лица сотрапезников, он тут же отказывался от намерений завязать разговор под взглядом хозяйки, которая застывала неподвижно и смотрела на него так, словно гость самое меньшее спустил штаны и намеревался облегчить мочевой пузырь. Ясно было, что за столом должна царить мертвая тишина. Готах не знал, что об этом думать. Ему доводилось видеть Эзену энергичной, рассерженной, обиженной… Но он никогда не видел ее неживой. А на этот раз в кресле во главе стола сидел труп княгини-регента Дартана — мертвая женщина, которая не желала, чтобы кто-либо говорил на ее поминках.

Княгиня встала из-за стола, когда другие еще ели, давая понять, что ужин окончен.

— Господин, — сказала она заложнику, — прошу со мной.

После чего вышла.

Шестидесятилетний мужчина, до сих пор не до конца пришедший в себя после дикой скачки галопом, едва не опрокинул стул, пытаясь поспеть за женщиной, которая в любой момент могла скрыться за поворотом коридора, идя в неизвестном направлении, в одну из тысячи комнат.

Жемчужины Дома переглянулись. То же сделали Байлей и посланник.

— Если мое общество тебе не неприятно, ваше благородие, — сказал Готах магнату, — то я буду только рад твоему. Насколько я понял, ты пришел сегодня поговорить с ее высочеством, но, похоже… В общем, не знаю.

Хайна вышла, следом за своей госпожой и князем-представителем.

— Я тоже в твоем распоряжении, ваше благородие, — сказала первая Жемчужина.

Возможно, это было предложением поговорить втроем. Но Готах не собирался начинать подобный разговор, а Байлей умел замечать такие вещи.

— Спасибо, госпожа, — сказал он. — Похоже, сегодня я нуждаюсь в мужском обществе.

Анесса надула губы, пожала плечами, посмотрела на Готаха и ушла. Магнат и посланник остались за столом одни.

— Мои представления о невольницах несколько изменились с тех пор, как я познакомился с Жемчужинами ее высочества Эзены, — сказал Готах.

— Они невольницы лишь по названию. Госпожа Анесса — подруга и первая дама двора ее королевского высочества. Возможно, вскоре она станет самой влиятельной персоной в королевстве, перед которой будут склонять голову магнаты. То, откуда она пришла, не имеет никакого значения. А откуда пришла сама княгиня, ваше благородие?

— Если ты не возражаешь, господин, — сказал мудрец Шерни, снова садясь в кресло, с которого встал, когда уходила ее высочество, — то я совершу проступок перед хозяйкой и не приму к сведению, что ужин закончился. Я голоден, весь вечер жевал один кусок и никак не мог проглотить! — с наигранной злостью добавил он.

Байлей слегка улыбнулся и тоже сел.

— У княгини порой бывают капризы, — многозначительно заметил он, жестом давая знак невольницам, что они больше не нужны. — Необычные капризы, как и пристало необычному человеку. Но недостатки недюжинных людей почти всегда равны достоинствам, и нужно с этим мириться.

Удивляла свобода, с которой этот еще не старый человек умел вести беседу. Одной короткой фразой он позволил себе раскритиковать госпожу, которой служил, и вместе с тем поднял ее значение в глазах собеседника. Он знал себе цену, но и свое место тоже знал.

— Известно ли тебе, ваше благородие, — спросил Готах, протягивая руку к блюду и отламывая солидных размеров кусок дичи, — что ты мне не совсем незнаком?

— Догадываюсь, господин, что до тебя дошли какие-то отголоски моих приключений в Громбеларде.

— Отголоски… Я знал твою супругу, ваше благородие.

Байлей молча смотрел на него.

— Разговор на эту тему тебе неприятен, господин? — прямо спросил посланник.

— Трудно сказать. Моей жены нет в живых, но это все, что я знаю. Еще я слышал всякие сказки и легенды. В Громбеларде я пробыл достаточно долго для того, чтобы понять, чего они стоят.

— Рассказать тебе, господин, что мне известно о ее благородии А. Б. Д. Каренире и… о тебе?

Магнат снова помолчал.

— Расскажи, ваше благородие.

— По поручению ее королевского высочества княгини — представительницы императора в Лонде был написан некий труд. По сути, это громбелардская легенда, рассказывающая о судьбе одной из самых необычных женщин, какие ходили по земле Шерера. Большинство моих сведений именно оттуда, — признался Готах.

— Она была самой необычной женщиной из всех, какие у меня были и о каких я слышал, — сказал А. Б. Д. Байлей. — Великолепный воин, верная подруга и… худшая жена для такого, как я. Расскажи мне, ваше благородие, все, что знаешь. Прошу тебя.

Готах рассказал. Но он умолчал о подробностях смерти легендарной Охотницы, не желая причинять страдания человеку, которого уважал и который даже в чем-то ему нравился.

В комнату внесли подсвечники — за окнами сгущались сумерки.

— Что я могу сказать, ваше благородие… — сказал наконец магнат, обдумав услышанное. — Это сказка и не сказка одновременно. В ней больше правды, чем тебе кажется. Возможно, кроме одного, и тут я соглашусь с твоими замечаниями: это писал человек, мало знающий о Дартане, к тому же он хотел в лучшем свете представить княгине Верене образ ее подруги на фоне изнеженного и мелочного супруга. Я не оправдываюсь и не пытаюсь объясниться, но образ жалкого юнца, который стремился выплакаться в горах перед каждым встречным, в самом деле имеет мало общего с действительностью. Здесь же… я не был хорошим мужем для величайшей воительницы Шерера, это правда. Но нет на свете такого мужчины, который достойно встал бы с ней рядом, что я не сразу смог признать. Полностью опущенная в твоем рассказе дартанская глава истории Охотницы — возможно, самая яркая страница ее жизни. Ты не поверишь, ваше благородие, что одна громбелардская армектанка могла устроить в золотой столице Дартана. И не всегда это было нечто такое, что я бы не поддержал… — Он невольно усмехнулся. — Скажу лишь, что с тех пор, как она уехала, здесь не было ни одной женщины, подобной ей. До сегодняшнего дня.

— Вопрос в том, будет ли она завтра, — заметил Готах.

— А это уже неважно, ваше благородие, — сказал магнат, откидываясь на спинку кресла. — Для меня — неважно. Завтра, вопреки всем принципам, которым я в последние годы следовал и которые считал справедливыми, вопреки здравому смыслу, я надену доспехи и возьму в руки меч. Я вернусь в этот дворец рядом со своей королевой или не вернусь вообще.

Готах кивнул, понимая, что это отнюдь не слова, брошенные на ветер.

В то же самое время королева разговаривала с человеком, которого лишила всей власти, значения и даже цели и смысла жизни — словом, всего, во что он верил и что имело для него ценность.

В одной из дневных комнат — той самой, в которой еще недавно Анесса пила воду с солью и пыталась выбить окно рукой, — ее высочество княгиня-регент наполовину сидела, наполовину лежала на широкой скамье, выложенной мягкими подушками. Украшенная изящной резьбой скамья стояла вдоль стены, о которую княгиня опиралась головой. Заложник сидел на стуле возле небольшого квадратного стола, опустив подбородок на руки и уставившись в разноцветный ковер, покрывавший часть пола.

— Мы можем поговорить как два человека, которые встретились впервые и никогда больше не встретятся, — говорила княгиня-регент. — Скажи, господин, как мне к тебе обращаться, поскольку не хочу быть невежливой и вместе с тем, как ты понимаешь, не признаю твоего титула. Ты лишь символически являешься родственником императора, и точно в такой же степени тебе полагается титул высочества. Но ты же не хочешь, чтобы тебя титуловали высокоблагородием, как какого-то имперского урядника?

— Наверное, я все же могу быть князем-представителем? — спросил заложник. — Пусть даже его благородием князем-представителем, высочеством необязательно. Я и в самом деле императорский представитель, независимо от того, правлю ли я в Дартане или не правлю нигде. Ты можешь, госпожа, занять этот дворец и присвоить себе любой титул, но я до сих пор представляю Кирлан, и не от тебя это зависит.

