Часть I
Глава 1
Чехия, местечко Славошовице, 1421 год
По дороге бежал мальчик.
Бежал он по направлению к местному приходу, который располагался в полумиле от, собственно, поселения. Стояла ночь, необычайно тихая ночь — птиц не было слышно, местные собаки, поджав хвосты, сидели в конурах, даже ветер и тот затаил дыхание. Всё вокруг замерло. Замерло, обратив взор в небо.
Мальчик старался ввысь не смотреть, он просто нёсся опрометью самой короткой дорогой из всех, что были ему известны, ловко в темноте перепрыгивая лужи, оставленные недавним дождём, и умело укрывая лицо от свисавших на дорогу веток придорожных деревьев.
Вот уже озеро видно сквозь дубовые заросли — он близко. Дорога огибает озерцо, а там и приход на холме. Отец Филип либо ещё в самом приходе, либо рядом в своём домике. Где ему ещё быть в такую ночь? Интересно, а знает ли он? Видит ли он это?
Деревья стали реже, и на ещё чуть светлом горизонте замаячили очертания прихода. Да — отец Филип внутри, дверь храма Божьего чуть приоткрыта, и вертикальная полоска света от свечей тому явное доказательство. Мальчик остановился, чтобы отдышаться, он старательно не поднимал взора к звёздам. Он тяжело дышал, его страшило не только то, что творилось на небосклоне, он сбежал из дому, не сказав родителям — отец будет недоволен им. Но он ничего не мог с собой поделать. Он сидел на пороге дома и смотрел на закат, по небу плыла нарождающаяся Луна, как вдруг началось это…
Продышавшись, мальчик усилием воли побежал дальше. Он выбежал из полосы деревьев и теперь его путь пролегал вдоль озера. Озеро было небольшим и будь возможность обойти его с другой стороны, он уже был бы в дверях, но после дождей та тропа сильно проседала из-за болотистого грунта, и идти по ней впотьмах было опасно. Потому пришлось делать крюк.
До дверей прихода оставалось всего немного, и тут он разглядел впереди фигуру святого отца. Он стоял в паре шагов от дверей в храм и смотрел вверх.
— Отец Филип! — прокричал мальчик и ускорил, как мог, свой бег. Священник опустил взгляд. Вглядевшись в ночную дорогу, он всё равно не сразу увидел бегущего к нему ребёнка, сначала он его услышал. Но вот мальчик уже рядом, последние шаги он прошёл пешком, постепенно сбавляя ход, он тяжело дышал, держался за бок, который, по-видимому, болел от бега. Только тут, рядом со священником, мальчик решился посмотреть на звёзды. Отец Филип, не говоря ни слова, перевёл взгляд обратно в небесную высь. Так они и смотрели в небо вместе. Только через несколько минут, полностью отдышавшись, мальчик нарушил давящую тишину.
— Отец Филип, что же это?
Священнослужитель не сразу ответил. Признаться, он и сам не знал, что он видит.
— Не бойся, Гануш. Что бы то ни было, Господь с нами.
— Я видел, как падают звёзды, но не так… Они падают по одной и не такие яркие. Не такие…
— Нет, не такие они. В том ты прав.
Ещё несколько минут они вдвоём глядели на сошедшее с ума небо. Оно было чистым, облаков почти не было, но там, раз за разом вспыхивали зарницы. Нет, не те, что озаряют летние сумерки после жаркого дня. Эти были то ярко-красные, то голубоватые вспышки. И почти после каждой к земле устремлялись светящиеся росчерки. Да — это было похоже на падение звезды, но звёзды срывались с небосклона с гораздо большей скоростью. Да и проносились они, оставляя ровный росчерк белого цвета. Эти же медленно набирали скорость, летя, извиваясь, словно змеи. Вместе со вспышками света — это было действительно страшное зрелище. Порой складывалось впечатление, что звёзды падали прямо на землю за горизонт, а то и, вообще, прямо за лесом.
Отец Филип оторвал взгляд от неба.
— Гануш, идём домой. Я провожу тебя.
Мальчик по имени Гануш, сын Яна пекаря, беспрекословно подчинился священнику. Они спустились к озеру, пошли той самой дорогой, по которой Гануш прибежал. Шагали в молчании, почти не глядя вверх, лишь изредка поднимая взор на особо яркие вспышки зарниц. Затем они зашли под дубовые кроны, которые спрятали от них небо почти до поселения. На протяжении всей дороги Гануша не отпускал вопрос, который он хотел задать святому отцу. Хотел, и в то же время боялся. Порой вздыхал, думая, наконец, сказать то, что хотел, но в последний момент не решался открыть рот. Отец Филип, видимо, подметив это, начал первым:
— Что тебя гложет? Не бойся, спроси.
Мальчик замялся, но сжав кулаки, выпалил:
— А вдруг это конец света, про который говорят табориты? Вдруг это знамение, что настал конец дней и все, кто не с ними в их священных городах, те сгорят в геенне огненной? Я слышал! Посланники таборитов говорили это. Помните? Когда они пришли летом?..
— Я всё помню, Гануш. Табориты заблуждаются — не угодно Богу паству свою уничтожать. Табориты неправы и скоро будут разгромлены.
— Но у Судомержи….
— У Судомержи им повезло. — Чуть повысив голос, перебил его священник. Дальше до домов они шли в безмолвии.
Славошовице встретило их тишиной и паникой одновременно. Кто-то крестился, кто-то, взяв нательный крестик в горсть и прижав к губам, что-то шептал, кто-то рыдал в объятиях родителей, мужей, братьев… Объединяло всех жителей сего местечка одно — все они наблюдали за падением звёзд.
Появление отца Филипа не сразу и заметили, они с Ганушем прошли несколько жилищ и приблизились к дому Яна пекаря, когда невысокий коренастый мужчина лет пятидесяти пошёл им навстречу.
— Гануш! При тебе ли ум вот так дом покидать? Да ещё в такое время? — Отец мальчика хоть и был сердит, но руководила этим не злоба — страх.
— Прости отец, я так испугался, когда увидел… это…
— Не сердись на него, Ян. Твоё чадо не так безрассудно, ибо дому родному он предпочёл дом Божий. И совет, который дам и тебе, и всем, кто слышит меня сейчас. — На последних словах он развернулся и повысил голос. — Послушайте меня, не предавайтесь страху и отчаянию. Приходите в храм Божий завтра утром — самое время всем вместе помолиться… — Он будто бы засомневался. Словно ему пришло в сей момент некое откровение, что скоро что-то случится.
— Причаститься желаю, святой отец. — Подбежал сосед пекаря. А за ним ещё и ещё подходили, подбегали жители Славошовице. Они обступили священника кольцом. И их молчание было громче криков — люди боялись. Боялись Конца Света, о котором так часто они могли слышать от таборитовых глашатаев, которые зазывали народ на гору Табор, где, по их словам, и случится второе пришествие Христа. И были те, кто ушёл…
Отец Филип чуть наклонил голову, закрыв глаза. Вздохнув, он развернулся:
— Ожидаю вас, дети мои, к утренней службе. Бог с нами — он ждёт наших молитв и веры нашей. — После этих слов он кивнул, словно сам себе, что-то прошептав под нос, и побрёл к приходу. Сначала медленно, но постепенно убыстряя шаги, вскоре скрылся во тьме.
Люди провожали его взглядами. Когда чёрный цвет его сутаны слился с ночью, народ начал помалу расходиться по домам. Одни уходили в молчании, другие тревожно перешёптывались, третьи скорбно качали головами. Ян пекарь с сыном стояли у ворот своего подворья. С другой стороны испуганно держалась за калитку его жена Адела, за юбку которой цеплялись ещё трое детей пекаря — Гануш был старший. Ян поднял взгляд к небу, а затем, перекрестившись, позвал семью внутрь, иногда оглядываясь в сторону ушедшего священника. Перед тем как закрыть дверь он ещё раз взглянул на буйство звезд в ночи над спящей, хотя вряд ли, Чехией.
К рассвету небо успокоилось. Зарницы и сполохи перестали тревожить небесную высь, а может просто с восходом Солнца это стало недоступно взору из-за того, что не видно днём звёзд. С приходом утра вновь подул ветер, залаяли собаки. Кое-где очнулись петухи. Природа вела себя настороженно, но вполне обычно.
Но вот люди явно не собирались так просто забывать светопреставление в ночном небе. Раньше о таком явлении никто и слыхом не слыхивал, а тут ни с того ни с сего началось такое. Люди выходили на улицу с опаской, все ожидали, что небо вот-вот разразится огненными потоками. Но нет — разве что редкие облака мерно плыли по небу на восток. Солнце, выйдя из-за дубовой рощи, пошло по обозначенному пути. Птицы совершали перелёты по своим делам, и всё казалось в точности таким же обыденным, как вчера и многие дни до того.
От озера послышался колокольный звон, зазывавший селян на молитву.
В последние годы статус Церкви несколько пошатнулся, но не в этих местах. Здесь, в южных районах Чехии было спокойнее, к тому же всего в паре миль на запад располагался город Ческе-Будеёвице, который служил примером католичества для этих земель. Он был окружён высокой стеной, и Ян Жижка даже не пытался его штурмовать. И хотя глашатаи таборитов частенько наведывались сюда в малые селения, уходили они чаще несолоно хлебавши. Случались и дерзкие нападения на приходы, но приход отца Филипа пока был цел и невредим. Епископ Йохан, который в Южночешском краю был, пожалуй, столпом католичества, часто посещал Отца Филипа. Они прогуливались, разговаривали. Беседы нередко носили сугубо политический характер — Гуситское восстание до сих пор бушевало в стране и приобретало весьма опасный для католичества характер. Церковные земли отбирались, церкви либо уничтожались, либо на место католических священников, которые порой были немцы, ставились священники, поддерживающие гуситов. Иногда епископ Йохан припоминал, что прилюдная казнь Яна Гуса была ошибкой — народ вспыхнул недоверием к церкви, недоверие переросло в злобу, а теперь мы имеем, что имеем. Гуситы разделились на Чашников и Таборитов. И если первые были достаточно сдержанны в действиях, то Табориты были настроены довольно радикально, вплоть до того, что готовы были уничтожить всех, кто не с ними. Они облюбовали пять чешских городов, где народное движение было особенно проявлено, и посему именно эти города (Пльзень, Клатови, Жатец, Слани и Лоуни), по их мнению, в грядущем Конце Света устоят. Туда они созывали народ. Их проповедники вещали разные странные вещи про приближение последних дней, про второе пришествие Христа, про значимость горы Табор и многое ещё.
После встреч с епископом отец Филип имел традицию уединённо прогуливаться по лесу, обдумывая ситуацию.
Колокол звонил редко, но набатом отзываясь в сердцах перепуганных селян. Шли все. Семьями и поодиночке. Молодые и старые. Даже те, кто порой ухитрялся спать во время молитвы на больших праздниках, а просто так и вовсе не ходил в храм Божий. Многие, взявшись за руки. Зачастую их взгляды неосознанно поднимались к небу, возможно, втайне они опасались, что то, что они видели ночью, могло проявиться и при дневном свете. И их нельзя было винить. Отец Филип, встречавший свою паству у дверей прихода, сам время от времени поглядывал в небесную синь — всё было в порядке. Никаких признаков ночного происшествия.
Молитва прошла спокойно. Многие впервые в голос молились вместе отцом Филипом. Ранее тот же Яков и его верный приятель Лука пастух, обычно отмалчиваясь, крестились и уходили первыми. Но сегодня всё было по другому — прошедшая ночь всем доказала, что люди всё ещё боятся гнева небес.
На причащении многие роптали, усомнившись, справедливо ли при подобных обстоятельствах причащаться лишь плотью Господней, без крови его. Одна из многих причин восстания Яна Гуса — неполное причащение, когда люди вкушали хлеб, но вина за ним не следовало. Негодование порой возникало и здесь. Отец Филип тревожился об этом — он подозревал, что люди могут в этот день озлиться на подобное. Конечное многие, и это было заметно, вкусив хлеба, ждали положенный глоток вина и, не дождавшись, проводили священника недобрым взглядом, но всё прошло спокойно. Отец Филип не преминул восславить Господа за то, что люди не обрушили гнев свой, подстёгиваемый страхом. Слава Богу, повторял он, переходя от человека к человеку, Слава Богу.
По окончании службы селяне разошлись по своим делам, которых в начале сентября особенно много. Хорошо хоть погода радует, за месяц прошло всего несколько небольших дождей, за которыми следовали вполне ещё летние дни. Погода располагала к своевременной уборке урожая и подготовке к зиме, благо и она в этих краях не столь холодна, но всё-таки готовыми быть надо.
Обычно молитва наполняет душу отца Филипа спокойствием, сегодня же его осаждали мысли. А если повторится? Если снова с неба повалятся, как ни грубо это звучало, звёзды? Да и не звёзды это были — огни. Мысль, конечно, явно крамольная — огонь пошёл с небес. Селяне не должны про них знать.
Он вздохнул. Массовая истерия ждёт Славошовице. Да что там Славошовице? Сперва всю Чехию, а за ней и Священную Римскую империю. А если это было видно повсюду? Небо ведь огромно! Да и огонь нисходил по всему горизонту! Неужели табориты правы?
Встряхнув головой, он постарался изгнать шальную мысль. Да и как такое может быть допущено Богом? Всё это никак не укладывается в голове, а логичного объяснения он не видел. Не знал. Да и откуда ему знать, что там? За пределом? Конечно, на небе живёт Бог, но эта догма, вбиваемая церковью в головы челяди, далека от Писания. Бог живёт в каждом из нас. А вот на небе может быть всё, что угодно… Всё что угодно, вплоть до…
Нет! Это уже ересью попахивает. И как только подобная мысль в голову священника пришла? Он поднялся. Огляделся. Никто его душевных терзаний не видел — все при делах сейчас. Не до наблюдения за думами священника. Солнце скоро сядет. Что тогда?
* * *
Солнце опускалось за лес. Небо на востоке тревожно темнело. Вдобавок усилившийся ветер гнал на запад редкую облачность. Скроет ли она то, чего отец Филип опасался?
Тьма наползала на Славошовице. Священник не смотрел на догорающее Солнце, его взгляд был прикован к горизонту на востоке: тёмно-серые тучи выползали из надвигавшегося мрака — видимо, вскоре должна была начаться гроза. Полы сутаны развевались по ветру, который становился сильнее и сильнее, по лицу ударили первые капли. Шум льющейся с неба воды приближался и, наконец, ливень накрыл стоящего человека. Сутана промокала, и становилось холоднее.
Восток полностью погрузился в темноту, и вот тут он увидел — желтоватая полоска промелькнула на горизонте, там, на самом пределе зрения священника. Вскоре вторая. Грома не было слышно, но небо озаряли всполохи. Отец Филип закрыл глаза — худшие опасения сбылись. Это и впрямь не звёздный дождь — звёзды сквозь облака не пролетают.
Огонь нисходит с неба. Огонь!
Скоро тьма поглотит всё небо, и люди в селении увидят то, что пока от них закрыто стеной леса. Скоро… Отец Филип обернулся в сторону домов, там было пока тихо. Хотя шум проливного дождя глушил все иные звуки. Под ногами наливались лужицы, превращая глинистую дорожку в месиво. Отец Филип провёл по лицу ладонью, смахивая с бровей и носа налившиеся капли.
Всполохи начали проявляться над тучами ярче, ближе… Ближе… Огни падают чаще. Их в селении точно видели. Священник вновь обернулся — нет, пока никакого движения не видно. Но скоро всё случится — это ощущение не покидало его, и он побрёл к приходу. Сошёл с тропы на траву, в надежде не запачкать обувь. Какая мелочная идея. Мир на пороге Армагеддона, а он тревожится за обувь. Не поднимая головы, одними глазами он следил за небом. Так, словно там ничего необычного не происходило.
Солнце уже полностью зашло, и тьма почти накрыла запад.
В нескольких метрах от входа в храм он увидел то, чего и ждал, и боялся. По дороге к храму бежали люди. По веренице еле горящих на дожде факелов было понятно, что вся деревня жалует ответов на вопросы. А ответов отец Филип не знал. По телу пронёсся озноб. Не от того, что он стоял на ветру, промокший до нитки, а потому, что люди в страхе непредсказуемы.
Дойдя до дверей храма, он перекрестился, глядя на распятие, висящее над входом.
Люди неслись как на пожар, кто-то поскользнулся на подъёме — отец Филип слышал заваруху. Он глядел на распятие, слушая, как приближается толпа. Она скоро будет здесь.
Отец Филип глубоко вздохнул. Встав на коленях прямо в глинистую грязь и сжав в кулаках своё распятие, он начал молиться. Порывы ветра хлестали всё сильнее, старый ясень, стоявший рядом с приходом, надрывно треснул. Дерево тут было ещё до храма и засохло вскоре после постройки. Кто-то тогда подумал, что это плохой знак, но скорее всего строители попортили корни.
Толпа вбежала на холм и, увидев священника, приостановилась, те, кто был сзади, с разбегу толкали остановившихся. Кто-то что-то крикнул из задних рядов. Толпа постепенно растекалась по холму, охватывая полукольцом приход. Факела гасли. Селяне молчали. Вид молящегося священника подействовал, как высокий берег для волны. Люди переглядывались, перешёптывались изредка. Но не могли понять, что делать им. Внезапно все их взоры оказались прикованы к мальчику, который медленно шёл к коленопреклоненному отцу Филипу.
Это был Гануш. Промокший, как и все здесь присутствующие, обхвативший себя руками в попытке плотнее запахнуть куртку, но ветер бил прямо в лицо и старания его были тщетны. Медленно он подошёл к отцу Филипу, поглядел на распятие, перекрестился и последовал примеру священника. Он встал на колени и прислушался к молитве священника:
— … вождь небесных легионов, защити нас в битве против зла и преследований дьявола. Будь нашей защитой!
Гануш узнал её — Молитва к Святому Архангелу Михаилу. Ну, разумеется! Кого ещё просить о спасении, если не Его?
— Да сразит его Господь, об этом мы просим и умоляем… — Начал вторить он отцу Филипу. Тот на мгновение осёкся, услышав голос рядом с собой. Слегка повернув голову, он посмотрел на Гануша. Прикрыв глаза, он кивнул ему в знак благодарности за поддержку. И они вместе продолжили молитву в полный голос:
— А ты, предводитель небесных легионов, низвергни сатану и прочих духов зла, бродящих по свету и развращающих души, низвергни их силою Божиею в ад. Аминь.
Позади них стояла тишина. Лишь дождь. Лишь ветер. На лице отца Филипа читалась надежда, он вслушивался в шум, творимый погодой, и когда услышал ожидаемое, тень улыбки проскользнула на губах. Даже смотревший на него в упор Гануш и тот не успел разглядеть это. Но после он услышал, как и священник за миг до него, шаги по мокрой траве, шаги по лужам на дорожке. Люди подходили к ним, вставали на колени.
Ветер продолжал усиливаться и с каждым следующим порывом становился всё резче. Он срывал головные уборы, растрёпывал женские волосы. Дождь бил по лицам, не давая открыть глаза. Люди старались наклонить голову как можно больше, но буря хлестала пощечинами по их лицам.
Старый ясень вновь надрывно затрещал, продолжительно и звонко. Это был словно звон колокола для людей. Отец Филип, обратив лицо к распятию на храме, начал молитву заново:
— Святой Архангел Михаил, вождь небесных легионов, — его поддержали, хором молитва зазвучала так, как должно звучать молитве, — защити нас в битве против зла и преследований дьявола. Будь нашей защитой! Да сразит его Господь, об этом мы просим и умоляем. А ты, предводитель небесных легионов, низвергни сатану и прочих духов зла, бродящих по свету и развращающих души, низвергни их силою Божиею в ад. Аминь.
Люди молились, а дождь и ветер нещадно трепали их. Новый порыв прервал продолжительный стон дерева, заменив его грохотом — старый ясень, который рос тут, по словам старожилов, почти век, рухнул. В молящихся людей полетели мелкие ветки, труха. Но они не остановились. Они раз за разом повторяли молитву.
Огни летели с неба, зарницы разрывали его буйством ярких сполохов, ураган терзал людей не меньше, чем страх. И люди, склонившие колени пред маленьким приходом, молили о защите от… страха…
* * *
Моросил дождь. Над Славошовице висели низкие тяжёлые тучи. По дорожке к храму текли многочисленные ручейки. У прихода стучали топоры. Трое лесорубов расчленяли старый ясень — единственную жертву вчерашней ночи. Рухнув, он задел приходскую крышу, но без сильных последствий, вода теперь протекала в правый трансепт, но всё не казалось катастрофичным. Настроения народа, лесорубов в частности, были куда как более сокрушённые.
— Что же это творится? Никогда такого не видывал. Да что я? Отец мой, и тот не видел. И ни отец его, ни дед ему о подобном не рассказывали. Чует сердце моё, неладное нас ждёт.
— Я слыхал, в городе шляхта сгоняла людей в храмы, чтоб молились. Кто же так делает?
— Неужто сгоняли? А епископ тамошний не причём? Он же немец — они народ резкий — может его затея?
— Ондрей, да кто ж тебе скажет? — Лесоруб по имени Рахел эту фразу грозно прошептал, после чего огляделся. — Ты думай, что говоришь-то!
— Да брось ты! Нет тут никого — отец Филип сразу после молитвы ушёл куда-то, а больше кому тут быть?
— Хорош трепаться! — скомандовал старший лесоруб, уже немолодой, но высокий и по-прежнему крепкий, Любомир. Вогнав топор в ствол, он подошёл к спорщикам. — Мы тут работаем, а не языки точим. А чего в небе творится не нашего ума дело. Коли света последние дни, так молитесь по домам, а коли звёзды с ума посходили, так это и вовсе нас не касается. Так что хорош болтать.
После этих слов Любомир отошёл, вырвал топор и вновь принялся срубать здоровый сук. Ондрей с Рахелом переглянулись и последовали наставлению. Порой они посматривали друг на друга, но продолжать разговор не решались. А вскоре и отец Филип пришёл, о чём-то долго говорил с Любомиром, затем скрылся в приходе.
К вечеру сырая морось прекратилась, и небо чуть прояснилось. И хотя в вышине продолжался истовый бег серых облаков, но среди них всё же просвечивало голубое небо. Между тучами было видно, как садилось Солнце. Вновь темнота ползла с востока, также неумолимо, как и каждый день. Но теперь она приобрела зловещие черты.
На сей раз жители Славошовице, да и сам отец Филип, провели в своих домах всю ночь, не выходя на улицу. Страх увидеть вновь нисхождение огня небесного на землю перебивал всё. Наставление священника, данное им прошедшим утром, было простым — молитесь, а затем ложитесь спать, и да поможет вам Бог. Селяне так и поступили. Не задавая лишних вопросов и не разводя лишних речей. Простое понимание собственной ничтожности пред небом давило и подталкивало к той истине, что мы действительно пешки и двигает нами некто свыше.
* * *
Наступил пятый день после начала пугающего небесного явления. И пусть жители Славошовице зареклись не выходить на улицу ночью, дабы не видеть это, но слухи всё равно приходили с иных селений, что небесный огонь по-прежнему сходит. Говорят, что уже не так сильно и часто разрывают небо зарницы, что меньше стало падающих огней. Но факт оставался фактом — то, от чего пытаются оградить себя жители местечка Славошовице, никуда не пропало. Но предпосылки к завершению были.
Отец Филип готовил себе скромный обед в своём домике около храма. Убранство дома было самым непритязательным, как и положено священнику. По скромности отец Филип мог поспорить даже со священством Чашников. А что нужно священнику? Был бы стол, чтоб поесть, да подобие кровати. Остальное есть в приходе.
В дверь постучали. Отворив её, отец Филип увидел епископа Йохана и нескольких его слуг, один из которых стоял у двери. За углом прихода виднелись кони. Поприветствовав епископа поклоном и поцеловав его перстень, отец Филип пригласил было епископа в дом разделить трапезу, но тот предложил пройтись. Оставив слуг у прихода, двое пошли к озеру.
— Думаю, моё появление вам вполне понятно и потому я не буду излагать причину моего приезда.
— Разумеется.
— В Ческе-Будеёвице царит паника. Шляхта вот-вот готова сорваться из города, оставив его на растерзание паникующих людей и, что хуже, на мой взгляд, хилиастов. Несколько важных панов уже, собрав пожитки, своих рыцарей и всю челядь, бежали в Германию. И как выяснилось, напрасно — то, что лицезрим ночами мы, видно далеко за пределами нашего удела. Панические сообщения приходят со всех концов империи. И даже из-за её границ. Посему сообщаю вам решение, принятое нами два дня назад — никаких упоминаний о данном небесном происшествии быть не должно. Нельзя допустить того, чтобы в данной политической обстановке это событие стало катализатором массового перехода людей на сторону еретического учения хилиастов. Наш удел и так остался почти единственным, где их учение непопулярно. А это… это может стать трагедией для католичества. — Он приостановился, взглянул на отца Филипа. — Это будет трагедией, даже если это не Конец Света.
— Я всё понимаю. И я согласен с вашим решением.
— Я послал письмо Папе, но его преосвященство Мартин V, — они перекрестились, — разумеется, ещё не успел ответить, но надеюсь, что он поддержит моё начинание.
— Оповестите меня о его решении, каким бы оно ни было, я в сей же день уничтожу свои записи о данном событии.
— Благодарю вас, отец Филип. Мне, признаться, было бы гораздо приятнее ваше присутствие в городе — ваша поддержка и ваш авторитет в местном священстве были бы для меня опорой. Чехи в последнее время всё меньше доверяют немцам, гуситское восстание бушует везде. И если на юге его нет как явления, оно всё равно в умах людей, и нужно немногое, чтобы народ перешёл к активным действиям.
— Понимаю вас. Но, как и ранее, я намерен просить вас оставить меня здесь. Я наслышан о панике, которая царит повсеместно. Но. Вы ведь проехали через Славошовице и, полагаю, оценили местное спокойствие. Оно стоило мне двух бессонных ночей, однако, результат на лицо.
— Я предполагал подобный ответ, а посему не огорчён вашим решением. И скажу вам, что работа ваша действительно заметна. В городе в храмах не протолкнуться — паника! Все припомнили грехи свои и жаждут поскорее замолить их. А тут словно и не происходило ничего… Как? Отец Филип, подскажите мне. Мне — епископу.
— Молитва — не более того.
— Что ж. Ваша правда.
На этом визит епископа Йохана был завершён. Много было информации для размышления. Сегодня епископ нервничал — его можно понять, если учесть его слова о происходящем. Устоявшаяся благодать в Славошовице может пошатнуться. И причин может быть масса: придут табориты и начнут свои проповеди в русле сложившейся ситуации, случится иное знамение или лже-знамение, да что угодно, по сути. Песчинка начинает обвал.
День начинал клониться к закату. Отец Филип решил в обход собственному наставлению селянам встретить темноту на природе. Невдалеке от прихода, дальше по гряде, в изголовье которой стоял, собственно, приход, было возвышение — небольшое, но с него открывался вид на всё Славошовице. Ещё там находился огромный камень, изрезанный древними рунами. Ходили слухи, что этот камень служил алтарём языческих богов прошлого, что на нём приносили в жертву как животных, так и людей.
Ходила даже такая легенда, а может, и вполне реальная история о том, как в эти края пришёл христианский проповедник. Это был одинокий странник, который нёс слово Божие тем, кто был готов его принять. И здесь, у этого камня он рассказывал о делах Иисуса и его апостолах, о вероучении, которое нёс он людям, и о том, как был казнён. Местное население, дикое племя, не поняло ни смысла, ни надобности в измене их Богам. Проповедник был избит и изгнан. Чтобы он точно ушёл, местный вождь послал проследить за ним одного из своих лучших воинов. Воин перечить не стал и пошёл следом за отшельником. Его очень удивило, когда тот, перед тем как лечь спать, в молитве обратился к Богу со словами о прощении неразумных варваров. Удивлённый, он вышел к отшельнику и спросил, почему тот не обижен на них, почему просит у своего Бога простить их — избивших его. Странник долго пояснял ему свою веру, да так вдохновенно, что воин заслушался и поверил словам его. И решил идти вместе с ним как охранник и заодно постигать это учение. Когда же воин не вернулся, вождь послал за ними погоню. На третий день их поймали и вернули в селение, на этом камне и были казнены оба.
Отец Филип провёл рукой по камню. Это история казалась ему сейчас нехорошим примером того, как из-за непонимания одних другие приняли насильственную смерть.
Солнце уже к тому времени наполовину скрылось — восток темнел. Скоро начнётся. Он присел на поваленное дерево. Устроился так, чтобы лицо было обращено на запад, и не видеть надвигающийся мрак, и не чувствовать страха, который, как ни прискорбно было признавать, всякий раз пронизывал его, когда он смотрел на темнеющее небо.
Разговор с собой — отличное решение, когда надо скрыть результат от всех. Кроме тебя, ведь никто ничего не узнает.
Небо темнело, ощущение было, что происходило это сегодня стремительнее, чем обычно. А вот и первые огни полетели. Что странно, они падали на ещё светлом пределе неба — такого он ещё не видел. Первые две ночи огни падали только с наступлением полной темноты. А вот и ещё, и ещё… и ещё! Так много не падало ни разу. Сердце стучало быстрее — страх наступал. Дыхание участилось.
Небо было практически безоблачным, и вид многочисленных огней был настолько ужасен, что священник как мог крепко сжал распятие.
Зарница!
На всё небо вспыхнула гигантская зарница, вспышка была невероятно яркой. Отец Филип резко подался назад, одновременно закрывая глаза руками. Потеряв равновесие, он упал за ствол. Мягкая трава бережно приняла его. Он убрал руки — огни падали, много огней. Он видел их несколько замутнённым взором, вспышка была столь неожиданной, и столь яркой, что глаза заболели.
Огни падали. Вспышек больше не происходило.
Природа умолкла. Полностью. Даже чуть веявший наверху ветер затих. Птицы и насекомые затаились. Частое дыхание, казалось, слышно было на всю полянку. Сердце вырывалось из груди — такого биения священник не испытывал ни разу. Это был уже не страх — истерия.
Он лежал, ноги так и остались на поваленном стволе, туловище на траве. Отец Филип застыл в ожидании. Вот только чего? Огни опали, и новых не было видно. Но что-то сейчас случится. Это чувствовалось в сгустившейся тишине.
Ещё одна зарница. Не такая яркая, как та, предыдущая, но вновь раскрасившая небо алым. На этот раз священник сощурил глаза, но не закрыл — по глазам неприятно ударил свет, но как только он угас, священник увидел новый огонь. Одиноко он падал с неба. И было в этом падении что-то невероятно трагичное. Ещё он казался больше других. Он летел вниз, но его швыряло из стороны в сторону. Он приближался. И приближение его становилось всё более быстрым. Огненная масса будто направлялась прямо в отца Филипа.
Эта мысль показалась сначала бредовой, но, по прошествии нескольких мгновений, на священника накатила волна паники, он сделал попытку встать, трава была высокой и он запутался в ней. Ко всему прочему, ноги отказывались служить, затекли, а их хозяин был так поглощён тем, что видит, что не обратил на это никакого внимания. И сейчас к нему пришло осознание, что страх загнал его в ловушку — руки запутались, ноги отказали, сердце вырывалось из груди и удушающее скорое дыхание ставило крест на всех его действиях.
Огонь был уже рядом. Настолько близко, что был слышен затяжной вой падающего пламени. Отец Филип прекратил попытки освободиться и встать. Он просто закрыл глаза и начал молиться. Гул нарастал, приближался. Уже вот-вот. Совсем рядом.
Сильный удар потряс округу, и подпрыгнувший ствол поваленного дуба подбросил священника в воздух. Перевернувшись в полёте несколько раз, он рухнул на песчаную прогалину. В глазах всё плыло, голова раскалывалась, рука, на которую пришлось приземление, очень болела, но, кажется, обошлось без переломов.
Поляну освещал упавший огонь. Отец Филип, превозмогая боль, попытался встать, но ничего не вышло. Ноги отказали ему, и он снова повалился на землю, не сделав и шага. Упав, ударился головой о песок и потерял сознание от боли, заполнившей тело.
Вокруг воцарилась тишина.
Сознание вернулось вместе с удушливым запахом горелых… перьев. Или чего-то похожего. Отец Филип открыл глаза — светало. Перед глазами всё плыло, но со временем это состояние прошло. Откуда-то рядом доносилось гудение горящего дерева, шёл дым. Запахи разнились. Дым и эта нестерпимая вонь, точно курятник горит с закрытыми в нём птицами. Голова кружилась, но зрение постепенно возвращалось. Надо попробовать встать. Священник пошевелил кистями рук — всё в порядке, лишь левая отозвалась на движения болью. Он подтянул их к себе — нет, руки целы. Ушиблена левая, но, слава Богу, не сломана. Правая в полном порядке, пара царапин от камней разве что. Он перевернулся на правый бок — вся левая часть тела болела, приземление было жёстким, но, к счастью, на песок. Попробовал облокотиться на здоровую руку — удалось сесть. Можно оглядеться и чуть подождать, пока боль хотя бы немного успокоится.
В рассветном полумраке он увидел на месте стоящий камень, да и куда бы он делся? Ствол дерева догорает, причём сломано пополам. Разлом в нескольких метрах от того места, где он сидел. Там же начиналось нечто, похожее на траншею.
Попытка встать прошла успешно. Священник поднялся и сделал пару шагов, закружилась голова, и, дабы снова не упасть, он присел. Отдышался. Выждал пару минут, медленно встал снова. Постоял немного, выравнивая дыхание. Его отшвырнуло от ствола дуба почти на пятнадцать шагов.
Наконец решился оглядеть себя: в целом всё в порядке. Сутана помята и испачкана песком и травой, но даже не порвалась — да и обо что тут её рвать. Хорошо, что пока он был в беспамятстве, огонь не добрался до него. Холодная осенняя роса сослужила хорошую службу, огонь не распространился дальше упавшего дуба. Хотя, судя по почерневшей растительности близ него, огонь был жаркий. Сейчас потрескивали угли и кое-где ещё были видны языки пламени, но в целом от трухлявого уже дуба почти ничего не осталось.
Отец Филип осторожно пошёл к траншее. Что же там? Что рухнуло сюда несколько часов назад? Шаг за шагом медленно он подходил туда. Ему приходилось подниматься в горку — вчера он сидел на вершине гряды, а швырнуло его на более низкую площадку.
С каждым шагом вверх по склону становилось понятно, что траншея достаточно вытянута и глубока. Любое движение отзывалось болью по всему телу, и идти было сложнее и сложнее, однако, превозмогая себя, отец Филип поднимался. Оставалось всего чуть-чуть, и он увидит причину своих ранений. Становилось теплее — от догорающего дерева шёл жар. В ноздри всё сильней забирались гарь и запах палёной птицы…
А вот и перья. Несколько перьев лежали на траве за шаг от пепелища. Они были опалены, но их размеры внушали сверхъестественный ужас. Длинные и мощные, они не могли быть перьями никакой из водящихся здесь птиц. Глядя на них, отец Филип замер и перевёл взгляд вперёд. Туда, где за горящим бревном от него скрывалась траншея, которая ещё до сих пор немного дымила. У него появились противоречивые чувства, ощущения, догадки. Они граничили с совершенно невероятными вещами, и потому, глубоко вздохнув, он сделал ещё несколько шагов. Зайдя на вершину, он увидел то, что заставило его ещё долго простоять в ступоре.
В конце траншеи длинной с десяток шагов лежал человек. Лежал на боку, лицом к священнику. А позади него распростёрлись два огромных, сильно обгоревших, белых крыла.
Глава 2
Боль.
Невероятная боль. Во всём теле. Вкус крови во рту, саднящая боль в груди.
Тело затекло от неудобной позы.
Крылья — не чувствую.
Где Я? Как сюда попал? И… кто Я?..
Боль глушит всё, хочется кричать, но не получается. Надо открыть глаза.
Кровавая пелена в глазах, непонятно ничего… хотя нет… Трава, деревья — где это? Ничего не помню — что произошло? Что с грудью? Постараться дотянуться до неё рукой… как больно! Терпеть — тянись. Вот так… рука цела, по крайней мере, одна. Вторую не чувствую… наконец-то! Удалось согнуть локоть, тянись же — кричи, но тянись.
И он закричал. Но окровавленная обожжённая рука тянулась к груди. Грудь была в ужасном состоянии, — две раны расчёркивали её параллелями наискось. Кровь не текла, раны были прижжены. Но глубокие. Человеку хватило и одной такой, чтобы умереть.
Рука прикоснулась к груди, конвульсия боли передёрнула всё тело, раздался крик. Скорее даже рык, полный боли. Рука ощупала раны, рыча и брызгая слюной, но он дотянулся. Рука продолжала обследовать тело, всё сопровождалось рычащими криками.
Солнце выходило из-за леса, осветив лежащее в крови и перепаханной земле тело… ангела. Он содрогался всем телом, его била дрожь, он рычал от боли, пытаясь не кричать, но видимо боль была нестерпимой.
