4
Цепочка Барьерных островов, замыкавшая с востока Закрытое море, с незапамятных времен имела немалое военное значение. Небольшое пространство между островами легко было патрулировать и в случае необходимости перекрыть. Расположенный в середине архипелага Хогот не был самым крупным из Барьерных островов, но именно благодаря удобному расположению на нем разместился самый сильный в этих краях военный порт под названием Таланта. Когда-то здесь стояло несколько тяжелых эскадр главного флота Гарры и Островов, теперь же только одна, поддерживаемая собранной из разнообразных парусников эскадрой резервного флота. Команды на неухоженных кораблях были неполные — солдат не хватало, бросали службу и матросы, не выдержав отвратительной еды и низкой оплаты. В последнее время ситуация несколько изменилась, поскольку с Гарры начали поступать деньги — недостаточные, но, по крайней мере, уже не смешные. Раньше не хватало даже на нищенскую плату матросам и «мирное» — то есть почти символическое — жалованье морским пехотинцам. А ведь служба морских стражей была не та, что в гарнизоне, — этим солдатам, постоянно вступавшим в стычки с пиратами, полагалось военное жалованье.
Старая Таланта отличалась от Драна лишь размерами — Барьерные острова когда-то были частью королевства Гарры, и потому в их столице властвовала гаррийская архитектура, да и язык местных жителей больше напоминал чистый гаррийский, чем какой-либо из островных говоров. Если добавить, что порядки в Таланте были примерно такие же, как в Дране или Дороне, возникал образ города, похожего на упомянутые два, охваченного беззаконием, где каждый — само собой, кроме солдат и властей — делал что хотел. Все ждали войны, вернее, даже нескольких. Сперва восстания против империи, затем войны Дартана с Армектом, которая должна была решить вопрос о гегемонии того или другого народа, потом третьей, поскольку было ясно, что державы на материке оставят в покое освобожденное Гаррийское королевство лишь до тех пор, пока не решат все проблемы между собой. Перед лицом подобного будущего — да что говорить, во многом и настоящего, полного хаоса и беззакония, — любой человек, мечтавший о безопасной и спокойной жизни, собирал манатки и отправлялся по морю на материк. Пожар войны мог обойти стороной какой-нибудь всеми забытый армектанский или дартанский городок, но не самый большой военный порт на Островах. Оставались лишь те, кто хотел принять участие в приближающихся сражениях или был слишком беден, чтобы оплатить путешествие куда бы то ни было. А также нерешительные, верившие, что «как-нибудь обойдется», — люди-щепки, которых везде полно.
Нанятый за бесценок дом в Дране стоил целое состояние по сравнению с суммой, которую потребовал удивленный и слегка напуганный прибытием гостей домовладелец в Таланте. Полностью разоренный, он уже несколько лет в бессилии смотрел, как очередные наниматели благодарят и прощаются, безразличные даже к снижению платы, а новых нанимателей не видать. Прекрасная недвижимость постепенно приходила в упадок, а о том, чтобы сбыть ее, теперь можно было только мечтать. Уже основательно протекала крыша, которую не на что было починить. Смотревший на все это Готах, весьма неплохо знавший Шерер, лишь разводил руками и недоверчиво качал головой, глядя на вполне зажиточный и не дикий край, где квартиры сдавали почти даром, а кто-нибудь с солидно набитым кошельком мог с ходу покупать целые улицы. Двухэтажный дом стоил столько же, сколько невольница.
Но преимущество невольницы состояло в том, что ее можно было забрать с проклятой земли и увезти с собой…
Мудрец Шерни сидел в большой комнате, разговаривая с хозяином, который успел ему понравиться как человек честный, к тому же неглупый и разговорчивый. Он знал новости и бесчисленные слухи, а прошлое его было достаточно бурным, наполовину моряцким, наполовину купеческим — его отец когда-то торговал с материком и сделал сына капитаном собственного торгового корабля. Именно торговлей честный домовладелец заработал себе на дом в Таланте, потом купил еще один, бросил рискованные заморские дела и вел спокойную жизнь, пока большая политика не перевернула ее с ног на голову.
— Почему так получается, ваше благородие, что тот, кто честно работает, ничего особо не требует и не ищет неприятностей себе на голову, должен сидеть и смотреть, как другие обращают в ничто все им заработанное? Знаешь, господин, пословицу — каждый кузнец своей судьбы? Ну так скажи, какой из меня кузнец? Что я могу себе выковать? Я выковал этот домик, — островитянин развел руками, показывая на стены, вдоль которых почти не было мебели, поскольку обстановку хозяин давно уже продавал, а деньги проедал, — и хотел лишь спокойной жизни. Я был достаточно богат, ваше благородие. Дочери я дал в приданое небольшую торговую каравеллу, поскольку зять парень сообразительный и умный, с купеческой смекалкой. Сыновьям я хотел оставить по приличному дому и добавить немного сбережений. И что? Приданое дочери пошло ко дну, ибо только так сегодня можно вести заморские дела, а мне даже нечем помочь. От сбережений давно ничего не осталось. Чтобы сегодня торговать, ваше благородие, нужно иметь военную эскадру, чтобы возить зерно. Кто может себе это позволить, тот имеет. А я оставлю сыновьям… впрочем, ты и сам наверняка знаешь что, ваше благородие, лучше не буду говорить. Война за войной, все бегут, хотя еще никакой войны нет… Но ведь обязательно будет, верно, ваше благородие?
— Будет.
— Чем я такое заслужил, что я сделал плохого? Если покупаешь дом, то как можно предполагать, что через пятнадцать лет придет война и окажется, что дом этот надо было покупать где-нибудь в другом месте? Что я сделал плохого, ваше благородие?
Философ Шерни улыбнулся, отчего выражение его лица стало еще более насмешливым, чем обычно. Он знал сто ответов и мог бы строить бесчисленные выводы — и все они ничего не стоили. С некоторых пор он был убежден, что если в подобных вопросах и есть смысл, то в ответах его точно нет. Душевные терзания, которые испытывал домовладелец, были стары как мир, вопрос всегда звучал одинаково… но ответы были разными, ибо зависели от правящих миром политических сил, сверхъестественной мощи стихий или еще чего-нибудь… Или от всего сразу.
— Не знаю, господин, — сказал он. — Но я тоже напомню тебе одну пословицу: как ни крутись, задница всегда за спиной. И все зависит от того, пнет ли тебя кто-нибудь в эту самую задницу. Иногда — да, иногда — нет.
— Думаешь, господин, что от нас ничего не зависит? Что все это только… судьба? Везение?
— Нет, не все. Задницу все же стоит поворачивать в ту сторону, откуда никто не бежит. Но в конечном счете та самая судьба, о которой ты говоришь, может выкинуть любой фортель.
— Но ведь, ваше благородие, над небом находится Шернь, которая сотворила весь наш мир, а мы здесь — как бы ее часть. Ведь это она всем этим правит?
Домовладелец не знал, кто его гость, тот же лишь покачал головой.
— Ну вот видишь, ты кое-что знаешь о Шерни, — без тени издевки сказал он. — Но Шернь мертва и глупа. Нет, не глупа, я неудачно сказал… — Он поднес палец к уху и слегка нахмурил брови. — Она не умна и не глупа. Она бессознательна и неразумна. Большая машина, примерно как… ветряк или мельница. Однако мы знаем, для чего служит ветряк, а для чего служит Шернь? Неизвестно. Скорее всего, ни для чего. Ее власть над миром основывалась на установлении определенных правил и, собственно, ни на чем ином. Еще хуже — эти правила установились сами, они следуют из сущности Шерни, но она не придумала их сама, поскольку попросту на это не способна.
— Но ведь Шернь имеет власть над судьбой?