— Да, это правда, — признала она. — Пусть будет так, представитель императора. Чтобы было приятнее, опустим также «ее королевское высочество». Вполне будет достаточно — Эзена.

Удивленный заложник на мгновение поднял взгляд.

— Тебя тащили сюда сломя голову, господин, — продолжала она, — и все же ты ехал слишком медленно. Теперь ты вообще уже мне не нужен, поскольку использовать тебя я никаким образом не могу. Во всяком случае, еще не сегодня. Не пошлю же я гонца предводителю группировки Справедливых с известием, что ты гостишь под моей крышей и охотно ведешь дальнейшие переговоры с рыцарями. Подобное известие, мало что значащее, в лучшем случае продемонстрирует мое бессилие… Лишь завтра, ваше благородие, перед началом сражения, я пошлю противникам твою голову, насаженную на длинную палку. Это, конечно, дикий обычай, но я не могу пренебречь ничем, что увеличит мои шансы. Ты ведь понимаешь, что не могу?

— Понимаю.

— Ты дартанец, ваше благородие. Объясни мне, почему мы стоим по разные стороны вместо того, чтобы стоять плечом к плечу? Ты отдаешь себе отчет в том, что если бы из этого дворца, из этого же самого тронного зала, ты правил как дартанский король, владеющий собственным королевством, то мы никогда бы не встретились? Или, вернее, встретились бы тогда, когда кто-нибудь пожелал бы лишить тебя короны. Тогда княгиня Эзена, госпожа Доброго Знака, явилась бы на твой зов, ведя свои отряды. Впрочем, возможно, вообще не было бы княгини Эзены, госпожи Доброго Знака… — задумчиво проговорила она. — Почему ты служишь чужому монарху, господин?

— Это мой монарх. Император Вечной империи, король Армекта, Дартана, Громбеларда и Гарры.

— Почему ты его признаешь?

— Потому что Дартан под его властью имел все, чего у него не было под властью собственных королей. Справедливость, благосостояние и мир. Армект показал Дартану то, чего здесь прежде никто не видел. Стоит, отбросив высокомерие, учиться у тех, кто более справедлив и мудр, и даже отдать им власть. Потому что ничего важнее справедливости и мудрости я не вижу.

— «Армект показал Дартану то, чего здесь никто не видел»? — повторила она. — Что показал Армект, ваше благородие? Ибо я вижу перед собой того, кто представляет властителя этого прекрасного края. И этот человек, от имени своего властителя из Кирлана, показал мне интриги с рыцарями, недостойными и плевка; интриги с ничтожествами против воинов. Подобное, как я понимаю, нравится армектанской госпоже Арилоре, властительнице войны и смерти? Именно этому должен Дартан учиться у Армекта? Ответь мне, ваше благородие.

Представитель молчал.

— Когда рушился Золотой Дартан королей, — сказала Эзена, — армектанский порядок, армектанские традиции и законы действительно достойны были восхищения. Их навязали всем, видимо, так и должно было быть. Но разве ты не видишь, господин, что прошли столетия, и теперь под небом Шерера уже другой край стоит на страже таких достоинств, как честность, мужество и гордость? Ты не видишь, что Непостижимой Арилоры давно уже нет в Армекте, ибо она ушла вместе со своими воинами, на место которых пришли урядники, мошенники и шпионы? Вместо солдат — изверги, готовые бить палками каждого, кто поднимет голову. Что Армект может сегодня показать Дартану? Вице-короля, который вступит в союз с жалкими тварями, воскресив все то, что уже вымирало? Интриги, покупку привилегий для себя взамен на оказанную поддержку? Армект, который когда-то, уважая особенность и гордость нескольких тысяч людей на пограничье, создал город-княжество, не принадлежащее ни к одному краю, сегодня не в состоянии заметить пробудившуюся национальную гордость миллионов дартанцев, среди которых многие именуют себя дартами, коренными обитателями этой земли. Уже нет уважения к тому, что край прекрасных солдат-кочевников считал самым ценным: к мужеству, честности, гордости за то, кем ты являешься. Не рассказывай мне, господин, будто ты защищаешь эти ценности. Ты защищаешь лишь казну Вечной империи.

Ее собеседник вздохнул.

— Все, что ты говоришь, госпожа, звучит красиво, но это, увы, неправда. Ты пришла ниоткуда, вдохновленная возвышенными идеалами, мечтая о могущественном, справедливом королевстве, которое может сосуществовать как с Армектом, так и всей Вечной империей. Но я, ваше высочество, в границах этого «справедливого королевства» провел всю жизнь и много лет им управляю. В этом «справедливом и гордом королевстве» по-прежнему судят суды, готовые признать правоту того, кто громче всего шумит, поскольку они в любом случае не признают правоту невольницы, возвысившейся по чьему-то капризу до титула княгини… разве не так, ваше высочество? Не Армект придумал эти суды, напротив, он лишь разрешил их существование, ибо они — меньшее зло, чем вечные междоусобные войны. Ты сражаешься за миф, госпожа, впрочем, ты сама — миф, ибо я знаю, с кем тебя отождествляют некоторые. Скажу тебе кое-что важное, ваше королевское высочество. — Он медленно и отчетливо произнес титул, чтобы было совершенно ясно, что он не оговорился. — Возможно, и в самом деле существовала легендарная Королева Роллайна и, возможно, ты именно та, кто мог бы занять ее место. Но человеческая жизнь недолга, ваше высочество, а говорит это человек уже старый. Через несколько десятков лет, даже если бы твое правление продлилось все это время, в Золотом Дартане воцарится хаос, разразится гражданская война, а вскоре после этого армектанские войска будут вынуждены войти в этот край и установить свои порядки, впрочем, какие угодно порядки, ибо иначе эта шерерская язва будет гноиться и гноиться без конца, заражая все остальные края, так, как это было много веков назад. Вот, ваше королевское высочество, самая важная причина, по которой я больше никогда не обращусь к тебе по титулу, который ты только что услышала целых два раза. Вечная империя должна быть одна, а в ее границах должен быть вечный мир. За это я хочу умереть. И за это же, даже о том не зная, будут завтра умирать ничтожные мошенники, думающие только о своих кошельках. Мошенники, выступившие против благородных мечтателей.

Уже наступила ночь, но за остатками ужина двое мужчин все еще разговаривали о Громбеларде, Дартане, Шерни и Шерере, необычных женщинах… Обо всем, только не о войне, исход которой, возможно, должен был решиться завтра. Они не потребовали себе больше света, горели лишь свечи в двух больших канделябрах, стоявших на столе.

— Два великих воина, человек и кот, пришли в этот город и скрылись под чужими именами, ибо их преследовали по закону, — говорил Готах. — Ты знал их обоих, ваше благородие. Что с ними стало?

Датанец молча смотрел на него, явно подбирая подходящие слова.

— Скажу лишь, ваше благородие, что я знаю многих воинов. Скажу так: возможно, есть на свете воины, которые бежали от одной войны не затем, чтобы принять участие в другой. Возможно, есть воины, которые были почти королями и бросили свое королевство не затем, чтобы служить другим, чужим монархам. И не будем больше строить догадок, ваше благородие.

Готах с почтением отнесся к тайне, которая не была тайной для его собеседника.

— Возможно, есть и воины, — сказала от дверей черноволосая женщина, — которые не берут в руки меч и вместе с тем могут сражаться за правое дело.

Они не заметили, когда она вошла. Возможно, она уже долго стояла в дверях, слушая, что двое мужчин говорят о Дартане, Громбеларде… и необычных женщинах.

Они встали.

Княгиня не спеша подошла к столу, взяла свой бокал, который никто до сих пор не убрал, и сама налила вина. Она вопросительно посмотрела на мужчин, явно готовая услужить и им. На ней было легкое домашнее платье, белое, с разрезами по бокам, очень похожее на те, что часто носили Жемчужины. Точно так же его стягивала в талии золотая цепочка, и точно так же изящная застежка не позволяла выдаваться груди. Готах — несмотря на то, что ему об этом довольно грубо напоминали — уже успел забыть, что ее высочество не только княгиня-регент, но и молодая, очень красивая девушка, которая сейчас держала кувшин с вином и спрашивала взглядом: «Хотите?»