Я ранен. Раны глубоки, но надо жить. Я должен… должен встать…
Встать!
Давай — выдох. Упрись рукой в землю и сначала сядь. Давай…
Ангел сильно выдохнул, резким движением оторвал руку от груди и схватился за край траншеи. Часто дыша сквозь зубы, иногда вскрикивая от боли, он упёрся рукой в землю. Показал себя внушительный бицепс, иссечённый венами. Выдох! И ангел, рыча, сменил своё положение. Иногда он останавливался, чтобы продышаться, каждое движение давалось ему с невыносимой болью. Когда же сел, то попытался подтянуть крылья, но они так сильно обгорели, что не слушались его. За спиной торчали оплавленные рудименты, облепленные сгоревшими перьями. Видимо, крылья были белые — вокруг были разбросаны уцелевшие перья в большом количестве.
Ангел опустил голову, несколько пепельно-серых прядей, уцелевших от огня, упали на лицо. Он выравнивал дыхание. Вторая рука по-прежнему была вкопана в землю из-за падения. Он попробовал пошевелить ей — да, чувствительность постепенно возвращается.
Давай, вытащи её. Ещё! Пробуй! Что там? В руке что-то есть — тяжёлое. Подними её! Ну же. Терпи!
Вот так!
Меч?
Ангел смотрел на вторую руку, которую он вытащил из земли с невероятным трудом. В ней он держал меч. Двуручный, настолько дивной и затейливой работы, что в солнечном свете он сиял, как второе Солнце. Посмотрев на меч, ангел покачал головой и отвёл взор. До сих пор тяжело дыша от боли во всём теле, он попытался оглядеться. И первое, на что он обратил внимание, был некто, стоящий и смотрящий на него, широко распахнув глаза. Они глядели друг на друга весьма долго. Или от боли так казалось. Во всяком случае, существо в чёрных одеждах не моргало. А могло ли?
— Кто ты… такой? Что… это за место? — Выпалил ангел и снова часто задышал.
Что оно там лепечет? Ничего не пойму — ни слова…
— Подойди ко мне! — взревел ангел. От продолжавшей терзать его тело боли он вновь тяжело задышал, ко всему прочему он не мог понять, кто или что стоит перед ним. Он был уверен, что не видел подобных существ раньше. Его переполняли противоречивые чувства: враг он или нет?
Не подходит. Или не понимает меня. Что-то бормочет себе под нос, водит рукой, вычерчивая на себе крест.
Надо попробовать встать…. Будет больно. Как ноги? На ощупь в порядке — чувствую их. Так, а что это за броня на них? И на плече. Огрызок ремня, видимо это были мои доспехи — Я воин. Меч, стало быть, оттуда же. Но где иные воины, подобные мне? Проклятье, ничего не помню.
Опереться на меч, как на посох, и подняться. Давай… хм! А это так и смотрит, что-то бормоча. Не буду обращать внимания.
Ангел поднял руку с мечом с намерением воткнуть его в землю перед собой. Воткнул. Задышав быстрее, он медленно отполз вверх по склонам траншеи. Подобрал под себя ноги. Ещё раз через плечо оглядел бесполезные и недвижимые крылья, горестно покачал головой.
Начал дышать иначе, так, словно пытался расслабиться. Вдох — выдох. Очень спокойно, размеренно. Перехватился за рукоять обеими руками, напряг ноги — дыхание сбилось. Он вдохнул, очень глубоко и, сместив вес вперёд, встал. Используя меч как опору, он стоял, покачиваясь. Но стоял. Со спины он выглядел далеко не как человек. Одно дело, что торчали обугленные крылья, но и кости, мышцы под кожей проглядывались, как иначе устроенные. Спина казалась очень мощной — по иному, видимо, привести крылья в движенье было невозможно.
Ну, вот и отлично. Стоим. Крылья потеряны — проклятье! Их надо срезать… позже… сейчас главное стоять. Понять, где находимся. Где остальные? Как меня сюда занесло? Наверняка этот видел. Надо как-то наладить контакт. Поманю рукой — может, он знает, что это значит.
Знает — подходит. Очень медленно, руки дрожат — боится. Наверное, всё-таки не враг.
Существо в чёрных одеждах подошло в упор, его трясло всем телом. Пахло потом. Оно боялось — определённо.
— Кто ты? Где Я? — Не понимает. Проклятье!
Ангел закатил глаза, недовольство росло. Он неизвестно где, его не понимают и боятся. Мог бы сказать своё имя, но не помнил, как его зовут. Даже не знал, как представиться!
Ангел вытянул в сторону неизвестного ему существа руку, привлекая внимание и без того глядящего на него священника. И, смотря ему прямо в глаза, он попытался изобразить вопрос на своём лице. Успех — существо его, кажется, поняло.
* * *
Отец Филип трясся всем телом. Это даже не столько страх был, сколько волнение. Ангел! Живой ангел. Прямо здесь — перед ним. Представитель воинства Божьего, с мечом, потерявший, вероятно в бою, часть доспехов и раненый, но живой. Ныне бескрылый — сгорели. Но их остатки до сих пор торчат из невероятно сильной спины. Ангелы иные, сложены иначе. Он выше, на две головы точно.
Кажется, он что-то хочет выяснить у меня. Я его не понимаю. Это явно не латынь, и не похоже ни на один из языков, что когда-либо я слышал. Он догадался, что я его не понимаю. Подозвал жестом. Ткнул пальцем, глаза… Он спрашивает!
— Я отец Филип.
Ангел дышал тяжело, его лицо было перекошено судорогой боли, но уже не так сильно. То, что видел священник за время, как ангел пришёл в себя, было ужасно. Отец Филип даже представить не мог, какие боли испытывал он.
А что с ним делать?
Рассказать об этом? Нет! Ни в коем случае. Это может грозить невероятными последствиями, как для меня, так и для всех, кто его увидит.
Он ведь не один. Огни — это были ангелы! Почему они падали? Неужели с наступлением темноты над миром нашим начиналась битва, и ангелы проигрывали? Или падали не только ангелы? Или меж ними произошла битва?
Господи! Да что же произошло?!
Надеюсь, никто не видел, как огонь упал совсем близко к приходу. Хоть бы все последовали моему наставлению и с приходом темноты сидели по домам, закрыв ставни и заперев двери.
Ангел продолжал сверлить священника взором, иногда он пытался ему что-то говорить, но осекался, видя, что собеседник не понимает его. Было видно, что он слаб, его терзает боль, и он стоит через силу.
И тут отец Филип решился на то, чего и помыслить не мог: он обошёл ангела, встал на тропу, ведущую к его домику и приходу, и позвал ангела идти с ним. Жестами, разумеется. Говорить смысла не было — они друг друга не понимали. Он поманил его раз, другой, на третий в глазах ангела он увидел понимание, но тот всё равно не двигался с места. Видимо, он думал, стоит ли доверять.
Священник понятия не имел, как заручиться доверием ангела. Ангела! И первое, и как ему показалось, правильное решение, что приходило на ум, это показать ему на распятие. Он же ангел. Но тут его постигло разочарование — ангел бросил взгляд и отвёл глаза, продолжая раздумывать. Видимо распятие не было доводом, которому стоило доверять.
Отец Филип без преувеличения открыл от удивления рот. Символ веры, в частности и в ангелов, был ничем для ангела. Ощущение, что он даже не знал, что это! Это был шок.
* * *
Что это? Какой-то крест с подобным ему существом на нём — странный символ…
И что он хочет от меня? Что бы Я шёл с ним? Он не опасен — это явно, а если он всё-таки враг?
При мне мой меч, если что, Я ничего не потеряю, если погибну — всё одно жизни не помню.
Что ж… Неизвестный, веди меня, но мне понадобится помощь.
Ангел вновь подозвал это существо к себе, сходство в строении не делало его равным ему. Он низкий, нет крыльев, безвольный взгляд. Оно подошло. Ангел положил руку ему на плечо и опёрся для первого шага. Оно сообразило, что от него требуется, прихватило ангела за кожаный пояс, своими конечностями прижало к себе руку. Взглянуло на его лицо, кивнуло — вероятно, дало понять, что готово.
Ангел перенёс меч на другое место вперёд и сделал шаг. Было болезненно, но неведомое существо перенимало некоторый вес самого ангела, и ноющие мышцы не так саднили.
Вместе они вышли из траншеи. Дальше дорога… тропа шла со склона, и идти было гораздо легче. Шли достаточно быстро, если, конечно, учитывать раны ангела.
Солнце полностью вышло и поднялось над деревьями, когда они подошли к строениям. Здесь его спутник остановился, снял руку ангела с себя, отошёл, пятясь на пару шагов, и дал понять, что стоит обождать. Дождавшись утвердительного кивка, оно побежало вперёд к строениям. Отсутствовало оно недолго. Подбежало, заметно прихрамывая на ногу, вновь подхватило раненого, и они дошли до строений, где существо показало ангелу вход в низкое, небольшое строение. Вокруг не было ни души. Зайдя внутрь, ангел увидел, что и внутри никого похожего нет. Существо помогло ему сесть на бедный лежак, кроме которого в помещении был табурет, стол и ещё один крест с распятым на нём существом, но больше размерами, чем тот, который он видел до этого.
Ангел отдышался. Поняв, что этот переход стоил ему почти всех сил, ангел решительно развернулся лицом к стене и лёг. Остатки крыльев, уронив табурет, простёрлись по полу. Меч он не выпустил из руки.
Через несколько мгновений ангел провалился в сон.
* * *
Отец Филип спал на скамье у входа в храм.
Утро далось ему нелегко. Ох, как нелегко!
Мало того, что на него, в прямом смысле слова, свалился самый настоящий ангел, так он оказался ещё и жив. Сам встал и, лишь чтобы идти, попросил помощи. Шокирующим фактом было то, что он не понимал ни чешский, что, в принципе, неудивительно, ни немецкий и ни, даже, латынь. Распятие на него никакого впечатления не произвело — ну может, это лишь людское, а ангелы даже не знают об этом.
Да бред это!
Это не укладывалось в голове — не помещалось просто! Ангелы падают десятками с неба, раненые, а то и мёртвые, с мечами. Интересно, как много ещё подобных сему ангелу, было найдено повсеместно?
Ведь огни видели повсюду, и упасть они могли и в города, прямо на людей. Они так же могли быть живыми. С ума можно сойти!
Солнце почти село, когда отец Филип проснулся. И первое, что ему подумалось, что всё случившееся — сон. Но в этом он быстро разуверился: сутана была по-прежнему грязной, а кости с ушибленной стороны до сих пор болели, пожалуй, даже сильнее, чем утром. Прибавилась тянущая боль в спине — ангел-то далеко не воздушно лёгкий.
Ангел! Что он делает сейчас?
Отец Филип вскочил и понёсся в свой домик, открыл дверь — ангел продолжал спать. Обгорелые крылья так и валялись по комнате, меч по-прежнему был сжат в руке. Дышал мерно, иногда даже посапывал — прямо как человек. Священник счёл необходимым умыться и переодеться. После этого он пошёл в приход и долго молил Бога об ответах на его вопросы, просил дать понять, что сие значит.
Вышел он уже затемно и пошёл в свой домик. Но тут понял, что что-то не так, остановился и поднял взгляд в небо — в иссиня-чёрной высоте горели привычные звёзды, облака плыли мимо убывающего месяца. Никаких признаков недавних событий.
Ночные птицы пели, ветер веял, шумели листья — всё в порядке. Неужели всё закончилось? А если закончилось, то означать это может только одно — завтра стоит ждать всё Славошовице на утреннюю молитву. Однозначно же кто-нибудь следил за тем, что происходило в небе. Какой-нибудь неуёмный Рахел лесоруб с его во всё верящим другом Ондреем. Вечные спорщики священника никогда не слушали, вообще удивительно, что на вторую ночь молились вместе со всеми. Откуда только слова знают?
Допустим, никто не видел страшную вспышку вчера, хотя вряд ли — столь яркий всполох был бы виден и с закрытыми окнами, что говорить о ветхих домах селян. Их, поди-ка, насквозь просветило! И можно допустить, что после вспышки пусть не все, но многие выскочили на улицу.
И видели падение огня, точнее ангела, за приход. А стало быть, священник, скорее всего, в ведении и могут быть вопросы. И что им ответить?
А правду если? Нельзя! Будет хаос…
А если недосказать её? Не упомянуть про ангела и своё присутствие непосредственно на месте падения. Защитить тем самым ангела от возможных посягательств. Мало ли, что людям от такой новости в головы взбредёт? А ведь и с ангелом надо что-то придумать, не прятать же его постоянно в домике от глаз людских.
Отец Филип остановился. Затем вернулся на скамью и надолго задумался. Было о чём! На востоке начало светать, когда отец Филип всё же решил немного поспать. Он лёг на скамье в приходе и почти сразу уснул. Проспать он не боялся, ещё с семинарии было привито, если не сказать грубее — вбито время пробуждения, и усталость и недосыпание роли не играли.
Проснувшись, он вновь посетил спящего до сих пор ангела. Поза за ночь немного изменилась, но всё почти осталось как есть. Интересно, а крылья восстановятся? Эта мысль засела в нём чуть ли не с первого момента. Какой же ангел, если без крыльев?
Отец Филип отзвонил в колокол, как делал каждое утро. Исключением было вчерашнее — во время, отведённое колокольному звону, он следил за тем, как в парящей земле, у догорающего дуба, корчился от боли ангел…
Ангел не очнулся от звона — это хорошо. Не придётся гнать людей от храма, придумав какой-нибудь благовидный предлог, только бы они его не заметили. Народ собрался, но лениво и не слишком-то много. Как выяснил священник, люди следовали его совету, и никто не знал, что этой ночью небо было обычным небом. Просто небом.
Надо рассказать людям хотя бы об этом. Или обождать? Да — пожалуй. Чтобы не оказаться в глупом положении, лучше подстраховаться и понаблюдать за небом ещё несколько ночей. А уж потом возвестить на воскресной службе.
А что делать с ангелом? Быть может, хотя бы смыть с него кровь и землю? Спит он, видимо, достаточно крепко, чтобы не разбудить его случайно. А если проснётся? Что он подумает, хотя есть надежда, что он поймёт всё правильно. Ведь сырая ветошь явно не напоминает нечто агрессивное?
Что же… рискнём.
* * *
— Да говорю же — сегодня небо было как небо. Ни огней, ни вспышек.
— И как же это ты увидел? Всем же велено было сидеть по домам и молиться, а после спать! Или ты веления отца Филипа ослушался?
— Да ничего я не ослушался!
— А как тогда узнал? Если узнал вообще…
— Если думаешь, что я вру — то так и скажи! Нечего вилять, как кот хвостом.
— А я не виляю. Не виляю!
— А что ты делаешь?
— Я знать хочу — как это ты умудрился увидеть небо, коли веление отца Филипа выполнил?
— А вот видел и всё тут. Какая тебе разница?
— Вот сейчас всё ему расскажу! Что ты его веление нарушаешь — на небо пялишься, страх в сердце впускаешь и тем самым всё Славошовице подвергаешь опасности. Вон у него дверь приоткрыта в доме — всё скажу!
— Ну и…
Дверь вылетела с петлями вместе. Сразу следом за дверью вылетел священник. В доме раздался грохот, похоже, там кто-то разом перевернул всё, что было — стол, стул, лежанку. Раздалось очень громкое, хриплое, частое дыхание.
Остолбенев, Ондрей с Рахелом даже моргать перестали — настолько неожиданно всё случилось. Сама ситуация казалась невероятной.
Из дома послышался лязгающий металлический звук, рычащий выдох, за ним непонятный хруст и крик. Да такой неистовый крик, что ноги у случайных свидетелей задрожали. В доме кого-то убивали — точно.
Ноги дрожали и, как назло, приросли к земле, став такими тяжёлыми, что сойти с места не представлялось возможным. Рахел свой топор бросил и зажал руками рот. Ондрей стоял со своим наизготовку, но по глазам было видно, что топор он тоже бросит при первой возможности.
Снова послышался грохот внутри домика, снова вздох и… хруст, смешиваемый с неистовым криком боли. О пол в доме ударилось что-то металлическое. Послышалось ещё что-то невнятное. Хрипящее дыхание было слышно так отчётливо, что лесорубы его прямо-таки ощущали.
Тут наступила тишина.
Тишина была настолько громкой, что в ней утонули птичьи голоса и звуки, доносимые с полей и пастбища — они были пусть далеки, но обычно здесь у озера их было слышно прекрасно.
И тут грянул «гром» — Рахел и Ондрей услышали звук шагов. Один, второй…
Третий.
У священника был очень скромный домик, и пересечь его от стены до стены можно было за семь-восемь шагов. Под звуком каждого следующего шага половые доски скрипели всё надрывнее, всё ближе.
Четвёртый.
Ондрей услыхал позади себя странное шуршание и, испугавшись, обернулся — его друг Рахел улепётывал по траве с невероятной прытью. Руки ото рта он так и не отпустил.
Пятый.
Ондрей вновь обернулся к двери. Страх был так силён, что сойти с места он не мог, топор в руках предательски задрожал.
Шестой…
На косяки двери легли чьи-то окровавленные пальцы. Через миг показалась голова с длинными серыми волосами, местами с проплешинами. Незнакомец ростом был огромен. А рожа-то, рожа какая страшная!
У Ондрея затряслось всё. На глазах навернулись слёзы — он и меня убьёт…
Незнакомец огляделся и пригнулся, перешагивая порог. Ему пришлось пригнуться и, когда он вышел, топор таки выпал из рук лесоруба.
Великан! Очень сильный. Весь в крови. Ужасные раны на груди. Чудные поножи на ногах. И несоизмеримый гнев в глазах.
Сделав ещё два шага по направлению к застывшему человеку, великан остановился. Он смотрел на него пронизывающим взором и, как казалось, видел насквозь.
Ондрей закусил губу. Что-то тёплое и сырое расползалось по ногам.
Великан неожиданно что-то прохрипел. Тут очнулся отец Филип и мир в глазах Ондрея померк…
Одиннадцать лет спустя
— Да ты-то тогда вообще обделался и дух вон! — За длинным свадебным столом немало захмелевшие гости разразились громким хохотом. Лишь один не смеялся, то был лесоруб Ондрей.
— Лучше бы помер тогда… а сам-то как бежал, топор бросив, теперь молчишь, а как я до последнего отца Филипа спасти от бандитов хотел — то всем поведал, да только всё не так! — с изрядной долей стыда и обиды, пробурчал Рахел.
Сидевший на дальнем от них краю стола отец Филип слушал препирательства и улыбался. Ох, тогда смеялась вся округа над ними. Не без его подачи, конечно. А как же ещё было поступить? Вот и пришлось приврать изрядно. Он верил, что для пользы дела это не так грешно. Да и что было бы, коли он тогда не убедил бы всех, что ангел — это какой-то рыцарь, неведомо как сюда попавший, да ещё и какими-то зверьми в лесу чуть ли не до смерти задранный.
Да, этот грех священник взял на себя — он соврал всем, впоследствии и самому ангелу, точнее Анхелю — так отец Филип назвал его. Он назвал его в честь своего знакомого священника из далёкой Испании. Они познакомились в Праге давным-давно. Когда ещё сам Ян Гус учился в Университете. Это был очень сильный духом человек. Да и имя у него было соответствующее. Его даже среди священства многие считали без преувеличений ангелом. Потому, благодаря тому Анхелю, отец Филип весьма уверенно сочинил на ходу легенду раненого рыцаря Анхеля Руиза из предместий Мадрида. Который нанялся к одному пану в телохранители, в основном, по дружбе, а не денег ради — что тут, рыцарей нет? А потом, во время событий, которые Папа Мартин V своей особой хартией повелел не разглашать, все упоминания уничтожить и впредь не вспоминать, они вместе с паном перебирались подальше от бушующего Ческе-Будеёвице. В лесу на них напали разбойники. Пана порешили, Анхеля не смогли убить, но покалечили, а потом ещё и волки подрать пытались — Слава Богу, отец Филип услыхал и, как смог, прогнал зверьё.
Так как священник спас ему жизнь, то Анхель решил остаться при храме. И остался.
На деле же всё было несколько иначе. Сейчас уже всё и не припомнить, но попытка смыть кровь и грязь со спящего ангела была ошибкой. Уж какой бес был у того на уме, так и осталось неясно, да он и сам не признаётся, но как только священник коснулся его влажной ветошью, тот встал с такой неистовой ловкостью, что даже безжизненные крылья ему не помешали. Затем он без лишних слов вышвырнул человека из дома — ему не пришлось прикладывать для этого никаких усилий.
Что было дальше, отец Филип помнит урывками, что-то со слов лесорубов, так некстати проходивших мимо, как они сказали. Придя в себя, первое, что увидел отец Филип, это падающий навзничь Ондрей и стоящий у двери, точнее дверного проёма, ангел — без крыльев…
Тогда с минуту простояла зловещая тишина. Завершил её ангел, развернувшись спиной к священнику, сделав два шага внутрь дома и упав без сознания, едва только успев переступить порог. На спине его обильно кровоточили две свежих раны, там, где ранее были крылья. Из ран торчали вывернутые части суставов, справа сохранился кусок кости в 2 пальца длиной.
Растерянность священника была понятна. В доме истекал кровью ангел, павший с небес с опалёнными крыльями, рядом с домом лежал без сознания человек, которого он знал очень давно и ценил, несмотря на его длинный язык. Но первым делом всё-таки решил затащить вглубь дома первого. В доме царил хаос, и отец Филип оставил ангела на время на полу, всё той же злосчастной ветошью закрыв раны на спине в попытке остановить кровь.
После чего он вышел к Ондрею, а тот уже приходил в себя, но был в таком шоке, что ничего связного произнести ещё долго не мог. Когда же спустя некоторое время к горе-лесорубу вернулся рассудок, то священник не преминул попросить помощи. Они расставили по местам мебель, осталось переложить ангела на лежанку. А затем промыть раны и перевязать. Ондрею это далось непросто. Поэтому врать ради успокоения священнику пришлось весьма оперативно. Ондрея то в пот бросало от вида ран, то он холодел всякий раз, когда некий рыцарь подавал признаки жизни. Но тот так и не пришёл в сознание, чему отец Филип был несказанно рад — приди он в себя, и неизвестно, чего следовало бы ожидать.
Но всё прошло хорошо. Только у Ондрея с того дня глаз дёргается, уж до того перепугался да натерпелся. Да ещё Рахел, друг его, такое же трепло, да даже ещё хлеще, наверное, когда в деревню прибежал, то такого наговорил, что местные долго думали, что делать: сидеть тихо по норам или с вилами на штурм к озеру бежать.
Ох, и досталось тогда Рахелу, когда толпа в три десятка мужиков, вооружившись кто чем, пришла на холм к приходу, а там, на скамейке, сидят отец Филип с Ондреем и спокойно обсуждают происшедшее. Оба живые, дверь уже на место поставили — всё в порядке.
Тогда-то и была всем собравшимся поведана легенда о Анхеле Руизе. И все вроде поверили в неё.
— А что же это Анхель тебя так выкинул-то? Вместе с дверью?
— Да переборщил я с вином, думал боль заглушить да успокоить. Боль-то заглушил, а вот со спокойствием промашка вышла. — Выпалил тогда священник и мужики дружно захохотали. Но сразу же умолкли — отец Филип грозно шикнул на них. — Не будите лихо.
Ну а далее всё пошло тихо да гладко. Когда Анхель, очнувшись от забытья, оглядел себя, то видимо понял, что люди помогли ему, и больше так резко не реагировал. За следующие два года он полностью оправился от ран, худо-бедно осваивал местный говор, который давался ему тяжко, но его упорство было понятно — он попросту был тут один, и пришлось учиться.
Он всюду стал ходить за отцом Филипом, говорили с ним о разном, дела делали. Анхель, благодаря «рыцарской» силе, был знатным помощником. А когда погиб в грозу старший лесоруб Любомир, то он согласился занять его место. Работая с двумя болтунами, быстрее речь освоит, решил про себя священник, одобряя данное назначение.
Ещё через три года, когда по стране прокатилась волна междоусобиц среди гуситов, он показал, что и воин он также отменный. Чашники и табориты начинали порой бросаться друг на друга. Правда, это обычно происходило далеко от Ческе-Будеёвице, но как-то пришли в посёлок табориты. Пришли большим количеством и, резко отзываясь о местном режиме, который до сих пор не признавал гуситов, ни тех и ни других, пытались было ворваться в храм. Следовало ожидать грабежа, потом поджога, но тут они познакомились с Анхелем.
Тот как раз собирался на дальнюю вырубку и хорошо, что ещё не ушёл. Пять человек, что были с ним, не решились выступить против полусотни вооружённых пикартов, а вот Анхеля это совсем не смутило. Он был выше всех на голову, да и топор ему кузнец под стать сделал. Не разводя речей, он попросил их удалиться, но те отказались — были жертвы.
Но после они не являлись. Никогда.
В тот день лесорубы так и не ушли, было не до работы. Зато уважение, которое заслужил Анхель, было намного ценнее, чем те деревья, что они могли бы срубить за тот день. Он тогда стал почти народным героем. Конечно, кроме пяти коллег и самого священника, никто не видел всего того, что потом расползлось слухами, россказнями, а то уж и вовсе сказками. Однако для Анхеля это стало событием.
Собственно потому, когда недавно принесли пригласительные колачи отцу Филипу, то три колача были и для Анхеля. Благо жили они до сих пор вместе, только дом стал чуть больше, чем был.
Колачи с тремя начинками здесь трактуют вполне однозначно — будет свадьба. И принёс колачи не кто-то, а сам Гануш — ныне статный, красивый юноша. И жениться он собрался на столь же красивой девушке из соседнего местечка. Отец Филип был прямо-таки по-отечески рад за него. Гануш всегда был желанным гостем и до появления рыцаря и после. После он стал даже более частым гостем и активно участвовал в становлении Анхеля как человека.
Ведь учить пришлось практически всему. Конечно, он сам ходил, сам мог за собой ухаживать, но он не понимал вначале очень многого. Память не возвращалась к нему. Отец Филип даже не знал, хорошо ли это или же плохо?
* * *
А тем временем свадьба шла полным ходом. Уже давно прошли все испытания молодых, все традиционные игры и обычаи. На коленях брачующихся сидели дети, за столом все разбились на кучки, обсуждавшие каждая своё: где-то слышался громкий бас отца невесты, расписывающий свою дочь в лучших красках, где-то шумели женщины, на дальнем конце слышался самый громкий смех — ну оно понятно. Там Ондрей и Рахел вспоминают тот день. Краснея и, по очереди, перекрикивая друг друга, они уже не рассказывают, а спорят, кто был более труслив. Но всех окружающих их перепалка только веселила.
Священник сидел рядом с женихом и невестой, пил и ел немного, больше говорил и слушал. Анхель сидел чуть поодаль и тоже, в основном, слушал. Пить он мог сколько угодно — не пробирало его ни вином, ни пивом. И количество тут роли не играло. Отец Филип поднялся — от края до края стола прокатилась волна шиканья и стол затих.
— Я хочу сказать лишь то, что считаю важным. — Начал свою речь отец Филип. — Я верю, что всё происходящее с нами за нашу жизнь преисполнено Божественного смысла. Мы идём от одного пункта к другому. И все люди, все события, все явления — это наши учителя, посланные свыше. А посланная вам свыше любовь — это самый большой дар, которым мы можем принять из Его щедрых рук.
Дорогой мой Гануш, я знаю тебя с детства и помню многое, за что кланяюсь тебе, — он слегка наклонил голову в коротком сдержанном кивке, — и говорю спасибо. За всё.
Дорогая Барбора, мы знакомы лишь краткий миг, по сравнению с тем временем, что я знаю твоего возлюбленного, но верю, что ты будешь всегда и во всём ему опорой. Чтобы всегда вы вместе радовали мой взор. Ну и жду первенца, которого вы принесёте мне крестить. — Тут послышались смешки, а священник, улыбнувшись, поднял кубок с вином. Люди захлопали ему, кто-то что-то закричал, и всё утонуло в общем веселье…
* * *
— Я до сих пор многого не понимаю.
— Ты живёшь в нашем мире всего десять лет. Я прожил здесь жизнь почти в шесть раз длиннее, да и то не могу сказать, что всё понимаю.
Анхель и отец Филип переглянулись. Дорога к приходу была уже темна, но они прекрасно знали её. Свадебный пир окончен, все традиции соблюдены. Невесту всё-таки ухитрились украсть, но убежать от проворного жениха у похитителей не вышло. Тем самым он ещё раз доказал, что он достойный муж.
Анхель вздохнул, он часто спрашивал священника о разном, чего не понимал, что казалось ему нелогичным, ненормальным. И порой отец Филип не знал, что ответить. Люди слишком странный народ, чтобы его понять. И Анхель после подобных уклончивых ответов обычно качал головой и что-то говорил себе под нос на своём языке. Которым он пользовался довольно часто в разговорах с самим собой, бывало даже, он кричал неясные вещи в ночных кошмарах. Порой отца Филипа обжигала мысль о том, что этот диалект совсем не похож на испанский. Хорошо, хоть испанцы тут гости очень редкие, да и то чаще проездом и без остановок.
— Гануш тоже убьёт свою жену, когда она состарится?
Вопрос неожиданный, но обоснованный — год назад в соседнем селении случилось подобное происшествие. Причина была неясна, но поговаривали, что произошло это именно из-за того, что жена перестала быть для мужа той, в которую он когда-то влюбился.
— Случались вещи и хуже. Бывает, муж убивает жену после первой ночи с ней, а бывает, они сердце к сердцу живут всю жизнь, окружённые любовью детей и внуков. Жизнь — это сложно, чтобы её понять.
— Хм… Интересно, смогу ли Я когда-нибудь понять вас?
— Кто знает, Анхель. Кто знает… — Священник замолчал. Ангел есть ангел. И вряд ли поверит в то, что он один из нас. Да и толку его убеждать в том — он прекрасно помнил свои крылья. Крылья — их отец Филип похоронил за приходом. Хотя следовало бы сжечь, чтобы никаких следов.
Да и ходить без верхней одежды Анхелю он запрещал. Мало того, что раны его до сих пор наводят ужас на самого священника, а те, что на спине с весьма нехарактерным для человека строением, и того странно смотрятся. Хотя и в одежде на Анхеля смотреть было страшновато незнакомым с ним людям — детина на две головы выше всех местных, с пепельными волосами, спадавшими за спину чуть ниже плеч, с седой прядью на левом виске. И взгляд. Взгляда его и местные побаивались. Особенно, если он думу какую думает тяжелую. Поговаривают, что глаза у него красным светятся, когда он злится — прям как у испанских быков, отшучивался на это отец Филип.
В томном молчании они продолжили идти до самого домика, ни один из них больше не нарушал весенней тишины. Вокруг всё расцветало, всё нарождалось вновь, что вновь погибнуть к зиме — и этого Анхель тоже не понимал…
* * *
Прошло несколько дней, к отцу Филипу прибыл человек от епископа Йохана. Передав ему свиток с печатью, тот удалился. Долго глядя вслед посланнику, он далеко не сразу решился вскрыть печать. Позднее сел на скамью, положив свиток рядом. Он просто смотрел на заходящее солнце. Свиток подрагивал на лёгком, прохладном ветерке.
Солнце коснулось горизонта. Послышались шаги — Анхель возвращался с вырубки. Он сразу понял, что что-то не так, подошёл и сел рядом. Между ними, по-прежнему не тронутый, лежал свиток с печатью епископа Йохана.
— Что это?
— Открой, я не хочу читать это.
— Не понимаю. Ты не читал и не хочешь? Ты знаешь, что там?
— Да, знаю. Такая грамота высылается священникам, которые должны будут совершить паломничество к некоему чуду.
— Чуду?
— Явлению Божественной воли: всевидящие, мироточащие образы Господни, стигматы — чудеса, коими Господь проявляет свою волю на Земле.
— И? Это ведь неплохо.
— Чудеса — это порой не чудеса вовсе. Шарлатанство или тоже хуже — ересь!
Анхель закатил глаза, взял свиток, сломал печать и развернул его — грамоту он разумел не так хорошо, как говорил, поэтому времени прочесть всё до конца потребовалось порядочно. Сначала шли долгие дифирамбы отцу Филипу, Господу и прочий официоз. Далее шло описание чуда — тут Анхель остановился, поглядел на священника, который был всё также поглощён созерцанием заката. Когда тот обратил внимание на него, то ангел вернулся к свитку и вслух зачитал:
— «… селянами обнаружены в пойме реки останки. Нет никаких сомнений, что они нечеловеческие — налицо иное строение скелета и наличие фрагментов крыл на спине…» — закончив читать эти строки, Анхель посмотрел на священника. Но тот, не дожидаясь каких-либо слов, выхватил свиток и впился в него глазами. Читая полушёпотом строку за строкой, отец Филип словно выпал из этого мира. Руки задрожали, он бросил свиток и встал. Нервно скрестил руки на груди. Задышал чаще и глубже.
Анхель подошёл и, положив ему руку на плечо, развернул к себе священника.
— Я не один.
— Да, ты был последним.
— Последним? Это ты не упоминал.
— Я в этом не уверен, по правде говоря. Когда упал ты, меня швырнуло о землю, и я очнулся, когда уже светало. Но далее ночи были тихие, больше никто не падал. И это — первый раз, когда до меня дошли вести о подобных тебе. Если ты не был последним, то точно в последней ватаге падших…
— Я выжил. Значит, могли и другие.
— Да — могли.
И за сими словами наступило молчание. Тягостное, нервное и тревожное.
Отец Филип, закрыв глаза, стоял спиной к Анхелю — он чувствовал вину. Напрасно он ранее не сказал этих мелочей, без которых картина не сложилась. А она складывалась весьма ужасающе.
— Когда выходим? — Прогремело на холме. Священник обернулся — Анхель смотрел на него. И взор его был полон решимости. Кивнув, он ответил:
— Через два дня — нужно завершить здесь пару дел.
Глава 3
— Где его нашли?
— На востоке. В пойме. Странно, что только в этот год, хотя весна нынче жаркая, вода отступила дальше обычного.
— В пойме? Что это?
— Весной вода поднимается, а к лету сходит, заливаемый ей берег называют поймой.
— Ясно. А что за река?
— Ты не дочитал? Его тело нашли на рукаве Нежарки.
— Ни о чём не говорит…
Солнце только начинало выходить из-за горизонта.
Дорога шла, извиваясь между небольших холмов, заросших ясенями. Светило порой проглядывало меж ними, ударяя в глаза путников.
Вышли они затемно. Хотя идти было не очень далеко: один-два дня перехода по хорошей сухой дороге. Шли налегке, еды взяли ровно столько, сколько нужно. Анхель прихватил с собой меч, который очень редко доставал из-под своего лежака. За день до выхода он его основательно отточил и убрал в кожаные ножны. Хотя скорее нет — это больше было похоже на длинную узкую дорожную сумку с ремнями, в которую меч входил полностью, никак не показывая содержимое. Одевалась это сумка на плечо, пристёгивалась к поясу и никак не стесняла движения при ходьбе и даже при беге. При надобности её можно было запросто и к седлу примостить. Сделал её для Анхеля кожевник из города, друг епископа. Помимо неё за плечами Анхель нёс дорожный мешок с припасами и всем необходимым в их миссии.
* * *
Отец Филип шёл и вовсе пустой. Лишь посох был в его руке, к которому он прибегал только в подобных ситуациях. Священник хоть и был уже в возрасте, но дома посох ему не требовался, да и Славошовице было не таким большим селением, чтобы долго ходить по нему. Однако годы своё брали, да и левая нога порой болела. Как знать, было ли это отголоском падения в тот день, когда с неба, мягко говоря, упал ангел, или это просто старость начинала требовать к себе уважения. Они шли всего пару часов, и пока посох был скорее атрибутом, нежели опорой. Да и шли, надо сказать, не спеша.
Солнце поднялось над деревьями, становилось душновато. Отец Филип оглядел горизонт, когда они поднялись по дороге на возвышенность. С неё открывался хороший вид на местность, а небо так и вовсе было как на ладони.
— Дождя бы не случилось. — Покачал головой священник. Анхеля раздражало, когда его спаситель так говорил. Ангел поначалу считал, что неправильно понимает его. Ведь когда отец Филип вот так, ни с того ни с сего, говорил что-то вроде «тучи бы не набежали» или «ветер бы не поднялся», то тучи с ветром незамедлительно в тот день случались. Однажды Анхель даже спросил его после подобного: «когда ты спрашиваешь пустоту о чём-либо, то это случается. Не проще ли ставить её перед фактом?». Отец Филип тогда подозрительно долго улыбался и сказал так: «Кому же понравится, если его перед фактом ставить?». Признаться, Анхель его не понял. Лишь потом ему растолковали дровосеки. Но осадок от подобных подозрений сохранился.
Анхель остановился и несколько минут всматривался в небесную синь.
— Почему ты считаешь, что будет дождь?
— Душно с утра раннего, да и облака в высоте вон как летят быстро.
— И всё?