— Куда там. Как раз наоборот. Ты слышал легенду о Забытом, господин? — Готаху не хотелось вдаваться в запутанные рассуждения, поскольку он за всю свою жизнь уже нарассуждался досыта, но из этого ничего не следовало, кроме того что… задница всегда сзади. Так что в последнее время куда милее рассуждений ему были моряцкие истории о чудовищах из глубин. — Шернь сотворила жизнь и разум в Шерере, на страже же общих законов, правящих ее Полосами и всем тем, что под ними, она поставила стража законов всего — бессмертное существо, обладающее даром понимания всего, что угодно, но сверх этого полностью бессильное. Нечто вроде посланников из Дурного края, — пояснил он. — Существо это имеет облик человека, старого и горбатого, носящего странный инструмент, который, несмотря на все старания музыканта, всегда издает какой-то фальшивый звук. В этом существе Шернь закляла, естественно, лишь символически, причины… вернее, прапричину всего. Ответ на вопрос: «Зачем все это? К чему все идет? Для чего служит Шернь, а для чего разум? Зачем вообще создана любая жизнь?» заключен именно в этом существе. Ибо причина всего сущего, господин, горбата, увечна, бессмертна, гротескна и фальшива… Странная, непонятная, лишенная смысла — и наверняка каждый раз иная.
— Ты сам, господин, говоришь, словно посланник, — задумчиво проговорил хозяин.
— Куда мне. Посланники, насколько мне известно, искали во всем этом смысла, а не бессмыслицы.
— Да, искали, — сказал с порога крепкий чернобородый мужчина, снимая промокший от дождя плащ. — И нашли, а потом вдруг оказалось, что все наоборот, даже не наоборот, а вообще неведомо как. Без смысла, вот именно. Мы ученые, господин, — пояснил он, потирая руки и оглядываясь по сторонам, будто что-то искал. — Я и мои товарищи. Мы путешествуем в поисках того, что позднее будет добросовестно описано и попадет в книги, которые никому не захочется читать. Нам следовало тебе это сказать, прежде чем ты примешь нас за опасных чудаков.
— А! — довольно глупо, хотя и понимающе кивнул хозяин. — Ученые. Собственно… о чем-то таком я и подумал.
— Я ищу… колбасу, — заявил Мольдорн, снова оглядывая комнату и потирая руки. — Вы не поверите, насколько я проголодался.
— Колбасу? Я ее съел, — признался Готах.
— О горе мне!
— Пошлю в корчму, — сказал хозяин, вставая. — Загнал бы жену на кухню, но… уже поздновато. Что-то я засиделся, — огорченно вздохнул он.
— Прикажи прислать нам хлеба, пива, вина, разной колбасы… и кровяной! — воскликнул Мольдорн, воздевая руки, словно его только что осенило. — Самую большую кровяную колбасу, какая у них только есть!
— И горячего супа в каком-нибудь горшочке, — добавил Готах, помня о пристрастиях своего отсутствующего в комнате почтенного спутника, чьи слабые (и к тому же уже не слишком многочисленные) зубы лучше всего справлялись с кашей и разнообразными похлебками. — И кстати, досточтимый хозяин…
Он потянулся к бесстыдно пузатому кошельку.
— Это в счет всех расходов и вперед за следующую неделю. Мы еще немного тут поживем, да, Мольдорн?
— Угадал. Но не знаю, обойдемся ли неделей, похоже, речь идет о месяце… Или о годе!
Он снова воздел руки, но на этот раз не скрывая раздражения, чего обрадованный домовладелец не заметил.
— Хоть десять лет, ваше благородие, — сказал он столь искренне, что аж сердце разрывалось. — И пусть меня протянут под килем, если я когда-либо упомяну о повышении платы!
Он поспешно вышел, чтобы заказать еду. Хоть он и говорил «пошлю в корчму», ясно было, что он потащится туда сам. Ни Готах, ни Мольдорн не заметили в доме слуг.
— «Пусть меня протянут под килем»… — повторил Мольдорн, садясь за стол. — В нашем хозяине заговорил старый моряк. И вообще смелый человек. Может, с нашим делом стоит обратиться к нему?
Хоть это и была шутка, в голосе Мольдорна прозвучало неподдельное отчаяние.
— У тебя так ничего и не вышло?
— Нет. Но все уже надо мной смеются и показывают пальцами. Я стал знаменитым.
Мольдорн уже неделю выдавал себя за некоего то ли моряка, то просто удальца и авантюриста, пытаясь искать наемников, готовых поохотиться на морях Шерера. Он называл величину задатка — и вокруг сразу же собиралась толпа. Но стоило ему сказать, о каком корабле идет речь, как все начинали покатываться со смеху, несостоявшиеся наемники крутили пальцем у виска, кто-то плевался, кто-то ругался. В Таланте, находившейся на пересечении важнейших морских путей Шерера, рядом с военным портом был еще огромный грузовой порт. Ежедневно туда заходил какой-нибудь корабль, обычно несколько, а случалось, что и десятка полтора — и не только торговые парусники. Здесь искали счастья и подходящего случая разнообразные наемники, разорившиеся купцы, владельцы вооруженных судов, уже больше походивших на военные корабли, охотно шедшие на всякого рода каперскую службу и готовые взяться за сопровождение тяжело нагруженного судна, конвоя и вообще чего угодно. Порой случалось, что богатый судовладелец посылал в море наемников, которые должны были найти конкретного пирата, захватившего и похитившего его корабль. Если потеря была документирована, а предприятие легальное и честно платившее налоги, военный комендант Таланты мог выписать имперскую каперскую грамоту, и тогда наемники законно зарабатывали свое золото, отбирая у плененных морских разбойников их добычу, корабль же возвращался работодателю. При этом они часто ошибались… ведь один большой парусник так легко спутать с другим… Но кого это волновало? Все, начиная с судовладельца и заканчивая комендантом флота, были рады, что пираты с каперскими грамотами режут других пиратов без каперских грамот. Главное, что тщательно обозначенные законные торговые корабли благородные каперы обходили стороной — что было в их собственных интересах.
— Где Йольмен?
— Считает, — ответил Готах, кивнув в сторону двери, ведшей в соседнюю комнату.
— Мог бы уже и перестать, — поморщился Мольдорн. — Даже я перестал… а он считает? Что он еще может насчитать?
— Не знаю. Вроде как проверяет доказательства Тамената — так он мне говорил, а впрочем, сам спроси. Я в этом не разбираюсь.
— Тут нечего проверять — старик был прав. Жаль только, что толку от этого мало.
— Величина двух Полос — это мало?
— Если не удается провести аналогию с остальными Полосами, то более чем мало. Это ничто. Так, любопытная подробность.
— Да, но это «наши» Полосы, — напомнил Готах.
— Висящая в пустоте система без точки опоры, потенциал которой невозможно проверить.
— Но он как-то предсказуем.
— Мы блуждаем на ощупь.
— Нет, поскольку знаем, что это большой пороховой склад, который взорвется, если мы не погасим тлеющий рядом с ним огонь.
— Мы не знаем ни насколько велик этот пороховой склад, ни где он находится. Сто бочонков пороха посреди города или десять тысяч в пустыне? А самое главное, — со злостью сказал Мольдорн, — никто не хочет гасить этот твой огонь, и все надо мной смеются, когда я вообще о том упоминаю!
— Может, мы не с того начали?
— А с чего еще мы могли начать? Как искать то, что может находиться, хотя и не обязательно, на борту некоего корабля в некоем море Шерера, но может быть и где-то на суше, при условии, что оно лежит на месте, поскольку сегодня оно может быть тут, завтра там, ходить, плавать… к счастью, не летать. — Мольдорна очень легко было вывести из себя. — Когда я наконец найду это нечто, я прикажу ему подыхать столь же долго, как длились поиски. Клянусь, ни днем меньше.