— Спасибо, ваше высочество, — хором сказали оба.

Она села и жестом предложила им сделать то же самое.

— Я пришла помечтать, — сказала она. — Сегодня мне сказали, что я миф, сражаюсь за сны и мечты… Может быть, все это правда. Но я хочу помечтать еще раз, совсем немного. Самое большее до рассвета. Потом уже не будет никаких мифов и мечтаний.

Она сделала неясный жест рукой, откинувшись на спинку кресла.

— Там лежат письма… От его благородия Эневена, от Йокеса. Я уже знаю. А вы?

— О чем, ваше высочество? — спросил Готах.

— Йокес не успеет. Завтра утром, возможно, вступит в бой один из легких отрядов. Остальные не успеют. Йокес пишет, что успели бы, будь у него под седлом армектанские степные лошади. Но крупные кони тяжелой конницы не слишком выносливы. Они лишь очень сильны. Йокес обещает, что солдаты заездят этих коней и пойдут дальше пешком… но они наверняка не успеют. Возможно, появятся конные арбалетчики, но их будет немного. Кони с Золотых холмов хоть и очень быстрые, но и они не слишком выносливы.

Некоторое время все молчали. Княгиня закрыла глаза, коснулась рукой виска и омочила губы в вине.

— Что советует его благородие Йокес? — спросил А. Б. Д. Байлей.

— Чтобы я как можно дольше оттягивала начало сражения. Собственно, он советует мне бежать, а это единственное, чего я не сделаю. Я бросила вызов, который был по-рыцарски принят, и не уклонюсь от этого боя.

— Ваше высочество…

Она открыла глаза.

— Я регент Дартана и первая дама Дома К. Б. И. Я госпожа Доброго Знака, где покоятся самые знаменитые рыцари, каких носила земля Шерера. Они сделали меня наследницей своих традиций. Я должна доказать, что они ошибались?

Никто ничего не сказал. Помолчав, она продолжила:

— Йокес ставит мне в упрек, что я не назначила начало сражения на более позднее время. Хочу оправдаться… возможно, только перед тобой, господин, — она посмотрела на мудреца-посланника, — ибо его благородие Байлей был со мной в том дворце заговорщиков и видел, что я сделала все возможное. Люди, которые там сидели, были готовы без промедления явиться сюда, во дворец, и выволочь узурпаторшу во двор. Еще прошлой ночью. Я ничего не могла добиться сверх того, что добилась. Но я пришла помечтать, — снова сказала она. — Хотя бы раз мысленно представить себе будущее, более отдаленное, чем завтрашний день, ближайшая битва, ближайшая встреча… На мгновение поверить, что война уже закончилась, что не нужно жечь деревни, посылать гонцов или радоваться, что где-то умирает тысяча солдат в мундирах со звездами империи. Эти солдаты родом из таких же деревень, как моя, и из таких же, как здесь, под Роллайной, и они вовсе не ничтожные поджигатели. Я вынуждена была так говорить вождям Справедливых, но я так не думаю. Это очень хорошие и отважные солдаты, верные делу, которому служат. Какова была бы судьба Дартана и моя собственная судьба, если бы я завтра победила? Ваше благородие, — спросила она, слегка смущенно глядя на благородного магната, — ты стал бы послом ее королевского высочества регента? Ты поехал бы в Кирлан с предложением сложить оружие и начать мирные переговоры? Ведь эта война ведет в никуда… Почему два величайших народа Шерера не могли бы жить в согласии, в добрососедстве, поддерживая друг друга в случае нужды? Почему им хотя бы не попытаться? Ваше благородие, — обратилась она к мудрецу Шерни, — что следовало бы сказать первому армектанцу в Армекте, чтобы он вообще пожелал слушать? Ведь этот человек на самом деле никогда не причинял вреда Дартану, унаследовал трон в Кирлане от своего отца, и порой мне кажется, что я могла бы с ним договориться.

— Возможно, это легче, чем добиться перемирия, ваше высочество. Его не будет, пока армектанские армии в Дартане, а перевес в войне на стороне Кирлана. Это народ воинов, которые не пойдут ни с кем на переговоры, пока видят хотя бы тень шанса на победу.

Она опустила взгляд.

— Но я хочу только помечтать, — сказала она. — Хочу… рассказать самой себе сказку. О том, что у меня все получилось. Разве это много?

— Кирлан наверняка не признает дартанское королевство равноправным партнером, совместно с ним решающим судьбы Шерера, — ответил Байлей. — Для этого еще слишком рано, в Армекте есть лишь некие представления о Дартане, главным образом ложные. Но император — человек весьма умный, он готов признать королеву, если та признает его верховенство и объявит Дартан вассалом Вечной империи. Я умею мечтать, княгиня, и сам кое о чем мечтал. — Он слегка улыбнулся из-за края бокала. — Возможно, о том, что поеду… когда-нибудь, куда-нибудь… с предложением нового вечного мира? С чьим-нибудь письмом, пользуясь чьим-нибудь доверием, сознавая огромную важность своей миссии… гордясь тем, что мне ее поручили. Я буду посылать письма, требовать дополнительных указаний, вести переговоры — с ощущением того, что строю новое государство, и если построю, то навсегда стану бессмертным…

Он замолчал.

Но рассказ продолжил громбелардский ученый.

— Властитель разрушенной Вечной империи примет присягу дартанской королевы, а еще охотнее — дань и военные репарации, — сказал он, поскольку ему тоже чего-то хотелось; возможно, лишь улыбки на чьем-то лице? — Если королева, кроме того, обязуется выставить контингент войск, который по первому зову поддержит интересы Кирлана… Ведь еще не отвоеваны Агары, вскоре потребуется во второй раз покорить Громбелард… Дартанское королевство, с собственной династией на троне, может дать империи намного больше, чем давала Золотая провинция. Этого мог бы добиться умелый посол, взывая к ценимым армектанцами традициям и ценностям, и, наконец, к здравому смыслу. Хотя бы для начала, а я полагаю, что и этого немало для королевства, которого много столетий не существует… — Он поднял бокал, отпил небольшой глоток и снова его поставил. — Собственные границы, собственное войско, собственные деньги и собственные законы. На троне же — собственная королева, дающая начало династии.

Княгиня откинула голову на спинку кресла и некоторое время смотрела в потолок. Потом несколько раз глубоко вздохнула.

— Спасибо, — наконец сказала она слегка сдавленным голосом. — Именно за этим… Да, именно за этим я сюда пришла.

Она встала и быстро направилась к двери, но у самого порога остановилась.

— Еще я хотела… Еще я хотела вас поблагодарить. Ты много раз давал мне опору, мудрец Шерни. А ты, ваше благородие… Ты дал мне даже нечто большее. Спасибо. Вы не забудете обо мне?

Готах и Байлей остались одни за столом с остатками ужина.

 

52

Война вышла из-под контроля. Никто уже не был над ней властен.

Надтысячник Каронен вывел из леса четыре легиона голодных, до предела измученных солдат, которым за последние трое суток не позволили сомкнуть глаз. Отступление из Сей Айе было дорогой через сущий ад. Войска с трудом пробирались через лес, поскольку перегороженная поваленными стволами дорога в лучшем случае заслуживала названия тропинки, но никак не тракта. На офицерах были мундиры простых солдат, ибо каждый, имевший какие-либо нашивки, становился потенциальным трупом. Лучникам отчаянно не хватало стрел, у некоторых клиньев оставались только мечи. Во время привалов солдатам приходилось отправлять все надобности прямо на месте, так как любой, отдалившийся от товарищей хотя бы на двадцать шагов, мог не вернуться. Враг был везде: спереди, с флангов и с тыла. На пути армии стояли десятки ловушек, силков, волчьих ям — эти охотничьи приемы, хотя и не приводили к гибели, становились причиной контузий и ранений многих солдат, которых товарищам приходилось нести.