— Верная примета! — Выпалил монах, поднимая указательный палец вверх. После чего развернулся и пошёл дальше, оставив Анхеля думать.
Подобные разговоры у них часто случались. Пусть ангел в этом мире уже одиннадцать лет, но многое ему до сих пор было непонятно, а то и дико. А приметы его наставника были скорее законами бытия — если примета верная, а иных отец Филип не знал, то это считай закон. Значит, по-иному быть не может.
Анхель догнал священника. С горы тот шёл бодро, а на губах была извечная улыбка, которая озаряла его лицо после очередной «верной приметы».
— Расскажи мне.
— О чём?
— Про ту грамоту, которая тебе пришла в прошлый раз?
Улыбка медленно сошла с лица. Поглядев на Анхеля, монах вздохнул — в памяти вспыхнули те воспоминания, которые он уже двадцать два года молил Бога забрать у него, но они оставались. Как уродство, как клеймо.
— Епископ Йохан в тот год только сан принял…
1399 г. Ческе-Будеёвице
Только что закрылись двери собора Святого Микулаша. В Соборе царил полумрак, у алтаря стояли двое: молодой ещё совсем монах и епископ.
— … приняв в сём году сан епископа, я более не могу быть постоянно рядом. Ты должен идти своей дорогой, а не ходить по моим следам. То, чему мог и хотел, я тебя научил. Уверен, ты пройдёшь свой путь достойно.
— Конечно. Я очень благодарен вам, епископ Йохан. Я бы не нашёл покоя, если бы не вы.
— Сотый раз тебе поясняю — я лишь путь указал, толкнул в верном направлении. Остальное это ты и Господь.
— Разумеется.
— Хотя думаю, я смогу помочь тебе сделать первый шаг самостоятельно. Буквально вчера из недалёкого селения прибыло известие о чуде, явленном Господом нашим.
— Чудо? Или же шарлатанство?
— Это тебе и предстоит выяснить. Я посылаю тебя в местечко Славошовице, вот грамота, коя должна при тебе быть. — Епископ передал свиток, запечатанный по всем правилам и канонам Римской Католической Церкви. — Разверни, прочитай.
Недолго провозившись с печатями, отец Филип развернул бумагу.
В тусклом свете свеч, освещающих алтарь, он увидел чёткий почерк писца.
Грамота о явлении Чуда Божественного,
Обнародованная по случаю явления оного, либо в подозрении на оное.
Йохан Миллер, епископ.
Слуга слуг Божиих.
Досточтимому брату, отцу Филипу.
Вам надлежит отправиться в недалёкое селение, называемое Славошовице, что близ Ческе-Будеёвице.
Оттуда прибыли известия о явлении Божественной воли в виде дитя, кое вещает словами Его о временах грядущих, знать о коих, кроме как Богу, не дано никому.
Вам же, отец Филип, надлежит удостовериться в наличии Чуда сего и при подтверждении оного, срочно доставить в град сей — Ческе-Будеёвице, для дальнейшего расследования.
В случае же не подтверждения оного Чуда, прошу Вас оповестить нас грамотой, в коей будет описана Ваша позиция, исключающая Божий промысел в данном случае. После отправки вышеуказанной грамоты, надлежит Вам оставаться там, до принятия нами решения по поводу сего. Наше решение не заставит долго ждать, и ожидание Ваше долгим не будет.
Заключить сию грамоту хочу тем, что на Вас возлагается большая ответственность, и Ваше решение должно быть взвешенным и аргументированным.
Удачи Вам и да хранит Вас Бог.
Молодой священник оторвал свой взор от свитка.
— Я сделаю всё потребное от меня. — Голос был воодушевлённым и уверенным. Даже статью он словно стал выше, стройнее. Глаза загорелись от желания сделать что-то самому — быть самостоятельным. В его неполные три десятка лет давно пора. — Когда я могу приступить? Завтра?
— Не стоит с этим затягивать, времена неспокойные — народ всё больше бросается на церковь с неприятием. Не стоит допускать сего. Мало ли что может наговорить это дитя. Народ есть народ.
— Понимаю вас, епископ Йохан. Я отправлюсь завтра же.
— Бог вам в помощь.
На том они расстались, уже с рассветом молодой священник вышел из крепостных ворот. Дорога заняла два дня — задержал дождь, пришлось пережидать его, напросившись в дом живущих рядом с дорогой селян. К вечеру же он прибыл на место. Местный староста выглядел достаточно мрачно, если не сказать угрюмо. Неумеренно толстый, с неряшливой бородой, он казался боровом. Открыв дверь священнику, первое, что он сделал, это почесал себя ниже пояса, а затем той же рукой стёр пот с лица.
— Слушаю вас, отче.
— Я отец Филип, Я послан епархией для канонической оценки чуда, которое имеет место быть в вашем селении. — Он протянул грамоту старосте. Тот скосил глаза на протягиваемый ему свиток, что-то фыркнул себе под нос, развернулся и зашагал внутрь дома.
— Дверь закройте за собой. — Сказал он, уже усаживаясь за стол.
Священник кивнул и вошёл. Затворив дверь, он едва не скривился от запаха, что царил в доме. Здесь было душно. Несмотря на то, что на улице было и так тепло, печь была натоплена так, что в пот бросило. И потом тут прям таки воняло. Кроме того, смердело псиной, хотя собаки с первого взгляда видно не было, она сыскалась после, выйдя из-за печки обнюхать гостя. Староста ногой выдвинул из-под стола табурет и указал на него священнику. Когда тот сел, как бы невзначай отодвинувшись подальше от хозяина дома, тот заговорил:
— Ожидал я вас, отче. И сказать по чести, думал, кто постарше придёт. Ну кого послали — того послали. — Свиток он так и не раскрыл, катая его ладонью по столу. — Касательно чуда скажу вот что: не верю я в то.
— Отчего же? Разве не вами подписано пришедшее к нам письмо, где повествуется о чуде?
— Мной. А что удивительного, писать-то мало кто умеет. Я писал. Да и чтобы разобрать это, нужен монах, мы-то несведущи в сих… проявлениях.
— Расскажите мне всё, что знаете. Кстати, я отец Филип. — Он немного привстал, чуть поклонившись.
— Ян Новак. — Ответный поклон. — А рассказывать-то особо нечего. Была гроза, молния попала в дом — загорелся, но, благо дождь был сильный, только крыша пострадала. А на следующий день девочка десяти лет отроду начала говорить странные… страшные вещи. Собственно и всё.
— И что же она говорит?
— Ересь какую-то! — Выпалил староста почти одним словом, а после перекрестился и огляделся. А затем, наклонившись вперёд, шёпотом произнёс. — Как есть ересь.
Снова перекрестившись, он отодвинулся и скрестил руки на груди, сверля священника взглядом, требующим ответов.
— Где я могу остановиться?
— У нас есть небольшой приход, но священника нет. А при приходе домик есть — справный скажу вам, крыша не течёт, полы крепкие. Дверь только скрипучая, спасу нет. Я провожу вас, это у озера.
При всей своей отвратной внешности на ногу староста был весьма скор. Отец Филип почти бежал за ним, тот же шёл не спеша, порой что-то говоря, рассказывая про некие достопримечательности местного характера, а то и откровенно противные слуху священника подробности. Все россказни сопровождались неприятным смехом, переходящим в кашель.
Благо идти пришлось и впрямь немного. Вскоре, обойдя озерцо и взойдя на холм, они подошли к храму, совсем небольшому — как раз для такого селения. За ним виднелся небольшой домик. Остановившись напротив входа в храм, староста перекрестился, а сделав шаг в сторону, громко высморкался, чем заставил отца Филипа замереть, не доведя крестное знамение до конца. В очередной раз поразившись бестактности Яна Новака, отец Филип пошёл к дому. Внутри того из удобств были стол, пара табуретов и вполне сносный лежак. Было прибрано, а в небольшом шкафу нашлись свечи.
— Располагайтесь, отче. С утра зайду за вами и отведу к чудной нашей. Отдыхайте. — С этими словами он вышел и побрёл по тропе обратно.
Молодой священник выдохнул и снова огляделся — вполне приятный дом. Из своей сумки он извлёк кусок хлеба и немного воды — всё, что осталось с дороги. Осталось надеяться, что местные не дадут умереть с голоду.
* * *
Увесистый кулак грохнул несколько раз в дверь. Молодой священник прямо-таки подскочил со своего лежака от неожиданности. Нет, он уже не спал. Но натруженные дорогой ноги отказывались поднимать тело. Неведомо сколько так пролежал бы он в сладком мереченьи, если бы не пришедший, должно быть, староста.
Открыв дверь, отец Филип удостоверился, да — староста. Та же неприятная рожа, неряшливая одежда, вся в жирных пятнах, подмышки промокли от пота — а ведь не жарко ещё. Солнце только взошло, и над озером плыл лёгкий туман. Местная природа была красива на диво. С холма открывался поистине сказочный пейзаж, который портила морда старосты. И надо отметить, не казалась невыспатой. Наоборот — лицо, так сказать, было бодрое, а глаза вполне ясные. Чего нельзя было сказать о лице самого священника.
— Отче, утра вам доброго. Сейчас пойдёмте ко мне — завтрак вы, думаю, ещё не ели, а я сготовил на двоих. — Доложил староста и, начав разворачиваться, кинул через плечо. — Я дома прибрался.
Неужели отец Филип своим поведением как-то выдал тот факт, что дом старосты он счёл свинарником?.. Решив промолчать, священник пошёл следом за старостой. Ну как пошёл — побежал почти. Неугомонный боров, снова никак не показывая спешки, нёсся, словно на пожар. Едва поспевавший за ним священник за путь несколько раз чуть не упал, споткнувшись о какие-то корни, торчавшие на дороге.
Дошли до дома старосты быстро, хотя иначе и быть не могло при таком темпе. Войдя внутрь, священник оценил старания местной управы. Дом не узнать было, всё лежало по своим местам: на полках, в шкафчиках, за занавесями. Пёс сидел у двери и молча приветствовал хозяина и его гостя. Запаха тоже почти не ощущалось — чудеса, да и только.
Ян Новак указал на табурет, а сам пошёл к печи и некоторое время там копошился. А после принёс на стол несколько тарелок со снедью, вполне скромной, но сытной и вкусной.
Стоило отметить, что в делах кулинарных староста смыслил. Насытившись, священник не успел даже поблагодарить хозяина, как тот поднялся и указал на дверь:
— А теперь и на чудо поглядим.
— Благодарю вас за завтрак…
— Пустое, отче. Пустое. Кто ж вас ещё кормить-то тут будет, кроме меня вас никто не знает. — Засмеялся староста.
И то верно, подумалось монаху. Прибыл он уже почти впотьмах, и люду на улице уже почти не было, а утром они «пролетели» мимо нескольких селян с такой скоростью, что те едва ли поняли, что мимо священник прошёл.
Отец Филип подумал, что ему грозит очередная беготня за старостой, но, к его радости, тот шёл, словно на крестном ходу, медленно и спокойно, доброжелательно здоровался с проходящими по своим делам селянами, с некоторыми он задерживался, говорил, знакомил со священником. Селение было небольшое и, несмотря на все остановки, пришли на место они весьма быстро.
То был обычный вполне дом, как и все в Славошовице. Лишь крыша была новой, ну то понятно — молния сожгла прежнюю. Во дворе сидела девочка. Сидела так, словно ждала именно их. Когда они подошли, она встала.
— Доброе утро пан Новак. И вам… отец Филип.
Староста и священник вытаращили на неё глаза. Затем переглянулись — староста, отвечая на немой вопрос, отрицательно покачал головой.
— А как тебя зовут? — Превозмогая нахлынувшее волнение, спросил отец Филип.
— Я — Тереза.
— Какое красивое имя.
— Спасибо. Вы пришли, чтобы послушать, что говорит Бог моими устами?
Двое снова переглянулись — девочка явно знала чуть больше, чем должна бы.
— Да. Меня послали, чтобы посмотреть на тебя, послушать тебя.
— А потом убить? — На детском лице не отразилось никакого страха или злости. Она так же мило улыбалась, как и при встрече. И от улыбки этой становилось не по себе. Глядевшая прямо в глаза священнику девочка задала вопрос и ждала ответ.
— Что за мысли такие, Тереза? Это же тебе не лесные бандиты без роду и племени. Это святой отец. Когда ты видела, чтобы они кого-то убивали? — Встрял староста.
— Простите, отец Филип. — Девочка потупила взор.
— Ничего страшного. — Улыбнулся священник, устраиваясь на корточках перед ребёнком. — Тереза. Ты не хочешь показать мне округу?
— Хорошо, только маме скажу.
После этих слов она убежала за дом. Вернулась она с матерью, спустя несколько минут. Мать не сказала ни слова, лишь оглядела священника, улыбнулась, поприветствовала молча, и слегка подтолкнув девочку, одобрительно кивнула ей.
— Её мать, Катарина — она немая с рождения. Всё слышит, но молчит. — Прояснил ситуацию староста. Отец Филип понимающе покачал головой и улыбнулся ей.
Тереза, отойдя от матери, взяла за руку священника и потянула его от дома.
— Ну, думаю, я вам пока не нужен, заходите вечером. — Помахал рукой Ян Новак.
Девочка провела священника через всё селение — небольшое, домов сорок-пятьдесят, не более. Народ был в основном приветлив, хотя на девочку порой косились, почти не скрывая страха. Девочка всех приветствовала, знакомила со священником, но немногие задержались для разговоров. Быстро отвечая, с натянутой улыбкой, они уходили. Их тоже можно было понять — появился монах, значит, и инквизиция появиться может. А в таком случае лучше пресекать на корню всевозможные контакты с девочкой.
Обойдя Славошовице, девочка повела отца Филипа на холм у озера, где был приход и дом, где тот ночевал. Шли они другой дорогой, огибающей озеро. Взойдя на холм, они прошли дальше за постройки, там оказалась тропа, ведущая вверх. Вскоре они взошли на самый верх гряды холмов, где была полянка — небольшая, но с неё открывался замечательный вид.
— Вам у нас нравится?
— Да, очень красиво здесь.
— Оставайтесь. Храм пустует уже почти одиннадцать лет. Отец сказал, что местный священник умер через несколько дней после моего рождения.
— Как грустно, он успел тебя окрестить?
— Нет. Меня крестили в городе. Я этого не помню — отец рассказывал. Пока не умер…
— Значит, кроме матери, у тебя никого нет?
— Бабушка. Она живёт с нами теперь. Она одна теперь понимает маму, папа раньше понимал.
— Скорбную тебе долю уготовил Господь. Но это сделает тебя сильнее — все испытания, что посылает нам Бог, неспроста.
— Я знаю — Он говорил мне.
— Он?
— Бог.
— А что он тебе ещё говорил? Если не секрет, конечно. — Хитро улыбнулся он.
— Не секрет. Он много чего мне сказал. Про ваш приход тоже предупредил. Сказал, что вы будете задавать много вопросов, а потом придут другие и заберут меня. Чтобы убить.
Отец Филип посмотрел ей в глаза — кроме холодной отстранённости там ничего не было. Она словно и не о себе говорила. Словно пересказывала сказку или песенку. Она не боялась. И от этого становилось страшно священнику. Она отвела взор. Надменно, словно королева или иная дева высокого рода. Затем она сделала несколько шагов вперёд и, стоя спиной к монаху, произнесла каким-то чужим голосом:
— Xέρι της μοίρας… - После она обернулась и исподлобья взглянула на застывшего священника. — Да-да.
— Что ты сказала?
— Что? Ничего. — Снова своим голоском произнесла она. Взгляд снова был детский и беззаботный.
— Послышалось, стало быть. — Улыбнулся монах, хотя сам удивился, что смог улыбнуться. Он прекрасно расслышал это греческое выражение, которое девочка знать вряд ли могла. «Рука Судьбы» означает оно. И что это сулило, монах понять не мог. Но что-то в этой девочке было явно неладно. Вот только что?
Бог ли говорит её устами?
Солнце клонилось к горизонту, когда они вернулись. Тереза больше не сказала ничего странного — просто ребёнок. Всегда весёлый и любопытный — всё, как положено. Пожалуй, если бы не тот её выпад, то она вполне казалась безобидной.
Отец Филип довёл её до дома и пошёл к старосте. Идти до него было совсем недалеко. По пути ему навстречу попалась женщина вполне уже почтенного возраста, она остановилась, глядя на него. Остановился и он. Поклонившись ей, он поздоровался:
— Вечера вам доброго.
— И вам, отче. — Она подошла к нему, поклонилась, поцеловала перстень и, как-то подозрительно, огляделась. — Святой отец, её устами говорил демон. То не Бог! — грозно прошептала она и перекрестилась. После чего она вновь огляделась и пошла прочь.
Отец Филип не стал смотреть ей вслед, просто пошёл дальше.
Дойдя до старосты, он в дом сразу не пошёл, а присел на скамью, стоявшую рядом. В голове роились мысли. И благие, и те, что гнать стоило, но и в них был смысл. Бог или, и впрямь, нечистый речёт через эту девочку? Как знать. Нужно проверить это. Но как? Тут разобрался бы экзорцист, а он что — просто монах…
Дверь тихо скрипнула, вышел пан Новак и присел рядом, не взглянув даже на священника. Будто не видел. Также, не поворачивая головы, он заговорил, словно сам с собой:
— Люблю так посидеть вечером. Мысли разложить, что за день накопились.
— Вы мне всё сказали касательно девочки? — Спокойно, но в лоб спросил отец Филип.
— Что вы имеете в виду, отче? Нашего священника, который повесился над алтарём в ночь перед воскресной мессой через несколько дней после её рождения? Отца Терезы — Лабислава, который оступился на ровной дороге и сломал шею после того, как впервые отругал дочь за шалость? Что ещё вспомнить? Может то, что к Терезе не подходят животные? Даже куры, и те её сторонятся, а коли она таки поймает какую, то яйца у той тухнут ещё в курятнике.
Много чего странного в этом деле. И Бог тут, скажу я вам, да и кто угодно скажет, не причём. А как-то выказывать сие не хотим. Да и побаивается народ, если честно.
— А вы, значит, не побоялись написать?
— Не побоялся. А чего мне бояться? Я своё пожил, детей нет, — он небрежно похлопал себя ниже пояса, — бездетен я. Ни жены, ни другой родни, за которую можно было бы переживать. Да и, напомню вам, соврал я в письме-то — Божий промысел. — Он усмехнулся и закашлялся.
— Завтра я пойду с ней в храм. Если тут замешан некий демон, то вряд ли она согласится туда войти — нечисти в храм ходу нет. А коли так, то я напишу епископу, и он решит, что делать. Думаю, пришлёт опытного в делах изгнания демонов священника.
Пан Новак закрыл глаза. Так он просидел несколько минут, словно уснул. Когда он открыл глаза, бодро заявил:
— А пойдёмте ужинать — ночь скоро уже.
* * *
Утро было облачным. Шёл дождь, порой прекращаясь, порой начинаясь вновь. На холме луж почти не было — вода стекала вниз и скапливалась там. По озеру метались волны, плеская водой на небольшую песчаную полосу берега или на прибрежный камыш. Тяжёлые тучи быстро неслись по небу на запад. Выше на холме шелестели листьями деревья. Птицы метались в поисках места, где можно переждать непогоду.
Отец Филип стоял у дверей храма, скрестив руки на груди и позволив ветру терзать сутану. В кулаке он зажал распятие. Он думал о своём плане привести девочку в храм, а там будь, что будет. Хотя, что может случиться? Либо она войдёт внутрь, либо нет. А если войдёт? Как она себя поведёт? В семинарии учат, что нечистый в церковь не сможет вступить, но кто его знает, как на самом деле.
Ты сомневаешься. В первую очередь в себе. А не должен бы. Бог с тобой — он твоя защита и опора, так будь смел и уверен.
Ветер подул сильнее и ударил в лицо священнику, словно влепил пощёчину, звонкую и отрезвляющую. Выдохнув, он сделал шаг — первый. За ним второй. И вот он уже идёт за ней.
Пройдя мимо дома старосты, мимо жителей, он быстро пришёл куда хотел. Девочка стояла на пороге дома — она ждала его. Мило улыбаясь, она подошла к нему, взяла за руку, поглядела ему в глаза и потянула его от дома.
— Куда мы сегодня пойдём? Быть может, направимся в наш храм?
У отца Филипа сердце упало из груди куда-то вниз и в панике застучало чаще. Откуда она знает? Или совпадение?
— Ну, раз хочешь, то идём. Он ведь не заперт? — Он не заперт — он проверял это утром.
— Открыт. Хоть священника и нет, но все ходят туда по воскресениям. В наш храм всегда двери открыты.
— Не случались ли грабежи при таком положении дел?
— Не знаю. А что там красть? Там ничего нет — все ценности лежат у старосты.
— Ах, вот оно что. — Улыбнулся монах. Он понемногу расслаблялся — дрожь в коленках прекратилась — всё-таки совпадение. Так хотелось в это верить.
Дождь вновь начался, пока они поднимались по размокшей скользкой тропе. На сей раз это был почти ливень, что весьма подгоняло их. Подбежав к храму, отец Филип перекрестился и толкнул дверь. Краем глаза он приметил, что Тереза, подобно ему, осенила себя крестным знамением и прошла в дверной проём за священником.
Внутри было тихо, если не обращать внимания на стук воды по крыше и восточной стене. Не было ощущения заброшенности: чисто, пыли нет, вётлы паутины по углам не висят, даже свечи вполне новые. Священник вертел головой, оглядывая небольшой храм. Свыше сотни человек сюда не войдут, а больше-то и не надо для Славошовице. Священник медленно шёл к алтарю, оглашая недлинный наос и боковые нефы эхом шагов. Следом тихим призраком за ним шла Тереза.
Действительно, никаких реликвий, за которые стоило бы опасаться, в храме не было. Кроме скамеек и свеч тут, пожалуй, ничего движимого и не было.
— Мне нравится здесь. — Неожиданно сказала Тереза. Отец Филип почти подскочил он неожиданности. Он обернулся на неё — девочка, как и он совсем недавно, вертела головой. — Здесь так тихо. Спокойно…
— Так и должно быть. За дверьми храма может происходить всё, что угодно, но здесь всегда спокойствие должно царить. Духовность не терпит мирской суеты.
Постояв у алтаря немного, они присели на ближайшую скамью. Сидели в тишине, погрузившись в свои мысли. Иногда она нарушалась лишь ударами ветра о стены и шумом дождя, но это всё было там, за гранью — снаружи.
Тереза покачивала свисавшими ногами, пребывая где-то совсем далеко от этого места. Глядя на алтарь, она словно смотрела сквозь него, куда-то в неведомую даль. Туда, где нет ни дождя, ни ветра — спокойствие и умиротворение. Быть может, она смотрела на Рай.
На лице её промелькнула едва заметная тень улыбки. Она наклонила голову, не отрывая взора от алтаря, или на что она там смотрела. Улыбка становилась всё яснее на лице. Глаза сужались. И вот тот самый взгляд, который священник уже видел — тот самый, которого он так испугался. Тереза засмеялась, сначала тихо — одним дыханием. Ощущение, что перед ней разворачивались какие-то события, над которыми не грех в голос посмеяться, но только ничего этого не было. Она по-прежнему смотрела в сторону алтаря.
— Тереза? — Осторожно произнёс отец Филип. Она не реагировала. Она продолжала смеяться, уже прочти в голос. Священник потянулся к ней, чтобы коснуться плеча, как вдруг она схватила его за руку и резко швырнула на пол. Сила там была явно недетская. Прокатившись по полу монах, застыл, глядя на девочку.
Тереза соскочила со скамьи, продолжая громко хохотать. Она ткнула пальцем в лежащего на полу священника, и смех её стал громче. Сердце сжалось в груди у отца Филипа. Смех отражался эхом и становился ещё более зловещим.
Вдруг он прекратился. Девочка наклонила голову набок и с минуту смотрела в глаза священнику. Там не было гнева, не играли огни — это были детские глаза. А вот улыбка, кривым шрамом застывшая на лице, пугала. Тереза хмыкнула, развернулась и, воспарив почти на сажень над полом, медленно опустилась на спинку скамьи. Скамья не пошатнулась, хотя должна была опрокинуться. Просто не могла не опрокинуться!
Девочка прошлась по ней сначала в одну сторону, затем обратно, не переставая глазеть на священника и криво улыбаться. Да и походка была похожа на ту, которой прогуливаются распутницы в тёмных кварталах. Похотливо подмигнув отцу Филипу, она резко остановилась.
— Так Бог или демон во мне? Как вы считаете, отче? Хотя Я бы назвал вас скорее «выродками». Вас всех, кто заполонил мир.
— Господь мой, что с этим ребёнком? — Прошептал почти про себя отец Филип.
— Господь?.. — Тереза закатила глаза. — Скажешь же! Раскрою небольшую тайну — бога нет.
— Что ты такое? — уверенно спросил монах, приподнимаясь и вытягивая в руке распятие. — Отвечай нечистый!
— А то что? — На детском личике было обиженное выражение. Словно и не демон говорил её устами. — Проклянёшь меня? Предашь суду церковному? Или попытаешься изгнать меня из этого жидкого тельца? — И снова девочка разразилась смехом.
Отец Филип встал, в руке распятие. А вот ни одной мысли в голове не было. Что делать? Демон в храме ведёт себя, как хочет и, похоже, совсем не боится ни его, ни Бога. А что ему делать? Силы явно неравны. Остаётся молиться…
— Именем Господа…
— Заткнись! — проревела девочка совсем недетским голосом. — Ни слова больше. — Она спрыгнула со скамьи на пол, точнее плавно слетела с неё, приземлившись на расстоянии вытянутой руки от монаха. — Слушай меня, отче! В этом теле жизни не было отродясь, а Я отлично научился притворяться вашим собратом. И, пожалуй, тебе Я доверю ещё одну тайну: недолог тот день, когда всё поменяется. Он восстанет и вернёт себе трон и тогда вам всем конец. Ахахаха! — Залился в смехе демон. Отца Филипа затрясло всем телом, столь доходчиво и страшно повествовал нечистый. А голос! Такого голоса он ещё не слышал. Это был очень хриплый мужской бас. И словно треск огня в нём слышался…
Тут одержимая девочка опустила голову, глубоко вдохнула и… упала.
* * *
— Она умерла. Да и была ли живой-то?.. — Отец Филип поник. Его рассказ закончился весьма неожиданно. Анхель, шедший рядом, помолчал немного, но потом не выдержал и спросил:
— И что было дальше?
— Хоронить девочку на кладбище жители запретили. Они требовали предать тело огню. Я согласился с ними. Хотя это неправильно. В судный день она не воскреснет. Хотя… Я не могу быть уверенным. Те события чуть не подорвали мою веру. Демон в храме — невиданное же дело. Эх… — После этих слов он пошёл, замолчав надолго. Анхель не стал больше тревожить его вопросами, решив за благо дальше не расспрашивать. Однако через некоторое время священник сам продолжил повествование.
— Когда я отписал епископу о произошедшем, он лично приехал, чтобы устроить мне выволочку. Не понимаю, в чём я был не прав. Я сделал всё, что от меня требовалось. Не мог же я предвидеть, что демон просто оставит её тело. Тогда я и попросился остаться. Жители были только «за» — епископ не стал перечить. С тех пор тут и живу. — Он улыбнулся. — Через полгода он приехал и извинился, хотя я не в обиде на него. Теперь он меня навещает иногда. Ну, то тебе известно.
— Ты думаешь, будет опять что-то из ряда вон?
— Молюсь о том, чтобы это было ошибкой.
Анхель покачал головой и вновь замолчал. Поддёрнул сумку с мечом, расправил спутавшиеся лямки ноши.
Солнце заходило, с севера надвигались тучи. Ветер нёс с той стороны свежесть. Вскоре послышались первые далёкие раскаты грома. Анхель поглядел на священника, который в очередной раз оказался прав. Тот, перехватив взгляд спутника, улыбнулся — добродушно, но не без важности. Анхель закатил глаза и покачал головой.
За поворотом показалось селение.
— Кажется, мы сегодня ночуем не под дождём. — Приободрился монах.
Промокнуть они всё-таки успели — тучи надвинулись так стремительно и дождь был с первых мгновений такой сильный, что до ближайшего дома им пришлось почти бежать. Одно счастье, что народ там был приветливый и с большой радостью принял священника и его жутковатого спутника. Обогрели и накормили, небогато, но чем могли. Уложили спать…
То же время. У слияния рек Нежарки и Новы
Непроглядная тьма нахлынула, словно волна в шторм — скоро и неотвратимо, сразу захлестнув всё небо. Шум ливня приближался. Молнии чередовались с раскатами грома. Ветер срывал молодые листья с деревьев и бросал их в волны речки Новы. Обычно тихая, она сегодня весьма недоброжелательно выплёскивала свои воды на берег.
Берег был невысок и по большей части зарос камышом. Вывороченный неведомо когда ствол массивного ясеня лежал наполовину в реке, выставив иссушенные корни. Волны врезались в него, чуть раскачивая, хотя куда им. Ясеню было не меньше сотни лет, когда река на этом повороте размыла берег, свергнув великана. Так теперь он и лежит здесь, недалеко от развилки рек Нежарки и Новы. Треугольник суши, втиснутый между течениями, было почти не видно из-за высокой травы, камышей, обрамляющих его, и редких, но массивных деревьев. Зелёное острие постепенно переходило в лес, куда более обжитый — были тропы, а глубже вырубки.
Ночь полноправно вступила в свои права. И без того тёмная весенняя ночь казалась нынче и вовсе непроницаемой. Лишь молнии озаряли подлесок, расцветая серебряными искрами, отражаясь в каплях дождя.
Птицы и прочая живность скрылись и не высовывались. Кроме шума ветра и ливня, ничего слышно не было. Редкие раскаты грома, и те тонули в ударах ветра.
Единственная тропа, которая вела почти до самой развилки рек, быстро наливалась лужами. Дождь не стихал.
Сгорбленная высокая фигура в чёрном балахоне, медленно ковыляя, шла по тропе. Сквозь дождь было слышно тяжёлое и неровное дыхание. Оно не казалось уставшим, наоборот, неизвестный словно наслаждался творившимся вокруг. Издали его можно было бы принять на странствующего монаха, но ни сумы, ни креста при нём не было. Руки он прятал в рукавах. Шёл прямо по лужам, даже не делая попыток обойти их. Порой он кряхтел что-то непонятное себе под нос. Останавливался и, насколько мог, распрямлялся и оглядывался. Лишь в эти моменты можно было понять, что он достаточно высок. И облепивший тело драный во множестве мест балахон показывал, что, несмотря на рост, он был ещё и невероятно худым.
Оглядываясь, во вспышках молний, он казался самой Смертью. Разве что без подобающей косы. Лицо его было серым и безжизненным. Глаз видно не было, нос почти отсутствовал, словно человек сей страдал от сифилиса. Губы были тонкие и бледные, почти не контрастировали с остальной кожей.
Оглядев местность, он вновь горбился и продолжал идти. Тропа вывела его из леса на поросший травой клин между реками. Вскоре она начала теряться в высокой растительности, но шедшего это не тревожило — он шёл и шёл, уверенно проминая себе собственную тропу. Трава скрывала его более чем по пояс, но он продвигался вполне бойко. Не спотыкался, не останавливался — он приближался к берегу столь же неотвратимо, как и волны, одна за другой выплёскивающиеся на сушу.
Выйдя на песок, узкой полосой обозначавший берег, он остановился и вновь выпрямился. Не стал оглядываться — он смотрел на границу воды и песка, где лежал скелет весьма странного вида. Если не сказать ужасающего.
С первого взгляда могло показаться, что это человек, но совсем немного надо было присмотреться, чтобы понять, что это не так. Скелет был куда массивнее, чем у человека. Кости распластались — так навеки застывает человек, упав с высоты и разбившись насмерть. И всплывал ещё один момент. Под скелетом, напоминающим человеческий, виднелись ещё кости — таких у человека точно быть не могло. Это были крылья. Судя по останкам, размах составлял три-четыре роста погибшего. Они были очень похожи на кости птичьих крыльев, но гораздо больше и мощнее. Позвоночник и весь плечевой пояс составлены по-иному, нежели у человека. Кости толще, сочленены прочнее. Природа всё рассчитала верно с этим существом — человек, обладай он крыльями, не смог бы ими воспользоваться из-за своего строения.
Волны и местная мерзостная живность на диво чисто отполировали кости. Несмотря на то, что он упал явно с огромной высоты, переломов почти не было. Изрядно потрепало кости правой руки и правую же ключицу, несколько рёбер — он упал вниз головой на правый бок. И к гадалке не ходи.
Личность в чёрном смотрела на останки холодно и отстранённо. Дождь продолжал поливать, не сбавляя силы. Ветер трепал рваный балахон.
— Жалкое зрелище. — Пророкотало рядом. Некто говорил явно не на местном диалекте.
Фигура в чёрном повернулась к упавшему дереву, лежавшему недалеко от скелета. Рядом с ним по колено в воде стоял кто-то столь же высокий, но менее худой. Одет был в подобную тёмную ветошь — одеждой это назвать было нельзя. Лохмотья на нём были насквозь мокрые и местами с них свисали тина, водоросли. Кожа была, в отличие от первого, зеленовато-серого оттенка, а глаза ярко светились красным. Складывалось ощущение, что он только что пересёк реку прямо по дну. Или жил в ней…
Неизвестный, стоящий над костями крылатого существа, отвернулся от него.
— Не сгорел. — Отозвался он хриплым безжизненным голосом.
— Почему? — Булькающим голосом спросил второй.
— Упал в воду, только из-за этого. Остальные, кто долетел до земли, превратились в пепел.
— А много ли выжило?
— Один. И ты в курсе, кто именно.
— Он здесь. Я видел его с выродком. Он живёт среди них.
— Он ничего не помнит.
— А может быть будет за благо ему напомнить?
— Не сейчас — позже.
— Сколько ещё?
— Сколько потребуется! В противном случае нас просто добьют.
— Я, кажется, понял, к чему ты клонишь…
— Да. Мы дождёмся новой эпохи и тогда сможем снова выйти в открытую. Как нам велит Пророчество.
Красные глаза сузились в светящиеся полоски.
— Тот договор в силе?
— Да…
— И ты до конца думаешь ему следовать? Я ему не верю…
— А у нас нет выхода. Мы до конца следуем уговору с этой мразью.
— Что-то мне во всей этой истории не нравится.
— Кому же понравится проиграть войну, а после умолять победителя о пощаде?
— Бёвульсы живы?
— Конечно. Я берёг их, как мог. Выжило достаточное количество.
Красноглазый растёкся в улыбке, обнажил недлинные клыки. Даже на мёртвых серых губах стоявшего на суше мелькнула тень улыбки.
Молния осветила две фигуры у поваленного ясеня.
Ночь продолжалась. И дождь, и ветер не утихали…
Глава 4
Разразившаяся буря прекратилась лишь под вечер третьего дня. Дождь кончился ещё вчера, а вот ветер страшной силы продолжал ломать деревья, ронять заборы и портить крыши. В посёлке, где остановились на вынужденный постой священник и его спутник, царила разруха. С рассветом люди выходили на улицу и пытались привести в порядок хотя бы свои дворы. Отца Филипа уговорили остаться до того момента, пока погода не будет внушать опасений. А до тех пор он и Анхель жили в самой крайней избе в селении, в той самой, до которой успели добежать под ливнем и грозой.
Не то чтобы их присутствие кому-то мешало — напротив: на второй день бури во дворе собралось небольшое количество местного населения, и люди попросили отца Филипа о молитве. Всем хотелось, чтоб непогода скорее миновала, и священник не стал отказывать. Это было и в его интересах тоже. Двухдневный переход затягивался.
Анхель ходил мрачнее тучи. Не единожды он порывался сходить до места, хотя бы поглядеть, есть ли чего ради продолжать путь, но отец Филип настоял на своём. После небольшой перепалки, Анхель смирился с упёртостью своего спутника и ушёл куда глаза глядят, чтоб только не видеть какое-то время его. Побыть в одиночестве. Хотя скорее даже не священника не желал видеть он, а толпы, хотя какие к чёрту толпы — кучки людей, которые приходили и жаловались, жаловались, жаловались…
Здесь своего храма не было и если было нужно, то идти приходилось день, а то и два до ближайшего прихода. Один из ближайших как раз в Славошовице. А потому отец Филип знал некоторых селян и любезничал с ними часами. А что ещё делать? За окном буря, дождь то хлещет как из ведра, то прекратится, будто его и не было. Ветер хлестал, словно бич, мерно и резко одновременно.
Поэтому, когда под вечер погода успокоилась, а на утро выглянуло на некоторое время Солнце, Анхель приободрился. Сидеть на месте, ничем не заниматься для него было нестерпимо тяжело. С тех пор, как он боле менее сносно заговорил, он не сидел без дела. А тут его откровенно боялись, стараясь по возможности не стоять близко, не подпускать к нему детей и тем паче не разговаривать. Местные его шарахались откровенно и почти не стеснялись чертыхаться даже при священнике. На что тот обычно усмехался, опуская голову.
