Польское восстание 1863 года естественно приковало к себе внимание впечатлительного Крестовского. Он отправился в Варшаву в роли официального члена комиссии, утвержденной для исследования подземелий Варшавы. Этой поездке способствовало также его желание уйти из непривлекательной семейной обстановки. Счастье обоих супругов оказалось непродолжительным. Полное несходство характеров делало совместную жизнь невозможной. Хотя Крестовский еще не разъехался окончательно с женой, но оба жили на разных половинах, принимали свой круг знакомых и чем дальше, тем больше расходились их жизненные пути. По прибытии в Варшаву Крестовский явился к начальству и тотчас принялся за свою деятельность, которая заключалась в следующем. Известно, что сходки, совещания революционеров-повстанцев проходили в варшавских катакомбах, подземельях, которыми издавна так изобиловал этот город. Здесь была «главная квартира» подпольного правительства. Русское правительство учредило комиссию для того, чтобы отыскать и исследовать эти лабиринты, служившие такими удобными и безопасными притонами. Крестовский с редким рвением отдался новому интересному делу, о чем свидетельствуют сохранившиеся толстые записные книжки, исписанные мелким почерком Всеволода Владимировича, где приводятся результаты осмотра то катакомб костела, то подземелий домов, то подземных ходов. При этом Крестовский всюду устремлялся первым и нередко подвергался опасности.

Впечатления от Варшавы дали обильную пищу таланту автора и зародили в нем идею большого романа о борьбе двух народностей — русской и польской, почему первый роман будущей дилогии и получил название «Две силы».

И здесь так же, как и перед «Петербургскими трущобами», автор пробовал свои силы на маленьких очерках и рассказах: «Под каштанами Саксонского сада», «Пан Пшепендовский», «Катакомбы Фары» и др. Это были эскизы отдельных лиц, фактов и событий перед тем как перейти к большой картине.

В позднейшем издании дилогия из двух романов «Две силы» и «Панургово стадо» получила название «Кровавый пуф» с подзаголовком «Хроника смутного времени государства Российского». Этим определением автор хотел выразить весь тогдашний хаос в убеждениях большой части русского общества, ложные его цели, лжепатриотизм, против которого особенно восставал Всеволод Владимирович.

Глубоко убежденный во внутреннем превосходстве России над Западом и ее дремлющих непочатых силах Крестовский неуклонно верил, что придет время, когда русский народ твердо встанет на ноги, не будет нуждаться ни в чьей помощи и, наоборот, к нему за помощью и поддержкой обратятся другие народы.

Но чтобы это случилось, он был вполне согласен с Ф.М. Достоевским, который говорил: «Надо сначала перестать быть международной обшмыгой, стать русскими прежде всего, а стать русскими — значит перестать презирать народ свой, и, как только европеец увидит, что мы начали уважать народ наш и национальность нашу, так тотчас же он начнет нас самих уважать».

В то время, когда многие талантливые русские писатели стремились привить русскому народу ненормальные для него и болезненные по существу условия общественной жизни Запада, когда в некоторых литературных кружках предполагали, что служение искусству связано с ниспровержением устоев, коренящихся в самом духе русского народа, когда все стремления должны были заключаться в уничтожении в народе веры в силу и будущность России, в то печальное для всего русского время сомнений и колебаний, когда наши интеллигенты стыдились за границей признаться в своей национальности, Крестовский вместе с немногими другими шел своим издавна намеченным путем, который признавал правильным. Он являлся непримиримым врагом всякой беспочвенности, чужих, наносных веяний и сентиментального космополитизма, и, как истинно русский человек, страдал при виде внутреннего малоотрадного положения своей родины.

При чтении «Кровавого пуфа» в публике сложилось убеждение, будто герои, молодой кавалерийский офицер Хвалынцев является автобиографическим, что в нем Крестовский изобразил свои политические колебания, свои увлечения. Это мнение подтверждалось совпадением в резкой перемене жизни автора — его поступлением на военную службу. Мнение это не выдерживает никакой критики — Крестовский в своем герое хотел изобразить колеблющегося в убеждениях русского интеллигента, восприимчивого к новым идеям, поддающегося их влиянию и отрезвляющегося при ближайшем личном знакомстве с действительностью. Таких сомнений Всеволод Владимирович в польско-русском вопросе никогда не испытывал, а потому не мог в герое своего романа изобразить самого себя.