Четыре потрепанных легиона остановились на краю пущи, измотанные, лишенные каких-либо припасов. Командовавший лесными войсками Охегенед, правда, не сдержал слова и не уничтожил вражескую армию, но сумел нанести ей жестокий урон, хотя сам понес ощутимые потери только в бою за пристань. Во время лесного перехода Каронен, даже не видя врага, ежедневно терял несколько десятков солдат.

Надтысячник направился к Нетену. Он действовал полностью вслепую, понятия не имея о том, где противник; ему было известно лишь о солдатах Охегенеда, остававшихся в лесу за его спиной. Располагая одной лишь пехотой, он был не в состоянии разослать патрули, чтобы собрать необходимые сведения. Горстка конных лучников, имевшаяся в его распоряжении, сумела найти только какой-то отряд конного легиона — и это была самая счастливая случайность. Надтысячник узнал о захвате Йокесом Лида Айе, а до этого Нетена, о марше тяжелых отрядов на Тарвелар, кровавой битве, которую провела Восточная армия… и все. У него не было никаких приказов, никакой цели для своих легионов, а прежде всего — никаких возможностей действовать. Захват Лида Айе означал, что армейского обоза больше не существует, а это, в свою очередь, значило, что самое большее через неделю перестанут существовать его легионы, превратившись в толпу думающих только о еде бродяг, которым нечем было стрелять из луков, кроме как найденными на дороге палками. На дороге — потому, что никто не посмел бы забраться за этими палками в лес…

Лишенный какой-либо связи с верховным командованием в Тарвеларе, беспомощный надтысячник мог продолжать свой поход на Нетен и дальше на Лида Айе и Тарвелар (что означало необходимость пробиваться через войска Йокеса, но давало надежду на то, что удастся вывести в Армект хотя бы часть армии) или двинуться в рискованную атаку на Роллайну, намереваясь захватить столицу, под которой уже не было войск Сей Айе. В Роллайне войско могло бы жить за счет города, принуждая купцов брать ничего не стоящие расписки. Каронен выбрал второе. Взяв на себя полную ответственность, он категорически приказал командиру Конного легиона игнорировать приказы верховного командования и встал лагерем, ожидая его прибытия. Без конницы он не мог сдвинуться даже на шаг. Действуя вслепую, без подвижных разведывательных и охранительных отрядов, он мог просто потерять все войско, не добившись ничего. Об отрядах Йокеса приходили неясные и противоречивые известия: они находились одновременно как под Тарвеларом, так и в Лида Айе, между Лида Айе и Нетеном… и, наконец, неизвестно где. Так что надтысячник встал возле Буковой пущи, кое-как собрал свое войско и стал ждать.

Еще больше хлопот было у действовавшего под Акалией тысячника В. Аронета, командовавшего остатками Восточной армии. Из разноцветных легионов, отправившихся на войну, осталось неполных две с половиной тысячи солдат — таких же голодных и измученных, как и легионеры Каронена. Кто знает, не решили ли исход войны на востоке финансовые интриги, затеянные Жемчужинами Сей Айе?.. Если бы легионы Восточной армии могли принять пополнение или если бы обученных Терезой ветеранов поддержали хотя бы два свежих легиона, тысячник мог бы подумать даже о том, чтобы разбить воскрешенных рыцарей королевы. Но разрушенные финансы Кирлана этого не позволяли. С трудом хватало денег на содержание того, что уже имелось. Резервных легионов, которые предполагалось сформировать в тылу, так и не было. Аронет со своими остатками войск не мог больше прикрывать Акалию, так как действовавшие тремя колоннами отряды Ахе Ванадейоне стояли на самом Тройном пограничье. Он мог запереться в крепости или вывести обескровленную армию в Армект. Тысячник испытывал горячее желание защитить верный город, но считал, что укрыться за его щербатыми, не окруженными рвом стенами было бы равнозначно смертному приговору как для его солдат, так и для самой Акалии. Эневен мог отказаться от захвата обороняемой, пусть и слабо, крепости и поискать, возможно, более легкого успеха где-нибудь в другом месте — но не в том случае, когда ее захват означал уничтожение всех сил противника. Командир Восточной армии не верил, что сумеет оборониться от вдвое более многочисленного, явно готового на все врага. Полное сокрушение отрядов Эневена оказалось несбыточной мечтой. Уже разъехались по домам все, у кого были подобные мысли, но тем, кто остался, похоже, нечего было терять. Видимо, для этих людей было куда важнее нечто большее, чем участие в военной авантюре. Кроме полутора тысяч пехотинцев при обозе Эневен все еще имел под своим началом несколько отрядов, потрепанных, малочисленных, но самых лучших и самых верных, с которыми он начинал войну, еще против группировки Справедливых. У Аронета, как и надтысячника Каронена, имелся выбор: без надежды на победу защищать город, который Эневен просто обязан захватить, если хочет чего-то добиться в своей войне, или пожертвовать Акалией, уводя солдат в Армект. Выбрав вторую возможность, он мог рассчитывать на втягивание Эневена в дальнейшую партизанскую войну уже на армектанской территории, либо — что более вероятно — в случае захвата Акалии, на неформальное, возможно, долговременное перемирие. Он сильно сомневался, что готовые на все воины Ахе Ванадейоне, добившись наконец желаемой цели, какой являлся захват зажиточного Тройного пограничья, сразу же бросятся дальше, шагая по грязи и жаре, лишь бы сжечь еще несколько деревень.

Тысячник сражался с собственными мыслями, но он был главнокомандующим всеми имперскими силами на востоке, и никто не мог снять с него бремени ответственности. Когда он оставался один и никто его не видел, он пытался разговаривать со своей погибшей командующей, просил мнения и совета. Но ничего не добился. Надтысячница, к которой он обращался, говорила: «Спаси войско, ибо войны выигрывают войска, не города», но в глазах ее отражалось нечто другое, чему не было названия… Он понял, что обманывает сам себя. Эневен не мог миновать Акалию, удовлетворившись взамен сожжением каких-то деревень. Выбор был прост: сдача врагу беззащитного города или героическая оборона, которая приведет к полному уничтожению Восточной армии.

Аронет принял самое, возможно, трудное в его жизни решение: все еще под прикрытием железного арьергарда тысячницы Агатры, под командованием которой сражались солдаты из всех возможных подразделений, ночью он оторвался от противника и форсированным маршем двинулся в сторону Рапы. Одновременно он отправил в Акалию гонца с коротким по-военному письмом, из которого следовало, что силы Восточной армии город оборонять не будут.

На следующий день рыцари и конники Эневена, вместе с пехотинцами и обозной прислугой, грабили и жгли широко раскинувшиеся предместья, из которых сбежали почти все жители. Старые громбелардские стены Акалии были последним оплотом тысяч покинутых Вечной империей людей.

Тысячник В. Аронет, хороший командир и солдат, не питал к Акалии никаких чувств, но много раз просыпался ночью с ощущением, что ненавидит войну. Он ненавидел Непостижимую госпожу, которой верно служил и которая приказала ему стать предателем. Ибо кого-то он должен был предать: или верный город, или собственных солдат, приказав им вступить в заранее проигранное сражение.