Анхель и хозяев гостеприимного дома своим появлением в дверном проёме заставил замолкнуть на полуслове. Первым вошёл отец Филип, хозяин рассыпался в гостеприимных словесах, а когда дверь отворилась снова, и в дом вошёл великан, тот умолк, забыв рот закрыть. Спас положение священник, быстро разъяснив всё и заверив, что Анхель не опасен. Только не для благочестивого крестьянина, исправно платившего десятину.
Но всё равно Анхель ночевал почти на улице.
Странно, но в «родном» Славошовице его перестали бояться гораздо быстрее, нежели здесь. Там, даже наоборот, хоть сперва и побаивались, но проявляли интерес к нему и вскоре поняли, что бояться-то и нечего — такое с каждым может случиться. Дети, кстати сказать, самые первые были, кто начал разговаривать с павшим ангелом. Гануш и все его друзья не отходили от «испанского рыцаря». Даже поначалу, когда он часто срывался и крушил то, что под руку попадётся, к детям он относился благосклонно и терпел все выходки. Он вёл себя, как дворовые псы, что, порой, брешут на всех, но детей не трогают. От пса он, конечно, отличался. И сильно. И когда начал говорить первые слова, которые поняли окружающие, это была заслуга детей. Отец Филип уже оттачивал его, словно готовую заготовку для клинка, которую осталось лишь правильно доделать.
Местные же дети не проявляли к нему никакого интереса. Совершенно. Дважды случалось так, что дети, завидев его, с криками разбегались кто куда. Это несколько смущало Анхеля, да и отец Филип дельного совета дать впервые не мог. Он разводил руками, говорил бессмысленные слова и ничего такого, что бы помогло Анхелю стать в глазах местного населения чем-то, хотя бы, нестрашным.
— Нам обязательно проходить здесь на обратном пути? — Шагая по размокшей дороге, спросил Анхель. Веял неприятный ветер, порой обдавая спутников холодной моросью.
— Я надеюсь, к тому моменту погода наладится, и мы там не задержимся. — С какой-то неприятной угодливой улыбкой сказал священник. Словно уговаривая не кричать малого карапуза, объясняя тому, что будет чуть-чуть больно.
— И Я надеюсь…
— Не гневайся на них. Люди боятся того, что им не понять, чего они раньше не видывали. А люди такого роста редко встречаются. Да ещё шрамы…
— Да-да-да…
— Ну, ты сам посуди!
— Я бы не испугался.
Отец Филип понял, что сказал ерунду. А ведь и впрямь — Анхель ничего не боялся. Словно у него не было этого чувства. Даже когда в Славошовице случился пожар, он не думал ни секунды и бросился внутрь — в доме оставались дети. Огонь преграждал им путь к выходу и они, скорее всего, погибли бы. Анхель не думал. Это стало понятно с первого момента, когда он, входя внутрь, проломился сквозь дверь, которая, стоит отметить, свободно открывалась в другую сторону.
Подобных случаев было несколько, когда Анхель, не думая и не опасаясь, творил дела. Вспомнить бедных Таборитов только. Отряд-то не мал был! Они тоже не сильно испугались великана, но их было почти полсотни, а он один. Вот уж тогда Божий воитель показал себя. Ничего не помнил он, но его руки, его тело прекрасно помнили, как управляться с оружием. Убив в первые мгновенья шестерых, он заставил сбежать с десяток. Дальше тоже были жертвы, но не так стремительно. Последний десяток счёл за благо последовать за сбежавшими. Анхеля тоже ранили, но в запале боя он и не заметил. А два десятка трупов и с десяток тяжелораненых, которые, вероятно, тоже не выжили от ран, навсегда отвадили Таборитов.
* * *
Под ногами неприятно чавкало, и идти было неприятно и тяжело. Хотя и ноша Анхеля не слишком увеличилась, лишь ненамного. Добрый хозяин снабдил путников едой, которой им хватило бы на три подобных перехода. Уговоры не привели к результату, уйти пришлось с сильно пополненными запасами. Анхель недовольно промолчал, хотя, конечно, ему не составит большого труда и ещё более тяжёлая ноша.
До местонахождения предполагаемых останков оставалось недалеко, но дорога после дней ненастья вносила свою поправку. Вполне возможно, что к месту они доберутся уже завтра после ночёвки в лесу. Это не смущало путников, ночевать пришлось бы в любом случае, да и всё потребное у них с собой есть.
Под вечер они вышли к Нове. Неширокая речка спокойно текла меж полей и лесов. Вдоль неё была неплохая дорога, которая отходила от реки ближе к лесу, а там и вовсе кончалась, разветвляясь многочисленными тропами. Их было много, поэтому пришлось угадывать. Хорошо ещё, что речку, изрядно пополненную недавними дождями, было слышно.
До истока Новы было ещё порядочно, а ночь уже брала своё, когда Анхель скинул с себя ношу под развесистый дуб и дал понять, что дальше идти сегодня смысла нет. Отец Филип послушно кивнул. Все моменты касательно лагеря и ночёвок он полностью доверял спутнику. Уж неведомо откуда, но он знал, именно знал, а не помнил, как всё обустроить, как быстро разжечь огонь и многое другое. Порой отец Филип отмечал, что он действует больше по наитию, нежели осознанно. Иногда руки ангела делали какие-то пассы, словно что-то должно было произойти по волшебству, но ничего не происходило. Анхель застывал в ожидании после подобных жестов, а потом снова пелена спадала с его глаз, и он начинал делать что-либо руками.
Ведь он ангел, часто напоминал себе отец Филип. И вполне вероятно, что он обладал большими способностями, чем сейчас. Страшно даже представить, что может делать Ангел — божественное существо.
Хотя один пункт совершенно не сходился с библейским виденьем ангелов — Анхель не был бесполым. Все человеческие признаки мужчины были при нём, причём, как отмечали селяне, видевшие его без одежды, купающимся в озере, мужчиной он мог себя называть с большой буквы. Однако при всём этом, женщинами он не интересовался тем самым интересом, каким следовало бы. Интересно, а смог бы Анхель зачать ребёнка от человеческой женщины? И что это был бы за ребёнок? Были бы у него крылья?
Хотя, пожалуй, даже хорошо, что ничего подобного ангел не желал. А то не приведи Бог, земная женщина родила бы ангела — что было бы! Паника, инквизиция и Бог ведает что ещё. Это же даже не ведьма или душевнобольной еретик — это ангел. И что с ним делать, скорее всего, сам Папа не ведает. Ясно, что убивать его нельзя, но и предать огласке сие непозволительно.
И вот, пока отец Филип отдавался этим мыслям, лагерь был уже готов и даже огонь разведён. Самого Анхеля нет — слышно, как он нарезает где-то поблизости веток для лежаков. Куда бы я без него, промелькнула мысль. Ещё совсем немного времени и над костром повис небольшой котелок. Священник сидел, словно на приёме. Всё делалось быстро и качественно. Ему оставалось не мешать — этого особенно не любил Анхель. От этого ангел становился неуравновешенным и, вполне, мог выказать своё недовольство. Что порой случалось на вырубке.
Погода к вечеру, если можно так сказать, полностью успокоилась. Тучи разошлись, и на небе подмигивали звёзды. Ветер дул, но уже не такой сильный, он даже был приятным, в некоторой мере. В лесу зазвучали ночные шорохи, скрипы. Оживилась и местная жизнь: птахи спешно летали над деревьями, то тут, то там шуршали насекомые и мелкие грызуны.
Всё это убаюкивало и без того уставших путников. Первая ночь за несколько дней, когда они спали спокойно…
Утро было свежим и безоблачным. Пели птицы, тихий ветер шелестел молодыми листьями. Когда проснулся отец Филип, Анхель уже кашеварил у костра. К несравнимому запаху лесной свежести примешивались аромат готовящейся снеди и дым от костра. Священник, вдохнув полной грудью, потянулся и побрёл к речке смыть сонливость.
Вода в реке была холодная, что очень бодрило. По возвращении его уже ждала миска с завтраком.
— Давно так не спал, чувствую себя моложе даже. — Хохотнул он, усаживаясь за еду.
— А я вот спал не очень. Ощущения какие-то терзали… словно знакомые, привычные, и, почему-то, тревожные.
— Думаю, ты просто волнуешься, — высказал догадку священник и сунул в рот очередную ложку еды.
— Может и так. — Согласился Анхель.
Разделавшись с завтраком, они не спеша собрались и пошли. Идти оставалось совсем немного. И очень скоро они увидели, что лес редеет. Место ему уступал обширный луг, притом весьма запущенный. Трава тут была по пояс Анхелю, а отца Филипа почти по грудь скрывала. Несмотря на то, что весна, тут было трудно пройти. Тут росли и камыши, росла молодая влаголюбивая трава, отживала своё прошлогодняя, попадались кусты, которые прятались во всей этой пестроте, а также вполне себе болотные кочки. Под ногами неприятно чавкало, земля проседала, тропа терялась из виду и порой просто пропадала, чтобы через некоторое расстояние появиться вновь под ногами.
— Где искать-то? — Остановившись, повернулся к священнику Анхель. Отец Филип огляделся по сторонам, хмыкнул, затем крутанул рукой, давая знак спутнику, чтоб тот повернулся. Анхель, закатив глаза, развернулся. Сзади зашуршали руки в мешке, разыскивая там грамоту, где было описание места.
— Не соблаговолишь присесть? — Иронично, но требовательно попросил он. Анхель повиновался, на сей раз с улыбкой. А что делать, он прекрасно знал, что данная просьба последует — рост-то у священника совсем не тот, чтобы найти свиток, который, за ненадобностью в походе, скорее всего, уже где-то на дне. — Ага! Нашёлся. — Выдохнул позади священник. Анхель обернулся — его спутник бегал глазами по свитку, губами прочитывая содержание, перескакивая с абзаца на абзац. — Вот: «местоположение сей находки в двух десятках шагов от разделения рек, по левому берегу Новы…». — Он ещё раз огляделся. — Там! — Уверенно ткнул пальцем в сторону выворотня, торчащего над травой.
Идти до берега оказалось легче — было натоптано, это вызвало подозрения у Анхеля, но отец Филип безапелляционно констатировал, что это натоптали те, кто нашёл останки. Спорить ангел не стал, но и говорить о том, что следы, попадавшиеся порой, не слишком давние. Их, конечно, размыло и побило каплями, но им не более трёх дней. Шёл кто-то один. Большой. Во всяком случае, размер ноги, босой, кстати, был не меньше его, Анхеля, следа. Будь он опытным следопытом, возможно, сказал бы ещё что-то о прошедшем здесь, но он таковым не был.
Наконец, заросли кончились, и перед ними открылась небольшая полоска берега, не поросшего камышом. Тут же, уйдя кроной в реку, лежало дерево. Судя по всему, лежало давно. А в нескольких шагах от него на границе воды и песка покоился скелет.
Анхель тяжело вздохнул. Обойдя его, из травы показался священник. Оба смотрели на останки. Смотрели со смешанными чувствами. Каждый думал о своём.
Отца Филипа мучили мысли о долге его и о том, что может последовать за данным открытием. Стоит ли давать ход этому делу? Или скрыть все улики? Списать на неграмотность и мнительность селян? Ох, не те времена для таких открытий — не утихли ещё в стране волнения, не забыли ещё Табориты про второй приход Спасителя. Не забыли про скорый Конец Света. Останки ангела только подхлестнут эти слухи. Массовой истерии тогда не избежать. Тут ни шляхта, ни немецкие феодалы, ни сам Папа не удержат обезумевший народ. Все попомнят слова таборитовых глашатаев о святых городах. Все ринутся туда, и будет хаос…
Волны аккуратно перетекали через отполированные кости. Пожалуй, если бы не павшее дерево, их растащило бы течением и, возможно, никто бы и не нашёл их.
Анхеля же терзали совсем иные думы. Он не один пал в те дни. Но он выжил, во многом благодаря священнику, а этот воин погиб. Как и многие ещё. Странно — на скелете нет доспехов, подобных тем, что были на нём. Видны ремни, остатки тканей и куски драной кожи. Но нет доспехов. И оружия… хотя меч или копьё могли выпасть при падении и упасть далеко отсюда. А, быть может, он был жертвой тех, кто носил на себе доспехи и мечи…
Что же Там случилось?!
Где теперь искать ответ? Нигде. Если только выжили иные, подобные ему, которые помнят, что случилось. Но где они?..
— Как мы поступим? — Как гром прозвучало рядом. Анхель так глубоко ушёл в себя, что слова священника слишком резко вырвали его из мрачных дум. Первые мгновения он словно и не слышал ничего, просто обернулся на молчавшего священника, который смотрел на него. На лице играли многочисленные эмоции, тут и удивление от находки, и страх, и… сомнения.
— То есть?
— Долг обязывает меня описать всё увиденное, отправить срочно в Ческе-Будеёвице к епископу и ждать его ответа. Скорее всего, сюда прибудут монахи, которые сложат останки в деревянный ящик и тайно вывезут в Ватикан, где он навсегда и останется. Но люди есть люди. Если кто-то проронит лишнее слово, слово это разлетится с немыслимой скоростью и крепко засядет в умах. Народ припомнит всё, что говаривали Табориты, и что будет дальше, представить сложно.
Я думаю, мы должны уничтожить останки.
Подведённый итог ошарашил Анхеля. Завсегда благочестивый и исполнительный, священник впервые открыто рассуждал о последствиях, кои могли случиться при подтверждении им находки. Но уничтожить останки ангела? Эти слова явно дались ему непросто.
— Уничтожить? Как это уничтожить? Что скажем тем, в деревне, которые нашли их?
— Скажем, что это человек, уродливый от рождения. И не крылья это, а, скажем, кости лошади, которые тут же оказались и так вот легли — всадник здесь погиб. Не ангел. — Священника трясло, он палил словами, почти не думая, первое, что в голову приходило. Это была паника — такое Анхель тоже видел впервые. — Если я напишу епископу, что здесь останки ангела, последствия будут ужасные. Не только для нашего края. Сначала Чехия, а потом и далее. Люди припомнят те ночи, когда с неба летели к земле огни и подумают: а не ангелы ли то падали? И что? Какой вывод будет сделан простым народом? Пахарями, скотоводами? Которые все знают о Конце Света, что так расписывали хилиасты. И будет паника, хаос… Наш край гуситы почти не трогали, хотя большая часть Чехии под их властью. Узнай они о падших ангелах, всё кончится плохо.
Доводы, приводимые отцом Филипом, казались вполне здравыми и даже логичными. Анхель задумался. Ему-то до политики и власти над страной дела не было — он вообще не человек! Но он достаточно пожил среди людей, чтобы понимать, что для них спокойная жизнь важнее порой, чем остальные блага, которые может дать это время. А благ-то немного.
— Тогда уничтожим. — Твёрдо кивнул головой ангел. — Сделаем костёр и спалим останки. Всё, что останется после огня, похороним в реке. Никто их больше не найдёт.
— Хорошо.
— Тогда за дело.
Однако не успели они ничего сделать, как порыв ветра принёс запах гари и дыма. Анхель посмотрел в сторону, откуда ветер нёс гарь, и увидел, что на них идёт стена огня. Нет, не лесной пожар, но прошлогодняя высокая трава давала изрядное пламя. Ветер разносил огонь очень быстро.
Анхель забрался на поваленный ствол, чтобы лучше оглядеться. Огонь шёл на них не из леса. Лес был в порядке. Кто-то поджёг траву, специально выбрав момент. По всему междуречному клину распространился огонь. И он шёл в их сторону.
Это ведь не покушение? Рядом река, в ней они спокойно переждут, пока пройдёт огонь, и ничего с ними не станется. Может совпадение? Как бы то ни было, ноги придётся замочить.
— В воду. — Скомандовал Анхель.
— Что там такое? Кто-то жжёт траву? — Снимая обувь, спросил священник.
— Там огонь, а кто его развёл — не видно. Скоро полыхать будет здесь — переждём в воде, пока не прогорит.
— Хорошо-хорошо. — Пролепетал отец Филип, заходя в воду. — Угораздило же.
Анхель тем временем поднял их сумки с земли и, зайдя в воду, повесил их на ветви павшего ясеня. Из дорожной сумки он вытащил какую-то тряпку, недолго думая, разорвал её надвое, окунул в реку, отжал и протянул одну из них священнику.
— Ну, вот как-то так? Кхе… — Дым стал гуще с приближением огня. Дышать стало тяжелее. Священник приложил мокрую ткань к носу, замолчал. Глаза ел дым, но закрывать их не хотелось. Анхель спокойно стоял, скрестив руки на груди, уже успев сделать из тряпки повязку на пол-лица. Выглядело это в некоторой степени даже забавно.
Огонь приблизился, стало ощутимо теплее, хорошо хоть дым сдувало дальше, и пережидающей паре стало дышать легче. Очень скоро повязки стали не нужны. Отец Филип, только лишь убрав ткань от лица, принялся в полголоса ворчать:
— Ну что за жизнь? Так вот и сгореть же могли.
— Да брось. Здесь две реки, где бы мы ни были, до воды бы добежать успели. Зато обратно не придётся пролезать через заросли — пожалуйста, были заросли, стала пустошь, которая теперь ещё не скоро зарастёт. — Анхель обратно перемещал их пожитки, суму со своим мечом, обувался. Отец Филип был крайне недоволен положением дел. Мало того, что в воду зайти пришлось, так выходя, он поскользнулся на камне, промочив сутану. Теперь недовольству его истинно не было конца. Поймай он сейчас нерадивых поджигателей, их бы ждало отлучение от церкви. Это самое меньшее!
— Отец Филип! — Резко перебил бурчавшего монаха Анхель. — Ну, право слово, перестань так сокрушаться. У нас ещё есть чем заняться.
— Ах, твоя правда, Анхель. — Неожиданно спокойным голосом ответил монах. Он влез на бережок и огляделся. — Да! Ты прав, обратно пробираться сквозь заросли… не придётся… Анхель. А кто это там? Мне кажется, или кто-то идёт?
Анхель повернулся в ту сторону, куда глядел священник. Тлевшие остатки травы и прочего мусора ещё обильно дымили, и разглядеть что-либо было сложно. Но священник, пожалуй, был прав, действительно в их сторону и впрямь кто-то шёл. Напрягать зрение было бесполезно, дым то полностью скрывал кого-то, то давал возможность на некоторое время разглядеть очертания высокой фигуры в чёрном.
Дым редел. Фигура в чёрном становилась отчётливее и ближе. Священник и его спутник не спускали с него глаз. С виду, подходящий к ним не был похож на местного обитателя. Скорее на монаха, только в очень уж истрёпанной сутане. Когда их разделяли два десятка шагов, стало отчётливо видно гостя: высокий, хотя и сильно сутулый, худой, на лицо сер. Глаз почти не было видно, тёмные провалы лишь, словно и не было там глаз.
Незнакомец шёл именно к ним. Шёл размеренно и не спеша. Подходя, он неожиданно несколько раз похлопал в ладоши и весьма мерзко хохотнул:
— Славно-славно. Я гляжу, ты сил не растерял. — Он обращался к Анхелю. И обращался с явным вызовом. Остановившись за несколько шагов до застывшей пары.
— Ты кто такой?
— Кто Я? Хороший вопрос от того, кто не знает, кто он.
Повисла пауза. Серые, тонкие губы застыли в несказанно противной улыбке. Анхель молчал, не зная, что сказать. Священник позади него застыл, однако сердце его было готово выпрыгнуть из груди.
Незнакомец подошёл к берегу и поглядел на останки, затем повернулся к ним.
— Отче, а ведь вы не первый раз такое видите. Вы спасли одного из нас. — Он взглянул священнику прямо в глаза. — Но Я вас не благодарю за это!
— Кто вы… такой? — Срывающимся голосом спросил монах.
— Хех, отче, боишься? Всё верно — меня стоит бояться. Но не сейчас. Позже. И, увы, ты до того времени не проживёшь. В отличие от твоего домашнего… — Он прервался, словно вспоминая слово. — А! Архангела. — И он засмеялся.
— Кто Я такой? Какой ещё архангел? А?
— Всему своё время. — И он сделал шаг назад. — Могу лишь дать тебе подсказку: иди за рунами с меча… своего. — Ещё шаг назад и его начала обвивать серо-красная дымка.
— А ну постой! — Взревел Анхель.
Но неизвестный уже полностью скрылся в появившемся облаке. Налетел порыв ветра и разметал красноватое марево — не оставив и следа от этого человека, хотя человека ли?..
Отец Филип стоял, открыв рот, даже не моргая. Сердце в груди стучало с такой силой, что сутана на груди заметно подрагивала. Рядом пышел яростью Анхель. Но ярость яростью, а применить её было уже не к кому. Незнакомец растаял в воздухе, будто и не было его тут.
— Господи, кто это был? Что вообще происходит? — он уставился на Анхеля. — Архангел… Он сказал ты… Архангел.
— Тебе не кажется, что на слово верить тому, кто растаял в воздухе, несколько неразумно? — До сих пор на повышенных тонах прохрипел Анхель. Отец Филип едва держался, казалось, он сейчас расплачется, но он пытался овладеть собой, как мог. И, кажется, из последних сил.
Наречённый архангелом Анхель пошёл к воде, зачерпнул пригоршню и плеснул себе в лицо — освежает весенняя вода. Охлаждает рассудок и усмиряет гнев. Ещё горсть, ещё. Вот, так лучше. Он расправил спину, глубоко вздохнул, развернулся к замершему священнику — тот так и не сводил молящего о прояснении картины взгляда. Хоть немного раскрыть завесы тайн. Хоть чуть-чуть. Но Анхель не мог — он ничего не помнил. Он не знает, кто этот в чёрном. Чёрт возьми! Он не знает, кто он сам! Лишь то, что он был подобен тому, чьи останки покоятся на берегу реки.
— Я ничего не могу прояснить. Я ничего не помню… Ничего.
Священник закрыл глаза и выдохнул. Это было облегчение. Такое облегчение, наверное, испытывают матери, когда видят возвращающихся с войны детей. Слеза таки прорвалась наружу. Но монах старательно не показывал своей слабости. Он отвернулся и схватился за лицо. Слёзы текли, но на душе становилось чуточку легче. Он так боялся того, что мог бы сейчас узнать. Но не узнает.
Хоть бы никогда этого не узнать. Уйти со спокойной душой туда…
— Слава тебе, Господи, слава… Слава… — шептал он, так и не открыв лица.
Анхель стоял и смотрел на него. Что он мог — он, действительно, помнил себя с того момента, как этот человек подошёл к нему раненому и помог. Кем бы он ни был — ангелом ли, архангелом ли, он навсегда обязан ему, возможно, жизнью. Как знать, как бы повели себя другие люди в таких условиях.
Он подошёл к нему и положил руку на плечо.
— У нас есть ещё дело, которое лучше успеть сделать до темноты.
— Да-да, ты прав. Прав.
* * *
Ночёвка была на том же месте, где и в прошлую ночь. Благо место было боле менее обустроено. Вечер прошёл в молчании. Отец Филип не хотел спрашивать, а Анхель не хотел ничего говорить. Да и нечего было ему сказать священнику. Визит этого, в чёрном, показал, что то, что началось несколько лет назад, ещё не закончилось. Многим не повезло — они просто погибли, Анхелю же не повезло куда больше — он выжил и ничего не помнил, в отличие от некоторых. А ещё эти слова о том, что не время, и что что-то там ещё будет. Руны на мече — куда они ведут? Проклятье!
Ангел молчал. Огонь отражался в его глазах. Руки сцепились замком сами по себе, они словно держали хозяина от необдуманных поступков. А как хотелось сейчас ему врезать ими по чему-нибудь твёрдому, чтоб из разбитых кулаков с кровью ушла вся непонятность. Но только никуда она не уйдёт. Незнакомец подсадил Анхелю паразита, который прочно засел в голове. Вцепился тонкими колючими когтями, и вырвать его без травм не получится.
А ещё этот погибший в реке не выходил из воспоминаний. Собрав приличную кучу веток, палок и прочего трута, он вместе со священником положил останки неизвестного ангела на подобие погребального костра. Огонь чванливо и нехотя разгорался, но набрав силу, всё-таки сделал своё дело. Те кости, что не прогорели достаточно для того, чтобы развалиться, были разбиты. А затем пепел и всё, что осталось от костей, было развеяно в реку. Священник прочитал молитву. Анхель просто молчал. Словно провожал в последний путь собрата по оружию.
Священник молился. Как мог. Как считал правильным. Хотя он впервые молился за упокой ангела. Молитвы для людей здесь были явно неуместны. Потому и придумывал на ходу. Но он по-прежнему не был уверен, что делает всё правильно, да и как тут можно быть уверенным?
Река давно унесла все останки погибшего здесь, а может где-то там — в далёких небесах. Анхель стоял по колено в прохладной ещё весенней воде и смотрел вслед. В какой-то миг словно и природа замолчала вместе с ними.
Они ушли, лишь когда Солнце стало клониться к горизонту. Так и не сказав ни слова, двое ушли от места последнего пристанища безызвестного ангела.
Ночь была столь же безмолвна. Лишь угли потрескивали в костре. Лишь вдали слышались скрипы деревьев, да звуки ночных обитателей леса.
Почти не поев, Анхель лёг спать. Отец Филип же съел и за своё, и оставленное спутником. Ел задумчиво, что-то про себя думая. А порой было ощущение, что он спорит сам с собой. Анхель недолго наблюдал за ним, сон навалился и поглотил его так быстро, что мир, освещённый лишь огнём костра, померк в мгновение.
Подстилка из веток показалась мягче перины. В неё хотелось провалиться полностью, провиснуть всем телом. Потянуть натруженное дорогой тело. Постепенно ощущения от того, что он узнал за этот день, гасли. Таяли, словно утренний туман. И вот сон полностью обволок сознание Анхеля. Завернув его в тёплую и мягкую ткань, сон понёс его спящее тело куда-то вдаль. Вверх. Глаза открывать не хотелось, чтобы ощущения не прервались, вернув на землю. Нет — пусть ничего не видно, но эти ощущения бесподобны. Так, наверное, чувствуют себя птицы, которые дают отдых крыльям, просто планируя на потоках воздуха. Легко. Непринуждённо…
Потоки несли тело вверх, но казалось, наоборот, что Анхель куда-то падал. Да — он падал. Скорость постепенно ощущалась всё реальнее и реальнее. Ветер бил в лицо, тело швыряло из стороны в сторону воздушными потоками. Скорость нарастала. Гул в ушах становился нестерпимым. Руки, безвольно болтавшиеся, потянулись к голове. Надо закрыть уши — оглохнуть можно ведь.
Тело становилось тяжелее. Скоро его тело будет разбито о землю, и он останется там, пока его не найдут. Прямо как того ангела, что они со священником вычеркнули из истории. Становилось страшно. Как скоро удар? Его в очередной раз швырнуло потоком в сторону и закрутило. Кажется, он падает теперь лицом вверх, прорезая спиной толщу воздуха. Анхель всё-таки решил приоткрыть глаза и взглянуть на небо в последний раз.
Темнота сменилась резкой вспышкой. Взгляд не сразу смог сосредоточиться. Ветер хоть и не бил прямо, но потоки воздуха не давали широко открыть глаза. Когда же он смог взглянуть в удаляющееся небо… он увидел землю. Да — землю. Там далеко внизу. Или вверху? Горизонт становился шире и шире. Вдруг всё заволок туман, белый, молочный, в котором скрылись зелёные просторы, синие нити рек. А затем туман начал удаляться, рваной скатертью скрывая землю.
Сердце Анхеля замерло. Он падал вверх! Дыхание перехватило, он перевернулся и увидел, что его уносит куда-то в вышину. День сменялся ночью так неожиданно. Леденящий ветер резал глаза. Звёзды стало видно лучше, чем их видно в морозную ночь. Они приближались. Очень быстро!
Удар снёс его далеко вбок, закрутив тело бешеной юлой. Анхель не мог этим управлять. Его несло, швыряло, вертело, разворачивало, выворачивая ноги и руки. Хотелось сжаться, но не получалось.
Удар!
Темнота…
Боль охватила тело. Он словно проломил сейчас какую-то стену. Однако он больше не падал. Он лежал навзничь. Вокруг гремела сталь, слышались крики, кто-то вопил. Призывы встать, призывы отступать…
Он вновь открыл глаза. Перед ним открылась ужасная панорама битвы.
Он лежал на возвышении, ниже росли деревья. Лес был огромен. За лесом же стояла огромная крепость. Она внушала ужас своими размерами. Крепость Ческе-Будеёвице по сравнению с этой карточный домик. Над твердыней алели кровавые небеса. В небе вились птицы… НЕТ! Это ангелы! Они сражались. Друг с другом. Да — это совершенно точно, белые крылья были у всех в той небесной схватке. Иногда кто-то срывался и падал, мёртвый или сильно раненый. Штопором они падали вниз. Некоторые загорались в падении, оставляя за собой шлейф дыма.
Один пролетел совсем рядом, обратил на лежащего Анхеля внимание и, невероятно плавно развернувшись в полёте, приземлился рядом с ним. Крылья сложились за спиной, в руках он нёс меч и щит. На нём были доспехи, похожие на те, что были на Анхеле. Он был в крови, но не своей. Он бежал к нему, но не чтобы убить — во взгляде было опасение, но не страх.
— Нас отбросили! Мы уже не возьмём твердыню. Надо отступать, иначе…
— Что иначе?! — взревел Анхель не своим голосом. Он попытался встать, это получилось очень легко, словно что-то аккуратно подтянуло его несколькими рывками и поставило. Он оглянулся — крылья. Ну конечно. Он же ангел. Вновь повернулся к воину. — Где Азраил?
— Он ждёт приказа атаковать. Но стоит ли? Силы неравны в любом случае…
— Пусть атакует!
Лицо ангела исказили муки выбора, но он, наскоро приклонив колено, отдал честь командиру и взмыл в небо.
Анхель тронул эфес меча, дёрнул его в ножнах вниз-вверх несколько раз. Проверил руку-щит. Он был на месте. Иссечённый чужими мечами. Забрызганный чужой кровью.
Сзади послышался шум многочисленных крыльев. Анхель обернулся и увидел тёмную кишащую тучу, которая неслась на цитадель. Он улыбнулся, хотя то, что он видел, не казалось чем-то хорошим. С цитадели взлетали тысячи светлых пятен, объединявшихся в сонм светлого цвета. Символично: тьма против света.
Анхель присел, напрягая плечи — крылья несколько раз сильно ударили по воздуху. Ноги подбросили его вверх, крылья подхватили и понесли следом за армией Азраила.
Вспышка. Яркая. Белый свет ударил в глаза.
Он вновь падает. Боли в груди. Рука чувствует меч, на руке щита нет.
Падает штопором вниз головой. Крылья на месте — он открыл глаза. Да — падает. Внизу земля — приближается. Всё правильно на этот раз. Расправил крылья, выровнял полёт. Крылья заработали, тормозя падение.
Внизу плыли облака. Он смотрел вниз. Внезапно мимо него что-то пролетело вниз и резко повернуло полёт к нему. Это был ангел, похожий на него, но доспехи были куда более оскаленные шипами. Однако их обладатель не казался стеснённым ими — он двигался легко.
Они летели друг к другу. Анхель летел вниз, тот встречал его. Ангел занёс меч для удара. Анхель принял позу для отражения, развернулся другой стороной, чтобы удобнее встретить противника. Но тот понял манёвр и стал вертеться подобно Анхелю. Расстояние сокращалось. Анхель прижал крылья, его противник наоборот расправил их и словно лежал на них, встречая его. Меч, сделанный из некой тёмной стали, занесён, вот сейчас — самое время. Расстояние между ними сократилось, и Анхель отпустил одно крыло — его резко повернуло, и он ударил.
Противник встретил удар, они сцепились — Анхеля развернуло, он оказался внизу. Противник отшвырнул руку с мечом и ударил ногой в раненую грудь. Боль, о которой ненадолго забыл Анхель, ослепила и оглушила его. Он закричал. Отпустил меч, схватившись за рану. Тело изогнулось в болевом спазме.
Глаза открылись, чтобы сквозь боль и кровавую пелену разглядеть противника, но он ничего не увидел — вокруг царила темнота. Костёр догорал, вокруг шумели деревья, ветер шелестел их листвой. Рядом беззаботно спал священник, который, похоже, не слышал его криков, хотя быть может в явь они и не вырвались.
Сон таял. Боль отступала, чувство полёта пропало. Таяло и ощущение двух мощных крыльев за спиной, секунду назад он чувствовал, как они оттягивают спину, выпрямляя осанку, как напрягается плечевой пояс, когда они в движении, как разворачивались лёгкие при полёте. Полёт… с этим ничто не сравнится.
Впервые за жизнь здесь ему приснился более менее понятный сон. Сон, в котором он чувствовал, слышал и видел отчётливо всё вокруг. Где он был словно наяву. Только вот кем он там был? Собой?
А если так, то за кого он сражался? За правых или нет?
Ничего не понятно.
По лесу зашелестел ветер, обдал сидящего Анхеля свежей волной воздуха. Он вдохнул полной грудью. Интересно, который час — скоро ли рассвет? Горизонт за стеной деревьев, не видно — светает ли уже. Он лёг обратно, заложив руки за голову. Над ним была небольшая брешь в кронах, и сквозь неё было видно небо. Звёзды светили холодно и ярко. Проплывали рваные облака. Порой промелькивали птицы, но их было не столь видно, сколько слышно. Ночь была тихой и спокойной.
А в мыслях Анхеля царила буря. Мелькали образы из сна, воспоминания вчерашней встречи с неким ведающим неизвестным. Мысли накладывались одна на другую, смешивались, образуя порой весьма смутные картины. Тьма и свет боролись в том сне, но в привычном ли понимании это мира? Ангелы бились с ангелами. А потом на арену вышла армия некого Азраила — ангела смерти по земным канонам. И армия у него была тёмных цветов. Жаль, не успел разглядеть его воинов ближе — сон резко сменился.
Кто, интересно, был тот, кто сражался с ним в полёте?
Сколько вопросов и нет того, кто мог бы ответить на них.
Ветер в очередной раз погнал по тропе мимо них листья, опавшие в прошлом году. Где-то вскрикнула птица. Лесная тишина вновь поглотила Анхеля и он снова уснул.
* * *
Ранним утром путники вышли из леса. Прошли через так непонравившуюся Анхелю деревню, почти не останавливаясь. Лишь за тем, чтобы огласить, что чуда в находке нет, а лишь случайность и мнительность. Не остановившись даже отобедать, они пошли дальше. Шли весь день и вернулись в Славошовице поздней ночью.
Они старались не вспоминать о том, что совершили греховное лжесвидетельство. Отец Филип был уверен, что они поступили правильно.
Не вспоминали они и про явившегося им человека в чёрном, хотя человека ли?..
Глава 5
Тринадцать лет спустя
Седой монах сидел на скамье рядом с приходом. Годы согнули его быстрее, чем ему хотелось. Старость взяла своё. Почти восемь десятков он отходил под этим Солнцем, пятьдесят из которых он посвятил служению Богу. Безвозмездному и справному. До конца верный католической вере, он отверг всех лжепророков Таборитов, всех льстивых и красноречивых чашников. Не отступившийся от клятв своих и сдержавший люд от расправы над одержимой девочкой Терезой. Он удержал Славошовице от падения перед лживыми моралями гуситского режима. Он спас Славошовице от паники во время огненного дождя. И именно он стал свидетелем того, как пал на землю ангел.
Ангел. Вот, пожалуй, то, к чему вела его жизнь. Вела с того дня в полуразрушенном храме с одержимой девочкой, устами которой был предсказан скорый Конец Света. И, видимо, он был нашёптан ещё некоторым людям, которые привели в движение религиозный переворот в его стране. Как они проповедовали об истинности своих взглядов. Как запылали костры в Праге. Ян Гус был первой песчинкой, упавшей с вершины горы. Песчинка повлекла за собой другую, обе они свергли ещё десяток, пока их маленьких поток не сдвинул с места камешек — Судомержи; и вот потоков уже два — один из мелких камушков, второй из больших. Но обороты лавина набирала, и скоро остановить её стало невозможно.
Обвал преодолел половину пути вниз — Табориты преобразовались в мощную военную силу. Возглавил их Прокоп Голый. Волна эта разбила немецко-австрийских крестоносцев, саксонского курфюрста, австрийскую армию, а затем и войска католического панского союза. После этих побед Табориты стали сугубо военной организацией.
Здесь лавина первый раз захлебнулась и почти встала. Табориты начали попытки насильственного распространения своей идеи за пределы Чехии. Но чехи устали от постоянной борьбы, идея изживала себя и нового, свежего света не было. И как доказательство — первое поражение Таборитов при деревне Липаны в мае 1434 г.
Чашники пытались позднее примириться с католичеством, и после заключения «Базельских компактатов» в центре Европы стало возможным новое, реорганизованное католичество.
В следующие десять лет гуситы установили свой режим в Чехии.
Весть об этом пришла в Славошовице через месяц, после установления оного — в октябре 1448 года.