За год до поступления на военную службу в 1867 году Крестовский предпринял большое путешествие по Волге, причем останавливался в разных городах для участия в музыкально-литературных вечерах. Особенно удался концерт в Астрахани, вскоре после покушения на жизнь императора Александра II, совершенного в Париже Березовским. Событие это везде в России стало толчком к подъему народного патриотического духа. Захваченный волной этого настроения Крестовский сказал блестящую речь на тему о силе и любви русского народа к своему государю и отечеству, против которой бессильно всякое оружие.

Эта же поездка вызвала ряд статей Крестовского, в том числе о Нижнем Новгороде и о наделавших много шума злоупотреблениях на соляных промыслах. Герой этих подвигов полицеймейстер Лаппа-Старженецкий, в очерках названный «Загребистой Лапой», узнав себя, подал в суд за опорочивание доброго имени. Дело это разбиралось в петербургском окружном суде, и Крестовский, отказавшись от защитника, очень остроумно отделал полицеймейстера. Так, он сказал, что во всех привлекательных чертах г-н Старженецкий узнал себя, что он, как и «Загребистая Лапа», красив, статен, пленяет сердца, ухарски танцует мазурку, а в малосимпатичных качествах «Лапы» — взяточничестве и шулерстве признаваться не желает. Результатом самозащиты Крестовского был оправдательный приговор.

Поступление Крестовского на военную службу юнкером в то время, когда ему было уже около тридцати лет, вызвало общее недоумение и наделало много шума.

В литературной среде этот факт встретил такое озлобление и ожесточенное гонение, как будто Крестовский совершил какой-нибудь антиобщественный поступок. Невольно возникал вопрос, какая цель могла заставить человека в зрелом возрасте, со сложившимися убеждениями надевать на себя солдатскую лямку, так как Крестовский поступил юнкером, т. е. нижним чином.

По всей вероятности, военная среда, с которой он сблизился в Варшаве, привлекла его своей простотой, отсутствием интриг, сплетен, инсинуаций, жертвой которых Всеволод Владимирович был в течение нескольких лет. Его травили и в литературе, и в частной жизни. У него явилась потребность в круге людей, с которыми не нужно было изощряться в полемике, от которых можно было не ждать анонимных писем, которыми заваливали его в Петербурге. В родной семье, которую он себе устроил, судьба ему отказала, она распалась, но явилась возможность создать другую — полковую. В полку Крестовский, по его собственному признанию, нашел «прочное убежище, мирное и тихое пристанище, в которое человек может уйти и спрятаться, как улитка в скорлупу».

Кроме того, это могло быть данью семейной традиции, так как и отец, и дед его служили уланами.

В полку ждала его новая среда, тесно сплоченная, с определенными взглядами и кодексом чести, среда, которая гарантировала ему целительное спокойствие, так ему необходимое.

1 июня 1868 г. Всеволод Владимирович был определен юнкером в 14-й Уланский Ямбургский полк. Его радушно приняли, так как ценили и знали как талантливого автора, и он быстро стал общим любимцем.

Ямбургский полк стоял в Гродненской губернии, штаб его был в самом Гродно, а эскадроны были расположены по местечкам с еврейским населением, что впоследствии дало ему обильный материал для работы над последней его трилогией «Тьма Египетская». Крестовский попал в 3-й эскадрон майора А.А. Латынина, стоявший в местечке Свислочи, и сразу стал душой как уланского, так и небольшого городского общества. Никогда не играя в карты, он развлекал всех своими интересными рассказами и своим прекрасным голосом, пел много романсов, в том числе и им сочиненные и положенные на музыку, впоследствии ставшие очень популярными по всей России, такие как «Под душистою ветвью сирени», «Когда утром иль позднею ночью» и др.

Занимаясь службой, Всеволод Владимирович со свойственной ему наблюдательностью приглядывался к своеобразному быту, и плодом ее явились превосходные очерки из кавалерийской жизни, в которых автор неподражаемо передал все ее поэтические стороны. Офицерские и солдатские типы вышли у него, как живые; особенно удалось Крестовскому описание «Травы», этих кавалерийских каникул в приволье лесной глуши и пойменных лугов с барским домом бывшего магната, окруженным таинственными легендами, которые автор услышал из разных уст и придал им такой поэтический характер. Эскадрон, где служил тогда Крестовский, стоял на «траве» близ Гродно, и описание имения и окружающих его мест происходило в тихие, июльские вечера, когда товарищи спали, а молодой писатель, гуляя по длинным, освещенным луной аллеям столетних дубов и каштанов, вдохновлялся обступавшими его тенями прошлого и брался за перо.

