День клонился к вечеру, приготовления к турниру заканчивались. Раны солдата и разбойницы тщательно обработали, перевязали. В отличие от девушки, рана которой была поверхностной, Маведер чувствовал себя значительно хуже. Каждое резкое движение отдавалось болью в боку, открывалось кровотечение, пусть и не опасное для жизни, но беспокойств это прибавляло. Впрочем, гвардеец плевал на это.

Правила поединка были установлены заранее. Они были предельно просты. Противники выбирали вооружение по собственной воле и желанию. Они выбрали одно и то же, словно сговорились: арбалеты, мечи и ножи. Солдат не стал надевать шлем, считая это излишним.

Всех пленников известили о готовящемся поединке и его цели. Затем Маведер и Кага предстали перед Оветеном.

— Прежде чем вы начнете, я хочу кое-что сказать, — промолвил армектанец. — Особенно тебе, солдат. Судьбе было угодно, чтобы наши пути пересеклись именно так, а не иначе. На то воля Шерни… Ничего уже не изменить.

Гвардеец склонил голову.

— Я не умею красиво говорить, господин, — сказал он, возможно, более неприветливо, чем сам того хотел, — скажу только, что обиды своей не скрываю. Справедливость требовала, чтобы ты вернул мне и моим людям свободу без каких-либо условий. Но ты поступил иначе, а это несправедливо. Правда, благодаря этому у меня появился шанс взять в плен величайшего разбойника Гор. Я удовлетворен. — Маведер насупился. — У каждого в жизни бывает великий момент. Вот и мой час наступил. Спасибо тебе, господин. Но я благодарю тебя только от собственного имени, потому что, если я погибну, моих людей пустят в расход. Им ты не дал ни единого шанса выручить собственную жизнь, а ведь я могу и проиграть. У них ты должен просить прощения.

— Сделай, как он говорит, — тихо произнесла разбойница на своем ломаном Кону, — потом поздно будет.

Оветен вскинулся на нее:

— Пусть смерть к тебе придет, хоть это и не в моих интересах. Не стоишь ты того, чтобы сражаться с имперским солдатом.

Он показал окружавшим его серебряную монету, затем положил ее на плоский камень, достал меч и рубанул по монетке одним ударом. Половинки разлетелись в разные стороны.

— Найдите их, — сказал Оветен, убирая меч в ножны. — Утром последний срок, когда один из вас принесет мне обе половинки. Свободны.

Противники смерили друг друга взглядом. Девушка нарочито показала Маведеру арбалет, щелкнув пальцами, будто нажала на спусковой механизм оружия. Дерзко ухмыльнулась и скрылась во мраке. Гвардеец немного постоял и двинулся в противоположную сторону.

Охотница и Рбит молча сидели рядом. Бадорский гвардеец рядом с разбойницей казался настоящим гигантом, однако армектанка лучше кого-либо знала, что в подобном поединке ни сила, ни рост значения не имеют. Что они против стрелы? Конечно, может дойти и до рукопашной, но вряд ли дойдет.

Кот развалился на боку, с напускным безразличием ожидая исхода. Девушка чувствовала, что это спокойствие — видимость. Как бы он ни доверял своей подчиненной, так или иначе, речь шла о его жизни. Даже у кота-гадба она единственная.

Подошел Оветен.

— Уже за полночь, — сказал он.

В ответ лишь молчание. Тогда он устроился рядом.

Никто все еще не спал в лагере. Даже люди Оветена, хотя и не их судьба сейчас решалась, были слишком возбуждены, чтобы отдыхать. Они вели тихие беседы, рассевшись группами.

Время шло, ничего не происходило, народ наконец начал расходиться в поисках укрытия от пронизывающего ветра. То один, то другой, завернувшись в плащ, постепенно засыпал. Голоса понемногу стихали.

Все, что можно сказать, было уже сказано.

Задремал и Оветен. Глаза слипались, голова клонилась на грудь, вдруг он вздрагивал, тер лицо, чтобы проснуться, оглядывался кругом, не сразу соображая, где находится, но над ним было темное небо Громбеларда, а не родного Армекта. И совершенно нельзя было вычислить, который час.

— Скоро рассвет, — лениво произнес Рбит, видя, что армектанец не в силах определить этого сам.

Оветен потер лицо и, отыскав во мраке очертания фигуры спящей проводницы, негромко спросил:

— Почему так долго? Мне начинает казаться, господин, что твоя юная подружка, как бы это помягче сказать, сбежала.

В темноте сверкнули два кошачьих зрачка.

— Только не говори ей этого, когда она вернется. Можешь обвинить ее в чем угодно, только не в трусости и лжи. За такие слова люди и те готовы в горло вцепиться, а что говорить о громбелардской кошке?

— Что ты имеешь в виду, господин?

— То, что сказал. Порой рождаются мужчины, наделенные душой женщины, случается и наоборот, разве не так, господин? А бывает, что рождается человек, обладающий душой кота. Эта девушка — кошка, армектанец.

Удивленный Оветен молчал.