Так прекратился обвал, жертвами которого стали многие невинные.
Ветер гонял по озеру волны, в волнах колыхались опавшие листья. С холма открывалась прекрасная панорама на осеннюю Чехию. Кто хоть раз видел её в этом золотом наряде, не даст соврать — какая это красота. Особенно вдали от тысячного города, где уличный гомон и вонь перебивают любое романтическое виденье природы. А отцу Филипу от его прихода видно всё прекрасно.
На редкость хорошая осень в этом году. Тёплые ветра носят тяжёлые облака по небу и лёгкие листья по земле. Редкие дожди наводят форменную, для данного времени года, распутицу на дорогах. Птиц стало меньше — уже полетели на зимовку. Жизнь замирает постепенно к зиме. Из года в год так происходит. Но эта осень почему-то особенно люба старому священнику. Он чувствовал себя словно снова молодым. Он снова мог вдыхать полной грудью свежий воздух. И готов был идти куда-то вдаль искать чудеса, которые, конечно же, придумали сами люди. Но, да и Бог с ними! Ведь не чудесами Бог говорит с нами, а через души людские — они истинное чудо.
Порой в разговоре с человеком можно узнать куда больше того, за чем обратился. И не всегда это бесполезная болтовня соскучившихся в далёких местечках селян. Порой они открывали новые миры для священника. А порой ведали ему страшные вещи.
Увижу ли я следующую осень?
Пронзила вдруг шальная мысль. Отец Филип провёл рукой по лицу, что за последние годы стало словно чужим — старым, морщинистым. Взгляд упёрся в землю. Он понимал, что ничто в мире этом не вечно, а он тем более.
Анхель! Вот он куда дольше проживёт, чем многие, знающие его. Просто двадцать четыре года как он в этом мире. И лишь шрамы его затянулись, в остальном он всё такой же молодой, как и при первой «встрече». Ни единой морщинки не рассекло лицо его, не ушла сила из рук его. Что с него взять? Он же ангел.
Спускался вечер, Солнце, наверное, уже село, за облаками не видать. Но темнеть постепенно уже начало, а значит скоро ночь. Сколько же я тут просидел? Вроде немного, но, кажется, достаточно, чтобы устать старому телу. Но нет — священник поднялся, опершись на палку. Да, без неё теперь никуда. Левая нога болит в последнее время всё сильнее, порой и ночь не спишь совсем, как ноет. А порой и крикнуть хочется от неожиданного укола боли.
Старость… чего ещё ждать? Скоро и к Богу призовут — пора уже. Достаточно пожил. И пожил достойно. Осталось поведать Анхелю некоторые тайны, кои он умолчал, но пора их рассказать. А там и к Богу не страшно.
Горизонт заливало темнотой, заметно холодало, ветер становился сильнее. Листья громче зашуршали по желтоватой траве. По небу пронеслась стая птиц к своим гнёздам. Недалёкие ясени под ударами ветра сбрасывали первые листья. Природа готовилась к переменам, которые приведут к обновлению. Природа не знает слова «смерть». Всё, что умирает в природе, рождается снова и так год за годом.
* * *
Анхель вернулся затемно. Священник сидел на последней скамье в храме и, кажется, спал.
— Отче? — Осторожно спросил он. Священник открыл глаза и повернулся к нему.
— А, Анхель. Ты вернулся. — Он улыбнулся. — Присядь со мной.
Анхель, помедлив немного, сел рядом со священником. Ему не понравился тон, с каким говорил его наставник в этом мире. Что-то было в нём… прощальное.
— Я слушаю тебя.
— Да — слушай. Выслушай то, что я давно должен был поведать, но почему-то боялся. Надеюсь, ты простишь это старику.
Долгое время я считал эти события несвязанными Провидением, их подозрительно много выпало на мою долю. Но за последние несколько лет я понял, что это звенья одной цепи. Помнишь, я тебе рассказывал про одержимую девочку Терезу? — Анхель кивнул. — И ты помнишь, чем всё закончилось?
— Она умерла.
— Верно. Вот только это не всё. Когда она навеки застыла, высказав страшные вещи, кои повторять страшусь по сей день, то в храме отворилась дверь. Я обернулся и увидел… Я думаю, что я это действительно видел. Что мне это не померещилось. Человек в чёрном. Точь-в-точь как тот, которого мы видели на берегу Новы. Но я видел его в настолько краткий миг, что уверил себя, что это наваждение. Дверь захлопнулась обратно, и больше я никого не видел. Я побежал к двери, открыл её, но никого не было. На земле остались его следы, всего несколько шагов он сделал и след оборвался. А после дождь смыл и те отпечатки босых ног.
Когда он встретился нам, мне показалось, что он мне слегка кивнул с мимолётной тенью улыбки. А может, я всё это понапридумывал, припомнил тот морок. Он сказал тогда, что ответы заключает твой меч. И тогда я решил попробовать то единственное, что мог — я срисовал руны с меча и отправился в Ватикан.
— Ватикан? А сказал ведь совсем иное. — С ухмылкой произнёс Анхель.
— Ну да. — Засиял и отец Филип. — Мне показалось, что если я скажу, что на год уеду в город для помощи умирающему епископу, ты не пойдёшь туда за мной. Ты не любишь города.
— Старый хитрец…
— Прости меня. Это было… для общего блага.
— Ты ведь знаешь, как Я отношусь к подобным фразам.
— Знаю. И правильно, что ты так справедлив к себе и словам своим. Немногие люди так могут.
— А могут ли вообще?
— Не об этом речь.
— Ватикан. Ага — помню. Что ты узнал?
— Скажу только то, что найти упоминания о подобных писаниях было очень сложно. Почти два месяца я потратил, чтобы найти записи очень древних времён о подобной письменности. И когда нашёл, я ужаснулся тому, что это значит.
Эти письмена — руны, древние, притом намного, чем всё, что известно нам, простым людям. Ватикан хранит свои секреты очень ревностно, и мне было нелегко пробиться в святая святых его библиотеки.
Смысл этих рун неясен до конца. Точнее, трактовка есть, даже две. Но они противоположны.
— То есть как — противоположны?
— Я не знаю, кто и как это заметил, но руны, если прочитать их через отражение, дают обратный смысл тому, если читать так, как они есть.
— Ничего не понял.
— Читая так, как они есть на твоём мече, мы получаем «Несущий меч сей — воин света, что идёт по дороге против тьмы». А если прочитать их в отражении, например, речной глади, то руны приобретают следующий перевод: «Тьмой порождённый несущий сей меч и свет его первый враг».
— Как так может быть? — Возмутился Анхель.
— Я не имею ответов на эти вопросы. В Ватикане наверняка есть ещё что-то помимо этого. Но меня торопило время, я не смог изучить всё.
— Это всё, что ты хотел мне поведать?
— Пожалуй, что да.
— Мог бы и раньше. Нет в этом ничего страшного.
— Я боялся, что ты…
— Сбегу, что ли? — Усмехнулся он. Священник улыбнулся в ответ и согласно кивнул. — Ох, и глуп ты, отче, хотя и монах.
На этих словах разговор был завершён.
* * *
Стук в дверь разбудил обоих, спящих в своём доме около прихода. Стучали усердно, хотя и осторожно. Анхель поднялся первым, открыл дверь — время было чуть свет. У дверей стояли двое — это были рудокопы из недальних штолен, где добывали серебро. Вид у них был, мягко говоря, оторопелый.
— Анхель! На нас напали. — Выпалил стоящий справа Вацлав.
— Зверьё какое-то дикое. — Подхватил столь же запыхавшийся Милан.
— Что за зверьё? — Удивился Анхель. Не было тут такого зверья, чтобы за ним бежать средь ночи пришлось. Двое замотали головами.
— Да толком не разобрали…
— Здоровые, на волков похожи…
— Хвост тока длинный…
— Ага. И здоровенные. Я сперва подумал — медведи…
— Да какие медведи? Как есть волки! Только очень большие!
— А хвосты как у крыс!
— Тихо! — Крикнул Анхель. Поток панических фраз, сыпавшийся из перепуганных рудокопов, смешивался, и понять что-либо становилось сложно. Он ткнул пальцем в старшего Вацлава. — Говори нормально, что да как?
— На жилу, значит, напоролись вчера, уж расходиться хотели. Да там такая жила, что чуть с ума от радости не сошли. Не оставлять же! Кинули жребий, треть осталась сторожить — времена, сам знаешь. Ну вот. Стемнело, сидим, байки травим. Тут слышим, крадётся кто-то и вроде бы не один даже. Мы кирки да молотки похватали. Пару факелов бросили вперёд, где шумели, а там… А там! Трое зверин, каких в жизни не видывал. Волки — вот такие ростом. — Он приложил ладонь к своему плечу. Роста он был выше среднего, на голову ниже Анхеля. — Мы обалдели. А эти на нас. Ну, мы вроде факелами стращать, да куда там — не боятся. Януша и Филипа разом схватили зверюги, да как швырнут оземь. Глядь, неживые уже. Нас там семеро было, и тут вмиг пятеро осталось. Дальше, только как бежали с Миланом, помню. Да крики позади — мы-то сбегли, а наши-то там все, поди, полегли от зверюг…
Голос предательски сорвался и он умолк. Милан стоял рядом, обхватив себя руками, да не слабо притом. Он из последних сил старался сдержаться и тоже не разрыдаться. Вацлав сел на землю, утирая рукавом предательские слёзы.
— Что за напасть? — Послышался голос отца Филипа. Анхель обернулся, священник стоял в дверях и, видимо, слышал всё. Хотя, как иначе-то?
— С рассветом туда пойдём, не раньше. — Твёрдо скомандовал Анхель. — Милан, иди в деревню, буди моих, пусть топоры берут и сюда. Как Солнце встанет, пойдём к штольне.
Милан молча, отрывисто кивнул и трусцой побежал от домика вниз по тропе. Вацлав так и сидел на траве. Анхель прошёл в дом и скоро вышел со своей сумкой-ножнами. Вид у него был озабоченный, но он держался достойно. Ему не пристало нервничать лишний раз — не водилось за ним такое.
Солнце поднималось над горизонтом, окрестности быстро светлели, хотя время было уже не раннее — середина осени, как-никак. Вдоль озера шли лесорубы при топорах, ещё несколько человек с вилами. Всего дюжина человек набралась вместе с Анхелем и рудокопами. Долго не совещались, Анхель быстро описал ситуацию, народ пороптал, но никто обратно не повернул. Шли чуть ли не бегом, хотя надежда на то, что кого-то спасут, была сомнительной, исходя из описанного Вацлавом.
От храма до штольни не очень далеко, но тропа узкая, да под ногами ходуном ходит влажная заболоченная почва. А ещё кусты тут слишком густые — нет бы, тропу пошире сделать, так ведь нет. Как кусты заболоченные кончились, вышли на глинистую опушку, а напротив вон и вход в тоннель под холмом каменистым.
Тишина. Никого на первый взгляд видно не было.
— Мирослав?!.. Мартин?!.. — Крикнул Вацлав, но ответа не последовало. Дюжина постепенно продвигалась вперёд. Шли полукольцом, впереди шёл Анхель. Он был всех выше и оглядывался окрест, но никого не видел. Потом заметил кровь на земле. Сначала в одном месте, чуть позже ещё и ещё. Его отряд бдительности не терял, но и креститься тоже успевали, аккуратно обходя кровавые следы.
Луж крови насчиталось пять — стало быть, Вацлав с Миланом только и выжили. Тел не было — уволокли звери. Вон и следы грязно-кровавые. Тащили всех в одну сторону — прочь отсюда. Но вот куда? В той стороне нет ничего — только камни да песок, вплоть до болота. Обрисовались на земле и следы зверей. Смотрели на них все, и никто слова вымолвить не мог — след-то и вправду как у волка, да только лапища огромная для него. И ещё следы странные какие-то есть — будто плетью по земле стегали.
— Это хвосты у них такие. Вот, право слово, как у крыс: длинные, блестящие…
— Это что ж за звери-то?.. — Зароптали лесорубы. — Не видывали таких. Нету никого такого тут.
— Народ! Что как бабы-то? — Прикрикнул Анхель. — Вацлав и вы трое, спуститесь в шахту — поглядите, что там. Может, что есть. И сразу назад. Пошли.
Вацлав и обозначенная троица исчезли в темноте шахты с парой чадящих факелов. Оставшиеся опасливо оглядывались по сторонам.
— Мирон и Ян, пройдите по следам волочения. Недалеко только, чтоб в поле зрения оставаться. Коль что увидите, назад бегом.
— Поняли тебя. — Отозвался один из лесорубов и, перехватив топоры поудобнее, они пошли по следу. Не спеша, но и не медля. Отошли достаточно, огляделись и вернулись. — Никого. Следы в болото уходят.
Тут из темноты вышли четверо, покачал головой Вацлав — дело ясное, тела утащили в болото, а в шахте зверям, если разобраться, то и делать нечего.
— Что думаешь делать, Анхель. — Обратился к нему старший из лесорубов Мирон. Тот ненадолго задумался.
— Надо пройти по следу, может, тела сыщем — негоже бросать-то.
— То верно. А как бестии выскочат?
— Когда выскочат, тогда думать будем.
Мирон согласно кивнул, да и что остаётся…
Отряд осторожно подошёл к болоту. Огляделись, прислушались — вроде тихо.
— Мирон, бери себе пятерых, и стойте тут. Я и оставшиеся дальше пройдём. Далеко не пойдём, но толкотня там не нужна.
Отряд разделился. Половина осталась на границе зарослей камыша, вторая половина шеренгой пошла в заросли. Камыш уже подсох, но всё равно скрывал людей почти полностью. Случись чего и не увидишь, что и с кем. Потому шли плотно, чтоб друг друга видно было.
Кровавые следы попадались, но тел не было. А вскоре и земля боле менее твёрдая прекратилась. Повернули назад. Когда вышли, шестеро на берегу во главе с Мироном выдохнули с облегчением. Так и вернулись в селение ни с чем.
* * *
Моросил дождь. У прихода собралась округа.
А как же не собраться? Пятеро мужчин погибли от клыков каких-то неведомых зверей, которых так и не обнаружили. Только следы, от взгляда на которые местные охотники лишь затылки почесали. Но, по крайней мере, внесли ясность — не волки и не медведи. А вот кто это, они поведать не смогли. Да и из рассказов живых свидетелей мало что ясно. Размеров больших звери, хвост длинный и вроде бы на волков смахивают. Ничего больше вразумительного от перепуганных рудокопов не дознались.
Народ шумел. Кто-то откровенно ругал неведомо кого, кто-то причитал, кто-то в голос рыдал — то, скорее всего, были овдовевшие женщины, осиротевшие дети да родители и родственники погибших. Староста пытался, как мог, успокоить толпу, но получалось плохо: только народ умолкнет, кто-то что-то выкрикнет, воспользовавшись затишьем, и всё по-новому.
Анхель стоял с края толпы, отец Филип подле него. Оба молчали, да и бесполезно что-то говорить, коли никто не слушает. Народ собрался уже с час как, и всё это время глотки надрывает.
Анхель решительно отошёл от кричаще-воющей массы людей и встал рядом со старостой.
— А ну-ка, тихо! — Взревел он. Народ замолк разом, многие не смотревшие в ту сторону, выпучив глаза, повернули головы. Дождавшись внимания, Анхель продолжил. — Вы погалдеть собрались? Пан Новотный уже охрип вас усмирять. Выслушайте, что скажет, а потом думать будем.
— Ох, пан Руиз, выручил. — Покачал головой староста Карел Новотный. — Жители Славошовице и ближайших местечек, выслушайте, пожалуйста. Говорить много не буду — нечего просто. Единственно, что сказать могу, так это то, что надо бдительность повысить, особенно с приходом темноты, а сейчас она скоро наступает. А ещё те, кто работает за чертой селения: рудокопы, рыбаки, соледобытчики и лесорубы! Понятное дело, что охраны вам дать не могу. Да и кого? Но сегодня же отпишу в город о сём происшествии, а там что скажут. Может, и пришлют кого…
— А пока не прислали, как быть?! — крикнул кто-то из толпы.
— Да! Как до того? — Отозвались тут же с разных сторон. Староста пытался что-то отвечать, но его не слушали. Анхель поднял руку — народ приумолк. Как ни странно, но пришлый испанец за то время, что тут живёт, стал почти самым авторитетным жителем. Все его знали, все слушали, если говорил. А при таких вот обстоятельствах он и вовсе первый человек был.
— Пока нет ответа из города, будем жить, как и раньше, но осторожнее. Все, кто вдали от селения занят делами, те без оружия и поодиночке ходить не должны. Сено убрано уже, так что вилы у каждого найдутся. Про своих молчу — там всё знают уже. Остальным же до темноты домой возвращаться. А пока на месте что б кто-то на дозоре был, и чуть какая опасность, сразу чтоб все знали. Я не смогу быть рядом со всеми вами и командовать. Так что обсудите это промеж себя, кто, что и как.
— Пан Руиз дело говорит, окромя этого разве что по домам сидеть можно. — Подключился староста.
— Ступай-ка, пан Новотный, да письмо пиши правителю в Ческе-Будеёвице. — Вышел из толпы отец Филип. — А мы пока помолимся за то, чтобы пять мужей наших Господь достойно принял.
— Будь по-твоему, святой отец. — Поклонился староста и поковылял домой. Отец Филип же медленно прошел к дверям храма и, отворив их, зашёл внутрь. За ним потёк ручеёк селян. Анхель стоял у входа, пока мимо него не прошёл местный охотник Альберт.
— Альберт. — Привлёк он внимание последнего. — Ты после зайди ко мне со своими, поговорим.
Охотник отвечать не стал, лишь твёрдо кивнул, соглашаясь. Молиться Анхель не пошёл — никогда не понимал смысл этого действа.
* * *
— Раз звери появились у болота и, судя по следам, туда утащили тела, то там их и искать надо. Дело ясное, что они не в воде живут, а раз не там, то где-то рядом.
— Болото-то невелико. Могли переплыть. Топь-то там, если знать, обойти можно. А зверь на то и зверь — чуять должон.
— Да что за зверь-то такой, что сам в болото лезет? — Оборвал дискуссию видавший виды Альберт. Он считался главным охотником в Славошовице, хотя были и постарше его возрастом.
— Эх, а ведь верно. — Почесал затылок молодой охотник Лукас. Остальные трое охотников выдохнули и, качая головами, замолчали. Анхель тоже молчал. Не так много животных обитает в местных лесах, а что касается хищных, то кроме бурых медведей и лис почти и нет никого. Волков извели почти всех, редко, когда его след в лесу заметишь, да и то в большой дали от селений. А больше-то в лесу и опасаться некого.
— По всему выходит, что зверь пришлый. — Заключил вполне логично Анхель. — А живёт у болота потому, что люди там почти не хаживают. Ну не бобры-переростки же!
— Справедливо, пан Руиз.
— Петр, ну сколько повторять? У меня имя есть.
— А я тебе сколько говорил, что то, что ты Анхель, не паном Руизом тебя не делает. — Пятеро охотников захохотали, Анхель улыбнулся. — Так, а то, что зверь пришлый, я с тобой согласен. У меня прадед тут охотником был, и ни о каких монстрах болотных не рассказывал. А какой зверь, где живёт, лично мне неведомо — может и есть где по соседству такая зверюга.
— Ну не знаю. — Подал голос Гостислав. — Бывал я много где, но про такое не слыхал. Ни немцы, не венгры такого не говаривали, чтоб жила в их лесах или болотах эка страсть.
— А если откуда подальше забрело?
— А коли издалека, так это что значит?
— Что пришли издалека явно не три особи. — Хмуро заключил самый старый из собравшихся охотников — Якуб.
Снова повисло молчание. Охотники задумались, чем грозит приход такого зверя, что за ночь пятерых взрослых мужиков убил. А если верить выжившим, то и не напрягался при этом — схватил пастью и оземь убил. Это многое говорит о размерах. Хотя… у страха-то глаза велики, может, и не так было. Двое-то эти по сию пору решают, медведь то, или волк был. Так что проверять надо самим и при дневном свете желательно, чтоб не показалось чего лишнего.
— Анхель, завтра же пройдёмся вдоль болота. Рисковать не будем, если что найдём — оповестим.
— Удачи вам.
* * *
День прошёл быстро. Ближе к вечеру Анхель не находил себе места — вестей не было. Охотников тоже.
Возможно, человек в его положении вёл бы себя иначе — ходил из угла в угол, успокаивал себя горячительным, срывался бы на родственниках. Он же просто стоял, скрестив руки на груди, и смотрел на озеро, в котором отражалось заходящее Солнце.
Так не хотелось убеждать себя в том, что подтолкнул в пасти невиданных зверей всех местных охотников разом. Мало того, не пошёл с ними. А ведь мог и должен был. Но не пошёл. Поддался на уверенные слова бывалых охотников. Бывалых-то бывалых, да только если зверь и впрямь такой, как его описывают рудокопы, то весь их опыт вряд ли поможет им выжить.
Хоть бы и впрямь зверь оказался лишь порождением темноты и страха. В противном же случае развитие событий будет весьма неприятным, а то и вовсе кошмарным. Если охотники правы и возле селения и впрямь рыщет голодная стая, то ничем хорошим это не пахнет.
— Так и не пришли? — Возник позади священник. Анхель так задумался об охотниках, что несколько выпал из реальности.
— Нет. А пора бы уже…
— Солнце сядет, но темно станет не сразу — у них есть время до темноты.
— Слабо утешает.
— Человека бы утешило. — Не к месту хохотнул монах. Ангел с укоризной посмотрел на него.
— Люди… во что только не верят…
— А что нам остаётся? Мы не ангелы. Мы не знаем, есть ли Бог, но мы верим, и это согревает наши сердца в час скорби и страха. Вера — это то, что нами движет.
— Не будь вашего бога, вы бы обязательно придумали другой повод людей жечь на кострах и страны в крови топить, где неверные живут.
Монах опустил глаза. Спорить вновь на эту тему не хотелось. Хоть и неправ был Анхель, соль истины присутствовала в избытке. Да, именем Бога порой творятся ужасные вещи. И лишь вера в то, что это делается ради блага всех, успокаивала его. Хотя он мог ошибаться, что тоже людям свойственно.
— Идут. — Анхель выдохнул. С его лица спала напряжённая маска. — Все пятеро.
— А я вот не вижу… — Посетовал на ухудшившееся зрение старый священник.
— А было время… — Улыбнулся Анхель. — Я пойду, расспрошу их, может, видели что.
— Иди, конечно.
Анхель Руиз быстро спустился и двинулся в обход озера. Прошёл по тропе и вышел к селению. Охотники как раз подходили к развилке. Шли усталые, но целые и невредимые. Первым шёл Якуб, он заметил вышедшего с тропы Анхеля и махнул рукой.
— Как охота?
— Бедно. Следы нашли, конечно, но вот только зверей. Тела должно быть в болоте. За пределы их точно не тащили. На себе разве что несли.
— Тогда Я завтра пойду, пошарю в болоте. Есть, кто его хорошо знает?
— Да хоть и я! — Усмехнулся тут же старый охотник. — Мы его все знаем.
— Я с тобой пойду. — Сказал подошедший Лукас.
— Хорошо. Думаю, нас с тобой хватит. Почему-то мне кажется, что днём они не нападут.
— А коли нападут?
— Ну, мы тогда точно убедимся в обратном. — То ли пошутил, то ли просто сказал, что думал, «испанец».
* * *
Они встретились после рассвета у рудника. Анхель как раз заканчивал расспросы старшего, не видели ли чего, но всё было спокойно. Ни следов подозрительных, ни шумов, ни зверя — это радовало и, одновременно, напрягало. Звери так быстро богатую «пищей» поляну не покидают.
Лукас и Анхель прошли расстояние до болота слишком быстро, чтобы считать такую прыть осторожностью. Ангел нёс на плече сумку-ножны с заветным мечом, а на поясе был привешен небольшой топор. У охотника был старый повидавший много чего арбалет, который достался ещё его прадеду во время какого-то конфликта. Арбалеты вещь достаточно дорогая — не каждый охотник себе позволит. А этот, можно сказать, был семейной реликвией. Знамо ли дело! Сие оружие досталось прадеду Лукаса Любомилу, да как! Дед его бежал рядом с конём местного пана, который по каким-то причинам, коих история не сохранила, поссорился с соседом. Дело дошло до столкновения. Во время этого столкновения, пан был застрелен, а заряженный арбалет выпал, да прямо на Любомила. И мало того, что больно ударил того по плечу, так ещё и стрелу вогнал сквозь ключицу прямо в сердце и дальше, пока внутри где-то не застрял. И последнее, что смог сделать прадед Лукаса — это крепко накрепко схватиться за убившее его оружие. Так и привезли его тело с арбалетом в руках. Сын его решил арбалет оставить, а каким образом он был из хладных рук покойного изъят, умолчим.
У болота они огляделись, прислушались — ничего необычного.
— Как глубоко там?
— Ну, самое большее, где-то по пояс тебе будет. — Прикидывая по себе, ответил Лукас.
Анхель качнул головой и снял сапоги. Закатывать портки смысла не было. Лукас последовал его примеру. Обувь спрятали в кустах. Не то, чтобы их могли украсть, но принципа ради.
Из сумки на свет показался меч, сама же сумка присоединилась к сапогам. Лукас зарядил стрелу. Они переглянулись и вступили в холодную осеннюю воду. По коже пробежали мурашки. Не столько от того, что вода была холодной, а от того ощущения, по чему они шли. Под ногами была противная на ощупь жижа, которая неприятно просачивалась между пальцами. В жиже этой порой попадались мелкие и не очень камни, порой под ногу попадали крупные скользкие валуны с острыми углами. Наступив на такой вот камень, Лукас чуть не плюхнулся в воду весь, но в последний момент удержался.
Их со всех сторон обступили жёлтые камыши. Изредка местная живность отвлекала их, но они шаг за шагом продвигались вглубь небольшого болота, которое, несмотря на размеры, доброй славой не пользовалось. И люди тонули тут, и скотина порой терялась.
Лукас шёл впереди и указывал Анхелю те метки, по которым можно было определить, куда делать шаг не стоит. Охотники давно освоили это место и для удобства расставили, где надо, вешки — заострённые колья, которые стояли то тут, то там и давали понять, что приближаться к ним, а тем более, заходить за них, не стоит.
Они ходили вокруг топи, заглядывая в заросли камыша, за кусты, к которым с берега было не подойти, но пока никаких следов тел пропавших рудокопов не было.
Прошло больше часа, а то и все два, когда они вышли на берег. Говорить про то, что оба еле на ногах стояли, не приходится. Как только выбрались, Лукас нырнул в кусты и через мгновение вернулся с пучком сухой травы и несколькими сухими же палками. Сунув пучок между двух камней, приложил одной палкой, затем достал кожаный мешок с огнивом, высек искру, и очень скоро у них был костёр. Принеся из кустов побольше дров, Анхель, не стесняясь, скинул портки, как мог, отжал и положил на камень рядом с костром, после чего сел и стал обтирать ноги ветошью. После он передал её Лукасу, который тоже до поясу нагой сидел у костра и растирал ноги руками.
— Т-т-только м-мёрзли зря. — Проговорил дрожащим голосом охотник.
— Надо б-было проверить. Зато теперь спокойны, ч-что их тел т-там т-точно нет.
— Н-ну… т-тоже верно. И ч-что т-теперь?
— А что т-теперь? Т-теперь вести себя надо ост-торожнее. Чтобы не случилось подобное. Не в-верится мне, что это зверьё больше не вернётся.
— Я т-тоже т-так думаю. Ничего более странного и страшного в жизни не видел. Ну, кроме того, что в небе — я тогда ещё маленький был, лет десяти от роду, случилось. Ох, боялись тогда, что Конец Света настал, как хилиасты твердили.
Анхель счёл за благо промолчать. Не хватало ещё ляпнуть, что про данное событие он прекрасно знает. Точнее он был в его эпицентре.
* * *
Прошло около получаса, прежде чем портки обсохли. Двое оделись и не спеша побрели обратно в селение. На пути они не встретили ни рудокопов, ни зверя — вообще никого до самого Славошовице.
Прошло ещё несколько дней — ничего не происходило, и народ постепенно забывал о том, что может случиться. Детей, конечно, от дома ни на шаг не отпускали, а вот те, кто уже из детского возраста вырос, позволяли себе в одиночку ходить в лес, к приискам и просто гулять. Анхель эти «прогулки» примечал, но подходить и каждому доказывать, что не стоило бы так беспечно себя вести, не стал. В конце концов, если кто-то ещё пропадёт, то народ за ум возьмётся точно.
Ждать слишком долго не пришлось. Нет, никого не съели, не утащили. Наутро девятого дня после нападения на рудокопов к Анхелю пришли двое охотников — Петр и Лукас.
— Недалеко от болота следы свежие видели. Сомнений нет — зверь тот же.
— Сколько?
— Три следа нашли, может, та же самая троица и была. А может по трое охотятся.
— Насколько свежий след?
— Ночной, ближе к утру. Полночи-то дождина хлестал, а ближе к утру прекратилось. Следы каплями непобитые.
— В селении знают?
— Гостислав там уже должен рассказать.
— Стало быть, объявились… — Задумался Анхель. Ждать нападения было неправильно, нужно выйти самим и побыть приманкой. Если зверей трое, то выйти на охоту надо в два раза превосходящим числом. А ещё лучше ловушек понаставить близ болота, авось да попадётся хоть один. — Давайте-ка, братцы, вечерком над этим делом подумаем, надо серьёзно за зверя браться. Пусть охотники все будут, а я своих, кто посмекалистей, позову.
— Согласен с тобой. Тогда вечером у старосты. Ему вроде ответ из города пришёл.
На этом утренний разговор был завершён.
День поглотил всех работой и стремился к завершению очень быстро. Анхель и трое друзей по промыслу шли к дому старосты, где их уже ждали охотники в полном составе. Сам староста сидел на крыльце и зябко ёжился — холодный ветер разгулялся к вечеру.
С уст Альберта слетело, было, приветствие, как вдруг округу огласил звон колокола. Все повернулись в сторону храма. Никакой службы быть сейчас не должно, а посему что-то неладное случилось. Отец Филип просто так звонить не будет.
— Альберт, хватайте оружие и туда. — Крикнул уже на бегу Анхель, ведя за собой лесорубов. Краем глаза он видел, как побежали к своим домам охотники, которые пришли на совет без всего — зачем арбалеты да пики на совете?
В селении поднялся шум. Все высыпали из домов. Бегущие лесорубы, а следом и подтягивавшиеся охотники, на бегу кричали, чтобы все шли по домам и запирались. Кто-то выбегал из дома, прихватив вилы, и бежал следом. Задор — это дело хорошее, не всегда нужное, правда, но, быть может, сейчас придётся в дело.
С вилами бежали в основном крестьяне, рыбаки и те, кому по промыслу иного «оружия» не полагалось. Вон и Гануш бежит — совсем взрослый уже, муж, отец четверых детей.
Анхель, несущийся в авангарде, к тому времени достиг озера, но оттуда не было ничего видно. Колокол звонить перестал. То ли священник увидел бегущую помощь, то ли случилась беда с ним. Обернулся — трое с топорами не отстают, вдалеке за ними начинает виться ниточка других бегущих на выручку.
У холма он остановился, быстро перевёл дыхание и дал знак всем стоять. Очень быстро на тропе скопилось порядка двух десятков мужиков. Кто-то ещё подбегал, но времени не было ждать всех.
— Рассредоточиться по холму, идём вместе полосой по команде, остальные подтянутся, поймут, что да как. Быстро!
Мужики сразу поняли, что от них требовал испанец, и побежали вдоль холма, выстраиваясь шеренгой. Как только она приобрела годный вид, Анхель махнул рукой и начал подниматься. Шеренга потянулась следом. Запоздавшие присоединялись к ней. Пусть холм не был слишком высоким, но восходить по нему не по тропе было сложно. Трава сырая к ночи и скользкая.
Наверху слышалась возня, грохнули храмовые двери. Не хлопнули — упали. Анхель закусил губу и поторопился вверх. Да и все остальные, кто это слышал, не сговариваясь, ускорились. Как только уже почти три десятка мужчин достигли верха, то без команд остановились — увиденное ими выходило за пределы того, что они могли ожидать.
Три пары хищных глаз смотрели на застывших людей.
— Это ещё что за?.. — Прошептал старый Якуб. По его вытаращенным глазам было понятно, что такое он видит впервые. И никогда, НИКОГДА о подобном не слышал.
Некоторые подались назад, кто-то покрепче схватился за оружие. Анхель стоял, не дыша, — три монстра предстали всеобщему взору, но мало кто видел, что позади них, между разбросанных поваленных скамеек лежит в луже крови отец Филип. Но сердце ангела не истерило — оно спокойно отбивало свой ритм. Ритм, который для человека посчитали бы слишком быстрым.
Монстры стояли, почти не шевелясь. И, глядя на них, все припомнили описание, коим располагали перепуганные рудокопы. Действительно, они походи чем-то на волков, чем-то на медведей. По пропорциям и строению туловища они напоминали собак или волков, единственно, лапы были скорее кошачьи. Шерсть была тёмно-серой, местами с коричневым отливом. Хвосты были и впрямь как у крыс — длинные и гладкие, словно чешуйчатые, а на конце был костяной отросток, напоминавший коготь, направленный супротив хвоста. Крюк прямо-таки, удобно таскать таким тела жертв, подумалось Анхелю. Мордой же зверь не был похож ни на кого из известных хищников: тупой нос, короткие уши, широкие челюсти. Красные светящиеся глаза. Они действительно светились, а не бликовали красным, словно в черепе стояла свеча, горящая алым пламенем.
Звери внушали трепетный ужас ещё и своими размерами. В холке они были человеку среднего роста почти до плеч, а в длину, если не считать хвост, то, наверное, в рост Анхеля, если не более.
— Обходи их, мужики, в кольцо и загоняйте в храм. — Подал голос Альберт. Опытный охотник говорил спокойно и твёрдо.
— Тама того… священник… — проговорил кто-то из мужиков.
— У Бога, уже, поди, наш священник… — Откликнулся другой голос.
— А ну не трепаться, за дело! — Шикнул Якуб.
Люди осторожно начали окружать зверьё. Трое неведомых животных начали оглядываться. Затем они разошлись и стали смотреть в три стороны, как раз вместе охватывая взглядами всё пространство. Хищные пасти открылись, и они разом зарычали, устрашающе дёрнувшись вперёд. Это произвело эффект: кто-то прикрикнул, кто-то поскользнулся, резко одёрнувшись назад, несколько мужиков, как вкопанные, остановились.
— А ну не бояться. — Тихо и размеренно, глядя на «своего» зверя, проговорил Альберт.
Тот из хищников, на которого смотрел Альберт, поглядел на него. Именно поглядел, как человек, который понял, откуда исходит опасность. Ещё один предупреждающий выпад, на сей раз в сторону главного охотника.
Кольцо почти замкнулось.
— Башка крепкая — бить бесполезно. Горло и позвоночник раньте. — Спокойно заключил Якуб.
Анхель подходил вместе со всеми, но помалкивал, доверяя в этом деле охотникам, которые зверя, пусть не такого, но знают. А зверь он и есть зверь.
— У кого вилы, пики — держать крепче. На прорыв пойти могут.
Звери видели, что круг замкнулся. Начали рыть землю мощными лапами. Рык уже не прерывался, страшных размеров клыки то и дело устрашающе клацали. Агрессия переставала быть показной.
Кто-то из охотников крикнул «Бей!». Ответом на команду был почти дружный выпад вилами, пиками в сторону зверей. Одна особь шарахнулась назад, но не побежала, выщерив клыки и по-кошачьи угрожая лапой. Две других зверины оскалились, но с места не сдвинулись.
БЕЙ!
Новый выпад. Расстояние между охотниками и загнанными животными около пяти шагов. Они жмутся к стене, но так неохотно, словно не боятся.
БЕЙ!
Хищник, стоявший слева от входа в храм, отвечает на выпад людей своим, ударяя по выставленным вилам лапой — человек еле удержался на ногах, но вилы не выпустил.
БЕЙ!
Выпад. Хищники отошли к стене впритык, осталось загнать внутрь, а там уже проще.
Средний зверь, перестав рычать, что-то пролаял, и тут же, словно по команде, два других замолчали и чуть пригнули задние лапы. Хищники по-прежнему хлестали людей ужасающими взглядами, но люди, видимо, поняли, что теснят их. Задние лапы задрожали от напряжения.
— Крепче держать — нападут сейчас! — Заорал Якуб.
Средний хищник кратко рыкнул и вся троица, срывая дёрн, рванулась вперёд.
Команда была как нельзя вовремя, некоторые успели перегруппироваться, и это спасло положение. Отчасти.
Двоих хищников встретили на пики и вилы, а вот средний прорвался за кольцо людей, расшвыряв их без особого труда. Но, сделав несколько прыжков, остановился и обернулся. Его собратьев как раз валили наземь, чтобы забить, заколоть — убить. Однако хищники, вися на людском оружии, всё равно отмахивались лапами. Левый зверь мощным ударом по голове сбил с ног того, кто держал его на вилах. Человек навзничь упал, но вилы так и торчали в груди. На место упавшего быстро поспешил Петр, охотник выверенными ударами старался попасть по глазам.