Готах невольно содрогнулся, хотя мрачная клятва Мольдорна скорее походила на бахвальство, обильно приправленное беспомощностью и злостью.
— Кеса ее найдет. Агары хотят поиграть в большую политику, и эти переговоры на руку их властям. Они не станут уклоняться от…
— Твоя Кеса найдет ту дрянь, которую мы ищем, и полюбит ее как родную дочь. Она скорее обо всем ей расскажет, погладит по головке и уйдет, чем позволит нам сделать то, что очевидно для любого, только не для нее. Мы ничего от нее не узнаем, попомни мое слово.
Готах не ответил, ибо Мольдорн вполне мог оказаться прав. Кеса, несомненно, самая сообразительная из них четверых, но все же женщина. Она умела спорить, возражать, приводить доводы… а иногда просто сказать: «Нет, и все!» Столь же по-женски она умела сглаживать очевидные противоречия — одно и то же могло быть для нее одновременно и белым, и черным, почему бы и нет? И если философ мог еще вступать с ней в дискуссию, то двоих математиков бросало в дрожь, они хватались за голову и готовы были сделать его вдовцом.
— Завтра попробую сам, — сказал он. — Поброжу немного по порту…
— Ты не умеешь бродить по порту и не знаешь, где именно следует бродить, — прервал его Мольдорн. — Похоже, ты не любишь «ярмарочные фокусы»? Превратишься в молодого странника?
— Меня скорее так и подмывает…
Он хотел закончить: «Превратиться в какую-нибудь девушку-странницу», но Мольдорн ему не дал.
— Нет! Раз уж я взялся за дело, то сам сделаю то, что сказал! И никакая помощь мне не требуется.
Готах замолчал.
Мольдорн попросту бы не вынес, если бы его товарищам удалось то, над чем он безуспешно бился. Историк Шерни в очередной раз пожалел, что не сумел более тщательно подобрать себе помощников. Они ему не подчинялись. Ему не подчинялась собственная жена, которая вопреки мнению их троих действовала в соответствии со своим планом. Ему не подчинялся даже Йольмен, который завтра мог прийти к нему и заявить: «И все-таки это свыше моих сил, Готах. Я отказываюсь и ухожу. Прости». Но прежде всего ему не подчинялся болезненно тщеславный, вспыльчивый и заносчивый Мольдорн, получивший запрещенные прежде игрушки и забавлявшийся ими словно ребенок — что было глупо, поскольку они по-прежнему оставались опасными в неумелых руках. О большинстве этих игрушек Мольдорн вообще ничего не знал — только то, что они у него есть. И его приводила в ярость бесполезная мощь, которую он в себе носил. Столь многое ему неожиданно дали — но отказали во всезнании. Раздраженный очередными неудачами, могущественный и вместе с тем бессильный, он готов был наслать огненную бурю на Агары и выжечь их до последнего камня — но, увы, не знал, как за это взяться, а если бы даже и знал, то не был уверен, удастся ли ему уничтожить таким образом Рубин. Да и находится ли он вообще там, оставалось в точности неизвестным. Даже если бы можно было сжигать одно за другим моря и материки… Именно подобные катаклизмы они и пытались предотвратить. Стоит ли топить корабль, чтобы погасить тлеющий в пороховом погребе огонь? Это понимал и сам Мольдорн. Вопрос в том, как долго он готов был об этом помнить…
— Никто не знает, что станет делать Кеса, тут ты прав, — примирительно сказал Готах. — Но из всех нас лишь она одна пытается поступать разумно. У нее есть некий план, и она претворяет его в жизнь. А мы лишь мечемся, делая то, о чем не имеем ни малейшего понятия. Сколько раз в жизни ты брал на службу наемников? Ты разбираешься в подобных людях?
— А в ком мне разбираться? Обменяйся с ними десятком слов — больше все равно не получится, поскольку лишь их командиры знают целых десять слов, у остальных словарь куда беднее. Исключая понятие «шлюха», — раздраженно бросил Мольдорн. — Уж для этой профессии у них найдется с сотню слов, которые они постоянно используют. Во всех тавернах сейчас поют «Потаскуху», похоже, это песня года. Разбираюсь ли я в подобных людях? Не хуже, чем в собаках. И этого более чем достаточно.
— Не строй из себя дурака, Мольдорн, — укоризненно заметил Готах. — Как я уже сказал, в наших неудачах нет ничего удивительного. Мы не столько действуем, сколько просто убиваем время, поэтому не переживай уж так из-за своей «миссии». Мы все еще ждем вестей из Кирлана. В любой момент мы можем получить в руки оружие, все зависит только от Рамеза.
— Не от Рамеза, а от его женщины.
Готах хотел поправить: «Исключительной женщины», — но промолчал, зная, что услышит в ответ. Мольдорн попросту ненавидел женщин, и ненависть его была столь искренней, что относилась к любому, кто вообще разговаривал с женщинами. Кеса настояла на своем в том числе и потому, что ее горячо поддержал Мольдорн. Все их предприятие он считал глупостью, но согласился бы на глупость в сто крат большую, лишь бы прекрасная госпожа Готаха как можно быстрее отправилась на край света. Вслух он этого не сказал, но наверняка надеялся, что в пути с ней случится удар.
Однако посланница себя чувствовала прекрасно.
За островом всходило солнце. Окутанные утренним туманом берега Большой Агары выглядели сонно и мирно… уж точно не зловеще. Даже приземистые строения портовой крепости, за которыми виднелся город, не пугали. Над ними носились чайки. Посланница с любопытством наблюдала за маневрами изворотливого суденышка, направлявшегося к ее стоявшему на якоре кораблю. Ночью им уже встретились несколько таких же маленьких парусников, постоянно патрулировавших окрестные воды. Никто не мог приплыть сюда просто так. Ни один корабль не заходил в Ахелию, не дав заранее о себе знать суровым стражам.
Кораблик, который, сильно накренившись, шел поперек ветра, миновал их на небольшом расстоянии. Некий обладавший могучим голосом субъект начал расспрашивать пришельцев, кто они и что привело их в Ахелию. Капитан ответил, поскольку обозначения на парусах мало что говорили хозяевам. Существовавшие во множестве экземпляров огромные толстые реестры, описывавшие корабли различных судовладельцев, постоянно пополнялись, но полного реестра не было ни у кого. Впрочем, знаки на парусах иногда подделывали, хотя и нечасто — глаз моряка без труда обнаруживал разницу в форме корпуса или деталях конструкции, и сразу же становилось ясно, что три белые звезды на голубом полотне действительно должна носить каравелла, но уж точно не эта… Подделка сходила с рук редко, для этого требовалось настоящее сходство между парусниками. Так что обычно на пиратских кораблях по-старому ставили черные паруса: те, по крайней мере, были хотя бы не слишком заметны.
Видимо, объяснения капитана удовлетворили хозяев — с борта сторожевого корабля передали приказ: «Следуйте за мной!» Кеса с удовольствием смотрела на беготню ставивших паруса матросов. В клюзе звенела якорная цепь. Чувствовалось нечто прекрасное в кажущемся хаосе, за которым скрывалась продуманная совместная работа многих людей, способных вдохнуть жизнь в конструкцию из досок, канатов и парусины. Морской парусник, вне всякого сомнения, являлся самым сложным устройством Шерера и притом самым надежным — если его обслуживали умелые руки, послушные умным приказам. Кеса не влюбилась в море — это было бы слишком громко сказано, — но оно пришлось ей по душе. Она легко могла поверить в существование людей, связавших с плаванием по океанам всю свою жизнь, хотя ничто их к тому не принуждало.
— Я ничего не стал говорить про ваше высочество, — неуверенно сказал капитан, подходя к ней. — Но…
— Очень хорошо — я слышала, что ты говорил, ваше благородие. В порту я пошлю на берег своих людей, пусть узнают, примет ли меня княгиня. А у тебя, господин, ведь и в самом деле есть тут торговые дела?