Помещики, евреи и крестьяне, входящие в соприкосновение с войском, давали ему случайные черты, которые он умел подмечать, почему и описания их выходили так жизненны и правдивы. Особенно типичны были факторы-евреи, без которых не может обойтись ни один кавалерийский полк, стоящий в Западном крае. Все эти военные рассказы были лишены какой бы то ни было тенденции; это были художественные эскизы с натуры, и представляли ряд впечатлений автора, которые дала ему новая своеобразная среда.

Во время своего пребывания в Свислочи он писал роман «Панургово стадо». Способ работы его был обыкновенно такой. Недели по две, по три он не брал пера в руки, но затем запершись в четырех стенах своего кабинета, начинал писать, не отрываясь. Любопытные жители местечка могли видеть Крестовского в окно, пишущего с низко наклоненной головой. Писал он обыкновенно на листах большого формата, мелким, но очень красивым и разборчивым почерком, почти без всяких поправок и помарок. Написав две или три главы в один присест, он обязательно прочитывал их товарищам и знакомым и затем уже отправлял в редакцию «Русского вестника», где печатался тогда этот роман.

Будучи в нижнем чине, Крестовский серьезно относился к этому званию и был, что называется, формалистом. Все его мундиры были из толстого солдатского сукна без всяких претензий на щегольство, так развитое тогда между юнкерами. В отношениях к офицерам он также не позволял себе никаких фамильярностей в силу своего положения как литератора, и даже в частных домах всегда строго соблюдал чинопочитание. Но это нисколько не мешало ему быть твердым и самостоятельным в своих убеждениях, невзирая ни на какое высокое положение кого бы то ни было, чему характеристикой является следующий эпизод, совпадающий с описываемой эпохой в жизни Всеволода Владимировича.

В 1869 году Крестовский из-за слабого здоровья получил разрешение лечиться на водах в Друскениках. Приехав туда, он заимел много знакомств и везде был радушно принят. Особенно часто он бывал у отставного генерала И.С. Плаксина. В самый разгар сезона приехал из Петербурга один сановник, известный в то время видный деятель, и как старый знакомый навестил Плаксина, где застал писательницу Анну Дмитриевну Мысовскую и Всеволода Владимировича. Когда его представили сановнику и тот с изысканной вежливостью протянул руку юнкеру, последний очень холодно ее пожал и удалился на балкон.

В это время съехалось еще несколько дам, и случайно сошлись всегдашние посетители дома. Неоднократно вызывала Мысовская Всеволода Владимировича в гостиную то под одним, то под другим предлогом; он нехотя, на пять минут, там появлялся и вновь отправлялся на балкон.

— Да посидите же с нами, Всеволод Владимирович! — воскликнула, наконец, она и, обратясь к сановнику, с женской экспансивностью сообщила ему:

— Если бы вы знали, как он божественно читает, как рассказывает! Продекламируйте же нам что-нибудь, — стала упрашивать она Крестовского, лицо которого становилось все мрачнее и мрачнее. К просьбам Мысовской присоединился и сановник, заявив, что был бы очень польщен оказанной ему честью.

Видя, что отказ был бы равносилен невежеству, Крестовский, взглянув многозначительно на Мысовскую, прочел какое-то коротенькое, ничего не значащее стихотворение. Сановник с благодарностью пожал ему руку. Когда остались только «свои», Крестовский, весь багровый, подошел к Мысовской и произнес задыхающимся голосом:

— Благодарю вас, Анна Дмитриевна, чего не ожидал — не ожидал!

— Да что с вами, Всеволод Владимирович? — спросила та, удивленная его тоном.

— А то, что я не хочу читать перед людьми, с которыми, может быть, и знакомиться не желаю!

— Да отчего же?

— И вы, причастная к литературе, меня об этом спрашиваете? Вы, которая сотрудничает в «Отечественных записках»? Я вам не фигляр и не скоморох, чтобы по заказу читать перед человеком, который так несочувственно всегда относился к многим собратьям по перу.

Едва общими усилиями все успокоили Крестовского не на шутку расстроенного, который потом извинился перед хозяином дома за невольный порыв негодования и долго не мог простить Мысовской ее выходки.

При этом нужно заметить, что это был один из редких случаев, когда Крестовский выходил из себя, будучи обыкновенно очень сдержан в выражении своих взглядов и убеждений.

Этот esprit de corps, несмотря на гонения и разочарование в людях, всю жизнь не покидал Крестовского.

Год спустя, выдержав офицерский экзамен при Тверском кавалерийском училище, Крестовский был произведен в офицерский чин в свой же полк, и по распоряжению высшего начальства ему было поручено составление истории своего полка. Для архивных изысканий он был на два года прикомандирован к Главному штабу.