Правого зверя тем временем удалось завалить набок, и тут же двое лесорубов с разных сторон перебили зверю шею. Умирая, он всё равно успел несколько раз ударить хвостом, который работал не хуже хлыста. К тому же коготь на нём наносил весьма опасные раны.
Анхель и ещё четверо следили за передвижениями третьего. Он ходил туда-сюда и то и дело огрызался на подходящих людей. Кто-то метко швырнул в него пику. Не сказать, что цели она не достигла, ударив зверюгу в бок, отвлекла его, и тут Анхель пошёл ва-банк, с налёту рубанув топором зверя снизу-вверх. Удар был точным — из шеи зверя ударила струя крови. Но он сдаваться не желал. Оказавшегося недопустимо близко Анхеля он поддел лапой и тот упал. Его обдало кровью. Она залила глаза.
— Лежи, Анхель! — Услышал он крик совсем рядом и, отпустив топор, сгруппировался. Совсем рядом рычал зверь, сперва он даже чувствовал его дыхание, кровь продолжала брызгать на него. Рядом топнула одна нога, с другой стороны ещё топот, ещё, ещё. И чья-то рука схватила его за руку и потащила в сторону.
Отовсюду слышались рёв, крики, команды Альберта и Якуба. Анхель протирал глаза. Густая же кровь у этих тварей! Когда он открыл глаз, то смог разглядеть, что два зверя у храма мертвы, он обернулся, третий отходит, но слабеет на глазах от потери крови. Его вдобавок изматывают со всех сторон охотники и лесорубы, ударяя со всех сторон.
Анхель, наконец, смог открыть второй глаз. Зверь упал на бок, но лапой всё равно старался кого-нибудь схватить. Прошло немного времени, и он сдался. Ещё некоторое время он пытался дышать, но вскоре дыхание замедлилось, а потом прекратилось совсем.
К сидящему на траве Анхелю подошёл Мирон и протянул руку.
— Ну, ты даёшь! Не страшно было так кидаться?
— Так попал же. — Пошутил, поднимаясь, «испанец». Встав, он огляделся: три звериных туши были на земле, семеро мужиков лежали то тут, то там. Кто-то подавал признаки жизни, кто-то даже издалека выглядел так, что было ясно — мёртв.
— В основном тот хвостом сучил, зацепил многих. — Пожаловался понявший взгляд Анхеля лесоруб. — Да тот вон ударил Рахела так, что шею сломал за раз.
— Доконали гадов! — крикнул кто-то.
Некоторые отозвались, многие промолчали.
— Жарко было… — Пожаловался подошедший Альберт. Он держался за плечо — текла кровь. — Ерунда. Хвостом последний задел. Ну и орудие!
— Надо людям помочь, кто жив ещё… — Вслух подумал Мирон.
— Верно. — Кивнул Альберт. — Эй! Слушать! Все, кто цел, помогите раненым. Мёртвые подождут… — Тихо закончил он.
Народ рассыпался кучками вокруг раненых, затрещали разрываемые тряпки, то тут, то там стонали перевязываемые. Анхель присел — слишком уж его тряхнуло при падении. Вокруг всё немного плыло. Звуки то искажались, то затухали, то звоном раскатывались в голове. Он видел, как мимо него сновали люди, как кричали и дёргались раненые. Как охотники из пик, вил и собственной одежды делали подобия носилок и уносили пострадавших в сторону деревни. Видел, как Мирон и Якуб покачали головами над телом бившегося и кричавшего от боли Гостислава. Видел, как тот, лежащий на земле, пытался собрать обратно внутрь вырванные хвостом бестии кишки. Видел, как Якуб попытался с ним заговорить, хоть как-то отвлекая от боли. Как перекрестился Мирон, а затем, слегка приподняв его голову и несколько раз погладив, резко крутанул её, прекратив муки охотника. Якуб поднялся, перекрестился, хлопнул по плечу Мирона и пошёл куда-то в сторону.
Из храма выбежал Гануш. Он махал рукой, что-то кричал, но Анхель не слышал. Но в двери побежали ещё люди — может, отец Филип был жив? Анхель осторожно поднялся, его шатало, в глазах темнело, но соображал он достаточно последовательно. Неровным шагом он двинулся к двери прихода. Тут к нему подошёл Лукас и прихватил его за пояс, помогая идти. Вместе они дошли до двери, из неё как раз на «носилках» выносили священника. Он был в сознании и, увидев Анхеля, ободряюще улыбнулся. На ноге у него была перевязана сочащаяся рана.
Лукас посадил Анхеля на скамью. Раненых всех унесли. Остались трое мёртвых. Народу на холме было уже немного, меньше десятка. Они закрывали глаза умершим, чесали затылки, оглядывая поле боя, или стояли столбами над тушами хищников.
— Ну, дела. — Прошептал Лукас, качая головой. — С ума сойти можно.
— Это точно. — Согласился Анхель.
— Я вот чего угодно ожидал, но только не то, чтоб эти зверюги в приход полезли. — Он скривил губы, выказывая крайнее недоумение. Затем отрицательно покачал головой. — С ума мир, что ли, сходит?
— А это скоро выяснится. Хорошо, если только трое их было, а если прав Якуб, что тут стая бродит?
— Я тогда беру семью и все запасы и за стену, в город. Тут и думать нечего!
— Далеко ты уйдёшь со скарбом-то своим, с такими зверьми на хвосте?
Лукас промолчал.
Народ расходился. Через некоторое время на холм поднялся пан Новотный. Закрыв рот ладонью, он медленно шёл, оглядывая первого зверя. Вытаращив глаза, смотрел на него сначала под одним углом, потом под другим, обошёл, вновь то так, то сяк поглядел. Покачал головой, увидел ничем не прикрытое тело Гостислава. Одного быстрого взгляда хватило, чтобы больше не смотреть. Мимо него он прошёл, нарочито отвернувшись. Отойдя от порванного тела охотника, староста перекрестился, покачал головой. По нему видно было, что ему дурно — лицо бледнело, глаза чуть слезились и норовили закатиться. Однако он держал себя в руках. Долго, от тела к телу, от туши к туше, он таки добрался до сидящих на скамье в непосредственной близости к последнему мёртвому хищнику Лукасу и Анхелю.
— А мне с утра гонец-то письмо принёс из городу. — Чуть ли не плача заговорил он. — В патрициате решено нам не помогать ничем, мы же в услужении церкви живём и работаем, так и жаловаться ей должны, а там уж пусть их церковный патрициат думает…
— Вот оно как… Мы, значит, тут живи, горбаться, десятину плати им чуть ли не каждый, а они и не думают про нас даже? Уж, ладно, священник наш за обряды плату почти не берёт, а коль берёт, то не с каждого, с тех, кто может. А мы и не нужны, стало быть. Доят нас, а теперь в расход, что ли? — Запричитал Лукас.
— Ну-ну-ну! — Тут же набычился староста. — За такие разговоры-то вот…
— Что?! Анафеме предадут? Да куда там?..
— Хватит вам. — Тихо проговорил Анхель. — Не про то ругаетесь-то. Звери, вон, среди бела дня пришли и не заметил никто.
— И то, правда. — Оглянулся вновь вокруг староста. — Ой, беда-то…
— Беда-беда. — Обидевшись, покачал головой Лукас. Винить его нельзя было. Жили-то и впрямь тяжело. Церковь, бывало, последнее забирала, а они всё слушали. Слушали, как им воздастся, а по сути-то — только использовали их и всё.
— Так. Хватит. — Анхель поднялся. Голова вроде бы пришла в норму. — Надо мёртвых убрать, да туши эти… а чего, кстати, с ними-то делать?
— Шкуры спустим, разделаем. Мясо же. А головы их на колья насадим.
— Кого пугать?
— Чтобы помнить.
— Ну, будь так. — Усмехнулся Анхель.
На том они разошлись. Лукас и староста остались, что-то активно обсуждая. Анхель пошёл в село к местному целителю, у которого сегодня день будет не сравнить с другими. Как там священник разузнать надо. Он видел только страшную рану на ноге, но всё ли это? Отец Филип и так уже ходил плохо, а теперь, коли выживет, и вовсе, наверно, сидеть дома будет.
По пути ему попадались селяне. Кто-то бежал к дому целителя проведать мужа, отца или брата. Кто-то бежал к церкви к телу родного человека, что домой сам больше не вернётся. Вот уже Петр с Альбертом везли перед собой тачку с инструментами для разделывания туш.
Царил хаос. Пожалуй, лучше и слова не подобрать для сложившейся ситуации. И среди этого хаоса шёл падший ангел, что не помнил ничего из своего прошлого. Который тут явно не на своём месте. И который, возможно, и принёс это лихо сюда.
* * *
Священник лежал, ни жив, ни мёртв. Кровопотеря сказывалась весьма очевидно. Из пятерых доставленных сегодня к Николашу лекарю, четверо были у него в доме — пятого перевязал, выдал нужную травку и отпустил, благо рана была не тяжёлой. Отца Филипа он разместил на собственной кровати, остальных положили на пол. Двое стонали, один спал, священник же тихо лежал, глядя в потолок. На лице отражались разные мысли, бывало хорошие, порой горестные. Изредка он тяжело вздыхал, в эти моменты по лицу пробегала судорога боли.
Тихо вошёл Анхель. Его встретил взглядом лекарь. Он был уже немолод и этот день его сильно вымотал. Не каждый день случается такое вот. И сейчас он с отсутствующим взглядом сидел у печи на кухне, подпёрши рукой подбородок. Устало он поприветствовал вошедшего Анхеля, кивком указал ему направление к священнику. Не став лишний раз тревожить лекаря, Анхель прошёл в единственную в доме комнату.
Там оказалось весьма тесно. На полу лежали раненые мужики. На кровати у стены покоился священник. Он не спал, увидев вошедшего Анхеля, просиял слабой улыбкой. Еле заметным жестом пригласил его присесть на кровать, место позволяло притулиться с краю. Анхель осторожно сел.
— Как дела? — Спросил ангел шёпотом. Спросил первое, что пришло в голову, что получилось несколько глупо, учитывая положение его друга.
— Николаш сказал, что жить буду. Но недолго. — Монах улыбнулся. Грустной улыбкой обречённого человека. — Ног не чувствую, на боку рана по сию пору, чувствую, кровоточит. Недолго мне осталось. Хорошо, если до утра дотяну.
В глазах у него стояли слёзы, но он продолжал улыбаться. Он задышал чаще, и по его лицу Анхель понял, что ему больно, но старается сдерживать боль.
— Что ж Я без тебя делать-то буду, отче?
— А продолжать жить. Как можешь, как знаешь, как сочтёшь правильным. — Он покосился на «соседей» по комнате. Поманил рукой, чтобы Анхель к нему наклонился. Тот понял его и склонил голову, когда его ухо оказалось у губ священника, то он услышал. — Ты тут не задерживайся, как я преставлюсь. Иди в Ватикан, уж не знаю как, но… но попади в библиотеку. Тебе самый дальний зал нужен, пятый стеллаж в первом ряду от окон. Там, может, что отыщешь о себе. Там я про руны с меча нашёл. Иди туда — ответы там есть — я почти уверен. — Тут он схватил его за плечо и отстранил от себя, глядя в глаза. Быстро взглянув в сторону стонущих, он продолжил. — Иди своей дорогой, Анхель Руиз.
После этих слов он из последних сил оттолкнул его от себя и отвернул голову к стене, давая понять, что больше говорить не о чем. Анхель выдохнул, вдохнул и встал. Сделав несколько шагов, он обернулся — священник так и лежал, глядя в стену, из глаз его катились слёзы.
— Спасибо тебе, отец Филип. За всё.
С этими словами он вышел.
Священник же закрыл глаза и заплакал почти в голос.
* * *
Светало. Анхель сидел на крыльце лекарского дома.
Скрипнула дверь, вышел лекарь, присел рядом. Лицо его было несильно живее лиц его пациентов. Под глазами мешки, сами глаза красные — не спал всю ночь, видимо. Поначалу он молчал, потупив глаза. Затем повернулся к Анхелю, тот ждал, когда же он заговорит. Но лекарь просто смотрел на него, а затем закрыл глаза и отрицательно покачал головой. Всё стало ясно без слов — отца Филипа больше нет.
Лекарь снова уставился куда-то перед собой. Анхель еще некоторое время смотрел на него, а потом отвернулся. Что было с лекаря взять? Наверняка сделал, что мог. И говорить Анхелю больше было здесь не с кем. Его спаситель мёртв — он теперь один понесёт крест тайны, в которую были посвящены они оба.
Он поднялся, не отрывая глаз от земли, что-то такое притягательное сейчас виделось в ней. К горлу подступал ком. С глазами творилось что-то неведомое доселе — они словно слипались и не желали закрываться одновременно, словно песок попал в глаза и не желал выходить наружу. Такого он не припоминал — это с ним было впервые. Внезапно правый глаз пронзил мельчайший еле заметный спазм, и капля влаги понеслась по щеке. Он тронул себя рукой, да — на ладони осталась мокрая полоска.
Значит, ангелы тоже умеют плакать, заключил он про себя…
* * *
Люди выходили из домов и смотрели, как через селение шёл их героический лесоруб, испанец Анхель. Мечта многих местных девиц. Человек, зарекомендовавший себя как воин, начальник и просто друг. Лесоруб, что не побоялся выступить один против полусотни пикартов, на заре Гуситского восстания. Анхель Руиз. После того дня его стали уважать больше, чем кого-либо. Неизвестно как попавший в эти края, раненый, еле живой, почти ничего не помнящий о себе, он стал своим здесь в чешской глубинке.
А сейчас он шёл, словно тень, мимо домов ни на кого не глядя. Шёл в сторону озера, за которым его и отца Филипа домик. Где приход, около которого вчера случилась самая странная и кровопролитная драма за последние годы. Он шёл, а в глазах его были слёзы. Он не рыдал, нет. Просто слёзы текли и текли по его щекам.
Таким его никогда не видели. А раз так, то случилось что-то действительно плохое. И раз уж он шёл от лекаря, выходит, священник умер. А многие так надеялись, что он выживет. Отец Филип был опорой для многих здесь и не раз спасал положение. Не грубой силой, как Анхель, а иной — духовной. И перечислять его заслуги перед Славошовице можно долго.
Но больше его нет…
Что же теперь будет? Кто теперь даст ответы на вопросы, на которые ответа нет. Кто направит, кто выслушает, кто поведёт молитву в воскресение?.. Или вернутся те дни, когда Славошовице жило без священника?
Анхель, проходя мимо смотрящих на него людей, словно слышал их мысли, но отвечать не хотел. Он просто прошёл мимо. Вошёл в тенистую аллею из ясеней и, шурша опавшими листьями, брёл домой…
Ясеневая аллея, тропа вдоль озера, заворачивала на холм, где расположились небольшой приход и такой же небольшой домик рядом с ним, где почти двадцать пять лет он прожил рядом со священником. Он немного постоял, глядя на сооружения. Туши зверей уже разделали и унесли, остались только тёмные островки травы, покрытые кровью. Если бы не они, то никто бы и не догадался, что тут происходило совсем недавно.
В спину ударил несильный порыв ветра, бросив волосы вперёд. Но Анхель не обращал внимания, он просто переводил взгляд с прихода на дом и обратно. Двери храма были закрыты, точнее, поставлены так, чтобы вход хотя бы казался закрытым.
Он обернулся — перед ним расстилалось Славошовице. Селение, которое пусть не стало для него родным, но люди к нему здесь относились очень хорошо. Странно, но в соседних местечках его откровенно боялись. Видимо, здесь люди другие, как знать, какие ещё люди бывают? Немногих он видел. Есть добрые, как тут, боязливые, есть те, кто хочет убивать ради непонятных целей, а больше он людей и не видел особо. Ещё были те, кого отец Филип называл Немцами — но они мало отличались от местных панов, говорили иначе разве что, да выглядели немного серьёзнее, важнее. Иных чужеземцев тут не хаживало.
И если отец Филип прав, то и ему пора покинуть эти земли. Оставив жителей на попечение самим себе. Его даже не волновало, что могли снова явиться эти звери, хотя зачем волноваться, ведь только одного из трёх убил, и то не до конца, он. Двоих-то сами сдюжили. Так что не пропадут.
Так он стоял, чуть раскачиваемый усиливавшимся ветром, на тропе к храму. Небо затягивали тучи, воздух холодел, по жёлтой траве носились опавшие листья. Его волосы то поднимало, то опускало порывами ветра, слёзы уже не текли, но где-то внутри его сердца появилась какая-то пустота. Такая пустота, которая теперь навсегда таковой и останется, чем он бы её не пытался заполнить.
Тёмная вода озера рябила волнами. Сухие камыши раскачивались туда-сюда. Ясени нет-нет, но взбрасывали очередную партию пожелтевших листьев, обнажая, теперь уже до весны, высокие кроны. По небу неслись тяжелые тучи, именно неслись, видимо ветер на высоте и вовсе был сумасшедший. Стало чуть холоднее, совсем чуть-чуть, но уже ощутимо. Видимо дождь начнётся — «верная примета».
Не прошло и десяти минут, как начался ливень. А падший ангел так и стоял на холме…
* * *
Всех четверых погибших похоронили в один день.
Ни холодный ветер, ни дождь со снегом, ни распутица, установившаяся за последние дни, не помешали прийти всем жителям Славошовице, чтобы проводить последний раз своих братьев, мужей, отцов. И, конечно же, их священника. Из Ческе-Будеёвице несколько священников, епископов и даже сам кардинал прибыли попрощаться с братом во Христе. Они были примерно одного возраста. Помимо того, что они вместе учились в Университете, они ещё по жизни остались друзьями. Отец Филип был не первым, кто покинул их — были другие, не так давно их покинул епископ Йохан. Теперь Бог призвал Филипа.
Собравшиеся молчали, говорить было нечего. Все слова были уже сказаны, а слёзы пролиты. Лишь ветер завывал над стоявшими людьми. Лишь дождь стучал оземь многочисленными каплями. Лишь старый дуб шелестел остатками листьев. Люди же молчали, глядя на четыре холмика земли с воткнутыми в них крестами.
Мужчины стояли, изредка покачивая головами, словно соглашаясь с чем-то. Женщины — прижав детей к себе. У некоторых по щекам текли слёзы, но рыданий с причитаниями не было. Дети тоже молчали, схватившись за подолы матерей. Кто-то из них тихо плакал, спрятав личико в одеждах матери. Анхель стоял рядом с Мироном. Он сегодня провожал ещё и своего друга — лесоруба Рахела. Охотники прощались с Гостиславом.
Кто бы ни стоял в тот день у четырёх могил, можно сказать с большой долей вероятности, что все они в первую очередь пришли попрощаться с отцом Филипом. Бывшие немного в стороне священники шептались о том, что надо бы нового монаха поставить тут. Но не слышавшие этих слов селяне прекрасно понимали, что отца Филипа уже никто не заменит.
Глава 6
Тишина. В приходе никого не было. Скамьи так и были разбросаны. На полу осталась лужа почерневшей крови местного священника. В правом углу храма, рядом с входом сидел Анхель и через весь неф смотрел на алтарь. Ничего святого он в нём не видел. Ни святого, ни божественного, ни какого-либо ещё — мёртвое дерево и столь же мёртвый, холодный металл. Изображения, статуэтки, да что там! Даже библию и ту люди написали, а всё одно верят во что-то сверхъестественное.
На той неделе им было очень понятно сказано, что ничего подобного нет. Девятерых мужчин схоронили за несколько дней. И ладно бы война была. Так нет! Появились какие-то страховиды и устроили в Славошовице «чёрную» неделю, украшенную кровавыми пятнами. А они всё верят…
И разговаривать с ними на эту тему бесполезно, на всё ответы готовы.
На лице Анхеля отражались противоречивые мысли, а порой просто омерзение брало от глупости этих убогих, которым без небесного покровительства живётся плохо. И нет возможности вспомнить, что же было в его жизни до падения. В кого он верил? Что вело его по жизни? На чью волю он опирался при принятии решений? Неужели, он тоже верил в Бога?.. Ангелов здесь почти боготворят — воинство божие!
Ангел поднял с пола отколовшийся кусок скамьи и швырнул его в кандил. Стоявшие на нем незажженные который день свечи полетели в разные стороны, устояла только одна.
— Что ты делаешь? — Услышал он вдруг от дверей. Обернулся.
— Гануш, здравствуй…
— Что ты здесь делаешь? Ты третий день не появляешься в селении.
— Я хочу побыть один — это ведь не запрещено?
— Кто я, чтоб тебе что-то запрещать? — В словах этих Анхелю послышалась нотка безграничного уважения. Он отвёл глаза от него и хлопнул рукой подле себя. Гануш понял его и, медленно подойдя, сел рядом.
— Я скоро покину вас.
— Наверное, так и правильно. — Анхель снова повернулся к нему. Не ожидал, если честно, он такого ответа. Уж кто-кто, а Гануш, тот самый мальчишка, что первое время почти не отходил от раненого испанца, должен был запротестовать. Ан, нет.
— Не ожидал. — Честно признался Анхель.
— Хм. — Улыбнулся взрослый уже мужчина. — Давно хотел рассказать тебе или отцу Филипу кое-что. Пожалуй расскажу, пока ты ещё не ушёл. Это случилось давно, когда тебя тут ещё не было. С неба нисходил огонь. Уже несколько дней, как только темнело, все люди прятались по домам и молились, чтобы это скорее закончилось. Отец Филип запретил смотреть на небо, дабы страх не селился в сердце. Уже не помню, который это был день, но я не выдержал и посмотрел.
Огонь так и падал к земле. Как вдруг всё небо озарила невероятная вспышка — думал, ослепну. Но нет. Открыв глаза, я больше не увидел огней. Я уж было обрадовался, что всё кончилось. И тут с неба сошёл огонь — совсем близко. Я видел, как он упал за нашим приходом. За этим приходом. И наступила тишина. И темнота ночная больше не была нарушена огнями.
Знал бы ты, Анхель, как я хотел побежать из дому сюда, а затем дальше, чтоб посмотреть, что же там упало. Но запрет отца был строг, как никогда. Я всю ночь не спал и с первым лучом Солнца опрометью выскочил из дому и побежал. Я бежал и бежал, порой забывая, что надо дышать. Когда я примчался сюда, то священника не было ни в храме, ни у себя. Я решил, что он тоже видел или слышал, как что-то упало недалеко отсюда, и тоже пошёл посмотреть. Я побежал по тропе, которая вела на поляну выше по холму. Там мы с ним, бывало, сидели — он, я, другие дети. Он рассказывал много интересного о жизни Иисуса и помимо этого.
Когда я приближался к поляне, то в нос ударил запах чего-то паленого, горелого… на поляне виднелся дым. Я притормозил и осторожно, от дерева к дереву, пробирался вверх. Вскоре я увидел, как отец Филип стоит над дымящейся развороченной землёй. Только я хотел выйти к нему, как оттуда показался кто-то. Он встал медленно, опираясь на меч, и тогда я увидел крылья за его спиной. Точнее то, что от них осталось. А после он обернулся, и я рассмотрел его лицо — твоё лицо.
Гануш замолк. Анхель молчал — он даже и не знал, что сказать.
— Я никому не рассказал про тебя, что ты… ангел.
— Спасибо. — Прошептал сидящий рядом падший. — Я помню своё присутствие здесь с того же момента.
— Я так и подумал, что ты ничего не помнишь. Будь ты при памяти, ты давно бы ушёл.
— Не исключено. А почему промолчал? Не вышел тогда? Не рассказал потом?
— Да побоялся я тогда. Я как крылья обгоревшие увидел, ноги как будто приросли к земле и рот слипся. Даже глазами не моргнуть было. А как отец Филип увёл тебя, так я сел и долго не мог встать. Всё думал, что же это я видел?
— Меня ты видел… поражён Я тобой. Другие дети, бывает, ещё не случилось ничего — уже крик поднимают, да матерям рассказывать бегут. А ты… двадцать пять лет почти в себе такую тайну хранил. Уважаю!
— А куда ты пойдёшь?
— В Рим.
— Рим? Где это?
— Да Я и сам не знаю — отче сказал, что там, может, найду о себе что. Да только вот сомневаюсь Я что-то. Но оставаться мне тут тоже нельзя. Я же не старею — ты уже вырос, мужики, с которыми Я лес валю, да другие люди все стареют, а Я нет. Если так и дальше пойдёт, то и вопросы скоро начнутся. А где вопросы, там и каратели появиться могут. — Уловив непонимающий взгляд Гануша, Анхель пояснил. — Инквизиция.
— Ох. Не приведи Господь!
— Ну да. Так что всем во благо, если уйду Я.
— Не прощайся только. — Неожиданно твёрдо сказал ему Гануш. — Просто уйди ранним утром, пока спят все. Лишние вопросы тебе, думаю, ни к чему.
— Я так и собирался, по правде говоря. — Усмехнулся Анхель.
— Когда?
— По весне уйду. Уходить на зиму глядя — глупо.
— Тоже верно. — Гануш поднялся. — Тогда хватит тут сидеть да свечи сшибать. Сходи в селение-то — погляди, что охотники учудили. Головы тех зверей у дома старосты на колья повесили, мол, чтоб какая бы тут власть не была, помнила, что тут любого зверя изведут.
Анхель засмеялся. Ох уж эти охотники. Что за люди? Только бы словеса красивые разводить про то, какой они народ рьяный да неустрашимый. Ну да благо толк с них действительно есть, а не только похвальба сплошная.
* * *
Осень, а следом и зима прошли быстро и почти не заметно. Храм так и пустовал, жители приходили молиться, но без священника было не так, как раньше. Анхель, не спеша, готовился к уходу. Первоочередной задачей для него стал маршрут, по которому можно добраться до Рима. А так как про оный град из местных мало кто знал, то пришлось припомнить друзей в городе.
Оказалось, что Рим весьма далеко, и путь к нему может растянуться на два, а то и три месяца, особенно, если идти пешком. И, видимо, именно так и придётся перемещаться, так как скотина от него шарахалась вся без разбора. А значит, про путь на лошади или хотя бы на повозке речи не шло. Это вносило определённые коррективы.
Нужно было многое продумать. Если путь для него стал более или менее понятен, то оставались открытыми многие другие вопросы, такие, как припасы, деньги, которые при таком долгом переходе обязательно понадобятся. Перебиваться подножным кормом совсем не хотелось, равно, как и заниматься разбоем. Конечно, оставался вариант подрабатывать по пути, но тут были свои сложности. Одна из таких, что на селе денег-то особо ни у кого и нет — церковь и панство обирают работников, и денег те почти не видят, предпочитая натуральный обмен. Да и что он им может предложить? Дрова нарубить?
А если наняться в охрану к какому-нибудь пану, который движется в нужную сторону? Вариант неплохой, но тут ведь ещё пана такого сыскать надо. Да и потом, не нутру Анхелю будет подчиняться кому-то даже ради денег. Мелочно. Уж лучше бандитов придорожных изводить — всем польза.
Сколько можно провизии взять с собой? Не так уж и много, хватит на пару недель, и это при очень экономном расходовании. Касательно средств же, в Ческе-Будеёвице можно продать его топор. Он весьма дорогой работы — помнится, епископ Йохан расщедрился и заплатил за него вместо Анхеля лучшему местному кузнецу. Это уже что-то. Однако пояс затянуть придётся всё равно.
Есть ещё одна весьма остро стоящая проблема — Анхель владеет чешским языком, а идти ему через земли, где в ходу немецкий и итальянский языки, которых он не знает даже в зачатке. А это означает, что либо придётся быть молчаливым странником, либо останавливаться и осваивать. При первом варианте экономия времени налицо, однако общаться с местным населением придётся в любом случае. И если немцев в том же городе пруд пруди, то вот знатоков итальянского вряд ли много сыщется.
Путь его за границей Чехии будет проходить через баварские земли, зальцбургские, тирольские, венецианские и, наконец, Папское государство, где и расположен искомый Рим с Ватиканом. Дорога далека — спору нет. Но и цена той информации, за которой он идёт, стоит того, чтобы рисковать.
Нужно будет почаще бывать в городе и постараться выучить хотя бы фразы, которые помогут по пути. По прибытии в Рим можно сделать передышку и разобраться с языковым вопросом. Легенда остаётся старой — он испанский рыцарь Анхель Руиз. Он слишком привык быть испанцем, чтобы что-то придумывать на ходу. Разве что с настоящими испанцами встреча случится, вот тогда легенду придётся очень быстро менять.
Пришла весна. Осталось дождаться, когда отступит распутица с дорог, и можно будет выдвигаться. Всё готово. Всё, что возможно было приготовить за зиму — сделано и дожидается своего часа. Все знания, почерпнутые в городе, заняли своё место в памяти. Немецкий язык схватывался на удивление быстро. И объяснить в дороге банальные вещи он сможет. С итальянским оказалось гораздо сложнее, ибо представителей тех областей тут не было совсем. И всё, что удалось вызнать — это пару слов, толку от которых мало.
Маршрут за неимением карт был написан на куске кожи. Ясное дело, весьма условно, но Анхель надеялся, что не собьётся с него. Сам маршрут представлял собой дорогу, которая больше походила на упавшую кривой полоской нить, на ней были редко нанизаны бусины городов, пройдя через которые он точно попадёт в Рим. В который раз, подивившись тому, сколько ему придётся пройти, Анхель сложил «карту» и сунул в карман дорожной сумки.
Апрель 1448 года
Это словно другой мир. Такое ощущение не отпускало Анхеля уже который день.
Пошёл пятнадцатый день его пути, девять из которых он идёт по баварской земле. Чехия, которую здесь иногда называют по старой памяти Богемией, давно осталась позади. Порою кажется, что даже дышится здесь свободнее, особенно простым крестьянам. Здесь, в отличие от Чехии, гнёт феодалов не такой сильный. Да, церковь, возможно, не уступает, но всё же крестьянам живётся куда легче. Здесь на севере Баварии ещё достаточно спокойно, но его предупреждали, что южнее случаются и набеги кочевников. Поэтому ему рекомендовали идти западнее, что вполне сходилось с его планом.
Первый большой город в его плане был Линц. В священной Римской Империи чуть ли не главный торговый перекрёсток, так как расположен как раз на пересечении Дуная и основного торгового пути в Южную Европу.
Останавливаться там надолго в планы не входило — пополнить запасы, съестные и информационные, и далее в путь.
* * *
Дорога день за днём оставляла позади небольшие селения, города и области. Сначала Линц, а после и вся Бавария. Затем Зальцбургская земля и сам Зальцбург с его романским кафедральным собором, гора Фестунберг с крепостью, что расположена на самой вершине, носящая имя Хоэнзальцбург. Шли дни — горы становились всё ближе, Тирольские земли ещё раз удивили Анхеля свободой нравов — местные крестьяне порой ни от кого не зависели, они объединялись в общины, жили, вели хозяйство.
Всё чаще он здесь слышал напевный и непонятный язык. За горами лежала совсем незнакомая Венецианская республика, со своими нравами, языком и духом.
Поэтому он стал чаще останавливаться в небольших селениях и пытаться вызнать побольше о соседней стране. И ему повезло.
В небольшом селении южнее Инсбрука он встретил утро. Ночевал на сеннике местного старосты, который добродушно позволил ему ночлег. Вообще, как понял Анхель, проситься на ночлег лучше всего у местного старшины, больше вероятность, что ночевать будешь хоть под какой-то крышей, хотя и под звёздами ему было не так уж и плохо. Однако, тут интерес особый — уже не так далеко до Венеции, а язык и нравы незнакомы. Анхель находил это неправильным. Ну, попадёт он туда — и что? Год-другой учиться говорить? Время, конечно, ему это позволяет, но и оно имеет свойство проходить. А как показала практика минувшей зимы, немецкий язык Анхель весьма быстро впитал, а походив по землям и говоря только на нём, к границе он подходил, почти в совершенстве им владея.
Герр Герец — староста селения, был мужчиной хоть и пожилым, но вполне себе ещё бодрым. Не успел Анхель как следует проснуться, тот позвал его на завтрак. И пусть он не был царским, но зато от души. Жена старосты была хозяйкой по праву и готовила прекрасно. Однако сама есть не стала, отговорившись иными заботами. Герр Герец же удостоил гостя и компанией, и разговором. После дюжины непонятно для чего заданных вопросов и полученных на них ответов он ненадолго замолчал.
Дождавшись, когда Анхель доест завтрак, староста позвал его пройтись по селению. По чести сказать, гулять желания не было, но отказывать он не стал. Медленно шагая по единственной улице, которая заканчивалась на берегу небольшой речонки, герр Герец неожиданно спросил то, что, по мнению Анхеля, он должен был спросить в первую очередь.
— А куда вы держите путь, герр Руиз?
— Папское государство.
— Далёкий, однако, путь. А что вы там ищете? Если не секрет.
— Не секрет — Я просто странствующий воин.
— Вы желаете быть кондотьером?
— Простите, герр Герец, кем?
— А, вы не знаете?
— Честно говоря, да. И был бы признателен, если бы вы меня просветили по данному вопросу.
— Что ж, не вижу ничего сложного. Кондотьер — это наёмник. От итальянского «condotta» — контракт. — Тиролец говорил спокойно, но в то же время, словно перед строем солдат. Этот отличительный момент немецкого говора очень нравился Анхелю. — Сколько себя помню, по ту сторону гор сплошная смута да делёж места. И политика… политика… А ведь места вполне достаточно, чтобы жить хорошо, но нет. Не могут никак договориться. А так как своих сил не хватает, то наёмники, которые не прочь отстоять нужные убеждения за деньги, как нигде там в цене.
— Боюсь, мне это будет сложно — практически не знаю языка.
— Questo non Х un problema. — Улыбнулся тиролец. — Это не проблема. Вы неплохо говорите по-немецки — этого достаточно. Если же хотите освоить необходимые азы языка, который в ходу по ту сторону Альп, то вы можете остаться ненадолго — я вам согласен помочь.
— Что вы хотите за помощь? — В лоб спросил Анхель.
— Да ничего особенного. Внешнее великолепие нашего края слегка обманчиво и порой у нас случаются набеги. Да-да, именно набеги. Нет, не те, что в Баварии, скажем, а иные. Не все хотят жить честно — понимаете меня, герр Руиз?
— Пожалуй.
— Я имел в виду лесных головорезов, которые обитают ближе к горам, но к зиме они идут в наши края, дабы жить в тепле чужих очагов. — Эти слова он сказал, глядя на видневшиеся горы, заложив руки за спину. — При этом они убивают за неповиновение, насилуют женщин, порой забирают подростков и утаскивают с собой все припасы, что могут унести. — Он повернулся к Анхелю и посмотрел в глаза. — Мне кажется, что вам по силам организовать сопротивление, это видно по вашим глазам.
— Неужели видно? — Несколько опешил Анхель.
— Да-да. Вы непросто воин, в вас, герр Руиз, чувствуется сила, вокруг которой всё начинает быстро вращаться, причём в правильном направлении.
— Не боитесь ошибиться?
— Ни разу не ошибался в людях. — Он выглядел напыщенно, но уверенно.
Анхель задумался о предложении герра Гереца, оно вполне вмещалось в его план, однако это почти годовая задержка. Конечно, здесь южнее и зима менее сурова, но в горах должно быть это не так. А таким образом, вполне возможно, что дальше он пойдёт только следующей весной.
— Итак, герр Руиз. Вы согласны остаться здесь до осени, предпринять всё возможное для уничтожения головорезов, а затем, если уцелеете и добьётесь успеха, получив награды, продолжите свой путь?
— Хотите сказать, что я смогу уйти на зиму глядя? Переход реален зимой?
— Вполне — мы снабдим вас всем необходимым. Уж запряжённой телегой-то точно.
— Что ж… пожалуй, я согласен. — Недолго думая, сказал Анхель.
— Questo Х un bene.
* * *
Немецкий был в изучении легче. С языком Венеции и стран, что далее на юг, пришлось, прямо таки, биться. Ибо он оказался сложнее, эмоциональнее, чем немецкий. Эмоции — это вообще оказалось слабым местом Анхеля, чаще угрюмый, он просто не мог говорить так, как надо было.
Помимо языка по ту сторону Альп, с политикой всё было шиворот-навыворот — никакой стабильности, разве что в застое. Все государства тянут каждый своё одеяло на себя от соседа, дабы оттяпать кусок земли и сказать, что он ныне принадлежит им. Те, естественно, были против этого. Междоусобица проявляется, как внешняя, так и внутренняя. Феодалы же даже между собой договориться не могут. Если в Баварии страну хоть как-то сдерживали междусемейные браки, то там даже междусемейные войны случаются.
Герр Герец, упоминал про недалёкую Болонью, где уже полвека дерутся две семьи: Бентивольо и Ченедули. И мира даже в зачатке не видно. Староста приводит аргумент, что это, мол, горячая южная кровь — с ней надо аккуратно, иначе закипит и будет беда. Что, собственно, по всей земле там и происходит.