— Да, ваше высочество.
Капитан торгового корабля ни разу не употребил в разговоре с ней распространенный титул «ваше благородие». Посланница сперва пыталась возражать, но оказалось, что капитан скорее умрет, чем обратится к ней иначе чем «ваше высочество».
Сторожевой кораблик крутился поблизости, дожидаясь, когда гаррийская каравелла наберет ветер в паруса, после чего устремился в сторону порта. Перейдя на нос, Кеса с удовольствием смотрела, как справляется «ее» парусник — изящный, красивый, быстрый, без труда поравнявшийся с кораблем хозяев. В лицо летели капельки воды, в глаза били отраженные от волн солнечные лучи. Примерно в получетверти мили от тяжелой цепи, перекрывавшей вход в порт, на мачте корабля поднялся длинный, отливавший белизной и серебром флаг. Сторожевик сменил курс, направляясь к низкой, но зато очень широкой башне, в стене которой исчезали массивные звенья цепи. Сигнал заметили; со звоном и скрежетом начали вращаться скрытые за каменными стенами барабаны, цепь дрогнула и опустилась в волны. Как же могучи должны быть вороты, как велики и тяжелы звенья цепи, если так хорошо слышна их работа!
На «Хохотушке» — именно так называлась гаррийская каравелла — спускали паруса; хотя пристань в Ахелии считалась достаточно удобной, двойной волнолом, являвшийся одновременно оборонительным сооружением, заставлял лавировать, и даже столь изворотливый корабль, на каком плыла посланница, не мог собственными силами войти в порт — задача была усложнена специально. Но из-за волнолома уже выходила лодка, на которой трепетали флажки портового лоцмана, а за ней два многовесельных буксира. Небольшая каравелла со смешанным парусным вооружением с легкостью подала буксирный трос, оставив на бизань-мачте лишь небольшой клочок парусины, необходимый для лучшей управляемости.
Когда они проходили над цепью, посланнице показалось, будто глубоко под поверхностью прозрачной лазурной воды виднеются звенья из изогнутых стержней толщиной с ногу — настоящее чудовище, морской змей, который, внезапно вынырнув из бездны, мгновенно разнес бы в щепки носовую часть корабля и отправил его на дно.
Они миновали необычные башни, одна из которых венчала иглу волнолома, вторая же, побольше, стояла на берегу. В границах Вечной империи, где уже много столетий царил мир, мало что сохранилось от настоящих оборонительных сооружений, но те, что остались, нисколько не напоминали прибрежные укрепления Ахелии. Кеса с любопытством разглядывала проплывавшие мимо фрагменты крепости.
— Бастионы, ваше высочество! — крикнул капитан, у которого на руле стояло достаточно надежных людей, что он выкроил минуту, чтобы встать рядом с уважаемой пассажиркой.
Она непонимающе покачала головой. В ушах свистел ветер, шипела рассекаемая носом вода, за спиной кричали моряки, вопили кружащие над кораблем чайки.
— Бастионы! — повторил капитан, показывая пальцем. — Таких башен нет больше нигде на свете! Местные называют их бастионами! На них стоят пороховые орудия, но какие! Таких ни на одном корабле нет!
Он куда-то убежал и вернулся, лишь когда каравелла медленно и торжественно подошла к одному из причалов. На корабле разматывали причальные концы.
— Агары маленькие, но очень богатые… само собой. — Он многозначительно посмотрел на нее, проводя рукой по горлу. — Большой армии они держать не могут, но зато у них все самое лучшее. Хотя неизвестно, действительно ли лучшее… Наверняка самое дорогое, но новое и неиспытанное. Вот только если доведется испытать… Год назад я видел тут их военные фрегаты. Два, и, похоже, они строили третий. Средней величины, но на них столько орудий, ваше высочество, что если только они не разлетятся вдребезги от первого залпа, то это означает, что по морям Шерера не ходит ни один корабль, который выдержал бы их огонь. А если так в самом деле и окажется, то абордаж, ваше высочество, уйдет в историю.
Он снова куда-то поспешил, выкрикивая приказы.
По помосту вровень с каравеллой уже шли крепкие портовые парни, ждавшие, когда матросы бросят им с борта концы. О доски с грохотом ударился моток тяжелого каната, а за ним сразу же второй и третий. Их подхватили, обмотали вокруг кнехтов, выбрали. Затрещали отбойные брусья корабля и помоста, скрип отдался по всему корпусу, его дважды тряхнуло, сперва сильнее, потом слабее. Гаррийская каравелла с грузом дартанских вин причаливала в агарской Ахелии.
Маленький город был на этом острове единственным и считался большим — с точки зрения местных жителей, основная часть из которых никогда в жизни не видела даже берегов второго острова княжества, не говоря уже о каком-либо другом городе. Любой бы смертельно обиделся, если бы Ахелию назвали «дырой». Дырой могла быть Арба, которую местные тоже называли городом, — селение вольных рудокопов, расположенное в центре острова возле шахт и состоявшее из двух улиц крест-накрест и полутора десятков домов, а также небольших войсковых казарм, многочисленных складов и подобия сараев, где жили сосланные на рудники заключенные. Действительно дыра.
Но Ахелией агарцы гордились.
Шедшая по улицам города Кеса с легкостью отгадала их чувства. Довольно многочисленный кортеж, состоявший из местных солдат впереди, ее собственных за спиной, двоих слуг и вооруженной невольницы по бокам, привлекал всеобщее внимание. Удивленные горожане останавливались, оглядывались, иногда ни с того ни с сего кланялись, видимо убежденные в том, что прекрасная госпожа — некая важная персона. В столице не признанного ни одной страной княжества можно было встретить множество превосходно одетых, нередко имевших знатное происхождение гостей со всех сторон Шерера, которые, вернувшись домой, готовы были с отвращением махнуть рукой при одном лишь слове «Агары», но без зазрения совести с этими самыми Агарами торговали. Однако подобных женщин здесь не видели никогда. Длинное и рискованное морское путешествие вряд ли могла бы предпринять гаррийка или дартанка, не говоря уже об армектанке. Не потому, что в Армекте женщин ни во что не ставили — напротив, им вверяли не только командование кораблями, но и высокие посты в армии. Однако Агары когда-то являлись частью Вечной империи. Гаррийцы, хотя терпеть не могли островитян, тайно потирали руки при мысли о том, что кто-то оторвал от ненавистной империи столь лакомый кусок — два достаточно богатых острова. Так же рассуждали и дартанцы, наслаждавшиеся недавно обретенной независимостью. В Армекте считали иначе. Если даже кто-то из сыновей равнинного края и торговал с Агарами (а наверняка были и такие), то они скрывали этот факт тщательнее, чем кто-либо иной в Шерере. Армектанка чистой крови на Агарах слишком привлекала бы внимание.
Кеса считала себя дартанкой, хотя по рождению ею фактически не являлась. По рождению она была… никем. В течение тридцати четырех лет своей жизни она имела статус вещи и лишь последние несколько лет получила право считать себя кем-то, а не чем-то.
Город, хоть и небольшой, выглядел ухоженно и чисто. Мощеные улицы в Ахелии… ну-ну. Сейчас как раз мостили очередную; грязные и потные рабочие — уже начинала донимать жара — деловито укладывали булыжник в одном из переулков, не имевших никакого значения для города. Агары были достаточно богаты для того, чтобы мостить переулки в своей столице. Нигде не осыпалась штукатурка, не скрипели покосившиеся ставни. Нигде не валялись нищие, вечерами же, в чем Кеса нисколько не сомневалась, проститутки дисциплинированно стояли возле питейных заведений или сидели в домах терпимости, и уж наверняка не таскались по городу, нахально приставая к прохожим.