После долгих недель военных провалов, отвратительных дождей, неудачных переправ через реку и переходов по болоту богатое Тройное пограничье являлось для рыцарей Эневена — и для самого их вождя — целью самой по себе. Эти люди уже почти не помнили, за что идет война, они знали только, что должны захватить и предать огню Акалию. Аронет был стократ прав, считая, что не могло быть и речи о каких-либо «других» успехах. К. Б. И. Эневен, рыцарь с великой душой, который мог проявить милость к побежденной столице своего брата, вообще не понял бы вопроса о будущем Акалии. Подавляющее большинство ее жителей сбежали, но не все могли или хотели это сделать. В ратуше осталась часть городского совета — отважные люди, цеплявшиеся за надежду, что их заступничество и просьба облегчат судьбу горожан. Но несчастного бургомистра, пытавшегося просить лишь оставить в живых калек, женщин и детей, даже не стали слушать. Передовой отряд одного из отрядов Роллайны ворвался в город, волоча на веревках бесформенные окровавленные туши — это были советники, оставшиеся с бургомистром. Самого бургомистра насадили на рыцарское копье и подперли двумя другими; кошмарный треножник поставили на открытую повозку, которую медленно и торжественно катили по улицам захваченные в плен жители предместий. Несчастный отец города, не столько умирающий, сколько попросту издыхающий, словно насаженный на палочку червяк, до последнего мгновения своей жизни мог видеть, что делают с его городом солдаты и обозная прислуга и даже некоторые рыцари. Улица, по которой когда-то ехала к рыночной площади взволнованная тысячница Тереза, стала площадью казни, где горожан заставляли мучить и убивать друг друга. Люди поджигали собственные дома и загоняли в пламя соседей. К ярости завоевателей, в Акалии почти не оказалось молодых и здоровых женщин — догадавшись, какая судьба их ожидает, они бежали из города, порой унося с собой лишь то, что могли унести. Из какого-то переулка выволокли сумасшедшую, глупо улыбающуюся девушку; обозные слуги попросту ее растерзали, так как каждый тащил добычу в свою сторону. Упившийся награбленным вином прислужник даже не заметил, что посреди улицы, среди пожаров и дыма, он насилует труп без руки и вырванными вместе с кожей волосами. Пламя охватывало все новые дома; в них редко попадались достойные внимания трофеи, впереди ждали многочисленные купеческие склады, из которых владельцам мало что удалось спасти, так что можно было жечь почти все без разбора. В прекрасном городе, который столько повозок отдал солдатам, исполняя просьбу коменданта своего гарнизона, не нашлось их в достаточном количестве, чтобы вывезти имущество самых состоятельных жителей…

Среди вездесущих пожаров и всеобщей резни с уважением отнеслись только к одному-единственному месту. Рыцарь, во главе своих людей ворвавшийся в казармы гарнизона, увидел заполненные десятками и сотнями раненых большие солдатские помещения. Огромный лазарет, где горстка едва державшихся на ногах людей готова была снова вступить в бой, защищая тяжелораненых товарищей. Рыцарь постоял в дверях смердящей болью и ранами комнаты, наконец с лязгом опустил руку в железной перчатке на грудь, без единого слова повернулся и вышел. Прошло немало времени, прежде чем казармы гарнизона обнаружили снова — но на этот раз это была банда обозной прислуги, которую не возглавлял мужчина чистой крови. Беззащитные солдаты империи присоединились к великому легиону, которому предстояло слиться с Полосами Шерни, поглотившими душу их отважной командующей.

Город был уничтожен — и больше уже не мог воскреснуть. Умерла еще одна легенда — независимое от всех провинций Тройное пограничье, где соприкасались Армект, Дартан и Громбелард.

Когда горели первые дома на заставах Акалии, из столичного Королевского квартала выходили на бой отряды ее высочества княгини-регента. Сама княгиня, в коричневом военном платье и позолоченном чешуйчатом панцире, все еще сидела во дворце, не в силах решиться покинуть стены, которые она не любила, в которых плохо себя чувствовала, но которые, однако, должны были стать ее домом. В последний раз она вышла в сад, ибо ей нужно было еще кое с кем поговорить… Среди стволов сосен, в полумраке, ее ждали тени великих воинов из княжеского рода рыцарей королевы, имена которых она прочитала на надгробных табличках, найденных на кладбище в пуще.

Никто не видел в леске за дворцом отряда мертвых рыцарей, но все чувствовали, что княгиня не одна. О том знали Жемчужины, знал мудрец-посланник, знал даже магнат из Дома А. Б. Д.

Молодая девушка, когда-то стиравшая в ручье груды грязных рубашек, разговаривала со старым добрым князем, которого она не осмелилась называть супругом.

— Ваше высочество, — тихо говорила она, касаясь рукой шершавого ствола сосны, — скажи, прошу тебя, чего я не сделала такого, что обязательно нужно было сделать? Ведь я знаю, что ты во мне не ошибся, ибо я не могла отдать Дартану больше, чем отдала. Я не королева Роллайна, но я могла бы сесть на ее трон. Почему мне не удалось? Откуда берется это бессмертное могущество Армекта, края, который, лишенный всего, в состоянии принять любой вызов? Есть ли ответ? Будет ли еще когда-нибудь королева Роллайна? Появится ли она где-нибудь, может быть, точно так же в Добром Знаке? Мудрец Шерни сказал, что Роллайна возникла из мечты рода великих рыцарей… Этого рода уже нет, но я тоже о ней мечтаю, ваше высочество. Удастся ли мне сделать так, чтобы она вернулась снова, умнее и сильнее, чем я?

Князь молчал, но бродящей среди деревьев Эзене казалось, что она ощущает на волосах прикосновение его руки. То самое прикосновение, направившее обычную невольницу к мечте, о которой не смел даже думать никто иной под небом Шерера.

— Прости меня, ваше высочество. Я очень полюбила этот… неудачливый край, который должен был стать моим. Я очень хотела, но… Не удалось.

Скрытые в лесном полумраке рыцари молчали. Госпожа Доброго Знака не нашла утешения, но и не услышала ни одного осуждающего слова. Тени великих воинов могли заглянуть в глубь души, и было ясно, что эта молодая женщина, неудавшаяся жизнь которой, возможно, подходила к концу, не лжет. Она сделала все, что было в ее силах; все, чего от нее требовали. Она любила их Золотой Дартан и верила, что сядет на трон, чтобы сделать его еще прекраснее и лучше.

В маленьком леске за дворцом дартанских монархов этим утром умерла мечта о прекрасной королеве — но тотчас же родилась новая. Это была бессмертная мечта, вернее, много раз воскресавшая заново.

Отряды ехали через город. Впереди шел великолепный Малый отряд Дома его благородия К. Б. И. Эневена, за ним Поток — один из трех, выделенных в свое время Йокесу в качестве поддержки. В предместье ждал маленький отряд К. Д. Р. Васанена — эти рыцари взяли себе заслуженное имя Верных.

Два ехавших из Королевского квартала отряда с трудом пробивались сквозь толпу. Неизвестно, кто и когда распространил известие о предстоящей битве, но о ней знали все. Рыцари и солдаты княгини-регента, которых приветствовали со всех сторон, слушали неумолкающие одобрительные возгласы. Его благородие И. Н. Эйенес, командовавший Малым отрядом Дома, вскоре понял, что не может двигаться дальше. Толпа росла, идя следом за отрядами, явно желая увидеть сражение у стен столицы. Рыцарь развернул назад ко дворцу треть Потока с сообщением, что княгиня должна немедленно присоединиться к своему войску, поскольку с небольшим сопровождением она просто не сумеет покинуть столицу.

В то же самое время в Роллайну входили через ворота Госпожи Сейлы запыленные всадники на загнанных конях — отряд тыловой стражи, один из двух легких, усиленный несколькими десятками солдат отрада передовой стражи, которых удалось забрать с курьерского тракта. Легковооруженные воины, предназначавшиеся для прикрытия главных сил и борьбы с вылазками врага, сидели на самых выносливых и быстрых конях, какие имелись в распоряжении войска Доброго Знака. Они не были столь устойчивы к тяготам, как кони имперских лучников, но выдержали многомильный переход. Сборный легкий отряд двигался по совершенно пустым, почти вымершим улицам — почти все население города устремилось к воротам Госпожи Делары.