Анхеля даже несколько радовать начинало, что попадёт он туда лишь к концу года, а не прямо сейчас. Пока что и тут забот хватало. Помимо информационного и языкового вопросов, ведь существовал и третий: сбор сопротивления. Вот тут как раз всё шло хорошо — в Арцтале было достаточно мужчин, в соседних селениях ещё народ набрался — так что было с кем работать.
Для начала герр Герец собрал старост ближайших общин и поставил вопрос ребром — надо либо перебить, либо оказать бандитам такой приём, чтобы больше не совались. Тогда же был представлен и испанский наёмник Анхель Руиз, который обучит местных некоторым тонкостям дела. Завидев могучего испанца, да ещё и при мече устрашающих размеров, главы общин единогласно согласились. Было решено отводить под «занятия» по два дня на неделе, а во время сбора урожая по одному.
Анхеля же это расписание больше рассмешило, чем вызвало какие-то иные чувства. Ну, какое может быть расписание в таких делах. Потому его главной задачей было вдолбить местным мужикам, что убив неприятеля, коли такое случится, креститься не сразу, а только после того, как нет опасности, что тебя в спину не ударит его собрат. Также упор на сплочённую оборону всего селения, а не единоличной защиты своего крова. Народ есть народ — с ним работать надо, часто улыбался он про себя, припоминая слова отца Филипа. Во многом он благодарен ему, пусть на другом языке, но его умные мысли не единожды помогали Анхелю найти общий язык с людьми. И даже масса «верных примет» не раз помогала во время пути. Ведь и впрямь верные!
Но, как бы ни было полезно встретить на своём земном пути мудрого священника, с народом работалось всё равно туго. Снова Анхель столкнулся со страхом, который испытывал к нему всяк живущий в Арцтале. А потому перспектива быть одаренным лошадью виделась ему весьма сомнительной. Ибо все местные копытные, коих тут было невиданное им доселе количество, едва завидев Анхеля, начинали паниковать.
Конечно, это не осталось незамеченным острым взглядом герра Гереца, но он больше молчал. Разговорчив он был только вечерами, когда в который раз объяснял, как правильно выговорить очередной оборот немыслимого языка. Но сколь ни сложным он был, Анхель через несколько месяцев упорства зацепил суть, а далее пошло, как надо. Возможно, это сказалось отсутствие учительского таланта у старосты, а может язык и впрямь был сложен. Как бы то ни было, в сентябре Анхель был готов идти через горы без страха быть непонятым по ту сторону.
Параллельно шло обучение селян обороне и, если понадобится, атаке. Воинов тут, к великому сожалению, не было, только скотоводы и пахари. Наличие бойцов облегчило бы Анхелю дело, но их не было. Приходилось много кричать, топать ногами, показывать наглядно, в чём выгодность какой позиции, удара и оружия. От этого голова начинала кружиться, но толк был. Ближе к октябрю он мог поручиться, что «армия» четырёх соседних деревень выстоит против бандитов, по крайней мере, наскоком те не возьмут. В каждой деревне были выбраны сотники. Нет, конечно, по сотне мужчин в деревнях не было, но около того. Были и десятники. Иначе Анхелю разорваться бы пришлось, чтобы командовать всеми сразу.
Подходило время, когда ожидалось нашествие бандитов. Сколько их было — неизвестно, они, как выяснилось, порой и не приходили вовсе, если зима не была суровой. Однако эта зима сулила холода, как говорили местные, опираясь на свои верные приметы. А, следовательно, банду следовало ждать очень скоро.
Ближайшее к горам селение — Обплонс, которое в одном переходе от Везенгрунда и Арцталя, должно было дать сигнал остальным трём селениям о приближении головорезов. Там у Обплонса и будет бой, по меньшей мере, стояние точно. Главное, чтобы все успели подойти, особенно самый удалённый из трёх — Гедайр.
Подходил к концу октябрь. Было тихо. Да и погода пока что миловала, но местные говорили, что затишье это перед бурей.
Они оказались правы. В середине ноября задули совсем другие ветра, и воздух стал стремительно холодать. Порой шёл снег, пейзаж стремительно белел.
Всадник был замечен на подходе, пробивавшийся сквозь снегопад и ветер. Спрыгнув с коня, он провозгласил:
— Идут. Сотни три. Им до Обплонса ещё дня два, может меньше.
Герр Герец, выслушав короткий, но ёмкий доклад, резко обернулся, с минуту глядел куда-то перед собой, после чего поднял глаза и скомандовал:
— Седлайте коней и в Гедайр, пусть выступают.
Кто-то побежал к конюшне, кто-то ещё куда-то — началась суматоха. Мужчины собирались, в спешке хватая топоры и обнимая домочадцев. Немного времени прошло, когда неполная сотня мужчин собралась на краю деревни у дороги. Анхель оглядел «войско» и, махнув рукой, направил его на переход. Он спешил — пусть лучше отдохнут там, чем примут первый удар усталыми.
На середине пути к ним присоединилось ополчение Визенгрунда.
К вечеру они вышли к Обплонсу — их уже ждали.
— За четверть мили до деревни разжечь костры в линию — пусть знают, что мы ждём их. Рихард, всё готово?
— Готово, герр Руиз. Два месяца как — только выставить осталось.
— За дело.
Мужики разбежались к кучам брёвен, укрытых до поры холстиной. Траншеи тоже были готовы, осталось только вкопать готовые колья. Траншей было три. Первые две для того, чтобы задержать варваров, коли те таки решатся атаковать, третья — частокол.
Работа кипела. Темнота сгущалась, скоро наступит ночь — до её прихода всё должно быть готово. Костры разожжены, враг, коли рядом, должен увидеть их.
К полуночи всё было уже завершено. Теперь самое главное — дождаться.
Ночь была тихой — ни криков, ни звуков не доносилось до лагеря селян. Лишь утром в небольшой метели начали темнеть несколько приближающихся обозов с множеством идущих рядом людей. Они шли, не прячась, не скрываясь. Даже простого дозора они выслать не удосужились. Видимо, они были настолько привычны к молчаливым и покорным селянам, которых нет ничего проще запугать оружием.
Они приближались и вскоре начали понимать, что на сей раз их ждут. Повозки остановились, с них соскочили немногочисленные бандиты, присоединившись к пешим. Вся эта толпа, немного приблизившись, встала. Вперёд вышел, очевидно, главарь. Он шёл спокойно, в руке, будто бы невзначай, болталась небольшая византийская сабля. Подойдя к первому рву, он остановился и вопросительно развёл руки.
Ответа не последовало — селяне напряжённо озирались на дома или на Анхеля, который стоял в центре. Он тоже не горел желанием начинать диалог первым, но дабы показать, что он тут главный — перепрыгнул через частокол и привалился к нему. Затем с некоторой издёвкой он повторил жест бандита, мол, такие вот дела.
Главарь бандитов оглянулся на своих молодчиков, спустился в первый ров, вышел из него и подошёл ко второму. Остановился и поманил Анхеля рукой. Тот отозвался на жест, но подходил медленно. Его меч висел за спиной, и, вполне возможно, не казался таким большим, каковым являлся. Из-за спины торчала рукоять и немного была видна гарда — не более.
Оказавшись на краю рва, Анхель остановился. Похоже, главарь тоже не хотел начинать разговор, но перепалка взглядов выявила слабого, и это был не Анхель.
— Что вы тут устроили? — Нервно выпалил бандит, вновь разводя руки в стороны.
— Жители местных деревень против вашего нахождения здесь. — Дипломатично проговорил Анхель. — В случае того, если вы желаете решить дело силой, мы только «за».
— Что вы? Ты кто такой?
— Я Анхель Руиз — испанский рыцарь. Последние полгода Я занимался подготовкой местного населения для достойного отпора и могу тебя заверить, что они готовы.
— Ты научил деревенщин убивать?
Резонный вопрос, вот с этим могут быть проблемы. Как бы хорошо они не отбивались, а кровь пролить вполне возможно, что придётся. И как поведут себя деревенские мужики — неизвестно.
— Они готовы. — Тем не менее, слукавил Анхель.
— Знаешь, рыцарь, — заговорил бандит, глядя вниз и постепенно спускаясь в ров. — Я не первый день живу и знаю, что эти овцы никогда не ударят в ответ. В спину могут, в ответ — вряд ли. — Он дошёл до низа и начал подниматься. — А потому непонятно мне, неужели тебе это неизвестно? Они же только скот свой гонять умеют. — Он вышел изо рва и встал сбоку от Анхеля.
— Кому, как не тебе, знать, Я полагаю, что между убийством зверя и человека нет разницы, кроме той, что здесь. — Он дважды прикоснулся пальцами к виску.
— А ты воин. — Цинично покачал головой бандит. — Может, присоединишься?
— Это глупая тема, не стоит её продолжать. Мы решаем только то, что вас здесь быть не должно.
— Да брось! Мы же не убиваем этих несчастных. Мы просто пользуемся благами цивилизованного обмена.
— Даже думать не хочу, о чём ты говоришь. Уходите.
— А если я скажу НЕТ? — Он махнул саблей, направив её на Анхеля.
— Тогда Я тебе не завидую. — «Испанец» спокойно сделал шаг назад и медленно вытащил меч. Легко, словно палкой, крутанув им, он дал понять, что сабелька бандита ему смешна. По глазам же главаря явно читалось невыразимое удивление при виде меча. Размер и отделка многое, видимо, сказали ему о владельце. Хотя, что бы он там не подумал — он и близко не был к истине.
Бандит, однако, сдаваться сразу не собирался, он встал в более выгодную позу, напрягся и сделал весьма быстрый выпад — Анхель увернулся. Бандит ударил снова и вновь его противник легко ушёл от удара. Анхель был гораздо больше своего оппонента, однако это не мешало ему двигаться легко. Ещё выпад, снова мимо. Бандит отошёл, словно что-то просчитывая, и вновь атаковал. Но его сабля наткнулась на неожиданный и стремительный взмах меча Анхеля. Его удар был столь быстр, что бандит ничего не успел сделать. Ничего.
Раздался звон стали о сталь, и византийская сабля разлетелась кусками. Второй удар Анхеля пошёл сверху вниз. До сих пор шедший по инерции на сближение бандит не мог увернуться. Ангельский меч соприкоснулся с плотью, послышался хруст костей. Словно горячий нож в масло, вошёл в тело меч, разрубив его почти до пояса.
Брызжущее кровью тело повалилось наземь. Анхель повернулся к остальным бандитам.
— Так будет с каждым, кто перейдёт ров.
Из-за метели ему не было видно, как исказились от страха к его силе лица остальных грабителей. Но уже тот факт, что ни один из них не решился перейти ров, был показателен. В шуме ветра послышались разговоры, суета — разбойники, похоже, не знали что делать.
И тут кто-то из них принял решение — прозвучала команда «уходим». Неужели кровопролития не случится? Бандиты медленно рассредоточились к повозкам, развернулись и удалились без лишнего сопротивления. Анхель ещё подождал — не будет ли сюрпризов, но время шло — за метелью становилось тихо. Они ушли.
* * *
Ещё несколько дней ополчение провело в Обплонсе. Того, что бандиты могут зайти с тыла, опасения не было — дорога на север с гор одна и проходит она здесь. На третий день Анхель с десятком людей вышел на разведку. Они вернулись на следующий день вечером — бандиты ушли. Не исключено, что они будут теперь рваться через горы, пока не наступит пик зимы.
Но это уже не так волновало селян. По случаю этой «победы» был организован праздник, на котором в первую очередь чествовали Анхеля Руиза — великого испанца, которого надолго запомнят местные. Как и было обещано, ему подарили добрую лошадь, однако подарок недолго продержался и, как и весь скот, шарахнулся от нового хозяина. Рассудительный герр Герец на это сказал, как обычно, лаконично: «Привыкнет».
Анхель остался до весны в Арцтале. И как бы то странным не казалось, но кобыла, которую кликали Веткой, действительно привыкла к нему. Первые несколько недель были для них весьма напряжёнными, но ежедневное «общение» принесло свои плоды — лошадь перестала от него шарахаться, как от огня. Весной Анхель мог спокойно позволить себе поглаживание, во время того, когда Ветка ела. Почему раньше он не пробовал так усердно приручать к себе скотину? Это оказалось вполне возможным. Хотя лошадь, наверное, за зиму от нервных потрясений сократила себе жизнь на пару лет.
А весной Анхель попрощался с герром Герецем и жителями спасённых деревень и отправился через Альпы. Его снабдили небольшой повозкой, запрягать в которую Ветку пришлось сперва научиться. По понятным причинам, а точнее по непонятым в своё время, Анхелю не доводилось запрягать лошадей. Припасами тоже обеспечили, так что ангелу не следовало задумываться, где найти пищу, примерно недели на три.
Всё это внушало надежду. До Болоньи он доберётся без вынужденных задержек. А если последние и будут, то не для того, чтобы добыть себе пропитание или средства на него.
* * *
Через месяц он уже ехал торной дорогой Венецианской республики. Вокруг были бескрайние зеленеющие поля, чистейший воздух, чуть сырой от близкого моря. Холмы сменяли друг друга. Вздымались над землёй гряды зеленеющих вершин с каменными россыпями. Пусть Альпы уже давно минули, но порой встречались ещё скальные выступы, хищно глядящие вверх. Растения не могли усидеть на голом камне, но тут и там зеленеющие ветки и травы торчали из-под камней и трещин. Земля здесь дышала теплом, было ощущение, что весь зимний холод остался за горами.
Селения поначалу попадались нечасто, но ближе к морю их стало больше. Сначала небольшие, а затем и крупные. К большому удивлению Анхеля здесь феодальный гнёт, в большей степени в Чехии, в меньшей — в Баварии и Тироле, почти отсутствовал. Хозяйства чаще работали не на феодала, а для продажи на рынках, и лишь оттуда, с продаж, часть отдавалась в карман хозяина. Если сравнивать — почти свобода. Хотя, единственным по настоящему свободным, и то нечеловеком, здесь был он сам.
Весьма скоро и наглядно он увидел тех самых кондотьеров, которые решали за деньги чужие проблемы. Причём решали весьма своеобразно: порой до драки дело не доходило, а если и доходило, то драки как таковой не было. Лорды выясняли отношения, грозились кровопролитием, долго-долго обсуждали свои проблемы, в то время как наёмники с обеих сторон не столько ждали атаки, сколько просто создавали массовость.
Нет, конечно, порой доходило до боя, но не часто. Политика была на первом месте. Случалось, что кондотьерам платили за то, чтобы крови было как можно меньше. Это казалось весьма забавным и в тоже время глупым. Если хотите решить проблему раз и навсегда, так решайте её, а не оттягивайте это пустыми разговорами и запугиваниями. Хилиасты в своё время быстро и навсегда поняли, что в Славошовице им делать нечего. Вот что значит — решить проблему.
А меж тем Ветка тянула повозку дальше. Сначала через Венецианские земли, затем флоренские. Путь его тянулся по прибрежной дороге. Ласковый летний бриз нёс солёную свежесть, а пейзажи, порой открывающиеся с возвышенностей, радовали глаз путника как нигде. Даже острые и жестокие клыки Альп не так вдохновляли его, как бескрайняя синяя гладь Адриатического моря. А восходы! Таких восходов Анхель никогда не видел. Это само совершенство.
В городах люди одевались довольно странно, на взгляд Анхеля. После строгих тирольцев и чехов местные наряды вызывали порой улыбку. Да и народ сам был не так прост — верно учил его герр Герец: эмоции правят этой страной. Это точно. Мало знать местный язык, который, надо отметить, весьма различен на севере и южнее. И чем дальше на юг, тем он более менялся. Но, помимо языка, надо было видеть порой руки местных, они работали в такт словам очень эмоционально. Всё, что они ни говорили, казалось, они говорят от души, и не будь у них особых чувств к неведомому страннику, так и не говорили бы с ним вовсе.
С гостеприимством всё было тоже не совсем просто. Порой его просто затаскивали в гости и постой организовывали раньше, чем он начинал говорить об этом. А случалось, что на него и не смотрели даже, указывая на место в амбаре, а то и в скотнике. Но благо ночевать под чьим-то кровом приходилось не так часто. Местная природа была благожелательна к путнику, и лишь порой приходилось проситься на ночёвку.
Прошло около месяца, и он добрался до Папского государства. Подходило время сворачивать вглубь страны, ведь где-то там, на закате, был Рим. Интересно, а закаты на море такие же красивые, как и рассветы? А может ещё красивее?
* * *
Анхеля вновь ждала дорога через горы, на сей раз через Апеннины. Не такие высокие, как Альпы, однако растянувшиеся на весь полуостров, разрезавшие его пополам.
Здесь, в Папском государстве, он услышал фразу, когда узнавал, правильно ли держит путь: «Все дороги ведут в Рим». Этими словами его напутствовали молодая девушка с матерью, шедшие в своё селение с рынка города Сполетто.
Этот город особенно понравился Анхелю. Это был древнейший город в этой области — она называлась Умбрия. После того, что он увидел в Сполетто, ему стало немного не по себе от того, что может он увидеть в легендарном Риме. По пути ему много что наговорили об этом городе. Расписали, насколько он велик и насколько отвратителен. Но основное, что вынес Анхель для себя об этом городе, что он был огромен. А Ватикан — это даже не пригород или район, как он полагал вначале, а закрытый город. Город, вход в который запрещён очень многим, а открыт, по сути, единицам. Означало ли это то, что в него придётся пробираться тайно или идти по трупам? Нет! Второй вариант не годится.
Наверняка в Ватикан есть путь, по которому вполне можно тихо пройти внутрь, найти библиотеку. Вот там, скорее всего, придётся пойти таранным способом, но и это в крайнем случае. «Всегда есть путь в обход, а если нет, то, будь уверен, есть нора» — ещё одна правильная мысль от отца Филипа. Сколько же полезного он преподал ангелу о земной жизни. Надо отдать ему должное — неизвестно, как бы всё повернулось, если бы при падении рядом не оказался он. Даже представить сложно.
Но всё случилось так, как должно было. Иначе, видимо, случиться не могло. И, пожалуй, Анхель рад такому исходу.
* * *
— Мы и впрямь должны допустить его туда?
— Да. Это тоже входит в договор. Он попадёт туда, будь уверен. Узнает то, что должен, и нам всем останется ждать.
— Надеюсь, игра стоит свеч. Аградон, ты ведь понимаешь, чем мы рискуем?
— Разумеется.
— Тогда, если дело обернётся нам боком, думаю, у тебя есть запасной вариант.
— Будь уверен.
Две фигуры застыли на краю обрыва, глядя куда-то в надвигающуюся тьму. Один был высок, сутул и в тёмном драном балахоне. Второй был меньше ростом, худой и на вид выглядел, как утопленник — зеленовато-серая кожа, глаза мутные, но выделявшиеся на лице. У первого же их было не видно, вместо глазниц были тёмные провалы, в которых тонул всякий свет, пытавшийся приоткрыть, что же там.
Где-то там, в надвигающейся на мир ночи, далеко от этого места, разбивал лагерь единственный выживший среди падших в недавней войне. И путь его был, как ни у кого, далёк.
Глава 7
Папское государство, недалеко от Рима, Понте Молле, 1456 г.
— Мне кажется, что ты начала писать уже из головы отсюда.
— Ну, Анхель! Почему нет? Никто же не знает, как всё было!
— Я с тобой полностью согласен, но боюсь, кому-то ещё свои стихи не стоит показывать. У тебя, да и у батюшки твоего, проблемы могут возникнуть. А если дойдёт до кардинала Паскуаля — точно беды жди.
— Я знаю. — Кивнула девочка тринадцати лет, черноволосая, как и её мать. — Как хорошо, что тебе их можно читать, не опасаясь ничего.
— Конечно, Зое. Я твой единственный слушатель вот уже четыре года.
— А тебе деваться некуда — ты ведь научил меня писать и читать!
— На свою голову. — Засмеялся Анхель. Зое подхватила, и они долго не могли остановиться. Над крохотным селением Понте Молле сгущался поздний вечер. Осенние ветры стучали по стенам, порой начинал лить дождь. И такая погода стояла уже неделю. Выходить наружу порой совсем не хотелось, но выбора не было.
Анхель Руиз нынче — кондотьер на службе кардинала Паскуаля, он отвечает за безопасность его высокопреосвященства, когда тот находится в своей загородной резиденции — то есть в Понте Молле. Работа вполне по Анхелю, а если учесть, что кардинал тут бывает нечасто и не подолгу, то большая часть работы сводится к тому, что все четыре семьи, которые находились здесь в услужении, были во здравии, им ничего не угрожало и они сами не грозились сбежать. Хотя последнее маловероятно — «жить как у Христа за пазухой» здесь очень верное выражение. Никто ни в чём не нуждается. Не каждые слуги кардиналов так живут.
Здесь Анхель уже шесть лет. По прибытии в Рим он долго не мог здесь обустроиться, но потом его заметил стареющий охранник кардинала, который во время одной потасовки, про которую Анхель помалкивает, заметил отличную замену себе. В тот день у «испанского» путешественника появилась крыша над головой недалеко от Рима. И знакомство, пусть и не вполне приятное, с кардиналом, вхожим в Ватикан. Невероятная удача — по-иному считать было нельзя, ибо сам Анхель такого никак не планировал.
Что касается планов Анхеля быстро проникнуть в библиотеку Ватикана, найти нужные ему документы и убраться отсюда, то они провалились, не успев и начать исполняться. И косвенно все эти планы нарушил новый понтифик Николай V, который с приходом своим начал большую кампанию по преобразованию Ватикана. Заняв пост Папы в 1447 году, он с тех пор множил коллекцию манускриптов, писаний и литургических произведений.
А ещё с приходом его началась массовая стройка на территории Ватикана. И это, пусть и приоткрывало путь туда, но не говорило, куда помещены на время строительства апостольской библиотеки все документы из старого здания. Собственно, по этой причине Анхель и не спешил никуда, а спокойно служил кардиналу, не самому важному, но и не последнему — такое ощущение, что он единственный кардинал, которого всё это мало волновало. И эта незаметность добавляла Анхелю спокойствия.
За годы бездействия Анхель не нашёл занятия более интересного, чем научить местную девчонку, которая его с первого дня не боялась, грамоте. Два её младших брата его чурались до сих пор, а вот девочка в самый первый день подошла к нему и протянула сушёный цветок, который носила, судя по всему, не первый день. Ей тогда было семь лет и активности ей было не занимать. А так как и сам Анхель не мог сидеть на одном месте целый день, то они быстро подружились. Родители девочки, Джованни и Агнес Филиппо, которые ухаживали за садом и хозяйством кардинальского дома, на удивление спокойно отреагировали на знакомство старшей дочери с чужеземным кондотьером.
Народ в усадьбе работал местный, даже старый охранник был из Понте Молле. Это было ещё одной причиной довольно холодного приёма, но за небольшой отрезок времени это изменилось. Анхель умел общаться с людьми, быстро находил темы для разговора и пользовался всеми уловками и верными приметами, которые усвоил от общения с отцом Филипом. Ещё раз стоит сказать, что без него жизнь была бы у Анхеля совсем не такой, да и не был бы он никаким Анхелем. Кем бы он был, дожил ли бы до этого дня?..
Но что есть, то есть, и этим надо дорожить. Тем более что в последний свой визит кардинал посетовал, что библиотека, как и многое в Ватикане, будет готова ещё нескоро. А это означало, что у Анхеля ещё несколько лет полного бездействия, которые пройдут здесь, если, конечно, в ближайшее время что-то не изменится. Странно, но ни разу Анхель не попытался расспросить кардинала Паскуаля о том, где могут храниться рукописи и прочее до постройки библиотеки. Пожалуй, это упущение, которое стоит исправить. Но когда сюда наведается его преосвященство, неизвестно, он может пожаловать завтра, а может и через несколько месяцев.
* * *
Зое ушла в свою часть дома, в которой проживала обслуга. Всего было четыре семьи и Анхель. Семья Филиппо была здесь в услужении ещё у предыдущего кардинала, а когда тот ушёл в мир иной, его дом занял Паскуаль. Чета Филиппо осталась, собственно, деваться им было некуда, и только у них были дети. Позже здесь обосновались семьи Фарина и Марин. Последними, уже на памяти Анхеля, были приняты на работу Контадино. За то время, что они здесь, они так и не решились обзавестись детьми, исключением стали Марины — Саломон через несколько месяцев станет отцом, чему были, кажется, искренне рады все остальные. Но пример явно не вдохновлял. Хотя, это была явно не проблема для Анхеля. В отсутствие кардинала он заботился, чтобы тут, в Понте Молле, всё было в порядке.
Он остался в своей комнате, в сравнении с домом священника, роскошной и большой. Даже кровать была. На ней спал прежний кардинал и на ней же и умер, из-за чего она была отдана охране. Вот это была истинная роскошь. Кровать была словно для Анхеля сделана, ибо только на ней он впервые смог вытянуть ноги и не достать до края. Поэтому ему совсем не жаль было времени, отданного службе у кардинала. Благо его время гораздо дольше всех живущих здесь.
Время. За проведённые им в этом мире тридцать пять лет он не постарел ни на день. Сколько ещё он сможет быть вечно сорока лет от роду? Именно столько он обычно называл. Первым это сделал за него отец Филип. Цифра, конечно, из головы, но выглядел он на этот возраст. За, почти, три десятка лет, что он провёл в Славошовице, никто ни разу не упрекнул его за слишком медленную старость. Дети на его глазах взрослели, обзаводились семьями, растили детей, а он так и оставался молодым.
Сюда он тоже пришёл сорокалетним. И вечно он тут оставаться не сможет. Максимум ещё десять лет — дальше это покажется подозрительным. Так что надеяться стоит, что строители апостольской библиотеки поторопятся. А пока осталось только ждать…
Август 1458 г.
Анхель сопровождал кардинала Паскуаля на прогулке, они шли вдоль реки. Прогулка была неотъемлемой частью посещения загородной резиденции. Да и не погулять в этих прекрасных местах было преступно. Красоты местной природы вдохновляли своим спокойствием и масштабами. А если, созерцая это, слушать мерное течение Тибра, то можно просидеть до начала темноты, так как нет более гипнотизирующей силы. Местные длинные языки не упускали случая нашептать детям про живущих в воде ведьм, коих, естественно, не было.
— Всё ли в порядке в Ватикане? — осведомился Анхель. Этот вопрос он задавал весьма часто и его интерес был вполне закономерен.
— Да что там случится? Всюду строители, всюду пыль, суета — мне бы почаще здесь воздухом дышать, да времени нет. — Усмехнулся он. — Хотел бы я дожить до того дня, когда будут завершены работы в храме Святого Петра. Это грандиозное творение! Грандиозное! — Он всплеснул руками. — Почти завершена библиотека, в готовое крыло сейчас свозят все рукописи и книги, чтобы сосредоточить всё в одном месте. А площадь там будет огромной. Огромной!
— Какое же количество манускриптов и прочего в руках Ватикана?
— За последние два десятилетия богатство приумножилось в несколько раз и продолжает расти. Так что и места нужно много.
— В эту библиотеку будут допускаться все?
— Только те, что умеют читать. — Засмеялся кардинал.
— Я очень люблю библиотеки, порой в них можно найти такие древние вещи, что просто дух захватывает. Однажды Я нашёл некий манускрипт, содержания коего не понял, но он был старше всего, что мне попадалось ранее. Говорят, он был написан до рождения Христа. Скажите, кардинал, возможно ли такое?
— Конечно-конечно. И в наших закромах есть подобное, но они только для избранных, к коим не я, не вы не относимся. — Не понимая сути разговора, признался кардинал. Для Анхеля же это была бесценная информация. И, решив пойти до конца, он спросил как бы в шутку:
— Интересно, где хранятся эти документы? Ради того, чтобы посмотреть на них, Я бы осмелился влезть туда без спросу.
— Признаюсь, я тоже. — Ответил кардинал Паскуаль тем же тоном. — Но закрытая секция уже заперта. Она была возведена одной из первых, завершена год тому назад. Естественно, она под охраной, причём круглые сутки. Так что боюсь, мы никогда не увидим те документы. Ах, какая замечательная погода сегодня.
— Согласен с вами. Отличная погода. — Всё отлично. И новости особенно, жаль он раньше не спросил про библиотеку. Старый кардинал уже не тот, что пять лет назад. Ходит медленно, думает ещё хуже. И это, разумеется, только на руку Анхелю.
* * *
Два дня спустя в Понте Молле прискакал гонец из Ватикана. Он принёс некую весть, которая сильно огорчила кардинала и заставила его срочно собираться в дорогу. Его высокопреосвященство подозвал Анхеля, чтобы дать указания.
— Синьор Руиз, я вынужден покинуть Понте Молле прямо сейчас. Понимаю — неожиданно. Но горестную весть принёс мне гонец — Его Святейшество Папа Каликст III вчера скончался. Созывается конклав — я обязан там быть.
— Понимаю вас. Сожалею. — Склонил голову Анхель. Как же хорошо, что кардинал не видел, что в душе ангел широко улыбался. Конклав — что может быть лучше в этой ситуации? Разве что чума! На время конклава, цель которого заключается в выборе нового Папы, в Ватикане никого не должно быть. Никого! Вся стража будет за границей города, а кучка старых кардиналов ему не доставит особых неприятностей.
Час настал! Тот самый момент, которого он ждал последние годы. Сегодня вечером кардинал отбудет в Ватикан. А этой же ночью из Понте Молле навсегда пропадёт кондотьер Анхель Руиз. Он уйдёт под покровом ночи, тихо и незаметно. Ни с кем не прощаясь, также, как он покинул Славошовице несколько лет назад. Тогда лишь парень по имени Гануш знал, что он уйдёт, больше никто. Сейчас такое опять повторится. И почему-то есть ощущение, что это случится далеко не в последний раз.
* * *
Наступал вечер, солнце уже клонилось к горизонту. Приходило время вытащить на свет спрятанные от чужих глаз вещи. Те самые вещи, которые были приобретены несколько лет назад. Там было всё, что пригодится ему в дороге. А дорога будет долгой, так как поход его не подразумевал «туда и обратно». Сюда он не вернётся.
Кардинал уже уехал, и в его загородном доме наступила та самая ненавязчивая активность, которая была тут в его отсутствие. Все завершали дела, которые были даны и которые имелись в виду, например, снять постельное бельё и выстирать его, убрать дорогую посуду в надлежащий ей шкаф и так далее. Делами Анхеля было разве что проследить за всем этим, чего он мог и не делать — прислуживавшие кардиналу люди дорожили своим местом и без понуканий относились к своим обязанностям ответственно.
У Анхеля всё было собрано уже к закату — объёмный заплечный мешок занял своё место у двери, рядом стоял меч с присущей ему сумкой-ножнами. Кстати говоря, местные жители проассоциировали данную модель никак не с сумкой, а с конвертом. Это мало волновало Анхеля, в этих южных странах народ хоть и был более горячий и страстный, но касательно оружия были утончённей. Порой на меч Анхеля смотрели, как на варварских размеров клинок, а порой и в голос это выражали. Однако померяться силой и искусством никто так и не отважился. Ведь, хотя меч и был определённо тяжёлым и большим, Анхеля это нисколько не угнетало — клинок танцевал в его руках словно перо. И Анхель при всей своей огромности переставал быть гигантом, а превращался в бабочку — лёгкую и быструю. Это быстро охлаждало пыл местных.
Анхель шарил рукой под кроватью, как вдруг:
— Синьор Анхель!
Признаться, тут он едва не подпрыгнул.
— Зое! Кто тебя так научил подкрадываться?
— Испугался? Ведь ты и научил.
— Верно. И нет — Я не испугался. Хотя признаюсь, что твоего прихода не слышал.
— Ха-ха-ха. — Посмеялась девушка. — Что ты делаешь? Ощущение, что собираешься куда-то.
— Да, Я решил, пока кардинала нет, сходить размяться на несколько дней на природу. Засиделся Я здесь. А так как конклав — кардинал точно внезапно завтра не нагрянет.
— Жаль, я с тобой не могу.
— Мне было бы тебя слишком жаль, особенно, если ночью будет буря.
— Да, тут прав — холоду сопротивляться ты меня не научил.
— Боюсь, это невозможно — это зависит от внутренней… природы… человека. — Выговорил он несколько гордым тоном.
— Ну, вот что у тебя за природа? Мало того, что ни разу не болел, никогда не мёрз, тебе не бывает жарко, не хочется пить, так вдобавок, тебя ещё и боятся все кому не лень. Ну, кроме Ветки. И меня!
— Это, пожалуй, тоже дар. По крайней мере, у тебя. Лошадь ко мне долго привыкала. Несколько месяцев.
— А я тебя, как увидела, так сразу прониклась твоим мрачным обаянием.
— Начала говорить взрослые вещи. — Прижал Анхель указательный палец к губам, давая понять, что такие разговоры к добру не приведут.
— Ну, говоря по совести, я уже взрослая. И грамотная в отличие от многих.
— Не мог Я смотреть, как ты карябала лоскуты бумаги просто так. Она хоть и кардинальская, но денег стоит немалых.
— Кардинал Паскуаль разрешал. — Невинно надула губки Зое.
Анхель рассмеялся.
— У тебя отлично получается. Уж мужу ты прохода не дашь. — Погрозил он ей пальцем.
— Жаль, не ты им будешь — с тобой это никогда не получалось.
— Я особенный, ты сама сказала.
— Помню-помню. — Хихикнула она. Затем с минуту оглядевшись, продолжила. — Ты уйдёшь утром?
— Да, ещё до рассвета.
— Жаль, ну что же. Тогда до скорой встречи. — Она приблизилась к нему и слегка приобняла. Он ответил ей тем же, про себя попрощавшись.
Потом она ушла, оставив его одного. Солнце уже скрылось, скоро придёт тьма, под покровом которой он покинет это место. Анхель остался в своей комнате, размышляя о том, сколько ещё ему времени ждать того, на что намекал тот незнакомец, который явно был ему сродни. Но как говорят здесь: «Chi ha tempo non aspetti tempo» (Кто имеет время, тот не ждёт). Это порождало противоречивые мысли, хотя это была просто поговорка. Но суть всех поговорок весьма близка «верным приметам».
* * *
Далеко за полночь он перешёл мост и двинулся на запад, к дороге. Идти в полной темноте через лес для него не было таким уж трудным делом — в темноте он видел чуть лучше людей. Этого хватало, чтобы не спотыкаться на каждом шагу или подворачивать ноги. До дороги, что идёт прямо к стенам Ватикана, идти совсем немного, не более двух часов. До стен Папского престола тоже идти недалеко, следовательно, утром он должен уже быть рядом.
В план входили несколько пунктов: сначала разведать обстановку днём и ночью. Нужно было хотя бы немного знать, что происходит у стен Ватикана. Затем наметить наиболее удобное место для проникновения. Конкретного местоположения библиотеки он не знал, единственное, что успел выудить из разговора с кардиналом, так это то, что она находится недалеко от северной стены. Не очень точное определение, но больше выяснить Анхель не успел. Страшного в этом, правда, особо ничего не было, благо вся территория Ватикана весьма небольшая.
Следующим этапом было проникновение за стену. По идее, на территории Ватикана не должно никого быть, кроме кучки старых кардиналов, которые выберут одного, кто и будет новым Папой. Должность, видимо, весьма тяжёлая — предыдущий Папа Каликст III был таковым всего три года и умер. Конклав тогда заседал порядка двух недель. Этого времени должно быть более чем достаточно, чтобы найти всё, что нужно, и исчезнуть. Конечно, если в этот раз выбор будет куда очевиднее, и выберут нового Папу быстрее, могут и проблемы возникнуть. Но на этот случай не грех спрятаться до времени, а после под видом одного из рабочих покинуть Ватикан.
Всё это предприятие предваряло укрытие в лесу вещей, которые будут явной обузой. С собой за стену он возьмёт лишь провиант и кинжал — меч великоват, да и вряд ли понадобится. Сколько брать еды и воды неясно, так как неизвестно, сколько понадобится времени. Анхель надеялся успеть найти необходимое в течение недели, дальше его пребывание там может быть опасным. Рисковать не хочется, хотя уйти оттуда по трупам не составит труда. Абсолютно.
Ватикан охраняют, как и весь порядок в Риме, в основном, наёмные кондотьеры, чаще швейцарцы, которые славятся как лучшие войны Европы. Своей армии в Ватикане нет — это хорошо. Будет меньше неприятностей.
* * *
Добравшись до дороги, Анхель вышел на неё и неспешным шагом двинулся на юг, где очень скоро он увидел стены Ватикана. Рассвет опаздывал, вместо Солнца из-за горизонта показались свинцовые тучи, не предвещавшие тёплой погоды. Анхель свернул в лес. Нужно укрыть вещи до вечера. Обнаружив весьма удобный для этой цели выворотень, он спрятал вещи под ним, укрыл всё ветками. Когда он вышел из лесу, уже шёл дождь, хотя под кронами деревьев это было почти незаметно. Затянув ремни на походном плаще, он пошёл прямо по дороге. До стен Ватикана оставалось не более полумили. Дорога была отличная, не чета тем, что соединяли мелкие города или деревни. Этот путь и в дождь был дорогой. Отличная каменная кладка не размывалась от воды. Поэтому идти по нему было очень приятно.