Направляясь к бывшему зданию Имперского трибунала — поскольку во дворец в крепости посторонних не пускали, — посланница сделала множество важных наблюдений. Ни с кем не разговаривая, она кое-что выяснила о местных жителях и, не бродя по площадям и переулкам, многое узнала о городе. Порт она видела уже раньше.
Ее окружало благоустроенное мирное княжество, походившее на обитель пиратов не в большей степени, чем Армект. Дран, к примеру, на фоне «пиратской» Ахелии выглядел настоящим разбойничьим логовом. Этого ли она ждала?
Нет, не этого. Она набралась знаний об Агарах и не верила мифам, но все же мрачная слава островов, находящихся во власти разбойников, действовала на воображение. Торговля — может, и так. Но сверх того — толпы пьяных матросов, бесчинствующих в порту и на улицах; какие-то драки, дикие песни, вопли… Вонючие переулки, необитаемые дома. Пиратский город, разве нет?
Вместо этого она видела играющих перед домами детей, многочисленные патрули городской стражи или дисциплинированных, с отличной выправкой солдат. В порту ее встретили вежливые урядники и обходительный офицер, а вовсе не медведь с забитой одними уставами головой, готовый разговаривать с прибывшей по-дартански или на кинене, если ей доставляет проблемы этот несносный гаррийский… Не доставляет? «О, прекрасно, ваше благородие, словно гора с плеч… Смилуйтесь над несчастным солдатом! Я боялся опозорить мундир неуклюжим акцентом…» Откуда тут брались такие офицеры? Из «серой гвардии» достойнейшей императрицы?
Какова была правительница этого города?
Подходя к «дворцу», посланница с воистину женским любопытством не могла дождаться встречи с ее высочеством Алидой, по-настоящему необычной личностью. Когда-то — дорогая проститутка и одновременно тайная осведомительница Имперского трибунала, потом, в Дране, высокопоставленная урядница этой организации, затем одна из предводительниц подавленного гаррийского восстания и, наконец, правительница двух оторванных от мира островов. Кеса знала о ней все то, о чем только могла узнать — но, несмотря на умение добывать необходимые сведения, ни одно знание не могло заменить встречи с живым человеком.
Однако вместо княгини ее принял мужчина.
Самый старший из мудрецов Шерни, Таменат, был другом Готаха. Кеса так и не познакомилась с этим необычным стариком великаном, который умер, словно уступив место посланнице… Но Таменат доверил Готаху тайну своей долгой жизни, тот же рассказал обо всем жене. Кеса-посланница не знала наверняка, но подозревала, что стоящий перед ней невысокий мужчина в опрятной, но простой одежде — Раладан, супруг госпожи Алиды, лучший моряк на свете, легендарный уже при жизни лоцман, знавший любую подводную скалу в любом море Шерера, друг Тамената-посланника, приемный отец княжны Ридареты и вообще не столько человек, сколько существо, вызванное к жизни Просторами, необычным образом и с неясной целью… а может, без цели? Короче говоря, весьма интригующая личность. По крайней мере, на фоне необычной супруги.
Но князь Раладан, по слухам, очень редко задерживался на Агарах, проводя дома лишь осенние месяцы, когда замирало мореплавание. А сейчас была середина весны. Кеса подумала, что ей повезло… а может быть, и нет. О своих делах она все же предпочла бы поговорить с княгиней Алидой.
Он немного помолчал, совсем как доронский князь-представитель.
— Сядь, госпожа, — сказал он, жестом отпуская стоявшего у дверей солдата, а взамен позвав симпатичную невольницу с документом, в котором Кеса узнала собственное рекомендательное письмо.
— Ваше высочество, — сказала она.
Он покивал головой — дескать, да-да; чувствовалось, что этот умный, но простой человек терпеть не может всевозможные церемонии и ритуалы. Взяв письмо, он посмотрел на него, но так, будто не умел читать.
— Я плохо читаю, — сказал он, поднимая взгляд. — Капитану корабля подобное умение порой полезно, но не столь уж часто. Названия на морских картах — собственно, все, что я могу разобрать, и, честно говоря, обошелся бы без названий. А в регистрах кораблей больше символов, чем слов; фрегат обозначают вот так, — он нарисовал в воздухе перечеркнутый круг, — шхуну так, а это будет каравелла с косым парусом на бизань-мачте… За всю жизнь я так и не научился как следует читать. Кое-как складываю буквы и… — он помедлил, — слоги?
Он улыбнулся.
— Но к счастью, дартанская невольница из хорошего хозяйства умеет читать на всех языках мира. — Он кивком поблагодарил девушку в коротком платьице; невольница поклонилась и вышла. — Агары не исключение, — несколько невпопад добавил он. — Невольник-мужчина и здесь слишком ценен, чтобы использовать его на домашних работах. Все делают женщины.
— Но ведь справляются?
— Да.
Разговор явно не клеился.
Слегка распахнув полы широкого кафтана, Раладан поудобнее уселся в кресле, закинув ногу на ногу и облокотившись о стол. Хотя и будучи моряком, он, к счастью, не бегал босиком — на нем были кожаные сапоги с мягкими широкими голенищами выше колен, стоившие больше, чем весь остальной его костюм. Однако Кеса сочла, что и хозяин, и его одежда вполне подходят к помещению, обставленному в армектанском стиле, со вкусом, но небогато — хотя висевшие на стенах образцы оружия могли стоить немалых денег. Впрочем, куда большее впечатление производили трофеи — огромные челюсти акул или похожих на них рыб. Во время морского путешествия Кеса видела акул. В сеть или на удочку такую не поймаешь.
Трофеи эти скорее можно было назвать трофеями охотника, нежели рыболова.
— Письмо адресовано ее высочеству Алиде, но придется обойтись мной, — сказал хозяин. — Я уже обозначил свои способности к чтению, поскольку тебе следует знать, госпожа, что ты обречена на разговор с тем, кому все надо объяснять, а может, и по два раза. Политика… До сих пор мне многим доводилось заниматься, но с политикой те дела не имели ничего общего. Я ничего не знаю о политике. В Дартане появилась своя королева, для меня это самое свежее политическое событие. Но, как я слышал, оно произошло три или четыре года назад.
Он наверняка преувеличивал, но не слишком. Почему в таком случае именно он принимал курьера по особым поручениям, чьи торговые полномочия были лишь демонстративно фальшивым прикрытием? Мало кто мог сравниться с ней в умении читать жесты, взгляды, слова — и паузы между словами тоже. Отнюдь не чрезмерная занятость стала причиной отсутствия княгини. И не отъезд.
— Ее высочество… больна? — осторожно спросила Кеса.
— Ее высочество умерла месяц назад. Все, о чем она договаривалась с кем бы то ни было, например с тобой, госпожа, умерло вместе с ней. Разговоры на любую тему теперь следует вести со мной.
Кеса молчала долго.
— Ваше высочество, мне действительно очень жаль. И я не знаю, что сказать.
— Что угодно, только не «ваше высочество», — резко ответил Раладан. — Как я понимаю, флот, с которым Агары остаются в хороших отношениях, может кому-то пригодиться. Кому и за сколько, ваше благородие? Ты говоришь с тем, к кому с уважением относятся несколько тысяч наемников, которые ходят на собственных кораблях. Не говорю «с капитаном наемников», поскольку я им не являюсь, на тех кораблях свои капитаны, и они заходят в Ахелию лишь по собственной воле, ибо это единственный порт, где можно переждать осень и продать любые товары без глупых расспросов об их происхождении. Я ничего не могу приказать этим людям. Но я могу сделать капитанам предложение, которое, если оно будет им интересно… Что ж, сегодня это пиратский флот, а завтра, возможно, каперский. Корсарство порой прибыльнее, чем пиратство.