Здесь необходимо остановиться на тяжелых страницах жизни Крестовского, связанных с его семейной жизнью, которая стала невозможна уже после первого года супружества, и печальным финалом которой стал судебный процесс.

Во время этого процесса произошел инцидент с присяжным поверенным Соколовским, оскорбившим Крестовского, уже тогда носящего мундир, не как писателя и человека, а как офицера. В ответ на клевету, брошенную ему в глаза перед публикой, Крестовский через секундантов послал Соколовскому вызов на дуэль. Однако Соколовский драться наотрез отказался. Тогда Крестовский приехал на квартиру к вызванному и нанес ему два удара перчаткой по лицу. Следствием этого явился новый судебный процесс, на слушание дела по которому собралось все лучшее петербургское общество, в том числе великий князь Николай Николаевич Старший. Крестовский после речи защитника произнес сам последнее слово, сказав, что ничего не имеет против очернительства его как человека и как писателя — Соколовский делает это, зарабатывая свой гонорар. «Но когда г-н Соколовский позволил себе коснуться меня как офицера, затрагивать мои служебные действия, отчет в которых я обязан давать лишь своему начальству, — этого я не мог уже терпеть долее и потребовал от него удовлетворения, а раз он от него отказался — иного средства как пощечина, у меня не оставалось», — заключительные слова речи Крестовского были покрыты громом рукоплесканий, долго не прекращавшихся, несмотря на звонки председателя суда. Приговором ему был двухнедельный арест на гауптвахте, без внесения бытности под судом в послужной список.

Составление истории Ямбургского полка было личным желанием шефа полка, великой княгини Марии Александровны, на что вскоре последовало высочайшее соизволение.

Когда обширный труд истории полка был напечатан и представлен шефу, государь император перевел Крестовского тем же чином в виде награды в лейб-гвардии Уланский Его Величества полк.

В начале 1875 года на придворном концертном балу в день праздника лейб-гвардии Уланского Его Величества полка, государь император, заметив среди присутствующих Крестовского, подозвал его к себе и тут же возложил на него поручение составить историю гвардейского полка для поднесения державному шефу в день двадцатилетия его шефства над полком. История была написана и издана к назначенному сроку через год. Она отличалась точным стилем и интересным содержанием. Высочайшей наградой Крестовскому был выданный не в зачет годовой оклад жалованья. Автору этой книги выпала на долю редкая честь: цензором ее был сам государь император. В семье Всеволода Владимировича остался корректурный экземпляр, испещренный на полях примечаниями и поправками, сделанными собственноручно его величеством.

За время своих архивных работ Всеволод Владимирович набрел на ряд неизвестных исторических фактов, результатом чего явилась его историческая повесть «Деды». 8 это время Крестовский сотрудничал в «Русском мире», издаваемом М.Г. Черняевым, который и дал ему идею написать исторический роман. М.Г. Черняев жил в то время на даче, имевшей историческое прошлое. Она принадлежала фрейлине Нелидовой, и император Павел, находясь у нее в гостях, именно там получил первое известие о смерти императрицы Екатерины II. Крестовский во время частых посещений М.Г. Черняева подробно осматривал дачу и навеянные ею образы и картины дали в результате повесть из времени императора Павла I. Главной целью и основной идеен писателя было фактически доказать, что мрачные стороны этого царствования были слишком преувеличены как современниками, так и последующими поколениями. Произведение это печаталось частями в «Русском мире», где Крестовский помещал также и свои передовые статьи.

В этот же период (1871–1876 гт.) он сотрудничал с В.В. Комаровым и часто посещал его вечера, находясь в дружбе с хозяином и писателями А.Ф. Писемским и Р.А. Фадеевым. С 1871 года Крестовский стал сотрудничать во вновь возникшем журнале «Нива», где поместил несколько своих рассказов: «На траве», «Пан Пшепендовский», «Мой собрат» и др.

К этому же времени относится публикование романа детективного жанра «Вне закона», основанием которого послужило громкое судебное дело.

В августе 1876 года Крестовский по распоряжению военного министра Д.А. Милютина был командирован в Варшаву для участия в торжествах по поводу вручения лейб-гвардии Уланскому полку его августейшим шефом нового Георгиевского штандарта с надписью «За сражение под Красным 5 декабря 1812 года», причем честью этой полк был обязан Всеволоду Владимировичу, разыскавшему в архиве подтверждающие подвиг полка документы. Товарищи уланы пиром чествовали своего историка и поднесли ему в знак признательности ценный подарок.