Вот и стена, дорога поворачивает и идёт вдоль неё. Рим — многие говорят, что это прекрасный город, не меньшее число тех, кому этот город противен. Анхель относился к последним. Здесь словно воняло букетом дурных человеческих сторон. Они были здесь словно с зарождения этого города, он возведён на них — на крови, на похоти, на безумстве. Нет в этом городе ничего святого. Ну, разве что за исключением титула столицы Папского Государства. Он слышал, что Рим когда-то давно горел — очень жаль, что после этого пожара никто не сделал выводов, и люди продолжают здесь жить.
Размышления Анхеля никоим образом не мешали ему со всей внимательностью наблюдать за теми деталями, которые ему сейчас важны. А именно то, что происходит вокруг территории Святого Престола. Много охраны, постоянно патрулируют. Их достаточно, чтобы напасть на небольшой город, но в ближайшие дни их задача не пропустить никого за стену.
Только бы дождь до ночи не утихал, подумалось Анхелю. За день наёмная охрана вымокнет, ночью похолодает, костры будут притягивать их больше и внимание немного, но ослабнет. Небо тёмно-серое от горизонта до горизонта, дождь то усиливается, то слабеет, но не кончается. Это очень хорошо.
Теперь стены. Они очень высокие — в восемь его, Анхеля, ростов. Слегка они наклонены внутрь, но от этого взобраться по ним нелегче. Тут дождь играет не на руку. Потратив достаточно времени, Анхель обошёл Ватикан вокруг, для себя отметив несколько мест, где наиболее удобно будет перелезть через стену. Больше всего ему понравилась небольшая роща на западе, впритык росшая к стене. Есть деревья, по которым можно вскарабкаться достаточно высоко, чтобы далее с них перепрыгнуть на стену. Но там расположился один из отрядов охраны, что было неудивительно. Однако штурмовать стену Анхель решил именно там.
За несколько часов до темноты он вернулся к своей закладке в лесу. Вытащив мешок с едой, верёвку с крюком, небольшую сумку, он убрал остальное и снова укрыл от людей, которые могли бы сюда забрести. Положив припасы в сумку, он накинул её на плечо, подтянул петлёй к ремню. Проверил, не помешает ли она извлечению кинжала — нет, не мешает. Всё готово — можно штурмовать.
Под покровом темноты, сделав крюк через лес в рощу, чтобы не привлекать внимания, он подкрался к лагерю охраны. У костра сидели четверо и о чём-то беседовали. Понятное дело, что это не все — остальные охранники, скорее всего, обходят свой участок. Что ж — подождём.
Через некоторое время вернулись пятеро и очень скоро ещё столько же с другой стороны. Ругая дождь и холод, они быстро облепили костры. Что-то ели, разговаривали, кто-то позволил себе немного поспать. Несильно-то и стараются, отметил Анхель. Пара их костров находится в нескольких шагах от дороги, за которой растут три дерева, отлично походящие для штурма стены.
Близилось время следующего обхода, охрана начала вставать от костров и нехотя расходилась в стороны. У костров снова остались четыре человека. Анхель тихо и легко обошёл их. Ведь даже если они его услышат в шуме дождя и ветра, то точно не увидят, так как смотрят на огонь и, обернувшись, ничего кроме черноты не углядят довольно долго. А пока их глаза привыкнут к темноте, Анхель успеет пробраться к деревьям. Стоя между деревом и стеной, он оценивал, на которое более удобно влезть. Выбрал среднее. Подтянулся на нижней ветке и через несколько мгновений он уже скрыт листвой. Теперь надо дождаться возвращения дозоров. В прошлый раз они вернулись достаточно шумно, чтобы не услышать того, как он будет добираться до верхушки, где раскачается, чтобы дотянуться до края стены.
Дозоры возвращались, да — ругаются достаточно страстно, чтобы не обращать внимания на что-либо. Анхель полез, останавливаясь через каждые несколько сучьев, чтобы прислушаться. Но нет — пока что его присутствие не раскрыли. Почти вершина, кромка стены уже ниже его. Но до неё достаточное расстояние. Внизу так и галдят, что-то не поделили видимо. Что ж — качаем дерево. Вершина дерева начала покачиваться, сначала слегка, почти не издавая звуков, потом сильнее и ствол заскрипел. Достаточно, чтобы привлечь внимание. Но пока что криков снизу он не слышал и продолжал свою работу. Ещё несколько раз и он сможет отпустить дерево и спрыгнуть на стену. Ещё раз. Ещё. Сейчас!
Анхель упал на стену, верхушка дерева вернулась в прежнее положение с резким скрипом. Внизу на миг наступила тишина, кажется, кто-то подивился силе ветра — отлично. Он встал, прошёл несколько шагов по стене, пока не нашёл весьма удобную выбоину для крюка. До низа верёвки не хватит, но не страшно. Закрепив крюк, отпустив верёвку вниз, он несколько раз ударил ногой по крюку — сорваться не должен. Обмотав кисти кожаными отрезами, он спустился на руках со стены, взялся за верёвку, ещё раз проверил крюк и соскользнул вниз. Верёвки не хватило ровно на рост Анхеля, удачно. Не придётся сооружать приступ для того чтобы дотянуться до неё. Первая часть плана завершена — он внутри.
Беглого осмотра вполне хватило, чтобы понять, что найти требуемое здание будет нелегко. Большую часть панорамы скрывали строительные леса, помосты, груды стройматериалов, инструментов и прочего мусора. Вместо мощёных дорожек набросаны доски, которые утопают в глине, песке и ещё в чём-то, но служат, однако, тропами, по которым можно ходить. По сторонам этих троп, порой выше роста Анхеля, грудятся всевозможные материалы. Абсолютно не ведая куда идти, Анхель залез на одну из таких груд и осмотрелся. Впереди зданий не было — весьма обширная область, заваленная строительными материалами. Ближе к северной стене стояли несколько построек, ещё недостроенных. Далее за ними протянулось некое здание. Весьма длинное, и что-то подсказывало ангелу, что оно вполне могло оказаться библиотекой.
Спустившись, он, прыгая по дощатому настилу, старался не сбиться с направления. Среди множества то сходящихся, то расходящихся тропок это оказалось довольно сложно. Но вскоре впереди замаячили строения, следовательно, с направления он не сбился.
Вскоре завалы материалов прекратились и перед Анхелем открылись запылённые дорожки, выложенные камнем. Слева были те самые недостроенные здания, окутанные строительными лесами с оставленными на них инструментами, материалами и прочей неясной мелочью. Прямо же было то самое вытянутое строение в три этажа высотой. Оно было в лесах, но частично. Черепичная крыша была готова полностью. Пройдя немного вдоль здания, он обнаружил дверь. Первый этаж по высоте был больше, чем второй и третий, и дверь была очень большой. На ней висел пудовый замок весьма качественной работы. Хотя, что тут сомневаться в качестве — это же святая святых католической церкви.
Вокруг царила тишина, из-за стен почти не доносилось звуков города, а те, что всё же достигали ушей, глушились шумом дождя, уже небольшого, почти мороси. На небе не видно было просветов — сплошные тёмно-серые облака, причудливо меняющиеся под порывами ветра, который царил где-то там, в высоте.
Никакой охраны здесь не было. Сам конклав проходил на достаточном расстоянии отсюда, что позволяло допустить, что шум, устроенный Анхелем, не услышат. И он решил войти не в дверь, а в окно. Рядом с ним лежали красивые кованые решётки, которые ещё не поставили потому, что не до конца отделали стены. Оконные рамы были забиты досками. Найдя между досками щель побольше, Анхель вогнал туда кинжал и начал методично расшатывать одну из досок. Вскоре она отошла на достаточное расстояние, чтобы он смог просунуть кисть. Резким рывком он её выдернул. Затем ещё несколько. До тех пор, пока не смог бы пролезть. За досками были ещё не застеклённые рамы. Анхель толкнул их, чтобы попробовать, не откроются ли, но они просто выпали из оконных ниш и устроили внутри здания немалый шум. Анхель чертыхнулся, но припомнив, что тут никого нет, слегка расслабился. На всякий случай оглядевшись, он запрыгнул внутрь.
Ему предстал огромный арочный коридор. Внутри лесов оказалось не меньше, чем снаружи, велись работы по роскошной отделке, которая сулила быть величественной как нигде.
Некоторое время понадобилось Анхелю, чтобы среди этих коридоров и галерей найти библиотеку. Она оказалась в самой середине, словно окружённая этим вытянутым зданием, которое, как оказалось, было не единственным — за ним было ещё одно такое же, а между ними и сыскалась библиотека. Также — весьма большое строение в несколько этажей. Оно было закончено — ни лесов, ни груд материалов вокруг неё не было. Кардинал, стало быть, даже приуменьшил прогресс. Ну, это даже лучше, чем он мог ожидать.
Внутрь Анхель попал менее аккуратно, нежели в первое здание — попросту вынес окно несколькими кирпичами. Таким образом, он оказался в библиотеке. Как и говорил кардинал Паскуаль, порядка здесь пока ещё не было — возведены грубые полки, на которых были разложены замотанные тканью стопки манускриптов, свитки были сложены, как дрова — хаос, почти первозданный.
Нужно найти ту самую секретную секцию, где хранится то, что ему нужно. Оставалось надеяться, что там уже всё разложено по полкам и подписано.
6 дней спустя
Анхель вскрывал очередной пакет с письменами — разрезал опутывающую его бечеву, разматывал ткань, перебирал бумаги, порой они были сшиты, порой нет, иногда и вовсе попадались обрывки. Просмотрев очередную пачку бумаг не по его теме, он замотал его обратно в ткань и положил на кучу подобных ему. Радовало уже то, что просмотрел он больше, чем осталось.
Чего только он не увидел здесь. Бумаги, правда, чаще были на латыни, но порой попадались те, что были переведены на латынь с других языков, в таких случаях оба документа были сшиты. С латынью Анхель особо не встречался, отец Филип её понимал, а он не интересовался ей в своё время. А пригодилось бы.
Случалось, когда под тканью он находил даже древние Евангелия разных святых. На них он не останавливался, если верить последним словам отца Филипа, он должен найти что-то гораздо древнее. Анхель уповал на то, что это «гораздо древнее» не будет в самом последнем пакете.
Прошел ещё день до того, как он, открыв очередной пакет с бумагами, наткнулся на кожаный конверт, внутри которого были несшитые листья… папируса. Они были отделены друг от друга шёлковыми прокладками. Они действительно казались неимоверно древними. Анхель осторожно пролистал их, но ничего похожего на свои руны не нашёл. Далее за ними последовали более свежие документы, хотя, может и ненамного. Тут глаз зацепился за что-то знакомое — да. Это были руны, очень похожие на те, что есть на его мече. Да нет же — они и есть. Написаны в середине листа, а снизу и сверху даны, видимо, переводы, только тот, что снизу, вверх ногами. Или это верх — непонятно. Но вполне соответствует тому, что рассказывал монах про то, что руны имеют обратный смысл, если перевернуть и прочитать их.
Комментарии даны на латыни — этого Анхель и боялся. Он не понимал написанного. Пролистал другие листы, похожие на этот — ничего, что бы он мог прочитать. Но они явно полезные, а таким образом, им здесь не место. Он нашёл то, что искал, и более задерживаться не намерен. И так запасы еды на исходе. Он, конечно, не прочь поголодать, но зачем, если здесь его больше ничто не держит. Он вышел из архива секретных бумаг и вытащил из-под одного из стеллажей, служивших ему кроватью, мешок. В него он аккуратно убрал документы, сложил остатки еды, затянул его и закинул за спину. Покинул он библиотеку тем же путём, что вошёл, потом через поля стройматериалов по дощатым тропкам к стене, где так и висела верёвка.
Был вечер, солнце уже скрылось за стену, но было ещё достаточно светло, чтобы вылезать отсюда. Он сел, прижав спину к стене и начал ждать темноты, чей покров убережёт его от лишних взглядов.
Через несколько часов, когда над Ватиканом, Римом, да и всем миром наступила ночь, и когда Анхель расправился с остатками припасов, он поднялся, несколько раз дёрнул верёвку и полез вверх. Без особых усилий он добрался до верха стены. Огляделся, до дерева несколько метров — вряд ли получится перепрыгнуть на него, не наделав шума. Внизу слышно охранников, видно отсветы костров. Анхель свернул верёвку — не за что зацепить её с этой стороны, чтобы тихо слезть за тенью от деревьев. Нашлось место чуть левее деревьев, спуститься здесь можно, но, скорее всего, заметят. Скорее всего…
* * *
— Которая ночь уже пошла? Седьмая?
— Восьмая со дня смерти. — Дозорные перекрестились.
— А я всё одно не пойму, что тут сидеть. Кого сторожить?
— Тебе платят за это, вот и сиди. Скажут — не будешь сидеть. Бегать вокруг будешь.
— Да не о том речь! Смысла не пойму. Ну, кто туда полезет? Кто там что забыл?
— А я вот не задумываюсь и мне хорошо. Да и вообще, всё, что касается церковников, лучше близко к сердцу не принимать. Я так думаю.
— Ты в своей Баварии один такой?
— Не один. А ты у себя в своих кантонах один такой, вопросы задавать пустые любишь?
— Не пустые мои вопросы! — Встал швейцарец, которому явно не по нраву был баварец. — Ты, может, ещё чем попрекнёшь?
— Ну-ка тихо! — Подошёл к огню старший дозора. — Ишь, петухи, перья расставили в стороны! Топайте-ка в дозор — время пришло как раз. В разные стороны, чтоб кровь остыла. — Кондотьеры поднялись, начав готовиться к очередному обходу. — Все что ли глухие? На дозор! Я и… вы трое здесь остаёмся.
Наёмники из разных стран вставали, затягивали ремни на одежде, поднимали оружие, что-то проверяли в нём и расходились на два отряда. Через человека они брали факела. Запаливали их от костров и строились шеренгами. Когда всё было готово, старший проходил, осматривал и отдавал приказ на обход. Сначала первая шеренга развернулась колонной и пошла вдоль стены, вскоре и вторая. Дозоры разошлись в разные стороны, у костров остались сидеть четверо.
Ночь была тихой. Редкие облака плыли по небу, заслоняя звёзды. Ветра почти не было, хотя верхушки деревьев весьма звучно шелестели.
Старший дозора, тиролец Ганс, сидел один у костра лицом к стене. Изредка ворошил поленья, которые страшно дымили из-за сырости, что принесли дожди. Это сегодня день погожий, а неделя-то была сырой — то дождь, то морось, то ливень. Ни одного сухого дня. Этот первый. Кругом лужи, дровни никак не спасали от воды, льющей с неба, промок и сиди теперь вот, в дыму и копоти. Да и тепла толком не получить от сырых дров. Хотя, это может потому, что к костру не подойти — глаза щипает едкий дым, что спасу нет.
Что это? Словно что-то послышалось тирольцу на стене. Он поднялся и обошёл костёр, вглядываясь в темноту. Вроде бы ничего не видно, но нет — что-то было не так. Определённо. Он сделал несколько шагов вперёд, шикнул на троицу у второго костра, которые болтали о чём-то. В затишье он чётко расслышал шорохи на стене. Он жестом скомандовал подъём и начал подходить дальше. Постепенно темнота сменялась более прозрачной синевой, в которой стали чётче видны контуры окружающей их природы. Впереди были три дерева, сразу за ними стена. Кондотьеры разошлись в цепь, подходя к стене, старший шёл с правого края. Внезапно крайнее дерево шумно пошатнулось — кондотьеры достали оружие, доселе укрытое в ножнах.
Справа от крайнего дерева что-то рассекало стену. Этого здесь он не помнил. Что это? Верёвка? Как это возможно? Ганс жестом отправил ближайшего к нему наёмника проверить его догадку. Тот подошёл к стене в упор и, лишь он дотронулся до тёмной полосы, как по ней пробежала волна, от низа доверху. Точно — это была верёвка.
— Герр Зейс, верёвка! — Прошептал кондотьер. В этот самый миг огромная чёрная тень выскочила из веток и повалила наёмника. Тот не успел даже крикнуть. Человек поднялся в полный рост — в руке был массивный нож и, если Гансу Зейсу не показалось, что вряд ли, то он был в крови.
Неизвестный сделал шаг вперёд. Ганс направлял свой меч в грудь нападавшему, но меж ними было несколько шагов. Ещё двое наёмных дозорных подходили с пиками.
— Разойдёмся без жертв? — Прошептал неизвестный очень грубым с хрипотцой голосом. Он был не стар, но в темноте угадывались седые волосы. Глаза словно блестели красным, хотя может это отблеск костров?
— Уже не получится. — Ответил Ганс, намекая на лежащего позади убитого охранника. — Зачем ты лезешь туда?
— Не твоё дело. — Пропусти или будут жертвы… ещё.
— Взять его! — скомандовал Ганс. Пикинеры подходили к неизвестному. Он был выше их, но вооружён только кинжалом, хоть и большим.
— Брось это. — Проговорил один из них. Человек поднял руку с оружием.
— Это? — Спросил он, кивая на зажатый в руке кинжал.
— Это-это — кидай.
— Хорошо. — Нож быстро блеснул в руке, мгновенно заняв более удобную позицию, и был брошен. Прямо в лицо наёмнику. Тело начало падать, когда, сделав несколько быстрых шагов, неизвестный схватил пику убитого и резким движением вырвал её. Это замедлило падение на лишний миг, но этого мига хватило, чтобы огромный человек развернулся и молниеносным броском всадил пику во второго солдата. Они упали почти одновременно.
В глазах же Ганса это произошло и вовсе мгновенно. Столь же мгновенно, как и красные огни, загоревшиеся в глазах человека — это были не отблески пламени костров. Это были… глаза. Они источали багровый свет, исходивший изнутри черепа.
Лязг ударившихся доспехов о каменную дорожку разнёсся вдоль стены и погас. Неизвестный подошёл ко второму убитому и вытащил из головы кинжал и, уже не ведя никаких переговоров, пошёл на Ганса. Бывалый тиролец растерялся лишь на мгновение, но собрался и атаковал. Выпад его был отбит, да так сильно, что ударить сразу второй раз он не мог. Наоборот, пока он по инерции уходил вбок, неизвестный схватил его и, немилосердно подтянув к себе, ударил рукоятью кинжала по голове. А дальше темнота…
* * *
Первый пришедший дозор обнаружил четырёх убитых. Первый лежал у стены с перерезанным горлом. Второй был убит пикой прямо в сердце. Удар был очень сильный — неимоверно. Нагрудник пробит насквозь. Немыслимое дело. У третьего было окровавлено лицо, один глаз отсутствовал. Дальше всех от стены лежал старший дозора, Ганс Зейс с проломленным черепом. Рядом с ним валялся его шлем. Судя по его форме можно было заключить, что по нему ударили кузнечным молотом.
На стене болталась верёвка. Дозорные заключили, что кто-то, улучив малочисленность стражи на данном отрезке стены, убив четверых, проник в Ватикан. Никто и подумать не мог, что по трупам не вошли, а вышли…
* * *
Темнота в глазах. Вкус крови во рту. Голова раскалывается.
Где Я?
Лес кругом. Поблизости не видно дорог. В глаза бьют лучи солнца, пробивающиеся сквозь кроны. Солнце встаёт — утро. Уже не раннее. Которое утро после той ночи? Видимо первое — ноги ещё стонут от бега по лесу. Судя по следам ветвей, по застрявшим листьям и нескольким разрывам на одежде, он ломился сквозь лес, не разбирая дороги. На руке была ссадина. Чуть выше пояса приличный развод крови — не его.
Попытки вспомнить, что случилось после того, как он перепрыгнул на ветку дерева с верёвки, ни к чему не привели. Что-то нахлынуло, да так, что память вон. Раньше такого не случалось, по крайней мере, он никогда не терял память на столь долгое время. Хотя… было однажды, когда он в пылу схватки потерял счёт времени. Это случилось ещё в Славошовице. Когда ему пришлось учить уму-разуму таборитов. В тот день он точно помнил, как первый раз занёс топор, а потом пустота — только тела вокруг, да убегающие остатки от отряда нападавших. Он не помнил, как он убивал. Почему он только сейчас об этом подумал? Ведь это случилось достаточно давно.
Ладно. Об этом и потом подумать можно. Нужно понять своё местонахождение. Анхель встал, огляделся. Оказалось, что он сидел в нескольких шагах от выворотня со схроном. Отбросив ветки, он нашёл ровно то, что оставил там несколько дней назад. В яму изрядно натекло воды, но вещи были целы. Да и промокать там особо нечему было. День обещал быть солнечным, а значит, надо найти поляну подальше от дорог и высушить вещи.
Поляна нашлась довольно быстро. На опушке торчало несколько массивных камней, на которые и легли все мокрые вещи. Сам Анхель, прихватив кинжал, пошёл в лес, дабы найти какую-нибудь еду. Через пару часов ему попался на глаза заяц, который и стал его обедом. Вернувшись на поляну, он разложил на тёплые камни очередную партию вымокших вещей, развёл костёр и принялся разделывать зайца, дожидаясь, пока огонь наберёт силу.
В голове крутились мутные образы того, что, возможно, случилось ночью. Он помнил, как залез на стену, как присмотрел место для спуска, как дождался ухода основной массы стражей и начал спускаться. Его заметили, как он и предполагал, и он спрыгнул на ветвь дерева и ждал, пока всполошившиеся стражники подойдут. А что было после?
Смутные образы стоящих кондотьеров рядом. Кровь. Их четверо. Один лежит в луже крови, второй падает. Нет — ничего не ясно. Всё мельтешит перед глазами. Всплеск крови, а затем бег. Дорога, поляна, лес — скорость звучит в ушах. Картинка расплывается.
Анхель убрал руки от лица — день клонился к закату. Он решил разбить лагерь здесь. Место вполне его устраивало. Единственно, так это нужно походить по лесу, добыть ещё еды на сегодня, на завтра, найти ручей — набрать воды. И завтра можно идти. А куда?
До сих пор он не задумывался, куда пойдёт после того, как добудет искомые бумаги. Ему нужен переводчик — тот, кто сможет прочитать всё, что написано на тех бумагах, чтобы Анхель знал, что делать дальше и куда идти. Если конечно, надо куда-то идти.
* * *
— Я бы убила его, когда он только упал на эту землю. Не понимаю Я этого договора.
— Вот и Я. Аградон, может, посвятишь нас в ваш план?
— Всему своё время. Оно ещё не пришло. И нескоро ещё, по местным меркам, придёт. Знамения нам известны, неизвестно лишь, как они будут выглядеть. Сами же знаете.
— Ну да, ну да! Конечно. Всё будет снова? Повторяться не в моём стиле.
— Немезия, прошу — ты ведь знаешь о Законе. Он был написан при нас и отменять его явно не собираются.
— Конечно, Аградон. Я понимаю. Как же это скучно: быть вечным и подчиняться законам Вечности.
— Нам ещё полтысячелетия ждать. А он уже пробуждается, Одралас видел, что случилось у града, заложенного третьим Мессией.
— Да, Я видел. Он пробуждается. Пусть его и воспитали тут, что убивать «нехорошо», но у него внутри пылает внутренний огонь и всякий раз, когда подворачивается случай — кровь льётся. А он потом пытается вспомнить, что было. — Серый мерзко посмеялся. Аградон переглянулся с Немезией, словно висящей в воздухе женщиной с такими же непроницаемыми безднами глаз. Только глазами отличался зеленоватый Одралас от них — они у него были. У Аградона и Немезии, если и были, то их не было видно. Только чёрные провалы, откуда, казалось, веяло смертью.
Трое на сей раз стояли на берегу моря. Перед ними лежала бесконечная водяная гладь. Они возвышались на обрывистом берегу в десяток человеческих ростов. Ветер трепал одеяния Немезии и Аградона. Одинаково чёрные балахоны, как и они сами, были, словно, мёртвые и на сильном ветру еле колыхались. Одралас стоял позади них, они на него, порой, и внимания не обращали. Он был более низкого сословия, нежели они.
— И что же? Просто ждать? А он пусть ходит по земле? У него ведь теперь есть документы, которые расскажут ему, зачем он тут, какова его роль.
— Да. Так и должно быть. И да — мы будем ждать до первого явления, а после вступим в бой с четвёртым Мессией. Как велит Закон!
Одралас посмотрел на Аградона, затем на Немезию. Он так и не понял, что намечается. Древние извечно недоговаривали или говорили туманно с такими, как он. Они считают Детей Войны чем-то низшим и почти столь же мерзким, как люди. Несмотря на то, что они гораздо сильнее и почти бессмертны. Это было неприятно, но мыслей о восстании не было — куда им до демонов. С ними только ангелы спорить могут.
— Одралас, продолжай следить за ним. Хочу, чтобы ты был рядом, когда случится первое явление. А до того пресекай всё, что может быть нам помехой. После последнего знамения придёт время Детям выйти на свет этого мира.
— А бёвульсы?
— Да. И их время тоже, но твой народ будет первым. По Закону — от низшего к высшему. И низший здесь ты.
— Пушечное мясо… почему бы не пустить сначала орды Немезии? Которые она, кстати, отлично выпасла не так давно. — Одралас агрессивно глянул на парящую женщину.
— Я не обязана просить разрешения у тебя!
— Разумеется…
— Достаточно! Твой народ первый — это решено.
— Конечно, Аградон. — Склонил голову Одралас.
— Сначала они, затем Я, после меня ты. — Обратился Аградон к Немезии. — Придержи их до срока — слишком много жизней забирает твоё незримое воинство.
— Им вполне хватило, мне даже новое имя дали — Чёрная Смерть. — Она расхохоталась. Аградон лишь ухмыльнулся.
Один Одралас никак не отреагировал. Он развернулся и, сделав несколько шагов прочь, исчез. Вскоре исчезли и двое Древних.
Месяц спустя. Венецианская республика, г. Виченца.
Наступал вечер. В церкви Сан Лоренцо почти никого не было. Лишь редкие прихожане, которые нашли время, чтобы зайти и помолиться. Кто-то просто сидел со своими мыслями, кто-то про себя шептал молитвы. С краю почти у стены сидел некто явно не из этих мест, что бросалось в глаза. По всей видимости, воин — высок, отлично сложен, пепельные волосы, сплошь прореженные сединой, убраны в хвост. На лице несколько шрамов, небольших, но лицо они меняли достаточно для того, чтобы оно стало весьма устрашающим. Глаза почти ничего не выражали — он ждал.
Но кого он здесь ждал или чего, было неясно. Он находился в церкви уже несколько часов. Местный священник отец Клемент заметил его почти сразу, как он появился — такого трудно не заметить. Почему-то ему показалось, что этот высокий воин пришёл сюда отнюдь не затем, чтоб замаливать грехи. Он сидел, почти не двигаясь, наблюдал за прихожанами, изредка закатывая глаза, когда в церковь входило несколько человек, зато благожелательно глядел вслед уходящим.
Когда в храме остался он один, отец Клемент решил подойти к нему. Тихой поступью он приблизился, слегка кивнул в знак приветствия и сел на скамье перед неизвестным. Не ожидая, когда незнакомец заговорит, начал первым:
— Добрый вечер. Вы давно сидите, но я не вижу, чтобы вы молились.
— Я здесь не ради молитвы, отче. Мне нужна ваша помощь.
— Моя? Вы хотите исповедоваться?
— Нет. У меня есть некие бумаги, написанные на латыни. Я должен знать, о чём они.
— Вы хотите, чтобы я перевёл их вам? — С некоторым недоумением спросил священник.
— Да. Я именно этого и хочу. Простите, но мне нечем вам заплатить за это. Однако это очень важно для меня. А возможно, и не только для меня.
Отец Клемент занервничал, он не ожидал подобного отношения к себе. Его взгляд скользнул по незнакомцу и на краткий миг зацепился за кинжал, который лежал на скамье позади этого человека. Он не скрывал его и, заметив, что священник увидел оружие в храме, которое туда вносить строго запрещено, никак не отреагировал. Он спокойно смотрел в глаза священнику и отрицательный ответ принимать не собирался.
— Покажите мне их… — Проговорил отец Клемент. Незнакомец откинул со скамьи полу плаща, за которой нашлась небольшая сумка. Из неё он изъял кожаный конверт, в котором находились пожелтевшие бумаги. Окинув храм лишний раз глазами, незнакомец протянул священнику листы.
Одного взгляда тому хватило, чтобы понять, что он держит в руках бумаги из хранилища Святого престола. Он поглядел на незнакомца, его взгляд спрашивал «Как? Откуда?», но встречный взгляд был холоден и жаждал только ответов.
— Где вы это взяли?
— Вы прекрасно понимаете, где Я это взял. А раз этот момент нам ясен, просветите же меня насчёт того, что мне до сих пор непонятно. Пожалуйста.
Священник вновь впился глаза в строки, бегло прочитывая то, что там написано. Он вертел страницы, когда нужно было, порой вытягивал их, разглядывая на просвет.
— Идёмте со мной. Я закрою храм. Только… оставьте оружие.
— Как пожелаете, отче.
Священник направился к дверям, запер их, затем прошёл через просторный неф к алтарю, незнакомец следовал за ним. Они обошли средокрестие и вошли в деамбулаторий, опоясывавший хор, там был спуск вниз. Священник взял со стены немилосердно чадивший факел и, пригнувшись, вступил на узкую лестницу. Она была небольшая — с десяток ступеней. Они вошли в узкий коридор, в котором было несколько дверей в кельи. Отец Клемент открыл одну из них и вошёл. Незнакомец последовал за ним.
В келье почти ничего не было, только стол для письма и табурет. Чуть выше стола располагалась полка со свечами. Священник взял одну и зажёг её от факела, затем остальные от неё. Факел занял своё место на противоположной стене. В помещении стало достаточно светло. Отец Клемент присел, достал из-под стола несколько чистых листов. Взял очки и, протерев их, одел.
— Я перепишу всё, что здесь написано. После этого вы покинете храм Сан Лоренцо.
— Учтите, святой отец, что Я наведаюсь и в церковь Санта Мария деи Серви, дабы удостовериться в подлинности перевода. Посему прошу не совершать ошибок.
— Не стоит во мне сомневаться. Я служитель Господа — мне не пристало врать.
— Вот поэтому Я и проверю ваш перевод. И будьте уверены, что если он будет неточен — Я вернусь за вами.
— Как я сказал: мне не пристало врать.
После этих слов отец Клемент занялся переводом. Перо скрипело по бумаге, тени слегка подрагивали на стенах. Незнакомец стоял у двери и молчал.
* * *
Анхелю не совсем нравилась эта роль, но выбора он не видел. По доброй воле священник вряд ли согласился бы перевести запретные листы из апостольской библиотеки. Зато хмурый бандит внушал необходимое чувство страха. Хотя, признаться, если бы Анхель и не играл, то эффект был бы почти тот же. Про его внешность много чего в своё время было придумано и рассказано. Потому лишь голос осталось сделать построже, и вот — монах скрипит пером, переводя потребное ему.
Прошло около трёх часов. Над Виченцей была поздняя ночь, когда отец Клемент закончил труд.
— Прошу вас. Будьте уверены — слово в слово.
— Не сомневаюсь, святой отец. Надеюсь, то, что вы видели, вы унесёте с собой в могилу?
— Мой долг хранить подобные тайны от паствы — она не поймёт такие вещи правильно. Похожие документы могут расколоть город, область, а то и целую страну.
— Я пока не знаю, что там. Но будьте уверены, что дальше меня эти бумаги не пойдут.
— Кто вы?
— Это неважно. Моё имя вам не скажет ничего.
— А я не имя спрашиваю — вы тот, о ком здесь говорится. — Священник кивнул на бумаги в руке Анхеля. — Мессия.
Анхель промолчал, поглядел на монаха, а затем просто развернулся и пошёл по коридору к лестнице. Нужное ему дело было сделано и ничто его здесь отныне не держало.
* * *
Шаги удалялись. Отец Клемент сидел на табурете, повернувшись к двери. В голове крутились строки, только что переведённые им.
«Небом посланный Мессия во время, Законом определённое, встретится с силами Древними, дабы решить исход многолетнего конфликта. При поражении его стёрт с лица земли будет род падших выродков и Детей войны. При победе его жизнь продолжит своё течение до прихода следующего…»
Руки дрожали от одной мысли о том, что перед ним сейчас возможно был Мессия — посланец небес. Ещё более становится страшно от того, что грозит миру в преддверии битвы.
Вновь шаги. Он возвращается? Нет — шаги другие. Совсем другие, тяжелее, небрежнее. Тень показалась в дверном проёме, кто-то высокий и худой шёл в келью. Ушедший не запер дверь — кто-то вошёл следом. Монах встал, чтобы выпроводить незваных гостей отсюда — это место только для священнослужителей.
Но не успел он дойти до двери, как пред ним предстал некто. Из одежды на нём была потрёпанная кольчуга и порты тёмного цвета. Кожа была тёмной, не как у людей. В свете свеч не разобрать, то ли серой, то ли зеленоватой или, может, голубой. Неужели мертвец?!
— Доброй ночи, монах.
— Кто вы?
— А ты, поди, только что про меня читал, ну, вскользь-то упомянуто — Дитя Войны. Припоминаешь?
— Господи Иисусе…
— Да-да. Вот он я. Но ведь ты понятия не имеешь, что это всё значит. Нет? Тем лучше.
Серое существо толкнуло монаха сильной ладонью в грудь, тот, падая, зацепил табурет и опрокинул его. Монах оказался на полу.
— Молись, отче — больно не будет.
* * *
Анхель покидал Виченцу. Как бы там ни было, но монах вполне мог выйти следом за ним и поднять тревогу. Так что за благо Анхель решил покинуть город поскорее. Всё, что ему было нужно, при нём, а значит, ничего его больше не держит. Осталось только узнать цену того, что он нёс при себе, но это теперь не проблема.
Утром он устроил стоянку на берегу реки Баккильоне на весьма неприметном бережке, отделённом от мира буйными кустарниками. Без опаски он развёл огонь, подогрел запасённое несколько дней назад мясо. Поев и вымыв руки, он достал кожаный конверт, в котором теперь помимо старых листов лежали новые. Достав свежие листы бумаги, Анхель принялся читать написанное. Вначале были разные ненужные записи, которые повествовали о том, когда, как и кем эти документы были получены. Анхель быстро пробежал глазами бумаги до того момента, где и начинался, собственно, перевод документа.
Данный документ есть не что иное, как письменное свидетельство о пророчестве некоего мудреца, жившего до рождества Христова. Жил он….
Старец, будучи в преклонных летах…
Анхель пропускал то, что явно было не по делу, и перескакивал на следующий абзац.
Документ подлинный, увы, утрачен, но перевод его верен…
Сказано было, что в века незапамятные мир наш населён был иными людьми. Выше они были в духовном теле своём. Но были среди них те, кто статью был иной. Обладая крыльями, те летать могли, и пришёл день, когда открыт ими был иной мир поверх оного. То были пустоши подсолнечные, где мира нет, но он есть, коли духом в него способен переселиться.
Так произошёл в те лета расход между Ангелами и Демонами, жившими в мире всегда до тех дней.
С уходом в небо Ангелы мирно жить перестали. Три клана не могли примириться с долей своей в новом мире, и началась война. Поверженных новый мир низвергал в родной им пласт. Тела немощные падали наземь и погибали от удара об неё. Многие выжили, но крыла их обгорели и души их вместе с ними. И остались они жить смертными, к коим потомкам Я отношусь, и всяк, кто себя человеком зовёт.
После той войны был день, когда в мир сошли силы Высшие, и ими был положен Закон. Закон тот и по сей день соблюдаться должен, и до скончания веков им жить всё будет.
Суть закона мне не известна.
Но ведомо, что ни Ангелы, ни Демоны, ни Дети Войны не могут преступить его.
Люди же настолько малы и смертны, что про оный не знают, ибо сила их утрачена и на мир более влиять не может.
Только посланец небес, именуемый Мессией, способен быть в противостоянии представителем обездушенных — людей. Не сродни он должен быть людям, но жить среди них срок изрядный. Мессия силами иномирными будет отмечен мечом, что зовётся мечом Света.
Меч тот отличить от другого несложно. На лезвии его руны, что читать можно с разных сторон. С одной гласят они:
Несущий меня — воин света, что идёт дорогой против тьмы.
Перевернув, имеем же:
Тьмой порождённый несущий сей меч и свет его первый враг.
Не «за» и не «против» людей тот Мессия, и выбор свой он сделает в последний миг.
Знак того, что Мессия готов к выполнению долга своего, добровольно ли, принудительно ли, будут знамения, Законом оговорённые. Вхождение в мир людей сил скрытых, но действительных. И подобно испытаниям будут они для Мессии от Низшего к Высшему.
Список знамений, предваряющих приход Древних сил, представлен:
…
Анхель отложил бумаги. Он начал понимать, кто он…