Человек этот, даже если и не являлся государственным деятелем, невежей или глупцом тоже не был. И Кеса, подготовившаяся к словесной игре с такой интриганкой, как ее высочество Алида, поняла, что с вдовцом княгини у нее ничего таким образом не выйдет. Нужно было вести себя иначе, совершенно иначе. Но сумеет ли она?
Перед тем как прибыть на Агары, она вооружилась как только могла, а теперь в одно мгновение выяснилось, что все оружие можно выбросить за ненадобностью. Где ей было взять новое? И какое?
Она слово в слово повторила вслух все то, о чем только что подумала.
— Но сумею ли я? — закончила она. — Любые переговоры — это схватка, а у меня нет никакого оружия. Меня послали как женщину к женщине, дипломатку к интриганке, невольницу к проститутке. А к тебе, господин, следовало прислать какого-нибудь умного солдата, лучше всего командира эскадры морской стражи. У вас с ним получился бы куда лучший разговор.
— Что значит — невольницу?
Он заметил, выдал себя, значит, действительно не был интриганом. Он уловил единственное слово среди многих — значит, он действительно был наблюдателен. Убедившись как в том, так и в другом, посланница коротко объяснила:
— Я родилась в невольничьем хозяйстве, получила сертификат Жемчужины. Несколько лет назад мне дали свободу.
— Дартанская Жемчужина, — проговорил Раладан.
Невежа посмотрел бы на нее свысока — невольница остается невольницей, хоть дорогая, хоть дешевая, хоть вольноотпущенная… ведь, собственно говоря, все это одно и то же.
Раладан откинулся на спинку кресла, сложив руки на коленях. Он уже много лет не занимался торговлей живым товаром, но когда-то, сбывая нелегально захваченных невольников, бывал в дартанских хозяйствах, видел Жемчужин и разговаривал с ними, так как они нередко представляли владельца.
— Сделаем так, ваше благородие: поскольку никто из нас не может говорить на языке другого, не будем разговаривать вообще. Я скажу свое, потом ты свое, и расстанемся. А завтра я дам ответ — да или нет.
— Кажется, я понимаю, к чему ты клонишь, господин.
— Очень хорошо. Ну так скажу свое: пусть ты на самом деле лишь представительница крупного торгового предприятия, — он кивнул в сторону лежащего на столе письма, — но мы беседуем с глазу на глаз, так что вопросов торговли касаться не будем. Мы знаем, что тебе нужно — флот, который отправит ко дну любое судно с гаррийскими мятежниками на борту. И я говорю: ты можешь его получить, но не даром, причем речь вовсе не о деньгах. Деньги понадобятся морякам, которых вы возьмете к себе на службу, сейчас же речь идет о выгоде для посредника. У Агар много денег, ваше благородие, так что посреднику они не нужны. А что нужно? Это ты мне скажи, госпожа, ибо я не знаю. Знала моя жена, но не я.
Посланница вспомнила, с каким уважением отзывался капитан ее корабля о новых, вооруженных многочисленными орудиями агарских судах. Вспомнила она об этом потому, что именно сейчас ее миссия камнем шла ко дну, разнесенная вдребезги залпом с близкого расстояния. На предложенных условиях — хотя скорее следовало бы сказать, навязанных силой — она наверняка могла выторговать для представителя двадцать или тридцать парусников. Но своих дел она не могла решить никак. Где тут поле для переговоров, торгов, соглашений… для бесед, обмена сотнями и тысячами слов, среди которых могло проскочить имя княжны Ридареты? Каким образом хотя бы намекнуть на истинную причину своего появления на Агарах?
— Что нужно Агарам? Может, тебе лучше объяснит это княжна Ридарета, господин? Это она вела переговоры…
— С тобой, госпожа?
— Нет.
— Ну конечно, не с тобой, иначе бы ты знала, что княжна Ридарета была лишь посланцем княгини Алиды. Она говорила то, что ей велели, и возвращалась с ответом на Агары. Она не вела собственную политику, даже если так казалось. Но сомневаюсь, что казалось.
Пустота. Ничто. Кеса глубоко вздохнула.
— Может, ей и дальше следует этим заниматься? Быть посредником…
— В чем? Переговоры как раз подходят к концу. Я сказал свое, теперь жду, что скажешь ты, госпожа. Я отвечу, и делу конец. Мы либо сразу все решим либо не решим вообще.
— Это трудно назвать политикой.
— Тогда назовем это иначе, ваше благородие, — вежливо согласился он.
— И все-таки политические…
Он не дал ей договорить.
— Ты прибыла на Агары, ваше благородие, за флотом или поиграть в политику? Флот ты можешь получить, но игр никаких не будет, ибо я не умею в них играть. Я моряк, и разговаривай со мной как с моряком, госпожа. В крайнем случае как с командиром наемников, хотя я уже говорил, что им не являюсь. Но так нам проще будет понять друг друга, поскольку переговоры с наемником — это ведь не политика? Я спрашиваю: что ты мне предлагаешь в обмен на флот, ваше благородие? Тебе нужен флот или нет?
— Ты знаешь ответ, господин.
— Значит, нужен. И взамен ты даешь… — Он замолчал.
— Цену назначает продавец, не покупатель.
Он вздохнул и кивнул.
— Ну хорошо. Хочу звезду с неба, — заявил он. — Не выйдет? Жаль. В таком случае что я могу получить? Поторгуемся.
Может, он и не был политиком — но вести переговоры он умел превосходно. Кеса теряла почву под ногами. Любой конкретный ответ означал, что завтра придется возвращаться на Гарру — с добрым или дурным известием, но волновало оно только князя-представителя.
— Это не так просто, ваше высочество, — беспомощно сказала она, чувствуя себя беззащитной как никогда и отступая шаг за шагом. Она понятия не имела, как вернуть себе инициативу, которую этот мужчина столь… именно по-мужски, решительно, вырвал у нее из рук. И даже не думал отдавать.
Он молча смотрел на нее.
— Мне начинает казаться, ваше благородие, что князь-представитель отправил с миссией неподходящего человека… Тебе действительно важно, чтобы Вечная империя получила каперский флот? А может, его должен получить кто-то другой?
Слова его не попали в цель, но следовало воспользоваться возможностью продолжать разговор. По крайней мере, оставался шанс перевести его в другое русло.
— А если и в самом деле так? — в отчаянии бросила она, поскольку ей в конечном счете было все равно, кто получит флот.
Лучше всего, чтобы никто его не получил; она вовсе не за флотом приплыла на Агары.
Он пожал плечами, и только теперь до нее дошло, что они говорят о… наемниках.
— Гм, — пробормотал он. — И что предлагает этот «кто-то другой»?
За спиной у Кесы оставалась только стена.
Миссия ее была неофициальной, и Кеса, даже если бы хотела, не могла воспользоваться гостеприимством князя Агар. Он, правда, предложил ей покои во дворце, но так, будто знал, что это лишь дань вежливости. Посланница сняла целый этаж в лучшей гостинице города, столь щедро отсыпая серебро, что двое постояльцев согласились перебраться в другое место. В большой и со вкусом обставленной комнате ее благородие бросилась на кровать и… разрыдалась от злости как ребенок, униженная, беспомощная и отчаявшаяся. Когда-то она принимала важные решения и вела трудные переговоры, еще будучи Жемчужиной Дома будущей королевы Дартана; потом, уже как посланница, постигала тайны, недоступные разуму обычного человека. Не была ли она о себе слишком высокого мнения? Нет, просто знала себе цену, верила в знания, умела думать. Могли ли переговоры с некими самозваными сюзеренами явиться для нее неодолимым вызовом?
И все же она с ним не справилась, хуже того — сама оказалась в дурацком положении. «Решай наконец, ваше благородие, кого ты представляешь и что тебе есть сказать, — спокойно, но укоризненно проговорил Раладан, когда она начала было отказываться от всего того, что заявила раньше. — У меня много времени, но отнюдь не на пустопорожние разговоры». Ей ничего не оставалось, как молча проглотить его слова.