Неизвестно, что стало причиной подобного чуда — улыбающаяся женщина с иссиня-черными волосами, которую простонародье видело только однажды, стала его любимицей. Суровые законы против преступников, которые она ввела? Слухи и необычные рассказы, распространявшиеся в корчмах и перед будками лавочников? Скорее всего, улыбка, искренняя и настоящая, с какой никогда не обращалась к простому люду ни одна из дам Домов Роллайны. Въезд княгини в столицу оброс настоящей легендой, о ее доброте и дружелюбии, которые она питала к людям, рассказывали невероятные истории. Сколько раз кто-то видел княгиню, когда она разговаривала где-то с кем-то, неведомо где и с кем… Сколько раз кто-то узнавал ее волосы, когда она в сопровождении небольшого эскорта ходила среди обычных людей, спрашивая, как у них дела… Гордая и роскошная Роллайна, богатая и капризная, нуждалась в собственных мифах, вернее, у нее уже был прекрасный миф, который следовало очистить от вековой патины. Жители города впервые с незапамятных времен чувствовали, что их прекрасная столица получила настоящую властительницу, занимающую надлежащее ей место. В скопище людей, улиц и домов словно вдохнули душу — легендарная королева вернулась. Все в это горячо верили, ибо как же прекрасна была подобная вера!.. Никто не слушал сплетен, будто существует заговор против княгини-регента; казалось невозможным, что кто-то может предать властительницу, которую город уже считал законной королевой.

Но королева не в состоянии была воспользоваться энтузиазмом и преданностью народа, она не в состоянии была даже его заметить… Мечтая о чем-то своем, Эзена не подумала, что и у обычных людей могут быть свои мечты, свои сны о великолепии и могуществе, сны о собственном Дартане. Неудивительно, что ничего не вышло у капризной и высокомерной Анессы, готовой плести интриги со знаменитостями, когда следовало наклониться и посмотреть вниз, где несколько десятков тысяч людей готовы были тотчас же растерзать изменников, стоило их им только показать. Но и громбелардский мудрец-историк, засмотревшись на необычную женщину, никого и ничего больше не видел. И теперь удивленные и сбитые с толку, ничего не знающие о войне люди шли посмотреть на предстоящую битву, понимая, что верные их госпоже войска должны прогнать прочь какие-то отряды, наверняка армектанские, ибо давно было известно, что имперская конница подходит к самой столице.

Нечто странное случилось в Золотом Дартане, Первой провинции Вечной империи. Нечто весьма необычное родилось в самом сердце края, в самой его столице. Богатый народ, всегда живший под властью далекого — и доброго — властителя из Кирлана, в одно мгновение отступился от него, обратив все свои чувства к прибывшей ниоткуда, как недавно сказал императорский представитель, но своей собственной властительнице. Что такого произошло в Дартане, что простые люди сразу же захотели быть у себя дома, быть дартанцами, подданными дартанского монарха, а не армектанского императора? Никем не угнетаемые, еще недавно находившиеся под защитой легионеров, которые хоть и носили на груди серебряные звезды, но были из числа их самих, они вдруг выбрали войну — правда, далекую, несколько непонятную и нереальную, отвергнув вечный мир в границах Вечной империи.

Окруженная солдатами Потока, княгиня-регент ехала к своим отрядам под несмолкающий рев восторженной толпы, не веря собственным ушам, ошеломленная и почти испуганная, а прежде всего подавленная ощущением вины, что она о чем-то забыла. Она потеряла нечто великое, а может быть, величайшее. Она забыла, кто приветствовал ее на улицах, когда она въезжала в Роллайну; забыла, кому она впервые улыбнулась, сначала расчетливо, а потом совершенно искренне. Она предпочитала разговаривать с мошенниками, бросая им рыцарский вызов, возможно, даже платить за неохотную поддержку, вместо того чтобы прийти к людям, которые с радостью и даром выставили бы ради нее пятитысячную армию вооруженных за счет города кнехтов — так же, как в другом городе другие, но похожие люди исполнили просьбу любимой тысячницы. В одном ряду встали бы сыновья столичных ремесленников, мелких урядников и купцов, повинуясь приказам выбранных из своей же среды офицеров. Они пришли бы на зов, в небогатых кольчугах и на некрасивых лошадках, бедные мужчины чистой крови, готовые под знаменем королевы Дартана завоевать для себя рыцарские плащи и перстни. Рядом с ними встала бы вся беднота, для которой никогда не было места в имперских легионах, — сотни и тысячи нищих, но в основном честных людей, готовых признать обязанности и дисциплину, служить за одно лишь содержание и пару серебряных монет месячного жалованья, ибо это серебро и немного оторванного от собственного рта солдатского хлеба они могли отдать женам на прокорм детей. Княгиня не смогла бы получить из этих добровольцев опытную полевую армию, но в течение недели выставила бы могучий столичный гарнизон, готовый защищать Роллайну и саму властительницу от кого угодно. Имея живущее в собственных домах сильное местное ополчение, она могла сидеть у себя во дворце и смеяться над рыцарскими отрядами в предместьях, которые по первой же ее прихоти были бы разогнаны на все четыре стороны. Стоило ей позволить, и от изящных белых домов-дворцов не осталось бы камня на камне, а сознающие это столичные магнаты заискивали бы как перед своей властительницей, так и перед народом — и не было бы никакой группировки Справедливых. Вместо нее были бы новые отряды на службе княгини-регента. Но Эзена этого не заметила, разговаривая только с рыцарями, видя себя во главе великих Домов и родов и забыв о миллионах обычных людей, населявших ее Золотой Дартан.

Теперь было уже слишком поздно, чтобы воспользоваться мощью стихии. Простонародью не хватало предводителей. Никто не пришел к этим людям, не показал им великий Дартан, славу прекрасной столицы — их собственного города, который должен был стать равным Кирлану. Никто не рассказал об одинокой властительнице, покинутой и преданной магнатами, желавшими лишь туже набить свои кошельки. Ее королевское высочество могла лишь молчать, с опущенной головой двигаясь среди влюбленных в нее толп.

И тем не менее присутствие этих толп произвело кое на кого немалое впечатление. Ибо не только княгиня-регент забыла, что Золотая Роллайна состоит не из одних только белых дворцов… Отряды Справедливых, идущие на луга за предместьем Четырех Всадников, тоже провожали приветственными возгласами, так же как Малый отряд Дома и Поток, и точно так же за ними тянулись толпы, желавшие увидеть битву. Но все приветствия звучали в честь княгини; никто из идущих на бой рыцарей не слышал своего имени и никто не осмелился бы признаться, против кого он идет сражаться. Сидевшие на боевых конях воины, с копьями в руках и конными арбалетчиками за спиной, смотрели прямо перед собой — ибо иначе им пришлось бы смотреть на несметные толпы, которым вскоре предстояло стать свидетелями их триумфа. Дартанский мужчина чистой крови мог презирать толпу, но толпа эта, однако, существовала. Где-то на дартанско-армектанском пограничье железные полки Доброго Знака сейчас предавали огню деревни, которые Вечная империя не сумела защитить. Известия об этом уже достигли Роллайны, и рыцари Справедливых задавали себе вопрос, сумеет ли империя, которая не защитила армектанские деревни, защитить другие, принадлежащие дартанским союзникам. Но больше всего страха нагоняли именно приветствовавшие княгиню улицы, на которые чуть позже им предстояло вернуться, волоча за собой труп той же самой княгини или ведя ее связанную. Улицы эти были рядом — не где-то там, далекие… нереальные… Они были здесь. И в отрядах, идущих с предместий на луга, трудно было найти хоть одного человека, который не спросил бы себя: куда, собственно, ему ехать после победоносной битвы? Ибо разум подсказывал только один ответ: куда угодно, лишь бы как можно дальше и как можно быстрее.

Уже на лугах под городом возглавлявший своих рыцарей Т. И. Сенерес, вождь группировки Справедливых, которого два дня назад вызвал на бой Васанен, принял гонца, прибывшего от одного из отрядов. Его командир, желая сократить себе путь, поехал через город и докладывал, что опоздает на поле боя, так как его всадники увязли в толпе и единственный выход — прорубать себе дорогу. Сенерес отправил гонца назад с требованием поспешить, но вместе с тем предостерегал от необдуманных поступков; однако он, в сущности, понимал, что значит это «опоздание на поле боя»… Он начал подозревать, что вскоре получит подобные же донесения от командиров остальных отрядов и явится на битву во главе своих трехсот пятидесяти всадников. Но ему и самому было ясно, что шутки кончились. Могло оказаться, что, победив на лугах, он сразу же после этого будет вынужден резать горожан на улицах Роллайны. Гордый мужчина чистой крови не боялся толпы и был уверен, что рыцари под его руководством разгонят ее за полдня. Но вместе с тем он предвидел, сколь далеко идущие последствия это может иметь.