— Если хочешь, — продолжил Рбит, — я расскажу, что там происходит во тьме. Кага действует так, как делал бы я, будь на ее месте. Она очень терпелива — это для начала…

— Где-то во мраке, — немного помолчав, снова заговорил кот, — кружит солдат с арбалетом наперевес, считая себя опытным разведчиком. Он уже дважды тайком пробирался через лагерь. Никто, кроме меня, его не видел и не слышал. Да, было именно так, — добавил он, чувствуя удивление армектанца. — Он осторожен, внимателен и бдителен, но чересчур волнуется и очень устал. Ему сильно досаждает рана.

— О Шернь… — прошептал Оветен.

— Кага неотступно идет по его следу, водит по кругу и не дает ни минуты отдыха. Стоит солдату на мгновение присесть, рядом падает камень или лязгает железо. Гвардеец, вынужденный пребывать в постоянном напряжении, движется дальше. Так тянется почти всю ночь. Кага не хочет рисковать; давно могла бы выстрелить, но темнота застилает цель. Поэтому она будет ждать вплоть до самого рассвета, когда солдат будет падать с ног от усталости. Тогда она и появится перед ним, а он от радости, что наконец ее видит, сразу же выстрелит, не желая терять, может быть, единственного шанса. Возбужденный и разгоряченный, он наверняка промахнется. Арбалет перезаряжается долго. Так что…

— О Шернь!.. — тихо повторил Оветен.

— Если бы на ее месте был я, — добавил кот, — я тоже сначала измотал бы соперника. Потом выдрал бы ему глаза, в подходящий момент прыгнув на него сзади и сломав шею. Или, может быть, перегрыз глотку. Кага, правда, не умеет двигаться так тихо, как я, да и хуже меня видит ночью. Поэтому поединок закончится иначе.

— Значит…

— …у гвардейца практически нет никаких шансов. Здесь не было никакого обмана: оба согласились с условиями поединка, и каждый рассчитывал на собственные силы. Вот только моя заместительница — на самом деле кошка. С самого детства, вместе со своими товарищами-котами она училась нападать из засады. И почти всегда — ночью…

Начавший моросить дождь превратился в обычный утренний ливень. Крепко спавшая до сих пор армектанка проснулась и встала. Она посмотрела на восток, где небо медленно приобретало серый цвет рассвета.

— Светает… — пробормотала она.

Почти в тот же миг в той стороне, где находились пленники, разнесся пронзительный вскрик. Лагерь вскочил на ноги.

— Иди туда, — прорычал Рбит, внезапно утратив свое напускное спокойствие. — Ради Шерни, иди! Похоже, твои часовые заснули.

Оветен помчался туда со всех ног. Следом бросилась Охотница.

Пленных прирезали. Всех без исключения.

— Ваше… благородие!.. — всхлипывал от ужаса часовой. — Ради Шерни! Ваше благородие! Задремали, может, на минуту!

Оветен, не в силах сдержать ярость, выхватил меч, и на мгновение показалось, что он убьет провинившихся часовых, но он начал избивать их, держа клинок плашмя, скрежеща зубами от гнева. Он исступленно наносил удары и наверняка забил бы обоих насмерть, если бы меч не вылетел у него из руки. Тогда он повалил ближайшего к нему часового на землю и начал мутузить его ногами. Проводница с неожиданной для женщины силой оттащила его в сторону.

— Хватит! Хватит, говорю!

Оветен тяжело дышал. За его спиной солдаты молча смотрели друг на друга. Их лица казались серыми в бледных предрассветных сумерках.

Поколоченные часовые стонали.

Оветен протолкался сквозь своих и рванулся к коту.

— Это ты! — задыхаясь, начал он уже издалека. — Это ты мне подсказал… эту идею! Во имя Шерни! И я хотел… обычай моей страны… для кого? Для разбойников! Для убийц из-за угла! Будь ты проклят, кот!

Внезапно он как в землю врос.

Возле лежащего кота стояла, вытянувшись по стойке смирно, маленькая, как статуэтка, фигурка. Кольчуга Оветена звякнула, в грудь что-то шлепнулось.

— Половинки твоей монеты, лучник, — с вызовом произнесла девушка. Обе. Пленники были мои, так что я поступила с ними по своему усмотрению, как условились. А чего ты ждал?

Он сделал шаг навстречу. Девушка подняла арбалет.

— Убью! — предупредила она. — Что ты от меня хочешь? Не я придумала этот турнир.

— И не я… — просипел Оветен.

— Ты мне его предложил. Ты и никто другой. А теперь освободи моих. Гвардеец, — она показала рукой, — там. Может, еще жив. Спроси его про честность!

Вскоре нашли Маведера.

Он умирал. Под ключицей торчала тяжелая стрела. Она прошла навылет, пробив лопатку. Живот был рассечен мечом; гвардеец держал нутро руками.

Он открыл глаза, узнал Кагу, когда она присела над ним, пошевелил губами, выплевывая изо рта кровь.

— Зачем… таким хорошим воинам… — хрипло прошептал он, — друг друга…

Его рука дернулась; Кага накрыла ее своей ладонью.