Она рассказала ему о предложении князя-представителя.
Никто не прогонял ее с Агар. Однако завтра ей предстояло явиться во дворец за ответом — тем или иным, но в любом случае наверняка окончательным, поскольку она уже хорошо знала, чего можно ожидать от князя. И потому было совершенно ясно, что дальнейшее ее пребывание в Ахелии будет воспринято по меньшей мере с удивлением. «Хохотушка» уходила в обратный рейс через два дня, направляясь в Дартан, а затем в западноармектанские порты. Уважаемой пассажирке пришлось бы, пожалуй, притворяться больной, и притом серьезно, чтобы иметь предлог не подниматься на борт и остаться на Агарах.
Ей нужно время! Хотя бы неделя. Была бы жива княгиня Алида, разговоры продолжались бы дольше, поскольку у посланницы князя-представителя имелись для тщеславной агарской правительницы разные интересные предложения — завуалированные и полные недоговорок… Для политика — целый океан возможностей. Для наемника же — ничего.
Притворяться больной не входило в ее планы. Но может быть, возникнут проблемы с кораблем? Капитан, человек Имперского трибунала, был в общих чертах посвящен в миссию «ее высочества». Как можно более тщательно убрав с лица следы слез, посланница позвала служанку и потребовала себе пригодную для прогулок по городу одежду, ибо платье, подходящее для бесед с правителем острова, было бы там неуместно. Вскоре, в длинной черной юбке с поясом и шелковой рубашке, поверх которой красовалась завязанная спереди расшитая черной нитью кофта, в сопровождении двоих солдат и невольницы-служанки Кеса уже шла в сторону порта.
Она все так же привлекала внимание. Сопровождавший ее кортеж уменьшился, и на ней не было платья, которое прямо-таки кричало: «Я стою пятьдесят золотых!», но потрясающую красоту в гостинице не оставишь. Несмотря на скромную прическу и отсутствие драгоценностей, высокая стройная блондинка с чертами породистой дартанской Жемчужины, с изогнутыми узкими бровями и заставляющим склоняться взглядом, нигде не могла остаться незамеченной.
Один из солдат побежал вперед, спросил дорогу и вернулся, после чего повел остальных так, чтобы госпоже не пришлось пробиваться через отвратительную, воняющую рыбой и неизвестно чем еще толпу на портовом рынке. Для невольницы с сертификатом Жемчужины Кеса вела весьма бурную жизнь, у нее несколько раз менялись хозяева, что для Жемчужин было редкостью, и не все обходились с ней ласково — ей пришлось пережить неудобства, унижения, отсутствие заботы. Но «отсутствие заботы» в доме дартанского магната-расточителя не могло сравниться с прогулкой по рынку. Кеса только раз в жизни дотронулась до льняной рубашки и не могла поверить, что в нечто подобное можно одеваться, не повредив тело. Это «нечто», так называемое… полотно, годилось в лучшем случае на мешок.
Честно говоря, у Готаха, мудреца посланника, иногда звавшегося Путешественником, неприхотливого, привыкшего к неудобствам, сперва были те же самые проблемы с новой женой. Она очень хотела быть ему полезной, но не всегда понимала, чего требует муж и почему, в конце концов, не берет ее с собой в Ромого-Коор, а покупает за ее приданое просторный дом в Дартане.
Неудобства морского путешествия посланница перенесла с достоинством, хотя, правда, велела особым образом оборудовать каюту. Кроме того, отправляясь в путь, она взяла с собой несколько смен постельного белья и спальных принадлежностей, опасаясь, что даже в лучшей гостинице Ахелии не найдется ничего подходящего (как ни странно, нашлось). Сейчас, однако, Кеса предпочитала обойти рынок стороной, поскольку в толпе ее легко могли толкнуть. До этого она покидала порт в сопровождении более многочисленной свиты, которая отгораживала ее от толпы.
Рынок остался в стороне, затем позади. Шедший впереди солдат вскоре показал рукой, но посланница и без него узнала изящный корпус «Хохотушки», тайно гордясь, что у нее такой «моряцкий глаз». У набережной поднимался настоящий лес мачт. Торговых кораблей в Ахелии причаливаю множество: подобное оживление можно было встретить только на континенте, ибо ни один островной или гаррийский порт не мог сравниться со здешним. Невозможно было поверить, что столь бойкая торговля основана лишь на награбленных товарах. Миниатюрное княжество наверняка вело и вполне законные дела. Посланница вспомнила, что ей говорили про китобойный промысел и рудники — а с другой стороны, на Агарах, скорее всего, не было хороших пахотных земель, так же как и лесов, и потому муку, дрова, древесный уголь и многое другое приходилось сюда доставлять. При той покупательной способности, которой обладали состоятельные Агары, они представляли собой необъятный рынок для самых крупных торговых предприятий Шерера.
И Кеса вдруг поняла, что она видит перед собой. А видела она рождение морской империи, которой вскоре предстояло охватить все Острова, вероятно, также Гарру, и стать противовесом для континентальных держав. Или скорее державы, ибо Армект и Дартан явно не могли мирно сосуществовать. Шерер был слишком мал для двух подобных государств. Так что будущее принадлежало двум империям — морской и континентальной. Если у мира вообще имелось какое-то будущее.
Кеса вспомнила, какова истинная цель ее приезда в Ахелию. Она была бы рада об этом не думать, гадая, как дальше пойдет история… А тем временем уже при ее жизни всякой истории мог прийти конец.
На большом паруснике, стоявшем у причала не более чем в двухстах шагах от «Хохотушки», шла какая-то работа — явно не обычная погрузка припасов или товаров, поскольку парусник был далеко не готов выйти в море, что поняла даже посланница: не хватало части такелажа, который, вероятно, меняли полностью; канаты, уже находившиеся на месте (запомнить их названия было просто невозможно), выглядели совершенно новыми. Усталые и запыхавшиеся рабочие, ритмично покрикивая, сражались с толстым тросом, который, протянутый через блоки, поддерживал гигантскую, неизвестно чем наполненную бочку — если судить по усилиям работавших, наверняка свинцом. Бочка покачивалась над палубой. Несколько человек схватили опутывавшие ее канаты, направляя груз в открытый люк трюма. Посланница и ее небольшая свита осторожно обходили работников и группу зевак, у каждого из которых — как же иначе — имелось собственное мнение насчет них и того, чем они занимались.
Схватившиеся за канат рабочие рухнули на землю прямо под ноги Кесы. Канат лопнул, и качавшаяся над палубой бочка с грохотом обрушилась. Железные обручи выдержали, и тяжелая бочка скатилась с края люка, раздавив ноги человека, который до этого пытался ее направлять. Тот хрипло взвыл; вероятно, он испытывал мучительную боль, как если бы с него сдирали кожу. Раздались крики, началась суматоха, среди которой тут же послышался неистовый хохот нескольких десятков глоток. Вокруг бедняги в серой рубахе портового грузчика, который, крича, колотил руками по палубе, начала собираться команда парусника. Какой-то матрос в мгновение ока достал откуда-то пару старых башмаков — наверняка он снял их с собственных грязных ног — и начал совать башмаки несчастному, который все еще заходился от крика. Чаша переполнилась; матросы прямо-таки завывали от смеха. Потрясенная Кеса, даже не подумав о том, что делает, уже бежала на помощь, но остановилась у самого трапа, не в силах больше сделать ни шага. На ее глазах разыгрывался кошмар; она не могла представить себе, каким мерзавцем нужно быть, чтобы из мучений и пожизненного увечья — если не смерти — устроить себе зрелище и забаву.