Вопреки опасениям, отряды один задругам появлялись на лугах, и под конец не хватало только одного, того самого, который застрял посреди города. Его благородие Сенерес начал готовить свое войско к сражению, расставляя «острия» в шахматном порядке. Под его началом было две тысячи хорошо вооруженных людей. Напротив выстраивались, тоже «остриями», два сильных отряда Эневена, маленький отряд Васанена и легкая конница Доброго Знака, о прибытии которой командир Справедливых узнал только сейчас. Его обеспокоили эти появившиеся ниоткуда всадники. Войска Доброго Знака должны были находиться под Лида Айе… но легкий отряд, черно-белое знамя которого было ему прекрасно знакомо, отряд, который еще недавно стоял под Роллайной, и, как ему казалось, вместе со всеми пошел под Лида Айе, оставался рядом с княгиней, явно исполняя роль охраны. Могли ли следом за этим легким отрядом подойти другие? А может, уже подошли и стояли наготове под прикрытием ближайшего леса? Сенерес тотчас же начал опасаться, не заманили ли его в ловушку. Ловкая интриганка, которую он неосмотрительно недооценил, навязала ему время и место сражения — он все более отчетливо это ощущал. Он не мог проиграть, имея двукратный численный перевес, но возникал вопрос, есть ли у него этот перевес на самом деле? Чем больше он думал об обстоятельствах, в которых ему был брошен вызов, тем больше укреплялся в уверенности, что княгиня-регент действовала по тайному расчету. Ведь никто в здравом уме не рвался бы на битву с вдвое более сильным противником!

Из предместий хлынуло настоящее людское море, которое начало растекаться по лугам. Эти люди пришли увидеть зрелище, суть которого, однако, все меньше понимали. Неясно было, почему небольшое рыцарское войско выступало против вдвое большего или хотя бы какие отряды кому принадлежат. Все хотели видеть княгиню и замечали ее то тут, то там. Мальчишки вскарабкались на торчавшие среди равнины деревья, ветви которых сгибались, словно под тяжестью спелых плодов. Его благородие Сенерес не в силах был принять решение о начале битвы; вместо этого он лихорадочно размышлял, каким образом проверить, не рванутся ли на помощь самозваной регентше страшные войска Сей Айе. Его не оставляло ощущение, что из-за видневшегося на горизонте небольшого холма, через который вела дорога из Роллайны в Армект, вот-вот появятся железные, закованные в лучшую на свете броню отряды. Сенерес не питал никаких иллюзий; он знал, что военная подготовка его рыцарей не идет ни в какое сравнение с подготовкой солдат госпожи Доброго Знака.

На тот же самый холм, что и Сенерес, смотрела несчастная Эзена.

Княгиня не могла примириться с тем, что увидела на улицах. Она сидела в своем холодном и пустом дворце, в обществе одних лишь Жемчужин и нескольких верных друзей, в то время как достаточно было выйти за порог дома, пусть даже вместе с Хайной, чтобы почувствовать себя в полной безопасности среди моря радостных людей. Она могла пойти на рынок, как обычная девушка, и сама покупать свои любимые яблоки; могла поторговаться за цветную полосу материи, изображающую солдатскую накидку. Почему она смеялась над этими тряпками, вместо того чтобы ощутить в них поддержку войны, которую она вела? Они вовсе не изображали мундиры легионеров империи! Почему ей не пришло в голову — хотя бы тогда, когда она ехала на совет группировки Справедливых — сойти с коня, сбросить за спину капюшон, скрывающий волосы, и купить себе такую накидку, среди всеобщего шума и восхищенных возгласов людей, видевших рядом с собой свою королеву? Она пыталась запрячь в работу целые фаланги гнусных урядников, вместо того чтобы воспользоваться энтузиазмом народа, готового исполнить любой ее каприз. Будучи одинокой в холодном дворце, она могла найти на рынках Роллайны все то, чего ей так не хватало: искренние улыбки, разговоры с простыми девушками, к которым когда-то принадлежала и она сама…

Княгине хотелось разрыдаться от жалости, понимая, что исправить что-либо уже невозможно. Когда-то она поклялась себе, что плакать не будет, но сейчас, перед последней битвой, она сожалела о всей своей неудавшейся жизни. Вскоре трем ее верным отрядам предстояло столкнуться с вдвое более сильным противником — прекрасное, но никому не нужное, ведущее в никуда геройство. Она нашла ответ, который не дали ей тени великих рыцарей. Почему ей не удалось? Потому, что у нее было все: верные войска, друзья, незаслуженная любовь своих подданных… и все это она растратила впустую.

Больше не было ее высочества К. Б. И. Эзены, княгини-регента, госпожи Доброго Знака. Бедная девушка обрела свое место — место дешевой невольницы, которая почувствовала себя кем-то великим и тотчас же забыла, что великие дела чаще всего вершат именно маленькие люди — такие, как она сама. Достаточно оказать им доверие, позволить о чем-то мечтать… Видеть сны и мечтать! Мудрый князь Левин поверил и позволил мечтать невольнице.

Теперь невольнице снился последний, смешной сон. Сон о своем прекрасном и верном войске, которое ей когда-то вверили. Сон о солдатах, которые где-то там, далеко, выбивались из последних сил, чтобы только успеть — но не успели. Эзене снились великолепные отряды Трех Сестер, Ста Роз и Первого Снега, Серый, Голубой и Черный отряды. Прекрасный отряд Дома, который столь недавно привел свою госпожу в Роллайну.

И только один раз, один-единственный раз за всю войну, сон ее сбылся… Может, Непостижимая госпожа Арилора, хотя и рожденная в Армекте, могла обратить свой взор к каждому, кто ей верно служил? Ни одно военное чудо никогда не возникало ниоткуда, за ним всегда стоял приказ командира и усилия солдат.

На отстоявшем на четверть мили холме, через который вела дорога, что-то замаячило. Княгиня, с отчаянно и болезненно бьющимся сердцем, не сразу поняла, что это два всадника, державшие трепещущие отрядные знамена… Они остановились, покачивая полотнищами на тяжелых древках, словно хотели что-то показать, дать понять… может, лишь то, что они вообще есть? Справа и слева от них вскоре начали появляться другие всадники. Не останавливаясь на вершине холма, они спускались по пологому склону, направляясь в сторону небольшого войска под городом. По дороге и рядом с дорогой, тяжелой рысью или просто шагом, ехали солдаты двух отрядов: Серого и Черного. Княгиня не знала, как выглядел их переход. Она не видела людей, которые целые мили преодолевали пешком, рядом с идущими рысью лошадьми, садясь на них только для езды галопом или шагом. Она не видела, как на коротких привалах солдаты разговаривали со своими четвероногими друзьями, убеждая их, что нужно бежать дальше. Она не видела копейщика, который плакал над своим заезженным насмерть могучим конем, не сумевшим вынести тягот перехода. Не могла она видеть и людей, которые оставляли на дороге хромающих лошадей, хватались за стремя кого-то из товарищей и просто бежали — до тех пор, пока хватало сил. Под Роллайной собиралась армия теней — измученные до предела лошади, на которых сидели едва живые воины, прикрытием которым служили лишь кольчуги, а оружием — мечи на боку. Люди эти не представляли никакой ценности, но они пришли не затем, чтобы победить… Они пришли, чтобы сражаться и погибнуть рядом со своей госпожой, ибо госпожа когда-то от них этого потребовала. Эзена узнала, какой вес имеет слово королевы. Нельзя было безнаказанно заявлять: «Они все должны погибнуть, сперва они, и только потом я!» — ибо слова эти обладали реальной силой. Подходили группы и группки, подъезжали одиночные солдаты из двух обескровленных убийственным маршем, смешавшихся друг с другом знаменитых отрядов, и каждый из них смотрел на княгиню-регента в золотом чешуйчатом панцире с гордостью и вместе с тем с надеждой, что будет замечен, что госпожа улыбнется, быть может, только взглянет, сделает едва заметный жест… Но княгиню никакая сила не могла удержать на месте; едва живая от волнения женщина поторопила коня и выехала навстречу, солдаты на ходу отдавали ей честь, и все могли увидеть, что по щекам их госпожи текут слезы. С холма все еще съезжали или сходили, ведя коней под уздцы, солдаты Серого и Черного отрядов, когда рядом с двумя знаменами расцвело третье — бело-лиловое. Последнему из отрядов Большого Штандарта, отряду Первого Снега, давали худших лошадей, чем Серому и Черному, которые постоянно несли службу рядом с госпожой Сей Айе. Под Роллайной появилась лишь горстка этих еще недавно прекрасных солдат, теперь покрытых потом и пылью, без украшавших коней попон, в серо-коричневых, уже не бело-лиловых, мундирах. Их товарищи должны были еще подойти, но несколько десятков всадников на самых лучших конях явились на бой вместе с двумя первыми отрядами.