На корме раздался гневный окрик, столь громкий, что пробился даже сквозь смех. На главную палубу спускался рослый мужчина с дубинкой в руке, за ним еще один, а за ними женщина. Оказавшись внизу, великан начал колотить дубинкой каждого, кто попадался на пути, и матросам вмиг стало не до смеха. Они обратились в бегство. Женщина что-то сердито крикнула, и те, кто был ближе, сразу же вернулись. Бочку перекатили, освободив раздавленные ноги лежащего. Двое матросов бесцеремонно схватили его за руки и поволокли на набережную, где бросили словно мешок. К ним подбежали рабочие, державшие до этого канат.
— Так мы никогда не отчалим! — рявкнула женщина, замахиваясь, словно собиралась стукнуть по голове ближайшего к ней моряка. — Работа?! Дерьмо это, а не работа!
Моряк поклонился и убежал. Уже нашли новый канат, который привязывали к бочке столь поспешно, будто за каждое потерянное мгновение грозило десять палок. Женщина со злостью пнула прилипшую к луже крови на палубе тряпку, затем посмотрела на стоявшую у трапа Кесу. Удивившись, она внимательно осмотрела одежду посланницы, бросила взгляд на сопровождавших ее солдат и побледневшую, но очень спокойную невольницу-служанку.
— Откуда ты на этом острове, ваше благородие? — с откровенным любопытством спросила она, глядя из-под темно-зеленой повязки, скрывающей левый глаз. — Видимо, недавно?
Кеса молчала, с громко бьющимся сердцем глядя на ту, ради которой пересекла Ближний Восточный Простор. Встреча оказалась слишком неожиданной. Значит… значит, действительно именно так выглядит одноглазая княжна Риолата Ридарета. Наполовину женщина, наполовину Рубин… легендарная предводительница пиратов, та, от кого, возможно, зависело существование всего Шерера. Посланница не могла поверить собственным глазам, ибо легенда полностью соответствовала действительности.
Княжна спустилась по трапу на набережную. Она была на шестом или седьмом месяце беременности, но во всем остальном выглядела так, словно явилась прямо из одной из рассказываемых в тавернах историй о пиратах. Ходячее воплощение дешевой безвкусицы… На ней было роскошное зеленое платье, вернее, оставшееся от платья воспоминание, поскольку она разрезала его спереди до самого лифа; из-под него виднелась столь же роскошная, расшитая золотом юбка, которая, однако, казалась слишком короткой, так как владелица завязала ее не в талии или хотя бы на бедрах, но высоко над животом, под самой грудью. На предплечьях, как и на лодыжках босых ног, звенели бесчисленные цепочки и браслеты, сверкали перстни на пальцах рук и ног, а в ушах покачивались, почти касаясь плеч, большие золотые кольца. На шее висели жемчуг, золото, серебро, янтарь, изумруд и неведомо что еще. Неужели женщина могла быть до такой степени лишена вкуса? Хоть зеркало-то у нее есть? Впрочем, Кеса перенесла бы что угодно, но отчего-то не могла поверить, что приемная дочь хладнокровного и делового человека, принявшего ее в богатом доме, любит бегать босиком с грязными до невозможности подошвами. Почему у нее нет обуви? Простым матросам легче удержаться босиком на выбленках, или как оно там называлось, но вряд ли ей приходится лазить по мачтам вместе с ними. Неужели ей так хочется показать больше перстней, чем может поместиться на руках?
Или, подумала Кеса, этот одержимый глупец Мольдорн все же был прав? Способно ли вообще мыслить и рассуждать это странное создание, стоящее перед ней? И если даже оно обладает разумом, то вряд ли последний способен сравниться с объемом ее груди… О чем Кеса могла с ней поговорить? О Шерни, о нарушении равновесия Полос и о возникшей вследствие него угрозе для Шерера? О математических теоремах Тамената и моделях Йольмена?
В лучшем случае о камнях в перстнях.
Плавным движением руки пиратка откинула назад кудрявые волосы, которых хватило бы на трех женщин, и выжидающе посмотрела на Кесу.
— Они ленивы и невнимательны, — спокойно сказала она, кивая на перепачканных работяг, все еще склонявшихся над покалеченным товарищем. — Несчастный случай, каких полно каждый день, в этом порту или в другом… Ваше благородие, ты наверняка не из тех, кто часто бывает на портовых причалах, и потому не знаешь, как выглядит работа обычных людей. Поверь мне, этот неуклюжий бедняга уже через три недели будет самым счастливым бездельником на свете. Сейчас — нет, потому что ему очень больно.
Словарь и безупречный выговор агарской красотки настолько не соответствовал ее внешности, что Кеса — как и любой, кто впервые разговаривал с княжной, — почувствовала себя сбитой с толку, даже слегка ошеломленной.
— Самым счастливым человеком на свете? А почему ты так считаешь, госпожа?
— А потому, что он работает на армию. Это военный корабль, — пояснила ее высочество, показывая пальцем на парусник за спиной. — К тому же весьма особенный… потому что мой. — Она слегка насмешливо улыбнулась. — Так что его ремонтирует армия. А здесь, на Агарах, дела обстоят так же, как в Армекте, — этот человек не солдат, но работает на армию, так что армия будет теперь платить ему пенсию, скромную, но пожизненную. На эти деньги он соорудит себе деревянную тележку на колесиках, будет кататься глотнуть пива в ближайшую корчму, пить, есть, болтать что угодно… Существование ему обеспечено, а ничего больше ему и не надо.
— Немного серебра взамен за ноги? Ты согласилась бы, госпожа, на такую судьбу?
— Я нет, и ты тоже нет, ваше благородие. Но он — конечно. На улицах каждого портового города полно таких нищих, которые сами себе отрезали пальцы, чтобы легче вызывать жалость у прохожих. Ты понятия не имеешь, ваше благородие, какая сила заключена в лени. Мевев! — крикнула она через плечо.
— Да, капитан, — невнятно ответил мужчина, затягивавший одной рукой и зубами узел на зеленом платке, обмотанном вокруг предплечья; поверх этого украшения была завязана какая-то тряпка, неизвестно что означавшая — во всяком случае, посланница этого не знала, хотя похожие зеленые платки, украшенные обрывками старых тряпок, она заметила у всех матросов на палубе.
— Деньги есть?
— Сколько?
— Дай все.
Она взяла протянутый ей кошелек, прошла несколько шагов и, неловко присев с выдающимся между колен животом, сунула деньги в руку раненому. Что-то сказав, она поднялась на ноги и отошла, сопровождаемая жалкими словами благодарности и… улыбкой. Калека смеялся сквозь слезы.
— Ну вот, все в порядке, — сказала Кесе княжна. — Он получил столько, сколько заработал бы за два года. Если бы он знал, что так будет, давно бы уже сам уронил что-нибудь себе на ноги… Ты довольна, ваше благородие?
Посланница не знала, что сказать. Это был самый странный разговор в ее жизни.
— Ты что-то или кого-то ищешь в порту, госпожа? У тебя какое-то дело? Я спрашиваю, поскольку могу помочь, — сказала пиратка. — Ты не здешняя, а я… собственно, теперь тоже, так что, может, поговорим? Что делает на Агарах такая, как ты? Это вовсе не праздное любопытство, хотя… может быть, и так. Мне скучно, потому что мне запрещено покидать порт. Самое позднее через неделю меня уже здесь не будет. С моими парнями я еще успею наговориться… — Она вдруг смущенно замолчала, что удивило посланницу больше, чем все случившееся до этого. — Ладно, пойду, прости меня за назойливость, госпожа, — сказала она и прикусила губу…
— Нет! — Кеса даже испугалась собственного голоса. — Мне тоже хотелось бы поговорить с вашим высочеством.
— То есть ты знаешь, кто я, ваше благородие.
— Догадываюсь.
— Немножко жаль. Хотя, с другой стороны, какая разница?