О чем думал стоявший напротив вождь группировки Справедливых? О том, сколь позорно он позволил себя провести? Если так, то он ошибался, ибо никто не мог учесть невозможного. Сам комендант Йокес, хорошо знавший, чего стоят его солдаты, был уверен, что на бой они не явятся. Но эти люди вовсе не подсчитывали шансы, им было все равно, как далеко находится Роллайна. Вопреки здравому смыслу и даже вопреки рассудку они решили бежать до тех пор, пока не добегут.

Появление отрядов Сей Айе произвело впечатление не только на вождя рыцарей Справедливых. Из улочек предместья выехал сплоченный, очень сильный отряд, выстроившийся в длинную колонну. Ехавшие по трое запоздавшие конники седьмого отряда Справедливых прибывали на поле боя. Отряд, все еще в походном строю, несколько разделился, поскольку его голова пошла рысью. Командир указал место и начал выстраивать подчиненных в «острие». Что бы ни думал его благородие Сенерес, стоявший во главе шести взбунтовавшихся отрядов, это никак не могло изменить положения дел… У него уже не было численного перевеса, и притом он командовал неопытными в бою, растерянными, упавшими духом воинами, которые сперва видели толпы на улицах, потом прибытие подкрепления для княгини, и в довершение собственный отряд, присоединяющийся к ее рядам. Слышны были отдаленные крики и приветственные возгласы; войско противника несколько смешалось, так как многие не смогли удержаться и покинули строй, чтобы обнять новых союзников или просто посмотреть вблизи на твердых как железо солдат Сей Айе — людей, которые с края света готовы были прибежать на помощь своей госпоже.

Вскоре вновь началось движение. К середине поля двигалась небольшая группа всадников, в центре которой сверкала покрытая золотом чешуя. Молчаливые ряды войск Справедливых все отчетливее видели окруженную несколькими рыцарями молодую женщину, на лице которой виднелись следы пережитых волнений. Потом увидели кое-кого еще… За спиной женщины ехал без доспехов и оружия подавленный шестидесятилетний мужчина, прекрасно знакомый рыцарям, — тот, с кем еще недавно, через посредство тайных посланцев, вели переговоры, обсуждали условия перемирия. Представитель императора, символ могущества и значения империи…

Свита остановилась в полутора десятках шагов перед стоявшим неподвижно вождем Справедливых. Женщина глубоко вздохнула и явно хотела произнести нечто весьма важное… но, возможно, неожиданно для самой себя крикнула слегка дрожащим, но отчетливо прозвучавшим голосом:

— Что вы тут делаете, на той стороне поля битвы? Идите со мной! Ничего еще не потеряно, мы можем быть все вместе! Ведь вместе мы сможем… все!

Слова ее были страстны и искренни.

Один из сопровождавших ее рыцарей снял шлем и швырнул его за спину. Каждый смог увидеть лицо лысого воина из Дома К. Д. Р. Рыцарь, направляясь к вождю вражеской группировки, похоже, искал подходящие слова, вернее, вспоминал речь, которую заранее составил, пересекая равнину между войсками. Усилия отважного рубаки, но скверного оратора, были хорошо заметны, но никому не показались смешными. У Васанена был сильный и громкий голос.

— Сенерес! Я отказываюсь от того, что сказал в твоем доме, и ты знаешь, что я делаю это не из страха перед тобой! Есть дела поважнее, чем гордость одного рыцаря! Не хочу видеть в тебе врага, предпочитаю товарища! Вот моя рука! Прими ее!

Вождь Справедливых знал, как многого стоили эти слова Васанену. Но он произнес их в присутствии сотен людей, которые уже не строились в грозные «острия», но собирались отовсюду, желая все увидеть и услышать. На их глазах творилась история. И как же по-дартански выглядело это еще не залитое кровью поле битвы, где между вражескими войсками заново начинались переговоры!.. Прежде всего, однако, гордые воины Справедливых прекрасно понимали, что их дело (справедливое или нет) в любом случае не проиграно окончательно… Т. И. Сенерес не видел вблизи солдат Доброго Знака и не мог оценить, в каком состоянии они явились на бой. Зато он отлично понимал, что может воспользоваться только что открытой дорогой и пойти по ней без ущерба для собственной чести — или потерять все, проиграв битву, на которую он был бы вынужден силой гнать своих рыцарей. Вопрос в том, удалось ли бы воплотить это намерение в жизнь…

Заставив коня сделать несколько шагов, вождь рыцарей Справедливых, среди глухой тишины, наступившей в рядах его войска, медленно и торжественно протянул руку в стальной перчатке и соединил ее с так же закованной в броню протянутой рукой К. Д. Р. Васанена. Лязгнуло железо о железо, и, прежде чем этот объединяющий их звук смолк, магнат соскочил с седла и подошел к княгине.

— Ваше королевское высочество, — сказал он, — каждый порой ошибается, но следует дать ему возможность исправить ошибку. Я ошибся и не стыжусь в этом признаться. Мне хватает смелости, и у стоящих здесь рыцарей ее тоже достаточно. Мы хотим снискать славу, встав против солдат с серебряными звездами на груди. Если только ты поведешь нас, госпожа, мы докажем, что нам чужд страх.

Две тысячи человек, которые вовсе не желали бессмысленно умирать, проклинаемые десятками тысяч возбужденных жителей столицы, разразились столь радостными приветственными возгласами, на какие способны только мошенники, чье жульничество только что осталось безнаказанным. Княгиня неожиданно искренне рассмеялась, утерла глаза и наклонилась в седле, на мгновение коснувшись железного плеча нового союзника. Потом подняла руку, приветствуя свои новообретенные отряды, и повернула к линии верных ей войск, ведя за собой смешанную толпу все еще кричащих «виват!» людей. К едущим начали присоединяться сперва одиночные всадники, потом группки и наконец целые отряды. Два войска в сверкающих доспехах братались на лугах возле города. Но княгиня предпочла поехать дальше, к самым запыленным, грязным и хуже всего вооруженным воинам из всех, какие у нее были. Она хотела быть вместе с солдатами своего Большого Штандарта, которые явились к ней словно во сне под пристальным взглядом Непостижимой. Она не могла обратиться к каждому лично, вместо этого подъехала к одному из простых вояк, наклонилась в седле и обняла его как сестра, а потом поцеловала в запыленный лоб, на котором пот прочертил узкие полоски. Солдаты толпились со всех сторон; ясно было, что они готовы прямо сейчас двинуться дальше и ехать туда, где смогут служить своей прекрасной госпоже.

Бескровная битва под Роллайной, которую предстояло описывать летописцам, а восстанавливать в памяти — историкам Шерера, битва, в которой было полностью уничтожено более сильное войско, означала решающий перелом в войне.

Княгиня не сразу вернулась во дворец. Сперва, в окружении восторженной толпы, которая почти несла ее вместе с конем, она поехала на рынок, где долго выбирала для себя забавную узкую цветную накидку, которую можно носить поверх платья.